ЗАПИСКИ ЮСТА ЮЛЯ,
ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА ПРИ РУССКОМ ДВОРЕ
(1709–1711).
(Перевел с Датского подлинника и сообщил Ю. Н. Щербачов).
Записки эти, мало кому известные, хранятся в Копенгагенском Государственном Архиве. По форме это дневник, по наружному виду – довольно объемистая рукописная книга в лист озаглавленная на корешке: Just Juels Ambassade i Rusland, 1709-1711. Труду предпослано следующее вступление или посвящение на имя короля Датского Фредерика IV.
«Могущественный, всемилостивейший, наследственный государь и король! Всемилостивейшая инструкция, данная мне вашим королевским величеством в то время, как я посылался в качестве чрезвычайного посланника к его царскому величеству, предписывала мне между прочим вести во время моего путешествия исправный дневник и по возвращении в Данию представить оный вашему королевскому величеству. Всеподданнейше исполняя всемилостивейшее вашего королевского величества приказание, повергаю ныне этот дневник, веденный мною, во время поездки в Россию и обратно, к стопам в. к. в.
Если бы я составлял этот труд для удовлетворения моей собственной, либо чужой любознательности, или если бы я имел в виду посредством печати сделать его достоянием всеобщим, я, конечно, прибег бы к некоторой осторожности и выключил бы из дневника те места, в коих Царь и его подданные рисуются в красках мало привлекательных: ибо дойди настоящий дневник до сведения Царя, он пожаловался бы на меня вашему королевскому величеству, обвиняя меня в намеренном посрамлении Русской нации и, быть может, за мои труды меня ожидала бы неприятная награда.
Но дневник этот я писал единственно в исполнение нарочитого приказания вашего корол. вел., а потому и не колебался отмечать в нем как достойное хулы, так и достойное похвалы; мне казалось непростительным скрывать от вашего королевского величества правду. К тому же, для нашего корол. величества, как и для всякого другого государя, весьма важо быть осведомлену об особенностях двора, о населении и условиях того края, куда посылается для переговоров посланник, так как при этом представляется возможность, сообразуясь с имеющимися данными, принять те или другие полезные решения, которые в противном случае приняты не были бы. Так напр. я уверен, что если бы до заключения союза с [274] Царем, ваше королевское величество имели точные сведения о Русских и насколько можно на них положиться, особенно в делах денежных, то сведения эти без сомнения послужили бы к немалой пользе и выгоде для Дании. Я далек от мысли выдавать настоящий дневник за полное описание России».
Далее в этом посвящении Юст Юль объясняет, что, перебеливая записки, он старался группировать в них однородные факты, дабы привести дневник в известную систему. К сожалению. факты сгруппированы у него не особенно тщательно.
- * *
1709 г. 30 Августа. Пришли на Нарвский рейд в 6 1/2 ч. утра. Я тотчас же послал секретаря королевской миссии Фалька и лейтенанта Снисдорфа (Snisdorff), на шлюпке, на берег, известить Нарвского коменданта о моем прибытии. Но в полдень шлюпка пришла обратно: офицеры Русской береговой стражи не дозволили ей приблизиться к берегу и идти в Нарву. Вернули они ее, говоря, что надо написать к Нарвскому коменданту, но приняли от секретаря Фалька письмо Русского посла в Копенгагене к Русским властям вообще. Письмо это они обещались доставить коменданту до наступления вечера, с собственною лодкою, и затем прислать мне ответ.
31-го Августа. Так как ответа от Нарвского коменданта я не получил, то рано утром послал на берег секретаря Фалька и лейтенанта Снисдорфа с подлинною моею проезжею грамотою 1.
3-го Сентября. Отчасти по причине бури, отчасти вследствие задержек на берегу, секретарь миссии Фальк вернулся на судно лишь сегодня. Как он передавал, ему не позволили идти на шлюпке дальше устья Наровы, и оттуда повезли в город верхом под стражею из двенадцати казаков; в Нарве поместили в доме, запретив как ему самому, так и находившимся при нем людям высовывать нос на улицу. Посде продолжительного сидения в означенном доме, Фалька привели наконец к коменданту, полковнику Василию Зотову. Показав ему мой подлинный королевский проезжий лист, Фальк потребовал, чтобы меня встретили и пустили на берег; но комендант подозревал, что под этим что-то таится: он воображал, что Датские флаг и судно представляют лишь военную хитрость, скрывающую намерение сделать высадку и захватить его врасплох. В виду этого комендант для большей верности обратился в Петербург к ген.-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину за приказаниями, что ему в данном случае делать, и решил задерживать меня до возвращения с ответом гонца, посланного в Петербург. [275]
Получив эти сведения, я тотчас же отправился на берег в щлюпке вместе с секретарем миссии Фальком. На берегу возле устья реки меня встретил капитан-лейтенант Яков Андреевич Беклемишев, которому приказано состоять при мне во время моего путешествия, делать необходимые заготовления и доставлять все нужное. Таких лиц, называемых по-русски приставами, в обычае назначать к приезжающим в Россию иностранным посланникам. На берегу стояли солдаты и отдавали мне честь. Тут меня пригласили в царский шлюп (Slup), высланный за мною для доставления меня в Нарву. На нем гребло восемь солдат, одетых в суконные мундиры couleur de feuille-morte 2 с синими отворотами. Таков же был и мундир солдат, стоявпшх в ружье на берегу. На упомянутой царской лодке я поднялся на веслах к городу, расположенному в двух милях от морского берега. Датская шлюпка и ялик (Jollen) с частью моих вещей следовали за нами. За четверть мили от города была устроена пристань для схода на берег. Здесь меня встретил один майор с двумя каретами, принадлежащими коменданту, и с несколькими завозными лошадьми: мне таким образом представлялось на выбор ехать в экипаже или верхом. Караулы, мимо которых я следовал, стояли в ружье. Прибыл я в город в 6 час. вечера в сопровождении командира Томсена. Там мне тотчас же отвели дом и для оказания почета поставили у моих дверей стражу из 12-ти солдат при одном унтер-офицере. После того как я известил коменданта о своем приезде, он прислал одного майора благодарить меня и сказать, что сам он сейчас меня посетит; однако после долгого промедления велел извиниться: теперь-де ему нельзя – мешают обстоятельства, вследствие чего он вынужден отложить свое посещение до утра. Тем временем он прислал мне разного рода съестных припасов и напитков, меду и водки, а также кухонную посуду, которою я мог пользоваться до привоза моей посуды на берег. Пристав, высланный ко мне на встречу, остался при мне для снабжения меня дровами и водою.
4-го Сентября. Часов около 9-ти утра меня посетил комендант; в свите его было несколько офицеров, приехавших верхом. Войдя в комнату, как сам он, так и бывшие при нем Русские, огляделись вокруг, чтобы отыскать на стене образ, и когда увидели его, то перекрестились на него и поклонились; затем комендант поздоровался со мною. По всей России в обычае, чтобы в комнатах, в углу, обращенном к свету, висело по одному или по нескольку [276] образов, на которые входящий, не обращая внимания на присутствующих (знатность их тут не причем), три раза крестится и кланяется, и тогда уже приветствует и кланяется сперва почетнейшему из находящихся в комнате, затем остальным, каждому особо.
Поклонившись направо и налево, комендант извинился передо мною, что так долго не пускал меня на берег, подозревая во мне Шведа, и на будущее время предложил мне свои услуги. Я осведомился, где находится Царь (ибо мне приказано было ехать к нему как можно скорее), а также попросил коменданта сделать распоряжение относительно даровых подвод, помещения и суточных десяти ригсдалеров in specie, коими я имел пользоваться в силу заключенного в 1684 году между моим и его государями договора, копию с которого я ему тут же показал. Он отвечал, что не знает наверно, где в настоящее время Царь; требования же мои, касающиеся договора, просил передать ему на письме и обещал послать их с нарочным на заключение генерал-адмирала Апраксина, каковое обещание он и исполнил в тот же день.
5-го Сентября я был зван на обед к коменданту. Обед происходил, согласно Русскому обычаю, следующим образом. Прежде чем сели за стол, Русские много раз перекрестились и поклонились на образа, висевшие на стене. Стол, накрытый человек на 12, был уставлен кругом блюдами; но блюда стояли возле самых тарелок, так что середина стола оставалась свободною; на этом свободном месте находились уксус, соль, перец и большой жбан (Roemer) с крепким пивом. На блюдах находились лишь холодные яства, ветчина, копченый язык, солонина, колбаса, селедка, соленья; все это было очень солоно и сильно приправлено перцем и чесноком. За сею переменою последовала другая – из различных жарких. Третья перемена состояла исключительно из супов. Таким образом порядок блюд за Русским обедом совершенно обратен принятому в Дании. Заздравные чаши пились так. Сначала комендант предложил мне выпить здоровье Царя. Чату эту, по Русскому обычаю, я пил лишь после того, как она обошла кругом всех и была пита всеми. То же произошло вслед за тем при чаше моего государя. Я рассказал коменданту, что в чужих краях за посольскими обедами, на которых пьют чаши королей и государей, первую чашу называтот patronanza, что означает, что чаша пьется вообще за здоровье всех царствующих государей, вторую – matronanza, т. е. чашею королев и принцесс; третья filionanza, т. е чашею принцев; и что когда таким образом здоровье королей, королев и принцев пьется зараз, никто из них не умален [277] чести. Впрочем я прибавил, что рассказываю это лишь в шутку, а не с тем, чтоб осуждать заведенный у них порядок.
