1893.
правитьН. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литературѣ. Книжка третья
С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896
I. Науки и позитивизмъ
II. Философія Тэна
III. Эстетика и психологія Тэна
IV. Исторія вообще
V. Исторія революціи
Прибавленіе. Замѣтка о переводѣ одной изъ книгъ Тэна (1871).
Въ сравненіи съ Ренаномъ, Тэна, конечно, нужно поставить во второй, или даже въ третій разрядъ писателей. Онъ далеко уступаетъ Ренану и въ обиліи мыслей, и въ важности и разнообразіи предметовъ, о которыхъ писалъ, и, наконецъ, въ самомъ методѣ, съ которымъ брался за каждый свой предметъ, и въ мастерствѣ, съ которымъ его излагалъ. Между тѣмъ, имя Тэна невольно какъ-то соединяется съ именемъ Ренана, когда мы думаемъ о французской литературѣ; эти два писателя, очевидно, возвышались надъ остальною литературою, господствовали въ ней, хотя стояли далеко не на одномъ уровнѣ. Успѣхъ Ренана былъ при этомъ ниже его достоинствъ, потому что это былъ скептикъ, загадочный и прихотливый; успѣхъ Тэна былъ, напротивъ, нѣсколько выше его достоинствъ и зависѣлъ отъ того, что это былъ догматикъ, излагавшій свои мысли твердо, систематически и ясно до прозрачности. Понимать Тэна не трудно, и въ этомъ для многихъ была его привлекательность. У насъ, въ Россіи, сочиненія Тэна очень читались и главнѣйшія были переведены, именно Чтенія объ искусствѣ (1874), Титъ Ливій (1885), Объ умѣ и познаніи (1872) {}, Исторія революціи (печаталась въ приложеніи къ Русской рѣчи въ началѣ восьмидесятыхъ годовъ; не ручаемся за точность заглавія).
Что же такое Тэнъ? Судьба наша такова, что французскіе писатели занимаютъ насъ столько же, если не больше, чѣмъ свои; мы живемъ постояннымъ отраженіемъ чужой умственной жизни. Поэтому, сверхъ своихъ дѣлъ, у насъ всегда много чужихъ. Тутъ не было бы ничего дурнаго, еслибы мы успѣвали справляться со всѣмъ этимъ изобиліемъ умственныхъ явленій, еслибы никогда не впадали ни въ попугайство, ни въ путаницу и сумбуръ; по несчастію нельзя намъ этимъ похвалиться. Относительно Тэна рѣшаемся представить читателямъ слѣдующія общія замѣчанія.
I.
правитьКогда дѣло идетъ объ Тэнѣ, то непремѣнно приходится разсматривать его, какъ философа. Ибо у него не только была нѣкоторая философія въ родѣ той, какую можно найти у каждаго писателя, если станемъ доискиваться главныхъ основъ и пріемовъ его мыслей;
Второе изданіе этого перевода вышло въ 1894 г. у Тэна были такіе философскіе взгляды и пріемы, которые онъ прямо заявлялъ и исповѣдывалъ, и которымъ онъ старался подчинить весь ходъ своихъ разсужденій. Трудно найти книги, имѣющія болѣе систематическій и методическій видъ, чѣмъ его книги. Эта строгая внѣшняя форма, это постоянное однообразіе подведенія частныхъ случаевъ подъ общія положенія даже портитъ его писанія, дѣлаетъ ихъ монотонными. По счастію, читатель скоро догадывается, что формулы Тэна слишкомъ узки и односторонни для содержанія въ нихъ вкладываемаго. Тэнъ былъ человѣкъ огромныхъ умственныхъ силъ, съ чрезвычайнымъ трудолюбіемъ и ученостью и. вмѣстѣ съ тѣмъ, съ большимъ даромъ слова, съ остроуміемъ, наблюдательностью и художественнымъ вкусомъ. Понятно, что все это богатство не укладывалось въ узкія рамки его философскихъ построеній и било черезъ край, — что и даетъ едва-ли не главную привлекательность его сочиненіямъ. Можно сказать, дѣйствительно, что его философія иногда больше вредила его насаніямъ, чѣмъ приносила имъ пользу.
Въ чемъ состояла эта философія? Во-первыхъ, Тэнъ принадлежитъ къ позитивистамъ. Такъ опредѣлилъ его Шереръ еще въ 1858 г., черезъ пять лѣтъ послѣ появленія Тэна въ литературѣ, и это опредѣленіе нужно признать вполнѣ вѣрнымъ[1]. Позитивизмъ есть чисто французское явленіе, и Тэнъ входитъ, какъ одинъ изъ потоковъ, въ кто умственное движеніе, появившееся во Франціи почти съ начала нынѣшняго вѣка. Это была нѣкоторая попытка выйти изъ господствовавшей шаткости, изъ анархическаго отрицанія и сомнѣнія, въ которомъ были оставлены умы прошлымъ вѣкомъ и его революціею. Какъ извѣстно, позитивизмъ видитъ свой главный авторитетъ, свою незыблемую опору въ наукахъ, то-есть не въ познаніяхъ вообще, а въ томъ, что французы называютъ les sciences, въ такъ называемыхъ положительныхъ наукахъ, куда относится математика, затѣмъ точныя науки и, наконецъ, вообще естествознаніе. Когда все было подрыто и расшатано, и религія, и политика, и всѣ понятія о Богѣ, мірѣ и человѣкѣ, тогда оказалось, что есть, однако же, науки, которыя при этомъ не потерпѣли никакого ущерба, остались столь же твердыми и ясными въ своемъ содержаніи и значеніи, какъ и прежде. Уваженіе къ нимъ безмѣрно возрасло, и естественно явилась мысль остановиться на нихъ, Какъ на единственно надежной области познаній. Вотъ почему ихъ стали называть положительными, не въ смыслѣ противоположности чему-нибудь отрицательному, а въ смыслѣ опредѣленности, твердости, достовѣрности, такъ, какъ мы говоримъ: «положительное законодательство», «положительная религія». Шеллингъ въ свои старые годы училъ, что въ философіи существуютъ двѣ области, одна, которую слѣдуетъ называть отрицательною философіею, и другая, высшая, — положительная философія. Совершенно иначе понимается выраженіе «положительныя науки»; тутъ подразумѣвается противоположность наукамъ шаткимъ, спорнымъ, много утверждающимъ, но не имѣющимъ твердой достовѣрности.
Позитивизмъ есть попытка основать на положительныхъ наукахъ полное міровоззрѣніе, полную философію. Н. Я. Данилевскій считаетъ развитіе этихъ наукъ за наиболѣе характерную черту европейской культуры. Франція, какъ главная представительница Европы, сдѣлала величайшіе успѣхи въ этихъ наукахъ; она и породила мысль поставить ихъ въ средоточіе всей умственной дѣятельности. Подобныя стремленія питалъ уже знаменитый соціалистъ Сенъ-Симонъ; ученикъ Сенъ-Симона, Огюстъ Контъ, продолжалъ ихъ развивать и создалъ философскую систему позитивизма.
Явленіе чрезвычайно любопытное. Науки вообще представляютъ замѣчательно устойчивыя произведенія человѣческаго ума, медленно, но непрерывно и неодолимо растущія, созидаемыя силами, которыхъ направленіе и обособленіе имѣетъ въ себѣ нѣчто загадочное. Если изъ нихъ выдѣлилась группа, заслужившая названіе «положительныхъ», то намъ предстоитъ вопросъ: нѣмъ отличается эта группа отъ остальныхъ, въ чемъ тайна ея особенной твердости? Если мы хотимъ принять ее за основу нашего міровоззрѣнія, то намъ необходимо какъ-нибудь отвѣчать на это, какъ-нибудь опредѣлить свое положеніе въ цѣлой сферѣ ума и знанія.
