Замѣтки по внѣшнимъ дѣламъ. править
І. править
22 февраля министры и малая скупщина въ Бѣлградѣ провозгласила князя Милана сербскимъ королемъ. При этихъ торжественныхъ крестинахъ воспріемниками были, какъ оказывается, вѣнскій и берлинскій дворы. Ихъ сподручные органы поспѣшили прочесть должное наставленіе новому королю; по ихъ словамъ, Сербія уже такъ много облагодетельствована Австро-Венгріей; отнынѣ она должна продолжать ту же «благоразумную» политику, какой слѣдовала до сихъ поръ относительно сосѣдней съ нею Австро-Венгріи. И благодарный крестникъ отвѣчалъ, что онъ и впредь будетъ держаться той же правильной и честной политики.
Справедливо однако замѣчаютъ, что спѣшное провозглашеніе князя Милана королемъ сдѣлано съ цѣлью поддержать значительно пошатнувшееся положеніе какъ его самого, такъ и нынѣшнихъ его министровъ. Въ самомъ дѣлѣ, разорительная для народа уступка желѣзныхъ дорогъ Бонгу, невыгодный торговый договоръ съ Австро-Венгріей, вмѣшательство свѣтской власти въ церковные каноны, насиліе надъ митрополитомъ Михаиломъ, ссора со всѣми остальными сербскими епископами, подтасовка личнаго состава скупщины, взяточничество, придворное скоморошество и многое тому подобное, на что такъ падки бываютъ невѣжественные себялюбцы, не достигшіе еще ни пониманія общественнаго долга, ни народнаго самосознанія и все свое человѣческое достоинство поставляющіе въ заимствованной западно-европейской внѣшности и въ презрѣніи къ существеннымъ потребностямъ народнаго саморазвитія — все это возбудило глубокое неудовольствіе въ сербскомъ народѣ, который съ ужасомъ видитъ, какъ его правительство порабощаетъ весь его хозяйственный бытъ, всѣ его прибытки, все его состояніе сосѣдней Австро-Венгріи, даже земельную собственность переводитъ въ чужія руки и вмѣстѣ съ тѣмъ нарушаетъ государственное полноправіе, выдавая сербскихъ подданныхъ австрійскимъ властямъ на казнь. Но едва ли новый титулъ поможетъ въ этомъ случаѣ. Онъ не заключаетъ въ себѣ ничего такого, что могло бы заглушить народный ропотъ, успокоить общее раздраженіе. Если въ конституціонной странѣ, какова Сербія, появилась подпольная печать, то значитъ, что произволъ и насиліе достигли уже крайнихъ предѣловъ.
Напротивъ, провозглашеніе Сербіи королевствомъ дастъ народу почувствовать, что завѣтная мысль его о возсоединеніи всѣхъ сербовъ окончательно упразднена; а это еще болѣе возбудитъ въ немъ отвращеніе къ своему правительству. Если установленіе независимой сербской церкви было громадною ошибкой, то въ этой ошибкѣ присоединена теперь и другая. Сербское королевство съ независимою церковью — это то же, что отрывокъ Сербской земли, уже навсегда отгороженный непреодолимою стѣной отъ прочихъ сербскихъ земель; это — отрѣзанный ломоть, духовенство и правительство котораго навсегда отреклись отъ народнаго единства. Теперь приличнѣе чѣмъ когда-либо назвать и церковь, и корону королевскую — шумадійскими, а не сербскими, потому что предѣлами своими, за исключеніемъ небольшой части Старой Сербіи, онѣ совпадаютъ съ тою частицею прежней цѣльной Сербія, которая и до сихъ поръ зовется въ народѣ Шумадіею (отъ шума — лѣсъ). Было бы просто смѣшно, еслибы король шумадійскій Миланъ надѣлъ на себя корону сербскаго царя Дувана, выкупивши ее изъ вѣнскаго древнехранилища и забывая, что Дуванъ Сильный обладалъ, кромѣ собственной Сербіи, еще Македоніей до Солуна, значительнымъ пространствомъ Болгаріи, Босніей, Герцеговиною, Зетею, Поморьемъ и отчасти Албаніей и носилъ титулъ царя сербовъ, болгаръ и грековъ. Несомнѣнно, что Турція и въ особенности Австро-Венгрія довольна тѣмъ, что шумадійская клѣточка, равняющаяся по величинѣ своей и по числу жителей одной русской губернія, возвела себя въ санъ королевства и отгородилась отъ остальной Сербіи, предоставленной на волю всякаго хищника.
Для Австро-Венгрія разсчетъ состоитъ въ тонъ, что если король Миланъ уцѣлѣетъ на своемъ королевствѣ, то онъ пребудетъ вѣчнымъ послушникомъ ея; если же, чего добраго, онъ не усидитъ, то новосозданный имъ королевскій престолъ будетъ приличнѣе, чѣмъ прежній княжескій, дня это преемника изъ многочисленнаго рода Габсбургомъ.
Упоенный самодовольствомъ, король Миланъ, на привѣтствіе предсѣдателя скупщины, отвѣчалъ: «Я съ особеннымъ удовольствіемъ могу сообщить народу, что, уже въ первыя сутки послѣ возведенія Сербіи на степень королевства, двѣ великія державы, которыя всегда выражали вамъ свои благорасположенія, извѣстили о своемъ признаніи совершившагося факта. Полагаю, что я только исполню свой долгъ и долгъ Сербіи, если громко выражу признательность императору Францу-Іосифу „и императору Вильгельму“. Почему же еще и не султану Абдулъ-Гамиду, представитель котораго поздравилъ его одновременно съ предыдущими?
Одна петербургская газета, изображающая собою дипломатическаго Санхо-Пансо, обидѣлась, почему король. Миланъ не подождалъ еще однихъ сутокъ, чтобы къ именамъ двухъ упомянутыхъ имъ императоровъ присоединять и имя государя, правящаго тою страною, которой Сербія обязана всѣмъ своимъ политическимъ бытіемъ. Гагата замѣчаетъ, что признаніе Сербскаго королевства Россіею послѣдовало всего только однимъ днемъ позже, и это замедленіе зависѣло, вѣроятно, отъ разности разстояній. Газета ужасно какъ простодушествуеть и притомъ ошибается во времени. Если Австро-Венгрія и Германія признали Сербское королевство въ первыя сутки, то, значитъ, не позже 23 февраля, а русскій представитель поздравилъ короля Милана 25 февраля. Для телеграфа разстояніе между Бѣлградомъ, Берлиномъ и Петербургомъ не составляетъ почти никакой разницы. Санхо-Пансо хочетъ только прикрыть своего дипломата-барина и его въ самомъ дѣлѣ неловкое положеніе. Какъ это такъ опоздала Россія и не поспѣла за сосѣдями-друзьями, за которыми она такъ гоняется! Но если не дипломатствующему публицисту, то всякому другому понятно, что король Миланъ намѣренно избралъ такой предметъ для своей отвѣтной рѣчи, которымъ косвенно задѣвалъ Россію, а это въ свою очередь служитъ яснымъ доказательствомъ того, какъ низко дипломатія уронила значеніе Россіи въ Сербіи. Разгадка, слѣдовательно, не въ запозданіи телеграфа, а въ долголѣтней дипломатической ошибкѣ, создавшей для Россіи ложное, противуисторическое положеніе относительно Сербіи, включая сюда и непозволительную постановку сербскаго дѣла русскими уполномоченными на Берлинскомъ конгрессѣ. Если же приписывать соль королевской рѣчи лишь телеграфному замедленію, то опять дипломатія останется не въ авантажѣ: стало-быть, г. Персіани менѣе зналъ того, что знали Кевенгюллеръ, Брай, или Али-бей, и не былъ заблаговременно снабженъ инструкціей на случай провозглашенія Сербіи королевствомъ. Ребячествомъ или смѣлою шуткой надъ обществомъ слѣдуетъ назвать эту выходку дипломатической прислужницы, которая плачется, что король не подождалъ однихъ сутокъ и не оторочилъ для своей рѣчи на одни сутки поздравленія скупщины, Иначе онъ я объ насъ бы упомянулъ съ признательностію?… Какъ же газета не примѣтила тутъ умысла, которому поясненіемъ служитъ отвѣтъ короля Милана австро-венгерскому представителю съ обѣщаніемъ продолжать ту же „разумную“ политику, т.-о. сторониться Россіи и подчиниться во всемъ указаніямъ и требованіямъ союзныхъ дворовъ — вѣнскаго и берлинскаго!
