Заметки по внешним делам (Майков)/РМ 1885 № 2 (ДО)

Заметки по внешним делам
авторъ Аполлон Александрович Майков

Опубл.: 1885. Источникъ: az.lib.ru

Замѣтки по внѣшнимъ дѣламъ.

1.

Въ этотъ разъ считаю нужнымъ вернуться назадъ къ моимъ предъ идущимъ замѣткамъ. Онѣ обратили на себя вниманіе оффиціозной нѣмецкое газеты Norddeutsche Allgemeine Zeitung и вызвали отголосокъ въ русской печати. Органъ кн. Бисмарка видимо разсердился. Но есть поговорка: кто сердится, тотъ не правъ. И дѣйствительно, нѣмецкая газета ни на одну іоту не опровергаетъ меня, а только сердится. Опровергнуть меня трудно, потому что мои статьи суть не болѣе, какъ силлогизмы, построенные на историческомъ основаніи — на фактахъ, на оффиціальныхъ идя оффиціозныхъ заявленіяхъ, на достовѣрныхъ сообщеніяхъ, запискахъ или документахъ; изъ этихъ данныхъ, служащихъ мнѣ посылками, я вывожу прямое логическое заключеніе. А даже ничего собственно себѣ не присвоиваю въ своихъ статьяхъ, потому что выводы, къ которымъ меня приводятъ посылки, способенъ сдѣлать каждый, кто обладаетъ правильнымъ мышленіемъ. Слѣдовательно, тутъ не на кого обижаться; развѣ можно только сѣтовать, что событія нашей современной исторіи приводятъ къ заключеніямъ для однихъ невыгоднымъ, для другихъ обличительнымъ. Историческая правда, также какъ и правда житейская, колетъ глаза. Нѣмецкая газета не касается вовсе существа моихъ замѣтокъ, а только просто сердится: это значитъ, что я сказалъ правду. Вмѣсто того, чтобы отвѣчать или возражать мнѣ, она удостоиваетъ меня сравненіемъ со Скобелевымъ. Благодарю хотя и за ироническое сравненіе. Впрочемъ, оно совершенно неумѣстно и неудачно. Кто осмысливаетъ совершающіяся событія, освѣщая ихъ историческимъ свѣтомъ, имѣющимъ ту особенность, что при этомъ свѣтѣ настоящее связуется съ прошедшимъ и предрѣшаетъ будущее, тотъ еще не есть Скобелевъ, ни большой, ни маленькій, ни даже каррикатурный. Вѣроятно, нѣмецкая газета вспомнила, что русская дипломатія чрезъ свой Journal de St.-Petersbourg отреклась отъ русскаго Скобелева, а прислуживавшія тогда этой послѣдней нѣкоторыя другія газеты съ насмѣшкой отнеслись къ «бѣлому» генералу, называя его агитаторомъ, ничего не смыслящимъ въ политикѣ, — и, вспомнивши это, она употребила сравненіе въ видѣ намека цензурнаго свойства. Это не новость для нѣмецкой печати. Русскія газеты не забыли еще того недавняго времени, когда нѣмецкіе оффиціозы старались наложить на нихъ печать молчанія и употребляли для этого не совсѣмъ даже чистые пріемы. Вообще подтасовать подъ печатное слово, которое почему-либо не нравится, чувствительную сторону международной политики и этимъ затронуть дипломатическую щепетильность, — таковъ не разъ уже употребленный пріемъ зазнавшейся нѣмецкой печати, воображающей за собою нѣкоторымъ образомъ цензурныя права надъ русской печатью.

Хотъ же неблаговидный пріемъ замѣтенъ и въ дальнѣйшихъ словахъ нѣмецкой газеты, приписывающей Русской Мысли польскія наклонности. С.-Петербургскія Вѣдомости, перепечатавшія у себя безъ всякой его ворки и безъ всякаго замѣчанія выходку бисмарковскаго органа, еще прежде того ставили въ вину мнѣ то, что я не признаю существованія польскаго вопроса въ Россіи. Обѣимъ газетамъ, какъ видно, желательно, чтобы въ Россіи существовалъ польскій вопросъ. Такое желаніе понятно въ нѣмецкой газетѣ; но чего добивается русская газета? Первая умышленно, а вторая, можетъ быть, вслѣдствіе недостаточныхъ познаній, смѣшиваютъ національный вопросъ съ вопросомъ политической благонадежности. Кн. Бисмаркъ смотритъ на польскую народность огуломъ со стороны политической благонадежности; такъ смотрѣлъ онъ на нее и прежде, въ шестидесятыхъ годахъ, какъ видно изъ недавней его рѣчи въ германскомъ рейхстагѣ и изъ оффиціальной статьи въ lieichsanzeiger. Конечно, ему хотѣлось бы, чтобы и въ Россіи смотрѣли на поляковъ именно съ этой одной стороны. Но не думаю, чтобы для Россіи былъ выгоденъ такой полицейскій взглядъ: онъ можетъ искусственно создать въ Россіи множество національныхъ вопросовъ. Уже готовъ въ воображеніи нѣкоторыхъ напускныхъ патріотовъ малороссійскій вопросъ; теперь начинаютъ шригивать Финляндію и, пожалуй, скоро создадутъ національный финскій вопросъ; потомъ можетъ возникнуть нѣмецкій вопросъ, затѣмъ татарскій, грузинскій, армянскій и т. д. Что же выйдетъ изъ Россіи, когда она распадется на разные искусственно возбужденные вопросы? Не будутъ ли наши западные сосѣди первые радоваться нашему внутреннему разложенію, какъ прежде они радовались нашему нигилизму, утверждая, что Россія потрясена, безсильна?

Припомню то, что сказано было мною въ статьѣ объ отношеніяхъ Пруссіи и Австріи къ польской народности: "Русское правительство въ русской Польшѣ заботится только о сохраненіи государственнаго единства. Поэтому польская народность въ Польшѣ подъ русскимъ управленіемъ «охраняется цѣло и невредимо. Русское правительство ничего не имѣло и не имѣетъ противъ процвѣтанія польскаго языка, польской науки и литературы и вообще противъ польской народности и католической вѣры лишь бы русскіе поляки не стремились Къ произвольному выдѣленію себя изъ общаго государственнаго строя имперіи… Въ Россіи возможно и желательно спокойное и безопасное существованіе и развитіе каждой народности въ ея естественныхъ предѣлахъ, разумѣется, безъ пожиранія чужой народности и безъ происковъ вѣроисповѣдныхъ). Развѣ это не правда? И что же такого нашла тутъ газета, чтобы позволить себѣ возставать противъ національной точки зрѣнія на отношенія Россіи къ польскому народу? А совѣтовалъ бы газетѣ внимательнѣе прочесть мою статью и вникнуть въ мою основную мысль. О польскомъ политическомъ вопросѣ, съ полицейской точки зрѣнія, какъ смотрятъ на него нѣкоторыя газеты, а вовсе ничего не говорилъ и не желалъ говорить за неимѣніемъ относящихся къ нему данныхъ, которыя обыкновенно добываются административнымъ путемъ, и потому С.-Петербургскія Вѣдомости вовсе не могли знать, допускаю ли я въ Россіи польскій вопросъ съ этой стороны, или не допускаю. Рѣчь моя шла вообще о польской народности, какъ орудіе политической игры Пруссіи и Австріи; но именно потому, чтобы игра эта не имѣла вреднаго дѣйствія для Россіи, и нужно, чтобы въ Россіи не было національнаго польскаго вопроса. Все прошлое, которое для Россіи въ ея отношеніяхъ къ польскому народу безмѣрно выгоднѣе, чѣмъ для Пруссіи и Австріи, подтверждаетъ, что русское правительство всегда строго различало эти двѣ точки зрѣнія. Для польскаго народа она создала Польское Царство съ извѣстными политическими правами и, вмѣстѣ съ тѣмъ, не допускала, чтобы поляки посягали на отдѣленіе этого царства отъ Россійской имперіи. Она не истребляла польскую народность, какъ Пруссія, я не возбуждала искусственно и обманно въ политическихъ видахъ, какъ Австрія. Задачею русской политики было, чтобы Польша оставалась спокойною и безмятежною составною частью имперіи, сохраняя свою народность невредимою въ религіи, языкѣ, наукѣ, искусствѣ, обычаяхъ и пр. Не могу не обратить вниманія на появленіе въ январской книжкѣ Русскаго Архива писемъ гр. Бенкендорфа къ великому князю Константу Павловичу. Писанныя лицомъ, приближеннымъ къ Императору Николаю, письма эти, безъ веякаго сомнѣнія, выражаютъ взглядъ русскаго правительства на отношенія Россіи къ Польшѣ, въ одномъ изъ нихъ мы читаемъ: „Если бы властитель Польши былъ не болѣе, какъ ея государь, находившійся въ отсутствіи изъ своей столицы во время революціоннаго взрыва, то онъ постарался бы снова вступить въ эту столицу при помощи контръ-революціи или во главѣ той части своей арміи и своего народа, которая, безъ сомнѣнія, осталась бы вѣрна своему государю въ болѣе іи менѣе значительномъ числѣ. Тогда борьба была бы просто борьбой нему двумя партіями. Король или снова вступилъ бы на престолъ, или лишился бы его. Съ обѣихъ сторонъ были бы предложены сдѣлки и уступки. Ограничивающаяся предѣлами одной Польши державная власть или укрѣпилась бы, или была бы обезображена, но она отвѣчала бы за то, что мучилось, только передъ самой собою: это были бы двѣ силы и два интереса, сливающіеся въ одной національности. Но такъ какъ этотъ польскій государь, въ то же время, императоръ необъятной Россіи, то его роль совершенно измѣняется, мятежъ Польши принимаетъ иной видъ, онъ вспыхнулъ не противъ ея государя, котораго она обвиняетъ въ нѣкоторыхъ несправедливостяхъ и отъ котораго желаетъ получить нѣкоторыя привилегіи и облегченія, а противъ императора всей Россіи, противъ его могущества, противъ его владычества. Этотъ мятежъ съ первыхъ же дней требуетъ, чтобы его войска очистили польскую землю, срываетъ императорскіе гербы, задерживаетъ въ плѣну русскихъ генераловъ и офицеровъ и въ заключеніе всего объявляетъ престолъ вакантнымъ. Стало быть, война объявлена не царю, а императору, и Польша вызвала на бой Россію. Польша выступаетъ врагомъ императора и этимъ даетъ ему право войны и завоеванія, которое признается всѣми вѣками, всѣми народами и само собою уничтожаетъ и отмѣняетъ прежніе договоры и обязательства“. Ботъ взглядъ русскаго правительства на мятежную Польшу, но только на Польшу мятежную, ставшую въ чрезвычайное, исключительное положеніе къ Россіи. здѣсь вопросъ политическій, требующій отвѣта: какъ должна поступить Россія съ отпадающею отъ нея Польшею? Достаточно ли будетъ однѣхъ полицейскихъ мѣръ или требуется поднять оружіе — дѣло не въ этомъ; главное, нужно привести Польшу въ спокойное состояніе, усмирить ее и оставить за Россіею, „ибо, — объясняете гр. Бенкендорфъ, — если бы Россія пошла на уступки, она уронила бы себя въ мнѣніи другихъ народовъ и, что еще болѣе важно, въ своемъ собственномъ. Тогда императора стали бы считать слабымъ монархомъ, а это было бы вѣрнымъ предзнаменованіемъ общественныхъ бѣдствій; и этотъ первый ударъ, нанесенный народной гордости и довѣрію, съ которымъ она относится къ главѣ государства, былъ бы предвѣстникомъ упадка и, можетъ быть, разрушенія имперіи“. Нельзя не видѣть во всѣхъ этихъ словахъ глубокаго государственнаго ума. Въ нихъ высказано какъ бы предостереженіе для далекаго будущаго. По тутъ же вслѣдъ за этими словами высказывается въ письмѣ и другой взглядъ на отношенія Россіи къ Польшѣ — къ Польшѣ уже спокойной и въ нормальномъ положеніи въ Россіи стоящей. „Ваше высочество, — продолжаетъ гр. Бенкендорфъ, — конечно, раздѣлите, въ силу приведенныхъ выше соображеній, мое убѣжденіе, что война была неизбѣжна и что мы должны употребить всѣ наши усилія на то, чтобы одолѣть (не Польшу, которая играетъ въ этомъ случаѣ лишь второстепенную роль), а мятежниковъ. Польша должна существовать, такъ какъ она есть твореніе одного изъ нашихъ государей. Царство Польское будетъ жить въ силу именно этого соображенія, а не въ силу вѣнскихъ трактатовъ, которые разорваны мятежемъ и низложеніемъ царствующей династіи. Польша должна быть хорошо управляема, такъ какъ она принадлежитъ вашему государю. Еще разъ ей заплатятъ добромъ за зло. По урокъ такъ силенъ, что онъ заставить принять всѣ нужныя предосторожности, чтобы предохранить имперію отъ третьяго клятвопреступленія со стороны націи, которая нами создана и которая была такъ легкомысленна, что, положившись на совѣты и обѣщанія парижскихъ клубовъ, поставила на карту свое существованіе, ни заботясь ни о своихъ клятвахъ, ни о своей будущности“. Кто не знаетъ непреклонной воли Императора Николая, его силы характера, его чувства законности и крутыхъ мѣръ, которыя онъ принималъ, когда требовали того обстоятельства! И, однако, въ самый разгаръ польскаго возстанія, не свою 1831 года, приближенное къ императору лицо, быть можетъ, даже по его указанію, сообщаетъ его брату, что Польша, какъ нація, должна существовать, ибо она создана Россіею. Этотъ основной и національный взглядъ на Польшу выраженъ въ письмѣ, какъ постоянно и нормально дѣйствующій. Несмотря на войну, на упраздненіе договоровъ и обязательствъ, несмотря на то, что возставшая Польша, при неуспѣхѣ, всецѣло отдавалась на волю побѣдителя, польская нація, по воззрѣніямъ русскаго правительства, должна была оставаться цѣлою и невредимою, потому что Россія ее „создала“, т.-е. при дѣлежѣ Польши дала ей форму, въ которой она могла правильно существовать. Стало быть, даже въ то время, когда силою оружія разрѣшался относительно Польши политическій вопросъ, — другое вопросъ, національный, вовсе даже не существовалъ. Съ національной точки зрѣнія польская народность пользовалась въ Россіи полнымъ и положительнымъ признаніемъ. Это вовсе не было отрицательное положеніе, какъ въ Пруссіи, или перемѣнчивое, какъ въ Австріи. Изъ писемъ гр. Бенкендорфа видно, что русскій государственный смыслъ умѣлъ сопоставить и примирить оба взгляда — и политическій, и національный, не исключая второй первымъ.