Огюстъ Контъ понялъ это требованіе, и успѣхъ его системы, кажется, зависѣлъ именно оттого, что онъ попытался дать отвѣты на представляющіеся здѣсь вопросы. Во-первыхъ, онъ сказалъ, что положительныя науки опираются на опытѣ, и что въ этомъ состоитъ ихъ твердость. При этомъ онъ вовсе и не думалъ доказывать самый принципъ опыта, считая такое доказательство, очевидно, дѣдомъ излишнимъ; авторитетъ опыта признается совершенно легко и безпрекословно. Далѣе Контъ училъ, что, ограничиваясь однѣми положительными науками, мы дѣйствительно должны ограничить наше познаніе, что все, лежащее за ихъ предѣлами, мы должны признать недоступнымъ, или просто несуществующимъ для нашего ума. Въ этомъ случаѣ Контъ противорѣчилъ чрезвычайно сильному предубѣжденію; поклонники наукъ ждали и ждутъ отъ нихъ рѣшенія всѣхъ вопросовъ. Какъ человѣкъ съ отличнымъ научнымъ образованіемъ, Контъ ясно видѣлъ, что задачи положительныхъ наукъ имѣютъ точную опредѣленность, въ силу которой эти науки, какъ и всякія другія, не могутъ найти того, чего не ищутъ. Онъ утверждалъ, что онѣ даютъ намъ только законы явленій, то-есть болѣе или менѣе общія правила, опредѣляющія связь однихъ явленій съ другими, но никогда не открываютъ намъ сущностей, лежащихъ въ основѣ явленій, не доводятъ насъ до причинъ, которыя ихъ производятъ. Въ этомъ ученіи сказалось, очевидно, вѣрное чувство границъ, полагаемыхъ эмпиризму самымъ существомъ дѣла.
Затѣмъ, Контъ постарался установить понятіе о тѣхъ областяхъ мышленія, которыя находятся за предѣлами положительнаго знанія, и такимъ образомъ опредѣлить положеніе позитивизма въ настоящемъ и прошедшемъ человѣческой мысли. Онъ утверждалъ, что нашъ умъ можетъ дѣйствовать тремя различными способами, или ходить тремя различными путями, теологическимъ, метафизическимъ и позитивнымъ. Умъ можетъ въ одно и то же время вдаваться во всѣ эти пути, но если онъ дѣйствуетъ съ полною силою и твердостію, то онъ съ перваго пути переходитъ на второй, а со втораго на третій, окончательный. Все, что существуетъ внѣ позитивизма, создано и создается двумя первыми, несовершенными способами, теологическимъ и метафизическимъ мышленіемъ. Но исторія показываетъ, по убѣжденію Конта, что эти пріемы отживаютъ одинъ за другимъ, и что будущее принадлежитъ нераздѣльному господству позитивнаго мышленія.
Наконецъ, Контъ пытался доказать, что человѣкъ и можетъ и долженъ довольствоваться положительнымъ знаніемъ, что оно даетъ отвѣтъ на всѣ практическіе вопросы. Тутъ обнаружилось, что въ кругу положительныхъ наукъ не было науки о самомъ важномъ предметѣ, о человѣческомъ обществѣ. Поэтому Контъ составилъ планъ новой положительной науки, соціологіи, и утверждалъ, что ее нужно и должно разработать по пріемамъ точныхъ наукъ. Впослѣдствіи, какъ извѣстно, онъ основалъ и позитивную религію, которая могла бы замѣнить христіанство.
Такимъ образомъ, позитивизмъ у Конта, по видимому, получилъ совершенно твердую и ясную постановку. Каковы бы ни были его отвѣты, но онъ далъ опредѣленные отвѣты на вопросы, какъ онъ понимаетъ познаніе, какимъ путемъ его ищетъ и какъ смотритъ на другіе пути.
II.
правитьЛегко видѣть, однакоже, что выводы Конта не представляютъ безусловной строгости, такъ что, исходя изъ тѣхъ же основъ, можно прійти къ другимъ заключеніямъ. Это и случилось со многими, не менѣе Конта ревностными поклонниками научнаго духа вообще и эмпиризма въ частности. Таковъ былъ, напримѣръ, Милль, объявившій себя приверженцемъ позитивизма, но написавшій логику и твердо стоявшій за психологію, — науки, которыя Контомъ отвергались, не признавались въ числѣ положительныхъ наукъ. Вопросы о кругѣ наукъ, которыя слѣдуетъ признать положительными, о методѣ каждой изъ нихъ и области, подлежащей каждому методу, — вообще трудны и требуютъ прилежнаго изслѣдованія. Тутъ возможны неодинаковые взгляды на предметъ и различныя степени его пониманія. Особенность Тэна состоитъ въ томъ, что, держась, какъ и Контъ, положительныхъ наукъ, онъ понялъ ихъ методы нѣсколько иначе, нѣсколько глубже и яснѣе Конта, а потому и явился позитивистомъ не похожимъ на другихъ писателей этого направленія, до того, что не хотѣлъ и самъ себя къ нимъ причислять.
Дѣло это стоило бы подробнаго изслѣдованія. Всякій успѣхъ въ пониманіи научныхъ методовъ есть драгоцѣнное умственное пріобрѣтеніе, ибо подвигаетъ насъ въ познаніи метода вообще, тѣхъ коренныхъ пріемовъ мысли, особую форму или частный видъ которыхъ составляетъ методъ каждой частной науки. Къ сожалѣнію, шагъ, сдѣланный на этомъ пути Тэномъ, не обоснованъ имъ вполнѣ отчетливо и опредѣленно. Можно только сказать, что, изучая положительныя науки, онъ нашелъ въ нихъ больше, чѣмъ одни лишь эмпирическіе законы, нашелъ элементы нѣкоторой метафизики, и такимъ образомъ вышелъ за предѣлъ, поставленный Контомъ для положительнаго знанія. И въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ сомнѣнія, что никакая наука не можетъ ограничиться опытомъ, и каждая идетъ дальше его. Но въ чемъ и какъ совершается это движеніе, у Тэна указано не довольно методически. Всего яснѣе онъ говоритъ объ этомъ въ статьѣ объ Миллѣ. Тутъ онъ утверждаетъ, что сверхъ опыта наука неизбѣжно употребляетъ еще другой пріемъ, отвлеченіе (abstraction), которому онъ, очевидно, даетъ значеніе, нѣсколько отличное отъ общеупотребительнаго. Это отвлеченіе или анализъ есть способность находить элементы, простыя составныя части, стихіи, изъ которыхъ состоятъ конкретные факты, даваемые намъ опытомъ. «Есть простыя понятія, то-есть, неразложимые абстракты; ихъ сочетаніе порождаетъ все остальное, и правила ихъ соединеній, или ихъ взаимныхъ противорѣчій, составляютъ первичные законы міра[2]». Такимъ образомъ, міръ приводится у Тэна къ нѣкоторому единству, и признана возможность познавать его существенные элементы, — чего никакъ не могли допустить Контъ и Милль.
Очевидно, однако, что этого нельзя достигнуть посредствомъ простаго отвлеченія; чтобы совершать тотъ анализъ, который предполагается Тэномъ, намъ нужны нѣкоторыя особенныя правила, нужна способность отличать въ данномъ фактѣ его первичные, неразложимые элементы, — словомъ, нужна нѣкоторая система категорій, съ которою мы могли бы приступать къ изслѣдованію. Тэнъ касается этого пункта только мимоходомъ и не пришелъ въ этомъ вопросѣ ни къ какому опредѣленному ученію. Обыкновенный его пріемъ состоитъ въ томъ, что онъ прямо беретъ категоріи, установившіяся въ наукахъ, и подводитъ подъ нихъ разсматриваемые факты. На первомъ мѣстѣ, разумѣется, стоитъ познаніе причинъ, условій, зависимости явленій. Все обусловлено, все имѣетъ свою причину, и такимъ образомъ міръ является связнымъ и цѣльнымъ.