Мнѣ кажется, что съ русской точки зрѣнія, еслибъ ее имѣла наша дипломатія, было бы гораздо лучше обождать оффиціальнымъ призваніемъ Сербскаго королевства. Русскимъ дипломатамъ должно быть извѣстно, что провозглашеніе князя Милана королемъ произошло незаконнымъ порядкомъ, вопреки государственному уставу Сербіи. По § 10 этого устава, въ силу народныхъ постановленій, состоявшихся до 1839 года, и въ силу постановленіе святоандреевской скупщины 1858 года и великой народной скупщины 1868 г., въ Сербіи установлено княжеское достоинство въ наслѣдственномъ родѣ князя Макана Обреновкча IV. По § 89 п. 3. только великая народная скупщина разрѣшаетъ всякое измѣненіе въ государственномъ уставѣ. Слѣдовательно, измѣненіе въ уставѣ §§ 1, 10 и другихъ, признающихъ Сербію княжествомъ, и возвышеніе государственнаго титула изъ княжескаго въ королевскій не было во власти малой скупщины, но принадлежало всецѣло полномочію только одной великой скупщины, которую, однако, правительство сербское не отважилось созвать въ виду многихъ злоупотребленій, имъ допущенныхъ. Воздержность Россія отъ преждевременнаго признанія князя Милана королемъ имѣла бы весьма важныя въ пользу ея послѣдствія. Во-первыхъ, она показала бы, что Россія всегда имѣетъ самостоятельное значеніе для Сербіи и стоитъ на законной почвѣ государственнаго права; во-вторыхъ, она отвѣчала бы прежней и единственно вѣрной политикѣ, которой Россія должна безусловно держаться на Балканскомъ полуостровѣ, — политикѣ народной, состоящей въ поддержаніи народа помимо какихъ бы то ни было отношеній къ правителямъ; въ-третьихъ, она побудила бы къ скорѣйшему сознанію великой скупщины, а эта скупщина, по всему вѣроятію, многое повернула бы въ сторону Россіи. Но чтобы такъ поступить, нужно сначала въ самихъ себѣ сознать необходимость дѣйствовать самостоятельно, а для этого требуется быть кореннымъ русскимъ человѣкомъ, проникнутымъ духомъ родной исторіи, требуется также и знаніе, и искусство, и дѣятельность, — словомъ, извѣстное напряженіе силъ ума и воли при внутреннемъ влеченіи трудиться на пользу родной по духу и крови страны.
Россія всегда защищала въ Сербіи государственный уставъ, котораго первыя начала созданы были ею же. Уставъ, хотя впослѣдствіи и видоизмѣненный сербскимъ правительствомъ и искаженный тѣмъ, что въ составъ обыкновенной или малой скупщины введена была четвертая часть членовъ, назначаемыхъ отъ правительства, все. же представлялъ обезпеченіе за народомъ его права на участіе въ законодательствѣ своей страны. Уклоняясь опять отъ устава, Россія обнаружила лишь слѣпое шествіе по пятамъ сосѣднихъ державъ, постаравшихся, впрочемъ, съ ея же предварительнаго согласія, лишить ее, чрезъ давленіе на сербское правительство, законно-историческаго и наслѣдственнаго вліянія на сербскій народъ. Ложь и насиліе, поддержанныя изъ Вѣны и Берлина, замѣнили народное независимое самоуправленіе, которое въ прежнія, лучшія времена было цѣлью русской политики. Въ рѣчахъ новаго короля слышатся громкія слова: право, свобода. Но какое же это право, когда исключительно церковные каноны нарушены вторженіемъ въ нихъ свѣтской власти? Какое же это право, когда народъ лишенъ возможности высказаться о важнѣйшихъ государственныхъ дѣлахъ чрезъ великую скупщину, которую правительство не созываетъ вопреки $ 89 п. 4? Какое же это право, когда титулъ княжества измѣняется неправоспособною для этого малою скупщиной въ противность тому же § 89 государственнаго устава? Какая это свобода, когда народные представители, не согласные съ предложеніями правительства, подвергаются выговору и угрозамъ въ княжескомъ дворцѣ за неподписаніе отвѣтнаго адреса на княжеское посланіе? Какая это свобода, когда во дворецъ призываютъ по одиночкѣ вліятельныхъ народныхъ представителей и стараются разными способами склонить ихъ на сторону правительства? Какая же это свобода, когда чиновники открыто вмѣшиваются въ выборы, а правительство прибѣгаетъ къ временному увольненію отъ службы и пенсіонированію своихъ чиновниковъ, чтобы посадить ихъ въ скупщину? Какая же это свобода, когда газеты конфискуются и запрещаются не за какія-либо преступленія, наказуемыя по закону, я единственно потому, что не угодны правительству? Какое же это право и какая это свобода, когда, по наущенію министра, предсѣдатель скупщины не даетъ слова народному представителю, а отвѣтственное министерство отказывается отвѣчать на предложенные въ скупщинѣ вопросы по важнѣйшимъ государственнымъ дѣламъ?
Не много послѣ этого довѣрія и чувства правды возбуждаетъ прокламація короля Милана I къ сербскому народу. „Любезный мой народъ! Сегодня я провозглашенъ королемъ по единогласному и единодушному постановленію, которое есть выраженіе твоей воли, твоей души, твоихъ мыслей, твоихъ желаній. Сегодня я принимаю наслѣдственную корону, которую ты мнѣ подалъ черезъ своихъ представителей, съ твердымъ намѣреніемъ посвятить всю мою жизнь тебѣ, твоему счастію, твоему будущему, съ твердою волей вести тебя постоянно по пути чести и справедливости, на которомъ ты, съ твоею мудростію и любовію къ отечеству, обезпечишь и утвердишь свою свободу и независимость, — по пути, на которомъ ты всегда будешь стоять передъ Европой, какъ дѣятель прогресса, порядка и мира, а самому себѣ пріобрѣтешь новую славу… Пускай новое имя освятится болѣе мощнымъ развитіемъ гражданскихъ добродѣтелей, любви къ законности, прогрессу, свободѣ и порядку! Въ нихъ, и только къ нимъ, найдетъ себѣ защиту молодое королевство, которое онѣ поведутъ къ великой будущности…“ Все, что здѣсь ни провозглашено, стоитъ, къ сожалѣнію, въ полномъ противорѣчіи съ дѣйствительностью., Въ первомъ же своемъ словѣ, обращенномъ къ народу, новый король сказалъ не то, что есть на самомъ дѣлѣ. „Та вдохновенная сила, которая черезъ пятьсотъ почти лѣтъ сохранила преданіе о сербскомъ королевскомъ достоинствѣ, — та сила вѣщала сегодня устами національнаго собранія. Сегодня радостные крики раздаются отъ Тимока до Дрины, отъ Бѣлграда до Враньи. И въ этой радости привѣтствуетъ тебя, любезный народъ, твой первый король новой Сербіи!“ Такъ заканчиваетъ новый король новой Сербіи свое обращеніе къ народу. Но, увы, народъ вовсе не думаетъ радоваться. По извѣстіямъ изъ Сербіи, народъ отнесся совершенно равнодушно къ своему королевству, а въ прокламаціи короля усматриваетъ скорѣе иронію, чѣмъ нѣчто положительное. Одно только кажется ему вѣрнымъ — это то, что новое королевство есть дѣйствительно „новая Сербія“, а не та прежняя Сербія, которая не знака указывавшихъ въ прокламаціи предѣловъ, а совмѣщала въ титулѣ сбояхъ старыхъ королей и царей всѣ сербскія земли и весь сербскій народъ; это даже не та недавняя Сербія, которую впервые призвалъ въ свободѣ Георгій Черный. Недосягаемый для сербскихъ правителей первообразъ честнаго, самоотверженнаго служенія народному дѣлу, строгаго соблюденія нравственности, уваженія къ народнымъ обычаямъ и обычному праву, Георгій Черный не рѣшался назваться даже княземъ сербскимъ, а просто именовалъ себя вождемъ сербовъ; но этотъ титулъ всегда останется почетнѣе всякаго королевскаго, потому что вождь сербовъ приглашалъ на брань за свободу не однихъ только шумадійцевъ, но велъ съ собою также и старосербовъ, и босняковъ, и герцеговинцевъ.
