Записки кавалерист-девицы (Дурова)/Литературные затеи

Литературные затеи

    Одного дня собрались все мы у Ар...., и было уже около

девяти часов вечера, когда пришел к нам Груз....в. Он возвратился из рекогносцировки: так называл он невольную прогулку свою по грязному местечку в звании дежурного по караулам. "Что за негодное время, братцы! - говорил он, сбрасывая мокрую шинель свою на руки Ар....ва денщика. - Что за негодное время! Посмотрите вы на этот дождь, полюбуйтесь им! На что он похож? На мак, на пыль, на мглу и на все это вместе!.. А что за великолепная грязь! Как зеркало!.." Груз....в расположен был, кажется, высыпать несколько острот и сравнений, по его мнению, очень замысловатых; но как его никто не слушал, то он оставил бесполезный труд и подошел к столу посмотреть, чем его товарищи так прилежно занимались.

    Шестеро их сидели около этого стола в глубоком молчании,

устремя неподвижные взоры на руки седьмого, раздававшего, подобно Зевесу, направо и налево злое и благое.

    Гру....в поместился тут же, также замолчал и также устремил

взор на эти две руки, из которых одна была в беспрерывном движении. Наконец радостное восклицание Р....: "Паллада моя!" нарушило всеобщую тишину и было сигналом к шуму, смеху, восклицаниям.

    "Фортуна во всем потворствует своему баловню, - говорил

Гру....в, - именно Палладу хотел он выиграть, и вот она его!" Раз.... оглушил нас, крича во весь голос своему неповоротливому денщику: "Робакон!.. Глух, что ли, ты? Поди на конюшню ротмистра Бе-е-го, возьми там вороную кобылицу Паллалу и отведи ко мне; вела поставить особливо от других лошадей и покрыть голубою попоной. Послушайте, господа, я не играю более. Я без памяти рад, что залучил к себе красавицу Палладу, и уж, верно, не порискую опять потерять ее; а сверх того, мне уже до смерти надоело играть!" - "И мне тоже", - сказал Ч...ий, отталкивая от себя карты далеко на средину стола. "А меня уж просто одурь взяла, - говорил С...., усаживаясь по-турецки на диван. - Ровно три часа водят наших лошадей из конюшни в конюшню и обратно; это жернов Сизифа". - Кто ж вам велит катать его? - А что ж прикажешь другое делать? - Об этом вам стыдно было б спрашивать: ты, Арский, стихотворец, они двое - превосходные музыканты, Лип.... - сочинитель, р....з - поэт... - Боже мой, как ты смешон с своим торжественным провозглашением!.. Две недели сряду уже, как мы слышим всякий день игру Нав...ва и Яз...кого; и признаюсь, что, несмотря на превосходство их таланта, мычанье волов скоро уже покажется мне приятнее этого вечного бренчанья на гитаре. А о сочинителе и говорить нечего: нам не нужны средства от бессонницы; один только поэт был бы похож на что-нибудь путное, если б мог воспевать что-нибудь другое, а не наши балы и праздники полковые. Но этого рода поэзия кажется мне так несносна, так несносна, что я не нахожу слов, чтоб достойно разбранить ее; и предвещаю тебе. Раз...., что если ты не исправишься и будешь нести все ту же околесную: ура да Ура! ура и виват! с тобою навеки, мерзавец или красавец солдат! и бог тебя знает, что ты тут прибираешь; - ну так если другого ничего не будет, то тебе придется разве своего Кастора схватить за хвост вместо черта и читать ему поэтические описания бала, данного таким-то полком дамам такого-то города! Итак, в ресурсе остаюсь я - стихотворец... Но знаете ли, друзья, от какого места моей комнаты отталкивает меня, как электрическою силою? От того угла, в котором стоит стол с моими стихами!

     - Вот уже четверть часа, как слушаю тебя, Арский, и не могу

понять. Ты говоришь, что Раз.... поэт, а ты стихотворец; да разве это не одно и то же?

