ЗАПИСКИ ПУФМЕЙСТЕРА.
правитьВъ одномъ изъ французскихъ журналовъ печатаются извлеченія изъ записокъ знаменитаго американскаго шарлатана Барнума. Первая статья начинается такъ:
«Знаменитый Барнумъ не былъ бы знаменитымъ Барнумомъ, великимъ пуфмейстеромъ, вожакомъ всего, что въ послѣднее время возбуждало восторги Стараго и Новаго Свѣта, еслибъ, издавая въ свѣтъ свои признанія (Confessions), онъ самъ себѣ не воздалъ должной хвалы. Онъ открыто провозглашаетъ себя истиннымъ поэтомъ англо-американской цивилизаціи, поэтомъ изъ всѣхъ поэтовъ, наисовершеннѣйшимъ образомъ умѣвшимъ исправлять наклонности своихъ соотечественниковъ (разумѣя здѣсь спекулаторовъ и людей практическихъ), утончая ихъ наслажденія, возбуждая въ нихъ искусно-составленными объявленіями и афишами пламенное любопытство и восторженную любовь къ прекрасному. „Какъ человѣкъ положительный и дѣльный (говоритъ, онъ) я, конечно, имѣлъ главнѣйшею цѣлью наполненіе собственнаго кармана, въ чемъ успѣлъ превыше моихъ пламеннѣйшихъ надеждъ и доволенъ собою; но, кромѣ этого, мнѣ хочется убѣдить читателей, что я былъ такой патріотъ-благотворитель, какихъ мало въ исторіи филантроповъ ex professio.“
„Общественныя благотворенія Барнума: публичная выставка необыкновенной негритянки-кормилицы Вашингтона, путешествіе генерала Тома Пуса, концерты Женни-Линдъ — шведскаго соловья, состязаніе двухъ жонглеровъ — Виваллы и Робертся, руноносная лошадь, сирена, рѣдкости нью-йоркскаго музеума и пр.“
Въ напечатанныхъ до-сихъ-поръ двухъ статьяхъ заключаются сказанія о происхожденіи Барнума и началѣ его поприща, о кормилицѣ Вашингтона, двухъ жонглерахъ, сиренѣ и путешествіяхъ Тома Пуса. Жизнь свою Барнумъ самъ характеризуетъ въ предисловіи къ запискамъ слѣдующими словами: „Кто прочтетъ эту книгу, тотъ увидитъ, что мое поприще было крайне-разнообразно: я былъ прислужникомъ на фермѣ и купцомъ, прикащикомъ и директоромъ театра, кочующимъ вожакомъ и президентомъ банка. Я живалъ и въ тюрмѣ и въ палатахъ испыталъ и нищету и богатство; объѣхалъ Старый и Новый Свѣтъ; подвергался великимъ опасностямъ; встрѣчалъ всѣ возможные роды людей и характеровъ. Разумѣется, неизбѣжны были при этомъ кое-какіе горькіе опыты; но вообще жизнь моя была веселая жизнь“.
Дѣдушка Барнума съ отцовой стороны былъ милиціоннымъ капитаномъ въ войну за независимость; отецъ, родившійся во времена болѣе-мирныя, велъ скромную торговлю и былъ большой весельчакъ, а дядя съ матерней стороны былъ извѣстенъ какъ отличный сказочникъ. Отъ этихъ-то отца и дяди нашъ Барнумъ наслѣдовалъ неистощимую игривость нрава. Нѣтъ сомнѣнія, что этотъ человѣкъ родился шарлатаномъ и мистификаторомъ, подобно тому, какъ родятся поэты. Талантъ его обнаружился рано, но развивался постепенно. Упражнять этотъ талантъ Барнумъ сталъ съ пятнадцати лѣтъ, составленіемъ лотерей и необыкновенно-искусною раздачею лотерейныхъ билетовъ. Занятіе это съ отличнымъ успѣхомъ продолжалъ онъ нѣкоторое время и послѣ смерти отца. Въ ранней молодости Барнумъ, будучи одаренъ чувствительнымъ сердцемъ, плѣнился красотою дочери одного портнаго и женился на ней. Скоро дѣла его по лотереямъ какъ-то разстроились; онъ попытался основать журналъ: предпріятіе не удалось; онъ переѣхалъ въ Нью-Йоркъ и поселился тамъ. Не имѣя въ виду никакой аферы, Барнумъ рѣшился на первый разъ завести средней руки пансіонъ, потомъ вошелъ въ долю съ какимъ-то торговцомъ москотильныхъ товаровъ; „но (говоритъ онъ) этого было мало для моего честолюбія; слишкомъ-много оставалось у меня ничѣмъ незанятаго времени“.
Томимый, вѣроятно, жаждою дѣятельности, Барнумъ дѣлалъ иногда поѣздки изъ Нью-Норка въ Бриджпортъ. Тамъ, въ гостинницѣ, встрѣтился онъ однажды съ ловкимъ острякомъ, по имени Дарро, который не любилъ щадить въ своихъ шуткахъ ни друга, ни нёдруга. Какъ только являлось новое лицо, Дарро непремѣнно старался завлечь его въ какое-нибудь пари, которое обыкновенно выигрывалъ и тѣмъ доставлялъ шумное удовольствіе публикѣ. „Онъ не разъ пытался и меня чѣмъ-нибудь поддѣть (разсказываетъ Барнумъ), но я не давался. Наконецъ, однажды вечеромъ, обращается онъ ко мнѣ снова:
— Ну, Барнумъ, не хотите ли со мной поспорить. Я держу пари, что у васъ рубашка на спинѣ не цѣла“.
Надо замѣтить, что я привлекъ на свою сторону одного изъ сообщниковъ Дарро, и тотъ, по моему наущенію, внушилъ ему мысль объ этомъ пари.
— Какой вздоръ! отвѣчалъ я, обращаясь къ свидѣтелямъ этой сцены, которыхъ было не мало. — Я очень-хорошо знаю, что у меня рубашка цѣла, ногому-что она новая; но подобныхъ пари вообще не люблю.
— О! возразилъ Дарро: — пожалуйста не прикидывайтесь такимъ разборчивымъ. Я знаю въ чемъ дѣло: рубашка-то на васъ точно дырявая… Держу пари (Дарро немного заикался), что она у васъ на спинѣ не цѣла.
— И я держу пари, г. Дарро, сказалъ я съ видомъ обиженнаго, что моя рубашка почище вашей.»
— Другъ мой, дѣло идетъ не о чистотѣ… не отвертывайтесь… Вѣдь я говорю, что у васъ рубашка дырявая.
— Такъ нѣтъ же! закричалъ я съ жаромъ, вызвавшимъ общій хохотъ: — моя рубашка цѣла; но я не держу пари потому, что вы не заплатите.
— Вотъ пять долларовъ, сказалъ Дарро: — я отдаю ихъ въ руки капитану Генману (нашему хозяину). Попробуйте-ка поспорить, оборванецъ вы этакой!
Вынулъ и я пять долларовъ.
— Помните же, сказалъ Дарро: — пари идетъ о томъ, что у васъ на спинѣ не цѣлая рубашка.
— Конечно, отвѣчалъ я, и началъ раздѣваться при громкомъ смѣхѣ всей честной компаніи, вполнѣ-увѣренной, что я попался въ-просакъ. Я уже разстегнулъ жилетъ, но Дарро остановилъ меня:
— Напрасно трудитесь, Барнумъ: вы проиграли. Гдѣ же вы забыли воротникъ, рукава и прочее? стало-быть у васъ не цѣлая рубашка на спинѣ! — э?
— Извините! отвѣчалъ я и, снявъ галстухъ, досталъ со спины тщательнѣйшимъ образомъ сложенную рубашку, которая держалась тамъ помочами.
Громкій взрывъ хохота раздался уже не надо мной, а надъ моимъ противникомъ. Озлобленный Даррб грозно взглянулъ на измѣнившаго сообщника.