А теперешнее королевское шумадійское правительство не только отрекается отъ единокровныхъ герцеговинцевъ и босняковъ, не допуская даже и частной помощи имъ, но и цѣлое свое королевство держитъ подъ швабо-мадьярскимъ ярмомъ.
Къ чему же было русской дипломатіи спѣшить преждевременнымъ, ранѣе великой народной скупщины, признаніемъ Шумадійскаго королевства?
Въ Сербіи затраченъ русскій капиталъ — многолѣтній и весьма цѣнный. Во-первыхъ, это напиталъ духовнаго образованія. Возрожденіе сербскаго народа совершалось подъ воздѣйствіемъ школъ, заведенныхъ въ австрійскихъ владѣніяхъ русскими людьми, и потомъ въ домашнихъ школахъ, учрежденныхъ при посредствѣ Россіи; книжный языкъ и правописаніе возникли на почвѣ русской письменности; Кіевъ и Москва служили для многихъ и лучшихъ сербовъ разсадникомъ духовнаго и научнаго воспитанія. Во-вторыхъ, это капиталъ крови. Съ 1806 года русскія войска сражались о-бокъ съ сербами за ихъ освобожденіе. Послѣдующія русско-турецкія войны и договоры Букарештскій, Аккерманскій и Адріанопольскій имѣли однимъ изъ прямыхъ своихъ итоговъ упроченіе политической самостоятельности Сербіи; послѣдняя русско-сербско-турецкая война завершилась возстановленіемъ полной независимости Сербскаго княжества. Присоединимъ сюда и кровь русскихъ добровольцевъ. Въ-третьихъ, это капиталъ денежный. Россія много пожертвовала денегъ въ пособіе Сербіи, много издержала ихъ на военныя дѣйствія, много принесла даровъ Сербіи въ двѣ послѣднія ея войны съ Турціею. Наконецъ, въ-четвертыхъ, это капиталъ, равняющійся полному состоянію, если только не всему существованію Сербіи: это — слово Императора Александра II, спасшее Сербію отъ турецкаго нашествія послѣ погрома подъ Дюпишенъ.
Все это составляетъ такой капиталъ, въ которомъ вкладчиками было нѣсколько поколѣній и царствованій. Это — капиталъ наслѣдственный, расточать который никто не имѣетъ права. Онъ долженъ быть сбереженъ во всей неприкосновенности и переданъ потомству. Храненіе его лежитъ на обязанности русскаго канцлера и министерства иностранныхъ дѣлъ. Въ этомъ-то и состоитъ живое историческое преданіе, вырабатываемое всею сущностію народнаго развитія и состоящее въ преемственности основныхъ руководящихъ началъ внѣшней политики.
Со времени Берлинскаго конгресса Австрія наложила свою хищническую руку на этотъ русскій капиталъ.
Нашъ долгъ передъ самими собою, передъ нашла предками и потомками — охранить этотъ нашъ столь цѣнный капиталъ. Горсть людей, обманомъ и всѣми неправдами ставшая во главѣ управленія. Сербіей, не есть еще сербскій народъ. Но если во время своего господства, подчиняясь австрійскимъ притязаніямъ, она наноситъ неисправимый ущербъ своей странѣ, то долгъ русской политики, исполнительнымъ орудіемъ которой есть дипломатія, противустать такому направленію и спасти Сербію для самой же Сербіи. Мы въ правѣ предполагать, что дерзкій вызовъ хищниковъ будетъ принятъ и что русское представительство будетъ ввѣрено лицу, которое совмѣститъ въ себѣ достаточно умѣнья, убѣдительности и нравственной силы, чтобъ отстоять то, что Россія пріобрѣла на свои средства и безкорыстно вручила сербскому народу — его право свободно располагать самимъ собою безъ посторонняго давленія я внутренняго насилія.
При такой политикѣ развѣ одна только бездарность выпустила бы изъ рукъ первенство. Это не хищническая политика Астро-Венгріи. Россія уже доказала свою непритязательность и на Черногорія, и на Румыніи, и на Болгаріи, и на самой Сербіи. За то на ея сторожѣ — вся честная народная сила. Нашей дипломатіи было бы легко дѣйствовать, какъ и прежде при императорахъ Павлѣ и Николаѣ, еслибы только въ ея словарѣ значилось слово е самостоятельно». Къ сожалѣнію, этого слова оная не знаетъ. Ея органъ Journal de. St.-Pétérsbourg не преминулъ помѣстить въ передовой статьѣ извѣстіе (ы притомъ ложное), что нынѣшнее сербское правительство получаетъ отовсюду изъ Сербіи одобрительные отзывы. Газетѣ, хлопочущей объ интересахъ Австро-Венгрія и не понимающей, что такое русская самостоятельная политика, это извѣстіе должно было показаться очень пріятнымъ.
Между тѣмъ народная сторона, оттѣсненная отъ дѣлъ искусственнымъ подборомъ скупщины, съ изумленіемъ смотрѣла на небывалое предательство и положительно со дня на день ждала изъ Петербурга «царскаго указа», который остановилъ бы Сербію на пути самоизмѣны рѣшительнымъ «стой!»… Однако такого указа не послѣдовало.
Напротивъ, Journal de St.-Pétérsbourg съ глумленіемъ восклицаетъ: «если Сербія получила независимость, то пусть она сама и отстаиваетъ свои интересы». Безстыдство и дерзость отрицанія дошли до того, что для этой газеты какъ бы уже не существовало ни прежней русской исторіи, ни наслѣдія отцовъ нашихъ, ни чести и достоинства Россіи. Прислужница Австро-Венгріи давала этимъ разумѣть жому слѣдуетъ, чтобы, не опасаясь преграды со стороны Россіи, хищники дѣлали бы свое дѣло. Такое же восклицаніе относилось и къ Черногоріи. Газетѣ желательно выставить на видъ, что Россія отреклась отъ всего сербскаго народа, который, однако, за исключеніемъ полуобразованныхъ личностей, остается по-прежнему приверженъ Россіи и ея Царю.
Въ силу несомнѣннаго историческаго преданія, Сербія должна была всегда оставаться въ сферѣ русскаго вліянія, сущность котораго — не порабощеніе русскимъ политико-торговымъ интересамъ, не корыстное давленіе, не посягательство на церковь, на власть, на духовное и вещественное достояніе народа, а безпрепятственное развитіе народности чрезъ ея самодѣятельность въ духѣ ей прирожденномъ и чрезъ свободное всенародное сознаніе единства интересовъ съ другими восточными православными государствами. Но тлетворное вѣяніе съ сѣвера, поддерживая противонародную стачку въ ущербъ честной народной сторонѣ, толкало Сербіи въ кругъ вліянія Австро-Венгріи.
