Заложница Карла Великого (Гауптман; Венгерова)/ДО

Заложница Карла Великого
авторъ Герхарт Гауптман, пер. Зинаида Афанасьевна Венгерова

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1908. — Перевод опубл.: 1908. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: Сборник товарищества «Знание» за 1908 год. Книга двадцатая

ГЕРГАРТЪ ГАУПТМАНЪ.

ЗАЛОЖНИЦА КАРЛА ВЕЛИКГО.

Переводъ Зин. Венгеровой.

-- съ рукописи
— единственный разрѣшенный авторомъ.

Разрѣшено къ представленію на сценѣ.

Пишутъ, что король Карлъ, котораго франки назвали Великимъ, и этимъ поставили рядомъ съ Помпеемъ и Александромъ, возгорѣлся чрезмѣрно пламенной любовью къ одной дѣвѣ; она, какъ, по крайней мѣрѣ, казалось ему, превосходила красотой всѣхъ другихъ дѣвъ того времени въ франкской землѣ. Король воспылалъ такой горячей страстью къ ней, сдѣлался такъ пороченъ, и душа его была такъ подкуплена ея нѣжными ласками, что онъ забылъ о своей славѣ и о чести, и отвратилъ свои мысли отъ правленія государствомъ.

(Итальянская новелла Себастьяна Эриццо, XVI вѣка, переведенная на нѣмецкій Полемъ Эристомъ)

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

КАРЛЪ ВЕЛИКІЙ.

ГРАФЪ РОРИКО, его приближенный,

ЭРКАМБАЛЬДЪ, канцлеръ.

АЛЬКУИНЪ, магистръ.

БЕНИТЪ, саксонецъ.

ГЕРЗУИНДА, его племянница, заложница.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА МОНАСТЫРЯ.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА.

Придворные, монахини, слуги.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

(Опочивальня Карла Великаго въ аахенскомъ дворцѣ. Часъ передъ восходомъ солнца, въ октябрѣ. Карлъ сидитъ на кровати; слуги его одѣваютъ. Ему за шестьдесятъ лѣтъ, но онъ могучаго сложенія; держится прямо. Графъ Рорико, не старше тридцати лѣтъ, красивый человѣкъ съ благородной осанкой, стоитъ на нѣкоторомъ разстояніи, выжидая приказовъ короля)

КАРЛЪ. Новая сорочка! Какая бѣлизна! Какъ ткань прохладна и тонка! Въ ней новымъ человѣкомъ стану. Но очень холодна она… Нѣтъ, подождите! Пусть не сейчасъ послѣдняя — холодная — сорочка мнѣ бѣлымъ саваномъ покроетъ члены. Повремени, мой добрый другъ. Пусть повиситъ еще въ шкафу сорочка, милый другъ. Оставь мнѣ мое сердце съ копытомъ дьявола. Я не хочу твоей льдяной сорочки… пугала застывшаго, что встрѣтитъ червя могильнаго съ поклономъ деревяннымъ… Повремени — твой новый человѣкъ пусть подождетъ… Повязи ножныя: одежда франковъ. Я франкъ — кто станетъ спорить? Я свободенъ — кто усумнится? Но все жъ я плѣнникъ долга — иначе быть не можетъ. Я властенъ — но власть мою безсиленъ доказать. Стяните мнѣ хромую ногу! Гдѣ цирульникъ? Скорѣй! Ну, а теперь, графъ Рорико, — не медля за дѣла.

РОРИКО (со смѣхомъ). Не началась еще работа, государь, и слуги королевскіе въ волненьи. Твой канццеръ Эркамбальдъ сегодня поздно всталъ. Онъ рветъ и мечетъ.

КАРЛЪ. Ему минутой дорожить бы, старому ослу, а онъ спитъ долго. Онъ жить не хочетъ, что ли? Такъ пусть ложится въ гробъ. Камзолъ подайте мѣховой!

(На него надѣваютъ камзолъ изъ порокъ)

РОРИКО. Онъ вѣрно выпилъ лишнее вчера.

КАРЛЪ. Всегда такъ въ жизни: онъ прославлялъ вино и жизнь, прославлялъ любовь — чтобъ все проспать. Нѣтъ, нужно бодрствовать — зачѣмъ, я самъ не знаю. Не стойте, выпучивъ глаза. Ходите, двигайтесь! Пусть хоть кажется, что не напрасно вы живете. И мнѣ внушите — хоть обманно — что у меня есть нужныя дѣла.

РОРИКО (желая его чѣмъ нибудь занять). Саксонецъ Беннитъ, государь, ужъ давно съ прошеньемъ пристаетъ къ хранителю дверей. Онъ и сегодня тутъ — никакъ его нельзя отвадить.

КАРЛЪ. Позвать сюда упрямца!

(Графъ Рорико приказываетъ одному изъ слугъ, шестнадцатилѣтнему мальчику, позвать Беннита. Мальчикъ послушно удаляется).

КАРЛЪ (продолжая про себя). Опять саксонцы! Все то же неизмѣнно. Что жъ дѣлать! Вѣдь тридцать лѣтъ и больше я тотъ же завтракъ каждый день съѣдаю — все тотъ же отъ яйца до яблока. Такъ почему саксонцамъ не являться каждый день? Корову каждый день скребницей чистить нужно — но скучный это трудъ. Клонитъ меня ко сну, какъ за такой работой батрака, иль скотницу, доящую корову. Нарушить слово — вотъ что сверкнуло бы какъ молнія на лѣтнемъ небѣ. Нарушить слово!

(Онъ просовываетъ руку подъ подушку и вынимаетъ восковыя дощечки для писанія)

Вотъ мои дощечки. Вписать бы это слово въ воскъ, сіяньемъ окруживъ.

(Онъ пишетъ на восковой дощечкѣ, забывая всѣ вокругъ себя, видимо съ большимъ трудомъ. Входитъ канцлеръ Эркамбальдъ и подходитъ къ графу Рорико. Канцлеру около восьмидесяти лѣтъ; онъ съ длинными кудрями, какъ король; значительное, фанатическое лицо съ явными слѣдами старческой слабости)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (шопотомъ графу Рорико). Какъ онъ сегодня чувствуетъ себя?

РОРИКО. «Хорошо» сказать — было бъ неправдой. Но «плохо» — тоже нѣтъ. Какой-то странный, тревожный духъ въ него вселился.

КАРЛЪ (громко, говоря самъ съ собой). Эй, гдѣ ты голова? Квадривіумъ: свободныхъ семь искусствъ… Тривіумъ: грамматика и діалектика… безъ музыки! Квадривіумъ и тривіумъ: запомни. (Эркамбальду, точно онъужъ давно здѣсь). Послушай, вотъ загадка: съ кѣмъ въ жизни самый трудный бой велъ король Карлъ? Съ кѣмъ? скажи…

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Конечно…

Карлъ. Съ кѣмъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Съ саксонцами.

КАРЛЪ. Не вѣрно. Съ самимъ собою — вотъ съ кѣмъ! (Продолжая затверживать) Квадривіумъ: музыка. (Поднимается, слегка охая) Послушай, Рорико, не доживай до старости!

РОРИКО. Благословенна и желанна, государь, такая старость, какъ твоя.

КАРЛЪ. Тривіумъ — квадривіумъ. О, мудрость Соломона! Мнѣ дано понять ее — не вамъ. За трапезой сегодня пусть капелянъ мнѣ притчи Соломона почитаетъ — о томъ, что суета все, суета суетъ; о томъ, что будетъ то, что было, что впредь все будетъ дѣлаться, что дѣлалось; что будутъ, какъ прежде, сѣять хлѣбъ, сажать растенья и жатвы собирать; что будутъ воздвигать дворцы и разрушать; что будутъ земли населять и вновь въ пустыни обращать; что будутъ ранить и раны исцѣлять; найдя сокровища, ихъ снова утеряютъ и вновь искать начнутъ, потомъ найдутъ — и снова то, что будетъ найдено, утратятъ. И впредь, какъ прежде, будутъ душить, карать — и награждать и цѣловать!.. Цѣловать! ты слышишь, Рорико? Музыка — квадривіумъ: небесный звукъ среди земного гула — не такъ ли? Ну, довольно. Принеси мою печать съ изображеніемъ Сераписа. (Смѣясь) Міръ точно воскъ въ моихъ рукахъ: лѣпить я изъ него могу, что пожелаю.

(Двое слугъ вводятъ Беннита, саксонца геройскаго вида; у него угрюмое, выжидательное выраженіе лица. Карлъ, который ходитъ по комнатѣ, сначала немного прихрамывая, круто остававливается передъ нимъ и окликаетъ его властнымъ голосомъ)

КАРЛЪ. Чего ты просишь?

БЕННИТЪ. Того, на что имѣю право.

КАРЛЪ. Ты вышелъ изъ народа, который съ самаго начала міра въ оковахъ дьявольскихъ лежитъ. Такъ говоритъ аббатъ изъ Фульды, Штурмъ.

БЕННИТЪ. Когда аббаты говорятъ, то сильный мужъ молчитъ въ отвѣтъ.

КАРЛЪ. Ты говоришь о правдѣ? Я для васъ суровый властелинъ, — и только. А право — право вы утратили, по собственной винѣ.

БЕННИТЪ. Проведите къ королю меня!

КАРЛЪ (смотритъ на него съ изумленіемъ, потомъ иронически улыбается). Давай прошеніе! Удовольствуйся пока хоть мною.

ПЕРВЫЙ КАПЕЛЯНЪ (выступая впередъ). Этотъ человѣкъ — саксонецъ Беннитъ, сынъ Гидди; родичъ его Ассигъ, сынъ Амалунга, недавно здѣсь, въ Аквисграпумѣ, умеръ, безъ исповѣди и причастья. Онъ нарушилъ клятву, нарушилъ миръ совмѣстно съ Беннитомъ и всѣхъ земель за то лишился, которыми владѣлъ отъ Верры и до Фульды: лѣсъ Бохонія, доставшійся въ наслѣдство ему и Бенниту, обратно отошелъ въ казну.

КАРЛЪ. У нихъ забрали наслѣдственныя земли?

ПЕРВЫЙ КАПЕЛЯНЪ. Да, и по праву.

БЕННИТЪ. Лжетъ попъ! Вѣрны мы были королю. Мы отступились лишь отъ кропилъ-поповъ.

КАРЛЪ (успокаивая окружающихъ движеніемъ руки). Не мѣшайте. Пусть говорить!

БЕННИТЪ. Кто бъ ни былъ ты, спаси меня отъ клятвопреступленья! Помоги исполнить мой обѣтъ. Дай мнѣ предстать предъ королемъ. Къ нему мнѣ укажи дорогу.

(Нѣсколько служителей смѣются)

КАРЛЪ (опять дѣлаетъ жестъ изумленія; съ возрастающимъ нетерпѣніемъ). Тебѣ нѣтъ далѣе пути. У цѣли ты.

БЕННИТЪ. О, Ассигъ, братъ любимый, теперь я понялъ всю правду словъ твоихъ!.. Ты говорилъ, что легче чрезъ девять миль густого дѣвственнаго лѣса безъ топора и безъ меча пробраться, чѣмъ предстать предъ очи короля, отбившись отъ поповъ и королевскихъ слугъ при аахенскомъ дворѣ.

КАРЛЪ. Вотъ какъ! Вы слышите? Король, какъ видно, старъ становится. Говори свободно, сынъ мой. Вотъ за клятву клятва: когда тебя я слушаю, то слушаетъ король; а не услышу я — и онъ не будетъ знать, о чемъ ты просишь.

БЕННИТЪ. Тремъ писцамъ, о господинъ, была бъ работа, когда бъ записывать такія обѣщанія: столько разъ я слышалъ ихъ!

КАРЛЪ (съ возрастающимъ гнѣвомъ, говорить властно и грозно). Клятва за клятву! Клятва за клятву, говорю тебѣ! Используй-же свой часъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ (вполголоса Бенниту). Да что съ тобой? Который изъ сотни вашихъ идоловъ затмилъ тебѣ глаза, что короля не хочешь ты признать?

БЕННИТЪ (узнавъ короля, глядитъ на него блѣдный и растерянный).

ПЕРВЫЙ КАПЕЛЯНЪ (тономъ доклада). Итакъ, онъ проситъ, чтобы…

КАРЛЪ (капеляну). Молчи! (Бенниту) Скажи мнѣ самъ въ чемъ дѣло?

БЕННИТЪ (оправившись, твердо). Герзуинда, дочь брата, Ассига, который умеръ здѣсь — въ Аахенѣ, всего лишившись, въ бѣдности — была взята заложницей, какъ взяли у Ассига и у меня наслѣдіе отцовъ — по произволу, государь, — а не по праву. О дочери своей отецъ печалился — ты самъ отецъ, и это понимаешь — гораздо больше, чѣмъ о наслѣдьи отнятомъ и чѣмъ о тяжкомъ нарушевьи права — гораздо больше! Дочь его въ рукахъ мучителей.

КАРЛЪ (внимательно). Герзуинда? Кто это Герзуинда? Я какъ будто слышалъ это имя. Продолжай. Разсказывай все по порядку. Не падай духомъ! Ты говоришь — вѣрно тебя ль я понялъ? — что Ассигъ домогался здѣсь, въ Аахенѣ, возстановленія правъ, а также, чтобы дочь ему вернули. Ни правъ, ни дочери возврата онъ не добился. Но право правомъ остается — все равно, терзаютъ ли его иль нѣтъ. Такъ будемъ говорить о дочери, томящейся въ мученьяхъ — а то вѣдь помощь можетъ опоздать. Гдѣ она живетъ и кто мученьямъ подвергаетъ дочь Ассигии?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (вмѣшиваясь). Два слова, господинъ, предъ тѣмъ, какъ будешь продолжать разспросы: Герзуинда, дочь Ассиги, живетъ въ монастырѣ на Планѣ. И если была бы правда, а не ложь, что мучаютъ ее — то значитъ, мучители ея — помилуй Господи! — благочестивыя монахини. Кто знаетъ сестеръ почтенныхъ, пойметъ, какъ безразсуденъ, какъ безсмысленъ такой навѣтъ. Нѣтъ! Герзуинда — ее я знаю самъ — какъ бы сказать?.. дурного нрава, какъ я слышалъ отъ монахинь. Она… Ну то, что называютъ… Ну да, испорченный червивый плодъ… гнилой, червивый.

БЕННИТЪ. Старикъ этотъ сѣдобородый, государь, надъ родомъ моимъ и брата Ассига глумится. Онъ можетъ безнаказанно злословить: онъ твой канцлеръ — а мы саксонцы!

(Карлъ стоитъ не двигаясь; всѣ остальные въ ужасѣ отъ дерзости Беннита и выражаютъ это знаками)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не я глумлюсь. Глумятся тутъ, но не изъ устъ моихъ идетъ глумленье. Я жъ не только не злословлю, а многое еще прикрасилъ… Довольно намъ ты уши Герзуиндой прожужжалъ и такъ; а къ королю пробравшись, ты вновь теперь скрежещешь то же имя. Намъ некогда возиться съ Герзуиндой! У насъ достаточно другихъ заботъ! Она въ рукахъ надежныхъ, и воспитанье должное дается ей. Оставь же насъ въ покоѣ!

БЕННИТЪ. Вы это воспитаніемъ зовете!

ЭРКАМБАЛЬДЪ, Да, въ благонравіи ее воспитываютъ — какъ христіанскій велитъ законъ.

БЕННИТЪ. Я не изъ робости стараюсь сдержать свой гнѣвъ. Но знай: во мнѣ вся кровь вскипѣла. Довольно! О рубцахъ на тѣлѣ говорю я, а не о воспитаньи. О мучительствѣ, а не о благонравьи! Ты видишь, государь, я сдерживаю ярость; ты видишь, бѣшенству я волю не даю. Я кротокъ — есть на то причина. Я молчу, хоть прибѣжала ко мнѣ племянница съ кровоподтеками на обнаженномъ тѣлѣ. По христіанскому закону истерзали, замучили несчастнаго ребенка!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Долгъ христіанъ — покорствовать.

БЕННИТЪ. Кому дитя покорствовать должно?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Богу.

БЕННИТЪ. Богу! Не можетъ Богъ, вашъ Богъ хотѣть… Не такой онъ Богъ, чтобъ заставлять ребенка съ собачьей благодарностью въ глаза глядѣть, когда при немъ глумятся надъ отцомъ и матерью! Нѣтъ, этого не можетъ требовать ни франкскій Богъ, ни Богъ саксонцевъ!

КАРЛЪ (очень спокойно). Боюсь, что сестры монастыря на Планѣ — при всемъ почтеніи къ нимъ; напрасно ты головой качаешь, Эркамбальдъ — боюсь, я повторяю, что онѣ, конечно, желая лишь добра, все жъ иногда невѣрный избираютъ путь. Особенно…

ЭРКАМБАЛЬДЪ (невольно прерывая). Но, государь.

КАРЛЪ (продолжая внушительнымъ тономъ). Особенно, я говорю, съ заложницами поступаютъ онѣ не такъ какъ должно. Онѣ неосторожно касаются того, чего не слѣдуетъ, хотя не разъ и я, и люди мудрые со мною вмѣстѣ удерживали ихъ. Глубоко ранена душа у тѣхъ, кого насильно оторвали отъ близкихъ и родныхъ, отъ алтарей ихъ, скажемъ — идоловъ, хотя бъ и для того, чтобъ пріобщить ихъ къ лучшей жизни въ Богѣ. Такія раны не скоро заживаютъ — а монахини жестокосердно бередятъ ихъ. Увѣщанья должны быть мягкими! Терпѣливымъ и нѣжнымъ воспитанье… Безполезны насилье и приказы. Нужно звать, манить сердца на путь спасенья, и потому…

ЭРКАМБАЛЬДЪ (не будучи въ силахъ сдержаться). Какъ собака, что возвращается къ блевотинѣ своей, такъ и отродье языческое ползетъ назадъ къ своимъ бѣсовскимъ идоламъ; палкой, кулакомъ и розгой путь преграждать имъ должно. И потому…

КАРЛЪ (продолжая говорить съ спокойнымъ упорствомъ). И потому призвать сюда мнѣ настоятельницу и ту, изъ-за которой онъ съ жалобой пришелъ — заложницу!

(Въ эту минуту являются, какъ бы по зову Карла, старая почтенная настоятельница монастыря; она ведетъ за руку Герзуинду; ее сопровождаютъ еще нѣсколько монахинь. Герзуиндѣ около шестнадцати лѣтъ. Ея распущенные свѣтлые волосы доходятъ почти до земли)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (нѣсколько запыхавшись отъ быстрой ходьбы; она спѣшила къ королю, чтобы предупредить жалобы Беннита). Государь, мы здѣсь!

КАРЛЪ (пораженный видомъ Герзуинды). Какъ?..

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Сестра Варвара прибѣжала, едва дыша, ее позвали въ Палатинатъ… Она ночь провела у камерарія… то есть, сказать хотѣла я, у дочери его, которая — Господь ей помоги! — лежитъ въ горячкѣ. Такъ вотъ, Варвара прибѣжала, чтобы сказать, что Беннитъ, упорно насъ притѣсняющій ужъ много мѣсяцевъ — насъ бѣдныхъ, беззащитныхъ женщинъ! — теперь пробрался къ трону твоему. Я тотчасъ же позвала Герзуинду. Она еще спала; да и теперь глаза у ней слипаются. «Бодрствуйте!» сказалъ Спаситель, — «ибо нѣсть кознямъ сатаны числа». Вотъ мы пришли къ тебѣ, о, государь! Пришли, чтобъ защититься отъ навѣтовъ.