— И… предатель! проговорилъ онъ, сунувъ кулакъ ему къ самому носу: — ты мнѣ поплатишься! Морочить меня для какого-нибудь…
«А я свои пять долларовъ спряталъ въ кошелекъ, а на выигранные въ тотъ же вечеръ совершено было обильное возліяніе. Я полагаю, что Дарро, поплатившись такимъ образомъ, уже никогда больше не держалъ пари насчетъ цѣлости чужой рубашки.»
Мы разсказали этотъ эпизодъ словами самого Барнума, потому-что иначе онъ не стоилъ бы разсказа. Съ такихъ-то малыхъ вещей началъ Барнумъ; но, какъ отъ величественнаго до смѣшнаго, такъ и отъ смѣшнаго до величественнаго бываетъ иногда одинъ шагъ, то отъ этого глупенькаго фарса воспоминанія автобіографа переносятся непосредственно къ необыкновенной негритянкѣ Джойсъ Гетъ, дивному созданію мистификаціи, за которое уже не одинъ человѣкъ, а цѣлое народонаселеніе Соединенныхъ Штатовъ поплатилось Барнуму.
Вотъ какъ это было. Въ іюлѣ 1835 г. Барнумъ, сидя въ своей москотильной лавкѣ, случайно узналъ, что въ Филадельфіи нѣкто Линдсей показываетъ публикѣ принадлежащую ему негритянку, по имени Джойсъ Гетъ, которой отъ-роду 161 годъ и которая была ни болѣе ни менѣе, какъ кормилица генерала Джорджа Вашингтона. При этомъ удалось Барнуму прочесть и объявленіе о такомъ удивительномъ явленіи изъ филадельфійскаго журнала The Inquirer. Немедленно отправляется онъ въ Филадельфію и является къ Линдсею. Вотъ что нашелъ онъ у него:
«Джойсъ Гетъ съ виду могла слыть за тысячелѣтнюю, точно также, какъ за сто-шестидесяти-лѣтнюю. Она лежала на канапе посреди залы и казалась здоровою, но лишенною способности перемѣнять положеніе. Движеніе замѣтно было только въ одной рукѣ, а всѣ прочіе члены были какъ-бы одеревенѣлые. Она была совсѣмъ слѣпа; въ глубокихъ впадинахъ совершенно невидно было глазъ. Во рту ни одного зуба; губы — совершенный пергаменъ; только волосы на головѣ, сѣдые и курчавые, вполнѣ сохранились. На лѣвой рукѣ, неподвижно прижатой къ груди, красовались поразительной длины ногти. Она была очень-общительна и безпрестанно говорила, а въ минуты одушевленія и пѣла гимны. Рѣчь ея въ-особенности была краснорѣчива при воспоминаніи о „ея миломъ малюткѣ Джорджѣ“ (такъ называла она героя Соединенныхъ Штатовъ).»
Барнумъ приступилъ къ отобранію положительныхъ свѣдѣній объ удивительной старухѣ. Ему показали подлинный актъ, совершенный 5 февраля 1727 года, въ которомъ было сказано, что Огюстинъ Вашингтонъ продалъ Елизаветѣ Атвудъ собственную негритянку, по имени Джойсъ Гетъ, пятидесяти-четырехъ лѣтъ. Линдсей и сама Джойсъ пояснили, что Елизавета Атвудъ была родственница Вашингтона; что мужъ Джойсъ принадлежалъ г-ну Атвуду и они купили ее затѣмъ, чтобъ быть ей вмѣстѣ съ мужемъ. «Почему же раньше никто не зналъ о существованіи этой древности?» спросилъ Барнумъ. «Она была всѣми позабыта» отвѣчали ему, «и никто не заботился о ея лѣтахъ, пока не былъ найденъ актъ».
Увлетворившись совершенно отвѣтами, Барнумъ прицѣнился. Спросили 3000 долларовъ, но потомъ уступили за 1000. Сдѣлавъ покупку, Барнумъ пріискалъ въ Нью-Норкѣ удобное помѣщеніе для выставки своего дива; убралъ это помѣщеніе приличнымъ образомъ и написалъ во всеувидѣніе:
Затѣмъ пріисканъ былъ помощникъ, по имени Леви Леймонъ, по званію адвокатъ, обладающій острымъ умомъ, тонкой наблюдательностью, знаніемъ сердца человѣческаго, даромъ слова, любезностью и свѣтскимъ лоскомъ, словомъ, всѣми качествами, необходимыми для хорошаго шарлатана.
«Разумѣется (говоритъ Барнумъ), что, вступивъ, по внутреннему призванію, на поприще вожака, я не долженъ былъ упускать ничего, могущаго способствовать успѣху моего дѣла. Я зналъ огромную силу печатныхъ объявленій и воспользовался ею въ совершенствѣ. Лейманъ написалъ статью о Джойсъ Гетъ и издалъ ее особой брошюрой, съ приложеніемъ портрета негритянки. Тотъ же самый портретъ велѣлъ я оттиснуть на безчисленномъ множествѣ маленькихъ афишъ, которыя наводнили весь городъ, возвѣщая публикѣ о необычайной занимательности выставки кормилицы великаго Вашингтона.»
Затѣмъ во всѣхъ журналахъ появились объявленія, одно другаго краснорѣчивѣе, одно другаго эффектнѣе, въ которыхъ говорилось, что «любопытнѣйшая и удивительнѣйшая въ цѣломъ свѣтѣ рѣдкость, безъ-сомнѣнія, Джойсъ Гетъ, впервые спеленавшая того новорожденнаго, который впослѣдствіи указалъ американцамъ путь къ славѣ и благоденствію» и пр. и пр.
Открылась выставка. Оказалось, что объявленія произвели отличное дѣйствіе: народонаселеніе Нью-Йорка было все проникнуто любопытствомъ. Джойсъ Гетъ была такъ неподдѣльно-дряхла, съ такой осязательной живостью передавала она разныя подробности о семействѣ Вашингтоновъ, что всѣ убѣдились, какъ въ непреложной истинѣ, то-есть, что Джойсъ Гетъ никакъ не можетъ быть моложе 161 года и что не могла она не быть кормилицей великаго Вашингтона.
Когда любопытство нью-йоркцевъ было достаточно насыщено, Барнумъ повезъ свою диковинку по разнымъ городамъ Соединенныхъ Штатовъ и прибылъ наконецъ въ Бостонъ, гдѣ въ то время былъ извѣстный Мельцель, съ своимъ чудеснымъ автоматомъ, играющимъ въ шахматы. Не убоясь соперничества, Барнумъ поселился рядомъ съ нимъ и отбилъ у него публику, такъ-что Мельцель, познакомившись съ Барнумомъ, предрекъ ему богатую будущность. «Вижу» сказалъ онъ, «что вы постигли могущество книгопечатанія. Дѣйствительно, ничто такъ не подвигаетъ насъ впередъ, какъ перо да типографскій станокъ. Когда умретъ ваша старуха, пріѣзжайте ко мнѣ, и я осчастливлю васъ: я отдамъ въ ваше распоряженіе моего автомата съ трубой и разныя другія рѣдкости, которыя принесутъ вамъ огромный доходъ».
Когда Барнумъ замѣтилъ, что и жители Бостона начинаютъ пресыщаться его угощеніемъ, тогда вдругъ въ одномъ журналѣ явилась статья, возвѣщавшая о неожиданномъ открытіи, именно: что выставка кормилицы Вашингтона — неслыханная мистификація, что Джойсъ Гетъ — не человѣкъ, а просто автоматъ, искуснѣйшимъ образомъ устроенный изъ китовыхъ усовъ, каучука и разныхъ пружинъ. Слова же, которыя публика слышала отъ нея, произносились, разумѣется, не ею, а самимъ владѣльцемъ машины, потому-что онъ чревовѣщатель.
Головы всѣхъ были уже подготовлены остроумнымъ механизмомъ Мельцеля; журнальное объявленіе пало на добрую почву и принесло желанный плодъ: тѣ немногіе, которые не хотѣли смотрѣть живую старуху, бросились взглянуть на неодушевленное изданіе рукъ человѣческихъ, выдаваемое за живую старуху; а тѣ, которые уже видѣли Джойсъ Гетъ, пошли въ другой разъ, чтобъ убѣдиться, дѣйствительно ли ихъ обманули такъ ловко. Конечный результатъ былъ тотъ, что дневной доходъ Барнума удвоился.