     - Разумеется, нет. Поэтом можно быть и без рифм; а

стихотворцы непременно уже должны выражаться в такту: сверх того, название стихотворца, по моему мнению, можно дать всякому, кто только прибирает рифмы, хотя б в них не было искры человеческого смысла; но быть поэтом может только тот, кто получил от природы этот изящный дар, не зависящий ни от навыка, ни от наук. Название поэта не дадут без разбора всякому, кто пишет стихи.

    Ар.... замолчал; офицеры разлеглись на диванах, затягивались

табаком, зевали, бранили погоду. Ар.... опять стал говорить: - Ну что ж, господа, неужели позволим скуке победить себя? Вы знаете, что нас побеждать могут одни только прекрасные глаза прекрасного пола, а во всем прочем наше условие, девиз, пароль не поддаваться неприятелю! Итак, давайте ратовать против скуки. Предлагайте всякий, кто какое средство выдумает.

     - Я не знаю, что тут предлагать, когда ты обраковал музыку,

поэзию и стихотворство.

     - Нет, нет! это все хорошо, но только чтоб не вечно одно и

то же; не вечно у себя, подле себя или около себя. Для чего бы кругу наших забав и занятий не быть обширнее?

     - Ты до чего-то добираешься, Ар...., только я не могу

разгадать.

     - А вот до чего, друзья: каждый из нас в жизни своей или

слышал, или видел что-нибудь любопытное, забавное, трагическое и даже поучительное; пусть всякий опишет одно какое-нибудь из известных ему происшествий или хоть свою какую мысль, но только с непременным условием не выводить на сцену полка, его балов, праздников, парадов, и чтоб как можно реже встречались в наших анекдотах слова лихой конь, шпоры, усы, сабля.

     - Усы нельзя ли выключить из этой опалы? Они ведь не

принадлежат исключительно одному нашему кавалерийскому сословию.

     - Ну, хорошо, усы могут играть роль, если понадобится; а

более ничего.

     - Позвольте и мне замолвить слово за коня: он также, если

не ошибаюсь, сотворен природою не для одних улан или гусар.

     - Ну, так! я знал, что если кто уже вступится за коня, так,

верно, это Александров! Извольте, пускай конь добрый, боевой, с детских лет товарищ, мой - пускай он гуляет по воле.

     - Итак, у нас остаются в изгнании сабли и шпоры. - Полно

невпопад остриться. Вы хорошо понимаете мою мысль; говорите же, согласны ли на этот план?

     - От всей души, любезный Ар.... . Мысль твоя превосходна!

Теперь надобно уговориться, кому начать, как весть очередь и когда вступить в должность Шехеразады?

     - Я, с согласия нашего осьмиугольного братства, вручаю тебе

жезл управления: избирай и назначай!

     - Что он там выдумал? Какое осьмиугольное братство? -

спрашивал P.... .

     - Тебе все надобно в рот положить. Ведь нас восемь человек?

Ну вот тебе и осьмиугольное братство!..

     - Прекрасное объяснение! Поэтому каждый из нас брат и угол

вместе!

     - Отвяжись, пожалуйста!.. Ну, пусть будет осьмичленное

братство!..

    Офицеры захохотали: "Нет уже, брат, уволь от названия". - "А

для чего ж?.. Чем бы худо было название общество осьмиугольной звезды?" - "Вот еще что вздумал - общество!.. Смотри, ты забыл.......?"

     - Ну, ну, бог с вами! обойдемся и без названия. Назначай

же. Ар...., кому первая очередь.

     - Если вы все единодушно избрали меня распорядителем этих

затей, то я присуждаю начать младшему; и так, поочередно, окончится старшим.

     - Младшему летами? Ну, так тебе, Александров, выступать на

сцену. - Нет, P.... моложе меня.

     - Извини, брат, у нас тот моложе, у кого нет усов...

     - Как будто для ваших усов назначен всякому один и тот же

возраст. Могут, я думаю, они расти годом ранее или позже.

     - Слышишь, Ар....? Это начало бунта. Употреби свою власть.

    Ар.... сказал мне, что он как кавалерист руководствуется

верностию глаза и что глаз его находит меня моложе Р....; почему он и требует, чтоб я беспрекословно повиновался назначению главы сообщников.

    Нечего делать! я уступила тем скорее, что в споре об усах я

боюсь заходить слишком далеко.