Комендант принял это очень хорошо, сказав, что очень желал бы учиться и что несчастлив тем, что не видал света и чужих краев, как то удалось иным его землякам. После того как мы встали из-за стола и Русские снова перекрестились и поклонились на образа, прислуга внесла дессерт, состоявший из фиников, имбирного варения, каких-то Персидских плодов, соленых огурдов, сырого зеленого гороха в стручках и сырой моркови. Когда я уходил, комендант пошел впереди меня: у Русских принято, что гости, приходя, вступают первыми в дверь; при уходе же их впереди должен идти хозяин, дабы безопасно проводить их из дому. Комендант приказал отвезти меня домой в своем крытом возке, в котором перед тем меня привезли к нему.
6-го Сентября. Так как Пятница, равно и Середа, у Русских дни постные или рыбные, как у Католиков Пятница и Суббота, то я распорядился чрез пристава, чтоб сварили к обеду рыбы; однако пристав мой все-таки не остался обедать, увидав, что у нас варят рыбу в том же котле, в котором варится и говядина. По его словам это было великим грехом. На берег доставлены остальные мои вещи и свита, при посредстве Русской лодки, которой Шведский капитан Анкерстиерна разрешил забирать на рейде мои вещи, в чем выдал мне письменное ручательство за своею рукою.
7-го Сентября. В Нарве я видел многих Русских из числа так называемых князей и бояр. Слово «князь» нельзя перевести по-датски иначе как «Foerste»; тем не менее, в сущности, Русские князья вовсе не князья, а от предков, некогда владевших уделами, наследовали только титул. Таких князей в России несчетное множество; из самолюбия и гордости они желают, чтоб их величали князьями, хотя титул этот также мало к ним пристал как титул императора (Keyser) к Царю, о чем будет сказало в своем месте. Что касается бояр, то до нынешнего царствования они были высшими должностными лицами, в настоящее же время дети прежних бояр сохранили одно свое боярское звание. В Нарве подобных князей и бояр многое множество. Относительно их один артилерийский офицер, по имени Коберг, рассказал мне следующее. Когда Царь лично участвует в каком-либо походе, то в предупреждение мятежа рассылает тех князей и важнейших лиц, в которых не уверен, по всей России, в Петербург и в иные места подальше от их имений, чтоб в его отсутствие они не [278] составили заговора и не возмутили против него народа. По моему мнению, в России князья тоже, что в Англии лорды.
Из многих Лютеранских священников, живших в Нарве до взятия города Царем, теперь остался только один, именно Генрих Брюнинг, благообразный ученый человек. Из гражданских же властей остался лишь бургомистр Христиан Гётте. Богослужение происходит в ратуше, так как обе Лютеранские церкви, Немецкая и Английская, отняты у жителей Русскими. Лютеранская паства не велика, человек в 200; состоит она преимущественно из простых ремесленников; ибо прочие жители, обвиненные пред Государем в тайной переписке с царскими врагами, уведены и расселены по разным местам России – в Вологду, Астрахань, Казань, Псков. Хотя в данном случае они и не были чисты, как Ангелы, однако понесли незаслуженно жестокое наказание. Немало виноваты в этом как местные, так и иностранные, и в том числе Немецкие офицеры, добивавшиеся выселения Нарвских жителей, в рассчете обогатиться их имуществом, которое они не могли взять с собою, так как их увезли всего через восемь дней после оповещения о выселении.
9-го Сентября. Осмотрел обе городские церкви. Прежде в них совершалось богослужение по Аугсбургскому исповеданию; в настоящее же время, по приказанию Царя, они освящены Русскими священниками и богослужение отправляется в них по обрядам Греческой веры. Как мне сообщали, сначала только одна церковь была передана Русским священникам, и Царь охотно бы оставил другую за местными жителями; но по проискам генерала-фельдмаршала Немца Огильви, который в то время находился на службе у Царя, была отнята у них и другая церковь. Русские, собственно, не нуждались в ней; но, будучи Католиком и ненавистником Лютеранской веры, Огильви полагал, что если только отымет церковь у жителей, то со временем достигнет обращения ее в Католическую. Однако план его не удался: он вскоре вышел в отставку, и полтора года спустя церковь была обращена в Православную. Тем не менее служба совершается лишь в одной из церквей, другая же пустует.
Мне передавали также, что Русские, под предлогом того, что у них в церквах хоронить не велено, выкопали с целью грабежа все мертвые тела как в самой церкви, так и вокруг нее. В гробах они искали серебра и денег. Таким образом по взятии города, улицы были полны покойников и гробов. Жители уносили своих друзей и знакомых и погребали их за городом, а тела мертвецов, о которых никто не заботился, Русские бросали в реку, протекающую под городом. [279]
10-го Сентября. Прибыли сюда из Петербурга два полка пехоты и один полк драгун; двумя первыми командовали Немецкие полковники von Fielsen и Busk, а третьим Русский полковник. Солдаты означенных полков были одеты в мундиры Французского образца, так как по всей России Русское платье упразднено и заменено Французским. Чтобы успешнее ввести эту реформу, Царь велел повсюду на открытых местах прибить объявление о том, как должно быть сшито упомянутое платье, и приказал, чтоб всякого, кто войдет или выйдет из городских ворот в обычном длиннополом Русском наряде, хватали, становили на колени и обрезали на нем платье так, чтоб оно доставало ему до колен и походило бы на французское. Исполнялось это особыми приказными. Царь велел также у всех городских ворот вывесить для обращика выкройку Французского платья. Кто в настоящее время желает носить бороду, тот должен платить с нее Царю ежегодную пошлину в 10, 20, даже 100 рубл., смотря по соглашению с царскими придворными.
Я осмотрел городские валы и старую крепость, находящуюся внутри городских укреплений. Высокие стены ее, построенные на старинный лад, не могут служить надежною защитою. Мне указывали место, где Русские сделали приступ, когда брали город. Генерал-майору, командовавшему гарнизоном, жители ставили в вину его пренебрежение к Русским, вследствие которого он не стрелял по ним до тех пор, пока они не подвели траншей под самую крепость. При взятии города комендант Горн оплошал тем, что не рассчитывал, что неприятель пойдет на приступ раньше ночи, и в виду этого распустил на отдых большую часть своих людей. Но Царь приказал штурмовать среди дня, и люди его овладели валами скорее чем в час с четвертью. Когда коменданта на его дому уведомили, что Русские уже в городе, у него даже не случилось под рукою барабанщика, который мог бы пробить к прекращению боя 3. Царь был так разгневан прежними насмешливыми и высокомерными ответами коменданта на его требования сдать город, что придя к нему, собственноручно избил его по лицу до синяков и велел посадить в острог, где он и находился до тех пор, пока его не увезли в Вологду, и затем в Москву. Обрадованный быстрым и успешным взятием города, Царь приказал щадить жителей; но все же Русские солдаты, из рвения и кровожадности, погубили многих, не смотря на то, что сам Царь делал все, что мог, чтобы помешать кровопролитию, и собственноручно зарубил многих [280] своих людей, ослушавшихся его повеления. Войдя в дом к бур гомистру Христиану Гётте, он показал этому последнему свои окровавленные руки и объяснил, что то кровь не его горожан, а собственных его солдат, которых он убил, застигнув их нарушающими его приказание щадить жителей. Увидав в одном месте несколько человек убитых горожан, Царь поднял руки к небу и сказал: «В их крови я неповинен!».
12 Сентября. Я послал к коменданту просить дров, в которых испытывал недостаток. В ответ он велел мне сказать, что не может отпускать мне дров в большем количестве, чем теперь, до получения на этот предмет дальнейших приказаний. В виду этого я должен быль покупать их на свой счет. Уже и тут начала проявляться та Русская скаредность и мелочность, с которыми впоследствии я хорошо ознакомлен.
Во многих случаях мне приходилось убеждатъся, что между Немецкими и Русскими офицерами царит большой разлад: Русские следят исподтишка за всеми словами и действиями Немцев, ища уличить их в чем-либо неблаговидном, так что здесь Немецким офицерам приходится вести себя столь же осторожно, как если бы они жили в Венеции.
Комендант Нарвы произведен в полковники и назначен комендантом, не бывши до того на войне. У него в доме я часто видал, как обер-офицеры и даже майоры не только наливали ему вина и подавали пить, но и служили за его стулом как холопы.
Однажды, гуляя за городом, я зашел на двор бургомистра Гётте, содержавшего там дубильное заведение, для изготовления Русской кожи. В России способ выделки у той кожи тщательно скрывается от чужестранцев. Однако, как я слышал, Русская кожа приобретает свой запах и мягкость от особого «дегтярного масла» (Degget-ollie), получаемого в большом количестве из Пскова. Это то самое масло, которое продается в аптеках как внутреннее средство для скота против заболеваний его по весне.
Кладбищем для Нарвских жителей служит сад, расположенный неподалеку от вышеупомянутого двора, ибо Русские не позволяют горожанам хоронить покойников ни на церковном погосте, ни в самой церкви; впрочем, в церквах хоронить мертвых не дозволяется самим Русским.