(Герзуинда, замѣтивъ Беннита, спѣшитъ къ нему, бросается въ его объятья и цѣлуетъ его, видимо радуясь свиданію)

БЕННИТЪ (королю). Взгляни туда!

КАРЛЪ (долго глядя съ изумленіемъ на Герзуинду). Какъ, ты… Такъ это Герзуинда?

БЕННИТЪ. Да, государь.

КАРЛЪ (тѣмъ же тономъ). Вѣрно. Герзуиндой ты звалась. (Обращаясь къ настоятельницѣ) Что всѣ это значитъ? Герзуинда!

ГЕРЗУИНДА. Что, государь?

КАРЛЪ. Меня вѣдь знаешь ты. (Герзуинда утвердительно качаетъ головой и Карлъ продолжаетъ) Я разскажу тебѣ, что было, Рорико. Недавно, я разрѣшилъ себѣ короткій отдыхъ, уставъ грамматику твердить. И для того, чтобы провѣрить усвоенныя званья, я въ монастырской школѣ вздумалъ на время стать учителемъ. Пришелъ всезнающимъ я въ школу къ ученицамъ. И вдругъ… Печально изъ огня да въ полымя попасть! Моя гордыня была посрамлена, Герзуинда знала многимъ больше, чѣмъ тогда я зналъ, чѣмъ знаю теперь и буду знать во вѣки. Не ослѣпи меня сіянье ярче, чѣмъ блескъ серповъ въ день жатвы, чѣмъ блескъ мечей въ сраженьи, мной легко бы гнѣвъ и зависть овладѣли. Ну а теперь скажите: что произошло?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Она бѣжала! Свершила неслыханную дерзость, государь, и убѣжала — въ награду за любовь, за терпѣливыя заботы наши, за мольбы о ней, что горячо мы возносили къ небу ежечасно. За это все въ отплату она бѣжала. Ты видишь, государь, стою я предъ тобой, ломая руки. Горе, которое она намъ причинила, разбило сердце мнѣ. Чѣмъ я это заслужила? Не слушала она, когда Спаситель звалъ ее — а первому призыву дьявола сейчасъ взяла.

КАРЛЪ. Успокойтесь! Разскажите, какъ и почему она бѣжала?

(Настоятельница не можетъ удержать рыданій которыя мѣшаютъ ей говорить; тогда первая сестра, монастырская ключница, выступаетъ и говоритъ за нее)

СЕСТРА КЛЮЧНИЦА. Позвольте мнѣ вамъ разсказать. Она спустилась ночью по стѣнѣ, заросшей виноградомъ, на грядку мальвъ въ саду — ужъ лучше умолчу, въ какой одеждѣ; дворъ пробѣжала, перелѣзла черезъ заборъ, по стволу дерева внизъ соскользнула. Ее увидѣлъ и окликнулъ сторожъ. Но она, оскаливъ зубы, какъ онъ говоритъ, такъ крикнула, какъ мышь летучая изъ преисподней. Отъ страха онъ ее не задержалъ. Прости его Господь!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Передайте безъ лишнихъ словъ то, что я вамъ сказалъ. Тутъ случай именно такой… Вѣдь сказано: обвѣстесь зеркалами, и василискъ умретъ, свое увидѣвъ отраженье. Вѣрьте тому, что я сейчасъ скажу: жила на свѣтѣ женщина одна и зачала въ пятнадцать лѣтъ отъ Асмодея — а зачавъ ребенка, обрекла его отцу. Та женщина — мать Герзуинды. Взгляните на нее. Иль лучше, не глядите. Въ ея глазахъ есть что-то, отъ чего тускнѣетъ зеркало. Подумайте, за что нашъ государь, великій Карлъ, ее хвалилъ: за мудрость, за то, что не по-дѣтски умна она. Испугала она его, властителя народовъ! Теперь вы образумились, мать настоятельница, но прежде были во власти ея бѣсовскихъ чаръ. Отъ васъ я знаю многое про дикій нравъ ея, въ которомъ видна власть дьявола. Вѣдь мы ужъ тридцать лѣтъ съ саксонцами воюемъ — такъ неужель предположить возможно, что праздны ихъ злые боги, что денно и нощно не думаютъ они о томъ, какъ сокрушить Господне царство и Его святую церковь?

БЕННИТЪ. Смотрите — похожа развѣ она на дьяволицу? О, государь, верни свободу ей! Коль соловья илъ зяблика лишить свободы, конечно крыльями начнутъ они неистово о прутья клѣтки биться — чему тутъ удивляться? Такъ и она душой къ своимъ, ко мнѣ и къ братьямъ рвется — ко всей роднѣ далекой. Дудочки ей хочется по-прежнему срѣзать съ бузиннаго куста, вдвоемъ съ гусятникомъ, иль мчаться, волосы по вѣтру распустивъ, на быстрой лошади чрезъ рытвины и камни, вдыхая вольный воздухъ. Вотъ, что ей любо! Приручайте, монахини, звѣрей, въ плѣну рожденныхъ. Они привыкли къ рабству. А кто рожденъ свободнымъ — тотъ не покорится!

КAРЛЪ (поглядѣвъ твердо и пристально на Беннита и на Герзуинду, говоритъ Бенниту съ полнымъ спокойствіемъ). Откажись отъ Герзуинды!

БЕННИТЪ (пораженный). Что ты сказалъ?

КАРЛЪ (спокойно, но съ властной твердостью, не допускающей возраженія). Герзуинда останется на вашемъ попеченіи, монахини почтенныя. Но вы должны мнѣ поручиться, что строже, чѣмъ до сихъ поръ, за нею будете слѣдить. Беннитъ оставитъ городъ. Ты, жалобщикъ, иль будешь за чертою Аахена до завтрашней зари, иль голову тебѣ отрубитъ мечъ палача. Что жъ касается владѣній, о которыхъ ты споришь тутъ съ моими судьями, то обѣщаю строгій и правый судъ тебѣ. Иди домой и мирно жди рѣшенья!

БЕННИТЪ. Прощай, племянница! Иди! Иди по доброй водѣ. Еще видны на нѣжной кожѣ слѣды жестокихъ кулаковъ, недавно силой вырвавшихъ тебя изъ рукъ моихъ. Ступай!.. Безсиленъ я и всякую надежду потерялъ. Оставь меня! Сама неси, какъ можешь, свою судьбу. Помочь тебѣ не въ силахъ я!

(Онъ отталкиваетъ Герзуинду, которая съ тихимъ плачемъ прижалась къ нему, и быстро выбѣгаетъ. Монахини окружаютъ Герзуинду. По знаку Карла, Рориво быстро выводитъ женщинъ; вмѣстѣ съ ними уходитъ капелянъ и остальные слуги)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (взявъ восковую дощечку, висящую у пояса). Теперь, когда поконченъ ничтожный споръ рѣшеньемъ твердымъ мудрости испытанной твоей, о многомъ иномъ мнѣ долгъ велитъ тебѣ напомнить. Много не свершеннаго еще рѣшенья ждетъ и дѣлъ. Во-первыхъ, ты хотѣлъ на римлянъ ополчиться, чтобъ прекратить позорный торгъ, чтобъ больше христіанъ не продавали въ рабство сарацинамъ. Хотѣлъ ты также въ Брюлѣ побывать. И вотъ еще: изъ королевскихъ фермъ привезенъ сборъ яблокъ. Ты хотѣлъ самъ посмотрѣть и съ фермерами потолковать. Изъ Штейгервальда…

КАРЛЪ. Довольно! Удержи все это въ памяти. Потомъ напомнишь мнѣ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Пипинъ, твой сынъ…

КАРЛЪ. Потомъ! Оставь меня теперь. (Эркамбальдъ, изумленный, тихо отступаетъ, едва замѣтно покачавъ головой и удаляется; Карлъ, погруженный въ раздумье, стоятъ нѣсколько времени неподвижно у окна, затѣмъ говоритъ, повысивъ голосъ) Рорико!

РОРИКО (подходя къ нему). Что, государь?

КАРЛЪ. Что я хотѣлъ сказать?.. Ахъ да, призвать хотѣлъ я дочерей… Иль нѣтъ, хочу вдвоемъ съ тобой охотиться; потомъ пойдемъ въ источникѣ горячемъ искупаться. День сегодня, какъ видно, будетъ пасмурный.

РОРИКО. Нѣтъ, государь. День солнечный и ясный.

КАРЛЪ (задумчиво). Свѣтла какъ мѣсяцъ, и лицо святой! Ты раньше не видалъ ее?

РОРИКО. Я, государь?.. Нѣтъ…

КАРЛЪ. Гдѣ видѣлъ ты ее?

РОРИКО. Я?.. Право, мнѣ трудно въ точности сказать… И наконецъ, я ошибаюсь; можетъ быть, я никогда ее не видѣлъ.

КАРЛЪ. Послушай, Рорико: когда мой взоръ, уже уставшій — я слишкомъ много глядѣлъ вотъ этими двумя глазами, что съ юности и до сихъ поръ безъ отдыха служили мнѣ, и ночью, когда другіе спали, а я свѣтъ снова зажигалъ… Что я хотѣлъ сказать? Ахъ да: когда мой взоръ встрѣчаетъ такую, какъ у этой дѣвочки, головку, ему отрадно: онъ таетъ, молодѣетъ, блуждая по свѣтлой нивѣ, и сердце старое въ груди мнѣ молодитъ. Ты понимаешь это?

РОРИКО. Почти что понимаю, государь.

КАРЛЪ. Почти? Ну хорошо, съ меня довольно, — пускай почти!.. Нѣтъ, Рорико, пойми меня вполнѣ. Вѣдь для того тебя приблизилъ я къ себѣ. Золото волосъ на головѣ ребенка… Сѣть невинности изъ нитей золотыхъ, тончайшихъ… Не чудо ль это?

РОРИКО. Она прекрасна, — я не отрицаю. Но…

КАРЛЪ. Тотъ колпака дурацкаго достоинъ, кто равнодушенъ, какъ вотъ канцлеръ Эркамбальдъ, при видѣ красоты и юности и, ротъ раскрывъ, слюною брызжетъ, ругаясь и ворча! Вѣдь это, я думаю, хотѣлъ сказать ты? Отъ подобной разслабленности старческой храни меня Господь! Что новаго?

РОРИКО. Приходили ко мнѣ старѣйшины евреевъ: они хотятъ построить синагогу, и Эркамбальдъ все медлитъ дать отвѣтъ о мѣстѣ для постройки.

КАРЛЪ. Какъ поживаетъ твоя красотка?

РОРИКО (испуганно). Кто? Господи помилуй! Ни о какой красоткѣ я не знаю.

КАРЛЪ. Ни о какой? Ты ничего не знаешь объ Эсѳири, вѣтрогонъ?

РОРИКО. Ахъ, вы о ней…

КАРЛЪ. Конечно,

РОРИКО. Когда она узнаетъ, что милостиво вспомнилъ о ней великій государь — она отъ радости вся загорится.

КАРЛЪ. И тебѣ пожаръ тушить придется. Ахъ, Рорико! Когда бъ я могъ стать снова молодымъ, я бы за это отдалъ — мои сѣдины. Послушай! Я замыслилъ… попробуй угадать! Не о Гримуальдѣ и не о Видукиндѣ я думаю теперь, который, говорятъ, отраву сыплетъ въ мои колодцы. Нѣтъ! Рѣшилъ я…

РОРИКЕ. Устроить школу для дѣтей еврейскихъ?

КАРЛЪ. Не угадалъ. Вотъ въ чемъ мое рѣшенье… Не думай, что мнѣ непремѣнно нуженъ молчаливый канцлеръ — я и съ болтливымъ справлюсь. Но сегодня его мнѣ видѣть не охота. Тебѣ я порученье тайное даю — и вотъ какое: рѣшенье принялъ я вмѣшаться въ жизнь Герзуинды. Мнѣ жаль ее; она широкими глазами, съ такимъ отчаяньемъ и такъ безпомощно на горькую глядитъ судьбу свою. Пусть это прихоть — все равно: хочу я дать свободу ей. Хочу открыть ей клѣтку. Но я боюсь, чтобъ коршунъ не налетѣлъ, когда голубка выпорхнетъ изъ клѣтки — и потому рѣшилъ не открывать пока. Хочу поговорить я съ глазу на глазъ съ нею. Теперь ты понялъ?

РОРИКО (изумленно). Да, государь.

КАРЛЪ. Такъ поспѣши, пока я не раздумалъ.

РОРИКО. Прости — въ чемъ порученье?

КАРЛЪ. Вотъ въ чемъ: или и приведи сюда мнѣ Герзуинду — одну. Будь только ты при ней — никто другой пусть не приходитъ. Сдѣлай это безъ шума. какъ ты умѣешь… Затѣмъ, ѣдою подкрѣпившись и душу освѣживъ, пойду я на охоту.

(Слуги приносятъ на серебряномъ столикѣ завтракъ Карлу; другіе вносятъ воду для омовенія рукъ въ серебряномъ кувшинѣ и серебряный тазъ. Капелянъ, не прежній, а другой, вноситъ фоліантъ, который ставитъ на пюпитръ и открываетъ. Рорико уходитъ съ поклономъ. Ученикъ придворной школы, мальчикъ лѣтъ шестнадцати, становится возлѣ Карла, державъ рукахъ дощечки для писанія. Карлъ садится на кресло; ему пододвигаютъ столикъ, льютъ воду на руки и капелянъ откашливается, намѣреваясь начать чтеніе)

КАРЛЪ (дѣлая знакъ рукою капеляну). Нѣтъ, сегодня читать не будемъ Августина.

(Капелянъ удаляется, поклонившись. Король Карлъ садится за ѣду)

КАРЛЪ (во время ѣды). Ну что, скажи мнѣ, мальчикъ: не трещалъ сегодня потолокъ, какъ прошлой ночью, по твоимъ словамъ? Что это значитъ? Ужели стѣны рушатся въ дворцѣ, не дожидаясь, чтобы сокрушилъ ихъ датчанинъ Готфридъ? Что шепчутъ прорицатели? Что сочтены дни короля? Конечно, сочтены — какъ ваши, какъ сочтенъ и волосъ каждый на глупой головѣ твоей. Запиши: король нашъ Карлъ, въ теченьи долгой жизни своей, разъ десять становился старымъ и снова молодымъ. А умретъ онъ, когда на то Господня воля будетъ — а не тогда, когда въ дворцѣ трескъ потолка услышатъ.

(Рорико вводитъ снова Герзуинду, разговаривая съ ней. Въ противоположность своему первому появленію, она теперь по-дѣтски оживленна и весела. Услышавъ голосъ Карла, она внимательно прислушивается)

КАРЛЪ (слегка смущенный). Вотъ это хорошо! Хвалю! Я вижу, ты пришла открыть мнѣ одному — и даже Рорико, я думаю, тутъ лишній — твои желанья и тревоги, чтобъ мы вдвоемъ рѣшили, какъ къ лучшему все измѣнить. (По его знаку всѣ, кромѣ Герзуинды, удаляются. Оставшись съ нею наединѣ, онъ продолжаетъ) Говори безъ всякаго стѣсненья, Герзуинда.

ГЕРЗУИНДА (съ серьезнымъ, нѣсколько выжидательнымъ, лукавымъ выраженіемъ лица). Хочу свободной быть!

КАРЛЪ. Ну да, ты хочешь… Тянетъ тебя на родину, въ лѣса, гдѣ на стволахъ старинныхъ буковъ висятъ еще изображенья языческой богини Фреи, а не Маріи, матери Господней. Вернуться къ дядѣ дикарю ты хочешь…

ГЕРЗУИНДА. О, нѣтъ! Хочу я быть свободной и отъ дяди.

КАРЛЪ. Что? Вѣдь ты рыдала тутъ въ его объятьяхъ.

ГЕРЗУИНДА (пожимая плечами). Я плакала, чтобъ онъ не огорчался. Къ тому же…

КАРЛЪ. Что: къ тому же? Продолжай…

ГЕРЗУИНДА. Къ тому же, когда плачутъ старики, готова я рыдать… чтобъ не расхохотаться.

КАРЛЪ (отталкивая отъ себя столикъ). Что ты сказала?

ГЕРЗУИНДА. Только правду. Больше ничего.

КАРЛЪ (опять спокойнымъ тономъ). Дитя… Но если вникнуть въ то, что ты сказала — и какъ сказала… Отвернувъ лицо, чтобы не видѣть, кто предо мной стоитъ, я слышу голосъ — совсѣмъ не дѣтскій. Повтори, чтобъ понялъ я, чего ты хочешь.

ГЕРЗУИНДА (взглянувъ на него значительно). Я и молчать могу.

КАРЛЪ (сначала изумленно, потомъ быстро) Нѣтъ, говори. Открой мнѣ душу, не робѣя.

ГЕРЗУИНДА (очень непринужденно). Я робости не знаю. Что сталось бы со мной, будь я пуглива? Что унесла бы изъ краткой жизни, во всемъ враждебной мнѣ, которой завтра, можетъ быть, конецъ наступитъ, когда бъ я знала страхъ?

КАРЛЪ. Ты знаешь, кто съ тобою говоритъ?

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ты старикъ, я знаю — и жизнь твоя ужъ позади. А я — что въ прошломъ у меня? Почти что ничего. Что впереди? Быть можетъ, тоже пустота. Ты сытъ и потому меня понять не можешь.

КАРЛЪ. Откуда знаешь ты, что старикамъ невѣдомъ голодъ?

ГЕРЗУИНДА. О да, ты голоденъ, я вижу ясно. Вижу по твоимъ глазамъ. Больно отъ взглядовъ старика. Въ нихъ свѣтится мольба, какъ у собаки, которую прибили. Взглядъ старика — взглядъ утопающаго.

КАРЛЪ (съ напускной веселостью). Довольно! Лучшаго пловца чѣмъ Карлъ нѣтъ на свѣтѣ. И не родился тотъ, кто волны болѣе широкимъ взмахомъ разсѣкаетъ, чѣмъ Карлъ. И шеи тоже ни предъ кѣмъ еще король не гнулъ. Больно — я знаю — отъ взгляда короля, когда онъ гнѣвно смотритъ; но только потому, что взглядъ его сверкаетъ, какъ молнія на потемнѣвшемъ небѣ. Послушай. Скажи мнѣ ясно и коротко: что сдѣлать для тебя?

ГЕРЗУИНДА. Позволь мнѣ жить, какъ я хочу.

КАРЛЪ. А какъ ты хочешь жить?

ГЕРЗУИНДА. Идти моимъ путемъ, чтобы никто не спрашивалъ меня, куда иду, чтобъ никому я не была обязана сказать, откуда я пришла.

КАРЛЪ. Странное желанье для лѣтъ твоихъ, дитя. Ты сама не понимаешь, вижу я, чего ты просишь. Ты не знаешь, какъ много бѣдъ таится вокругъ тебя. Не знаешь, что стоитъ бабочкѣ, такой какъ ты, разъ или два надъ лужей пролетѣть — особенно здѣсь, въ Аахенѣ, — и горихвостка, или синица сейчасъ ее поймаетъ и проглотитъ. Я не хочу твоей погибели. Я добра тебѣ желаю, Герзуинда. Проси того, что будетъ благомъ для тебя.

ГЕРЗУИНДА. Я ничего другого не прошу.

КАРЛЪ. Хорошо. Исполню твою просьбу я. Но скажи — мнѣ одному и никому другому — что ты съ свободой сдѣлаешь?

ГЕРЗУИНДА. Ничего. Я буду дѣлать то, что мнѣ пріятно.

