I.
правитьМарья Павловна слышала, какъ вдали звякнулъ почтовый колокольчикъ, и убѣжала въ садъ съ малодушіемъ шестнадцатилѣтней дѣвушки. Она со страхомъ готовилась къ этому моменту уже цѣлую недѣлю и все-таки не выдержала. Ей сдѣлалось вдругъ ужасно совѣстно за свои пятьдесятъ три года.
Да, за ней бѣжали эти пятьдесятъ три года — для женщины совсѣмъ роковой возрастъ. Она чувствовала, какъ бьется ея сердце, какъ стучитъ кровь въ вискахъ, какъ передъ глазами заходили темныя пятна. Ей вдругъ захотѣлось спрятаться, убѣжать, чтобы унести и сохранить все то, чѣмъ она была полна и чего никто-никто не долженъ былъ даже подозрѣвать. Ей почему-то припомнилось раннее дѣтство, когда нападалъ именно страхъ, какъ молодая гроза ранней весной. Въ груди точно что захолонетъ. И жутко, и хорошо, и охватываетъ какое-то предательское тепло, и глаза ищутъ кого-то, кто спрячетъ, защититъ… А кто теперь защититъ ее? Вотъ эти столѣтнія липы, которыя были свидѣтелями ея молодости, а сейчасъ видятъ ея сѣдины — да, онѣ ее защитятъ. Вѣдь онѣ видѣли цѣлый рядъ поколѣній Лутвинскихъ, онѣ прикрывали своей зеленой тѣнью влюбленныя парочки, и въ ихъ мягкомъ и ласковомъ шопотѣ еще сейчасъ слышались тѣ безумныя молодыя слова, которыя говорились вотъ здѣсь, въ этихъ запущенныхъ аллеяхъ стариннаго барскаго сада. Марья Павловна не отдавала себѣ отчета, куда она бѣжитъ и что дѣлаетъ. Наконецъ она опустилась на ветхую садовую скамейку, закрыла лицо руками и… тихо засмѣялась.
А почтовый колокольчикъ былъ ближе и ближе, точно по землѣ катилась серебристая трель. Марья Павловна знала, что экипажъ спускается подъ гору, Когда колокольчикъ замеръ, точно захлебнулся отъ усталости… Вотъ онъ опять нерѣшительно забормоталъ безконечную дорожную чепуху и опять устало замеръ, — экипажъ поднимался въ гору, къ церкви. Марья Павловна замерла, когда колокольчикъ снова залился яркой трелью, точно у нея въ ушахъ. Вотъ уже совсѣмъ близко… Мимо самаго сада точно пронеслась какая-то мѣдная птица, крикнувшая на-лету: «ѣ-де-де-демъ! ѣ-де-де-демъ!». Громкій топотъ тройки лошадей, эластическій трескъ колесъ — все это пронеслось въ ушахъ Маріи Павловны и сейчасъ же замерло: коляска остановилась у подъѣзда усадьбы. Марья Павловна опять закрыла лицо руками, чувствуя, какъ все въ ней замерло и только бьется одно сердце. Теперь она ужъ не улыбалась
Наступила мучительная пауза.
Марья Павловна слышала, какъ хлопали двери, какъ съ террасы зазвенѣли колокольчиками дѣтскіе свѣжіе голоса, какъ зашуршали чьи-то шаги въ сосѣдней аллеѣ. Оставаться въ саду дольше было уже преступленіемъ, а подняться не была силъ.
— Бабушка!.. Бабушка… — крикнулъ звонкій дѣтскій голосъ изъ золеной чглци, и на аллею выпрыгнула дѣвочка въ бѣломъ Платьицѣ. — Бабушка спряталась… Бабушка хотѣла сдѣлать сюрпризъ!.. Тетя Леля, бабушка здѣсь?..
