Глава VI. Индейцы
Мы оставили наших охотников в ту минуту, когда они быстро удалялись от старого барана, павшего под выстрелами дона Педро.
Генри не разделял мнения своего товарища. Он находил, что спирально загнутые рога карнеро стоили того, чтобы взять их; поэтому, хотя, строго говоря, этот трофей по правилам охоты и не принадлежал ему, он решил забрать рога с собою на обратном пути. Какой эффект производили бы эти гигантские рога, отделанные в старинном английском стиле!
Взгляд, брошенный на гамбузино, мгновенно разрушил все эти замыслы. Мексиканец казался час от часу все более и более озабоченным, и Генри, знавший причину этой озабоченности, стал также чувствовать сильную тревогу. И тот и другой хранили молчание. Оба были заняты прокладыванием дороги среди заграждавших путь лиан и ветвей. Все эти препятствия замедляли их путь; поэтому всякий раз, когда Педро приходилось пускать в дело свой мачете, он произносил энергичные проклятия, число которых соответствовало количеству срубаемых им при этом ветвей.
Останавливаясь, таким образом, чуть ли не на каждом шагу, охотники употребили более часа на то, чтобы пройти расстояние меньше одной мили. Наконец они выбрались из чащи и достигли противоположного края вершины горы. Там перед ними открылись безграничные просторы льяносов, и они могли охватить взором пространство, по крайней мере, в 20 миль к северу, западу и востоку. Им не понадобилось долго смотреть, чтобы открыть то, что их интересовало. С вершины легко можно было заметить густой вихрь желтоватого цвета.
— Теперь это уже не дым, — произнес гамбузино, — а пыль, поднятая толпою всадников, которых тут, наверно, несколько сотен!
— Может быть, это дикие мустанги, — сказал Генри.
— Нет, сеньор, на этих мустангах сидят верхом всадники, в противном случае пыль, поднятая ими, совсем бы иначе ложилась… Это индейцы!
Педро быстро повернулся по направлению к лагерю.
— Черт побери! — воскликнул он. — Что за глупость была разложить огонь! Лучше было бы уж совсем не завтракать!.. Это я виноват, так как я должен был предупредить их. Теперь уж поздно об этом думать. Индейцы, без сомнения, уже заметили этот дым, а также и дым наших выстрелов, — добавил он, качая головою. — Ах, дорогой мой, мы с вами сделали хуже чем ошибку!
Генри ничего не отвечал. Да и что бы он мог ответить?
— Какое несчастие, что я не попросил дона Эстевана одолжить мне его подзорную трубу, — продолжал Педро, — впрочем, я достаточно хорошо вижу простым глазом, чтобы убедиться, что мои опасения, к несчастию, начинают сбываться. Наша охота окончена, сеньор, и нам придется вступить в битву до захода солнца, а может быть, даже до полудня!.. Смотрите! Вот они разделились…
В самом деле, облако пыли и темная масса, находившаяся под ним, отделились друг от друга; очертания сделались резче, определеннее; теперь можно было более явственно отличить лошадей, всадников и оружие, сверкавшее на солнце.
— Это индейцы, едущие на войну, — произнес гамбузино тихим голосом. — Если это апачи, то да защитит нас небо! Я точно не знаю, что означает этот маневр; они увидали дым наших костров и думают, вероятно, напасть на нас врасплох, сразу с двух сторон. Поспешим назад, в лагерь. Нельзя терять ни одной минуты, даже ни одной секунды!
На этот раз охотники недолго пробыли в дороге. Они пробежали, задыхаясь, весь тот путь, который прорубили в чаще; пробежали мимо карнеро, мимо источника, мимо индюшек, висевших на их питагайе, не останавливаясь и даже не думая о том, чтобы захватить с собою убитую дичь.
Все в лагере рудокопов находилось в движении. Мужчины, женщины и дети — все были на ногах и все за работой. Одни поливали водою иссохшие колеса телег, другие чинили упряжь и седла; третьи занимались тем, что выпускали лошадей на свежие пастбища, и, наконец, некоторые снимали кожу с быка и рубили его на куски.
Женщины и молодые девушки находились около костров, на которых готовили пищу; вооружившись маленькими палочками, они взбивали ими варившийся в глиняных горшочках шоколад. Другие, стоя на коленях, растирали между двумя камнями вареные маисовые зерна, из которых приготовляются маисовые лепешки.