(Карлъ поднимается и ударяетъ кулакомъ о металлическую доску, висящую между колоннами. На этотъ звукъ является Рорико)

КАРЛЪ. Послушай, Рорико. Вотъ эта свѣтловолосая упрямица свободна. Она пойдетъ куда захочетъ. Не заложница она, никто ее не опекаетъ и не воспитываетъ въ монастырѣ. Никто ее не держитъ. Куда бы ни пошла она, никто ей путь не преграждаетъ — хотя бъ она стояла въ двухъ шагахъ отъ пропасти слѣпая, никѣмъ не защищенная. Не первая она съ небесной силой юности свершитъ глубокое паденье въ адъ.

(Онъ уходитъ, не оборачиваясь. Герзуинда глядитъ ему вслѣдъ подобострастнымъ взглядомъ, пока онъ ие всчезаетъ. Оставшись съ нею наединѣ, Рорико подходитъ къ ней и говоритъ твердо, почти сурово)

РОРИКО. Куда пойдешь?

ГЕРЗУИНДА (страстнымъ шопотомъ). Возьми меня съ собой, красавецъ!

РОРИКО (сначала испуганно отступаетъ, потомъ громкимъ голосомъ). Да, я возьму тебя какъ змѣйку желтую и защемлю раздвоеннымъ сучкомъ, чтобъ не могла ни языкомъ вертѣть, ни жалить. Идемъ плутовка, демонъ! Уходи изъ дома короля.

(Онъ держитъ ее двумя пальцами за воротъ платья и, отталкивая ее отъ себя, уходитъ) Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

(Помѣстье короля Карла въ окрестностяхъ Аахена. Открытая колоннада съ дверью въ домъ изъ сада. Широкія ступени спускаются въ садъ; старыя деревья покрыты осенней пожелтѣвшей листвой. На заднемъ планѣ освѣщенный солнцемъ скатъ, обросшій виноградомъ. Ясное осеннее утро нѣсколько дней послѣ перваго дѣйствія) (Канцлеръ Эркамбальдъ ходитъ между колоннами, сильно возбужденный. Графъ Рорико выходитъ изъ дома)

ЭРКАМБАЛЬДЪ (взволнованно). Ну что, графъ Рорико?

РОРИКО. Напрасны всѣ старанья, благородный канцлеръ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не хочетъ меня принять? Опять не хочетъ? Дѣлъ скопилась цѣлая гора, а онъ меня къ себѣ не допускаетъ. Я милости его лишился? Хорошо. Нѣтъ, — плохо, я хотѣлъ сказать. Но это измѣнить нельзя. Его довѣрія не обманулъ я, и на другія плечи съ спокойной совѣстью могу взвалить я бремя. Кто-нибудь вѣдь долженъ его нести — не то весь міръ въ смятеніе придетъ. Что тутъ происходитъ? Скажи мнѣ правду безъ утайки.

РОРИКО. Я ничего другого не могу сказать, какъ то, что нечего сказать мнѣ. Король сюда почти бѣжалъ; онъ никого не хочетъ видѣть, не хочетъ говорить ни съ кѣмъ и самъ почти ни слова не произноситъ. Ища уединенья, собакъ онъ гладитъ, приноситъ свѣжую траву оленямъ молодымъ и ловитъ ящерицъ. Когда ему недавно говорилъ я, что міръ съ узды сорвался, какъ лошадь дикая — онъ мнѣ отвѣтилъ: пусть убѣжитъ. Что за бѣда!

ЭРКАМВАЛЬДЪ. Нѣтъ, графъ, мнѣ мало того, чѣмъ ты считаешь нужнымъ мою тревогу успокоить… Не могу я этимъ удовольствоваться. Если ты мнѣ другъ и доказать желаешь дружбу, то скажи открыто: когда, въ какую несчастную минуту, въ бесѣдѣ съ королемъ разгнѣвалъ я его?

РОРИКО. Быть можетъ-тогда, когда заложницу…

ЭРКАМБАЛЬДЪ. А, вотъ что! Заложница, ты говоришь? Заложница!.. Такъ помоги мнѣ.

РОРИКО. Пустое это, благородный канцлеръ, совсѣмъ пустое. Тотъ, кто великихъ замысловъ исполненъ на малое не долженъ вниманья обращать. Но все же сказать тебѣ я долженъ: въ душѣ великаго вождя и повелителя, въ главѣ, гдѣ большее таится за челомъ высокимъ, чѣмъ — прости! — у всѣхъ насъ здѣсь… въ главѣ державной Карла внѣдрилось это глубоко, и все застлало какъ сорная трава.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Объясни точнѣе — ты развѣ думаешь..?

РОРИКО. О Герзуиндѣ вспомни!

ЭРКАМБАЛЬДЪ (внезапно догадываясь). Я такъ и думалъ; накажи меня Господь! Но вотъ минута, когда ты можешь просвѣтить меня, графъ Рорико… Назвалъ ты имя Герзуинды. Что жъ дальше?

РОРИКО. Да только то, что мысли короля всецѣло ею заняты.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Въ какомъ же смыслѣ мысли короля всецѣло ею заняты?

РОРИКО. Объ этомъ ты спроси другого — кто мудрѣй меня. Спроси британскаго магистра — онъ въ каждомъ смыслѣ дастъ тебѣ отвѣтъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ты yклониться хочешь отъ отвѣта, графъ? Но вотъ что ты навѣрное знать долженъ: скажи мнѣ, почему заложницѣ саксонской, съ которой такъ милостиво говорилъ король, собрать велѣли вещи и съ узелкомъ уйти? Почему не допустилъ король къ себѣ монахинь, приходившихъ за нее просить? Почему король, съ жестокостью, къ которой я непричастенъ, прогналъ ребенка беззащитнаго въ глухую ночь?

РОРИКО. Властитель міра порой бываетъ милостивъ. И если отсюда онъ ее изгналъ, отдавъ на растерзанье дикимъ звѣрямъ, то этимъ лишь ея исполнилъ волю. Но слышу я его шаги. Прости…

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Тотъ, кто на первомъ мѣстѣ послѣ короля стоитъ, съ душой обремененной заботами страны и короля — какъ воръ накрытый принужденъ бѣжать!

(Онъ поспѣшно уходить. Вскорѣ послѣ того входитъ изъ тѣнистой аллеи сада король Карлъ, въ деревенской одеждѣ, съ садовымъ ножемъ въ рукѣ. Онъ ходитъ выпрямившись, съ гордой властной осанкой. У него видъ укрывающагося благороднаго звѣря. Узнавъ Рорико, онъ медленно приближается, не глядя на него. Рорико стоитъ въ выжидательной позѣ)

КАРЛЪ (подходя вплотную къ Рорико и протягивая ему листья каштановаго дерева). Ты любишь горькій запахъ пожелтѣлыхъ листьевъ?

РОРИКО. Люблю — но не тогда, когда первинки желтыя въ поляхъ растутъ.

КАРЛЪ. Желторотый птенецъ!

РОРИКО. Ты мнѣ даруешь этотъ титулъ, король Карлъ?

КАРЛЪ. Да, къ другимъ въ прибавку: повѣса ты и вѣтрогонъ!

РОРИКО. И эти титулы, хотя не заслужилъ я ихъ, — какъ и другіе — охотно принимаю. Но болѣе всего подходитъ первый мнѣ за то, что я въ лицо глядѣть дерзаю господину міра.

КАРЛЪ. Почтительность не повредила бы тебѣ, мой сынъ — да и мнѣ тоже. Но только не хочу чрезмѣрнаго благоговѣнья. Не то меня вы прикуете къ трону, къ коронѣ голову мнѣ припаявъ. Не нужно меня молитвами упитывать, какъ идоловъ восточныхъ. Не Богъ я! Я созданъ Бога почитать, какъ всякій изъ подданныхъ моихъ. Какъ всякій среди нихъ, я устаю, бываю голоденъ, и пить хочу, когда приходитъ время. И грѣшенъ я, совсѣмъ какъ ты. Вотъ отгадай загадку! Что это такое: глаза откроешь — при тебѣ оно и вмѣстѣ съ тѣмъ не при тебѣ. Прогонишь — оно бѣжитъ, тебя же за собою увлекая. Поймать захочешь — въ руки не дается. Хочешь отряхнуть — оно все глубже въ душу проникаетъ. Сжигаешь — тѣмъ сильнѣе жжетъ тебя оно. Въ морѣ ледовитомъ захочешь утопитъ — но, глядь, и море закипаетъ. Ледъ шестидесяти зимъ трещитъ и таетъ, испаряется отъ зноя. Нѣтъ, не загадка это, а болѣзнь, мой другъ.

РОРИКО (послѣ долгаго молчанья). Отъ франковъ, столь много бѣдствій пережившихъ, да отвратитъ Господь такое горе, тягчайшее изъ всѣхъ! Да сохранитъ Онъ твой духъ и плоть твою на радость намъ. Но долгъ повелѣваетъ мнѣ призвать врача, хотя бъ и легкимъ было недомоганіе твое. Вели, и Винтера, врача придворнаго, я позову…

КАРЛЪ. Чтобъ о недугѣ говорить, ужели нужно больнымъ быть самому? И даже будь я боленъ, — не тому, чье имя зиму означаетъ, отъ этого недуга исцѣлить меня. Снѣгъ, опушившій голову мою, свидѣтель, что не зимѣ уврачевать мою горячку. Довольно говорить загадками. Что новаго тамъ, въ Аахенѣ?

РОРИКО. Не достаетъ главы, и члены тѣла стали безголовы.

КАРЛЪ. Пускай попрыгаютъ, давъ отдыхъ головѣ.

РОРИКО. Ждутъ посланные, говорятъ они. Приходятъ вѣсти грозныя изъ Даніи, отъ короля. Забывъ о пораженьи при Блейденфледѣ, опять онъ нападаетъ — такъ говорятъ — на насъ съ огромнымъ флотомъ. Канцлеръ умоляетъ принять его съ докладомъ.

КАРЛЪ. Пускай хвастливый грозитъ датчанинъ — снимать тѣмъ временемъ я буду виноградъ поспѣвшій, ни мало не тревожась. Грозилъ вѣдь также вождь аваровъ, что чрезъ меня перешагнетъ въ доспѣхахъ. И многіе другіе грозили вмѣстѣ съ нимъ — и проползали межъ ногъ моихъ потомъ, когда я разставлялъ ихъ широко. Только стать на ноги мнѣ нужно было, чтобъ черезъ нихъ перешагнуть… Не радостно царить — не радость и побѣда! Не стоитъ и противъ слабыхъ воевать и слабыхъ защищать.. Тебя прошу — о томъ заботься лишь, чтобы никто сквозь стражу не пробрался. А теперь скажи — потомъ тебя я отпущу; хочу одинъ остаться — скажи, не помнишь ли, что сталось съ той заложницей — ты знаешь — которую къ себѣ я призывалъ дней пять иль шесть тому назадъ. Дочь она была строптиваго саксонца. Она вернулась въ монастырь?

РОРИКО (послѣ короткаго колебанія). Нѣтъ, государь.

КАРЛЪ. Не вернулась?

РОРИКО. Нѣтъ.

КАРЛЪ. Она пропала?

РОРИКО. Въ монастырь она не возвращалась.

КАРЛЪ. Все было сдѣлано, какъ я велѣлъ?

РОРИКО. Твой приказъ былъ въ точности исполненъ. Ей дали узелокъ, вложивъ туда вина и хлѣба, а также золота, и много разъ ей повторили, что ждутъ ее обратно, и потому не запираютъ воротъ монастыря.

КАРЛЪ. Такъ значитъ, уходя — вотъ главное — она навѣрно знала, что въ каждый часъ и дня и ночи ея приходу будутъ рады чрезвычайно?

РОРИКО. Знала.

КАРЛЪ. И не вернулась?

РОРИКО. Нѣтъ.

КАРЛЪ. Прощай, безумная, миръ праху твоему!.. Ахъ да, чтобъ не забыть! Вели мнѣ принести копье. Мы будемъ въ цѣль метать. Мнѣ тѣсенъ мой камзолъ и давитъ грудь. Ей нуженъ панцырь. Ты видишь, Рорико: рука моя тверда и силу прежнюю не потеряла. Есть на лицѣ морщины, правда, но взоръ не потускнѣлъ. (По знаку Рорико изъ кустовъ выходятъ охотники съ копьями. Карлъ, взявши у одного изъ нихъ копье, продолжаетъ) Дай мнѣ копье, и въ самую средину я попаду. Въ этомъ тебѣ не уступлю я… Вотъ только то, что льнутъ къ тебѣ красотки юныя — меня же навѣщаетъ лишь призракъ старости. Онъ ходитъ рядомъ и кашляетъ по-стариковски. Ночью приползаетъ ко мнѣ въ постель, и холодно его прикосновенье. Насмѣшливо грозитъ онъ въ камень превратить меня, съ ногъ начиная и все выше и выше. Ты слышишь, Рорико? Живого въ камень превратить… Ну да что тамъ! Не сможетъ призракъ Карла устрашить. Окаменѣла, правда, лѣвая нога — но живо сердце, и правая рука жива. Умри, распутная старуха! (Съ большой силой бросаетъ копье) Вотъ лозунгъ мой.

РОРИКО (стоя у мишени, которую тѣмъ временемъ поставили, и въ центрѣ которой торчитъ копье Карла). Мастерски метнулъ. Въ самую средину копье вонзилось и славитъ, трепеща, искуснаго стрѣлка..

КАРЛЪ (быстро). Она не умерла?

РОРИКО. Кто?

КАРЛЪ. Я знать хочу, не умерла ль святая?

РОРИКО. Святая?

КАРЛЪ. Та, о которой я говорю. Погубить ее внушилъ мнѣ дьяволъ — затѣмъ, что разрушать великое блаженство.

РОРИКО. Жива она, мой повелитель.

КАРЛЪ. Она жива?

РОРИКО. Да. Но, увы, святой назвать ее нельзя.

КАРЛЪ. Мой Рорико, тутъ мѣсто, какъ будто созданное для школьниковъ, какъ мы, сбѣжавшихъ, чтобъ на свободѣ позабавиться. Скажи, разсказывай: жива она? гдѣ, какъ она живетъ? Пришла въ лохмотьяхъ, растрепавшись? Пала духомъ?

РОРИКО. Едва ли.

КАРЛЪ. Повытряхни суму. Дай все, что есть. Вѣдь я твой гость, не заставляй меня просить. И спрашивать не заставляй. Легкимъ и свѣтлымъ облачкомъ окутала мнѣ душу радость. Теплый, благодатный дождь мнѣ сердце освѣжилъ, и отъ него текутъ ручьи и нивы зеленѣютъ; въ кустахъ дрозды ликуютъ молодые. Она жива! Значенье, правда, небольшое такая жизнь имѣетъ. Изъ года въ годъ серпы моихъ жнецовъ срѣзаютъ жатвы многимъ покрупнѣй. Но въ душѣ упрямой разверзлось небо отъ радости, что бьется сердце бѣднаго ребенка и что ее не погубила моя жестокость.

РОРИКО. Позволь открыто говорить. Я вижу, что милость небывалую мой государь на небывало недостойную пролилъ… И потому открыть я долженъ правду. Герзуинда, заложница саксовская, которую безумной, правда, вѣтренной, но все жъ невинной ты считаешь — она безумна, легкомысленна, конечно, но болѣе того — преступна! Правда, никогда обмана власть подобную я не видалъ, а также столь лживаго подобья чистоты. Подумать можно, что если хлѣбъ причастья ей въ чистыя вложить уста, то расцвѣтетъ онъ и сохранится въ святилищѣ нетлѣвнымъ тысячи годовъ. Съ чела ея какъ будто струи очищенія текутъ — и все жъ ея дыханье ядъ, погибель, ужасъ, государь!

КАРЛЪ. Подожди. Не сразу все, а постепенно, каждое отдѣльно разскажи. Слишкомъ новымъ, тернистымъ ты идешь путемъ. Замедли шаги твои. Если грѣшница она и бѣсомъ одержима, какъ убѣждалъ насъ канцлеръ, то чѣмъ, скажи, грѣшна она?.. Чтобъ въ этомъ ее мы покарали! Въ чемъ наибольшій грѣхъ ея?

РОРИКО. Въ чемъ? Возьми ты чистоту, настолько присущую ея годамъ, что за нее ребенка нельзя хвалить. И тотъ порокъ возьми, что на могилѣ невинности живетъ, безстыдно его утучняясь; ихъ сравни — и будешь знать.

КАРЛЪ. Хорошо… Но ты откуда это знаешь?

РОРИКО. Почти во всемъ она сама призналась мнѣ.

КАРЛЪ. Ай, ай, графъ Рорико! Прошу прощенья…

РОРИКО. Пристыдить меня ты чѣмъ-то хочешь? Что долженъ я простить? Во многомъ изъ года въ годъ я былъ виновенъ предъ королемъ, и онъ прощалъ мнѣ въ милости великой. Но въ этотъ разъ я за собой вины не знаю. Она за мною побѣжала — говорю открыто — и ухватилась за меня, хотя сурово и оттолкнулъ ее. Она не отставала, а мною овладѣло — хотя я не святой — къ ней омерзенье… большее, чѣмъ страхъ. Все въ ней мнѣ было непонятно, всѣ чары казались порожденьемъ чуждой силы. Отвращенье наполнило мнѣ душу — и не взялъ я того, что въ руки мнѣ давалось.

КАРЛЪ (блѣднѣя). Взгляни мнѣ, Рорико, въ глаза!

РОРИКО (безстрашно и открыто глядя ему въ глаха). Что, король Карлъ?

КАРЛЪ. Продолжай.

РОРИКО. Я признаю, что странно такъ поступать, какъ я, и все-жъ… Приступомъ я бралъ и менѣе прекрасныхъ дѣвъ. Я не святой, а также не трусливъ. Однако, хотя щадить тутъ было нечего и завоевывать лишь собственную шею приходилось, ее изъ рукъ сплетенныхъ дѣвушки освобождая, я оказался — что вовсе не почетно въ подобныхъ случаяхъ — героемъ стойкимъ.

КАРЛЪ. Что дальше?

РОРИКО. Вотъ что случилось съ нею не дальше чѣмъ вчера. Ночью, ты знаешь, выпалъ иней, и утро все лежалъ, пока на солнцѣ не растаялъ… Ну, словомъ, вечеромъ вчера ее я снова подобралъ — или, вѣрнѣе, она меня подстерегла, окликнула и побѣжала за много вслѣдъ до самой калитки сада, гдѣ съ лошади сошелъ я.

КАРЛЪ. За лошадью твоей она бѣжала?

РОРИКО. Да. Три мили пробѣжала. она за мной. Я пустилъ галопомъ лошадь, и она летѣла вслѣдъ.

КАРЛЪ. Окрылены, что-ль, ноги у нея?

РОРИКО. Быстрѣй она бѣжитъ, чѣмъ звѣрь лѣсной, спасаясь отъ собакъ: ловка на рѣдкость и легка какъ пухъ. Я сжалился надъ нею, наконецъ, и крикнулъ: — За кѣмъ ты мчишься? Отвѣтъ былъ: — За тобой! Опять ей крикнулъ я: — За дьяволомъ, а не за мною! — нѣтъ, за тобой! — За падалью ты, какъ собака, гонишься, ей крикнулъ я, сильнѣй пришпоривъ лошадь. — Остановись, ты упадешь, опять сказалъ я. — Сердце не выдержитъ и разорвется. Передохни, не то умрешь ты, не покаявшись въ грѣхахъ.

КАРЛЪ. А что жъ она въ отвѣтъ?