13 Сентября. В Нарву из Пскова и Смоленска прибыло более 20.000 мешков сухарей для солдат; ожидают также около 10.000 одноконных подвод, имеющих следовать за армиею. Любопытно, что когда в той или другой крепостп производятся какие-либо [281] особенные работы, или предпринимается поход, всем окрестным крестьянам, живущим как за 50, так и за 150 миль в окружности, велят выезжать с подводами на работу; при этом за свои труды они ничего другого не получают кроме хлеба и довольствуются им. Вообще крестьяне, равно как и солдаты, считают себя удовлетворенными когда имеют хлеб и чеснок, да порою немного муки, разведенной в горячей воде. Если у крестьянина падет лошадь, сам он все же остается на работе, впредь до ее окончания или до смены его другим крестьянином, чего ему иногда приходится ждать в течении целого года. Если умрет крестьянин, то и тогда беда не велика: край населен густо; парни вступают в брак 16-ти, а девушки 14 иногда и 12 лет, и в 50 лет человеку нередко случается видеть своих правнуков. Таким образом, когда крестьянин умирает, всегда есть кому заменить его в хозяйстве.
Однажды утром, часов в 8, я отправился в церковь посмотреть и послушать Русскую обедню, которую служат ежедневно в эту пору дня 4. Обедал я в гостях вместе со многими Нарвскими жителями. Как я узнал впоследствии, по всей Лифляндии в обычае подавать после обеда, когда уже все напились и сыты, чашу с холодным молоком или с яицами на молоке, из которой гости едят ложкою за здоровье друг друга. Так было и здесь.
По приглашению коменданта, я ездил с ним за город, в его экипаже, смотреть, как баталион его полка, состоящий из 700 человек, производит учение. Солдаты этого баталиона были обучены так же хорошо, как любой Датский полк. Разница заключалась разве в том, что все приемы они делали быстрее, чем наши солдаты, хотя делали их точно также одновременно. Стрельбу они равным образом производили отлично, подобно любому иностранному полку, как повзводно, так и общими залпами.
В четверти мили к Югу от Нарвы находится большой шумный и бурливый водопад, низвергающийся со скалы. Вытекает он из озера Пейпуса, которое тянется до самого Пскова; около водопада в большом количестве ловятся лососи. Несколько их было поймано при мне, пока я там стоял.
19-го Сентября прибыл сюда из Петербурга ген.-адмирал Феод. Матв. Апраксин, встреченный с вала салютом из 51 орудия. Сестра его, ныне вдовствующая царица, была замужем за покойным братом Царя. Так как я письменно уведомил Апраксина о моем прибытии [282] в Россию, то в виду моего положения, как посланника коронованной особы, вежливосгь, принятая между людьми, знающими светские приличия, требовала, чтоб он первый сделал мне визит или по крайней мере прислал бы уведомить меня о своем приезде. Но он не сделал ни того, ни другого, и мне пришлось с этим примириться, так как я нуждался в его поддержке против коменданта, который во многом проявил относительно меня свою невежливость. Я послал к Апраксину секретаря миссии Фалька передать ему мой привет и выразить радость по случаю его приезда. В ответ он тотчас же прислал ко мне майора, которому приказал меня благодарить и поздравить с приездом в качестве посланника в Россию, и выразил при этом надежду на скорое свидание со мною.
20-го Сентября. Я долго сидел дома, ожидая первого визита генерал-адмирала, наконец увидал, что он не намерен его сделать. Однако, так как для пользы королевской службы мне необходимо было получить сведения, где настичь Царя, чтобы продолжать мое путешествие, и я полагал, что генерал-адмирал в состоянии лучше чем кто-либо сообщить мне эти сведения, коих я ни от кого еще не мог добиться, то я передал ему чрез секретаря миссии Фалька, что мне хорошо известно правило, принятое в Дании относительно первого визита, но что я не знаю, как поступают в данном случае в России, и что, как я весьма желаю говорить с ним, то предоставляю ему самому назначить удобный ему час для первого нашего свидания, при чем, впрочем, надеюсь, что он поступит относительно меня как принято поступать в России с посланниками других коронованных особ. Генерал-адмирал велел отвечать, что он не сведущ во всех этих церемониях, но что так как здесь мы оба чужие и проезжие, то не все ли равно где нам свидеться, а потому, если мне удобно, и я хочу сделать ему честь придти к нему, он будет мне очень рад. Я тотчас же пошел к нему. Кушанье стояло у него на столе и он предложить мне отобедать. Я согласился, но такого плохого обеда мне никогда в жизнй еще не приходилось есть. По случаю постного дня, на столе ничего не было кроме осетрины, стерляди и других неизвестных в Дании пород, вонявших ворванью. В добавок, все яства были приправлены перцем и луком. В числе других кушаний был суп, свареный из пивного уксуса (oellviineddicke), мелко накрошенного лука и перца 5. За обедом, согласно Русскому обычаю, всякая заздравная чаша наливалась иным напитком и в другого рода [283] стаканы. В особенном ходу был напиток, называемый «Астраханским пивом» и выдаваемый за виноградное вино, на самом же деле сваренный из меду и перцовки. Люди, знакомые с местными обычаями, уверяли меня, что напиток этот варится с табаком.
Адмирал, казавшийся очень любезным и веселым человеком, также как другие, не знал, где Царь. Он обещал сделать распоряжение относительно производства мне содержания согласно заключенного между Даниею и Россиею договора, заверял меня, что во всем, в чем может, будет оказывать мне помощь и вообще проявил большую предупредительность.
За тем же обедом в гостях у ген.-адмирала был Сибирский принц, называвшийся царевичем, подобно сыну Царя. Звали его так в виду того, что предки его, прежде чем подпали под Русское владычество, были царями в Сибири. Царевича этого Царь постоянно возит на свой счет по России, путешествуя с ним сам или заставляя его путешествовать с своими главными министрами. Делает он это частью из сострадания, частью из опасения, как бы Сибирский царевич не попал обратно на родину и, в стремлении вернуть себе значение и власть предков, не произвел бы там восстания.
22-го Сентября. Комендант позвал меня обедать. На его обеде присутствовали также генерал-адмирал и другие важнейшие должностные лица. Тут мне пришлось познакомиться еще с одним Русским обычаем: жена хозяина, одетая во Французское платье, стояла посреди комнаты, неподвижная и прямая, как столб: мне сказали, чтоб я поцаловал ее (так мол принято), и я исполнил это. Затем она подносила мне и другим гостям водку на тарелке, шаркала как мущина и принимала обратно пустую чашу.
23-го Сентября сюда пришло несколько полков с полевою артиллериею и боевыми припасами. Они разбили лагерь за городом; прибыл и генерал-майор Брюс, командующий этими 10-ю тысячами солдат. Брюс родился в Москве от Немецких родителей и, следовательно, был Alt Teutscher: так называются дети иностранцев, рождающиеся в России. Но как здесь новоприбывшие Немцы презирают Старых, то название это считается унизительным.
24-го Сентября. Я был зван обедать, вместе с генерал адмиралом и генерал-майором Брюсом, к бургомистру Христиану Гётте. Здесь мне в первый раз пришлось увидать Калмычку. Как у женщин других Татарских племен, лице ее имело особенное, необычайное строение. Оно было гораздо шире обыкновенного, с совершенно расалющенным и вздернутым носом и с крошечными глазами, посаженными гораздо дальше друг от друга, чем обыкновенно, [284] причем наружные их углы немного закруглялись, спускаясь на щеку, точно были прорезаны книзу. Один офицер, побывавший в стране Калмыков и знакомый с их бытом, рассказывал мне, что они язычники, религии не имеют и только вырезают себе из дерева истуканов, которым покланяются, ежедневно обмазывая им рот, вмесго пищи, салом и ворванью. Однако, если зима сурова, то Калмык не обмазывает своего идола, но ставит его на дерево, приговаривая: «мерзни себе, мерзни без еды и питья; ведь сам ты не даешь нам ни того, ни другого»; ибо, в случае суровой и продолжительной зимы, Калмыки во всем иепытывают недостаток.
25-го Сентября. Два полка под командою полковников Buski и Bolovni, выступив из Нарвы, присоединились к прочим войскам, расположенным в лагере за городом, так что всего там собралось 12,000 пехоты. При войсках находились, в готовности для предполагавшейся осады Ревеля, 20 полукартоверов 6, 20 восемнадцати-фунтовых орудий с 16,000 ядер и 7 мортир с 700 семидесяти пяти-фунтовых каменных бомб. Из числа этих орудий двадцати штукам с прогоревшею от долгой пальбы затравкою и потому негодным к употребление, залили дно на толщину ядра металлом и затем впереди этого залитого слоя просверлили новую затравку. Русские артиллерийские офицеры уверяли меня, что большая часть их орудий оттого подвержена такому быстрому прогоранию загравок, что вылиты они из металла, обыкновенно употребляемого для колоколов и заключающего в себе слишком много олова: ибо в настоящую войну духовенство было вынуждено предоставить правительству из церквей со всего края известное количество колоколов для переливки оных в пушки.
Того же 25-го числа по возвращении домой секретаря миссии Фалька, видевшего в 1 1/2 мили за городом три полка драгун, комендант послал просить меня, чтоб на будущее время я предупреждал его всякий раз, когда сам я или кто-либо из моей свиты пожелаем куда-нибудь поехать, дабы при поездках моих за город можно было отряжать кого-либо для oxраны меня от нападений с стороны простого парода, а также своевременно принимать меры для, оказания мне должного почета. Таков был предлог его просьбы, на самом же деле главными ее причинами являлись его прирожденные высокомерие и подозрительность. Вслед затем он вторично послал ко мне человека просить, чтоб пришел к нему секретарь, [285] побывавший за городом. В ответ на это, поняв, что комендант хочет сделать секретарю выговор по поводу его поездки за город, я велел ему сказать, что ему не подлежит требовать к себе кого бы то ни было из моей свиты, но что он может передать мне то, что имеет сказать моему секретарю, дабы я мог подобающе отвечать ему за моих людей. На это он приказал мне передать, что вполне довольствуется моим объяснением, а что за секретарем он посылал только для того, чтоб переговорить с ним о моем отъезде. Но тоже самое, незадолго перед тем, он уже сообщал мне через местного плац-майора. Упомянутые выше орудия с ядрами, бомбами и гранатами были распределены в лагере между полками, главным образом затем, чтоб, в случае несчастья с определенными под эти орудия и боевые припасы лошадьми, их можно было увезти солдатам. Но порох и другие мелкие принадлежности должны были идти исключительно с артиллериею.