Долго еще возилъ Барнумъ свою чудную старуху и наконецъ привезъ ее обратно въ Нью-Йоркъ. Здѣсь старуха заболѣла. Довольный ея вѣрной службой, Барнумъ отправилъ ее на покой въ Бетель, къ своему брату, отъ котораго и получилъ чрезъ нѣсколько времени извѣстіе, что тётушка Джойсъ скончалась и скоро прибудетъ къ нему въ Нью-Йоркъ въ качествѣ трупа. Дѣйствительно, трупъ прибылъ. Барнумъ приглашаетъ цѣлый факультетъ докторовъ и нѣкорыхъ другихъ извѣстныхъ лицъ, въ томъ числѣ г. Локка, редактора журнала New-York-Sun, которые всѣ весьма интересовались рѣдкимъ субъектомъ еще при его жизни. Въ полномъ собраніи трупъ былъ вскрытъ и… по неокостенѣлости ближайшихъ къ сердцу артерій, Факультетъ заключилъ, что лѣта субъекта были преувеличены, что покойницѣ не могло быть больше восьмидесяти лѣтъ. Все бы это ничего, такъ-какъ дѣло было прошлое; но товарищъ и помощникъ Барнума, остроумный Лейманъ, вздумалъ сказать нѣсколько колкихъ остротъ на-счетъ членовъ факультета. Кое-кто обидѣлся, и на другой день въ журналѣ Локка была напечатана статейка, подъ заглавіемъ: Вскрытіе трупа Джойсъ Гетъ. — Разоблаченная мистификація.
Въ этомъ мѣстѣ записокъ Барнумъ воскицаетъ: «повторяю, я самъ былъ обманутъ и цѣлая сотня врачей раздѣляли мое заблужденіе». Между-тѣмъ, теперь ничего не оставалось дѣлать, какъ развѣ только запутать и затемнить дѣло. Къ этому имѣлъ большую охоту и способность Лейманъ. Онъ отправился къ г. Бонне, редактору журнала Herald, и разсказалъ ему, что факультетъ и редакція Sun сами простодушно подверглись мистификаціи; что имъ предложили для вскрытія трупъ не Джойсъ Гетъ, а другой негритянки, Нелли, которой точно было восемьдесятъ лѣтъ. Бонне обрадовался этому разсказу и тотчасъ же напечаталъ въ своемъ журналѣ продиктованную Лейманомъ статью. Локкъ вооружился и началась жаркая журнальная война, въ которой Бонне, не имѣя никакихъ данныхъ, кромѣ разсказа Леймана, скоро, конечно, почувствовалъ себя несостоятельнымъ и, встрѣтивъ Леймана на улицѣ, упрекнулъ его въ неправдѣ. Лейманъ покаялся и тотчасъ же вызвался искупить свою вину открытіемъ чистѣйшей истины. Экспромтомъ разсказалъ онъ, какъ Барнумъ обыкновенной старухѣ-негритянкѣ велѣлъ повыдергать всѣ до одного зуба и потомъ сталъ возить ее изъ города въ городъ, говоря въ одномъ мѣстѣ, что ей сто-десять лѣтъ, въ другомъ — сто-сорокъ-одинъ, въ третьемъ — сто-шестьдесятъ-одинъ и т. д. «Эта послѣдняя сказка (замѣчаетъ Барнумъ) осталась до-сихъ-поръ, какъ наиболѣе достовѣрная исторія Джойсъ Гетъ. Что касается меня, я не вмѣшивался въ журнальные толки и спокойно слушалъ ихъ, довольный тѣмъ, что вокругъ меня гремитъ мое имя».
Необыкновенной негритянкѣ наслѣдовали два жонглера. Еще при жизни Джойсъ Гетъ Барнумъ ѣздилъ однажды въ Альбани и былъ тамъ въ театрѣ, въ представленіи жонглеровъ и эквилибристовъ. Его въ-особенности поразилъ одинъ артистъ, по имени Антоніо, родомъ итальянецъ, научившійся своему искусству въ Канадѣ, который съ удивительной ловкостью ходилъ на высочайшихъ ходуляхъ и держалъ на кончикѣ носа два ружья со штыками. Барнумъ пригласилъ его къ себѣ и тотчасъ же законтрактовалъ въ запасъ, чтобъ было кѣмъ современемъ замѣстить старуху Джойсъ. И вотъ, когда земное поприще старухи окончилось, наступила пора пустить въ ходъ искусника. Прежде всего нужно было позаботиться объ имени: Антоніо — слишкомъ-обыкновенное имя и вовсе-неэффектное. Барнумъ назвалъ его Вивалла. Снова появились заманчивыя объявленія съ виньетками; за ними послѣдовалъ дебютъ на нью-йоркскомъ Театрѣ Франклина, директору котораго Барнумъ подарилъ первое представленіе. Вивалла отличился и произвелъ фуроръ, изловчившись, между-прочимъ, пропрыгать но сценѣ на одной ходулѣ въ десять футовъ высоты. Барнумъ самъ присутствовалъ на сценѣ, и когда, по окончаніи спектакля, послѣдовалъ вызовъ, онъ лично, въ качествѣ толмача, явился съ Виваллой предъ лицомъ восторженной публики… «Такимъ-образомъ я дебютировалъ на сценѣ», замѣчаетъ онъ.
Послѣ достаточнаго числа плодоносныхъ представленій, Барнумъ повезъ своего артиста въ Филадельфію. Вивалла и здѣсь былъ также хорошо принятъ; но во второе представленіе вдругъ свистокъ долетаетъ до слуха Барнума. Въ первую минуту это какъ громомъ поразило и его и Виваллу; но Барнумъ скоро оправился и поспѣшилъ въ ту сторону, откуда послышался свистокъ. Тотчасъ отъискалъ онъ виновнаго. Это былъ Робертсъ, эквилибристъ и жонглеръ филадельфійскаго цирка. Артистъ этотъ смѣло объявилъ, что онъ самъ можетъ выдѣлать всѣ штуки, которыя дѣлаетъ Вивалла. Не теряя времени, Барнумъ идетъ въ типографію и велитъ оттиснуть слѣдующее объявленіе:
Робертсъ явился на вызовъ и назначилъ мѣсто свиданія въ гостинницѣ. Барнумъ беретъ тысячу долларовъ, идетъ къ содержателю одного театра и говоритъ ему:
— Что вы дадите мнѣ, если я доставлю вамъ четыреста или пять-сотъ долларовъ сбора въ одинъ вечеръ? (наканунѣ сборъ былъ не больше 75 дол.).
— Треть всего сбора, отвѣчаетъ содержатель театра.
— Хорошо, заключаетъ Барнумъ, и идетъ къ Робертсу.
— Я готовъ, говоритъ онъ ему, отдать эти 1000 дол. въ третьи руки, если вы исполните штуки Виваллы.
— Прекрасно! отдайте же ихъ Грину, содержателю нашего цирка.
— Я отдамъ; по вы прежде подпишите вотъ это обязательство, исполнить все, что исполняетъ синьйоръ Вивалла, тогда-то и тамъ-то.
— Вы, конечно, не думаете, что я исполню все?
— Не думаю; но вы и не выиграете 1000 дол., если не исполните.
— Нѣтъ, я исключаю танцы на ходуляхъ; я не хочу рисковать сломать себѣ шею.
При этомъ были свидѣтели, которые вступились — кто за того, кто за другаго. Барнумъ приглашаетъ Робертся объясниться наединѣ и и они удаляются въ особую комнату. Здѣсь, оставшись съ глазу на глазъ, Барнумъ напомнилъ Робертсу, что въ объявленіи было сказано ясно: «1000 дол. тому, кто исполнитъ все, что исполняетъ Вивалла». Робертсъ возразилъ, что у него есть свои штуки, которыхъ не сдѣлаетъ Вивалла. «Можетъ-быть», отвѣчалъ Барнумъ, «но не въ этомъ вопросъ». Робертсъ началъ горячиться и говоритъ колкости; но Барнумъ остановилъ его съ совершеннымъ спокойствіемъ.