Когда изъ Бѣлграда дано было знать, что подтасованная скупщина дѣйствуетъ предательски, то изъ Петербурга телеграфировали: «предоставьте Сербію самой себѣ».
Когда въ Бѣлградѣ сознавали необходимость имѣть при русскомъ представителѣ драгомана, который дѣйствительно былъ нуженъ, потому что такой помощникъ удобнѣе всякаго другаго могъ бы служить проводниковъ въ средѣ народа русской политики и поддержкою народной стороны, тогда сообщено было, что ожидаются новые штаты, а потомъ вмѣсто драгомана присланъ былъ для г. Персіани второй секретарь. Но оказалось, что и при двухъ секретаряхъ: г. Гирсѣ, сынѣ управляющаго министерствомъ иностранныхъ дѣлъ, и г. Богдановѣ — сербское правительство продолжало вести дѣла противно народнымъ пользамъ, умаляя послѣдовательно всякое значеніе Россіи. Да и что было, дѣлать двумъ секретарямъ, когда я одному нечего дѣлать въ странѣ, предоставленной самой себѣ? Можно развѣ только пожалѣть о напрасныхъ расходахъ государственнаго казначейства на содержаніе русскихъ дипломатическихъ агентовъ, которые какъ будто для того только и назначены, чтобы быть очевидцами пренебреженія, съ которымъ нынѣшнее сербское правительство относится къ преданіямъ прошлаго.
Та ли это теперь Россія, которая въ 1853 году имѣла достаточно силы, чтобы въ 24 часа смѣстить въ Бѣлградѣ министра внутреннихъ и иностранныхъ дѣлъ Илью Гарашанина, отца нынѣшняго министра Милутина Гарашанина, за то, что шелъ противъ народныхъ стремленій во внѣшней политикѣ, склоняясь на сторону Англіи и Франціи?
Въ Presse было напечатано, что когда по поводу низверженія митрополита Михаила всѣ ожидали рѣшительнаго слова изъ Россіи, то статсъ-секретарь Гирсъ будто бы сказалъ: «мы не любимъ охотиться на чужихъ земляхъ». Слова эти, насколько извѣстно, не были опровергнуты; но еслибы даже они не были произнесены, то смыслъ событій отвѣчаетъ имъ. Но позволительно спросить: была ли Сербія прежде чужою землею для Россіи и съ котораго времени стала таковою? Вѣдь Россія не испытала ничего такого, что заставило бы ее отступиться отъ своего законнаго и историческаго права на этотъ вѣсъ своего внѣшняго вліянія, которымъ она пользовалась въ прежнее время и что составляетъ ея прямое государственное наслѣдіе; о которомъ упоминается въ депешѣ 4 марта 1881 года. Но если событія свидѣтельствуютъ противное, то приходится думать, что или она передана въ сферу австро-венгерскаго вліянія по соглашенію канцлеровъ, предшествовавшему послѣдней русско-турецкой войнѣ, на что намекнулъ какъ-то графъ Дерби, или же нашей дипломатіи не подъ силу бороться съ иностранною дипломатіей.
Но борьба безкровная есть удѣлъ дипломатіи: это — ея служебная обязанность. Весь Востокъ представляется поприщемъ этой неизбѣжной борьбы. Неуспѣхъ ея ложится густою тѣнью на политическую состоятельность великой державы. Здѣсь не мѣсто ни попустительству, ни уступкамъ. Кто дѣлаетъ ихъ, тотъ обнаруживаетъ лишь собственное безсиліе. Миротвор-чество во вредъ себѣ есть только предлогъ самоуспокоенія, возможнаго для людей, внутри которыхъ нѣтъ ни созвучія съ народомъ, нѣтъ ни голоса народной чести…
Дѣло, однако, дошло въ Сербіи до того, что по Бѣлграду ходятъ австрійскіе жандармы и хватаютъ тѣхъ сербовъ, которые переселились сюда изъ сербскихъ земель, занятыхъ австрійцами; и несмотря на то, что они уже приняли здѣшнее подданство, ихъ тащутъ на австрійскіе пароходы, которые перевозятъ ихъ на мѣсто казни.
Вмѣсто того, чтобы, воспользовавшись банкротствомъ Union Générale, освободиться отъ желѣзныхъ путъ, наложенныхъ на Сербію желѣзнодорожною конвенціей, и вновь обсудить съ настоящимъ народнымъ представительствомъ дѣло о желѣзныхъ дорогахъ, нынѣшнее сербское министерство, вопреки уставу, не спросясь даже какой ни-на-есть скупщины, вошло въ новые переговоры съ иностранными предпринимателями по личному усмотрѣнію министра Міятовича.
Можно предполагать, къ чему окончательно приведетъ Сербію внѣшній заемъ, заключенный чрезъ Бонту, или по крайней мѣрѣ куда клонятъ Сербію тѣ невидимыя силы, которыя стояли за спиною Бонту. Заемъ этотъ, обезпеченный таможенными сборами, косвенными налогами и всѣмъ государственнымъ достояніемъ, ставитъ Сербію въ необходимость платить проценты и погашеніе кредиторамъ, купившимъ у Бонту болѣе чѣмъ на сорокъ милліоновъ франковъ облигацій. Деньги эти исчезли въ лопнувшемъ банкѣ. Затѣмъ эти облигаціи будутъ скуплены австрійскими агентами, на оплату ихъ потребуется новый заемъ; а такъ какъ первый обезпеченъ государствомъ, то тутъ-то австро-венгерское правительство въ виду затруднительнаго положенія сербскихъ финансовъ, и потребуетъ, чтобы къ государственнымъ доходамъ Сербія были приставлены ея контролеры. Примѣръ Египта съ англо-французскимъ контролемъ — на лицо. Тогда можно будетъ поздравитъ новаго короля и его нынѣшнихъ министровъ съ окончательнымъ исполненіемъ ихъ желанія, а объ народѣ сербскомъ придется потужить, что на его имущество будетъ наложена австро-венгерская опека.
Но и этого еще мало для Австро-Венгріи. Какъ бы предвидя такую добычу въ сербскомъ народномъ хозяйствѣ, она заблаговременно позаботилась и о прямомъ присвоеніи сербскихъ земель. Ужь если брать, такъ брать все, благо даютъ; ужь если продавать, такъ продавать огуломъ… Нынѣшнее сербское правительство постаралось провести законъ, по которому всякій иностранный подданный, не перемѣняя подданства, можетъ пріобрѣсти въ Сербіи недвижимую собственность. Этимъ отмѣненъ дѣйствовавшій доселѣ и вполнѣ предусмотрительный законъ, воспрещавшій иностраннымъ подданнымъ владѣть въ Сербіи земельною собственностію и даже имѣвшій отдѣльный параграфъ, въ силу котораго если австрійскій подданный получилъ въ Сербіи по наслѣдству недвижимую собственность, то правительство сербское обязано было продать это наслѣдство и вырученными деньгами удовлетворить наслѣдника. При незначительномъ пространствѣ Сербіи, легко предугадать, что австро-венгерскіе капиталисты, при пособіи разныхъ Länderbank, Landesbaiik. не замедлятъ скупить всѣ лучшія сербскія земли съ ихъ обильными непочатыми богатствами. На этихъ земляхъ будутъ поселены колонисты --тоже иностранные подданные.
Состоявшійся послѣ того договоръ съ Австро-Венгріей о плаваніи по Дунаю предоставилъ во власть этой послѣдней и дунайскія воды, и пристани, принадлежащія Сербіи.