Въ этихъ письмахъ, появившихся въ печати послѣ моей статьи, я нахожу полное подтвержденіе моего взгляда на отношенія Россіи къ польской народности. А признаю, что положеніе, въ которое историческимъ путемъ Россія стала къ польской народности, даетъ ей громадный перевѣсъ надъ сосѣдями, который, однако, обнаружится только тогда, когда вникнутъ въ него хорошенько и пожелаютъ имъ воспользоваться. Повторяю, что національный польскій вопросъ въ Россіи едва ли существуетъ: его стараются создать нѣкоторыя газеты, подмѣнивая вопросомъ политическимъ, Такое неясное пониманіе польскаго дѣла всего больше на руку Пруссіи. Еще очень недавно Norddeutsche Allgemeine, въ трогательной заботѣ объ интересахъ Россіи, совѣтовала русскому правительству держать поляковъ въ „ежовыхъ рукавицахъ“. Нашему сосѣду выгодно отождествлять понятіе польской народности съ понятіемъ политической неблагонадежности. Онъ и теперь въ своей выходкѣ употребилъ тотъ же подвохъ.

Скобелевъ и поляки! Вѣдь, въ этихъ двухъ словахъ цѣлая груда динамита, способная озадачить любаго дипломата. Но, перепечатывая сочувственно у себя выходку нѣмецкой газеты, какъ же не поняла русская газета, что это простая нѣмецкая уловка, разсчитанная на то, что авось удастся съ помощью этихъ неудобоваримыхъ словъ стѣснить сколько-нибудь свободу русскаго слова?

У кн. Бисмарка въ созданной имъ Германіи есть больныя мѣста, дотрогиваться до которыхъ онъ не любитъ, а коль скоро дотронутся — онъ сердится и ворчитъ. Онъ взлелѣялъ мысль о тройномъ союзѣ Германіи, Австро-Венгріи и Италіи, — и вдругъ теперь по дѣламъ Египта Италія уклоняется отъ однообразнаго противъ Англіи дѣйствія другихъ державъ, слѣдующихъ указаніямъ германскаго канцлера. За это Kölnische Zeitung, которою кн. Бисмаркъ пользуется для своихъ наиболѣе смѣлыхъ вылазокъ, разразилась рѣзкою и досадливою статьею противъ Италіи, припомнила ей ея прошлое, какъ она примазывалась къ воюющимъ сторонамъ, и обозвала ее чѣмъ-то вродѣ кондотьера. Испанская газета El Impartial высказалась о неудобствахъ, которыя могутъ возникнуть для Испаніи, если она станетъ на сторонѣ, Германіи въ столкновеніи послѣдней съ Англіею, и вотъ Norddeutsche Allgemeine Zeitung спѣшитъ увѣрить ее, что никакой бѣды оттого не будетъ. Относительно Россіи, кн. Бисмаркъ теперь дорожитъ союзомъ съ нею, во-первыхъ, по торговымъ сношеніямъ и выгоднымъ для Германіи нашимъ желѣзно-дорожному и таможенному тарифамъ; во-вторыхъ, по безпрепятственному дозволенію Австріи укрѣпляться на Балканскомъ полуостровѣ; въ-третьихъ, потому, что Германіи теперь нужна сильная поддержка противъ Англіи въ упроченіи своей колоніальной политики, и, въ-четвертыхъ, ради безопасности самой Германской имперіи, которая въ продолженіе двѣнадцати лѣтъ все еще не можетъ сплотиться по причинѣ глубоко коренящейся въ ней политической, вѣроисповѣдной, соціальной, исторической и отчасти національной розни. Вотъ почему всякое правдиво высказанное мнѣніе, всякое фактическое указаніе, затрагивающее это больное мѣсто, возстаетъ передъ нимъ въ образѣ или Скобелева, или политически неблагонадежнаго поляка.

Другое больное мѣсто въ германской политикѣ кн. Бисмарма есть Сѣверный Шлезвигъ. Еще не такъ давно Times затронула этотъ вопросъ, и Norddeutsche Allgemeine Zeitung, какъ бы ужаленная, накинулась за это на органъ лондонскаго Сити, въ свою очередь, попрекая его Ирландіею. Легко было примѣтить, что германскому канцлеру становится весьма непріятно, когда напоминаютъ ему о Сѣверномъ Шлезвигѣ. Хотя между Пруссіею и Австріею и послѣдовало соглашеніе объ отмѣнѣ 5-й статьи пражскаго мирнаго договора, которою требовалось, чтобы жители Сѣвернаго Шлезвига были спрошены свободною подачею голосовъ, кому хотятъ они принадлежать — Пруссіи или Даніи, однако, прежде отмѣны этой статьи dе jure, она уже была нарушена кн. Бисмаркомъ de facto чрезъ самое неисполненіе ея въ свое время. Притомъ, обоюдное соглашеніе Пруссіи и Австріи не могло состояться въ законной силѣ безъ согласія на то Даніи, потому что 5-я статья пражскаго договора предоставляла Даніи право обратнаго полученія Сѣвернаго Шлезвига въ случаѣ благопріятнаго для нея народнаго голосованія, а разъ признанное за Даніею право не могло быть отнято у нея безъ ея на то согласія. Такимъ образомъ, сѣверошлезвигскій вопросъ остается открытымъ, какъ наглядное выраженіе господства въ современной европейской международной политикѣ права сильнѣйшаго. Такъ точно и брауншвейгскій вопросъ о престолонаслѣдіи остается открытымъ. Кн. Бисмарку, какъ я уже писалъ, нежелательно допустить герцога Кумберландскаго на этотъ престолъ по политической неблагонадежности. Печатные органы, стоящіе на сторонѣ правительства, открыто обвиняли герцога во враждѣ къ имперіи. Отказъ императора Вильгельма принять письмо отъ герцога развивалъ имъ языкъ до грубыхъ обвиненій. Когда же вождь парламентскаго центра, Виндтгорстъ, герой Kulturkämpfe, принялъ участіе, по предложенію королевы Викторіи, въ разсмотрѣніи дѣла о наслѣдственныхъ правахъ герцога Кумберландскаго, то лейбъ-органъ кн. Бисмарка — Norddeutsche Allgemeine Zeitung — поспѣшилъ и этотъ вопросъ обрѣзать, заявляя, что коль скоро въ вопросѣ этомъ замѣшался Виндтгорстъ, противникъ императора и имперіи, то герцогу Кумберландскому никогда не бывать на брауншвейгскомъ престолѣ. Такъ послушная германскому канцлеру печать постоянно занята разностороннимъ отраженіемъ всего, что только затрагиваетъ чувствительныя мѣста германской политики. Тѣмъ не менѣе, послѣ личнаго участія, выраженнаго лондонскимъ и копенгагенскимъ дворами, въ герцогу Кумберландскому, женатому, какъ извѣстно, на принцесѣ Тирѣ, дочери короля датскаго, и послѣ посѣщенія его датскимъ наслѣдниковъ принцемъ и великимъ герцогомъ ольденбургскимъ, пришло извѣстіе, напечатанное въ Vossische Zeitung, что король саксонскій, великій герцогъ баденскій и нѣкоторые другіе германскіе владѣтельныя лица представили императору Вильгельму меморію въ пользу правъ герцога Кумберландскаго на брауншвейгскій престолъ. Вопросъ этотъ, какъ видно, снова поднимается, ставя кн. Бисмарка въ довольно щекотливое положеніе. Канцлеру, конечно, непріятно, если иноземная печать, не имѣющая побужденій угождать ему, касается этого вопроса самостоятельно, усматривая въ дѣйствіяхъ германской политики уклоненіе отъ началъ европейскаго политическаго права я выводя отсюда заключеніе, что тамъ, гдѣ для Германіи существующія обязательства или правовыя начала оказываются невыгодными, тамъ она пользуется правомъ сильнѣйшаго, примѣняя къ себѣ изрѣченіе: force prime droit. Безпокойство и раздраженіе сказываются въ нѣмецкихъ оффиціозахъ всякій разъ, какъ иноземная печать затрогиваетъ такіе вопросы, которые канцлеру хотѣлось бы держать въ своихъ рукахъ закутанными, недоступными для посторонняго анализа. Если такой голосъ раздается изъ среды русской печати, то ему уже чудится, что Скобелевъ встаетъ изъ могилы.

Третье больное мѣсто есть католическая церковная іерархія, за права которой давно уже ведется борьба римскою куріею съ имперскимъ правительствомъ, такъ называемая Kulturkampf. Это такое наболѣлое, давно извѣстное мѣсто, что распространяться о немъ не для чего.

Четвертое больное мѣсто — Эльзасъ и Лотарингія, въ которыхъ до сихъ поръ намѣстникъ Мантейфель пользуется чрезвычайными правами, оставленными за нимъ послѣднимъ рейхстагомъ, такъ какъ, по свидѣтельству даже наиболѣе склонныхъ къ примиренію депутатовъ, народная вражда въ Эльзасѣ и Лотарингіи къ имперіи не только не ослабѣваетъ, но еще съ большею силою возрастаетъ.

Пятое больное мѣсто у кн. Бисмарка есть прусская Польша. Мы думали, что если Пруссія не поддерживала возставшихъ русскихъ поляковъ въ 1863 году, то она поступала такъ по своей дружбѣ къ Россіи; оказывается, что мы ошибались. Пруссія изъ собственныхъ разсчетовъ не присоединилась тогда къ Англіи, Франціи и Австріи, заступавшимся за поляковъ. Недавно въ рейхстагѣ кн. Бисмаркъ объяснилъ, что онъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ вовсе не для Россіи, а собственно потому, что поддержка русски^.поляковъ возбудила бы и прусскихъ поляковъ, которые постоянно проникнуты стремленіемъ къ отпаденію. Понятно послѣ этого, что польскій вопросъ въ Пруссіи, предрѣшенный тамъ въ пользу конечнаго истребленія польской народности, побуждаетъ кн. Бисмарка держаться политики строгости въ польскихъ областяхъ и такую же политику рекомендовать и Россіи. Законъ 4 мая 1874 г., направленный противъ католической іерархіи, примѣненъ былъ больше всего къ Польшѣ; изъ парламентскихъ преній мы узнаемъ, что въ силу этого закона подверглись экспатріаціи, т.-е. высылкѣ за политическую агитацію, всего 23 священника, въ числѣ коихъ только 1 изъ Кобленца, а всѣ остальные изъ Познани. Послѣ смѣщенія архіепископа Ледоховскаго, познанская каѳедра около десяти лѣтъ остается незанятою, потому что имперское правительство опасается политической агитаціи отъ каждаго епископа, который будетъ присланъ сюда папою. Потому-то кн. Бисмаркъ пригналъ удобнымъ напечатать въ правительственной газетѣ Reichsanzeiger строго обличительную статью противъ польскаго журнала Przeglad Powszechny издаваемаго іезуитомъ Моравскимъ въ Краковѣ. Имперское правительство само выступило обвинителемъ этого журнала въ томъ, что онъ не признаетъ ни политическихъ границъ государствъ, ни правительствъ и стремится подъ объединяющею властію римской куріи сплотить всѣхъ поляковъ, какъ прусскихъ; такъ и русскихъ и австрійскихъ, въ возстановленной Рѣчи Посполитой.

