ЗАМѢТКИ НА ВОСПОМИНАНІЯ В. И. ПАНАЕВА.
правитьСъ нѣкотораго времени въ нашей литературѣ часто появляются разныя статьи, въ которыхъ толкуется вкривь и вкось о частной жизни историческихъ и всякихъ личностей; приводятся о нихъ анекдоты безъ малѣйшей критической повѣрки и не имѣющіе никакого значенія; произносятся голословные, обидные приговоры ихъ нравственности, и вообще изыскиваются и натягиваются всякаго рода скандальные разсказы, какъ заманчивое средство для многихъ читателей. Такія явленія особенно прискорбны, когда они встрѣчаются въ книгахъ или журналахъ серіозныхъ, посвященныхъ ученымъ, историческимъ предметамъ и издающихся людьми, извѣстными трудами своими на поприщѣ науки и литературы. — Въ 3-мъ томѣ Вѣстника Европы за нынѣшній 1867 г. помѣщены между прочимъ двѣ главы изъ Воспоминаній В. И. Панаева, которыя только что теперь имѣлъ я случай прочитать. В. И. Панаевъ былъ долгое время директоромъ канцеляріи министерства императорскаго двора, и, какъ писатель первой четверти нынѣшняго столѣтія, извѣстенъ особенно сочиненіемъ Идиллій въ подражаніе Геснеру. Воспоминанія его имѣютъ характеръ автобіографіи. Онъ подробно описываетъ, какъ слѣдуетъ, невинныя лѣта дѣтства своего и отрочества, семейный кругъ, патріархальныя добродѣтели домашнихъ, красоты сельской природы и съ особеннымъ наслажденіемъ распространяется о первыхъ впечатлѣніяхъ нѣжнаго сердца своего, произведенныхъ прекраснымъ поломъ, о наклонностяхъ и вкусахъ своихъ, вообще о себѣ самомъ: мы узнаемъ даже, что онъ особенно любилъ бланманже. Вторая глава содержитъ въ себѣ пребываніе В. И. Панаева въ Казанскомъ университетѣ, а потомъ пріѣздъ его въ Петербургъ, вступленіе въ службу и авторскіе успѣхи. Онъ разсказываетъ о знакомствѣ своемъ съ Державинымъ и сообщаетъ нѣкоторыя подробности внѣшней обстановки его жизни: говоритъ, что познакомился также съ тогдашними литераторами всѣхъ партій и, перечисливъ ихъ отъ Карамзина до Булгарина, продолжаетъ такъ: «Литературное партизанство еще усилилось съ появленіемъ лицеистовъ, къ которымъ примкнули другіе молодые люди, сверстники ихъ по лѣтамъ. Они были (оставя въ сторонѣ геніальнаго Пушкина) по большей части люди съ дарованіями, но и съ непомѣрнымь самолюбіемъ. Имъ хотѣлось поскорѣе войти въ кругъ писателей, поравняться съ ними. Поэтому, ухватясь за Пушкина, который тотчасъ сталъ на ряду съ своими предшественниками, окружили они нѣкоторыхъ литературныхъ корифеевъ, льстили имъ; а тѣ, съ своей стороны, за это ласкали ихъ, баловали. Напрасно нѣкоторые изъ нихъ: Дельвигъ, Кюхельбекеръ, Баратынскій старались войти со мною въ короткія отношенія: мнѣ не нравилась ихъ самонадѣянность, рѣшительный тонъ въ сужденіяхъ, пристрастіе и не очень похвальное ихъ поведеніе.……. я даже не заплатилъ имъ визита. Они на меня прогнѣвались, и очень ко мнѣ не благоволили. Впослѣдствіи они прогнѣвались на меня еще болѣе, вмѣстѣ съ Пушкинымъ, за то, что а не совѣтовалъ одной молодой опрометчивой женщинѣ — съ ними знакомиться». Изъ Воспоминаній В. И. Панаева не видно, въ чемъ проявился этотъ гнѣвъ на него литераторовъ-лицеистовъ и ихъ сверстниковъ, точно также какъ не видно, въ чемъ состояло ихъ непохвальное поведеніе и что надобно разумѣть подъ этимъ канцелярскимъ выраженіемъ. Какъ же печатать такъ неосмотрительно подобный отзывъ, ничѣмъ не подтвержденный, о людяхъ, которыхъ безукоризненная жизнь памятна еще многимъ современникамъ, которые пользовались общимъ уваженіемъ и къ тому-же извѣстны своими прекрасными поэтическими произведеніями? Со стороны г. Панаева этотъ отзывъ понятенъ. Въ немъ высказываются надменность и завистливое самолюбіе писателя въ соединеніи, какъ увидимъ далѣе, съ соперничествомъ въ волокитствѣ. Весьма естественно было молодымъ литераторамъ того времени окружать Пушкина; но лицеистамъ не было надобности хвататься за него и льстить. Онъ былъ друженъ съ нами на школьной скамьѣ, горячо любилъ ихъ какъ избранныхъ товарищей юности, а поэзія скрѣпляла еще болѣе эти узы. Замѣчательный, самобытный талантъ Баратынскаго онъ тотчасъ оцѣнилъ, и сблизился съ нимъ. Эти молодые люди пролагали вмѣстѣ съ Пушкинымъ новые пути въ области нашей поэзіи, освѣжали ее и скоро стали въ ряды писателей, привлекавшихъ читающую публику, которой надоѣдали торжественныя оды и приторно-сентиментальные сочинители. — Теперь обратимся къ опрометчивой молодой женщинѣ, о которой упомянулъ г. Панаевъ. Онъ очень занимательно описываетъ сношенія свои съ нею слѣдующими словами: "Это была та самая, со