     - К какому ж дню прикажете быть готову?

     - Все мы имеем очень хорошее мнение о ваших способностях,

итак, завтра надеемся, просим и ожидаем должного приношения на наш семигранный жертвенник.

     - Что за великолепную чуху занес ты, Ар....? Какой еще

осьмигранный жертвенник?

     - Ну, да вот, видишь, нас восемь, так уже я не знаю, как и

возвеличить это число. Прощайте, однако ж! Полно балагурить: скоро двенадцать часов. Завтра, господа, сборное место у меня. Завтра всех я ожидаю к вечернему чаю. Adieu! Александров, не забудьте, что завтра вы должны явиться к нам с тетрадью в руках.

    Такое требование не слишком затрудняло меня: в чемодане моем

лежало множество исписанных листов бумаги. Я решилась посвятить часа три на то, чтоб пересмотреть их; выбрать, составить что-нибудь похожее на целое и завтра переписать набело. В этом намерении я вытащила из-под кровати чемодан, уселась подле него на пол, расшнуровала и, захватив рукою кипу бумаг, вынула ее на свет божий; и как же обрадовалась, увидя, что это одно из происшествий нашего дикого лесистого края: это злополучная Елена Г***!

    Я толкнула опять чемодан под кровать, положила вынутые

бумаги на стол, подле них приготовила несколько листов белой бумаги, чернил, перьев, песку; поспешно разделась, легла, закрылась с головой и вот думала, что сейчас засну. Не тут-то было! Кажется, как будто я, вынув описание жизни Елены Г***, вместе с этим вызвала ее с того света.

    Хотя глаза мои были закрыты, но я видела ее; она являлася во

всех изменениях: ребенком, девицею, молодою женщиною, красавицею, страшным уродом и, наконец, хладным посиневшим трупом, лохмотьями прикрытым! И когда доходила до этого последнего превращения, то опять начинала с того возраста, в котором я увидела ее в первый раз, грудным ребенком, сидящую в батистовой рубашечке на белой атласной подушке, обшитой блондами, и оканчивала тележкою, стоящею на улице под дождем и покрытой рогожею!.. Я потеряла терпение, встала, велела подать огня и села рисовать с натуры.

    Вот передо мною описание жизни несчастной Елены Г***, и вот

она сама в моем воображении переходит очевидно из возраста в возраст, из одного положения в другое; я слышу ее голос, детский плач, детский лепет, после веселый смех юности, вижу горькие слезы, бедность, позор, величайшую нищету, болезнь, ужасающую человечество, долгие страдания и лютую смерть!.. Товарищам моим и в голову не приходит, как страшно для меня мое полночное занятие!..

    Я окончила свою работу, пересмотрела, поправила, переменила,

где должно, а на ъ и отнесла к моим товарищам, будучи утомлена как нельзя более от этой всенощной сиденки.

    На другой вечер была очередь P.... Мы все собрались к Ар....

и с нетерпением ожидали прихода нового сочинителя; наконец, когда свечи уже подали и Ар.... начинал бранить медленность Р..., он явился с тетрадью в руках. "Милости просим, милости просим! - закричал ему навстречу Ар.... - По местам, господа!.. Посмотрим, Р..., чем-то ты нас обрадуешь!.. Столько ли твоя пиеса наделает между нами толков, споров, шуму, вздохов и восклицаний, как вчерашняя Елена с прекрасными, а после просто с красными глазами!.." - "Ну, господа, овому талант, овому другой!.. Условия не было писать умно, красноречиво, трогательно, грубо, глупо, поразительно; а просто писать, то есть описать что-нибудь кто как умеет. Итак, вот мое приношение; чем богат, тем и рад! Прикажете читать?" "Как же, как же! - закричал шалун С.... , - читай! Обещаем тебе самое молчаливое внимание и самое внимательное молчание..." - "Господи! какой враль! Перестань, ради бога не мешай!.. Начинай, P...." Р... вынул из принесенной тетради один только листок. У видя это. С.... всплеснул руками: "Ну, пропали мы!.. Верно, опять стихи!" - "Да уймись. С.... , дай ему начать... Впрочем, P.... , надобно признаться, что тощая наружность твоего приношения невольно обезоруживает... Но читай, читай, пожалуйста!.. Извини!.. Молчим и слушаем!.." P.... начал:

     - "Чего мы не делаем, к чему не прибегаем, чтоб только

сократить время: трубки, вино, карты, музыка, женщины - все мало!.. все еще остается два часа лишних!.. Лишних!.. С этим нечего шутить!.. Два лишних часа, если не будут убиты, могут убить, и это еще меньшее из зол, каких они бывают причиною. Какой глупости не вздумает человек, имеющий пред собою два часа времени, которого не знает, куда девать, с кем провесть, кому посвятить; одним словом, не знает, куда деться с ним, куда убежать от него?.. Ах, время лишнее, время лишнее! никто не хочет обратить внимания на тебя; а ты-то и есть источник всяческого зла, тебя-то и подстерегает враг рода человеческого, чтоб развернуть пред глазами праздного ума необозримый свиток обольщений всякого рода, вида, сорта, пола, цвета, возраста и количества!.. На нем купец находит для себя тот вид добросовестности, какой должно ему иметь, выхваляя покупателям доброту негодных товаров; погребщик - тайну подделывать дурное вино под хорошее так искусно, чтоб только одна расстройка здоровья употребляющих его давала им позднее понятие об этом; кокетка - тот взгляд, тот жест, которыми, употребя их вовремя и кстати, разоряет целые семейства и погружает их в бездну зол; полководец - ту проклятую мысль, что личная слава его должна быть им предпочтена славе отечества; наш Кордин - смету, что даром выкормит свою четверню башкирских жеребцов; Арский - те стихи, которыми убивает все, исключая времени, и, наконец, я, ваш покорнейший слуга, отыскал там вот эту галиматью, которую и имею честь представить вам на суд".

     - Как! уже и конец?

     - Конец. Воображение мое отказалось служить мне далее.

     - Вот, что называется, поддел!.. Что ж теперь делать?..

Вечер только что начался; у нас уже не два часа лишних, а целых шесть!.. Ну, P...., ты, который так хорошо разрисовал свиток сатаны, поищи на нем, куда нам девать, в чем провесть большую часть вечера? P.... подумал с полминуты.

     - Извольте, нашел! Поедемте к Морозинскому: у него сегодня

танцуют. Там будет красоточка, Варинька.

     - С уважением. P...., с уважением! Разве не видишь, как

Дем.... вспыхнул?..

     - При имени Вариньки? Нет, не этому божеству он

поклоняется. "Смугла, свежа, румяна его прелестная Татьяна!"

     - А! так вот перед каким огнем тает его сердце! Вкус не

дурен! Прекрасная Негритяночка может хоть кому вскружить голову.

     - Однако ж, воля ваша, господа, она уж чересчур смугла.

     - Вот, чересчур смугла!.. Это, брат, будет приметно не

прежде, как через пятнадцать лет; а теперь она с своими шестнадцатью годами, розовыми щеками, пунцовыми губами, черными, блестящими глазами и прекрасными жемчужными зубами, теперь она была, как лилия!..

     - Ну, так что ж, господа, ехать так ехать!.. Полно вам

рисовать красавиц, каких нет в натуре!.. Ваши описания перевернули и мой старый мозг вверх дном! Хочу увидеть эту Аравитскую лилию. Едем!

    Это говорил Д.б.р.н.к.й, шестидесятилетний венгерец; он

только что допил третий стакан пуншу, стукнул им по столу и хотел было реситировать похвалу выпитому нектару, но никак не мог склеить в памяти своей послания Давыдова к Бурцеву, где говорится что-то о шести стаканах пуншевых, в которых сокрыт небесный дар или жар - не помню и я так же, как Д.б.р.н.к.й.

     - Едем, молодежь! - повторил старый ротмистр, вставая и

вытирая платком усы, на которых блистали еще капли пунша.

     - Как! и почтенные седины венгерские едут с нами? Бравый

ротмистр наш хочет взять участие в этой ловле нежных вздохов и пламенных взглядов?.. А за эту честь мы все даем слово уступить ему место подле прелестной Негритянки на целый час...

     - Да, если она просидит только на месте целый час.