Записки куклы (Андреевская)/ДО

Записки куклы
авторъ Варвара Павловна Андреевская

Опубл.: 1898. Источникъ: az.lib.ru

ЗАПИСКИ КУКЛЫ

РАЗСКАЗЪ ДЛЯ МАЛЕНЬКИХЪ ДѢВОЧЕКЪ В. П. Андреевской. Съ 6-ю раскрашенными картинками. С.-ПЕТЕРБУРГЪ Изданіе Ф. А. Битепажа. ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Мое первое вступленіе въ свѣтъ

II. Лотерея

III. У Мани

IV. Моя болѣзнь

V. Въ городскомъ саду

VI. Моя свадьба

VII. Меня похитили

VIII. Въ пансіонѣ

IX. Раскаяніе

X. Опять у Сони

XI. Какъ я удила рыбу

XII. Бѣдная старушка

XIII. Какъ меня испугала мышка

XIV. На волосокъ отъ смерти

XV. Заключеніе

ГЛАВА I.
Мое первое вступленіе въ свѣтъ.

На нѣсколько дней до Рождественскихъ праздниковъ насъ привезли въ одинъ изъ лучшихъ петербургскихъ магазиновъ цѣлой партіей; всѣ мы лежали въ коробкахъ, крышки которыхъ закрыты, вѣроятно для того, чтобы туда не проходила пыль.

Не знаю какъ другимъ кукламъ, но мнѣ такое помѣщеніе вовсе не нравилось; я хотѣла воздуха, хотѣла свѣта, хотѣла видѣть людей… и чуть не подпрыгнула отъ радости, когда почувствовала, наконецъ, что одинъ изъ приказчиковъ, снявъ съ полки мою коробку, начинаетъ ее развязывать.

— Если вы желаете купить особенно красивую дорогую куклу, то позвольте предложить вамъ эту, — сказалъ онъ, осторожно вынимая меня изъ коробки и повертывая лицомъ къ хорошенькой дѣвочкѣ, которая стояла по ту сторону прилавка рядомъ съ молодой, очень элегантно одѣтой дамой.

Дѣвочка провела своей маленькой ручкой по моимъ волосамъ, ласково заглянула мнѣ въ глаза, улыбнулась и, обратившись къ элегантной дамѣ, проговорила въ полголоса:

— Эта кукла мнѣ очень нравится, мамочка, но…

— Но что? — также тихо отозвалась дама.

— Она не одѣта; ей придется шить все, начиная съ бѣлья и кончая платьемъ, а ты знаешь, я шить не умѣю.

— О, что касается до этого, Ната, то не стоитъ говорить: кроить и шить вовсе не такъ трудно, какъ ты думаешь, надо только приложить немного старанія, и все пойдетъ отлично.

Дѣвочка молча наклонила голову, перестала улыбаться, на глазахъ ея навернулись слезы.

— Ната, дорогая, зачѣмъ же плакать? — продолжала молодая женщина и, сѣвъ на стоявшій по близости стулъ, принялась успокоивать Нату.

— Когда я была такою же маленькою дѣвочкою какъ ты, — говорила она: — то считала лучшимъ удовольствіемъ обшивать мою любимую куклу, про которую я тебѣ уже много разсказывала; сошью бывало для нея платьице, повѣшу въ низенькій, маленькій, игрушечный шкафчикъ и сама имъ любуюсь; каждый вечеръ укладываю куклу спать, утромъ прихожу будить, одѣваю. Пока я занимаюсь уроками, кукла сидитъ въ дѣтской, потомъ я складываю книги, иду къ ней и опять мастерю для нея бѣлье, платье, шляпки… Ты не повѣришь какъ это весело.

Ната слушала маму съ большимъ вниманіемъ; по мѣрѣ того какъ мама говорила, личико малютки принимало все болѣе и болѣе веселое выраженіе.

— Хорошо, мамочка, — отозвалась она, наконецъ, когда голосъ Вѣры Ивановны — такъ звали мать Наты — затихъ: — подари мнѣ эту куклу, я буду любить и беречь ее точно такъ же, какъ ты любила и берегла твою.

— Заверните, — обратилась тогда Вѣра Ивановна къ приказчику, и до ставъ изъ кармана кошелекъ, заплатила деньги.

Приказчикъ опустилъ меня въ картонку и началъ обкладывать бумагой; я опять очутилась въ темнотѣ;, но темнота теперь меня не пугала, я знала, что оставаться въ картонкѣ придется не долго, и что скоро для меня начнется новая жизнь, полная радости, полная интереса!

— Извольте, барышня, — сказалъ приказчикъ, подавая картонку дѣвочкѣ: — желаю вамъ играть съ нею весело, кукла превосходная, такая, какія рѣдко встрѣчаются.

Дѣвочка взяла картонку, но такъ какъ картонка оказалась слишкомъ тяжелою для ея маленькихъ ручекъ, то почти сейчасъ же передала матери, сказавъ, что боится уронить. Въ продолженіе перехода отъ магазина до дома, она не переставала восхищаться мною, а придя домой, конечно, поспѣшила вынуть на свѣтъ, затѣмъ прижала къ груди и, нѣсколько разъ поцѣловавъ въ лобикъ, проговорила ласково:

— Милая куколка, тебѣ холодно! Я сегодня же попрошу маму скроить все необходимое и показать какъ надо шить; моя мама добрая, она не откажетъ. Я постаралась взглянуть съ благодарностью на Нату и пожалѣла, что мы, бѣдныя куклы, не можемъ говорить такъ, какъ говорятъ люди… иначе бы, конечно, сказала большое спасибо, потому что дѣйствительно начала чувствовать холодъ.

Ната между тѣмъ принялась за работу; съ помощью Вѣры Ивановны она живо смастерила мнѣ необходимое бѣлье и домашній капотъ, а когда наступила пора спать, раздѣла меня и помѣстила рядомъ съ собою, такъ какъ моя собственная кроватка не была еще готова.

— Спи, дорогая, — шепнула Ната, прикрывая меня одѣяльцемъ, и, чтобы я скорѣе заснула, начала разсказывать сказку. Я никогда въ жизни не слыхивала сказокъ, а потому очень заинтересовалась ею; но, къ сожалѣнію, дѣвочку самоё скоро стало клонить ко сну, — глаза ея начали слипаться, голосъ становился все тише, все невнятнѣе, а потомъ и совершенно замолкъ…

— Что дѣлать! — проговорила я мысленно, тоже стараясь заснуть; но Ната мнѣ мѣшала; она спала очень безпокойно, ежеминутно ворочаясь, и два раза толкнула меня такъ сильно, что я чуть-чуть. не свалилась на полъ.

— Ничего, усну подъ-утро, — продолжала я разсуждать сама съ собою; но уснуть подъ-утро мнѣ тоже не пришлось; Ната начала бредить; я невольно прислушивалась къ ея бреду, особенно когда догадалась, что она говоритъ обо мнѣ, восхищается мною… благодаритъ мать за прекрасный подарокъ и обѣщаетъ нашить мнѣ много разныхъ модныхъ костюмовъ. На слѣдующее утро Ната проснулась въ восемь часовъ.

— Здравствуй, голубка, — обратилась она ко мнѣ ласково: — хорошо ли спала? — и поцѣловавъ въ обѣ щечки, бережно посадила на кресло, гдѣ я оставалась до тѣхъ поръ, пока она одѣвалась, умывалась, молилась Богу.

— Теперь за тебя примусь, — снова сказала дѣвочка, подходя къ креслу, чтобы надѣть на меня капотикъ.

— Пожалуйте въ столовую чай кушать, — раздался въ эту минуту въ дверяхъ голосъ горничной: — мама и папа приготовили для васъ новый сюрпризъ.

— Какой? — съ любопытствомъ спросила Ната.

— Не приказано говорить.

Ната взяла меня за руку и чуть не бѣгомъ пустилась въ столовую, гдѣ мы увидѣли два деревянныхъ ящика.

— Это тебѣ подарокъ къ празднику отъ папы и отъ меня, — сказала Вѣра Ивановна. Ната вмѣсто отвѣта бросилась на шею матери.

— Постой, постой, задушишь, — смѣялась Вѣра Ивановна, стараясь высвободиться изъ ея объятій. — Прежде посмотри, можетъ быть еще не понравится; кромѣ того, оба эти подарка, собственно говоря, не для тебя, а для твоей куклы.

Ната съ сіяющей улыбкой принялась развязывать ящики и пришла въ неописанный восторгъ, когда увидѣла въ одномъ изъ нихъ изящную кукольную кроватку съ кисейной занавѣской, а въ другомъ — игрушечный письменный столикъ, со всѣми принадлежностями.

— Какая прелесть! — вскричала она, всплеснувъ маленькими ручками, и снова бросилась цѣловать маму.

— Нравится?

— Еще бы… я счастлива… — совершенно счастлива, только вотъ одинъ вопросъ никакъ не могу рѣшить!

— Какой?

— Какъ назвать мою куклу: Соня, Леля, Вѣра, — это все слишкомъ обыкновенно, мнѣ бы хотѣлось придумать что-нибудь особенное.

— Назови ее Милочкой.

— А что, вѣдь и правда, имя Милочка для нея самое подходящее. Благодарю за совѣтъ, мнѣ бы самой до этого никогда не додуматься. Съ сегодняшняго дня ты будешь называться Милочкой, слышишь? — добавила она, обратившись ко мнѣ.

Итакъ меня назвали Милочкой; имя Милочка мнѣ нравилось настолько, насколько нравилась жизнь въ домѣ маленькой Наты, которая любила меня, берегла и такъ много нашила различныхъ костюмовъ, что даже не перечесть.

Когда я ходила съ нею гулять или ѣздила кататься, всѣ прохожіе мною любовались: «какая превосходная кукла и какъ хорошо одѣта!» повторяли они, глядя на меня съ видимымъ удовольствіемъ.

На третій день Рождественскихъ праздниковъ Ната получила приглашеніе на дѣтскій балъ къ графинѣ Б., и вотъ тутъ-то, по ея просьбѣ, Вѣра Ивановна заказала для меня такой роскошный туалетъ, что, какъ говорится, «ни въ сказкѣ сказать, ни перомъ написать»; шелкъ, бархатъ, ленты, кружева, — все было пущено въ ходъ.

Когда мы появились въ залѣ графини, то большинство находившихся тамъ дѣтей сразу окружили Нату, закидывая вопросами обо мнѣ и наперебой другъ передъ другомъ спѣшили танцовать со мною. Я вернулась домой очень утомленною, но тѣмъ не менѣе вспоминала о вечерѣ у графини съ большимъ удовольствіемъ и долго прислушивалась къ голосу Наты, которая, прежде чѣмъ заснуть, подробно разсказывала старушкѣ нянѣ обо всемъ томъ, что мы говорили, что дѣлали и, главнымъ образомъ, о томъ, какъ всѣ восторгались моимъ красивымъ личикомъ и наряднымъ костюмомъ.

— Кукла, конечно, не живой человѣкъ, отъ нея больше требовать нечего, — отозвалась няня, укладывая Нату въ кроватку и совѣтуя повернуться къ стѣнѣ, чтобы скорѣе заснуть.

— А для живого человѣка, няня, развѣ не нужно ни красоты, ни нарядовъ?

Няня отрицательно покачала сѣдой головой.

— Что же для него надо? — продолжала дѣвочка.

— Доброе сердце, умъ, послушаніе, кротость, желаніе учиться… Ну, да обо всемъ этомъ мы завтра потолкуемъ, теперь, дорогая крошка, пора спать…

И ласково взглянувъ на свою питомицу, няня вторично посовѣтовала ей повернуться къ стѣнѣ.

Дѣвочка повиновалась; няня еще нѣсколько минутъ оставалась въ комнатѣ, затѣмъ, полагая, что Ната заснула, осторожно вышла въ коридоръ.

— Ты слышала, что говоритъ няня? — обратилась она тогда ко мнѣ шопотомъ: — но хоть ты и кукла, а все-таки я хочу научить тебя всему тому, чему, по ея словамъ, должны учиться люди; доброе сердце, умъ, кротость, — все это въ тебѣ есть, а вотъ читать да писать ты навѣрное не умѣешь, но мы это дѣло исправимъ.

И дѣйствительно начиная съ слѣдующаго дня, каждый разъ, когда Ната садилась за уроки, я присутствовала тутъ же, сожалѣя въ душѣ, что не могу держать пера и писать такъ, какъ пишутъ маленькія дѣвочки, но Ната словно угадала мою мысль и, выучившись писать какую-нибудь новую букву, сейчасъ же брала въ свою руку мою, начиная водить по бумагѣ, благодаря чему я училась одновременно съ нею; къ концу мѣсяца мы знали уже почти всю азбуку настолько хорошо, что могли написать ко дню рожденія Вѣры Ивановны цѣлое слово: «поздравляемъ!»

ГЛАВА II.
Лотерея.

Такимъ образомъ протянулось нѣсколько мѣсяцевъ; я была такъ счастлива, что не желала ничего большаго; жизнь моя шла превосходно до тѣхъ поръ, пока въ одно прекрасное утро случилось слѣдующее, совершенно неожиданное, обстоятельство: сидѣли мы съ Натой въ столовой; Вѣры Ивановны не было дома; вдругъ въ прихожей раздался звонокъ, горничная пошла открывать дверь; Ната взяла меня на руки и послѣдовала за нею, полагая, что это, вѣроятно, вернулась ея мама, а можетъ быть и просто изъ любопытства; она любила выскакивать на каждый звонокъ, несмотря на то, что ей порою порядочно за это доставалось.

Горничная, между тѣмъ, отворила дверь и, увидавъ на порогѣ совершенно незнакомую, очень бѣдно одѣтую женщину, спросила, что ей надобно.

Женщина была еще не стара, но выглядѣла чрезвычайно блѣдною и больною; она держала на рукахъ ребенка, окутаннаго въ плохенькое ватное одѣяльце, рядомъ съ нею стояло двое старшихъ дѣтей — мальчикъ и дѣвочка; оба они тоже были одѣты весьма плохо и казались такими жалкими, такими печальными, что, глядя на нихъ, я готова была, расплакаться, — если бы только куклы могли плакать.

— Вѣра Ивановна дома? — заговорила женщина слабымъ голосомъ.

— Нѣтъ, — отозвалась горничная.

— А скоро вернутся?

— Не знаю… да вамъ на что ея надобно, скажите — я передамъ.

— Я… жена столяра Ивана, который постоянно для нихъ работаетъ, можетъ быть, когда видали?

— Какъ не видать — видала; одно время онъ сюда часто ходилъ, а теперь вотъ что-то давно не показывается.

— Онъ лежитъ въ больницѣ; вчера прислалъ сказать, что ему очень худо; проситъ, чтобы я пришла къ нему и дѣтей привела — повидать хочетъ… проститься… думаетъ, что не выживетъ… Вотъ я и рѣшилась зайти къ Вѣрѣ Ивановнѣ просить, не поможетъ ли чѣмъ; дѣткамъ главнымъ образомъ… ихъ покормить надо, сама-то кое-какъ перебьюсь, — говорила бѣдная женщина сильно взволнованнымъ голосомъ, и въ заключеніе рѣчи закашлялась.

— Да вы и сами-то будете не крѣпче ребенка, — замѣтила горничная, взглянувъ на нее съ состраданіемъ.

На глазахъ бѣдной женщины навернулись слезы.

— Вы правы; я еле ноги таскаю… недавно вѣдь съ кровати встала… Такъ, значитъ, передадите мою просьбу Вѣрѣ Ивановнѣ? — добавила она послѣ минутнаго молчанія.

— Непремѣнно; наша барыня очень добрая, она не откажетъ.

Пока Надя — такъ звали горничную — разговаривала съ бѣдной женщиной, я все время смотрѣла на ея несчастныхъ дѣтокъ и, сравнивая свой изящный капотикъ съ тѣми лохмотьями, которыя замѣняли имъ платья, невольно благодарила судьбу за то, что она закинула меня къ такой доброй дѣвочкѣ, какъ Ната, которая постоянно обо мнѣ заботилась и никогда не оставляла безъ вниманія, какъ часто дѣлаютъ другія дѣти съ своими куклами; если бы было можно, я сейчасъ бы, сію минуту открыла свой комодикъ, достала оттуда часть бѣлья и платья и подѣлилась бы съ несчастными малютками. Но вѣдь я не человѣкъ, я кукла, у меня нѣтъ ни воли, ни возможности двигаться, шевелиться, я дѣлаю только то, что меня заставятъ дѣлать!..

Маленькая Ната, должно быть, тоже въ эту минуту что-то обдумывала, потому что всегда веселое, улыбающееся личико ея вдругъ приняло сосредоточенное выраженіе.

Положивъ меня на диванъ, она подошла къ окну и начала поджидать маму, которая вернулась домой очень скоро.

— Мамочка, милая, дорогая, — обратилась тогда къ ней Ната: — что я тебѣ разскажу, — и начала подробно передавать о посѣщеніи бѣдной женщины. — Я хочу непремѣнно, во что бы то ни стало, помочь ей, мнѣ жаль ее, жаль маленькихъ дѣтей… если бы ты видѣла, какія они несчастныя! — добавила дѣвочка въ заключеніе.

Вѣра Ивановна взглянула на нее съ любовью, притянула къ себѣ и крѣпко поцѣловала: ей пріятно было видѣть, что у Наты такое доброе, отзывчивое сердечко, да не только ей, родной матери, а даже мнѣ, простой ничтожной куклѣ, это тоже очень нравилось.

Я начала съ любопытствомъ прислушиваться къ дальнѣйшему разговору.

— Если бы я была большая и имѣла собственныя деньги, то, конечно, ни на минуту не задумалась бы отдать ихъ дѣткамъ больного столяра Ивана, — говорила Нюта, охвативъ шею Вѣры Ивановны своими пухленькими рученками. — Да впрочемъ, мама, вмѣсто денегъ у меня есть игрушки… Какъ ты полагаешь, если ихъ продать, то денегъ наберется порядочно?

— Нѣтъ, мой другъ, продать игрушки трудно — ихъ никто не купитъ, а если и найдется желающій, то дастъ слишкомъ мало; лучше устроимъ лотерею, это будетъ легче, удобнѣе и во всякомъ случаѣ несравненно выгоднѣе.

Слово лотерея мнѣ было немножко знакомо; когда я жила еще въ магазинѣ и лежала въ коробкѣ, то однажды слышала разговоръ двухъ приказчиковъ, которые собирались разыгрывать въ лотерею какія-то вещи.

«Неужели Ната помѣститъ и меня въ число розыгрышей!» подумала я съ ужасомъ и устремила глаза на мою маленькую госпожу, но она даже не повернула головы по тому направленію, гдѣ я сидѣла, продолжая толковать съ Вѣрой Ивановной, какимъ образомъ все устроить.

— Мы напишемъ 50 билетовъ; каждому изъ нихъ назначимъ дешевую цѣну, ну, хотя бы по 20 коп., — совѣтовала Вѣра Ивановна: — значитъ, въ общемъ кое-что наберется; да я съ папой съ своей стороны рублей по десяти прибавимъ.

— Значитъ, когда бѣдная женщина сегодня вечеромъ придетъ за отвѣтомъ, Надя можетъ обѣщать ей все это?

— Можетъ; если ты до тѣхъ поръ не передумаешь относительно лотереи.

— О, нѣтъ, мама, не передумаю.

Вѣра Ивановна улыбнулась, встала съ мѣста и пошла въ другую комнату, а Ната, заложивъ ручки за спину, молча заходила взадъ и впередъ по комнатѣ, при чемъ личико ея приняло такое серьезное выраженіе, какого я у нея еще никогда не видывала. Кругомъ наступила полнѣйшая тишина, нарушаемая только легкими шагами дѣвочки по паркету; но тишина эта продолжалась не долго; черезъ нѣсколько минутъ дверь отворилась, и на порогѣ показалась кузина моей маленькой госпожи — Леночка Жданова, съ которою Ната была всегда большою пріятельницею.