На наш вес, 16 рублей 74 копейки серебром представляют один фунт; 10 рублей весят 19 лотов, и таким образом 100 рублей копейками весят 5 фунт. 30 лот. Один ригсдалер in specie равняется по весу 104 копейкам, но вес одной монеты в рубль и одного ригсдалера in specie почти тождественен, и даже рубль на 3-4 копейки легче ригсдалера. Относительно копеек следует заметить, что отчеканены они крайне небрежно, так что мне случалось находить между ними настолько крупные, что две из них равнялись по весу трем другим обыкновенным копейкам. Говорят, в прежние времена 100 рублей копейками весили 10 фунтов; теперь же, в силу распоряжения Царя, 100 рублей должны бы весить 7 фунтов, но обыкновенно, вследствие утаек монетного двора, весят всего 6 фунтов и даже меньше, как указано выше. Рубль заключает в себе 100 копеек, полтина или полрубля 50 коп., гривна 10 коп., алтын 3 коп., копейка содержит две денежки или 2 шиллинга, денежка 2 полушки. Со времени Шведской войны Царь приказал чеканить копейки, денежки и полушки из Шведской меди. В России при прежних царях была в ходу только мелочь, копейки и т. д., прочие же монеты каковы рубль, полтина, полуполтина, гривна, алтын были только отвлеченными понятиями, как в Англии фунт стерлингов. Но ныне царствующий Государь приказал чеканить монеты всякой из этих ценностей, с его изображением на одной стороне и гербом на другой.
27-го Сентября. Комендант отдал приставленному к моим дверям караулу приказ, чтоб мои люди как по городу, так и за город ходили не иначе, как в сопровождении одного солдата. [286] Приказ этот был отдан под предлогом их охраны от насилия со стороны пьяных и другой сволочи. Под тем же предлогом комендант приказал, чтоб и сам я предупреждал его о моих выездах. Но истинною причиною подобного распоряжения были его высокомерие и подозрительность, а также, без сомнения, любопытство, ибо таким путем он рассчитывал выведывать чрез посредство солдат, какие поручения были даваемы моим людям и что я сам предпринимал. Солдаты в точности исполняли его приказание, вследствие чего по улицам я ходил всегда как пленник. Не видя другого исхода, я вынужден был письменно жаловаться генерал-адмиралу на такую невежливость со стороны коменданта, равно как и на неприличное его отношение ко мне в прочих отношениях. При этом я требовал той свободы, которою во всех странах мира пользуются посланники, требовал права свободно выходить из дому и возвращаться домой, когда я хочу, не испрашивая на то позволения у коменданта; я просил также генерал-адмирала, чтобы он своею власти разрешал всякие скучные вопросы между комендантом и мною и оказал бы равным образом содействие относительно выдачи мне по праву суточных денег, дров, свечей и воды, согласно договора, заключенного между его величеством королем и Царем. Вследстви таковой моей жалобы генерал-адмирал приказал отменить конвоирование меня солдатами, но комендант за причиненный мне срам не понес никакого наказания. В виду моего требования мне стали также; выдавать суточные деньги, дрова, свечи, воду, однако всякий раз не иначе, как после частых напоминаний и долгого выпрашивания. Что касается выдачи денег, то она всегда производилась копейками, среди которых нередко попадались фальшивые, а то и самый счет был неверен. Ригсдалеров in natura я никогда не получал. И несмотря на все это, я постоянно должен был делать подарки лицам, приносившим мне мое положенное содержание, которого мне и без того едва доставало. Следует вдобавок отметить, что как в Нарве, так впоследствии и в самой России, Русские при выдаче мне денег намеренно меня обсчитывали. Если бывало их проверишь, он сосчитают снова и говорят, что счет верен. Проделывали они это хоть десять раз кряду и до тех пор изводили получающего деньги, пока ему не надоедало их проверять, и он не мирился на обмане. За каждый ригсдалер in specie я получал только по 80 копеек.
28-го Сентября. В Нарву прибыл Нарвский обер-комендант Нарышкин и был встречен салютом из 24 орудий. Он одновременно состоит и обер-комендантом во Пскове. [287]
29-го Сентября я послал секретаря миссии Фалька к генер.-адмиралу и к обер-команданту: к генерал-адмиралу, чтобы просить его отобедать у меня завтра; к обер-коменданту, чтобы поздравить его с приездом (хотя сам он ни чрез кого не известил меня об этом) и тоже пригласить его на завтрашний обед. Но обер-комендант велел только кланяться и сказать, что мы, без сомнения, еще перед тем увидимся. Хотя ответ этот мог иметь двоякий смысл, однако я отлично угадал в нем намек, что я первый должен посетить обер-коменданта, о чем ему, в сущности, не следовало напоминать даже, если б он был прав. Впрочем, я знал, что Русские, в том числе и он, стали учиться в школе вежливости лишь при теперешнем Царе и еще сидели там за азбукою. Поэтому мне оставалось только сожалеть о них и ждать, чтоб они чему-нибудь научились.
30-го Сентября. Согласно обещанию, генерал-адмирал и Петербургский комендант ген.-м. Брюс, пришли ко мне обедать. Что же касается до обер-коменданта, то в виду его неприхода, я вторично послал его звать. Он велел благодарить и сказать, что не придет, причем не извинился и не сослался ни на какой предлог, из чего я заключил, что он не намерен быть у меня первым. Я дал понять генерал-адмиралу, что объясняю себе отсутствие обер-коменданта тем, что он на меня в претензии, но что я имею большее основание быть в претензии на него, так как до сих пор он еще не сделал мне чести известить меня о своем ириезде.
1709 г. 1 Октября. Без сомнения генерал-адмирал доверительно передал мои слова обер-коменданту Нарышкину, и последний, кажется, принял этот урок к сведению, ибо с утра прислал ко мне одного капитана извиниться, что не мог явиться на мое приглашение, а также поздравить меня с приездом и уведомить о своем прибытии, но вместе с тем велел сказать, что жаждет со мною видеться; а это опять-таки имело вид намека, что я должен придти к нему первый.
2-го Октября. Ездил я осматривать лагерь, разбитый в красивой местности, на возвышенной равнине, приблизительно в расстоянии одной мили от города. По моей просьбе для этой поездки генерал-адмирал одолжиль мне свою карету, запряженную шестериком, и шесть белых верховых лошадей под сопровождавших меня людей. В лагере я обедал у генерал-майора Брюса. Хотя у Русских этот день считался постным, тем не менее с нами обедало несколько Русских офицеров, из коих иные, за отсутствием на столе рыбы, ели мясо; впрочем другие довольствовались хлебом с солью, [288] огурцами, свеклою и тому подобными появлявшимися на столе яствами. После обеда генерал Брюс приказал трем полкам произвести для меня учение и сделать в мою честь залп, что было исполнено удачно. У генерала Брюса было два одногорбых верблюда, возивших в походе его палатки и одеяла. Обыкновенно Русские офицеры выписывают себе этих животных из Астрахани. Для похода они весьма полезны так как два животных подымают столько же, сколько везут десять Русских телег или полуш. Если только в волю кормить верблюдов соломою, подстилать им мягкую подстилку и каждые три-четыре дня давать соли, служащей для них как бы лекарством, то они довольствуются небольшим количеством осоковатого сена. Признаком их бодрости служит прямое положение горба на спине: у слабых и истомленных животных он свешивается в ту или другую сторону. При каждом из 10-ти полков, расположенных здесь лагерем, численностью в общей сложности в 12 тысяч человек, находится по 2 полевых орудия. К лафету каждого из этих орудий прикреплены по сторонам две маленькие ручные мортиры.
3-го Октября. Обедал у обер-коменданта Нарышкина. Тут мы свиделись с ним в первый раз. Таким образом догадка моя о его гордости оправдалась, тем более, что он не только не встретил меня в дверях, но и в горнице не сделал двух шагов в мою сторону, чтоб поздороваться со мною, и если б я первый ему, не поклонился, он, мне кажется, и по сие время все стоял бы и думал. Здесь, как и в других домах, где я обедал одновременно с генерал-адмиралом, я сидел на втором после него месте. Caмый обед происходил почти так же, как описанный выше, у коменданта; подавалось такое же количество плохо приготовленных, дурно сервированных и неумело расположенных блюд. Обер-комендант, как всякий Русский хозяин, сам служил за столом и при каждой чаше обносил кругом гостей стакан на тарелке. До того дня Русские пили чашу Царя прежде чаши короля Датского; но от моего урока стали настолько покладчивы, что в этот раз здоровье обоих наших государей было выпито одновременно, также как в свою очередь и обоюдное здоровье наследников престола.