РОРИКО. Пронзительно и дико захохотала. — Убирайся въ свой монастырь! я крикнулъ въ бѣшенствѣ — иль уползи обратно въ аахенскій притонъ, куда меня домчалъ мой конь, отъ страха ноздри раздувая, и гдѣ, на горе мнѣ, тебя я подобралъ!

КАРЛЪ. Не благородно съ нею ты поступилъ.

РОРИКО. Не благородно, знаю — не только съ нею, но и съ собой. Все жъ не хотѣлъ ее ударить и не рѣшался оставить въ полѣ. Все бѣшенство свое изливъ, я вспомнилъ притчу о добромъ самарянинѣ, и, завернувъ ее въ мой плащъ, повезъ къ себѣ домой. Старикъ привратникъ перекрестился, увидѣвъ насъ: меня за повода держащимъ лошадь, ее закутанной въ сѣдлѣ.

КАРЛЪ. Куда же вы пріѣхали?

РОРИКО. Сюда.

КАРЛЪ. Гдѣ остановились?

РОРИКО. У сенешаля стараго, близъ входа въ садъ.

КАРЛЪ. Такъ, значитъ, Герзуинда…

РОРИКО. Здѣсь, къ сожалѣнью: пока она на попеченьи сторожа, приставленнаго къ виноградникамъ, и въ домикѣ живетъ его.

КАРЛЪ (поднимается, долго смотритъ въ лицо Pорико и затѣмъ разражается нѣсколько искусственнымъ смѣхомъ). Такъ вотъ какимъ разсказомъ, Рорико, прикрыть ты захотѣлъ на рѣдкость смѣлую, безумную продѣлку? Зачѣмъ такъ много словъ? Ты мастеръ сѣти разставлять. И неужели я для того на волю птичку отпустилъ, чтобы стрѣла твоя попала ей въ нѣжный пухъ? Боюсь, не хватитъ, безумный графъ, на этотъ разъ, терпѣнья моего и дочери моей Ротрауты. Она, ты знаешь, слѣдитъ за благонравьемъ при дворѣ.

РОРИКО. Мнѣ больно, что ты дурно судишь о своемъ слугѣ.

КАРЛЪ. А мнѣ, что соблазнилъ ты дѣвочку, и дерзко на нее жъ клевещешь. Довольно! Въ томъ, что случилось, я виновенъ. Но для того, чтобы не умножать вины, рѣшилъ я зову внять Господню; орудіемъ тебя избралъ Онъ, чтобъ снова ко мнѣ приблизить Герзуинду. Хочу я снова повидать ее и снова попытаться, не сможетъ ли совѣтъ разумный, соединенный съ властью, исправить то, что злого сотворила чрезмѣрная поспѣшность. Ты вздрогнулъ? Не знаешь развѣ, что милость короля не долговѣчна… Вотъ мой приказъ: пусть, ничего не говоря ей, Герзуинду приведутъ сюда, чтобъ погулять среди кустовъ и грядъ. Затѣмъ, пусть всѣ ее оставятъ, и я ее какъ бы случайно встрѣчу.

(Рорико удаляется съ поклономъ. Карлъ стоитъ задумавшись. Потомъ онъ оглядывается, чтобъ убѣдиться, что онъ одинъ, и замѣчаетъ двухъ ратниковъ, которые, стоя въ отдаленіи, ждутъ его приказаній)

КАРЛЪ. Унесите копья. (Они вынимаютъ копье Карла изъ мишени и уносятъ самую мишень) Скажи, охотникъ, кто тамъ надъ бузиной склонился у домика, въ которомъ живетъ садовникъ?

1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Дѣвочка какая-то.

КАРЛЪ. Не внучка ли садовника?

1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Быть можетъ и она. Но нѣтъ; волосы черны какъ смоль у той — у этой золотые.

КАРЛЪ. Узнай, кто эта дѣвушка. Иль нѣтъ — уйдите.

(Охотники удаляются, слышенъ громкій смѣхъ Герзуинды. Король блѣднѣетъ, стоитъ не двигаясь и пристально смотритъ въ направленіи, откуда появляется, наконецъ, Герзуинда; она, запыхавшись, гонттся за бабочкой и подходитъ совсѣмъ близко къ Карлу, не замѣчая его)

КАРЛЪ. Куда бѣжишь?

ГЕРЗУИНДА (слегка вскрикнувъ). Я бабочекъ ловлю.

КАРЛЪ. А знаешь ты, на чьей землѣ?

ГЕРЗУИНДА. Хозяинъ здѣсь графъ мэнскій, Рорико.

КАРЛЪ. Ты думаешь, что здѣсь помѣстье графа Рорико?

ГЕРЗУИНДА. Не знаю право. Быть можетъ, Ротраутѣ принадлежитъ оно. Мнѣ все равно, она ль, дочь короля, или возлюбленный ея здѣсь грядки полетъ и овощи роститъ. Наврядъ ли бабочкамъ капустнымъ счетъ они ведутъ, иль мертвымъ головамъ. Никого не опечалитъ пропажа ящерицы маленькой.

(Она въ эту минуту словила ящерицу и видимо всецѣло ею поглощена)

КАРЛЪ. Плохо пришлось тебѣ бы, Герзуинда, когда бы думалъ я какъ ты. Но обрати свой взглядъ и на меня: сегодня въ третій разъ меня ты видишь. Подумай, вспомни! Я тотъ старикъ со взоромъ утопающаго, который тебѣ свободу далъ. Ты видишь: дышитъ онъ, не утонулъ и снова на твоемъ пути стоитъ. Быть можетъ, взглядъ его сегодня не будетъ тягостенъ тебѣ; быть можетъ, сильная рука теперь тебѣ нужнѣе, чѣмъ тогда — теперь, когда узнала ты свободу?

ГЕРЗУИНДА. Помолчи! Ты видишь, какую ящерицу я прелестную поймала!

КАРЛЪ. Вижу. Но слушай, Герзуинда: не привыкъ стоящій предъ тобою съ глухими говорить, и не совѣтую тебѣ глухою притворяться. Я предъ тобой виновенъ. Прихоти послушный толкнулъ тебя я въ пропасть, хотя и зналъ, что гибель и позоръ грозятъ тебѣ на днѣ, что копошатся гады тамъ. Я тебя толкнулъ, и собственной рукою спасу тебя изъ глубины паденія и горя. Ты поняла меня?

ГЕРЗУИНДА (со смѣхомъ). Колонной Ирмина клянусь, что нѣтъ.

КАРЛЪ. Какая дерзость! Языческое племя, къ которому принадлежишь и ты съ твоимъ безумьемъ, хотя обречено на мракъ, все жъ, чистоту блюдя, одно лишь знаетъ для тебя и всѣхъ тебѣ подобныхъ: веревку! Когда себя не соблюдаетъ дѣва, даютъ ей выборъ: иль самое себя веревкой задушить, или чтобъ женщины кнутами гнали ее по городу изъ дома въ домъ, пока, не вынеся позора, не умретъ она.

ГЕРЗУИНДА. (съ некрасивой рѣзкостью). А сами тоже самое съ мужьями дѣлаютъ, за что казнятъ другихъ, волчицы злыя! Имъ слаще кровь проливать, чѣмъ страстью любовной упиваться!

КАРЛЪ. Чьи слова ты повторяешь, Герзуинда?

ГЕРЗУИНДА (удивленно). На твоемъ вѣдь языкѣ я говорю.

КАРЛЪ. Но мысли чьи?

ГЕРЗУИНДА. Кто мнѣ сказалъ, что женщины собаки, и что онѣ безмозглы? Это знаетъ и самый глупый изъ мужчинъ.

КАРЛЪ. Кто ты, Герзуинда? Глаза мои ушамъ не вѣрятъ, а уши глазамъ не могутъ довѣрять. Глаза мнѣ говорятъ, что ты ребенокъ и рада будешь куклѣ. Но уши думаютъ иное: женщина она, мнѣ говорятъ они, — и тяжесть женской доли извѣдала она до дна. Скажи, повѣрить ли ушамъ, иль взору?

ГЕРЗУИНДА (смѣясь). Подари мнѣ куколку! Пожалуйста. Но все жъ не думай, что молодыхъ пятнадцать лѣтъ подобны днямъ пятнадцати слѣпыхъ котятъ.

КАРЛЪ. Что жъ предпринять? Я вижу, правда, что поступаешь ты не слѣпо и не вѣтренно; ты смѣло и съ рѣшимостью упорной идешь на зло. Правъ, быть можетъ, Эркамбалъдъ. Быть можетъ, правда, что въ тебя вселился демонъ, и живетъ въ дворцѣ, слоновой костью изукрашенномъ и золотомъ, въ дворцѣ, что Герзуиндою зовется, изгнавъ оттуда Бога. Но, слушая тебя, не понимаю, почему въ столь чистомъ и красивомъ домѣ не живетъ прекрасная душа, почему въ немъ зло и ужасы таятся?

ГЕРЗУИНДА. Странно. Вы всѣ, мужчины, таковы. Всякій, кто бралъ меня, мнѣ тоже говорилъ, что ты, — и обвинялъ меня за то, что я ему давала. (Внезапно обвивая ему шею руками) Не будь строптивъ, старикъ.

КАРЛЪ (не двигаясь). Будь я Рорико, графъ Мэнскій, я бъ оттолкнулъ тебя; но я король, я Карлъ — и слѣдовать его примѣру не могу.

ГЕРЗУИНДА (стоя на подножьи статуи и все еще не снимая рукъ съ шеи Карла). Вы всѣ напрасно тратите такъ много словъ! Молчите, и съ благодарностью, безъ словъ, берите то, что вамъ даютъ.

КАРЛЪ. Молчи, дитя грѣха, прижитое святой, во снѣ сатиромъ оскверненной! Уйди. Уйди изъ жалости! Стынетъ разумъ, блѣднѣетъ власти сила передъ тобой, передъ улыбкой тонкихъ устъ. Что мнѣ мѣшаетъ пальцами, вотъ такъ, нажать на шею бѣлую — чтобы не стало твоей недоброй силы, саламандра, и чтобъ въ моихъ рукахъ осталась чистая и благостная плоть, не искаженная душой бѣсовской?

(Въ страстной борьбѣ съ самимъ собой отталкиваетъ въ изнеможеніи Герауинду)

ГЕРЗУИНДА. Ай, ай! мнѣ больно!

(Отвернувъ отъ нея лицо, Карлъ тяжело переводитъ дыханіе, стараясь успокоиться. Герзуинда отходитъ отъ него, слѣдитъ за нимъ исподлобья и третъ руки. Вскорѣ Карлъ снова начинаетъ)

КАРЛЪ. Когда безплодны наставленья, приходится прибѣгнуть къ власти, — отеческой, но непреклонной. Не постигнетъ кара тебя, — тебѣ я волю словомъ королевскимъ далъ все, хотя бъ и самое безстыдное, свершать. Но не было согласья моего зло надъ тобой творить другимъ: будетъ теперь работа сыщикамъ моимъ, и будетъ палачамъ кого на воздухъ вздернуть! Скорѣе назови мнѣ имена. Скорѣй! Вотъ грифель; вотъ дощечки изъ воска свѣжаго. Напиши скорѣе имена гулякъ распутныхъ, дерзнувшихъ подъ сѣнью моихъ соборовъ палатинскихъ безстыдно согрѣшить съ тобой. Скажи мнѣ, Герзуинда, имена, и я ихъ твердою рукою въ воскъ впишу, и къ каждому прибавлю: смерть, смерть, смерть!

ГЕРЗУИНДА (внѣ себя, но твердо, несмотря на свой ужасъ). Нѣтъ, не сдѣлаешь ты этого. Нѣтъ! Не сдѣлаешь. Не назову тебѣ я никого, кто исполнялъ мою лишь волю.

КАРЛЪ. Такъ имя Рорико впишу я, графа Мэнскаго.

ГЕРЗУИНДА (спокойно). Впиши его. Жалѣть не стану, когда слѣпой ударъ сразитъ слѣпого.

КАРЛЪ. Ну, хорошо. Когда спущу я свору, сама она сумѣетъ дичь выслѣдить. Если не хочешь всѣхъ назвать, то назови мнѣ одного, кто былъ тебѣ дороже всѣхъ.

ГЕРЗУИНДА. Зачѣмъ? Чтобъ на крестѣ его ты распялъ?

КАРЛЪ. Съ тобою повѣнчать — ужель такое наказанье?

ГЕРЗУИНДА (быстро, испуганно). Нѣтъ, не хочу я вмѣсто всѣхъ лишь одного!

КАРЛЪ (съ облегченіемъ). Ну, значитъ, ты не знаешь, Герзуинда, ни многихъ, ни даже одного. Теперь впервые на мѣстѣ кажется мнѣ легкій пушокъ твой на вискахъ. Наконецъ разсѣялись слегка туманы злые съ бѣдной твоей души, (все болѣе величественно и отечески). Не проникъ еще ко мнѣ твой взоръ изъ глубины. Еще душа твоя едва проснулась, и въ полусвѣтѣ ты ощупью идешь. Пусть возсіяетъ свободно лучъ грядущей юности твоей во всей красѣ и ясности; тогда, въ прозрачномъ сіяньи утреннемъ, весна твоя распустится. Имѣй терпѣнье, Герзуинда. Кто ждать не хочетъ, пока на виноградной лозѣ нальются грозди, тотъ кислое вино лишь вкуситъ. Повѣрь мнѣ, ты сама не знаешь кто ты — кто я: я жъ знаю и тебя и самого себя. Знаю, и все-жъ — подумай только! — все-жъ руку помощи не отвращаю отъ тебя. Ты спросишь, почему? Магистръ Алькуинъ считаетъ муравьевъ достойными раздумья долгаго и бережно несетъ ихъ на соломинкѣ издалека домой. Вотъ такъ и я. Страшусь я, что ли? Страшны мнѣ муравьи? Ногой ступалъ я на цѣлыя селенья муравьевъ. Всѣхъ родичей твоихъ, весь твой народъ осилилъ я. Такъ не спасаться жъ бѣгствомъ мнѣ отъ тебя. Послушай, Герзуинда: считай своимъ помѣстье это. Здѣсь, въ саду, ты, отъ земли оторванная, снова корни пустишь. Здѣсь медленно расти ты будешь, здѣсь расцвѣтешь, созрѣешь на попеченьи у садовниковъ искусныхъ. Здѣсь, подъ защитой стѣнъ твоихъ, живи привольно. Будь госпожей; прислужницы тебя въ убранства пышныя одѣнутъ, носить ты будешь золото. И всякое веселье по твоему приказу здѣсь устроятъ. Одно лишь…

ГЕРЗУИНДА (поспѣшно). Должна я какъ цвѣтокъ любимый короля въ грядѣ стоять недвижно?

КАРЛЪ. Ты знаешь развѣ цвѣтокъ любимый короля?

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ребенкомъ лѣтъ семи сама сажала я съ благоговѣньемъ мальвы короля.

КАРЛЪ (всѣ болѣе благороднымъ, чисто отеческимъ тономъ). Теперь благоговѣнье чуждо твоей душѣ. Не будь оно такъ чуждо, ты почитала бы съ благоговѣньемъ — самую себя, согнала бы позоръ съ царицы неба, отраженной въ тебѣ какъ въ зеркалѣ. И трепетно бъ хранила чистый ликъ небесной матери отъ грѣшныхъ рукъ и отъ прикосновенья нечестивыхъ. Въ этомъ домѣ, Герзуинда, кипятъ горячіе источники; изъ плоти грѣшной извлекаютъ они отраву и очищаютъ кровь. И здѣсь, въ груди моей, горячій родился источникъ. Струи любви отцовской текутъ во мнѣ неудержимо. Торопись. Очисти душу отъ грѣховъ, омой всѣ пятна, Хотя покрыта ты была бъ теперь грѣхами, все жъ будетъ день, когда тебѣ скажу я — покорствуй только чистой волѣ моей, скажу: — пойди и покажись священникамъ. Въ тотъ день предстанешь свѣтлой ты предъ міромъ, подобно безгрѣшному небесному цвѣтку, подобно лиліи въ рукахъ Маріи.

(Онъ кладетъ правую руку на голову Герзуинды; она цѣлуетъ его опущенную лѣвую руку) Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

(Снова въ помѣстьи короля вблизи Аахена; покой внутри дома съ колоннами подъ куполомъ; стѣны и куполъ украшены византійской мозаикой; полъ изъ цвѣтного мрамора; открытыя и закрытыя двери ведутъ во внутрь дома; одна дверь ведетъ въ садъ, магистръ Алькуинъ и графъ Рорико поднимаются по нѣсколькимъ ступенькамъ на колоннаду изъ покоя, расположеннаго ниже. Maгистръ Алькуинъ, высокій старикъ съ благородной осанкой, у него видъ ученаго и въ то же время поэта и свѣтскаго человѣка; онъ въ длинной священнической одеждѣ)

РОРИКО. До сюда — и не дальше могу я довести тебя. По знаку жъ первому, который дастъ привратникъ, я долженъ буду, господинъ магистръ, удалить тебя изъ дома и изъ сада — хотя бы даже короля и не успѣлъ ты повидать.

АЛЬКУИНЪ. Какъ? Даже если призванъ я посланіемъ собственноручнымъ короля?

РОРИКО. Ты призванъ королемъ?

АЛЬКУИНЪ. Конечно, графъ. Не то сидѣлъ бы мирно я за книгами моими и, чуждый любопытства, не сталъ бы слухамъ я внимать, повѣрь — какъ не внималъ и до сихъ поръ. (Слегка насмѣшливо) Что тутъ у васъ за тайны? Зачѣмъ могучій Карлъ въ засадѣ спрятался? Опасенъ путь сюда по узенькимъ дорожкамъ, черезъ трясины, кольцомъ замкнувшія вашъ островокъ и этотъ домъ. Говорятъ, усилился разбой на всѣхъ дорогахъ, и потому нашъ Геркулесъ бѣдѣ помочь бы долженъ былъ и шкуру львиную надѣть на плечи, а не сидѣть у прялки… Не знаю для чего.

РОРИКО. Тутъ, въ подземельи замка, горячій бьетъ источникъ — ключъ юности, какъ называетъ его король. Для пользованія водами пріѣхалъ Карлъ.

АЛЬКУИНЪ. Ключъ юности? Что этимъ словомъ называетъ онъ?

РОРИКО. Какъ что? источники горячіе.

АЛЬКУИНЪ. Ну да, конечно. Я понялъ, милый графъ, — и знаю хорошо я патріарха нашего. Къ тому же, видѣлъ я, какъ пастухи — не пастыри народа, а пастухи ягнятъ — свои отъ старости похолодѣвшія и коченѣющія ноги купали, чтобъ согрѣть, во внутренностяхъ молодыхъ ягнятъ. И Зевсъ, верховный пастырь и всѣхъ боговъ и всѣхъ людей, отъ холода порой дрожалъ, хоть вѣчной молодостью одаренъ былъ. Боялся онъ состариться и — какъ ни странно — почувствовалъ себя опять онъ юнымъ въ образѣ быка. И я въ спинѣ сталъ холодъ ощущать. Ключъ юности!.. Но если въ прокъ идетъ лѣченье первѣйшему изъ всѣхъ людей… Пусть выберетъ онъ, нашъ Зевсъ земной, любую изъ своихъ овечекъ… Хотѣлъ сказать я, пусть купается въ какихъ желаетъ водахъ.

РОРИКО. Тебя призвалъ король — и потому садись, почтеннѣйшій магистръ. Призвалъ онъ также для доклада и Эркамбальда, канцлера. Я вижу въ этомъ знакъ хорошій. Иначе… врача не достаетъ, чтобъ правильно вести лѣченье. Я не смѣю ничего сказать — и не могу, и не хочу. Не въ силахъ я понять его могучій духъ и направлять его. При взглядѣ на него, я только — повинуюсь. Но не помолодѣлъ на видъ онъ отъ купаній. Самъ посмотри. Я слышу на террасѣ шаги его.

