ЗАКОННЫЯ ЖЕНЫ.
(очеркъ третій).
править
Записки мужа.
править…Неужели онъ это былъ??.
Да, я не могъ ошибиться — подобное сходство невозможно. И, въ сущности, почему-же собственно я такъ пораженъ этой встрѣчей? Ну, пріѣхалъ по какимъ-нибудь дѣламъ, что тутъ удивительнаго!..
На меня почему-то встрѣча произвела впечатлѣніе электрическаго удара. Словно я позабылъ, что на бѣломъ свѣтѣ живетъ Василій Васильевичъ Косухинъ, или же по меньшей мѣрѣ существуетъ какой-нибудь законъ, обязывающій его ни въ какомъ случаѣ не показываться въ столицѣ Россійской имперіи, гдѣ представляется возможность столкнуться съ Владиміромъ Ивановичемъ Громилинымъ.
Правда, у милѣйшаго Василія не было никакихъ связей съ Петербургомъ; правда, какъ ни напрягаю я мои мыслительныя способности, не могу даже и представить себѣ, какого рода забота могла-бы вытянуть его изъ возлюбленной Грачевки.
…Быть можетъ онъ здѣсь не одинъ?
Я очень плохо могъ разглядѣть его; типичный жирный затылокъ кирпичнаго цвѣта, съ плотно прилегающими, словно впившимися въ него крошечными ушами, дразнилъ меня издали. Насъ раздѣляли нѣсколько звеньевъ той цѣпи, на которую въ извѣстномъ мѣстѣ и въ извѣстные часы дня сажаются не какіе-нибудь нарушители закона, а всѣ благонадежные обыватели столицы, не обладающіе счастливой привилегіей собственнаго экипажа. Какъ-бы законны ни были ихъ побудительныя причины двигаться быстрѣе — пусть ждутъ ихъ неотложныя дѣла и самонужнѣйшія встрѣчи, пусть горятъ ихъ дома, пусть рождаются или умираютъ ихъ близкіе — все равно, имъ не вырваться изъ фатальной цѣпи.
А рядомъ тянется свободное пространство торцовъ, по которому отъ времени до времени проносятся сановники, дѣлающіе предобѣденную прогулку или можетъ быть поспѣшающіе къ важнымъ государственнымъ дѣламъ; мелькаютъ фешенебельныя дамы всѣхъ возрастовъ и молодыя дѣвицы, о дѣлахъ видимо не помышляющія; улыбаются разряженныя кокотки, вовсе незнакомыя ни съ какими скучными словами — и юнцы, самые зеленые юнцы всѣхъ возрастовъ и обличій.
Развѣ видъ запретнаго свободнаго пространства, оберегаемаго для горсти избранныхъ, не можетъ довести до изступленія несчастливца, изнывающаго отъ нетерпѣнія?!.
Я посулилъ моему возницѣ полтинникъ на чай, но, несмотря на всѣ ухищренія, ему такъ и не удалось обогнать раздѣлявшихъ насъ звеньевъ. На какомъ-то поворотѣ я потерялъ изъ вида кирпичный затылокъ.
Нѣтъ, я не прозакладую моей головы, что это былъ непремѣнно Василій, что собственные глаза не сыграли со мною глупой шутки…
Дѣловая конференція съ повѣреннымъ г-на Крумеля не сдѣлала на меня ожидаемаго впечатлѣнія. Г-нъ повѣренный куда-то спѣшилъ (не спѣшащихъ повѣренныхъ не существуетъ) и это видимо раздражало его; раза два онъ любезно уличилъ меня въ разсѣянности.
Любезный повѣренный совершенно правъ: мои мысли ринулись въ другую сторону… Я выслушалъ равнодушно то самое предложеніе, котораго всячески добивался, и наше свиданіе ничѣмъ не кончилось. Не бѣда! Мы все это еще разъ обсудимъ впослѣдствіи, а пока я очень радъ, что внезапный толчокъ разогналъ хоть на минуту томящую дѣловую мглу.
Хорошо-бы теперь съ кѣмъ-нибудь побесѣдовать совсѣмъ нараспашку и рѣшительно безъ всякихъ ограничительныхъ соображеній… За бутылкой добраго вина окинуть ретроспективнымъ взглядомъ весь пройденный путь…
Странно! не въ первый разъ уже я чувствую эту потребность… Мнѣ кажется, что за плечами скопился громадный грузъ, взывающій о внимательномъ просмотрѣ… Находясь за плечами, онъ въ то-же время имѣетъ странное свойство тормозить дальнѣйшій путь… Раньше я должно быть не ощущалъ этого.
Да, съ нѣкоторыхъ поръ я замѣчаю въ себѣ существенную перемѣну: жизнь больше не представляется мнѣ разорванною надвое, и то, что предшествовало надрыву, не является мертвымъ тѣломъ, зарытымъ въ нѣмую могилу. Мнимый мертвецъ шевелится.
Лѣтомъ въ Крыму я частенько вспоминалъ наши мирныя Соколки. Выступая на прогулкахъ рядомъ съ Варей и съ цѣлымъ пестрымъ кортежемъ чадъ и домочадцевъ, я вдругъ, ни съ того ни съ сего, переносился памятью на нашу старую деревенскую террасу… Я видѣлъ уголъ, густо увитый хмѣлемъ, откуда мать съ своего низенькаго кресла могла обозрѣвать ея оба крыла… Видѣлъ, какъ она улыбается любовно маленькой бѣлокурой женщинѣ съ серьезными сѣрыми глазами…
Отчего они никогда не смѣялись, эти сѣрые глазки? Какая роковая ошибка! Юность требуетъ смѣха, шума и блеска
У насъ во всякомъ случаѣ нѣтъ недостатка въ шумѣ и блескѣ. Право я испытываю нѣчто въ родѣ зубной боли, когда прохожу черезъ нашъ новый залъ, который вздумали уставить сплошь золочеными стульями… Какой несчастный заронилъ эту идею въ голову Вари? — Бога ради, гдѣ она могла это видѣть!..
Если бъ по крайней мѣрѣ мнѣ позволили заказать на стулья чахлы, чтобы держать весь этотъ блескъ подъ спудомъ до торжественныхъ пріемныхъ дней. Не варварство-ли обрекать скромнаго человѣка на необходимость созерцать по буднямъ море позолоты въ собственной квартирѣ!?.
Представляю себѣ, какой любопытный счетецъ готовитъ мнѣ г-нъ Габель! Вообще интересно знать, когда-же придетъ конецъ весеннимъ счетамъ? Рѣдкій день я не нахожу на своемъ столѣ какой-нибудь скромной бумажечки, резюмирующей аккуратно выписанными, мелкими цифрами разнообразные итоги весеннихъ фантазій моей прелестной супруги…
Дѣло въ томъ, что Варвара Николаевна разсчитываетъ эту зиму много выѣзжать и принимать у себя, пользуясь счастливымъ промежуткомъ, когда она совершенно здорова…
Гм… желалъ-бы я взглянуть на того супруга, который осмѣлится дебатировать противъ какой-бы то ни было фантазіи, опирающейся на этотъ доводъ!..
Мнѣ казалось, что наша старая обстановка была еще достаточно свѣжа — семь лѣтъ не Богъ знаетъ какой срокъ; но… разумѣется женщины понимаютъ эти вещи несравненно лучше насъ.
Тѣмъ не менѣе любопытно, что станется съ моимъ злополучнымъ бюджетомъ, послѣ того какъ я произведу простое ариѳметическое сложеніе всѣмъ этимъ скромнымъ листочкамъ? Пока я малодушно запихиваю ихъ одинъ за другимъ въ нижній ящикъ стола.
Не стоитъ волноваться въ розницу. Притомъ-же, я еще не успѣлъ отдышаться какъ слѣдуетъ отъ лѣтнихъ мѣсяцевъ (быть не можетъ чтобы въ нихъ было только сто дней)! Положимъ, это была ужъ такъ сказать экстраординарная неудача, что новая квартира не была готова, что намъ и здѣсь пришлось проживать всѣмъ домомъ въ гостиницѣ, пока она заканчивалась. Но я все-таки желалъ-бы знать, почему благодѣтельный законъ не вступится за несчастныхъ отцовъ семействъ и не включитъ въ уложеніе о наказаніяхъ неисправныхъ обойщиковъ, столяровъ, декораторовъ и пр. и пр.?!. — Почему преступленіе красть прямо, честно рискуя своей шкурой, а вполнѣ позволительно косвеннымъ путемъ опустошать карманы, время, здоровье и душевное спокойствіе злополучныхъ кліентовъ?
Если у васъ четверо маленькихъ дѣтей и живой инвентарь, соотвѣтствующій такому счастливому обстоятельству, и при этомъ: если ваша англичанка суха, неуслужлива и обидчива, но неоцѣненна по своей опытности; если ваша няня стара и безтолкова, но незамѣнима, потому-что она одна «знаетъ все въ домѣ»; если ваша кормилица зла и капризна, но невмѣняема, потому-что молоко полезно для ребенка; если, наконецъ, ваша жена самое очаровательное созданіе въ мірѣ, но нетерпѣлива и раздражительна послѣ недавней болѣзни — о, хотѣлъ-бы я высчитать, во что обходится въ такомъ случаѣ подобная «маленькая неисправность» господъ честныхъ тружениковъ!! Интересно-бы знать, сколько именно я заплатилъ за эту «маленькую неисправность» лишнихъ денегъ (которыхъ у меня нѣтъ-съ!) и сколько испортилъ себѣ крови! Сколько вынесли мы съ Варей хлопотъ, неудобствъ, дрязгъ и скуки — и сколько разъ я оказывался кругомъ виноватымъ изъ-за этихъ мерзавцевъ!.. Когда жизнь идетъ вверхъ дномъ — ясное дѣло, что невозможно не быть виноватымъ за всѣхъ и за все…
Уфъ!.. для чего, для чего перебираю я всю эту труху?! ..
Да, должно быть я еще не отдышался отъ лѣта.
…Однако! неужели я потерялъ способность двигаться беззаботно по петербургскимъ улицамъ?..
Я подозрительно присматриваюсь ко всѣмъ идущимъ и ѣдущимъ, и каждое коричневое пальто притягиваетъ меня, точно магнитъ. Между тѣмъ, совершенно неправдоподобно, чтобы мы могли еще разъ встрѣтиться, если даже это и былъ онъ.
Вѣроятно, это былъ онъ.
Вмѣсто того, чтобы сворачивать себѣ шею, стараясь не упустить всего, что дѣлается на обѣихъ сторонахъ Невскаго — гораздо проще было-бы отправиться въ адресный столъ. Я такъ и сдѣлаю, если опять почувствую на улицѣ этотъ странный зудъ…
Собственно говоря, зудъ этотъ мнѣ мѣшаетъ… Обыкновенно я выѣзжаю изъ дому по дѣламъ, и голова моя полна разными полезными соображеніями. Завернувъ за уголъ, я начинаю волноваться, и голова удивительно быстро пустѣетъ.
Это, пожалуй, прекрасный способъ отдохнуть отъ грызущей заботы, но путь весьма плохой для того, чтобы приводить свои дѣла къ вожделѣнному окончанію. Впрочемъ… зачѣмъ обманывать себя и мечтать о возможномъ концѣ для подобныхъ дѣлъ? Было время убѣдиться, что я ловлю призракъ: дѣлъ своихъ я не устраиваю, а только пуще запутываю ихъ, сооружая временные мостики и подпорки, помогающіе перебираться черезъ дыры и провалы, образующіеся внезапно на пути моего бюджета. Занятіе, поистинѣ, безразсудное!
Во всякомъ случаѣ, на улицѣ постылыя дѣловыя мысли вываливаются изъ головы, и взамѣнъ ихъ поднимается какое-то смутное броженіе, гдѣ-то на самомъ днѣ души… Я становлюсь не вполнѣ исправнымъ: я опаздываю къ условленному часу… способенъ подчасъ забыть о данномъ словѣ… я непозволительно разсѣянъ, иногда даже бываю раздражителенъ и безтолковъ съ чужими людьми…
— Ты, кажется, нездоровъ? — спросила меня сегодня Варя.
Тонъ былъ при этомъ такой неблагосклонный, какъ-будто быть всегда здоровымъ входитъ въ число моихъ священныхъ обязанностей, и нездоровье было-бы съ моей стороны величайшей неисправностью. Дѣйствительно, за семь лѣтъ я ни разу не былъ боленъ.
Взамѣнъ этого я, кажется, не шутя пріобрѣлъ привычку размышлять надъ собственной жизнью… манія своего рода, и чему я отнюдь не былъ подверженъ до сихъ поръ.
Были вещи поинтереснѣе!
Безъ сомнѣнія, я могу во всякое время заѣхать въ адресный столъ… ну, и что-же дальше?.. Предположимъ, что мнѣ дадутъ тамъ адресъ землевладѣльца Василія Васильевича Косухина (я въ этомъ даже совершенно увѣренъ). Сухая, обглоданная справка адреснаго стола мнѣ ни для чего не нужна! Я вѣдь не собираюсь съ визитомъ къ Василію.
Мнѣ нужно знать — одинъ-ли онъ въ Петербургѣ, и нужно разрѣшить еще цѣлую кучу вопросовъ, съ какими не обращаются въ адресный столъ.
…Зачѣмъ?..
Нѣтъ, я протестую противъ такой постановки! У меня нѣтъ цѣли, но есть побудительная причина — не зачѣмъ, а потому-что я хочу знать.
Я не имѣю права ничего знать о ней. Долго, совершенно искренно я такъ думалъ. Моя вина передъ него безмѣрно велика, а ея великодушіе такъ необыкновенно, что и самая смерть не могла-бы раздѣлить людей безповоротнѣе. . . . . . . . . . . . . . . . .
Однако, на свѣтѣ живешь не даромъ. Мы теряемъ на пути не только однѣ надежды и иллюзіи — старыя пугалы также утрачиваютъ мало-помалу свою власть надъ нашимъ умомъ.
Видъ петербургскихъ улицъ невыразимо волнуетъ меня. Не только коричневыя пальто, но и всѣ блондинки маленькаго роста тревожатъ меня.
Да, это необходимо разъяснить… Помилуйте, вѣдь у меня своя жизнь, у меня дѣлъ куча — не могу-же я волноваться безплодно, точно мальчишка!!
Варя все чаще жалуется на нездоровье — слабость и угнетенное настроеніе.
А я-то надѣялся, что теперь она отдыхаетъ! Разумѣется, ее должно было измучить нелѣпое путешествіе черезъ всю Россію, едва шесть недѣль послѣ родовъ, со всѣми ребятишками и причитающимся къ нимъ несноснымъ штатомъ. Я впередъ говорилъ. Я совѣтовалъ прожить спокойно лѣто въ деревнѣ, звалъ въ Соколки.
Въ сущности — величайшая необдуманность съ моей стороны. Въ другой разъ уже, конечно, я не приглашу въ Соколки, если-бъ даже фантазія Вари и обратилась когда-нибудь на безыскусственное лоно родной природы… Нѣтъ, нѣтъ — двѣ полосы жизни ни въ какомъ случаѣ не должны приходить въ соприкосновеніе!
Я инстинктивно понималъ это уже и тогда. Сдать имѣніе первому подвернувшемуся арендатору, переселиться въ Петербургъ, порвать разомъ всѣ привычки, старыя связи — все, все это казалось просто и легко въ обмѣнъ за новое, безумное счастіе… Страсть всегда найдетъ свою дорогу. Нельзя-же, въ самомъ дѣлѣ, силой вырвать что-то у судьбы и послѣ того, какъ ни въ чемъ не бывало, остаться смотрѣть ей въ глаза . . . . . . . надо бѣжать!!!
Забѣжалъ такъ далеко, что не вижу около себя ни одной души, съ кѣмъ-бы я могъ осуществить такой невинный планъ, какъ пріятельская бесѣда за бутылкой вина…
У насъ огромное знакомство, и вѣроятно все это прекраснѣйшіе люди. Только совершенно немыслимо ни съ того ни съ сего повести съ этими людьми рѣчь… о Владимірѣ Ивановичѣ Громилинѣ.
Пріятельницы Вари и мужья этихъ пріятельницъ (какіе случатся, понятное дѣло); друзья и поклонники Вари (жены если и имѣются, то за сценой); maman, Лида, братъ, кузины и кузены, тетушки и дядюшки — словомъ, вся благословенная семейка фонъ-Тредей. Друзья и знакомые этой родни. «Нужные люди» — это совсѣмъ особая категорія.
Благодаря Бога, я самъ ни въ комъ не нуждаюсь — но всей нашей молодежи, юношамъ и барышнямъ, надо устраивать свою карьеру: добиться мѣста, выйти замужъ, учиться, веселиться. Добраться прямо до нужнаго человѣка не всегда удается; часто приходится пробираться окольными путями и заводить промежуточныя знакомства.
Это спеціальность maman. Она всегда знаетъ кто съ кѣмъ въ родствѣ и кого гдѣ можно встрѣтить. Мнѣ обязательно говорятъ, когда именно надо надѣть фракъ и ѣхать съ визитомъ или на вечеръ.
Если на одной чашѣ вѣсовъ лежитъ мой фракъ и маленькое упражненіе дипломатическихъ способностей, а на другой — чья нибудь будущность, то дѣло становится вполнѣ очевиднымъ. И потомъ, развѣ каждый изъ насъ не обязанъ по мѣрѣ силъ помогать молодежи?.. Кто знаетъ, что ждетъ впереди его собственную молодежь, и ей не понадобится-ли когда нибудь чужая помощь! Міръ можетъ держаться только такой круговой порукой.
Какая однако старческая мысль!..
Странно, какъ быстро совершилось мое перечисленіе изъ рядовъ молодежи въ кадры солидныхъ людей… Рѣшительно въ Соколкахъ я и самъ былъ молодежь! Всего нѣсколько лѣтъ назадъ! Жизнь отхватываетъ гигантскіе шаги и довольно безцеремонно сокращаетъ наши перспективы. Семь лѣтъ поглотили весь запасъ беззаботности, какой имѣлся въ моей душѣ… Однако то была величина далеко не малая!
Если-бъ судьба послала мнѣ подходящаго собесѣдника всего хоть на нѣсколько дней — я предпочелъ-бы бросить въ печку эту тетрадку. Но я понимаю что это невозможно, потому что знаю теперь чего я хочу: кого-нибудь изъ прежнихъ… Изъ тѣхъ, кто зналъ Володю Громилина, а не Петербургскаго Владиміра Ивановича, — изъ тѣхъ, кто зналъ ихъ обѣихъ, мать и Сашу…
Кого нибудь изъ тѣхъ, которые считаютъ меня подлецомъ или въ лучшемъ случаѣ — безумцемъ. Да — изъ тѣхъ, изъ тѣхъ! Теперь я бы ни отъ кого не убѣжалъ…
Очень просто — я съѣзжу въ Москву, если будетъ такъ продолжаться. Мимолетной встрѣчи было достаточно, чтобы дать опредѣленное направленіе глухой тоскѣ…
Я думалъ, что только усталъ отъ нелѣпаго лѣта, но оказывается, что во мнѣ зрѣло намѣреніе ни больше ни меньше, какъ отправиться на поиски себя самого черезъ все протяженіе лѣтъ, отдѣляющихъ меня отъ моей юности…
Нѣчто въ родѣ экспедиціи, снаряжаемой для отысканія слѣдовъ Франклина. Понятное дѣло, что такая экспедиція можетъ найти небольше какъ слѣды — могилу!
Гаспаръ Гаспаровичъ продолжаетъ ежедневно навѣщать Варю. О, я прекрасно изучилъ языкъ докторскихъ физіономій (и этой по преимуществу) — то спеціальное выраженіе, съ какимъ вашъ домашній врачъ исподволь подготовляетъ васъ къ непріятному извѣстію…
Знакомый вопросъ: болѣзнь или надежда? Какъ, — уже!?! — Неужели опять вопросъ этотъ встаетъ передъ нами?..
…Одинъ изъ самыхъ низкихъ видовъ страха, я долженъ сознаться.
Чтобы заглушить отвратительное ощущеніе, я сдѣлалъ нѣчто необычное: я отправился въ дѣтскую.
Только очутившись тамъ я убѣдился, насколько странно мое поведеніе. Миссъ Гартонъ выронила изъ рукъ работу и вскочила на ноги, какъ будто ее подкинуло пружиной; она нервически схватила дѣтей за руки, вырвала у нихъ игрушки, точно собиралась не то защищать ихъ противъ меня, не то спасать отъ пожара.
Мамка кормила крошку. Эта не тронулась съ мѣста и даже не сочла нужнымъ прикрыться, съ тупой распущенностью этихъ созданій, пріученныхъ видѣть въ себѣ только дойное животное.
Видя, что я улыбаюсь и самымъ безобиднымъ образомъ здороваюсь съ дѣтьми, миссъ овладѣла собою, но вся насторожилась. Очевидно, она старалась разгадать, что именно я хочу выслѣдить? какого рода подозрѣнія заставили меня напасть на нее врасплохъ?.. Нечего сказать, лестная позиція для родного отца этихъ прелестныхъ крошекъ.
А крошки въ самомъ дѣлѣ прелестны. Я зналъ, что передъ ними то постылое ощущеніе сейчасъ-же сгинетъ… Милѣе всего то, что чистыя души не умѣютъ удивляться въ своемъ святомъ невѣдѣніи логики. Они не спрашивали, почему ихъ папа въ первый разъ появляется такимъ образомъ въ городской дѣтской, куда до сихъ поръ его призывали только какія-нибудь происшествія, въ родѣ болѣзней, экстраординарныхъ увѣчій и т. п. Они не заподозрили меня въ коварствѣ, подобно ученой миссъ, и самымъ довѣрчивымъ образомъ карабкались мнѣ на плечи, какъ это случалось иногда въ Крыму… О, да, въ Крыму мы словно подружились во время общихъ прогулокъ на берегу или въ горы! Здѣсь они такъ-же скоро и хорошо отвыкли отъ меня, какъ и я отъ нихъ.
Разумѣется, я чувствовалъ себя не особенно пріятно въ чужомъ царствѣ, подъ перекрестнымъ огнемъ подозрительныхъ взглядовъ всѣхъ этихъ женщинъ. Я потребовалъ мячъ и позвалъ дѣтей въ залъ.
Вотъ тутъ-то чужое царство и дало себя знать: миссъ Гартонъ вступила со много въ горячую полемику.
…Теперь не часъ мяча. Въ мячъ дѣти играютъ передъ обѣдомъ, послѣ прогулки. Этотъ-же часъ посвящается разсказамъ и діалогамъ, долженствующимъ нечувствительно развивать ихъ умъ и обогащать познанія. На ея столикѣ красовалась цѣлая груда англійскихъ педагогическихъ изданій, по которымъ культивируются русскіе мозги моихъ ребятишекъ.
Само собой разумѣется, я увелъ дѣтей, — но гордая дочь Альбіона не послѣдовала за нами и посылала мнѣ въ спину свой негодующій протестъ. Безъ системы она отказывается воспитывать дѣтей. Дѣти должны свыкнуться съ мыслью, что разъ заведенный порядокъ не долженъ быть нарушаемъ безъ разумной причины.
Находя для себя ея воспитаніе черезчуръ запоздалымъ, я подхватилъ Шурку на руки, чтобы поскорѣе выбраться изъ враждебной территоріи.
…Бѣдные крошки! вѣдь они не умѣютъ ни жаловаться, ни сознавать своихъ обидъ… Они забываютъ, о чемъ плакали часъ назадъ, они не знаютъ почему именно ихъ крошечныя сердчишки разрывались отъ гнѣва…
«Часъ мяча» еще не насталъ! И надо знать съ какимъ апломбомъ эта замороженная старая дѣва выговорила свою идіотскую фразу, увѣренная, что совершенно уничтожила его безалабернаго русскаго барина!..
Мы подняли возню въ залѣ, вовсе не похожую на осторожное щелканье мяча о паркетъ, какое раздается здѣсь ежедневно въ пресловутый «часъ мяча». Шурка отъ азарта поскользнулся, упалъ и запищалъ было по привычкѣ, но тутъ-же одумался и сообразилъ, что гораздо веселѣе смотрѣть, какъ мячикъ отскакиваетъ до самаго потолка. Наконецъ мячикъ угодилъ въ канделябръ — пара свѣчей съ хрустальными розетками полетѣла на полъ и разбилась въ дребезги, и на скандалъ явилась изъ будуара сама Варя.
— Богъ мой, что тутъ происходитъ?!.. — окликнула она съ порога. — Это вы?! но гдѣ-же миссъ Гартонъ? что это еще за новости, почему миссъ не при дѣтяхъ?!..
Усиленное движеніе обязательно выгоняетъ изъ головы всѣ мысли, каковы-бы онѣ ни были. Должно быть я смотрѣлъ на Варю такими-же глупыми и веселыми глазами, какъ и мои ребятишки.
— Что это за дикая фантазія? Какимъ образомъ вы очутились здѣсь? — допрашивала Варя съ такой строгостью, что мнѣ стало неудержимо смѣшно.
— Взялъ ихъ въ дѣтской… вздумалось поиграть въ мячъ… Но (пришло мнѣ внезапно въ голову) ты быть можетъ отдыхала, ты лежала?.. Мы разбудили тебя?
Варя не обратила на мою тревогу никакого вниманія и продолжала сердиться.
…Она не понимаетъ, какъ можно поднять такую возню, ни съ того ни съ сего перебудоражить дѣтей… только этого еще не хватало, чтобы въ домѣ не было никакого порядка! Стоитъ только разъ другой допустить, потомъ уже никакого слада не будетъ… Миссъ Бартонъ разумѣется очень рада была спихнуть дѣтей на меня!
— Полюбуйтесь на что они теперь похожи, ихъ невозможно пустить гулять! Вы имъ весь день перевернули… Въ дѣтскую, въ дѣтскую! маршъ безъ всякихъ разговоровъ! И пусть сейчасъ-же миссъ Гартонъ придетъ ко мнѣ. Нѣтъ ужъ, Владиміръ Иванычъ, я васъ покорнѣйше попрошу избавить насъ отъ подобныхъ пассажей!
Я отвѣтилъ со всевозможнымъ хладнокровіемъ, что не могъ къ сожалѣнію предвидѣть такихъ важныхъ послѣдствій. Это уже вторая головомойка за мое невинное желаніе повозиться немного съ дѣтьми.
— Ты пожалуйста не вздумай только распекать миссъ Гартонъ: она здѣсь не присутствуетъ единственно отъ глубины своего благороднаго негодованія сказалъ я.
Кажется, Варю удивилъ мой спокойно-ироническій тонъ.
— Да? Очень рада, — отвѣтила она холодно. — Вы не терпите миссъ Гартонъ, но безъ нея я не знаю, что бы я дѣлала съ такой командой! Дѣти по крайней мѣрѣ заняты весь день и не пристаютъ ко всѣмъ, какъ въ другихъ домахъ. Я физически не въ силахъ была-бы выдерживать еще и это.
Я не могъ удержаться отъ улыбки.
— Въ такомъ случаѣ, я попрошу миссъ Гартонъ назначить также и для меня какой-нибудь «часъ». Часъ чтенія, часъ разговоровъ, часъ мяча, часъ прогулки и часъ papa… Можетъ найтись такой часъ? или можетъ быть дѣти наши черезчуръ заняты?
Варя вспыхнула и выпрямилась своимъ чудеснымъ движеніемъ разгнѣванной королевы.
— Вамъ кажется угодно иронизировать?
Я разсмѣялся и протянулъ къ ней руки.
— Варя, ну ей-Богу-же смѣшно, неужели ты сама не чувствуешь? Я долженъ просить позволенія у этой мегеры, чтобы поиграть съ собственными дѣтишками… Что-же, наконецъ, это такое?
Я напрасно пытался разсмѣшить ее; она нетерпѣливо отталкивала мои руки.
— Очень, очень рада, что вы въ такомъ веселомъ настроеніи! Вы только совершенно забыли, что я больна, что у меня нѣтъ ни одного здороваго нерва! Сегодня вамъ вздумалось поставить домъ вверхъ дномъ на полчаса, а завтра дѣти потребуютъ того-же, убѣгутъ изъ дѣтской, — только васъ, конечно, не будетъ дома, чтобы забавлять ихъ!..
Надо думать, что Варя далеко еще не кончила, но въ эту минуту въ дверяхъ показалась миссъ Гартонъ съ выразительно поджатыми своими змѣиными губами, и я поспѣшилъ ретироваться въ кабинетъ.
Нашалившее старшее дитя, котораго полагается, что нельзя наказать… Какой предразсудокъ!
У Вари мигрень. По обыкновенію послали за maman. Она пріѣхала съ Лидой и прошла прямо въ спальню, а моя маленькая пріятельница завернула ко мнѣ въ кабинетъ за предварительными справками.
…Какъ недавно еще всѣ подобныя колебанія домашняго барометра отзывались цѣликомъ у меня въ сердцѣ. — Но сегодня я чувствовалъ себя только зрителемъ. Ощущеніе очень комфортабельное и свободное. Все совершающееся бросается въ глаза съ пріятной ясностью и отчетливостью, совершенно недоступной для самихъ лицедѣевъ…
Отчего я вдругъ потерялъ способность волноваться? Потерялъ-ли я ее навсегда, или это только временно, вслѣдствіе усталости?..
Но въ самомъ дѣлѣ, вѣдь стоитъ только немножко порыться въ собственной памяти, и тамъ отыщется не мало мигреней соотвѣтствующаго происхожденія. Изъ того-же достовѣрнаго источника нельзя не почерпнуть успокоительнаго свѣдѣнія, что мигрени всегда проходятъ благополучно…
Сколько разъ maman спѣшила прямо въ спальню, задыхаясь отъ одышки и на ходу стягивая перчатки съ своихъ пухлыхъ рукъ, точь въ точь такой-же уторопленной, дѣловой походкой, непохожей на ея обыкновенныя вальяжныя движенія. Сколько разъ я видѣлъ на личикѣ Лиды такое именно напряженное выраженіе… Это не душевная тревога, а боязливая готовность выслушать что-то непріятное. Очень понятно, что подобная перспектива не доставляетъ Лидѣ ни малѣйшаго удовольствія!
— Боже мой, что опять случилось, Вольдемаръ? Эта бѣдная Варя… она опять больна! Это право ужасно… Отчего она заболѣла?
— Оттого, что я игралъ съ дѣтьми въ мячъ, — отвѣтилъ я, растягивая слова отъ предвкушенія предстоящей мнѣ маленькой забавы.
Лида невольно раскрыла шире глаза, но сейчасъ-же сообразила въ чемъ дѣло.
— Ахъ, вы стало-быть ее разбудили, напугали, да?.. вотъ это мило!..
Какъ часто ея интонаціи совершенно напоминаютъ Варю.
— Нѣтъ, съ какой-же стати вы вообразили, что Варя спала? Она вовсе не испугалась, — она разсердилась.
Невозмутимый тонъ моихъ отвѣтовъ началъ раздражать молоденькую свояченицу.
— Разсердилась на что?.. Кто это съ вами сегодня, Вольдемаръ?.. У васъ такой видъ…
— Какой у меня видъ?
— Точно до васъ это вовсе не касается.
— Напротивъ, все это случилось единственно по моей винѣ, — произнесъ я очень серьезно.
— Но оы какъ будто даже довольны! — воскликнула Лида язвительно.
— Помилуйте, это было-бы ни съ чѣмъ не сообразно!
Она сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
— Ахъ, ради Бога, Вольдемаръ, перестаньте дразнить меня! Скажите серьезно, что случилось? И до чего некстати, когда Варя и безъ того больна!
Какъ! неужели даже Лида объ этомъ знаетъ? неужели не знаю ничего одинъ я!. . . . . . . . . . . . .
— Я не понимаю, о чемъ вы спрашиваете! — отвѣтилъ я. — Вѣдь я ужъ докладывалъ намъ, что сестра ваша заболѣла оттого, что мнѣ пришла фантазія самому поиграть съ дѣтьми въ мячикъ и притомъ часомъ раньше, чѣмъ это установлено въ кодексѣ миссъ Гартонъ. Я нарушилъ «часъ мяча» — вы, конечно, понимаете, какой это криминалъ? Варя сердилась, Варя заболѣла, потому что ей вредно сердиться. Миссъ Гартонъ подаетъ въ сотый разъ свою отставку… Можетъ случиться, что на этотъ разъ она не дастъ умолить себя взять ее обратно, и тогда окажется, что я погубилъ собственныхъ дѣтей… Поучайтесь заблаговременно, молодая миссъ! Поймите, что можетъ натворить въ семейной жизни простой резиновый мячикъ!
Лида хоть-бы улыбнулась.
— Да, дѣйствительно, это будетъ ужасно, если миссъ Гартонъ уйдетъ! — проговорила она озабоченно. — Варя положительно не можетъ безъ нея обойтись.
…Удивительно, до чего женщины солидарны между собою! За всѣ семь лѣтъ не было ни одного случая, гдѣ бы maman и Лида не держали сторону Вари, не говорили ея словами. Между ними никогда не возникаетъ никакихъ разногласій по всѣмъ этимъ вопросамъ спеціальной женской сферы, незамѣтно сплетающимся въ такую прочную сѣть… Нужды нѣтъ, что въ отдѣльности это все только маленькіе вопросики, что въ числѣ ихъ фигурируетъ подчасъ даже и резиновый мячикъ… Чѣмъ петли мельче, тѣмъ труднѣе выскользнуть изъ сѣти!..
Сегодня меня особенно раздражалъ давно знакомый, предвзятый тонъ Лиды. Неужели потому только, что она сестра Вари, я рѣшительно никогда не могу быть правымъ въ ея глазахъ?
— И вы въ самомъ дѣлѣ такъ думаете, Лида? — спросилъ я, глядя ей серьезно въ глаза. — Вы находите этотъ черствый англійскій сухарь въ такой мѣрѣ симпатичнымъ?
— Я вовсе не говорю, чтобъ миссъ была особенно симпатична… но важно совсѣмъ не это! — отвѣтила барышня развязно.
— Какъ? Это не важно? Не важно симпатиченъ или нѣтъ человѣкъ, которому мы отдаемъ на его произволъ маленькихъ, беззащитныхъ дѣтей?!
Лида внимательно посмотрѣла мнѣ въ лицо и усмѣхнулась.
— Вотъ не ожидала, что вы принимаете это такъ горячо… Въ такомъ случаѣ зачѣмъ же въ самомъ дѣлѣ вы ее держите?
…И опять, опять фальшь! Лида прекрасно знаетъ зачѣмъ, но желаетъ уклониться отъ щекотливой темы. Когда женщинамъ нечего сказать — онѣ начинаютъ иронизировать… О, съ этимъ-то я хорошо знакомъ! У Варвары Николаевны имѣется такой обширный репертуаръ тончайшихъ интонацій, которому могла бы позавидовать любая актриса.
Интонаціи и мимика… Что касается меня, то я всегда предпочитаю слова, каковы бы они ни были. На слова можно отвѣтить, слова всегда можно обсудить и взвѣсить — интонація, какъ музыка, дѣйствуетъ непосредственно на нервы… Она волнуетъ безсознательно, волнуетъ даже и въ томъ случаѣ, когда разсудокъ намъ ясно говоритъ, что подъ нею не можетъ скрываться ничего таинственнаго… Все равно, это ни къ чему не ведетъ, какъ безполезно было-бы пытаться разсѣять разсужденіемъ подавленность, вызванную мрачной аріей…
Женщины любятъ все неуловимое, все дѣйствующее непосредственно на нервы. Вотъ то страшное оружіе въ ихъ рукахъ, противъ котораго у насъ нѣтъ равнаго!…
— Я бы очень желалъ, Лида, видѣть васъ замужемъ, — замѣтилъ я послѣ небольшой паузы.
— О, въ самомъ дѣлѣ! зачѣмъ это? засмѣялась она.
— Для того, чтобы знать будутъ ли ваши поступки вполнѣ соотвѣтствовать тѣмъ взглядамъ, какіе вы высказываете теперь.
Она насторожилась и отвѣтила поспѣшно:
— Какіе же взгляды я высказываю?! — Я ровно ничего не высказываю!
— Ну, конечно, вы не излагаете никакихъ систематическихъ теорій — однако вы всегда присоединяетесь къ мнѣніямъ вашей замужней сестры. Изъ этого можно заключить, что вашъ бракъ будетъ повтореніемъ нашего, если вашъ мужъ… гм… Какъ бы тутъ выразиться?.. ну, если онъ по своему характеру не будетъ прямымъ антиподомъ вашего покорнаго слуги…
Повидимому разговоръ началъ занимать Лиду. Хорошенькіе глазки лукаво заблестѣли и на губахъ заиграла легкая дѣвическая улыбочка. — О, эта улыбочка необыкновенно какъ выразительна! Она говоритъ, что барышня рѣшительно все прекрасно знаетъ, видитъ и понимаетъ, и только не удостоиваетъ обнаружить передъ вами своихъ сокровищъ. Вотъ дайте ей дѣйствовать, и тогда она покажетъ себя!
— Нѣтъ, я совершенно увѣрена, что онъ не будетъ похожъ на васъ, — отвѣтила Лида улыбаясь. — Второго такого идеальнаго мужа не можетъ быть на свѣтѣ.
Я иронически раскланялся передъ лестными словами, звучавшими однако далеко не лестно.
— Скажите пожалуйста! А вѣдь я даже и не подозрѣваю, что существуетъ какой-то идеалъ мужа! Я полагалъ, что для каждаго характера существуетъ въ этомъ отношеніи свой отдѣльный идеалъ. Если я достигъ его, какъ вы любезно свидѣтельствуете, — то напримѣръ для Петра Петровича Суханскаго такой идеалъ выразится совершенно иначе. Я думаю, что было бы предѣломъ возможнаго, если бъ Петръ Петровичъ пересталъ ревновать свою жену ко всякому встрѣчному, а согласился дождаться хоть какого-нибудь видимаго повода съ ея стороны. Для него и это недостижимо, какъ идеалъ! Въ самомъ дѣлѣ, не все ли это равно, что требовать, чтобы всѣ люди пѣли одинаковыми голосами?
Лида смѣялась и смотрѣла на меня съ любопытствомъ.
— Знаете ли, что вы удивительно какъ занимательны сегодня! — поощрила она меня. — Заключаю изъ этого, что Варя не особенно больна…
Не могъ же я въ отвѣтъ изложить Лидѣ мою собственную теорію мигрени.
— Да, я надѣюсь что это не серьезно, отвѣтилъ я. — Кромѣ того, я дерзаю думать, что вовсе неразсчетливо такъ сильно волноваться по самымъ ничтожнымъ поводамъ. Мнѣ кажется, что было бы гораздо веселѣе не дѣлать добровольно жизни такой тяжеловѣсной… Что вы объ этомъ думаете, Лида?
На этотъ разъ это былъ прямой вопросъ, и мнѣ казалось, что отъ него нельзя уклониться.
— Я не знаю… Что вы хотите этимъ сказать? — переспросила она неспокойно.
Я невольно разсмѣялся своей собственной наивности.
— Не бойтесь, не бойтесь, Лида, я не собираюсь подводить васъ и заставить противъ воли сойти съ вашей позиціи! Вы не желаете имѣть мнѣній — это ваше дѣло.
Мой отвѣтъ задѣлъ ее.