Шестое больное мѣсто, наиболѣе чувствительное для кн. Бисмарка, это — вся созданная имъ Германская имперія. Да, въ парламенскомъ засѣданіи 3 (15) декабря прошлаго года съ поразительною неожиданностью обнаружилось, что послѣ двѣнадцатилѣтняго существованія своего Германская имперія скрипитъ и развинчивается въ своихъ связяхъ. Разлагающія начала кроются не въ ея рейхстагѣ, что было бы еще не опасно, а глубоко коренятся въ самомъ существѣ народномъ, откуда они выступаютъ, отражаясь въ рейхстагѣ. Это не парламентскія партіи, которыя могутъ поколебать правительство, даже государственный строй, но никогда не доводятъ до государственнаго разложенія; это, напротивъ, изъ самаго духа народнаго, изъ убѣжденія совѣсти, изъ самой жизни истекающія различія, постоянно дѣйствующія и неумирающія. Эти начала будутъ всегда разъѣдать цѣльность государственнаго тѣла и никогда не дадутъ частямъ его срастись органически, какъ бы желалось подражателямъ средневѣковыхъ нѣмецкихъ императоровъ. Таковы: 1) различіе народностей на окраинахъ имперіи; этѣ народности, польская, датская, эльзасская, проникнутыя самосознаніемъ и помнящія, свое порабощеніе нѣмцами, всегда будутъ стремиться къ отпаденію, составляя противуправительственный элементъ въ самомъ существѣ имперіи; 2) различіе вѣроисповѣданій. Католическое вѣроисповѣданіе, имѣющее свою особую церковную дисциплину, всегда будетъ домогаться самостоятельности въ ущербъ государственной власти. Если послѣдняя не уступитъ римской церкви, то потянутся нескончаемыя внутреннія смуты; если уступить, то ослабитъ свое объединяющее дѣйствіе: въ обоихъ случаяхъ два равносильныя вѣроисповѣданія — одно господствующее, другое съ притязаніями на независимость отъ государства всегда будутъ держать нѣмцевъ въ расторженномъ состояніи; 3) соціализмъ, который, несмотря на палліативныя мѣры кн. Бисмарка, придумавшаго государственный соціализмъ, всегда будетъ подтачивать общественный и государственной строй имперіи. Самъ кн. Бисмаркъ, несмотря на желаніе сблизиться съ нимъ и сдѣлать изъ него разумную и умѣренную политическую силу, вынужденъ разочароваться въ этомъ, какъ видно изъ его рѣчи 3 декабря, въ которой онъ презрительно осмѣиваетъ соціалистовъ, какъ разрушителей, но не созидателей; 4) собственно такъ называемый нѣмецкій либерализмъ, который враждебенъ по принципу не только военщинѣ, безъ которой немыслима единая сильная имперія, но и всякой самостоятельно дѣйствующей центральной правительственной власти, которая одна въ состояніи еще сдерживать искусственно связанныя-составныя части имперіи, и 5) историческія преданія, живущія въ отдѣльныхъ государственныхъ областяхъ, вошедшихъ принудительно въ составъ имперіи, и поддерживающія, особенно въ южной половинѣ имперіи, затаенную неистребимую рознь. Хотя побужденія, двигающія всѣми этими элементами, различны, но они сходятся въ общемъ всѣмъ имъ стремленіи къ высвобожденію себя изъ-подъ тяжелой однообразной политической формы, которая требуетъ отъ всѣхъ нихъ значительной доли самопожертвованія, покорности, приниженія. Взаимный союзъ этихъ разнородныхъ началъ неожиданно выступилъ съ преобладающею силою въ засѣданіи рейхстага 3 декабря. Впечатлѣніе, произведенное имъ на кн. Бисмарка, было удручающее. Желѣзный канцлеръ постигъ всю непрочность зданія, надъ которымъ онъ трудился двѣнадцать лѣтъ, придумывая цементъ для замазыванія въ немъ всякихъ щелей и трещинъ, и еще незадолго передъ тѣмъ признавшій существованіе старыхъ вольныхъ городовъ тоже необходимымъ цементомъ для скрѣпленія имперіи. Кто озлобленныя, отчаянныя рѣчи, вырывавшіяся прямо изъ сердца и непехожія на его обычныя хладнокровныя, иногда саркастическія и всегда свысока парламентскія объясненія, показываютъ, что онъ былъ задѣтъ за живое. Потрясенный, оскорбленный въ самыхъ завѣтныхъ своихъ надеждахъ, прозрѣвшій всю тщету своихъ долголѣтнихъ усилій и возможность распаденія зданія, надъ которымъ онъ трудился съ такою любовью и для котораго совершилъ столько прегрѣшеній, — онъ уже не щадилъ себя и своихъ силъ въ словесной борьбѣ съ противниками; въ своихъ рѣчахъ онъ былъ нетерпѣливъ, раздражителенъ и безпощадно откровененъ. Своихъ противниковъ, — а они составляли большинство въ рейхстагѣ, — онъ прямо называлъ революціонерами, врагами императора и имперіи. Возбужденный, хватаясь за первую попавшуюся мысль, онъ то стращалъ собою, говоря, что если цѣлая Европа не посмѣла импонировать ему, то что же значитъ передъ нимъ парламентъ, то выставлялъ себя, какъ солдата и подданнаго своего императора, то выводилъ заключеніе о своей будто бы неспособности въ дѣлахъ управленія, то сваливалъ съ себя всякую отвѣтственность за будущее. Это не былъ уже ораторъ, какимъ мы привыкли его видѣть на парламентской трибунѣ, а скорѣе игрокъ, который ставилъ послѣднюю азартную ставку, чтобы сорвать банкъ; и, все-таки, на этотъ разъ онъ проигралъ. По свидѣтельству нѣмецкихъ газетъ, National Zeitung и другихъ, засѣданіе 3 декабря было самое плачевное, какого еще никогда не бывало со времени учрежденія имперіи. Это было для кн. Бисмарка знаменательнымъ предостереженіемъ. Быть можетъ, внутренній голосъ, смутный, какъ предчувствіе, внушаетъ кн. Бисмарку опасенія за устойчивость созданной имъ имперіи и крѣпости связующаго ее цемента. Быть можетъ, ему приходить когда-нибудь на мысль, что разлагающія начала, коренящіяся въ въ самомъ существѣ Германской имперіи, могутъ послужить хорошими козырями въ рукахъ одной или нѣсколькихъ державъ, которыя рѣшились бы когда-нибудь уравновѣсить себя съ нею, чтобы поставить предѣлъ ея преобладанію. Оттого органы печати, которые къ услугамъ кн. Бисмарка всегда имѣютъ готовыя страницы, тамъ чутко прислушиваются ко всему, что касается зиждительной политики Германской имперіи, спѣша „заградить уста“, говорящія хотя и правдивое, но неблагопріятное для ея канцлера.

Отсюда слѣдуетъ, что не всякую выходку нѣмецкихъ газетъ противъ русской печати можно повторять голословно. Простительно любоваться совпаденіемъ чужаго взгляда съ своимъ, но не должно забывать, что цѣли при этомъ могутъ быть различны. Если не хорошо прислуживаться къ чужой гавотѣ, то еще хуже пользоваться чужою выходкою въ своемъ домашнемъ обиходѣ. Это роняетъ достоинство русской печати въ глазахъ иностранцевъ и даетъ поводъ заключать объ ея близорукости.

II.

Внезапно появилось и у насъ больное мѣсто. Прежнія мои статьи не вызывали отголоска въ печати; по статья въ декабрской книжкѣ Русской Мысли была счастливѣе предыдущихъ. Она вызвала письмо въ редакцію Новаго Времени, подписанное буквами Гр. Д. В. Сколько помнится, эта подпись уже появлялась, хотя очень рѣдко, и прежде на страницахъ этой газеты въ такія минуты, когда общественное мнѣніе останавливалось въ недоумѣніи передъ труднѣйшими вопросами, которые разрѣшались во внѣшней политикѣ. Письма съ этою подписью отличаются знаніемъ дѣла, спокойствіемъ, достоинствомъ и видимымъ безпристрастіемъ. Гр. Д. В. всегда является какъ бы посредникомъ между дипломатіею и недоумѣвающимъ обществомъ. Нельзя не примѣтить въ немъ желанія говорить внушительно. Къ сожалѣнію, на этотъ разъ онъ слилъ статьи г. Аксакова и мои въ одинъ объектъ своихъ поученій, такъ что отвѣчать ему, ставшему подъ это прикрытіе, не вполнѣ удобно ни той, ни другой сторонѣ. Читателю, впрочемъ, было бы скучно присутствовать при разбирательствѣ кто что сказалъ, кону за что отвѣчать и къ которому изъ двухъ относится поучительная рѣчь автора письма. Но мнѣ кажется, что такой разборъ былъ бы напраснымъ трудомъ, если только можно разгадать загадку, почему теперь, когда наша внѣшняя политика направилась туда далеко, въ степи африканскія, и занялась колоніальными интересами Западной Европы, вдругъ раздался, какъ рѣдкій гость печати, голосъ Гр. Д. В.?

Сомнѣваюсь, чтобы одно политиканство нѣкоторыхъ газетъ заставило автора письма взяться за перо. Конечно, онъ нравъ, что дипломатіи не стоитъ отвѣчать и раскрывать свои карты на такіе смѣшные совѣты, какъ взять сегодня Корею, завтра принять подъ свое покровительство Абиссинію, послѣ завтра предпринять походъ въ Индію. Судить и рядить направо и налѣво о томъ, что должно дѣлать, вдаваться въ предположеніи о томъ, что сбудется или не сбудется, подавать легкомысленно совѣты цѣлымъ государствамъ, съ развязностью распоряжаться ходами державъ какъ на шахматной доскѣ, выражать имъ свое одобреніе или порицаніе, заправлять всемірной политикой, не имѣя ни малѣйшихъ достовѣрныхъ свѣдѣній о томъ, что творится въ таинственномъ мірѣ дипломатіи, предугадывать такія послѣдствія, которыхъ даже не могутъ предвидѣть лица, посвященныя въ сокровенныя дѣла архивовъ и министерскихъ портфелей, — на это безплодное занятіе политикой справедливо могли бы дипломаты отвѣтить словами Гр. Д. В.: „вамъ подавай сейчасъ всякія благополучіи, а если замѣшкаются, то вы кричите караулъ и обзываете насъ бездарными, забывая, конечно, что такія событія, какъ объединеніе Германіи или Италіи, совершаются не по щучьему велѣнію“.

Соглашаясь вполнѣ въ этомъ отношеніи съ авторомъ письма и не приписывая своимъ статьямъ повода къ возбужденію въ немъ этихъ мыслей, я попрошу его согласиться со мною, что между политиканствомъ и приведеніемъ къ ясному сознанію совершившихся и совершающихся событій съ помощью достовѣрныхъ данныхъ есть значительная разница, по меньшей мѣрѣ, такая же, какая есть между поэтическою фантазіею и исторіею. Со свѣточемъ исторіи можно достаточно распознаться въ полусумрачномъ лабиринтѣ совершающихся событій, и коль скоро событіе совершилось и отодвинулось нѣсколько назадъ, оно уже дѣлается свободнымъ достояніемъ исторіи и вносится въ кругъ историческаго разумѣнія; о немъ произносится приговоръ согласно съ тѣмъ значеніемъ, которое оно получаетъ въ связи съ прошедшимъ, уже осмысленнымъ исторіею, и изъ него дѣлается заключеніе, также на основаніи исторической послѣдовательности, о томъ, что изъ него должно произойти далѣе. Естественно при этомъ освящаются и качества дѣйствующихъ лицъ въ мѣрѣ, доставляемой самыми событіями. Оттого исторію и называютъ magistra vitae.

Въ наше время, прц быстромъ теченіи политической жизни европейскихъ государствъ, при широкомъ развитіи общественныхъ интересовъ, при гласности парламентскихъ преній и печати, писать современную исторію оказалось возможнымъ, какъ мы и видимъ это въ заграничной ученой литературѣ. Съ такимъ характеромъ могутъ появляться и журнальныя статьи. На этѣ статьи, посвященныя предметамъ, уже доступнымъ для публициста, который съ добросовѣстною основательностью относится къ своему дѣлу, дипломаты, по словамъ Гр. Д. В., могли бы возражать, смѣло принявъ вызовъ печати и не раскрывая никакихъ тайнъ. Прибавлю, что дипломатическія тайны, соблюденію которыхъ дипломаты придаютъ особенно важное значеніе, возвышающее ихъ въ ихъ собственныхъ глазахъ надъ прочими смертными, въ ушахъ которыхъ раздается грозное: procul, о procul, profani! — тайны этѣ могутъ спокойно оставаться при дипломатахъ, потому что совершившіяся событія раскрываютъ ихъ содержаніе, даже даютъ возможность судить о достоинствѣ тайныхъ уговоровъ и соглашеній. Такъ, напр., русско-турецкая война съ ея послѣдствіями достаточно обнаружила смыслъ и качества обязательствъ, въ которыя была втянута Россія предварительнымъ тайнымъ договоромъ, положеннымъ въ основу тройственнаго союза. Достаточно бы было, если бы дипломаты стали отвѣчать на факты фактами же, или если бы они только опровергли тѣ данныя, на которыхъ основываются публицисты; но да избавятъ насъ отъ принципіальныхъ отвѣтовъ, которые рекомендуетъ дипломатамъ авторъ письма. На голословіе, на словопренія, на пустую діалектику у дѣловыхъ людей нѣтъ времени.

