ИЗ ЗАПИСОК ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА ЮСТА ЮЛЯ
С датского неизданного подлинника.
(См. выше стр. 35)
1-го Марта 1710 г. Описывая вчерашний свадебный пир я забыл рассказать о двух обстоятельствах; а их, кажется, стоит отметить.
Среди пира Царь послал за фельдмаршалом Рейншильдом. Когда тот явился, я вступил с ним в разговор относительно этой царской к нему милости, которой он, со своей стороны, придавал большое значение. Тут к нему подошел Царь, сейчас же заблагорассудил с ним поговорить, прикинулся весьма милостивым и, как бы находясь в состоянии полудремоты, спросил, по какой причине Шведы, в том числе и он, Рейншильд, спустя три дня после битвы под Фрауенштатом, ни с того ни с сего умертвили 600 Русских пленных, когда они были уже посажены в тюрьму. В свое оправдание Рейншильд отвечал, что тотчас после битвы он должен был, по приказанию короля Шведского, отправиться за 12 миль от Фрауенштата и лишь по возвращении узнал об этих убийствах, которых-де отнюдь не оправдывает. Но Царь спросил его, отчего же в таком случае, вернувшись, он не наказал виновных или по крайней мере не выразил своего негодования по поводу такого позорного и среди христиан неслыханнато дела. На это Рейншильд ничего не съумел сказать; а его величество, как будто не интересуясь более предметом разговора, отошел прочь, оставив его одного посреди комнаты, и потом более к нему не ооращался. Крайне озадаченный Рейншильд не знал, что ему делать – ждать или уходить; наконец, он счел за лучшее уйти. Вот как его величество умеет притворяться! И нет никакой возможности дознать, действует ли он преднамеренно или нет, хотя, конечно, вернее предположить, что государь такого ума, как он, говорит подобные вещи не иначе, как нарочно. В тот же вечер, перед самым своим отъездом в Петербург, Царь послал [320] за одyим Янонским штурманом, которого хотел мне показать. Штурман этот пришел с своим кораблем из Японии в Азовское море и там на Русском берегу потерпел крушение.
В последний день масляницы, т. е. сегодня, Русские прощаются друг с другом со стенанием и плачем, так что вчуже жалко на них смотреть. Следующая неделя называется Сухоядением; в течение ее употребляется лишь сухая, холодная и невареная пища, как-то хлеб и лук, а крепкие напитки заменяют квасом. Первый день поста некоторые Русские называют: «Рот выполоскать» (Эти слова, как выше сухоядение и некоторые слова ниже, написаны в подлиннике по-русски, но, конечно, иной раз с ошибками в орфографии). В следующие за тем недели, до Вербного Воскресения, Русские едят рыбу и всякого рода вареную пищу, кроме молока, масла, яиц и мяса, и кушанья свои приправляют растительными маслами вместо коровьего. Вообще пост этот Русские соблюдают весьма строго и неуклонно; лишь немногие из них поумнели в нынешнее царствование настолько, что следуют в этом отношении обычаям иностранцев и не считают грехом есть, что случится. Таковы сам Царь, князь Меньщиков, адмиралтейский советник Кикин и некоторые царские придворные. Что касается остальных Русских, вменяя себе в долг совести, предпочтительно пред исполнением прочих заповедей Господних, строго соблюдать Великий пост, они к концу его становятся похожи на мертвецов и так тощают, что один (не постившийся) человек легко побьет четверых постившихся. Оно и не удивительно, если принять во внимание, что Русские столь долгое время поддерживают жизнь пищею едва пригодною для прокормления собаки. В Пятницу на второй неделе поста всякий Русский должен сделать в церкви 500 земных поклонов.
8-го Марта. Осмотрел Московскую царскую аптеку. Я прежде много о ней слышал. Она поистине может считаться одною из лучших аптек в мире, в смысле обширности помещения, разнообразия снадобий, царствующего в ней порядка и изящества кувшинов, в которых сохраняются лекарства. На кувшинах этих красуется царский герб; расставлены они по ящикам. Повсюду на железных дощечках тоже написан красками царский герб. По новому положению, теперешние кувшины будут со временем заменены фарфоровыми, равным образом с царским гербом. В аптеке служат превосходные провизоры и помощники провизоров, все иностранцы. Старшим надсмотрщиком состоит Английский доктор Арескин. При аптеке имеется большая библиотека, в [321] которой собраны лучшие сочинения по медицине на всевозможных языках. Хотя содержание аптеки стбит больших денег, тем не менее она не обходится Царю в убыток и приносить некоторую прибыль; ибо все походные и судовые аптеки снабжаются медикаментами из царской, в возмещение чего у военных и моряков, от старших офицеров до простых матросов и солдат, производится ежегодный вычет из жалования в размере известной доли процента; сумма этого вычета превышает расход по аптеке.– В этот же день я осмотрел и Московскую типографию. Я видел там новые Русские буквы. Сам Царь заменил часть старых букв новыми, более удобными для книгопечатания; теперь ими уже напечатано и в настоящее время печатается много разных книг.