(Онъ быстро отходитъ вглубь. Алькуинъ еще разъ оглядываетъ свою одежду и становится направо; чернокожій слуга открываетъ извнѣ садовую дверь и пропускаетъ мимо себя Карла. Король нѣсколько блѣднѣе чѣмъ прежде, взглядъ его менѣе спокойный и твердый. Онъ выступаетъ изъ полосы дневного свѣта, которыя бросаетъ длинную тѣнь, замѣчаетъ Алькуина и вглядывается въ него, держа руку видъ глазами)

КАРЛЪ. Не могу еще я различить, кто ты.

АЛЬКУИНЪ. А я сейчасъ призналъ того, кого не могъ бы мы признать — Давида.

КАРЛЪ. Флаккъ — это ты!

АЛЬКУИНЪ. Да, я слабый Флаккъ, который въ руки попался воиновъ твоихъ суровыхъ. Они, въ лѣсу разсыпавшись, стоятъ на стражѣ Цезаря, какъ будто въ станѣ вражескомъ живетъ онъ. Къ счастью, пощадили они меня.

КАРЛЪ. Для человѣка и для всѣхъ людей то мѣсто — станъ враговъ, гдѣ человѣкъ живетъ и люди! (Хлопаетъ въ ладоши) Садись! По знаку калифа Гаруна-аль-Рашида изъ ничего блаженство рая возникаетъ. Я жъ магіи не знаю. Я грубый франкъ и предложить могу я только вино любимое твое; къ вину жъ варенаго и жаренаго. Вотъ все, чѣмъ послѣ труднаго пути ты можешь подкрѣпиться въ жилищѣ бѣдномъ поселянина.

АЛЬКУИНЪ (смѣясь). Я скроменъ — большаго не требую.

(Двое сарацинскихъ слугъ въ пестрыхъ тюрбанахъ появляются и съ низкимъ поклономъ Карлу цѣлуютъ землю)

АЛЬКУИНЪ (взглянувъ на слугъ, шутливо). И съ бѣдностью Давида я мирюсь.

КАРЛЪ. Гасанъ, хотимъ мы ѣсть какъ боги.

(Слуги, которые поднялись, снова падаютъ ницъ, цѣлуютъ землю, потомъ встаютъ и уходятъ)

АЛЬКУИНЪ. А все жъ ты магъ — какъ вижу!

КАРЛЪ. Увы — не магъ я! Отъ калифа Гаруна-аль-Рашида четырехъ я получилъ еще другихъ рабовъ въ подарокъ — совсѣмъ такихъ какъ эти; а также — какъ знаешь ты и долженъ знать, невольницъ темнокожихъ такое же число. Совсѣмъ забывъ о нихъ вначалѣ, теперь сюда я вздумалъ ихъ призвать — и лишь тогда подарокъ оцѣнилъ калифа. Они купанье такъ приготовляютъ, такъ въ простыни укутываютъ, такъ тѣло разомнутъ, не дожидаясь приказаній, что ими нахвалиться я не могу. Ты думаешь изнѣжить могутъ рабы угодливые? Нѣтъ: изнѣженный, такимъ уже родился. У меня нѣтъ этого въ крови — не сдѣлаюсь изнѣженнымъ я никогда, мой Флаккъ. Теперь узнай, зачѣмъ тебя призвалъ я. Ты родился въ Нортумбріи, и ты саксонской крови?

АЛЬКУИНЪ. Да, король Давидъ.

КАРЛЪ. Такъ скоро ты услышишь и увидишь въ моемъ домѣ нѣчто тебѣ сродни. Объ этомъ, впрочемъ, потомъ поговоримъ. Теперь мнѣ нуженъ не саксонецъ — а братъ по разуму и по значенью мнѣ равный. Ты, Флаккъ, таковъ. Владѣешь ты мечомъ духовнымъ, что на землѣ Господь оставилъ. Его ты поднялъ — какъ поднялъ я мечъ свѣтскій. Ты Петръ для меня — гораздо болѣе чѣмъ римскій Петръ — меча хранитель и ключей. Въ божественномъ Господь тобой руководитъ, и въ человѣческомъ не менѣе того отъ Бога и только отъ Него твои сужденья. Вотъ почему я человѣка въ тебѣ привѣтствую, который понимаетъ, а не судитъ, который хочетъ жизнь прославить, а не умертвить. Когда бъ отбросить я хотѣлъ то, что душою овладѣло, какъ дядя мой Пиппинъ, ушедшій въ монастырь, то мнѣ нужна была бы только пустая келья — я не искалъ бы друга. Ты мой другъ и преданъ мнѣ, мой Флаккъ. Послушай: приключилось со мною чудо. Люди говорятъ, быть можетъ… Не знаю, что люди говорятъ, но чувствую, какъ будто изъ земли въ меня вливаются по тысячѣ каналамъ, какъ въ молодое дерево, живые соки. Смѣшно это, быть можетъ, и странной кажется насмѣшкой надъ собственнымъ моимъ разсудкомъ деревенскимъ и надъ законами календаря крестьянскаго. Давно ужъ высохшій, годами отмѣченный стволъ, отдавшій соки растеньямъ чужеяднымъ, на немъ живущимъ, опорой имъ служащій, чтобы по-прежнему тянуться прямо къ солнцу они могли, хотя онъ самъ ужъ мертвый… Вотъ этотъ старый стволъ вдругъ ожилъ! Въ листочкахъ шумъ поднялся: Какъ! Старый Карлъ, масличное дерево засохшее, вновь жить задумалъ! — и не для насъ… шипятъ… а для себя! Ну да. Быть можетъ, стыдиться слѣдуетъ предъ вами Карлу, лишнему на свѣтѣ старику, въ томъ, что онъ живъ еще. Но хочетъ жить онъ — это правда.

АЛЬКУИНЪ. Государь! Давидъ великій въ братствѣ вашемъ рыцарскомъ! Оно, семью дарами пламенѣя святаго духа и высясь надо всѣмъ земнымъ, тебя собою окружаетъ какъ драгоцѣнный камень оправа золотая… Что мы безъ тебя? Ты плугомъ владѣешь такъ же какъ мечемъ и такъ же хорошо писать умѣешь. На свѣтъ ты вызываешь живущее въ землѣ, а мирно на ней живущихъ питаешь ты и охраняешь. Чтя небо, ты сѣятель Христовой жатвы. Дитя лепечетъ имя Карла, еще не зная имени отца. Карлъ — не простое слово, а силы великой знакъ. Повздорятъ ли между собой сосѣди — произнеси лишь слово Карлъ — и распря кончена. Воюютъ ли народы — Карлъ! скажи — и возстановленъ миръ. Царитъ ли миръ — раздастся слово Карлъ! и потемнѣетъ небо, задрожитъ земля, и слово Карлъ! звучитъ угрозой тишинѣ, войну обозначая. Вотъ въ Византіи императоръ — кумиръ народа; произнеси лишь слово Карлъ! — и любовь къ нему развѣется какъ прахъ по вѣтру. Кто жъ дерзнулъ бы наставникомъ стать Карла и возвеличиться надъ нимъ?

КАРЛЪ. Власти ничьей я надъ собою не боюсь. Я слишкомъ грубый франкъ — чтобъ справиться со мною. Когда я здѣсь стою, въ кольчугѣ и щитомъ вооруженный, едва ль копье чье либо въ тѣло мнѣ проникнетъ — едва ли даже кожу мнѣ задѣнетъ. Но иногда я обнажаю душу, довѣрчиво покровы снявъ… и уязвимъ тогда суровый Карлъ въ томъ, что онъ нѣжнаго въ душѣ таитъ. (Сарацинскіе слуги вносятъ накрытый столъ и устанавливаютъ его; другіе держатъ золотые тазы и кувшины для омовенія) Я былъ здѣсь одинокъ. Садись къ столу! (Онъ и Алькуинъ садятся у стола; имъ льютъ воду на руки) Мнѣ мило и желанно одиночество, но все жъ не доставало мнѣ друга одного. (Онъ поднимаетъ кубокъ и пьетъ, чокаясь съ Алькуиномъ; наступаетъ короткая пауза, затѣмъ Карлъ снова говорить) Желаешь? Я могу пріятное составить за трапезой намъ общество.

АЛЬКУИНЪ (съ изысканной любезностью). Когда Горація зоветь къ себѣ Анакреонъ, то жду я многихъ наслажденій: вина и пѣсенъ и — сверхъ того, красотку.

КАРЛЪ. Хвалю, язычникъ старый! Но постарайся рѣшеткой плотной сердце оградить.

(Онъ ударяетъ о металлическую доску, которую держитъ въ рукахъ одинъ изъ слугъ; едва затихаетъ звукъ, какъ прибѣгаетъ Герзуинда и подходитъ къ сидящимъ за столомъ; она въ легкомъ фантастическомъ одѣяніи, волосы распущены)

ГЕРЗУИНДА (удивленно смотритъ на сидящихъ за столомъ). Ѣдите вы? Зачѣмъ?

КАРЛЪ. Зачѣмъ? Не долженъ развѣ человѣкъ питаться?

ГЕРЗУИНДА. Противно мнѣ глядѣть, какъ люди пищу принимаютъ!

КАРЛЪ. Люди? Какіе же мы люди?

ГЕРЗУИНДА. А развѣ вы большее чѣмъ всѣ?

АЛЬКУИНЪ. Про одного изъ насъ (указывая на Карла) невѣрно судишь ты.

КАРЛЪ. Всѣ для нея мужчины только люди — и къ сожалѣнью, всѣ люди для вся мужчины.

ГЕРЗУИНДА. Что жъ большее они? Я не люблю людей.

АЛЬКУИНЪ. За исключеніемъ, надѣюсь, короля? За исключеніемъ, надѣюсь, Карла, любимаго и чтимаго всѣмъ міромъ.

КАРЛЪ. Нѣтъ исключеній для нея, клянусь! Будь птицей я, умѣй красиво пѣть, тогда другое дѣло… или котенкомъ еще слѣпымъ мяукалъ бы, тогда, быть можетъ, на любовь надѣяться я могъ и на вниманье нѣжное!

ГЕРЗУИНДА (оглядывая столъ съ желаньемъ полакомиться). А для меня нѣтъ ничего у васъ?

КАРЛЪ (предлагая ей кубокъ). Вотъ вино.

ГЕРЗУИНДА. Нѣтъ. Противно!

(Отталкиваетъ кубокъ)

КАРЛЪ. Водой она питается, на апельсинныхъ настоенной цвѣтахъ, и — самое большое — настоемъ лепестковъ отъ розы, замороженнымъ въ снѣгу. Напитокъ этотъ ей готовятъ темнокожіе. Мы для нея откармливаемъ также ангорскихъ козъ. Пьетъ какъ младенецъ козье молоко она.

АЛЬКУИНЪ. Амброзіей и нектаромъ питаешь ты юность чистую свою? Богамъ Олимпа хочешь быть подобной. И, точно, ты какъ будто не земная.

КАРЛЪ. Нѣтъ, плоть ея земная.

ГЕРЗУИНДА. Конечно. Почитайте меня за что хотите — только не за святую. Мнѣ все милѣй, чѣмъ святость. Я пью и ѣмъ и дѣлаю все то, чего хочу сама, а не другіе. За то пусть и другіе, какъ и я, свои желанья исполняютъ, а не чужія.

КАРЛЪ. А если захотятъ другіе отъ тебя… того, что справедливо и хорошо?

ГЕРЗУИНДА. То я, конечно, не покорюсь.

КАРЛЪ. Мой мудрый Флаккъ, попробуй, поможетъ ли твой долгій опытъ и знанье, прилежно скопленное, и мудрость, обрѣтенная тобою, ненасытнымъ въ работѣ и въ исканьи свѣта… Попробуй, помогутъ ли свободныхъ семь искусствъ, которыми владѣешь ты, хотя бъ настолько, чтобы не быть безпомощнымъ какъ школьникъ передъ ребенкомъ Герзуиндой? Мнѣ безпомощность мою она давно ужъ показала.

АЛЬКУИНЪ. Что можетъ сдѣлать Флаккъ, когда самъ Августъ, хотя онъ лаврами увѣнчанъ Геркулеса, себя безсильнымъ почитаетъ. Но все же готовъ я попытаться.

КАРЛЪ. Поговори съ ней. Пусть скажетъ, напримѣръ, тебѣ: что называетъ она грѣхомъ?

ГЕРЗУИНДА. Грѣха нѣтъ!

КАРЛЪ. Ну, а стыдливость? Спроси ее объ этомъ.

АЛЬКУИНЪ. Скажи мнѣ, дѣва, что стыдливостью ты называешь?

ГЕРЗУИНДА (смѣется про себя, потомъ смѣло). Я не веду свой родъ отъ вашей Евы и вашего Адама. Прапрародители мои съ запретной яблони плодовъ не ѣли — и я не знаю, въ чемъ добро, въ чемъ зло.

АЛЬКУИНЪ. Такъ, значитъ, не богоподобна ты въ познаніи добра и зла!.. и все же изъ рая изгнана. Какъ же туда вернешься ты?

ГЕРЗУИНДА. Заботься только о себѣ, старикъ! На что нужна стыдливость? По вашему стыдиться тѣла я должна — и потому гордиться только одеждою, руками сшитой. Ужели шерсть, ткань шелковичнаго червя, волокна льна прекраснѣе меня, прекраснѣй того, чѣмъ я дышу, чѣмъ вижу, слышу и ощущаю вкусъ? Когда тяжелой поступью проходятъ дочери твои, подобно башнямъ изъ золота, изъ драгоцѣнныхъ камней — я драгоцѣнныхъ украшеній не люблю — то неужели сами онѣ не лучше, чѣмъ ихъ золото и камни? Не создалъ развѣ Богъ нагимъ мнѣ тѣло? Но вамъ дороже платье? Скажите, я готова снять его и вамъ оставить взамѣнъ себя!

КАРЛЪ. Стой! Стой! Она способна, другъ мой, это сдѣлать.

(Герзуинда уже собиралась скинуть одежду)

Что скажешь ты, магистръ?

АЛЬКУИНЪ. Я пораженъ и словъ не нахожу.

ГЕРЗУИНДА (сбросивъ длинное прозрачное покрывало, въ которое она задрапировалась). Не спросите ль еще мой легкій плащъ? Быть можетъ, его отвѣтъ вамъ будетъ больше по душѣ, чѣмъ мой. (Бросаетъ плащъ на полъ и со смѣхомъ убѣгаетъ)

КАРЛЪ. Герзуинда!

(Она исчезла и не возвращается на зовъ)

Убѣжала! Скажи, пріятенъ смѣхъ ея тебѣ?

АЛЬКУИНЪ. Однажды я подсмотрѣлъ въ Ютландіи, какъ приносили жертвы они богамъ своимъ. То было въ страшную глухую ночь. Какъ легіоны демоновъ изъ преисподней, шипѣлъ костеръ въ лѣсу. Привели они лисицу съ длинной гривой, двухлѣтнюю — не болѣе. На закланье ее вели, и шла она, хвостъ волоча. Вблизи засады, изъ которой мы глядѣли, стоялъ недвижно голый жрецъ, держа на привязи лисицу обреченную. Разгорѣлся жертвенный костеръ; когда жъ ея коснулось пламя, лисица ноздри подняла и зарычала. Не могу я передать тотъ звукъ. Въ немъ слышался и дикій смѣхъ, и точно плачъ.

КАРЛЪ. Ты вѣрно понялъ, Флаккъ. Смѣхъ Герзуинды къ печали ближе, чѣмъ къ радости; онъ скрытымъ ужасомъ объятъ… Но что же ты не ѣшь, не пьешь, мой Алькуинъ?

АЛЬКУИНЪ. Благодарю! Ужъ болѣе шестидесяти лѣтъ я ѣмъ и пью, увѣренный, что этимъ зла не совершаю никакого. Теперь впервые одолѣло сомнѣніе меня. Я думаю, не лучше ль было бы поститься? И многое другое въ моихъ мысляхъ словами вызвала она своими и существомъ своимъ.

КАРЛЪ. Вотъ видишь! Этого я и хотѣлъ, мой Флаккъ. Не мало переловилъ звѣрей я разныхъ, и лукомъ и силками, какъ ты знаешь — но никогда такой не попадался мнѣ. Вотъ почему о немъ забочусь и дорожу имъ. Конечно, не звѣрь она, и потому моя задача не укротителя. Мой долгъ почти отцовскій. Отцомъ благочестивымъ я о душѣ ея пекусь. Мнѣ радостно — я это не скрываю — на этотъ разъ единою душою управлять, а не народомъ цѣлымъ, какъ всегда, и такъ же, какъ я иногда пустыни въ земли превращалъ цвѣтущія, такъ сѣмена добра хотѣлъ бы я посѣять здѣсь и возрастить.

АЛЬКУИНЪ. Ну, а она свое не сѣетъ?

КАРЛЪ. Конечно, сѣетъ. Борьба за душу опаснѣй многимъ, чѣмъ бой съ мечемъ въ рукахъ. Не дремлетъ врагъ добра, врагъ Господа, тотъ, кто пустыни сушитъ и посылаетъ всепожирающее пламя даже въ рай. Я это знаю, и все жъ мнѣ бой съ нимъ радостенъ; хочу я одолѣть врага. Къ тому же, самъ виновенъ я…

АЛЬКУИНЪ. Ты, государь, разбилъ и покорилъ саксонцевъ, гунновъ, лангобардовъ, аваровъ и баварцевъ… Разбилъ норманновъ, басковъ. Кто бъ ни противился тебѣ, тобой былъ побѣжденъ. Но всякая побѣда легка въ сравненьи съ той, которую теперь ты хочешь одержать державной волей.

КАРЛЪ. Не довѣряешь моей силѣ?

АЛЬКУИНЪ. Не подобаетъ мнѣ сомнѣваться. Но все же Карлъ останется самимъ собой, когда бъ онъ даже на этотъ разъ разбитъ былъ.

КАРЛЪ (поднимается, съ мрачнымъ видомъ). Ты полагаешь, что изъ одной лохани я стану ѣсть съ собаками паршивыми?

АЛЬКУИНЪ (испуганно). Срази меня небесный громъ, когда такая мысль могла бъ мнѣ бъ голову прійти?

КАРЛЪ. Ну, хорошо. Оставь!

(Карлъ ходитъ нѣсколько разъ по комнатѣ взадъ и впередъ, вспышка гнѣва улеглась, снова входитъ Рорико),

Что, Рорико?

РОРИКО. Тутъ канцлеръ Эркамбальдъ.

КАРЛЪ. Не спѣшно это. Можетъ подождать старикъ безмозглый!

РОРИКО. Онъ слѣдуетъ за мной.

КАРЛЪ (Алькуину). Ну, такъ тебя я попрошу — такъ какъ прервали нашу трапезу — избавь себя отъ встрѣчи съ ворчуномъ.

(Онъ снимаетъ кольцо съ пальца и даетъ его Алькуину)

Позабавь пока свой умъ. Вотъ тебѣ кольцо — игрушка, не болѣе того. Распадается оно на семь колечекъ. Изъ семи составь опять одно. И вотъ что помни, когда ты засмѣешься: то, изъ-за чего смѣешься, такая же игрушка для меня, какъ эта. Такая же — не меньше, правда, но и не больше.

(Входитъ Эркамбадьдъ. Послѣднія слова произнесены при немъ. Алькуинъ кланяется Карлу и уходитъ въ садъ. Рорико тоже уходитъ. Карлъ медленно шагаетъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ останавливается и смотритъ вопросительно на Эркамбальда)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Пришелъ я, повинуясь приказу твоему.