И такъ, если политиканство не заслуживало бы того, чтобы Гр. Д. В. тратилъ на него свои заряды, то что же заставило его возвысить свой голосъ? Наша минувшая скорбная дипломатическая кампанія? Но онъ самъ соглашается, что послѣ крымской войны Россія „постепенно пришла въ такое униженіе передъ диктаторскою ролью германскаго канцлера. что имъ должны быть оскорблены до глубины души русскіе люди, вспоминая времени Екатерины, Александра I и Николая“. Мнѣніе насчетъ этого времени до австро-германскаго союза 1879 года включительно настолько сходно со взглядами, высказанными въ статьяхъ, вызвавшихъ его письмо, что я позволю себѣ сдѣлать изъ него нѣсколько выдержекъ. „Благодаря пассивной политикѣ нашей дипломатіи, — говоритъ онъ, — Россія потеряла даже тѣ позиціи, которыми еще обладала послѣ крымской войны. Тамъ, гдѣ царило прежде вліяніе Россіи — въ Сербіи, въ Румыніи, въ Босніи и Герцеговинѣ, въ Греціи, въ Болгаріи и даже въ Черногоріи, тамъ теперь явился опасные конкуррентъ въ лицѣ Австріи, которая неуклонно шагъ за шагомъ идетъ къ своей цѣди и пожинаетъ плоды нашихъ усилій… Это положеніе создалось постепенно послѣ крымской кампаніи… Скрестивъ руки на груди, мы присутствовали при совершающихся событіяхъ въ качествѣ безучастныхъ зрителей и пропустили случай, когда мы могли сдѣлать что-нибудь для себя и для славянства. Такой случай, который едва ли скоро повторится, представился намъ въ 1866 и 1870 гг., когда Европа раздѣлилась на два враждебныхъ лагеря, когда славяне взирали съ надеждою на Россію. Передъ нами была не теперешняя, окрѣпшая и живучая Австрія, а имперія, обезсиленная войною, внутреннею неурядицею, разстроенными финансами, враждою національностей. Что мы дѣлали тогда? Наша сосредоточенность обратилась въ какое-то безучастное глазѣніе, а между тѣмъ, благодаря нашему союзу, окрѣпла и объединилась Германія. Когда началось герцеговинское возстаніе, возгорѣлась сербская война, мы были уже связаны разными обязательствами и съ тревогою должны были посматривать на созданную нами Германію. Эта нерѣшительность, эта политика безъ системы, безъ опредѣленной цѣли должна была фатально привести насъ къ катастрофѣ… Берлинскій конгресъ является только финальнымъ аккордомъ нашихъ прежнихъ ошибокъ… А затѣмъ все разрѣшается точно въ математической задачѣ — союзомъ Германія и Австріи… Если во время берлинскаго конгреса мы позорно предоставили Боснію и Герцеговину Австріи, отреклись отъ Сербіи, сказавъ ей: adressez vu us à d’Autriche, отняли у Румыніи клочекъ земли и тѣмъ возстановили противъ себя нашихъ недавнихъ союзниковъ, то въ этомъ виновата прежняя дипломатія, которая довольствовалась красивыми фразами и забывала объ интересахъ Россіи“, Трудно было ожидать найти со стороны лица, какъ видно, достаточно компетентнаго въ дѣйствіяхъ дипломатіи, такое дипломатически точное, ясное, сильное подтвержденіе того, что высказывалось въ лучшей части русской печати о международномъ положеніи Россіи послѣ крымской войны и до австро-германскаго союза включительно.

Но для того, чтобы повторить то, что уже было высказано другими, конечно, не стоило прерывать своего молчанія. Впрочемъ, повторяя общій приговоръ о событіяхъ и поведеніи дипломатіи за время, которое уже стало болѣе или менѣе достояніемъ исторіи, Гр. Д. В. тщательно выдѣляетъ нынѣшнюю дипломатію отъ прежней. По его мнѣнію, нынѣшняя дипломатія неповинна въ ошибкахъ прежней: она тутъ не при чемъ. Само собою разумѣется, что если подъ дипломатіею разумѣть дипломатовъ, то кто же станетъ обвинять однихъ за ошибки другихъ? Объ этомъ опять не стоило и заводить рѣчи. Однако, авторъ письма какъ бы старается отвратить всякую возможность обвиненія отъ нынѣшней дипломатіи и для этого вступаетъ въ разсмотрѣніе настоящаго положенія дѣлъ по наиболѣе выдающимся вопросамъ. Хотя эти вопросы еще не созрѣли и не обозначились настолько, чтобы можно было судитъ о нихъ людямъ непосвященнымъ; хотя они еще не подлежатъ историческому анализу, однако, не желая оставаться въ долгу у Гр. Д. В., я позволю себѣ въ нѣкоторой степени ина короткое время заняться политиканствомъ для того, чтобы попытать, не окажутся ли и современные незрѣлые вопросы съ невыгодной изнанкой.

Гр. Д. В. полагаетъ, что въ виду австро-германскаго союза, безучастія Франціи и интригъ противъ насъ Англіи, союзъ съ Германіею, съ которою намъ въ настоящее время нечего дѣлать, былъ для насъ выгоднѣе всего. Отвѣчу на это коротко. Австро-германскій союзъ былъ, очевидно, противъ насъ; это подтверждается словами кн. Бисмарка о штыкахъ, направленныхъ съ двухъ сторонъ на Германію, его письмомъ изъ Hotel Imperial въ Вѣнѣ, вооруженіями Австріи и Германіи, воинственнымъ азартомъ тогдашней австро-германской печати, доходившей до чмы готовы» и требованія предупредить Россію объявленіемъ ей войны, заявленіемъ русскаго заграничнаго органа к Nord, что союзъ этотъ имѣлъ «острый» характеръ, направленный противъ Россіи, и множествомъ другихъ указаній. Самое присоединеніе къ нему Италіи, какъ бы тамъ ни увѣрялъ Манчини въ его мирныхъ цѣляхъ, изобличало, что союзъ этотъ былъ разсчитанъ на такія крупныя усложненія, при которыхъ Италія могла и на свою долю ухватить кусокъ добычи, какъ прежде получила она Ломбардію подъ Севастополемъ и Венецію подъ Кениггрецомъ. Доказательствомъ этому служитъ то, что какъ скоро Россія окончательно вошла въ этотъ союзъ въ Скерневицахъ, такъ Италія, не чуя болѣе никакой добычи, отпала отъ союза, а кн. Бисмаркъ вымѣстилъ свою досаду на Чирмени, кореспондентѣ газеты и другихъ итальянскихъ корреспондентахъ, приказавши изгнать ихъ изъ Берлина. Возможно ли при такихъ условіяхъ вступленіе въ этотъ союзъ Россіи? Второе обстоятельство — безучастіе Франціи къ европейскимъ дѣламъ — не могло бы служить отговоркою, если бы мы сами не усыпляли Францію и не отворачивались отъ нея. Усиленіе нашей дружбы съ Франціею дало бы намъ возможность, не страшась союза, направленнаго противъ насъ, оставаться внѣ этого союза, сохраняя наше государственное достоинство. Третье обстоятельство — интриги Англіи въ Турціи, Персіи, Средней Азіи и Китаѣ — тоже очень неубѣдительно. Въ Турціи ея интриги уже не такъ сильны, какъ прежде, и намъ не опасны. Съ Персіей подавно, потому что Персія со временъ Ермолова до сихъ поръ проникнута убѣжденіемъ, что съ Россіею, какъ съ ближайшимъ могущественнымъ сосѣдомъ, она должна постоянно находиться въ добрыхъ отношеніяхъ. Конечно, если мы будемъ держать хорошихъ дипломатовъ не у дѣлъ или замѣнять хорошихъ и опытныхъ заурядными министерскими чиновниками; если, напримѣръ, вмѣсто того, чтобы отъ несостоятельной Порты потребовать взамѣнъ военной контрибуціи отдачи двукратно бывшаго у насъ въ рукахъ Баязета, который, всс-таки, для насъ, ведшихъ войну, дешевле, чѣмъ Тунисъ для Франціи и Египетъ для Англіи, мы раскладываемъ уплату контрибуціи по сотенной части безъ процентовъ на сотню лѣтъ, — то, конечно, въ Тегеранѣ, какъ и въ Константинополѣ, на насъ посмотрятъ пренебрежительно, и мы должны искать себѣ прибѣжища подъ мощнымъ крыломъ Германій. Интриги Англія въ Средней Азіи для насъ не опасны, а о Китаѣ лучше не упоминать; это отдѣльная часть міра, будущая громадная политическая сила, съ которой еще придется считаться Россіи: здѣсь, въ Пекинѣ, никакіе союзы съ Германіей" не остановятъ ни германскихъ, ни англійскихъ интригъ, потому что здѣсь виды разсчитаны за сотню лѣтъ впередъ, тогда какъ европейскія отношенія всегда кратковременны; поэтому изъ-за послѣднихъ никакая умная и дальновидная политика не откажется отъ первыхъ, для которыхъ требуется продолжительная созидательная работа дипломатіи. О Китаѣ нечего и думать: тамъ неизмѣнно будутъ дѣйствовать противъ насъ организаторскія миссіи тѣхъ европейскихъ державъ, которыя соревнуютъ намъ въ восточныхъ дѣдахъ или сами имѣютъ виды на преобладающее вліяніе въ водахъ Великаго Океана. Оставляя въ сторонѣ Китай, мы не должны страшиться англійскихъ интригъ въ Средней Азіи потому, во-первыхъ, что ни туркменская, ни афганская почва для европейской интриги не воспріимчива; во-вторыхъ, мы становимся здѣсь открыто лицомъ къ лицу съ англичанами, которымъ мы уступили нейтральный прежде Афганистанъ. Вопросъ здѣсь можетъ быть только о границахъ. Но если Англія рѣшилась предоставить Италіи часть прибрежной мѣстности по Красному морю съ нѣсколькими городами за то, что Италія вышла изъ стачки другихъ державъ, устроенной кн. Бисмаркомъ противъ Англіи, то позволительно думать, что Англіи не пожалѣла бы отдать намъ Гератъ или вообще установить наилучшую для насъ въ географическомъ отношеніи границу съ Афганистаномъ (безъ выгодъ наступательной войны на Индію, о которой и мечтать намъ не приходится), если бы мы воздержались отъ вмѣшательства въ колоніальныя дѣла, выговоривши только обезпеченіе свободнаго прохода судовъ чрезъ Суэзекій каналъ и Красное море, о чемъ, впрочемъ, Англія и не споритъ. Изъ всего сейчасъ мною высказаннаго вытекаетъ то заключеніе, что указываемыя въ письмѣ Гр. Д. В. обстоятельства нисколько не обусловливали для насъ необходимости вступленія въ австро-германскій союзъ. Это было и унизительно для насъ, и безполезно. При болѣе искусной дипломатіи, Франція, несмотря на Тунисъ и Тонкинъ, стала бы охотно въ самыя тѣсныя и прочныя дружескія къ нахъ отношенія. Мнѣніе, что будто бы республиканская политика неустойчива, а динюматія болтлива, такъ неосновательно, что, вмѣсто того, чтобы опровергать его, достаточно прямо сказать, что оно внушено бисмарковскою партіею. Равнымъ образомъ болѣе искусная дипломатія могла бы успѣшно бороться въ Константинополѣ съ интригами англійскими, для которыхъ счастливыя имена Статфордовъ Каннинговъ и Деярдовъ уже миновали; въ Тегеранѣ русская дипломатія самою силою вещей должна бы имѣть постоянный перевѣсъ надъ англійскими интригами.

А самостоятельное, вполнѣ независимое и исключительно въ собственныхъ интересахъ поведеніе Россіи въ египетскомъ вопросѣ дало бы намъ возможность войти въ выгодную сдѣлку съ Англіею, и уже во всякомъ случаѣ Англія не представила бы намъ никакихъ затрудненій въ нашей скромной, миролюбивой, чуждой всякихъ завоевательныхъ замысловъ политикѣ, какою она изображена въ циркулярѣ 4 марта 1881 года и въ высочайшемъ рескриптѣ министру иностранныхъ дѣлъ H. К. Гирсу 15 мая 1883 года. При такихъ обстоятельствахъ намъ нечего было опасаться даже остраго характера австро-германскаго союза; мы съ полною увѣренностью въ наши силы, въ нашъ народный духъ могли бы оставаться внѣ этого союза, не домогаясь, какъ нѣкоей спасительной милости, чтобы насъ приняли въ него и наложили на насъ несовсѣмъ лестныя обязательства. Независимое положеніе и полная свобода дѣйствія въ виду грозящаго намъ союза, — вотъ что было бы согласно съ достоинствомъ Россіи, а дружескія отношенія къ Франціи, Англіи и Италіи были бы слишкомъ достаточны для того, чтобы обезпечить наши внѣшніе интересы. Оттого я не могу согласиться съ Гр. Д. В., что при выставляемыхъ имъ условіяхъ союзъ съ Германіею былъ для насъ выгоднѣе всего. При этихъ условіяхъ, союзъ этотъ, по меньшей мѣрѣ, не долженъ бы имѣть мѣста.