9-го Марта. Целую неделю я каждый день требовал у (Посольского) Приказа подвод, чтоб следовать за Царем в Петербург. Приказ ежедневно подтверждал свое обещание доставить мне лошадей, но ничего не исполнял.
В Москве две Лютеранских Немецких церкви; обе каменные, хорошей постройки, но подобно всем местным зданиям, как деревянным, так и кирпичным, крыты тёсом. Черепицу здесь еще обжигать не умеют; впрочем, по свидетельству иностранных купцов, подмосковная глина для этого дела непригодна. Обе церкви построены много лет тому назад. Снабжены они большими каменными печами, которые обыкновенно топятся перед началом службы, так что, даже в самую суровую зиму, на богослужении не испытываешь холода. Одна из церквей называется старою, другая новою. Между попечителями новой церкви и ее священником магистром Рольфом возникло недоразумение. Каждая из Лютеранских церквей имеет по два священника. В так называемой новой церкви священниками были некий Шахшмит и упомянутый Рольф, весьма начитанный, богобоязненный человек и хороший проповедник. Первый, в силу утвердительной грамоты, данной ему общиною и попечителями, обязывался по зову небольшой Лютеранской паствы, находящейся в Казани и Астрахани, ездить в эти города для совершения треб. Астраханские Лютеране действителыю пригласили его к себе, и он попросил у здешних старшин и попечителей разрешения ехать, но последние безо всякой основательной причины отказали ему в этом. Церковные попечители и старшины суть важнейшие лица общины; будучи по большей части людьми легкомысленными и неразумными, они вследствие своего богатства так спесивы и упрямы, что не поддаются никаким убеждениям и действуют самовольно. После долгих и напрасных ходатайств, Шахшмит, как человек [322] добросовестный и бескорыстно-преданный своему делу (он в материальном отношении был обеспечен и жил главным образом на собственные средства), решился все-таки ехать. Он простился с проповедной кафедры со своими прихожанами, сказав им, что едет он за 400 миль не из личного удовольствия, что материальная польза от поездки не покроет и половины его расходов и проч. По его отъезде, старшины и попечители стали открыто говорить, что он самовольно покинул паству и тем нарушила свои священнические обязанности. Но покамест дело ограничилось этим, и лишь позднее, когда, после Полтавской битвы, в Москву прибыло несколько пленных Шведских священников, старшины и попечители общины советом избрали одного из них на место уехавшего Шахшмита. Вновь избранного зовут Штаффенбергом; это человек беспокойный и строптивый; в других общинах его уже не раз отрешали от должности за дурное повеление. Он заявил старшинам и попечителям, что следует праздновать дни апостолов, как то делается в Швеции. На церковном совете вопрос был решен в утвердительном смысле, не смотря на разногласия в среде старость и попечителей и на устранение из совета магистра Рольфа. Сегодня, в Воскресение, Штаффенберг должен был объявить во всеобщее сведение о таком решении совета. Узнав об этом, Прусский посланник Кейзерлинг с утра попросил меня чрез посланного зайти к нему по дороге в церковь. Когда я пришел, он сообщил мне следующе. Он и покойный Гейнс, прежний королевско-Датский посланник, были посредниками между священником новой церкви и ее приходом и подписали их обоюдное соглашение. В силу этого соглашения священник, магистр Рольф должен был пользоваться голосом во всех церковных советах по делам общины; между тем старшины и попечители устранили его из последнего совета, на который он даже не был приглашен. Поэтому Кейзерлинг полагал, что мне и ему следует общими силами постараться предупредить могущие возникнуть пререкания и недоразумения. Не имея оснований отказать Кейзерлингу, я согласился на его предложение, и он сейчас же послал звать к себе на дом всех церковных попечителей и старшин. Но пришел только ювелир Клерке, непомерно богатый человек, один из важнейших попечителей. Объяснив ему, насколько важен вопрос, мы потребовали, чтобы он велел отложить объявление решения совета по меньшей мере на восемь дней, дабы мы в это время могли вмешаться в дело в качестве посредников, а старшины могли бы придти к полюбовному согдашению. Клерке, из упрямства, не поддался на наши [323] убеждения. Он говорил, что Царь еще до назначения священника разрешил общине построить церковь, что, следовательно, община в действиях своих не связана согласием или несогласием священника, что вообще она не нуждается в заботах посторонних лиц о ее делах, что сама она довольно многочисленна, чтоб брать на свою ответственность принимаемые ею решения и т. п. На этом мы раздались и пошли в церковь. Там новый священник Штаффенберг объявил с, проповедной кафедры, что старшины и попечители, прийдя к соглашению по вопросу об апостольских днях, постановили их праздновать, и что впредь община имеет в этим сообразоваться. Магистр Рольф, раздраженный сделанною относительно его несправедливостью, впал со своей стороны в ошибку: в тот же день во время вечернего богослужения он огласил с проповедной кафедры, что объявленное утром его сослужителем решение совета лишено всякой законной силы, так как при постановлении его советь был не в полном составе, да и среди присутствующих не было единогласия, и что на будущее время паства должна с этим сообразоваться. Искра раздора между учителями и членами общины, казалось, готова была разростись в пожар. Впоследствии разбор этот причинил немало горя прихожанам.