Дети играли на берегу озера. Они вошли по лодыжку в воду и рылись в грязи, как утята. Те из них, которые были постарше, смастерили себе удочки из палок, веревок и загнутых булавок и пытались ловить рыбу. Хотя озеро было расположено в пустыне, однако оно изобиловало рыбками серебристого цвета. Ручей, впадавший в озеро, почти пересыхавший летом, был притоком Горказита; по временам он становился довольно многоводным, так что рыба могла пробраться в него из реки.
Посреди кораля были разбиты три палатки: одна — четырехугольная, очень большая, и две другие — поменьше, их форма напоминала собою колокол. Средняя, большая, была занята доном Эстеваном и сеньорою Вилланева; палатку, расположенную справа от нее, занимала Гертруда со своею служанкой-индианкой, а расположенную слева занимал Генри Тресиллиан и его отец. Теперь все три палатки были пусты. Роберт Тресиллиан вместе с мажордомом (так называется в Мексике и южной Америке вожак каравана мулов) осматривал лагерь; его сын, как мы уже знаем, сопровождал Педро, а все семейство Вилланева прогуливалось по берегу озера, на котором ветер поднимал легкую зыбь.
Гулявшие предполагали уже вернуться обратно, как вдруг восклицание, раздавшееся с вершины оврага, произвело во всем лагере тревогу.
— Индейцы!
Каждый с любопытством поднял голову.
Педро и Генри Тресиллиан показались на вершине отлого нависшей над лагерем скалы; они еще раз повторили свое восклицание и, соскочив со скалы, пустились вниз с горы, рискуя сломать себе шею. Когда они благополучно скатились с горы, встревоженная толпа забросала их вопросами, на которые они могли ответить одним только словом:
— Индейцы!
Отстранив от себя докучавшую толпу, они поспешили туда, где их ожидали Вилланева и его компаньон, успевший уже присоединиться к своему товарищу.
— Где вы видели индейцев, дон Педро? — спросил Роберт Тресиллиан.
— В льяносах, к северо-востоку.
— Уверены ли вы, что это индейцы?
— Да, уверен, сеньор. Мы видели вооруженных всадников, которые не могут быть не кем иным, как только краснокожими.
— На каком приблизительно расстоянии находятся они от нас? — спросил дон Эстеван.
— Когда мы их заметили, они были на расстоянии около 10 миль, — может быть, даже больше, чем 10, — и они еще не успели намного приблизиться сюда, потому что мы употребили всего с полчаса, чтобы спуститься с горы.
Прерывистое дыхание охотников и их раскрасневшиеся лица указывали на быстроту, с которою они бежали. Их обратный бег был настоящими скачками с препятствиями.
— Это большое счастье, что вы их увидали на таком далеком расстоянии, — снова начал дон Эстеван.
— Ах, сеньор! — сказал Педро. — Они довольно далеко от нас, но они скоро будут здесь. Они заметили наше присутствие и скачут к нам, чтобы окружить нас. Такой легкой кавалерии недолго сделать 10 миль по хорошей ровной дороге.
— Что же вы посоветуете нам делать, дон Педро? — спросил старый воин, с озабоченным видом крутя ус.
— Прежде всего, — ответил гамбузино, — не следует оставаться на этом месте. Как можно скорее снимемся с лагеря. Через час, может быть, уже будет поздно.
— Объясните, пожалуйста, Педро! Я вас не понимаю: сняться с лагеря? И куда перенести его?
— Туда, на вершину, — ответил проводник, указывая на Затерявшуюся гору.
— Но мы не сумеем втащить туда наверх наших животных, и у нас не хватит времени, чтобы перенести туда весь наш багаж.
— Стоит ли беспокоиться об этом! Мы можем считать себя счастливыми, если нам удастся спасти самих себя.
— Стало быть, вы полагаете, что следует все это кинуть?
— Да, синьор! Все, если понадобится. Я сожалею, что не могу посоветовать ничего лучшего, но другого выхода нет, и нам придется прибегнуть к этому средству, если мы дорожим своей жизнью.
— Как! — вскричал Роберт Тресиллиан. — Оставить все, что у нас есть: наш багаж, наши машины и даже наших животных? Это было бы непоправимым несчастьем! Наши люди храбры и отлично вооружены; мы сумели бы постоять за себя.
— Невозможно, дон Роберт, невозможно. Насколько я мог заметить, краснокожих приходится, по крайней мере, десять против каждого из нас, и мы наверняка будем разбиты. Далее, если бы мы и смогли сопротивляться им днем, то ночью они нашли бы способ сжечь нас, бросая в нас головни и смоляные факелы. Наш багаж так сух, что вспыхнет, как спичка, при малейшей искре. Мы должны защищать женщин и детей; только там, наверху, они могут быть в безопасности.