Такимъ образомъ въ Сербіи образуется государство въ государствѣ, и король сербскій рискуетъ остаться базъ собственныхъ подданныхъ. Въ концѣ концовъ, если только народная сторона не воспреобладаетъ въ скоромъ времени, Сербія явится предметомъ продажи-купли, и Европа увидитъ диковинный и небывалый еще скандалъ съ независимымъ королевствомъ, которое сначала разоряется, а потомъ покупается его опекунами.
Когда король Сандвичевыхъ острововъ, желая вкусить отъ плодовъ цивилизаціи, пріѣхалъ въ Европу, тогда разнеслась молва, будто онъ желаетъ продать свое королевство и ищетъ между европейскими дворами наиболѣе подходящаго покупателя. Какъ ни смѣшна казалась эта мысль, — по, всей вѣроятности, и самъ король Калакауа смѣялся ей, — однако, какъ оказывается, она нашла себѣ послѣдователей въ Сербіи.
II. править
Рѣчи М. Д. Скобелева произвели въ нашей печати нѣчто въ родѣ химическаго разложенія. Вмѣстѣ съ рѣзкимъ выдѣленіемъ той части печати, которая по поводу этихъ рѣчей назвала себя голосомъ «партіи мира», всплыло наружу много любопытныхъ самообличеній и признаній. Такъ и буду называть ее мирною, хотя другая часть русской печати вовсе не стоитъ за войну. Только эта послѣдняя отнеслась трезво, съ приличнымъ вниманіемъ и спокойствіемъ къ словамъ М. Д. Скобелева, тогда какъ мирная печать накинулась на заслуженнаго генерала съ непозволительною беззастѣнчивостію, доходившею даже до противорѣчія съ собственными началами.
Когда шумъ, произведенный этими рѣчами, позатихъ, можно уже датьсебѣ отчетъ въ тѣхъ итогахъ, къ которымъ привелъ весь этотъ говоръ, поднятый мирною печатью.
Оказывается, что и другая часть русской печати, которой тоже досталось, какъ и М. Д. Скобелеву, отъ мирной печати, одинаково съ этою послѣднею не желаетъ войны; но разница между тою и другою состоитъ именно въ способѣ избѣжанія войны, а это, въ свою очередь, наводитъ на способъ нашихъ отношеній къ сосѣднимъ съ нами державамъ. Мирная печать обозвала своихъ противниковъ войнолюбцами; между тѣмъ вся воинственность ихъ состояла лишь въ томъ, что они заступились за право русскаго человѣка быть равноправнымъ съ западно-европейскими людьми въ выраженіи своего самостоятельнаго мнѣнія и доказали, что тогда какъ русскій человѣкъ еще только однимъ словомъ, произнесеннымъ вслухъ, указалъ на возможность столкновенія съ нѣмцами, сосѣди наши уже .давно на дѣлѣ приготовились къ этой возможности и первые вызываютъ насъ на это столкновеніе. Кажется, здѣсь не много воинственнаго азарта. Не болѣе его и въ слѣдующихъ словахъ:
«Не войной желала бы Россія испытать крѣпость и прочность своего духовнаго освобожденія, п полагаемъ, что всѣ тревожныя ожиданія европейской печати, .если только основываются на русскомъ починѣ, должны быть отнесены къ области больнаго воображенія и крайняго незнанія. Но если тревога основывается на причинахъ, заключающихся въ западныхъ державахъ, и ожиданія ея на дѣлѣ оправдаются, то несомнѣнно, что Россія, преклонившись велѣнію Провидѣнія, посылающаго испытаніе духовной ея крѣпости огнемъ и мечомъ, докажетъ, что она достаточно могущественна, чтобы навсегда охладить завоевательныя поползновенія насчетъ ея земель». Слѣдовательно, все войнолюбіе людей, которыхъ мирная печать называетъ то консерваторами, то народниками, то славянофилами и шовинистами, сводится къ тому, что они желали бы, чтобы Россія въ своихъ отношеніяхъ къ этимъ державамъ стояла на соотвѣтствующей высотѣ своего значенія и сознанія своихъ народныхъ силъ, охраняя свое достоинство и не отрицаясь отъ самостоятельности своихъ дѣйствій, не жертвуя своимъ политическимъ положеніемъ въ угоду этихъ державъ.
Замѣчательно, что рѣчи М. Д. Скобелева не произвели никакого возбужденія, ни переполоха въ той части общества, къ которой принадлежатъ эти люди. Для нея онѣ не представлялись ни неожиданными, ни тревожными. Напротивъ, мирная печать вмѣстѣ съ заграничною увидала въ. нихъ нѣчто чрезвычайное, и если общество заговорило о войнѣ, то единственно благодаря толкамъ, созданнымъ не кѣмъ другимъ, какъ этою-самою печатью. Она забила тревогу, она смутилась на первыхъ же порахъ, и если еще только не позволила себѣ дерзостей, подобно иностранной печати, то неприличныхъ выходокъ и насмѣшливости противъ виновника ея смущенія достало довольно и у нея.
Очевидно, мирныя печать взводитъ небылицу на своихъ противниковъ и сама, создавая вѣтреныя мельницы, изо всѣхъ силъ сражается съ-этими мельницами. Но для чего нужно ей это? — Нужно для того, чтобъ еще рѣзче оттѣнить свое единомысліе съ тою не русскою частію общества, которая теперь начинаетъ чувствовать, что почва колеблется подъ нею;, нужно поддержать эту часть общества, облекая и себя и ее въ мерцаніе возвышенныхъ будто бы идей цивилизаціи, которыя въ сущности суть не что иное, какъ отрицаніе началъ народности, какъ ея собственное изобрѣтеніе, разсчитанное на обманъ чувствъ. За то другой отголосокъ этой части общества, Journal de St.-Pétérsbourg, называетъ эту печать «здоровою» стороною русской публицистики. Оно и понятно.
Явленіе весьма знаменательное: рѣчи М. Д. Скобелева произвели совершенно одинаковое дѣйствіе какъ на' эту печать, такъ и на нѣмецкую: та и другая обнаружила чрезмѣрную раздражительность. Нѣмцы кричатъ: какъ смѣлъ грозить намъ русскій генералъ!… Русская мирная печать кричитъ: какъ смѣлъ русскій генералъ грозить нѣмцамъ!…
Раздраженіе свидѣтельствуетъ, что человѣкъ или застигнутъ въ рас-плохъ, или разоблаченъ противъ его воли. Нѣмецкая австрійская печать въ послѣднемъ своемъ выводѣ обнаружила, что въ Вѣнѣ боятся войны съ Россіею: германская печать высказала напротивъ, что въ Германіи не прочь бы повоевать, и что вообще воинственный задоръ идетъ отсюда. Особенно не понравилось нѣмцамъ то, что сознана и громко высказана русскимъ народнымъ героемъ та выработка, которой они подчинили всѣ отрасли русской жизни.
Молчать, угождать имъ, покорствовать предъ ними — вотъ чего бы имъ желалось отъ русскихъ.
А русская мирная печать, очень хорошо понимая, что нѣмецкая стихія для своего водворенія и распространенія въ Россіи всего болѣе нуждается въ тишинѣ, негласности и такъ сказать непримѣтности ея постепеннаго усиленія, старается еще болѣе прикрыть ея присутствіе и вліяніе увѣреніями, что не Германія преобладаетъ надъ Россіею, а Россія надъ Германіею. Это будто доказывается тѣмъ, что Россія спасла Австрію, помогла возникнуть и объединиться Германской имперіи, вступила безъ помѣхи въ войну съ Турціей). Такіе жалкіе доводы не стоятъ и возраженія, потому что тутъ были или прямыя ошибки со стороны Россіи, шедшія на руку тому или другому ея сосѣду и потому охотно имъ принимаемыя, или хитрыя ловушки, разставленныя Россіи съ послѣдствіями, которыя только еще начались приговоромъ надъ нею берлинскаго ареопага, а разовьются и обозначатся во всей своей силѣ въ будущемъ, если только внѣшнія дѣла поведутся тою же колеей. Недобросовѣстность этой натяжки уже тѣмъ обличается, что еслибы Россія взаправду преобладала за своею границею, то не зачѣмъ бы было и поднимать такой шумъ изъ-за опасенія, какъ бы не разсердились на насъ наши сосѣди за слова М. Д. Скобелева.
