При письмѣ[1], о которомъ я здѣсь говоришь намѣренъ, прислана, для помѣщенія въ Вѣстникъ, Гораціева 16 ода второй книги. Къ чести нашей отечественной словесности и къ удовольствію любителей древняго стихотворства, Г. Муравьевъ-Апостолъ переложилъ ее съ Латинскаго подлинника, и переводъ сей конечно есть изъ лучшихъ на Русскомъ языкѣ. Всякой вмѣстѣ съ нами пожелаетъ, чтобы почтенный переводчикъ, нынѣ подобно Горацію въ сельской тишинѣ живущій для наукъ и искусствъ изящныхъ, представилъ публикѣ и другія творенія великаго Римскаго поэта. Можетъ быть труды его разбудятъ охоту въ благорожденныхъ нашихъ соотечественникахъ образовать свой вкусъ по древнимъ писателямъ, которые были учителями просвѣщенныхъ Европейцовъ: иначе мы никогда недадимъ о себѣ хорошаго мнѣнія тѣмъ людямъ, коихъ сами уважаемъ за красоту ума ихъ и дарованія.
Господинъ переводчикъ желалъ, чтобы Г. Буле далъ судъ свой передъ публикою объ его переводѣ И такъ г-нъ Буле сдѣлалъ то, чего отъ него требовали. Напечатавши же письмо свое онъ далъ и намъ право разсмотрѣть судъ его, и сообщить о немъ свои замѣчанія. Онъ пригодятся для нѣкоторыхъ читателей, кои всякое слово или напечатанное или съ высокой каѳедры произнесенное привыкли почитать изреченіемъ Оракула.
Замѣчать ли противурѣчія г-на Буле, которой сперва утвердительно говоритъ, что ода переведена вѣрно, приведена въ надлежащую мѣру и принаровлена вообще, къ генію новѣйшей поезіи, и въ особенности Россійской, потомъ строкъ черезъ десять недовѣряетъ нимало своему мнѣнію о достоинствѣ сего перевода; a тамъ, на другой страницѣ, опять кажется ему что можетъ увѣрить, удалось ли господину переводчику, не смотря на всѣ трудности, изобразить духъ и смыслъ оригинала въ мысляхъ и выраженіяхъ? Добираться ли до значенія словъ, каковы на примѣръ: обширная философія жизни? Нѣтъ; обратимъ лучше вниманіе свое на точность сужденія г-на Буле, которой съ юныхъ лѣтъ почиталъ Горація любимымъ своимъ поэтомъ, и большую часть жизни занимался вообще изученіемъ древней словесности.
Otium . . . . . . . . . . . . . . . .
Grosphe, non gemmis, neque purpura, venale, nec aura.
Спокойство всѣ хотятъ найтить:
Но, Гросфъ, его ни жемчугами,
Ни багряницей, ни парчами,
Ни золотомъ не льзя купить!
О парчахъ въ подлинникъ неупоминается: въ Гораціево время не было слова для названія парчи въ Латинскомъ языкъ, по тому что и самая вещь была неизвѣстна.
Non enim gaxae, neque consularis
Summovet lictor miseros tumultus
Mentis, et curas laqucata circuni.
Tecta Volantes,
Богатствъ Атлталовыхъ стяжанье?
Смятеній сердца не уйметъ,
И ликторовъ препровожанье
Толпы неотдалитъ суетъ.
Душа снѣдаема тоскою
Не можетъ обрѣсти покою
При всѣ;мъ ей щастія дарахъ:
Онъ часто въ хижинѣ селится;
A скука томная гнѣздится
Въ златыхъ высокихъ теремахъ.
Словъ, косыми буквами напечатанныхъ, совсѣмъ нѣтъ въ подлинникѣ. Строфа растянута. Вмѣсто скука надлежало сказать заботы.
Vivitur parvo bene, cui paternum
Splendet in mensa tentii falinum:
Nec leves fomnos timor, aut cupido
Sordidus aufert.