Послѣ разсужденія о выгодѣ для насъ союза съ Германіей, Гр. Д. В. обращается къ г. Аксакову, высказавшему мысль, что, «благодаря этому союзу, завоеваніе Австріею Балканскаго полуострова творится настойчиво а неутомимо, — завоеваніе, конечно, не формальное, но отчасти культурное — черезъ умноженіе чадъ латинской церкви, отчасти дипломатическое — черезъ привлеченіе государствъ въ область своего политическаго вліянія, и, поверхъ всего, завоеваніе экономическое». Эти безусловно справедливыя слова, которыя всего лучше подтверждаются на мѣстѣ личными наблюденіями и отзывами очевидцевъ, Гр. Д. В. старается опровергнуть отвлеченными соображеніями или несовсѣмъ удачными историческими ссылками. Онъ замѣчаетъ, что г. Аксаковъ посвящаетъ экономическому завоеванію Австріи только нѣсколько строкъ, не подтверждая своихъ доводовъ цифровыми данными. Такое замѣчаніе совершенно неудачно въ данномъ случаѣ. Сдѣлаю маленькое отступленіе. Въ прошломъ году г. Леже, извѣстный французскій славистъ, издалъ описаніе своего путешествія но южно-славянскимъ землямъ. Отдавая отчетъ объ его книгѣ, органъ русской дипломатіи — Journal de St.-Petershourg выразился такимъ наивнымъ признаніемъ: «Voyage entrepris par lui (Mr. Léger) l’année dernière chez les peuples slaves du midi ou comme il l’indique dans son titre dans les pays traversés par la Save, le Danube inferieur et le. Balkau. Les peuples visités par. Mr. Léger sont généralement peu connus. En nous les faisant connaître il les fait aimer» (№ 62). Выходитъ, что, несмотря на наше знакомство еще со временъ Петра Великаго съ австрійскими славянами, посавскими и придунайскими, у которыхъ во Фрушкой Горѣ хранился и портретъ Петра Великаго, какъ завѣтная святыня, до недавняго перенесенія его въ Петербургъ; несмотря на турецкія войны и кучукъ-кайнарджійскій миръ при Екатеринѣ II, русско-сербскія военныя дѣйствія противъ турокъ и бѣлградскій миръ при Александрѣ I, забалканскій походъ и адріанопольскій миръ при Николаѣ I, наконецъ, послѣднюю русско-турецкую войну и санъ-стефанскій договоръ при Александрѣ II; несмотря, наконецъ, на содержаніе нашей миссіи въ Константинополѣ и русскихъ консульствъ въ разныхъ городахъ Европейской Турціи, оффиціальный голосъ нашей дипломатіи въ 1884 году объявляетъ во всеуслышаніе, что южно-славянскіе народы по Савѣ, Дунаю и Балканамъ намъ вообще (даже не съ одной какой-нибудь спеціальной стороны) мало знакомы и что г. Леже только теперь знакомитъ насъ съ ними. Если. Гр. Д. В. лучше знакомъ съ этими славянами, чѣмъ отголосокъ нашей дипломатіи, то онъ, конечно, согласится, что къ свѣдѣніямъ о нихъ нельзя примѣнять такихъ же требованій, какія, напр., примѣняются къ свѣдѣніямъ о средне-африканскихъ странахъ по Конго и Нигеру. А если это такъ, то онъ, безъ сомнѣнія, знаетъ, что вся Боснія, Герцеговина и Сербія наполнены положительно одними австрійскими мануфактурными и заводскими произведеніями, такъ что цифровыхъ данныхъ, при исключительномъ владѣніе австрійскою торговлею всѣми туземными рыиками для ввозныхъ товаровъ, вовсе и не надобно. Болгарія получаетъ теперь товаръ изъ Англіи, но въ ближайшихъ мѣстностяхъ къ Сербіи австрійскіе товары уже начинаютъ вытѣснять англійскіе; съ проведеніемъ желѣзныхъ дорогъ побѣда окончательно останется за австрійскими товарами и вѣчными ихъ спутниками — жидами. Для свѣдущихъ людей, къ каковымъ я отношу Гр. Д. В., нѣсколькихъ строкъ, написаныхъ г. Аксаковымъ, объ экономическомъ завоеваніи Австріи, было вполнѣ достаточно, чтобы съ довѣріемъ усвоить себѣ представленіе того положенія, которое рисуетъ г. Аксаковъ.

Для Гр. Д. В. «все равно, кто бы ни получилъ концессію на сербскія, болгарскія желѣзныя дороги — Гиршъ, Варшавскій или даже самъ Губонинъ: ему не хотѣлось бы видѣть въ русскихъ людяхъ эксплуататоровъ славянъ. Роль Россіи возвышенная, благородная и ей не нужно идти по стопамъ Австріи и извлекать изъ своего родства съ славянствомъ матеріальныя выгоды. Потому, чѣмъ позднѣе мы явимся среди славянъ въ роли эксплуататоровъ, тѣмъ лучше». Гр. Д. В. проговорился: онъ высказалъ именно то, чѣмъ такъ недугуетъ наша восточная политика. Онъ за идеальную сторону этой политики. Мы знаемъ, что дипломатія наша, руководительница этой политики въ дни покоя народнаго духа, держится именно такого взгляда. Но неужели Гр. Д. В. полагаетъ, что австрійцы глупѣе насъ, если домогаются въ Болгаріи и Турціи, а въ Сербіи они уже успѣли, взять на себя постройку желѣзныхъ дорогъ? Безспорно, что желѣзныя дороги имѣютъ политическое значеніе: кто строитъ ихъ на свои деньги, кто вводитъ на нихъ свой служебный составъ, кто устанавливаетъ тарифъ и входитъ въ сношенія съ пассажирами и грузоотправителями, тотъ и держитъ въ своихъ рукахъ могучую политическую силу. Не даромъ австрійское правительство оказало полное содѣйствіе желѣзно-дорожнымъ строителямъ, не даромъ его дипломатическіе агенты всѣми силами поддерживали австрійскихъ предпринимателей. Объяснять это чѣмъ-нибудь другимъ, кромѣ главнѣйшаго здѣсь двигателя — политики, значило бы не признавать за австрійскимъ правительствомъ безспорно ему принадлежащаго политическаго смысла. Впрочемъ, вопросъ о политическомъ значеніи желѣзныхъ дорогъ давно уже рѣшенъ въ утвердительномъ смыслѣ. Намъ остается только пожалѣть, что состояніе нашихъ финансовъ не дозволило намъ поддержать нашихъ русскихъ желѣзнодорожныхъ предпринимателей въ Сербіи и не дозволяетъ того же въ Болгаріи. Мнѣ кажется, что если бы финансы наши были въ лучшемъ положеніи, то комитетъ министровъ большинствомъ голосовъ призналъ бы полезнымъ дать гарантію желѣзно-дорожнымъ предпринимателямъ въ славянскихъ земляхъ на Балканскомъ полуостровѣ, разумѣется, если эти предприниматели заслуживали бы довѣрія; даже правительство наше могло бы само вызвать надежнаго строителя и дать ему гарантію. Не слышно, чтобы наше правительство оказало какую-нибудь, хотя нравственную, поддержку русскимъ желѣзно-дорожнымъ предпринимателямъ въ Сербіи. Напротивъ, года два съ небольшимъ тому назадъ въ Новомъ Времени нѣкто г. Коссецкій жаловался, что русскихъ заграничныхъ предпринимателей дискредиторцвали русскіе же чиновные господа. Зачѣмъ нашихъ желѣзно-дорожниковъ въ славянскихъ земляхъ называть a priori эксплуататорами народными? Желѣзныя дороги имѣютъ свой кругь необходимой эксплуатаціи, безъ которой онѣ. не могутъ существовать, какъ предпріятіе безусловно полезное; но это — честная, добросовѣстная эксплуатація, которая названа только такимъ терминомъ, а, въ сущности, не имѣетъ никакого сходства съ эксплуатаціею, напр., ростовщическою, шинкарною, торговою, арендною и т. д., для которой берлинскій конгрессъ, подъ вліяніемъ англійскаго дома Ротшильдовъ чрезъ Биконсфильда, далъ такой свободный доступъ жидамъ. Явятся ли когда русскіе люди въ славянскихъ земляхъ народными эксплуататорами вродѣ послѣднихъ, это еще вопросъ; но вѣрно то, что чѣмъ позднѣе они появились бы, тѣмъ меньше оставалось бы здѣсь мѣста для русскихъ капиталовъ и русскаго труда. Стало быть, Гр. Д. В. вмѣстѣ съ нашими дипломатами можетъ быть совершенно покоенъ въ своихъ опасеніяхъ насчетъ матеріальной «эксплуатаціи» славянъ русскими людьми. Опасеніе, чтобы русскія производительныя силы, перенесенныя когда-либо въ славянскія земли, не стали бы здѣсь политическимъ двигателемъ, никогда не сбудется и, слѣдовательно, наша дипломатія можетъ быть увѣрена, что никакія отсюда могущія возникнуть усложненія не потревожатъ ея мирнаго покоя. Ко вотъ что возмутительно: безучастіе, безстрастіе, хладнокровіе, безсердечность, какъ признакъ отсутствія народолюбивой душевной струны, не перестаютъ отзываться въ нашихъ русскихъ, по крайней мѣрѣ, по мѣсту служенія, людяхъ, которые, однако, прикрываютъ пустыню своего внутренняго міра высокопарными разсужденіями и будто бы въ самомъ дѣлѣ умными, дѣльными и благонамѣренными рѣчами. Не сами ли мы печатно признали насмѣшку надъ собою австрійскихъ газетъ, которыя предоставляютъ намъ, роль идеалистовъ на Балканскомъ полуостровѣ, тогда какъ, въ то же время, австрійцы реально завоевываютъ себѣ полуостровъ? Также и англійскія газеты въ египетскомъ вопросѣ приписываютъ намъ сентиментальность и одни сердечные интересы, которымъ мы будто бы слѣдуемъ, принимая здѣсь участіе, совмѣстное съ Германіею. Невольно приходитъ на мысль басня о поварѣ и котѣ. Идеальность, сентиментальность! Чѣмъ позже, тѣмъ, лучше! Какъ мало эти возгласы гармонируютъ съ нашимъ хищническимъ временемъ, въ которое нужны полное напряженіе силъ, горячее сознаніе долга, глубокое пониманіе своихъ обязанностей, кипучая дѣятельность, чтобы даже только сохранитъ за собою то, что получили отъ отцовъ и дѣдовъ, и не прозѣвать собственнаго достоянія, сидя у моря и ожидая погоды. Еще разъ подтверждается признаніемъ Гр. Д. В., что мы признали за лучшее бездѣйствовать въ идеальномъ самоуспокоеніи и не желаемъ трудиться реально, чтобы упрочить за собою хотя какое-нибудь положеніе на Балканскомъ полуостровѣ, политомъ обильно русскою кровью. Съ тонкимъ юморомъ Constitutionnel замѣтила, что на берлинской конференціи по африканскимъ дѣламъ русскій уполномоченный гр. Капнистъ, мало заинтересованный существомъ этихъ дѣлъ, обращалъ всего болѣе свое вниманіе на то, чтобы редакція протоколовъ конференціи не нарушала ни буквы, ни духа существующихъ трактатовъ. Принявши эти слова за чистую монету, Journal de St.-Petersbourg въ восторгѣ отъ похвалы французской газеты съ благородною гордостью превознесъ услугу, оказаваемую Россіею въ лицѣ ея уполномоченнаго договорамъ и преданіямъ вообще и международному нраву въ частности. Почему бы въ самомъ дѣлѣ и не заняться корректурой въ упроченіе старыхъ трактатовъ, изъ которыхъ даже самый младшій, берлинскій, и тотъ давно уже не соблюдается ни Турціею, ни Австріею купно съ Германіею.