— Здравствуй, — встрѣтила ее Ната, и сейчасъ же сообщила о предполагаемой лотереѣ.

Дѣвочки говорили много, долго, не умолкая; я слушала ихъ съ удовольствіемъ, до тѣхъ поръ, пока вопросъ не коснулся меня…

— Милочку тоже помѣстимъ въ числѣ выигрышей, — настаивала Леночка: — иначе никто не возьметъ ни одного билета; я первая не дамъ не только 20 коп. но даже гривенника, если ты не захочешь включить ее.

«Какъ! — подумала я, задрожавъ всѣмъ моимъ маленькимъ тѣльцемъ: — Милочка тоже будетъ разыгрываться; слѣдовательно, я не останусь больше жить съ Натой, попаду въ другія руки… попаду къ незнакомой дѣвочкѣ, можетъ быть, злой, гадкой, которая не захочетъ беречь меня, не захочетъ любить и баловать такъ, какъ любила и баловала Ната… Это ужасно… это невозможно!» продолжала я мысленно разсуждать сама съ собою и старалась сдѣлать всевозможное усиліе, чтобы вскочить съ мѣста, подбѣжать къ Леночкѣ, заставить ее замолчать, но, увы, никакія усилія пользы принести не могли, я оставалась неподвижна, я молчала въ то время, когда мнѣ хотѣлось говорить, и улыбалась тогда, когда хотѣлось плакать…

— Но мнѣ жаль разстаться съ Милочкой, я такъ люблю ее, привыкла къ ней, — тихо возразила Ната.

— Коли жаль, такъ не устраивай лотереи, никто тебя не неволитъ.

— А та бѣдная женщина съ блѣднымъ лицомъ и впалыми глазами, а ея оборванныя, полуголодныя дѣти… ты вѣдь ихъ не видѣла, значитъ, не можешь себѣ представить, до чего они жалки.

— Не видѣла; но судя по твоимъ словамъ легко воображаю и нахожу, что не помочь имъ въ ихъ трудныя минуты грѣшно и стыдно…

— Барышня, сейчасъ приходила женщина, которая была сегодня утромъ, — прервала разговоръ дѣвочекъ показавшаяся на порогѣ горничная: — я сказала все, что приказано; и еслибы вы видѣли, какъ она обрадовалась, какъ благодарила васъ, Вѣру Ивановну, какъ молилась Богу!

Ната смотрѣла на горничную какими-то особенными глазами, — не трудно было догадаться, что въ ней происходила сильная борьба, что ей очень жаль бѣдную женщину, жаль дѣтокъ, что ей хочется помочь имъ, и въ то же самое время тяжело, непроходимо тяжело разстаться со мною!

Трудно передать то, что я чувствовала въ эту минуту; такъ бы вотъ и бросилась на шею моей дорогой Натѣ, такъ бы и расцѣловала ее за чистое, доброе сердечко, хотя именно это-то чистое и доброе сердечко и приносило мнѣ теперь столько горя; несмотря на то, однако, приготовленіе къ предстоящей лотереѣ съ каждымъ днемъ все усиливалось.

Ната и двѣ ея любимыя подруги, Соничка Лебедева и Тоня Томилина почти постоянно находились у насъ; толкамъ, разговорамъ не было конца; меньше всѣхъ подавала голосъ Ната, и чѣмъ ближе подходило время розыгрыша, тѣмъ становилась задумчивѣе… А я-то… я, несчастная, ни одной ночи не могла уснуть спокойно!

Но вотъ наконецъ наступилъ роковой день, въ который былъ назначенъ розыгрышъ.

Ната проснулась раньше обыкновеннаго, осторожно спрыгнула съ кровати и тихою стопою подкралась ко мнѣ.

— Глазки твои открыты, не спишь, — сказала она, крѣпко прижимая меня къ груди: — дорогая, хорошая моя Милочка… еслибъ ты знала какъ я страдаю… но что же дѣлать, какъ быть, отказаться отъ лотереи невозможно, точно такъ же, какъ невозможно оставить несчастныхъ дѣтей столяра Ивана умереть съ голоду… Мы должны разстаться… А впрочемъ, кто знаетъ, можетъ быть я сама тебя выиграю… мама обѣщала взять на мое счастье два билета… О, какъ бы это было хорошо!

Послѣднія слова Наты ободрили меня, я ухватилась за нихъ, какъ утопающій за соломинку…

Мнѣ почему-то начало казаться, что это будетъ непремѣнно такъ; при одной мысли о возможности жить прежнею жизнью, я уже считала себя почти счастливою; что же касается Наты, то она какъ будто мало на это надѣялась и, печально склонивъ головку, смотрѣла на меня полными слезъ глазами.

— Барышня, вставать пора! — окликнула ее горничная: — да вы уже не спите!

— Давно, — отозвалась Ната.

— Что такъ?

— Скучно, Надя, — ужасно скучно.

— Чего?

— Не хочется разставаться съ Милочкой.

— Можетъ быть, не разстанетесь, можетъ быть ваши билеты выиграютъ, кромѣ того я еще возьму для себя послѣдній билетъ, который остался, вы вѣдь обѣщали мнѣ его… Если онъ выиграетъ, то, конечно, подарю вамъ опять Милочку.

— Спасибо, Надя, большое спасибо, но вѣдь все это только… если… а если нѣтъ?

— Во всякомъ случаѣ плакать и горевать раньше времени не слѣдуетъ; старайтесь быть покойною духомъ и надѣйтесь.

Ната молча покачала головой.

Къ завтраку пріѣхала Соничка Лебедева, Таня Томилина и еще двѣ какія-то дѣвочки.

Посреди зала помѣстили большой круглый столъ, покрытый скатертью, и начали разставлять всѣ предназначенные къ выигрышу предметы, въ числѣ которыхъ находилась и я.

— Ахъ, а билеты-то на выигрыши мы забыли привѣсить! — вскричала Соничка, и доставъ изъ лежавшаго тутъ же на столѣ мѣшечка нѣсколько бумажекъ съ различными номерами, принялась привѣшивать ихъ на каждую вещь.

Благодаря тому, что я всегда присутствовала на урокахъ Наты, которая, какъ уже сказано выше, учила меня: всему тому, чему сама училась, я умѣла питать цифры безошибочно, — мой номеръ былъ 44.

Соничка приколола его булавкой къ пышному рукаву моего шелковаго платья и посадила меня на самое видное мѣсто, какъ заманчивый и главный выигрышъ.

Черезъ часъ всѣ гости съѣхались; наступило полное оживленіе. Маленькая публика болтала безъ умолку, шуткамъ, смѣху и веселью не было конца.

— Что-то я выиграю, что-то мнѣ достанется, досадно, ежели пустой билетъ. Когда же, наконецъ, начнется? — слышалось отовсюду.

Ровно въ два часа въ дверяхъ зала, наконецъ, показалась Вѣра Ивановна. Увидавъ ее, дѣти сразу догадались, что торжественный моментъ наступаетъ, и затихли.

Она держала въ рукахъ большую фарфоровую кружку, наполненную скатанными въ трубочки билетиками.

— Пускай самый, маленькій человѣчекъ изъ всѣхъ присутствующихъ вынимаетъ, а я стану громко читать номера, — сказала она, обратившись къ дѣтямъ, и знакомъ руки подозвала къ себѣ братишку Сони, Левушку — премиленькаго четырехлѣтняго мальчугана, который остался очень доволенъ возложеннымъ на него порученіемъ и съ сіяющимъ личикомъ выдвинулся впередъ.

Начался розыгрышъ. Каждый разъ, когда мальчикъ опускалъ рученку въ фарфоровую кружку, сердце мое то замирало, то билось ускоренно.

— Пустой, пустой № 24, пустой, пустой, пустой № 6! — и такъ дальше громко, отчетливо повторяла Вѣра Ивановна.

Боже мой, что за страшныя, что за ужасныя муки переживала я въ то время, — никакое перо не въ состояніи описать ихъ! Я чувствовала, что меня бросаетъ то въ жаръ, то въ холодъ; что въ глазахъ начинаетъ дѣлаться темно, что я не въ состояніи ничего соображать… ничего думать.

— № 44! — раздался вдругъ голосъ Вѣры Ивановны.

Я сразу пришла въ себя, сразу опомнилась, но при этомъ бѣдное измученное сердечко мое забилось такъ сильно, что я боялась, чтобы оно не выпрыгнуло.

— Моя, моя… Я выиграла Милочку! — послышался въ отвѣтъ чей-то пискливый дѣтскій голосъ, и къ столу подошла дѣвочка лѣтъ 8, съ большими черными глазами, которые показались мнѣ далеко не такими добрыми и ласковыми, какъ глаза, моей Наты. Вѣра Ивановна молча сняла меня со стола, чтобы передать ей.

Дѣвочка сдѣлала реверансъ и съ торжественной улыбкой вернулась на прежнее мѣсто.

Что было дальше, кому какія игрушки достались — не знаю, не помню… да меня это и не интересовало; я чувствовала только одно, что мнѣ скучно, скучно и скучно разставаться съ Натой, которая стояла въ противоположномъ углу и казалась такой блѣдной, такой задумчивой, что просто на себя не походила!

ГЛАВА III
У Мани.

Когда розыгрышъ остальнымъ игрушкамъ кончился, Маня — такъ звали мою новую госпожу — бережно завернула меня въ большой листъ газетной бумаги и понесла домой.

— Луиза Карловна, хотите посмотрѣть какую чудную куклу я выиграла? — обратилась она къ гувернанткѣ, которая встрѣтила ее въ прихожей.

— Покажите.

Маня поспѣшила развернуть бумагу.

— Ахъ, какая славная кукла! — замѣтила гувернантка, разглядывая меня со всѣхъ сторонъ. — Знаете, говоря откровенно, я еще никогда ничего подобнаго не видывала.

Маня самодовольно улыбнулась.

— Сегодня ты ляжешь спать здѣсь, на диванѣ, — сказала она мнѣ: — а со временемъ мы устроимъ для тебя кроватку.

И затѣмъ довольно небрежно бросила меня на диванъ, который стоялъ въ дѣтской и на которомъ мнѣ предстояло провести цѣлую ночь, безъ подушекъ, безъ одѣяла, да еще вдобавокъ затянутой въ парадное платье.

О снѣ, конечно, не было помину; я лежала съ открытыми глазами, не переставая думать о моей милой, дорогой Натѣ, о недавней жизни съ нею и о томъ, какъ предстоитъ теперь коротать дни у Мани.

Такимъ образомъ время протянулось до самаго разсвѣта; но вотъ наконецъ старинные часы, висѣвшіе на стѣнѣ въ столовой, пробили восемь; въ домѣ началось оживленіе; сначала поднялась прислуга, потомъ господа; Маничка встала послѣдней.

— Вы сегодня что-то заспались, — ласково упрекнула ее няня: — вставайте скорѣе, черезъ полчаса придетъ учительница музыки.

Маня поспѣшно соскочила съ кровати.

«Подойдетъ ли она ко мнѣ, поцѣлуетъ ли? скажетъ ли какое-нибудь ласковое слово, какъ бывало дѣлывала Ната?» подумала я, стараясь взглянуть на Маню умоляющими глазами и напомнить о себѣ; но Маня не сдѣлала ни перваго, ни второго, ни третьяго; ей некогда было возиться со мною; она едва успѣла одѣть платье, какъ горничная доложила о приходѣ учительницы музыки; начался урокъ.

До моего слуха долетали звуки знакомыхъ дѣтскихъ піесокъ, тѣхъ самыхъ, которыя играла Ната, сажая меня тутъ же въ комнатѣ для того, чтобы затѣмъ, когда учительница удалялась, водить мои ручки по клавишамъ и заставлять играть вмѣстѣ съ нею, толкуя все то, что ей самой толковала учительница. Маня этого не сдѣлала; я продолжала лежать на прежнемъ мѣстѣ до тѣхъ поръ, пока наконецъ она, уже часа два спустя послѣ завтрака, вздумала подойти ко мнѣ.

— Дай-ка я тебя переодѣну, — сказала дѣвочка: — жаль таскать такое превосходное платье. И снявъ съ меня изящный костюмъ, хотѣла отворить комодъ, чтобы вынуть оттуда мой будничный капотикъ, какъ ее зачѣмъ-то позвала мама.

Я снова была отброшена въ сторону и по всей вѣроятности совершенно забыта, потому что прошло очень много времени, а Маня все не возвращалась. Няня между тѣмъ принялась за уборку комнаты.

Взглянувъ на меня, она только головой покачала.

— Натерпишься ты, сердечная, много у нашей барышни, — проговорила добрая женщина, и переложивъ меня на стулъ, стала сметать пыль съ дивана и съ лежавшаго на немъ моего параднаго платья.

Слова няни оправдались; въ домѣ Манички мнѣ пришлось порядочно натерпѣться горя; Маня обо мнѣ нисколько не заботилась; я надоѣла ей очень скоро, точно такъ же, какъ и остальныя игрушки. Сначала она еще хотя изрѣдка занималась мною, одѣвала, причесывала, но потомъ перестала даже спрашивать гдѣ я, что со мною; я продолжала лежать около шкафа, безъ платья, въ одномъ бѣльѣ; волосы мои спутались, лицо, шея, руки покрылись пылью, а на глазахъ даже завелась паутина, черезъ которую я почти ничего не могла видѣть.

Сколько времени пришлось мнѣ жить такою печальною жизнью — не знаю, помню только, что въ общемъ было очень скучно.

— А гдѣ та кукла, которую ты выиграла въ лотерею у Наты, помнишь? — спросила однажды Маню ея мать.

Маня опустила глаза и сконфузилась. — Мама повторила вопросъ.

— Я сама не знаю гдѣ она… — тихо отозвалась дѣвочка.

Мама укоризненно покачала головою и, войдя въ дѣтскую, принялась меня разыскивать.

— Развѣ можно такъ относиться къ вещамъ, — замѣтила она, наконецъ, увидавъ меня лежащею около шкафа: — такая превосходная кукла, и посмотри на что она сдѣлалась похожа? Если ты не хочешь играть ею и обращаться какъ слѣдуетъ, то я сегодня же подарю ее Парашѣ, дочери нашего дворника; Параша добрая дѣвочка, она будетъ беречь Милочку, любить и лелѣять.

— Нѣтъ, мама, — возразила Маничка, — мнѣ жаль отдавать такую дорогую куклу Парашѣ.

— Тогда надо умѣть обращаться съ нею; изволь сію минуту привести ее въ приличный видъ, тѣмъ болѣе, что сегодня, послѣ обѣда, пріѣдутъ твои кузины, которыя навѣрное пожелаютъ ее видѣть.

Слова эти были сказаны такъ строго, что Маня не смѣла возражать.

Нагнувшись къ полу, она подняла меня за рукавъ рубашки двумя пальчиками, держа далеко отъ себя, чтобы не запылиться; положила на стулъ, сняла со стѣны полотенце и начала колотить меня имъ по головѣ, по лицу, по всему туловищу; пыль летѣла столбомъ. Это продолжалось довольно долго; Маня колотила меня такъ сильно, что иногда даже чувствовалась боль; но я не смущалась, потому что мнѣ очень было бы непріятно показаться гостямъ въ видѣ замарашки.

— Противная кукла, сколько съ тобою хлопотъ! — съ досадою вскричала дѣвочка, когда мать ея вышла изъ комнаты, и мы остались однѣ.

Ната никогда не говорила со мною такимъ тономъ, а потому слова Манички показались мнѣ очень обидными.

— Ну же, поворачивайся, — продолжала она, напяливая на меня платье, и такъ высоко подняла мою руку, что она даже хрустнула и подломилась около того мѣста, гдѣ начинается плечо.

Я конечно почувствовала страшную боль, но такъ какъ куклы ни плакать, ни кричать не могутъ, то волей неволей казалась спокойной. Что же касается Мани, то она, должно быть, струхнула: личико ея покрылось блѣдностью; нѣсколько минутъ она стояла молча, въ нерѣшимости переминалась съ ноги на ногу, затѣмъ словно что-то сообразивъ, схватила меня и чуть не бѣгомъ бросилась въ сосѣднюю комнату, гдѣ работала портниха.

— Анна Игнатьевна, — обратилась она къ ней, — помогите! Съ моей куклой случилось несчастіе: я стала одѣвать ей платье и по неосторожности сломала руку; нельзя ли какъ зашить?

Портниха внимательно осмотрѣла мою руку, сказала, что опасности нѣтъ и обѣщала сейчасъ же все исправить.

Маня успокоилась; съ этого дня она уже обращалась со мною осторожнѣе, хотя все-таки особой любви не выказывала и при каждомъ удобномъ случаѣ или говорила какую-нибудь колкость, или старалась ущипнуть, а иногда даже втихомолку и колотушками потчивала.

Чѣмъ чаще это повторялось, тѣмъ я больше и больше мечтала о томъ, что не дурно было бы попасть къ Парашѣ, про которую мама Маничкѣ говорила такъ много хорошаго; мнѣ почему-то казалось, что Параша должна походить на мою незабвенную Нату, что у нея мнѣ будетъ гораздо лучше и что она не станетъ обижать меня.

Параша, какъ уже сказано выше, была дочь нашего дворника; она жила со своими родителями во дворѣ, въ крошечной избушкѣ, называемой дворницкой, и иногда приходила играть къ Манѣ, что для нея составляло большое удовольствіе.

— Я вамъ завидую, барышня, что вы имѣете такую превосходную куклу, — сказала она однажды: — давайте играть съ нею.

— Нѣтъ, — сухо отозвалась Маня: — эта кукла мнѣ надоѣла, давай играть иначе.

Параша не смѣла спорить.

— Вчера я прочитала очень интересную сказку про прекрасную царевну, — продолжала Маня: — эта царевна всегда ходила въ голубомъ плащѣ, въ голубой толковой шапочкѣ съ перьями и держала въ рукахъ вѣеръ; прогуливаясь по своему государству, она милостиво кланялась народу на обѣ стороны и махала вѣеромъ, изъ котораго сыпались конфеты, фрукты, мармеладъ и всякое лакомство; живущія въ ея царствѣ дѣти съ нетерпѣніемъ, поджидали, когда царевна появится на улицѣ, и увидавъ ее издали, бѣжали навстрѣчу. Каждый старался пробраться ближе, чтобы захватить больше расточаемаго ею гостинца; но царевна раскидывала гостинцы такъ ловко, что они попадали только дѣтямъ добрымъ, послушнымъ; злыя же, капризныя, не получали ничего, а если имъ случайно удавалось поймать на лету какую-ни"будь конфетку или яблоко, то эти конфеты или яблоки сейчасъ же превращались въ камни… Поняла? — сказала въ заключеніе Маня, взглянувъ вопросительно на Парашу.

— Поняла, — отозвалась послѣдняя.

— Такъ вотъ я и хочу предложить тебѣ играть въ «Прекрасную Царевну».

— Но вы говорите, что царевна всегда ходила въ голубомъ плащѣ, а у насъ его нѣтъ; да и кромѣ того, я такой игры совсѣмъ не знаю.

— Она очень проста; научиться не трудно; мы начнемъ съ того, что я буду представлять собою царевну, а ты толпу уличныхъ дѣтей.

— Да плащъ-то, плащъ гдѣ?

— Ахъ, постой, не перебивай, пожалуйста; все найдемъ, все сдѣлаемъ!.. Дай мнѣ маминъ шолковый платокъ, который лежитъ на комодѣ.

Параша подала платокъ.

Маня распустила его во всю длину и накинула на плечи въ видѣ плаща, затѣмъ достала листъ бумаги, въ одинъ мигъ смастерила изъ нея что-то въ родѣ шапочки, воткнула спереди два пера, надѣла на голову, и взявъ въ руки вѣеръ, принялась важно разгуливать по комнатѣ, дѣлая видъ будто разсыпаетъ конфеты и лакомство. Параша ловила мнимыя конфеты очень усердно и представляла собою то добрую дѣвочку, то злую; въ первомъ случаѣ она дѣлала веселые глазки и улыбалась, во второмъ становилась печальною.