— Не понимаю, о чемъ вы спрашиваете, отвѣтила она колко. — Конечно у Вари мигрень не отъ резиноваго мячика, а оттого что она серьезно больна, и я удивляюсь, какъ вы этого до епхъ поръ не замѣчаете! Я нѣсколько разъ видѣла, какъ она плакала… Ah, merci! Если выйти замужъ значитъ никогда больше не быть здоровой и покойной, то надо сознаться, что всѣ мы удивительно глупы, добиваясь этого!..
Вотъ наконецъ опредѣленное мнѣніе и искренно высказанное.
Какъ бы опасаясь за дальнѣйшій ходъ разговора или желая воспользоваться минутой эффектнаго перевѣса, Лида встала съ отоманки и объявила, что теперь она пойдетъ взглянуть на Варю.
Однако, Лида не глупая дѣвушка, не можетъ быть, чтобы у нея не имѣлось никакого критическаго взгляда на жизнь сестры…
Стало быть, это не болѣе какъ позиція, партійная тактика. Въ критическую минуту женщины обыкновенно круто мѣняютъ тонъ: отъ спокойныхъ доводовъ и возраженій онѣ попросту переходятъ къ запальчивымъ и негодующимъ восклицаніямъ на широкую тему женскаго бездолья. Тутъ ужъ конецъ всякимъ разсужденіямъ! Каждый порядочный мужчина только чувствуетъ свою невольную солидарность съ величайшей міровой несправедливостью, тяготѣющей надо всѣмъ, что живетъ и дышитъ на землѣ.
Я призванъ къ порядку. Я вырванъ насильно изъ малодушнаго укрывательства отъ лица истины…
На моемъ столѣ стали появляться «вторичные» счеты. Это ужъ прямо неприлично, и пришлось волей-неволей заняться содержимымъ нижняго ящика.
Итакъ, устройство на новой квартирѣ обошлось намъ въ 2,186 рублей 48 коп. — на женскомъ языкѣ это называется «освѣжить обстановку». Когда я подѣлился съ Варей любопытной цифрой, она сказала небрежно, что, конечно, Габель беретъ недешево, «но зато дѣлаетъ превосходно»…" Я собственно не знаю, стоитъ-ли заботиться о прочности работы при существованіи такого неуловимаго термина какъ «освѣженіе обстановки» — но это, разумѣется, все равно, и резонированіе мое совершенно несвоевременно: теперь надо добывать двѣ тысячи, которыхъ у меня нѣтъ.
Я еще слишкомъ недавно былъ скромнымъ провинціаломъ, для того чтобы проникнуться спеціально столичнымъ понятіемъ, что имѣть хроническіе счеты у своихъ поставщиковъ есть одна изъ принадлежностей хорошаго тона. На меня и до сихъ поръ неоплаченный счетъ дѣйствуетъ въ родѣ горчичника.
Вѣроятно со временемъ я отдѣлаюсь и отъ этого провинціализма, какъ отдѣлался уже отъ многихъ другихъ. Напримѣръ, еще очень недавно мнѣ представлялось совершенно немыслимымъ жить безъ опредѣленнаго бюджета — и однакоже я преблагополучно существую и возвращаюсь къ тягостной темѣ только періодически.
Помню время, когда это меня до такой степени пугало, что на всѣхъ знакомыхъ я смотрѣлъ исключительно съ той точки зрѣнія, имѣется-ли у нихъ правильный бюджетъ? Случалось даже, что я терялъ всякое самообладаніе и прямо спрашивалъ кого-нибудь: «извините за нескромность, но… сколько вы проживаете?»
Это было вдвойнѣ глупо. Весьма естественно, что съ подобнымъ вопросомъ я могъ обращаться только къ людямъ болѣе или менѣе близкимъ, то есть къ родственникамъ Вари; ну и ясно, что отвѣты ихъ имѣли весьма мало достовѣрности. Отвѣты эти склонялись либо въ ту либо въ другую сторону, смотря по тому, долженъ-ли уже намъ этотъ родственникъ или онъ только еще имѣетъ въ виду попросить взаймы. Желаетъ-ли онъ внушить мнѣ довѣріе къ своей платежной способности, или напротивъ хочетъ тронуть невозможностью для него обойтись безъ моей помощи. Я скоро понялъ это и бросилъ любопытную статистику.
Тѣмъ не менѣе я продолжаю считать опредѣленный бюджетъ вожделѣнной основой всякаго солиднаго существованія. Безъ такого скрѣпляющаго цемента шальныя волны случайности постоянно подмываютъ зданіе, укрѣпляемое мною съ искреннимъ усердіемъ, но, увы, съ слишкомъ плохимъ умѣніемъ…
Впрочемъ, фаза самобичеванія также уже пережита мною. Въ послѣднее время я настроилъ себя на самый снисходительный ладъ.
Откуда и въ самомъ дѣлѣ могли-бы взяться во мнѣ дѣлецкіе таланты? Я родился помѣщикомъ. Мои прекрасные Соколки предназначались для правильнаго раціональнаго хозяйства, для медленнаго цвѣтенія на трудномъ пути земледѣльческой культуры. Благосостояніе скромное и заключенное въ строгія рамки; добрая доза его должна всегда находиться въ состояніи скрытой теплоты, и можетъ проявляться только въ трудно уловимомъ внутреннемъ ростѣ. Это то, что я дѣйствительно могу понимать, гдѣ не рискую то и дѣло терять голову отъ различныхъ сюрпризовъ и безпомощно метаться отъ одного безразсудства къ другому…
Безъ сомнѣнія, каждый обязанъ примѣняться къ обстоятельствамъ; нахожу, однакожъ, что въ этомъ я проявилъ весьма добропорядочные таланты… Не моя вина, если несчастныя Соколки оказываются тѣломъ черезчуръ тяжеловѣснымъ для безнаказаннаго вращанія среди всепожирающихъ жернововъ банковаго кредита, вторыхъ и третьихъ закладныхъ, векселей, пропущенныхъ сроковъ, наростающихъ пеней и т. д. и т. д.
Не очевидно-ли изъ всего этого, что владѣлецъ Соколокъ въ сущности не имѣетъ никакой разумной возможности проживать въ Петербургѣ столько денегъ, сколько проживаетъ семья Громилиныхъ??..
Не знаю, сколько это именно; я давно отказался отъ неблагодарной идеи записывать всѣ наши траты. Конечно, нетрудно было-бы и теперь подвести итогъ всему прожитому за семь лѣтъ, по документальнымъ цифрамъ отдѣльныхъ полученій — но къ чему? Зачѣмъ такой безплодный трудъ? Мнѣ все равно не удастся такимъ путемъ вывести нормальную цифру ежегоднаго бюджета, подвергающагося десяткамъ непредвидѣнныхъ колебаній.
Но я-бы желалъ по крайней мѣрѣ, чтобы эти непредвидѣнныя двѣ тысячи кого-нибудь дѣйствительно радовали — вотъ что мнѣ представляется минимумомъ требованій.
Да, въ первое горячее время нашихъ столичныхъ дебютовъ деньги, безумно летѣвшія на вѣтеръ, приносили мнѣ неописуемое наслажденіе! Моя красавица Варя сіяла и расцвѣтала, какъ экзотическое растеніе, перенесенное изъ темной комнаты въ приличествующую ему тепличную атмосферу — Варя была счастлива!
…Въ любви некуда идти дальше — это цѣль, такъ сказать, самодовлѣющая. Если мы дѣйствительно любимъ, намъ все равно какой-бы дорогой ни дойти до цѣли. Нужно-ли для удовлетворенія любимой женщины очень много или, напротивъ, весьма мало — въ чемъ заключаются ея радости — что именно способно вызывать счастливое сіяніе на ея лицо — для насъ это почти безразлично. Дайте мнѣ это сіяніе и возьмите за него все, что я могу отдать — мое достояніе, мой трудъ, мое время, здоровье, спокойствіе, быть можетъ, также и мою совѣсть…
Да, тутъ все было ясно: я люблю Варю — Варя любитъ только то, что стоитъ дорого; слѣдовательно, нельзя согласовать моей любви съ прежнимъ скромнымъ существованіемъ Сокольскихъ помѣщиковъ. Это только разныя сферы жизни.
Но дѣло въ томъ, что теперь мы продолжаемъ двигаться по томуже пути, какъ-будто въ силу инерціи. Чарующее сіяніе не дается, точно кладъ… Самыя трудно исполнимыя желанія, самыя дорогія фантазіи оставляютъ ее неудовлетворенной, разочарованной… Жизнь черезчуръ осложнилась, слишкомъ быстро отяжелѣла — мы постоянно ощущаемъ ея грузъ на своихъ плечахъ.
И теперь фантазіи Вари похожи на судорожныя усилія стряхнуть съ себя тяжесть. Перебирается въ новую, огромную квартиру… Невзирая ни на что, внезапно переносится со всей семьей на другой конецъ Россіи… Игнорируетъ здоровье, окружаетъ себя все новымъ и новымъ блескомъ…
Бѣдная, бѣдная птичка, ей хочется вырваться изъ клѣтки! Но все, что она придумываетъ, только дѣлаетъ ея клѣтку еще огромнѣе, сложнѣе и тяжеловѣснѣе…
Клѣтка и безъ того уже такъ обширна, что основное зерно жизни — наша романическая, побѣдоносная страсть — она точно запряталась куда-то среди всѣхъ этихъ новыхъ и чужихъ существованій, среди страшнаго количества скопляющихся вещей, требующихъ заботы и ухода… Въ домѣ четырнадцать человѣкъ — четырнадцать отдѣльныхъ міровъ! въ домѣ пятнадцать биткомъ набитыхъ комнатъ! . . . . . . . . . . .
Надо бодро двигаться впередъ, нельзя отнюдь оглядываться назадъ. Жизнь разливается и увлекаетъ во всѣ прихотливыя извилины своихъ мощныхъ струй… Надо отдаться ея теченію, а не создавать предвзятаго, неподвижнаго представленія о счастіи. Счастье должно быть самой этой струей, вольно и смѣло вливающейся въ каждую форму, оставаясь въ существѣ самимъ собою…
Я не знаю, какъ этого достигнуть, я не умѣю ясно выразить, но чувствую, что счастіе должно быть таково — и только тогда оно истинное счастіе. Жить надо изъ себя, а не стараться натащить со стороны какъ можно больше пестраго, шумнаго, дорого стоящаго хлама…
Все равно, имъ не заполнишь пустоты!
…Опять у нея сегодня заплаканные глазки. Чтобы покончить съ томящей неизвѣстностью, я робко высказалъ ей свои опасенія… Это вызвало совсѣмъ несообразный припадокъ гнѣва.
…Такъ мнѣ все еще мало!?. По моему, пора имѣть и пятаго ребенка — а тамъ шестого, седьмого и такъ далѣе?.. Я воображаю можетъ быть, что она въ силахъ это выдерживать?!. Я не желаю видѣть, что она вся разбита, что въ ней не осталось живого мѣста! etc. etc.
Видѣть этого я не могу, потому что Варя попрежнему хороша и свѣжа, но зато несомнѣнно, что я это чувствую. Съ ничуть не предвзятой, съ самой искренней покорностью я выдерживаю весь залпъ ея запальчиваго, ничѣмъ не заслуженнаго раздраженія… Я слишкомъ счастливъ уже и тѣмъ, что мои опасенія оказались неосновательными!
Безполезно возражать, если васъ одного дѣлаютъ отвѣтственнымъ за жизнь.
Правда, я дѣйствительно тотъ центръ, изъ котораго все исходитъ… механически. Въ концѣ концовъ вѣдь я, а не другой кто-нибудь осуществляю по чужому плану это сложное, грузное существованіе, хоть оно все сильнѣе приводитъ меня въ смущеніе… Я проявляю чужія желанія. Я иду безразсудно навстрѣчу матеріальному крушенію, и не умѣю помѣшать, хоть никто кромѣ меня этого сдѣлать не можетъ. Я дѣлаю какую-то безразсудную жизнь, въ которой оказываюсь совершенно одинокимъ — въ такой мѣрѣ одинокимъ, что я не могу даже открыть глазъ на наше истинное положеніе!..
Дѣти — это то, о чемъ никогда не хотятъ слышать. За все, чѣмъ жена жертвуетъ нашей любви, какъ женщина и какъ человѣкъ, — мы можемъ только одно: отстранить отъ нея матеріальную тяготу, взявъ всецѣло на себя грубое дѣло жизни. Мы для него и способны, и сильны, и свободны. Идти къ ней со всѣми заботами, не значитъ-ли взваливать на слабаго двойную ношу??
Притомъ-же это значитъ попросту сознаться въ собственной несостоятельности: «Я запуталъ дѣла» — какую другую форму можно придумать для такого факта?..
Да, я запуталъ дѣла… Мои дѣти разрушаютъ здоровье Вари, семейныя заботы слишкомъ скоро превратили праздникъ жизни въ томительное, подневольное самопожертвованіе… прости мнѣ, Господи, если я клевещу!!
Нѣтъ, я не говорю, что она недостаточно любитъ дѣтей — я не сказалъ этого! Для дѣтей все дѣлается и не только все дѣлается, но и измышляются такія тонкости, такія ухищренія комфорта, гигіены и педагогики, о какихъ и понятія не имѣли десятки поколѣній, жившихъ до насъ. На дѣтей тратятся деньги, на которыя могли-бы просуществовать нѣсколько семей. Всѣ заботы и разговоры вертятся около «дѣтскихъ» (Разумѣется, на три четверти это не сами дѣти, а только дрязги, и пустяки, и претензіи, наполняющія существованіе приставленной къ нимъ челяди). Дѣти наши здоровы, нарядны и «прекрасно ведены» — я часто слышу отъ постороннихъ эту фразу, произносимую съ большимъ почтеніемъ…
…Я припоминаю, что мы совсѣмъ не были никакъ ведены, — а просто росли себѣ, какъ могли, на полной волѣ деревенскаго простора, подъ охраной только одной заботливой и горячей любви…
Я часто съ сожалѣніемъ смотрю на своихъ прелестныхъ, благовоспитанныхъ крошекъ. Мнѣ всегда кажется, что чего-то недостаетъ въ ихъ образцовыхъ дѣтскихъ, составляющихъ точно какой-то отдѣльный міръ отъ нашей собственной жизни… Въ этомъ кроется какое-то неестественное противорѣчіе!
А впрочемъ, одинъ изъ вреднѣйшихъ предразсудковъ — мѣрить все на собственный аршинъ. Я люблю мое счастливое дѣтство, я обожаю память моей матери — но мнѣ приходится сознаться, что безъ вожжей и узды изъ меня вышелъ только безхарактерный человѣкъ… Человѣкъ, умѣющій быть можетъ чувствовать и желать, но не разумно направлять собственную жизнь…
Пусть-же миссъ Гартонъ вкладываетъ по своему разумѣнію твердую и закаленную волю въ мягкія русскія души… Велика будетъ ея заслуга, если она сумѣетъ сдѣлать это!
Въ качествѣ русскаго, невыдержаннаго отца, я терпѣть не могу безупречную миссъ и нѣжно и жалостливо люблю издали моихъ бѣдныхъ ребятишекъ. . . . . . . . . . . .
Варя все больна. Я хотѣлъ было привезти доктора, но она заявила категорически, что не хочетъ никого, кромѣ своего Гаспара Гаспаровича. Есть отъ чего прійти въ отчаяніе! Я не вѣрю вовсе въ эту слащавую фигуру, съ эластичными движеніями, вкрадчивымъ голосомъ и тихой рѣчью.
Допускаю даже, что я не совсѣмъ справедливъ къ Гаспару. Его личность связана со всѣми наиболѣе тяжкими моментами нашей жизни, и оттого одинъ уже видъ его вызываетъ во мнѣ какое-то смутное боязливое ощущеніе… Но если даже я нѣсколько и пристрастенъ, то во всякомъ случаѣ не подлежитъ сомнѣнію, что Гаспаръ Гаспаровичъ любитъ создавать важность изъ всякаго пустяка, а въ иныхъ случаяхъ бываетъ напротивъ того непростительно уступчивъ. (Напримѣръ, онъ допустилъ-же такое явное безразсудство, какъ наша крымская поѣздка). Иногда мнѣ просто кажется, что главная забота почтеннаго эскулапа состоитъ въ томъ, чтобы всегда угождать моимъ дамамъ. Зато-же Варя и maman въ немъ души не чаютъ.
Я бы хотѣлъ показать Варю свѣжему человѣку. Я бы хотѣлъ выслушать независимое мнѣніе, высказанное бодрымъ и твердымъ тономъ и смотрящее дальше мелочей, съ которыми носятся женщины. Я бы хотѣлъ, однимъ словомъ, чтобы мою больную выслушивали, выстукивали и изслѣдовали, по всѣмъ неумолимымъ требованіямъ науки, а не ограничивались таинственными, многословными совѣщаніями въ закрытомъ будуарѣ. Чтобы не прислушивались слишкомъ усердно къ ея собственнымъ словамъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда я попробовалъ высказать свое желаніе, то это только разсердило Варю.
…Отчего я такъ усталъ?!.
Мои занятія ни въ какомъ случаѣ не обременительны. Вернулся домой часа за полтора до обѣда и провалялся у себѣ на диванѣ, желая только одного: чтобы меня не потревожили…
Дѣйствительно, я испытываю хроническую усталость. Мнѣ кажется, что усталость увеличивается, по мѣрѣ того, какъ въ моемъ сознаніи водворяется кое-какой порядокъ. Вмѣстѣ съ этимъ падаетъ возбужденіе послѣднихъ лѣтъ… Реакція.
Для спокойствія у меня, собственно говоря, не имѣется ни малѣйшаго основанія — напротивъ того, жизнь только запутывается со всѣхъ концовъ. Но самъ я пересталъ рваться, и это сразу поставило меня на мѣсто. До сихъ поръ было странное, тревожное чувство — точно я все еще ждалъ чего-то…
Пора, пора, наконецъ, понять, что все это не пока и не временно, а самое-то настоящее русло и есть, по которому должна катиться жизнь!
Я лежалъ разбитый на диванѣ и припоминалъ свой день… и изъ этого такъ просто, такъ естественно вылилось все остальное! Я вдругъ понялъ почему я усталъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мой день: утромъ, едва съ постели, я долженъ былъ послать за Гаспаромъ Гаспаровичемъ. Варя увѣряетъ, что не спала всю ночь и отказалась даже отъ обычной чашки шоколада.
При моемъ твердо установившемся мнѣніи на его счетъ, и послѣ всего, что мною было высказано только вчера, — я тѣмъ не менѣе вынужденъ былъ послать за ея любимцемъ, то есть сдѣлать какъ разъ то самое, что я признаю вреднымъ.
Послѣ кофе (въ одиночествѣ) я, по желанію Вари, вручилъ сто рублей миссъ Гартонъ на ея «расходы по дѣтской».
Этой статьи нашего бюджета я совершенно не понимаю. Какіе расходы по дѣтской? Это не дѣтскій гардеробъ, потому что на него уже раньше была ассигнована приличная сумма. Это и не мелкіе ежедневные расходы, потому что такіе расходы не касаются бонны и значатся аккуратно въ счетахъ Самуила. Въ началѣ осени миссъ Гартонъ уже была выдана такая же сумма.
При теперешнемъ настроеніи Вари, не приходится поднимать мелочныхъ вопросовъ… Но я никакъ не могу окончательно вытравить изъ себя добросовѣстнаго хозяина, я не даромъ-же выросъ въ понятіи, что не существуетъ на свѣтѣ такихъ денегъ, которыя не олицетворяли-бы собою какого-нибудь труда.
Именно эта сфера понятій послужила почвой для самыхъ дикихъ отношеній между мною и Варей. Вездѣ, гдѣ только дѣло касается денегъ, ея тонъ до нельзя странный — оскорбительный тонъ, при всей его туманности! Нѣтъ, она никогда открыто не обвиняетъ меня въ скупости — но она какъ будто убѣдилась въ ней разъ навсегда и испытываетъ нѣчто въ родѣ конфуза за меня и за себя…
Именно этотъ тонъ всего больше мѣшаетъ разумному дѣловому объясненію между нами. Я чувствую себя заподозрѣннымъ, кровь сейчасъ же кидается мнѣ въ лицо, ощущеніе незаслуженной обиды пересиливаетъ все. Мы оба скользимъ по верхамъ, спѣша покончить съ щекотливыми вопросами. Такимъ образомъ самыя безразсудныя вещи рѣшаются у насъ въ нѣсколько минутъ, въ какомъ-то нелѣпомъ сумбурѣ ощущеній.
Оставшись одинъ, я право иной разъ готовъ-бы побить себя за постыдное малодушіе, но дѣло уже сдѣлано, мое согласіе взято ..
Будь я въ лучшихъ отношеніяхъ съ почтенной миссъ, я могъ-бы ее спросить о назначеніи выдаваемыхъ денегъ, — но тутъ уже я попросту трушу. Я даже стараюсь придать своему лицу самое любезное выраженіе. Нашъ обидчивый канцлеръ не преминетъ поставить вопросъ о довѣріи, если только подмѣтитъ во мнѣ хоть тѣнь сомнѣнія.
Какъ-бы то ни было, а при настоящемъ положеніи дѣлъ даже и эти сто рублей представляютъ въ моихъ счетахъ нѣкоторую скромную величину.
Визитъ Гаспара Гаспаровича, по обыкновенію, длился очень долго. Я на этихъ консультаціяхъ не присутствую.
Пріѣхала maman.
— Ахъ, Боже мой, ахъ, Боже мой?! Что-же это будетъ наконецъ?!. Что-же вы объ этомъ думаете, Вольдемаръ?
Я не знаю, что будетъ. Я думаю, что надо перемѣнить доктора или по крайней мѣрѣ сейчасъ-же созвать консиліумъ.
Maman начинаетъ горячо отстаивать Гаспара и спасается отъ меня въ будуаръ.
Я не знаю, для чего меня спрашиваютъ?
За завтракомъ происходитъ неожиданная сенсація: миссъ Гартонъ не явилась въ столовую. Она разстроена и требуетъ завтракъ къ себѣ въ комнату.
Варя съ жаромъ, позабывъ о недавней слабости, разсказывала матери новую выходку нашей любезной нянюшки. Старуха поставила задачей своей жизни выжить изъ дому ненавистную англичанку. Вслѣдствіе этого въ дѣтскихъ происходятъ періодическіе взрывы минъ.
Варя негодуетъ на няньку. На мое замѣчаніе, что надо-же какъ нибудь упорядочить этотъ вопросъ, т. е. рѣшить, которой изъ двухъ женщинъ мы больше дорожимъ — она объявила запальчиво, что миссъ Гартонъ только одна въ Петербургѣ, а русскихъ дуръ цѣлые полки. Мнѣ поручено сегодня-же заѣхать въ бюро и дать нашъ адресъ. А несносная старуха можетъ смотрѣть за вещами, лѣтомъ смотрѣть за квартирой, — вообще дѣло въ домѣ всегда найдется.
Я не предвижу прочнаго умиротворенія отъ такой полумѣры и я думаю о бѣдненькомъ Шуркѣ… Вотъ кто заплатитъ за разбитые горшки!
А я во всякомъ случаѣ буду платить еще одно лишнее жалованье.
Послѣ завтрака я отправился исполнять порученія Вари и кончилъ свое утро въ совѣщаніяхъ съ тѣмъ лицомъ, которое выразило готовность «на извѣстныхъ условіяхъ» учесть мой вексель. Сопоставивъ «условія» съ фактическимъ назначеніемъ этихъ двухъ тысячъ, я оставляю въ квартирѣ лица послѣднюю каплю бодрости и тащусь домой, какъ будто послѣ цѣлаго ряда трудныхъ подвиговъ. . . . . . . . . . . . . . .
Такъ вотъ почему я усталъ!
Все, что я дѣлалъ, стоило мнѣ усилія надъ самимъ собою. Я не просто дѣлаю простѣйшія, пустячныя вещи — я себя приневоливаю дѣлать, и простыя вещи перестаютъ быть простыми и легкими…
Если даже это сущіе пустяки, если это сущія мелочи — страшную тяжеловѣсность пріобрѣтаютъ они, когда мы идемъ противъ себя!.. Изъ моихъ поступковъ исчезъ всесильный и неутомимый рычагъ человѣческихъ дѣяній — желаніе. . . . . . . . . .
Я люблю Варю, я люблю дѣтей — но какъ-же, какъ могло случиться, что я не люблю нашей жизни?!!..
И теперь я уже знаю, что я никогда не полюблю ея. Теперь я понялъ, что ничего не случится такого, что повернуло-бы ее въ другую сторону. Я удивляюсь ребяческой надеждѣ, жившей во мнѣ такъ упорно. . . . . . . . . . . . . .
Очень просто — я не охватывалъ цѣлаго, я всецѣло сосредоточивался на отдѣльныхъ фактахъ: «Вотъ, вотъ, только-бы еще это преодолѣть какъ-нибудь и тогда все будетъ хорошо»…
Не знаю, думалъ-ли я это, но я такъ чувствовалъ… Какое безуміе! Вѣдь нѣтъ вовсе того цѣлаго, которое не слагалось-бы изъ этихъ самыхъ отдѣльныхъ фактиковъ, а существовало-бы отдѣльно отъ нихъ!..
…Да, вижу теперь, что такого цѣлаго не существуетъ. Да, это было какое-то воображаемое прибѣжище, куда я спасался отъ каждаго отдѣльнаго пораженія.
…Воевалъ съ фактами, не понималъ или не сочувствовалъ поступкамъ, — но вѣдь нѣтъ отдѣльныхъ фактовъ, которыхъ нельзя было-бы извинить, забыть, снисходительно проскользнуть по нимъ, когда за этимъ разъединяющимъ, все-таки кроется оно — счастіе — она — моя любовь, моя Варя!..
Много двигало одно общее желаніе: это желаніе присоединялось къ каждому отдѣльному поступку, насилующему мои вкусы или понятія и оно облегчало его для меня. Конечно, на каждомъ шагу я дѣлалъ то, что дѣлать не хотѣлъ! — но я не просто дѣлалъ, а какъ-бы перескакивалъ черезъ препятствіе, отдѣлявшее меня отъ настоящаго счастья…
И вдругъ я убѣдился, что никакая ріа desideria не начинается за преодолѣваемымъ препятствіемъ, что они тянутся впереди нескончаемой грядой, что мнѣ не предстоитъ ничего другого, кромѣ все той-же утомительной скачки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Весь день прошелъ въ пріемѣ визитовъ. Лида и maman распустили слухъ о болѣзни Вари, и друзья спѣшатъ навѣстить насъ.
Многіе были видимо удивлены, заставъ больную на ногахъ, нарядной какъ всегда. (Какъ-бы мы ни сочувствовали ближнему, въ такихъ случаяхъ мы всегда пессимисты и ждемъ для него непремѣнно всего худшаго). Разговоры вращались исключительно вокругъ загадочной болѣзни и нашей Крымской поѣздки.
Я воспользовался случаемъ, чтобы прослѣдить внимательно собственныя показанія Вари. Ея жалобы очень туманны и сбивчивы — по всей видимости, это какое-то нервное разстройство. О Крымѣ она не можетъ вспомнить безъ раздраженія. Достаточно было m-me Бертенсъ упомянуть, что кузенъ ея, Сергѣй Клочевъ, съ недѣлю какъ вернулся изъ отпуска — и Варя вспыхнула и разгорячилась, припоминая разныя невзгоды нашего общаго пребыванія въ Ялтѣ.
Ея зубъ противъ гвардейца все еще не прошелъ! Я всегда поражался, до какой степени она была нелюбезна и придирчива съ нимъ въ Крыму. То и дѣло мнѣ приходилось чуть-что не извиняться передъ Клочевымъ, объясняя ея выходки раздражающимъ вліяніемъ моря… Да, море сильно повредило ей, и до сихъ поръ она не можетъ отъ него оправиться.
Даже вкусы ея повидимому измѣнились, — она собирается отказаться отъ своихъ недавнихъ плановъ много выѣзжать эту зиму. На разспросы и сожалѣнія своихъ друзей она отвѣчаетъ: «Да гдѣ-же мнѣ, когда я не въ силахъ!!.» «Но я не могу! Я упаду въ обморокъ отъ перваго тура вальса!»
Я съ моей стороны совсѣмъ не въ восторгѣ отъ такой утрировки, отъ черезчуръ мрачныхъ мыслей. Я склоненъ думать, что это не больше какъ субъективное ощущеніе, въ которомъ ее отнюдь не слѣдуетъ поддерживать. Мнѣ кажется, что подобная слабость должна была-бы выразиться въ чемъ-нибудь болѣе существенномъ.
— Вы слышите?.. Мужья обыкновенно не вѣрятъ нашимъ болѣзнямъ! — замѣтила Варя иронически, когда я высказалъ (очень осторожно) свое мнѣніе. — Впрочемъ, это совершенно понятно — болѣзни скучны, а больныя жены несносны.
Она обладаетъ удивительнымъ умѣніемъ отрѣзать мнѣ всѣ пути!
Послѣдней явилась очень рѣдкая у насъ гостья, маленькая madame Савельева. Я всегда испытываю самое искреннее удовольствіе отъ мимолетныхъ встрѣчъ съ этимъ диковиннымъ миніатюрнымъ существомъ.
По обыкновенію, она влетѣла въ комнату, сіяя румяными щеками и смѣющимися глазами. Такъ какъ она говоритъ не умолкая, быстро-быстро, горячо и безпорядочно, то все время передъ вами мелькаютъ сверкающіе зубы и улыбки, и звенитъ мелодично переливчатый голосокъ…
Я положительно сомнѣваюсь, чтобы въ Петербургѣ отыскался второй подобный экземпляръ несокрушимой жизнерадостности… Помилуйте, да вѣдь у этой женщины шесть человѣкъ дѣтей!! И всѣ они живы, здоровы и восхитительны по ея словамъ. Всѣхъ ихъ она выносила бодро и весело — (въ чемъ мы сами имѣли возможность убѣдиться не такъ давно), произвела на свѣтъ «шутя», по ея собственному настойчивому показанію — всѣхъ сама выкормила и выходила съ помощью единственной старухи-няни. А теперь роститъ, холитъ, обшиваетъ, муштруетъ, а кое-кого даже и «подучиваетъ», когда у ея Алеши окончательно не хватаетъ времени…
…Сказка это или дѣйствительность??
Среди нашей позолоты это звучитъ наивной басней, но гдѣ-то въ глубинѣ существа моего я способенъ вѣрить маленькой женщинѣ.
Ея Алеша получаетъ всего полторы тысячи и сверхъ службы заваленъ грошовой частной работой; однако, онъ ухитряется самолично подготовлять дѣтей къ гимназіи. Старшая, двѣнадцатилѣтпяя дѣвочка, помогаетъ матери, какъ взрослая.
Я бы желалъ знать, ведены-ли какъ-нибудь эти дѣти, по мнѣнію миссъ Гартонъ?
Зато принаряжена милѣйшая Анна Петровна самымъ нехитрымъ образомъ, и подозрительная шляпка никогда не сидитъ прямо на ея подвижной головѣ. Она начала съ извиненій, что до сихъ поръ еще не поздравила Варю съ маленькой Любочкой.
…Все собиралась и собиралась — но посудите сами, можетъ-ли у нея найтись хотя-бы одинъ свободный часъ весною!? О, весна — это положительно какое-то безумное время! Нѣтъ, она можетъ перевести духъ только осенью… Осенью старшія дѣти ходятъ въ школу, а мелюзга хоть и дома, но по крайней мѣрѣ ей не надо метаться въ разныя стороны, можно не дрожать за то, что они очутятся подъ лошадьми, нырнутъ въ рѣку или перекалѣчатъ какъ-нибудь другъ друга.
Н-да, я могу отчасти вообразить себѣ прелести этой дачной жизни въ какой-нибудь изъ пригородныхъ деревушекъ!..
Но Анна Петровна повѣствуетъ о собственныхъ невзгодахъ съ такимъ наивнымъ юморомъ, съ такимъ неисчерпаемымъ добродушіемъ, что очевидно ей даже и въ голову никогда не приходитъ, что все это могло-бы быть нѣсколько иначе.
— Ахъ, Господи… только-бы всѣ здоровы-то были! — пересыпаетъ она свои разсказы и хохочетъ беззаботно надъ разными треволненіями, комичными сегодня, но навѣрное стоившими ей въ свое время самыхъ серьезныхъ мукъ.
— Но ваши нервы — не-е-рвы ваши?!! — прикрикнула даже съ неудержимой досадой Варя.
Мнѣ давно извѣстно, что Варя не любитъ m-me Савельевой; ея визиты, случающіеся одинъ, два раза въ годъ, всегда раздражаютъ ее сильнѣйшимъ образомъ. Дѣйствительно, это странное знакомство, навязанное намъ совершенно случайно. Но такъ какъ я года два назадъ выручилъ Савельева, ссудивъ ему сто рублей (аккуратно возвращенные въ срокъ), то бѣдная женщина считаетъ своимъ долгомъ наносить намъ визиты.
Анна Петровна воспитывалась въ институтѣ съ одной изъ нашихъ кузинъ. Я увѣренъ, что отъ нея не всегда ускользаетъ тонкая мимика Вари и иронія тона, не особенно старательно затаенная… Маленькая женщина слишкомъ искренна сама, чтобы не почувствовать фальшивую ноту… Во всякомъ случаѣ, она игнорируетъ это съ непринужденностью истиннаго достоинства.
— Милая Варвара Николаевна, да право-же у меня нѣтъ нервовъ! — отвѣтила она, смѣясь. — Нервы свободнаго времени требуютъ, а откуда-же я его возьму?! У меня всегда дѣла гораздо нужнѣе! Иногда, правда, хочется до смерти расплакаться, да поневолѣ приходится «отложить на послѣ», коли другой кто-нибудь въ это время реветъ во все горло. Ну, а послѣ и позабудешь, или развлечешься какъ-нибудь, или просто до того ужъ устанешь, что гораздо выгоднѣе спать, чѣмъ плакать.
— Очень, очень назидательно! — усмѣхалась сухо Варя. — Но изъ вашихъ словъ выходитъ, какъ-будто нервы выдуманы праздными барынями?
— Ахъ, нѣтъ, какъ это возможно! — испугалась та. — Просто я здоровый человѣкъ, оттого и нервы у меня здоровые! Но только мнѣ кажется, что нервы всегда не мѣшаетъ немножко придерживать, чтобы они отъ рукъ не отбились. Это-же этого не знаетъ, всѣ доктора такъ проповѣдуютъ! — да только заставить можетъ одна необходимость. Ну, а больные… ахъ, конечно, больные нервы необходимо лѣчить! Даже помоему важнѣе многаго другого… это такъ отравляетъ жизнь!
— Да, отравляетъ жизнь! — согласилась, наконецъ, мрачно Варя. — Не знаю, можетъ быть, это только изнѣженность, — но, можетъ быть, что и врожденная слабость… Это это рѣшитъ?.. Во всякомъ случаѣ, не виноватъ-же человѣкъ, если ему не на чемъ было закалиться! Нельзя-же ради этого желать людямъ всевозможныхъ невзгодъ!
— Да… просто ужъ и не знаешь, что лучше! — вздохнула Савельева. — Всѣ-то ходятъ какіе-то кислые, да развинченные… Климатъ что-ли такой!
Варя вдругъ оживилась и горячо подхватила послѣднюю фразу.
— Петербургскій климатъ нестерпимъ! Сѣрое небо давитъ… сырой воздухъ точно ложится на нервы… леденитъ ихъ! Иногда просто-таки дышать нечѣмъ!..
Сознаюсь, я выслушалъ не безъ тревоги… Какая-же знаменитость прибавитъ намъ свѣта и воздуха?
Гостья слушала сострадательно.
— Вы хоть старайтесь не замѣчать какъ-нибудь… отвлекайтесь! Вамъ какая-же неволя выходить во всякую-то погоду? Зажгите всѣ лампы пораньше — (керосина вамъ вѣдь тоже не экономить!) — соберите дѣтишекъ и пусть они вокругъ васъ свою возню поднимутъ… ахъ, они такъ вкусно хохочутъ, что никакая тоска не устоитъ!.. У меня на все одно лѣкарство, — прибавила она съ милымъ смущеніемъ, — по ъ-моему чѣмъ ушибся, тѣмъ и лѣчись!.. Въ самомъ дѣлѣ, я, кажется, потеряла способность видѣть дальше моего тѣснаго мірка… Я такъ рада, что у меня большая семья, — по крайней мѣрѣ, совѣсть спокойна, что и дѣло не маленькое: былъ-бы одинъ, два ребенка, вѣдь я все равно была-бы такая-же — такъ ужъ заодно!! По крайней мѣрѣ, и надеждъ много: съ однимъ не повезетъ, такъ другой выручитъ… Не будетъ-же вся полдюжина неудачниковъ? Ахъ, только-бы всѣ здоровы были!!..
Она прощалась. Я поцѣловалъ ей руку въ знакъ глубокаго почтенія.
— Ну, нѣтъ, для васъ слишкомъ еще мало шестерки — васъ хватитъ и на цѣлую дюжину!!.. грубо расхохоталась ей въ лицо Варя.
Она тоже разсмѣялась.
— А вы что думаете?.. будто ужъ и не бываетъ?.. и, конечно, хватило-бы! И, право, я даже скучаю безъ маленькихъ дѣтишекъ… Обожаю самыхъ крошекъ, вотъ когда еще они собственныя ножонки въ ротъ тащатъ… ахъ, такая прелесть! Отъ такихъ нѣтъ никакихъ огорченій, только одна прелесть… А тамъ, глядишь, и внуки подоспѣютъ — вонъ ужъ у меня какая дѣвица поднимается! Моего дѣла до самой могилы хватитъ… тогда успѣемъ отдохнуть!..
— Боже мой, какъ надоѣла — до чего я устала отъ ея трескотни!! — негодовала Варя, когда я вернулся изъ прихожей. — И для чего, хотѣла-бы я знать, такая насѣдка ѣздитъ къ намъ?.. Она желаетъ себѣ дюжину дѣтей!! — для нея оно, видите-ли, все равно, что стаканъ воды проглотить!.. Она лѣчитъ свои нервы дѣтскимъ гвалтомъ… теперь уже она мечтаетъ о внукахъ… О-о-о!!..
Варя схватилась обѣими руками за виски.
Странно, что ничего трогательнаго она не видитъ въ мужественной маленькой женщинѣ, въ самодѣльномъ платьѣ и смѣшной шляпкѣ…
Суть дѣла, конечно, не въ томъ, что у милѣйшей Анны Петровны полдюжины дѣтей; суть въ томъ, что она при этомъ цвѣтетъ здоровьемъ и радостью, что она говоритъ безъ всякаго ужаса и содраганія о томъ, что Варя такъ типично окрестила «умираніемъ». . . . . . . . . . . . . . . . .
…И точно, какъ это совершается у насъ, такъ какъ мы переживаемъ… да, дѣйствительно, это умираніе!..
Я былъ сбитъ съ толку, ошеломленъ. Въ моемъ воображеніи еще было живо то, что совершилось въ Соколкахъ за три года передъ тѣмъ… …Нѣтъ, тогда никто не называлъ «умираніемъ» величайшей тайны земной жизни. Никто не боялся и не думалъ о смерти. Готовились радостно, скромно, почти тайно…
Никакихъ чужихъ лицъ. мнѣ запретили и думать о докторахъ. Одна милѣйшая, давно со всѣми сроднившаяся, Глафира Семеновна, съ ея смѣшными прибаутками. И мой инстинктивный страхъ невольно разсѣялся передъ общей спокойной увѣренностью, что все естественное и желательное и совершиться должно легко. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И когда меня отвели въ самую дальнюю комнату, зажгли у образа лампадку, раскрыли передо мною Евангеліе и твердили, что бояться грѣшно, а мнѣ тамъ присутствовать совсѣмъ не для чего, — конечно я и не подумалъ сопротивляться. Я думалъ, что такъ должно быть, что иначе и не бываетъ…
…Слагалось впечатлѣніе чего-то благоговѣйнаго и радостнаго, совершавшагося втайнѣ… Знаю, что прошелъ цѣлый день отъ утра до ночи, но у меня не осталось никакого представленія о томъ днѣ. Не было боязни… Только страстное нетерпѣніе, и новое, невѣдомое напряженіе какихъ-то смутныхъ, высокихъ настроеній.