— Но кто вам сказал, — не унимался Роберт Тресиллиан, — что эти индейцы нам враги? Может быть, это отряд опатов?
— О нет, это не опаты! — вскричал гамбузино. — Эти индейцы снаряжены в военный поход, и я почти уверен, что это апачи.
— Апачи! — повторили все окружающие тоном, обнаружившим тот ужас, который внушали эти страшные дикари всем обитателям Соноры.
— Это не опаты и не манзы, это индейцы другого племени, — продолжал Педро, — они едут из владений апачей, у них нет с собою ни поклажи, ни женщин, ни детей, и я ручаюсь, что они вооружены с ног до головы, так как отправляются в какую-то военную экспедицию.
— В таком случае, — нахмурив брови, мрачно произнес дон Эстеван, — нам нечего ждать от них пощады.
— Нам нечего ждать даже какого бы то ни было снисхождения с их стороны, — добавил гамбузино. — Мы даже не имеем права надеяться на это после того, как поступили с ними капитан Перец и его товарищи.
Каждый из рудокопов знал, на что намекал Педро. Мексиканские солдаты незадолго до того произвели разгром целого отряда апачей, обманув их обещанием заключить с ними мир. Это была настоящая резня, совершенная с поразительною жестокостью и с поразительным же хладнокровием, — резня, каких, по несчастию, насчитывается довольно много в летописях пограничных войн.
— Я уверен, — твердо произнес гамбузино, — что нам угрожает нападение апачей, которые многочисленнее нас. Было бы безумием ожидать их тут. Взберемся на гору, заберем с собой все, что только можно унести, и оставим все остальное.
— Вы уверены, что там мы будем в полной безопасности? — спросил Тресиллиан.
— Как в хорошо защищенной крепости, — ответил Педро. — Никакая крепость, построенная человеческими руками, не выдержит сравнения с Затерявшейся горой. Двадцать солдат могли бы там защищаться против нескольких сотен и даже, может быть, тысяч человек. Мы можем поблагодарить Бога за то, что нам встретилось такое надежное убежище и так близко от нас.
— Нечего колебаться, — сказал дон Эстеван, перекинувшись несколькими словами со своим компаньоном. — Мы многое теряем, оставляя здесь поклажу, но другого выхода не видно. Приказывайте, сеньор Вицента, мы будем вам повиноваться во всем.
— Я могу отдать только одно приказание, — воскликнул гамбузино, — все наверх!
При команде Педро во всем лагере, за четверть часа перед тем совершенно тихом и спокойном, поднялись тревога и суета, которых невозможно описать. Каждый бегал и суетился, тут и там раздавались крики и плач. Матери собирали вокруг себя детей и со слезами прижимали их к своей груди. Им уже мерещились занесенные над головками детей индейские копья и ножи.
Все произошло так внезапно, что рудокопы сначала не знали, за что приняться; когда же они, наконец, немного пришли в себя, дело пошло у них на лад, и все дружно поспешили к ущелью, которое открывало путь к вершине горы.
Скоро весь крутой склон ущелья снизу доверху был покрыт людьми.
Со своею обычною предусмотрительностью рудокопы прежде всего позаботились поместить в безопасное место своих жен и детей. Они приняли все необходимые предосторожности для того, чтобы последние беспрепятственно добрались до вершины; однако даже и при этом те не раз падали на каменистой тропе, разбивали себе колени и обдирали руки. Но в спешке они не замечали ран в ушибов.
Когда женщины без серьезных потерь достигли вершины горы, мужчины поспешили обратно к корралю. Им жаль было оставлять свое имущество врагу, и они пытались спасти все, что только было можно.
Сначала, опасаясь за свою жизнь, они действовали очень осторожно и не отходили далеко, но когда один из посланных для наблюдения за окрестностями с вершины горы, вернувшись, донес, что краснокожих еще не видать, рудокопы поняли, что у них есть возможность спасти хоть часть своего добра.
— Забирайте прежде всего боевые припасы и провиант! — кричал Педро Вицента, пользуясь своими полномочиями. — Это необходимо на случай осады. Затем заберем все, что сумеем, — орудия, машины, веревки, парусину; но начать надо с пороха и съестного.