КАРЛЪ. Пришелъ ты… по чьему приказу?.. почему пришелъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (очень блѣдный). Я говорю, что призванъ я тобой.

КАРЛЪ. Ахъ, да. Что съ тѣмъ саксовцемъ-Беннитомъ — такъ, кажется, зовутъ его? Вернули, наконецъ, ему несправедливо отнятыя земли?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (мрачно). Нѣтъ!

КАРЛЪ. Почему?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вторичное дознанье подтвердило его и Ассига вину. Вотъ протоколъ дознанья — а вотъ рѣшеніе суда. Печати только не достаетъ.

КАРЛЪ. Покажи!

(Беретъ бумагу и разрываетъ ее)

Вотъ такъ! Вы вздумали наперекоръ мнѣ поступать?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Что, жъ ты приказываешь?

КАРЛЪ. Ничего.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прости. Вотъ это и печалитъ всѣхъ вѣрныхъ подданныхъ твоихъ.

КАРЛЪ. Печалитъ васъ, что не даю я приказаній? А сами дѣлать вы не можете, что должно. Творите правое безъ приказаній. Ужель я долженъ неустанно, пока языкъ не онѣмѣетъ, приказы отдавать? Попробуйте, раскрывъ широко рты лѣнивые, кричать безъ передышки: вотъ это сдѣлать такъ, вотъ это этакъ! И вотъ еще! И это! Покричите такъ не жизнь цѣлую, а только годъ — тогда поймете, что могъ устать и я. Что жъ приказать я долженъ? Говори!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Безчисленныя письма ждутъ отвѣта.

КАРЛЪ. Отъ кого? Сначала скажи о самыхъ важныхъ. Назови мнѣ имена.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ письмо отъ сына твоего держаннаго, Людовика, изъ Аквитаніи, вотъ отъ Петра изъ Пизы. Вотъ отъ Штурма, аббата фульдскаго письмо, вотъ письма епископовъ, изъ Кельна, Майнца, Реймса, изъ Страсбурга. Отъ Гильдигерна изъ Базеля. Изъ Безансона отъ Рихвина и множество другихъ. Изъ Рима также письма важныя пришли.

КАРЛЪ. Почему наплывъ такой вдругъ писемъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прочти и самъ поймешь.

КАРЛЪ. Передай что пишутъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Остановилась жизнь въ государствѣ, и застой въ дѣлахъ важнѣйшихъ къ послѣдствіямъ привелъ тяжелымъ, государь. Къ тому же странный, очень странный слухъ распространился по всей странѣ, проникнувъ и къ врагамъ, къ Альфонсу галиційскому и къ нашему союзнику въ Астурію. Онъ хотя ему не вѣритъ, но въ письмѣ своемъ упоминаетъ о томъ, что слышалъ.

КАРЛЪ. Ну, такъ оставь. Что дальше?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ это, государь, письмо случайно въ руки мнѣ попало. Оно отъ сына твоего, Пиппина, и вызвано тѣмъ слухомъ темнымъ. Объ этомъ сынъ твой пишетъ герцогу Гельмеру, котораго ты милостями осыпалъ.

КАРЛЪ. Покажи!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Раскрываетъ письмо коварный заговоръ и, къ сожалѣнью, видно, что принцъ не отстранился отъ него — хотя и странно это.

КАРЛЪ (прочтя письмо). Сынъ потаскушки! Шутъ презрѣнный! Безмозглый негодяй! Ты пишешь о грязной твари, которая забрала въ руки хромого, разслабленнаго короля, и за носъ его водитъ. И это говоришь ты, Пиппинъ, котораго я прижилъ отъ служанки, ко мнѣ въ палатку прибѣжавшей, котораго, когда родился онъ, изъ яслей я вынулъ какъ Спасителя, а не втопталъ, какъ нужно было, въ грязь. и вотъ теперь горбатый хочетъ хромого на земь повалить! Изъ-за такого вздора напрасно ты трудился пріѣзжать. (Послѣ короткаго молчанія, спокойно) Пусть гдѣ угодно соръ подметаютъ эти господа — усердствуя, пока метлы не обломаютъ… гдѣ угодно, но не здѣсь, не у моихъ дверей! Не то я самъ метлою замахнусь на нихъ, а сила у меня такая же, какъ прежде. Герзуинда благородной крови, и я рѣшилъ ей дать супруга. Быть можетъ, выберу я молодого Фридугиса, назначивъ его ландграфомъ куда-нибудь въ Саксонію. Онъ юноша способный.

ЭРКАМБАЛЬДЪ (невольно вскрикнувъ). Помилуй Богъ! Не дѣлай этого!

КАРЛЪ. Чего?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. На Герзуиндѣ не предлагай ему жениться.

КАРЛЪ. Почему?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да потому, что онъ убьетъ себя, когда узнаетъ о томъ, что ты задумалъ.

КАРЛЪ. Убьетъ себя?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, государь.

КАРЛЪ. Отъ милостей моихъ онъ въ бѣгство обратится? И предпочтетъ онъ душу дьяволу предать?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, государь.

КАРЛЪ. Отвѣтъ короткій дополняешь ты видомъ хмурымъ. Ужель нѣтъ ни одной графини, иль маркграфини, которая въ слѣпомъ угарѣ юности не совершила бъ ничего столь грѣшнаго и даже худшаго, чѣмъ Герзуинда? Къ тому жъ теперь, навѣтамъ пищи не давая, живетъ уединенно и цѣломудренно она.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. «Уединенно, цѣломудренно»! Нѣтъ, не могу молчать! Но какъ начать? Маркграфиня, хотя бы наиболѣе изъ всѣхъ въ дни юности грѣшившая — такіе случаи бывали, — нѣтъ въ этомъ столь неслыханнаго, какъ то, въ чемъ согрѣшила Герзуинда — и страшенъ долгъ мой въ этотъ часъ! Я часто былъ судьей, но не былъ ни разу палачемъ. Мнѣ страшно. Я отъ ужаса дрожу.

КАРЛЪ. Но силенъ я — и не дрожу. Скорѣй! Есть у тебя, что нужно придушить? — схвати сейчасъ за горло!

ЭРКАМБАЛЬДЪ (плача, почти крича). Прикажи молчать мнѣ, король Карлъ!

КАРЛЪ. Теперь, когда я жду отвѣта, ты словъ связать не можешь!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да истребитъ Господь всѣхъ, кто тебя обманетъ!

КАРЛЪ. Нѣтъ, милосерденъ Богъ и этого не сдѣлаетъ. Онъ съ Ноемъ заключилъ союзъ и обѣщалъ, чтобъ не было вторичнаго потопа.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Потопъ ужъ близокъ… близокъ! Дрожатъ колѣни, государь… Вели молчать.

КАРЛЪ. То, отъ чего дрожитъ мой канцлеръ, меня не свалитъ съ ногъ!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Горе! Позоръ! Развратъ и преступленье!

КАРЛЪ. Конечно, есть все это и всегда бывало.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Но никогда такъ близко отъ твоего престола.

КАРЛЪ. Ясно говори!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никогда такъ пурпуръ королевскій не пятнало…

КАРЛЪ. Еще яснѣе говори!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никто, отъ женщины рожденный, тебя позоромъ такимъ не окружалъ.

КАРЛЪ. Какъ кто?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Какъ Герзуинда, заложница саксонская.

КАРЛЪ. Докажи!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не радъ доказывать я, вѣрь мнѣ. Господь свидѣтель…

КАРЛЪ. Какъ, только Онъ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ что произошло вчерашней ночью… вотъ что случилось въ грязномъ кабакѣ, тамъ, у рѣки… Я, Эркамбальдъ, твой канцлеръ, тайкомъ туда пробрался, въ одеждѣ грубой, въ виду того, что слухи разлились потопомъ и къ мятежу народъ нашъ возбуждали. Надѣялся я ничего не видѣть — и слишкомъ много увидалъ. Трусливой и беззубой была молва. Герзуинда… Она стояла тамъ, стояла нагая предо мной… Лишь волосы потокомъ огненнымъ струились съ плечъ и покрывали ее густымъ плащомъ. Лился потокъ и разступался; тихо напѣвая, она приплясывала въ тактъ, и тѣло обнаженное то открывалось взорамъ, то исчезало подъ волнами волосъ. Вокругъ сидѣли за стаканами простые рыбаки, мастеровые изъ Санктъ-Маріи, каменьщики, рабочіе, которые сюда везли тотъ памятникъ Теодориха изъ Равенны, который ты все не желаешь осмотрѣть. Всѣ они неистово ревѣли и громко называли ее любовницею короля. Она же подымала въ пляскѣ по очереди каждое колѣно нѣжное. И вдругъ, призывомъ порожденный блѣдныхъ устъ ея поднялся дикій, бѣсовскій вихрь — и я съ трудомъ противиться потоку страсти могъ. Передохнуть дозволь!

КАРЛЪ. Дыши!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да. Правда то, что я сказалъ. Ты — король Карлъ. Тотъ, кто предъ тобою — Эркамбальдъ. Я не безуменъ. Я правду говорю. Вотъ что случилось: дай припомнить. Словомъ: вдругъ, среди насъ царь преисподней очутился. Закружилась голова и у меня. Ее, вакханку бѣшеную, стащили со стола; схватилъ ее одинъ, потомъ другой, потомъ всѣ вмѣстѣ бросились… Раздался дикій топотъ, дыханіе прерывистое. Проклятья сотрясали воздухъ. Герзуинду вдругъ на полъ повалили, и пряди рыжія волосъ вокругъ мужицкихъ обвертѣлись кулаковъ. Они ее толкали… Потушенъ былъ огонь, и я не видѣлъ, что съ нею дѣлали они, пока она не очутилась, наконецъ, въ углу безжизненная, съ неузнаваемымъ лицомъ.

КАРЛЪ. Ты утверждаешь не шутя, что все это случилось… съ кѣмъ? не съ плѣнницею вѣдь, которая живетъ здѣсь, въ моемъ домѣ?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, случилось это съ той, что въ домѣ у тебя живетъ.

КАРЛЪ. А ты… смотрѣлъ на все и не вмѣшался?

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Я былъ оглушенъ… Я не вмѣшался — да и не могъ я сдѣлать ничего. Когда могила вдругъ разверзлась — я среди тьмы и тишины былъ какъ въ могилѣ; когда очнулся я — она лежала и казалась холоднымъ неподвижнымъ трупомъ.

КАРЛЪ. Ну, а теперь она жива, спокойно дышитъ, не мертва и, значитъ, въ разсказѣ не достаетъ твоемъ чего-то. Довольно вздоръ болтать! Говори мнѣ лучше о дѣлахъ! О корабельныхъ мастерахъ, въ которыхъ я нуждаюсь, обо всемъ, за что ты хлѣбъ и плату получаешь и носишь канцлерское платье, а не о томъ, о чемъ болтаютъ кумушки въ палатинатѣ. Эй, Рорико! Ты жъ уходи. Рорико! (Рорико появляется. Эркамбальдъ отходитъ) Эй, стража! Гдѣ вы, негодяи? Нѣтъ, что ли, стражи у меня. Собаки! Спите, что ли? Одно и знаете, что спать иль объѣдаться. Собаки негодныя! Есть стража у меня иль нѣтъ? Иль спите вы, на стражѣ стоя? Конечно, лжетъ онъ. Привести сюда саксонскую заложницу!

РОРИКО. Она заснула, государь!

КАРЛЪ. Заснула?

РОРИКО. Такъ говоритъ служанка. Она хотѣла сама нарѣзать виноградъ въ саду; но едва лишь за работу принялась, какъ тотчасъ же заснула.

КАРЛЬ. Заснула въ виноградникѣ? И что же? Тамъ осталась спать?

РОРИКО. Нѣтъ. Въ опочивальню ее перенесли, и спитъ она въ постели.

КАРЛЪ. Такъ вытащить ее изъ-подъ перинъ и привести сюда! (Рорико уходитъ. Карлъ, оставшись одинъ, говоритъ, почти обезумѣвъ) Камни! Щитъ подать! Затмился воздухъ! Мракъ вокругъ! На голову мнѣ камни градомъ сыплются! Ахъ, негодяи! Сколько жъ рукъ у васъ? Попалъ и этотъ камень! И этотъ! Забросать меня каменьями хотите? (Онъ держится, чтобы не упасть. Входитъ Гернуинда, испуганная, но сохраняя самообладаніе. Она умно и зорко глядитъ на короля, который, съ желѣзнымъ упорствомъ держась на ногахъ, смотритъ Гернуиндѣ въ глаза. Наконецъ съ его устъ срывается) Онъ лжетъ!

ГЕРЗУИВДА. Конечно. Кто на меня клевещетъ — лжетъ.

КАРЛЪ. Распутница! Ты говоришь? Кто говорить тебѣ велѣлъ и этими словами и звукомъ голоса себя же выдать безпощадно?

ГЕРЗУИНДА. Я выдала себя?

КАРЛЪ (къ Рорико). Входную залу запри на ключъ! (Рорико удаляется, чтобы исполнить приказаніе) Ну, а теперь оправдывайся.

ГЕРЗУИНДА. Въ чемъ? Я развѣ худшее что либо совершила, чѣмъ то, въ чемъ часто сознавалась?

КАРЛЪ. Да, говорятъ. И если ты не сможешь отъ гнусныхъ всѣхъ очиститься навѣтовъ, не сможешь себя омыть отъ грязи, съ собою вмѣстѣ и меня очистивъ — то я самъ сотру тебя съ лица земли, какъ мерзкое пятно!

ГЕРЗУИНДА (легкомысленно и капризно). Зачѣмъ? Я исповѣдоваться не люблю.

КАРЛЪ. Стража!

ГЕРЗУИНДА (съ отчаяньемъ озирается, какъ травленный звѣрь, ища помощи. Она не видитъ возможности спастись, и ею овладѣваетъ смертельный ужасъ. Она бросается къ Карлу и горячо цѣлуетъ ему руки, плечо и платье). Оставь мнѣ жизнь, король Карлъ! Сжалься! Я жить хочу!

КАРЛЪ (отталкивая ее). Тварь презрѣнная!

ГЕРНУИНДА (съ мольбой). Оставь мнѣ жизнь! Оставь мнѣ жизнь! Въ цѣпи закуй меня желѣзныя. Пускай никто отнынѣ — кромѣ тебя — меня не видитъ! Никто какъ ты отнынѣ меня пусть не коснется. Никто какъ ты, отецъ прекрасный, наложишь цѣпи на меня! И только ты ихъ снимешь, мощный херувимъ! Никто какъ ты! Никто какъ ты! Ты мой богъ!

КАРЛЪ. Нѣтъ, все это сдѣлаетъ другой, не я…

ГЕРНУИНДА. Кто?

КАРЛЪ. Другой — вотъ все. Но прежде чѣмъ его я позову — а онъ всегда готовъ… зови его отцомъ и херувимомъ, и богомъ — какъ захочешь. Онъ все это болѣе чѣмъ я. Но прежде чѣмъ позову его, — того, который оковы разбиваетъ, а также новыя куетъ, сознайся, въ чемъ ты провинилась.

ГЕРЗУИНДА. Ты отдашь приказъ меня убить?

КАРЛЪ (твердо). Да.

ГЕРЗУИНДА (другимъ тономъ. Дерзко). За что, скажи, я умереть должна?

КАРЛЪ. Теперь ты, наконецъ, рѣшилась отрицать? Теперь? Нѣтъ, слишкомъ поздно! Сначала отрицать, потомъ признаться — такъ бываетъ. Но нельзя съ признанья начинать, распутница, и отрицать потомъ! Какъ сторожей ты обманула?

ГЕРЗУИНДА. Кто говоритъ, что сторожей я обманула?

КАРЛЪ. Я.

ГЕРЗУИНДА. Зачѣмъ мнѣ было сторожей обманывать? Слугъ позови. Пускай придутъ. Спроси ихъ.

КАРЛЪ. Такъ ты негодною своей монетой подкупила ихъ, презрѣнная?

ГЕРЗУИНДА (въ бѣшенствѣ). Зачѣмъ презрѣнную къ себѣ ты взялъ? Зачѣмъ меня, презрѣнную, ты не оставилъ тамъ, гдѣ я лежала, а поднялъ? Я не просила. Не жаловалась я и не кричала. Тебя я не звала… Не падала къ твоимъ ногамъ и не молила меня поднять изъ праха. А ты схватилъ меня и отъ себя не отпускалъ. Зачѣмъ, когда меня ты ни во что считаешь и надо мной смѣешься? когда меня ты не желаешь никогда? Я не хочу сносить насмѣшекъ. Мнѣ нестерпимъ твой взоръ, всегда съ укоромъ, съ обвиненьемъ глядящій на меня — и съ ужасомъ, едва прикрытымъ. Не хочу твоей я клѣтки, твоей темницы! Не хочу быть въ ней отрѣзанной отъ жизни, отъ бога — отъ моей святыни, отъ страсти жгучей. Я пламенѣть должна, иль я остыну навѣки!

КАРЛЪ (угрюмо). А у меня ты коченѣешь… и теперь умрешь. Нетерпѣлива ты!

ГЕРЗУИНДА. Да, кто медлитъ и лишь словами мнѣ отвѣчаетъ, тогъ меня не любитъ. Кто медлитъ — тотъ жаждою меня томитъ. А тотъ, кто голодомъ меня терзаетъ, тотъ муку тягчайшую готовитъ мнѣ: одинокой и нелюбимой дѣлаетъ меня, чужой и страхомъ одержимой! Меня кошмаромъ давитъ боязнь, что меня покинутъ. Кто медлитъ меня къ груди прижать — тотъ подпускаетъ все отнимающую смерть ко мнѣ!

КАРЛЪ (смотритъ нѣсколько времени молча, на тяжело дышащую Герзуинду, потомъ медленно говоритъ:) Ты убѣдила и гнѣвъ разсѣяла мой, Герзуинда! Довольно той смерти, которой умерла ты въ домѣ Карла. Второй не нужно мнѣ, чтобы съ тобой покончить. Безъ зова смерть придетъ, какъ ты сама сказала — когда захочетъ. Ну, а теперь иди! (Герзуинда не двигается съ мѣста) Тебя вернутъ въ твою отчизну, къ богу твоему — къ чудовищамъ, что за боговъ ты почитаешь. Валяйся тамъ въ грязи — и обо мнѣ забудь навѣки! (Онъ отвернулся отъ нея, она по-прежнему стоитъ неподвижно) Ты все еще стоишь? Такъ хлыстъ…

ГЕРЗУИНДА. Ударь меня!

КАРЛЪ. Я не палачъ. (Кричитъ въ садъ) Флаккъ, иди сюда! (Онъ хлопаетъ въ ладоши. Являются чернокожіе слуги) Уберите скорѣе со стола. И выметите домъ, чтобъ было всюду чисто! Принесите намъ лучшаго вина и яства лучшія. (Алькуинъ выходитъ изъ сада) Флаккъ, другъ мой, теперь съ двойною радостью привѣтствую тебя! Инымъ сталъ воздухъ, грудь свободно дышетъ. Нѣтъ больше подлѣ насъ нечистыхъ духовъ. Дыханье тлѣна не будетъ портитъ чистый ароматъ вина. Скорѣе, Рико! Коней и кречетовъ! Но раньше мы попируемъ и наполнимъ здоровой пищей, какъ косари, желудки франковъ. Затѣмъ мы, съ Божьей помощью, поѣдемъ на охоту.

АЛЬКУИНЪ. Вотъ твое кольцо, король Давидъ: не могъ я части въ цѣлое сложить.