— Не сердитесь, Робертсъ, сказалъ онъ: — и вы найдете во мнѣ не врага, а друга. Скажите, ангажированы ли вы въ циркъ Грина.
— Нѣтъ,
— Ну, такъ я васъ приглашаю и даю вамъ 30 дол., если вы будете слѣдовать моему совѣту. Вы, вѣроятно, догадываетесь, что я думаю не объ одной настоящей минутѣ. Подпишите же наше условіе и будьте спокойны.
Робертсъ подписалъ.
На другой день Барнумъ тайно свелъ обоихъ соперниковъ, и они взаимно передали другъ другу каждый свое искусство.
Между-тѣмъ, газеты возвѣстили предстоящее состязаніе, и публика пришла въ лихорадочное волненіе. Съ одной стороны, закипѣли тѣ, которые успѣли очароваться Виваллой; съ другой, поднялись патріоты за Робертся, какъ кровнаго американца. Въ назначенный вечеръ зала театра наполнилась до-нельзя, и Барнумъ ощутилъ сладость достигнутой цѣли. Конецъ дѣла онъ видѣлъ уже ясно, какъ въ зеркалѣ.
Началось представленіе. Первыя легчайшія штуки Виваллы Робертсъ исполнилъ съ тою же, какъ и онъ, легкостью. Аплодиссменты и крики браво раздавались то тому, то другому, съ разныхъ сторонъ залы. Вдругъ Робертсъ подходитъ къ рампѣ и объявляетъ, что на нынѣшній вечеръ признаетъ себя побѣжденнымъ, потому-что имѣлъ несчастье свихнуть кисть правой руки. «Но», прибавилъ онъ, «я увѣренъ, что могу сдѣлать нѣчто такое, чего не сдѣлаетъ Вивалла, и готовъ заплатить ему 500 дол., если не заставлю его признать себя побѣжденнымъ мною».
— Согласенъ, сказалъ Вивалла: — и состязаніе предлагаю въ будущій вторникъ.
«Браво!» дружно закричали обѣ партіи. Соперники грозно взглянули другъ на друга и разошлись, а за кулисами обнялись, какъ друзья, и отъ души посмѣялись надъ людскимъ простодушіемъ. Во вторникъ театръ былъ также полонъ; а потомъ Барнумъ повезъ двухъ джонглеровъ и въ другіе города, и въ другихъ городахъ жатва его была такъ же обильна.
«Эти подробности (замѣчаетъ Барнумъ) — образчики множества хитростей, которыя выдумываютъ директоры театровъ. Не думаю, чтобъ я повредилъ имъ, выдавая въ свѣтъ мои секреты, потому-что публика тоже наша сообщница: она такъ охотно позволяетъ себя дурачить, когда ее забавляютъ».
Нигдѣ не раскрылся такъ блистательно геній Барнума, какъ въ дѣлѣ пріобрѣтенія Ньюйоркскаго Музеума Рѣдкостей. Въ этомъ дѣлѣ были ему соперники; у него недоставало денежныхъ средствъ; нужно было найдти капиталиста и онъ нашелъ его. Соперники всѣ были искусно устранены и Барнумъ сдѣлался единственнымъ и полнымъ обладателемъ музеума, который, подъ его мудрымъ управленіемъ, получилъ совершенно-новый видъ, украсился новыми коллекціями и мало-по-малу сдѣлался болѣе храмомъ изящныхъ искусствъ, нежели собраніемъ рѣдкостей. Утромъ это была выставка разнообразнѣйшихъ предметовъ, привлекавшихъ одинаково людей всѣхъ состояніи и направленій, и ученыхъ и любителей, и людей любознательныхъ и просто праздныхъ зѣвакъ. Вечеромъ открывались тамъ физическіе опыты, сцены увеселительной химіи и различные спектакли, въ которыхъ актёрами были: искусственныя насѣкомыя, ученыя собаки, автоматы, жонглеры, чревовѣщатели, одушевленныя статуи, цыгане, альбиносы, карлики, великаны, канатные плясуны, дикіе, ясновидящіе и пр. и пр. Здѣсь показывались усовершенствованныя діорамы, панорамы, прозрачныя картины; здѣсь же, наконецъ, была выставлена сирена.
Приступая къ эпизоду о сиренѣ, Барнумъ говоритъ: «Вообще предполагали, что сирена съ острововъ Фиджи была самимъ мною устроена, или сдѣлана на-заказъ но моему указанію. Это не совсѣмъ такъ. Конечно, я долженъ былъ много трудиться, прежде нежели представилъ мою сирену публикѣ; но теперь я пишу признаніе и ничего, не скрою».
Вотъ что видно изъ его признанія. Въ 1842 году Кимбель, владѣлецъ бостонскаго музеума, пріѣхалъ въ Пью-Норкъ и показалъ Барнуму то, что онъ называлъ сиреной, говоря, что предметъ этотъ купилъ онъ у одного моряка, а моряку достался онъ послѣ отца, а отецъ его купилъ въ Калькуттѣ въ 1817 году, какъ неподдѣльное чудо, возилъ въ Лондонъ, надѣясь продать за дорогую цѣну, но не продалъ и оставилъ сыну въ наслѣдство. Кимбель предложилъ сирену Барнуму, какъ человѣку, способному придать ей надлежащую цѣнность. Барнумъ пригласилъ на совѣтъ одного натуралиста. Натуралистъ сказалъ, что не понимаетъ, какъ устроена сирена, потому-что не видалъ ни обезьяны съ такими зубами и руками, ни рыбы съ такими плавательными перьями. «Отчего же вы думаете, что она устроена?» спросилъ Бернумъ. — «Оттого, что я не вѣрю въ сиренъ». «Это не причина; въ такомъ случаѣ я буду вѣрить въ сиренъ».
Легко было Барнуму рѣшиться вѣрить въ сиренъ; но ему предстояло нѣчто-труднѣйшее: склонить къ тому же публику. И вотъ повелъ онъ издалека. Въ одно прекрасное утро въ журналѣ Herald появилась статейка, содержащая разныя новости изъ Монгомери, и тамъ, между-прочимъ, говорилось о какомъ-то докторѣ Гриффинѣ, агентѣ Лондонскаго Лицея Натуральной Исторіи, недавно-прибывшемъ изъ Пернамбуко съ чрезвычайно-замѣчательною рѣдкостью, а именно: настоящею сиреной, пойманною на островахъ Фиджи и долго-сохранявшеюся въ Китаѣ, гдѣ докторъ купилъ ее за огромную сумму для лицея.
Чрезъ недѣлю въ другомъ нью-йоркскомъ журналѣ было напечатано письмо изъ Чарлстона, въ которомъ также разсказываютъ разныя мѣстныя новости и, между-прочимъ, вскользь упоминалось о сиренѣ доктора Гриффина.
Наконецъ, въ томъ же мѣсяцѣ появилось письмо изъ Вашингтона, въ которомъ выражалась надежда, что журналисты столицы Соединенныхъ Штатовъ обратятъ вниманіе на доктора Гриффина и его необычайную рѣдкость, прежде нежели онъ уѣдетъ съ ней въ Европу.
Чрезъ нѣсколько дней послѣ появленія этого послѣдняго письма, извѣстный читателямъ Лейманъ пріѣхалъ въ Филадельфію и остановился въ лучшей гостинницѣ, подъ именемъ доктора Гриффина, ѣдущаго изъ Пернамбуко въ Лондонъ. Подъ весьма-благовиднымъ предлогомъ приглашаетъ онъ къ себѣ хозяина гостинницы, показываетъ ему чудо — настоящую сирену. Хозяинъ былъ совершенно пораженъ и осмѣлился обратиться къ почтенному доктору съ просьбой показать это чудо нѣкоторымъ изъ его близкихъ друзей. Докторъ подумалъ и согласился. Хозяинъ тотчасъ даетъ знать всѣмъ своимъ знакомымъ, между которыми было нѣсколько журналистовъ, и на другой же день филадельфійскія газеты краснорѣчиво расписали вновь-привезенное чудо, а изъ филадельфійскихъ газетъ описанія эти перешли въ нью-йоркскія.