И когда, наконецъ, меня позвали, когда я увидѣлъ сіяющія лица и счастливыя слезы — я разрыдался въ приливѣ свѣтлаго, благодарнаго восторга. . . . . . . . . . . . . .
Я думалъ, что такъ должно быть — и что не бываетъ иначе…
…Оттого, что потомъ все, рѣшительно все было иначе, мой страхъ былъ тѣмъ безразсуднѣе!
«Умираніе»…
Такихъ словъ люди не придумываютъ — въ нихъ сама собой выливается правда ихъ души…
Дѣйствительно, для нея это умираніе временное всего, чѣмъ жизнь привлекательна въ ея глазахъ. Источникъ жертвъ и лишеній, рядъ страданій длительныхъ и омраченныхъ единственной мыслью объ опасности. Страхъ опасности растетъ, переходитъ въ мрачную и неисходную мнительность…
Это, можетъ быть, болѣзненно, не всѣ выносятъ одинаково легко, — знаю, я не хочу быть несправедливымъ! Я понимаю…
Нѣтъ, и все-таки я не понимаю! Каждый солдатъ, идя въ атаку, знаетъ, что онъ можетъ быть убитъ, онъ можетъ быть искалѣченъ; — но солдатъ, который дрожитъ отъ ужаса, который думаетъ объ одной опасности — о себѣ думаетъ, а не о томъ, что должно быть сдѣлано въ этотъ мигъ — несчастный страдалецъ и безъ сомнѣнія жертва болѣзненныхъ нервовъ — вѣдь онъ не трогаетъ, а смущаетъ душу!..
Паника заразительна, она охватываетъ мгновенно. Я потерялъ голову. Испытывалъ только слѣпой ужасъ — ужасъ смѣшанный со стыдомъ — точно ужасъ невольнаго убійцы…
И только когда все успокоилось — когда исчезла толпа чужихъ людей, перевернувшихъ по своему весь домъ, всѣ эти зловѣще суетящіяся женщины, важныя и недовольныя знаменитости, летающія взадъ и впередъ тетушки и кузины, рыдающая maman — когда домъ опустѣлъ и затихъ — только тогда до моего сердца дошелъ еле слышный, безсильный протестъ новаго существа…
О, конечно, я ликовалъ, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ это мы, наши терзанія и хлопоты, вырвали ее изъ когтей смерти…
Но и тогда и каждый разъ послѣ тягостныхъ мѣсяцевъ до муки напряженной жизни, выбитой изъ всякой колеи — послѣ грозной и бурной катастрофы — послѣ всѣхъ сложныхъ и мучительныхъ ощущеній — каждый разъ снова я чувствую себя пристыженнымъ передъ лицомъ того, что идетъ своимъ неуклоннымъ путемъ, какъ-бы различно ни относились сами люди…
Такъ-ли?.. Однимъ-ли страхомъ да нашими напряженными и жалкими усиліями должны мы идти навстрѣчу?.. Такъ-ли подобаетъ принимать новую судьбу — то, что есть въ мірѣ самаго совершеннаго — живую человѣческую душу.
Это даже не радость — только избавленіе, только жажда конца…
Такъ бываетъ. Но нѣтъ, я не могу думать что такъ должно быть!
— Боже мой! отчего это у васъ нынче такая тоска!? — воскликнула нетерпѣливо Лида, выскочивъ изъ-за обѣденнаго стола.
За столомъ горячо обсуждалось совершившееся водвореніе новой няньки и предосудительное поведеніе Шурки. Какъ и слѣдовало ожидать, мальчуганъ отказывается одѣваться, гулять, спать и кушать безъ своей старой баловницы.
— Это просто удивительно! — разсуждала барышня, расхаживая взадъ и впередъ по пустынному залу. — У васъ цѣлый полкъ всевозможной прислуги, денегъ вы проживаете гибель — и при этомъ вѣчныя, вѣчныя дрязги! Варя всегда должна волноваться изъ за каждаго пустяка!
Барышня убѣждена, что новая нянька для трехлѣтняго ребенка — сущій пустякъ; что отъ такихъ «дрязгъ», какъ неразумное горе Шурки, легко можно откупиться деньгами, при нѣкоторой распорядительности съ моей стороны.
— А вы помните вашу собственную няню, mademoiselle Лида? — спросилъ я ее неожиданно.
— Вотъ вопросъ! А сами-то вы помните?!..
— О, еще-бы! — отвѣтилъ я. — Даже помню прекрасно, какъ однажды я пустилъ топоромъ въ кучера, за то что онъ ругался съ моей нянюшкой.
— О, о! вы уже и тогда были палладиномъ?.. смѣялась Лида.
— А у васъ Лидія Николаевна, навѣрное была злющая и лѣнивая, избалованная петербургская кофейница. Въ родѣ вотъ той, отъ которой теперь пытается отбиться собственными силенками несчастный Шурка… Вамъ извѣстно, конечно, что я вижу этихъ особъ всего нѣсколько минутъ въ теченіе дня? — но и здѣсь, на другомъ концѣ дома, я ощущаю нѣкоторую неловкость отъ сознанія, что тамъ водворился кто-то чужой, враждебно настроенный, не имѣющій ни самомалѣйшей связи съ нашей жизнью. Представьте-же себѣ душевное состояніе ребенка, когда на него этотъ чужой сваливается точно съ неба и претендуетъ занять мѣсто его единственной истинной привязанности!?..
— Но, Вольдемаръ!? — вы просто въ какомъ-то припадкѣ сентиментальности! Знаете-ли, что вы ужасно перемѣнились съ нѣкоторыхъ поръ?..
Дѣйствительно, съ нѣкоторыхъ поръ, къ изумленію моей хорошенькой пріятельницы, ей случается иногда выслушивать мои протесты.
— Вамъ обоимъ совершенно необходимо развлечься! — объявила она очень рѣшительно. — Вы черезчуръ уже погрузились въ семейную прозу — такъ невозможно! У васъ обоихъ разстроены нервы.
Я подумалъ объ одушевленныхъ разсказахъ m-me Савельевой.
— Совсѣмъ напротивъ, могу васъ увѣрить, — сказалъ я серьезно. — Не погружены мы въ семейную прозу — а напротивъ, мы только и дѣлаемъ, что отгораживаемся и откупаемся отъ нея на всѣ лады. И вотъ я убѣждаюсь, что задача эта гораздо болѣе сложная и безотрадная, нежели стать къ ней отважно лицомъ къ лицу.
— Объясните пожалуйста, я ничего не понимаю! — созналась Лида.
Но я колебался.
— Надо-ли? Васъ вѣдь это ничуть не интересуетъ. Замужъ вы пока еще не собираетесь, и даже когда соберетесь, то долго еще будете видѣть жизнь сквозь цѣлый рядъ повязокъ.
Лида тряхнула головкой съ увѣренностью барышни, рѣшившей не промахнуться, когда придетъ ея чередъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, я непремѣнно хочу знать, что вы думаете! увѣряла она.
— Хорошо. Я думаю, что мы поступаемъ удивительно какъ неразсчетливо. Съ такъ называемой «семейной прозы» мы беремъ себѣ только одни шипы, а всѣ цвѣты ея, весь ароматъ отдаемъ здорово живешь другимъ. Жизнь имѣетъ то коварное свойство, милая барышня, что отъ темныхъ сторонъ ея укрыться невозможно — и въ то же время нѣтъ ничего легче, какъ оттолкнуть отъ себя ея радости!… Квартира у насъ, вы знаете, большая, и семейная проза запрятана въ самый дальній конецъ. Только, какъ-бы далеко мы ни отгоняли ее отъ себя — она насъ всегда найдетъ, никакія затрудненія, невзгоды, даже мельчайшія дрязги не минуютъ насъ! Но, Лида, могу васъ завѣрить, что въ «дѣтскихъ» не только капризничаютъ и плачутъ. Тамъ еще гораздо больше смѣются, тамъ проявляютъ на каждомъ шагу всю безсознательную красоту дѣтской прелести… Дѣти трогательны и забавны! Я не знаю, зачѣмъ мы отказались отъ всего этого — зачѣмъ отдали во власть чужимъ людямъ?..
— Вольдемаръ! Что съ вами?! — отрезвило меня восклицаніе Лиды.
— Ну, вотъ… вѣдь говорилъ, что вы не поймете меня! — вырвалось у меня съ досадой.
— Нѣтъ, нѣтъ, я отлично понимаю васъ! — заспѣшила она, — Вы находите, что вы въ сущности мало видите дѣтей… Это, пожалуй, правда! Однако, какже съ этимъ быть, если и при такихъ порядкахъ Варя совершенно выбивается изъ силъ?..
Я молчалъ. Почемъ я знаю, какъ съ этимъ быть!
— Вамъ жаль Шурку? — заговорила Лида помолчавъ. — Знаете что? — пойдемте сейчасъ вмѣстѣ въ дѣтскую и возьмемъ его сюда. Пусть онъ отдохнетъ немножко отъ «кофейницы» — договорила она смѣясь.
— И вы полагаете, что подобный безпорядокъ можно произвести самовольно? — уязвилъ я ее съ особеннымъ удовольствіемъ.
— Ну, ну, не будьте-же такъ злы, mon beau-frère, вѣдь это ни къ чему не ведетъ!
Я вовсе не имѣлъ въ виду жаловаться на Варю или апеллировать къ справедливости моей свояченицы.
— Что-же? вы не хотите? — спросила Лида задорно.
— Вы что собственно предлагаете мнѣ? — обойти законъ или-же испросить соотвѣтствующаго указа? — дразнилъ я ее. — Въ послѣднемъ случаѣ послѣдуетъ отказъ, а въ первомъ — приличествующая кара. По правдѣ говоря, ни то ни другое меня не соблазняетъ.
Лида круто повернула мнѣ спину и съ поднятой головкой прослѣдовала въ дѣтскую.
Въ сущности, что такое мелочи?.. и развѣ въ такъ называемыхъ мелочахъ не проявляется все тотъ-же истинный смыслъ вещей?
Дѣло идетъ о пустякѣ, но пустякъ этотъ приходитъ въ коллизію съ настроеніемъ данной минуты, вызваннымъ быть можетъ самыми серьезными вещами; онъ сталкивается съ извѣстными взглядами, съ взаимнымъ соотношеніемъ группы лицъ. Каждый пустякъ можетъ быть той точкой, на которой разрядится скрытое электричество.
Мое непохвальное желаніе подразнить Лиду имѣло плачевныя послѣдствія: въ дѣтской снова поднялась едва улегшаяся буря и стоила бѣдному Шуркѣ новыхъ безплодныхъ слезъ.
Лида, возмущенная сопротивленіемъ англичанки, отправилась къ сестрѣ; но здѣсь ее безцеремонно попросили не соваться не въ свое дѣло и не усложнять другимъ ихъ и безъ того «тяжкихъ» обязанностей.
Для меня все достаточно ясно и я не нуждался въ новомъ подтвержденіи.
Барышня сейчасъ-же уѣхала съ пылающимъ румянцемъ на негодующемъ личикѣ. Какъ знать! быть можетъ, маленькій инцидентъ откликнется еще когда-нибудь впереди? Впереди, когда отъ нея одной будетъ зависѣть, въ какомъ узорѣ располагать тѣ мелочи, изъ которыхъ слагается проза жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Я также вышелъ и долго бродилъ по мокрымъ улицамъ, съ ихъ безучастной суетой большого города…
Мнѣ некуда идти. Не знаю, кого могъ-бы я пожелать видѣть?… Вотъ развѣ… на одинъ мигъ… очутиться въ шумномъ, тѣсномъ и тепломъ гнѣздышкѣ маленькой насѣдки — но вѣдь это невозможно!
Это одинъ изъ тѣхъ «сущихъ пустяковъ», которыхъ ни одинъ человѣкъ не можетъ позволить себѣ въ здравомъ умѣ и твердой памяти.
Въ послѣднее время атмосфера какъ-будто проясняется. Быть можетъ, просто оттого, что къ Варѣ каждый день кто-нибудь заѣзжаетъ. Чаще другихъ бываетъ Клочевъ. И прекрасно, что они помирились, — онъ веселый малый: смѣяться всегда полезнѣе, чѣмъ безпредметно раздражаться.
Не воспользоваться-ли и мнѣ прояснившейся атмосферой?..
…Разумно-ли пассивно отдаваться теченію?.. Оно разводитъ неуловимо… и страшно быстро! Нѣтъ, не одно теченіе, а два… Два теченія въ разныя стороны… А-а! мудрено-ли, мудрено-ли, что растетъ какая-то бездна безъ названія!.. Меня увлекаетъ потокъ собственныхъ мыслей…
…А ее?. . . . . . . . . . . . . .
Когда я входилъ, Варя что-то писала у письменнаго стола. Она подняла голову и быстро захлопнула бюваръ. Потомъ встала и посмотрѣла на меня, вѣроятно спрашивая себя, зачѣмъ я пришелъ?
Правда, я давно не былъ безъ надобности въ будуарѣ… сколько помню, даже не былъ ни разу въ этомъ будуарѣ.
Все новое — комната, обивка и расположеніе мебели. Эта комната удобнѣе и красивѣе старой, но она совсѣмъ чужая… Впрочемъ, въ домѣ все подновленное — и точно чужое.
Варя, стоя, заговорила о чемъ-то.
Было естественно остаться стоять; но я нарочно, не спѣша, усѣлся въ кресло, чтобы показать, что я пришелъ въ гости. Я становлюсь отвратительно подозрительнымъ! Мнѣ показалось, что я вижу на ея лицѣ недоумѣніе… Во всякомъ случаѣ, я не видѣлъ привѣтливости, удовольствія или какого-либо иного поощренія себѣ.
Варя медленно прошлась вокругъ комнаты, точно придумывая, чѣмъ-бы ей заняться во время визита. Ничего не придумавъ, она апатично усѣлась на своей любимой кушеткѣ, съ бѣлымъ мѣховымъ коврикомъ въ ногахъ.
Въ послѣднее время мы столько говорили о здоровьѣ (вѣрнѣе, мы ни о чемъ другомъ и не говорили), что въ эту минуту я не въ силахъ былъ задать банальнаго вопроса. Недурно, однако, что я сидѣлъ и придумывалъ, о чемъ-бы мнѣ заговорить съ моей женой…
Но когда-же, — когда успѣли мы такъ удалиться другъ отъ друга!? Отчего? Что случилось?..
Мы не ссорились. Никакихъ особенныхъ неудовольствій не было, кромѣ все тѣхъ-же нескончаемыхъ пустяковъ. Послѣднее серьезное столкновеніе было весною, изъ-за злополучной поѣздки на югъ.
Оно оставило слѣдъ, это несомнѣнно. Какъ всегда — я уступилъ; я сдѣлалъ противъ своего желанія такъ, какъ ей хотѣлось — это и осталось на мнѣ несмываемымъ укоромъ.
Въ ней еще отчетливѣе обозначился ненавистный тонъ, тонъ иронической увѣренности въ чемъ-то такомъ, о чемъ она не желаетъ говорить… О, ненавистный тонъ — ненавистный!! Возмущаюсь всѣмъ существомъ моимъ, мучительно чувствую всю его несправедливость — но противъ тона я не борецъ!.. Всѣ мои протесты неизбѣжно обращались въ пустыя, смѣшныя придирки. Какъ это дѣлается — я не знаю! Мучишься и не можешь доказать обиды…
Хорошо. Что-же дальше?
Ничего особеннаго не случилось. Было неудачное лѣто, было неудачное возвращеніе, — да развѣ-же кто-нибудь виноватъ во всемъ этомъ?
И наконецъ все давно кончилось, все перемололось какъ-нибудь.
Въ такія минуты легкихъ темъ не существуетъ. Отвратительная, не передаваемая словами унылость!.. Не смѣешь говорить ни о чемъ внѣшнемъ — передъ собою не смѣешь — и только прислушиваешься, какъ что-то тяжелое и холодное ползетъ въ душу. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Она разрѣзывала перламутровымъ ножичкомъ французскую книгу — медленно, съ намѣреніемъ растягивая каждое движеніе.
Спросила, выѣзжалъ-ли я сегодня. Сообщила, что Катишъ Зотова наконецъ невѣста, и какъ maman рада за сестру. Долго говорили о Катишъ, какъ-будто у насъ нѣтъ ничего ближе и интереснѣе этого.
И вдругъ что-то прорвалось — блеснуло въ ея глазахъ.
— Что это, до чего ты сонный сегодня! Ты здоровъ? — спросила она нетерпѣливо.
Наши глаза встрѣтились.
Неужели на нее глянула вся моя тоска?!..
Она хмурилась.
— Я больна, это правда, но, кажется, и вы не многимъ лучше? Вы имѣете видъ… разочарованнаго героя! — прибавила она насмѣшливо и бросила на столъ книгу.
Если-бъ тонъ звучалъ иначе… кажется, я былъ на волосъ отъ нервическихъ слезъ… Какая-то ѣдкая жалость сверлила сердце…
Иронія сдѣлала свое дѣло — спасибо! подтянула струны, готовыя сорваться. Чуть-чуть, на одинъ оборотъ, — но и того за-глаза довольно!..
Много, много разъ я рыдалъ на этомъ коврикѣ, у ногъ… но не такой, не теперешній я. Тотъ жалкій безумецъ, который еще рвался къ чему-то и требовалъ страстно, съ слѣпымъ упорствомъ требовалъ счастія…
Ага, нѣтъ! плакать прежними слезами я не могу больше, — ну, а новыхъ… новыхъ, надѣюсь, у меня не будетъ вовсе.
Я всталъ и сказалъ, что у меня болитъ голова.
Никакого опредѣленнаго плана у меня не было, когда я шелъ въ будуаръ, — и, однако, цѣль достигнута… Провѣрка подтвердила вѣрность внутреннихъ процессовъ. Нужды нѣтъ, что въ доброй половинѣ своей они совершаются почти безсознательно — итоги явятся на свѣтъ въ свои время, какъ живое существо, которому пришелъ срокъ родиться.
Черезъ полчаса Самуилъ принесъ въ кабинетъ стаканъ крѣпкаго чая и облатку съ антипириномъ.
За обѣдомъ Варя была очень внимательна, каждую минуту унимала дѣтей. Потомъ она взяла меня подъ-руку и увела къ себѣ. Кажется, она боится, что я заболѣю. Дѣйствительно, это было-бы такое громадное неудобство, что даже и подумать страшно!
Мнѣ стало стыдно за свою ложь. Я увѣрилъ Варю, что голова прошла, и мы довольно непринужденно проболтали вечеръ.
Во мнѣ какъ будто что-то окрѣпло. Надѣюсь, что утреннее состояніе не повторится никогда больше! За послѣднее время я научился быстро двигаться впередъ, отживать однимъ разомъ разныя переходныя стадіи…
Куда я иду? Не знаю. Одно несомнѣнно, что я быстро двигаюсь впередъ… Не болѣзненными порывами, не скачками, какъ бывало прежде, — нѣтъ, надежнымъ, устойчивымъ движеніемъ. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Барометръ стоитъ на «ясно». Варя любезна и видимо довольна много: я не донимаю ее своими «настроеніями», не тащу за собою насильно въ темныя пучины психологіи…
…Правда, давненько уже я ничего подобнаго не дѣлаю, — но… но, должно быть, у меня былъ загадочный видъ, не внушающій довѣрія.
Въ настоящее время моя главная забота состоитъ въ томъ, чтобы не имѣть никакого вида. Ни Варя и никто другой не долженъ догадываться, что я провожу время въ размышленіяхъ.
Это новая территорія, которую я отвоевываю для себя шагъ за шагомъ, какъ жители морского берега отвоевываютъ у океана пяди сухой земли — плотинами, окопами. У меня уже образовался надежный бережокъ, куда я могу вскарабкаться во всякое время… А какъ недавно еще я барахтался безпомощно, швыряемый изъ стороны въ сторону по прихоти волнъ!.. Кто не тонулъ, тотъ не знаетъ, что значитъ ощутить землю подъ ногами.
Но обыкновенно утопленникъ выбирается на берегъ безъ всякаго багажа.
Чортъ возьми, неужели-же этому никогда не будетъ конца?.. А еще я имѣлъ наивность порадоваться вмѣстѣ съ Варей помолвкѣ Катишъ Зотовой! Я совершенно упустилъ изъ вида, что вслѣдствіе такого счастливаго событія, еще одно лицо, о существованіи котораго я ничего не зналъ до сихъ поръ, примыкаетъ по праву къ сонму «нашихъ родственниковъ…»
Впрочемъ, оказывается, что я провинился въ непростительной разсѣянности: я много разъ встрѣчался съ молодымъ человѣкомъ у тетушки и могъ-бы замѣтить и самъ, что онъ давно ухаживаетъ за Катишъ.
Въ этомъ и заключается гвоздь положенія: молодые люди давно влюблены другъ въ друга, — а законы военнаго сословія неумолимы. Штабсъ-капитанъ Магнатовъ давно сдѣлалъ-бы предложеніе, если бъ имѣлъ реверсъ. Всѣмъ извѣстно, что это не больше, какъ пустая формальность.
Вотъ ужъ недѣля, какъ у насъ только и разговоровъ, что о реверсѣ штабсъ-капитана Магнатова. Maman и Лида пріѣзжаютъ каждый день и совѣщаются въ будуарѣ, съ таинственными и грустными лицами. Сегодня пріѣхала сама тетушка, Елизавета Павловна Зотова, но безъ Катишъ. Я не догадался справиться заблаговременно о томъ, какъ держать себя въ такомъ случаѣ, и мнѣ показалось нелѣпымъ лицемѣрить. Я поздравилъ тетушку съ радостнымъ событіемъ и совершилъ этимъ, какъ оказывается, величайшую неделикатность…
Бѣдная старуха не выдержала и залилась слезами. Она произнесла патетическую рѣчь о томъ, какъ ужасно для матери быть настолько безпомощной… И когда подумаешь, что это только пустая формальность! Но она должна была позволить Катишъ дать слово, чтобы сколько-нибудь успокоить ее. Это отзывалось на здоровьѣ бѣдной дѣвочки, она сдѣлалась малокровна и нервна. Но вѣдь отъ того, что они назвались женихомъ и невѣстой, дѣло ничуть не подвинулось впередъ, когда все, все зависитъ отъ этихъ проклятыхъ денегъ!..
Я выслушалъ эту рѣчь съ такимъ ощущеніемъ, какъ-будто именно я, и никто больше, виноватъ въ томъ, что у штабсъ-капитана Магнатова нѣтъ необходимаго реверса. Я положительно не могъ смотрѣть въ глаза тетушкѣ Елизаветѣ Павловнѣ!
Точь въ точь то-же самое я ощущаю при каждомъ денежномъ затрудненіи кого-нибудь изъ Трелей: я оказываюсь единственнымъ состоятельнымъ человѣкомъ въ цѣломъ кружкѣ почтенныхъ и прекраснѣйшихъ людей, несомнѣнно заслуживающихъ лучшей участи. Такое привилегированное положеніе имѣетъ удивительное сходство съ угрызеніемъ совѣсти!..
Я поспѣшилъ постыдно улизнуть къ себѣ, въ то время, какъ мои дамы старались успокоить бѣдную тетушку; но я прекрасно знаю, что не сегодня, такъ завтра, вопросъ о реверсѣ будетъ поставленъ ребромъ.
Что можетъ это значить для такого богача, какъ я? Мои деньги будутъ лежать неприкосновенно въ сохранномъ мѣстѣ, и я буду сознавать, что спасъ счастіе двухъ любящихъ сердецъ… Не все-ли мнѣ равно, гдѣ лежатъ мои деньги?..
Ну, что — что могу я противъ этого?
Не объявить-же мнѣ себя банкротомъ къ ужасу собственныхъ кредиторовъ! Всякій, кто не желаетъ дать денегъ, говоритъ, что у него ихъ нѣтъ — но найдите мнѣ человѣка, который-бы повѣрилъ этому.
Меня слишкомъ краснорѣчиво уличаетъ пышная декорація. Соколки еще не проданы съ молотка, и потому никакое количество тяготѣющихъ на нихъ закладныхъ и иныхъ обязательствъ не препятствуетъ произносить красивую фразу о «нашемъ подмосковномъ имѣніи»… Я продолжаю числиться однимъ изъ владѣльцевъ калужскаго завода, и никому кромѣ моихъ компаньоновъ неизвѣстно, сколько именно я долженъ подъ отцовскіе паи… Никто иной, какъ милые родственники были ближайшими зрителями блестящаго восхода нашей звѣзды на петербургскомъ небосклонѣ — интересно знать, въ какихъ выраженіяхъ могъ-бы я теперь выяснить имъ, что въ сущности ослѣпляющіе ихъ фальшфейеры должны служить не положительными, а отрицательными показателями истиннаго положенія моихъ денежныхъ дѣлъ…
Неужели-же въ угоду родственникамъ я долженъ произносить противъ себя обвинительныя рѣчи, публично каяться въ ребяческомъ легкомысліи и безхарактерности? Нѣтъ, даже и тогда мнѣ все равно не повѣрятъ! Ни къ чему люди не относятся съ болѣе подозрительнымъ недовѣріемъ, какъ къ оскудѣнію тороватаго родственника. Безъ сомнѣнія, мнѣ не зачѣмъ топить себя слишкомъ усердно — это и безъ того совершится неминуемо въ свое время. Декорація никогда не будетъ тѣмъ пейзажемъ, который она изображаетъ.
Варвара Николаевна всегда имѣла страстишку разыгрывать щедрую принцессу своего двора. Вкусы въ высшей степени благородные и я имъ вполнѣ сочувствую — рука дающаго да не оскудѣваетъ!
Не мѣшаетъ, однакоже, посчитать, сколько еще остается у насъ незамужнихъ кузинъ и холостыхъ кузеновъ?.. Надо уповать, что не всегда это будутъ молодые офицеры, не имѣющіе реверса, хотя въ такомъ случаѣ они легко могутъ оказаться юными чиновниками или техниками, жаждущими получить приличное мѣсто… Повинности испоконъ вѣковъ были прямыя и косвенныя.
Охъ, что-то я дурачусь не къ добру! На меня обыкновенно нападаетъ веселость въ критическія минуты.
Я обѣщалъ дать реверсъ.
Въ такіе моменты я испытываю самый неподдѣльный подъемъ бодрости. Въ родѣ того, какъ если бы подъ подошвами путника, едва влачившаго свои ноги отъ усталости, внезапно стала накаливаться почва… О, безъ сомнѣнія онъ прибавитъ хода и это отнюдь не будетъ притворствомъ съ его стороны!
Варя съ самымъ восхитительнымъ апломбомъ говоритъ о томъ, что «мы даемъ реверсъ» и выражается не иначе, какъ «нашъ женихъ» и «наша невѣста». Сегодня я узналъ, что реверсъ не избавляетъ насъ отъ традиціоннаго подарка невѣстѣ. Вѣдь это же мои деньги, которыя будутъ лежать въ сохранномъ мѣстѣ!
Почему-то мнѣ представляется большимъ преимуществомъ, что тѣ безразсудства, какія прежде я продѣлывалъ въ пароксизмѣ блаженной горячки, въ настоящее время выполняются много съ безупречной трезвостью. Я еще не выяснилъ себѣ почему — но во всякомъ случаѣ, это несомнѣнное преимущество.
Вотъ наконецъ день, которымъ я доволенъ! Мнѣ удалось осуществить маленькое собственное желаніе.
Въ продолженіе двухъ часовъ я катался съ дѣтьми, а такъ-какъ въ коляскѣ случайно мы были одни, то и некому было ежеминутно прерывать ихъ милое щебетанье сухими и повелительными сентенціями.
Я всегда нахожу, что взрослые поступаютъ жестоко, относясь съ полнымъ неуваженіемъ къ дѣтской психологіи. Они не хотятъ признавать въ ребенкѣ полноправнаго собесѣдника: безпощадными диссонансами врываются они въ самое лучезарное настроеніе и безцеремонно обрываютъ свободный полетъ яркой фантазіи… Вѣдь это-же все равно, что внезапно окатить холодной водою разгоряченное тѣло!
Маленькаго поэта хватаютъ за руки, когда ему положительно необходимо ими размахивать. Въ ту минуту, когда передъ его очами носятся ослѣпительныя картины — ему кричатъ въ уши какую нибудь скучнѣйшую, вздорную придирку, въ которую онъ буквально не въ состояніи даже вслушаться!
Развѣ это не жестоко?! Да, Бога ради, неужели нельзя выбрать другого момента для того, чтобы внушить ему вашу спасительную премудрость?!
Вамъ кажется, что вы ловите его на мѣстѣ преступленія — но вы, напротивъ, выбираете моментъ самый неудачный и для васъ несомнѣнно пропащій. Вы тратите даромъ вашъ порохъ, а ему причиняете незаслуженную обиду и разочарованіе. Онъ ждалъ отъ васъ восторга, сочувствія или по меньшей мѣрѣ интереснаго объясненія; а вы вмѣсто того объявляете, что сейчасъ пробило девять часовъ и потому онъ долженъ отложить свои ожиданія до завтра…
Какъ много на нашей совѣсти безцѣльно испорченныхъ радостей, безсмысленно прерваннаго веселья, пропащей даромъ любознательности и непонятаго нами раздраженія…
Намъ представляется серьезнымъ вредомъ получасомъ позднѣе назначеннаго срока запихнуть насильно въ постель ребенка, у котораго глаза пылаютъ отъ возбужденія. Но мы не задумываемся надъ вопросомъ — не приносятъ-ли вреда такіе насильственные перерывы настроенія? наше назойливое вмѣшательство въ недоступную наблюденію, загадочную работу внутреннихъ силъ… Мы пренебрежительно отбросили всякую вѣру въ руководящій инстинктъ, этотъ тонкій умъ безсознательной природы; мы не понимаемъ причинной связи нашихъ желаній и вкусовъ съ общей наличностью физическихъ силъ и состояній, — и однако, съ тупымъ педантствомъ мы ломаемъ загадочныя живыя силы по шаблонамъ нашихъ сегодняшнихъ истинъ, забывая, что завтра, быть можетъ, мы сами признаемъ ихъ заблужденіемъ!..
Нѣтъ, это положительно ужасно, что существуютъ профессіоналѣные воспитатели! Люди, обязанные каждымъ словомъ своимъ что-нибудь прививать, направлять или искоренять въ беззащитныхъ живыхъ существахъ…
Хорошо еще, если люди эти легкомысленны, если они склонны относиться небрежно къ своимъ обязанностямъ. Но если они добросовѣстны, если они прилежны и проникнуты сознаніемъ высокаго долга — о, тогда имъ ничего больше и не остается, какъ совершать ежеминутные опустошительные набѣги на неокрѣпшіе всходы, пытающіеся проложить себѣ путь къ невѣдомымъ намъ цѣлямъ!
Спеціалисты воспитанія не даромъ изобрѣли кабалистическое словцо капризъ — слово омытое цѣлыми морями дѣтскихъ слезъ, но не ставшее оттого ни на одну іоту понятнѣе.
Созерцая толпы безличныхъ, вялыхъ и унылыхъ дѣтей, не пора-ли намъ перенести свое вниманіе съ бифштексовъ и кубическихъ футъ воздуха на темную сферу впечатлительности?.. Не слишкомъ-ли мало сдѣлано до сихъ поръ для выясненія всего значенія пріятныхъ или подавляющихъ, живыхъ или однообразныхъ впечатлѣній на состояніе нервной системы, которую мы усиливаемся лѣчить уже съ пеленокъ?
Вся глубина моего невѣжества не препятствуетъ мнѣ знать навѣрное, что Аня и Варичка положительно давятся своимъ идеальнымъ бифштексомъ въ тѣ дни, когда завтраку предшествуетъ какой-нибудь изъ сеансовъ педагогической инквизиціи
Итакъ, мы очень весело катались; однако, своей радостью мы обязаны чистѣйшей случайности. Сегодня день случайностей.
За завтракомъ обнаружилось нѣчто совершенно необыкновенное. Оказывается, что завтра дамы мои ѣдутъ въ театръ, но это совершится безъ того, чтобы я обязанъ былъ добывать билеты и состоять на своемъ посту въ качествѣ провожатаго (зѣвающаго до судорогъ въ пошлыхъ французскихъ фарсахъ. На этотъ разъ Варя рѣшается поѣхать въ кресла съ Лидой; Клочевъ привезъ два билета.
Не знаю ужъ, почему такъ радикально измѣнились воззрѣнія моей супруги. Я потратилъ когда-то напрасно не мало краснорѣчія, чтобы увѣрить Варю, что партеръ Михайловскаго театра не есть какое-нибудь неприличное мѣсто для замужней женщины. Это было въ разгаръ ея театральной rage, когда мы проводили иногда по пяти вечеровъ въ недѣлю въ театральныхъ залахъ, и когда я состоялъ въ самыхъ интимныхъ отношеніяхъ со всѣми петербургскими барышниками. Только подумать, сколько лишнихъ денегъ переплачено за ложи бель-этажа!
Клочевъ оказался счастливѣе меня — тѣмъ лучше, по крайней мѣрѣ у меня будетъ полезный прецедентъ на будущее время.
Варя необыкновенно интересуется пьесой. За завтракомъ она попросила миссъ Гартонъ оказать ей маленькую услугу — съѣздить за нее къ модисткѣ. Вотъ тутъ-то у меня и блеснула спасительная мысль ухватить моментъ и прокатить самому дѣтей. Можетъ быть, это мнѣ и не удалось-бы, если-бы Варя не была занята совѣщаніемъ съ англичанкой на счетъ завтрашней шляпки. Я получилъ изъ-за запертой двери разсѣянное согласіе.
Какія мелочи могутъ восхищать дѣтей! Развѣ это не очаровательно и не драгоцѣнно?.. Только не надо вмѣшиваться, не надо увѣрять ихъ, что все это пустяки, и что гораздо лучше сидѣть смирно и чинно дѣлать полезныя наблюденія.
Могу сказать, что въ теченіе этихъ двухъ часовъ я рѣшительно ничего не внушалъ! Я не мѣшалъ имъ кричать отъ азарта, перебивая другъ друга, и могу присягнуть, что ихъ голоски не способны произвести никакого скандала на столичныхъ улицахъ. Я ни разу не омрачилъ ихъ веселья противнымъ призракомъ кашля и не напоминалъ ежеминутно, что на вѣтру всего безопаснѣе молчать, какія-бы удивительныя вещи ни попадались на глаза. (Не буду раскаиваться въ этомъ даже и въ томъ случаѣ, если дѣти покашляютъ, — конечно не черезчуръ сильно).
Мы заѣхали въ кондитерскую за конфетами и къ Эйлерсу за бутоньерками для моихъ дамъ. Оба раза мы выгружались изъ коляски и побывали in corpore въ этихъ любопытныхъ мѣстахъ.
На обратномъ пути мнѣ пришла фантазія взять и для себя билетъ на завтра въ Александринку. Я ужъ и не вспомню, когда я былъ въ послѣдній разъ въ русскомъ театрѣ? Варя, къ сожалѣнію, совсѣмъ не признаетъ его.
Тутъ команда моя на нѣсколько минутъ осталась безъ меня въ коляскѣ и развлеклась конфетами. Надо сознаться, что этотъ моментъ обошелся не вполнѣ благополучно. Предполагаю, что Аня слишкомъ вошла въ свою роль старшей, гордая тѣмъ, что она сидитъ рядомъ со мною на маминомъ мѣстѣ. Во всякомъ случаѣ, когда я вернулся съ билетомъ, то оказалось, что Шурка бросилъ въ снѣгъ конфеты, которыя Аня отобрала для него, потому что онъ хотѣлъ выбрать конфеты самъ. При этомъ, какими-то судьбами мамина бутоньерка очутилась у него подъ ногами…
Ну, что-же дѣлать! — революціи не обходятся безъ жертвъ, а вѣдь наше катанье было маленькой революціей. Пришлось вернуться къ Эйлерсу за новой желтой розой.
Миссъ Гартонъ была уже дома, когда мы вернулись. Она бросилась щупать дѣтямъ руки и щечки, она потрясала зловѣще головою…
Нѣтъ, я увѣренъ, что дѣти не простудятся: веселыя затѣи почти всегда сходятъ съ рукъ благополучно.
Иные люди вѣрятъ въ предчувствія…
Я беззаботно входилъ въ театральный залъ, заинтересованный единственно тѣмъ, что услышу, быть можетъ, нѣсколько чужихъ мыслей, любопытныхъ въ моемъ философскомъ настроеніи.
Безъ сомнѣнія, я не поѣхалъ-бы въ русскій спектакль, если-бы во время катанья мнѣ не бросилось случайно въ глаза зданіе Александринскаго театра… и если-бы, вообще, это катанье не настроило меня предпріимчиво… и если-бы Клочевъ не привезъ Варѣ билетовъ…
Не страншо-ли, какое громадное мѣсто занимаетъ въ человѣческой судьбѣ случайность!?..
…Если-бы я не поѣхалъ въ концертъ въ Москвѣ весною 188* года… если-бы я вовсе не собрался тогда въ Москву, куда ѣхать мнѣ было не зачѣмъ, не время и, вообще, не резонъ…
Меня услали изъ Соколокъ почти насильно, надѣясь развлечь и успокоить, какъ ребенка, который начинаетъ блажить… И это она сдѣлала, бѣдная, милая мама… Какъ это ее мучило!.. Чтобы спастись отъ угрызеній, она твердила съ суевѣрной покорпостью: «Судьба!..»
Нѣтъ, я въ судьбу никогда не вѣрилъ…
Я почти позабылъ уже о мимолетной встрѣчѣ съ Васей Косухинымъ, хоть встрѣча эта сильно взволновала меня тогда. Все послѣднее время я былъ всецѣло поглощенъ внутреннимъ устроеніемъ. У меня явилась положительная надежда добиться чего-нибудь устойчиваго въ самомъ себѣ… вѣдь я изнемогаю отъ усталости! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Итакъ, каждую минуту, въ теченіе трехъ, лѣтъ, на любой изъ улицъ Петербурга я могъ встрѣтить Елену Федоровну Желткову!.. Однако, я встрѣтилъ ее только теперь — сама судьба не могла-бы распорядиться цѣлесообразнѣе.
Всего только одинъ годъ назадъ — и все было-бы иначе: я-бы убѣжалъ изъ театра, я навѣрное не подошелъ-бы къ ней. Вѣдь тогда для меня это значило-бы только напрашиваться на безплодныя волненія. Инстинктъ самосохраненія вытолкнулъ-бы меня изъ театральной залы, какъ онъ погналъ когда-то изъ Москвы, ото всѣхъ, кто зналъ меня раньше, ото всего, что имѣло какую-нибудь связь съ прошлымъ… О, безуміе молодости, думающей, что человѣческую жизнь можно разорвать на куски, какъ листъ бумаги!..