Что касается меня, то я въ продолженіе этого времени молча лежала на полу всѣми забытая, всѣми покинутая. Когда Манѣ приходилось проходить мимо, она задѣвала шлейфомъ за мои волосы, а иногда такъ даже безцеремонно отталкивала ногою.

Наконецъ игра въ «Царевну» ей прискучила, да и кромѣ того, Параша должна была уходить домой.

— Барышня, — сказала она, прощаясь: — если бы вы отпустили ко мнѣ вашу куклу погостить хоть на одинъ денечекъ… я бы была такъ счастлива…

— Съ большимъ удовольствіемъ; пусть она остается гостить у тебя до тѣхъ поръ, пока я за нею не пришлю; откровенно говоря, мнѣ даже пріятно будетъ подольше не видѣть ее; она меня раздражаетъ, я за нее только выговоръ отъ мамы получаю: то надо ее причесывать, то одѣвать, а это вовсе невесело. Возьми, возьми, пожалуйста, ты доставишь мнѣ большую радость.

Параша не заставила дважды повторять себѣ предложеніе, и поспѣшно поднявъ меня съ полу, понесла домой.

— Неужели ты получила въ подарокъ такую дорогую куклу? — спросила жена дворника, когда она показалась на порогѣ.

— Нѣтъ; Маничка дала мнѣ ее только на подержаніе, — возразила Параша, посадивъ меня на деревянный табуретъ, вокругъ котораго сейчасъ же собралась вся семья, чтобы разглядѣть меня ближе.

Восклицаніямъ и восторгамъ не было конца; въ особенности восторгалась Параша; она взяла меня къ себѣ на колѣни, прижала къ груди, цѣловала, ласкала. Я была счастлива, мнѣ вспомнилось доброе, хорошее время, когда я жила у Наты, и я готова была отдать все-все на свѣтѣ, лишь бы остаться навсегда въ бѣдномъ жилищѣ дворника и не возвращаться въ роскошныя комнаты Манички, гдѣ я не видѣла ничего, кромѣ постоянныхъ оскорбленій.

Когда наступилъ вечеръ, Параша сняла съ меня платье, повязала на голову платочекъ, чтобы волосы не спутались, и уложила спать вмѣстѣ съ собою. Отецъ ея послѣ ужина ушелъ на ночное дежурство, а мать долго еще прибиралась въ каморкѣ; я слѣдила за нею съ большимъ любопытствомъ; мнѣ первый разъ приходилось видѣть обстановку бѣдныхъ людей, у которыхъ я чувствовала себя теперь такъ хорошо, такъ отрадно…

На слѣдующее утро Параша встала очень рано и первымъ дѣломъ принялась за мой туалетъ.

— Сколько на тебѣ пыли, моя дорогая Милочка, — сказала она, обратившись ко мнѣ: — дай-ка я тебя вымою.

Съ этими словами дѣвочка намочила носовой платокъ и принялась тщательно обтирать мнѣ лицо.

— Боже мой! — вскричала она вдругъ, взглянувъ на меня пристально: — что я надѣлала!

Услыхавъ эти слова, я взглянула въ висѣвшее на стѣнѣ небольшое зеркальце и съ ужасомъ увидѣла, что лицо мое сдѣлалось совершенно блѣдное, ни малѣйшей кровинки не было замѣтно на моихъ щекахъ, ни малѣйшей краски на губахъ; лобъ, носъ, ротъ, щеки — все слилось въ одну общую бѣлую массу; только глаза смотрѣли попрежнему весело и казались еще яснѣе, потому что были хорошо вымыты. «Маня теперь еще меньше будетъ любить меня», подумала я, не отрывая взора отъ зеркала, въ то время, какъ Параша принялась дрожащими отъ волненія руками причесывать мои волосы.

— Что съ тобою, Параша, ты плачешь? — сказала вошедшая въ эту минуту съ самоваромъ въ рукахъ жена дворника.

Параша указала на меня.

— Испортила куклу? — продолжала мать дѣвочки: — что теперь дѣлать, какъ сказать барышнѣ, она у насъ такая капризная.

Параша заплакала еще сильнѣе.

— Ты должна сейчасъ же, сію минуту, идти-къ ней, возвратить куклу и просить прощенія.

Параша нѣсколько минутъ стояла въ нерѣшимости; по ея хорошенькому личику катились крупныя слезы, я видѣла, что она сильно огорчена… Мнѣ было жаль ее, но въ то же самое время еще больше жаль самоё себя.

— Иди, иди, — торопила жена дворника.

Параша взяла меня на колѣни, кое-какъ завернула въ большой платокъ, вѣроятно, для того, чтобы я не простудилась, и тихо поплелась по направленію къ квартирѣ родителей Мани.

Трудно передать все то, что я перечувствовала въ промежутокъ нашего перехода; мнѣ живо представилось задорное личико моей маленькой госпожи, живо представилась презрительная улыбка на ея хорошенькихъ губкахъ, и я ясно слышала ея голосъ: «фу, какая противная кукла, забросьте ее куда-нибудь, и никогда мнѣ не показывайте!..»

Но вотъ, наконецъ, мы вошли въ комнаты. Параша старалась ступать какъ можно тише, осторожнѣе, словно крадучись, и, миновавъ всѣ комнаты, пробралась прямо въ помѣщеніе портнихи, которую застала за работой.

— Анна Игнатьевна, — сказала она, захлебываясь слезами: — помогите бѣдѣ, ради самого Бога!

— Въ чемъ дѣло? — спросила Анна Игнатьевна.

Параша передала все то, что намъ уже извѣстно, сказавъ въ заключеніе, что ей вѣдь уже приходилось чинить меня, послѣ того какъ Маничка вывихнула мнѣ руку.

— То было легче исправить, — возразила Анна Игнатьевна: — теперь же я ничего не могу подѣлать: нужны краски, а у меня ихъ нѣтъ.

Параша закрыла лицо руками и, уткнувшись въ уголъ, едва сдерживала душившее ее рыданіе.

— Я право не понимаю чего вы такъ тревожитесь? — ласково заговорила портниха: — наша барышня никогда не любила особенно Милочку, а теперь навѣрное давно о ней перестала и думать. Идите съ Богомъ домой, я уберу куклу въ шкафъ, и если Маничка когда-нибудь пожелаетъ видѣть ее, то скажу, что она испортилась просто отъ пыли и сырости.

— Но вѣдь это будетъ ложь! — воскликнула Параша: — лгать стыдно и грѣшно! я никогда никому не лгала во всю свою жизнь!

Анна Игнатьевна еще что-то хотѣла сказать, но въ эту минуту въ сосѣдней комнатѣ послышались шаги; Параша задрожала словно въ лихорадкѣ; Анна Игнатьевна поспѣшила ее успокоить, и, быстро отворивъ платяной шкафъ, сунула меня на одну изъ его полокъ.

Я очутилась среди различныхъ тряпокъ, ящиковъ и прочихъ тому подобныхъ вещей и хлама.

Грустно мнѣ было, очень грустно; много различныхъ думъ, одна другой печальнѣе, одна другой неутѣшнѣе проносились въ моей бѣдной головѣ; но дѣлать было нечего, оставалось одно — молчать и покориться…

Долго ли пролежала я такимъ образомъ въ шкафу, опредѣлить не могу; куклы не умѣютъ считать ни дней, ни недѣль, ни мѣсяцевъ; но такъ какъ на свѣтѣ всему бываетъ конецъ, то въ одинъ прекрасный день и мое томленіе окончилось.

Къ Маничкѣ пріѣхала ея кузина; набѣгавшись вдоволь по саду и наигравшись въ разныя игры, она вдругъ вспомнила обо мнѣ и приказала сейчасъ же принести меня въ дѣтскую.

— Что съ нею сталось? какая она блѣдная, — замѣтила дѣвочка, взглянувъ на меня.

— Да, противная; я больше не хочу играть съ нею, прикажу выбросить, — добавила Маня.

— Зачѣмъ бросать? лучше подари мнѣ.

— Охотно; даже со всѣми платьями, кроватью и письменнымъ столомъ. Прошу васъ соберите все это, — обратилась она къ Аннѣ Игнатьевнѣ.

У меня отлегло отъ сердца; во-первыхъ, потому, что никто не интересовался узнать причину моей блѣдности, что, конечно, избавляло добрую портниху отъ необходимости солгать, а во-вторыхъ, Соня всегда казалась мнѣ ласковой дѣвочкой, и я заранѣе предвидѣла, что жизнь у нея будетъ гораздо пріятнѣе, чѣмъ жизнь у Манички.

ГЛАВА IV.
Моя болѣзнь.

Соня ни лицомъ, ни душевными качествами нисколько не походила на Маничку; со мною она обращалась очень хорошо, и придя домой, сейчасъ же забинтовала мою больную руку, обвязала мою голову шерстянымъ платкомъ, уложила меня въ кровать, закрыла одѣяломъ, приставила къ кровати игрушечный столикъ, налила въ крошечную фарфоровую чашечку, величиною не больше наперстка, сахарной воды и черезъ каждыя пять минутъ подбѣгала ко мнѣ, спрашивая, не хочу ли я пить, не холодно ли мнѣ, не жарко ли?

Вечеромъ къ ней пришли въ гости двѣ знакомыя дѣвочки.

— Очень рада васъ видѣть, — сказала она, выйдя къ нимъ навстрѣчу: — но только прошу сегодня не шумѣть и не бѣгать.

— Почему? — спросили дѣвочки.

— Потому что у меня больная.

— Кто?

— Новая кукла, которую мнѣ подарила Маничка.

Катя и Люба — такъ звали дѣвочекъ — осторожно, на цыпочкахъ вошли въ дѣтскую.

— Я умѣю лѣчить, и если хочешь, берусь поставить на ноги твою куклу, — предложила Катя.

— Ахъ, пожалуйста.

Катя подошла къ моей кровати, взяла меня за руку, чтобы пощупать пульсъ, какъ дѣлаютъ доктора, и проговорила тихо:

— Бѣдняжечка, у нея сильный жаръ; болѣзнь серьезная, надо немедленно принять мѣры.

Соня и Люба взглянули на нее вопросительно; онѣ не поняли, что значитъ: «принять мѣры?»

— Надо сейчасъ же обложить ее горчичниками, компресомъ и прописать лѣкарство, которое она должна принимать аккуратно, — поспѣшила объяснить Катя и, присѣвъ къ столу, начала строчить рецептъ.

Въ эту минуту дверь въ сосѣднюю комнату отворилась, и на порогѣ показалась мама моей Сонички.

— Что ваша больная? — спросила она съ улыбкой.

— Лежитъ; Катя обѣщала вылѣчить, — отвѣчала Соня: — но только не знаю навѣрное какъ ей это удастся.

— Я слышала вашъ разговоръ, — продолжала мама: — Катя отличный докторъ; болѣзнь опредѣлила вѣрно и лѣкарство прописала хорошее, но, по моему, для того, чтобы Милочка скорѣе поправилась, ее надо лѣчить не дома, а отдать на нѣсколько дней въ лѣчебницу, откуда она вернется совершенно здоровою.

— Ты думаешь?

— Я въ этомъ вполнѣ убѣждена; ручаюсь тебѣ головой, что менѣе чѣмъ черезъ недѣлю Милочка сдѣлается неузнаваема.

— Такъ что же, — отозвалась Соня, взглянувъ на подругъ: — развѣ согласиться?

— Конечно, — въ одинъ голосъ отвѣчали послѣднія.

Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Соня смотрѣла на меня съ любовью, ей словно жаль было разстаться со мною, даже не надолго, и въ то же самое время она ясно сознавала, что это необходимо.

— Мама, я согласна, — проговорила, наконецъ, дѣвочка: — бери мою Милочку, отправляй въ лѣчебницу, но только съ условіемъ, чтобы она оттуда вернулась здоровою.

Мама взяла меня изъ рукъ дѣвочки, снесла въ сосѣднюю комнату и, обернувъ въ чистую салфетку, приказала прислугѣ отнести въ игрушечный магазинъ.

«Такъ вотъ въ какую лѣчебницу меня отправили», подумала я, и совершенно успокоилась относительно того, что мнѣ не придется глотать горькія лѣкарства и ощущать жгучую боль горчичниковъ.

Игрушечныхъ дѣлъ мастера я нисколько не боялась; онъ умѣлъ обращаться съ нами превосходно, и ровно черезъ два дня починилъ мою руку какъ нельзя лучше, а затѣмъ осторожно, мягкою кисточкой раскрасилъ мои щеки и губы точно такъ, какъ онѣ были раскрашены прежде.

ГЛАВА V.
Въ городскомъ саду.

Не берусь описывать восторгъ, съ которымъ меня встрѣтила Соня, когда я вернулась изъ лѣчебницы; ласкамъ, поцѣлуямъ, разговорамъ не было конца; затѣмъ, когда первый порывъ радости нѣсколько улегся, дѣвочка занялась моею прическою и туалетомъ, обѣщая взять съ собою гулять въ городской садъ, расположенный по близости отъ нашей квартиры.

Я никогда не бывала въ этомъ саду, а потому предстоящая прогулка туда казалась мнѣ очень интересною.

Погода стояла превосходная; въ воздухѣ пахло цвѣтами, дѣтей въ саду собралось очень много; всѣ они были хорошо одѣты и приходили или съ матерями, или съ нянями, или съ гувернантками, которыя усаживались на скамейкахъ въ то время какъ дѣти рѣзвились и бѣгали около. Соня сначала нѣкоторое время играла одна, не спуская меня съ рукъ и не отходя отъ своей мамы; ее очень забавляло то, что почти всѣ проходившія мимо дѣвочки обращали на меня вниманіе, нѣкоторыя даже останавливались и спрашивали, какъ меня зовутъ, много ли у меня платьевъ, кто ихъ шьетъ… Соня отвѣчала имъ съ большимъ удовольствіемъ, продолжая сидѣть около матери до тѣхъ поръ, пока двѣ знакомыя дѣвочки пригласили ее играть съ ними въ жмурки.

— Побереги мою Милочку, — обратилась она тогда къ матери, и уже встала съ мѣста, чтобы идти за подругами, какъ вдругъ услыхала позади себя плачъ маленькаго ребенка.

— Не смотри на нее, она разревется еще больше, — шепнула одна изъ подругъ: — это наша младшая сестренка Настя.

— Чего же она плачетъ? — спросила Соня.

— Эй хочется идти съ нами.

— Пускай идетъ.

— Не надо; она еще слишкомъ мала, не можетъ бѣгать такъ скоро, какъ мы, и только помѣшаетъ.

— Не помѣшаю, я буду умница, буду послушна, только возьмите меня съ собою, — взмолилась малютка, услыхавшая слова старшихъ.

— Вотъ тебѣ моя кукла; поиграй съ нею, — сказала Соня, желая чѣмъ-нибудь ее успокоить.

Личико дѣвочки въ одну минуту прояснилось; она перестала плакать, посадила меня къ себѣ на колѣни и принялась разспрашивать мать Сони, откуда она достала такую красивую куклу. Тутъ же рядомъ на скамейкѣ сидѣли еще три дамы, тоже, вѣроятно, пришедшія въ садъ со своими дѣтьми. Разсказъ матери Сони про то, какъ Ната рѣшилась разыграть меня въ лотерею, очень заинтересовалъ всѣхъ.

— Вы говорите, что эта кукла раньше принадлежала дѣвочкѣ по имени Ната, которая по своей сердечной добротѣ разыграла ее въ лотерею, чтобы вырученныя деньги отдать бѣднымъ? — спросила одна изъ слушательницъ.

— Да.

— Я ее знаю; это чудная дѣвочка. Для добраго дѣла она не остановится ни передъ какой жертвой; а разлука съ Милочкой для нея была дѣйствительно жертвой. Представьте себѣ, когда Милочку унесли, она до того скучала, что чуть не расхворалась.

О, съ какимъ восторгомъ я слушала слова незнакомой дамы, какъ дорога мнѣ была въ эту минуту Ната; я вся превратилась въ слухъ, ловила каждое слово, желала, чтобы дама продолжала разговоръ какъ можно дольше; но къ крайнему моему сожалѣнію, въ эту минуту среди игравшихъ по близости дѣтей раздались громкіе крики; дама замолчала.

— Вонъ, вонъ отсюда! какъ ты смѣла войти въ нашу компанію! — кричала одна изъ дѣвочекъ, одѣтая въ нарядное платье и дорогую модную шляпку: — твое мѣсто не здѣсь, или играть на улицу, съ такими же оборвашками, какъ сама.

Мама Сонички и разговаривавшая съ ней дама поспѣшно обернули головы по тому направленію, откуда доносился крикъ; обернулась и маленькая дѣвочка, которая держала меня на рукахъ. Благодаря ея движенію, я тоже могла видѣть все, что тамъ происходило. Боже мой! какъ болѣзненно забилось мое сердце, когда, всмотрѣвшись хорошенько, я вдругъ узнала, что угроза относилась къ одной маленькой, очень плохо одѣтой дѣвочкѣ, въ которой мнѣ было не трудно узнать Парашу…

Оказалось, что Параша тоже пришла въ городской садъ и тоже захотѣла порѣзвиться съ остальными дѣтьми, но дѣти не приняли ее, потому что она бѣдна и дурно одѣта.

— Параша, Параша, не слушай ихъ, онѣ тебя оскорбляютъ, онѣ злыя, гадкія! — пыталась я закричать, напрягая свои силы, но изо всѣхъ моихъ стараній, конечно, ничего не вышло — я не могла произнести ни звука и продолжала молча улыбаться, въ то время, когда меня душили слезы… когда мнѣ хотѣлось говорить, кричать плакать!.. Соничка между тѣмъ подошла къ нашей скамейкѣ.

Приключеніе съ Парашей подѣйствовало на нее непріятно; она не хотѣла больше играть съ остальной компаніей, и, нагнувшись къ уху матери, проговорила едва слышно: «Уйдемъ отсюда, я устала…»

ГЛАВА VI.
Моя свадьба.

Прогулка въ городскомъ саду и неожиданное свѣдѣніе о Натѣ доставили бы мнѣ много удовольствія, еслибы только это удовольствіе не омрачилось печальнымъ приключеніемъ съ Парашей; но въ общемъ я все-таки рада была видѣть Парашу. Придя домой, долго о ней думала и съ нетерпѣніемъ ожидала завтрашняго дня, разсчитывая, что Соня навѣрное пожелаетъ повторить прогулку; но недаромъ у людей сложилась поговорка: «Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ» — такъ точно вышло и со мною.

На слѣдующее утро Соня проснулась съ головною болью, которая послѣ завтрака усилилась настолько, что ей пришлось лечь въ постель; идти въ садъ нечего было и думать, такъ какъ явившійся на приглашеніе матери докторъ объявилъ, что она больна серьезно.

Въ домѣ поднялась суматоха; обо мнѣ, конечно, всѣ забыли, я лежала въ столовой на диванѣ, брошенная безъ вниманія, лежала до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, проходившая мимо горничная сжалилась и убрала меня въ комодъ, сквозь полуоткрытый ящикъ котораго я могла слышать и видѣть все, что вокругъ происходило.

Соня около двухъ недѣль находилась между жизнью и смертью, но затѣмъ, благодаря искусству доктора и уходу окружающихъ, дѣло пошло на поправку; она начала вставать и кушать.

— Гдѣ моя кукла? — спросила она однажды.

Мама повторила ея вопросъ горничной, которая сейчасъ же поспѣшила вынуть меня изъ ящика.

«Боже мой, какъ измѣнилась бѣдная Соня! — подумала я, глядя на блѣдныя ввалившіяся щеки моей маленькой госпожи, — Куда дѣвался ея румянецъ, ея улыбка!»

— Здравствуй, Милочка, — сказала она едва слышнымъ голосомъ, сажая меня рядомъ съ собою на кровати: — давно мы не видѣлись, но это не помѣшало мнѣ во время болѣзни думать о тебѣ часто. Бѣдная моя Милочка, я вижу, что твое платье совсѣмъ измялось и испачкалось. — Дуня, — обратилась она къ горничной: — дай сюда ящикъ, въ которомъ лежатъ туалетныя принадлежности Милочки.