Продолжая возражать г. Аксакову, Гр. Д. Б. не придаетъ большаго значенія дипломатическому завоеванію, о которомъ, по его мнѣнію, можно сказать только одно, что оно измѣнчиво. Въ примѣръ онъ приводитъ Румынію и Грецію, гдѣ прежде царило французское вліяніе, а теперь всѣ взоры обращены на Берлинъ. На это я замѣчу, что на примѣры ссылаться нельзя, потому что условія и средства вліянія бываютъ различныя, а потому и послѣдствія оттого бываютъ не одинаковыя. Зачѣмъ прибѣгать къ примѣрамъ, когда самый предметъ вліянія на лицо? Это пока Сербія и Черногорія. Здѣсь австрійское дипломатическое вліяніе не ограничивается сношеніями представителя Австріи съ правительствомъ страны, но оно поддержано угрозами и давленіемъ. Занятіе Босніи и Герцеговины отрѣзало для Сербіи единственный свободный прежде, помимо австрійскихъ владѣній, торговый путь къ приморскимъ городамъ Далмаціи; теперь Сербіи некуда отправлять свои естественныя произведенія, какъ только въ австро венгерскія владѣнія. Угроза запереть отпускъ сербскихъ товаровъ послужила для Ристича причиною выхода его изъ министерства; когда онъ не хотѣлъ дѣлать Австріи дальнѣйшихъ уступокъ. Политика Австріи затянула Сербію въ непосильное для ея финансовъ желѣзно-дорожное предпріятіе; долги и самыя желѣзныя дороги, вызвавшія со стороны Сербіи различныя обязательства, вмѣстѣ съ торговыми расчетами, даютъ австрійской дипломатіи такое могущественное орудіе давленія, что Сербія не можетъ высвободиться изъ него даже въ далекомъ будущемъ. Послѣ этого личныя склонности короля Милана и его правительства и чиновничества, перемѣна главы церкви но волѣ Австріи составляютъ обстоятельство гораздо меньшей важности, потому что и династіи, и люди могутъ смѣняться, но экономическія, торговыя, финансовыя условія глубоко вкореняются въ нѣдра народной жизни, и для измѣненія ихъ къ лучшему въ смыслѣ освобожденія изъ-подъ гнета Австріи едва ли даже когда и настанетъ удобная пора. Если мы сопоставимъ съ этимъ могучимъ, рычагомъ австрійской дипломатіи, сношенія русскаго министра-резидента, ограничивающіяся академическими бесѣдами и взаимными посѣщеніями, то легко убѣдимся, что Россіи, при нынѣ установленномъ теченіи дѣлъ, никогда не дождаться, чтобы дипломатическое завоеваніе Австріею Сербіи вдругъ улетучилось по теоріи измѣняемости, существующей только въ туманныхъ вожделѣніяхъ Гр. Д. В. Такъ точно Черногорія давно уже завоевана, и совершенно прочно, Австріею. Не приходится повторять здѣсь всѣмъ извѣстнаго дипломатическаго давленія, которое оказывалъ на князя Николая прежній австрійскій уполномоченный Тёммель. Во время послѣдней войны Черногоріи съ Турціею Тёммель запретилъ князю Николаю двигаться съ своимъ побѣдоноснымъ войскомъ далѣе назначеннаго Австріею предѣла. По требованію того же Тёммеля, князь Николай установилъ кордонъ на границѣ возставшей Герцеговины и даже, вопреки международному праву, запретилъ пропускать въ Черногорію бѣглецовъ, не снабженныхъ законными видами. Благодаря дорогамъ, разработаннымъ руками самихъ черногорцевъ, по указанію австрійскихъ инженеровъ, путь австрійскимъ войскамъ и даже артиллеріи въ глубь неприступной дотолѣ Черногоріи сталъ открытымъ. Торговля Черногоріи чрезъ Которъ всегда находилась въ полной зависимости отъ Австріи; дали ей доступъ къ морю, но за то въ прибрежныхъ водахъ вдоль всѣхъ черногорскихъ владѣній поставили австрійскую полицію. По требованію Австріи, князь Николай утишилъ возстаніе въ Герцеговинѣ, заманивъ къ себѣ розными обѣщаніями вожаковъ возстанія, а потомъ остальныхъ перебѣжчиковъ препроводилъ, обратно въ Герцеговину и выдалъ австрійцамъ. Теверь, смѣнившій Хаммеля, Малинковичъ — второй правитель Черногоріи. Скерневйцкое свиданіе довершило подчиненіе Черногоріи австрійскому вліянію, которое получило себѣ недавно новую опору въ крѣпостяхъ, которыми Австрія обнесла со стороны Черногоріи герцеговинскую границу. Гласъ Черногорца заговорилъ о благосклонностяхъ Австріи, о цивилизаціи, торговлѣ, мирномъ развитіи народа. Кто же не понимаетъ, что это обманъ словъ, что какъ въ Сербіи, такъ и въ Черногоріи подъ этими громкими фразами разумѣется спокойное со связанными руками пребываніе подъ дипломатическимъ владычествомъ Австріи, которая вдобавокъ кормить своихъ плѣнниковъ ядомъ своей растлѣвающей цивилизаціи? Этотъ ядъ, быстро всасываемый свѣжимъ организмомъ прозелитовъ австрійской цивилизаціи, состоитъ въ безбожіи, утратѣ доблести, оскудѣніи народнаго духа, "упадкѣ нравственности, продажности, матеріализмѣ, неприличной роскоши и пр. т. п. При такомъ всестороннемъ охватѣ австрійскимъ дипломатическимъ вліяніемъ съ его осязательною внушительностью, Черногорія, конечно, должна признать себя завоеванною страною. Относительно этихъ двухъ государствъ и прочности, съ какою австрійская дипломатія поработила ихъ себѣ, не можетъ быть и рѣчи объ измѣнчивости дипломатическаго завоеванія. О Болгаріи пришлось бы сказать или очень много, или очень мало; но во всякомъ случаѣ вліяніе Россіи здѣсь непродолжительно, тогда какъ дипломатическое завоеваніе Австріею идетъ, хотя и медленно и мало примѣтно, Но за то такими способами, которые даютъ ему прочную устойчивость. Ограничусь выдержками изъ письма, только что полученнаго изъ Софіи: «Партіи раздѣлились: одна стоитъ за тырновскую конституцію, другая за измѣненіе ея и главнѣйше за учрежденіе двухъ палатъ. Послѣдняя партія надѣется, что власть и законодательство перейдутъ тогда къ лицамъ, изъ которыхъ часть будетъ назначена княземъ, а часть народомъ; тогда, съ помощью верхней палаты, разсчитываютъ подчинить Болгарію австро-венгерскому вліянію и принять направленіе западно европейское. Первую партію поддерживаетъ русская дипломатія, но прискорбно видѣть, что русское вліяніе не оказывается достаточно сильнымъ, чтобы господствовать надъ общимъ положеніемъ страны, а нисходитъ до односторонней партійной борьбы, подвергая себя опасности потерпѣть пораженіе вмѣстѣ съ своею партіею и затѣмъ уступить мѣсто австрійскому вліянію. Тырновская конституція возстановлена въ видѣ опыта на три года. Теперь остается два года: по истеченіи этого срока; а, можетъ быть, и ранѣе, настанетъ рѣшительный моментъ борьбы, къ которому готовятся обѣ партіи. Князь, съ своей стороны, старается окружить себя молодыми болгарскими офицерами, которые враждебно настроены противъ русскихъ военныхъ; они рѣшились защищать князя противъ всѣхъ и каждаго, но, главное, противъ русскаго вліянія. Заводятся сношенія и съ иностранцами, падкими на власть и деньги. Нѣмцы преобладаютъ при дворѣ князя. Въ ожиданіи урочнаго часа, который долженъ рѣшить, какое изъ двухъ вліяній, — сѣверное или западное, — восторжествуетъ, готовятся строить желѣзную дорогу на Нишъ-Бѣлградъ-Пештъ-Вѣну. Она тѣснѣе сблизить Болгарію съ Западомъ, который тогда явится для Болгаріи главнымъ покупателемъ и потребителемъ и единственнымъ источникомъ поддержанія желѣзно-дорожной эксплуатаціи. Послѣдовательность приведетъ къ тому, что Австро-Венгрія войдетъ въ тѣснѣйшія и выгоднѣйшія торговыя сношенія съ Болгаріею и явится въ ней преобладающею силою. Вліяніе Западной Европы не можетъ же, въ самомъ дѣлѣ, остановиться на границѣ Сербіи. Какая тутъ ему препона? Никакой! Всѣ тѣ признаки, какіе мы видѣли въ Сербіи, исподволь подчинявшейся Австро-Венгріи, нъчинаютъ показываться и въ Болгаріи. Та всепокоряющая сила знанія и капитала, которая шла въ Сербіи предтечею дипломатическаго завоеванія, совершоннаго Австріею, тихо, спокойно, незамѣтно прокрадывается и въ Болгарію. Скажу болѣе: готовы и тѣ самыя личности, и тѣ самые посредники, которые въ Бѣлградѣ оторвали Сербію отъ славянства и православія. Я не замѣчаю, чтобы русская дипломатія обращала вниманіе на эту подпольную подготовку къ рѣшительной и открытой борьбѣ Запада противъ Сѣвера. По крайней мѣрѣ, ея дѣйствія такъ слабы и узко-мелочны, такъ вялы, что не обѣщаютъ успѣха Ей нельзя бороться съ противникомъ, подвигающимся со всѣми орудіями новѣйшей циливизаціи. Въ Западной Европѣ деньги всесильны; проводники этой цивилизаціи, въ Болгаріи обольщаютъ призракомъ легкой наживы и торговца, и спекулянта, и ремесленника, и поселянина, и чиновника; измышляютъ разныя средства обогащенія и показываютъ ихъ на видъ, какъ приманку; наѣхали сюда капиталисты, банкиры, разные промышленники, ищутъ я находятъ себѣ сподручныхъ болгаръ и вмѣстѣ съ ними заводитъ различныя финансовыя и промышленныя предпріятія, научая ихъ какъ изъ ничего дѣлать милліоны. Незамѣтно всѣ эти посланцы Запада ткутъ паутину, въ которую надѣются поймать Болгарію, чтобы Западная Европа или собственно Австро-Венгрія могла держать ее въ своемъ подчиненіи и высасывать изъ нея соки. То же самое было въ Сербіи и привело, какъ извѣстно, Сербію въ безвыходную политико-экономическую зависимость отъ Австро-Венгріи. Къ этой завоевательной силѣ, захватывающей въ свои руки народное хозяйство и богатство Болгаріи и подготовляющей прочныя основы иноземному господству, присоединилась и религіозная пропаганда. Щегольство европеизмомъ полуобразованной болгарской интеллигенціи и религіозная распря болгаръ съ греками оказываютъ большую услугу иновѣрной пропагандѣ, которая въ Болгаріи дѣлаетъ быстрые успѣхи; она соединена и съ политическимъ оттѣнкомъ, потому что каждый новообращеный уже становится подъ защиту иностраннаго консула». Таково содержаніе письма, достовѣрности котораго нѣтъ основанія не вѣрить; оно подтверждается множествомъ свѣдѣній, идущихъ изъ другихъ источниковъ. Писанное лицомъ, которое было свидѣтелемъ того, что совершалось въ Сербіи, оно удостовѣряетъ, что австро-венгерское правительство примѣняетъ и къ Болгаріи тѣ же пріемы и средства, какъ и въ Сербіи, для упроченія здѣсь въ будущемъ своего дипломатическаго завоеванія. У русской дипломатіи нѣтъ въ рукахъ такихъ двигателей, которые захватывали бы подъ корень всю народную жизнь;, этими самыми сильными двигателями старается теперь завладѣть Австрія, и такъ какъ со стороны Россіи нѣтъ и не можетъ быть выставлено противодѣйствія въ видѣ широкой и многосторонней частной предпріимчивости и правительственнаго ей содѣйствія, то побѣда, безъ всякаго сомнѣнія, останется за Австріею.

Гр. Д. В. убѣдится, что дипломатическое вліяніе бываетъ не всегда измѣнчиво. При старой ч кабинетной школѣ, которой, какъ видно, и онъ не чуждъ, можно утѣшать себя и другимъ, что вліяніе одного кабинета можетъ быть смѣнено другимъ; но коль скоро вмѣсто кабинетной политики дѣйствуетъ народная, то она и въ другомъ государствѣ хватается за народное существо, и тогда, при оплошности другихъ, она можетъ свое дипломатическое вліяніе превратить въ долговѣчное и прочное завоеваніе. Зная, какими путями Австрія утвердилась въ Сербіи и Черногоріи, и теперь утверждается понемногу въ Болгаріи, г. Аксаковъ былъ совершенно правъ, называя дипломатическое воздѣйствіе ея на эти страны завоеваніемъ, которое — прибавлю я отъ себя — будетъ тѣмъ прочнѣе и долговѣчнѣе, чѣмъ дольше не совершится какого-либо неожиданнаго переворотѣ въ международной политикѣ.