Блаженъ, кто въ тихой, низкой долѣ
Богатъ умѣетъ малымъ быть;
Стяжать себѣ не хочетъ болѣ,
Какъ чѣмъ лишь скромно вѣкъ прожить,
Хлѣбъ-соль простая угощенье,
Стола опрятна украшенье,
Солонка дѣдовска одна:
Ни алчность почестей и власти,
Ни жадность лихоимной страсти
Не возмущаютъ легка сна.
Въ первой половинѣ строфы три стиха лишніе. Вмѣсто алчность почестей и власти надлежало бы, поставить страхъ, безпокойство. Жадность лихоимной страсти — выраженіе неправильное. Слова алчность и жадность можно пеpeставить одно вмѣсто другаго; слѣдственно оба онѣ не тверды на мѣстахъ своихъ.
Ушелъ ли кто самъ отъ себя?
Удареніе надъ предлогомъ отъ дѣлаетъ стихъ негладкимъ.
Laetus in praesens animus, quod ultra est
Oderit curare, et amara lento.
Temperet risu,
Коль настоящее пріятна,
О будущемъ не помышляй;
И зная щастье сколь превратно,
Весельемъ горести смягчай
Ни условнымъ образомъ, но рѣшительно Горацій совѣтуетъ веселиться духомъ въ настоящее время. Одинъ стихъ лишній.
…Tibi tollit hinnitum
Apta quadrigis' aqua; te his Afro
Murice tinctae.
Vestiunt lanae….
Кони отъ кобылицъ Тракійскихъ
Подъ пышной колесницей ржутъ;
Въ чернецъ, которымъ Тиръ гордится
Двукратно волна погрузится,
Твое чтобъ рамо украшать;
У Горація здѣсь рѣчь идетъ о кобылицахъ годныхъ для ристаній. Погрузится стоитъ въ будущемъ для рифмы.
Г. Буле замѣчаетъ весьма справедливо, что ода приведена въ надлежащую мѣру и принаровлена вообще къ генію новѣйшей Россійской поезіи. Впрочемъ, не будучи знатокомъ въ древней Русской литтературѣ, можно видѣть съ перваго взгляду, что стихи сіи написаны обыкновенными ямбами, какими теперь вообще пишутъ, и какими сочинять намъ гораздо легче нежели старинною мѣрою Полоцкаго, на примѣръ, или Медвѣдева.
Англійскій критикъ Гомъ, котораго самъ Г. Буле называетъ славнымъ, пишетъ, что части сей оды связаны слабо, и что ода сія, въ прочемъ прекраснѣйшая, тѣмъ обезображена[2]. Г. Буле противнаго мнѣнія: не потому чтобы Гомъ думалъ несправедливо, но потому что г-ну Буле не угодно было согласиться съ Гомомъ. Такъ въ одномъ ученомъ Разсужденіи[3] своемъ, на нѣсколькихъ страницахъ, онъ опровергъ главное мнѣніе покойнаго Шлецера, трудившагося лѣтъ пятьдесять надъ Исторіею сѣверныхъ странъ и народовъ. Тщетно Винкельманъ чрезъ всю жизнь свою разсматривалъ и описывалъ памятники древняго художества; Г. Буле этого не испугался, и доказалъ въ недокончанномъ своемъ Журналѣ изящныхъ искусствъ[4], что Венера носида только одинъ поясъ, a не два, какъ Занкельманъ утверждаетъ ссылаясь на древнія статуи. Къ утѣшенію однакожь и Шлецера и Виндельмана, Г. Буле чистосердечно отдаетъ имъ должную справедливость, называя перваго Historicum nostrae aetatis in Germania facile principejn; а другаго ученымъ, тонкимъ и остроумнымъ знатокомъ антиковъ и всего излщняго. Надобно же было предувѣдомить читателей, съ какими исполинами начинается единоборство. Становлюсь на сторонѣ славнаго критика Гоме, и утверждаю вопреки мнѣнію Г-на Буле, что онъ судилъ о лирическомъ поэтѣ, какъ судить о немъ должно. Кому безъ сомнѣнія извѣстно было, что связь въ мысляхъ равно необходима и въ прозаическихъ сочиненіяхъ и въ стихотворныхъ, съ тою только разницею, что у лирика она бываетъ часто закрыта, и что мнимой безпорядокъ есть одно изъ существенныхъ украшеній оды. Англійскій критикъ прилѣжно занимался дѣломъ своимъ, и невыдавалъ себя вдругъ за Метафизика, за Филолога, за Натуралиста, за Юриста, за Историка и проч. и проч. и для того мы, почитатели Гома, никакъ не могли повѣрить, будто онъ судилъ объ Гораціѣ по какимъ-то особливымъ правиламъ, предписаннымъ для логическаго прозаика. Въ такомъ случаѣ Гомъ былъ бы крайне смѣшонъ, уча другихъ тому, чего самъ не знаетъ. — Вольнолюбивые Ѳракійцы, носящіе колчанъ Мидяне — говоритъ Горацій — ищутъ спокойствія, котораго — вы думаете, что Горацій скажетъ не льзя пріобрѣсти войною? Совсѣмъ нѣтъ! полудикіе, свирѣпые воины ищутъ спокойствія, котораго — не льзя купить дорогими камнями, багряницею и золотомъ! Соблюденъ ли тутъ естественной порядокъ въ ходѣ мыслей, и отвѣчаетъ ли первое предложеніе послѣднему? Чтобы не распространяться, сего довольно для оправданія Гома.
Г. Буле совѣтуетъ намъ выбросить букву Ѳ изъ Русской азбуки, и употреблять вмѣсто ее Ф и Т. Правда, что нѣтъ ни одного собственно Русскаго слова, для котораго была бы нужна сія буква; но она уже близь тысячи лѣтъ оказывала услуги свои Славянскому языку, будучи употребляема въ словахъ принятыхъ безъ перевода съ Греческаго, и отличая ихъ отъ словъ другаго произхожденія. Какъ бы ни произносили букву Ѳ, для насъ пріятно видѣть ее въ именахъ Ѳеофанъ, Ѳеофилъ, Ѳерапонтъ; мы тотчасъ вспоминаемъ, что первое составлено изъ Θεὸς Богъ и Φαλω являю, второе изъ Θεὸς и Φίλος любезный, послѣднее происходитъ отъ ϑέρω грѣю, врачую, a не отъ Φερω несу. По той же причинѣ желательно, чтобы въ Греческихъ словахъ употребляли I и И гдѣ должно, и писали бы, не Христосъ, Архимандритъ, Ѳеофилъ, но по обыкновенію ученыхъ нашихъ стариковъ Хрістосъ, Архімандрітъ, Ѳеофілъ. Нѣмцы и Французы для Греческихъ словъ, удержали Υ совершенно для нихъ лишнее; имѣя F они пишутъ Philosophie, a не Filosofie, единственно потому что такъ писали древніе Римляне; къ чему же намъ пристало писать то Теофилъ, то Феофилъ, лишь бы избѣжать ненавистнаго Ѳ? Исполнивъ требованіе г-га Буле, мы угодили бы только тѣмъ кои, чтобы неотстать отъ другихъ, пишутъ Ѳ гдѣ ни попало, и вмѣсто Федра, Фебъ, Ѳеофанъ, ставятъ Ѳедра, Ѳебъ, Феоѳанъ, помня что Ѳ не выключено изъ азбуки. И такъ, не принимая, совѣта г-на Буле, мы благодаримъ его за вниманіе къ нашему языку и словесности; не знаемъ однакожъ, чѣмъ оправдать невниманіе его къ Древней словесности, въ которой онъ большую часть жизни своей упражнялся. Онъ только догадывается, только почитаетъ вѣроятнымъ, что Греки произносили Ѳ инымъ образомъ нежели Ф, и подкрѣпляетъ догадку свою тѣмъ, что Грекц не употребляли бы двухъ разныхъ знаковъ для одного и того же звука. Никакой надобности нѣтъ догадываться, когда можно говоришь утвердительно. Буквы Ф, X, Ѳ, называются густыми (aspiratae, δατέα); Β, Γ, Δ, средними (mediae, μέσα); П, К, Т, тонкими (tenues, ψιλὰ), Ѳ имѣетъ такое