Дуня повиновалась.

Соничка начала одѣвать меня, и едва успѣла застегнуть послѣднюю пуговку, какъ въ комнату вбѣжала ея маленькая подруга Зина Невѣрова. Дѣвочки не видались давно; у нихъ нашлось очень много чего интереснаго сообщить другъ другу, а потому разговоръ шелъ неумолкаемый. Главнымъ образомъ онѣ говорили впрочемъ обо мнѣ, рѣшивъ на общемъ совѣтѣ, что какъ только Соня поправится, такъ сейчасъ же первымъ дѣломъ устроитъ для меня кукольный праздникъ, т.-е. созоветъ знакомыхъ дѣвочекъ, предложивъ каждой изъ нихъ принести съ собою куклу; всѣхъ насъ вынесутъ въ садъ, посадятъ рядомъ, станутъ угощать фруктами, тортомъ, шоколадомъ, а потомъ начнутся танцы.

— Ахъ, какъ будетъ хорошо, какъ весело! — вскричала Соничка, всплеснувъ руками: — какая ты умница, Зина, что придумала такую игру.

— Постой, постой! — перебила Зина: — сейчасъ мнѣ мелькнула новая мысль…

— Какая?

— Не будетъ ли еще веселѣе, если вмѣсто бала, мы устроимъ знаешь что?

— Что?

— Свадьбу куклы Милочки.

«Вотъ тебѣ разъ, — подумала я: — мнѣ совсѣмъ не хочется выходить замужъ; пожалуй придется уѣхать отъ Сони къ какой-нибудь другой дѣвочкѣ, которая не станетъ беречь меня!»

— Да, ты права, — отвѣчала между тѣмъ Соня: — свадьба интереснѣе бала уже потому, что приготовленіе къ ней больше: когда устраиваютъ балъ, то думаютъ только о томъ, чѣмъ угостить приглашенныхъ, во что одѣться; передъ свадьбой же заботы гораздо сложнѣе.

— Конечно, передъ свадьбой надо кромѣ угощенья, еще на счетъ приданаго подумать.

— А это вѣдь какъ весело!

И обѣ маленькія подруги начали серьезно обдумывать вопросъ, какимъ образомъ взяться за дѣло. На слѣдующее утро Соня даже сообщила обо всемъ матери, которая, ласково улыбнувшись, предложила услуги помогать кроить и шить приданое. Соня была въ восторгѣ. Работа началась поспѣшно и, какъ говорится, закипѣла ключемъ. Зина Невѣрова и еще двѣ-три любимыхъ подруги моей маленькой госпожи являлись ежедневно послѣ завтрака и вплоть до самаго обѣда, а иногда даже и до вечера, занимались шитьемъ моихъ платьевъ, пальто, кофточекъ, шляпокъ и тому подобныхъ вещей, затѣмъ начались хлопоты по закупкѣ кухонной, столовой посуды и прочихъ принадлежностей домашняго хозяйства. Соничка, конечно, суетилась больше всѣхъ, несмотря на то, что мама и подруги напоминали ей, что она едва успѣла поправиться послѣ болѣзни и потому должна быть осторожна, но Соня на всѣ такія замѣчанія только рукой махала; ей было не до того, чтобы думать о себѣ, она старалась главнымъ образомъ устроить все для меня, какъ можно лучше, какъ можно параднѣе. Моя дорогая, хорошая Соничка!..

Но вотъ, наконецъ, всѣ хлопоты пришли къ концу; дѣвочки назначили день свадьбы… Соня, съ помощью подругъ, приготовила въ саду столъ, уставила на него фрукты, конфеты и, когда все оказалось готовымъ, начала одѣвать меня въ бѣлое толковое подвѣнечное платье, причесала мои волосы, покрыла ихъ длинной газовой фатой и торжественно объявила, что сейчасъ должны пріѣхать нѣсколько жениховъ, изъ которыхъ она выберетъ для меня самаго красиваго.

Женихи не заставили себя ожидать. По прошествіи самаго непродолжительнаго времени, дверь дѣтской отворилась и на порогѣ показалась Катя и Любочка; онѣ держали въ рукахъ по довольно большому свертку.

— Привезли? — спросила Соничка.

— Да, — отозвалась Катя, и развернувъ бумагу, вынула оттуда картоннаго полишинеля, который, съ помощью привязаннаго къ ногамъ и рукамъ снурка, выдѣлывалъ преуморительные прыжки и кривлянья.

— Такого жениха я не хочу для Милочки, это клоунъ, онъ ей не подходитъ, — замѣтила Соня недовольнымъ тономъ.

Катя отложила въ сторону клоуна, и, развязавъ слѣдующій свертокъ, показала красивенькаго черноволосаго трубочиста, державшаго въ одной рукѣ метлу, а въ другой лѣстницу.

"Вотъ идетъ Петруша, черный трубочистъ,

«Онъ хотя и черенъ, но душою чистъ!»

Нараспѣвъ проговорила она, подводя ко мнѣ черномазаго трубочиста.

«Ну, ужъ женихъ! — подумала я: — неужели меня за него просватаютъ!.. Быть женою трубочиста! Фу, какая гадость!»

— Негодится, негодится! — громко крикнула Соничка, замахавъ руками. — Никогда не отдамъ Милочку за трубочиста.

«Слава тебѣ Господи! Отлегло отъ сердца. Сдѣлаться женою трубочиста было бы верхомъ несчастья», продолжала я мысленно разсуждать сама съ собою, и очень обрадовалась, когда трубочистъ былъ тоже отложенъ въ сторону.

— Я вижу Катины женихи не годятся, — замѣтила тогда Любочка: — не угодно ли познакомиться съ моими? Вотъ хотя бы съ этимъ господиномъ, — добавила она послѣ минутнаго молчанія, доставъ изъ бумаги бѣлокураго матроса: — мальчикъ хоть куда, зовутъ его Мишута, онъ только что вернулся изъ кругосвѣтнаго плаванія и привезъ много цѣнныхъ вещей, которыя, конечно, всѣ безъ исключенія, поспѣшитъ подарить Милочкѣ, если она выйдетъ за него замужъ.

— Этотъ еще пожалуй ничего, — отозвалась Соня: — хотя, собственно говоря, сдѣлаться женою матроса тоже не завидно!

— Я вижу, Соничка, что ты очень разборчива, — упрекнула тогда Катя свою маленькую подругу.

Соня вмѣсто отвѣта молча взглянула на меня, какъ бы спрашивая моего согласія.

— Есть у меня еще одинъ женихъ, — продолжала Катя, принимаясь разворачивать послѣдній свертокъ: — если и онъ не придется по вкусу, тогда ужъ Милочкѣ не бывать никогда замужемъ. Вотъ посмотри, полюбуйся!

Съ этими словами она поставила передо мною фарфороваго гусара, такого наряднаго, такого красиваго, что просто заглядѣнье.

— Графъ Красота-Красоткинъ, — отрекомендовала его Катя.

— Графъ мнѣ нравится, — отозвалась Соня и сейчасъ же дала согласіе, противъ котораго я тоже ничего не имѣла, такъ какъ сдѣлаться женою фарфороваго графа и получить титулъ «графини» мнѣ казалось очень пріятнымъ; всѣ будутъ называть меня ваше сіятельство… Ахъ, какъ это хорошо! какъ весело!

— Итакъ, вопросъ рѣшенъ! — въ одинъ голосъ воскликнули дѣвочки: — съ этой минуты Милочка считается графиней.

— Графъ, пожалуйте сюда, — обратилась Соня къ моему мужу: — садитесь подлѣ вашей супруги, угощайте фруктами и вообще старайтесь быть любезнымъ, какъ подобаетъ каждому благовоспитанному юношѣ.

Насъ посадили рядомъ; вокругъ размѣстились гости; началось угощенье; подали шоколадъ, затѣмъ фрукты, конфеты, сладкій пирогъ; въ заключеніе Соня разносила въ маленькихъ стаканахъ лимонадъ и предложила тостъ за здравіе «ихъ сіятельствъ».

— Ура! ура! — послышалось со всѣхъ сторонъ, я торжествовала. По окончаніи обѣда насъ пересадили въ маленькую плетеную колясочку и повезли кататься по саду. Все шло превосходно до тѣхъ поръ, пока Любочка, тащившая за дышло нашъ экипажъ, вдругъ такъ круто повернула съ одной дорожки на другую, что онъ опрокинулся.

Я не успѣла опомниться, какъ очутилась на землѣ; мой мужъ лежалъ тутъ же, съ разбитою на мелкіе куски головою, безъ рукъ, безъ ногъ…

— Стой, стой! — съ испугомъ крикнули Катя и Соня: — посмотри, что ты надѣлала!

Любочка обернулась; на лицѣ ея изобразился ужасъ; жаль ей стало бѣднаго графа, но помочь горю оказалось невозможно; она печально склонила голову; остальныя дѣвочки тоже пріуныли и около получаса сидѣли молча.

— Милочка овдовѣла, — сказала, наконецъ, одна изъ нихъ нерѣшительно.

— Овдовѣла, овдовѣла, — подхватили остальныя, и, снявъ съ меня вѣнчальный костюмъ, сейчасъ же переодѣли въ черное платье, отнесли въ дѣтскую, а сами, вернувшись въ садъ, принялись играть и прыгать, какъ ни въ чемъ не бывало.

ГЛАВА VII.
Меня похитили.

Въ продолженіе остального дня мнѣ пришлось быть совершенно одной; послѣ случившейся катастрофы съ фарфоровымъ графомъ, дѣвочкамъ надоѣло играть въ куклы, да и кромѣ того, вѣроятно, я нравилась имъ гораздо менѣе въ траурномъ костюмѣ, чѣмъ въ подвѣнечномъ платьѣ, — потому, позабывъ о моемъ существованіи, онѣ какъ уже сказано выше, продолжали играть въ саду въ разныя игры вплоть до самаго вечера, съ наступленіемъ котораго маленькіе гости разъѣхались.

— Бѣдная Милочка, — обратилась тогда ко мнѣ Соня, — Я совсѣмъ о тебѣ забыла; прости дорогая, не сердись, я постараюсь загладить мой проступокъ, и первымъ дѣломъ сообщу тебѣ пріятное извѣстіе; на дняхъ мы отправляемся за границу, на морскія купанья, по этому случаю мама заказала нашей портнихѣ нѣсколько платьевъ, для себя, для меня и для тебя, — добавила она шопотомъ. Ея сіятельство, вдова графа Красота-Красоткина не можетъ быть одѣта кое-какъ, не по модному; завтра тебя отправляютъ, въ мастерскую дамскихъ нарядовъ, гдѣ старшая закройщица сама займется твоимъ туалетомъ.

Слова дѣвочки, конечно, очень обрадовали меня; я перестала думать о разбитомъ фарфоровомъ графѣ, и занялась мыслью о предстоящей поѣздкѣ за границу и о тѣхъ модныхъ костюмахъ, которые сулила мнѣ Соничка. На слѣдующее утро меня дѣйствительно вмѣстѣ съ цѣлымъ ворохомъ кружевъ, лентъ и матерій отнесли въ мастерскую дамскихъ нарядовъ, и Марья Дмитріевна, такъ звали старшую закройщицу, собственноручно начала снимать съ меня мѣрку.

— Ваше сіятельство, поверните шею, вытяните ручку; ваше сіятельство, дайте смѣрить длину вашей таліи, — говорила она почтительно.

Я гордо посматривала по сторонамъ, и чувствовала себя въ мастерской такъ хорошо и пріятно, что не отказалась бы остаться тамъ на цѣлый годъ; но такъ какъ это, конечно, было невозможно, то по прошествіи извѣстнаго времени меня снова отнесли къ Сонѣ.

— Прекрасно, превосходно, восхитительно, — повторяла послѣдняя, разглядывая мои костюмы и начиная примѣрять на меня каждый изъ нихъ по очереди.

Въ домѣ между тѣмъ шли дѣятельныя приготовленія; мать Сони торопила отъѣздомъ. Горничныя, лакеи, кухарка съ утра были на ногахъ, прибирая квартиру и укладывая вещи, которыя предполагалось брать съ собою.

— Милочку прикажете уложить въ чемоданъ, или возьмете на руки? — спросила одна изъ горничныхъ, обращаясь къ моей маленькой госпожѣ.

— Что ты, Маша, развѣ можно говорить такія вещи? — съ досадою возразила Соничка. — Ты забываешь, что Милочка графиня, я никогда не позволю уложить ее въ чемоданъ наравнѣ съ вещами; она поѣдетъ со мною, будетъ сидѣть въ вагонѣ, у нея есть для путешествія прекрасный дорожный костюмъ, а ты вдругъ предлагаешь въ чемоданъ уложить!.. Какое оскорбленіе!

— Простите, дорогая барышня, я вовсе не желала оскорбить ея сіятельство, — улыбнулась горничная, и поспѣшила уйти изъ комнаты, чтобы продолжать укладку.

Я съ благодарностью взглянула на Соничку; мнѣ было пріятно, что она за меня заступается, и что во все время путешествія мы будемъ неразлучны. Я съ нетерпѣніемъ ожидала отъѣзда; мнѣ казалось, что дни тянутся необыкновенно долго; но вотъ наконецъ давно желанная, блаженная минута настала, мы очутились въ вагонѣ, раздался одинъ звонокъ, другой, третій, поѣздъ запыхтѣлъ, тронулся и покатилъ съ каждой минутой все скорѣе и скорѣе.

Мы сидѣли въ отдѣльномъ купэ.

Соня няньчилась со мной, какъ съ маленькимъ ребенкомъ: то сажала возлѣ себя на мягкій бархатный диванъ, то брала на руки, и подносила къ окну, показывая пальчикомъ на поля, луга, деревни, мимо которыхъ проносился поѣздъ.

Въ дорогѣ мы оставались около трехъ сутокъ, на четвертыя вышли изъ вагона, и, пересѣвъ въ экипажъ, покатили по широкой улицѣ прекраснаго заграничнаго города; какъ его называютъ — позабыла.

Первые дни пребыванія тамъ прошли для меня невесело; Соня и мать ея съ утра уходили осматривать различныя достопримѣчательности, меня же оставляли одну въ отелѣ, но затѣмъ, вѣроятно, вдоволь насмотрѣвшись на все то, что ихъ интересовало, стали ходить гулять только въ городской скверъ. Соня почти каждый разъ брала меня съ собою; въ скверѣ мы встрѣчались со многими дѣвочками, которыя тоже имѣли куколъ, но, говоря по совѣсти, ни одна изъ этихъ куколъ не была такъ красива и такъ нарядно одѣта, какъ я. Я видѣла, что мною любовались; слышала, какъ дѣвочки завидовали Сонѣ, и безпрестанно повторяли, что такой прекрасной куклы онѣ еще никогда не видывали.

Въ особенности высказывала свой восторгъ одна маленькая нѣмочка, старавшаяся всякій разъ подсѣсть ближе къ Сонѣ, чтобы заговорить съ нею, но Соня ее почему-то не любила, сторонилась, и на всѣ вопросы отвѣчала коротко и нехотя.

Видя такое нерасположеніе моей госпожи, я тоже не взлюбила эту дѣвочку, — и вдругъ, о, ужасъ!

Даже теперь не могу вспомнить безъ содроганія тотъ ужасный день, когда, придя однажды въ городской скверъ, Соня посадила меня на скамейку, а сама отошла въ сторону играть съ дѣтьми, и когда во время ея отсутствія къ скамейкѣ подбѣжала нѣмочка въ сопровожденій другой, совершенно незнакомой мнѣ барышни.

Луиза, — такъ звали маленькую нѣмку, — казалась очень встревоженною, въ глазахъ ея виднѣлись слезы.

— Не горюй, право же плакать и убиваться нечего, — уговаривала ее незнакомая барышня, очевидно продолжая начатый разговоръ.

— Тебѣ хорошо говорить «не горюй»., когда ты попрежнему остаешься жить въ семьѣ какъ жила раньше, а мнѣ каково! Отдадутъ въ пансіонъ, оставятъ одну, среди совершенно чужихъ людей, заставятъ учиться, рано вставать, постоянно быть на вытяжкѣ, очень весело, нечего сказать!

— Да вѣдь не ты одна будешь въ этомъ пансіонѣ, тамъ десятки такихъ же маленькихъ дѣвочекъ.

— Какое мнѣ дѣло до другихъ; нѣтъ, нѣтъ это ужасно, я просто не знаю, что сдѣлать для своего утѣшенія; вотъ еслибы, напримѣръ, у меня была такая кукла, — добавила она, указывая на меня, и затѣмъ нагнувшись къ уху подруги начала что-то нашептывать.

— Можетъ быть, мама купитъ тебѣ такую куклу, — отозвалась подруга громко.

— Дожидайся! Во-первыхъ, у мамы нѣтъ лишнихъ денегъ, а во-вторыхъ, она не захочетъ сдѣлать этого, потому что я лѣнива, учиться не люблю… и кромѣ того, меня всѣ называютъ неряхой, грубой…

— Но, Луиза, вѣдь твоя мама права; ты дѣйствительно учишься плохо, и относительно домашнихъ держишь себя далеко не такъ, какъ слѣдуетъ.

Луиза взглянула на свою собесѣдницу сердитыми глазами.

— Это тебя не касается, — крикнула она съ досады, — я не хочу слушать ни чьихъ совѣтовъ, ни чьихъ нравоученій; въ пансіонъ, конечно, поѣду, потому что не ѣхать нельзя, но поѣду не иначе, какъ съ этой куклой.

— То-есть какъ съ этой куклой, я не понимаю, вѣдь она же не твоя.

Луиза дрожащими руками схватила меня со скамейки, и въ одинъ мигъ спрятала подъ тальмочку.

— Что ты дѣлаешь? — старалась остановить ее подруга.

— Съ этой минуты кукла принадлежитъ мнѣ, — отозвалась Луиза.

— Но вѣдь брать чужое грѣшно, опомнись, тебѣ самой постѣ будетъ стыдно; сейчасъ же, сію минуту, положи куклу на мѣсто, или я прямо пойду къ той дѣвочкѣ, которой она принадлежитъ, и разскажу все.

— Ты этого не сдѣлаешь.

— Сдѣлаю; честное слово, сдѣлаю.

— Тогда я скажу, что ты сама хотѣла унести куклу, но я не допустила, и взяла ее спрятать, для того, чтобы вернуть потомъ.

— Луиза, перестань, опомнись!

Но Луиза больше не могла слышать словъ подруги; крѣпко прижавъ меня къ себѣ и стараясь закрыть полою, она пустилась бѣжать впередъ безъ оглядки.

ГЛАВА VIII.
Въ пансіонѣ.

Домъ, въ которомъ жила маленькая Луиза со своими родителями, должно быть, находился очень близко отъ сквера, потому что я не успѣла опомниться, какъ уже очутилась въ комнатѣ, и лежала въ длинной картонкѣ, сунутой въ ящикъ высокаго комода. Что касается Луизы, то она сейчасъ же куда-то скрылась, и вплоть до самаго вечера не возвращалась; я оставалась одна въ темнотѣ, одна со своими печальными думами, и въ полной неизвѣстности относительно будущаго; но вотъ наконецъ послышались сначала чьи-то шаги, затѣмъ голоса, и затѣмъ дверь отворилась, и я увидѣла сквозь замочную скважину высокую пожилую даму, должно быть мать Луизы, а за нею и саму Луизу, лицо которой было заплакано.

— Неужели завтра утромъ надо ѣхать? — сказала она упавшимъ голосомъ.

— Обязательно, мы и безъ того просрочили нѣсколько дней, дальше медлить невозможно; сегодня я распорядилась укладкою твоихъ вещей, не знаю только куда ты положишь конфеты и фрукты, которые принесла бабушка… Ахъ, да, у насъ была такая длинная картонка, она, кажется, стояла здѣсь, на комодѣ.

При словѣ длинная картонка Луиза поблѣднѣла.