Удивительнѣе всего, что въ этотъ послѣдній годъ не произошло ровно ничего выходящаго изъ ряда вонъ… Да, ничего, кромѣ моей собственной усталости. Въ моихъ душевныхъ записяхъ появился угрожающій дефицитъ, какъ и въ моемъ бюджетѣ — съ той разницей, что онъ появился внезапно, какъ мгновенно лопается струна, только что издававшая привычный звукъ…
Пора, пора наконецъ взяться за умъ и оградиться какъ-нибудь отъ стихійныхъ переворотовъ! Горы и пропасти хороши только на ландшафтѣ, не въ нашемъ бренномъ существованіи, на которое отпускается каждому опредѣленный запасъ силъ…
Я увидалъ ее въ первомъ-же антрактѣ. Первое дѣйствіе прошло вяло, но завязка мнѣ понравилась; можетъ быть просто потому, что созерцаніе жизни всего больше подходитъ къ моему настроенію. Я направлялся въ фойэ курить. Она сидѣла на высокихъ скамейкахъ за креслами, въ серединѣ, и толпа несла меня прямо навстрѣчу знакомому острому взгляду изъ подъ густыхъ бровей…
Это было такъ неожиданно, что я безотчетно подался назадъ. Я-бы могъ подумать, что ошибся, если-бы и она также не смотрѣла на меня. Видя, что я подхожу, она поднялась мнѣ навстрѣчу, вся красная…
Странно, — я не чувствовалъ ни малѣйшей неловкости, а только одну внезапную радость. Я-бы обрадовался каждому московскому знакомому, но никому другому не обрадовался-бы такъ, какъ Желтковой, хоть я и знаю, что никто не осуждалъ меня безпощаднѣе чѣмъ она, Елену Федоровну мать всегда любила, какъ родную. Однако, когда я заговорилъ, оказалось все-таки, что я волнуюсь гораздо сильнѣе, чѣмъ думалъ въ первую минуту…
…Это такъ удивительно — услышать знакомый голосъ, встрѣтить взглядъ… знакомое, прежнее, когда въ насъ самихъ все такъ страшно измѣнилось!..
Но вѣдь и въ ней многое измѣнилось, только я этого не вижу. Она совсѣмъ такая-же, какъ была, на видъ нисколько даже не постарѣла. Она разсмѣялась, когда я это сказалъ.
— Ну, а я любезностей говорить не стану — вы вѣдь меня знаете! — вы до такой степени перемѣнились, что я и узнала-то васъ не сразу. Возмужали удивительно…
— Постарѣлъ! — поправилъ я ее.
— Въ ваши годы еще не старѣютъ. Въ сущности, вы вѣдь были совсѣмъ еще юноша тогда… прибавила она задумчиво.
«Тогда…» Это слово спугнуло непринужденность первыхъ минутъ…
Мы сидѣли рядомъ на опустѣвшей скамейкѣ; большинство публики разошлось. Желткова, спохватившись, начала поспѣшно разсказывать о себѣ.
Они уже три года какъ перебрались сюда. Матвѣю Ивановичу представилась возможность получить мѣсто при желѣзнодорожномъ управленіи и онъ рѣшился оставить казенную службу.
— Ну, что-жъ дѣлать — прогадаемъ такъ прогадаемъ! Всего въ жизни по пальцамъ не разсчитаешь, а подъ лежачій камень и вода не бѣжитъ!.. Тамъ все равно Матюшѣ никакого хода не предвидѣлось…
— Вы недовольны? — спросилъ я.
— Не то что недовольны, — а жить здѣсь у васъ очень ужъ дорого! Привычки у насъ, знаете, московскія… Здѣсь всѣ жмутся, привыкли ужъ, а мы нѣтъ-нѣтъ да и прорвемся по-свойски… Бѣда!..
Я съ волненіемъ слушалъ ея голосъ, выраженія немного вульгарныя, грубоватый смѣхъ… Подъ ея московскую болтовню о себѣ и о собственныхъ дѣлахъ я мучился сомнѣніемъ, какъ-бы мнѣ половчѣе спросить ее?.. и не лучше-ли выждать, чтобы она заговорила первая?
А пока я это рѣшалъ — антрактъ кончился, и публика возвращалась на свои мѣста.
Что было во второмъ актѣ — рѣшительно не знаю. Слышалъ обрывки фразъ, видѣлъ безсмысленно двигающіяся по сценѣ фигуры. Меня осаждали воспоминанія… . . . . . . . . . . . . . .
Во второмъ антрактѣ мы вышли вмѣстѣ въ фойэ и усѣлись въ проходѣ, гдѣ виситъ портретъ Екатерины. Подозрѣваю, что Елена Федоровна тоже безъ особеннаго вниманія прослушала второй актъ…
Какъ-то самъ собою измѣнился нашъ тонъ.
— …Три года! и у васъ ни разу не явилось желаніе повидаться со мною? — не удержался я отъ упрека.
Я никакъ не ожидалъ, что ее мои слова смутятъ такъ сильно. Она сдѣлалась совсѣмъ пунцовая и безпокойно задвигалась на диванѣ.
— Нѣтъ ужъ! — нѣтъ, я бы ни за что этого не сдѣлала! И не думала даже, чтобы вамъ могло быть пріятно встрѣтиться съ нами… Простите пожалуйста… но вѣдь вы сами спрашиваете!..
— Конечно, конечно! не стѣсняйтесь, прошу васъ… Вы представить себѣ не можете, какъ я радъ вашей встрѣчѣ!..
Не понимаю, почему мои слова такъ волновали ее? — но я это прекрасно видѣлъ. Она какъ будто старалась взять со мною извѣстный тонъ, и это ей не удавалось.
Я сказалъ, наконецъ, что никого ни разу не встрѣтилъ за эти семь лѣтъ — ничего, ничего не знаю!..
Нарочно я пріостановился, въ надеждѣ, что хоть тутъ она скажетъ что-нибудь. Вмѣсто этого, она поспѣшно вынула свои часы, и я видѣлъ какъ ея рука дрожала…
Я понялъ, что она хочетъ отдѣлаться отъ меня и заговорилъ самъ.
— Елена Федоровна!.. Вы не искали меня, а я и не подозрѣвалъ даже, что вы живете въ Петербургѣ… Но ужъ если такъ случилось, что мы сегодня встрѣтились — ради Бога, не отпускайте-же меня ни съ чѣмъ! Вы все знаете, я въ этомъ увѣренъ… Неужели-же вы считаете, что я не въ правѣ ничего узнать о томъ, что меня мучитъ?!.
Ея глаза заблестѣли знакомыми сердитыми огоньками. Она начала судорожно стаскивать только что натянутую перчатку.
— Мучитъ!.. Эхъ, Владиміръ Ивановичъ, какъ вы ни-по-чемъ такое слово произносите!.. Сейчасъ видно, что по настоящему-то никогда мучиться не приходилось…
Въ ту минуту мнѣ было право все равно до обиды ея словъ, ея тона язвительнаго. Я помнилъ только, что сейчасъ она уйдетъ отъ меня и я останусь ни съ чѣмъ…
— Гдѣ теперь Александра Васильевна? — спросилъ я прямо, вмѣсто всякаго протеста.
Желткова вскочила съ дивана.
— Ну! вы заставляете меня пожалѣть, что мы встрѣтились сегодня!.. Зачѣмъ говорить объ этомъ?! для чего нужно?!
Опытный, пожившій человѣкъ, и до сихъ поръ такъ не просто смотритъ на вещи! Я, напротивъ, дѣлался все настойчивѣе и тверже. Я принялся ее урезонивать — просилъ отбросить на минуту узкіе предразсудки и просто, по человѣчески, пожалѣть меня.
Она отчаянно трясла головой и только вытирала платкомъ красное лицо.
Я пробовалъ ее растрогать:
— Наконецъ — умоляю васъ, какъ человѣка близкаго моей семьѣ, какъ друга моей матери! Я привыкъ васъ уважать съ дѣтства… Снимите эту тяжесть съ моей души!.. Какого-бы мнѣнія вы ни были обо мнѣ, не можете-же вы думать, что во мнѣ говоритъ пустое любопытство!?
И все, все было напрасно! Она задыхалась отъ волненія, у нея были слезы на глазахъ — но все-таки ничего не хотѣла сказать.
— Не могу вамъ дать никакихъ свѣдѣній, и не терзайте вы меня напрасно! У меня серьезныя причины для этого — не могу, Богомъ вамъ клянусь! Очень прискорбно, ни для чего мнѣ не нужно огорчать васъ — ну, нельзя — вѣрьте моей совѣсти, что нельзя!..
Я больше не видалъ ея — она уѣхала, и я попрежнему ничего не знаю: предо много безбрежное поле догадокъ, ничего больше… Только одно и узналъ, — что Желтковы въ Петербургѣ.
Отчего она не хотѣла ничего сказать? Какая у нея «серьезная причина»?
Если бъ Саши не было въ живыхъ, она конечно скрывать не стала бы. Какое нелѣпое положеніе! Сознавать что тутъ же, въ двухъ шагахъ человѣкъ, который все знаетъ (она и не пыталась даже этого отрицать) — и быть до такой степени безсильнымъ!..
Чего она боится?
Если ея свѣдѣнія дурны — даже очень дурны — тѣмъ меньше причины ей щадить меня. Если же, напротивъ, они хороши — у нея былъ прекрасный случай уязвить меня: «вотъ, молъ, чтобы онъ не воображалъ»… и пр. и пр., какъ обыкновенно женщины разсуждаютъ за своихъ друзей.
Надо отдать справедливость, что почтенная Елена Федоровна сумѣла выбрать самое каверзное для меня — неизвѣстность
Странная вещь воспоминанія!.. Я смотрѣлъ на Желткову, слушалъ ея голосъ — а передо мною, точно живыя, всплывали другія лица, звучали другіе голоса… Для полнаго «внутренняго устроенія» мало понять настоящее: нужно уяснить себѣ все въ прошломъ, нужна полная собственная біографія…
Для того, кто, какъ я, свою жизнь началъ съ самыхъ важныхъ, съ самыхъ серьезныхъ шаговъ — для того неизбѣжно истинный смыслъ собственныхъ поступковъ уясняется лишь далеко впереди. Жить и понимать жизнь одновременно люди научаются не скоро! Всѣ силы поглащаются процессомъ жизни. Умъ долго служитъ только послушнымъ орудіемъ чувству, и всего позже просыпается въ насъ полное сознаніе.
…Не истинное ли безуміе рѣшать свою судьбу, прежде чѣмъ проснулся этотъ единственный надежный стражъ нашъ? Не ужасъ ли весь источникъ счастія отдавать на волю первыхъ, не установившихся влеченій?..
Чужой опытъ — чужой умъ! О, если даже въ него вложена вся безкорыстная нѣжность преданнаго намъ сердца, — и тогда онъ не стоитъ часа одного собственнаго сознанія, пробужденнаго страданіемъ!.
Прекрасно, но я, кажется, интересуюсь чужой біографіей и продолжаю думать, что это необходимо для моего внутренняго устроенія… А что, коли права Елена Федоровна — что если въ могилу, вырытую нашими собственными руками, мы не въ правѣ больше заглядывать?..
Но вѣдь я же только спрашиваю, гдѣ теперь эта женщина? Мнѣ нужно знать сбылись-ли ея надежды, процвѣтаетъ-ли ея школа и проч. и проч. — вѣдь я ничего не прошу, кромѣ голыхъ фактовъ! Мнѣ необходимо знать, какъ ей живется. Могу-ли я быть равнодушенъ, послѣ того какимъ образомъ мы разстались? — когда она ничего не хотѣла принять отъ меня, когда она взвалила мнѣ на душу такую тяжкую гору великодушія…
Иные поступки имѣютъ страшную обратную силу: они выростаютъ пропорціонально разстоянію.
…Сгоряча, въ порывѣ страстнаго желанія, въ горячкѣ восторга самыя невѣроятныя вещи кажутся простыми и легкими. Всякое напряженіе чувства ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ сутью вещей. Оно поднимаетъ до высоты, гдѣ уже неуловимы подробности — эти воплощенія сути, которыя собственно и дѣлаютъ жизнь…
Долженъ сознаться, что я не былъ вовсе пораженъ, когда Саша объявила, что она дастъ мнѣ разводъ, потому что не хочетъ быть помѣхой моему счастію. Я былъ увѣренъ, что и самъ поступилъ-бы точно такъ-же на ея мѣстѣ. Мы должны были разстаться — есть положенія, гдѣ ничего не остается кромѣ жертвы…
Женщинѣ въ двадцать три года вернуть мужчинѣ свободу цѣной своей собственной — да, теперь я знаю, что это значитъ!.. но тогда? Съ пеленокъ все вокругъ жило только для меня, думало только о моемъ счастьи. Могъ-ли я ожидать меньше отъ моей жены? — Ни одной минуты моя страсть не представлялась мнѣ безнадежной…
Сколько-бы ни преклонялись люди передъ всѣми условностями, какими человѣчество оформило и связало жизнь — въ тѣ минуты, когда дѣйствительно рѣшаются судьбы, ихъ рѣшаетъ одно сердце. . . . . . . . . .
…Жалѣлъ-ли я ее?..
Теперь я долженъ сказать — нѣтъ, я не жалѣлъ ея.
Мое собственное отчаяніе въ случаѣ другой развязки было-бы такъ ужасно, сила стремленія такъ велика, что передъ этимъ все блѣднѣло. Нѣтъ, ея страданія не трогали меня! Мнѣ просто казалось, что она не умѣетъ страдать… Казалось, что она не умѣетъ любить. Тихое, безмятежное чувство представлялось дѣтскимъ лепетомъ въ сравненіи съ бурей, какую самъ я переживалъ. . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы женились, какъ говорится, по любви: то есть, мы были сосѣдями, были дружны съ дѣтства, и это неизбѣжно должно было случиться. Мы женились такими-же взрослыми дѣтьми, потому что пришелъ срокъ, когда дѣтямъ позволяется начать играть въ жизнь, какъ до сихъ поръ они играли въ игрушки и въ мечты. Можно-ли сказать, что мы выбрали другъ друга?! Можно-ли сказать, что мы понимали самихъ себя, ужъ я не говорю другого!?.
…Развѣ такъ любятъ?!. Развѣ такъ страдаютъ?!. — твердилъ я, когда мое собственное сердце разрывалось отъ тысячи терзаній.
Когда несомнѣнная и неумолимая сила въ нѣсколько дней скрутила мою волю — перевернула по своему всѣ наивныя представленія о жизни — открыла тайники чувствъ и ощущеній, о какихъ я и не грезилъ… Вчерашній божокъ и повелитель позналъ безумную сладость рабства.
Правда, этой силы я также не выбиралъ…. Но съ первой минуты я почувствовалъ всѣмъ существомъ моимъ, что то власть, за которой я пойду покорно, куда-бы она ни повела меня.
Сашу я сразу отпугнулъ отъ себя, какъ я понимаю это теперь — она всячески скрывала отъ меня свои муки.
…Но вѣдь если бъ у меня отняли мою любовь — я бы попросту рехнулся или пустилъ себѣ пулю въ лобъ, не знаю — но ужъ конечно я не могъ-бы ничего скрыть! — есть-же въ этомъ какая-то разница!?.
Никогда до этого я не видалъ презрѣнія въ глазахъ моей матери.
…"Оставь! — не говори, не говори о ней!! Хорошо — ты такъ хочешь, ты сдѣлаешь… Довольствуйся этимъ по крайней мѣрѣ! Не прибавляй еще низости, «ты никогда не былъ способенъ… Не суди о ней — ты права не имѣешь!». . . . . . . . . . . . .
Права никто не спрашиваетъ, и каждый его беретъ. Въ ощущеніяхъ никто не властенъ…
…Все, все въ ней раздражало меня. Если бъ она негодовала, боролась и обвиняла меня — можетъ быть, мнѣ было-бы легче. Мало-помалу я возненавидѣлъ ея затихшую походку, голосъ глухой, застывшее лицо… Она прятала отъ меня свои взгляды. Если мнѣ случалось поймать, что она смотритъ на меня, — она блѣднѣла и пугливо отворачивалась…
Это бѣсило меня — и въ то-же время я не могъ забыть: въ Москвѣ… короткій разговоръ… Тѣ-же сѣрые глаза смотрѣли на меня не отрываясь, не мигая, широко раскрытые и полные ужаса
О, тогда я готовъ-бы былъ собственными руками закрыть эти глаза!!.
Она только исполнила мое желаніе: она больше не смотрѣла мнѣ въ лицо, и я дрожалъ какъ отъ оскорбленія…
…Развѣ эта живая кукла способна сильно чувствовать?! Развѣ все ея горе стоитъ одного часа истинной страстной муки?!. Я нарочно припоминалъ смерть нашего двухмѣсячнаго ребенка, чтобы увѣрить себя, что и тогда ея тихое горе не было похоже на отчаяніе другихъ женщинъ… Я припоминалъ первый годъ нашей женитьбы — и находилъ все прѣснымъ, ребяческимъ. . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, именно такъ было.
Я ничего не знаю теперь — но тогда — о, тогда я былъ глубоко во всемъ увѣренъ! Чего больше? — Я осмѣлился высказать это матери, я хотѣлъ ее утѣшить:
…"Повѣрь мнѣ, что она перенесетъ гораздо легче, чѣмъ ты думаешь… Это лежитъ въ натурѣ, въ крови! Слишкомъ уравновѣшенная душа, чтобы когда-нибудь дойти до отчаянія…"
Мнѣ не дали кончить. Мать поднялась со стула и сказала только одно слово:
…"Уйди!.."
Не думалъ, что когда-нибудь я стану опять перебирать эти воспоминанія… Зачѣмъ??.
Не лучше-ли было-бы вовсе не встрѣчаться съ Еленой Федоровной Желтковой?..
…Написать или поѣхать?
Добылъ справку адреснаго стола. Разъ что Желткова уѣхала посреди спектакля, надо понять изъ этого, что она положительно не желаетъ завязывать никакихъ сношеній. Приходится навязать себя ей вопреки всему… Написать будетъ деликатнѣе.
Разумѣется, я получу сухой отвѣтъ съ просьбой избавить ее отъ переписки. На мой вопросъ она чего добраго совсѣмъ ничего не отвѣтитъ… Нѣтъ, писать положительно не стоитъ! Это значитъ самому отрѣзать себѣ всѣ дальнѣйшіе пути…
Однако благовоспитанному человѣку не такъ-то легко рѣшиться на грубость! . . . . . . . . .
Въ сущности, имѣетъ-ли право г-жа Желткова поступать со мною такимъ образомъ!? Она не одобряетъ моихъ поступковъ… Я не мѣшаю ей оставаться при своемъ мнѣніи и вовсе не собираюсь оправдываться въ ея глазахъ, — но что желаетъ она доказать, отказывая мнѣ въ самыхъ простыхъ свѣдѣніяхъ? Надѣюсь, что это еще не сдѣлаетъ ее солидарной съ моими прегрѣшеніями!
Нѣтъ, въ этомъ есть что-то такое, чего я не могу понять. Елена Федоровна совсѣмъ не такой ужъ узкій человѣкъ, да и встрѣтила она меня совершенно дружелюбно. Не вышвырнетъ-же она меня за дверь, если я къ ней пріѣду!?
…Для чего — кому нужно оставлять меня въ невѣдѣніи? Что ей скрывать отъ меня? Развѣ одно только: Саша можетъ быть нуждается… Но въ такомъ случаѣ — гдѣ-же братъ ея (давно-ли я видѣлъ его здѣсь!), и что сталось съ его драгоцѣнной Грачевкой?
Нечего сказать, отрадное занятіе путаться во всѣхъ этихъ вопросахъ и предположеніяхъ безъ всякой руководящей нити! . . . . . . . . . .
Опять Варя больна! Непостижимые переходы: то она разъѣзжаетъ цѣлыми днями, какъ здоровая, то лежитъ въ постели!
Maman вышла отъ нея съ заплаканнымъ лицомъ. Лиду никакъ не удается залучить — она вѣчно куда-то торопится, здоровается и прощается на-лету. Я-бы желалъ, чтобы мнѣ по крайней мѣрѣ сообщили названіе таинственной болѣзни!
Миссъ Гартонъ весь обѣдъ шипѣла на дѣтей, буквально не даетъ имъ слова выговорить; но спальня черезъ двѣ комнаты, и въ такомъ усердіи нѣтъ никакой надобности. Я увѣренъ, что даже и въ дѣтскихъ ихъ заставляютъ шептаться и ходить на цыпочкахъ.
Тамъ миссъ пользуется случаемъ дать отдыхъ собственнымъ нервамъ, а здѣсь желаетъ сразить меня своей заботливостью. Дѣти — не болѣе, какъ педагогическій матеріалъ, дающій этимъ особамъ возможность пріобрѣтать вліяніе въ домѣ и запасаться аттестатами, по которымъ онѣ значатся благодѣтельницами русскаго юношества, а мы, родители, ихъ вѣчными, неоплатными должниками. Я совершенно увѣренъ, что я напишу такой именно аттестатъ, если какое-нибудь счастливое событіе избавитъ насъ отъ этой благодѣтельницы.
Послѣ обѣда я поѣхалъ въ магазинъ и накупилъ цѣлую кучу игрушекъ — вотъ все, что я съ моей стороны могу сдѣлать.
Въ моемъ присутствіи, въ теченіе четверти часа, въ дѣтскихъ стоялъ заправскій, чудесный ребячій гвалтъ, и шипѣніе аргуса терялось въ немъ, какъ жужжаніе какой-нибудь мухи. Но не могу-же я, для свиданія съ собственными дѣтьми, поступать подъ надзоръ миссъ Гартонъ или являться на каждомъ шагу открытымъ нарушителемъ ея законовъ!?
Охъ, великое это дѣло — систематичность!
Спросилъ, наконецъ, о чемъ она плачетъ?
Отъ вопроса нѣтъ возможности удержаться, хоть я давно по опыту знаю, какъ мнѣ отвѣтятъ: никакого опредѣленнаго отвѣта — и цѣлый залпъ общихъ, запальчивыхъ жалобъ.
Остается думать, что и Варя тоже не любитъ этой жизни, гдѣ, однакоже, все складывается по ея желаніямъ. А если и не по ея желаніямъ, то по чьимъ-же, наконецъ!? . . . . . . . . . . . . . . . .
Неужели я не заслужилъ ея довѣрія?! Я хотѣлъ не обижаться и пробовалъ на всѣ лады… Должны-же мы опять подойти другъ къ другу такъ близко, какъ это было, какъ быть должно.
Точно-ли было?
Нѣтъ, не столько Варя перемѣнилась, сколько самъ я вижу теперь множество вещей, которыя прежде совершенно ускользали отъ меня. Вижу ихъ и въ прошломъ, хоть вовсе не стараюсь ничего припоминать…
Видя, что я настойчивъ, отъ меня мягко отдѣлались: всего лучше оставить въ покоѣ, это пройдетъ. Она сама не знаетъ, отчего у нея до такой степени разстроены нервы… Гаспаръ Гаспаровичъ говоритъ, что это общее истощеніе всей нервной системы, и что ей необходимо лѣчиться. Но вѣдь отъ жизни никуда не уйдешь, больные нервы на каждомъ шагу что-нибудь да задѣваетъ и пр. и пр. и пр.
Какой смыслъ въ общихъ мѣстахъ, которыя говорятся спеціально для успокоенія?.. Развѣ каждый не знаетъ по себѣ, что это только разводитъ людей все дальше!
Я прекрасно вижу, что ее давно что-то волнуетъ.
Эта натура въ высшей степени замкнутая — да отъ меня-то прежде не такъ легко было отдѣлываться!
Я попросту не отходилъ — умолялъ, приставалъ, какъ пристаютъ дѣти.
Я хваталъ въ объятія и только смѣялся ея сопротивленію. Я душилъ поцѣлуями, не смущаясь нимало, если мнѣ не отвѣчаютъ. Всѣ гримаски я находилъ одинаково восхитительными. Было какое-то необъяснимое довѣріе, какая-то наивная безмятежность!.. Мнѣ даже въ голову никогда не приходило, что мои ласки могутъ быть неделикатны…
Я носилъ въ душѣ цѣлый готовый міръ, принятый на вѣру… Но и каждый въ свой чередъ принимаетъ его на вѣру, каждый беретъ готовымъ — пока дѣйствительность не размечетъ въ прахъ стройнаго зданія и не заставитъ возводить вновь камень за камнемъ уже собственными израненными руками
Да, мнѣ всегда принадлежала активная роль. Что-же удивительнаго если теперь….
Нѣтъ, надо-ли — надо-ли раздумывать надъ такими вещами! Что можно добыть остывшимъ умомъ изъ промчавшагося вихря страсти?..
Вечеромъ, когда я пришелъ въ спальню, Варя сдѣлала видъ, что спитъ — однако я совершенно увѣренъ, что она не спала (Маленькія насѣкомыя притворяются мертвыми, чтобы избѣжать опасности). Мы лежали въ разстояніи нѣсколькихъ аршинъ другъ отъ друга и боялись шевельнуться, боялись вздохнуть слишкомъ громко…
Нѣтъ, съ какой-же стати быть тюремщиками другъ для друга!.. Каждый имѣетъ по крайней мѣрѣ право плакать и вздыхать, сколько ему хочется, не нарушая этимъ чужого покоя. Въ нашихъ пятнадцати апартаментахъ можно позволить себѣ такой комфортъ, какъ отдѣльный уголъ на каждую душу!..
Я не спалъ до разсвѣта — и она тоже.
Послѣ обѣда я направлялся къ себѣ въ кабинетъ, когда меня остановила Лида.
— Куда-же вы опять, Вольдемаръ?! Странная у васъ завелась нынче привычка сидѣть на разныхъ концахъ дома! Право, мнѣ остается только дѣлать отдѣльные визиты вамъ и Варѣ.
— Владиміръ Ивановичъ съ нѣкоторыхъ поръ мраченъ, какъ ночь! — замѣтила саркастически Варя.
Если я мраченъ — то это непозволительно. Подозрѣвалъ, что я бываю иногда черезчуръ разсѣянъ, занятый разными мыслями. Несомнѣнно, что прежде я былъ занятъ исключительно только Варей и ея желаніями… Конечно, человѣкъ не имѣетъ права измѣнять своего отношенія къ другимъ безъ видимой причины — вопросы внутренняго устроенія ни до кого не касаются.
Лида сказала, что это какая-то несчастная квартира: у насъ никогда еще не было такой скуки, какъ нынче.
— А именно нынче мы собирались много веселиться, — припомнилъ я, глядя на новые золотые стулья.
Варя порывисто встала съ своего мѣста.
— О, я ничего, ничего больше не хочу! — выговорила она запальчиво и повернулась къ двери.
— Позволь, Варя, одну только минуту! — задержалъ я ее. — Я-бы очень желалъ знать, отчего вдругъ такая перемѣна въ твоемъ настроеніи?
Она остановилась, не глядя на меня, и заговорила съ горечью: оттого, что она напередъ знаетъ все, что ей предстоитъ! Устраивать вечера и катанья для нашихъ барышень, веселить всю эту sainte parenté. Удивительно забавно, нечего сказать! Какъ нашъ знаменитый балъ, про который «эти дуры» рѣшили, что онъ данъ былъ съ цѣлью затмить всѣхъ своимъ туалетомъ… Что за мудреная задача, подумаешь, затмить ихъ туалеты!! Нѣтъ, она еще не настолько стара, чтобы ей могло быть занимательно веселить другихъ.
— Однако, Варя, вѣдь это-де отъ тебя одной зависитъ!? — воскликнула обиженно Лида, почувствовавъ себя представительницей этой parenté.
Варя небрежно повернулась къ ней:
— Надѣюсь, что мои слова не относятся до тебя, и ты можешь и не обижаться!
Ну, казалось-бы, и я также не повиненъ въ sainte parenté, которая теперь вдругъ почему-то оказывается несносной, но выходитъ, что все-таки я виноватъ! Я новый человѣкъ въ Петербургѣ, у меня нѣтъ служебнаго положенія, которое вводитъ въ извѣстный кругъ. Веселятся по настоящему только въ свѣтѣ: тамъ это дѣлается просто и естественно, тамъ каждый балъ не составляетъ «семейнаго происшествія» и не вызываетъ мѣщанскаго переполоха.
Варя ушла, нетерпѣливо оборвавъ разговоръ:
— Впрочемъ, толковать объ этомъ совершенно безполезно!..
Я также не вижу пользы отъ слишкомъ запоздалаго открытія, что я не свѣтскій человѣкъ.
Лида начала извиняться за неудачный разговоръ, начатый его. Однако, мы оба удивительно какъ перемѣнились, по ея мнѣнію. Вообще, это была какая-то злополучная поѣздка — она до сихъ поръ не можетъ понять, что именно произошло у насъ въ Крыму?
Дался-же ей этотъ Крымъ! Въ Крыму ровно ничего не произошло, кромѣ того, что Варя все время была недовольна и раздражительна.
— Но почему-же!? неужели тамъ скучно? вѣдь были-же у васъ тамъ какіе-нибудь знакомые? — допрашивала Лида съ смѣшной настойчивостью.
У нея, конечно, своя точка зрѣнія веселящейся барышни. Для чего, спрашивается, ей знать теперь, какіе были знакомые въ Крыму?
Она замѣтила, что меня сердятъ нелѣпые вопросы и заговорила о другомъ.
Я перемѣнился. Допустимъ, что это такъ. Нельзя обязаться быть всегда веселымъ, но должно-же быть въ жизни что-нибудь, помимо настроеній?! Нѣчто устойчивое, что выдерживало-бы всѣ колебанія, внѣшнія и внутреннія…
Я перемѣнился, но что-же сталось со всѣмъ остальнымъ!? Гдѣ то, что неходило-бы не отъ меня, что не было-бы въ зависимости отъ моей собственной беззаботности, довѣрчивости, влюбленности?? Гдѣ то, что вкладывали въ наше счастіе другіе, а не я?.. Да, во мнѣ какой-то странный, возмутительный упадокъ, но отчего-же — отчего меня никто не поддержитъ?.. На что мнѣ опереться??..
Точно сорвался якорь, на которомъ я держался. Да неужели-же и все остальное держалось на томъ-же якорѣ? . . . . . . .
…Надо-ли продолжать закрывать глаза сознательно?
Семь лѣтъ я одинъ усиливался создавать что-то, чего въ сущности нѣтъ и никогда не было… Счастіе заразительно. Свѣтъ отраженный — все-таки свѣтъ! Моего восторга хватало на двоихъ. Любили жизнь, — а мнѣ казалось, что это меня любятъ!
Было счастіе, пока цѣла была увѣренность, что оно должно быть, что иначе быть не можетъ… Иному, пожалуй, и на всю жизнь хватитъ! Хватило-бы, можетъ быть, и мнѣ при нѣкоторой помощи съ другой стороны…
Но тамъ устали стараться еще раньше, чѣмъ я усталъ все почерпать изъ собственной души…
Спалъ сегодня въ кабинетѣ. У меня упорная безсонница. Все время боюсь помѣшать ей спать, и это окончательно не даетъ забыться. Можетъ быть будетъ лучше, если я ни о чемъ не буду думать.
Варя посмотрѣла мнѣ въ лицо непроницаемымъ взглядомъ, но ничего не сказала. Послѣ завтрака я собирался выйти изъ дому, когда меня потребовали въ будуаръ.
Не желаю-ли я посовѣтоваться съ Гаспаромъ Гаспаровичемъ, онъ долженъ сейчасъ пріѣхать? Онъ мнѣ пропишетъ какіе нибудь порошки отъ безсонницы.
…Отчего вѣетъ такимъ холодомъ отъ всякой заботы обо мнѣ? Почему только новая горечь поднимается въ душѣ?..
Я отказался и уѣхалъ. Везъ всякаго сомнѣнія, такъ поступать мнѣ не слѣдовало…
Вотъ фраза, которую я особенно часто говорилъ въ моей жизни, но безъ всякаго поучительнаго результата.
Нелѣпый вышелъ споръ съ Клочевымъ! . . . . . . . . . . . . . . .
Не могу я слышать хладнокровно, когда о семейной жизни пускаются разсуждать съ апломбомъ подобные jeunes premiers’ы, пробавляющіеся салоннымъ ухаживаніемъ за молодыми дамами и дѣвицами. Эти господа убѣждены, что и дѣйствительная жизнь можетъ быть продолженіемъ беззаботнаго раута, гдѣ они пожинаютъ свои дешевые лавры…
Но еще досаднѣе слышать, когда такая умница, какъ Варя, горячо поддерживаетъ подобныя нелѣпости!
Къ счастію, я скоро замѣтилъ, что черезчуръ раздражаюсь, и поспѣшилъ оставить ихъ поддакивать другъ другу. Весь разговоръ выѣденнаго яйца не стоитъ, но я цѣлый день ношу въ себѣ слѣдъ раздраженія…
Неужели-же возвышенныя воззрѣнія состоятъ въ томъ, чтобы помѣщать свои вкусы внѣ истинной жизни, т. е. считать низменными и скучными самыя серьезныя человѣческія обязанности? Откуда взялись такія мнѣнія!? Не можетъ-же быть, чтобы я раньше не обращалъ на нихъ вниманія — нѣтъ, конечно, я не слыхалъ ничего подобнаго!
Однако, это невѣроятно, надо-же разсуждать логично! Мнѣнія не являются съ вѣтра, тѣмъ болѣе такія мнѣнія, въ которыхъ сердце высказывается больше, чѣмъ умъ. Правда, я не слыхалъ, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что ихъ и не было; возможно даже, что она и сама раньше не слыхала!!
Если мы, избирая себѣ подругу жизни, можемъ не озабочиваться воззрѣніями, отъ которыхъ зависитъ вся грядущая жизнь, — если такъ поступаемъ мы, старшіе, опытные и отвѣтственные за жизнь во всей ея совокупности, то почему-же требовать этого отъ нихъ?! Отъ женщинъ, которыхъ все и вся учитъ только жить готовыми мнѣніями! Разумѣется, каждая дѣвушка знаетъ, что она должна быть хорошей женой и хорошей матерью — но очень можетъ быть, что она считаетъ это своимъ прирожденнымъ свойствомъ, какъ крылья для птицъ или жабры для рыбъ.
Вотъ совсѣмъ иное дѣло, если-бъ вопросъ выходить замужъ или не выходить существовалъ для женщинъ въ такомъ-же видѣ, какъ для мужчины вопросъ женитьбы — ну, тогда, конечно, и онѣ справлялись-бы своевременно съ собственными вкусами и знали-бы, что онѣ любятъ и чего не любятъ. Теперь-же семейныя обязанности просто являются условіемъ sine qua non ихъ полноправнаго существованія. Женщины не раздумываютъ надъ этимъ, какъ… ну, напримѣръ, какъ не раздумываютъ люди надъ тѣмъ, хотятъ-ли они умирать… Смерть приходитъ — и люди умираютъ. Жизнь развивается и мы мало-по-малу узнаемъ, что именно мы въ ней любимъ и каковы наши истинные вкусы.
Да, я начинаю понимать, почему люди, не обзаведшіеся семьею лѣтъ этакъ до тридцати-пяти, всего чаще остаются холостяками: Море по колѣно только дѣтямъ — и пьянымъ!
Вотъ и кидаются безстрашно въ это море, пока любовь опьяняетъ…
Совсѣмъ неожиданный оборотъ! — Повидимому господинъ Клочевъ не даромъ занятъ дилеммами семейной жизни.
Сегодня, разговаривая съ Лидой, я припомнилъ вчерашній споръ и собрался высказать свое мнѣніе о немъ, — какъ вдругъ моя барышня приняла это совершенно неожиданнымъ образомъ: какъ только я произнесъ имя Клочева, Лида густо покраснѣла и бросила на меня точно испуганный взглядъ…
Такъ вотъ оно что!.. у нихъ затѣвается еще новое сватовство?.. Вотъ, стало быть, чѣмъ объясняется снисходительность Вари къ ея крымскому противнику!
Если меня что-нибудь убѣждаетъ въ справедливости такой догадки, такъ это именно гнѣвъ Лиды. Она вспыхнула и запальчиво твердила на всѣ лады, что я ошибаюсь, что ничего подобнаго нѣтъ и быть не можетъ! Лида черезчуръ горячилась; обыкновенно барышни не особенно обижаются, если имъ и припишутъ нечаянно несуществующаго поклонника. Тутъ я очевидно затронулъ слишкомъ преждевременно больное мѣсто. Вопросъ еще не рѣшенъ… Она, быть можетъ, не совсѣмъ еще увѣрена въ немъ…
Я, конечно, не сталъ ее мучить и пересталъ говорить о Клочевѣ; но, пожалуй, что именно тутъ-то мнѣ и слѣдовало высказать вполнѣ откровенно мое мнѣніе, хотя-бы его никто и не спрашивалъ. Клочевъ безъ сомнѣнія хорошая партія, но печально, если Лида попадетъ въ такія руки. У нея доброе сердце подъ внѣшнимъ легкомысліемъ, привитымъ пустотой петербургской жизни.
Впрочемъ, и у Клочева, можетъ быть, тоже сердце доброе, а серьезные взгляды еще никому не гарантируютъ счастія! Во всякомъ случаѣ, мнѣ стало грустно… Я не вѣрю, чтобы Лида любила Клочева — я вѣдь не одинъ разъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ. Нѣтъ, это все послѣдовательныя трельевскія понятія, вѣчныя матримоніальныя заботы maman… Опять чье-то существованіе выбирается и оцѣнивается, точно какая-нибудь покупка въ лавкѣ! . . . . . . . . . . . .
Давно пора прислушаться къ этимъ нескончаемымъ разговорамъ о богатыхъ невѣстахъ и выгодныхъ женихахъ. Нѣтъ, если-бъ я былъ женщиной, по крайней мѣрѣ я поостерегся-бы въ присутствіи мужчины (хоть и самаго близкаго) обсуждать замужество съ точки зрѣнія выгодной карьеры. Но… съ близкими людьми никому нѣтъ охоты церемониться! Люди не настолько дальновидны, чтобы принимать въ разсчетъ возможныя обобщенія…
Во всякомъ случаѣ, я не понимаю, почему Варя тоже не хочетъ быть со мною откровенной? Когда я спросилъ ее, она такъ на меня взглянула, какъ будто, по ея мнѣнію, это никакимъ образомъ не должно было придти мнѣ въ голову. Она дала мнѣ все досказать и холодно пожала плечами: очень можетъ быть… Она ничего не знаетъ.
Моя догадливость никому не по душѣ, женщины любятъ обдѣлывать свои планы въ секретѣ. Но со стороны Вари это не совсѣмъ благоразумно; ей-бы слѣдовало во время подумать о томъ, что матеріальная сторона дѣла всячески не можетъ миновать меня — вѣдь не изъ пенсіи-же maman будетъ дѣлаться приданое Лиды!
Увы, тогда Варя найдетъ, по обыкновенію, что «всего нѣсколько тысячъ» — это сущіе пустяки для семейнаго Ротшильда…
Какой въ этомъ контрастъ съ скромными понятіями Сашеньки Косухиной! Помню, какъ искренно смущала бѣдняжку такая разорительная роскошь, какъ первая наша московская поѣздка… А вѣдь ея юный супругъ былъ въ сущности настоящимъ крезомъ, въ сравненіи съ петербургскимъ Владиміромъ Ивановичемъ Громилинымъ, разсыпающимъ свои щедроты направо и налѣво. Поистинѣ удивительное недоразумѣніе!..