«Наука имѣетъ цѣлью найти причину каждаго предмета и причину причинъ, которая есть причина міра[3]». Мы не будемъ останавливаться на особомъ значеніи, которое Тэнъ придаетъ своему понятію причины и которое не имѣетъ у него вліянія на приложеніе этого понятія[4]. Далѣе, самую важную роль и самое обширное употребленіе у него имѣютъ категоріи, заимствованныя изъ наукъ объ организмахъ. Въ предисловіи со 2-ну изданію Essais de critique et d’histoire (1866) онъ подробно перечисляетъ эти категоріи: связь признаковъ (Кювье), органическое колебаніе (Жоффруа Оентъ-Илеръ), подчиненіе признаковъ (естественная система), единство состава (Жоффруа Сентъ-Илеръ), теорія гомологовъ (Оуэнъ) и пр. Эти категоріи Тэнъ прилагаетъ со всѣмъ явленіямъ человѣческаго міра, съ политической и культурной исторіи, съ произведеніямъ литературы, съ теоріи и исторіи искусствъ и т. д.
Конечно, это превосходныя категоріи, очень широкія и гибкія, способныя обнять разнообразныя явленія, и Тэнъ совершенно правъ, прилагая ихъ съ своему предмету. Однакоже, для полной прочности дѣла требовалось бы нѣКоторое теоретичесЕое установленіе этихъ категорій, а не простая сеылва на естественныя науки объ организмахъ. Какъ нарочно, случилось такъ, что тѣ самыя категоріи, которыя такъ нужны Тэну и которыя онъ бралъ изъ самаго надежнаго источника, изъ положительныхъ наукъ, въ послѣднее время потеряли силу въ этихъ наукахъ, такъ сказать, вышли изъ моды у натуралистовъ. Въ самомъ дѣлѣ, все это (связь признаковъ и пр.)-- суть категоріи развитія, нѣкотораго внутренняго процесса, имѣющаго свой принципъ и свою цѣль. Въ прежнее время натуралисты съ великимъ трудомъ отыскивали черты этого процесса и устанавливали формулы его заѳоновъ; но теперь они такъ увлеклись механическими взглядами на организмы, что большею частію отрицаютъ значеніе добытыхъ прежде научныхъ положеній. Вѣрный своему пріему, Тэнъ ссылается въ концѣ и на ученіе Дарвина, какъ на законъ, найденный въ естественныхъ наукахъ и не замѣчаетъ, что это ученіе стоитъ въ противорѣчіи съ категоріями, которыя онъ только-что перечислилъ.
Мы видимъ отсюда, что философскіе взгляды Тэна не имѣютъ ни совершенной строгости, ни какой-нибудь полноты. Онъ самъ (въ началѣ того же предисловія) очень вѣрно говоритъ о себѣ:
«Многіе критики сдѣлали мнѣ честь или опровергать, или одобрять то, что имъ угодно называть моею системою. У меня нѣтъ такихъ притязаній — имѣть систему; до наибольшей мѣрѣ, я только пытаюсь слѣдовать извѣстному методу. Система есть объясненіе всей совокупности» и указываетъ на дѣло, доведенное до конца; методъ есть извѣстный способъ работать и указываетъ на дѣло, которое предстоитъ сдѣлать".
Однако же, по исходнымъ точкамъ, по направленію изслѣдованія можно заранѣе судить о результатахъ; поэтому, читатели и критики Тэна были правы, когда говорили, что онъ проповѣдуетъ фатализмъ, что его философія есть нѣчто подобное пантеизму Спинозы, всего точнѣе — натурализмъ. Да и самъ Тэнъ не всегда былъ такъ сдержанъ, чтобы не провозглашать своихъ общихъ и крайнихъ выводовъ; онъ не разъ указывалъ ту систему, къ которой ведетъ его методъ.
Что Тэнъ кладетъ въ основу позитивизмъ, видно изъ слѣдующихъ словъ:
«Сверхъ всѣхъ тѣхъ низшихъ анализовъ, которые называются науками и которые сводятъ факты къ нѣкоторымъ частнымъ типамъ и законамъ, можетъ существовать еще высшій анализъ, называемый метафизикою, который сводилъ бы эти законы и эти типы къ нѣкоторой общей формулѣ. Этотъ анализъ не опровергалъ бы прежнихъ анализовъ, а лишь пополнялъ бы ихъ. Онъ не начиналъ бы новаго движенія, а лишь продолжалъ бы то, которое начато»[5].
Какъ мы уже замѣтили, для этой работы, долженствующей лишь довести до конца дѣло позитивизма, необходимо имѣть нѣкоторое руководство. Тэнъ не скрываетъ, подъ какими вліяніями у него укрѣпилась идея этой, такъ сказать, позитивной метафизики. Онъ прямо называетъ Спинозу и Гегеля. Но въ какой мѣрѣ и что именно было усвоено Тэномъ? Вотъ что онъ говоритъ о Гегелѣ:
«Метафизики стараются опредѣлить верховный законъ, не проходя черезъ опытъ и сразу. Въ Германіи они пытались сдѣлать это съ героическою смѣлостію, съ высокою геніальностію и съ неблагоразуміемъ еще большимъ, чѣмъ ихъ геній и смѣлость. Однимъ прыжкомъ они взлетѣли къ основному закону и, закрывъ глаза на природу, пытались найти, посредствомъ нѣкотораго геометрическаго построенія, міръ, на который не посмотрѣли. Неснабженные точными обозначеніями, лишенные французскаго анализа, унесшіеся прямо на вершину громадной пирамиды, ступеней которой они не хотѣли проходить, они подверглись великому паденію; но въ этихъ развалинахъ и на днѣ этой пропасти, обвалившіеся остатки ихъ зданія все-таки превосходятъ своимъ великолѣпіемъ и своей массой всѣ другія человѣческія построенія, и полуразрушенный планъ, который можно въ нихъ прослѣдить, указываетъ будущимъ философамъ, своими несовершенствами и своими достоинствами, ту цѣль, которой нужно достигнуть въ концѣ, и тотъ путь, на который не нужно вступать съ начала»[6].
Въ этой яркой картинѣ очень хорошъ и совершенно справедливъ энтузіазмъ, внушенный Тэну германскимъ идеализмомъ. Обломки этой философіи (если кому она представляется въ видѣ обломковъ) дѣйствительно неизмѣримо превосходятъ своимъ великолѣпіемъ всѣ другія попытки философскихъ построеній. Какъ видно, эти обломки еще не забыты и до сихъ поръ дѣйствуютъ. Но нужно пожелать, чтобы каждый философствующій основательно изучалъ ихъ, а не смотрѣлъ на нихъ, хотя бы и съ уваженіемъ, но лишь издалека, какъ на памятникъ минувшей старины. Съ другой стороны, конечно, стоятъ всякаго вниманія и положительныя науки, «французскій анализъ» и «точныя обозначенія». Очевидная цѣль Тэна состояла въ томъ, чтобы соединить все это съ германскою метафизикою, сочетать Конта съ Гегелемъ. Но для такого дѣла нужно философское обсужденіе и обоснованіе, котораго у Тэна существуютъ лишь небольшіе зачатки.