Скоро Лейманъ, преобразованный въ доктора Гриффина, прибылъ съ своимъ сокровищемъ въ Нью-Йоркъ и также остановился въ богатой гостинницѣ. Разумѣется, молва о его прибытіи мгновенно разнеслась по городу и нѣкоторые избранные, преимущественно журналисты, явились и были приняты имъ съ особенною любезностью. Сирена, конечно, произвела на нихъ глубокое впечатлѣніе; и дѣйствительно, какъ признается самъ Барнумъ, не могло не произойди! глубокое впечатлѣніе: сирена была такъ хорошо сдѣлана! «Я не отвергаю (говоритъ онъ), что это была искусственная сирена, а только утверждаю, что ее должно было признать истиннымъ чудомъ искусства и терпѣнія. Мнѣ кажется, что это было произведеніе какого-нибудь художника китайскаго, японскаго или индійскаго, можетъ-быть, похищенное изъ языческаго храма, гдѣ служило предметомъ поклоненія».
Лейманъ оказался геніальнымъ актёромъ въ ролѣ доктора Гриффина. Онъ очаровалъ избранныхъ посѣтителей своею любезностью, даромъ слова и глубокими познаніями. Между-тѣмъ, Барнумъ втайнѣ подготовлялъ всѣ необходимые аттрибуты выставки, какъ-то: афиши съ виньетами, виньетки съ описаніемъ, вывѣски всѣхъ размѣровъ съ изображеніе.мъ сирены и проч. Когда наступила пора, онъ взялъ три экземпляра виньетки съ описаніемъ и предложилъ ихъ тремъ редакторамъ въ одинъ и тотъ же день, сказавъ каждому, что онъ намѣренъ просить доктора Гриффина выставить сирену на нѣсколько дней въ его музеумѣ. Назавтра виньетки были оттиснуты въ трехъ журналахъ. Любопытство публики уже возрасло до высокой степени, а вслѣдъ затѣмъ въ журналахъ появилась статья, извѣщавшая, что докторъ Гриффинъ согласился, передъ отъѣздомъ въ Европу, выставить сирену въ музеумѣ Барнума на одну только недѣлю. Эта статья довершила все. Выставка открылась; публика бросилась толпами; тутъ-то Лейманъ вполнѣ развернулъ свой сценическій талантъ. "Этотъ Протей, говоритъ Барнумъ, окруженный живыми звеньями цѣпи существъ, какъ сказано было въ нашемъ объявленіи, въ присутствіи страшной сирены, спрятанной отъ нескромныхъ рукъ подъ огромный стеклянный колпакъ, забавлялъ слушателей разсказами о своихъ приключеніяхъ и просвѣщалъ ихъ учеными диссертаціями о явленіяхъ природы вообще и о сиренахъ въ-особенности. Все шло прекрасно, и только одинъ разъ случился съ Лайманомъ непріятный анекдотъ. Онъ какъ-то оставилъ на нѣсколько минутъ сцену. Толпа студентовъ медицины, замѣтивъ, что сирена осталась безъ протектора, сняла стеклянный колпакъ, вставила ей въ рогъ сигару и, поставивъ опять колпакъ на мѣсто, ушла. Вслѣдъ затѣмъ и нѣсколько почтенныхъ отцевъ семейства, съ ихъ женами и домочадцами, окружили сирену и, замѣтивъ во рту этой дѣвы моря сигару, приняли это за насмѣшку надъ собою и совершенно обидѣлись. Въ это время вошелъ Лейманъ, и не взглянувъ на сирену, началъ: "Милостивые государи! передъ вами необыкновенная сирена, пойманная близь острововъ Фиджи. Долго сомнѣвались въ существованіи сиренъ; натуралисты отвергали его; по вы видите здѣсь неопровержимое доказательство истины, и я, агентъ Лондонскаго Лицея Натуральной Исторіи, удостовѣряю, что эта сирена, пойманная сѣтями, жила послѣ того три часа…
— Мамзель Сирена курила эту самую сигару, когда ее поймали? послышался голосъ изъ толпы.
Лейманъ взглянулъ на сирену и онѣмѣлъ. Впослѣдствіи онъ разсказывалъ, что, увидѣвъ сигару во рту Сирены, почувствовалъ, какъ холодный потъ проступилъ на всемъ его тѣлѣ. Впрочемъ, анекдотъ однимъ этимъ испугомъ и кончился. Выставка благополучно продолжалась; касса Барнума наполнялась съ каждымъ днемъ все болѣе-и-болѣе. Желая еще больше подзадорить публику, онъ выставилъ-было исполинскій флагъ, на которомъ была изображена сирена въ неправдоподобныхъ размѣрахъ. Но противъ этого флага Лейманъ рѣшительно вооружился, говоря, что публика будетъ думать, что ей покажутъ сирену такой точно величины, и обманувшись, нападетъ на него. Барнумъ принужденъ былъ снять флагъ. Но и безъ флага сирена принесла музеуму 3,341 долларъ, а потомъ, сдѣлавъ свое дѣло, спокойно возвратилась въ скромный уголъ Бостонскаго Музеума, къ своему прежнему хозяину Кимбелю.
Затѣмъ слѣдуетъ разсказъ о Томѣ Пусѣ; по объ этомъ произведеніи природы уже много было писано и всѣ подробности его похожденій разсказаны прежде Барнума. Любопытно только послушать, откуда взялъ его искусный вожакъ рѣдкостей и какъ онъ создалъ ему карьеру.
Барнумъ разсказываетъ, что въ 1842 г., проѣзжая чрезъ Бриджпортъ и остановясь тамъ въ гостинницѣ ночевать, услышалъ онъ, какъ говорили, что въ Бриджпортѣ есть ребенокъ, который по своему возрасту необыкновенно-малъ. Барнумъ заинтересовался субъектомъ, и ему показали ребенка. Онъ увидѣлъ мальчика ростомъ въ 22 дюйма, вѣсомъ меньше 16 фунтовъ, чрезвычайно-красиваго, съ живыми глазками, прекрасными бѣлокурыми волосами и свѣжими щечками. Ребенку было пять лѣтъ; онъ былъ очень-робокъ; по Барнумъ приласкалъ его, и мальчикъ сталъ отвѣчать на вопросы. Онъ сказалъ, что его зовутъ Чарлзъ Шервудъ Страттонъ. Вѣрный своему призванію, Барнумъ законтрактовалъ у родителей мальчика, въ видѣ опыта, на одинъ мѣсяцъ, съ платою по 3 дол. въ недѣлю на всемъ готовомъ.
Теперь представлялось такое соображеніе: если объявить его пятилѣтнимъ карликомъ, то могутъ спросить: почему же вы знаете, что это карликъ? Въ силу такого соображенія, Барнумъ рѣшился еще на одну невинную поддѣлку, и въ его объявленіяхъ явился «генералъ Томъ Пусъ, карликъ одиннадцати лѣтъ».
«Ребенокъ былъ, безъ всякаго сомнѣнія, карликъ (простодушно объясняетъ Барнумъ). Я имѣлъ достовѣрныя свѣдѣнія, что ростъ его прекратился чрезъ шесть мѣсяцевъ послѣ рожденія. Но выдай я его за пятилѣтняго, никто бы имъ не заинтересовался. Я былъ убѣжденъ, что мальчикъ дѣйствительно карликъ, и въ этомъ, по-крайней-мѣрѣ, никого не обманулъ».
Барнумъ усердно принялся за свою новую рѣдкость. «Я не щадилъ трудовъ для воспитанія моего маленькаго дива (говоритъ онъ); я посвящалъ ему цѣлые часы, и утромъ, и во время дня, и вечеромъ. И труды мои были успѣшны, потому-что ребенокъ имѣлъ отличныя способности и особенную любовь къ смѣшному. Онъ сильно привязался ко мнѣ и я его полюбилъ; люблю его и теперь, и смѣло могу сказать, что это была лучшая и интереснѣйшая игра природы, какую когда-либо видѣлъ свѣтъ».