Остается отвѣтить автору письма, Гр. Д. В., на его послѣднее возраженіе г. Аксакову, что будто бы культурное завоеваніе чрезъ умноженіе чадъ латинской церкви Не имѣло успѣха въ Австріи. Гр. Д. В. говорить, что Австрія потратила на это дѣло не мало усилій въ царствованіе Маріи-Терезіи. Іосифа II, въ такія времена, когда о національномъ вопросѣ не было и помину, и что же вышло въ результатѣ? Въ Австріи, попрежнему. національности сохранили свою индивидуальность, и тамъ, гдѣ германизація казалась совершившимся фактомъ, тамъ теперь славяне подняли голову и громко заявляютъ о своихъ правахъ на самобытность, независимость и свободу. Ему кажется это поразительнымъ фактомъ, надъ которымъ слѣдуетъ призадуматься тѣмъ политикамъ, которые полагаютъ, что ассимилированіе другой національности совершается въ одно или два десятилѣтія. На это отвѣчу, что никто и не думаетъ утверждать, чтобы перерожденіе народности изъ одной въ другую могло совершиться въ такой срокъ, но поручится ли Гр. Д. В., что оно вовсе не совершится и въ болѣе продолжительный срокъ, если со стороны третьей сильной народности не будетъ поставлено препоны ассимиляціи? Нельзя такъ легко обращаться съ исторіею. Я спрошу: гдѣ всѣ славяне прибалтійскіе, населявшіе нѣкогда всю нынѣшнюю сѣверную Германію? Уже въ XVI вѣкѣ отъ нихъ не оставалось и слѣда. А кровь ихъ, между тѣмъ, течетъ въ нынѣшнихъ нѣмцахъ. Кстати припомню замѣчаніе покойнаго профессора Бодянскаго. Разсматривая дѣйствія Бисмарка въ связи съ его характеромъ, Бодянскій говорилъ что онъ убѣжденъ, что въ Бисмаркѣ течетъ кровь какого-нибудь древняго поморскаго славянскаго племени изъ числа тѣхъ, которыя наводили ужасъ на нѣмцевъ и датчанъ. Укажу на Чехію. Съ XVI столѣтія началось ея постоянное онѣмеченіе, и теперь Чехія по своему населенію распадается на двѣ половины: славянскую и нѣмецкую. Еще надняхъ былъ возбужденъ вопросъ объ оффиціальномъ раздѣленіи Чехіи на двѣ половины. Борьба чеховъ у себя дома съ нѣмцами чрезвычайно трудна: такъ глубоко въѣлись нѣмецкіе корни въ славянскую почву. Въ Моравіи то же самое. Въ Чехіи и Моравіи нѣмцы составляютъ болѣе трети всего населенія. Обѣ эти земли съ XIV столѣтія приняли гусситство; но съ XVII столѣтія, послѣ несчастной битвы при Бѣлой Горѣ, католичество было такъ сильно распространено въ нихъ, что теперь въ Чехіи на-4.600,000 католиковъ считается только 90,000 протестантовъ, въ Моравіи на 1.785,000 католиковъ 51,800 протестантовъ. Въ католическихъ и нѣкогда славянскихъ: Хорутаніи — уже почти нѣтъ славянъ, въ Штиріи — на половину нѣмцевъ и славянъ, въ Краинѣ — нѣмцы составляютъ десятую долю населенія. Въ Хорватіи часть интеллигенціи ассимилировалась въ мадьяръ и получила названіе «мадьяроновъ». Даже между православными австрійскими сербами, отличающимися своею стойкостью въ дѣлѣ вѣры, католическая пропаганда успѣла ввести унію, такъ что теперь считается между ними до 6-ти тысячъ уніатовъ съ своимъ особымъ епископомъ. Но насиліе, оказываемое православной вѣрѣ въ Австрійской имперіи, умѣрялось привилегіями и слѣдовавшими послѣ Іосифа II политическими событіями, а также всегдашнею преданностью австрійскихъ сербовъ Габсбургамъ, такъ что для правительства ее представлялось особенной надобности въ введеніи между ними уніи. Не такъ взглянуло австрійское правительство на культурную пропаганду, когда въ руки ему достались Боспія и Герцеговина. Политическія соображенія заставляли его отрѣшить эти двѣ области отъ общей во всей сѣверо-западной половинѣ полуострова сербской народности и общаго на Востокѣ православія; и оно съ лихорадочною дѣятельностью принялось здѣсь истреблять все сербское: языкъ, правописаніе, школы, книги, газеты, даже самыя названія; православные подверглись притѣсненіямъ въ ихъ общественномъ быту, въ судахъ и администраціи. Католицизмъ вводится волей-неволей между ними, какъ я уже писалъ объ этомъ въ статьѣ Православіе на Востокѣ^[1]. Не стану повторять того, что уже тамъ сказано, по не могу не замѣтить, что если и впредь не прекратится такая усиленная пропаганда, то и двадцатилѣтія достаточно будетъ для того, чтобы области эти сдѣлались изъ чисто сербскихъ и православныхъ полунѣмецкими, полукатолическими. Въ Босніи и Герцеговинѣ на 1.200,000 жителей считалось въ 1855 году 160,000 католиковъ, въ 1870 г. ихъ насчитывалось уже 185,000. Если тогда въ 15 лѣтъ число католиковъ увеличилось на 25,000, то теперь, при усиленной культурной дѣятельности, число ихъ должно быстро возрастать. А что вмѣстѣ съ перемѣною вѣры сербы-католики или. какъ ихъ называютъ, «шокцы» уже утрачиваютъ и чувство народности, объ этомъ такъ много писано, что повторять было бы излишне. Достаточно сказать, что шокцы уже перестаютъ называть самихъ себя сербами; что въ какомъ бы подданствѣ они ни были, они уже признаютъ своимъ цесаремъ австрійскаго императора, и въ послѣднее возстаніе австрійцы набирали изъ нихъ батальоны для дѣйствія противъ ихъ же православныхъ собратій.

Прежде чѣмъ съ такою смѣлою развязностью рѣшать двумя словами важнѣйшій въ исторіи всѣхъ славянъ культурный вопросъ, имѣвшій неотразимое вліяніе на превратность ихъ судьбы, Гр. Д. В. лучше бы сдѣлалъ, если бы поближе къ мѣсту этой борьбы познакомился со всѣми ея средствами, пріемами и успѣхами. Тогда онъ, можетъ быть, убѣдился бы, чти Австрія не такъ неразумна и необезпечена нужными задатками, чтобы стада безцѣльно и напрасно предпринимать культурную борьбу. Она знаетъ, чего хочетъ, и знаетъ также, что владѣетъ достаточными средствами, чтобы добиться своего. Неужели же мы, въ нашемъ неподвижномъ созерцаніи ея культурной дѣятельности на Балканскомъ полуостровѣ, перехитримъ ее? Гр. Д. В. надѣется перехитрить. Онъ повторяетъ избитый афоризмъ, что «Австрія, расширяясь къ югу и захватывая все больше и больше славянскихъ земель, только ослабляетъ себя и готовитъ себѣ въ будущемъ не союзниковъ, а враговъ, которые съ восторгомъ будутъ привѣтствовать Россію, если (?) она возьметъ въ свои руки освобожденіе и объединеніе славянъ». Такого ребяческаго самоутѣшенія нельзя было ожидать отъ Гр. Д. В. Это только отводъ глазъ, даже вовсе и неловкій, придуманный для оправданія нашего политическаго бездѣйствія, нашей дипломатической безплодности. Въ томъ-то и дѣло, что Австрія, пользуясь временемъ, съумѣегь такъ хорошо переработать славянскую народность, что въ рукахъ ея эта народность не будетъ уже нуждаться ни въ освобожденіи, ни въ обезпеченіи. Желѣзныя дороги, крѣпости, рекрутскіе наборы, угнетеніе и обѣднѣніе православныхъ, чтобы лишить ихъ силы и возможности сопротивленія, обращеніе въ иновѣріе, вытѣсненіе изъ страны магометанъ-землевладѣльцевъ и захватъ ихъ земель, колонизація нѣмцами и рьяными католиками, неутомимо-жестокая администрація въ тѣсной связи съ католицизмомъ, невозможныя притѣсненія сербской народности во всѣхъ ея проявленіяхъ, — развѣ всей этой системы съ ея многосторонними орудіями мало для того, чтобы сломить малочисленный народъ, растворить его національность чуждыми элементами, отнять у нею внутреннее единство, лишить самодѣятельности, обезсилить и сдѣлать безцвѣтнымъ, послушнымъ матеріаломъ для упражненія въ искусствѣ управленія, которымъ издавна занимаются Габсбурги? Да и кого бы стали мы освобождать? Развѣ мы не освободили всѣхъ балканскихъ славянъ отъ турецкаго деспотизма? Объединеніе же славянъ — неизвѣстно, которыхъ и съ кѣмъ — это пустой звукъ, мечта, жалкое слово, которое и произносить-то серьезно не слѣдуетъ. Такъ отъ кого же придется намъ освобождать славянъ? Отъ Австріи? По мнѣнію Гр. Д. В., мы должны одно дѣло дѣлать два раза: сначала освобождать славянъ отъ турокъ, а потомъ, отдавши ихъ Австріи, — отъ австрійцевъ. Но не сами ли же мы своимъ словомъ и дѣломъ участвовали въ подчиненіи Босніи, Герцеговины, Сербіи и Черногоріи господствующему воздѣйствію Австріи? Это значило бы: сначала испортить, а потомъ поправлять. Это показывало бы, что русская политика не руководствуется историческимъ разумомъ, народнымъ чувствомъ, а живетъ изо дня въ день безъ всякой послѣдовательности и цѣли подъ вліяніемъ личныхъ усмотрѣна и чувствъ. Напротивъ, намъ предстояло и предстоитъ, пока еще не все потеряно, отстоять и охранить политическую и національную самостоятельность освобожденныхъ нами славянъ, устранить ихъ изъ-подъ насильственнаго гнета Австро-Венгріи, заставить Норту исполнить постановленія берлинскаго конгреса о преобразованіи управленія въ оставшихся за Турціею славянскихъ областяхъ: Старой Сербіи и Македоніи. Вотъ наша непосредственная задача, которую мы должны бы были неуклонно исполнять съ окончаніемъ войны, — задача, достойная Россіи и принесенныхъ ея народомъ жертвъ, задача благодарная и своевременная, какъ прямо истекающая изъ берлинскаго договора и противудѣйствуюшая на первыхъ же порахъ систематическому нарушенію буквы и Духа этого договора союзными Австро-Венгріею и Германіею. Для этого не потребовалось бы войны, а нужна бы была только нѣкоторая доля твердости и свободы дѣйствія, не связанная дальнѣйшими союзами и обязательствами. Въ этомъ случаѣ поддержка Англіи была бы безусловно на нашей сторонѣ.

Гр. Д. В. не такъ думаетъ. Но его мнѣнію, никакія клятвенныя обѣщанія дипломатовъ не могутъ сбить насъ съ нашего историческаго пути, не помѣшаютъ намъ рано или поздно совершить объединеніе (!) славянъ. Онъ вѣрить, что, сохраняя status quo, мы не отреклись отъ нашей миссіи. Увы! съ каждымъ днемъ это status quo развивается не въ пользу, а во вредъ славянамъ, внося подъ гнетомъ австро-германской дипломатіи, какъ я выше сказалъ, внутреннюю коренную порчу національнаго существа славянскихъ народовъ. Съ каждымъ днемъ освобожденіе славянъ отъ этого гнета и искаженія становится труднѣе; и пока мы дождемся того часа, когда, по мысли Гр. Д. В., будемъ въ состояніи приступить къ этому освобожденію, тогда, пожалуй, некого уже будетъ и освобождать. А пока мы не въ силахъ выполнить это трудное дѣло, замышляемое Гр. Д. В. въ будущемъ, мы, по его же наставленію, не должны тратить пустыхъ словъ и сѣтовать на нашу дипломатію за то, что въ ея средѣ нѣтъ Бисмарка. Очевидно, Гр. Д. В. рекомендуетъ выжидательное положеніе при status quo., неподвижное смотрѣніе, какъ это status quo двигается все дальше и дальше впередъ и въ глубь политической, общественной и экокомической національной жизни балканскихъ славянъ, подчиняя ихъ господству Австро-Венгріи и отрывая изъ-подъ нашихъ ногъ клочки почвы, которою мы были сильны на Востокѣ. «Освобожденіе, объединеніе славянъ», — это не болѣе, какъ пыль, бросаемая имъ въ глаза политическимъ мечтателямъ, а, въ сущности, защитникъ нынѣшней дипломатіи рекомендуетъ русской политикѣ безмолвное созерцаніе совершающихся не по нашей волѣ событій и умѣренность, скромность, золотую посредственность, при которыхъ русскій Бисмаркъ намъ не нуженъ. Этотъ апоѳозъ нашей настоящей политики напоминаетъ мнѣ то, что петербургскій корреспондентъ, вѣроятно, знакомый съ Гр. Д. В., писалъ въ Politische Correspondenz 23 іюня 1883 года: «Россія, — пишетъ онъ, — дѣйствительно рѣшилась оставаться въ выжидательномъ положеніи, которое ей удалось занять не безъ значительныхъ трудностей (?!), но которому она въ настоящую минуту обязана неоспоримыми выгодами. Благодаря системѣ полной неподвижности, она, какъ съ удовольствіемъ указывается въ нашихъ (петербургскихъ) дипломатическихъ кругахъ, является осью (!) международныхъ отношеній, и этому обстоятельству она обязана своимъ теперешнимъ привилегированнымъ (?) положеніемъ, которое служить залогомъ большихъ успѣховъ въ будущемъ. Но, чтобы плоды этой политики не подверглись опасности, необходимо ни на минуту не прерывать этой пассивной дѣятельности. А именно г. Гирсъ и можетъ лучше всего исполнить эту роль, такъ какъ онъ, подобно князю Горчакову по окончаніи крымской войны, — послѣ разочарованія 1878 года считаетъ эру внутренняго возрожденія безусловно необходимымъ лѣкарствомъ для Россіи».

Пусть Гр. Д. В. самъ опровергаетъ этого петербургскаго корреспондента въ томъ, что нынѣшняя русская дипломатія не похожа на прежнюю: что слова самого Гр. Д. В. о прежней дипломатіи, задавшейся необходимостью для Россіи внутренняго возрожденія, или, по выраженію кн. Горчакова, необходимостью se recueillir, не относятся до нынѣшней дипломатіи; что она не смотритъ, скрестивъ на груди руки, на совершающіяся событія, не обращаетъ нашу сосредоточенность въ безучастное глазѣнье. Мнѣ кажется, что, опровергая этого корреспондента, Гр. Д. В. будетъ опровергать самого себя и свои собственныя воззрѣнія по поводу рекомендуемаго имъ выжидательнаго положенія, необходимаго, будто бы, въ настоящее время для внѣшней русской политики. И петербургскій корреспондентъ вѣнской газеты, близко стоящей къ придворнымъ сферамъ, и Гр. Д. В., имѣющій хорошія связи съ дипломатами, предлагаютъ русской внѣшней политикѣ одно и то же: она, по ихъ мнѣнію, должна успокоиться на мысли, что Россіи нужно теперь внутреннее возрожденіе и потому нашей дипломатіи слѣдуетъ оставаться въ выжидательномъ бездѣйствіи, нѣтъ нужды, что тѣмъ временемъ другіе во вредъ намъ приберутъ къ своимъ рукамъ весь Балканскій полуостровъ, а потомъ по своему отблагодарятъ Россію за освободительную въ ихъ пользу войну.