КАРЛЪ (взявъ кольцо). Тебѣ игрушка надоѣла? (Презрительно бросаетъ кольцо, которое подкатывается къ ногамъ Герзуинды) Мнѣ тоже!

ГЕРЗУИНДА (быстро поднимаетъ кольцо и прячетъ его) Пока жива, я не отдамъ его! (Быстро убѣгаетъ)

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

(Монастырь на Планѣ: своды, лѣстницы, переходы, открытая галлерея. Прошло около недѣли послѣ третьяго дѣйствія. Около полудня. Герзуинда, полулежа въ креслѣ, со слѣдами тяжелой болѣзни на лицѣ. Сестра управительница сидитъ подлѣ нея и одѣваетъ куклу; больную помѣстили такъ, что на все падаетъ теплый свѣтъ осенняго солнца изъ открытой галлереи)

СЕСТРА УПРАВ. Отъ кого твое кольцо?

ГЕРЗУИНДА. Сказала я: отъ матери.

СЕСТРА УПРАВ. Хорошо, что имъ ты дорожишь.

ГЕРЗУИНДА. Да, я имъ дорожу.

СЕСТРА УПРАВ. Вижу, вижу!

ГЕРЗУИНДА. Вотъ здѣсь его я прячу — у сердца.

СЕСТРА УПРАВ. И все-жъ ты говоришь, что матери своей не знала?

ГЕРЗУИНДА. А ты повѣрила, что мать кольцо дала мнѣ?

СЕСТРА УПРАВ. Конечно. Ты сказала; какъ же мнѣ не вѣрить?

ГЕРЗУИНДА. Я и неправду порою говорю.

СЕСТРА УПРАВ. Такъ ты солгала?

ГЕРЗУИНДА. Да, сестра.

CECTPA УПРАВ. Отъ кого же у тебя кольцо?

ГЕРЗУИНДА. Его мнѣ онъ далъ.

CECTPA УПРАВ. Кто?

ГЕРЗУИНДА. Король Карлъ.

СЕСТРА УПРАВ. Которому такъ дурно за доброту ты отплатила?

ГЕРЗУИНДА. А ты опять повѣрила?.. Какая ты легковѣрная, сестра!

СЕСТРА УПРАВ. Стыдно, Герзуинда!

ГЕРЗУИНДА. Ну, развѣ былъ бы дорогъ мнѣ подарокъ короля? Не бросила бъ я развѣ его колечко?

СЕСТРА УПРАВ. Нѣтъ! Цѣнить подарокъ короля должна ты, и никогда не разлучаться съ нимъ.

ГЕРЗУИНДА. Ишь вѣдь, что выдумала! Какая же ты умница! Дай куклу мнѣ, сестра.

СЕСТРА УПРАВ. Нѣтъ, подожди. Скажи сначала, гдѣ и когда ознобъ и страхъ ты вдругъ почувствовала? И по какой причинѣ?

ГЕРЗУИНДА. Какое всѣмъ вамъ дѣло до меня?

СЕСТРА УПРАВ. Ну и строптивая ты, право! Сама подумай: зачѣмъ и настоятельница, и врачъ тебя распрашиваютъ, желая знать, когда впервые отъ страха сердце сжалось у тебя, когда почувствовала ужасъ, о которомъ ты говорила намъ? Для того, конечно, чтобы понять твою болѣзнь и тѣмъ скорѣе вылѣчить тебя.

ГЕРЗУИНДА. Я хочу… т. е. хотѣла…

СЕСТРА УПРАВ. Что хотѣла?

ГЕРЗУИНДА. Хотѣла зло вамъ причинить.

СЕСТРА УПРАВ. Приходится повѣрить — ежечасно объ этомъ ты твердишь. Но кто тебѣ зло причинилъ? Вотъ что скажи мнѣ. Кто далъ въ ту пагубную ночь тебѣ питье зловредное?

ГЕРЗУИНДА. Былъ онъ съ длинными и бѣлыми кудрями — совсѣмъ какъ король Карлъ. И выпила его питье я — потому, что былъ онъ какъ король.

СЕСТРА УПРАВ. Что-жъ это было за питье?

ГЕРЗУИНДА. Кажется вино — навѣрное не знаю. Противно было мнѣ оно!

СЕСТРА УПРАВ. Гдѣ же это было?

ГЕРЗУИНДА. Все ты спрашиваешь: гдѣ, когда и кто? Не знаю!

СЕСТРА УПРАВ. Я женщина какъ ты — и можешь говорить со мной открыто. Скажи: ты согласилась выпить противное питье лишь потому, что далъ его тебѣ на короля похожій человѣкъ. Такъ почему жъ ты оттолкнула кубокъ, тебѣ протянутый рукою Карла самого, наполненный любовью и благословеніемъ?

ГЕРЗУИНДА. Дай куклу мнѣ, сестра! Не слышишь, что ли?

СЕСТРА УПРАВ. Ну, а когда ты проглотила, сжалившись надъ старикомъ, питье, которое тебѣ онъ далъ?

ГЕРЗУИНДА. То лучшимъ отъ этого не сдѣлалось оно. Такое же противное осталось.

СЕСТРА УПРАВ. Ознобъ почувствовала ты?

ГЕРЗУИНДА. Да, стало холодно.

СЕСТРА УПРАВ. А если встрѣтила бъ ты старика того, узнала ли бъ его ты, Герзуинда?

ГЕРЗУИНДА (рѣшительно). Нѣтъ!

СЕСТРА УПРАВ. Забыла ты его лицо?

ГЕРЗУИНДА. Я вижу его передъ собою неустанно.

СЕСТРА УПРАВ. И все-жъ не хочешь его назвать, признать не хочешь, когда онъ явится — хотя изъ-за него ты заболѣла и такъ слаба. Несчастья твоего вѣдь онъ причина.

ГЕРЗУИНДА. Я не несчастна! Будь я несчастна — повторяю, неправда это! — тогда, конечно, его назвала бъ я. Согрѣй мнѣ руки! Согрѣй меня!

(Тревожно глядя ей въ лицо, сестра закутываетъ ей руки толстымъ платкомъ. Тихо входитъ настоятельница, за нею Рорико, не снявшій верхнюю одежду, въ которой пришелъ съ улицы)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Нельзя, графъ Рорико. Самъ на нее взгляни. Вотъ видишь — безпомощна она и, какъ младенецъ, нуждается въ уходѣ. Не выдержитъ она и день въ пути.

РОРИКО. И все же нужно увезти ее. Не терпитъ время, мать почтенная. Я слишкомъ смѣло и самовольно поступилъ. Въ то утро злополучное, когда свершилась ея судьба, когда великій Карлъ, прихотью пресытившись, хватившей на краткій день осенній, выбросилъ ее какъ мошку мертвую — въ то утро, правда, иначе я поступить не могъ, какъ поступилъ.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. И ты былъ правъ, графъ Рорико, что вспомнилъ о королевскомъ словѣ, на бумагѣ закрѣпленномъ, что мы хранимъ въ монастырѣ. Ты поступилъ, какъ рыцарь благородный, когда привелъ обратно заблудшую овечку къ намъ. Простится властелину, когда забудетъ свое онъ слово — слишкомъ много заботъ великихъ у него. Можетъ и ребенокъ забыть про обѣщанье, данное ему: забывчивы и пользы своей не знаютъ дѣти. Но если тотъ, кому опека надъ ребенкомъ ввѣрена, забудетъ — достоинъ онъ Господней кары.

РОРИКО. Какъ гласитъ бумага, которую храните вы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Въ ней обязуетъ насъ король кровъ и защиту ей предоставлять до самой смерти.

РОРИКО. Считалъ я тоже, что мѣсто ей въ монастырѣ. Но Карлъ изгналъ ее изъ Аахена.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Кого тутъ изгонять? Смотрите на нее: страданій горсточка, едва замѣтная; метлой неумолимой ее сегодня-завтра правительница наша смерть за двери вымететъ. Останется лишь золотая прядь волосъ, которую, быть можетъ, король снялъ съ головы у ней — и больше ничего. (Плача) Ужель ея страданій мало, чтобъ искупить вину? Должна я тайну тебѣ ввѣрить, графъ Рорико. Ей дали выпить яду — нѣтъ сомнѣнья. О, люди! О, мужчины! Вамъ мало похитить нѣжные плоды въ саду, что открываетъ въ невѣдѣньи своемъ дитя. Породы волчьей вы и задушить потомъ хотите жертву. Мы безразсудны, и не узнаемъ въ мужчинѣ волка, не видимъ въ улыбкѣ лицемѣрной врага злорадный смѣхъ.

РОРИКО. Мать любвеобильная! О, если бъ Герзуинда не отстраняла никогда руки, которую благоговѣйно я подношу къ устамъ. Но все же и Герзуинда не безъ вины, а главное, виновной считаетъ ее Карлъ. Сегодня утромъ онъ вернулся въ аахенскій дворецъ. Онъ сильно измѣнился. На лбу его морщины пролегли — и безъ испуга на нихъ взглянуть нельзя. Онъ мрачно хмуритъ брови и только вдругъ ихъ подымаетъ, освобождая взоръ, чтобъ съ безпощадной угрозой поразить имъ. И если Карлъ узнаетъ, что Герзуинда скрыта здѣсь, въ монастырѣ, а не отправлена на родину далекую, то всѣмъ грозитъ опасность.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Я исполняю свой долгъ и не страшусь.

РОРИКО. Страшитесь Карла! Послушайтесь совѣта моего. Сегодня къ ночи я приготовлю лошадей и двухъ людей надежныхъ, чтобъ увезли они дитя къ ея роднымъ. Но, можетъ быть, уже мы пропустили время — и сейчасъ, при насъ, ее больную схватятъ палачи, и тутъ же растерзаютъ. Въ народѣ слухъ уже распространился, что въ городѣ она, и рыщетъ чернь всюду, чтобы найти ее и забросать каменьями.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей предстоитъ одинъ лишь путь — послѣдній, графъ Рорико. Однажды ее ужъ взяли у меня — однажды отняли заложницу, которую Господь заботамъ нашимъ поручилъ. Какой ее вы увели? Какой она ко мнѣ вернулась? Сегодня воля высшая зоветъ ее — и небу я сохраню ее. Колдуньей называетъ ее толпа — а другъ дѣтей, Спаситель, ребенкомъ назоветъ ее. Но какъ, скажи, твой страхъ согласовать съ тѣмъ, что сказалъ мнѣ нашъ духовникъ: скорбитъ король, онъ говоритъ, и кротостью полна его душа. Повѣрить если словамъ духовника — то обливается король слезами.

РОРИКО. Господь помилуй франковъ, когда въ слезахъ король! Когда льетъ слезы Карлъ, то дѣла его быстрѣе словъ и раньше исполненъ приговоръ, чѣмъ онъ произнесенъ. Безъ грома, нѣмая молнія все пожираетъ жадно. Однажды, при Верденѣ, заплакалъ Карлъ, и вздулись отъ крови человѣческой ручьи. И снова плачетъ Карлъ теперь. Рыдаетъ ночью Карлъ — а на площадкѣ за церковью святой Маріи, что строится — плоды видны горючихъ слезъ его. Замедлилась постройка храма въ честь Господа, и много рабочихъ наилучшихъ, справляя праздникъ въ будни, свернувши шею и черный высунувъ языкъ, на воздухѣ качаются.

ГЕРЗУИНДА (просыпаясь). Сестра!

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Что, дитя?

ГЕРЗУИНДА. Тутъ говорятъ, я слышу.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, графъ Рорико и настоятельница тутъ.

ГЕРЗУИНДА. А защититъ меня король отъ старика?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Какого старика?

ГЕРЗУИНДА. Вотъ отъ того, который тамъ стоить, меня колдуньей называетъ и дьяволицей злой.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Это она про канцлера почтеннаго, про Эркамбальда говоритъ. Терзаетъ ее воспоминанье объ утрѣ злополучномъ, когда насъ обвинилъ язычникъ Беннитъ, ея дядя — и мы явились съ нею къ королю.

ГЕРЗУИНДА. А тотъ, кто говорилъ, — вѣдь это Рико, сестра, любимецъ короля?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Да, здѣсь графъ Рорико. Открой глаза — и ты его увидишь.

ГЕРЗУИНДА (съ закрытыми глазами). Его я вижу ясно предъ собой. Красивъ онъ — но не такъ, какъ Карлъ — далеко не такъ. Карлъ — богъ, а мы всѣ — люди.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (обращаясь къ Рорико). Повѣрите-ль: короля такъ тяжко оскорбивъ, все жъ почитаетъ какъ святого она его.

РОРИКО. Творецъ одинъ лишь можетъ понять ее.

ГЕРЗУИНДА. Не хочу глотать противное питье! Брр!.. Гадко! Пусть онъ уйдетъ…

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Ей дали ядъ, повѣрьте. Въ ту ночь, въ трущобѣ, куда влекла ее власть сатаны, какой-то невѣдомый старикъ ей далъ въ винѣ отраву выпить.

РОРИКО. Повѣрить трудно, что она, столь нѣжная и хрупкая, такое страшное проклятье съ собою принесла на свѣтъ! Вотъ она лежитъ — такая слабая. О, слабость! Нѣтъ щита противъ нея. Все время была она одна и опиралась на собственную слабость; больше ни на что — какъ опирается на мощь свою король. И вотъ теперь она — какъ онъ — окружена врагами. Ненависть и злоба грозятъ ей отовсюду. (Быстро входитъ Эркамбальдъ)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ты здѣсь, графъ Рорико?

ГЕРЗУИНДА (вздрагиваетъ при звукѣ голоса Эркамбальда, открываетъ глаза и смотритъ на него широко раскрытыми глазами). Опять!.. Вѣдь онъ… Чего еще ты хочешь?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (не обращая вниканія на Герзуинду). Почему вернулся въ Аахенъ такъ неожиданно король?

РОРИКО. Сегодня утромъ только велѣлъ онъ въ путь собраться. Небо вѣдаетъ, что онъ затѣялъ.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Спрячьте дѣвушку, мать настоятельница. Король ужъ на пути сюда.

РОРИКО. Я такъ и зналъ, что донесутъ ему!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Уведите ее, вамъ говорю я! Народъ волнуется, и Карлъ въ настроеньи дьявольскомъ! Хотя и противъ короля теперь народъ настроенъ, съ тѣхъ поръ какъ слишкомъ горячіе молодчики на воздухѣ болтаются, все жъ въ ненависти къ этой потаскушкѣ заодно они.

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА (поднимая съ кресла Герзуинду, которая продолжаетъ глядѣть съ ужасомъ на Эркамбальда). Обойми мнѣ шею, Герзуинда, и держись покрѣпче. Грѣшатъ въ своей заносчивости сильные — но есть у насъ оплотъ въ Спасителѣ! (Она выноситъ Герзуинду на рукахъ. Рорико ей помогаетъ)

ЭРКАМВАЛЬДЪ (оставшись наединѣ съ настоятельницей). И смерть сама, какъ видно, не хочетъ ее взять! Какъ твердо въ милости у короля стоите вы, что ваша жалость такимъ путемъ идти дерзаетъ. Я бы иначе съ него поступилъ, хоть и больна она — какъ кошку утопилъ бы я ее!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (глядя на Эркамбальда въ упоръ). Я знаю: ты бы это сдѣлалъ. Но то, что сдѣлалъ ты дѣйствительно — извѣстно лишь тебѣ: я этого не знаю.

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ну, такъ и говори о томъ, что знаешь!

(Эркамбальдъ быстро удаляется, съ другой стороны входитъ обычнымъ медлительнымъ шагомъ Алькуинъ)

АЛЬКУИНЪ. Кто это поспѣшно вышелъ? — канцлеръ Эркамбальдъ?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Благословенъ Господь, тебя пославшій къ намъ! Скажи, отецъ, скорѣе дочери твоей, которую со всѣхъ сторонъ пугаютъ… Скажи, ужели Карлъ такъ бѣдную заложницу возненавидѣлъ, что смерть грозитъ тому, кто сжалится надъ ней?

АЛЬКУИНЪ. Такъ значитъ это правда? Вы пріютили ее? Такъ знайте: Карлъ, смутному предчувствію послушный, ее здѣсь ищетъ. Не въ гнѣвѣ — нѣтъ — терзаетъ его мука. Страшенъ Карлъ — не только врагамъ своимъ, но и себѣ. И страшенъ, дважды страшенъ, когда онъ любитъ!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Мнѣ драгоцѣнно слово каждое изъ устъ твоихъ, отецъ. Но поспѣши, прошу тебя, и многое еще скажи, чтобъ знала я, какъ поступить, какъ встрѣтить короля.

АЛЬКУИНЪ. Предположи, что хочетъ ее онъ снова повидать. Предположи, что къ ней онъ рвется дикою душой — наперекоръ всему, что говоритъ притворно. Вотъ чѣмъ ужасно его страданье… Будь эта дѣвочка невивна, чиста и преданна — по опыту мы знаемъ, дочь моя, — случилось то же бы, что часто ужъ случалось: еще одинъ сынокъ у короля — и больше ничего. А тутъ иное вышло. Чужой она ему осталась; не подчинилъ ее себѣ король. Въ то время, какъ страсть влекла его, какъ онъ томился отъ желаній — его удерживала гордость и непреклоннымъ дѣлала. Потомъ онъ оттолкнулъ ее — ее, которая съ тѣхъ поръ тѣмъ пагубнѣе воцарилась въ его душѣ и вспыхнуло такъ долго сдержанное пламя, отъ гнѣва власти оскорбленной еще сильнѣе разгораясь, и все кругомъ зажгло… Хочу сказать я, что весь въ огнѣ король.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Такъ, значитъ, правда, что онъ боленъ?

АЛЬКУИНЪ. И тяжело.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. А гдѣ же врачъ? Кто исцѣлить его?

АЛЬКУИНЪ. Она — которую онъ ищетъ. Она — никто другой. Вотъ онъ идетъ сюда. Гремитъ ужъ въ домѣ его голосъ.

(Быстро появляется первая сестра, за ней вторая)

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Пойди къ ней, помоги!..

ВТОРАЯ СЕСТРА. Король ступилъ въ нашъ домъ, мать настоятельница.

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Герзуинда зоветъ тебя!

ВТОРАЯ СЕСТРА. Мать, спрашиваетъ о тебѣ король.

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Мать, Герзуиндѣ тяжко… Умираетъ она!

ВТОРАЯ СЕСТРА. Что мнѣ сказать, когда король о настоятельницѣ спроситъ?

ПЕРВАЯ СЕСТРА. Она должна сказать предъ смертью тебѣ тайну, мать. Не можетъ безъ исповѣди умереть она.

НАСТОЯТЕЛЬЯИЦА. Что жъ дѣлать мнѣ?

АЛЬКУИНЪ. Твой путь начертавъ твердо. Иди, не озираясь, мать.

(Hастоятельница идетъ на первой сестрой; нѣсколько монахинь быстро вбѣгаютъ и приводятъ все въ порядокъ въ комнатѣ. Алькуинъ становится въ выжидательной позѣ. Слышенъ громкій голосъ короля, который приближается со своей свитой, извнѣ доходитъ гулъ толпы, которая собралась у дверей монастыря. Наконецъ входитъ Карлъ, съ нимъ Рорико, Эркамбальдъ, нѣсколько придворныхъ и много мовахннь)

КАРЛЪ (монахинямъ). Дарую вамъ поле за прачешной. Будетъ оно вашимъ, съ однимъ условіемъ, чтобъ кромѣ овощей, салата и капусты, вы мальвы тамъ и розмаринъ растили. (Монахини выражаютъ свою радость, нѣкоторыя цѣлуютъ его руки) А гдѣ же мать настоятельница?