Бѣлое платьице мотылькомъ порхнуло къ Марьѣ Павловнѣ и повисло у нея на шеѣ. Это была прехорошенькая шестилѣтняя дѣвочка съ чудными глазами, походившими на Василька. Она цѣловала Марію Павловну въ щеки, въ лобъ, въ глаза и карабкалась къ ней на колѣни.
— Соня, ты меня задушишь…
— Бабушка, я о тебѣ соскучилась… Ты знаешь, какъ я тебя люблю!.. Милая, хорошая бабушка!.. А съ нами пріѣхалъ офицеръ. Онъ рвалъ дорогой цвѣты и дарилъ ихъ тетѣ Лелѣ, а тетя Леля смѣялась надъ нимъ… Онъ такой славный. Его зовутъ Вазиль… У него есть рыжая собака и свой собственный солдатъ, который играетъ на гармоникѣ.
Эта дѣтская болтовня была прервана появленіемъ самой тети Лели, молодой дѣвушки съ строгимъ, красивымъ лицомъ. Въ ея походкѣ и движеніяхъ еще чувствовалась та дѣвичья угловатость, которая характеризуетъ будущую цвѣтущую женщину. Марья Павловна посмотрѣла на дочь, точно на чужую, и поздоровалась съ ней почти сухо.
— Мнѣ немного нездоровится… — точно оправдывалась она, принимая привычно-внушительный видъ солидной матери. — Потомъ, я совсѣмъ не ждала васъ…
— Какъ же, мама, не ждала? — удивилась дѣвушка. — Ты сама назначила сегодняшній день…
— Развѣ?
Марья Павловна вопросительно посмотрѣла на дочь и машинально оправила какую-то складку на ея платьѣ. Дѣвушка вдругъ смутилась — она почувствовала, что мать уже все знаетъ, т.-е. что онѣ пріѣхали не однѣ, а въ сопровожденіи гостя.
— Что же мы тутъ сидимъ… — проговорила Марья Павловна, поднимаясь съ рѣшительнымъ видомъ, точно проснулась отъ тяжелаго сна. — Идемте…
Соня полетѣла впередъ, объявляя зеленымъ почтеннымъ липамъ: — Бабушка идетъ!.. Милая бабушка…
Рядомъ съ дочерью Марья Павловна казалась ниже своего роста. Для своихъ лѣтъ она сохранилась хорошо и шла молодой походкой, представлявшей странный контрастъ съ ея сѣдыми волосами. Ея лицо сохранило еще слѣды недавней красоты, особенно глаза. Больше всего ее молодили сохранившіеся зубы. Черное платье придавало ей немного строгій видъ женщины, примирившейся со своей женской осенью. Леля въ присутствіи матери немного проигрывала, потому что въ выраженіи ея молодого лица выступало что-то недосказанное, почти тупое, особенно когда она задумывалась.
— Бабушка идетъ… Бабушка!..
Если бы маленькая дѣвочка въ бѣломъ платьицѣ могла Знать, какъ она этимъ словомъ рѣзала сейчасъ сердце Марьи Павловны. Какая она бабушка? Развѣ она виновата, что у Вавочки есть дѣти… Это ея личное дѣло.
II.
правитьНа большой террасѣ, выходившей въ садъ широкой старинной лѣстницей, Вавочка разговаривала съ привезеннымъ гостемъ, еще очень юнымъ офицеромъ, напрасно старавшимся принять солидный видъ, Вавочка относилась къ нему со снисходительностью старшей сестры; Она очень походила на мать, когда той было тридцать лѣтъ. Такая же высокая, стройная и строгая, съ затаенною ласковостью въ большихъ, сѣрыхъ глазахъ.
— Я немножко робѣю… — откровенно признавался гость, пощипывая усики.
— Будьте осторожны… У васъ одно изъ тѣхъ несчастныхъ лицъ, на которыхъ написана каждая мысль.