10-го Марта. В России право держать кабаки, с продажею пива, вина, водки, меда и других крепких напитков, имеют лишь лица уполномоченные на то Царем. Содержатели кабаков принимают товар от Царя иди от лица, откупившего кабаки, и отдают в этом товаре отчет Царю или откупщику, как трактирные служители своим хозяевам. Нынче положение это подтверждено новыми более строгими правилами, в силу которых, между прочим, откушцик будет ежегодно платить Царю лишних 60.000 рублей против прежней цены.– Сегодня обнародовано также распоряжение, чтобы на будущее время в Кремле дома строили исключительно из камня, или из кирпича, а не из леса.
Так как подвод я все еще не получал, то послал одного из своих людей к вице-канцлеру Шафирову с вежливою просьбою оказать мне содействие в этом деле, но к крайней моей досаде только лишний раз убедился, как мало в России вежливых людей. Здесь даже такие важные лица, как Шафиров, являются особами весьма грубыми. Шафиров не посовестился сказать моему человеку то, чего ему и мне лично не следовало бы говорить и от чего он должен был бы воздержаться, хотя бы во избежание сплетен среди прислуги. Сказал он ему, что я слишком нетерпелив, что он, Шафиров, не мой холоп и не обязан по первому моему [324] требованию хлопотать о доставке мне подвод, что я сам должен бы это знать и проч. В ответ на мою вежливую просьбу о надлежащих с его стороны приказаниях кому следует, ничего невежливее нельзя было придумать, тем более, что я обращался к нему по долгу службы: инструкция предписывала мне постоянно находиться при Царе, а его величество уже несколько дней как уехал; к тому же, по договору, Русские должны были снабжать меня лошадьми.
11-го Марта. Мне открылась, наконец, возможность ехать в Петербург; я обязан этим посредству князя Меньшикова: он отдал Шафирову приказание относительно лошадей, которые и были приведены ко мне вечером, впрочем, так поздно, что сегодня я уже не мог пуститься в путь.– Английский посол уведомил меня, что получил от королевы Английской разрешение отправиться на родину по своим домашним делам.
12-го Марта. Я узнал, что выданные мне из Приказа подорожные, для получения подвод на ямах, действительны только на расстоянии между Москвою и Тверью, а что для дальнейшего путешествия необходимы другие подорожные от кн. Меньщикова. Сперва подорожные, выдаваемый Приказом, были действительны по всей стране; но теперь, с учреждением в России губерний, дело изменилось. Московская губерния кончается, наприм., Тверью, а там начинается губериия, подведомственная кн. Меньщикову, и вот, чтоб не застрять на полдороге, я должен заручиться еще подорожного от него. Получил я ее так поздно, что и сегодня вечером не мог выехать.
Дорогою я смерил версту: она равняется 3414 Датским Футам, так что в Датской миле (считая ее в 24,000 фут.) 7 1/3 версты. В Новгороде меня впустили на царское подворье. Это мрачный кирпичный домик, без всякой внушительности и пышности. Последнее время по причине сильной оттепели я ехал больше по воде, чем по снегу, и потому, чтобы выбраться из Новгорода до наступления совершенной беспутицы, я поспешил обратиться к местному коменданту за подводами. Но так как он не заботился о моем путешествии и не принимал во внимание, что мне необходимо спешить, то подвод мне сегодня не доставил, чем и задержал меня.