Въ самомъ дѣлѣ, благодаря нашему поведенію, намъ есть чего опасаться въ случаѣ если сосѣди захотятъ воспользоваться нашею неготовностію къ войнѣ. На западной нашей границѣ крѣпостей мало; онѣ отстоятъ далеко одна отъ другой и отъ границы; онѣ не могутъ поддерживать себя взаимно, и самое устройство ихъ едва ли отвѣчаетъ современнымъ требованіямъ и условіямъ обороны: по крайней мѣрѣ, одинъ изъ главнѣйшихъ ихъ недостатковъ, это — отсутствіе передовой окружной линіи укрѣпленій. Пруссія, напротивъ, обладаетъ вблизи отъ нашей границы четырьмя первоклассными и нѣсколькими мелкими крѣпостями, которыя она постоянно продолжаетъ усиливать; въ прошломъ году самъ фельдмаршалъ Мольтке инкогнито осматривалъ новыя крѣпостныя работы въ Торунѣ. Крѣпости прусскія связаны между собою общею системой обороны и силы ихъ поддерживаются желѣзными дорогами, которыя могутъ одновременно снабжать ихъ всѣмъ нужнымъ какъ вдоль по ихъ линіи, такъ и изъ центральныхъ резервовъ. Въ нынѣшнемъ году усиливается вторая оборонительная линія по Одеру и преимущественно Кюстринъ. Заходила рѣчь и о сухопутномъ укрѣпленіи Киля. Достаточно бѣглаго взгляда на число и расположеніе прусскихъ крѣпостей, образующихъ сплошные ряды четвероугольниковъ, чтобы понять, что Пруссія въ этомъ отношеніи почти неуязвима. Но въ то же время эти крѣпости могутъ служить ей твердою опорой для наступательныхъ дѣйствій.
Ну, а мы во все продолжительное время министерства графа Д. А. Милютина и при столь высоко поставленной военно-инженерной части, обезпечили ли себя столько же, сколько Пруссія, для самообороны? Чтобы имѣть на то средства, взвѣшивали ли мы строжайшимъ образомъ въ нашемъ военномъ, или даже въ цѣломъ государственномъ бюджетѣ статьи по степени ихъ важности и имѣли ли въ виду, что внѣшняя безопасность есть существеннѣйшее условіе для успѣшной внутренней работы? Еслибы, напримѣръ, чрезмѣрно усилившійся при нашей помощи сосѣдъ вздумалъ вдругъ требовать отъ насъ выгоднаго для его наживы, а для насъ разорительнаго, таможеннаго тарифа, или еслибъ онъ предложилъ намъ исправить для него наши границы, да и мало ли чего другаго потребовалъ бы онъ отъ насъ, — были ли бы мы въ состояніи сказать ему: «приди и возьми самъ», — зная, что войти въ наши предѣлы съ оружіемъ въ рукахъ онъ не посмѣлъ бы, потому что на первомъ же шагу встрѣтилъ бы твердыни такія же, какими самъ отгородился отъ насъ? Еслибы, при всемъ томъ, строить дорого стоющія крѣпости не достало у насъ средствъ, то избрали ли мы по всему протяженію западной границы мѣстности для возведенія земляныхъ укрѣпленій на подобіе Плевны и подготовили ли ихъ оборону при устройствѣ такихъ приспособленій, которыя требуютъ болѣе капитальныхъ работъ, чѣмъ скороспѣшныя солдатскія, изготовляемыя во время уже начавшихся военныхъ дѣйствій? Устроили ли мы для желѣзнодорожныхъ питательныхъ вѣтвей къ этимъ мѣстностямъ заблаговременно земляное полотно? Сдѣлали ли мы вообще что-нибудь такое, что представляло бы, хотя въ подготовкѣ, двойную и тройную оборонительную линіи по нашей западной границѣ? Наоборотъ, мы приступили къ осушенію Пинскихъ болотъ, считавшихся самымъ главнымъ препятствіемъ для взаимно согласованнаго дѣйствія двухъ непріятельскихъ армій, наступающихъ съ юго-запада и сѣверо-запада. А въ виду нашемъ и австро-венгерское правительство укрѣпляетъ Карпатскіе проходы и впереди ихъ ближе къ нашей границѣ возводитъ крѣпости. Въ октябрѣ 1880 года былъ внесенъ въ соединенныя делегаціи въ Пештѣ чрезвычайный расходъ на военныя надобности, «не терпящія отлагательства», а именно: на постоянныя укрѣпленія и устройство укрѣпленнаго лагеря въ Краковѣ — три милліона флориновъ п на крѣпостныя работы въ Перемышлѣ — пять съ половиною милл. На нынѣшній, годъ въ австровенгерскомъ бюджетѣ назначено еще 1.600.000 на усиленіе крѣпостей по восточной, т.-е. русской, границѣ. Поспѣшно строится желѣзная дорога изъ внутрености Венгріи къ русской границѣ, составляющая линію долины рѣки Ваага отъ Тренчина до Силлейна, и въ австрійскую палату внесенъ законопроектъ о постройкѣ на казенный счетъ боковыхъ желѣзнодорожныхъ линій, примыкающихъ къ линіи Кошица — Обербергъ, необходимыхъ для военныхъ дѣйствій подъ Карпатами.
Голосъ «партіи мира» въ общихъ разсужденіяхъ, когда нужно оправдать дѣйствія нашихъ сосѣдей, явно намъ враждебныя, разумно замѣчаетъ, что во внѣшней политикѣ не должно и не можетъ быть чувства; нужно руководствоваться только разсчетомъ и пользами своего государства. Но та же мирная печать, когда дѣло касается нашихъ отношеній къ Германіи, выставляетъ главнымъ основаніемъ къ поддержанію мира — чувство дружбы. Германія крѣпко держится русской пословицы: «дружба-дружбой, а служба службой». Русская же мирная печать и ея вдохновители ограничиваются относительно нашего самоохраненія только одною излюбленною въ нашей дипломатіи первою половиной этой пословицы, а о второй умалчиваютъ, такъ какъ вообще, по установившимся въ этой средѣ понятіямъ, то, что мы должны бы были дѣлать по долгу службы и патріотизма, можетъ разсердить щепетильнаго нѣмца и обезпокоить пасъ въ сладкой дремотѣ податливаго на всѣ уступки дружелюбія. Между тѣмъ въ этомъ-то ложномъ способѣ отношеній и кроется всего болѣе войнолюбивый порывъ нашихъ сосѣдей и опасность для насъ вынужденной войны.
Какъ въ обществѣ, при однихъ и тѣхъ же условіяхъ, человѣкъ, который держитъ себя ласкательно п унизительно, подвергается презрѣнію и можетъ быть безнаказанно оскорбляемъ и даже награждаемъ пощечинами, тогда какъ тотъ, кто умѣетъ держать себя съ достоинствомъ, согласно его внутреннему самолюбію и чувству чести, не только не рискуетъ быть оскорбленнымъ, но даже относительно его не можетъ возникнуть и мысли объ оскорбленіи, — такъ и въ международныхъ отношеніяхъ умѣнье дипломатіи держать себя съ достоинствомъ и ни въ какомъ случаѣ не допускать ни на волосъ чего-либо неправильнаго или обиднаго относительно государства, которому она служитъ, и отдѣльныхъ его подданныхъ всегда отвратитъ возможность того, что называется «сѣсть на шею». Мелочи никогда не доведутъ до войны, нужно только отражать ихъ на первыхъ же порахъ. А для этого дипломатія должна носить въ себѣ достаточно чувства государственнаго достоинства, которое внушается лишь голосомъ народной чести; но всегда ли таковъ бываетъ составъ дипломатическаго вѣдомства? Только самородный человѣкъ своей страны проникнутъ бываетъ отъ природы чувствомъ народной чести и духовною крѣпостію, когда притомъ онъ не зараженъ мертвящимъ безстрастіемъ всесвѣтнаго гражданства. Только такой дипломатъ найдетъ внутри себя достаточно силы слова, чтобъ отнять у противника охоту осуществлять свои наступательные замыслы.
Мы не знаемъ всѣхъ сношеній, которыя ведутся нашею дипломатіей; но мелочи и отдѣльные случаи, доходящіе до общественнаго слуха, оскорбительные для народнаго чувства, остаются безъ всякаго отзыва со стороны печатнаго органа нашей дипломатіи, съ которымъ солидарны и голоса «партіи мира». Не говоря уже о томъ, что молчаніе на этотъ разъ есть какъ бы пренебреженіе къ обществу, — оно оставляетъ общество въ недоумѣніи относительно удовлетворенія оскорбленной народной чести. Сдѣлано ли было представленіе вѣнскому кабинету, когда императорско-королевское намѣстничество въ Чехіи безсовѣстно преслѣдовало административно и чрезъ судебную власть тѣхъ изъ чеховъ, которые побывали въ Москвѣ на этнографической выставкѣ, то-есть за то только, что они были въ гостяхъ у русскихъ и между прочимъ имѣли счастіе представляться русскому императору? Чѣмъ кончились прискорбные аресты и высылки съ жандармами русскихъ ученыхъ и офицеровъ, задержанныхъ австрійскими властями въ Галиціи? Что значило, что Австро-Венгрія воспрепятствовала русскимъ войскамъ пройти черезъ Сербію къ Плевнѣ, какъ еще недавно удостовѣрилъ первенствующій венгерскій министръ Тисса въ засѣданіи палаты депутатовъ 21 минувшаго февраля? Оставляю безъ вопроса тѣ многочисленныя оскорбленія, которыя намъ наносила нейтральная Англія при Биконсфильдѣ во время турецкой войны. Достаточно спросить, почему Египетъ помогалъ противъ насъ Турціи, тогда какъ за наши предварительныя дипломатическія уступки Англія поручилась, что онъ не приметъ участія въ войнѣ? Какъ легко проглотила наша дипломатія наступленіе флота нейтральной Англіи въ Галипольскій заливъ, когда мы стояли на одномъ мѣстѣ и раздумывали по старой австрійской системѣ — идти или нейти! Чѣмъ кончилось дѣло объ умерщвленіи въ Константинополѣ русскаго военнаго агента полковника Куммерау? Неужели справедливо, какъ пишутъ въ Politische Correspondenz, что нашъ посланникъ г. Новиковъ, вслѣдствіе уклончивости Порты, обѣщалъ сдѣлать еще новыя уступки относительно суммы вознагражденія за военныя издержки Россіи и подвергнуть размѣры этой ничтожной суммы новому обсужденію? И что сей сонъ означаетъ? За происки Германіи въ Константинополѣ противъ Россіи неужели г. Новиковъ считалъ удобнымъ дать обѣдъ въ честь германскаго представителя и, какъ объясняютъ, въ пику М. Д. Скобелеву? Чѣмъ кончилось дѣло объ убійствѣ русскаго офицера; кажется, жандармскаго, на прусской границѣ? Чѣмъ кончилось столкновеніе русскихъ офицеровъ съ прусскими на той же границѣ? Какой исходъ получило дѣло о плаваніи русскихъ судовъ по нижнему теченію Немана? Объ этомъ дѣлѣ ковенскій торговецъ г. Брамсонъ доносилъ въ 1880 году въ комитетъ Общества для содѣйствія русской торговлѣ и промышленности, что по Неману въ русскихъ предѣлахъ плаваетъ болѣе сотни прусскихъ судовъ, а прусское .правительство въ томъ году запретило русскимъ пассажирскимъ пароходамъ плаваніе по Неману въ прусскихъ предѣлахъ даже за плату. Рѣшено ли это дѣло и въ чью пользу? Всѣхъ случаевъ и не перечтешь. И однако органъ нашей дипломатіи постоянно безмолвствовалъ и безмолвствуетъ… За то во время Берлинскаго конгреса онъ одинъ изъ всѣхъ издающихся въ Россіи газетъ потщился сообщить по адресу Англіи радостное извѣстіе, что казацкіе отряды, посланные въ Афганистанъ, возвращены назадъ; а вскорѣ потомъ п то, что посольство Столѣтова оставило Кабулъ и возвращается въ Россію. Недавно еще прусскій генералъ Шилле держалъ воинственную рѣчь къ польскимъ офицерамъ о маневрахъ на русской границѣ. Органъ «партіи мира» постарался елико возможно истолковать этотъ случай въ оправдательномъ смыслѣ для прусскаго генерала, тогда какъ тотъ же органъ не пощадилъ раздувательной брани противъ рѣчей русскаго генерала Скобелева. Можно было ожидать, что сама нѣмецкая печать постарается смягчить рѣчь своего генерала, а вышло, что эту сосѣдскую обязанность исполнила русская мирная газета. Таковъ ужь нынѣшій дипломатическій пошибъ!…
Обхожденіе русскихъ посольствъ съ русскими подданными за границею вызываетъ жалобы въ нашей печати. Говорятъ, что наши посольства обходятся съ русскими грубо, пренебрежительно. Достаточно не имѣть титула, свѣтскости и состоянія, чтобы подвергнуться обидному обхожденію въ посольствѣ и невниманію къ предъявленной просьбѣ или жалобѣ. Если это справедливо хотя относительно нѣкоторыхъ русскихъ посольствъ, — а объ этомъ въ разное время и изъ разныхъ источниковъ сообщалось въ печати, — то надо сознаться, что такая повадка обращенія нашихъ дипломатическихъ агентовъ съ своими соотечественниками за границею роняетъ достоинство Россіи въ глазахъ иностранцевъ.
Въ Вѣнѣ произошелъ прискорбный случай съ нашимъ посланникомъ т. Убри. Чехъ ремесленникъ, по прозванію Цихъ разбилъ стекло въ каретѣ посланника, возвращавшагося домой изъ церкви. Оказалось, что Цихъ неоднократно обращался за пособіемъ въ русское посольство, но получалъ отказъ и, конечно, не иначе, какъ въ грубой формѣ, потому что онъ славянинъ, простой человѣкъ и притомъ просилъ помощи. Но вслѣдъ за тѣмъ дознано, что Цихъ служилъ добровольцемъ въ нашихъ войскахъ, участвовалъ въ оборонѣ Шибки и лишился отъ полученной здѣсь раны владѣнія одною рукой. Какъ же наше посольство могло обойтись такъ небрежно съ человѣкомъ, который, каковъ бы онъ ни былъ, во всякомъ случаѣ стоилъ вниманія за добровольную службу въ рядахъ русской арміи и за русское дѣло? Гдѣ же русское чувство самолюбія, которое побуждало бы, на глазахъ иностранцевъ, поддержать человѣка за его добровольную и посильную услугу, которая стоила руки бѣдняку, а теперь, но жалобѣ посольства, привела его въ тюрьму? Не столько этотъ случай самъ по себѣ, сколько общій характеръ нашего дипломатическаго пошиба, въ немъ отразившійся, унизителенъ для достоинства Россіи. Въ такомъ поступкѣ не видно ни русскаго человѣка, ни русскаго народнаго чувства.