Когда Томъ Пусъ явился предъ публикой, плата ему отъ Барнума начала быстро увеличиваться: съ 3 долларовъ перешла на 7, потомъ на 25 и наконецъ возрасла до 50 долларовъ въ недѣлю. Удовлетворивъ любопытству Соединенныхъ Штатовъ, Барнумъ рѣшился показать крошечнаго генерала Старому Свѣту. Такъ разсказываетъ онъ о своемъ отъѣздѣ:
"Въ четвергъ, 18-го января 1844 г., мы взошли на великолѣпный пароходъ «Yorkshire», отправлявшійся въ Ливерпуль. Насъ было: Томъ Пусъ, его отецъ и мать, его учитель, профессоръ Гильйодо, французъ-натуралистъ и я. Городская музыка провожала насъ до берега; друзья наши прощались съ нами такъ нѣжно, что я заплакалъ…
«Съ моимъ именемъ такъ долго неразлучно было смѣшное и шуточное, что многіе, можетъ-быть, думаютъ, что я совсѣмъ неспособенъ къ нѣжнымъ движеніямъ. Мой темпераментъ, конечно, отъ природы веселый; но, не былъ бы я человѣкъ, еслибъ въ приличномъ случаѣ не умѣлъ быть серьёзнымъ… Увы! и у меня, какъ у всѣхъ мнѣ подобныхъ, бывали свои минуты размышленія, минуты грусти»…
Путешествіе Тома Пуса по Европѣ извѣстно. Мы не приводимъ его здѣсь, ожидая интереснѣйшаго эпизода изъ записокъ Барнума, эпизода о концертахъ Женни Линдъ, обѣщаннаго въ слѣдующемъ извлеченіи.
Въ свое время много было говорено и писано о поѣздкѣ Женни Линдъ въ Америку, но тогда не были извѣстны истинныя пружины, двинувшія ее въ такой далекій путь. Пружины эти открылъ великій пуфмейстеръ Барнумъ въ своихъ Запискахъ. Мысль, перевезти за океанъ прославленную пѣвицу, составилась въ головѣ Барнума въ октябрѣ 1849 года. Прежде, нежели сложилась у него эта мысль, онъ, по собственнозіу его признанію, ни разу не слыхалъ о Женни Линдъ. Другой на его мѣстѣ, задумавъ пригласить изъ-за моря пѣвицу, конечно, захотѣлъ бы самъ послушать и посудить, дѣйствительно ли она живая сирена; но такой неумѣстный скептицизмъ былъ не въ характерѣ Барнума и не соотвѣтствовалъ его главнѣйшимъ цѣлямъ; ему довольно было одного общаго слуха о ея рѣдкомъ талантѣ, и онъ разсуждалъ такъ: «Публика — животное странное: иногда она совсѣмъ ручная, а иногда никакъ не дается въ руки; иногда занять и развеселить ее ничего не стоитъ, а иногда — показывай ей невиданнѣйшія чудеса, и она зѣваетъ. Съ одной стороны, я очень-искусный шарлатанъ; по съ другой, мои сограждане начинаютъ терять вѣру въ мою геніальность. Съ помощью этого музыкальнаго феномена я могу пріобрѣсть мильйонъ; но могу также и потерять… А сколько могу я потерять? — пятьдесятъ тысячъ долларовъ — потеря небольшая, въ-сравненіи съ вѣроятнымъ барышомъ!… Рискнемъ же пятидесятые тысячами долларовъ!»
Сдѣлавъ такой разсчетъ, Барнумъ отправилъ въ Европу довѣреннаго человѣка, снабдивъ его надлежащей инструкціей и банковыми билетами на приличную сумму. Довѣренный человѣкъ настигъ Женни Линдъ въ Любекѣ и явился туда какъ-разъ во-время, потому-что пѣвица только-что получила нѣсколько приглашеній и еще не успѣла ни на одно изъ нихъ рѣшиться. Довѣренный человѣкъ оправдалъ выборъ Барнума, явившись ловкимъ дипломатомъ. Онъ отстранилъ другія предложенія, успѣлъ завербовать двухъ артистовъ (Бенедикта и Беллети), безъ которыхъ Женни не хотѣла предпринимать путешествія, и наконецъ заключилъ контрактъ, въ которомъ, между-прочимъ, было сказано:
"§ 1. Г-жа Женни Линдъ обязуется пѣть, въ пользу Финиса Тейлора Барнума, въ ста-пятидесяти концертахъ, въ-теченіе одного или полутора года, въ Соединенныхъ Штатахъ и въ Гаванѣ.
«§ 2. Ф. Т. Барнумъ обязуется содержать для Женни Линдъ: горничную, слугу, компаньнонку, секретаря, для завѣдыванія ея суммами, и городской экипажъ; онъ же принимаетъ на себя всѣ путевыя издержки и, сверхъ-того, платитъ ей по тысячѣ долларовъ (1,250 р. сер.) за каждый концертъ».
Въ январѣ 1851 года Барнумъ объявилъ въ газетахъ о заключенномъ контрактѣ и при этомъ нашелъ нужнымъ сказать слѣдующее:
"Можетъ-быть, это предпріятіе не принесетъ мнѣ никакой выгоды; но еслибъ я и былъ увѣренъ, что выгоды отъ него мнѣ не будетъ, все-таки подписалъ бы контрактъ — такъ хочется мнѣ, чтобъ эта артистка посѣтила Соединенные Штаты, артистка, обладающая такимъ голосомъ, какимъ еще не обладалъ ни одинъ смертный.
"Миссъ Линдъ отказалась отъ многихъ предложеній, которыя были бы для нея гораздо-выгоднѣе, нежели мое; по она горитъ нетерпѣливымъ желаніемъ быть въ Америкѣ; съ пламеннымъ энтузіазмомъ говоритъ она объ этой странѣ и ея учрежденіяхъ; а деньги для нея — дѣло второстепенное. Въ заключенныхъ со мной условіяхъ, она выговорила право давать благотворительные концерты, когда ей угодно.
«Со времени своего дебюта въ Англіи, она уже раздала бѣднымъ сумму больше той, какую можетъ получить отъ меня по условію».
Когда, послѣ этого объявленія, въ публикѣ заговорили о Женни Линдъ, Барнуму очень захотѣлось имѣть ея портретъ. Какъ-разъ на эту пору является къ нему какой-то странникъ, называетъ себя художникомъ изъ Стокгольма и предлагаетъ купить у него портретъ его знаменитой соотечественницы, писанный на мѣди, въ золоченой рамкѣ. «Что стоитъ?» — «Пятьдесятъ долларовъ». — «Я такъ обрадовался (говоритъ Барнумъ) и такъ показалось мнѣ это дешево, что я не сталъ торговаться и купилъ». Потомъ показалъ онъ свое пріобрѣтеніе знатоку; знатокъ покачалъ головой и сказалъ: «Другъ мой, васъ обманули; это просто дюжинная литографія, искусно-наклеенная на металлическую пластинку и покрытая лакомъ. Не знаю, какой простакъ можетъ принять это за живопись».
Некогда было Барнуму горевать или досадовать на этотъ легкій промахъ; потому-что уже близокъ корабль, везшій къ нему Женни Линдъ въ оригиналѣ, настоящаго шведскаго соловья, а не какую-нибудь поддѣльную картину. Такъ описываетъ онъ прибытіе пѣвицы:
"Въ самый полдень, 1-го сентября, пароходъ «Atlantique» подошелъ къ пристани, и я подалъ руку Женни Линдъ. Тысячи народа толпились на набережной; стеченіе любопытныхъ было такъ велико, что кто-то даже упалъ въ воду. Двѣ тріумфальныя арки, убранныя гирляндами цвѣтовъ, воздвинуты были въ срѣтеніе великой пѣвицы. Были люди, которые заподозрили, что я самъ приготовилъ подъ рукой это выраженіе всеобщаго восторга и, можетъ-быть, эти люди были несовсѣмъ-неправы. Моя карета ждала у пристани; усадивъ въ нее Женни Линдъ, я самъ сѣлъ на козлы для-того, чтобъ зрители, видя меня на козлахъ, знали, кто сидитъ въ каретѣ.