— Я найду ее и сама уложу конфеты, — отозвалась она, опустивъ глазки.

— Съумѣешь ли?

— Конечно; это будетъ для меня большое удовольствіе.

— Если это будетъ для тебя удовольствіемъ, да еще большимъ — шутя, отозвалась мать, — то я не хочу тебѣ въ немъ отказывать. И передавъ дѣвочкѣ нѣсколько свертковъ съ лакомствами, высокая дама вышла изъ комнаты, послѣ чего Луиза сейчасъ же поспѣшно открыла комодъ, вынула изъ него длинную картонку, въ которой я находилась, и начала сверху до низу обсыпать меня конфетами.

— Я высыпала все, что было возможно, а конфетъ осталось еще почти половина, онѣ никогда не войдутъ сюда! — вскричала она съ отчаяніемъ. — Господи! что дѣлать, на что рѣшиться! надо очистить картонку во что бы то ни стало… А кукла? какъ быть съ нею, если мама ее увидитъ, то навѣрное спроситъ откуда она. Боже мой, Боже мой, какое ужасное, безысходное положеніе!..

И Луиза залилась горькими слезами.

Глядя на ея хорошенькое, сильно взволнованное личико, мнѣ даже стало жаль ее, жаль настолько, что я готова была простить ей все и оказать содѣйствіе, но увы! — какое содѣйствіе можетъ оказать кукла, которую и самоё-то легко каждому обидѣть!

— Вотъ яблоки хорошія! вотъ яблоки хорошія! — раздался въ эту минуту на дворѣ дѣтскій голосъ.

Луиза опрометью побѣжала къ открытому окну.

— Ей, мальчикъ! постой! — крикнула она, прыгнувъ на подоконникъ: — зайди сюда, я хочу поговорить съ тобою; зайди такъ, чтобы никто тебя не видѣлъ и не слышалъ твоихъ шаговъ!

— Хорошо, — отозвался мальчикъ, и дѣйствительно такъ тихо пробрался, что даже Луиза въ первую минуту его не замѣтила; въ одной рукѣ, онъ держалъ корзинку, наполненную яблоками, а въ другой — собственныя туфли, снятыя, вѣроятно, для того, чтобы не дѣлать шума.

— Здравствуй, — шепнула Луиза.

Мальчикъ поклонился.

— Подойди ближе.

— Вы желаете купить яблоки?

— Нѣтъ, голубчикъ, не то, я до тебя имѣю совершенно другое дѣло.

— Дѣло? — съ удивленіемъ переспросилъ мальчикъ.

— Да, дѣло. Оно заключается въ томъ, что я хочу просить тебя взять отъ меня половину тѣхъ конфетъ и лакомствъ, которыя лежатъ вотъ тутъ, на полу.

Мальчикъ молча взглянулъ на картонку, гдѣ я находилась, и на раскиданныя въ безпорядкѣ вокругъ меня конфеты.

— Бери же скорѣе, бери одну половину, которую хочешь все равно.

Мальчикъ не двигался съ мѣста. — Луиза повторила предложеніе.

— Вы предлагаете конфеты конечно взамѣнъ яблокъ; я не могу на это согласиться, мнѣ нужны деньги, а не лакомство. Если я не распродамъ всѣхъ яблокъ, которыя здѣсь въ корзинѣ, то намъ не на что будетъ купить хлѣба; мы люди бѣдные живемъ на то, что заработаемъ! — Лакомство для насъ не надобно.

— Нѣтъ, голубчикъ, я предлагаю тебѣ конфеты вовсе не взамѣнъ яблокъ, а просто такъ, въ подарокъ. Возьми пожалуйста, ты этимъ мнѣ сдѣлаешь одолженіе.

И не дожидаясь отвѣта, она подняла съ полу одинъ изъ картузовъ, чтобы пересыпать въ корзинку заключавшіяся въ нихъ конфеты.

— Теперь уходи! — сказала она, когда конфеты оказались пересыпанными.

— Вы слишкомъ много дали, барышня; какая вы добрая, — отозвался мальчикъ: — дай вамъ Богъ здоровья. Мой маленькій братъ и я будемъ очень рады полакомиться такими вкусными конфетами. Но позвольте за нихъ предложить вамъ хоть одно яблоко; это для меня уже не составитъ разсчета.

— Не надо, не надо, ничего не надо, только уходи скорѣе. Ахъ, Боже мой, кажется кто-то идетъ сюда! — вскричала она съ отчаяніемъ, и взявъ маленькаго торговца яблоками за руку почти силою вытолкнула за дверь, а сама принялась поспѣшно засыпать меня оставшимися конфетами. И дѣйствительно, едва успѣла это окончить, какъ въ комнату вошла мама. Луиза не выпускала изъ рукъ картонки; она боялась, чтобы кто изъ любопытства не открылъ ее, не сдвинулъ съ мѣста конфеты, не увидалъ, что подъ ними спрятана совершенно незнакомая кукла, и успокоилась только тогда, когда картонку положили на дно большого чемодана и сверху прикрыли бѣльемъ и платьями.

«Что-то будетъ со мною дальше», думала я во время переѣзда, и соскучившись лежать въ чемоданѣ, ожидала съ нетерпѣніемъ, когда вещи Луизы придутъ на мѣсто, и она начнетъ разбирать ихъ.

Переѣздъ въ пансіонъ совершился довольно скоро. Проводивъ мать и вдоволь наплакавшись о томъ, что приходится оставаться одной среди незнакомыхъ подругъ, Луиза отъ нечего дѣлать пожелала разбирать чемоданъ.

— Можно посмотрѣть, что ты привезла съ собою? — спросили ее подруги, обступивъ чемоданъ со всѣхъ сторонъ.

— Можно, — тихо отвѣчала Луиза, и позвала горничную, чтобы попросить открыть крышку чемодана, бочки, одѣтыя всѣ одинаково, въ коричневыя платья и бѣлые переднички, внимательно разглядывали каждую вещицу; хвалили то, что имъ нравилось, пропускали безъ вниманія то, что казалось не интереснымъ, и добравшись наконецъ до моей темницы, чуть не въ одинъ голосъ спросили:

— Здѣсь что лежитъ?

Луиза молча открыла картонку.

— Какое множество конфетъ! — вскричали дѣвочки.

— Да, тутъ пожалуй будетъ фунтовъ 20, — продолжала другая.

— Если не больше, — подхватила третья.

Луиза улыбнулась, и вмѣсто отвѣта на сдѣланныя замѣчанія, предложила подругамъ попробовать конфетъ.

Дѣвочки не заставили повторять себѣ любезнаго предложенія; быстро накинувшись на картонку, онѣ скоро опустошили ее до того, что добрались до меня.

— Mesdames, посмотрите, что я нашла! — вскричала Варя Зотова, и взявъ меня за обѣ руки, вынула изъ картонки, при чемъ одна часть недоѣденныхъ конфетъ посыпалась на полъ, а другая прилипла къ моему платью, къ лицу къ волосамъ.

— Что за фантазія уложить куклу вмѣстѣ съ конфетами, вѣдь вы могли ее испортить, — замѣтила проходившая мимо классная дама.

— Мнѣ было некуда больше убрать ее, — отозвалась Луиза, покраснѣвъ до ушей и невольно потупившись.

Классная дама укоризненно покачала головою, а Варя Зотова поспѣшно предложила Луизѣ отнести меня въ уборную, чтобы смыть съ моего лица раздавленную пастилу, мармеладъ и т. п.

Съ этой минуты я сдѣлалась общей любимицей. Луиза больше меня не прятала, такъ какъ никто изъ присутствующихъ не могъ подозрѣвать, какимъ образомъ я ей досталась.

Варя Зотова и еще одна дѣвочка Маня Чаплина занялись моимъ туалетомъ, всѣ свободные отъ занятій часы онѣ проводили со мною; уходя на уроки, Луиза сажала меня въ большой книжный шкафъ въ уборной; воздуху тамъ было много, свѣту тоже достаточно; я жила превосходно; запачканное конфетами платье мое было замѣнено другимъ.

Варя умѣла кроить и шить по журналу, Маня помогала ей, Луиза была этихмъ очень довольна, и какъ я уже сказала выше, всѣ свободные отъ занятій часы посвящались мнѣ, благодаря чему черезъ недѣлю у меня оказался роскошный туалетъ, которому позавидовала бы самая извѣстная щеголиха.

Всѣ меня баловали, всѣ любили, всѣ знали, что я называюсь Милочкой, и что кромѣ того еще величаюсь «Ея Сіятельствомъ».

ГЛАВА IX.
Раскаяніе.

Мѣсяцъ спустя послѣ водворенія нашего въ пансіонѣ, Луиза простудилась вовремя прогулки и заболѣла такъ серьезно, что ее пришлось отправить въ лазаретъ. Бѣдняжка находилась почти въ безсознательномъ состояніи; я видѣла какъ ее положили на носилки, закрыли одѣяломъ и понесли.

Грустно забилось мое кукольное сердечко, я уже успѣла привыкнуть къ ней, почти полюбить ее, и очень боялась, что она умретъ, и что больше намъ не удастся видѣться… но по счастью этого не случилось; Луиза стала поправляться. Какъ только она почувствовала себя крѣпче, первымъ дѣломъ потребовала, чтобы меня принесли къ ней.

— Здравствуй, графинюшка, — ласково обратилась она ко мнѣ: — я безъ тебя соскучилась, да и ты безъ меня навѣрное тоже, но зато теперь мы больше не разстанемся. Агата — такъ зовутъ нашу лазаретную даму — сказала, что ты можешь день и ночь оставаться со мною. Агата очень милая и добрая женщина ты навѣрное полюбишь ее, а какія чудныя сказки она разсказываетъ, просто заслушаться можно!

Да вотъ кажется она и идетъ сюда.

Агата дѣйствительно въ эту минуту вошла въ комнату; я взглянула на нее съ любопытствомъ, и сейчасъ же мысленно согласилась, что Луиза права, считая ее за милую, добрую женщину. Столько любви, столько ласки, столько святости какой-то выражалось на ея старческомъ, покрытомъ морщинами лицѣ, что я сразу поняла и согласилась, что не любить эту женщину невозможно.

Тихою поступью подошла она къ кровати Луизы, въ одной рукѣ держала склянку съ лекарствомъ, въ другой стаканъ и ложку.

— Вы опять несете противную микстуру; я не могу ее пить, она горькая, — заговорила Луиза, едва сдерживая слезы, и видимо рѣшивъ не принимать противное лекарство, быстро уткнула лицо въ подушку.

Агата принялась ее уговаривать; но Луиза не поворачивала головы, продолжая лежать неподвижно. Прошло нѣсколько минутъ,

— Такъ вы отказываетесь отъ лекарства? — заговорила наконецъ лазаретная дама, стараясь придать своему голосу болѣе строгое выраженіе.

Отвѣта не послѣдовало.

— Хорошо; съ этой минуты вы не услышите ни одной сказки, ни одной исторійки, а я только что собиралась разсказать вамъ случай изъ собственной жизни, то-есть изъ времени моего дѣтства, — случай интересный, онъ главнымъ образомъ касается бывшей моей любимой куклы, которая чрезвычайно походила на вашу графинюшку.

— Вы хотѣли мнѣ его разсказать? — отозвалась Луиза, приподнявъ голову.

— Но только въ такомъ случаѣ, если бы вы приняли лекарство.

Луиза постаралась улыбнуться и проговорила шопотомъ:

— Я согласна. — Затѣмъ открыла ротъ, подставила его Агатѣ, а Агата не замедлила воспользоваться благопріятной минутой, чтобъ влить туда лекарство.

— Ай, какъ гадко, какъ противно! — вскричала моя нѣмочка, зажмуривъ глаза и сдѣлавъ страшную гримасу; но Агата поспѣшила вынуть изъ кармана барбарисовый леденчикъ, подала его Луизѣ и, присѣвъ на стоявшей около кровати табуреткѣ, приступила къ обѣщанному разсказу:

"Когда я была маленькой дѣвочкой, такою же какъ вы, даже, пожалуй, еще моложе, — начала она своимъ всегдашнимъ ласковымъ голосомъ, — моя крестная мать подарила мнѣ прекрасную куклу съ бѣлокурыми вьющимися волосами, которые можно было заплетать въ косы и завивать въ локоны. Куклу эту я очень любила, не спускала съ рукъ по цѣлымъ днямъ, на ночь укладывала спать около себя на стулѣ; всюду, куда только было можно, Я брала ее съ собою, сама шила для нея платье, бѣлье, шляпки, однимъ словомъ, забавлялась точно такъ же, какъ вы съ вашей «графинюшкой».

"Зиму родители мои жили въ городѣ, а лѣтомъ уѣзжали на дачу. Я очень любила лѣтнюю жизнь, потому что большую половину дня проводила въ саду, или въ паркѣ, гдѣ мнѣ было удобно катать мою куклу въ нарочно купленной для этого плетеной колясочкѣ. Мы совершали далекія прогулки, несмотря на то, что мама моя всегда бывала противъ этого.

« — Маленькой дѣвочкѣ не слѣдуетъ отходить отъ дому», — повторяла она каждый разъ, какъ видѣла наши сборы; но я не хотѣла съ нею согласиться, и съ каждымъ разомъ все дальше и все дальше углублялась въ паркъ, гдѣ было столько разныхъ красныхъ полевыхъ цвѣтовъ, столько прекрасныхъ птичекъ, бабочекъ…

"Забравшись однажды уже слишкомъ далеко, я почувствовала, что мнѣ дѣлается страшно, и хотѣла воротиться, какъ вдругъ изъ-за угла показался какой-то человѣкъ съ длинными черными волосами; онъ несъ на плечахъ шарманку и кожаный ящикъ.

" — Здравствуй, дѣвочка, — сказалъ онъ, взглянувъ на меня исподлобья. — Куда пробираешься?

"Я задрожала отъ страха и не могла ничего отвѣтить.

" — Какая у тебя прекрасная кукла, — продолжалъ, между тѣмъ, незнакомецъ: — она какъ разъ подходитъ подъ пару моему китайцу…

"Съ этими словами онъ спустилъ на землю шарманку, открылъ ящикъ и началъ показывать мнѣ находившихся тамъ куколъ, которыя были одѣты китайцами, испанцами, итальянцами. При видѣ куколъ я ободрилась, сдѣлала шагъ впередъ и даже рѣшилась заговорить.

" — Къ чему вы носите съ собою столько куколъ? — спросила я черноволосаго человѣка, который, вмѣсто отвѣта, сначала молча разсадилъ своихъ куколъ на деревянную жердочку, а потомъ принялся вертѣть ручку шарманки, дергая въ то же самое время снурокъ, который былъ привязанъ къ рукамъ и ногамъ куколъ; куклы начали поворачивать головы, махать руками, подпрыгивать…

" — Вотъ для чего, — снова заговорилъ незнакомецъ: — онѣ людей потѣшаютъ, а люди мнѣ за это деньги даютъ. Да, твоя кукла какъ разъ подходитъ подъ ростъ моему китайцу, который не имѣетъ пары и потому долженъ лежать въ бездѣйствіи, — продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія. — Дай-ка мнѣ ее сюда.

Полагая, что шарманщикъ хочетъ ближе взглянуть на куклу и потомъ, конечно, вернуть обратно, я поспѣшила вынуть ее изъ колясочки, чтобы передать ему, но каковъ былъ мой ужасъ, каково отчаяніе, когда я вдругъ увидѣла, что онъ укладываетъ мою дорогую Додо въ свой ящикъ.

" — Что вы дѣлаете? — вскричала я, не помня себя отъ волненія. — Отдайте мнѣ Додо назадъ!

" — Какъ бы не такъ! — отозвался незнакомецъ, и, грубо оттолкнувъ меня прочь, въ одинъ мигъ закинулъ за плечи шарманку и скрылся изъ виду.

"Я стояла точно громомъ пораженная, ничего не могла сообразить, мысли путались, голова кружилась, ноги подкашивались…

" — Додо, Додо! — кричала я съ отчаяніемъ, ломая руки, но отвѣта на мой крикъ, конечно, не послѣдовало.

"Печально склонивъ голову и обливаясь слезами, я бросилась бѣжать по направленію къ дому, гдѣ все разсказала родителямъ.

"Мама принялась меня утѣшать, а отецъ до того возмутился поступкомъ дерзкаго шарманщика, что немедленно отправился заявить полиціи.

«Начальникъ полиціи былъ нашимъ хорошимъ знакомымъ; выслушавъ отца, онъ, не теряя ни минуты, приступилъ къ розыскамъ. Вора скоро поймали…»

— Вора! — прервала Луиза, схвативъ за руку лазаретную даму: — вы говорите «вора»! Развѣ можно назвать воромъ того, кто взялъ такую ничтожную вещь, какъ кукла?

— Это все равно: разъ человѣкъ рѣшился взять малое, то не остановится и передъ многимъ.

Дуиза нервно вздрогнула; глаза ея наполнились слезами, на лицѣ выразилось волненіе. Лазаретная дама смотрѣла на нее съ удивленіемъ.

— Воромъ! вы называете его воромъ, это ужасно! — вскричала больная.

— Но, дитя мое, я право не могу понять, почему это васъ такъ волнуетъ?

— Что же потомъ съ нимъ сталось? Разскажите, разскажите до конца! — умоляла Луиза, не отвѣчая на вопросъ собесѣдницы.

— Его посадили въ тюрьму.

— Въ тюрьму! О, Боже! какой срамъ! какой ужасъ! Значитъ и меня ожидаетъ то же самое!

— Она бредитъ, — прошептала тогда Агата, прикоснувшись къ разгоряченному лбу Луизы: — надо перемѣнить компрессъ и сію минуту дать знать доктору.

— Ничего не надо, ни компресса, ни доктора; я здорова совершенно, говорю сознательно… — И не отпуская отъ себя Агату, Луиза чистосердечно созналась, какимъ образомъ сама нѣсколько времени тому назадъ украла меня у Сонички.

— Помогите, ради Бога, помогите отослать куклу той дѣвочкѣ, которой она принадлежитъ; вы вѣдь знаете ея фамилію, — сказала она въ заключеніе.

— Знаю; она теперь на минеральныхъ водахъ, неподалеку отсюда; ее зовутъ Соничкой.

— Вы можете передать ей куклу?

— Съ большимъ удовольствіемъ, когда вамъ будетъ угодно.

— О, благодарю, благодарю безконечно!

И бросившись на шею лазаретной дамѣ, Луиза принялась умолять ее отвезти меня не позже сегодняшняго вечера.

Лазаретная дама, конечно, согласилась. Тогда Луиза потребовала бумагу и, съ трудомъ подсѣвъ къ столику, поспѣшно написала слѣдующее:

"Если бы вы могли понять, дорогая Соничка, какъ тяжело мнѣ сознаться передъ вами въ моемъ ужасномъ поступкѣ! Но молчать дольше я не въ силахъ! Знайте, что ваша прелестная Милочка украдена мною. Рѣшившись на такой поступокъ, мнѣ не пришло въ голову хорошенько его обдумать и обсудить. Сегодня же, благодаря одной счастливой случайности, я поняла все! О, какъ стыдно мнѣ передъ вами, «какъ стыдно передъ Богомъ, какъ стыдно передъ Ангеломъ Хранителемъ, который знаетъ все, что мы здѣсь дѣлаемъ… Простите, умоляю, простите и позвольте возвратить вамъ Милочку, съ просьбою забыть о гадкой, противной Луизѣ».

Когда письмо было готово, Луиза прочла его вслухъ, затѣмъ завернула меня въ бумагу, перевязала веревочкой и снова принялась упрашивать лазаретную даму отправиться въ путь какъ можно скорѣе.

ГЛАВА X.
Опять у Сони.