19 Марта. В час пополудни, после продолжительной беготни и розысков, подводы были, наконец, приведены. Но некоторый лошади оказались так плохи, что не могли пройти и одной мили; между тем я должен был ехать на них без перемени до самого Петербурга, т. е. около 40 миль. В виду этого я воспользовался тем, что на подворье, где я стоял со своими санями, прибыли другие подводы, и обменил четыре своих плохих лошади на четырех [325] получше, из новоприбывших. Это обстоятельство вызвало такое волнение в населении, что к 4-м часам по полудни – времени моего выезда – сбежалась большая толпа народа, а стража у городских ворот задержала передние, самые тяжелые мои сани и не хотела выпустить их из города. Предугадывая, что особой поддержки со стороны коменданта мне не встретить, я предоставил моим людям силою пробиться за город чрез стражу.
23 Марта. В 3 ч. утра достиг я Дудергофа. От самого Новгорода и досюда ехать было скучно и утомительно. Почти каждые две мили приходилось кормить измученных лошадей и давать им отдыхать. Теперь же снова начало морозить, вследствие чего лошадям стало несколько легче везти. Обыкновенно в России в течение зимы морозы не прекращаются, так что нынешняя оттепель представляла исключение. Впрочем длилась она всего дней семь.
Из Дудергофа я выехал в 5 ч. пополудни и, сделав 17 верст, прибыл в 9 ч. утра в Красный Кабак (Krasnaya Kabaca). Тут находилась стража, отряженная из Петербурга для поимки дезертиров и тех крестьян с упряжными лошадьми, которые бежали с работ. В Петербург, отстоящий от Красного Кабака на 10 верст. прибыл я в полдень и по приезде тотчас же отъявился царю и беседовал с ним. Квартиру мне отвели у шаутбинахта графа Jean de Bouzy, командующего галерами. Помещение было для меня плохое. Для многих из моих людей я вынужден был нанимать на собственные средства квартиры в разных частях города. Те из них, которые жили со мною, ночевали все вместе в одной комнате. Для самого меня ни малейших приспособлений сделано не было. Вообще Русские не считают себя обязанными заботиться об удобсгвах помещения иностранного посланника и находят достаточным отвести ему дом. Они менее предупредительны по отношению к чужеземным представителям, чем мы. Царский посол в Дании не только выбирает себе дом по вкусу, но и сам входит с домохозяином в соглашение относительно наемной цены, которая у нас вообще сравнительно высока (За наем дома для Русского посла в Копенгагене платил король), тогда как в Петербурге и других городах России помещение посланников решительно ничего не стоить казне: ибо Царь ограничивается тем, что приказывает отвести такому-то представителю тот или другой дом, и приказание это исполняется без дальнейших рассуждежий.
Как я узнал по приезде, часть находящихся в Петербурге Русских полков несколько дней тому назад отбыла на остров [326] Ритусар, где Царь намерен произвести этим полкам смотр перед уходом их в Финляндию под Выборг. Предводительствует ими г.-адм. Апраксин, которого сопровождают в поход Петербургский комендант г.-м. Брюс и г.-м. Birkholtz, родом Немец. Ритусар отстоит от Петербурга в 5-ти милях.
Недавно, в бытность свою в Москве, Царь возвел Ф. М. Апраксина в графское достоинство и назначил Азовским г.-губернатором. В тоже время вся Россия разделена на 8 губерний, причем кн. Меньщиков назначен г.-губернаггором в Ингерманландию, Салтыков в Смоленск, Titi Mikiwitz в Москву, Голицын в Архангельску Петр Матвеевич Апраксин в Казань и Астрахань, Гагарин в Сибирь и, наконец, Голицын в Киев.
27 Марта. Царь вернулся с острова Ритусара. Полки, общею численностию в 13,000 человек, имея при себе 24 пушки и 4 мортиры, в самый ужасный мороз, какие бывают только в России, перешли на Ритусар прямо через лед с орудиями и со всем обозом. Всякая другая Европейская армия наверное погибла бы при подобном переходе. Но где предводителем является само счастье, там все удается. Впрочем Русские так выносливы, что с ними можно совершить то, что для солдата других наций невыполнимо.
28 Марта – день рождения царевича, наследника Русского престола. По заведенному порядку, день этот Царь отпраздновал пиром в Петербургском кружале. На пиру было от двухсот до трехсот лиц. Они дудели, свистели, свирестели, пели, кричали, курили и дымили в присутствии Царя. Кушанья подавались исключительно рыбные. Хоть и незваный, я всетаки явился в кружало потолковать с Царем о различных предметах, ибо в России пиры и обеды самые удобные случаи для ведения переговоров. Тут, за стаканом вина, по общепринятому, обсуждаются и решаются почти все дела. Праздник прекратился рано, так как Царь, по его словам, нехорошо себя чувствовал.