Следует заметить, что колеса здешних телег и полуш, т. е. маленьких закрытых возков, изготовляются совершенно иначе, чем наши. Их обод согнут из одного куска дуба или бука, причем такое колесо крепче Датского, составленного из нескольких крупных кусков дерева. Обтянутые железными шинами, Русские колеса так крепки, что в походе перевозят большие мортиры. [289]
Мне рассказывали, что очень многие генералы в Русской армии уполномочены Царем назначать в подведомственные им части обер-офицеров, капитанов, майоров и подполковников. Последствием такого порядка вещей является большое послушание и покорность со стороны офицеров к генералам, в руках которых сосредоточена вся их судьба. Поэтому, когда офицеры приходят к генералу, то кланяются ему в землю, наливают ему вина и вообще служат ему как лакеи. Относительно здешних поклонов наблюдается следующее. Когда Русский хочет выказать какому-либо важному лицу наибольшую степень почтения, то падает пред ним ниц, т. е. становится на правое колено, упирается руками в землю и так сильно стукается лбом об пол, что можно явственно слышать удары. О таких поклонах часто упоминается в Священном Писании: «молиться, падая на лице свое». При менее почтительном поклоне Русские становятся на правое колено и кладут на пол правую ладонь. Вообще же, приветствуя какого-либо боярина, они кланяются так низко, что правою рукою дотрогиваются до земли.
5 Октября. Генерал-адмирал Апраксин уведомил меня о предстоящей посылке в армию гонца, в виду чего я немедленно написал письмо к великому канцлеру Головкину. Вечер провел я у генерал-адмирала и там сделал наблюдение, что Русские чаще называют друг друга по крестному имени, без упоминания фамилии, чем по должности.Так адмирала звали не «г-н адмирал», а «Феодор Матвеевич». И при том к нему обращался так всякий, какое бы низкое положение он ни занимал. Даже самого Царя Русские нередко называют «Петром Алексеевичем».
6 Октября. Обедал у коменданта. За такими обедами хуже всего то, что Русские принуждают друг друга пить сверх меры, так что почти нельзя урваться с их обеда не напившись через край.
В крепости по утрам и по вечерам караулы сменяются выстрелом, как на корабле. Когда барабанщик бьет утреннюю или вечернюю зорю, то выбивает в перемежку все существующее барабанные сигналы: марш, зорю (reveil), тревогу, сбор и проч.
В России есть секта схизматиков, называемых раскольниками. Они отстраняются от прочих Русских, избегая всякого сообщения с ними. Некоторое время раскольников жестоко преследовали, многие из них были сожжены, другие выселены; но теперь гонение на них прекратилось. Раскол их заключается главным образом в том, что они не едят и не пьют с другими Русскими, считают смертным грехом брить бороду и волосы на голове и крестятся тремя Первыми пальцами (sic). По их словам при благословении сам [290] Христос, а равно и ветхозаветные патриархи, складывали так персты. Остальные Русские, когда крестятся, соединяют большой палец, безъимянный и мизинец. В общем раскольники честнее, богобоязненнее и трезвее прочих Русских, по части христианских догматов начитаннее и просвещеннее их. Более подробные о них сведения приведены в книге Bergii «De Religione Muscovitica».
8 Октября. Посетил обер-коменданта. С последнего раза ону настолько преуспел в вежливости, что встретил меня внизу лестницы и до туда же проводил меня.
9 Октября. Прибыл из Петербурга адмиралтейский советник Александр Васильевич Кикин. Говорят, он в великой милости у Царя.
10 Октября. Обедал в лагере у генерал-майора Брюса, вместе с генерал-адмиралом Апраксиным, обер-комендантом Нарышкиным и адмиралтейским советником Кикиным. Когда генерал-адмирал вышел из возка, ему салютовали 21-м пушечным выстрелом, и обе шеренги войска, одна за другой, сделали по залпу; войска всего лагеря были расставлены в две ширенги. Гонец привез в Нарву известие, что в непродолжительном времени сюда придет еще семь полков, под предводительством бригадира Черникова.
Князь Александр Данилович Меньшиков владеет под Нарвою весьма живописным садом, разбитым в местном вкусе. Сад расположен в долине между двумя высокими скалами. Мимо этих скал протекает та самая река, которая отделяет Нарву от Ивангорода. В саду есть прекрасная оранжерея со многими узкими отделениями, снабженными каждое печкою. В отделениях имеются люки для регулирования температуры. В саду также есть много красивых сводчатых аллей.
13 Октября. Прибыли сюда вышеупомянутые 7 полков: 6 пехотных и 1 драгунский. Они принимали участие в Полтавской битве. Полки эти прошли чрез город в лагерь и, соединившись там с прочими войсками, поступили под команду ген.-м. Брюса. Главное начальствование над войсками в лагере и вообще над военными, силами в этом краю России принадлежит ген.-адм. Апраксину.
15 Октября. Рано утром посетил я адмиралтейского советника Кикина, остановившегося на царском подворье в Нарве. В тот же день у меня обедали ген.-адмирал, ген.-м. Брюс, Кикин, оба коменданта, старший и младший, и несколько человек офицеров. Здесь на обедах в обычае угощать на славу, не только званых гостей, но и слуг их, приводимых ими с собою в большом числе. Если же последних хорошо не примешь и не употчуешь, не накормишь [291] и не напоишь через край, то добрый прием оказанный им господам идет не в счет. Таким образом, в России оправдывается Датская пословица, что «пир должна хвалить прислуга». За этим моим обедом у меня украли серебряный нож, что я отмечаю лишь в виду приводимого ниже примера строгости здешних наказаний, постигающих виновных за мадейшие проступки.
17 Октября. Гонец привез генерал-адмиралу письмо с тремя печатными экземплярами манифеста короля Польского, в котором его величество указывает причины, побуждающие его снова искать Польской короны и объявить Швеции войну. Чтобы досадить Шведам, Царь приказал генерал-адмиралу переслать этот манифест в Выборг Шведскому генерал-майору Любекеру.
Украденный у меня серебряный нож нашелся у одного из комендантовых слуг. Вора наказали батогами и заставили принести мне нож обратно. Комендант прислал его ко мне с двумя профосами, чтоб показать, как окарнали ему спину, и при этом просил, чтобы я велел его бить еще, сколько пожелаю, хоть до смерти. Но так как ему и без того досталось довольно, я не захотел наказывать его вторично. Однако немалого труда стоило мне уговорить профосов не бить его больше; ибо, по их словам, они получили на то формальное приказание от коменданта.
19 Октября. Осматривал крепость с плац-майором Грековым. Нарва укреплена так хорошо, что может считаться одною из сильнейших крепостей в Европе. Близь города протекает река и отделяет его оть ІІвадгорода. Вокруг Нарвы рвов с водою нет; но те, что просечены в скале, на которой она построена, так глубоки, что без штурмовых лестниц невозможно взобраться на вал, и притом так отвесны, что в них нельзя спрыгнуть, не убившись до смерти. Парапет крепости сложен из цельных каменных быков. Крепосгь снабжена несколькими прекрасными бастионами: имена их написаны по-латыни на столбах, нарочно для того поставленных Шведами 7. Впоследствии те же имена, по приказанию Царя, приписаны внизу по-русски. Один из бастионов, первоначально названный Шведами «Honor», переименован Царем в «Божий Бреж» 8, так как за несколько дней до штурма сам собою, без того, чтоб по нем был сделан хотя один выстрел, он рушился до основания. Чрез это Царь получил возможность ускорить приступ, а потому по взятии города и [292] возобновлении бастиона, назвал его вышеприведенным именем в воспоминание счастливой случайности, посредством которой Бог предал город в его руки. С восточной стороны, по распоряжению Царя, действительно была пробита брешь орудиями. Так как городские стены стоят у самой реки, то орудия были расставлены на противоположном берегу; через реку же был наведен мост. Эту брешь Царь тоже велел заделать и соорудил на ее месте великоленные ворота, украшенные его гербом. Пушки, мортиры, ядра и другие боевые припасы, во множестве находившиеся на валах, достались Русским. Некоторые орудия были увезены в Петербург, но на месте еще оставалось более 300 штук. Любопытно, что многие 24 фунтовые орудия стояли не на лафетах, а на рапетах, каковые употребляются на судах. Рапеты были сделаны исключительно из железа, кроме одних колес, которые, впрочем, не уступали в крепости железным: так плотно они были обтянуты железными шинами. Укрепления Шведской Нарвы состояли из шести бастионов и нескольких равелинов, вооруженных в общей сложности приблизительно 350-ю орудиями. Бастионы назывались: Honor, Gloria, Fama, Victoria, Fortuna, Triumph. В тот день чрез город прошел еще полк, участвовавший в Полтавской битве; бывший полковник его, Вихтенгейм, убит в этом бою пулею; в настоящее время место его занимает Гиорд. Всему полку, за исключением недавних новобранцев, розданы Шведские капюшоны.
В Нарве караулы вызываются со знаменем, а потому всякая назначаемая на караул часть приносит с собою знамя и уносить его обратно. Всякий, кому позволяют средства, ездит здесь шестириком. Ездит так и ген.-адмирал, и ген.-м. (Брюс), и обер- и унтер-комендаты, при том по самому городу, когда иной раз им не приходится проехать и ста шагов.