Прочитавъ привезенное лазаретною дамою письмо, Соня безконечно обрадовалась; обо мнѣ уже и говорить нечего, я такъ и впилась въ нее глазами; и еслибы только могла разговаривать, то передала бы ей всѣ мельчайшія подробности моего пребыванія въ пансіонѣ. Чѣмъ больше я всматривалась въ мою дорогую Соню, тѣмъ больше и больше замѣчала, что миловидное личико ея и вообще она вся сама за время нашей разлуки очень измѣнилась и даже какъ будто выросла; ея прекрасные бѣлокурые волосы не спадали больше длинными локонами на плечи, а были заплетены въ косу; вмѣсто того, чтобы рѣзвиться, да безцѣльно бѣгать по комнатамъ, какъ прежде, она теперь почти постоянно ходила тихо, плавно, какъ ходятъ взрослые; большую половину дня употребляла на полезныя занятія, т.-е. на уроки и на рукодѣлья; со мною занималась изрѣдка, урывочками, и больше по праздникамъ. Но такъ какъ я видѣла и сознавала, что все это не мѣшало ей любить меня попрежнему, то мирилась съ настоящимъ своимъ положеніемъ и все-таки не желала въ будущемъ ничего лучшаго.

Недѣли двѣ спустя послѣ моего возвращенія мать Сони объявила, что мы на дняхъ уѣзжаемъ обратно въ Россію. Я очень радовалась предстоящему путешествію, надѣясь, что, очутившись въ вагонѣ, Соня начнетъ, по примѣру прошлаго, няньчиться со мною, но, къ великому сожалѣнію, этого не случилось. Уложить меня въ чемоданъ она, впрочемъ, не позволила, а посадила рядомъ съ собою въ купэ, гдѣ, скромно пріютившись на диванѣ, я могла свободно наблюдать за всѣмъ тѣмъ, что дѣлалось и говорилось около.

Соня пристально смотрѣла на мать, которая выглядѣла печальною, и отъ времени до времени какъ будто плакала.

— Мамочка, успокойся, — заговорила, наконецъ, дѣвочка, ласкаясь, къ ней: — можетъ быть, все уладится; папа напишетъ тебѣ, что наши дѣла поправились, и мы опять заживемъ по старому…

— Нѣтъ, дорогая, едва-ли это будетъ, — отозвалась мама: — предчувствіе мнѣ подсказываетъ, что хорошаго ждать нечего…

«Такъ вотъ отчего Соня такая печальная, — подумала я: — теперь понятно, ей не до меня; она жалѣетъ свою маму, у нихъ въ домѣ должно быть приключилось что-нибудь неладное. Соня хорошая, добрая дѣвочка, сердиться на нее не слѣдуетъ».

И я стала еще внимательнѣе вслушиваться въ разговоръ Сони съ матерью. Оказалось, что отецъ Сони давно уже писалъ, что денежныя дѣла ихъ плохи, и Марья Николаевна — такъ звали мать Сони — очень огорчалась этимъ; Соня всѣми силами старалась ее успокоить и не хотѣла ложиться спать до тѣхъ поръ, пока она не заснула.

На слѣдующее утро мы пріѣхали въ Петербургъ: на вокзалѣ насъ встрѣтилъ экипажъ, въ которомъ мы благополучно добрались до нашей квартиры.

Разборка вещей и устройство комнатъ нѣсколько заняли бѣдную Марью Николаевну, она какъ будто успокоилась, но спокойствіе ея, однако, продолжалось не долго; войдя однажды въ столовую, Соня застала ее въ горькихъ слезахъ; передъ нею лежало распечатанное письмо.

— Мама, голубушка, ты плачешь? что случилось? — спросила дѣвочка, бросившись на шею матери, и принялась упрашивать сказать все откровенно. — Это письмо отъ папы? — продолжала дѣвочка: — я знаю его почеркъ; скажи, ради Бога, что онъ пишетъ?

— Особеннаго ничего, мой другъ, не волнуйся.

— Неправда, мамочка, неправда, еслибы онъ не писалъ ничего особеннаго, ты бы не плакала, нѣтъ, нѣтъ, я знаю… я догадываюсь, вѣроятно у насъ случилось какое-нибудь несчастіе; можетъ быть, папа заболѣлъ… можетъ быть, даже умеръ!..

Съ этими словами Соня припала головою къ колѣнямъ матери и тоже начала тихонько всхлипывать.

— Успокойся, моя голубка, — отозвалась мама, нѣжно обнявъ дѣвочку: — папа живъ и здоровъ совершенно.

— Но это письмо вѣдь отъ него?

— Да.

— Что же онъ пишетъ?

— Онъ пишетъ, что съ нами дѣйствительно случилось большое несчастіе…

— Какое?

— Мы потеряли все наше состояніе, и изъ богатыхъ людей сдѣлаемся бѣдняками.

— И только?

— Какъ только! Развѣ этого мало? Ты подумай, у насъ не будетъ ни хорошей квартиры, ни прислуги, ни экипажей, мы должны переселиться на круглый годъ, то-есть на зиму и лѣто, въ крошечный домикъ въ деревнѣ — единственный, который уцѣлѣлъ отъ всего нашего громаднаго состоянія; наша жизнь должна измѣниться совершенно; я не могу больше дарить тебѣ ни дорогихъ игрушекъ, ни нарядныхъ платьевъ…

— Во всемъ этомъ я не вижу никакой бѣды, — перебила Соня, не выпуская изъ своихъ рукъ руку матери и продолжая смотрѣть на нее съ любовью. — Увѣряю тебя, мы можемъ жить точно такъ же хорошо и въ маленькой квартирѣ, какъ въ большой; вмѣсто того, чтобы ѣздить въ экипажѣ, будемъ ходить пѣшкомъ, учителей и гувернантокъ не нужно, ты сама такая умная, и такъ много знаешь, что вполнѣ можешь заниматься со мною… Вотъ одно жаль, придется отказать повару, а онъ готовилъ такія вкусныя пирожныя!

Марья Николаевна улыбнулась сквозь слезы и молча продолжала слушать дѣвочку, которая долго еще говорила на эту тему и всѣми силами старалась убѣдить мать, что несчастіе ихъ вовсе не такъ велико, какъ ей кажется. Сначала Марья Николаевна ее слушала разсѣянно, или, вѣрнѣе выразиться, даже совсѣмъ не слушала, но затѣмъ, мало-по-малу, начала соглашаться, и въ тотъ же день поспѣшила сдѣлать распоряженіе относительно продажи лишнихъ вещей, экипажей, и даже отказала нѣкоторой прислугѣ.

— Соня, вѣдь мы не можемъ даже держать горничную, ты должна будешь сама одѣваться, — снова заговорила бѣдная женщина, и уже готова, была вторично расплакаться.

— Такъ что же такое? Одѣнусь преспокойно, еще и тебѣ помогу, — отвѣчала Соня. — Ты смѣешься? — продолжала она послѣ минутнаго молчанія.

— Гдѣ тебѣ помогать, дорогая, не съумѣешь.

— Напрасно такъ думаешь, мама, взгляни на куклу Милочку, у нея нѣтъ горничной, а между тѣмъ она всегда одѣта и причесана не хуже тебя — развѣ неправда?

Марья Николаевна кивнула головой, Соня улыбнулась и принялась помогать укладывать вещи, которыя предполагалось везти съ собою.

Я не могла налюбоваться на эту милую дѣвочку… Она приказывала, распоряжалась и работала точно большая, причемъ не спускала глазъ съ матери, и какъ только замѣчала, что послѣдняя начинаетъ тосковать или плакать, сейчасъ же ее успокаивала.

Въ назначенный день отъѣзда нѣкоторыя изъ подругъ пришли проводить Соню; прощаясь съ нею, онѣ заикнулись-было, что ей, вѣроятно, предстоитъ очень скучная жизнь въ деревнѣ, безъ общества, безъ развлеченій, но Соня не дала имъ даже окончить фразы, поспѣшно взяла меня на руки, сѣла въ экипажъ рядомъ съ матерью и приказала кучеру какъ можно скорѣе ѣхать на вокзалъ желѣзной дороги.

ГЛАВА XI.
Какъ я удила рыбу.

Переѣздъ нашъ изъ города въ деревню совершился очень быстро; въ дорогѣ не случилось ничего особенно интереснаго, а поэтому я не стану описывать ее, и начну прямо съ того момента, какъ, выйдя изъ вагона на одной изъ станцій, мы сѣли въ простой деревенскій экипажъ, который мнѣ показался до того смѣшнымъ и страннымъ, что я чуть не расхохоталась, — называютъ его тарантасомъ; и названіе-то какое смѣшное; не правда-ли?

Марья Николаевну влѣзла первая.

— Какія жесткія подушки и какъ неловко сидѣть, — замѣтила она, стараясь поудобнѣе расположиться.

— Ничего, мамочка, это только для перваго раза такъ кажется, потомъ обойдется, — ободряла ее Соня, и посадивъ меня между собою и матерью, сказала кучеру, что можно ѣхать.

Кучеръ передернулъ вожжами, махнулъ кнутомъ, и пара маленькихъ крестьянскихъ лошаденокъ, впряженныхъ въ тарантасъ, быстро потянула насъ впередъ; тарантасъ подкидывало то вправо, то влѣво. Марьѣ Николаевнѣ это, кажется, не совсѣмъ нравилось, а Соню, напротивъ, очень забавляло.

— Неправда ли, Милочка, какъ весело, когда трясетъ; такъ и кажется, что вылетишь? — обратилась она ко мнѣ, и потомъ начала указывать пальчикомъ на поля, деревья и луга, мимо которыхъ мы проѣзжали.

Но вотъ, наконецъ, тарантасъ свернулъ съ большой дороги вправо, спустился съ горки, обогнулъ опушку лѣса и, въѣхавъ въ ворота, остановился около подъѣзда небольшого деревяннаго домика, одинъ бокъ котораго отъ времени совершенно покривился и какъ будто вросъ въ землю.

— Здѣсь мы должны жить, Соня, — печально проговорила Марья Николаевна.

Соня вмѣсто отвѣта взглянула на нее умоляющими глазами, какъ бы прося не разстраивать себя мрачными думами.

— Мнѣ такъ этотъ домикъ очень нравится, — заговорила дѣвочка послѣ минутнаго молчанья: — я, пожалуй, даже не захочу отсюда уѣхать, когда папа намъ напишетъ, чтобъ мы вернулись въ городъ.

«Да, а все-таки пока онъ этого не напишетъ, вамъ будетъ трудно…» невольно подумала я, сидя на подоконникѣ, куда меня пристроила Соня, сейчасъ же принявшаяся за устройство новаго жилища и старавшаяся сдѣлать все какъ можно скорѣе. Я не отрывала отъ нея глазъ… Я любовалась ею.

«Что за чудная дѣвочка, что за замѣчательное у нея сердце! какъ заботится она о своей матери!.. Дай Богъ, чтобъ на бѣломъ свѣтѣ было побольше такихъ дѣвочекъ!» разсуждала я мысленно, пока моя маленькая госпожа бѣгала и суетилась. Марья Николаевна тѣмъ временемъ позвала старика садовника Антона, который теперь былъ ея единственнымъ слугою, и спросила его, не знаетъ ли онъ какую-нибудь дѣвушку, которая бы за небольшое вознагражденіе согласилась убирать наши комнаты и варить кушанье.

— Я пришлю мою крестницу, Агашу, — отвѣчалъ Антонъ, почтительно поклонившись: — она будетъ дѣлать все, что вамъ угодно, и даже въ крайнемъ случаѣ можетъ постирать.

— Отлично, — согласилась Марья Николаевна и просила его сказать Агашѣ, чтобы та поспѣшила приходомъ.

Антонъ удалился, обѣщая исполнить приказаніе Марьи Николаевны сейчасъ же. И дѣйствительно, не прошло даже и получаса, какъ наружная дверь нашего дома снова отворилась, и на порогѣ показалась красивая деревенская дѣвушка, съ загорѣлымъ лицомъ и прекрасными голубыми глазами.

Кромѣ меня въ комнатѣ никого не было. Она остановилась въ нерѣшимости, не зная, что дѣлать, т.-е. идти ли дальше, или воротиться.

Мнѣ такъ хотѣлось соскочить съ подоконника, подбѣжать къ ней, взять за руку, проводить къ Сонѣ; но вѣдь я кукла, а не живой человѣкъ… Ахъ, какъ тяжело быть куклою, еслибы вы знали!..

«Хоть бы посмотрѣла въ мою сторону», подумала я, чувствуя къ этой дѣвушкѣ какую-то особенную симпатію. И что же? — дѣвушка вдругъ обернулась.

— Какая прекрасная кукла, — проговорила она, подойдя ближе къ подоконнику, чтобы разглядѣть меня.

Прошло около десяти минутъ. Агаша — такъ какъ это была дѣйствительно она — продолжала смотрѣть и ощупывать меня со всѣхъ сторонъ до тѣхъ поръ, пока въ комнату, наконецъ, вошла Соня.

Тогда она поспѣшно посадила меня на прежнее мѣсто, и словно испугавшись того, что рѣшилась безъ позволенія взять въ руки чужую собственность, первымъ дѣломъ начала извиняться.

— Я всегда бываю рада, если кто любуется моей Милочкой, — ободрила ее Соня: — пожалуйста, не извиняйся; тебя навѣрное зовутъ Агашей?

— Да.

— Ты прислана сюда садовникомъ Антономъ?

— Съ тѣмъ, чтобы вамъ прислуживать.

— Очень рада; пойдемъ, я тебѣ покажу какъ надо прибрать наши вещи.

Съ этими словами Соня снова скрылась за дверью, за нею послѣдовала Агаша, а я опять осталась одна на подоконникѣ; одиночество мое продолжалось недолго; нѣсколько минутъ спустя, въ комнату вошелъ Антонъ, онъ держалъ въ рукахъ удочку, и какъ бы желая дать знать о своемъ присутствіи, принялся кашлять.

— Кто тамъ? — окликнула его вбѣжавшая въ комнату Соня. — Ахъ, это вы, Антонъ! Мама вамъ очень благодарна за Агашу, она посылала меня къ вамъ нарочно, чтобы передать свою благодарность и просить взять за труды немного денегъ.

— Не надо мнѣ, барышня, денегъ, я радъ услужить вамъ.

— Нѣтъ, Антонъ, нельзя, возьмите.

Антонъ началъ отнѣкиваться, но чѣмъ больше онъ отнѣкивался, тѣмъ Соня больше настаивала.

— Я найду средство заставить васъ повиноваться! — воскликнула она шутя, и, подбѣжавъ ко мнѣ, сунула серебряную монету въ мой кулачокъ, затѣмъ взяла меня на руки, поднесла къ Антону и заставила передать ему деньги.

Антонъ улыбнулся.

— Да ужъ не взять отъ такой хорошей барышни невозможно, отозвался онъ, нехотя протягивая руку, и по примѣру Агаши, принялся разглядывать меня съ большимъ любопытствомъ.

— Что это у тебя за палка, Антонъ? — спросила его Соня.

— Это, барышня, не палка.

— А. что же?

— Удочка.

— Зачѣмъ она тебѣ?

— Чтобы ловить рыбу.

— Я никогда не видала, какъ ловятъ рыбу, должно быть интересно.

— Неужели не видали?

— Не приходилось; — вѣдь мы всегда жили въ городѣ.

— Если мамаша дозволитъ, то пойдемте къ рѣчкѣ, я вамъ покажу.

Соня сейчасъ же побѣжала къ матери просить разрѣшенія, получивъ которое немедленно послѣдовала за старикомъ, захвативъ и меня съ собою.

Рѣка протекала за заборомъ нашего садика; идти пришлось недалеко.

Присѣвъ на берегъ, Антонъ откопалъ въ землѣ червячка, пристроилъ его на крючокъ, прикрѣпилъ къ веревкѣ удочку и закинулъ послѣднюю какъ можно дальше.

— Теперь надо сидѣть смирно, ждать пока рыба клюнетъ, — сказалъ онъ, когда приготовленія оказались оконченными.

Соня прижала меня къ себѣ и, пристально устремивъ глазки на удочку, боялась даже пошевельнуться. Но вотъ нижній конецъ веревки, опущенный въ воду, вдругъ какъ-то передернулся. Антонъ приложилъ палецъ къ губамъ и плутовски подмигнулъ лѣвымъ глазомъ. Соня догадалась, что дѣло идетъ наладъ и что надо сидѣть еще смирнѣе, еще покойнѣе.

— Готово! клюнуло! — громко вскричалъ старикъ, и высоко поднявъ надъ головою удочку, вытащилъ изъ воды небольшого окунька, серебристая чешуя котораго такъ и заблестѣла на солнышкѣ. Соня пришла въ восторгъ, пожелала непремѣнно сама, собственными руками тоже закинуть удочку, и начала просить Антона прицѣпить на крючокъ новаго червячка.

Антонъ исполнилъ ея желаніе и молча передалъ ей удочку, которую она въ свою очередь передала мнѣ, очень ловко вложивъ ее въ мою маленькую ручку.

— Вотъ выйдетъ забавно, если Милочка поймаетъ рыбку, — сказала она, подвигая меня ближе къ водѣ и стараясь посадить поудобнѣе.

Антонъ улыбнулся.

— Смирно сидите, ваше сіятельство, не смотрите по сторонамъ, относитесь къ дѣлу внимательно, — наставляла меня Соничка.

Я сидѣла неподвижно; Соня и старикъ Антонъ тоже самое. Прошло около получаса.

— Что же рыба больше не клюетъ? — прошептала Соничка, взглянувъ вопросительно на Антона, который только-что открылъ ротъ, чтобы отвѣтить, какъ вдругъ маленькій окунекъ, точь въ точь такой, какъ тотъ, котораго онъ только-что поймалъ, осторожно подплылъ къ опущенной въ воду удочкѣ и дернулъ крючокъ съ такою силою, что удочка нагнулась впередъ, увлекая меня за собою. По счастью, Соня успѣла во-время схватиться за мое платье, благодаря чему въ воду погрузилась только верхняя часть моей головы да длинная розовая лента, надѣтая вмѣсто кушака.

— Ай! ай! — закричала дѣвочка. — Противный окунь чуть не утопилъ Милочку.

— Вотъ такъ штука! Не рыбакъ поймалъ рыбу, а рыба рыбака! Такіе случаи бываютъ рѣдко! — отозвался старикъ, громко расхохотавшись.

Смѣхъ старика мнѣ не нравился, мое самолюбіе было оскорблено; если бы я умѣла говорить, то, конечно, нашла бы что отвѣтить, но приходилось молчать и мириться съ тѣмъ, что съ этого достопамятнаго дня на рыбную ловлю меня больше никогда не брали.

Въ остальныхъ прогулкахъ по лѣсу, по полямъ и лугамъ я попрежнему сопровождала Соню; мы вмѣстѣ рвали цвѣты, ягоды, грибы, вмѣстѣ гуляли! Во время прогулокъ Соня разсказывала мнѣ много интересныхъ вещей, уча всему тому, чему сама училась отъ матери. Особенно любила я слушать ея разсказы про Всемогущаго Бога, про Ангела Хранителя и про то, что для того, чтобы мы были всегда счастливы и любимы этимъ Всемогущимъ Богомъ и Ангеломъ Хранителемъ, надо стараться быть доброю, послушною и никогда не дѣлать ничего дурного.

Съ разрѣшенія Марьи Николаевны къ Сонѣ иногда приходила играть маленькая сестренка Агаши — Тоня, для которой это доставляло громадное удовольствіе, и которая при каждомъ своемъ посѣщеніи все больше и больше ко мнѣ привязывалась.

— Если бы мнѣ раньше кто сказалъ, что есть такія хорошія куклы, какъ Милочка, я бы и не повѣрила, — повторяла она почти каждый разъ, когда являлась въ комнаты.

— Развѣ у тебя и у твоихъ подругъ совсѣмъ нѣтъ куколъ? — спросила ее Соня.

— Есть, но онѣ не могутъ сравниться съ вашей; онѣ сшиты просто изъ тряпокъ, у нихъ нѣтъ ни платьевъ, ни шляпъ, ни пальто, ни зонтика… Когда я возвращаюсь отъ васъ въ деревню, подруги обступаютъ меня, подробно разспрашиваютъ про графиню Милочку и говорятъ, что очень бы хотѣли хотя однимъ глазкомъ взглянуть на нее ближе.