Царь задался мыслью пройти все ступени военной и морской службы. В нынешнем году, как шаутбинахт во флотском ариергарде, он ходатайствовал о предоставлении ему командования над бригантинами и малыми судами. Во всем подчиняясь старшим офицерам, его величество даже является ежедневно за приказаниями и за паролем к в.-адмиралу Корнелиусу Крейцу, ведающему всеми распоряжениями по флоту в предстоящем походе под Выборг. При такой субординации, просьба Царя не могла быть исполнена вице-адмиралом до получения сим последним соизволения на нее от главного начальника в походе, т. е. адмирала. Соизволение это наконец пришло. [327] Вот его содержание: «По получении сего, г-н в.-адмирал имеет предоставить командование малыми бригантинами и малыми судами ариер-адмиралу дворянину Михайлову (chevalier de Michailow)». Этим именем, принадлежавшим его деду, называет себя Царь.
29 Марта. Я крестил сына у морского капитана Сиверса (Siwersen). Царь тоже был одним из крестных отцев и сам держал ребенка. На крестинах, родинах, свадьбах, похоронах и тому подобных торжествах Царь охотно бывает у своих офицеров, в каком бы малом чине ни состоял тот, кто его зовет. Это представляет значительное удобство для иностранных посланников, так как им никогда не выдается более подходящего случая говорить с Царем. Иногда, на подобных пирах у офицеров и у купцев, дела обсуждаются так же успешно, как на любой тайной конференции. При дворе же, в противоположность обычаю принятому в других странах, не назначено определенного времени для переговоров с Царем. Его даже трудно застать дома. Когда он хочет быть один. придворные скрывают, что он у себя, и нередко возвращаешься из дворца ничего не добившись. Впрочем иной раз встретишь кого-либо из царских деньщиков или слуг, дружбу которых успел приобрести совместным пьянством и небольшими подарками: тогда деньщик этот или слуга без доклада ведет и впускает вас к Царю; но если только дорожит он жизнью, то не осмелится сделать это в дни, когда его величество не желает никого принимать. Однако необходимость видеться с Царем в гостях, на пирах и пр., дорого обходится здоровью иностранных представителей, ибо на таких собраниях их принуждают пить во что бы ни стало.
Сегодня Царь сам водил меня смотреть крепость и флот. Флот стоит между крепостью Петербургом и кронверком, заложенным насупротив на другом острове. Для большей ясности в описании местности нахожу нелишним дать следующие указания. В 7 милях от С.-Петербурга находится Ладога, большое пресноводное озеро, простирающееся в длину на 300 верст (sic); из Ладоги вытекает широкая, глубокая и быстрая река, называемая Невою. На озере, на островке, у самого истока реки, стоит превосходная крепость, называвшаяся прежде Нотебургом (Noeteburg). Крепость эту Царь взял у Шведов 12-го Октября 1702 года и переимеиовал в Шлиссельбург. Нева имеет много больших порогов; она служит границею между Финляндиею и Ингерманландиею. Несколько лет назад на Финском ее берегу, в 6-тй милях от Шлиссельбурга, стоял форт Nieuwenschantz, получивший свое имя от реки. Флотом этим Царь овладел 14 Мая нов. ст. 1703 года и затем срыл его. В расстоянии [328] приблизительно одной мили от Ниеншанца, течение Невы образует 70 островов, на которых за время Шведского владения никто не строился и не селился. Острова эти были покрыты лесом и кустарником. На одном, находящемся посреди реки, Царь, в том же 1703 году, заложил сильную, почти неприступную крепость С.-Петербург, при сооружении которой от работ, холода и голода погибло, как говорят 60,000 человек. За Петербургской крепостъю, на другом острове, воздвигнуто для обороны реки превосходное укрепление, Кронверк. В непосредственной близости от последнего лежит еще остров, на котором находятся лавки Русских купцов и дома важнейших Русских вельмож. Против крепости, еще на особом острове, под Ингерманландским берегом расположены дом Царя и жилища морских офицеров. Тут же построена адмиралтейская верфь. От верфи река течет далее на протяжении 5-ти миль и затем у острова Ритусара впадает в Финский залив. Против Ритусара, ближе чем на расстоянии пушечного выстрела, стоит замок Кроншлот, заложенный на взморье на глубине 9-ти футов. Говорят, при постройке его, производившейся среди зимы, погибло от холода, морозов и изнурительных работ более 40,000 крестьян. С описанием острова Ритусара и Кроншлота и с их относительным положением можно обстоятельнее ознакомиться