Видитъ Богъ, я никого не хочу вводить въ заблужденіе, я никогда не стремился прослыть за богача! Дѣлалъ-же я нѣкоторыя попытки поколебать пріятный самообманъ Вари — слабыя попытки, надо сознаться, но, мнѣ кажется, все-же достаточныя, при нѣкоторомъ желаніи смотрѣть на вещи серьезно…
Впрочемъ, съ какой-же стати желать смотрѣть на вещи серьезно, если это идетъ въ разрѣзъ со всѣми вкусами?!.
Я малодушно отступалъ передъ полнымъ непониманіемъ жизни… зачѣмъ лицемѣрить? — отступалъ еще больше передъ рискомъ оказаться несостоятельнымъ въ ея глазахъ… Отступать передъ рискомъ, конечно, не значитъ побѣдить опасность, но этотъ узелъ запутывается самъ собою, разъ что затянута первая неосторожная петля.
Она только такъ понимаетъ жизнь, — но развѣ каждый не въ правѣ понимать жизнь по своему? Возможно-ли отказать — возможно-ли не дать того, чего ждутъ отъ насъ, чего отъ насъ требуютъ? . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Для меня это невозможно. Я не знаю, гдѣ тутъ можетъ быть граница, кромѣ прямой физической невозможности. Я не понимаю, какими словами могъ-бы я торговаться съ человѣкомъ, который зависитъ отъ одной моей доброй воли во всемъ и безусловно… Кто можетъ быть оцѣнщикомъ чужихъ запросовъ?..
Когда могла она узнать жизнь? Прямо изъ палатъ институтскихъ попала въ княжескія хоромы… Чужая роскошь ослѣпила, очаровала, пробудила страстное желаніе обладать тѣмъ-же. Развѣ это не вполнѣ естественно для того, кому достался одинъ изъ высшихъ цензовъ человѣческой судьбы — красота?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ее любили, въ ея положеніи гувернантки не было пока ничего тягостнаго. Я не могъ доставить ей всего того, чѣмъ она пользовалась въ княжескомъ домѣ, никогда не задаваясь вопросомъ откуда что берется и во что обходится. Она была только гувернантка — но ей могла показаться мизерной моя обстановка, настолько та жизнь была блестящѣе и беззаботнѣе…
Надо быть справедливымъ — развѣ это не самое простое объясненіе ея презрѣнія къ деньгамъ, ея разочарованія передъ необходимостью считать и передъ моей плебейской разсчетливостью?..
Себя я отнюдь не выгораживаю. Нѣтъ, я ничего, ничего не сумѣлъ! Ни разсѣять ребяческаго невѣдѣнія жизни, ни отстоять своего собственнаго разумнаго пониманія. Влюбленный мужъ никогда не будетъ учителемъ! Но я и не заразился чужимъ безразсудствомъ — хуже того: я сложилъ оружіе…
Впрочемъ, я ничѣмъ не задавался, кромѣ одной мечты: сдѣлать ее счастливой. Какая скромная задача и какая мудреная! Вотъ и Сашенька Косухина тоже жила единственно для моего счастія… Впрочемъ, мы и сошлись и разстались дѣтьми!
Что-то сдѣлала безпощадная жизнь изъ скромнаго ребенка, такъ просто посторонившагося, чтобы дать дорогу нашей блистательной колесницѣ… Узнаю-ли я это когда-нибудь?..
…Можетъ быть, можетъ быть онѣ правы — я сталъ «раздражителенъ, грубъ, невозможенъ» должно быть это такъ!
Дѣло не въ этомъ — но для всего есть свой предѣлъ. Я дѣлаю все, что могу и чего въ сущности и не могу — но сдѣлать сознательную недобросовѣстность… нѣтъ, этого я не хочу! Родственная услужливость не можетъ распространяться на нашу совѣсть, этого Варя не въ правѣ требовать отъ меня.
Впрочемъ, Варя не требуетъ… Вообще никто никогда отъ меня ничего не требуетъ; все совершается какъ нельзя болѣе мягко и благовоспитанно, и только я одинъ позволяю себѣ рѣзкія слова и запальчивыя жестикуляціи. Просто-напросто смыкается глухой кругъ: скрытымъ давленіемъ, при помощи единственно только возвышенныхъ чувствъ и похвальныхъ побужденій, я быстро придвигаюсь къ желанному поступку…
Конечно, Костенька родной братъ Вари — но вѣдь это негодяй, которому я не довѣрилъ-бы самаго крохотнаго дѣла! Съ какимъ-же лицомъ буду я просить генерала Похлестова, въ личное одолженіе мнѣ, опредѣлить его къ себѣ на службу!? Что я отвѣчу, когда старикъ, братъ моей матери, спроситъ, ручаюсь-ли я за порядочность моего протеже?! — Я, надъ кѣмъ совершено столько безцеремонныхъ, мошенническихъ продѣлокъ!..
Женщинамъ легко разсуждать о томъ, что «на живомъ человѣкѣ грѣшно ставить крестъ… всякій можетъ образумиться… раскаяться никогда не поздно… Кому никто не хочетъ протянуть руки помощи, тому остается только свалиться въ яму» и пр., и пр. Это разумѣется очень великодушно — но вѣдь женщины только разсуждаютъ! это я долженъ пойти и сознательно обмануть другого — обмануть въ дѣлѣ, гдѣ на каждомъ лежитъ гражданскій долгъ добросовѣстности, помимо личной чести.
И какъ будто я не продѣлывалъ уже для Костеньки того-же самаго, только не въ казенномъ, а въ частномъ дѣлѣ! Я опредѣлилъ его на калужскій заводъ, гдѣ онъ ничего не хотѣлъ дѣлать, задолжалъ всѣмъ и каждому и наконецъ обманно, моимъ именемъ, забралъ впередъ жалованье и исчезъ въ самую нужную минуту. Я послалъ Костеньку въ Соколки, сочинилъ для него какую-то нелѣпую синекуру, пока онъ не выкинулъ неприличной мошеннической продѣлки съ коноплей на ярмаркѣ. Никто не считалъ, сколько денегъ я передавалъ ему, сколько разъ выкупалъ заложенныя чужія вещи, платилъ по подозрительнымъ векселямъ, экипировалъ, содержалъ…
Я прошу только: «Пошлите ему опять сто, двѣсти рублей — сколько хотите, но только не требуйте, чтобы я опредѣлялъ его куда-нибудь на мѣсто!»
Тогда Варвара Николаевна съ негодованіемъ говоритъ объ «оскорбительныхъ подачкахъ». (Костенька ничуть не считаетъ «оскорбительнымъ» сорвать съ кого возможно хоть десять, хоть пять рублей). Надо-же когда-нибудь избавить всю семью отъ этой унизительной заботы, отъ вѣчнаго скандала…
— Но почему-же именно я!? — вырывается у меня.
— Конечно потому, что онъ мой братъ! Насъ только трое… Maman не можетъ — Лида дѣвушка — значитъ, къ Похлестову поѣду я, такъ какъ вы отказываетесь.
Женщины не говорятъ: я требую! Онѣ говорятъ: ты не хочешь — въ такомъ случаѣ я поѣду сама и сдѣлаю твоимъ именемъ.
Maman рыдаетъ. Нѣтъ она не допуститъ, чтобы Варя поѣхала! Она пойдетъ сама… если бъ только она могла удержаться отъ слезъ! Но пусть, пусть… пусть этотъ Похлестовъ видитъ, каково матери!!…
Maman будетъ рыдать въ кабинетѣ Похлестова… А потомъ онѣ можетъ-бытъ вздумаютъ послать къ нему Лиду — почему-же не испробовать силу молодыхъ улыбокъ, если слезы окажутся средствомъ черезчуръ избитымъ… И все это ради Костеньки!.. Для всѣхъ и каждаго это былъ-бы просто обманщикъ и негодяй, если бъ онъ носилъ всякую другую фамилію — но онъ фонъ-Трель, и потому самыя элементарныя понятія переворачиваются вверхъ дномъ.
…Надѣюсь, что Варя по крайней мѣрѣ не окажется на высотѣ семейнаго культа. Въ крайнемъ случаѣ я предпочитаю, чтобы мамаша попыталась растрогать суроваго генерала. Она мать, ей можно простить недочетъ по части гражданской честности. Maman способна клятвенно завѣрять кого угодно, что на этотъ разъ Костенька навѣрное исправится.
Выдерживаю, съ Божьей помощью! Однако, изъ того, что и дамы не предпринимаютъ рѣшительныхъ дѣйствій, заключаю, что моя капитуляція въ принципѣ рѣшена. Вполнѣ понятно! — въ прошломъ опытѣ нельзя найти примѣровъ достойной обороны. Осадная артиллерія та же самая…
Въ сущности, мой каждый день долженъ-бы начинаться соображеніемъ: что именно требуется отъ меня сегодня? Сопротивленіе есть нѣчто, какъ-бы вовсе не предусмотрѣнное…
Во всякомъ случаѣ — нѣчто угнетающее меня самого, еще сильнѣе чѣмъ другихъ.
Мнѣ кажется, что Лида намѣренно избѣгаетъ меня… Хитрая дѣвочка! Конечно она знаетъ о моемъ бунтѣ, она предвидитъ затруднительный моментъ, когда я категорически спрошу ея собственнаго мнѣнія въ щекотливомъ «родственномъ» вопросѣ.
Тщетная надежда, все равно ей не избѣжать неудобнаго вопроса! Съ нѣкоторыхъ поръ я чувствую за собой какъ-бы воспитательныя обязанности по отношенію къ моей молоденькой своячницѣ. Не шутя, я думаю, что жизнь значительно упорядочилась-бы и избавилась отъ многихъ напрасныхъ конфликтовъ, если-бъ юныя головки пріобрѣтали своевременный навыкъ относиться осмысленно къ явленіямъ повседневнаго существованія. Пусть даже образованная барышня будетъ не очень тверда въ сложномъ тройномъ правилѣ или въ хронологіи великаго переселенія народовъ — лишь-бы она сумѣла выяснить себѣ самой логическую связь возвышенныхъ теоретическихъ мнѣній съ самыми крохотными и ничтожными фактиками ея собственнаго житейскаго обихода… Но, къ сожалѣнію, мелкіе факты и повседневная «проза» ни у кого не обрѣтаются въ такомъ высокомѣрномъ презрѣніи, какъ у милыхъ барышень! И чѣмъ барышня милѣе, тѣмъ сильнѣе ея порыванія въ даль и въ высь отъ всякой житейской прозы…
Понятный и прелестный идеализмъ, если-бъ онъ не создавалъ тумана, въ которомъ высокія понятія и идеальныя требованія витаютъ оторванныя отъ дѣйствительности, — а тѣмъ временемъ житейская пошлость на полномъ просторѣ затягиваетъ въ свои ничтожныя петли философствующаго идеалиста…
Люди не думаютъ о томъ, что не существуетъ ни пошлаго, ни высокаго помимо насъ самихъ. Въ насъ однихъ и возможность и обязанность привести въ гармонію всѣ крупные и мелкіе элементы нашего существованія. Но мы въ большинствѣ случаевъ ничего для этого не дѣлаемъ, мы хотимъ, чтобы намъ поднесли готовою, точно подарокъ — желанную гармонію… Мы не всегда даже сознаемъ, что безъ этой гармоніи непрочно никакое счастіе.
Мы сами не знаемъ подчасъ, почему кричимъ мы о разочарованіи?..
Я взялъ, что называется, нахрапомъ. Столкнулся съ Лидой въ прихожей, когда она успѣла уже надѣть элегантную шапочку на свою безукоризненно причесанную головку — я преспокойно отнялъ у нея муфту и насильно отвелъ ее подъ руку къ себѣ въ кабинетъ.
— Все это пустое, Лидія Николаевна! Никакія государственныя дѣла васъ не ждутъ. Но такое продолжительное упражненіе въ малодушіи можетъ, чего добраго, вредно повліять на васъ.
Что называется — взять быка за рога.
Лида назвала меня грубіяномъ и сдѣлала видъ, что не обратила вниманія на конецъ моей фразы.
— Вы становитесь непозволительнымъ капризникомъ! — сердилась она. — Ну, скажите на милость, кто позволяетъ себѣ такія выходки?!.
— Тотъ, кто желаетъ иногда поставить на своемъ, отвѣтилъ я добродушно. — Почему-же только вамъ позволительно хитрить и маневрировать, чтобы избѣжать разговора со мной?
Барышня сдѣлала удивленное лицо.
— Это еще что? съ какой стати?..
— Въ самомъ дѣлѣ? Ну, все равно… Во всякомъ случаѣ, мнѣ нужно поговорить съ вами, а вы, какъ нарочно, очень рѣдко показываетесь у насъ это время.
Лидія Николаевна сообразила должно быть, что въ прятки играть безцѣльно.
— Еще бы! что мнѣ за охота участвовать въ супружескихъ распряхъ! — сказала она съ досадой.
Я ее внимательно разглядывалъ.
— Не сомнѣваюсь, что вы вполнѣ au courant? Удивляюсь, если вы считаете распрю супружеской…
Лида подозрительно посмотрѣла на меня и промолчала, занявшись сниманіемъ своей шапочки.
— Это вопросъ не супружескій, а семейный, Трельевскій, и потому онъ касается васъ столько-же, какъ и всѣхъ остальныхъ. Но, кромѣ того, это вообще вопросъ, серьезно затрогивающій нравственныя понятія, обязательныя для каждаго порядочнаго человѣка…
Лида повертѣла въ рукахъ барашковую шапочку и вдругъ подняла на меня насмѣшливые глаза.
— Послушайте, Вольдемаръ… Если ужъ это совершенно неизбѣжно, то не можете-ли вы по крайней мѣрѣ выражаться не такъ торжественно?.. Я не привыкла, вы знаете!..
Я невольно расхохотался и сѣлъ около нея на отоманку.
…Готовъ трактовать вопросъ въ какомъ ей угодно тонѣ, но только подъ условіемъ, что она будетъ вполнѣ чистосердечна и не станетъ пытаться хитрить. Я прибавилъ:
— Пора вамъ понять разъ навсегда, Лида, что это безполезно… Слышите-ли? — без-по-лез-но!
Она насмѣшливо прищурилась на меня.
— Слышу, слышу… и трепещу!! Впрочемъ, не знаю, что именно я должна скрывать по вашему мнѣнію?
— Не то чтобы прямо скрывать… Вы просто не любите оглядываться въ нѣкоторыхъ случаяхъ, а мнѣ именно часто хочется довести васъ до этого.
Она молчала съ какой-то неопредѣленной усмѣшкой на губахъ.
— Вы конечно знаете, чего отъ меня требуютъ? — приступилъ я.
Лида молча кивнула головой.
— Ну-съ — какого-же вы мнѣнія?
— О чемъ?
Меня взорвало:
— Какъ, о чемъ?! — вотъ вопросъ!
— Нѣтъ, именно — о чемъ? объясните мнѣ! — повторила Лида настойчиво.
…Костенькиной характеристикой заниматься, понятно, не стоитъ… Однако каждому человѣку надо-же какъ-нибудь существовать на свѣтѣ? Только по ея мнѣнію, Варя напрасно настаиваетъ, если мнѣ это непріятно… ну, да и я также неизвѣстно почему придалъ вдругъ такую торжественную важность!.. Какъ будто такъ не дѣлается всюду и на каждомъ шагу?.. Никто еще своей честью не ручается за всякаго, о комъ приходится хлопотать. Это самыя обыкновенныя, житейскія дѣла, такъ рѣшительно всѣ дѣлаютъ и я просто не знаю, потому что никогда самъ не служилъ. Навѣрное Похлестовъ нисколько не удивится, что я прошу за брата своей жены… Онъ вовсе не будетъ въ претензіи, если Костенька не окажется идеальнымъ чиновникомъ… Почемъ-же, наконецъ, я могу это знать!?? и т. д. и т. д.
Надо слышать при этомъ, съ какимъ апломбомъ все это утверждается! О, женщины превосходно все знаютъ, когда имъ это нужно! для нихъ не существуетъ никакихъ затрудненій. «Такъ всѣ дѣлаютъ»… «такъ вездѣ принято»… — вотъ ихъ излюбленный аргументъ въ тѣхъ случаяхъ, когда не существуетъ логическихъ доводовъ. Въ самомъ дѣлѣ, нельзя-же прямо утверждать, что позволительно злоупотреблять чужимъ незнаніемъ и довѣріемъ! — но… «всѣ такъ дѣлаютъ» — стало быть и разсуждать нечего: Что за претензія и въ самомъ дѣлѣ быть щепетильнѣе другихъ! «Никого вы этимъ не удивите»… «Что хотите вы этимъ доказать?» и пр. и пр. и пр
Женщины обладаютъ удивительнымъ умѣніемъ игнорировать значеніе вещей по существу: у нихъ на все имѣются свои случайные масштабы. Пустяки и мелочи, ни съ того ни съ сего, вдругъ выростаютъ въ величину жизненныхъ интересовъ — а самые глубокіе вопросы, трактуемые плоско и близоруко, съ непостижимой легкостью проскальзываютъ среди нагроможденныхъ вами тяжеловѣснѣйшихъ аргументовъ и неопровержимѣйшихъ возраженій…
То, въ чемъ вы только что усматривали подводный камень для своего достоинства и добросовѣстно погружались въ дебри цинической философіи — оказывается просто-напросто дѣломъ минутной сговорчивости, любезнаго настроенія или даже благоразумной эгоистической дальновидности… Весь фокусъ заключается въ томъ, чтобы и въ вашемъ умѣ произвести ту-же, мгновенную перетасовку понятій. Серьезный вопросъ, выхваченный съ подлежащаго ему мѣста, теряетъ свои истинные размѣры — попросту онъ не умѣщается въ микроскопическихъ рамкахъ случайныхъ настроеній и узкихъ желаній. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лида очевидно удивляется, что я не беру въ толкъ самой понятной вещи: что лично для меня несравненно покойнѣе и выгоднѣе одинъ разъ пристроить Костеньку къ мѣсту, нежели десятки разъ выручать его, все съ той-же докучной перспективой впереди. Но, понявъ мою точку зрѣнія, барышня не выставляетъ передо мною этихъ соображеній цѣликомъ — ни въ какомъ случаѣ! Это только сквозитъ и мелькаетъ среди ея шуточекъ и безпечныхъ замѣчаній. Ея цѣль — показать, что не стоитъ ничего принимать близко къ сердцу, и ужъ рѣшительно не стоитъ ссориться съ собственной женой изъ за Костеньки и генерала Похлестова. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, Варя и Лида почти всегда сходятся въ существѣ ихъ воззрѣній, но внѣшняя манера у нихъ совершенно различная… О, я увѣренъ, что семейная жизнь моей хорошенькой пріятельницы сложится въ высшей степени легко и гладко!
Лидія Николаевна вступитъ въ жизнь, хорошо вооруженная своимъ и чужимъ опытомъ; не даромъ она, какъ младшая, осталась жить въ семьѣ. Она видитъ близко чужую, если и не нужду, то всячески несоотвѣтствіе матеріальныхъ условій съ фамильными традиціями, съ барскимъ воспитаніемъ и широкими запросами всѣхъ Трелей. Лида знаетъ жизнь ближе и вѣрнѣе, чѣмъ ея замужняя сестра и мать четверыхъ дѣтей: въ пріемахъ Вари гораздо больше цѣльности и нетерпимости, больше и горячности и наивности.
Я увѣренъ, что Лида не потребуетъ для себя пьедестала богини и не будетъ обидно разочарована тѣмъ, что существованіе красивой женщины состоитъ не изъ одного сплошного культа… Она это знаетъ заранѣе. Лида сумѣетъ прекрасно устроиться и на положеніи простой смертной, и при томъ мнѣ кажется, что она позаботится о томъ, чтобы легко жилось не ей одной. . . . . . . . . . . . . . .
Конечно Лидія Николаевна критикуетъ насъ — мы съ Варей не умѣемъ жить (надо сознаться, что въ этомъ она совершенно права). Я впередъ вижу, какъ ея собственное веселенькое существованіе покатится точно по рельсамъ. Все вѣдь дѣло въ томъ, какъ и когда «проводить» свои желанія… вотъ что сквозитъ изъ всего, что барышня говорила мнѣ въ назиданіе и въ утѣшеніе.
Самые затруднительные и щекотливые вопросы будутъ рѣшаться на лету — въ то время, какъ она застегиваетъ на рукѣ перчатку, или поднимается рядомъ съ мужемъ по бальной лѣстницѣ. Словомъ, въ такія именно минуты, когда нельзя сердиться, когда некогда углубляться въ вопросъ и невозможно спорить. А если потомъ и пожелать на досугѣ восполнить пробѣлъ — то не трудно убѣдиться, что сила перваго впечатлѣнія утрачивается безвозвратно.
Да, все дѣло въ моментѣ и въ аксессуарахъ — въ томъ, что дѣйствуетъ непосредственно на нервы и чего мы, мужчины, никогда не умѣемъ оформить. Я также этого не умѣю, но я твердо знаю, что той женщинѣ, которая никогда не будетъ пренебрегать этимъ, должно все удаваться.
И Лидіи Николаевнѣ будетъ все удаваться, никакая другая женщина не сумѣетъ съ такой непринужденностью протащить верблюда сквозь игольное ушко. Но въ чемъ-же секретъ?.. Отчасти быть можетъ въ добротѣ, ей несомнѣнно присущей. У Лиды есть нѣкоторое представленіе о томъ, что не слѣдуетъ ничего брать даромъ
Что-же сталось, однако, съ моими практическими уроками, съ цѣлію разсѣять «идиллическій туманъ юныхъ головъ»?..
О, вѣчная, упрямая слѣпота! о, несокрушимая, подкупающая иллюзія хорошенькихъ глазокъ и молодыхъ улыбокъ!..
Вмѣсто того не поступить-ли мнѣ самому въ науку къ хорошенькой свояченицѣ?..
Maman перестала бывать у насъ.
Миссъ Гартонъ, съ свойственной ей систематичностью, заводитъ объ этомъ рѣчь за каждымъ завтракомъ и обѣдомъ. Варя снисходитъ до объясненій, предназначенныхъ спеціально для меня. Дѣти спрашиваютъ о бабушкѣ. Сегодня ихъ торжественно отправили къ ней съ визитомъ.
Варя больна. Гаспаръ Гаспаровичъ поетъ о спокойствіи и о вредѣ огорченій. Не знаю, о чемъ поетъ Клочевъ, усердно развлекающій Варвару Николаевну въ ея затворничествѣ.
Какъ все это скучно!..
Со мною холодно любезны. Это слѣдующая степень за простой холодностью, когда не глядятъ и не разговариваютъ. Это означаетъ, что получить прощеніе будетъ очень и очень трудно… послѣ того, какъ я побываю у генерала Похлестова. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Откуда взялась у меня такая закоренѣлость!? Право, я готовъ иногда пожалѣть о безумныхъ минутахъ, когда мнѣ ничего не стоило терять голову въ переполохѣ всѣхъ чувствъ и мыслей… Тогда я барахтался по горло въ живыхъ и грозныхъ волнахъ, а минутами такъ и совсѣмъ, съ головой исчезалъ подъ ними. Теперь — созерцаю издали, съ своего отвоеваннаго сухого бережка, безплоднаго, мертваго…
Издали причудливыя волны являются правильными, строго разсчитанными, однообразными, одна, какъ другая…
Гдѣ — въ чемъ ихъ очарованіе? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За завтракомъ подали письмо «отъ генеральши», какъ называетъ прислуга.
Варя прочла, швырнула письмо на столъ и залилась слезами.
…Для чего, для чего ее столько терзаютъ?! Какъ будто она что-нибудь можетъ! О, да, когда-то одного ея слова было совершенно достаточно — но времена перемѣнились… Теперь она можетъ сколько угодно просить и сокрушаться, это никого больше не трогаетъ! Женщины глупо вѣрятъ, когда имъ расточаютъ клятвы «носить ихъ на рукахъ цѣлую жизнь, всегда исполнять малѣйшее желаніе» и пр. и пр. Онѣ не понимаютъ, что такъ нужно для того, чтобы взять ихъ молодость, красоту — а потомъ… ха!.. стоитъ-ли церемониться?! Потомъ являются на сцену затрудненія, благоразуміе, цѣлыя горы препятствій изъ-за каждой мелочи…
Женскія желанія всегда «мелочи» для насъ и всегда страшно важны для нихъ — иначе не бываетъ. Но какимъ-же образомъ выходитъ, что онѣ совсѣмъ и не видятъ въ жизни ничего кромѣ желаній?! Одни желанія являются мѣриломъ всего: довольства, счастія, нашей любви къ нимъ, всей судьбы ихъ! «Онъ исполняетъ ея малѣйшее желаніе» — существуетѣли другой идеалъ женскаго счастія, я-бы хотѣлъ знать?..
И какимъ маленькимъ, ничтожнымъ, обезличеннымъ чувствуешь себя, точно вымѣренный весь на какой-то лавочный аршинъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, да! клялся всю жизнь носить на рукахъ, исполнять каждое желаніе… видитъ Богъ, не для того только, чтобы «взять молодость и красоту!»… Любить — значитъ сливаться во едино всѣми побужденіями и желаніями, вотъ почему это такъ легко! Потому люди совершенно искренно провозглашаютъ: «Пожелай — и я брошусь изъ этого окна!»…
Сливаться всѣми желаніями… но что-же знаемъ мы объ этомъ?! Мы знаемъ пока лишь одно желаніе, подавляющее, вытѣсняющее все остальное… И только когда начнетъ блѣднѣть зарево могучаго пожара — жизнь выступаетъ въ своихъ истинныхъ очертаніяхъ. Только тогда начинаютъ узнавать, каковы тѣ вкусы и желанія, которые обязались поставить своимъ закономъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Долго она говорила. Страстно, проклиная прошлое, издѣваясь надъ своимъ ребяческимъ невѣдѣніемъ, негодуя и рыдая… Забывшись, не обращая вниманія на то, что ее слушаютъ… Мое молчаніе, какъ будто, только сильнѣе раздражало ее.
Не о Костенькиной судьбѣ, конечно, шла тутъ рѣчь.
Миссъ Гартонъ, въ переполохѣ, все совалась къ ней со стаканомъ воды, пока однимъ негодующимъ жестомъ стаканъ вышибло у нея изъ рукъ и онъ со звономъ полетѣлъ на полъ.
Варя убѣжала къ себѣ. Англичанка понеслась за ней слѣдомъ, осыпая ее своей убѣдительной скороговоркой.
Въ столовой разомъ точно упала свинцовая тишина.
Дѣти ошеломленныя, неподвижныя на своихъ мѣстахъ, смотрѣли большими глазами то на меня, то на лужу на полу, съ крупными осколками стекла.
Что творилось въ этихъ оглушенныхъ головкахъ?..
Вотъ — вотъ та артиллерія, передъ которой должна пасть осажденная крѣпость!..
…Пусть-бы отравляли колодцы, отводили живую воду — гарнизону не все-ли равно погибать такъ или иначе? Но вѣдь подъ прикрытіемъ могучей крѣпости всегда ютятся мирныя селенія, не обязанныя героизмомъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Такая жизнь невозможна.
Постараюсь припомнить все по порядку.
Старикъ оказался въ особенно добродушномъ настроеніи и продержалъ меня больше часа. Много говорилъ о матери и припоминалъ разные интересные эпизоды изъ ихъ дѣтства и юности.
— Н-да! Могу сказать, не ожидалъ я, чтобы изъ тебя вышелъ когда-нибудь герой сенсаціоннаго романа! — огорошилъ онъ меня совершенно неожиданно, разглядывая безцеремонно своими ястребиными глазами.
Я весь покраснѣлъ, какъ школьникъ, захваченный врасплохъ.
— Извини, братецъ, а былъ ты совсѣмъ-таки невзрачный деревенскій мальчонка, забалованный до гадости. Ну, ну, не сердись!.. Старику не грѣхъ сболтнуть лишнее… Видно, не въ мать уродился, — мы, Похлестоны, въ герои не годимся, куда намъ! Папенька это въ тебѣ, кудесникъ, бурлитъ…
Я сидѣлъ точно на угольяхъ, и не знаю ужъ, что выходило изъ моихъ усилій улыбаться снисходительно… Старикъ ласково поблескивалъ своими сердитыми глазами.
— Ну, ну!.. Чай видалъ королевну-то твою… Красавица писанная, что и толковать! Тутъ не мудрено, что и дядю старика какъ-нибудь невзначай вспомянешь… Ха, ха, ха!… Всего доведется!..
«Самое обыкновенное дѣло, такъ всегда дѣлается!» — пронеслась въ моей памяти самоувѣренная интонація Лиды.
— А тебя-то самого на службу пока не опредѣлили еще?.. Жаль, жаль… доброе-бы дѣло! Въ безсмѣнномъ нарядѣ на ординарцахъ состоять почище будетъ и службы государевой… или неправда?.. Да ты, другъ, не смущайся!.. У кого жизнь за плечами, того, знаешь-ли, ничѣмъ ужъ не удивишь… Слухомъ земля полнится. У бабъ этихъ и все такъ: ахи да вздохи, нытье да жалобы, а кто на повѣрку волю свою творитъ? а? Какая на нихъ узда, я тебя спрошу? Обдѣленныя… безправныя… рабыни… тфу!
Онъ яростно стукнулъ кулакомъ по столу.
— Правда истинная, что про бабъ законъ не писанъ, только это онѣ либо съ дуру, либо отъ лицемѣрія одного на судьбу свою плачутся… Законъ-то, батюшка, небось о-го-го!.. тяжеленько на загривкѣ лежитъ!.. А имъ что? Ни субординаціи, ни инстанціи никакія и во снѣ не снятся! Онѣ, шельмецы, прямо… со всякой своей фантазіей, на Высочайшее имя жарятъ!.. Ха, ха, ха!..
Старикъ зычно, продолжительно расхохотался, очень довольный собственной метафорой.
Признаюсь, не слишкомъ лестно чувствовать себя мальчишкой, тѣмъ манекеномъ, на котораго многоопытные старцы любятъ примѣривать свою житейскую мудрость.
Одно хорошо: совѣсть мою дядюшка не искушалъ, никакихъ аттестацій Костенькинымъ добродѣтелямъ не потребовалось. Замѣтивъ, что меня коробитъ отъ его безцеремоннаго тона, онъ обуздалъ себя и принялся подробно разспрашивать про нашу родню.
— Ничего, семейка благодатная… видно, что нѣмецкаго корня! — пошутилъ онъ добродушно. — А что я еще спросить тебя хотѣлъ… ужъ извини, Владиміръ Иванычъ! вижу, что ты щепетиленъ изрядно, да вѣдь, какъ-ни-какъ, не чужимъ и мнѣ доводишься… Болтаютъ и пустяковъ довольно!..
Я уже поднялся уходить, и мы стояли другъ противъ друга въ серединѣ большого кабинета.
— Правда-ли, что первая твоя… какъ бишь?.. Косухина? будто она давно ужъ въ Петербургѣ здѣсь живетъ?
Меня точно всего кипяткомъ обдало. Самъ чувствовалъ, какъ блѣднѣю подъ его пытливымъ взглядомъ… Точно старикъ подстеречь меня хотѣлъ… Что онъ думалъ? Богъ его вѣдаетъ!
Въ первую минуту я просто не повѣрилъ и началъ горячо разувѣрять, точно съ перепуга.
Онъ долго слушалъ, покручивая усы.
— Да… что-жъ ты, братецъ, такъ горячишься?.. Можетъ брешутъ, а можетъ и правда — все возможно! Думалъ, ты не знаешь-ли чего вѣрнаго? Невѣроятнаго тутъ ничего нѣтъ.
…Конечно — ничего невѣроятнаго! . . . . . . . . . . . . . . . .
Отъ кого дядя слышалъ? Онъ не могъ или не хотѣлъ назвать. Все равно, теперь я узнаю!..
Кажется, дядюшка заподозрѣлъ меня въ чемъ-то?..
Да, безъ сомнѣнія, въ этомъ нѣтъ ничего невозможнаго.
Дверь открылась, и передо мною стояла Саша…
Теперь мнѣ это кажется до-нельзя просто: кажется прямо немыслимымъ, чтобы никогда не встрѣтились, когда мы оба живы… Но въ ту минуту не знаю, какъ я устоялъ на ногахъ!
— Ахъ, Господи!.. вы?.. входите, входите, пожалуйста…
Она посторонилась, и я вошелъ. Не знаю, какъ раздѣлся, какъ очутился въ комнатѣ. И сейчасъ-же поспѣшно сѣли къ какому-то столу. Смутно видѣлъ очень блѣдное лицо…
Нѣтъ, жизнь еще стоитъ чего-нибудь, пока возможны случайности. Рѣшился-ли-бы я пойти къ Желтковымъ, если бъ зналъ, что меня ждетъ тамъ? Нѣтъ, конечно не рѣшился-бы! Какое благополучіе, что я ничего не зналъ, какъ теперь я благодаренъ Еленѣ Федоровнѣ за ея скрытность!
Вернулся отъ Похлестова самъ не свой и рѣшилъ завтра-же отправиться къ моимъ москвичамъ, чтобы провѣрить нелѣпый слухъ. Ѣхалъ форменнымъ школьникомъ, подавленный сознаніемъ, что со много могутъ поступить совершенно какъ имъ заблагоразсудится… Даже руки дрожали, когда звонилъ у невзрачной двери въ пятомъ этажѣ скверной лѣстницы.
Передо мною стояла Саша!!! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если бъ я готовился къ встрѣчѣ, я вѣроятно волновался-бы гораздо сильнѣе… Натащилъ-бы, какъ водится, всякихъ пустяковъ, всѣхъ этихъ грошовыхъ соображеній, которыя намъ кажутся необыкновенно глубокомысленными. Но я не готовился, и было только жуткое впечатлѣніе ошеломляющей внезапности…
Сегодня я радуюсь, теперь я ликую — но тогда меня охватила только ничѣмъ не прикрашенная серьезность момента… Да, ничего серьезнѣе этой встрѣчи я не переживалъ въ моей жизни. Ничего правдивѣе того, что мы говорили другъ другу…
Она перемѣнилась. Чѣмъ дольше смотришь, тѣмъ перемѣна больше. Бываетъ, что узнаешь человѣка не сразу, а какъ присмотришься, мало-по-малу и находишь старое… Наоборотъ: въ первый мигъ я увидалъ Сашу — потомъ передо мной сидѣла совсѣмъ другая женщина. Та была дѣвочка. Эта ее напоминаетъ только…
Она очень скоро оправилась и заговорила безъ всякаго смущенія. Спросила отъ кого я узналъ, что она живетъ у Желтковыхъ.
Отвѣтилъ, что ничего не зналъ, что никогда не посмѣлъ бы прійти, не получивъ предварительно ея разрѣшенія на то.
Она опустила глаза… А когда подняла ихъ, въ нихъ было такое ласковое, открытое выраженіе, что я понялъ: вотъ, сейчасъ она скажетъ что-то хорошее…
— Я очень рада, что вижу васъ. Можетъ быть они правы, что это неловко… (она чуть-чуть запнулась), но вы вѣдь знаете меня, Владиміръ Иванычъ, какой я простой человѣкъ… Я думаю, что неловкость пустяки… Не правда-ли? Есть вещи гораздо, гораздо болѣе важныя…
Она это сказала, большая, взрослая Александра Васильевна, напоминающая нашу маленькую Сашу Н. Мнѣ хотѣлось молча взять ея руки и благоговѣйно цѣловать ихъ…
…Ей давно хотѣлось, чтобы я успокоился на ея счетъ. Она была увѣрена, что я не забылъ ея и что мнѣ необходимо знать, какъ ей живется.
Сѣрые глаза смотрѣли на меня серьезно и ясно. Что выражало мое лицо, не знаю… Въ груди точно саднило ощущеніе необъятной вины…
— И мнѣ самой хотѣлось знать, какъ вы живете. Не вѣрю я, чтобы нужно было когда-нибудь бороться противъ добраго чувства… Что-же дѣлать!.. Мы оба поступили одинаково опрометчиво — изъ этого, разумѣется, не могло выйти ничего хорошаго… Слава Богу, что такъ кончилось!..
«Слава Богу» — и съ какимъ глубокимъ убѣжденіемъ! Если-бъ я тревожился еще насчетъ неизлѣчимости ея ранъ, то теперь всѣ подобныя сомнѣнія должны разсѣяться.
Я поспѣшилъ дать другое направленіе разговору: я спросилъ, почему она въ Петербургѣ, и какъ идетъ ея грачевская школа?..
Да, я спросилъ… не подозрѣвая всей глубины позорнаго эгоизма, какой таится въ моемъ вопросѣ.
Ея школа!..
Въ роковую минуту она схватилась за школу, чтобы создать себѣ какое-нибудь мѣсто въ жизни, какую-нибудь почву подъ ногами. Она была только неопытный ребенокъ, она не знала жизни и не подозрѣвала всей важности шага, сдѣланнаго съ великодушной отвагой.
…Она была ребенокъ — но я — я?!. Я тоже многаго не зналъ тогда и я былъ невмѣняемъ въ моей горячкѣ… Правда. Но вотъ и теперь, черезъ семь лѣтъ, я беззаботно задалъ свой вопросъ!.. За цѣлую полосу жизни я не вышелъ изъ заколдованнаго личнаго міра съ его бурями…
Въ первую минуту я не могъ понять ея смущенія; удивлялся, почему она избѣгаетъ смотрѣть мнѣ въ глаза и начала вдругъ какъ-то невразумительно комкать слова…
…Нѣтъ, школа не состоялась… Никакъ нельзя было. Она не знала раньше… Она прожила два года съ братомъ и тамъ учила ребятъ… Немного… Школа въ Грачевкѣ не могла, состояться…
Однако я до тѣхъ поръ разспрашивалъ, почему и отчего могло такъ случиться, пока не вырвалъ наконецъ смысла ея уклончивыхъ отвѣтовъ. Вотъ когда я сгорѣлъ со стыда за свое недомысліе!
И такъ, г-нъ Громилинъ, вы не потрудились даже взвѣсить всѣхъ послѣдствій развода для женщины, которая возвратила вамъ свободу! Вы не знали, что женѣ, разведенной такимъ образомъ, никогда не разрѣшатъ вести школу, какъ не позволили бы воспитывать даже и собственныхъ дѣтей, если-бъ они у нея были… Васъ такъ утѣшала эта школа! Было такъ успокоительно воображать, что она къ чему-то пристроилась въ жизни, послѣ того какъ ее бросили на распутьи…
Три года какъ она въ Петербургѣ учится на фельдшерскихъ курсахъ; черезъ годъ съ небольшимъ кончаетъ курсъ и уѣдетъ прямо на мѣсто фельдшерицы въ нашъ Т--ской уѣздъ.
Однако одинъ пунктъ такъ и остался невыясненнымъ: почему же собственно она не осталась жить съ братомъ, а вздумала уѣхать въ Петербургъ на курсы? Повидимому, въ этомъ тоже кроется какое-то щекотливое обстоятельство…
Она только повторяла на всѣ лады, что «все къ лучшему», что теперь только она попала на настоящую дорогу и можетъ быть совершенно спокойна за свое будущее. Очень возможно, что это такъ. У нея вполнѣ счастливый, увѣренный тонъ, и она всячески старалась убѣдить меня…
Но во мнѣ, точно раны, горѣли всѣ темные намеки и внезапныя догадки… Я смутно понимаю теперь, что ей пришлось вѣроятно вынести много такого, о чемъ я даже и не думалъ никогда, — чего я должно быть никогда не узнаю!..