Голосъ Вавочки зазвучалъ съ неожиданною нѣжностью, и она посмотрѣла на офицера такими любящими, глубокими глазами. Ей хотѣлось взять его за руку, хотѣлось чувствовать, какъ его рука будетъ отвѣчать на ея пожатіе, какъ въ его лицѣ появится то покорное выраженіе, которое онъ не умѣлъ скрывать при чужихъ.
— Помните, что въ глазахъ maman вы женихъ Лели… Сестра — совсѣмъ дурочка.
Она хотѣла сказать что-то серьезное, но у нея вырвалось невольно:
— Знаете, вы, кажется, уже слишкомъ входите въ свою роль жениха… да. Давешніе цвѣты… однимъ словомъ, этихъ цвѣтовъ было немножко много.
— Ты меня ревнуешь?
— Тсс!..
Вбѣжавшая Соня прервала эту нѣжную сцену, и офицеръ опять принялъ солидный видъ, выпрямившись и надувъ грудь. Припадки Вавочкиной нѣжности и смущали, и радовали, и пугали его.
— Мама, Сергѣй Иванычъ Голубцовъ, — отрекомендовала Вавочка немного усталымъ голосомъ. — Молодой человѣкъ, подающій надежды сдѣлаться совсѣмъ большимъ, начиная съ упрямства. Представь, онъ совсѣмъ не хотѣлъ ѣхать къ намъ.
— Вы, кажется, рѣшились меня погубить съ перваго раза, Варвара Игнатьевна… Марья Павловна можетъ подумать… да, подумать…
— Идемте, господа, обѣдать… Я могу подумать только одно, что вы голодны, а голодные люди дѣлаются несправедливыми поневолѣ.
Обѣдъ былъ сервированъ на террасѣ, и гость впередъ смущался за свой молодой аппетитъ, не оставлявшій его даже въ такую трогательную минуту, какъ сейчасъ, послѣ сцены съ Вавочкой. Потомъ, ему показалось, что эта maman посмотрѣла на него довольно сурово и сейчасъ же перевела свой взглядъ на Вавочку, точно хотѣла прослѣдить таинственную нить, соединявшую ихъ. Онъ едва удержался, чтобы не крякнуть, какъ фельдфебель, завернувшій на даровой обѣдъ къ знакомой кухаркѣ — онъ такъ и подумалъ этимъ грубымъ сравненіемъ.
Всѣ усѣлись за столъ среди неловкаго молчанія, которое было нарушено только появленіемъ двухлѣтняго мальчика въ дѣтскомъ платьицѣ. Вавочка оживилась, подкинула его кверху и подала бабушкѣ, какъ большую куклу. Ребенокъ забавно болталъ полными ножками и весело смѣялся. Офицеръ посмотрѣлъ на него съ затаенною ревностью и наконецъ крякнулъ громче, чѣмъ позволяли приличія.
— Мнѣ немножко нездоровится, — заговорила Марья Павловна, разливая супъ съ важностью солидной матери. — У меня что-то такое… съ сердцемъ…
— Вотъ видишь, мама, какъ я была права, когда совѣтовала тебѣ ѣхать на воды, — замѣтила Вавочка, наблюдая, сестру, совсѣмъ равнодушно смотрѣвшую на гостя.
Говорили о спектаклѣ какого-то гастролера, пріѣхавшаго въ сосѣдній городъ, потомъ объ общихъ знакомыхъ, потомъ Марья Павловна припомнила, что встрѣчала отца Сергѣя Ивановича еще въ Москвѣ, потомъ объ урожаѣ и кончили погодой. Когда были поданы цыплята, мимо сада курцъ-галопомъ проѣхалъ какой-то всадникъ на великолѣпной рыжей лошади.
— Аркадій Борисычъ, бабушка! — крикнула Соня, изнемогая отъ желанія соскочить со стула и опрометью броситься въ переднюю.