Подводя итоги всему, что наговорилъ Гр. Д. В. по поводу статей г. Аксакова и моихъ, я прихожу къ слѣдующему заключенію. Гр. Д. В. признаетъ крупныя и роковыя ошибки за прежнею русскою дипломатіей временъ кн. Горчакова; нынѣшняя дипломатія, по его увѣренію, тутъ не при чемъ. Такъ какъ рѣчь идетъ не о дипломатахъ, а о дипломатіи, то значитъ, что нынѣшняя внѣшняя политика Россіи отдѣлилась отъ прежней, не неся на себѣ отвѣтственности за прошлое и не имѣя потому ничего общаго съ прежнею тамъ, гдѣ эта послѣдняя дѣйствовала съ такою непростительною ошибочностью. Обстановка, въ которой находится нынѣшняя дипломатія, не заслуживаетъ тѣхъ опасеній, которыя высказаны г. Аксаковымъ, а, слѣдовательно, нынѣшняя дипломатія стоитъ внѣ всякаго подозрѣнія и упрека. Если же это такъ; если существенное въ письмѣ Гр. Д. В. состоитъ въ томъ, чтобы отдѣлить нынѣшнюю дипломатію отъ прежней, то читатель уже самъ можетъ догадаться, — дипломаты, вѣдь, не говорятъ напрямикъ, — что мысль, которою я закончилъ мою декабрскую замѣтку, въ видѣ вопроса: не полезно ли бы было подкрѣпить нашу дипломатію свѣжими, чисто русскими силами, или же отдѣломъ государственнаго совѣта, — мысль эта оказывается излишнею для нынѣшней дипломатіи, какъ непричастной погубному образу дѣйствій прежней дипломатіи. Мнѣ кажется, что я нашелъ настоящую разгадку цѣли письма Гр. Д. В. Inde irae! Не нужно-де для нынѣшней дипломатіи указываемаго мною цѣлебнаго средства!

Но я уже доказалъ, насколько позволяли предѣлы настоящей замѣтки, что обстановка нынѣшней нашей дипломатіи не такова, какою представляетъ ее Гр. Д. В. На его взглядъ, союзъ нашъ съ Германіею выгоднѣе всего. Но союзъ нашъ съ Германіею есть вмѣстѣ и союзъ съ Австро-Венгріею, а это не все равно. Условія австро-германскаго союза направлены противъ насъ; они продолжаютъ оставаться въ силѣ и только утратили свой острый характеръ со вступленіемъ Россіи въ этотъ союзъ. Слѣдовательно, развитіе господства Австріи на Балканскомъ полуостровѣ, въ неизбѣжный ущербъ Россіи, будетъ совершаться своимъ чередомъ; а въ другихъ отношеніяхъ, при настоящей группировкѣ европейскихъ державъ, вступленіе наше въ австро-германскій союзъ лишаетъ насъ выгодной свободы дѣйствія; мы ослабляемъ наши существенные интересы на Балканѣ ради сомнительныхъ интересовъ въ Африкѣ. Затѣмъ, по мнѣнію Гр. Д. В., безразлично, кто бы ни строилъ на Балканскомъ полуостровѣ желѣзныя дороги: русскіе ли предприниматели, или иностраиные — австрійскіе, какъ, напр., баронъ Гиршъ. Я доказалъ, что строить желѣзныя дороги не есть еще эксплуатировать безчестно и своекорыстно народъ, и что желѣзныя дороги имѣютъ политическое значеніе, пренебрегать которымъ Россія не должна. Далѣе: дипломатическое завоеваніе, какъ толкуетъ Гр. Д. В., измѣнчиво, а культурное не скоро удается Я доказалъ, что при извѣстныхъ условіяхъ дипломатическое завоеваніе становится прочнымъ, а культурное удается, какъ свидѣтельствуютъ исторія и статистика. Кѣмъ же и сильно было и есть правительство Габсбурговъ, какъ не онѣмеченными славянами, которые отреклись отъ своей народности, отъ православія, отъ интересовъ своего племени и служили и служатъ Габсбургамъ, какъ отъявленные враги славянства? Никакое государство такъ не способно къ политическому растлѣнію, какъ Австрія. Въ комъ мадьяры находятъ себѣ лучшую поддержку въ спорѣ съ хорватами, какъ не въ хорватахъ-мадьйронахь? Неужели. спрошу, и Штросмайеръ ведетъ безплодную дѣятельность по обращенію православныхъ въ унію и католичество? Неужели бывшій папскій секретарь, кардиналъ Нина, въ письмѣ къ Штросмайеру, безъ основанія называлъ его, отъ имени папы Льва XIII, «ревнителемъ и распространителемъ католичества между славянами»? Неужели ошибался покойный папа Пій IX, когда, при входѣ Штросмайера въ конклавъ, онъ всталъ съ своего мѣста и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ ему на встрѣчу, воскликнулъ: «вотъ апостолъ!»

Съ чѣмъ же послѣ этого останется наша нынѣшняя дипломатія-съ какими упованіями, съ какими политическими идеалами? Все, чѣмъ окружилъ ее Гр. Д. В., какъ раздѣломъ отъ прежней дипломатіи, разлетается дымомъ. Остается одна иллюзія въ отдаленномъ туманѣ будущаго — освобожденіе и объединеніе славянъ; это для отвода глазъ. Но въ наличной дѣйствительности дипломатія наша, по ученію Гр. Д. В., должна спокойно оставаться при status quo, въ созерцаніи нашей внутренней работы надъ самими собою. Но такъ какъ внутренняя политика всякаго живаго государства никогда не прекращается, то дипломатіи нашей придется сидѣть сиднемъ все безконечное время нашего самосовершенствованія, а, между тѣмъ, за ширмами status quo наши союзпики-соперники поработятъ окончательно своему господству весь славянскій Востокъ и примутся потомъ за насъ самихъ, такъ какъ наше мѣсто, по указанію кн. Бисмарка, въ Азіи.

Вотъ это то признаніе въ каждую данную минуту вредно дѣйствующаго для насъ status quo и служитъ связующимъ звеномъ нынѣшней дипломатіи съ прежнею. Это непріятно для Гр. Д. В. Ему хотѣлось бы непремѣнно, чтобы была раздѣльная грань между прежнею и нынѣшнею дипломатіею. Но этой грани, все-таки, нѣтъ. докажу ему свидѣтельствомъ самой же нынѣшней дипломатіи. Вотъ, что сказано въ органѣ нашей дипломатіи, Journal de St.-Petersbourg, отъ 29—30 марта 1882 года (№ 82). Упомянувши, что статсъ-секретарь Гирсъ уже нѣсколько лѣтъ управлялъ министерствомъ иностранныхъ дѣлъ, такъ какъ болѣзнь князя Горчакова съ 1878 года дозволяла ему только на короткое время пріѣзжать въ Петербургъ, газета продолжаетъ: «Если мы указываемъ на это обстоятельство, впрочемъ, хорошо всѣмъ извѣстное, то для того только, чтобы заявить, что назначеніе новаго министра иностранныхъ дѣлъ не произведетъ никакого измѣненія во внѣшней политикѣ Россіи… Мало найдется людей настоящаго поколѣнія, которые могли бы похвалиться, что знавали болѣе двухъ министровъ иностранныхъ дѣлъ въ Россіи: графа Нессельроде и князя Горчакова, которые одинъ за другимъ занимали этотъ постъ въ теченіе трехъ четвертей столѣтія. Если мы напоминаемъ объ этомъ фактѣ, то для того, чтобы вывести изъ него заключеніе, что внѣшняя политика имперіи имѣетъ существенное постоянство и что Начала, которыя ею руководятъ, всегда оставались одни и тѣ же. Этотъ фактъ уже самъ по себѣ не представляетъ ли достаточнаго залога будущаго». (Ce fait à lui seul n’implique-t-il pas un gage d’avenir?). Дипломатическая газета, всегда отличающая въ русской печати статьи, соотвѣтствующія ея взглядамъ и направленію, и на этотъ разъ привела in extenso статью, съ своей стороны ссылающагося на сочувственные отзывы двухъ петербургскихъ нѣмецкихъ газетъ: St.-Petersburger Zeitung и St.-Petersburger Herold. Кромѣ того, приведено мнѣніе и С.-Петербургскихъ Вѣдомостей, гдѣ сказано: «Многолѣтній совмѣстный трудъ князя-канцлера и г. Гирса на дипломатическомъ поприщѣ свидѣтельствуетъ о солидарности ихъ мнѣній и ручается за продолженіе при новомъ министрѣ политики предшественника» (№ 85). Кажется, достаточно такихъ торжественныхъ заявленій со стороны органа нынѣшней русской дипломатіи, чтобы убѣдить Гр. Д. В., что перерыва въ нашей дипломатіи съ удаленіемъ кн. Горчакова отъ дѣлъ не произошло: то же направленіе, какое было при немъ, осталось и послѣ него. Какъ же теперь распорядится Гр. Д. В. съ своимъ дѣленіемъ русской дипломатіи на прежнюю и нынѣшнюю и строгимъ осужденіемъ дипломатіи кн. Горчакова въ виду столь положительнаго заявленія, что дипломатія нынѣшняя есть продолженіе прежней дипломатіи покойнаго канцлера?

Послѣ всего сказаннаго я еще больше убѣждаюсь въ необходимости для Россіи имѣть такое высшее правительственное учрежденіе, которое стояло бы внѣ тѣсной и зараженной старыми повѣтріями дипломатической атмосферы, дышало бы на просторѣ свѣжимъ, животворящимъ воздухомъ родины, оживляло бы и воспитывало бы наши историческія преданія и разумъ нашей исторіи. Еаду надлежало бы установить основы нашей внѣшней политики и ея главныя цѣли съ утвержденія верховной власти и блюсти за ихъ ненарушимостью. Ему же принадлежалъ бы и починъ съ одобренія верховной власти въ опредѣленіи нашего образа дѣйствій, ligne de conduite, въ каждомъ данномъ случаѣ, такъ, чтобы, при всѣхъ видоизмѣненіяхъ во взаимномъ положеніи европейскихъ державъ и во всѣхъ разнообразныхъ вопросахъ европейской политики, наша основная политика, однажды установленная, прокладывала бы себѣ, при удобномъ случаѣ, дальнѣйшій путь, или же, временно пріостановленная, не терпѣла бы этого ущерба, а при новыхъ обстоятельствахъ вновь продолжала бы свое нормальное теченіе. Какъ учрежденіе коллегіальное, снабженное лучшими государственными умами, и съ постояннымъ составомъ, въ которомъ рѣдкія и частичныя измѣненія не могутъ имѣть вліянія на общее его значеніе, оно оставалось бы хранилищемъ началъ нашей народной самостоятельной политики, согласной съ достоинствомъ государства, съ его истинными интересами, съ его ясно сознаннымъ историческимъ назначеніемъ и съ его обязанностями относительно прежнихъ поколѣній, потрудившихся не мало для славы и могущества Россіи, и грядущихъ поколѣній, ожидающихъ не умаленнаго, но преумноженнаго наслѣдства. Во всѣхъ государствахъ Европы, даже въ Турціи, гдѣ есть Порта съ великимъ визиремъ, въ основу высшаго государственнаго управленія по всѣмъ его отраслямъ положено коллегіальное начало. Оно выражается въ кабинетѣ, въ которомъ участвуютъ всѣ министерства съ первенствующимъ министромъ во главѣ. Единоличное же начало признается за верховною властью; подчиненные и исполнительные органы или министерства во всѣхъ дѣлахъ, требующихъ почина, установленія Пли измѣненія образа дѣйствій, руководятся общимъ взаимнымъ соглашеніемъ послѣ совмѣстнаго между собою обсужденія. У насъ, въ Россіи, единоличная самодержавная верховная власть признаетъ для внутренняго государственнаго управленія также коллегіальное начало, присущее высшимъ учрежденіямъ: синоду и государственному совѣту, а потомъ комитету министровъ. Только внѣшняя политика наша остается изъятою отъ этого начала. Хотя въ учрежденіи государственнаго совѣта и есть статья, предоставляющая обсужденію государственнаго совѣта важнѣйшія вниманія мѣры, Когда по усмотрѣнію обстоятельствъ онѣ могутъ подлежать предварительному общему соображенію (ст. 23, п. 6, т. I св. з), однако, повидимому, этотъ законъ не примѣняется на практикѣ. Между тѣмъ, департаментъ государственнаго совѣта по внѣшнимъ дѣламъ могъ бы служить лучшимъ предохраненіемъ отъ возможности ошибокъ, уклоненій и личныхъ симпатій и антипатій, почти неизбѣжныхъ тамъ, гдѣ во главѣ дѣла стоитъ одно лицо, хотя бы снабженное непосредственно ему подвѣдомственнымъ спеціальнымъ совѣтомъ. Гр. Д. В. можетъ быть недоволенъ моею мыслью; но его собственный отзывъ о политикѣ кн. Горчакова, продолжающейся, по удостовѣренію дипломатической газеты, и поднесь, служить лучшимъ подтвержденіемъ полезности и необходимости того учрежденія, которое, смѣю думать, каждый истинный русскій патріотъ желалъ бы видѣть существующимъ и дѣйствующимъ для блага отечества.

А. Майковъ.

"Русская Мысль", кн. II, 1885

---

1. Русская Мысль 1884 г., кн. III.