Въ заключеніе приведемъ страницу, всего яснѣе излагающую его общій взглядъ:
«Тутъ мы чувствуемъ, что въ насъ раждается понятіе природы. Въ силу іерархіи необходимостей, міръ образуетъ единое нераздѣльное существо, котораго всѣ другія существа суть члены. На послѣдней вершинѣ вещей, на самой высотѣ свѣтлаго и недоступнаго эѳира, произносится вѣчная аксіома; и простирающійся въ даль откликъ этой творческой формулы составляетъ своими неистощимыми волнами всю безграничность міра. Всякая форма, всякая перемѣна, всякое движеніе, всякая идея есть одинъ изъ ея актовъ. Она пребываетъ во всѣхъ вещахъ, и никакою вещью не ограничивается. Вещество и мысль, планета и человѣкъ, нагроможденіе солнцъ и трепетанія какого-нибудь насѣкомаго, жизнь и смерть, горе и радость, — нѣтъ ничего такого, въ чемъ бы она не выражалась, и нѣтъ ничего такого, что бы выражало ее всецѣло. Она наполняетъ время и пространство и остается выше времени и пространства. Она въ нихъ не содержится, и они отъ нея происходятъ. Всякая жизнь есть одинъ изъ ея моментовъ, всякое существо Есть одна изъ ея формъ, и ряды вещей исходятъ изъ нея по несокрушимымъ необходимостямъ, связанные божественными звеньями ея золотой цѣпи. Безразличная, неподвижная, вѣчная, всемогущая, творческая, — нѣтъ имени ее исчерпывающаго, и когда открывается ея ясный и возвышенный ликъ, нѣтъ человѣческаго духа, который бы не преклонился, пораженный удивленіемъ и страхомъ. Этотъ духъ въ то же мгновеніе возстаетъ, онъ забываетъ свою смертность и свою малость; онъ по сочувствію наслаждается этою мыслимою имъ безконечностію и участвуетъ въ ея величіи»[7].
Можно видѣть изъ этого, что гдѣ сокровище наше, тамъ и сердце наше, что все, чему служитъ наша мысль, въ чемъ она полагаетъ цѣль своихъ исканій, становится для насъ какимъ-то божествомъ, такъ что можно обоготворять не только разумъ, природу, но и «аксіому».
III.
правитьФилософскіе взгляды Тэна наложили печать на всѣ его произведенія. Рѣдко можно найти писателя, у котораго такъ ясно были бы видны на каждой страницѣ всѣ пріемы его мысли. Онъ даже старается выставить наголо тѣ логическія рамки, тѣ связи и формы, въ которыя вкладываетъ свое содержаніе. И вездѣ мы видимъ, главнымъ образомъ, эмпирика и аналитика. Онъ всегда ставитъ цѣлые ряды фактовъ, изъ которыхъ вытекаетъ извѣстное заключеніе, или которыми желаетъ доказать поставленное впереди положеніе. Онъ невольно уклоняется даже отъ единственнаго числа, а любитъ ставить множественное. Человѣкъ смертенъ — это выраженіе имѣетъ метафизическую форму; будетъ гораздо ближе къ опыту, если мы скажемъ: всѣ люди умираютъ, Петръ, Иванъ и пр. и пр.
Поэтому, всѣ писанія Тэна можно разсматривать какъ приложенія къ частному предмету его общихъ принциповъ. Его статьи по литературной критикѣ, его Исторія англійской литературы составляютъ приложеніе тѣхъ же самыхъ эмпирическихъ пріемовъ, какъ и лекціи объ искусствѣ греческомъ, итальянскомъ, нидерландскомъ. Все это блещетъ великими достоинствами, обширнымъ изученіемъ предмета, вкусомъ, остроуміемъ, точностію фактовъ и мастерствомъ легкаго и прозрачнаго языка. Но нельзя не признать, что эти писанія оставляютъ въ насъ, однако же, какую-то неудовлетворенность. Мы чувствуемъ, что они не подымаются до высшей оцѣнки произведеній поэзіи и искусства, и потому не возбуждаютъ и не воспламеняютъ въ насъ любви къ этимъ произведеніямъ. Каждаго поэта и художника авторъ разлагаетъ на его элементы и показываетъ намъ происхожденіе этихъ элементовъ. Можно подумать, что произведенія художества происходятъ какъ непроизвольныя сочетанія особенностей народа, страны, вкусовъ, нравовъ и обычаевъ даннаго времени. Въ чемъ состоитъ цѣльность художественнаго произведенія, его неисчерпаемая жизненность, и то его главное качество, по которому оно бываетъ намъ дорого, какому бы вѣку и какой бы странѣ оно ни принадлежало, — этого нельзя понять по изложенію Тэна. Анализируя, разлагая на части свой предметъ, онъ какъ-будто теряетъ изъ вида его единство, самую его душу. Тэнъ это самъ чувствовалъ и, чтобы спасти это единство, придумалъ теорію нѣкоторой связи распадающихся въ его мысли элементовъ. Онъ признавалъ въ каждомъ художникѣ господствующую способность и въ каждомъ произведеніи искусства — господствующую черту (chiaractére). Это ученіе, кажется, составляетъ прямую копію съ ученія натуралистовъ о подчиненіи признаковъ въ естественной системѣ организмовъ, Подчиненіе признаковъ есть очень важный вопросъ и для науки о мышленіи и для классификаціи предметовъ природы; но оно есть только внѣшняя черта единства, содержитъ только указаніе на внутреннюю единую жизнь предмета, а не исчерпываетъ этой жизни.
Пcихологическіе взгляды Тэна изложены въ его книгѣ De l’intelligence (1871), гдѣ дается психологическое объясненіе всей познавательной дѣятельности человѣка. Это та англійская психологія, основанная на ассоціаціяхъ и ведущая дѣло чисто эмпирически, которую у насъ нѣсколькими годами ранѣе (1867) сталъ проповѣдывать М. М. Троицкій въ своей книгѣ «Нѣмецкая психологія въ текущемъ столѣтіи». Опять нужно сказать, что книга Тэна представляетъ большія достоинства, и по выбору фактовъ, и по строгости и мастерству изложенія. Нѣкоторыя его выраженія стали даже ходячими, напримѣръ, что воспріятіе есть лишь правдивая галлюцинація. Онъ съ замѣчательной послѣдовательностію проводитъ принятыя имъ основанія. Такъ понятіе я у него вполнѣ обратилось въ нѣкоторую ассоціацію, и онъ часто говоритъ о «составныхъ частяхъ» я, о «новыхъ сочетаніяхъ», въ него входящихъ, наконецъ о нѣсколькихъ я, образующихся въ одномъ человѣкѣ.
IV.
правитьПослѣднія двадцать лѣтъ своей жизни Тэнъ посвятилъ исторіи. Его трудъ Les origines de la France contemporaine (Первоначала современной Франціи) напоминаетъ своимъ заглавіемъ трудъ Ренана Les origines du christianisme (Первоначальная исторія христіанства), какъ будто Тэнъ задумалъ написать сочиненіе, не уступающее книгѣ Ренана объемомъ и богатствомъ изысканій. Но цѣль Тэна не простая исторія, а разрѣшеніе нѣкоторой совершенно отчетливой задачи. «Въ 1849 году», разсказываетъ онъ, «когда мнѣ былъ двадцать одинъ годъ, я былъ избирателемъ и пришелъ въ большое затрудненіе; ибо мнѣ предстояло подать голосъ за пятнадцать или двадцать депутатовъ, и притомъ, по французскому обычаю, я не только долженъ былъ выбрать людей, но и выбирать между теоріями». И вотъ оказалось, что у него нѣтъ никакого политическаго мнѣнія, никакой излюбленной теоріи. «Послушавши разныхъ доктринъ, я убѣдился, что несомнѣнно есть нѣкоторый пробѣлъ въ моемъ умѣ». Чтобы наполнить этотъ пробѣлъ, чтобы составить себѣ нѣкоторое твердое политическое мнѣніе, онъ (спустя, однако, двадцать и болѣе лѣтъ) рѣшился наконецъ изучать свою страну и ея исторію. «Соціальная и политическая форма», говоритъ онъ, «въ которую какой-нибудь народъ можетъ отлиться и въ которой онъ можетъ оставаться, не предоставлена на его произволъ, а опредѣляется его характеромъ и его прошедшимъ». «Нужно ее открыть, если она существуетъ, а не пускать ее на голоса»[8].