Марья Павловна только пожала плечами. Послышались увѣренные мужскіе шаги, и въ дверяхъ показался самъ Аркадій Борисычъ, красивый старикъ въ лакированныхъ гетрахъ и щегольской визиткѣ. Онъ подошелъ къ хозяйкѣ, почтительно поцѣловалъ у нея руку и проговорилъ сохранившимся баритономъ:
— Не могъ отказать себѣ въ удовольствіи видѣть васъ, Марья Павловна… Поѣхалъ осмотрѣть свои поля и незамѣтно доѣхалъ до вашей усадьбы.
— Вы точно оправдываетесь, Аркадій Борисычъ, — замѣтила Вавочка, подавая свою руку, — я не хочу сказать больше…
Мужчины раскланялись довольно сухо. Офицеръ почувствовалъ, что этотъ щеголь-старикъ точно начинаетъ давить его своимъ непринужденнымъ изяществомъ. У Марьи Павловны явилось какое-то грустное выраженіе лица.
— Если бы вы мнѣ предложили рюмку водки… — развязно заявилъ гость, оправляя свою выхоленную сѣдую бороду.
Вавочка наблюдала мать и удивлялась, чѣмъ она могла быть недовольна. Аркадій Борисычъ былъ своимъ человѣкомъ у нихъ въ домѣ еще при papa, а послѣ смерти papa помогалъ maman управлять имѣніемъ и сдѣлался еще болѣе своимъ.
Офицеръ упорно слѣдилъ за гостемъ и завидовалъ его развязности. Ему хотѣлось давеча выпить двѣ рюмки, но онъ удержался, а старикъ выпилъ эту вторую. Потомъ онъ ловко завелъ общій разговоръ и даже нѣсколько разъ обратился къ нему съ какимъ-то вопросомъ.
— Ахъ, молодые люди, молодые люди, — заговорилъ Аркадій Борисычъ, дѣлая округленный жестъ. — Какое чудное время стоитъ!.. Я ѣхалъ и любовался. Какъ хорошо кругомъ… До того хорошо, что хочется опять быть молодымъ, счастливымъ и даже… любимымъ.
— Вы, кажется, немного уже запоздали… — замѣтила Марья Павловна съ улыбкой. — Знаете поговорку: кто не женится въ тридцать лѣтъ и не наживетъ милліона въ сорокъ — изъ того ничего не выйдетъ.
— Мнѣ обидно, что эта поговорка относится ко мнѣ, но не могу не согласиться съ ней. Впрочемъ, я на свою судьбу не жалуюсь… Нашего брата, старыхъ холостяковъ, принято вышучивать, и мы это вполнѣ заслужили.
— Кажется, ужъ вамъ-то нельзя пожаловаться, — замѣтила Вавочка, чувствуя на себѣ пристальный взглядъ матери. — Вы и по-сейчасъ пользуетесь вниманіемъ женщинъ…
— Это вниманіе женщинъ — та фальшивая монета, которой приходится намъ утѣшаться, т.-е. старымъ холостякамъ. Обыкновенно мы сами первые начинаемъ этому вѣрить и даже гордимся созданіями собственной фантазіи. Игра въ прятки съ самимъ собой…
Вавочка начинала волноваться, потому что Аркадій Борисычъ захватилъ тонъ разговора, а бѣдный Сергѣй Иванычъ долженъ былъ молчать или отвѣчать на чужія реплики. Для перваго визита позиція самая невыгодная, и по лицу матери Вавочка видѣла, что Сергѣй Иванычъ тонетъ. Она вѣдь, maman, очень умна и сразу видитъ новаго человѣка, чего онъ стоитъ. Марья Павловна уже нѣсколько разъ посмотрѣла на Вавочку суженными глазами, — дескать, нечего сказать, хорошъ твой новый офицеръ. Вавочка начала злиться и отпустила по адресу Аркадія Борисыча нѣсколько тѣхъ колкостей, которыя найдутся въ запасѣ у каждой женщины, какъ шпильки и булавки. Въ отместку за это maman принялась изводить офицера самымъ изысканнымъ вниманіемъ и заставила его говорить. Бѣдняга принималъ все за чистую монету и непремѣнно хотѣлъ быть остроумнымъ. У Вавочки выступили красныя пятна на лицѣ, — она такъ всегда ненавидѣла эту коварную политику maman. Ей оставалось только отвлекать вниманіе Аркадія Борисыча, чтобы онъ не вмѣшался въ разговоръ maman и не вышутилъ молодого человѣка какимъ-нибудь однимъ словомъ, что обыкновенно дѣлалъ артистически, когда хотѣлъ обрѣзать молодого человѣка, являвшагося соперникомъ по части дамскаго вниманія. Одинъ Сергѣй Иванычъ не желалъ ничего замѣчать и катился впередъ по наклонной плоскости собственной погибели. Онъ закончилъ великолѣпнымъ анекдотомъ, который началъ хихиканьемъ,
— Знаете, Марья Павловна, у меня была знакомая бонна-нѣмка… Хи-хи!.. Этакая деревянная вся, и даже носъ у ней казался деревяннымъ… Хи-хи!.. И представьте себѣ, эта особа вообразила… Она сама призналась мнѣ… Какъ-то при ней зашелъ разговоръ о любви; деревянная нѣмка какъ бухнетъ: «И меня тоже коснулся любофъ…» Хи-хи…
— Очевидно, это американскій анекдотъ, который прерывается на самомъ интересномъ мѣстѣ? — вмѣшалась Вавочка, испуганная возможностью продолженія анекдота о деревянной нѣмкѣ.
Вавочка боялась даже взглянуть на мать, ожидая смертельнаго удара. Вотъ-вотъ раздастся тотъ обидный смѣхъ, который убиваетъ наповалъ. Но пауза продолжалась слиткомъ долго, и, взглянувъ на мать, Вавочка увидѣла невозможную вещь: maman была смущена и смотрѣла къ себѣ на тарелку. Аркадій Борисычъ каталъ шарики изъ хлѣба и напрасно старался принять разсѣянный видъ. Вавочка даже выпрямилась при видѣ этой картины и вопросительно перевела свой взглядъ опять на maman.
— Вы мнѣ испортили весь анекдотъ, Варвара Игнатьевна, — заявлялъ Сергѣй Иванычъ, принимая паузу на свой счетъ, — Вѣдь нѣмка-то была совсѣмъ старухой, когда ея «коснулся любофъ»…
На эту поправку попробовала улыбнуться только Соня, но мать взяла ее за руку и торопливо увела съ террасы. Вавочка спасалась отъ мысли, которая поразила, какъ громъ… Она поняла, что мать счастлива запоздавшимъ счастіемъ, что она никогда не любила ея отца, что сейчасъ въ домѣ царитъ та атмосфера, которая несетъ въ себѣ заразу, и что все прошлое куда-то ушло, какъ море во время отлива.
III.
правитьТихая весенняя ночь. Небо усѣяно звѣздами, точно оно расшито серебромъ. Въ зеленой чащѣ сыпались дождемъ трели соловья. Старый садъ сладко дремалъ, убаюканный и мерцающимъ свѣтомъ, и соловьиными трелями, и своими старческими воспоминаніями. Если бы старыя липы могли разсказать все, что онѣ видѣли и слышали!..
Старая усадьба уже заснула. Мерцалъ слабый огонекъ только въ спальнѣ Вавочки. На террасѣ появилась женская тѣнь. Она одно мгновенье постояла въ раздумьѣ, тревожно оглянулась на Вавочку, на Вавочкины окно, быстро спустилась на площадку, гдѣ были куртины цвѣтовъ, и еще быстрѣе скрылась въ боковой аллеѣ, Ей казалось, что вмѣсто ея собственныхъ шаговъ слышится чей-то насмѣшливый хохотъ, а вѣтви липъ стараются ее схватить.
— Боже мой, что я дѣлаю?..
Тѣнь прошла въ дальнюю бесѣдку, и старый садъ опять замеръ.