"По прибытіи въ «Irving-House», Женни пригласила меня обѣдать и, по англійскому обычаю, предложила выпить съ нею стаканъ вина; но я немножко удивилъ ее, сказавъ: «Миссъ Линдъ, я членъ общества; позвольте мнѣ выпить за ваше здоровье стаканъ воды».
"Въ полночь сто человѣкъ музыкантовъ, окруженные тремястами Факельщиковъ и двадцатью тысячами любопытныхъ, явились подъ балкономъ «Irving-House» давать серенаду Женни Линдъ, которая должна была показаться на балконѣ и принять три залпа рукоплесканій.
«На другой день Нью-Поркъ проснулся, упоенный славою великой пѣвицы, и это упоеніе впродолженіе нѣсколькихъ недѣль изливалось во всѣхъ возможныхъ проявленіяхъ»…
Объ этихъ проявленіяхъ общаго упоенія, повторяемъ, было много говорено и писано. Барнумъ признается, что въ статьѣ Times, гдѣ описаны были эти восторги, несмотря на ироническій тонъ статьи, ничего не прибавлено къ истинѣ. Но каковы бы ни были проявленія, Барнуму было все-равно: цѣль его уже была достигнута — восторгъ возбужденъ. Чтобъ еще больше убѣдиться въ этомъ, Барнумъ объявилъ конкурсъ на оду въ честь пѣвицы. Явилось сто конкурентовъ, сто поэтовъ вдохновились обѣщанными двумястами долларовъ. Комитетъ критиковъ присудилъ пальму первенства поэту Байдру Тейлору. Остальные разсердились и написали девяносто-девять пародій и сатиръ.
Убѣдившись такимъ-образомъ окончательно въ благопріятномъ для себя настроеніи умовъ, Барнумъ назначилъ первый концертъ Женни Линдъ 11-го сентября, заблагоразсудивъ продавать билеты на этотъ концертъ съ аукціона… За два дня до концерта открытъ былъ аукціонъ въ публичномъ саду; первый билетъ купилъ одинъ шляпникъ за 225 долларовъ! Барнумъ увѣряетъ, что со стороны шляпника это была также спекуляція: послѣ такой выходки, ни одна порядочная голова въ Нью-Йоркѣ не хотѣла надѣть иную шляпу, какъ только купленную у шляпника-меломана. Въ первый день аукціонъ доставилъ Барнуму 10,141 дол., а вмѣстѣ съ платою за входъ въ садъ, до 11,000 долларовъ. Когда онъ сказалъ Женни, какая сумма причитается на ея долю отъ перваго концерта, она предложила всю эту сумму отдать въ пользу богоугодныхъ заведеній. «По моимъ видамъ (говоритъ Барнумъ), я разсчитывалъ на эти Филантропическія движенія артистки и ужь, конечно, не скрылъ имени благотворительницы. Кромѣ-того, вѣрный своему спекулятивному духу, я предложилъ Женни измѣнить наши условія въ ея пользу, чтобъ злые и завистливые языки не могли повредить мнѣ въ ея мнѣніи. Тронутая этимъ предложеніемъ, Жегши назвала меня истиннымъ джентльменомъ и дружески пожала мнѣ руку».
Пріемъ, сдѣланный Жеини при первомъ ея появленіи, по словамъ Барнума, превосходитъ всякое описаніе. Сначала она смутилась; но послѣ первыхъ десяти-двѣнадцати нотъ Casta diva, къ ней возвратились все ея спокойствіе и весь ея геній. Каватина окончилась при страшномъ громѣ рукоплесканій. Публика вполнѣ убѣдилась, что ея не обманули, обѣщая представить ей первую въ мірѣ пѣвицу, и потому, вызвавъ ее три раза, вызвала затѣмъ и Барнума.
Теперь у Барнума оставался еще одинъ страхъ на душѣ: онъ чувствовалъ, что, за такимъ обильнымъ потокомъ восторговъ, можетъ послѣдовать реакція, и потому, въ предупрежденіе подобной бѣды, распорядился, чтобъ журналы трубили какъ можно громче. Въ этомъ трубномъ гласѣ, среди похвалъ таланту Женни, слышались хвалы и ея благотворительности. Вслѣдствіе этого, секретарь пѣвицы чуть не потерялъ счетъ просьбамъ и просительнымъ письмамъ, которыя сыпались на прославленную благотворительницу всюду, во всѣхъ городахъ, въ которыхъ появлялась она по волѣ своего вожака Барнума. Изъ подвиговъ ея доброты нерѣдко выходили довольно-граціозные анекдоты. Напримѣръ, въ Бостонѣ бѣдная дѣвушка приходитъ за билетомъ въ концертъ, платитъ за него три доллара и говоритъ: «Вотъ все, что я заработала въ двѣ недѣли, но за-то услышу Женни Линдъ». Секретарь услышалъ эти слова и передалъ Женни. — «Узнаете ли вы эту дѣвушку» спросила она. — "Узнаю, отвѣчалъ секретарь. «Возьмите же двадцать долларовъ, отъигците эту бѣдную дилеттантку и просите ее принять отъ меня эти деньги».
Объѣхавъ Филадельфію, бостонъ, Балтиморъ, Ричмондъ, Чарльстонъ, Вашингтонъ и другіе замѣчательнѣйшіе города Соединенныхъ Штатовъ, собравъ со всѣхъ нихъ приличное количество восторговъ и долларовъ, Барнумъ рѣшился заключить свое путешествіе посѣщеніемъ Гаваны. Здѣсь онъ встрѣтилъ неожиданное противодѣйствіе. Гаванцы оказались непривычными къ крупнымъ американскимъ цифрамъ и цѣна концертныхъ билетовъ, которая была у Барнума одна для всѣхъ городовъ, показалась имъ дорогою до невозможности. Оми предложили назначить цѣну, постоянно у нихъ существующую, по Барнумъ никакъ не хотѣлъ уступить. Мѣстные журналы вооружились противъ него, возглашая, что пиратъ янки пріѣхалъ въ Кубу грабить ея жителей. Несмотря на все это, концертъ состоялся. Жегши, непринимавшая никакого участія въ предшествовавшей борьбѣ и даже не зная о ней, была какъ громомъ поражена, когда, при ея появленіи, триста аплодисментовъ должны были смолкнуть подъ звукомъ двухъ тысячъ пятисотъ свистковъ. Она тотчасъ поняла, что ей предстоитъ побѣдить сильное противъ нея нерасположеніе; въ ней пробудилась благородная гордость и она превзошла самоё-себя. Стыдно было слушателямъ не признаться въ собственныхъ впечатлѣніяхъ; двѣ тысячи пятьсотъ свистковъ въ свою очередь смолкли и со стыдомъ бѣжали съ поля битвы. Послѣ концерта Женни была вызвана пять разъ и въ-заключеніе произошла трогательная сцена. Недавніе озлобленные противники пришли въ умиленное раскаяніе. Многіе даже плакали и сама Жени Линдъ плакала съ ними.
Такъ разсказываетъ Барнумъ объ одержанной побѣдѣ. Одержавъ ее, онъ нашелъ нужнымъ обидѣться и изъявилъ намѣреніе уѣхать изъ Кубы послѣ четырехъ концертовъ, тогда-какъ сначала предполагалъ дать двѣнадцать. Его просили измѣнить намѣреніе и обѣщали обезпечить напередъ восемь концертовъ двадцатью тысячами долларовъ; но онъ остался непреклоннымъ.