Въ Дрезденѣ было основано православное братство для пособія православнымъ церквамъ въ Босніи и Герцеговинѣ. Что сталось съ дѣятельностію этого братства? Ужь не прекращена ли она въ угоду австро-венгерскимъ властямъ, вводящимъ католицизмъ въ двухъ занятыхъ турецкихъ областяхъ? Какъ слышно, объ этомъ братствѣ сдѣлано было представленіе изъ Вѣны. Конечно, не русскому и не православному, — зачѣмъ такое братство?… Но не оскорблено ли самолюбіе Россіи уступкою даже въ дѣлѣ чисто религіозномъ? Не мудрено, что австрійское правительство набросилось съ такимъ остервенѣніемъ и полнымъ нарушеніемъ справедливости и всякаго права на тѣхъ русскихъ галичанъ, которые въ двухъ селеніяхъ Гниличахъ заявили желаніе перейти изъ уніи въ православіе; оно раздуло это дѣло въ цѣлый заговоръ государственной измѣны, направленный будто бы въ пользу Россіи. Въ прошломъ столѣтіи нашъ дворъ заступался за нарушенныя права австрійскихъ славянъ, а теперь мы, хотя косвенно оскорбленные, не посмѣемъ на это рѣшиться, даже хотя бы съ напоминаніемъ, что Збаражскій уѣздъ, гдѣ это случилось, вмѣстѣ съ Тарнопольскимъ былъ великодушно подаренъ Австріи императоромъ Александромъ I. И мало ли что дѣлалось и дѣлается въ Австро-Венгріи оскорбительнаго для насъ въ отвѣтъ на нашу предупредительную готовность устранять все непріятное для утонченныхъ интересовъ этой архи-католической и по самому существу своей политики враждебной намъ державы. Мало ли что оффиціально въ палатахъ и оффиціозно въ печати говорится для насъ насмѣшливаго и оскорбительнаго у нашихъ сосѣдей въ отвѣтъ на настойчиво соблюдаемую нами скромность публичнаго слова!
Journal de St.-Pétérsbourg не ощущаетъ въ себѣ настолько сознанія чести и собственнаго достоинства, чтобъ отвѣчать на все это спокойно, свободно н рѣшительно, какъ вообще принято въ порядочномъ обществѣ. Онъ или отмалчивается, показывая видъ, будто не замѣчаетъ обиды, или даже пріятно расшаркивается, какъ ни въ чемъ ни бывало.
Но обязанъ ли каждый русскій человѣкъ слѣдовать примѣру дипломатическаго оффиціоза?
Печать партіи мира также желала бы, чтобы русскій человѣкъ молчалъ. Это на руку и нѣмецкому преобладанію, п самоуспокоенію безотвѣтственной дипломатіи.
Но, накидываясь на генерала Скобелева, эта печать измѣняетъ своимъ либеральнымъ началамъ. Она отнимаетъ свободу слова у частнаго человѣка, какимъ Journal de St.-Pétérsbourg и непремѣнный членъ совѣта министерства иностранныхъ дѣлъ, г. Мартенсъ, въ своемъ письмѣ къ Люису Епльтону, секретарю международнаго третейскаго суда и Общества мира въ Лондонѣ, поспѣшили выставить М. Д. Скобелева. Она желала бы на этотъ разъ замкнуть человѣческое существо въ мундирную форму, чтобы только оно молчало. Мало того, эта либеральная печать высказала свое негодованіе противъ лицъ, собравшихся на станціи желѣзной дороги привѣтствовать М. Д. Скобелева по возвращеніи его въ Петербургъ. Откуда взялась у этой печати такая не либеральная нетерпимость, о которой даже друзья ея, одного съ нею лагеря, высказались, что она ужо хватила черезъ край? Генералу Скобелеву поставлено было въ упрекъ, зачѣмъ онъ въ своей петербургской рѣчи не ограничился военною частію, а вдался въ политику. Но можно спросить партію мира: развѣ только газетные сотрудники, пишущіе передовыя статьи; имѣютъ право говорить о политикѣ, или только имъ однимъ дался даръ понимать ее? Генералъ Скобелевъ, какъ непосредственный участникъ военныхъ дѣйствій, своими глазами видѣлъ и собственною душою прочувствовалъ на полѣ битвъ всѣ ужасы кровавыхъ жертвъ, приносимыхъ на пользу родины, за честь народа. Какъ боевой генералъ, какъ вообще военный, обстрѣлеиный непріятельскими ядрами и пулями и, наконецъ, какъ русскій, онъ могъ, безъ сомнѣнія, лучше кабинетныхъ дипломатовъ знать цѣну человѣческой крови, цѣну человѣческихъ мученій, принимаемыхъ въ искупленіе народной обиды. И когда онъ видѣлъ и зналъ, что болѣе ста тысячъ человѣческихъ жизней съ такимъ одушевленіемъ принесено было въ эту искупительную жертву, и когда та часть интеллигенціи, чуждая русскому народу, которую одну только онъ и имѣлъ въ виду въ своей рѣчи, такъ легкомысленно, такъ безсердечно, безъ всякихъ усилій, даже хотя бы для вида, распорядилась этою жертвою, отдавши всю ея дорогую цѣнность въ руки и пользованіе другихъ державъ, — то неужели этотъ сердечный вопль патріотическаго негодованія не долженъ былъ вырываться изъ груди русскаго генерала ради одного только дипломатическаго самоуспокоенія?
На завтракѣ въ Кронштадтѣ 2 марта генералъ-адъютантъ Казакевичъ высказалъ между прочимъ надежду, что военные клики, вѣроятно, скоро утишатся, когда истощится военный матеріалъ; и пожелалъ Россіи идти впередъ мирнымъ развитіемъ. Генералъ-адъютантъ Скобелевъ далъ единственно вѣрный отвѣтъ на эти мирныя пожеланія военнаго человѣка. Онъ своими рѣчами хотѣлъ сказать, что мирныя отношенія только тогда прочно установится, когда мы прямо будемъ смотрѣть въ глаза нашему противнику, когда смѣло увѣримъ его, что понимаемъ образъ и цѣль его дѣйствій, и когда заявимъ ему, что будемъ отстаивать свое право на взаимное уваженіе къ тѣмъ международнымъ обязательствамъ, которыя какъ нами, такъ не менѣе того и другими державами должны быть выполняемы.
Еще одинъ вопросъ. Долго мы хранили попустительное молчаніе; много потеряли мы существенныхъ для Россіи задатковъ нашей безусловно миролюбивой политики. Но къ чему все это привело? Не къ большей ли дерзости и наглости относительно насъ западно-европейекаго общества?
Въ 1868 году прусскій посланникъ Узедомъ передалъ Жадзини меморандумъ, въ которомъ говорится, что Германія должна образовать одно могущественное государство отъ Балтики до Альповъ и отъ Рейна до Вислы (Politica segreta italiana). Въ продолжительную нору нашего дипломатическаго безмолвствованія Германія уже стала объединенною, могущественною державою; вопросъ о Рейнѣ, какъ границѣ, уже рѣшенъ въ ея пользу. Теперь заговорили въ Германіи и о Вислѣ… Что же? Мы все будемъ молчать, и партія міра, выдающая себя за патріотическую, все еще будетъ требовать, чтобы русскій человѣкъ, даже въ качествѣ частнаго лица, не смѣлъ высказывать во всеуслышаніе своей сокровенной думы, которою наболѣла его народная душа?…