множествомъ странностей и проказъ, но очаровательная Софья Дмитріевна Пономарева, которую воспѣвалъ Александръ Ефимовичъ Измайловъ, влюбленный въ нее по уши. Да и не мудрено: всякій, кто только зналъ ее, былъ къ ней неравнодушенъ болѣе или менѣе. Въ ней, съ добротою сердца и веселымъ характеромъ, соединялась бездна самаго милаго, природнаго кокетства, перемѣшаннаго съ какимъ-то ей только свойственнымъ дѣтскимъ проказничествомъ. Она не любила женскаго общества, даже не умѣла въ немъ держать себя, и предпочитала мужское, особенно общество молодыхъ, блестящихъ людей и литераторовъ; послѣднихъ болѣе изъ тщеславія. Меня ввелъ къ ней, по ея настоянію, Измайловъ — на свою бѣду. Она тотчасъ обратила на меня побѣдоносное свое вниманіе, но скоро и сама спустила флагъ: предпочла меня всѣмъ, даже тремъ, окружавшимъ ее, извѣстнымъ тогдашнимъ красавцамъ: флигель-адьютанту Анрепу, преображенскому капитану Поджіо и сыну португальскаго генеральнаго консула Лопецу. Они должны были удалиться. Я остался ближайшимъ къ ней изъ прочихъ ея обожателей, и вполнѣ дорожилъ счастливымъ своимъ положеніемъ. Я очень любилъ ее, любилъ нѣжно, съ заботливостью мужа или отца (ей было только 22 года, а мнѣ уже 29 лѣтъ), остерегалъ, удерживалъ ее отъ излишнихъ шалостей, совѣтовалъ, какъ и съ кѣмъ должна она держать себя, потому что не всякій могъ оцѣнить ея довѣрчивость, ея милыя дѣтскія дурачества; надѣялся во многомъ ее исправить, требовалъ, чтобы она была внимательнѣе къ мужу, почтительнѣе къ отцу своему, человѣку достойному и умному. Дѣло шло недурно; она во многомъ слушалась меня, въ иномъ нѣтъ; нерѣдко прерывала наставленія и выговоры мой, то выраженіемъ ребяческой досады, впрочемъ «мимолетной, то смѣхомъ, прыжками вокругъ меня, или поцѣлуемъ, зажмуривъ, однако узенькіе свои глазки. Но вдругъ втерся въ домъ ихъ, чрезъ Александра же Ефимовича, тоже литераторъ, Яковлевъ и пр.» Тутъ дѣло испортилось. Г. Яковлевъ познакомилъ съ Софьей Дмитріевной пріятелей своихъ Дельвига, Кюхельбекера и Баратынскаго. В. И. Панаевъ вознегодовалъ и покинулъ ее. Болѣе не выписываю. Во мнѣ нѣтъ духа повторить словъ г. Панаева объ исключеніи Баратынскаго изъ пажескаго корпуса. Дѣйствительно, Баратынскій и одинъ изъ товарищей его пажъ X, были исключены изъ корпуса съ запрещеніемъ опредѣлять ихъ въ службу. Увлечеымый къ участію въ поступкѣ этого товарища, участію, котораго значенія Баратынскій не сознавалъ въ чаду раздраженнаго ребяческаго воображенія, онъ подвергся вмѣстѣ съ нимъ строгому наказанію. Онъ былъ тогда 14-й лѣтнимъ шалуномъ, и вся послѣдующая жизнь его доказала, что сердце его не было причастно сему минутному нравственному омраченію. Несчастіе, столь рано постигшее Баратынскаго, наложило на его характеръ ту глубокую задумчивость я грусть, которыми такъ искренно проникнуты всѣ его произведенія. Онъ всячески старался заставить забыть тяготѣвшій на немъ роковой приговоръ; и наконецъ рѣшился вступить солдатомъ въ лейбъ-гвардіи егерскій полкъ, вскорѣ былъ произведенъ въ унтеръ-офицеры въ Нейшлотскій пѣхотный полкъ, а весною 1825 г. въ офицеры. Люди почтенные и вліятельные, князь А. Н. Голицынъ, В. А. Жуковскій, графъ А. А. Закревскій, принимали участіе въ судьбѣ его и ходатайствовали за него. Начальники его и товарищи по службѣ любили его и почитали. Онъ пользовался дружбою князя Вяземскаго, Пушкина, Плетнева, Хомякова, и мы. др. Человѣкъ такой строгой правдивости и честности, какъ Л. Н. Энгельгардтъ, не задумался отдать ему руку дочери своей. Въ обществѣ, въ частной, семейной жизни, онъ пріобрѣлъ уваженіе, сочувствіе, возбудилъ горячія привязанности и оставилъ по себѣ честное имя. Многіе современники, изъ большаго числа знавшихъ его, могутъ подтвердить свидѣтельство мое въ этомъ отношеніи. Высокій талантъ его признанъ неоспоримо, и поэзія его, столь неподдѣльная, носитъ живой отпечатокъ прекрасной, благородной души. Грубое и жестокое о немъ выраженіе В. И. Панаева отзывается злобою и местью раздраженнаго любовника и чваннаго стихотворца. Нескромное же хвастовство, съ которымъ авторъ воспоминаній излагаетъ отношенія свои къ С. Д. Пономаревой, конечно болѣе вредитъ ея доброму имени, нежели знакомство ея съ молодыми литераторами, отъ которыхъ онъ старался удалить ее. Во всякомъ случаѣ, личное мнѣніе г. Панаева, особенно подъ вліяніемъ — употребимъ его выраженіе — не очень похвальныхъ чувствъ, не можетъ имѣть вѣса и повредить памяти Баратынскаго, Дельвига и другихъ.
25-го октября 1867 г.
Село Мураново.