Барнумъ разсказываетъ, что въ Кубѣ онъ встрѣтилъ стараго знакомаго, жонглера Виваллу. Разсказъ объ этой встрѣчѣ характеризуетъ Жени Линдъ. Вивалла, разставшись съ Барнумомъ, переиспыталъ много неудачъ на своемъ поприщѣ, которое долженъ былъ наконецъ оставить, лишившись употребленія лѣвой руки. Теперь единственнымъ источникомъ его пропитанія была ученая собака, искусно-вертѣвшая лапами колесо. Узнавъ исторію бывшаго жонглера, теперь нищаго-калѣки, Женни просила Барнума не забыть его послѣ прощальнаго концерта, который онъ предполагалъ дать въ пользу бѣдныхъ. Когда сборъ этого концерта опредѣлился, Женни назначила изъ него Виваллѣ пятьсотъ долларовъ. Съ помощью этой суммы Барнумъ доставилъ ему случай перебраться въ Европу, на родину. Разумѣется, Вивалла былъ до такой степени тронутъ этой щедрой милостыней, что не зналъ какъ благодарить Женни Линдъ; но просилъ у нея еще одной милости: удостоить посмотрѣть его собаку, вертящую колеса. Женни съ радостью согласилась исполнить его желаніе; посмотрѣла на собаку, погладила ее, обласкала самого Виваллу и отпустила его довольнымъ и счастливымъ.
Бармумъ и Женни Линдъ съ торжествомъ возвратились въ Соединенные Штаты. Теперь Барнуму оставалось еще доказать, что онъ хотѣлъ нетолько показать пѣвицу Соединеннымъ Штатамъ, но и Соединенные Штаты — пѣвицѣ, и вотъ пароходъ Магнолія понесъ ихъ по рѣкамъ Огіо и Миссиссипи, услаждая взоры артистки живописными берегами, а слухъ жителей прибрежныхъ городовъ — ея соловьинымъ голосомъ. Кромѣ живописныхъ береговъ, Женни имѣла еще другое наслажденіе: непрерывное изъявленіе восторговъ, непрерывныя торжественныя встрѣчи. Находя у каждой пристани восторженную толпу, собравшуюся для нея, она, можетъ-быть, удивлялась, какимъ образомъ эти люди узнаютъ о ея приближеніи; но Барнумъ не говорилъ ей, что онъ не упускалъ случая пользоваться дѣйствіемъ телеграфовъ.
Непрерывное ли торжество, или другое что утомило Женни, только исполнивъ семьдесятъ-пять концертовъ, то-есть, ровно половину условленнаго числа, она попросила уволить ее отъ дальнѣйшаго исполненія контракта. Барнумъ согласился съ тѣмъ, чтобъ она заплатила семь тысячъ долларовъ неустойки. Женни, съ своей стороны, согласилась заплатить неустойку и Барнумъ увѣряетъ, что они разстались добрыми друзьями.
По признанію Барнума, семьдесятъ-пять концертовъ Женни Линдъ принесли: собственно ему 535,486 долларовъ и пѣвицѣ 176,675 дол., слѣдовательно весь приходъ составилъ 712,161 долларовъ.
Любопытно знать, до чего возвышались цѣпы за билеты. При продажѣ съ аукціона (а такая продажа совершалась почти во всѣхъ городахъ) высшая цѣна доходила до 650 долл., низшая — 100 долл. При обыкновенной продажѣ билеты стоили отъ 3 до 7 долл.; билеты безъ опредѣленнаго мѣста, то-есть на право гулять вокругъ концертной залы, продавались но 1 и по 2 доллара.
Еще двѣ продѣлки Барнума помѣщены въ извлеченіи изъ его записокъ; но эти послѣднія продѣлки, въ-сравненіи съ тѣми, о которыхъ мы разсказали, почти ничего не значатъ.
Первая изъ нихъ: руноносная лошадь. Эту рѣдкость Барнумъ купилъ въ 1848 году у какого-то странствующаго вожака и держалъ на конюшнѣ до удобнаго случая. Случай этотъ представился по поводу пронесшагося слуха, что полковникъ Фремонъ, считавшійся погибшимъ въ горныхъ снѣгахъ, отъисканъ и здравствуетъ. Въ одномъ журналѣ явилось извѣстіе, что неустрашимый охотникъ поймалъ близь рѣки Джелы необыкновенное четвероногое животное и хочетъ прислать его въ Соединенные Штаты; а чрезъ нѣсколько дней въ нью-йоркскихъ газетахъ было напечатано крупными буквами, что «неизвѣстное животное, или руноносная лошадь полковника Фремона» показывается тамъ-то за умѣренную плату. При этомъ, разумѣется, рѣдкость была описана весьма-заманчиво, такъ-что въ ней оказывались элементы лошади, слона, дикой козы, овцы и еще чего-то; но главный интересъ былъ въ имени Фремона. Животное имѣло успѣхъ. Но вотъ что случилось. У Фремона былъ въ Нью-Норкѣ тесть, который, прочитавъ объявленіе, пришелъ посмотрѣть на добычу своего зятя, да вслѣдъ затѣмъ и предъявилъ суду, что зять его никакого чуда не ловилъ и въ Штаты не присылалъ. У Барнума завязался процесъ, который, по недостатку ясныхъ доказательствъ, кончился ничѣмъ, а любопытство публики возбудилось. Когда это любопытство стало насыщаться, Барнумъ имѣлъ въ виду, что и самъ Фремонъ можетъ пріѣхать въ Нью-Йоркъ, скрылъ неизвѣстное животное, сдѣлавъ навсегда неизвѣстнымъ дальнѣйшее его существованіе.
Другая продѣлка называется: Охота за буйволами. Она состоитъ въ томъ, что Барнуму удалось купить штукъ пятнадцать молодыхъ буйволовъ, совсѣмъ-ручныхъ и смирныхъ. Въ одинъ прекрасный день объявляется, что нѣкто г. Френчь, смѣлый охотникъ за буйволами, будетъ показывать публикѣ свое искусство на дикихъ, только-что пойманныхъ и привезенныхъ имъ буйволахъ, не требуя за это никакой платы, даромъ; что зрѣлище будетъ близь озера Гобокена и что для желающихъ ѣхать туда готово достаточное число лодокъ на трехъ пристаняхъ. Въ назначенный день приготовленныя лодки едва успѣли перевезти всю публику, въ количествѣ 24,000 человѣкъ. Зрѣлище, конечно, возбудило только смѣхъ, потому-что дикіе буйволы никакъ не хотѣли бѣжать и никакъ не умѣли казаться дикими. Впрочемъ, публика имѣла право только смѣяться, но не роптать, потому-что зрѣлище было даровое. Публика даже удивлялась безкорыстію неизвѣстнаго распорядителя; она не знала, что этотъ распорядитель учинилъ сдѣлку съ перевозчиками и получилъ отъ нихъ 3500 долларовъ.
Одинъ изъ друзей Барнума просилъ его открыть тайну, какъ успѣвать въ предпріятіяхъ, и Барнумъ изложилъ ему эту тайну письменно, въ нѣсколькихъ правилахъ. Этими правилами всего удобнѣе заключить извлеченіе изъ записокъ великаго пуфмейстера. Вотъ они:
1) Выбирай поприще, которое бы больше всѣхъ другихъ соотвѣтствовало твоимъ склонностямъ; ибо одинъ родился механикомъ, другой шарлатаномъ, и т. д.
2) Держи всегда данное слово.
3) Что бъ ты ни дѣлалъ, все дѣлай со всевозможнымъ стараніемъ.
4) Будь воздерженъ и убѣгай вина, чтобъ имѣть всегда здравый разсудокъ.
о) Пускай надежда никогда въ тебѣ не угасаетъ, но не будь мечтателенъ.
6) Не изнуряй своихъ силъ; не дѣлай двухъ дѣлъ разомъ.
7) Тщательно выбирай себѣ работниковъ и орудія.
8) Не взваливай на другихъ того, что можешь сдѣлать самъ.
9) Не будь расточителенъ и никогда не издерживай больше того, что получаешь.
10) Прибѣгай къ помощи извѣщеній и объявленій. Не вѣрь тѣмъ, которые говорятъ, что объявленія не приносятъ того, что они стоятъ. Это бываетъ только тогда, когда они недостаточны; тогда я сравниваю ихъ съ лекарствомъ, которое, будучи принято въ малой долѣ, только разстроиваетъ желудокъ. Прими его въ усиленной долѣ — и будешь здоровъ. Одинъ великій аферистъ сказалъ: "Еслибъ на мое предпріятіе было у меня 5 франковъ, я бы пожертвовалъ изъ нихъ 4 ф. 50 с. «на объявленія».