— Что же ты на это отвѣчаешь?

— Ничего… вѣдь я не могу ихъ привести сюда безъ вашего позволенія.

— А еслибы ты получила это позволеніе?..

— Тогда, конечно, была бы очень рада за нихъ.

Соня задумалась; нѣсколько минутъ она стояла молча, затѣмъ, словно что-то сообразивъ и на что-то рѣшившись, поспѣшно направилась къ двери.

— Я сейчасъ приду, — сказала она, остановившись на порогѣ, и скрылась въ сосѣдней комнатѣ, откуда черезъ нѣсколько минутъ вернулась снова, объявивъ Тонѣ, что ходила спрашивать разрѣшеніе матери и что она согласна…

— На что?

— На то, чтобы ты завтра же позвала сюда всѣхъ твоихъ подругъ; я съ удовольствіемъ покажу имъ Милочку.

Тоня бросилась цѣловать руки миленькой барышни, и несмотря на увѣщаванія послѣдней остаться еще хоть на часикъ поиграть съ нею, со всѣхъ ногъ пустилась бѣжать въ деревню скорѣе сообщить подругамъ про то, какая великая радость ожидаетъ ихъ завтра.

— Видишь, Милочка, какъ всѣ тобою интересуются, — сказала мнѣ Соня, когда торопливые шаги Тони затихли вдали: — это все потому, что ты добрая, хорошая, и никогда никому не дѣлаешь зла.

Я съ улыбкою смотрѣла на свою маленькую госпожу, которая сію же минуту принялась вынимать изъ чемодана мое самое нарядное платье, обѣщая надѣть мнѣ его завтра.

Съ какимъ волненіемъ ожидала я завтрашняго дня; какъ мнѣ хотѣлось, чтобы онъ наступилъ скорѣе; какъ я боялась, чтобы не пошелъ дождикъ и не помѣшалъ дѣвочкамъ собраться къ намъ въ садикъ. Но, по счастью, ничего такого не случилось; къ назначенному времени, ровно въ 12 часовъ на слѣдующее утро, цѣлая толпа крестьянскихъ дѣвочекъ, разодѣтая по праздничному, въ пестрые сарафаны, явилась на площадку сада. Впереди всѣхъ шла Тоня. Завидѣвъ показавшуюся ей на встрѣчу Соничку, она ускорила шагъ, поздоровалась и стала представлять подругъ, называя каждую по имени.

— А гдѣ же графиня? — прошептала она, нагнувшись къ уху Сони.

— Мама хочетъ, чтобы дѣвочки, прежде чѣмъ заниматься ею, позавтракали, — отвѣчала Соня, указывая на раздвинутый въ сторонѣ длинный деревянный столъ, заставленный сладкими пирогами и кофейниками.

Бѣднымъ крестьянскимъ дѣвочкамъ пить кофе и кушать сладкій пирогъ приходится рѣдко, а потому онѣ накинулись на то и на другое съ большимъ аппетитомъ; потчевать, угощать или уговаривать не приходилось — поставленное угощеніе исчезло весьма быстро, а затѣмъ, когда на столѣ ничего не осталось, кромѣ посуды, начались разныя игры.

— Скоро ли намъ покажутъ куклу? — заговорила, наконецъ, одна изъ дѣвочекъ.

— А вы о ней не забыли? — спросила Соня съ самодовольною улыбкою.

— Какъ, барышня, забыть, развѣ можно! мы вѣдь и пришли сюда нарочно, чтобы посмотрѣть ее?

Я въ это время сидѣла въ комнатѣ около открытаго окна, на кожаномъ креслѣ, но такъ какъ кресло было низкое, то видѣть меня дѣвочки не могли, я тоже, конечно, ихъ не видѣла, но слышала весь разговоръ превосходно.

«Стало быть, Соня скоро придетъ за мною», подумала я, и дѣйствительно, минутъ черезъ пять Соня показалась въ комнатѣ. Взявъ меня на руки и тщательно расправивъ всѣ складочки и бантики моего платья, она торжественно вынесла меня въ садъ, гдѣ толпа дѣвочекъ въ одинъ мигъ обступила насъ со всѣхъ сторонъ. Въ первую минуту дѣвочки, должно быть, были до того поражены моей красотой и моимъ прекраснымъ костюмомъ, что стояли точно вкопанныя, не говоря ни слова, затѣмъ мало-по-малу успокоились, начали приходить въ себя и почти всѣ въ одинъ голосъ принялись меня расхваливать.

— Что за красавица, что за прелесть! вотъ такъ кукла, нечего сказать! — слышалось отовсюду.

— Волосы-то какіе, посмотрите, точно настоящіе! — громко замѣтила одна, стараясь перекричать остальныхъ.

— Нѣтъ, вы на руки обратите вниманіе, пальцы почти какъ у живого человѣка; можно согнуть и разогнуть по суставамъ! — кричала другая еще. громче.

— А ноги, а глаза, а платье! — раздавалось со всѣхъ сторонъ: — просто заглядѣнье! Барышня, дозвольте подойти ближе.

Соня въ знакъ согласія утвердительно кивнула головой. Дѣвочки подошли ближе и начали до того теребить меня, передавая изъ рукъ въ руки, что даже замучили.

ГЛАВА XII.
Бѣдная старушка.

Какъ я уже сказала выше, моя дорогая Соничка съ первой минуты переѣзда своего въ деревню не переставала думать и заботиться о томъ, чтобы доставлять своей матери полное спокойствіе. Вмѣсто того, чтобы вставать въ девять часовъ, какъ бывало въ городѣ, она вскакивала въ шесть и первымъ дѣломъ отправлялась въ кухню приказать Агашѣ приготовить для Марьи Николаевны кофе и завтракъ. Затѣмъ начиналась уборка комнатъ. Не желая отрывать Агашу отъ плиты, Соничка большею частью дѣлала это сама, разсчитывая время такимъ образомъ, чтобы къ часу вставанья матери все было готово.

Марья Николаевна не могла нахвалиться своей дочуркой, да и дѣйствительно, другую такую дѣвочку трудно найти на свѣтѣ. Бѣдняжка съ утра до ночи находилась въ работѣ, ей даже иногда не оставалось времени играть со мною, вслѣдствіе чего я почти всегда оставалась одна. Другая кукла, можетъ быть, на моемъ бы мѣстѣ обидѣлась, разсердилась, но я не сдѣлала ни того, ни другого, потому что понимала вещи какъ слѣдуетъ.

Дни наши проходили спокойно. Я начинала свыкаться съ моимъ одиночествомъ, хотя все-таки не скрою, что порой чувствовала ужасную скуку.

Въ одну изъ такихъ минутъ, когда мнѣ было какъ-то особенно тоскливо, Соня, проходя мимо того мѣста, гдѣ я сидѣла, случайно повернула голову.

— Бѣдная Милочка, — сказала она ласково: — сидишь одна; все это время мнѣ некогда было съ тобою поиграть и поговорить, какъ прежде; но сегодня я, по счастью, справилась раньше, пойдемъ немного прогуляться по саду.

Съ этими словами она взяла меня на руки и спустилась въ садъ, нижняя половина котораго выходила въ поле, гдѣ росла рожь, которую крестьяне теперь убирали.

— Ты навѣрное никогда не видала ржаного поля, — продолжала дѣвочка, и начала подробно разсказывать, какимъ образомъ крестьяне обрабатываютъ пашню.

Я слушала ее съ большимъ вниманіемъ и не могла надивиться тому, что изъ крошечнаго зернышка, брошеннаго въ землю, черезъ нѣсколько времени вдругъ выростаетъ цѣлый колосъ, наполненный десятками, а иногда и больше, такихъ же зернышекъ, изъ которыхъ люди сначала мелятъ муку, а потомъ пекутъ хлѣбы.

Все это Соничка узнала отъ своей мамы и, по обыкновенію, спѣшила сообщить мнѣ; она любила говорить о серьезныхъ вещахъ, и каждый разъ заведя такой разговоръ, старалась протянуть его какъ можно дольше; но теперь, однако, замолчать пришлось очень скоро, такъ какъ мы замѣтили идущую навстрѣчу старушку, которая, опираясь на палку, съ трудомъ передвигала ноги, громко охала и, повидимому, хотѣла что-то сказать намъ.

— Здравствуйте, милая барышня, съ кѣмъ это вы разговариваете? — спросила она поклонившись.

— Съ Милочкой, — отозвалась Соня, отвѣчая на поклонъ старушки.

Старушка облокотилась на свой костыль и стала оглядываться по сторонамъ, какъ бы отыскивая кого глазами.

— Съ Милочкой? — переспросила она.

— Да.

— Гдѣ же она? Я здѣсь, кромѣ васъ, никого не вижу.

— Это моя кукла.

— Кукла! Развѣ можно разговаривать съ куклой, вѣдь она ничего не понимаетъ.

О, какъ досадно стало мнѣ на противную старуху, которая была такого дурного мнѣнія о куклахъ; я охотно оттаскала бы ее за сѣдые волосы такъ, чтобы она меня долго помнила, если бы только была не кукла, а настоящій человѣкъ.

— Моя Милочка понимаетъ все, — заступилась за меня Соня: — я всегда съ нею разговариваю.

Старуха махнула рукой, закашлялась, и, схватившись за грудь, снова принялась охать.

— Что, бабушка видно грудь болитъ? — съ участіемъ спросила Соня.

— Еще какъ болитъ-то, барышня, если бы вы знали, просто тошнешенько.

— Надо лѣчиться.

— И то лѣчусь, да лѣкарство плохо помогаетъ; докторъ велитъ лежать, а развѣ это возможно, когда надо самой все дѣлать и обо всемъ заботиться… Вотъ хоть бы теперь: спина болитъ, въ грудь колетъ, кашель не даетъ передохнуть, а тутъ изволь шататься по полямъ, да подбирать колосья.

— Зачѣмъ? — съ удивленіемъ спросила Соня.

— Какъ зачѣмъ, вѣдь кушать-то хочется; ну, вотъ въ добавку къ тому хлѣбу, который добрые сосѣди иногда мнѣ даютъ Христа ради, я подбираю оставшіеся на поляхъ колосья, вылущу, да и отнесу на мельницу; мельникъ по знакомству смелетъ ихъ даромъ, смотришь, мука образуется; въ праздникъ можно и пирожки спечь… Вотъ зачѣмъ, милая барышня, — добавила она въ заключеніе и опять начала охать.

— Бѣдная бабушка, это должно быть очень утомляетъ тебя?

На глазахъ старушки навернулись слезы. Мнѣ стало до того жаль ее, что я даже начала досадовать на себя за то, что за минуту передъ тѣмъ хотѣла оттаскать ее за волосы.

— Развѣ тебѣ некого послать вмѣсто себя? — продолжала Соня.

Старушка отрицательно покачала головой.

— Съ завтрашняго дня позволь мнѣ собирать для тебя колосья, — снова заговорила дѣвочка: — скажи только гдѣ ты живешь, и я буду каждое утро аккуратно приносить ихъ.

— Благодарю васъ, милая барышня, но мнѣ совѣстно… я слышала отъ Агаши, что вы и безъ того работаете съ утра до ночи, а тутъ еще новый трудъ; да у васъ не хватитъ времени.

— Мнѣ ничего не стоитъ встать раньше.

Старуха долго отговаривалась, но Соня въ концѣ концовъ все-таки заставила ее согласиться, и не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, на слѣдующее же утро поднялась съ кровати чуть не съ первыми лучами восходящаго солнца, чтобы, никому не говоря ни слова, идти въ поле.

Меня она, конечно, взяла съ собою; я была очень рада ранней прогулкѣ и спокойно сидѣла на травѣ, пока Соничка собирала колосья, которые затѣмъ немедленно отнесла бабушкѣ, откуда сейчасъ же отправилась домой — приниматься за новую работу.

— Милочка, не проговорись моей мамѣ о томъ, гдѣ мы сегодня съ тобою были, и куда будемъ ходить каждый день. Если мама объ этомъ узнаетъ, то, пожалуй, изъ страха, чтобы я себя не утомила, запретитъ помогать бѣдной старушкѣ, а эта старушка такая несчастная, мнѣ ее очень жалко.

Я взглянула на Соничку, стараясь дать ей понять выраженіемъ своихъ глазъ, что проговориться не могу ни въ коемъ случаѣ.

Соничка успокоилась, и, начиная съ этого утра, аккуратно отправлялась за колосьями. Въ одну изъ подобныхъ прогулокъ, она какъ-то замѣшкалась, и, не замѣтивъ, что небо вдругъ начинаетъ покрываться тучами, продолжала спокойно собирать колосъ за колосомъ до тѣхъ поръ, пока не раздались сильные раскаты грома и дождь въ одну минуту полилъ точно изъ ведра.

«Милочка, Милочка, что мы будемъ дѣлать!» — вскричала она съ отчаяніемъ, и, схвативъ меня на руки, пустилась бѣжать впередъ, но по ошибкѣ повернула не въ ту сторону.

Вмѣсто того, чтобы идти къ дому, мы отъ него удалялись, и черезъ нѣсколько минутъ, совершенно незамѣтно для самихъ себя очутились въ глубинѣ лѣса. Вѣтеръ съ силою раскачивалъ деревья въ разныя стороны, листья шумѣли, точно водопадъ какой, и положительно наводили ужасъ. Бѣдная Соничка была страшно взволнована; она бѣжала впередъ и впередъ безъ оглядки, бѣжала до тѣхъ поръ, пока притомившіяся ножки ея въ концѣ концовъ отказались служить. Бѣдняжка молча опустилась на промокшую насквозь траву, и, закрывъ лицо рукою, горько заплакала; меня она посадила возлѣ себя; но такъ какъ ей было очень страшно, то конечно оставила безъ всякаго вниманія. Такимъ образомъ прошло около часа, страшно томительнаго, необыкновенно длиннаго часа, я и теперь не могу вспомнить о немъ равнодушно!

Но вотъ наконецъ гдѣ-то вдали послышался шорохъ, раздались человѣческіе голоса и сухіе сучья, валявшіеся въ лѣсу, затрещали подъ чьими-то ногами.

— Господи, это вѣрно идетъ тотъ великанъ людоѣдъ, тотъ самый, о которомъ говорится въ сказкѣ! — громко вскричала Соня, и, схвативъ меня на руки, уже поднялась съ мѣста, чтобы бѣжать дальше.

— Барышня, — раздался позади насъ голосъ Агаши, — наконецъ-то мы напали на вашъ слѣдъ! Но, Боже мой, какими судьбами могли вы очутиться такъ далеко въ лѣсу, и зачѣмъ ушли изъ дому? Барыня съума сходитъ, плачетъ, мечется по комнатамъ, всю деревню разослала на поиски… Развѣ можно такъ дѣлать? Какъ вамъ не стыдно, какъ не грѣшно!..

Соничка на всѣ эти замѣчанія ничего не отвѣтила; ей тяжело было слышать незаслуженный упрекъ, и въ то же время она ясно понимала, что Агаша, не знавшая суть дѣла и причину ея ухода изъ дома, совершенно права.

Мы подвигались впередъ скорымъ шагомъ. Агаша, хорошо знавшая мѣстность, шла съ полной увѣренностью, благодаря чему менѣе чѣмъ черезъ часъ времени вывела насъ на проѣзжую дорогу, которая тянулась вплоть до нашего дома.

— Мамочка, милая, дорогая, прости меня!.. Я причинила тебѣ сегодня большое огорченіе! — вскричала Соня, замѣтивъ идущую навстрѣчу Марью Николаевну.

Марья Николаевна крѣпко прижала къ груди свою дѣвочку и проговорила нѣсколько дрожащимъ голосомъ:

— Я знаю все… бабушка Агаши подробно объяснила мнѣ причину твоего ранняго ухода изъ дому…

— Значитъ, ты на меня не сердишься?

— Дорогая, хорошая моя, развѣ можно сердиться на человѣка, который дѣлаетъ доброе дѣло; напротивъ, я благодарю Бога за то, что Онъ послалъ мнѣ такую дочь… Я горжусь ею, и съ каждымъ днемъ буду любить ее сильнѣе и сильнѣе.

ГЛАВА XIII.
Какъ меня испугала мышка.

Жизнь наша снова потекла по старому. Теперь Соничкѣ нечего было скрывать отъ матери, что она каждый день встаетъ на два часа раньше и отправляется въ поле собирать колосья, а потому мы изъ этого секрета не дѣлали.

Вернувшись съ утренней прогулки, Соня обыкновенно сажала меня куда-нибудь въ уголъ дивана, или на кресло, и въ продолженіе цѣлаго дня уже больше не занималась мною, такъ какъ ей едва-едва хватало времени на различные распоряженія по хозяйству.

— Соничка, ты убрала бы куда-нибудь свою Милочку, — сказала ей мама: — вѣдь тебѣ положительно некогда играть съ нею, а она только пылится, валяясь на диванѣ да на стульяхъ.

— Пожалуй, — согласилась Соня, и въ тотъ же день спрятала меня въ длинную картонку, гдѣ раньше хранились сухари, изъ которыхъ одинъ случайно остался тамъ и незамѣтно попалъ мнѣ подъ голову.

Пускай лежитъ, — подумала я, — будетъ вмѣсто подушки.

Подушка оказалась далеко не мягкою, но такъ какъ взять ее прочь было невозможно, то я покорилась и, закрывъ глаза лежала спокойно до тѣхъ поръ, пока однажды ночью, когда въ домѣ всѣ уже спали, вдругъ почувствовала, что на крышку моей картонки прыгнулъ мышенокъ и началъ усердно грызть ее своими острыми зубками.

"Вотъ такъ разъ! — подумала я, — если мышенокъ проберется въ картонку и начнетъ меня грызть, точно такъ же, какъ грызетъ картонку, то шутки плохія; тѣмъ болѣе, что я мышей боюсь очень, хотя бы кто пришелъ согнать его!

Въ домѣ однако всѣ попрежнему продолжали спать крѣпкимъ сномъ, а мышенокъ черезъ нѣсколько времени прогрызъ таки картонку и, не долго думая, прошмыгнулъ мимо меня, чтобы приняться за сухарь.

— Сюда, сюда, куманекъ, — проговорилъ онъ пискливымъ голосомъ, — тутъ превосходное помѣщеніе, да кромѣ того еще есть пожива!

— А гдѣ входъ-то? — отозвался въ отвѣтъ точно такой, же пискливый голосъ.

Я догадалась, что этотъ голосъ принадлежитъ другому мышенку, который дѣйствительно прыгнулъ въ картонку почти сейчасъ же.

Подсѣвъ къ сухарю, оба пріятеля принялись хрустѣть съ наслажденіемъ; въ промежуткахъ, они разсказывали другъ другу про то, что каждый изъ нихъ сегодня видѣлъ въ кладовой, въ буфетѣ и въ подвалѣ.

Я перестала бояться, догадавшись, что они меня не тронутъ, и съ удовольствіемъ слушала ихъ болтовню, благодаря которой, узнала подробно гдѣ лежитъ сахаръ, крупа и прочая провизія. Сначала эта болтовня меня занимала, но потомъ стала надоѣдать; мнѣ хотѣлось спать, я отъ души желала, чтобы Соничкинъ котъ Мурлышка забрелъ въ нашу комнату и хорошенько расправился съ противными мышатами; желаніе мое очень скоро исполнилось. Представьте себѣ, что не прошло даже получаса, какъ я услыхала знакомыя шаги мягкихъ лапокъ Мурлышки, который подойдя къ картонкѣ и почуявъ въ ней добычу, принялся жалобно мяукать, а потомъ, не долго думая, толкнулъ мордочкой картонку съ такою силою, что она кувырнулась на полъ.

— Что за шумъ? — вскричала Соня внезапно проснувшись.

— Мурлышка опрокинулъ картонку, гдѣ лежитъ Милочка, должно быть туда забралась мышь; я еще не спала, и давно наблюдаю какъ онъ подкрадывается, — отозвалась Марья Николаевна зажигая свѣчу.