из карты, гравированной, по распоряжению вице-адмирала Корнелиуса, Крейца, Генрихом Донкером в Голандии. Карта эта изображаете атаку (Кроншлота), произведенную в 1705 году Шведами под предводительством адмирала Анкерстиерны. На карте указана между прочим и военная хитрость, к которой прибег тогда вице-адмирал Крейц, чтоб остановить Шведский флот; ибо флот Русский, состоявший в то время лишь из нескольких небольших легких фрегатов и шняв да из незначительного числа галер, не был в силах ему противостоять. Хитрость заключалась в том, что ночью Крейц приказал побросать в море и поставить на якоря поперек фарватера известное количество свай, наподобие палисада. Шведы, имевшие 12 линейных кораблей (не считая фрегатов), хотели пробиться силою между Кроншлотом и островными укреплениями, а затем сжечь Петербург. Но хитрость Русского вице-адмирала удалась. Когда на следующий день Шведская эскадра, идя на всех парусах по Фарватеру, заметила стоящие на якорях сваи, то, побрасопивши реи, поворотила назад, вообразив, что сваи вбиты в морское дно и опасаясь крушения. На самом же деле Шведы могли беспрепятственно и без малейшей опасности пройти через них на любой лодке. Полагая следовательно, что атака с моря невозможна, неприятель высадился на остров Ритусар, примерно в [329] числе 500 человек. Но Русские так искусно распорядились своею артиллериею и людьми и так хорошо встретили Шведов, которым сначала предоставили спокойно высадиться, что почти все они были перебиты, или взяты в плен; лишь весьма немногим удалось спастись в лодки и шлюбки и вернуться на суда. После того Шведский флот немедленно ушел. Таким образом с самого основания Петербурга, Царь, при помощи своего небольшого флота и небольшого Кроншлотского замка, с успехом оборонял от Шведов доступ к городу с моря, а между тем их самих вынуждал содержать в Финском заливе большую эскадру, обходившуюся им весьма дорого. Шведы плавали в море, а Русские преспокойно сидели в гавани, весело проводя время за ежедневными пирами и попойками и защищаясь от неприятеля без особого напряжения и расходов.
30 Марта. Мало того, что Царь любит, чтоб его звали на обеды, порою он и сам, без приглашения, неожиданно является в гости. Для этих случаев надо всегда иметь в запасе известное количество продовольствия и крепких напитков. Сегодня Царь явился таким образом ко мне. Его величество был весьма весел. Приходя к кому-либо по приглашению или без зова, Царь остается до позднего вечера. Тут-то представляется отличный случай болтать с ним о чем угодно. Не следует, однако, забывать его людей: их должно накормить хорошенько и напоить допьяна; потому что его величество, когда уходить, сам спрашивает их, давали ли им чего-нибудь. Если они изрядно пьяны, то все в порядке. Царь любит также, чтоб при подобных случаях хозяин делал его слугам подарки: ибо, получая небольшое жалование, они вынуждены жить от такого рода подачек.
1-е Апреля. В Петербурге преступников, приговоренных к работам на галерах, насчитывается от 1,500 до 2,000; заведует ими командующий галерами шаутбинахт. Некоторые из них изготовили себе фальшивые паспорты, чтоб с ними бежать. Для этого они весьма, искусно подделали подпись шаутбинахта и его печать (последнюю смастерили из свинца), при чем в качестве обращика воспользовались печатью и подписью, которыми был скреплен вывешенный в тюрьме регламент для заключенных. Но затея их открылась, и они были частью повешены, частью наказаны кнутом. Кнут есть особенный бич, сделанный из пергамента и свареный в молоке. Он до того тверд и востр, что им можно рубить как мечем. Иным осужденным скручивают назад руки и за руки же, вывихивая их, вздергивают на особого рода виселицу, какие в старину употреблялись и у нас; затем уже секут. Это называется [330] «висячим кнутом». Палач подбегает к осужденному двумя-тремя скачками и бьет его по спине, каждым ударом рассекая ему тело до костей. Некоторые Русские палачи так ловко владеют кнутом, что могут с трех ударов убить человека до смерти. Вообще же после 50-ти ударов редко кто остается жив. Главным зачинщикам в деле изготовления подложных паспортов сломали руки и ноги и положили на колеса (steiler) – зрелище возмутительное и ужасное! В летнее время люди подвергающееся этой казни лежат живые в продолжение четырех-пяти дней и болтают друг с другом. Впрочем, зимою сильный мороз прекращает их жизнь в более короткий срок. Так случилось и теперь.