отношеніе въ Т, какое Ф къ П и X къ К. Діонисій Галикарнасскій[5] въ сочиненіи своемъ О расположеніи словъ столь ясно толкуетъ, какъ произносимы были буквы Греческаго алфавита, что нѣтъ ни малѣйшей надобности прибѣгать къ остроумнымъ догадкамъ. Не справившись съ Діонисіемъ, не заглянувши въ сочиненія новыхъ Грамматиковъ и не посовѣтовавшись хорошенько о семъ дѣлъ съ людьми знающими, Г. Буле пишетъ, что древній выговоръ буквы Ѳ давно потерянъ, и — что всего забавнѣе, утверждаетъ, будто нынѣшніе Греки произносятъ ее теперь какъ Ф. Многіе съ удивленіемъ спрашивали насъ, какой ради причины въ Россійскомъ Журналѣ напечатаны столь очевидныя погрѣшности. Чѣмъ извиняться? Мы не смѣли оправдывать г-на Буле, боясь подвергнуть себя самихъ насмѣшкамъ и нареканію; ибо тому неизвѣстно, что между Ф и Ѳ превеликая разница; что первая буква принадлежитъ къ губнымъ (labiales), вторая къ язычнымъ (linguale), и что нынѣшніе Греки произносятъ Ѳ точно такъ и древніе, съ дыханіемъ, приложивши конецъ языка къ зубамъ верхнимъ и нижнимъ? Кто захотѣлъ бы защищать мнѣніе г-на Буля, тому надлежало бы прежде упросить всѣхъ Грековъ, что бы согласились выговаривать Ѳ какъ Ф, и отстали бы отъ нынѣшняго произношенія; надлежало бы истребить великое множество книгъ, въ которыхъ весьма ясно растолковано, какимъ образомъ произносится буква Ѳ {Въ Греческой Грамматикѣ на Нѣмецкомъ языкѣ, въ третій разъ 1805 года изданной Бутманомъ въ Берлинѣ, написано: Ѳ wird von uns gewönlich nicht vom T unterfchieden; bei den Alten aber gehörte es zu den aspirirten, d, h. mit einem Hauche begleiteten Buchstaben, und wird auch von den heiliger* National-Ciriechen auf eine lispelnde Art, wie das englische th, ausgesprochen. Стр. II. — Еще лучшимъ доказательствомъ служить можетъ свидѣтельство природнаго Грека Дарвалиса въ сочиненной имъ Грамматикъ нынѣшняго Греческаго языка, напечатанной въ Вѣнѣ 1806 года. Онъ пишетъ (на стр. 7) слѣдующее:
Замѣчанія сіи и недостаточны и слабы; онъ писаны человѣкомъ, которому судьба недозволила взглянуть на лица достопочтенныхъ матадоровъ Геттингенскихъ, Лейпцигскихъ и Гальскихъ; недозволила насладиться поучительною ихъ бесѣдою, учебныя пособія его состоятъ въ маломъ количествѣ книгъ, въ которыя онъ заглядываетъ иногда въ свободные часы, отъ должности остающіеся.
- ↑ Смотри Вѣстникъ Европы 1809, № 20, стр. 267.
- ↑ The parts of ode 16, lib. 2. are so loosely connected as to disfigure a poeme, otherwise extremely beautiful. Elements of criticisme" Basil. 1795. Vol. I. pag. 28.
- ↑ De optima ratione, qua historia populorum, qui ante laeculum non uni terras nunc Imperio. Russico subjectas, praesertim meridionales, inhabitasse aut pertiansiisse feruntur, condi posse videatur. Mosquae 1806.
- ↑ Можетъ быть онъ докончанъ будетъ въ нынѣшнемъ столѣтіи. Съ 1807 года вышло его только 3 книжки; подписавшіеся ожидаютъ еще трехъ. Надобно однакожь замѣтить, что не объ немъ писано было въ листкахъ Коцебу и Меркеля; тамъ упоминали объ Ученыхъ Вѣдомостяхъ г-на Буле, коихъ окончанія на 1806 и 1807 годы также desiderantur.
- ↑ Глава XIV.