— Противный Мурлышка, я тебѣ задамъ, если ты испортилъ мою куклу! — вскричала Соня, и подбѣжавъ къ картонкѣ, осторожно приподняла крышку; мышенокъ и товарищъ его поспѣшно выпрыгнули на полъ, но не успѣли даже добѣжать до стола, какъ оба очутились во рту у Мурлынніи. Соня, между тѣмъ, принялась меня внимательно разглядывать.

— По счастью Милочка цѣла, — сказала она окончивъ осмотръ, и переставивъ картонку на комодъ.

Остальная часть ночи прошла благополучно, никто больше меня не безпокоилъ, а съ наступленіемъ утра, Соничка по обыкновенію принялась за разныя хлопоты по дому; она торопилась подать завтракъ ровно къ 12-ти часамъ, такъ какъ собиралась идти за грибами, обѣщая и меня захватить съ собою; я заранѣе радовалась предстоящей прогулкѣ, которая всегда доставляла мнѣ большое удовольствіе. Безъ четверти двѣнадцать Агаша подала завтракъ.

Не успѣли мы сѣсть за столъ, какъ вдругъ вдали послышался звонъ колокольчика, и на дорогѣ показалось черное пятно; чѣмъ ближе оно подвигалось къ нашему дому, тѣмъ явственнѣе можно было различить въ немъ почтовый тарантасъ, въ которомъ сидѣла дама и маленькая дѣвочка.

— Боже мой! вѣдь это тетя Мари съ Ниночкой! — радостно воскликнула Соня, и выскочивъ изъ-за стола, бросилась навстрѣчу дорогимъ гостямъ, которыя въ этотъ моментъ какъ разъ подъѣхали къ подъѣзду.

Марья Николаевна послѣдовала за нею.

Тетя Мари во время завтрака, въ короткихъ словахъ пояснила, что отправляясь вмѣстѣ со своею маленькою дочерью въ Малороссію, въ имѣнье брата, проѣздомъ пожелали навѣстить насъ.

— Какъ, тетя, вы только проѣздомъ завернули къ намъ; а я надѣялась, что ты останешься здѣсь цѣлое лѣто, — отозвалась Соня.

— Нельзя дружечекъ; мой мужъ давно уже ожидаетъ насъ; онъ очень соскучился своимъ одиночествомъ и, въ особенности, тоскуетъ о Ниночкѣ.

— А я, не хочу ѣхать въ Малороссію, мнѣ здѣсь нравится больше, — возразила Ниночка, и надула хорошенькія губки, сердито взглянувъ на окружающихъ.

Тетя Мари стала ее уговаривать; но чѣмъ больше она ее уговаривала, тѣмъ выходило хуже — Нина сердилась, топала ножкой, какъ дѣлаютъ всегда нехорошія, капризныя дѣти, и въ концѣ концовъ расплакалась.

— Соня постарайся ее утѣшить, — обратилась Марья Николаевна къ дочери: — ты умѣешь обращаться съ дѣтьми.

Соня взглянула на свою маленькую кузину такими ласковыми глазами, и такъ мило улыбнулась, что та поневолѣ перестала плакать.

— Пойдемъ въ нашу комнату, я тебѣ покажу что-то очень интересное.

— Что? — переспросила дѣвочка протирая кулачкомъ еще полные слезъ глаза.

— Пойдемъ — увидишь.

— Принеси сюда.

— Невозможно, пойдемъ, пойдемъ, будь умницей и послушной; то, что я хочу показать тебѣ, могутъ видѣть только умныя, послушныя дѣвочки.

Нина нехотя встала со стула и послѣдовала за Соней, которая войдя въ спальню и снявъ съ комода картонку, молча вынула оттуда меня. Ниночка остановилась какъ вкопанная, всплеснула ручками, и нѣсколько разъ повторила скороговоркой: «какая чудная кукла!»

У тебя никогда не было такой? — спросила Соня.

Ниночка отрицательно покачала головою, и продолжая по прежнему смотрѣть на меня пристально, — спросила: — умѣю ли я говорить.

Соня улыбнулась; и послѣ минутнаго раздумья, — сказала: «умѣетъ».

— Какъ тебя зовутъ? — обратилась тогда дѣвочка уже прямо ко мнѣ.

— Милочкой, — отвѣтила Соня.

— Славное имя; мнѣ оно очень нравится; ну, а скажи, ты очень любишь Соню?

— Очень; Соня меня бережетъ и ласкаетъ, но мнѣ кажется, что васъ я полюбила бы еще больше, еслибы вы были умницей, и всегда слушали маму.

Послѣднія слова сказанныя Соней, мнѣ были крѣпко не по-сердцу, я старалась сдѣлать надъ собою усиліе, чтобы заговорить человѣческимъ голосомъ и громко прокричать "неправда, я васъ совсѣмъ еще не знаю, и не могу любить больше Сони, не могу ни подъ какимъ годомъ. Но сколько я не старалась открыть ротикъ, сколько не пыталась обличить Соню во лжи, толку не вышло никакого.

Ниночка вцѣпилась въ меня обѣими ручками, потащила въ комнату, гдѣ сидѣла ея мать, и заявила что съ этой минуты Милочка принадлежитъ уже не Сонѣ, а ей.

— Развѣ Соня тебѣ ее подарила?

— Нѣтъ, Милочка сама сказала, что готова полюбить меня больше, чѣмъ Соню, если я буду послушна; а съ сегодняшняго дня это будетъ непремѣнно.

Какъ я, такъ равно и остальныя, не обратили вниманія на слова дѣвочки, принимая ихъ за простую дѣтскую болтовню; но дѣвочка думала иначе; и когда, нѣсколько дней спустя послѣ этого разговора, мать ея начала собираться въ дорогу, объявила съ громкимъ плачемъ, что безъ меня не уѣдетъ; она плакала до тѣхъ поръ, пока Соня наконецъ сжалилась надъ нею, и, чтобы хотя чѣмъ нибудь успокоить, согласилась отпустить меня въ Малороссію, съ тѣмъ однако условіемъ, что Ниночка на обратномъ пути, завезетъ меня сюда снова.

ГЛАВА XIV.
На волосокъ отъ смерти.

Хотя, по общему соглашенію дѣвочекъ, я уѣхала только на время, тѣмъ не менѣе, мнѣ было очень грустно; Ниночка это видѣла и всѣми силами старалась развлечь меня, обѣщая по пріѣздѣ въ Малороссію доставить много удовольствій.

Переѣздъ нашъ совершился довольно скоро.

Имѣнье дяди Степы, т.-е. брата матери Ниночки, было большое, и прелестно обстроенное, а семья его состояла изъ жены, старушки бабушки, и двухъ дочерей, старшей — Маруси, которой недавно минуло 14-ть лѣтъ и младшей Лиды; самъ дядя Степа пріѣзжалъ въ деревню на короткое время, такъ какъ служба его постоянно задерживала въ городѣ.

Маруся, была очень милая, ласковая, добрая; но зато маленькая Лида оказалась такою сердитою, такою шалуньей, и такой капризной, что ни я, ни моя Ниночка не видывали ничего подобнаго; она только и старалась, или сдѣлать, или оказать каждому непріятное, ссорилась со всѣми, обижала всѣхъ, начиная съ людей, и кончая животными; никто, никто въ домѣ не любилъ ее — а Ниночка, такъ даже побаивалась; въ особенности побаивалась она ее за меня; я это отлично понимала, потому что со дня нашего пріѣзда въ Никольское (такъ называлась усадьба дяди Степы) не спускала меня съ рукъ ни на минуту, а если куда приходилось уходить, то прятала въ плотяной шкафъ и ключъ уносила съ собою.

Одинъ разъ впрочемъ, на бѣду, случилось, что она по разсѣянности оставила ключъ въ замочной скважинѣ, и только что успѣла выйти за дверь, какъ въ комнату незамѣтно проскользнула Лида.

— Наконецъ-то я добралась до тебя, противная кукла, — обратилась она ко мнѣ со злобною улыбкою: — тебя все отъ меня прячутъ, я это понимаю; Ниночка боится, что я тебя испорчу… такъ вотъ же тебѣ!.. вотъ!..

И она принялась колотить меня по спинѣ съ такою силою, что чуть не переломила ее; затѣмъ, увидѣвъ лежавшія на столѣ ножницы, схватила ихъ, въ одинъ мигъ искромсала вдоль и поперекъ мое платье.

— Лида! что ты дѣлаешь! — раздался вдругъ позади ея голосъ, неожиданно появившейся на порогѣ Ниночки: — ты испортила самое лучшее платье Милочки, я вѣдь за это должна отвѣтить передъ Соней; Боже мой, Боже мой, что я буду дѣлать, и бѣдная дѣвочка залилась слезами.

— Что случилось? — спросила вышедшая въ эту минуту гувернантка.

Ниночка молчала; она не смѣла сказать правду.

— Я догадываюсь, — продолжала гувернантка: — Лида испортила платье вашей куклы?

— Не только испортила платье, но еще приколотила ее по спинѣ — вотъ такъ, вотъ такъ! — вскричала сама Лида, и снова принялась бить меня по спинѣ, по рукамъ, по головѣ…

— Лида, опомнитесь, что съ вами, за что вы бьете куклу? — отозвалась гувернантка, стараясь вырвать меня изъ рукъ этой злой дѣвочки.

— Я бью ее за то, что мнѣ никогда не позволяютъ играть съ нею; я на нее зла… я ненавижу ее…

— Ваше поведеніе невозможно. Пойдемте, — строго замѣтила гувернантка, и возвративъ меня Ниночкѣ, увела Лиду почти силою.

Лида начала кричать на весь домъ, стараясь высвободиться изъ рукъ гувернантки; но ее все-таки увели въ дѣтскую и въ продолженіе цѣлой недѣли за обѣдомъ не давали пирожнаго.

Маруся, между, тѣмъ взяла на себя трудъ исправить мой туалетъ, и сдѣлала это такъ быстро, что къ вечеру, я уже оказалась въ совершенно приличномъ видѣ.

Слѣдующій день былъ какъ разъ днемъ рожденія Ниночки; по этому случаю дѣти устроили цѣлый праздникъ, упросивъ маму разрѣшить имъ завтракать и пить шоколадъ въ саду; они пригласили еще двухъ дѣвочекъ — дочерей сосѣдняго помѣщика, и какъ только дѣвочки пришли, сейчасъ же показали имъ меня, затѣмъ объяснили причину праздника, причемъ не могли также утерпѣть, чтобы не разсказать случившуюся наканунѣ злую выходку Лиды.

— Какая нехорошая дѣвочка, мы не хотимъ играть съ нею, — замѣтили маленькія гостьи, и несмотря на просьбу самой Нины простить Лиду, въ продолженіе всего времени продолжали сторониться ея.

Лида смотрѣла на всѣхъ злыми глазами, которые наводили на меня невольный страхъ, я мысленно молила Бога, чтобы Ниночка не оставляла меня одну. Ниночка, должно быть, угадала мою мысль, потому что не спускала меня съ рукъ вплоть до самаго вечера.

— Ты даже ляжешь спать вмѣстѣ со мною, въ мою кроватку, — шепнула она, когда гости разъѣхались и дѣвочкамъ было приказано идти въ спальню, гдѣ вмѣстѣ съ Ниной помѣщалась Лида и Маруся.

Юркнувъ подъ одѣяльце, обѣ дѣвочки, какъ мнѣ показалось, заснули очень скоро, заснула и моя Ниночка; я одна только лежала съ открытыми глазами и, какъ бы предчувствуя что-то неладное, старалась прислушаться къ малѣйшему шуму; въ комнатѣ было свѣтло, во-первыхъ, отъ лампады, а во-вторыхъ, отъ луны, которая ярко блестѣла на небѣ, освѣщая собою все окружающее пространство, и пробивалась сквозь опущенныя кисейныя занавѣси нашего окна, выходившаго прямо въ поле.

Но вотъ кровать, на которой спала Лида, скрипнула, я навострила уши и увидѣла, что Лида приподнимаетъ голову съ подушки, осторожно спускаетъ на полъ свои маленькія ножки и тихонько подкрадывается къ намъ, точно кошка на добычу; глаза ея сверкали злобой, руки дрожали, выраженіе всего лица казалось ужаснымъ!

— Ниночка! Ниночка! — старалась я крикнуть, надѣясь разбудить мою маленькую госпожу, но… Ниночка спала крѣпкимъ сномъ, а Лида подвигалась все ближе.

— Ага, попалась, — прошипѣла она, осторожно снявъ меня съ кровати: — ты думаешь, я прощу, что ради тебя столько времени оставалась безъ пирожнаго и что сегодня никто не хотѣлъ играть со мною, нѣтъ, голубушка, ошибаешься, такія вещи простить нельзя.

Съ этими словами она вышла изъ дѣтской, пробралась въ коридоръ, накинула на плечи первую попавшую подъ руки и висѣвшую на гвоздѣ кофточку, сунула ножки въ чьи-то калоши и снова зашагала впередъ; зашагала до тѣхъ поръ, пока въ концѣ концовъ очутилась сначала на балконѣ, а затѣмъ въ саду.

«Куда она несетъ меня? — думала я, теряясь въ догадкахъ, — что хочетъ дѣлать со мной эта противная злая дѣвочка?» Сомнѣнія мои разрѣшились скоро: заворачивая съ дорожки на дорожку, Лида остановилась около колодца, откуда намъ всегда приносили воду, и не долго думая, со всей силы бросила меня туда.

Никакое перо не въ состояніи передать того ужаса, который охватилъ меня, пока я летѣла внизъ… мысли мои путались, я чувствовала, что вокругъ темно, сыро, холодно… чувствовала, что шлепнулась въ воду, и со страхомъ думала о томъ, что сейчасъ же пойду ко дну, что навѣрное и случилось бы, еслибы мои волосы не зацѣпились за желѣзный крюкъ, весь покрытый плѣсенью.

Наверху около колодца, между тѣмъ, поднялся крикъ, и началась суматоха. Какъ я узнала послѣ, садовникъ, спавшій на травѣ подъ деревомъ, проснулся какъ разъ въ тотъ моментъ, когда Лида подошла къ колодцу, и собственными ушами слышалъ какъ въ колодецъ что-то шлепнуло.

— Говорите скорѣе, что вы туда бросили? — крикнулъ онъ громкимъ голосомъ, схвативъ Лиду за кофточку, но Лида вырвалась отъ него и быстрѣе молніи помчалась впередъ, чтобы спрятаться въ густые кусты сирени.

На крикъ садовника сбѣжалась не только прислуга, но и сами господа; мать Лиды и мать Ниночки явились первыми, обѣ онѣ стояли взволнованныя, перепуганныя, и поочереди заглядывали въ глубину колодца, но такъ какъ тамъ было темно, то, конечно, ничего не могли видѣть, а только прислушивались не долетитъ ли до ихъ уха чей-нибудь стонъ.

— Позвольте, сударыня, я сойду туда съ фонаремъ, — сказалъ садовникъ, и началъ поспѣшно опускать лѣстницу.

— Ахъ, Матвѣй, осторожнѣе, ради Бога осторожнѣе! — въ одинъ голосъ обратились къ нему обѣ дамы.

— Не безпокойтесь, мнѣ не впервые; недавно поваренокъ, черпая воду, по неосторожности уронилъ сюда серебряную ложку, я же случайно проходилъ мимо, онъ бросился ко мнѣ и, обливаясь слезами, сообщилъ о своемъ несчастіи, тогда я притащилъ вотъ эту самую лѣстницу, спустился по ней въ колодецъ, досталъ ложку, и сейчасъ же назадъ, такъ точно и теперь будетъ…

Разсуждая подобнымъ образомъ, словоохотливый садовникъ поспѣшно началъ опускаться, я смотрѣла на него умоляющими глазами, и очень боялась, что онъ меня, пожалуй, не замѣтитъ, такъ какъ фонарь его былъ маленькій и свѣтилъ плохо.

— Ба, ба, ба! да это кукла Милочка, которая пріѣхала къ намъ въ гости съ маленькой барышней, какъ бишь барышню-то зовутъ, забылъ совершенно! — громко проговорилъ самъ себѣ добрый старикъ, и, ловко отцѣпивъ меня отъ крюка, началъ подниматься.

— Ну, что… нашелъ кого… кого именно? — слышались голоса сверху.

— Нашелъ такую вещь, что никому въ голову придти не можетъ, — отвѣчалъ мой спаситель.

— Что такое? что именно, говори скорѣе.

Садовникъ вмѣсто отвѣта высоко поднялъ меня надъ своей головой.

— Кукла Милочка! — крикнули въ одинъ голосъ всѣ стоявшія вокругъ колодца.

— Это продѣлка Лиды, — строго замѣтила гувернантка,

— Такъ точно, — подтвердилъ садовникъ: — я вѣдь собственными глазами видѣлъ ее, хотѣлъ даже поймать, но она куда-то скрылась…

— Милочка, бѣдная ты моя голубка, — говорила, между тѣмъ, Ниночка, тоже прибѣжавшая на шумъ: — какъ тебѣ должно быть было страшно! и, бережно завернувъ меня въ теплый платокъ, поспѣшно понесла домой.

ГЛАВА XV.
Заключеніе.

На слѣдующій день послѣ случившагося происшествія, Ниночка принялась упрашивать мать не оставаться дольше гостить у Лиды; она боялась, чтобы эта безконечно злая дѣвочка не вздумала вторично бросить меня въ колодецъ, да еще въ самую середину, чтобы мнѣ не за что было зацѣпиться, и чтобы я пошла прямо ко дну. Этотъ колодецъ наводилъ на нее ужасъ, особенно послѣ того, когда она утромъ при свѣтѣ солнца пошла осмотрѣть его вмѣстѣ съ Марусей и со мною.

— Подумай, мама, если Лида утопитъ Милочку, какими глазами я посмотрю на Соню, которая отпустила ее со мною съ тѣмъ, чтобы я берегла ее пуще глаза.

И заливаясь слезами, бѣдняжка до того неотступно принялась умолять мать уѣхать скорѣе, что послѣдняя въ концѣ концовъ должна была согласиться.

Обратный переѣздъ нашъ въ деревню, гдѣ жила Соня, совершился благополучно. Соня встрѣтила меня съ распростертыми объятіями и когда Ниночка разсказала все, то даже прослезилась.

— Жизнь Милочки полна приключеній, которыя, право, слѣдовало бы описать, — сказала она, когда маленькая подруга ея замолчала.

— А что и правда, вѣдь ты дала мнѣ превосходную мысль, — подхватила Соня: — начиная съ завтрашняго дня, я приступлю къ дѣлу, т.-е. лучше сказать, заставлю Милочку самоё описывать всѣ свои похожденія, ей они лучше извѣстны.

Сказано-сдѣлано, на слѣдующей день сейчасъ послѣ завтрака Соня посадила меня къ письменному столу, положила передо мной разлинованную тетрадку, дала въ руку перо и проговорила ласково:

— Дорогая Милочка, будь умница, напиши въ этой тетрадкѣ все, что съ тобою случалось въ продолженіе твоей жизни; если напишешь хорошо и толково, мы отдадимъ напечатать, нарисуемъ картинки и у насъ выйдетъ славная книжечка, которую навѣрное маленькія дѣвочки будутъ читать съ удовольствіемъ.

О, съ какимъ восторгомъ взялась я за предложенную мнѣ работу! — Она нравилась мнѣ до того, что я, не разгибая спины, просидѣла около своего письменнаго стола цѣлую ночь вплоть до разсвѣта… Къ утру записки мои были готовы…

Исполнила ли я ихъ настолько хорошо, какъ просила Соня и какъ мнѣ самой хотѣлось — не знаю, но старанія, во всякомъ случаѣ, приложено было очень много, а потому, если онѣ займутъ тѣхъ маленькихъ дѣвочекъ, которыя пожелаютъ съ ними познакомиться, то я буду считать себя совершенно счастливою, и обѣщаю на будущее время написать имъ еще что-нибудь въ такомъ же родѣ.