4-го Апреля. Из армии, стоящей под Выборгом, пришло известие, что Русские овладели посадом Sichenheim и заняли там позицию. Посад защищало 2000 человек Шведов; после незначительного сопротивления они были оттеснены в Выборг, и таким образом в настоящее время численность гарнизона в самой крепости возрасла до 5000 человек. Незадолго до взятия Сихенгейма, Шведский генерал Любекер ушел с двумя полками в Швецию.
В этот же день прибыл в Петербурга Польско-королевский посланник Фицтум. Его поместили в одном из лучших городских домов; царскому повару немедленно отдан приказ ежедневно готовить для него на 12 человек за счет Царя. Посланнику на то же число лиц доставлялось из царского погреба Венгерское вино и всякие другие напитки, так что ему ни о чем не приходилось заботиться. Подобное гостеприимство Царь оказывал Фицтуму во внимание к предупредительности, какую встретил в Саксонии Русский царевич: ему всячески старались там угодить и предоставили даровое содержание. Царь еще от того так честил Фицтума, что знавал его в Польше и что король Польский весьма любил и уважал его. С другой стороны Фицтум, посредством подарков, проложил себе широкий путь к благоволению здешних министров, а в.-канцлеру Шафирову привез большой, поразительного богатства, украшенный алмазами портрет Польского короля. Как только он приехал, я вместе с ним отправился к его величеству. Никакого предварительного доклада о нем не было, верительную свою грамоту за кабинетного печатью короля Польского он передал Царю без соблюдения какого бы то ни было церемониала, а затем не имел более ни торжественной, ни частной аудиенции. В этот же день прибыл из Москвы канцлер Головкин.
6-го Апреля. Царь, узнав о приходе Преображенского полка, приказал ему остановиться за городом, затем выехал к нему [331] навстречу и сам, в качестве полкового командира, обнажив шпагу, повел его чрез весь Петербург. При каждой роте полка находилось известное число стрельцов, вооруженных мушкетонами. Мушкетоны эти стреляют крупною картечью, снаряды которой изготовляются наподобие пушечных, заключающих чугунную картечь. Когда полк переходил по льду чрез реку, он построился перед крепостью и салютовал ей тремя ружейными залпами. С вала отвечали тремя пушечными выстрелами. Насколько мне известно, в других странах подобного обмена салютами не бывает.
7-го Апреля. Я сделал визит канцлеру графу Головкину. Вечером прибыл из Москвы и вице-канцлер барон Шафиров. В этот же день приехал из Дании гонец, гоф-фурьер его королевского величества, Josef Cardinal в сопровождении подполковника Датской службы Француза Tliehillac'а. Гонец этот привез от моего всемилостивейшего государя орден Слона для князя Меньщикова. Но князь был в отлучке по царским делам, и его ожидали обратно чрез несколько недель; а потому, до его возвращения я сохранил орден у себя. На следующий день приехали сюда обе вдовствующие царицы и три молодые царевны.
11-го Апреля. Пришла весть о несчастной для нас битве под Гельсингборгом в Скании: потеряв много людей и артиллерии, Датчане были разбиты Шведами и обращены в бегство. Сведения эти настолько меня опечалили, что я не захотел выходить из дому, в виду чего Царь, сопутствуемый канцлером и вице-канцлером, лично посетил меня и хотя сам принимал это дело близко к сердцу (что ясно сказывалось в его словах, ухватках и приемах), тем не менее утешал меня, как умел, увещевал не падать духом из-за одной какой-нибудь неудачи и заверял, что ни за что не оставить моего короля, напротив постарается всеми силами помочь ему в возмещении этой потери.
12-го Апреля. Мы получили известие, что после злополучной битвы остаткам нашей армии в Скании посчастливилось благополучно перебраться на Зеландию.– Один мой Русский знакомый потерял жену и в знак печали перестал стричь себе бороду. Вообще, когда кто-либо попадает в немилость у Царя или теряет любимого родственника, то в знак горести отпускает бороду, перестает заботиться о своем наряде и ничего на себе не меняет.
16-го Апреля. Я предъявил здешним министрам одно дело от имени моего короля. Министры решили вопрос в тот же день, притом в благоприятном для меня смысле, но ответ дали мне только словесный, письменного же подтверждения я никак не мог [332] от них добиться. Вообще у Русских, при переговорах, весьма трудно выманить какое-либо письменное доказательство. Не выдают они его из предосторожности, чтобы всегда иметь лазейку и отговорку на случай перемены первоначального своего решения.
18-го Апреля. Гонец Josef Cardinal выехал обратно в Данию. Он повез с собою разные письма и сообщения на имя его величества короля.