Я забыл упомянуть в своем месте, что, по моем приезде в Нарву, комендант прислал просить меня сообщить ему именной список моих людей с обозначением их должностей, каковую его просьбу я и исполнил. О его высокомерии и тупости, проявлявшихся во всем, можно судить и по следующей истории, сообщенной мне здешним пастором, Гейнрихом Брюнингом. Комендант, получив подробные сведения о Полтавской битве, приказал ему начать в следующее Воскресение службу не в 8 часов как обыкновенно, а в 5, с тем, чтобы она отошла прежде, чем начнется служба в Русской церкви, и прочесть с проповедной кафедры от слова до слова все сообщение о Полтавской битве с поименованием взятых в плен Шведских офицеров; по окончании [293] же богослужения Лютеранской общине собраться в полном составе в Русскую церковь, чтобы выслушать то же сообщение по-русски. Сделал он это отчасти, чтоб проявить свою власть, отчасти чтоб досадить Нарвским жителям, некогда Шведским подданным. Исполняя приказание, пастор прочел с кафедры сообщение о Полтавской битве и объявил пастве, что она имеет собраться в Русскую церковь, после чего некоторые из лицемерия, другие из страха перед комендантом действительно туда отправились. Но сам пастор, по его словам, не пошел.
Начиная от города и на протяжении полумили за город, река, протекающая мимо Нарвы, имеет с обеих сторон высокие скалистые берега, у основания которых вода образовала пещеры с отверстиями в роде печных устоев. В такие пещеры обыватели, частью перед осадою города, частью перед тем как их увели из Нарвы, должно думать, спрятали и замуровали большое количество золота, серебра и денег. Лица заслуживающие доверия говорили мне, что, без сомнения, в эти пещеры запрятано больше богатств, чем можно себе вообразить.
28-го Октября. Генерал-адмирал передал мне через бургомистра Гётте содержание полученных им от Царя писем. Узнав о моем прибытии в качестве Датского посланника в Россию, Царь предписывал Апраксину, если я еще в Нарве, задержать меня здесь до его приезда, если же я выбыл, но отъехал недалеко, вернуть меня немедленно назад; ибо сам он рассчитывает приехать сюда в скором времени, лишь только побывает в Мариенвердере, где должен свидеться с королем Прусским.
29-го Октября. Генерал-адмирал и генерал-майор Брюс крестили у подполковника Мангейна дочь. Крещение происходило в доме священника Брюнинга. Я заметил, что при совершении таинства Брюнинг обливал ребенка обеими руками и, вопреки принятому у нас в Дании обычаю, не сказал крестным отцам, что в случае смерти родителей ребенка на их обязанности лежит воспитать его в правилах христианской веры. В России у иностранцев соблюдается на крестинах тот же обычай, что у Русских: а именно по окрещении ребенка крестные отцы идут к родильнице, лежащей еще в постеле, целуют ее и дарят ей золотой дукат или более крупную монету, смотря по желанию. Когда жене Мангейна дарили червонцы, генерал-адмирал велел мне передать, что обычай этот существует в Греческой церкви с незапамятных времен, и что деньги дарят собственно ребенку в воспоминание того, что волхвы после рождения Христа подносили ему золото. [294]
30 Октября. Разрешилась от бремени жена плац-майора, Русская по рождению. Так как здесь принято посещать родильниц тотчас после их разрешения, то, желая соблюсти этот обычай, я пошел к ней, поцеловал ее и положил ей в руку червонец, при чем произошло нечто довольно забавное: несмотря на крайнюю ее слабость, майор подал ей тарелку с чаркою водки, а она, продолжая лежать в постели, поднесла ее мне. Так делается по всей России. Ребенка назвали Иваном, т. е. Гансом. Имя, по заведенному обычаю, он получил еще до крещения, как только, после его рождения, священник осенил его крестным знамением. В каждой Русской семье, для всех детей, крестным отцом бывает одно и тоже лицо: как бы долго оно ни отсутствовало, его все поджидают на крестины и откладывают их до его возвращения. Впрочем, если ребенок настолько слаб, что по-видимому не может жить, его крестят не дожидаясь прежнего крестного отца. Если новорожденное, но уже окрещенное, дитя находится при смерти, его приобщают святых таин. Таинство крещении совершается только по Воскресениям, исключая случаев крайней необходимости, т. е. слабости ребенка.
В лагере, под городом, положение дел было незавидное: одна треть крестьянских лошадей пала, часть крестьян умерла от голода, а 400 человек разбежалось; остальных распределили по полкам. В начале лошадей под прибывшими подводами насчитывалось тысяч восемь. Причиною смертности среди крестьян послужило то обстоятельство, что им велено было взять с собою хлеба всего на два месяца; на самом же деле, с тех пор, как они покинули свои дома, прошло четыре месяца, так что ни для людей, ни для лошадей, корма не осталось; между тем в походе крестьянам не выдавалось от правительства ни хлеба, ни воды.
1 Ноября. Я заметил, что генерал-адмирал и другие Русские сановники всегда неровны в соблюдении своей чести и достоинства. В то самое время, как их офиицеры, до бригадиров включительно, ухаживают за ними, даже наливают им вина и служат, как лакеи, они вдруг, ни с того ни с сего, становятся с ними запанибрата, как с товарищами. Удивительнее всего, что генерал-адмирал и другие сановники могут от обеда до полуночи курить, пить и играть на деньги 9 в карты с самыми младшими своими подчиненными – поведение, которое у нас считалось бы неприличным и для простого капрала. Таким образом, хотя в настоящее время в своем обращении Русские и стараются подражать, как обезьяны, [295] другим нациям, хотя они и одеваются во Французские платья, хотя по наружному виду они немного и отесаны, тем не менее внутри их по-прежнему сидит мужик.
Генерал-адмирал, если у него есть досуг, охотно спит после обеда. Так, впрочем, поступают все Русские. За то утром они встают рано и с утра принимаются за дело; обедают тоже рано, часов в 10, ужинают же редко: ибо, как сказано выше, проводят вечер в курении табаку и в распивании водки и других крепких напитков.
Один из полков, прибывших из-под Полтавы, по имени Фихтенгеймский, имел при каждой роте известное количество солдат, вооруженных пиками. Когда такие солдаты назначались в караул к моим дверям, они стояли на посту с пикою в руке. Кроме пики у каждого за поясом был пистолет.
3-го Ноября. Так как в этот день плац-майор крестил своего сына и по сему случаю позвал меня обедать, то, желая посмотреть, как совершается крещение у Русских, я допросил у него позволения присутствовать при оном, на что и получил его согласие.
В Нарву из Пскова приехал отец коменданта, некогда состоявший дядькою при Царе. В настоящее время его зовут патриархом, хотя на самом деле он вовсе не духовное лицо.
Осмотрел крепость Ивангород, стоящую близ самой Нарвы. Ивангород получил имя от знаменитого царя и великого князя Ивана Васильевича, построившего его, как пограничную крепость, у пределов Лифляндии. На стенах крепости несколько башен, так что орудия стоят в два яруса 10. В нижней части стен, изнутри, устроены просторные сводчатые помещения для хлебных и других зерновых запасов. Своды сооружены так прочно, что никакая бомба не может их пробить. В скале под стеною, с наружной стороны высечены один под другим три свода, из коих нижний приводится на одном уровне с рекою. С этого свода можно стрелять рикошетом по воде. Хотя стены весьма ветхи и в предохранение от падения обтянуты плотными железными полосами, тем не менее, в последнюю осаду, они оказались настолько крепкими, что до самого взятия Нарвы в них не удалось открыть брешь даже при помощи самых больших орудий. По взятии же Нарвы, Ивангород вынужден был добровольно сдаться, за недостатком продовольствия.
7-го Ноября. Получил из Дании письма, первыеи после отплытия моего из Кёнигсберга. [296]
Сделал прогулку верхом к морскому берегу, отстоящему от города в 2-х милях и видел по дороге могилу полковника Бордевига (Bordewig), Немца по происхождению, пользовавшегося у Царя большим значением. Могильный памятник, деревянный, воздвигнут среди поля, так как на своих кладбищах, в «христианской земле», Русские иноверцев не хоронят, какое бы высокое положение они ни занимали при жизни.
Нельзя не обратить внимания на то уважение, с каким простой народ относится здесь к священникам. Встречая их на улице, простолюдины подходят к ним, с большим благоговением наклоняются, целуют у них руку и когда те их благословят, снова целуют у них руку, а затем уже идут своею дорогою. Если Русский встречает на улице или в другом месте лице, занимающее высшее положение, чем он, и хочет с ним поздороваться, то для изъявления покорности снимает правую перчатку, если на нем есть перчатки и, кланяясь, дотрогивается до земли обнаженною рукою.
Как генерал-адмирал, так и обер-комендант, очень высок, ростом и дородны, что не мало усугубляет их природную гордость; ибо у Русских высокий рост и дородство считаются как для мущины, так и для женщины весьма почетным отличием и одним из условий красоты.
12-го Ноября. Генерал-адмирал Феодор Матвеевич Апраксин выехал отсюда в Петербург, при салюте с вала из 51 орудия. Он говорил мне, что получает от Царя годового жалования 7.000 рублей. Достойно замечания, что хотя с виду он был человеком весьма вежливым и исполнял все мои просьбы, однако в течение всего своего пребывания в Нарве ни разу не побывал у меня с визитом и только приходил обедать по приглашению. Я же, напротив, часто у него бывал по необходимости, чтобы поддерживать с ним хорошие отношения, отправлять чрез него мои письма и вообще добиваться того, что мне было нужно. Притом сам он ни разу не позвал меня обедать, из чего не трудно усмотреть, что как он, так и прочие Русские, начавшие учиться заграничным приемам, покамест научились только принимать оказываемую им честь, а не оказывать ее другим. Уезжая адмирал, уже не знаю, по мужицкой ли грубости, или из неуместной гордости, не зашел ко мне проститься, и даже не прислал уведомить меня о своем отъезде.