Въ сущности, это очень странная задача, совершенно напоминающая стремленіе Конта создать положительную науку соціологіи. Тэнъ какъ будто хотѣлъ приступить къ дѣлу съ пустыми руками, не имѣя никакихъ мнѣній, и составить себѣ мнѣнія эмпирически, посредствомъ тщательнаго изученія фактовъ. Можно было бы въ такомъ случаѣ заранѣе предсказать, что онъ и отойдетъ съ пустыми руками. Но въ дѣйствительности такіе пріемы въ изученіи исторіи вовсе невозможны. Приступая къ исторіи, мы непремѣнно приносимъ съ собою извѣстныя понятія, и чѣмъ эти понятія шире, гибче, выше, чище, тѣмъ лучше и успѣшнѣе идетъ дѣло; чѣмъ они уже, грубѣе, низменнѣе, тѣмъ хуже выходитъ дѣло. Я съ чѣмъ мы пришли, то, обыкновенно, и выносимъ, чего искали, то и находимъ. Съ какими понятіями о мірѣ и человѣкѣ приступилъ Тэнъ къ исторіи? Общій взглядъ его можно назвать натурализмомъ, а въ пониманіи души онъ держится эмпирической психологіи. И вотъ у него, какъ у очень логическаго и точнаго писателя, отчетливо выступили выводы этихъ ученій.
Вся всемірная исторія есть въ сущности ничто иное, какъ исторія души человѣческой. А что такое эта душа? Тэнъ въ первомъ томѣ своей книги говоритъ объ этомъ такъ:
«То, что мы называемъ въ человѣкѣ разумомъ, не есть врожденный, первоначальный и пребывающій даръ, а лишь позднее пріобрѣтеніе и легко распадающійся составъ (composé). Достаточно самаго скуднаго знакомства съ физіологіею, чтобы знать, что онъ есть нѣкоторое состояніе неустойчиваго равновѣсія, зависящаго отъ не менѣе неустойчиваго состоянія мозга, нервовъ, крови и желудка. — -- — Потомъ, обратитесь къ психологіи: самая простая умственная операція, какое-нибудь воспріятіе чувствъ, воспоминаніе, названіе имени предмета, обыкновенное сужденіе есть игра сложной механики, общее и конечное произведеніе многихъ милліоновъ колесъ (мозговыхъ клѣточекъ [корковый слой] считаютъ до тысячи двухсотъ милліоновъ, а колосомъ ихъ соединяющихъ — до четырехъ милліардовъ), которыя, подобно колесамъ часовъ, тянутъ и толкаютъ слѣпо, каждое само по себѣ, каждое будучи увлекаемо собственною своею силою, каждое будучи удерживаемо отъ отклоненій въ своемъ отправленіи уравнительными приборами и противовѣсами. Если стрѣлка показываетъ почти вѣрно часъ, то лишь по совпаденію, составляющему. Какое-то диво, если не чудо, и галлюцинація, бредъ, мономанія. ждутъ насъ у нашего порога и всегда готовы войти въ насъ. Собственно говоря, человѣкъ есть по природѣ сумасшедшій, и тѣло его отъ природы больное, здоровье нашего ума, какъ и здоровье нашихъ органовъ есть лишь часто повторяющася удача и счастливый случай»[9].
Такова, по убѣжденію Тэна, душа человѣка съ умственной стороны; посмотримъ теперь, какова она въ своихъ стремленіяхъ и дѣйствіяхъ.
«Во-первыхъ, если и не несомнѣнно, что человѣкъ по крови есть дальній родичъ обезьяны, то по крайней мѣрѣ достовѣрно, что по своему строенію онъ есть животное очень близкое къ обезьянѣ, снабженное клыками, плотоядное и хищное, въ древности каннибалъ, а потомъ охотникъ и воинъ. Отсюда въ немъ постоянный запасъ звѣрства, жестокости, насильственныхъ и разрушительныхъ инстинктовъ. — -- — -- Во-вторыхъ, отъ начала онъ былъ брошенъ, нагой и безпомощный, на неблагодарную землю, гдѣ трудно продовольствоваться, и онъ подъ страхомъ смерти долженъ былъ дѣлать запасы и сбереженія. Отсюда у него постоянная забота и одержащая его идея пріобрѣтать, копить и обладать. жадность и скупость, именно въ томъ классѣ, который, будучи прикованъ къ землѣ, голодаетъ въ теченіе шестидесяти поколѣній, чтобы питать другіе классы, и котораго цѣпкія руки постоянно протянуты и стремятся схватить ту почву, гдѣ онѣ выращиваютъ плоды. — -- — Наконецъ, его тонкая умственная организація сдѣлала изъ него отъ начала воображательное существо, въ которомъ мечты кишатъ и сами собою развиваются въ чудовищныя химеры, преувеличивая безъ мѣры его страхи, надежды и желанія. Отсюда въ немъ избытокъ чувствительности, внезапные приливы волненій, заразительные восторги, потоки неукротимой страсти, эпидемія довѣрчивости и подозрительности, словомъ энтузіазмъ и паника. — -- — Вотъ нѣкоторыя изъ стихійныхъ силъ, управляющихъ человѣческою жизнью. — -- — Истина въ томъ, что, подобно всѣмъ стихійнымъ силамъ, подобно рѣкѣ или потоку, эти силы, если остаются въ своемъ руслѣ, то только по принужденію; ихъ умѣренность есть слѣдствіе только сопротивленія плотины. Противъ ихъ разливовъ и опустошеній необходимо было употребить силу, равную ихъ силѣ, соразмѣрную ихъ степенямъ, тѣмъ болѣе твердую, чѣмъ они опаснѣе, въ случаѣ нужды деспотическую противъ ихъ деспотизма, во всякомъ случаѣ принудительную и карательную, сначала атамана, потомъ военачальника, всегда нѣкотораго воина, избираемаго или наслѣдственнаго, съ зоркими глазами, съ тяжелой рукою, который бы путемъ насилія внушалъ страхъ и страхомъ поддерживалъ бы миръ. Чтобы направлять и ограничивать его удары, употребляются различные механизмы, предварительная конституція, раздѣленіе властей, законы, суды. Но на концѣ всѣхъ этихъ колесъ всегда является основная пружина, дѣятельное орудіе, то-есть воинъ, вооруженный противъ того дикаря, разбойника и съумасшедшаго, которые скрываются въ каждомъ изъ насъ, усыпленные и скованные, но все-таки еще живые въ пещерѣ нашего сердца»[10].
Вотъ какое существо есть герой всемірной исторіи. И какъ не согласиться, что все, сказанное Тэномъ, совершенно вѣрно? Все это данныя положительныхъ наукъ, все добыто и установлено физіологіею и эмпирическою психологіею. Если же такъ, то отсюда заранѣе видно, что исторія человѣчества должна быть повѣстью о непрерывномъ рядѣ безумій и злодѣйствъ. И, конечно, не мало найдется людей, которые, услышавъ это заключеніе, воскликнутъ: да это такъ и есть!
Между тѣмъ, безъ сомнѣнія это есть только изнанка исторіи, какъ болѣзнь есть изнанка здоровья, какъ сонъ и страданіе — изнанка бодрствованія и радости. Почему Тэнъ такъ рѣшительно говоритъ, что наше тѣло отъ природы больное? Это очевидная нелѣпость. Самое существо органической дѣятельности таково, чтобы производить и поддерживать здоровье. Но онъ не умѣетъ опредѣлить, что такое здоровье; для него оно нѣчто таинственное, неуловимое. Онъ не видитъ, не имѣетъ средствъ видѣть, какъ возникаетъ этотъ порядокъ, тогда какъ элементы безпорядка на лицо, являются постоянно, всюду и со всѣхъ сторонъ. Вотъ онъ и говоритъ, что здоровье есть только видимость, а что въ сущности господствуетъ болѣзнь. Такъ точно эмпирическая психологія не знаетъ, что такое разумъ; она разлагаетъ на части и ступени всѣ явленія умственной дѣятельности; но при этомъ оказывается только, что всякія ихъ сочетанія еще не достигаютъ конечной цѣли, и что всегда существуетъ возможность хаоса въ этихъ условіяхъ. И тогда становится непонятнымъ, какъ же возникаетъ разумъ, когда все насъ ведетъ къ безумію.