20-го Апреля. По случаю Светлого Христова Воскресения, Русские встали еще до света, в час или в два пополуночи, чтобы поесть мяса, употребление которого во время поста было им возбранено. В этот день многие пожирают мясо с такою алчностью, что умирают от удушья. Подобное обжорство причиняет также разного рода заболевания. Русские пошли к заутрени. Усиленная пальба с вала из всех орудий, перезвон во все колокола и общая радость, довольство и ликование приветствовали наступление дня. В Светлое Христово Воскресение при встречах друг с другом все, без различия пола, целуются и обмениваются крашенными яйцами. Когда, явившись к Царю утром, я поздравил его с праздником, он выразил желание, чтоб я похристосовался с ним по-русски, и сам сказал мне «Христос воскресе», затем мы поцеловались и обменялись яйцами. Вдовствующим царицам и каждой из царевен я также поднес по яйцу, при чем поцеловал у них руку. В свою очередь и они, сказав «Христос воскресе», дали мне по яйцу. Обычай этот Русские заимствовали у Греков, к Грекам же он перешел от первых Христиан. Но обычай этот, как и прочие древние христианские обычаи, первоначально установленный из благочестия, выродился в разврат. Теперь в России в день Пасхи всякий простолюдин на первом, если не на втором или не на третьем взводе; Русские пьют, обжираются и с возгласами: «Христос воскресе!» бегают и ездят по улицам. Трезвого человека не встретишь. Вообще невозможно описать того разгула, шума, пьянства и распутства, среди которых протекает день. В 10 часов я сопровождал Царя в собор на торжественную литургию. Там четыре «попа», обратившись лицем один на Восток, другой на Запад, третий на Север, четвертый на Юг, прочли Евангелие от всех евангелистов о воскресении Христа. Это означало, что Евангелие должно проповедываться всему миру, на все четыре стороны света. Как в течение обедни, так и по окончанипи ее сделано было несколько пушечных выстрелов. Из церкви Царь пошел в дом Петербургского обер-коменданта Брюса и там пожаловал Польского посланника фон-Фицтума кавалером ордена св. Андрея – милость, которую он [333] обещал ему давно, когда еще был в Польше. Церемония пожалования была немногосложна: Царь попросил Фицтума стать на колени, возложил на него орденские знаки и, подняв его, поцеловал.
21-го Апреля. Поздравляя по случаю праздников Пасхи, Русские священники, в сопровождении псаломщиков, ходят с крестом из дома в дом и поют «Христос воскресе». Один пришел ко мне. Когда он пропел, я, следуя здешнему обыкновению, поднес ему чарку водки; но прежде чем взять ее, он снял с себя епитрахиль, которую отложил в сторону вместе с распятием. После этого он с удовольствием выпил чарку и принял от меня небольшую наводку (sic), а там опять надел епитрахиль, захватил крест и пошел себе попрошайничать дальше.
После полудня я позвал к себе в гости Царя и всю его свиту; так как на Святой все его приглашают, то до прихода ко мне он уже посетил многих лиц и был очень пьян. Тут я убедился, что с его величеством весьма опасно беседовать, когда он бывает выпивши: ибо в таких случаях все что у него на сердце он высказывает сразу с великою горечью. Когда между Царем и Фицтумом вчера, еще получившим от него орден св. Андрея, разговор зашел о мире, заключенном в Саксонии между королем Августом и королем Шведским, Царь выразил Фицтуму, как он недоволен повелением и речами Саксонцев, которые-де, в виду общности религии, слишком старались угодить Шведам.
24-го Апреля. Нева вскрылась с такою быстротою, что в одно утро фарватер совершенно очистился от льда. Русские с замечательным бесстрашием и безрассудною смелостию переходят Неву в то время, как лед уже взламывается; они видят это, знают, что лед уносится в одно мгновение, и все же идут, пока он только держится. Самая стража, расставленная по реке для предупреждения несчастий, не может устеречь смельчаков. Сегодня жертвами подобной отважности были женщина с ребенком на руках и четверо других людей, унесенные на оторвавшейся льдине; впрочем, их потом спасли. Но наблюдениям моряков, служащих в царском флоте, Нева ежегодно вскрывается около 24 Апреля (н. с.). Когда еще, вследствие сильного ледохода, не представлялось почти никакой возможности плыть по реке, Царь не без опасности перешел чрез нее первый на своем Голандском буере. Он всегда это делает, если во время вскрытия Невы находится в Петербурге. Его величество благополучно сходил в крепость и пришел обратно; судном управлял он сам, делая на нем все необходимые распоряжения.