13-го. Генерал-майор Брюс выехал из Нарвы в Петербург при салюте из 11-ти орудий.
От государственного вице-канцлера Шафирова получено письмо с известием о скором прибытии Царя в Нарву. [297]
За городом мне случилось видеть, как Русские пользуются своими банями. Несмотря на сильный мороз, они выбегали из бани на двор совершенно голые, красные как вареные раки, и прыгали в протекавшую по близости реку. Затем, прохладившись вдоволь, вбегали обратно в баню, но прежде чем одеться, выскакивали еще и долго играя, бегали нагишом по морозу и ветру. В баню Русские приносят березовые веники в листах, скребут и царапают себе тело, чтобы в него лучше проникала теплота и шире отворялись бы поры. В России ото всех болезней лечат три доктора, пользуя всех как больных, так и здоровых: первый доктор – это Русская баня, о которой только что сказано, второй – водка, которую пьют, как воду или пиво все те, кому позволяют средства, и третий – чеснок, который Русские не только употребляют, как приправу ко всем яствам, но и едят сырой среди дня. Вследствие этого от них всегда дурно пахнет, и иностранец, приезжающий в Россию в первый раз и не привыкший к вони, решительно не в состоянии сидеть у них в комнате, особенно в многочисленном обществе.
В России в простонародьи девицы, или желающие слыть за таковых, заплетают себе волосы в одну косу и на конце ее носят красную шелковую кисть, вроде тех, что у нас вешают на голову лошадям. Это служит отличием девушек от замужних женщин. При выходе замуж девушка остригает волосы. В случае смерти кого-либо из родственников или близких, она расплетает косу и в течение известного времени ходит с распущенными волосами, что служит знаком печали.
За городом я видел также Русские похороны. Русские имеют там особое кладбище с деревянною часовнею. В часовне, с одного конца, пристроено нечто в роде навеса, какие в Дании делаются над крыльцами. Под навес поставили открытый гроб с покойницею. В гробе лежал также образ Богоматери. Перед гробом стоял священник в ризе с кадилом в правой руке и с книгою в левой; он читал и пел над телом, часто крестясь и кланяясь; за ним стоял диакон и тоже читал, пел, кланялся и крестился. Справа от священника стоял старик. Он плакал, выл и истязал себя, ибо покойница была его сестра. По окончании службы, старик взял из гроба образ Богоматери (после чего гроб сейчас же закрыли) и пошел впереди, а за ним понесли гроб. Когда тело было опущено в могилу, священник, взяв лопату, три раза посыпал на него земли, при чем всякий раз делал над ним лопатою знак креста и произносил про себя молитву. Это напоминало обряд [298] Датских похорон. В заключение, в то время, как присутствующие бросали на гроб землю, священник снял с себя ризу.
17-го Ноября. В Русской церкви служили благодарственный молебен, а с вала сделали дважды по 11-ти выстрелов по случаю известия, полученного несколько дней назад из Новгорода о том, что Русский бригадир, которому велено было после Полтавской битвы преследовать бегущих Шведов, взял в плен 554 человека. Так как обстоятельство это случилось на границах Турции, в самых ее пределах, то оно и послужило одною из причин последовавшей затем Турецкой войны.
В Нарву ввезли из Лифляндии большое количество ржи и другого зерна, ибо вся окрестная страна, до половины расстояния между Нарвою и Ревелем, платить подать зерном. Привезенная рожь была совсем желтая и мелкая, вследствие сушки, которой она подвергается в Лифляндии, равно как и в России, Польше и Литве. Тотчас по свозке хлеба с поля, крестьяне сушат его, пользуясь изобилием имеющихся у них дров и леса. Сушка производится так: хлеб раскладывается в овинах рядами; под ним в печи разводится жаркий огонь, затем двери затворяются и остаются затворенными до тех пор, пока зерно достаточно не высохнет от жара. Просушенное таким образом зерно в течение многих лет не подвергается порче; молотится оно легко, ибо свободно выпадает из колоса, мелется тоже легко, и мука из него, будучи плотнее, при печении представляет известные преимущества.
21-го Ноября. Приведу здесь еще один пример неразумия и высокомерия обер-коменданта. В виду того, что у себя на подворье я несколько раз стрелял в цель из своего штуцера, обер-комендант прислал мне сказать, что, не предупредив его, в крепости стрелять непригоже. В ответ на это я чрез того же посланного попросил обер-коменданта делать различие между властью, которою он пользуется над своими подчиненными, и его отношением к иностранному посланнику. Тогда он немедленно извинился чрез другого посланного, объясняя недоразумение ошибкою первого посланного, который-де неточно исполнил данное ему поручение: другим лицам стрелять в городе не разрешено, но если стреляю я, и он, обер-комендант, это знает, то все в порядке.
Русские весьма любят свои храмы и ревниво оберегают их от осквернения. Ничего для них нет обиднее, как если в церковь забежит собака. По их мнению, церковь оскверняется и чрез посещение лиц иных вероисповеданий. Однако запрещение иноверцам входить в храмы не так строго наблюдается с тех пор, как [299] нынешний Царь, ознакомившись с другими христианскими народами, увидал, что они не такие грубые язычники, каковыми в старину считали их Русские.
25-го Ноября. Начался пост, длящийся от нынешнего дня и до Рождества Христова и называемый Филиппово-Яковлевским. В этот пост, как и во все прочие, не едять ни мяса, ни всего происходящего от мяса, как-то: молока, сыра, масла, яиц и т. п., а довольствуются разными рыбными блюдами, всегда приправленными луком, чесноком, льняным, деревянным и ореховым маслом. Употребляя подобного рода отвратительную пищу, к тому же одеваясь крайне неопрятно и грязно, в большей части случаев обходясь без белья, Русские распространяют от себя такой скверный, противный запах, что, прожив три-четыре дня в той или другой горнице, окончательно заражают в ней воздух и на долгое время оставляют после себя запах, так что для иностранца комната становится необитаемою.
Перед образами, нарисованными на домах или воротах, Русские по нескольку раз кланяются и крестятся. Но кроме этих поклонов и крестных знамений, сопровождаемых словами: «Господи помилуй», Русские в остальном так несведущи и тупы по части христианского вероучения, что в Дании трехлетний ребенок, получивший хотя бы некоторое воспитание, имеет основательнейшее понятие о своей вере, чем большинство взрослых людей в России. Насколько я могу судить, здесь из пяти человек едва ли один съумеет прочитать «Отче наш»; да и умеющий-то стих прочтет, а стих позабудет. Если же спросить у Русского, сколько в мире богов, он встанет в тупик; тем менее может он отвечать на вопросы о личности Христа, его смерти и заслугах. Хотя Петрей и другие писатели говорят, будто Русские не богохульствуют, тем не менее клятву «ей Богу» мне уже не раз случалось от них слышать.
Почти во всей Эстляндии не осталось Лютеранских священников, а Церкви вследствие войны пришли в запустение и покинуты, и потому лица, желающие вступить между собою в брак, стекаются со всего края в Нарву, чтоб обвенчаться у здешнего Немецкего священника Брюнинга. На одной такой свадьбе я присутствовал. Происходила она в особом доме, который был нарочно устроен священником для подобных венчаний и помещался в его загородном саду, ибо в самую Нарву окрестных жителей не впускают. Желающих бракосочетаться Брюнинг перед венчанием всегда подвергает испытанию в начальных правилах христианского учения и если, по его мнению, они недостаточно подготовлены, отсылает их обратно невенчанными впред до обучения катехизису. При венчании [300] священник обменил на женихе и невесте кольца; последние был подобны железным пальцам-наперсткам, употребляемым в Дани портными. Брюнинг принял их от венчающихся и надел им на пальцы. Волосы у невесты были острижены, как у мущины, и ничем не убраны; голова ее была непокрыта, платье на ней было такое же, как на женихе, впрочем, при короткой юбке. Молодые жительствовали в 13-ти милях от Нарвы. По словам священника, в прошлом году он обвенчал 60 таких пар, пришедших из окрестностей, а в нынешнем году более 40. Нередко, когда пары не знают начальных правил христианского учения, Брюнинг отсылаеть их обратно невенчанными, руководствуясь тем соображением, что по собственному побуждению народ не учится Закону Божию и что для этого нужны понудительные меры. По свидетельству Брюнинга, за полгода или за год до моего приезда в Нарву, великое множество Эстляндцев требовало приобщения тела и крови Христовой. Однако, в то время, еще не понимая Эстского языка, он допустил лишь тех, которых счел достойными, судя по наружным признакам. Иных же, о безбожной жизни которых шла особенно худая молва, он отослал назад без причащения. В Нарве до сих пор проживает небольшое количество Эстов, для которых всякое Воскресенье простой Эстляндский парень читает на родном языке службу. Происходит это, подобно прочему богослужению, в ратуше.
Так как ранее я ничего не сказал о состоянии армии, расположенной лагерем под Нарвою и назначенной для похода под Ревель, то привожу здесь перечень ее полкам и список ее артиллерии и боевым припасам.
Артиллерия: 20–24-х фунтовых пушек.
20-ть 18-ти фунтовых пушек.
17 мортир 75-ти фунтового калибра.
3 гаубицы 18-ти фунтового калибра.
7000 бомб.
300 карказ.
300 траншейных ядер.
8000 24-х фунтовых пушечных ядер.
8000 18-ти фунтовых пушечных ядер.
3000 центнеров пороха.
15000 ручных гранат.