Значитъ, нужно думать, что въ душѣ человѣка и въ исторіи дѣйствуютъ нѣкоторыя высшія силы, которыхъ не знаетъ или не умѣетъ ввести въ свой разсчетъ Тэнъ. Разумѣется, весь смыслъ исторіи измѣняется для того, это будетъ сознательно слѣдить въ ней за проявленіемъ и развитіемъ этихъ силъ.
V.
правитьВъ сущности, исторія человѣчества представляетъ намъ рядъ явленій таинственныхъ, непонятныхъ, то-есть имѣющихъ для нашего ума неисчерпаемую глубину, неистощимую поучительность. Какъ понять силы, создающія разнообразіе человѣческихъ племенъ и человѣческихъ душъ? Какъ объяснить развитіе такихъ геніальныхъ народовъ, какъ греки, евреи? Можемъ ли мы постигнуть, въ чемъ состоитъ одряхлѣніе племени, убываніе въ немъ души? Если станемъ разсматривать событія, то найдемъ въ нихъ такую же загадочность. Мы не въ силахъ вполнѣ перенестись въ души людей, которые подвергались какимъ-нибудь катастрофамъ, или сами вызывали эти катастрофы. Развѣ намъ понятенъ энтузіазмъ христіанскихъ мучениковъ, фанатизмъ защитниковъ Іерусалима, или злоба творцевъ Варѳоломеевской ночи? Да мы не можемъ себѣ ясно представить состояніе человѣческихъ душъ даже при событіяхъ постоянно повторяющихся. Что происходитъ въ томъ, кто погибаетъ въ пламени пожара, подъ можемъ убійцы, что происходитъ въ самомъ убійцѣ? Что дѣлается съ людьми во время сраженія? Объ этомъ хорошо знаютъ только тѣ, это бывалъ въ сраженіяхъ, да и тѣ знаютъ только о себѣ, а не о другихъ и не объ совокупномъ ходѣ чувствъ и дѣйствій.
Поэтому, когда мы изучаемъ исторію, намъ приходится напрягать всѣ силы нашего пониманія, но заранѣе быть готовыми къ тому, что полнаго пониманія мы не достигнемъ. Мы прикидываемъ къ предмету то однѣ, то другія мѣрки, мы освѣщаемъ его то съ одной, то съ другой стороны, и каждый разъ лучше и лучше его разумѣемъ, но вполнѣ исчерпать его мы не можемъ, такъ какъ часть всегда меньше цѣлаго, и никакой умъ не можетъ подняться на высоту, на которой человѣчество лежало бы ниже его.
Одно изъ самыхъ таинственныхъ и глубокихъ явленій есть Революція. Съ нея Тэнъ весьма правильно началъ свое изслѣдованіе, чтобы понять современное положеніе Франціи; до — съ нея вообще начинается новый періодъ исторіи всей Европы, періодъ, въ которомъ мы теперь живемъ. Нагдъ вѣкъ есть время блестящаго и быстраго развитія; и въ этомъ развитіи, на всѣхъ формахъ европейской жизни можно замѣтить вліяніе Революціи, или прямое, или отраженное въ силу примиренія съ противодѣйствіемъ иныхъ, старыхъ началъ. Понятно, что такое событіе должно было стать предметомъ великаго вниманія. Было время (преимущественно между 1830 и 1848 гг.), когда революція для всѣхъ передовыхъ умовъ Европы была предметомъ восторженнаго поклоненія, какъ нѣкоторая героическая эпоха, пробившая своими подвигами новые пути для человѣчества. Потомъ, однакоже, понемногу наступило разочарованіе, преимущественно потому, что въ самой Франціи событія не стали оправдывать прежнихъ надеждъ; Во время второй имперіи чуткіе умы уже понимали, что страна сошла съ прямого пути; Ренанъ выразилъ свою потерю вѣры въ принципы революціи еще въ 1859 году, а въ 1868 году уже прямо сказалъ, что революція, при всѣхъ своихъ качествахъ, есть опытъ неудавшійся. Германское нашествіе, конечно, могло только подтверждать этотъ приговоръ, и очень понятно, что потомъ, до самой смерти, Ренанъ, когда шла рѣчь о горячо имъ любимой Францій всегда говорилъ: pauvre France, notre pauvre France.
Изъ этого можно, кажется, заключить, что революція еще слишкомъ къ намъ близка, что мы живемъ еще среди прямыхъ послѣдствій и того хорошаго и того дурнаго, что она произвела, а потому и превозносимъ, и порицаемъ ее пристрастно, безъ настоящей мѣры. Во всякомъ случаѣ, конечно, нужно сказать, что люди обманулись. Надежды и порыванія прошлаго столѣтія были очень свѣтлы и радостны; а когда они исполнились, когда въ значительной мѣрѣ достигнуто было то, что считалось благополучіемъ, это благополучіе оказалось мало насъ удовлетворяющимъ, и мы иногда презрительно смотримъ на то, что въ сущности есть несомнѣнное и большее добро.
Что же сдѣлалъ Тэнъ въ своей исторіи? Онъ вы"тупилъ самымъ жестокимъ противникомъ революціи. Но не по принципамъ, — у него нѣтъ никакихъ принциповъ, и онъ только еще ихъ ищетъ. Онъ приложилъ жъ исторіи свой анализъ, свою эмпирическую психологію, и эта исторія оказалась картиною ужасающихъ безумій и злодѣйствъ. Главное вниманіе онъ обратилъ не на внѣшнія событія и не на оффиціальныя рѣчи и парады, а на внутреннее состояніе Франціи и на свойства дѣйствующихъ лицъ; для этого онъ сдѣлалъ обширныя и трудныя изысканія, долго рылся въ архивахъ и подобралъ длинные ряды поясняющихъ дѣло фактовъ. И въ первый разъ открылось намъ вполнѣ зрѣлище тѣхъ неслыханныхъ бѣдствій, безумій и злодѣяній, которыя перенесла Франція во время революціи. Это время поравнялось для насъ своимъ ужасомъ со всѣмъ, что есть наиболѣе ужаснаго въ исторіи. Но странно: чѣмъ мрачнѣе выходитъ картина подъ перомъ Тэна, тѣмъ она становится для насъ непонятнѣе. Онъ превосходно показываетъ намъ, какъ при этихъ потрясеніяхъ открывался просторъ для всякихъ вожделѣній и неистовствъ, скрывающихся въ человѣческихъ душахъ, какъ эти души теряли мѣру въ своихъ жестокостяхъ и безумствахъ, какъ при этомъ люди честные и добрые неизбѣжно проигрывали въ борьбѣ съ безчестными и злыми;. но онъ не можетъ намъ объяснить, при полномъ дѣйствіи всѣхъ причинъ разложенія, не разрушилось это общество, какія силы не дали ему распасться и даже, напротивъ, скрѣпили его и вдохнули въ него необыкновенную дѣятельность. Описывая отдѣльныя лица, Тэнъ рисуетъ намъ почти помѣшанныхъ, вовсе не чувствующихъ шаткости своего положенія, дѣйствующихъ вопреки всякимъ разумнымъ соображеніямъ, говорящихъ нелѣпости и самихъ на себя накликающихъ гибель. Невольно мы начинаемъ понимать при этомъ что тутъ люди были ничтожны передъ идеями, которыя ими управляли, что они, какъ ни старались иные, не доростали до того, чтобы стать представителями этихъ идей, а были только ихъ орудіями, или только злоупотребляли ими. Между тѣмъ, объ идеяхъ, составляющихъ, всю разгадку этой исторіи, какъ и всякой другой, Тэнъ не говоритъ ничего яснаго и не изслѣдуетъ ихъ развитія и дѣйствія. Очевидно, что еслибы, напримѣръ, положительныя идеи власти, государства, преданности отечеству не имѣли тогда во Франціи удивительной крѣпости, еслибы не дѣйствовали съ огромной силой другія, отрицательныя идеи, — равенства, свободы, мести и пр., то весь ходъ революціи не имѣлъ бы никакого удовлетворительнаго объясненія.