Ему повиновались беспрекословно. Немного спустя ущелье представляло еще более оригинальный вид: толпа людей, тяжело нагруженных, беспрестанно двигалась с равнины на вершину горы и обратно. Они трудились в поте лица, подымались вверх, спускались вниз и снова без отдыха подымались, каждый раз принося на гору новые тюки добра. Новая партия отправлялась только по приказанию распорядителя. Это перетаскивание имущества было похоже на хорошо организованный конвейер. Одни, добравшись до лагеря, снимали с повозок добро, выбирали наиболее ценные вещи и связывали их, чтобы легче было унести. Другие проворно развязывали тюки, открывали коробки, выбрасывая все содержимое, чтобы воспользоваться упаковочным средством. Очень скоро в коррале ничего почти не осталось, кроме орудий, машин и самих повозок.
Если бы Гремучая Змея и его воины могли предвидеть, что хозяева лагеря сами так его обчистят, они предпочли бы заморить своих мустангов, но поскорее доехать. Впрочем, индейцы и так двигались вперед довольно быстро; караульные, поставленные рудокопами, не замедлили дать знать об их приближении. Рудокопы забрали напоследок еще кое-что из вещей, в том числе две небольшие круглые палатки, после чего поспешили взобраться на гору.
Несколько человек все же замешкались на равнине. Это были хозяева лошадей, которые с печалью в сердце расставались с преданными животными. Лошадей никак нельзя было увести с собой. Разве могли они пробраться по тропинке, годной для коз, антилоп или же для животных, обладающих когтями? В какие руки попадут несчастные животные? Какая участь их ждет?
О том же думали возницы и погонщики мулов, которые также любили вверенных им животных.
Но времени терять было нельзя. Пора было прощаться. Послышались восклицания: «Лошадка, лошадка моя милая!» «Мулик, мулик дорогой!» «Прощай, да хранит тебя Бог!» К этим нежным словам они добавляли тысячи проклятий в адрес тех, кто вынуждал их разлучиться со своими любимцами.
Педро был взволнован чрезвычайно. Все его будущее зависело от успешной эксплуатации открытой им золотоносной залежи, и теперь, на его глазах, надежды эти внезапно рухнули. Даже если допустить, что рудокопы избегнут смерти, все самые дорогие машины будут наверняка разрушены врагами, и кто знает, окажется ли фирма «Вилланова и Тресиллиан» в состоянии возместить такие потери. Эти мысли приводили Педро в ярость. Но делать было нечего, и он последовал за остальными на вершину горы. Товарищи Педро был уже довольно далеко, за исключением Генри Тресиллиана. Последний никак не мог расстаться с Крузадером. Стоя подле своего коня, он ласково гладил его рукой по лоснящейся шкуре. Слезы бессилия текли из глаз молодого человека. Увы! Он ласкал Крузадера в последний раз!.. Благородное животное как будто понимало своего господина: оно смотрело на него своими большими умными глазами и жалобно ржало.
— Мой славный Крузадер, — бормотал молодой англичанин, — мой бедный друг. Знать, что я должен расстаться с тобою и что ты достанешься какому-то презренному краснокожему… О, это жестоко, очень жестоко!..
Крузадер ответил на эти слова жалобным ржанием. Без сомнения, он разделял печаль своего господина, которого так любил!
— Пусть поцелуй будет нашим последним прощанием, — произнес Генри, прикладывая свои губы к шелковистой морде Крузадера.
И он ушел, широко шагая, стараясь побороть душевное волнение.
Рудокопов уже не было видно, когда Генри Тресиллиан вступил в ущелье. Нельзя было терять времени, но молодой англичанин, не сделав и ста шагов, обернулся. Он услыхал топот скачущей лошади. Не одинокий ли это индеец? Нет, это был Крузадер, не желавший расставаться со своим господином. Достигнув начала крутого подъема, славный конь пытался вскарабкаться по нему. Но все его усилия были напрасны. Всякий раз, когда он ставил передние ноги на камни, камни начинали осыпаться, и он падал на колени. Он несколько раз начинал все сначала, и все его попытки сопровождались жалобным ржанием, которое до слез трогало Генри Тресиллиана.
Молодой человек быстро продолжал свое восхождение, чтобы не видеть этого мучительного зрелища, но на середине подъема остановился, чтобы бросить последний взгляд на своего верного друга. Крузадер неподвижно стоял на том же месте; он отказался от мысли последовать за своим господином и временами громко издавал печальное ржание, свидетельствовавшее о его горе и отч
ааянии.