14 пехотных полков: 1. Полк генерал-майора Брюса.
2. Полк полковника Бильзена (Bilsen).
3. Полк полковника Поросинова (? Porossinof).
4. Полк полковника Данилова (Danielof).
5. Полк Нарвского коменданта Зотова.
6. Полк полковника Buschi (?). [301]
7. Полк полковника Балабанова (Bolobonof).
8. Полк полковника Скота (Skot).
9. Полк полковника Неклюдова.
10. Полк полковника Брандевицкого (Brandewitzkij).
11. Полк бригадира Фразера (Fraaser).
12. Полк полковника Стибинского (Stibinskij)
15. Полк полковника Байкова (Bayschoff).
14. Баталион в 600 человек, коим командовал майор Савенков (Sawenskof).
Пехота, пришедшая из Москвы: 1. Полк полковника Энгеля.
2. Полк полковника Фихтенгейма (Vichtenheim).
3. Полк полковника Нейдгарта (Neygart).
4.Полк полковника Авраама (Abraham).
5. Полк полковника Трейдена (Preuden).
Драгуны: 1. Полк бригадира Цыкина (Tziekin).
2. Полк полковника Фельзена (Feelsen).
3. Полк, называемый Вологодским.
4. 1000 казаков.
30-го Ноября. В 4 часа пополудни прибыль в Нарву его царское величество при салюте из 177 орудий. Мне очень хотелось выехать к нему навстречу верхом, как то предписывал мне мой долг; но коменданты по высокомерию этого не разрешили, выставив неосновательный предлог, будто бы сами они должны доложить обо мне Царю, прежде чем я к нему явлюсь. Мне поневоле пришлось подчиниться. По приезде, Царь тотчас же прошел к старику Зотову, отцу Нарвского коменданта. Зотов некогда состоял его дядькою и в шутку прозван им патриархом. Казалось, Царь очень его любить. Я послал секретаря миссии на царское подворье попросить означенного Зотова осведомиться у Царя, могу ли я ему представиться. На это комендант велел мне сказать от царского имени, что его величество идет сейчас обедать к обер-коменданту, и что я также могу туда явиться. Я так и сделал.
Лишь только я с подобающим почтением представился Царю, он не замедлил спросить меня (однако чрез посредство толмача) о здоровье моего всемилостивейшего короля; я отвечал ему и поблагодарил как надлежало. Далее он осведомился, не служил ли я во флоте, на что я ответил утвердительно. Вслед за этим он сел за стол, пригласил меня сесть возле себя и тотчас же начал разговаривать со мною без толмача, так как сам говорил по-голландски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; со своей стороны и он понимал, что я ему отвечаю. Царь не медля вступить со мною в такой задушевный разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет. Сейчас же было выпито [302] здоровье моего всемилостивейшего государя. Царь сам подал мне стакан, чтоб пить эту чашу. При его величестве не было ни канцлера, ни вице-канцлера, ни какого-либо тайного советника, была только свита из 8-ми или 10-ти человек. Он равным образом не вез с собою никаких путевых принадлежностей ни для стола, ни для ночлега. Было при нем несколько бояр и князей, которых он держит в качестве шутов. Они орали, кричали, свистели, дудели, пели и курили в той самой комнате, где находился Царь. А он беседовал то со мною, то с кем-либо другим, оставляя без внимани их орание и крики, хотя нередко они обращались прямо к нему.
Царь очень высок ростом, носит собственные короткие, коричневые, вьющиеся волосы и довольно большие усы, прост в одеянии и приемах, но весьма проницателен и умен. За обедом у обер-коменданта у Царя был меч, снятый в Полтавской битве с генерал-фельдмаршала Рейншильда. Говоря вообще, Царь, как сказано в Supplemento Curtii об Alexandro Magno: Anxiam corporicuram feminis convenire dictitat, quae nulla alia dote aeqne соmmendantur, si virtutis potiri contingisset, satis se speciosum fore 11. Он рассказывал мне о Полтавской битве, о чуме в Пруссии и Польше о содержании письма, полученного им в Торне от моего всемилостивейшего наследственного государя, говорил также, что он не сомневается в дружбе моего короля. Вечер прошел в сильной выпивке; но при этом велись и такие разговоры о различных вещах что они могли бы скорее послужить предметом секретного донесения, чем найти место в настоящих записках.
1-го Декабря. По приказанию Царя я обедал вместе с ним обер-коменданта, где, в ответ на мой запрос, мне велено был спрятать мою верительную грамоту с тем, чтобы вручить ее только в Москве. Там Царь обещал дать мне аудиенцию и выслушать мое посольство, здесь же он не имел при себе никого из министров. По распоряжению Царя я должен был также приготовиться следовать за ним с двумя слугами в Петербург; прочие мои люди и вещи имели направиться другим путем, на Новгород, и там ждать моего приезда для дальнейшего следования в Москву. День мы провели в попойке; отговорки от питья помогали мало; попойка шла под оранье, крик, свист и пение шутов, которых называли на смех патриархами. В числе их были два шута-заики, которых Царь возит с [303] собою для развлечения; они были весьма забавны, когда заикались, путались в словах и никак не могли высказать друг другу своих мыслей. В числе прочих шутов был один по имени князь Шаховской (Jacobskoy); звали его кавалером ордена Иуды потому, что он носил иногда на груди изображение Иуды на большой серебрянной цепи, надевавшейся кругом шеи и весившей 14 фунтов. Царь рассказывал мне, что шут этот один из умнейших людей в России, но обуян мятежным духом: когда однажды Царь заговорил с ним о том, как Иуда-предатель продал Спасителя за 30 сребренников, Шаховской возразил, что этого мало, что за Христа Иуда должен был взять больше. Тогда в насмешку Шаховскому и в наказание за то, что он тоже, как усматривалось из его слов, был бы не прочь продать Спасителя, только за большую цену, Царь тотчас же приказал изготовить вышеупомянутый орден с изображением Иуды, который собирается вешаться. Все шуты сидели и ели за одним столом с Царем. После обеда случилось между прочим следующее происшествие. Со стола еще не было убрано. Царь, стоя, болтал с кем-то. Вдруг к нему подошед один из шутов и намеренно высморкался мимо самого лица Царя в лице другому шуту. Однако Царь не обратил на это внимания. А другой шут, не долго думая, вытер себе лице, захватил с блюда на столе целую горсть миног и бросил ими в первого шута, впрочем, не попал – тот извернулся. Читателю конечно покажется удивительным, что подобные вещи происходят в присутствии такого великого государя как Царь и остаются без наказания, и даже без выговора. Но удивление пройдет, если примешь в соображение, что Русские, будучи народом грубым и неотесанным, не всегда умеют отличать приличное от неприличного, и что поэтому Царю приходится быть с ними терпеливыми в ожидании того времени, когда подобно прочим народам они научатся известной выдержке. Царь охотно допускает в свое общество разных лиц, и на обязанности шутов лежит напаивать в его присутствии офицеров и других служащих с тем, чтобы из их пьяных речей и перебранки он мог незаметно узнавать об их воровстве и потом отымать у них возможность воровать, или наказывать их.
После полудня Царь посетил моего больного повара, приходящегося родным братом царскому повару, который в большой милости у его величества. При этом случае Царь сошел ко мне и осимотрелся в моем помещении. Спустя некоторое время, он проехал мимо моего крыльца в санях, стоя на запятках у [304] «патриарха» Зотова, и таким образом, в качестве его лакея, проследовал через весь город.
2-го Декабря. Царь обедал у унтер-коменданта Василия Зотова Я тоже был там. На этот раз мне было позволено не пить сверх желания. После обеда Царь поехал в 11 мест в городе, был между прочим и в моем доме; в каждом месте он оставался с час и повсюду сызнова ели и пили. Так называемые патриархи вели себя без стыда и совести: кричали, галдели, свистели, блевали, плевали, бранились и даже осмеливались плевать в лице порядочным людям.
Достойно замечания, что под конец, прощаясь с бургомистром Гётте, Царь весьма дружелюбно и милостиво обнял и поцеловал его.
В 10 часов вечера Царь выехал из Нарвы при орудийном салюте с вала. Я немедленно последовал за ним. Царские приближенные, все пьяные, улеглись каждый в свои сани. За городом, при громе орудий, лошади их помчались по разным направлениям, одни туда, другие сюда. В ту ночь и мои люди от меня отделились.
Вскоре после полуночи прибыли мы в Ямбург, где нам переменили лошадей. Ямбург маленькая крепость, с ее вала был сделан салют Царю; однако мрак помешал мне ее разглядеть. Я тотчас же поехал далее и пропутешествовал всю ночь.
Комментарии править
1. Помечена в Потсдаме, 7-го Июня 1709 г. Писана по-латыни.
2. Цвета завялого листа.
3. Bruun og blaa.
4. Далее Юст Юль описывает нашу литургию, и его описание свидетельствует, что он весьма внимательно следил за ее совершением.
5. Ботвинья? Тюря?
6. Картоверы и полукартоверы – особые цушки. У Курбского картоверы называются «кортунами».
7. Где стояли эти столбы – на самых бастионах или возле них, из дневника не видно.
8. Эти слова в дневнике Юст Юля написаны Русскими буквами.
9. В подлиннике: «на копейки».
10. На башнях или на стенах, этого из оригинала не видно.
11. В Дополнении у Курция об Александре Великом: он утверждал, что тревожные заботы о своем теле подобают женщинам, у которых кроме этого нет ничего; если же ему удастся приобрести доблесть, то он будет достаточно красив.