…Да, конечно, я не могъ сомнѣваться, что разбиваю ея счастіе — и мнѣ необходимо нужно было повѣрить въ ея ребяческія иллюзіи!.. Я жадно ухватился за ея собственную мечту…
…Саша поселилась съ братомъ, ея Вася въ ней души не чаетъ и оставитъ ей свою Грачевку. У Саши есть школа, она можетъ посвятить свою жизнь дѣтямъ. Она обожаетъ дѣтей… Саша вернулась домой, въ родную Грачевку.
…Какъ не трудно успокоиться на чужой счетъ, чтобы устранить съ дороги тревожащій призракъ!..
Никогда я бы не повѣрилъ, что это возможно: что когда-нибудь такъ просидимъ вмѣстѣ долго — часъ, быть можетъ — и она просто и дружески будетъ разсказывать свои дѣла, безъ тѣни горечи, или бравады, или смущенія… Будетъ смотрѣть на меня оживленными и серьезными, знакомыми и въ то же время совершенно чужими глазами.
…Послѣднее время я иногда думалъ о томъ, что мы можемъ когда-нибудь встрѣтиться… Случайно. Мнѣ казалось, что это будетъ тяжело… жутко… что оба мы будемъ смущены и взволнованы… Казалось, что въ нашихъ ощущеніяхъ на первомъ мѣстѣ должна быть наша прошлая близость… И какъ я ошибался!.. Одно, о чемъ я ни разу не вспомнилъ во время всего нашего разговора.
…Да, это одно исчезаетъ изъ жизни безслѣдно — и только оно держитъ насъ въ своей власти всецѣло.
Для меня — это только женщина, незаслуженно обманутая въ своемъ довѣріи ко мнѣ. Она видѣла человѣка, который сдѣлалъ ей зло, но хотѣла утѣшить его, потому что когда-то любила и не хотѣла повѣрить, чтобы онъ сталъ негодяемъ. Ничего больше. Мужа и жены какъ будто никогда не было. Натура человѣческая чище, чѣмъ сами мы нерѣдко о себѣ думаемъ.
Я забылъ, какъ я любилъ ее… Помнить любовь нельзя. Но неужели когда-нибудь я перестану помнить, что гдѣ-то на свѣтѣ бьется одинокое существо, у котораго я все отнялъ!
Въ сущности, вѣдь это одно, что я узналъ: — что она совершенно одинока. Та опора, на которую я надѣялся для нея, какъ на каменную гору, — не состоялась, по причинамъ мнѣ неизвѣстнымъ. Ее ждали крушенія, разочарованія, какихъ она не подозрѣвала… Вѣроятно и еще многое, о чемъ я никогда не узнаю.
Послѣдній итогъ подведенъ: я ее видѣлъ, мнѣ нечего больше желать! Я выслушалъ все, что она готова была сказать мнѣ, и не имѣю права любопытствовать, о чемъ она разсудила умолчать…
Я не думаю, чтобы это было справедливо! все, что было и будетъ еще дурного въ ея судьбѣ — все это меня касается самымъ существеннымъ образомъ, потому что такъ или иначе все зло исходитъ отъ меня. Вотъ совсѣмъ иное дѣло всѣ плюсы ея новаго существованія! — въ нихъ я, разумѣется, не играю никакой роли.
Она не изнемогла подъ ударомъ. Она сидѣла передо мною, возмужавшая, увѣренная и спокойная — и этимъ она себѣ одной обязана, никому больше.
…Удивительно, однако, что я не чувствую ни малѣйшаго облегченія. Никакой камень не «свалился съ моей души», какъ говорится въ подобныхъ случаяхъ, послѣ всѣхъ ея успокоительныхъ рѣчей
Какъ-бы то ни было, теперь вопросъ этотъ пора сдать въ архивъ разъ навсегда — иначе онъ грозитъ разростаться съ быстротой снѣжнаго кома.. Надо кончить съ нелѣпой двойственной жизнью.
Я все узналъ. Попросту поѣхалъ въ желѣзнодорожное управленіе и разыскалъ тамъ Матвѣя Петровича Желткова.
Конечно, я напередъ зналъ, что почтенный супругъ Елены Федоровны ничуть не расположенъ возобновлять нашего знакомства — но для меня это въ значительной степени безразлично. Я охотно избавилъ-бы его отъ непріятности, если-бъ видѣлъ другой способъ.
Правда, было нѣсколько неожиданно, что старичокъ откровенно началъ съ очень горячаго, желчнаго реприманда… Они съ женою никакимъ образомъ не ожидали отъ меня, чтобы я могъ позволить себѣ нарушить покой Александры Васильевны. Съ моей стороны это не только безтактно, но можно даже сказать безсердечно и т. д., и т. д.
Очевидно, благородное негодованіе затемнило и безъ того не особенно мощную логику Матюши: по крайней мѣрѣ мои настойчивыя указанія на то обстоятельство, что я не подозрѣвалъ даже, что Александра Васильевна живетъ съ ними, не возымѣли никакого смягчающаго дѣйствія.
…Порядочные люди не врываются въ дома насильно… Тотъ, кто нанесъ другому смертельное оскорбленіе, обязанъ по крайней мѣрѣ оставить въ покоѣ свою жертву и, здорово живешь, не растравлять ея ранъ…
Долженъ-ли я заключить изъ этого, что наша встрѣча взволновала ее?..
Весь урокъ прописной морали пришлось выслушивать терпѣливо, для того, чтобы вырвать у расходившагося старика тѣ свѣдѣнія, за которыми я пришелъ. Это сдѣлалось сравнительно уже легко: Матвѣю Петровичу очевидно доставляло какъ-бы нѣкоторое удовлетвореніе бросить мнѣ въ лицо все, что усугубляетъ трагичность положенія…
«Каменная гора», на которую я безпечно свалилъ неудобную ношу, оказалась надежной ровно столько-же, какъ и я самъ: Василій Васильевичъ Косухинъ женился! Совмѣстная жизнь съ его супругой оказалась совершенно невозможной для его сестры!
…На мнѣ лежитъ такое количество всевозможныхъ запретовъ, что я поневолѣ научился обходиться безъ правъ: права сами по себѣ, а мысли и чувства тоже сами по себѣ…
Признаю охотно, что именно я не имѣю права удивляться — но безъ малѣйшаго права я все-таки сраженъ — сраженъ изумленіемъ!! Василій женился… Женился на женщинѣ, которая выжила изъ дому Сашу… Женился на разбитной, дебелой купчихѣ, открывшей лавочку по сосѣдству съ Грачевкой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Т--ская купчиха, превратившись въ помѣщицу, находитъ неприличной для своего сана близость съ особой, «оскандаленной на всю губернію»… У нея, безъ сомнѣнія, имѣются вполнѣ опредѣленные планы насчетъ достоянія и самой персоны землевладѣльца Косухина.
Помимо всего этого, Матвѣй Петровичъ доставилъ себѣ удовольствіе воспроизвести передо много вкратцѣ всѣ оскорбительныя перипетіи грубаго столкновенія съ подлежащими властями изъ-за Грачевской школы…
Теперь мнѣ легче: есть нѣкоторое вѣроятіе, что я все узналъ, что подъ безмятежной улыбкой Александры Васильевны не скрывается больше никакихъ черныхъ загадокъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Боже правый! — да чѣмъ-же существуетъ она три года здѣсь, въ Петербургѣ??… Какъ могъ я забыть объ этомъ вчера!?..
Былъ ошеломленъ разсказомъ Желткова. Этой лавочницей, хозяйничающей въ старомъ Грачевскомъ домѣ, гдѣ выросла Саша, гдѣ мы переживали столько свѣтлыхъ, поэтическихъ часовъ — куда она вернулась отъ меня къ себѣ, домой….
Чѣмъ — чѣмъ она можетъ существовать въ Петербургѣ!?.. Она ничего не согласилась взять. У нея ничего и никого не было, кромѣ ея Васи. Безъ сомнѣнія, т--ская купчиха прежде всего признаетъ недѣлимость скромныхъ доходовъ Грачевки — и понятное дѣло, что ея воля тамъ законъ…
Люди не женятся безнаказанно на лавочницахъ.
Куда-же пойду я теперь, чтобы выяснить себѣ все это??..
Maman торжественно пріѣхала благодарить меня.
Она расплакалась, и во что-бы то ни стало пожелала произнести до конца свой патетическій спичъ: какъ ей тягостно, что ея семья постоянно вынуждена пользоваться моими услугами… Какое у меня ангельское сердце… Какой камень я снимаю съ ея души… Какія благословенія посылаетъ мнѣ спасенный Костенька…
О, Господи!!..
Почему непремѣнно надобно сдирать съ одного вола двѣ шкуры, и ему и себѣ на муку??.. Довольно-бы, кажется: получилъ, чего хотѣлъ, заставилъ сдѣлать по своему, противъ воли и совѣсти — ну, и радуйся, оставь наконецъ въ покоѣ!!.. Къ чему эта дикая смѣсь лицемѣрныхъ словъ и искреннихъ слезъ?!..
Какое тутъ, къ чорту, «ангельское сердце», коли у васъ вырываютъ что-то, приставивъ ножъ къ горлу?! Возможно-ли повѣрить въ «тягостность моихъ благодѣяній», когда несравненно естественнѣе усмотрѣть, какъ всѣ помыслы и дѣянія только къ тому и направлены, чтобы при моей помощи насаждать возможно большее благосостояніе въ обширной колоніи фонъ-Трелей?
И при этомъ, какія горячія слезы, какой правдивый тонъ! Не знаешь, право, что это такое? Наивная-ли вѣра въ искупающую силу хорошихъ словъ, или только нахальство, не желающее ничѣмъ поступиться: и богатство пріобрѣсти и невинность соблюсти.
И зачѣмъ, собственно, мы позволяемъ женщинамъ считать насъ такими дураками?! Будто ужъ невозможно хоть когда-нибудь вывести, что называется, на чистую воду такую благодѣтельницу?
Гм… это, конечно, логически возможно. Но… но на практикѣ нельзя не отступить передъ тѣмъ, сколько придется выслушивать!.. О, слова — это великая сила женщинъ! и именно потому, что онѣ не умѣютъ или быть можетъ не желаютъ говорить такъ, какъ мы говоримъ. Къ ихъ прихотливымъ импровизаціямъ мудрено предъявить какія-нибудь формальныя требованія.
Не угодно-ли попытаться доказать мамашѣ что-нибудь, чего она не желаетъ признавать… нѣтъ, нѣтъ! Я гораздо охотнѣе заключилъ-бы съ почтенной maman маленькое нотаріальное условіе, по которому она обязалась-бы не приносить мнѣ никакихъ традиціонныхъ благодарностей и словословій, по имѣющимъ быть впредь отъ сего числа проявленіямъ моего ангельскаго сердца.
Костенька тоже имѣлъ пламенное желаніе лично принести мнѣ свою благодарность, если-бъ не былъ отвлеченъ заботами первостепенной важности: приведеніемъ въ приличный видъ своего гардероба, для предстоящаго представленія генералу Похлестову.
Еще и это не миновало-бы меня, если-бъ не выручили старые брюки милаго шурина.
Вотъ это — негодованіе Вари, я напередъ зналъ. Здѣсь, по крайней мѣрѣ, нѣтъ лицемѣрія! Однако, почему-бы именно здѣсь не быть простому побужденію справедливости? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я, пожалуй, понимаю, какъ тяжело… но нѣтъ! самое понятіе колеблется тамъ, гдѣ выборъ совершенно свободенъ. Не понимаю я, а только вижу… Чѣмъ для меня труднѣе исполнить предъявленное мнѣ требованіе, тѣмъ пріемъ холоднѣе и непріязненнѣе… поразительно, но это именно такъ!
И никогда не было иначе. Даже тогда… Мои жертвы — все, что я долженъ былъ превозмочь и опрокинуть для того, чтобы завоевать эту любовь — заслугой никогда не были. Точно вовсе и не признавалось жертвы въ этихъ перевернутыхъ судьбахъ, разбитыхъ сердцахъ, во всѣхъ пережитыхъ мукахъ! Я виноватъ, что путь не лежалъ свободнымъ и открытымъ… Это мнѣ приносили жертву, соглашаясь вступить на него, вопреки всему…
О, наши ощущенія безошибочны! Я никогда и не ждалъ признательности, сочувствія… Только рабски молилъ позволенія схватиться съ судьбою и вырвать драгоцѣнный призъ… Я не считалъ жертвъ, расплатъ и усилій — есть жертвы и усилія, которыя не идутъ въ счетъ…
И это всегда самыя тяжкія.
Такъ повторяется и до сихъ поръ, во всѣхъ мелочахъ. Напримѣръ, мнѣ цѣлое лѣто не могли простить Крыма, да въ сущности и не простили. Развѣ это не извращенная гордость какая-то?.. добровольно требовать — и въ то-же время возмущаться передъ необходимостью протянуть руку, чтобы взять… Но, наконецъ, не въ моей-же власти обойти и эту непріятную стадію!!..
Или, можетъ быть, я только не умѣю, не догадываюсь, какъ это надо сдѣлать?..
«Я воображаю, что легко просить, что сладко принимать!.. Я считаю, что для женщины только естественно зависѣть отъ мужа во всѣхъ своихъ потребностяхъ, желаніяхъ и даже въ самыхъ безкорыстныхъ побужденіяхъ… Ничего подобнаго мы не испытываемъ и потому не можемъ понять. Мы всегда дѣлаемъ только то, чего мы сами хотимъ (!?)…»
Очевидно, что ничего подобнаго я никогда не говорилъ, такъ никогда не думалъ, — но это совершенно все равно: раздражаютъ не мои слова, а самый фактъ. Слова и мысли мнѣ приписываются произвольно для того, чтобы объяснить себѣ какъ-нибудь собственное раздраженіе. Только такъ я и могу это понять! . . . . . . . . . . . . . .
Однако — что дѣлать? гдѣ средства противъ этого? вѣдь такъ идти это не можетъ, такъ жить нельзя!!..
Уступивъ, сдавшись (постыднѣйшимъ образомъ!), я чувствую себя какимъ-то палачемъ: maman раболѣпствуетъ, Варя чувствуетъ себя униженной, точно оскорбленной. Я не смѣю подойти къ ней — ничьи глаза никогда не обдавали меня такимъ отчуждающимъ холодомъ… Какъ разобраться въ такомъ хаосѣ?! Какъ понять, въ чемъ заключается моя виновность!?
Варя — сама искренность: ея слезы, негодованіе, ея вражда ко мнѣ въ такія минуты… Человѣкъ не можетъ заставить себя чувствовать иначе; вольны мы только надъ своими поступками, а поступки фатально оказываются всегда на моей сторонѣ. Стало быть, я долженъ поступать иначе для того, чтобы у нея не было такихъ извращенныхъ ощущеній…
Боже мой, пора-же кому-нибудь начать мыслить логично — не существуетъ вѣдь никакого другого средства разобраться въ хаосѣ!..
…Мнѣ не слѣдовало бороться. Въ самомъ дѣлѣ — зачѣмъ?.. Все осталось совершенно въ томъ-же видѣ, какъ было-бы и безъ моего сопротивленія… Что такое борьба безъ возможности побѣды?!.. «Пасть со славой на полѣ брани…» Увы, житейская борьба — не поле чести, и павшимъ славы нѣтъ. Въ результатѣ — потерянное время и отравленная жизнь; мы оказываемся оба одинаково измученными и униженными: она — своей побѣдой, я — своимъ пораженіемъ. Безплодныя муки и раздраженіе… Никакія муки не проходятъ безслѣдно, раздраженіе накопляется — но развѣ-же это не безуміе?! Это прямая опасность!..
Хладнокровіе, Громилинъ, хладнокровіе прежде всего!!
…Она не можетъ заставить себя чувствовать иначе, я тоже не могу измѣнить своихъ мыслей. Но въ этомъ и нѣтъ прямой надобности… Зачѣмъ ей знать мои думы, когда для всеобщаго мира и благоденствія важны только одни факты?.. Если, въ концѣ концовъ, я неизбѣжно сдѣлаю такъ, какъ она хочетъ, то нужно-ли ей знать, въ какой мѣрѣ это противорѣчитъ моему образу мыслей или ломаетъ мои вкусы!? Вѣдь это ни на іоту не облегчаетъ моей задачи и несомнѣнно ухудшаетъ ея положеніе.
Давно, давно слѣдовало понять это! Идти навстрѣчу желаніямъ — совсѣмъ не такая ужъ мудреная задача. Разъ, что я вынужденъ сдѣлать что-нибудь — почему это не можетъ быть въ то-же время и моимъ желаніемъ? Желанія касаются только насъ самихъ… Какъ удивительно упрощается все дѣло!!..
Только побольше логики, Громилинъ!
Если вы не желаете, то и не дѣлайте. Если вы дѣлаете, то и желайте. Это одно придастъ вашему облику цѣльность и ясность, дѣйствующую успокоительно на окружающихъ. Диссонансы раздражаютъ нервы…
Вы должны принимать холодныя ванны и вы боитесь холодной воды. Но это неизбѣжно — и потому пріучите себя нырять въ ледяную пучину съ бодрымъ смѣхомъ. Зрители будутъ съ удовольствіемъ созерцать ваши молодецкія упражненія и одобрительно кивать вамъ головой. Чего вы достигнете, если вмѣсто этого дадите волю своимъ нервамъ, станете содрогаться и испускать жалобные вопли?..
Вода не сдѣлается теплѣе. Только публика получитъ право презрительно тѣшиться вашимъ безволіемъ.
Не даромъ гладіаторы пріучались даже умирать въ красивой позѣ и съ улыбкой на устахъ! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фиктивная — искусственная — но все-же гармонія… о, ея выгоды неисчислимы! И прежде всего, въ интересахъ «мирныхъ селеній»: вѣдь они могутъ процвѣтать только подъ сѣнью мира! — вѣдь они погибнуть должны отъ одного грохота палящей изъ всѣхъ своихъ орудій крѣпости!!..
…Вы не даромъ отвоевали себѣ недосягаемый бережокъ, Громилинъ, вы не даромъ научились размышлять… Никто не виноватъ, что научились вы этому черезчуръ поздно.
Искренность… сліяніе душъ… но вѣдь это только счастіе! То, что дается даромъ, то, что есть или нѣтъ — какъ красота, какъ талантъ… Это даже не объектъ для размышленій — отверзи сердце твое и вмѣсти!
Но во всемъ существуютъ градаціи. Возможно еще сознательное упорядоченіе отношеній — гармонія видимая, дающая внѣшнее благообразіе вмѣсто ежеминутныхъ стычекъ обоюдной искренности, вмѣсто бурныхъ и безплодныхъ сценъ, стихійно разражающихся на глазахъ у цѣлаго дома. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это должно быть достигнуто!
Да, я вижу средство, и оно въ моей власти. Да, это значитъ взять все на себя одного — но другого средства я не вижу.
Вѣроятно-ли, чтобы и другая сторона сочла нужнымъ и въ свою очередь изыскала такое средство?.. Надежды должны быть обоснованы какъ-нибудь, иначе это только ребяческій самообманъ!
Искренность!..
Парусъ могучій и коварный… Любо довѣриться его силѣ на вольномъ просторѣ глубокаго, родного моря! Но кому суждено зимовать въ бурной и скалистой гавани — тотъ пусть припасаетъ себѣ во время якорь потяжелѣе, да канаты покрѣпче. Тотъ пусть припрячетъ подальше опаснаго спутника, увлекающаго безъ оглядки впередъ и впередъ…
"Я только что узнала, что вы видѣлись съ Матвѣемъ Петровичемъ въ Правленіи, и какой вышелъ у васъ разговоръ. Я такъ огорчена этимъ, что не въ силахъ молчать — хочу по крайней мѣрѣ высказать все до конца, если ужъ должно было такъ случиться… Голые факты такъ неприглядны, что легко вообразить себѣ цѣлую трагедію, и совершенно несправедливо. Желтковы превосходные люди, но они имѣютъ слабость — выставлять меня всегда несчастной жертвой… Не могу-же я допускать это, какъ ни велика моя благодарность за ихъ участіе и дружбу ко мнѣ! Правда все-таки выше всего, и вы имѣете полное право потребовать ее отъ меня.
"Я намѣренно умолчала о женитьбѣ брата и ужасно, ужасно жалѣю объ этомъ! Теперь не пришлось-бы писать письма, а оно вѣроятно сильно удивитъ васъ въ первую минуту. Я смотрю на эту женитьбу единственно со стороны его личнаго счастія, о чемъ конечно распространяться нѣтъ никакой надобности — но развѣ не возмутительно, что на Васю нападаютъ изъ-за меня, какъ будто братъ обязанъ былъ обрекать себя на вѣчное одиночество, ради меня!? Точно мы, женщины, непремѣнно должны вѣкъ свой тяготѣть обузой на чьихъ-нибудь плечахъ, тормозить чужую жизнь, точно ужъ оно и быть иначе не можетъ!..
"Я легко представляю себѣ, что долженъ былъ наговорить вамъ почтенный Матвѣй Петровичъ, и вы можетъ быть думаете, что я хоть отчасти раздѣляю понятія моихъ друзей… Вѣдь я была совсѣмъ еще дѣвочка, когда вы знали меня, да и ни о чемъ подобномъ мнѣ тогда и думать не приходилось. Вотъ что заставило меня взяться за перо.
"Владиміръ Иванычъ! Я всѣмъ сердцемъ сокрушаюсь за Васю, и совсѣмъ другой участи онъ заслуживаетъ за свою честную душу и доброе сердце, но я могу поклясться вамъ, что для меня лично все сложилось къ лучшему. Если-бъ братъ не женился — я конечно всегда жила бы съ нимъ. Ну, а какая же это жизнь? Планы мои, какъ вы тоже знаете, всѣ рухнули; и значитъ оставалось для меня только одно хозяйство на всю мою жизнь… Я вѣдь никогда не рѣшилась бы оставить Васю, да и онъ, конечно, не пустилъ бы меня никуда. А теперь все само собою сдѣлалось, потому что никакъ иначе нельзя было. И теперь я тоже буду жить въ деревнѣ — но какая разница! Есть у меня живое, прекрасное дѣло и есть собственный кусокъ хлѣба на всю жизнь. Кому же и посвящать себя такому дѣлу, если не молодымъ, одинокимъ женщинамъ? И это почти уже достигнуто. Учиться было не трудомъ — а наслажденіемъ. Только теперь я что-нибудь знаю, только теперь я вышла изъ дѣтства! Вотъ когда слѣдовало бы начинать сознательную, серьезную жизнь, не правда-ли? О, если-бъ всѣ дѣвушки начинали съ этого! Если-бъ вы знали, до чего минутами стыдно имѣть за плечами такой горькій опытъ — двѣ безсмысленно исковерканныхъ судьбы… И, право же, нестерпимо, когда изъ-за меня столько клянутъ другихъ! Развѣ вы сами не были почти такимъ же ребенкомъ, какъ и я!?. Слава Богу, не всегда ошибки непоправимы, да только сами люди всего меньше любятъ свободу: терпи и не смѣй сдѣлать спасительнаго смѣлаго шага… И никакими доводами, никакими фактами ихъ не переубѣдишь!
"Я столько перестрадала изъ-за этого, что, кажется, теперь я смѣю сказать, что я дѣйствительно люблю свободу и признаю ее не для себя одной. Собственно, мой поступокъ еще ничего самъ по себѣ не доказываетъ — это былъ молодой порывъ великодушія, не больше. Только люди, Владиміръ Ивановичъ, мало-по-малу осмыслили его для меня самой — и все хорошіе, любящіе меня люди… Теперь я подтверждаю собственный поступокъ всѣмъ сознаніемъ моего ума и сердца, всѣми убѣжденіями моими! Я счастлива, что мы встрѣтились и я могу сказать вамъ: Знайте, что никогда, ни одной минуты я не пожалѣла о томъ, что сдѣлала.
"Конечно, я страдала, конечно много и горько плакала… Зачѣмъ скрывать, когда вы это и сами знаете? Но вѣдь страдала бы я гораздо больше — вѣдь я плакала бы и до этого дня, если-бъ сердце не подсказало мнѣ того, чего не могъ еще обнять тогда мой умъ… И вотъ настала же минута, когда отъ страшной ошибки не осталось и слѣдовъ. Мы оба теперь счастливы! Но я не хочу лежать вѣчнымъ камнемъ на вашей совѣсти, не хочу отравлять вашего счастія. Простите, что я позволяю себѣ сказать — я это прочла въ глазахъ вашихъ, когда мы такъ неожиданно свидѣлись… Какъ же мнѣ увѣрить гасъ? Я раскрою передъ вами мою душу, и вы сами увидите.
"Я васъ не обвиняла никогда, вы знаете. Но все-таки я считала, что принесла вамъ жертву, и это было моимъ единственнымъ утѣшеніемъ въ то время. Очень можетъ быть, что сама я и не разсталась-бы съ любезной мечтой, если-бъ меня не отрезвили другіе. Меня столько жалѣли и превозносили, и столько безъ конца осуждали васъ — осуждали безъ всякаго милосердія и справедливости — что во мнѣ, наконецъ, заговорила совѣсть. Я спросила себя: чѣмъ-же сама ты была застрахована отъ подобной-же перемѣны въ чувствахъ, надъ которыми у человѣка нѣтъ власти? Что было-бы съ тобою на его мѣстѣ? И все это красивое зданіе самоотверженной жертвы распалось прахомъ… Я увидѣла, только самый простой, неизбѣжный шагъ — то, что собственная совѣсть моя непремѣнно потребовала-бы отъ васъ въ обратномъ положеніи. Въ чемъ, наконецъ, жертва, если меня первую она вывела на просторъ осмысленной, самостоятельной жизни!? Сняла съ меня страшный рискъ преждевременныхъ обязательствъ (мнѣ было семнадцать лѣтъ тогда!), дала возможность сызнова начать жизнь, гдѣ казалось, что все уже кончено и все погублено… А люди все таки упрямо называютъ это жертвой, а не спасеніемъ!
"Но что намъ до людей, Владиміръ Ивановичъ? Это только вопросъ нашей совѣсти, до чего никому нѣтъ дѣла, лишь-бы въ насъ самихъ не оставалось ничего ложнаго и несправедливаго. Я надѣюсь, что вы мнѣ повѣрите, да мнѣ кажется, что вамъ и невозможно не повѣрить мнѣ. Мнѣ-бы хотѣлось, чтобы вы вспоминали безъ всякой горечи о нашей далекой общей юности. Конечно, счастливъ тотъ, кто избѣжалъ испытаній, счастливъ, кто нашелъ сразу свою дорогу… Но счастье еще не правота, какъ и ошибка не преступленіе.
«Въ одномъ только я безутѣшна, — что она, дорогая мама, не дожила до минуты, когда могла-бы успокоиться за меня. Она, бѣдная, унесла въ могилу свое горе!.. Тутъ не можетъ быть никакого утѣшенія, это наша общая, горькая расплата».
Вотъ ея письмо.
…Съ чѣмъ это сравню? Какъ будто нѣжная рука бережно коснулась до наболѣвшаго тѣла. Точно внезапно родной голосъ прозвучалъ на далекой чужбинѣ…
…Что за чудо? Кто-то говоритъ обо мнѣ… Кто-то позаботился о моемъ покоѣ… далъ себѣ трудъ заглянуть въ мою душу и спросилъ себя: каково-то ему?..
Было время отвыкнуть отъ всего подобнаго!
…Безъ моей просьбы, не выжидая моего перваго шага, съ полнымъ довѣріемъ и все съ той-же дѣтской простотой… «…Прочла въ глазахъ вашихъ, когда мы свидѣлись»… Она не думаетъ, что я утратилъ всякое право на довѣріе, она не разучилась вѣрить моимъ глазамъ — она, она!!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Нѣтъ, какое право имѣю я удивляться?!.. Что другое видѣлъ я отъ этого человѣка, кромѣ доброты и благородства? Съ чего-же взялъ я, что несчастіе могло пересоздать его!?.. Изъ ребенка выросла женщина, и все что было въ ней добраго и великодушнаго, выросло съ нею вмѣстѣ.
…Почему ей не подойти безстрашно къ этому прошлому? Никакія нити не привязываютъ ее къ нему, никакое угрызеніе не отравляетъ ея воспоминаній, никакая тяжесть не гнететъ ея души. Она больше не страдаетъ. Во имя мимолетнаго юнаго счастія, или изъ одной любви къ моей матери ей захотѣлось разогнать мрачную тѣнь, тяготѣющую надъ «моимъ счастіемъ», надъ жизнью ея сына…
Прошлое умерло для нея. Ей кажется, что отъ ея ласковаго дуновенія разлетится сумрачная тѣнь — и прошлое умретъ также и для меня. Если страданіе не оставляетъ даже горечи — это ужъ настоящая, безповоротная смерть. А кто дѣйствительно глубоко страдалъ, тотъ высвободился навсегда изъ-подъ жалкой власти самолюбія. Крупныя вещи неизбѣжно заслоняютъ собой все мелкое. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какая наивность! Она силится увѣрить меня, что передъ нею открыто новое будущее… какъ будто въ этомъ я сомнѣваюсь!.. Развѣ это меня терзаетъ? Не это, а мучительная и постыдная проза: я не знаю чѣмъ она существуетъ — вотъ что я долженъ узнать, чего не знать я не имѣю права! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Простите ради Бога, что я сама не догадалась и вынудила васъ спросить меня объ этомъ! Просто не подумала, потому что занята была гораздо болѣе важнымъ… Вы совершенно напрасно безпокоитесь — много-ли надо одному человѣку, да еще занятому всецѣло ученіемъ? И притомъ, вѣдь я живу не у чужихъ, значитъ, меня не погонятъ съ квартиры и безъ обѣда не оставятъ, если даже и произойдетъ маленькій безпорядокъ въ моихъ финансахъ. Это сущіе пустяки, увѣряю васъ! — и все самое трудное у меня давно за плечами — а вѣдь черезъ годъ, немного больше, я уже буду состоять на службѣ въ Т--мъ земствѣ… Право это даже обидно, Владиміръ Ивановичъ, что столь солидное для женщины общественное положеніе производитъ на васъ такъ мало впечатлѣнія! Впрочемъ, я не должна забывать, что у васъ все остается по старому, и вы не можете догадаться, какъ я далека теперь отъ прежняго празднаго барства… Вамъ все еще кажется, что я полуобразованная барышня-бѣлоручка, которой необходимо состоять подъ чьимъ-нибудь крылышкомъ, для того, чтобы не погибнуть… Нѣтъ, самое лучшее — не думайте-ка объ этомъ вовсе! Жизнь развела насъ съ вами въ такія различныя сферы, что ваши масштабы все равно никуда не годятся для моего обихода… И вы все равно ничего не поймете! Повѣрьте на слово, что мнѣ не пришлось ни голодать, ни холодать, и избавьте отъ скуки перечислять вамъ всѣ мои рессурсы. А въ случаѣ какой-нибудь стихійной бѣды вѣдь у меня всегда остается мой Вася — вы какъ-будто совсѣмъ уже забыли о немъ!
"Я невыразимо тронута всѣмъ, что вы пишете… но только зачѣмъ вы такъ преувеличиваете?.. Не знаю, съ какой стати вы усматриваете возвышенное великодушіе въ самомъ простомъ и даже скорѣе эгоистическомъ побужденіи!.. Чтобы не путаться въ такихъ вещахъ, стоитъ вѣдь только поставить себя на чужое мѣсто: вы добрый человѣкъ, вамъ легко понять какъ должно быть тяжело сознавать себя для кого-нибудь источникомъ мучительныхъ воспоминаній…
"Владиміръ Ивановичъ, голубчикъ, стоитъ-ли портить себѣ жизнь пустыми предразсудками?!. Какими-то безжизненными фикціями!.. Ну не все-ли равно, какой видъ со стороны имѣетъ положеніе человѣка, если самъ онъ чувствуетъ себя въ этомъ положеніи прекрасно?? Развѣ мало еще настоящаго, реальнаго горя, чтобы добровольно изводить себя какими-то призраками?.. "Я такъ много, много передумала обо всемъ этомъ, и меня всегда удивляетъ, когда я вижу, что кто-нибудь еще принимаетъ все это на вѣру, еще считается съ жизнью по всѣмъ старозавѣтнымъ инвентарнымъ спискамъ… Я всегда себѣ говорю: ну, должно быть ты очень счастливъ, коли тебѣ даже и задумываться не приходилось! — вѣдь это тотъ ветхій хламъ, который цѣлъ только пока до него не дотронешься!..
«Только пожалуйста не подумайте, что я бравирую передъ вами. Въ самомъ дѣлѣ я такъ основательно разобралась въ разныхъ житейскихъ вопросахъ, что немного уцѣлѣло такого, чего я теперь боюсь въ жизни… Все упрощается, и такъ хорошо, свободно себя чувствуешь, когда привыкнешь смотрѣть въ глубь вещей… Не подумайте, что я претендую на глубокомысліе! Нужда пляшетъ, нужда скачетъ, нужда пѣсенки поетъ… — и еще: нужда думаетъ — много, много думаетъ! Иногда этого и бываетъ совершенно достаточно.»
Безъ сомнѣнія, Александра Васильевна увѣрена, что она вполнѣ удовлетворила мое безпокойство, не сказавъ мнѣ ни одного яснаго и опредѣленнаго слова! Однако, для меня совершенно очевидно, что не сказала она ничего яснаго только потому, что не умѣетъ лгать… Ужъ конечно, она предпочла-бы прописать опредѣленную цифру, коротко и ясно, вмѣсто того, чтобы выкручиваться при помощи какихъ-то туманныхъ фразъ! Только дѣло въ томъ, что у нея никакой опредѣленной цифры не имѣется, и теперь на этотъ счетъ не можетъ уже быть никакого сомнѣнія…
Чего добраго, она и теперь уже существуетъ за счетъ будущаго роскошнаго жалованія земской фельдшерицы!? И мнѣ очень весело предлагается «вовсе не думать объ этомъ!»…
Если я сдѣлаю новый набѣгъ на Желткова въ его Правленіи, удается-ли мнѣ на этотъ разъ вырвать у него что нибудь? Но всего вѣроятнѣе, что Матюша ничего и не знаетъ на этотъ счетъ! Это «дамскія дѣла», въ которыхъ Елена Федоровна всегда держала себя весьма самостоятельно, а ужъ Саши-то и подавно не для чего исповѣдываться ему.
Или не написать-ли ужъ мнѣ самой Еленѣ Федоровнѣ?.. Нѣтъ, тоже никуда не годится! Они вѣроятно и не знаютъ о нашей перепискѣ…
…Справедливо-ли это, я васъ только спрашиваю, Александра Васильевна!?.. Будь я самъ Ротшильдъ — вы съ такой-же увѣренностью въ собственной правотѣ убивали-бы здоровье и время на грошовый заработокъ!.. Надо думать, что это одна изъ тѣхъ немногихъ вещей, которыя «уцѣлѣли» послѣ ея разборки. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не ужасно-ли, что смыслъ самыхъ важныхъ вещей можетъ зависѣть отъ точки зрѣнія!?. Я могу собственныя руки изгрызть отъ злости и все-таки я не въ правѣ ни на чемъ настоять!..
И при этомъ она воображаетъ что смотритъ «въ глубь вещей» и увѣрена, что она отбросила всѣ пустые предразсудки! . . . . . . . . . . . . .
Изорвалъ три длиннѣйшихъ письма. Глупо! Вопросъ исчерпанъ — смѣшно тянуть съ начала про бѣлаго бычка, послѣ вполнѣ категорическаго «нѣтъ».
Однако философія «въ глубь вещей» не даетъ мнѣ покоя… О, я съ наслажденіемъ разобью барыню въ пухъ и прахъ на этомъ пунктѣ! Но прежде самому необходимо успокоиться. Для философскаго диспута безъ всякаго практическаго примѣненія требуются хладнокровіе и безпечный тонъ — а во мнѣ клокочетъ и обида, и злость, и жалость, и чортъ знаетъ что еще! . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
У насъ только и разговоровъ, что объ новой опереткѣ съ заграничной звѣздой. Но я былъ все время до того разсѣянъ, что сегодня только наконецъ я сообразилъ: вѣдь оперетка эта имѣетъ прямое отношеніе къ собственному моему послѣднему протоколу по внутренней политикѣ!..
…Далеконько отнесло меня отъ этого протокола и отъ всего вообще!..
Однако, свѣтъ не перевернулся, и все остается попрежнему на старыхъ мѣстахъ. Протоколъ составленъ не въ шутку. Онъ резюмируетъ собою единственную цѣлесообразную политику — а тѣ два денька, когда онъ появился на свѣтъ Божій… нѣтъ, тѣ деньки не изъ такихъ, которые забываются!..
Когда я привезъ ложу, Варя даже вскрикнула отъ пріятной неожиданности:
— Каково!? какъ вы милы, Владиміръ Ивановичъ!.. Не знаю ужъ, чему и приписать такую любезность!..
Что за стыдъ! — неужели я превратился въ такого бирюка, что отъ меня нельзя уже ожидать самаго обыкновеннаго вниманія?
Мнѣ, улыбаясь, подставили щечку, какъ это всегда дѣлалось прежде… Вотъ какъ это просто: сколько угаданныхъ желаній — столько улыбокъ и поцѣлуевъ! Самая незамысловатая ариѳметика, доступная каждому лавочнику.
Въ Маломъ театрѣ, конечно, нельзя встрѣтить ни Елену Фодоровну, ни ея жилицу. Сомнѣваюсь, чтобы ее можно было встрѣтить и въ какомъ-нибудь другомъ театрѣ… Откуда у нея могутъ быть деньги на театры?..
…Собственно говоря, она ничего еще не видала на своемъ вѣку — увы, ея прошлое извѣстно мнѣ такъ-же хорошо, какъ и мое собственное! Въ Москвѣ только въ первую поѣздку мы, какъ говорится, выѣзжали: побывали разъ десятокъ въ театрахъ да одинъ разъ на какомъ-то балу…
Сколько перебывало съ тѣхъ поръ всевозможныхъ театровъ, баловъ, троекъ, пикниковъ, заграничныхъ вояжей и пр. и пр.!.. Сколько блеска, нарядовъ, красоты, веселья и смѣха… какъ различны человѣческія судьбы! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Просидѣлъ весь спектакль точно во снѣ… Я грезилъ Москвою.
…Во второй пріѣздъ насъ тоже послали въ Москву «веселиться» — услали меня изъ Соколокъ развлечься, не подозрѣвая конечно, что сажаютъ ошпареннаго въ кипятокъ…
Вспоминаетъ-ли она когда-нибудь?.. эту вторую поѣздку?..
Я былъ невмѣняемъ — мои впечатлѣнія исключительны — мои воспоминанія смутны. Но ту комнату я и сейчасъ вижу, до ея малѣйшихъ подробностей: номеръ гостиницы, гдѣ Саша ждала моего возвращенія, гдѣ происходили всѣ наши объясненія… Какія короткія объясненія!.. Ни она, ни я, мы не умѣли говорить… конечно она тогда еще не умѣла философствовать!..
…Какъ могла она не возненавидѣть меня — какъ могла!? Вѣдь это ея послѣднія впечатлѣнія отъ меня! Вся душа, цѣликомъ, занялась, точно подожженный сухой костеръ… Для нея не осталось ничего, ничего — ни самыхъ естественныхъ, простыхъ чувствъ. . . . . . . . . . . . . . . .
Не она меня ненавидѣла — а я ее!..
Дико! Чѣмъ могла глупая оперетка вызвать страшныя привидѣнія?