— Любить въ первый разъ въ пятьдесятъ лѣтъ, ждать, какъ ждутъ молодые влюбленные, бояться собственной тѣни, переживать мучительныя ночи и чувствовать себя смѣшной, эти мысли наполняли сейчасъ бесѣдку, какъ летучія мыши… А какъ давеча Вавочка посмотрѣла на меня… Она догадалась, несчастная. Ей сдѣлалось стыдно за меня, за себя, за все прошлое. Стыдъ, мука, позоръ безъ словъ, безъ желаній, безъ надежды и безъ оправданія.
И тутъ же счастье… Да, счастье — несправедливое, запоздалое, осеннее счастье. Не она ли обвиняла увлеченіе женщинъ вообще, не она ли смѣялась надъ увлеченіями бальзаковскаго возраста, и вотъ теперь сама платитъ за все дорогой цѣной. Она презирала себя и все-таки чувствовала себя счастливой, молодой, любимой… Господи, да что же это такое наконецъ? Гдѣ воля, гдѣ самолюбіе, гдѣ самое простое женское достоинство?
Соловей пѣлъ, звѣзды ярко горѣли, садъ дремалъ. Онъ оставилъ свою лошадь у старой ветлы, а самъ прокрался, какъ воръ, въ старый садъ. Ему было бы совѣстно, если бы кто-нибудь увидалъ его сейчасъ, но благодѣтельная ночь прикрывала все своимъ материнскимъ крыломъ, какъ черная птица. Вотъ и бесѣдка… Онъ чувствовалъ, что она тутъ, что она затаила дыханіе, что она сейчасъ ненавидитъ его.
— Mario, вы здѣсь?..
— Вы ведете себя, какъ мальчишка… Я вамъ говорила, чтобы сегодня не пріѣзжали, потому что пріѣдетъ Вавочка, и вы все-таки явились… Какую я пытку вынесла, сидя за обѣдомъ! А тутъ еще этотъ болванъ, Вавочкинъ офицеръ… Я готова была провалиться сквозь землю, убѣжать, не знаю что дѣлать.
— Этотъ несчастный офицеръ уѣхалъ?
— Да… Это идея Вавочки — сдѣлать его женихомъ Лели и самой воспользоваться удобнымъ моментомъ. А я должна была дѣлать видъ, что вѣрю ей и что ничего не замѣчаю,
— Онъ глупъ…
— Это иногда великое счастье…
Опять тишина, опять звѣзды и опять соловей, нарушавшій тишину своей любовью. На террасѣ показалась Вавочка. Она видѣла, какъ по дорогѣ къ усадьбѣ мелькнула знакомая тѣнь. Maman спитъ, Леля спитъ — цѣлый міръ спитъ. Вавочка тѣнью проскользнула къ калиткѣ въ заборѣ и сама отворила ее. Они взялись за руки и пошли въ глубь сада.
— Какой ты ненаходчивый, Serge!..
Онъ широко вздохнулъ, обнялъ ее, — и соловьи могли слышать, какъ раздался поцѣлуй прощенія. Она уже вела его и довела до бесѣдки.
— Тамъ кто-то есть… — шепнула она, прислушиваясь къ тихому разговору, доносившемуся изъ бесѣдки. — Боже мой, что это такое!..
Она схватила его за руку и быстро потащила назадъ. Никто не долженъ былъ знать роковой тайны… О, какъ Вавочка теперь понимала maman: вѣдь она прожила всю жизнь не любя, прожила для дѣтей, а сейчасъ!.. У Вавочки кружилась голова и подкашивались ноги; она несла въ себѣ то же неудовлетворенное чувство и шла по той же дорогѣ.
— Вавочка, ты плачешь? — удивился офицеръ.
— Нѣтъ, я такъ… Ничего.
Черезъ годъ состоялась свадьба. Старичокъ-священникъ благословлялъ на новую жизнь болярина Аркадія и болярыню Марію.
1891