Такимъ образомъ, книга Тэна, обильная новыми фактами, ярко освѣщающая многія новыя стороны предмета, чрезвычайно любопытная и поучительная, однакоже, можно сказать, лишена высшей поучительности, не посвящаетъ насъ въ глубину предмета. Если цѣль Тэна состояла, какъ онъ самъ говоритъ, въ томъ, чтобы отыскивать принципы, то приходится сказать, что, посредствомъ своихъ аналитическихъ пріемовъ, онъ не достигъ высшихъ принциповъ, не поднялся до верховныхъ силъ, заправляющихъ исторіею;
Но онъ, конечно, многое нашелъ, съ большой яркостью выставилъ нѣкоторыя изъ менѣе высокихъ началъ. Итогъ его открытій этого рода сводится, кажется, къ понятіямъ о либеральномъ государствѣ. Въ цѣломъ томѣ, которому имъ дано остроумное названіе Якобинскаго завоеванія, онъ превосходно показываетъ, какъ правительственною властью неизбѣжно завладѣваетъ небольшой слой людей, относительно котораго и нужно какое-нибудь огражденіе остальнымъ гражданамъ. Съ особенною ясностью Тэнъ отвергаетъ ложное понятіе революціонеровъ о правахъ государства, понимаемыхъ ими на манеръ древнихъ, грековъ и римлянъ. Со временъ древности, по словамъ Тэна, «измѣнилась самая глубина душъ»; въ людяхъ развились чувства, которыя совершенно непримиримы съ порядкомъ античныхъ обществъ. Эти чувства указываются двумя многосодержательными словами: совѣсть и честь. Тэнъ написалъ объ нихъ превосходныя страницы. Развитіе совѣсти онъ относитъ къ религіи и излагаетъ его слѣдующимъ образомъ:
«Одинъ въ присутствіи Бога, христіанинъ почувствовалъ, что въ немъ какъ воскъ растаяли всѣ узы, соединявшія его жизнь съ жизнью его группы; потому-что онъ стоитъ лицомъ къ лицу съ судіею, и этотъ непогрѣшимый судія видитъ души такими, каковы онѣ есть, не смутно и въ кучѣ, а раздѣльно, каждую особо. Передъ его трибуналомъ, ни одна душа не порука за другую, каждая отвѣчаетъ только за себя, ей вмѣняются лишь одни ея дѣла. Но эти дѣла имѣютъ безконечное значеніе; ибо сама она, искупленная кровью Божіей, имѣетъ безконечную цѣнность; поэтому, смотря по тому, воспользовалась ли она или нѣтъ божественною жертвою, ея награда или ея казнь будетъ безконечна: на послѣднемъ судѣ передъ нею откроется вѣчность мученія или блаженства. Передъ этимъ превышающимъ всякую мѣру интересомъ исчезаютъ всякіе другіе интересы; впередъ главнымъ ея дѣломъ будетъ забота оказаться праведною не передъ людьми, а передъ Богомъ, и каждый день въ ней вновь начинается трагическій разговоръ, въ которомъ судія спрашиваетъ, а грѣшникъ отвѣчаетъ. Вслѣдствіе этого діалога, продолжавшагося восемнадцать вѣковъ и продолжающагося и теперь, совѣсть изострилась, и человѣкъ постигъ безусловную справедливость. Исходитъ ли она отъ нѣкотораго всемогущаго владыки, или же держится сама собою, на подобіе математическихъ истинъ, это ничуть не умаляетъ ея святости, а потому и ея авторитета. Она повелѣваетъ верховнымъ тономъ, и то, что она поволѣваетъ, должно быть исполнено во что бы то ни стаю: есть строгія заповѣди, которымъ долженъ безусловно повиноваться каждый человѣкъ. Отъ нихъ не освобождаетъ никакое обязательство; если человѣкъ нарушаетъ ихъ потому, что принялъ противоположныя обязательства, онъ все-таки виноватъ, а сверхъ того, виноватъ, что обязался. Обязаться дѣлать преступное есть уже преступленіе. Поэтому вина его является ему какъ бы двойною, и внутреннее жало жалитъ его два раза вмѣсто одного. Вотъ почему, чѣмъ чувствительнѣе совѣсть, тѣмъ сильнѣе въ ней нежеланіе отказываться отъ себя; заранѣе она отвергаетъ всякій договоръ, который могъ бы повести ее къ совершенію зла, и не признаетъ за людьми права налагать на нее угрызеніе»[11].
Развитіе чувства чести Тэнъ приписываетъ феодализму, что, конечно, совершенно справедливо, хотя объясненіе этого развитія, сдѣланное Тэномъ, намъ кажется неполнымъ.
Во всякомъ случаѣ, современное государство не только не признаетъ за собою права на честь и совѣсть людей, но должно считать своею обязанностію принимать всѣ мѣры противъ ихъ стѣсненія и нарушенія.
Изъ нашихъ замѣтокъ, можетъ быть, читатель хотя отчасти увидитъ, до какой степени любопытны и содержательны сочиненія Тэна. Они привлекаютъ вниманіе и будятъ мысль, о чемъ бы онъ ни писалъ. Если и остановились на недостаточности его теоретическихъ началъ, то потому лишь, что намъ всегда въ этой области слѣдуетъ задаваться самыми высокими требованіями. На умственномъ мірѣ Франціи, какъ мы видимъ, отразилось вліяніе лучшей поры германскаго мышленія. Французскіе писатели послѣдняго времени, Ренанъ, Тэнъ, Вашро, Шереръ, Аміель и пр., прямо заявляютъ, что ихъ высшій авторитетъ и руководитель — Гегель, или вообще нѣмецкій идеализмъ. Зачѣмъ же намъ, русскимъ, «жить этого тѣнью», какъ выразился однажды Ренанъ, быть отраженіемъ этого отраженія? Намъ слѣдуетъ обратиться прямо къ источнику этой мудрости и постараться на основаніи ея началъ разсматривать блестящія попытки ея новыхъ учениковъ.
16-го марта 1893 г.
Замѣтка о переводѣ одной изъ книгъ Тэна.
1871.
править
Какія странности иногда дѣлаются у насъ въ литературѣ! Книга эта есть знаменитая «Исторія Англійской литературы»; но переводчики дали ей свое заглавіе, до такой степени не похожее на настоящее, что никто бы и не узналъ ее по одному заглавію. Поэтому, для ясности настоящее заглавіе тоже напечатано на оберткѣ, но только безъ перевода, по французски. Вотъ, подумаешь, какъ нынче стало сложно и трудно самое простое дѣло!
«Исторія литературы» — это неясно, неопредѣленно, незанимательно! Кому какое дѣло до литературы! къ чорту литературу! Переводчики объясняютъ въ своемъ предисловіи, почему они рѣшилась перемѣнить заглавіе. «Мы считали гораздо умѣстнѣе», говорятъ они, «выпустить сочиненіе Тэна въ свѣтъ[12] подъ заглавіемъ Развитіе политической и гражданской жизни въ Англіи съ связи съ развитіемъ литературы, такъ какъ заглавіе это ближе исчерпываетъ предметъ изслѣдованія, чѣмъ то, подъ которымъ оно явилось у автора» (стр. VI). Замѣтьте: «развитіе жизни» — вотъ это предметъ несравненно болѣе интересный. Жизнь — это не то, что литература; литература — болтовня, а жизнь — самое дѣло. Казалось бы такъ — хорошо; на первое мѣсто поставлена не литература, а жизнь. Но и этого показалось мало переводчикамъ. Къ челу служитъ наша жизнь? Что въ ней толку? И вотъ, на заглавномъ листкѣ они вмѣсто слова жизнь поставили слово свобода, на этотъ разъ уже безъ всякихъ объясненій; такимъ-то образомъ изъ «исторіи литературы» вышло «развитіе свободы».