Актеры ломались, актрисы скабрезничали, мои дамы хохотали. Клочевъ отказывался повиноваться и просидѣлъ весь спектакль въ нашей ложѣ. Дамы дѣлали видъ, что ихъ стѣсняетъ его присутствіе, но при этомъ всѣмъ было ужасно весело.
Самъ не зналъ, что напишу именно такое письмо… Все равно! Обо всемъ одинаково я не имѣю права говорить — ея дѣло, какъ отнестись. Тонъ данъ ею: простой, человѣческій тонъ, безъ ложнаго стыда, самолюбія и щепетильностей.
Неужели она не понимаетъ сама, какъ это должно мучить меня!
Безъ сомнѣнія, она можетъ вернуть мое письмо безъ всякихъ комментаріевъ.
Все равно, я не могъ не высказать всего! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
"Нѣтъ, Владиміръ Ивановичъ, съ какой стати это будетъ непріятно мнѣ? Вѣдь не для препровожденія-же времени завязалась наша переписка!
"Напротивъ, я рада, что мы договорились до главнаго, если вы такъ на это смотрите. Будущаго никто не угадаетъ, а я ничего такъ не боюсь, какъ какихъ-бы то ни было обѣщаній и обѣтовъ… Ахъ, мы такъ мало знаемъ жизнь, и не сущее-ли ребячество наше это вѣчное стремленіе закрѣпить за собою будущее, когда довольно одного мгновенія, чтобы все разрушить?!..
…Но все-же, одно я могу сказать съ полной увѣренностью: если бъ мы разошлись иначе, и за мною остались всѣ права — я все равно ни въ какомъ случаѣ, никогда не вышла-бы вторично замужъ. Вамъ трудно повѣрить мнѣ, я знаю! Но можетъ быть вамъ будетъ яснѣе, если я прибавлю къ этому, что я вовсе не собираюсь тенденціозно бѣгать отъ счастія… Только мнѣ очень ужъ мудрено повѣрить въ него! — и нѣтъ такой силы, которая могла-бы заставить меня отказаться отъ свободы. Вы мнѣ возразите, что я говорю такъ пока не полюбила?.. Я отвѣчу вамъ, что никого я не могу полюбить больше свободы. Нѣтъ, я ни во что не поставлю любовь, которая несовмѣстима со свободой! Въ моихъ устахъ это не слова, не теоретическія рѣшенія, и именно вы должны это понять.
"Все это я высказываю только для того, чтобы вы знали, какъ я смотрю на этотъ вопросъ. Практически-же я просто напередъ совершенно увѣрена, что мнѣ не угрожаетъ никакая драма романическаго свойства. Не отомъ сама я думаю, и не такова среда, гдѣ придется жить — вѣдь я буду только земской фельдшерицей! — Ну, а вы сами не хуже меня знаете нашъ Т--скій уѣздъ и всѣхъ его обитателей.
"Однако, чтобы исчерпать до конца вопросъ, допустимъ на мигъ, что вы правы… Допустимъ, что «молодость возьметъ свое», какъ вы говорите, — предположимъ, что счастливая случайность и въ глуши можетъ свести съ подходящимъ человѣкомъ. Какъ видите, я дѣлаю вамъ всѣ уступки и соглашаюсь считать невѣроятное — вѣроятнымъ.
"Но вотъ именно въ подобномъ-то случаѣ, Владиміръ Ивановичъ, я и считала-бы свои условія не только не несчастіемъ, а, напротивъ, величайшимъ преимуществомъ. Я вамъ объясню, и вы увидите, что я не больше какъ послѣдовательна. Я признаю только любовь свободную, я не могу на это смотрѣть иначе — для того вся моя жизнь должна-бы быть другая. Но полюбить и добровольно удержать за собой свободу для женщины черезчуръ трудно!.. Полюбить для насъ всегда значитъ отдать все, чего отъ насъ требуютъ… Иначе, — любовь связанная съ борьбою — это уже не есть полное счастіе… да и какой-же мужчина согласится признать, что женщина, умѣющая отстоять свою независимость, все-таки любитъ его достаточно! Итакъ, мое исключительное положеніе обезпечиваетъ за мною свободу безъ борьбы — вотъ почему, повторяю вамъ, я считаю его преимуществомъ въ этомъ спеціальномъ вопросѣ. Только, безъ сомнѣнія, до этого дѣло никогда не дойдетъ! Одиночество не веселая вещь, зачѣмъ пытаться отрицать это… Но оно всячески неизмѣримо лучше неудачнаго брака — а страшно вѣдь только одиночество праздное.
"Вы видите теперь, что я не ставлю будущему никакихъ требованій, а потому оно и не можетъ обмануть меня. Владиміръ Ивановичъ! я счастлива, что наша неожиданная встрѣча разсѣяла ваши сомнѣнія на мой счетъ, и теперь мы можемъ разойтись дружески, просто какъ люди, которыхъ развела жизнь… Одинаково тяжко жить и съ злопамятствомъ и съ угрызеніемъ на сердцѣ. Я, напротивъ, думаю, что гораздо естественнѣе вернуться къ прежней симпатіи людямъ, какъ мы, связаннымъ общимъ дружнымъ дѣтствомъ, — связаннымъ еще неизмѣримо больше дорогой памятью о той, которая до конца осталась также и моей матерью. Забудемъ ошибки и страданія — право это вовсе не такъ ужъ трудно! Но забыть также и все, что было когда-то въ жизни свѣтлаго, — не значитъ-ли безжалостно обобрать самого себя?..
«Отъ искренняго сердца желаю, чтобы никакая тѣнь не омрачала вашего счастія».
…Но я то, чего-же я могу пожелать тебѣ, маленькій философъ, добросовѣстно разрѣшившій напередъ всѣ проблемы своей жизни?!.
Пожелать-ли тебѣ безотраднаго свободнаго одиночества, въ монотонной сутолокѣ сѣрой рабочей жизни? или пожелать мукъ и искушеній новой любви, заранѣе отравленной и подорванной роковымъ разочарованіемъ?..
Хорошо и то и это!
Странное ощущеніе… Точно впервые теперь я имѣю дѣло не съ ребенкомъ, не съ кумиромъ, а только съ женщиной!
Ребенка хочется приласкать, сначала шутя… потомъ серьезно… Весело позволять обожать себя на высотѣ воображаемаго превосходства, даже не задумываясь надъ вопросомъ, что въ сущности представляетъ ребенокъ изъ себя?.. отраженіе нашей собственной особы и только! Но, увы, какъ скоро это становится скучно!
Передъ кумиромъ самъ уничтожаешься — пресмыкаешься съ восторгомъ — наслаждаешься тѣмъ ярче, чѣмъ безпощаднѣе тебя топчутъ въ прахъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нѣтъ, нѣтъ, просто женщина — только женщина! Существо намъ равное и вмѣстѣ до такой степени непохожее на насъ ни въ чемъ — но существо, въ которомъ равенство все-таки перевѣшиваетъ различіе… Да, несомнѣнно это совершенно новое чувство равенства и интереса!
…Можно-ли выдумать для двухъ людей положеніе болѣе исключительное, болѣе щекотливое? — и почему-же я не ощущаю ни малѣйшей неловкости, отчего я чувствую себя такъ легко и свободно, какъ никогда и ни съ кѣмъ больше? Не дико-ли испытывать это впервые въ тридцать пять лѣтъ — и послѣ всего, что было!..
…Неужели и всѣ выходятъ на дорогу роковыми окольными путями? Разъѣзжалъ весь день по дѣламъ и на всѣхъ людей смотрѣлъ съ новымъ, жаднымъ любопытствомъ… Нѣтъ! почему-же всѣ? Вѣдь не всѣже женаты съ дѣтства! Не всѣ узнали женъ, прежде чѣмъ могли узнать женщинъ… Не всѣ начинаютъ изучать жизнь прямо съ мудренѣйшаго философскаго трактата, не научившись даже складамъ — не всѣ обязуются цѣлой жизнью, едва успѣвъ вступить въ періодъ слѣпой влюбленности въ каждое юное личико…
Я-бы хотѣлъ знать интимную исторію всѣхъ своихъ знакомыхъ — жизнь чужихъ людей, тѣснящихся на тротуарахъ — тайны всѣхъ этихъ безчисленныхъ домовъ съ ихъ безчисленными квартирами, биткомъ набитыми человѣческой жизнью… Заглянуть въ это море людскихъ сердецъ!..
…Убѣдился-ли бы я, что и другіе не менѣе виновны, чѣмъ я? — что всѣ такъ-же безумны — всѣ какъ-нибудь да несчастны!.. Или возможны счастливцы, которые прожили не ошибаясь? — или хотя-бы такіе, чье безуміе падаетъ на нихъ однихъ, чьи ошибки не воплощаются въ чужія судьбы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не могу себѣ представить ничего выше дружбы съ хорошей женщиной. Но для этого она не должна быть ни кумиромъ, ни принципіальнымъ антагонистомъ: она не должна быть скрытна и нетерпима, какъ Варя, или себѣ на умѣ, какъ Лида. Но она не можетъ быть также и безличнымъ вторымъ изданіемъ нашей собственной персоны, какъ нѣкогда маленькая Саша…
Только умѣетъ-ли женщина быть другомъ? Можетъ быть для нихъ совершенно неизбѣжно осуществлять надъ нами какіе-нибудь собственные замыслы, пріемы и очарованія, — неизбѣжно стремиться подчинить насъ своему вліянію или-же невольно подпадать подъ наше?.. Правда, я не видалъ ничего другого на своемъ вѣку, но самъ сознаю, что именно это еще не Богъ вѣсть какой вѣскій аргументъ. Моя жизнь шла навыворотъ…
Дамы нашего кружка для меня тоже не женщины: это только родственницы или пріятельницы Вари, нѣчто удивительно похожее на заговоръ всѣхъ противъ одного… Даже самыя искреннія мои усилія сблизиться съ Лидой разбились о непобѣдимую предвзятость ея отношенія ко мнѣ. Мнѣ часто случается подмѣчать, какъ обрываютъ разговоръ, какъ не договариваютъ, бросаютъ намеки вмѣсто мыслей… Видишь краснорѣчивыя усмѣшки или недоумѣвающіе взгляды, которыхъ нельзя желать разъяснить…
Теперь вижу, наконецъ, какъ можетъ быть иначе!..
Едва не побранился съ достойнѣйшимъ Павломъ Константиновичемъ… А все изъ-за этого покупателя, нелегкая его нанесла! Чѣмъ-же я-то виноватъ, что онъ «всячески старался и подыскивалъ цѣлый годъ», то-есть, что называется, полѣзъ въ воду, не спросясь броду? Я и не думаю вовсе продавать Соколокъ! Кажется это коротко и ясно, а однакожъ понадобилось два дня для того, чтобы заставить почтеннаго дѣльца повѣрить наконецъ, что это дѣйствительно мое твердое намѣреніе, а не случайный капризъ легкомысленнаго барина, не желающаго дать себѣ труда разобраться серьезно въ собственныхъ дѣлахъ.
Ошибаетесь, почтеннѣйшій Павелъ Константиновичъ!.. Каково-бы ни было ваше проницательное заключеніе, а насчетъ собственныхъ балансовъ у вашего кліента давнымъ-давно не существуетъ больше никакихъ иллюзій… Однако, для публики, въ иныхъ случаяхъ, гораздо удобнѣе сойти за вѣтренаго юношу, не вѣдающаго, что творитъ. Не разъ и не два я намѣренно допускалъ считать себя гораздо глупѣе, чѣмъ того заслуживаю!
Для постороннихъ вполнѣ достаточно вѣдаться съ нашими поступками, каковы-бы они ни были, — совершенно праздная страстишка стремиться проникать въ пучину чужихъ сокровеннѣйшихъ побужденій. Но, однако, если вашъ собесѣдникъ убѣленъ сѣдинами и если онъ оказалъ вамъ множество разнородныхъ услугъ, въ такомъ случаѣ дѣло вовсе нелегкое оспаривать именно эту прерогативу его позиціи…
Нѣтъ, нѣтъ, я не продаю Соколокъ, и теперь меньше, чѣмъ когда-нибудь! Готовъ на все, что угодно, кромѣ этого: поставлю вверхъ дномъ всѣ свои дѣла, пойду на всѣ жертвы… Очень возможно, что въ послѣдней крайности я и буду вынужденъ, напримѣръ, продать лѣсъ на срубъ, отрѣзать дальніе участки и т. п. (нечего обольщать себя несбыточными надеждами!) — по цѣликомъ мои Соколки сегодня я не отдамъ ни за какую цѣну!
Совершенно напрасно старичокъ рѣшился даже погрѣшить противъ профессіональной тайны, чтобы выяснить мнѣ побудительныя причины, вынуждающія его покупателя дать такую цѣну, на которую никто другой не могъ-бы согласиться. Не надо мнѣ его цѣны, если-бъ даже она и была еще вдвое выше!
Этого дѣльный нотаріусъ никакъ не можетъ взять въ толкъ, kann nicht capireu, какъ говорятъ нѣмцы. Онъ считалъ меня то упрямымъ мальчишкой, то сумасшедшимъ. Онъ дружески просилъ наконецъ открыть ему истинную причину для того, чтобы онъ могъ помириться съ такимъ безразсудствомъ. Если-бъ можно было продать Соколки безъ моего согласія и вѣдома, онъ непремѣнно сдѣлалъ-бы это.
Любопытно было-бы взглянуть на его лицо, если-бы я сказалъ ему эту мою «истинную причину»…
…Конечно, я зналъ, что, по разнымъ шаблоннымъ соображеніямъ, мнѣ этого дѣлать не слѣдовало… Но вѣдь весь и смыслъ въ томъ заключается, что здѣсь отброшены разъ навсегда всякіе трафареты — здѣсь можно попросту говорить отъ сердца къ сердцу!..
И какъ разъ именно это-то и оказалось неожиданно всего труднѣе… А-а!.. простота далеко не такая легкая вещь, какою она намъ кажется въ другихъ!.. Но развѣ могъ я знать, какъ это выйдетъ?.. — развѣ предчувствовалъ, что самъ я все испорчу!? . . . . . . . . . . . . .
Я рѣшилъ повидаться съ Александрой Васильевной, вмѣсто того, чтобы безъ толку биться надъ послѣднимъ письмомъ, никакимъ образомъ не укладывающимся въ необходимыя рамки…
…Почему нѣтъ? Вѣдь если-бы она жила не въ пансіонѣ Желтковыхъ, то это было-бы какъ нельзя болѣе просто! Только благодаря примѣрной четѣ, мнѣ пришлось уподобиться студенту или даже гимназисту старшихъ классовъ и продежурить цѣлый часъ около скромнаго зданія въ малолюдной улицѣ Песковъ.
Я плохо разглядѣлъ ее въ первый разъ. Въ комнатѣ темно было, и самъ я былъ тогда черезчуръ взволнованъ. На улицѣ, въ простой барашковой шапочкѣ и поношенной шерстяной шубкѣ, она выглядитъ молоденькой дѣвушкой, моложе многихъ другихъ слушательницъ. Въ правдивомъ свѣтѣ зимняго дня нельзя разыскать рѣшительно никакихъ трагическихъ слѣдовъ на ея простомъ лицѣ, съ довѣрчивымъ взглядомъ сѣрыхъ глазъ и съ какой-то нерѣшительной серьезной улыбкой…
Увидѣвъ меня, она широко раскрыла глаза и покраснѣла. Но такъ какъ мнѣ достаточно знакомо это ея свойство вспыхивать заревомъ отъ каждой неожиданности, то я и избѣжалъ искушенія подыскивать какіе-либо иные комментаріи.
Я извинился, что позволяю себѣ искать встрѣчи съ нею.
— Не хотѣлось писать опять черезчуръ длиннаго письма… Мнѣ надо поблагодарить васъ такъ, какъ я это чувствую… Вы не сердитесь?
Она перестала улыбаться.
— Нисколько. Только мнѣ непріятно, что вы такъ много благодарите меня! Это доказываетъ, что и вы тоже въ моемъ поведеніи находите… (Она затруднилась)… что вы, однимъ словомъ, ожидали чего-то другого — да?.. Скажите правду, я васъ прошу!.. Стало быть, это не такъ просто, какъ мнѣ представляется?.. вотъ что меня огорчаетъ!..
Какая неподражаемая наивность! Ей хочется, чтобы великодушіе считалось совсѣмъ обыденной вещью и принималось какъ должное.
— Я увѣренъ, — сказалъ я горячо, — что самая поразительная вещь покажется простой, если ее сдѣлаете вы!
Она разсмѣялась.
— О-о-о!!.. Къ сожалѣнію, я рѣшительно неспособна ни на какія поразительныя вещи! Впрочемъ, это правда: у однихъ людей все, что они дѣлаютъ, выходитъ красиво и значительно, — а у другихъ… у другихъ, напротивъ, все кажется блѣднымъ и зауряднымъ… Да, это такъ!.. Это зависитъ отъ человѣка… Люди дѣлятся на будничныхъ и на парадныхъ!
Она опять засмѣялась, и на этотъ разъ въ смѣхѣ проскользнула ироническая нотка. Мнѣ стало больно отъ этой нотки.
— Для людей можно придумать очень много остроумныхъ подраздѣленій, Александра Васильевна… но сколько-бы ихъ ни придумывать, я и вы, вѣроятно, никогда не окажемся подъ одной рубрикой!
Она подняла на меня глаза и долго какъ будто вдумывалась въ горечь моего отвѣта.
— Отчего? Вы не знаете меня, чтобы рѣшать такъ увѣренно, — сказала она, наконецъ, очень серьезно. — А я знаю еще меньше! Вы вѣдь до сихъ поръ такъ ничего и не сказали мнѣ о себѣ.
— Какъ!? Я вамъ писалъ такія безконечныя письма!
— О, это я, пожалуй, и безъ вашихъ писемъ угадывала! Да, обо мнѣ вы писали черезчуръ много, съ этимъ я согласна! — прибавила она шутливо. — Вотъ вы теперь знаете, что я фельдшерица, и что со мною будетъ дальше, а я понятія не имѣю, что-же вы здѣсь дѣлаете въ Петербургѣ?
Коварный вопросъ… Я разомъ ощутилъ всю невозможность отвѣтить на него сколько-нибудь вразумительно. Но долгъ платежемъ красенъ! Въ отвѣтъ на ея трогательную заботу не оставить ничего для меня темнымъ въ ея судьбѣ, стыдно было-бы мнѣ уклоняться малодушно даже и отъ внѣшнихъ данныхъ, въ концѣ-концовъ затрогивающихъ не больше, какъ самолюбіе… Но, увы, для моихъ отвѣтовъ не могло существовать серьезнаго тона.
— Къ стыду моему, Александра Васильевна, на этотъ вопросъ мнѣ просто нечего вамъ отвѣтить… Что я дѣлаю въ Петербургѣ? Гм!.. живу! Притомъ-же довольно безразсудно живу, я долженъ прибавить по совѣсти.
Она шла, не поворачивая ко мнѣ головы.
— Да, но вы, вѣроятно, чѣмъ-нибудь да занимаетесь-же… Развѣ вы не служите? — спросила она довольно нерѣшительно.
Это ее чрезвычайно удивляетъ — почему?.. въ такомъ случаѣ, чтоже я дѣлаю со своимъ временемъ!? Въ деревнѣ я привыкъ много хозяйничать… Развѣ это не скучно совсѣмъ не имѣть никакихъ опредѣленныхъ занятій?
Чтобы быть чистосердечнымъ, я долженъ-бы сказать ей, что все мое время уходило на культъ супружескаго обожанія и родственной предупредительности, при чемъ мнѣ тѣмъ не менѣе никогда не удавалось приблизиться къ искомому идеалу…
А пока я придумывалъ, что я могу сказать вмѣсто всего этого, моя спутница точно спохватилась и проговорила поспѣшно:
— Ахъ, какъ это глупо — вѣдь у васъ-же большая семья!! Я вообразила почему-то, что мужчины никогда не занимаются дѣтьми… Но, безъ сомнѣнія, это гораздо интереснѣе, чѣмъ безъ надобности тянуть какую-нибудь служебную лямку!..
Такъ или иначе, а я долженъ разрушить и это лестное заблужденіе! Но чѣмъ вопросъ важнѣе, тѣмъ невозможнѣе для меня трактовать его серьезно… мимоходомъ. Мнѣ это раньше не приходило въ голову! Я беззаботно шелъ на свиданіе, я вовсе не думалъ о томъ, что и мнѣ, въ свою очередь, могутъ быть поставлены какіе-нибудь неудобные вопросы…
— Я также убѣжденъ, что это должно быть несравненно интереснѣе! — подхватилъ я съ непостижимой развязностью. — Но, къ сожалѣнію, это не такъ-то просто! На свѣтѣ не даромъ-же заведены няньки, бонны и гувернантки всѣхъ національностей… Въ благоустроенномъ обществѣ никому не дозволяется сталкивать сосѣда съ его законнаго мѣста!
Очевидно, ей очень хотѣлось понять сокровенный смыслъ нелѣпаго отвѣта. Она откровенно смотрѣла мнѣ въ лицо, съ выраженіемъ напряженнаго раздумья въ серьезныхъ глазахъ. Мое шутовство не вызывало ни тѣни улыбки. Напротивъ, она становилась печальной.
— Я съ вами совершенно согласенъ (летѣлъ я дальше), что для каждаго мужчины гораздо внушительнѣе служить Царю и отечеству, нежели коптить небо приватнымъ обывателемъ… Но тутъ бѣда въ томъ, что я давно пропустилъ всѣ сроки! Согласитесь сами, отцу многочисленнаго семейства какъ-то даже ужъ и неприлично становиться на одну доску съ безбородыми гонцами… Это значитъ перебивать чужую очередь!
…Тонъ дѣлаетъ музыку! Ничто не чувствуется нами такъ тонко и такъ безошибочно, какъ уклончивые, недосказанные отвѣты — то, что говорится по изреченію: языкъ намъ данъ для того, чтобы скрывать наши истинныя мысли.
Она перестала спрашивать.
…Я не хотѣлъ, чтобы она меня разспрашивала — но когда она замолчала, меня вдругъ охватила тоскливая тревога… Что можетъ быть легче, какъ оттолкнуть участіе? — первое участіе, какое я встрѣчаю въ моей жизни…
Да, я могу такъ сказать — это именно участіе, въ самомъ чистомъ, въ самомъ рѣдкомъ своемъ видѣ; то, къ чему не только не примѣшивается никакихъ личныхъ интересовъ, но гдѣ пемыслимо даже подозрѣніе подобнаго рода! Чистопробное безкорыстіе, наступающее за концомъ, за смертію всякихъ интересовъ…
…Ты пришла ко мнѣ со словами утѣшенія, потому что сердцемъ угадала мою муку… Ты пошла мнѣ навстрѣчу со своимъ прощеніемъ, ты раскрыла всю свою душу, для того, чтобы твой обидчикъ могъ повѣрить прощенію, для того, чтобы увѣрить меня, что твоя жертва — вовсе и не жертва, а твоя-же прямая выгода!.. И вотъ, на твой первый-же скромный вопросъ я отмалчиваюсь, пошло виляю и лгу!!.
Впрочемъ, я вовсе не думалъ обмануть глупо-безпечнымъ тономъ — нѣтъ, я просто самъ выбивался изъ тисковъ, какъ могъ!
Она вдругъ сказала, что ей надо спѣшить и взяла извозчика. Торопливо пожала мнѣ руку… какъ-то неуловимо скользнула глазами по моему лицу…
Кончено — я оттолкнулъ ее!! Я это сдѣлалъ, потому что не сумѣли, быть простымъ и искреннимъ, какъ она… Развѣ я не хотѣлъ?.. О, конечно, конечно хотѣлъ…
Я, какъ дуракъ, не проронилъ ни одного слова. Я остановился на тротуарѣ, ошеломленный, и смотрѣлъ ей вслѣдъ…
Могло-ли быть что-нибудь банальнѣе моего поведенія!?. Съ какой-же стати я такъ восхищался прямотой и искренностью ея отношенія ко мнѣ, если самъ я не придумалъ ничего кромѣ избитыхъ изворотовъ, кромѣ пошлѣйшихъ отшучиваній въ отвѣтъ на серьезныя и простыя слова?? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Для чего я пошелъ къ ней?!.
Какъ она должна презирать меня!..
Я утонулъ. Лежу на днѣ и чувствую на себѣ подавляющій столпъ ледяной, мутной воды.
Не шевелюсь… Я знаю, что выплыть невозможно.
Пышная, многолюдная и скучнѣйшая свадьба… Впрочемъ, свадьбы всегда многолюдны и скучны.
…Всегда-ли?
Тѣ двѣ свадьбы были и не многолюдны и не скучны… О, нѣтъ! на нихъ вѣдь не было толпы, роль которой скучать. Но какъ онѣ не похожи одна на другую!..
…Свѣтлая, безмятежная идиллія… Щедро лилось на нее жаркое и ласковое лѣтнее деревенское солнце. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…А тамъ, въ полутемной, старинной московской церкви — тамъ атмосфера борьбы и насилія. Какъ зарево пожара — отблескъ отчаянія…
Страстное, туманящее умъ желаніе — и безотчетная, унизительная тревога… страхъ чего-то невѣдомаго, что въ послѣдній мигъ можетъ вырвать изъ рукъ… Конечно, я зналъ, что ничего случиться не можетъ! Но каменныя плиты жгли ноги, звонъ въ головѣ заглушалъ слова молитвъ, мгновенія свинцовыми гирями прокатывались надъ судорожно трепетавшимъ сердцемъ.
Чего я боялся?..
Бѣглецъ, чующій за плечами погоню, долженъ такъ чувствовать. Развѣ я не былъ бѣглецъ?.. Ни одного близкаго лица не было около меня. За мной не было погони… Я самъ заблудился, самъ попалъ не туда, куда рвалась душа. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Варю очень забавляетъ ея роль посаженой матери, выставляющая въ совершенно новомъ блескѣ ея удивительную красоту. Это въ порядкѣ вещей — хорошенькой женщинѣ всегда пріятно быть лучше всѣхъ, а если этого можно достигнуть въ бабушкиномъ чепцѣ, то тѣмъ оно лестнѣе и пикантнѣе.
Придумываніе туалета, соотвѣтствующаго какъ ея собственной молодости, такъ и солидности ея роли, взяло по меньшей мѣрѣ столькоже времени и тревогъ, какъ сформированіе новаго кабинета послѣ нещаднаго парламентскаго побоища. И она и Лида обѣ распростудились, разъѣзжая цѣлыми днями по портнихамъ и магазинамъ, и обѣ доходили до настоящаго отчаянія передъ невозможностью изобрѣсти нѣчто совершенно еще невиданное, неслыханное и небывалое до сихъ поръ. Имъ не хватало ни русскихъ, ни французскихъ словъ, чтобы выразить все презрѣніе ихъ къ бездарности петербургскихъ портнихъ, не умѣющихъ схватить «идею» экстраординарнаго туалета.
Право не знаю ужъ, удалось-ли имъ это въ концѣ концовъ или нѣтъ. Знаю только, что я никогда еще не уплачивалъ такого чудовищнаго счета, и никогда не видалъ на одной женщинѣ такого пышнаго соединенія всѣхъ возможныхъ великолѣпій по туалетной части.
Для Катишъ купленъ небольшой крестикъ, стоившій однако несообразно большихъ денегъ. Что подѣлаешь, женщины умѣютъ входить въ роль!.. А можетъ-быть и въ самомъ дѣлѣ въ царскомъ нарядѣ нельзя не почувствовать себя царицей?
Прикинувъ ко всему этому памятный реверсъ штабсъ-капитана Магната, я начинаю чувствовать нѣчто въ родѣ ненависти къ хорошенькой Катишъ, съ ея умильными глазками и наивными улыбками. Мнѣ кажется, что брильянтовые кресты и тысячныя подачки должны-бы по крайней мѣрѣ излѣчивать людей отъ наивности…
Впрочемъ, я съ нѣкоторыхъ поръ сталъ такъ раздражителенъ, что мнѣ вовсе не трудно доходить до ненависти. Я даже позволилъ себѣ грубость: я спросилъ разряженную и сіяющую Лиду, когда наконецъ она покончитъ со своимъ Клочевымъ? Свадьба такая дорогая затѣя, что въ нѣкоторыхъ случаяхъ это необходимо знать заранѣе.
Я однако удержался и только мысленно добавилъ, что мнѣ надоѣдаетъ наконецъ встрѣчать этого красавца на каждомъ шагу и на всѣхъ перекресткахъ. Если рѣшено, что онѣ жить безъ него не могутъ, то пусть Лида беретъ его себѣ скорѣе и освободитъ насъ отъ этой повинности.
Лиду не столько разсердила самая выходка, какъ должно быть поразило выраженіе моего лица. (Я и безъ нея знаю, что я сильно похудѣлъ и пожелтѣлъ). Она прищурилась и подозрительно всмотрѣлась въ меня.
— Что такое опять съ вами?! За вами положительно нѣтъ никакого присмотра послѣднее время! — рѣшила она съ уморительнымъ негодованіемъ. — Что-же касается monsieur Клочева — я съ нимъ «покончу» тогда, когда вы увидите, какъ онъ ухаживаетъ за мною.
Жаль, что для меня пропало даромъ значеніе загадочной усмѣшки. Можетъ быть у барышни на примѣтѣ уже кто-нибудь другой, поинтереснѣе г-на Клочева?
Да вѣдь у меня-то нѣтъ никакой охоты проникать въ ихъ тайны! Я не питаю больше прежняго братскаго интереса къ миленькой свояченицѣ, ибо я убѣдился, что та или другая разновидность ожидающей ее судьбы не имѣетъ значенія для сущности ея жизни. Боже мой! да интересуюсь-ли я кѣмъ-нибудь или чѣмъ-нибудь во всей этой толпѣ, на три четверти состоящей изъ ближайшихъ родственниковъ!? Въ этой толпѣ естьли одинъ хотя-бы человѣкъ, котораго я-бы могъ назвать своимъ?
Въ каретѣ Варя съ одушевленіемъ расхваливала, какъ все было прилично и бонтонно.
Разумѣется, она не спрашивала «что со мной»?.. Надо отдать справедливость Лидѣ — одна она задаетъ иногда этотъ праздный вопросъ. Варя занята гораздо болѣе интересными соображеніями. Между прочимъ она находитъ, что ея платье черезчуръ великолѣпно для того, чтобы быть надѣтымъ всего одинъ разъ: она тутъ-же рѣшила, что спеціально для этого она поѣдетъ на предстоящій балъ французской колоніи.
А въ ближайшемъ будущемъ предстоятъ родственные обѣды молодымъ, пріемы и визиты.
Какая право жалость, что у штабсъ-капитана Магнатова не хватаетъ денегъ для моднаго voyage de noce! Поистинѣ благотворительная мода! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Изъ старинной московской церкви бѣглецы перенеслись прямо на синія воды тихаго итальянскаго озера.
Кстати, куда это могли дѣваться мои фотографическіе виды? Многіе сдѣланы были по моему заказу. Да, я былъ совершенно увѣренъ, что всю мою жизнь каждый день я буду смотрѣть на эти фотографіи — на голубое озеро, въ которомъ отразилось мое небо. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шурка боленъ! — боленъ милый, обожаемый мой мальчикъ!..
Миссъ Гартонъ подыскиваетъ всевозможныя объясненія, но, очевидно, что это простуда, то-есть — ея оплошность, ея небрежность!..
Я никогда не понималъ проклятой англійской «системы» таскать дѣтей по всевозможной погодѣ дышать воздухомъ, отъ котораго взрослые не знаютъ, какъ укрыться въ своихъ мѣхахъ… И при томъ еще ихъ модные, куцые костюмчики, вмѣсто теплыхъ русскихъ тулупчиковъ!..
Бѣдный крошка горитъ, кашляетъ и безъ умолку лепечетъ охрипшимъ, жалкимъ голоскомъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Что будетъ!?..
…Ну, и провались они совсѣмъ! И пусть «обижается», сколько его душѣ угодно, ихъ возлюбленный Гаспаръ Гаспаровичъ!.. Если-бы я сталъ спрашивать мнѣнія, онѣ, конечно, расплылись-бы въ дурацкой щепетильности, а теперь дѣло сдѣлано — все остальное чепуха.
Профессоръ не нашелъ ничего угрожающаго. Похоже на то, что это его искреннее мнѣніе… да, наконецъ, я-же вѣдь не слабонервная женщина! Меня не обязательно щадить, когда я только и умоляю сказать мнѣ всю правду. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Этотъ профессоръ внушаетъ довѣріе своимъ спокойствіемъ… И во весь визитъ онъ ни разу не улыбнулся. Доктора не подозрѣваютъ, какъ бываютъ ужасны ихъ шуточки и улыбки! Гаспаръ Гаспаровичъ считаетъ улыбку такой-же необходимой принадлежностью, какъ чистую сорочку.
…Вотъ это любопытно!! Варя находитъ, что я «до того теряю голову», что это даже вредитъ больному! Сама она поплакала въ первый день, а теперь можно подумать, что ее развлекаетъ досада на меня. На визитахъ профессора она никогда не присутствуетъ; для нея это слишкомъ рано, она еще почиваетъ. Гаспаръ Гаспаровичъ не является иначе, какъ по особому приглашенію
…Если-бы мнѣ его отдали!! Если-бы я могъ ходить за нимъ самъ, одинъ, со старой Домной. Онъ ее такъ любитъ! Въ забытьи всегда зоветъ свою «нянюсю» — забылъ бѣдняжка, что ее давно уже выжили, давно замѣнили противной чужой толстухой съ фальшивымъ голосомъ.
Мнѣ объявлено, что я «волную» ребенка. Шурка не можетъ спать, потому что каждую минуту спрашиваетъ, пришелъ-ли папа. Около больного не должно быть лишнихъ лицъ.
Это должно быть справедливо. Справедливо, вѣроятно, и то, что лишнимъ оказываюсь именно я — мое непривычное присутствіе нарушаетъ порядокъ… Присутствіе въ дѣтской матери въ такой-же мѣрѣ нарушаетъ привычный режимъ, а потому Шура долженъ находиться въ нераздѣльной власти миссъ Гартонъ.
Въ этомъ какая-то цѣпкая, сокрушительная логика, о которую разбиваются всѣ порывы!
Дѣвочки отвезены къ бабушкѣ.
Если въ ужасномъ можетъ быть что-нибудь хорошее, то надо радоваться за нихъ этой маленькой, освѣжающей перемѣнѣ. Лида очень мило пообѣщала мнѣ побаловать и повеселить дѣтокъ, пока они будутъ жить у нихъ.
— Surtout pas de sentences, n’est ce pas? Пусть хоть на головахъ ходятъ, не правда-ли?.. поддразнивала она меня.
Не понимаю, откуда у Вари такая увѣренность, что болѣзнь не опасна, что Шурка непремѣнно выздоровѣетъ? — развѣ можетъ существовать увѣренность въ какой-нибудь серьезной болѣзни?..
Прежде дѣтскія болѣзни гораздо сильнѣе ее волновали.
…Не могу хладнокровно слышать, когда господа доктора, улыбаясь, принимаются увѣрять, что «дѣти выносятъ очень легко подобный тификъ»!!.. Тификъ — а?.. Нѣжность даже какая-то слышится!
Имъ кажется, что у этого несчастнаго комочка человѣческаго тѣла еще имѣется цѣлый запасъ силъ — они чѣмъ-то очень довольны — они оставляютъ его даже безъ всякихъ лѣкарствъ!..
Какъ можетъ человѣкъ набраться такого хладнокровія! — Какъ онъ можетъ твердо знать что-то, когда жизнь виситъ на волоскѣ?!.. Несчастные, какъ я ихъ жалѣю! Я-бы согласился быть кѣмъ угодно, только не докторомъ…
…Они не знаютъ, что такое для меня этотъ мальчикъ! Если онъ умретъ — мнѣ незачѣмъ больше жить…
Дѣвочки?.. Изъ нихъ выростутъ барышни-Лиды…
Дѣтей надо воспитать — научить… О, мнѣ есть чему научить моего сына! Я знаю, какъ напутствовать его на жизненный путь! Его я могу предостеречь, уберечь, спасти быть можетъ…
…Если онъ умретъ?..
Они не понимаютъ… Они подсмѣиваются надъ моей трусостью. Съ какимъ восторгомъ я буду смѣяться самъ надъ собой, когда не останется ни одного лишняго градуса!
…Ночь не спалъ, не выходилъ вовсе изъ кабинета. Необходимо обдумать теперь-же — сейчасъ — и нечего, нечего!! — Не дико-ли? — Случилось что-то ужасное, и въ то-же время какъ будто ничего и не случилось.
Случилось только то, что я и безъ того зналъ…
Да, да! Никогда не говорилъ себѣ до конца, и все-таки зналъ. И она знала, что я знаю… И раздражалась, что я не показываю… Раздражалась давно, все сильнѣе… пока, наконецъ, столько скопилось, что не могла дольше выдержать: бросила въ лицо, какъ сумѣла больнѣе, грубѣе!!..
Теперь ей, навѣрное, легче. Я увѣренъ, что она не раскаивается — все равно, вѣдь я зналъ! Только оттого и сказала, что все равно… О, разумѣется, иначе превосходно сумѣла-бы молчать….
Какъ мы жить будемъ?..
Какъ могли мы жить до сихъ поръ?..
Зачѣмъ сорвали маски, если это давало какую-нибудь возможность жить!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Случилось внезапно, совершенно безпричинно — вотъ, какъ идешь по ровному мѣсту и неожиданно свалишься въ яму…
Наткнулся въ залѣ на Клочева. Онъ уѣзжалъ. Я поймалъ такую фразу, сказанную горячимъ тономъ:
— Нѣтъ, это немыслимо, когда ребенокъ боленъ! И прошу васъ не подыскивать никакихъ особенныхъ объясненій… Я, разумѣется, не затруднилась-бы поѣхать и одна… Но въ подобномъ настроеніи не ѣздятъ на балы!..
Что сказалъ на это Клочевъ — я не разслышалъ. Ему отвѣтили:
— Это ни на что не похоже, наконецъ, что вы себѣ позволяете!.. Adieu.
Она не пошла его провожать и столкнулась со мною у двери.
Очевидно, рѣчь шла о французскомъ балѣ. Я подумалъ: не относится-ли частица досады Варвары Николаевны къ тому обстоятельству, что ей не придется надѣть еще разъ свадебнаго платья?.. Но за чѣмъ-же дѣло стало? Вѣдь болѣзнь не опасна, а балъ французской колоніи единственный въ сезонѣ.
Я шелъ въ дѣтскую, чтобы взглянуть, какъ спитъ Шурка. Оттуда я прошелъ въ будуаръ.
Варя стояла у зеркала и держала въ рукахъ что-то свѣтлое и блестящее, вѣроятно какой-нибудь головной уборъ. Увидѣвъ меня, она поспѣшно бросила его въ раскрытую картонку. Мнѣ показалось, что она покраснѣла.
Я очень спокойно напомнилъ ей, что завтра французскій балъ. Такъ какъ Шурѣ, слава Богу, не хуже и доктора ручаются, что нѣтъ опасности, то почему-бы ей и не поѣхать на балъ съ Лидой?
Можетъ быть, она вовсе не нуждалась въ моей санкціи, и я поднялъ вопросъ, уже рѣшеный?
Во всякомъ случаѣ, что-то ужасно разсердило ее. При этомъ ея лицо всегда остается совершенно неподвижнымъ, и въ то-же время это не ея лицо… оно неузнаваемо! Ни одной морщинки на мраморномъ лбу… никакая гримаса не искажаетъ прекраснаго рта — но это лицо, въ которое жутко смотрѣть… Оно точно вытягивается и каменѣетъ.
Я продолжалъ убѣждать. Она можетъ быть совершенно покойна — конечно, я не выйду изъ дому, а въ случаѣ чего-нибудь экстреннаго, сію-же минуту пришлю за нею. Все равно, Шура вовсе не нуждается въ томъ, чтобы всѣ безвыходно сидѣли дома. Я говорилъ совершенно спокойно и рѣшительно не допускаю, чтобы у меня могъ быть при этомъ какой-нибудь фальшивый тонъ. Я знаю, что ей очень хотѣлось быть на этомъ балу.
Но Варя вдругъ сдѣлала нѣсколько неровныхъ шаговъ по ковру и подняла руки къ ушамъ.
— Довольно, довольно, Бога ради! Нельзя-ли безъ такого лицемѣрія по крайней мѣрѣ?!.
Она язвительно разсмѣялась.
— Какъ будто я не знаю, что вы ничего подобнаго не думаете! Да-съ, совершенно вѣрно, если вамъ угодно знать! — мнѣ именно нѣтъ надобности торчать безъ толку дома двѣ недѣли, когда не я за нимъ и ухаживаю — когда всѣ знаютъ навѣрное, что за нѣсколько часовъ ничего особеннаго не можетъ случиться… Это разумѣется такъ и есть! — но вы, вы-то именно и считаете, что я должна!.. Еще-бы, я обязана вздыхать, плакать, выражать всячески родительскую тревогу, если даже я и вѣрю доктору, если понимаю, что никакой опасности нѣтъ… Какъ можно! Это непозволительно! — это безсердечно! чѣмъ больше женщины плачутъ, тѣмъ лучше… я пустая женщина! — я дурная мать!..
Конечно, я не могъ ждать такого натиска — но въ одинъ мигъ я принялъ вызовъ. Не знаю, это было почти похоже на радость… не все-ли равно по какому поводу вырвется наконецъ наружу правда? все, что такъ долго скоплялось подъ спудомъ… Пора, пора намъ когда-нибудь заговорить! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Это былъ именно взрывъ, и она уже не могла остановиться:
…Она ничуть не претендуетъ на то, чтобы ее считали идеальной семьянинкой — она вѣдь никогда и не обѣщала ничего подобнаго! Могу я сказать, что она обѣщала? Если я создалъ въ своей фантазіи какую-то слащавую идиллію — тѣмъ хуже для меня! Никто не виноватъ, кромѣ меня! Она никогда не скрывала, что любитъ жизнь — свѣтъ — удовольствія. Она не извергъ, она любитъ своихъ дѣтей — но никогда она не собиралась похоронить себя въ пеленкахъ, погрузиться всецѣло въ супружеское воркованіе… О-о-о!.. съ нея достаточно! довольно четверыхъ дѣтей въ двадцать восемь лѣтъ отъ роду!.. Она не мадамъ Савельева, громогласно объявляющая, что съ радостью готова народить хоть цѣлую дюжину!.. Если таковъ мой идеалъ, то очень жаль, что я не счелъ нужнымъ выяснить его во время. Конечно она-бы призадумалась надъ тѣмъ, что ее ждетъ, если-бъ могла знать заранѣе… Есть нѣкоторое вѣроятіе думать, что я не оказался-бы единственной партіей, какая могла ей представиться въ жизни. Но когда мы влюблены — мы знаемъ только свою страсть… О, тогда мы не предъявляемъ рѣшительно никакихъ требованій! Тогда мы только покорные рабы!.. Мы безумствуемъ, восхищаемся всѣмъ — мы дѣлаемъ изъ жены божество, до тѣхъ поръ, пока намъ такъ нравится… А потомъ кто же мѣшаетъ превратить божество въ няньку, въ гувернантку, въ сидѣлку нашихъ дѣтей — приняться за избитую старозавѣтную мораль семейныхъ добродѣтелей? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все это она сказала,
Я даже шевельнуться боялся, чтобы не спугнуть безумной откровенности. Я не спускалъ глазъ — весь дрожалъ отъ жгучаго любопытства…
…Но, не странно-ли!.. Ея рѣчь не сразила меня своей неслыханностью, своей невѣроятностью… Нѣтъ и нѣтъ — не сразила.
Я пораженъ былъ самымъ фактомъ — пораженъ тѣмъ, что Варя можетъ такъ высказываться — но то, что она говоритъ, не удивляло меня вовсе; я какъ будто зналъ уже давно, какъ будто долженъ былъ услышать не сегодня такъ завтра
Въ такія минуты ощущенія безошибочны — о, они далеко опережаютъ мысль! Цѣлый потокъ свѣта упадаетъ разомъ на настоящее и на прошлое… Не существуетъ ни времени, ни границъ.
Я всталъ и сказалъ: то, что сейчасъ высказано, ничѣмъ не вызвано съ моей стороны. Я именно и пришелъ для того, чтобы поговорить о балѣ. Вообще, сколько помню, я никогда еще не позволялъ себѣ читать мораль… Но, все равно. Такъ случилось — и тѣмъ лучше. Давно пора узнать ея истинныя мысли.
Меня поразилъ при этомъ звукъ собственнаго голоса — совершенно безжизненный звукъ… Мы даже не знаемъ, какіе звуки найдутся въ нашей груди! И этотъ чужой голосъ точно пронзилъ меня жалостью… Жалостью къ себѣ, къ дѣтямъ… передо мной вдругъ мелькнуло больное личико Шуры. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Варя стояла у туалета и нюхала одеколонъ; она наливала его прямо въ руку, онъ просачивался сквозь пальцы, капалъ на платье… Грудь и плечи ходуномъ ходили.
— Да, да… довольно лицемѣрія! я жить не могу подъ вашими инквизиторскими взглядами!.. Знаете-ли вы, что вы неузнаваемы? Вы другой человѣкъ! Но что-же случилось? Надѣюсь, вы не посмѣете сказать, что это я перемѣнилась, что я когда-нибудь разыгрывала передъ вами не то, что я есть на самомъ дѣлѣ? Я слишкомъ горда, чтобы прикидываться, господинъ Громилинъ! Никто не виноватъ, если вы были слѣпы.
И я могъ только повторить за него:
— Вы правы, Варвара Николаевна. Я былъ слѣпъ — въ этомъ никто не виноватъ.
Объясненіе длилось минутъ двадцать, едва-ли. Первое объясненіе… Но при этомъ оказалось, что мы рѣшительно все уже знаемъ другъ про друга, — спорить намъ не объ чемъ, — мы можемъ избавить себя отъ обстоятельной постановки обвинительныхъ пунктовъ…
…Что-то до нельзя упрощенное, грубое, оголенное отъ всякаго подобія иллюзій! Все тутъ было: ея разочарованіе… обманутыя ожиданія… невѣрные разсчеты… мои несообразныя требованія… мое обманчивое обожаніе… моя измѣна… Не было только и быть не могло ея любви и моего счастія.
Самый звукъ ея голоса былъ грубъ — какая-то внезапная распущенность… Человѣкъ отводилъ душу — крѣпился долго и наконецъ далъ себѣ полную волю. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ концѣ концовъ начала кружиться голова, точно я со страшной быстротой пролетѣлъ громадное пространство. Голова и теперь все кружится, кружится
Я не знаю, что дальше…
"Владиміръ Ивановичъ! Не разсердитесь, что я хочу просить васъ: не ищите встрѣчъ со мною… Не знаю, какъ вы, но у меня осталось очень тяжелое впечатлѣніе отъ нашего разговора. Вы какъ-то не просто относитесь ко мнѣ… О себѣ вамъ непріятно со мной говорить — не правда-ли? Право намъ не для чего встрѣчаться, если не можетъ быть никогда такъ, какъ если-бъ въ прошломъ ничего не было! Одну минуту я вообразила, что это возможно… Я ошиблась. Повѣрьте, что я вовсе не виню васъ ни въ чемъ. Ваше положеніе совсѣмъ другое, для васъ оно можетъ быть гораздо труднѣе… Не мнѣ судить объ этомъ.
"Во всякомъ случаѣ я счастлива, что представился случай откровенно высказать все, что у меня было на сердцѣ. А теперь гораздо покойнѣе идти каждому своей дорогой… Все равно, я про васъ ровно ничего не узнала, кромѣ того, что васъ тяготила забота обо мнѣ. Я это предчувствовала, но надѣюсь, что теперь и это совершенно разсѣется.
«Я считала это своей обязанностью, и если-бъ мы не встрѣтились случайно, то все равно я непремѣнно написала-бы вамъ по окончаніи курса».
…Сжатое, обдуманное письмецо — какъ оно не похоже на прежнія!
Ничего другого я не заслужилъ. Увидѣвъ знакомый конвертъ, я напередъ уже зналъ, что это конецъ въ той или иной формѣ. Но, какъ и слѣдовало ожидать, она прямо сказала то, что есть на самомъ дѣлѣ, и не подумала прибѣгать ни къ какимъ уловкамъ или благовиднымъ предлогамъ. Да и зачѣмъ? Легко тому, кто можетъ говорить только одну правду…
Въ другое время ея письмо сдѣлало-бы на меня гораздо болѣе сильное впечатлѣніе. Нельзя быть равнодушнымъ, когда чистая душа отворачивается отъ насъ.
Я не равнодушенъ, нѣтъ… Но во мнѣ нѣтъ цѣлаго мѣста — я весь разбитъ, какъ человѣкъ, который вторично свалился съ высокой крыши… Въ первый разъ онъ счастливо отдѣлался: его вылѣчили, поломанные члены быстро срослись и онъ забылъ, какъ падаютъ съ крышъ…
…Разумѣется, ему кажется, что на этотъ разъ не собрать костей… Во всякомъ случаѣ, не часто-же падаютъ съ крышъ по два раза!…
Это прямо непозволительно.
Потомъ, потомъ!! Еще придетъ пора заняться своими поломанными членами, а теперь надъ головой виситъ еще одна угроза: Ему хуже! Я не понимаю, какъ они не видятъ этого! Гдѣ видятъ они какія-то силы, когда жизнь еле теплится?..
На меня-же раздражаются! У милаго профессора какъ-то нетерпѣливо сжимается физіономія. Молча, съ гримасой выслушиваетъ всѣ мои тревоги и настойчиво произноситъ ненавистныя три слова:
— Продолжайте то же самое.
Его «то же самое» — ровно ничего въ сущности! Это недурно — медицина отрицающая лѣкарства!
А если черезъ два дня скажутъ, что болѣзнь приняла дурной оборотъ?? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Хуже ему, хуже — и они не видятъ этого!..
Страхъ превратился наконецъ въ какой-то кошмаръ. Я не спалъ, но тяжело, мучительно забывался — и разомъ приходилъ въ сознаніе, точно отъ толчка…
Въ этотъ мигъ я былъ увѣренъ, что онъ умираетъ… Это не была мысль, а увѣренность… Точно кто-то произносилъ слова въ ту минуту, когда мысли мѣшаются и вѣки падаютъ противъ воли. Нѣсколько разъ даже мнѣ казалось, что кто-то былъ въ комнатѣ и выскальзываетъ въ ту минуту, когда я открываю глаза (у меня всю ночь горятъ лампы, съ вечера приготовляются двѣ).
Въ первый разъ я подумалъ, что это англичанка прислала за мной: меня позвали и спѣшили уйти, а я съ просонья не разобралъ, кто приходилъ…
Я бросился въ дѣтскую.
Шура спалъ. Миссъ Гартонъ дремала въ креслѣ. Она испугалась. Въ своемъ переполохѣ я ступалъ безъ всякихъ предосторожностей, задыхаясь отъ испуга, я нѣсколько минутъ увѣрялъ ее, что меня позвали.
И такъ повторялось каждый разъ, какъ только меня одолѣвала дремота. Я не могъ оставаться въ кабинетѣ — я, какъ безумный, бѣжалъ въ дѣтскую… Можетъ быть это то, что называется предчувствіемъ??.
…Но какъ-же раньше мнѣ не приходило на умъ!? Пока мы, родители, переживаемъ его болѣзнь такъ или иначе по своимъ комнатамъ — эта чужая женщина не оставляетъ его ни на минуту, ночь за ночью. Подъ утро ее смѣняетъ часа на дна нянька, вотъ и весь ея отдыхъ. Третья недѣля, какъ она ни разу не вышла изъ комнаты.
Чужая, наемная женщина… Ненавистная мнѣ, систематичная, жесткая англичанка. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Разумѣется, я это зналъ. Но прежде я не входилъ по нѣскольку разъ за ночь въ дѣтскую, я не видалъ этого зрѣлища собственными глазами… Я умолялъ ее пойти отдохнуть, но она отказывалась съ негодованіемъ. Няня смѣнитъ ее въ шесть часовъ — она твердила это такимъ тономъ, какъ будто это непреложный законъ природы.
Доктора не нахвалятся ея толковымъ, спокойнымъ уходомъ. Они настаиваютъ на томъ, чтобы не было «лишнихъ лицъ» и предпочитаютъ миссъ всѣмъ другимъ «лицамъ», какія могли-бы быть.
Быть сидѣлкой вовсе не входитъ въ ея обязанности! Она имѣетъ полное право находить это для себя черезчуръ тяжелымъ. Но когда шла рѣчь о томъ, чтобы взять сидѣлку — миссъ первая воспротивилась и выразила желаніе остаться при больномъ. Развѣ не веселѣе ей было-бы жить съ дѣвочками у maman?..
Она похудѣла. У нея измученные глаза. Сухая, жесткая англичанка. Чужая, наемная женщина! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда она ушла, я отослалъ няньку и просидѣлъ съ Шурой остатокъ ночи. Мнѣ кажется, что на всю остальную жизнь я могъ-бы довольствоваться этимъ — жить всецѣло для моего дорогого мальчика.
Какъ только утромъ миссъ Гартонъ появилась изъ своей комнаты, я самымъ рѣшительнымъ тономъ объявилъ, что я желаю, чтобы она съѣздила навѣстить дѣвочекъ; но предварительно надо купить для нихъ фруктовъ въ самомъ дальнемъ магазинѣ, какой только я могъ припомнить.
Сначала она сопротивлялась, но потомъ не выдержала и созналась, что ей очень хочется повидать дѣтей. Она соскучилась.
И какое у нея было при этомъ хорошее, сконфуженное лицо…
Я обѣими руками схватилъ ея руку и началъ горячо увѣрять, что никогда, никогда я не забуду ея доброты. Но я увѣренъ, что миссъ приписала этотъ пассажъ моимъ разстроеннымъ нервамъ и ночному кошмару. По крайней мѣрѣ это не произвело на нее впечатлѣнія и она поспѣшила отъ меня отдѣлаться.
Въ одиннадцать часовъ Варвара Николаевна проснулась и прислала горничную узнать, какъ спалъ Шура. Это означаетъ, что черезъ часъ она сама пожалуетъ въ дѣтскую.
…Нѣтъ, нѣтъ, онъ мнѣ останется! Онъ выцарапался благополучно, мой несчастный, исхудалый, точно обглоданный Шурка! Быстрыя ножонки разучились ходить — но скоро, скоро они опять затопаютъ также весело!..
И какой смѣшной! какіе у него жадные и злые глазки, какъ онъ ужасно капризничаетъ, какъ сердится! Но чѣмъ онъ больше капризничаетъ — тѣмъ веселѣе всѣ мы улыбаемся, и я, и докторъ, и миссъ Гартонъ… Это выздоровленіе, выздоровленіе — урра! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Живу въ дѣтской, или-же летаю по городу, разыскивая что нибудь для моего ненагляднаго сокровища.
Мнѣ-бы хотѣлось, чтобы силы вливались въ него съ каждой каплей драгоцѣннаго вина, съ каждой крошкой, которую ему разрѣшается проглотить. Да, его кормятъ именно каплями и крошками, его буквально морятъ голодомъ — и находятъ, что онъ долженъ при этомъ поправиться!!
Съ голоду плохое утѣшеніе игрушки, сколько-бы ихъ не накупали для него. Дѣтская буквально завалена игрушками, отъ нихъ нѣтъ прохода, онѣ всѣмъ мѣшаютъ, каждую минуту лѣзутъ подъ руки и подъ ноги!
«Мама» никогда не приходитъ съ пустыми руками. Но ладить съ маленькимъ тираномъ мама ужъ окончательно не умѣетъ, и ни съ кѣмъ онъ столько не капризничаетъ, какъ съ нею. Она просто его боится… Я вижу, какъ ее кидаетъ въ жаръ… Она не знаетъ, что дѣлать — почему все выходитъ невпопадъ — она не дождется, когда можно прилично ускользнуть изъ дѣтской. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но вѣдь она всегда была разсудительна!.. Она не переживала моего ужаса, она не боялась потерять его. Она всегда знала, что опасности нѣтъ, она вѣрила Гаспару Гаспаровичу.
Профессоръ торгуется со много изъ-за каждаго визита и, очевидно, теряетъ послѣднее терпѣніе. Онъ доказываетъ, что я не имѣю права нарушать его правила и заставлять его брать деньги даромъ — у него нѣтъ времени для здоровыхъ.
Да, конечно, я трушу совершенно напрасно. Но неужели мнѣ нельзя позволить этого маленькаго облегченія? Вѣдь это Шура — мой единственный Шура!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разрѣшено вернуть домой дѣтей.
…Жизнь входитъ въ обыденную колею. Теперь выступитъ полностью все то, что до сихъ поръ заслонялось болѣзнью — опасностью — самой безпорядочностью жизни… Варвара Николаевна не обѣдаетъ дома. Она каждый день уѣзжаетъ къ maman обѣдать съ дѣтьми. У меня дни сливаются съ ночами въ одномъ общемъ напряженіи и усталости. Я не знаю, какъ проходятъ дни.
Все это кончено. Настаетъ минута, когда все должно придти въ норму… но вѣдь эту норму еще создать надо! До сихъ поръ жизни не было — была только болѣзнь Шуры. . . . . . . . . . . . . . . .
…Какая можетъ быть жизнь?!.
Передъ обѣдомъ пріѣхала Лида. Одна. Варя осталась съ дѣтьми.
…"Взглянуть на меня и поздравить…" Гм… Это конечно очень мило, очень!.. Но все дурное тѣмъ скверно, что оно неизбѣжно разливаетъ вокругъ себя собственную окраску и отравляетъ окружающее.
Теперь я знаю уже, зачѣмъ пріѣзжала Лида — но и въ первую минуту я сразу угадалъ это силой подозрѣнія, хоть мы съ нею всегда были въ такихъ дружескихъ отношеніяхъ, что она могла бы придти и безъ всякой задней мысли. Однако я угадалъ — и я не ошибся.
Сначала барышня дружески подтрунивала надъ моей трусостью. Имѣя четверыхъ дѣтей, необходимо запастись нѣкоторымъ хладнокровіемъ… невозможно такъ безразсудно терять голову! Во-первыхъ, рискуешь разориться, швыряя деньги безъ всякой надобности; — а во-вторыхъ, можно просто изъ силъ выбиться преждевременно. Вѣдь это только одна болѣзнь — а что если ихъ будетъ нѣсколько?.. Дѣти всегда болѣютъ.
— Я всегда говорю, что вы не умѣете жить! — поучала она шутливо. — Ни вы, ни Варя. У Вари всякая тревога выражается сильнѣйшимъ раздраженіемъ… Теперь къ ней лучше и не подступайся!.. Мы всѣ, у насъ, передъ него по стрункѣ ходимъ — и maman, и всѣ.
«Ага! — пробный ходъ!» — сказалъ я себѣ. Я отвѣтилъ спокойно, что это весьма естественно.
— Скажите пожалуйста, что же тутъ естественнаго? — загорячилась необыкновенно Лида. — Когда и безъ того скверно, то какой же смыслъ дѣлать жизнь добровольно еще мучительнѣе?.. Мнѣ напротивъ кажется, что гораздо естественнѣе всѣ невзгоды выносить дружно, общими силами, вмѣсто того, чтобы тутъ же еще ссориться изъ пустяковъ.
Ловкая барышня соображаетъ по крайней мѣрѣ, что именно мнѣ надо говорить. Интересно бы только знать — порученіе-ли это или только мѣропріятіе на собственный страхъ и рискъ?..
— Ваша рѣчь есть истина святая! — отвѣтилъ я ей насмѣшливо.
Она недовольно смотрѣла на меня и покусала губки, но заговорила какъ человѣкъ, рѣшившій вести свою линію до конца.
— Это совершенно понятно, что у васъ обоихъ должны быть разстроены нервы… Говорятъ, вы считаете своей обязанностью вовсе не спать??
Во мнѣ вдругъ поднялось жгучее, нехорошее чувство.
— Послушайте, Лида!.. Теперь, пока вы еще дѣвушка… неужели вамъ такъ-таки никогда не приходитъ въ голову, что можно любить не по обязанности??. Доводилось-ли вамъ слышать, что когда любовь наша въ опасности — тогда не спятъ просто потому, что спать не могутъ — оттого что нестерпимо болитъ душа!.. «Теряютъ голову» (вы всегда вѣжливы и не хотите сказать «дѣлаютъ глупости») — потому что мучатся своимъ безсиліемъ! Можно-ли отъ этого разориться, и сколько на это затратится непроизводительно собственныхъ силъ — такая мудрость просто-напросто даже и въ голову прійти не можетъ!..
…Глупо, глупо! — Дрожали губы, срывался голосъ, слезы стояли въ горлѣ… хоть я всѣмъ существомъ, своимъ чувствовалъ, что не стоитъ она этого — не стоитъ! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лида поднялась съ отоманки красная, съ выразительнымъ широкимъ жестомъ.
— Ну, вотъ — вотъ въ какой видъ вы себя привели, Вольдемаръ! Ну, теперь я вполнѣ представляю себѣ, что вы могли наговорить другъ другу! Я думала, что Варя увлекается…
— Варвара Николаевна дѣйствительно нѣсколько увлеклась! — вставилъ я злорадно.
Мочи не было выдержать. Ничто не представляется женщинѣ такимъ легкимъ, какъ дурачить насъ! Молоденькая дѣвочка, миленькая хрупкая барышня, съ величайшей отвагой готова пуститься въ любое предпріятіе подобнаго сорта.
Я съ удовольствіемъ поймалъ въ глазахъ Лиды лучъ тревоги.
— Но Вольдемаръ! только подумать, что все это изъ такого пустяка, какъ французскій балъ! И лучше всего, что Варя все равно рѣшила уже не ѣхать на этотъ балъ! Она вѣдь такъ и сказала этому баламуту Клочеву…
— Ахъ, оставьте пожалуйста вашего Клочева и французскій балъ, Лида! — перебилъ я ее съ откровенной досадой. — Не знаю ужъ, какъ вы, а сестра ваша прекрасно понимаетъ о чемъ шла рѣчь въ тотъ день… вообще, какъ обстоитъ наша жизнь! Интересно только, знаетъ-ли Варвара Николаевна, что будетъ дальше?.. Это было бы весьма полезно…
Лида крѣпко сжимала двумя руками спинку моего кресла и не поднимала глазъ. Я смотрѣлъ на нее сбоку. Она видимо силилась сообразить что-то такое.
— Во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы Варвара Николаевна поручала вамъ увѣрить меня, что все должно быть отнесено къ разстроеннымъ нервамъ по случаю Шуриной болѣзни? Вѣроятно это ужъ ваше собственное побужденіе… О, самое милое, дружеское, я нисколько не сомнѣваюсь въ этомъ! Цѣлую ваши ручки за ваше желаніе помирить супруговъ, но — увы, мы вовсе даже не ссорились!
Лида бросила кресло, повернулась къ двери и начала поспѣшно натягивать перчатку.
— Вижу, что я черезчуръ понадѣялась на вашу дружбу ко мнѣ! — заговорила она оскорбленнымъ тономъ. — Недоставало только, чтобы вы вообразили, что меня прислали парламентеромъ къ вамъ… Славную услугу оказала я моей сестрицѣ! Но меня это до такой степени тревожило, что хотѣлось самой убѣдиться, какъ вы настроены… Не утѣшительнѣе-ли хоть съ этой стороны! На вашу доброту понадѣялась. Конечно, я ужасно жалѣю, раскаиваюсь и хорошо закаюсь на будущее время!
Кто ихъ разберетъ!
Рекогносцировка конечно вполнѣ удалась, если это не болѣе какъ рекогносцировка по собственному почину… Что можно понять съ этими прирожденными дипломатами!
Привезли дѣтей…
…Мои бѣдныя, бѣдныя дѣвочки! Я вовсе не радовался вашему возвращенію — я не ждалъ васъ! Я бы хотѣлъ, чтобы протянулся какъ можно дольше этотъ необычайный порядокъ, когда мы съ Шурой овладѣли цѣлымъ домомъ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но какъ только онѣ ворвались въ прихожую со своей звонкой болтовней, возбужденныя, прелестныя, разрумяненныя морозомъ — я съ восторгомъ бросился цѣловать ихъ. Нѣтъ, нѣтъ! Это только дѣтки мои! Маленькія, глупыя дѣтки, и не скоро еще онѣ будутъ мудрыми барышнями и дамами!
Онѣ прыгали вокругъ меня, душили своими цѣпкими ручками, цѣловали — и тутъ же, прямо въ ротъ, начались разсказы и восклицанія. Все, что было, случилось, кого онѣ видѣли, куда ѣздили, что имъ подарили — все надо разсказать сразу, сейчасъ же и непремѣнно обѣимъ вмѣстѣ. А Аня, какъ старшая, непремѣнно увѣряетъ, что Варичка «не умѣетъ» разсказывать, непремѣнно поправляетъ и пересказываетъ снова сама . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
О, какъ я люблю ихъ радостный гвалтъ! какъ я наслаждаюсь, когда вокругъ меня кипитъ эта жизнь, бьющая ключомъ, непосредственная, и правдивая, и радостная въ каждомъ пустякѣ, въ каждой мелочи!!
…Право, жизнь была-бы часто невыносима, если-бъ на свѣтѣ не было дѣтей.
Въ правѣ-ли я удивляться? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все послѣдовательно — во всемъ неумолимая логика.
Я боюсь собственнаго чутья… Зачѣмъ проникать въ чужія побужденія, если это не дастъ ничего, кромѣ страданій?.. Не надо мѣшать людямъ прятать то, что они хотятъ скрыть отъ насъ. Вѣдь для того, чтобы этого не было, надо чтобы жили вмѣстѣ только тѣ, кому нечего скрывать.
Она назвала мои взоры «инквизиторскими»… Я не зналъ. Я не способенъ выслѣживать уже потому, что я не способенъ подозрѣвать.
Съ такимъ приходитъ на помощь судьба и вкладываетъ въ руку чужое письмо…
Я вышелъ прогуляться. Голова разболѣлась послѣ разговора съ Лидой, да и отъ дѣтскаго крика я отвыкъ немножко.
Когда я вернулся, швейцаръ подалъ мнѣ конвертъ и сказалъ.
— Отъ Лидіи Николаевны. Сейчасъ только принесли.
Если-бъ Лида не была у меня сегодня, я вѣроятно взглянулъ-бы сначала на конвертъ — но послѣ нашего разговора меня не могло удивить письмо отъ нея. Я съ интересомъ тутъ-же на лѣстницѣ распечаталъ и началъ читать.
…Возможно-ли, чтобы кто-нибудь, начавъ читать и понявъ съ двухъ словъ, что именно въ этомъ листкѣ заключается все, что ему необходимо надо знать — возможно-ли, чтобы онъ поспѣшилъ остановиться и вложилъ-бы интересный листочекъ непрочитаннымъ обратно въ конвертъ? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Было время, когда именно я способенъ былъ на это. Но съ тѣхъ поръ слишкомъ много воды утекло, для того чтобы я захотѣлъ такъ поступить сегодня.
"Спѣшу тебя успокоить, милая Варя! Конечно я была права когда говорила, что ты приписываешь В. то, на что онъ совершенно не способенъ… Я вынесла такое впечатлѣніе, что онъ даже и не слыхалъ вовсе твоего разговора съ К. — это всего вѣроятнѣе! Но если и слышалъ, то какую-нибудь незначащую фразу и, по обыкновенію, не обратилъ ровно никакого вниманія… Ты должно быть просто ошибаешься и не совсѣмъ вѣрно припоминаешь, какія были послѣднія слова К….
"Но зато все остальное обстоитъ очень скверно, по моему мнѣнію, и напрасно ты смотришь такъ легко на свой разговоръ съ В. Онъ уклоняется отъ объясненій, но я хорошо знаю его тонъ… Надо было слышать какимъ голосомъ онъ сказалъ: «Вар. Ник. дѣйствительно нѣсколько увлеклась!» Изъ твоихъ небрежныхъ словъ я не много могла понять, но теперь я совершенно убѣдилась, что это очень и очень серьезно. По моему, это будетъ гораздо похуже ревности — твоего вѣчнаго кошмара!..
"Ты знаешь, что я въ отчаяніи отъ всѣхъ твоихъ мечтаній! Я не жду ничего хорошаго и не понимаю, какъ ты можешь въ такой степени довѣряться К… Мнѣ онъ кажется такимъ легкомысленнымъ!..
«Ради Бога, не сердись на меня, но я право не могу думать безъ ужаса, чѣмъ все это можетъ кончиться… Варя, Бога ради, образумься! или по крайней мѣрѣ еще подумай — подумай серьезно!»
«Не сердись на меня. До завтра. Твоя Лида» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Полтора года… Какой ничтожный срокъ, если жизнь течетъ нормально, когда событія сливаются въ привычныя, спокойныя картины. Но въ тѣ же двадцать мѣсяцевъ сколько можетъ совершиться переворотовъ — потерь — какъ далеко отшвырнетъ расходившійся шквалъ жалкое человѣческое существо! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…По крайней мѣрѣ — конецъ-ли это?
Точно-ли это та пристань тихая, гдѣ нѣтъ больше мѣста личнымъ надеждамъ и желаніямъ?
…Надежды цвѣтутъ и растутъ въ другихъ. Въ тѣхъ, чья судьба еще не исковеркана, кому еще далеко до роковой страницы, на которой нашему свободному выбору предоставляется начертать нашъ собственный идеалъ счастія. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Передъ глазами все свое, родное… Изъ каждаго угла точно вѣетъ чистотой юности, — какъ-будто осталось на всемъ прикосновеніе любви большой, нѣжной и безкорыстной…
…А за рѣкой, за этими густыми зелеными купами — ея могила, гдѣ она слушаетъ тотъ-же строгій, задумчивый благовѣстъ, который доносится и сюда, на ея балконъ…
Да, да, это мои милыя Соколки!.. Но, увы — не больше какъ одна треть ея богатыхъ Соколокъ, да и это сберечь стоило и еще будетъ стоить впереди многихъ ухищреній и жертвъ… Эхъ, если-бъ да наши безумства отплачивались только этимъ! Какъ-бы легко я себя чувствовалъ владѣльцемъ маленькаго имѣньица, скромнымъ, мировымъ судьей, честно зарабатывающимъ свое скромное жалованіе. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Александра Васильевна права: стоитъ перемѣнить масштабъ, и суть жизни остается нетронутой, а только отпадаетъ все лишнее, безъ чего люди живутъ честнѣе и ближе къ Божьей правдѣ. Она всегда права, этотъ маленькій философъ, заглянувшій «въ глубь вещей»!.. И какъ незлобиво она принимаетъ мои шутки надъ злополучнымъ терминомъ одного изъ ея петербургскихъ писемъ…
Но если что-нибудь поистинѣ удивительно, такъ это то, что и миссъ Гартонъ ничего не имѣетъ противъ новаго масштаба, упразднившаго добрую половину ея высокоцѣнныхъ атрибутовъ и преимуществъ. А вѣдь какъ твердо я былъ убѣжденъ, что наша миссъ немыслима безъ спеціальныхъ англійскихъ фасоновъ и безъ раздѣленія дня на «часы»!.. Оказывается, что она умѣетъ шить дѣтямъ русскіе сарафанчики, соглашается ѣсть простоквашу и даже научилась очень хорошо браниться по русски съ неряшливыми бабами, которыхъ она не теряетъ надежды пріучить къ англійской чистоплотности.
Часа черезъ полтора шумная компанія явится изъ лѣса, гдѣ теперь происходитъ сборъ растеній для гербаріума и грибовъ для ужина, А вечеромъ придетъ и Александра Васильевна, чтобы перемѣнить перевязку несчастной ошпаренной дѣвочкѣ въ людской. А потомъ я пойду провожать ее до села, если она сегодня не слишкомъ устала и не предпочтетъ взять лошадь. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Буду смотрѣть, какъ она, гостьей, пьетъ чай за тѣмъ самымъ балконнымъ столомъ, за которымъ она когда-то хозяйничала, ловя взорами малѣйшее желаніе мамы…
И мнѣ это не кажется дикимъ!..
…Буду слушать тотъ-же голосъ — но не буду узнавать къ немъ прежнихъ звуковъ…
…Буду слѣдить за ея свободными и увѣренными движеніями, когда она расхаживаетъ съ дѣтьми по старымъ аллеямъ… и — развѣ это тѣ же движенія — тотъ-же голосъ — та-же женщина?
Нѣтъ въ ней ни прежней граціи, ни прежней застѣнчивости, ни прежней вялости. А у меня… у меня нѣтъ никакой власти надъ нею.
…Когда я не выдерживаю и погружаюсь въ воспоминанія — она меня слушаетъ съ тихимъ, задумчивымъ лицомъ… вздыхаетъ безотрадно — и начинаетъ говорить о другомъ. Черезъ минуту ея глаза уже блестятъ оживленно, голосъ опять звучитъ точно задержанной, радостной энергіей…
Нѣтъ! Перешибленными руками не удержать этой вольной птицы, съ только что отросшими, крѣпкими молодыми крыльями. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Записки оборваны на письмѣ Лиды.
Собирался сжечь тетрадь вмѣстѣ со всѣмъ, что сожжено въ точномъ и въ фигуральномъ смыслѣ этого слова — но меня остановила мысль, что документъ — какъ знать! — можетъ, пожалуй, пригодиться въ будущемъ. Въ томъ страшномъ будущемъ, когда счастливое дѣтство нечувствительно докатится до рокового перекрестка: пойдешь направо — коня лишишься; пойдешь налѣво — себя погубишь и т. д. и т. д.
…Всегда, всегда эта мысль будетъ отравлять мое существованіе! Можетъ быть, даже лучше будетъ для нихъ, если я не доживу до той минуты. Вѣдь я способенъ омрачить всякое счастье и конечно не смогу предотвратить никакой бѣды!
Рано или поздно настанетъ и минута суда надъ родителями, разрушившими семью. Въ чье-бы осужденіе ни говорили достовѣрные документы — пусть прозвучитъ изъ прошлаго голосъ ничѣмъ не прикрашенной правды.
Правда — такъ правда до конца, какова-бы она ни была.
У меня спала тяжесть съ души, когда Лидія Николаевна написала мнѣ, что дѣвочка умерла въ Италіи отъ дифтерита. Уже цѣлая недѣля, какъ письмо получено, но этого еще никто не знаетъ, я не сказалъ никому.
Да, — тяжесть спала съ души… Въ жизни многое неизмѣримо хуже смерти, а, проживъ съ мое, не нуждаешься въ лицемѣріи. Утѣшительно знать, что бѣдная крошка покоится въ землѣ, навѣки защищенная отъ людской жестокости и безразсудства….
…Одну изъ всѣхъ, ее я могъ отдать… я еще не успѣлъ привязаться къ ней. Но для чего пожелали ее взять — я никогда не пойму. Развѣ только для того, чтобы нельзя было сказать, что мадамъ Громилина бросила всѣхъ своихъ дѣтей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Варвара Николаевна уѣхала за-границу лѣчиться. Къ ея болѣзни всѣ были давно приготовлены, и необыкновенно дальновидно, какъ легко было сообразить потомъ (Заднимъ числомъ ясна стала и роль Гаспара Гаспаровича и достопамятная лѣтняя поѣздка, испортившая мнѣ столько крови). Всѣ планы осуществились-бы самымъ благополучнымъ образомъ, если-бы не тянули такъ долго съ отъѣздомъ, выжидая отпуска гвардейца.
Самыя серьезныя вещи всего чаще срываются на пустякѣ!.. Совершенно лишнее было столько терзаться — бываютъ катастрофы, лишенныя всякаго драматизма, хоть и проходятъ онѣ повидимому тотъ самый путь, на которомъ разбиваются сердца и борются всѣ человѣческія чувства. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Совершенно напрасно, напримѣръ, прочитавъ письмо Лиды, я чувствовалъ себя такъ, какъ будто ходилъ съ зажатой въ кулакѣ отравой… И называлъ себя подлецомъ, пока не разлетѣлся со своимъ наивнымъ: «иду на вы» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Оказалось, что со мною давно уже церемонились несравненно меньше.
Но всего лучше, что виновникъ катастрофы — никто другой, какъ я самъ. Это я поставилъ вопросъ ребромъ, я, изъ вполнѣ благовидной заграничной поѣздки для поправленія здоровья — пожелалъ сдѣлать формальный разрывъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Этотъ поэтическій романъ обсуждался семейно и трактовался на всѣ лады, совершенно какъ какое-нибудь дѣловое предпріятіе. Maman пустила въ ходъ всю свою житейскую премудрость и она выходила изъ себя отъ того, что я «хочу во что-бы то ни стало скандала»…
Я понимаю: мамашѣ хотѣлось обезпечить за дочерью путь отступленія, на случай если-бы еще разъ дѣйствительность обманула мечты…
Чисто старушечья осторожность! Варварѣ Николаевнѣ ни въ какомъ случаѣ не будетъ крайности въ отступленіи: передъ такими львицами слишкомъ широкая дорога, чтобы онѣ могли вспомнить первыя, скромныя тропинки…
Но несмотря на все — мнѣ жаль Лиду. Во мнѣ уцѣлѣло безкорыстное желаніе вырвать эту дѣвочку изъ среды фонъ-Трелей. Лида до конца сохранила со мною вѣрный тонъ. Съ заплаканными глазками, она грустно говорила объ «увлеченіи», о невозможности безвозвратно покинуть своихъ дѣтей и т. п.
…Вообще, всѣ безъ исключенія, намекали о какомъ-то очень туманномъ и очень отдаленномъ будущемъ, съ которымъ мнѣ и рекомендуется теперь-же сообразовать мое поведеніе… Отъ меня никто не слыхалъ жалобъ, но зато я не зналъ куда дѣваться отъ необыкновенно усердныхъ, загадочныхъ и многозначительныхъ утѣшеній. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ одну изъ такихъ минутъ мнѣ невольно вспомнилось замѣчаніе дядюшки Похлестова: «Видать, что семейка нѣмецкаго корня!»…
Нѣтъ, я русакъ! — я понимаю только русскіе разрывы: подъ самый корень. Для меня возможно одно страстное желаніе — уйти безъ оглядки…
И конечно, конечно я ушелъ въ Соколки.
…Родной, мирный ландшафтъ ласкаетъ душу. Только никогда не развѣяться лежащей на немъ глубокой меланхоліи… Не поблѣднѣютъ несмываемыя тѣни, какія накладываетъ на все горечь собственныхъ ошибокъ и невозвратныхъ утратъ.
Тѣни всегда сгущаются сильнѣе въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ нѣкогда юный взоръ видѣлъ все такъ иначе!.. Всегда присущіе, безсознательные контрасты придаютъ странную полноту жизни. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Къ настоящему примѣшивается частица прошлаго… И бередитъ, не даетъ забыть, и точно дразнитъ и манитъ туда, куда нѣтъ пути…