Подумайте при этомъ, какой литературѣ оказано столь явное пренебреженіе! Вѣдь это не русская литература, а англійская! Вѣдь это литература Шекспира, Мильтона, Свифта, Байрона и пр. и пр. И эту-то литературу стыдно назвать на заглавномъ листкѣ, какъ главный предметъ сочиненія!
Къ сожалѣнію, дѣло не ограничилось однимъ заглавіемъ; страстные поклонники «жизни и свободы» оказались весьма дурными переводчиками, и даже вовсе не потому, что они пренебрегаютъ литературою. Какъ видно, они прилежно трудились надъ переводомъ; но, по настроенію своихъ мыслей, по складу своего языка и воображенія, они не способны точно передать сочиненіе, за которое взялись. Тэнъ — превосходный писатель, мастерски владѣющій языкомъ; наши же переводчики не умѣютъ ничего сказать просто и ясно. На первой же страницѣ можно найти образчики странной напыщенности и ходульности, къ которой они расположены.
«Нашли, открыли» (on а découvert), говоритъ Тэнъ. «Люди наконецъ пришли къ убѣжденію», говорятъ переводчики.
«Можно найти, какъ люди чувствовали и думали сотни лѣтъ назадъ» говоритъ Тэнъ. «Можно воскресить мысленное и чувственное міровоззрѣніе, какимъ руководились люди, жившіе нѣсколько столѣтій тому назадъ», переводятъ гг. Рябининъ и Головинъ.
Очевидно переводчикамъ все мерещатся убѣжденія, міровоззрѣнія; у нихъ люди не просто чувствуютъ и мыслятъ, какъ у Тэна, а непремѣнно руководятся мысленными и чувственными міровоззрѣніями. Какой противный, изысканный, реторическій языкъ!
«Попробовали и удалось» (On l’а essayé et on а réussi), пишетъ Тэнъ. «Новый методъ приложили къ дѣлу и въ результатѣ получили блестящій успѣхъ», переводятъ наши любители свободы. Куда какъ хорошо! Есть и методъ и результатъ; не достаетъ развѣ еще индукціи.
«Величайшія событія» (les plus grands événements), пишетъ Тэнъ; но по русски такъ просто нельзя, по русски лучше сказать «самыя капитальныя событія».
Всѣ эти прелести находятся только на одной первой страницѣ, на которой всего пятнадцать строкъ. Судите послѣ этого о томъ, какія капитальныя прелести могутъ быть открыты въ двухъ толстыхъ томахъ! Питая всяческое уваженіе къ либеральнымъ убѣжденіямъ, которыми руководятся переводчики, мы видимъ, что ихъ чувственное и умственной міровоззрѣніе препятствуетъ имъ держаться правильнаго метода^ чтобы достигнуть желательнаго результата, т. е. хорошаго перевода.
Раскрывши случайно страницу 209 перваго тома, мы нашли у гг. Рябинина и Головина слѣдующее любопытное мѣсто:
«Поэтическіе порывы мозга разстроиваютъ желудокъ, производятъ воспаленіе, поражаютъ спинной хребетъ, потрясаютъ человѣка какъ гроза; а человѣческая оболочка, выработанная новѣйшей цивилизаціей, не на столько прочна, чтобы выдерживать ихъ долго».
Въ точномъ переводѣ это значитъ:
«Бурныя напряженія мозга точатъ внутренности, изсушаютъ кровь, снѣдаютъ мозгъ въ костяхъ, потрясаютъ человѣка какъ гроза; и тѣлесный составъ нашъ, въ томъ состояніи, въ которое его привела цивилизація, уже не достаточно крѣпокъ, чтобы долго выдерживать все это».
Тутъ интересно то, что выраженія совершенно фигурныя, метафорическія: точатъ внутренности, изсушаютъ кровь, снѣдаютъ мозгъ въ костяхъ, приняты переводчиками въ прямомъ смыслѣ, какъ будто Тэнъ вдругъ заговорилъ медицинскимъ языкомъ и сталъ называть опредѣленныя болѣзни, происходящія отъ упражненій въ поэзіи. Поэтому, вмѣсто точатъ внутренности переводчики поставили разстроиваютъ желудокъ, вмѣсто изсушаютъ кровъ вышло производятъ воспаленіе, вмѣсто снѣдаютъ мозгъ въ костяхъ — поражаютъ спинной хребетъ. Не бойтесь, поэты! Все это — метафоры; и страданія, которыя вамъ угрожаютъ, имѣютъ вѣроятно болѣе благородный характеръ, чѣмъ разстройство желудка и поврежденіе спиннаго мозга.
Еще одно замѣчаніе большой важности. Книга Тэна наполнена отрывками изъ англійскихъ писателей; въ текстѣ книги онъ приводитъ эти отрывки въ собственномъ переводѣ, но внизу, въ примѣчаніяхъ, вездѣ помѣщаетъ и подлинникъ каждаго отрывка. Такимъ образомъ, у Тэна соблюдена всевозможная точность, и читатель можетъ и самъ изучать приведенные отрывки, и повѣрять ихъ переводы. Наши переводчики сочли все это лишнимъ; они отбросили подлинныя англійскія выдержки, да и не всѣ ихъ перевели по тексту Тэна. Такъ, напримѣръ, всѣ отрывки изъ Шекспира взяты прямо изъ извѣстнаго изданія гг. Некрасова и Гербеля. Непростительное отступленіе отъ точной передачи переводимаго автора! Какъ не подумали переводчики, что вѣдь и у французовъ есть не мало переводовъ Шекспира. Отчего же Тэнъ не взялъ чужихъ переводовъ, а счелъ нужнымъ дѣлать свои, притомъ прозаическіе, да сверхъ того ставить въ примѣчаніи подлинникъ? Очевидно, это нужно было для болѣе точной передачи Шекспира, для болѣе точнаго выраженія того, какъ понимаетъ его самъ Тэнъ. Зачѣмъ же, спрашивается, наши переводчики пренебрегли трудами Тэна и предлагаютъ намъ Шекспира въ томъ видѣ, какъ его поняли гг. Вейнбергъ, Грековъ, Сатинъ?
Очень жалѣемъ, что такъ испорчена превосходная книга, не только написанная по глубокимъ и вѣрнымъ идеямъ, но и отлично обработанная въ отношеніи съ своему матеріалу, къ произведеніямъ англійской литературы. Явись она по русски въ настоящемъ своемъ видѣ, она могла бы служить не только для пріобрѣтенія общихъ понятій объ исторіи этой литературы, и" и для нѣкотораго знакомства съ языкомъ и подлиннымъ текстомъ знаменитыхъ англійскихъ писателей.
- ↑ Е. Scherer, Mélanges de critique religieuse. Par. 1860, cтp. 451 и слѣд.
- ↑ Histoire de la littérature anglaise. IV, p. 422. (Paris, 1864).
- ↑ Les philosophes classiques de XIX siècle. Préface, стр. VI (Par. 1868).
- ↑ Вотъ характерное мѣсто для любопытныхъ читателей: «Причина какого-нибудь факта есть законъ или господствующее качество, изъ котораго выводится этотъ фактъ; дѣйствующая сила есть логическая необходныость, связывающая производный фактъ съ первичнымъ закономъ; — такъ сила тяжести есть логическая необходимость, связывающая паденіе камня со всеобщимъ закономъ тяготѣнія (стр. VI)».
- ↑ Philos, class. Prèf. стр. IX.
- ↑ Philos. class. стр. 360.
- ↑ Тамъ же, стр. 361.
- ↑ Les Origines, t. I. Préface.
- ↑ Les origines de la France contemp. T. I, стр. 311. (Par. 1876).
- ↑ Тамъ же, стр. 315, 316.
- ↑ Les origines etc. La révolution, T. III, стр. 126.
- ↑ Это значить въ магазины Базунова, Черкесова, Звонарева и пр.