ТРЕТЬЯ МОНАХИНЯ. Гдѣ же мать?

ЧЕТВЕРТАЯ МОНАХИНЯ. Развѣ не здѣсь она?

ПЯТАЯ МОНАХИНЯ. О, Боже, гдѣ она? Пойти ее искать! (Большинство монахинь быстро убѣгаютъ)

КАРЛЪ. Тутъ, кажется, магистръ Алькуинъ, мы съ школьницами занимались? (Обращаясь къ одной монахинѣ) Сколько теперь воспитанницъ у васъ въ монастырѣ? Когда въ послѣдній разъ я самъ ихъ сосчиталъ, ихъ было тридцать.

ШЕСТАЯ МОНАХИНЯ. Да и теперь ихъ ровно тридцать, государь.

КАРЛЪ. И все жъ одной недостаетъ, дитя мое.

(Слышна въ коридорахъ тревожная бѣготня. Монахини, стоящія на сценѣ, тихо шепчутся. Многія блѣднѣютъ и выходятъ. Вбѣгаютъ двѣ ученицы монастырской школы, съ зажженными восковыми свѣчами и хотятъ пройти мимо. Карлъ ихъ останавливаетъ)

КАРЛЪ. Куда спѣшите вы съ свѣчами? (Онѣ съ испугомъ отступаютъ, идутъ дальше и исчезаютъ за дверью) Вотъ какъ! Мы, кажется, здѣсь лишніе. Тутъ холодно и сыро. Дуетъ. Закройте двери. Почему вы такъ блѣдны? Что происходитъ здѣсь?

АЛЬКУИНЪ. 3а минуту предъ тѣмъ, какъ ты вошелъ, мать настоятельницу отозвали къ постели умирающей.

КАРЛЪ. Не добрый знакъ, когда дорогу мнѣ смерть переступаетъ и входитъ первой! (Прислушиваясь къ шуму толпы; Что привело въ смятенье рой пчелиный?

ЭРКАМБАЛЬДЪ (поспѣшно). Узнать ты долженъ все равно — такъ знай сейчасъ же: мостъ, который построилъ ты на Майнѣ, созданье дивное рабочихъ чужеземныхъ — погибъ. Унесло его теченье. Объ этомъ здѣсь съ утра узнали.

КАРЛЪ. Довольно. Знаю. Споткнулся также мой конь и сбросилъ меня на землю сегодня у городскихъ воротъ. Что жъ дѣлать? Клонится къ вечеру и самый длинный день.

АЛЬКУИНЪ. И точно также за каждой ночью утро слѣдуетъ.

КАРЛЪ. Такъ будемъ терпѣливо ждать (озираясь). Ждать терпѣливо, приходится, какъ видно, также здѣсь. Пойдите и посмотрите, что происходитъ. (Эркамбальдъ, Рорико и остальные выходятъ исполнить приказъ короля. Остается только Алькуинъ. Карлъ смотритъ на него значительнымъ взглядомъ и продолжаетъ) Вотъ мы въ монастырѣ. Теперь могу сказать тебѣ, что привлекло меня сюда. Я самъ не зналъ еще, когда объ этомъ ты спрашивалъ меня: я видѣлъ сонъ. Здѣсь, на скамейкѣ, сидѣла Герзуинда, смѣясь и говоря… Но что — забылъ. Нѣтъ, вспомнилъ: дословно я не помню, но все же вотъ что было: я первый съ ней заговорилъ. — Что сталось съ моимъ кольцомъ? спросилъ ее. Кольцо меня терзаетъ ночь каждую — съ тѣхъ поръ, какъ охватило безуміе меня. — ты знаешь вѣдь. Зачѣмъ взяла кольцо ты? я спросилъ. Она отвѣтила: — Приди и посмотри.

АЛЬКУИНЪ. Мнѣ жъ представляется, о, государь, что среди тучи мы стоимъ, таящей сокрытую еще судьбу. Пошли, Господи, намъ силы съ достоинствомъ не нести! (Входитъ настоятельница, плача)

КАРЛЪ (идя ей навстрѣчу). Странно мнѣ сегодня, о, мать почтенная, въ стѣнахъ монастыря: такъ чуждо необычно и даже жутко — хотя при мнѣ мой мечъ. Мнѣ кажется, какъ будто я — лишь духъ мой, сюда явившійся, въ то время, какъ другой король здѣсь правитъ. Но живъ я; ты узнаешь меня?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (цѣлуетъ край его одежды и плачетъ). Храни, Господь, главу помазанника Твоего!

КАРЛЪ. Опять въ слезахъ? Сегодня, какъ тогда, когда въ послѣдній разъ мы видѣлись въ дворцѣ. Оставь меня наединѣ съ почтенной матерью.

(Алькуинъ выходитъ. Отъ двери отскакиваютъ блѣдныя монахини, подслушивавшія у дверей)

КАРЛЪ. Отъ ложа смерти ты пришла. Что жъ! Кто умеръ, — счеты тотъ покончилъ съ жизнью. А надъ живыми тяготѣетъ проклятье Божье за прародительницу нашу Еву. Все еще она порой насъ навѣщаетъ. Дабы не прекратилась мука нашей жизни — она приноситъ снова яблоко и снова грѣхъ вноситъ въ міръ. Какъ давно не видѣлись мы?

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Слишкомъ долго и для слуги твоей и для твоихъ питомцевъ въ стѣнахъ монастыря. Они сиротами становятся безъ своего отца.

КАРЛЪ. Отецъ? Питомцы? Ужъ если, женщины, отецъ вамъ нуженъ — ищите его на небѣ. Къ отцу земному не обращайтесь. Не отрицай — твоя печаль тебя въ неправдѣ обличитъ: язычникъ Беннитъ, тогда лишенный всѣхъ земель, теперь опять владѣетъ своимъ помѣстіемъ въ Саксоніи и снова пріобрѣтенной властью онъ гордится. Но если въ спорѣ онъ побѣду одержалъ, то все же, мать, тебя вторая Беннита побѣда болѣе печалитъ. Горько, что отнялъ душу дѣтскую онъ у тебя и у Христа.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Бичемъ Господнимъ стала заложница для всѣхъ насъ…

КАРЛЪ. Хорошо!.. Пусть станетъ она бичемъ для всѣхъ. Будь я дѣйствительно отецъ, я бъ день и ночь, какъ ты, скорбѣлъ о томъ, что Герзуинда мы здѣсь, на попеченіи твоемъ благочестивомъ, а далеко, у очага язычника живетъ вонючаго. Я исповѣдаться хочу тебѣ, мать настоятельница. Мать… я… сюда пришелъ… воспитанницей она была твоей. Ну, словомъ: Герзуинда… О томъ, что было съ ней, конечно, знаешь ты; все проникаетъ чрезъ стѣны моего палатината. Такъ вотъ весь міръ клянетъ ее. Съ глазъ моихъ я грѣшницу прогналъ. И вотъ теперь раскаяньемъ терзаюсь горькимъ. Не думай, мать, что разума лишился я. Христофоръ, младенца Іисуса на берегъ пронося чрезъ потокъ бурливый, когда бъ на волю теченья бурнаго отдалъ святую ношу — какъ горько раскаялся бы онъ! Повѣрь мнѣ, мать, страсть дикая и буря сладострастья — не похоть въ ней распутницы, а иго сатаны и мрачное служенье тьмѣ. Я часто видѣлъ, какъ ея касался духъ, покорившій тѣло нѣжное себѣ, какъ къ изступленью страсти страшному ее онъ принуждалъ въ служеніи ему. Когда же я рукой дотрагивался до нея — то мукой искажались черты лица, застывшаго въ безчувствьи, въ то время, какъ извивалось безпомощное тѣло. Ну, словомъ: невинна ли она иль нѣтъ — но соблазнила маской святости она меня — сіяніемъ невинности. Если это обманъ, то помоги мнѣ, мать, сіяніе разрушить, не то я божествомъ ее признаю франковъ. Разбей святыню, изъ которой кротко улыбается она!

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. О, государь, рѣшенье мудрое Господяе, которому вдвойнѣ я покоряюсь, отъ вины тебя уберегло.

КАРЛЪ. Мать, она влечетъ меня къ себѣ! Я плѣнникъ, я свободу потерялъ. Чѣмъ привязала она меня къ себѣ, когда ее я выгналъ — чарами какими? Кольцомъ ли, что, быть можетъ, она украла у меня? Я не могу постигнуть, отгадать. Помоги рѣшить загадку! Пойди, найди ее; хочу узнать, кто душу въ ней убилъ — когда ты скажешь, что она мертва; хочу не дать ей умереть — когда ты скажешь, что она жива! И если мнѣ скажешь: ты погубилъ ее, не зная, что она живая, — то сыновей я соберу и королевскихъ слугъ моихъ, имъ волю объявлю послѣднюю и въ монастырь уйду.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Къ дядѣ своему въ Саксонію не возвращалась Герзуинда. Здѣсь она была и здѣсь пріютъ нашла — какъ ей ты обѣщалъ черезъ меня. Но вторично теперь она ушла, ушла — и больше не вернется. Когда черезъ порогъ ступилъ ты къ намъ въ обитель — она незримо пролетѣла, тебя минуя; въ ту самую минуту умерла она. Стремительно съ подушки голову поднявъ и голосомъ, отъ звуковъ котораго застыли всѣ, она назвала короля и умерла.

(Карлъ стоитъ безъ словъ, точно окаменѣвъ въ то время какъ гулъ народа у воротъ усиливается. Въ глубинѣ сцены собираются дѣти съ зажженными свѣчами въ рукахъ, очевидно чего-то ожидая)

КАРЛЪ (беззвучнымъ шопотомъ). Магистръ Алькуинъ!

АЛЬКУИНЪ. Что, король Карлъ?

КАРЛЪ (какъ прежде). Магистръ Алькуинъ!

АЛЬКУИНЪ. Что прикажешь?

КАРЛЪ. Что это, искры предъ глазами? Нѣтъ, свѣчи… свѣчи близятся ко мнѣ.

(Карлъ остановившимся взглядомъ смотритъ на свѣчи въ глубинѣ сцены. Теперь видно, что дѣти образуютъ начало шествія, которое медленно приближается къ аванъ-сценѣ)

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА. Король и милостивый паладинъ — шаги и взоры отврати отъ этого дѣянья сѣрой смерти!

(Шествіе направляется въ глубинѣ сцены справа налѣво и показываются носилки, которыя несутъ монахини. Герзуинда лежитъ на нихъ мертвая, лицо ея закрыто)

КАРЛЪ. Молчи! Тутъ мертвая? Ты знаешь, кто она?

СЕСТРА УПРАВИТЕЛЬНИЦА. Она скончалась, съ Богомъ примиренная — я приняла ея послѣдній вздохъ.

КАРЛЪ. Ты приняла ея послѣдній вздохъ? Чей? Кто та, которая скончалась? Открой лицо? Умерла по чьей винѣ она? Чего бѣснуется толпа передъ воротами? Пусти меня. (Онъ твердо подходитъ къ носилкамъ и самъ поднимаетъ покрывало съ лица Гернуинды) Ты это? Герзуинда? Откуда ты? (Король выпрямляется, но его охватываетъ дрожь. Кажется, точно качается башня во время землетрясенія. Онъ опускается, потомъ снова сейчасъ же выпрямляется, ищетъ опоры. Его поддерживаютъ Рорико и Алькуинъ. Потомъ онъ снова слабѣетъ, затѣмъ поднимается, отстраняетъ отъ себя Рорико и Алькуина и глядитъ на мертвую) Я опоздалъ!… Какъ странно!.. Вы всѣ поражены, что я спокоенъ. А странно то, что скорбь мнѣ душу успокоила и вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ показала цѣлый міръ утратъ. Рука тепла… Не правда ль, соскользнулъ платочекъ розовый вотъ… вотъ отсюда и упалъ, какъ будто опустился къ ея ногамъ. Когда жъ вы стали искать — его не стало. Такъ убѣгаетъ жизнь. Я часто это видѣлъ и потому… (Онъ устремляетъ страшный пронизывающій взглядъ на Эркамбальда) Я знаю: ты доволенъ, Эркамбальдъ. Да, вы довольны — но не я. То, что здѣсь свершено — убійство. Приблизься, Эркамбальдъ: убійство это. Тише! Она какъ будто сейчасъ заговоритъ. Грудь поднялась слегка. Ближе, подойдите ближе, говорю я! Убійство! Подойдите, чтобъ видѣть васъ она могла и обличить убійцъ. Рико! У всѣхъ дверей разставить стражу. Двери всѣ закрыть. Въ монастырѣ здѣсь убиваютъ.

НАСТОЯТЕЛЬНИЦА (бросаясь къ его ногамъ). Быть можетъ, государь, свершилось здѣсь убійство. Но если — свидѣтель всевѣдущій Господь! — преступленье свершено и бѣдное дитя руки — не знаю чьей — злодѣйской жертва, то подымаю для клятвы обѣ руки: настигни насъ проклятье вѣчное! Да будутъ души всѣхъ насъ лишены спасенья, если хоть зернышко вины здѣсь нашей: не потревожили ей волоска въ стѣнахъ монастыря.

КАРЛЪ. Не я виновенъ въ этомъ. То, что здѣсь видишь, Рико, — убійство гнусное. Поставьте стражу ко всѣмъ дверямъ. Кровь за кровь! Убійство это. Вотъ эта мертвая укажетъ путь намъ. Веди насъ, Герзуинда, и за тобою мы пойдемъ — хотя пришлось бы вступить въ семью моихъ родныхъ. Въ нее войдемъ, и на кого укажешь мертвымъ пальцемъ, того возьмемъ. Хотя бы это былъ мой сынъ, потребую я кровь за кровь!

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ, государь, возьми мою — пустите меня! — возьми спокойно. Немного, правда, во мнѣ осталось крови, но капля каждая была твоей — пролитая и непролитая — съ тѣхъ поръ какъ я живу. Но прежде чѣмъ склоню я шею — склоню охотно подъ топоромъ на плахѣ — позволь еще одинъ разъ поднять ее высоко. Не просвѣтленъ теперь, какъ было прежде, ты разумомъ Господнимъ. Тебя окуталъ сонъ. Закрыты уши и глаза; ты ничего не видишь и не слышишь. Не слышишь, какъ толпа бушуетъ? Отчаянье и ужасъ въ ихъ крикахъ бѣшеныхъ звучитъ! Слышишь — удары кулаками. Крикъ раздается: — Волосы распутница обрѣзала ему! Всѣ думаютъ, что дьяволица кровь твою сосетъ въ монастырѣ — въ то время какъ распадается тобою созданное царство. Вотъ что волнуетъ ихъ. Идетъ молва къ тому же, что высадился датчанинъ Годофридъ въ Фрисландіи на двухъ стахъ суднахъ, что онъ напалъ на наши поселенья, снесъ замки укрѣпленные, а гарнизонъ съ собой увезъ иль перерѣзалъ. Такой ударъ неслыханъ. Непонятенъ привыкшему къ побѣдамъ народу франковъ. Бѣснуются они и ножницами потрясаютъ — не сомнѣваясь, что жрецы саксонскіе тебя заколдовали — какъ обезсилили Самсона филистимляне — пославъ къ нему Далилу; силу его похитила она, обрѣзавъ волосы ему (Во время всей рѣчи Эркамбальда, Карлъ не сводитъ взора съ Герзуинды. Все болѣе и болѣе привлекаемый ею, онъ приближается къ мертвой, забываетъ все вокругъ себя и только когда Эрканбальдъ кончаетъ, онъ приходитъ въ себя отъ наступающей тишины; тихимъ глубокикъ голосомъ:) Рико! Рико!

РОРИКО. Что, государь?

КАРЛЪ. Идите. А ты останься. — И ты — и ты. (Онъ указалъ на Настоятельннцу и на Алькуина. Эркамбальдъ и остальные, также и дѣти, поспѣшно уходятъ. Король медленно подходитъ къ носилкамъ) Мать, сатана былъ прежде ангеломъ Господнимъ, неправда ли? Хотѣлъ одъ стать какъ Богъ, но палъ онъ и Господь его отринулъ. О, страшное паденье въ бездну сіяющихъ небесныхъ сонмищъ — дѣтей небесныхъ, которыхъ создали изъ чистаго сіянья, но не насытили!.. Ихъ крикъ — крикъ о любви — пронесся по небу: На помощь, сатана! Хотимъ мы быть какъ Богъ. Видите упрямство на чертахъ лица ея? Разбилась власть Господня объ ангела, Имъ созданнаго — не только человѣческая и моя. Теперь она нѣма. Во снѣ я видѣлъ въ сіяньи тѣло ея нѣжное. То, что я строго отъ нея скрывалъ, я вамъ открою. Любилъ я Герзуинду! Господь пространство наполняетъ именемъ Своимъ: она молчитъ, безмолвна, и на звуки отклика тутъ нѣтъ. Скажите то, чего не знаю: почему міръ раскололся и трещина прошла чрезъ сердце мнѣ? Она теперь передъ судьей своимъ стоитъ. Что скажетъ онъ? что можетъ молчанью гордому противоставить? Спроситъ ли ее: гдѣ, гдѣ мое кольцо? А если будетъ молчать она въ отвѣтъ, то снова умертвитъ ее? Чтобъ десять разъ упрямо воскресала она для новаго горѣнья и мученій старыхъ. Мученье — вотъ для чего она жила! Гордость и страданье. Такая жизнь и моя. Прощай! Быть можетъ, ты лишь искра пламени изъ ада — такъ каково же море пламени, откуда ты явилась? Не мудрено, что духи праведные на пагубу себѣ туда стремятся — обжигая грудь. Теперь я вашъ. Спитъ Герзуинда — но пробудить ее нельзя, и потому есть время у меня для васъ и датчанъ и Годофрида.

КРИКИ ТОЛПЫ. Волосы ему обрѣзала она! Волосы распутница ему обрѣзала!

РОРИКО. Если прикажешь, государь, я съ конницей толпу отброшу.

(Эркамбальдъ поспѣшно вбѣгаетъ)

ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ворвалась чернь въ домъ! Съ ней справиться нельзя. Если не выйдешь къ нимъ и не покажешь имъ себя — быть можетъ, скоро ужъ поздно будетъ.

КАРЛЪ. Ну, хорошо, пока не слишкомъ поздно. Ремесленникъ, вернись къ работѣ! Не взыщите, что пренебрегъ своимъ я долгомъ — его я знаю. Я знаю, что слуга я моихъ вассаловъ. Не осудите. Пожалѣйте — никому не говорите — теперь вдвойнѣ я буду потъ проливать. Надѣньте мнѣ желѣзное ярмо — и вотъ увидите: безсиленъ будетъ быкъ передо мной. Вотъ такъ: возьмите, унесите ее. Я еще учиться долженъ тому, чему она меня учила. Не говорите, что учусь я у дѣтей еще. и слышите? Скажите имъ: не знаетъ король нашъ Карлъ, что значитъ ошибаться. Скажите, что твердъ онъ какъ алмазъ и никогда не плачетъ. Вы видите того, кто взоромъ провожаетъ мертвую. Толпа его не видитъ и не знаетъ. Не выдайте его — пусть онъ исчезнетъ. Чего народъ не знаетъ — того не будетъ недоставать ему. Останется ему старикъ, и тотъ… старикъ стремится скорѣй попасть на поле брани — туда, гдѣ тучъ смятенье надъ головой, смятенье и воинство вокругъ него наполнитъ міръ. На боевого сѣсть коня не терпится ему — и ночью спать подъ свистъ въ палаткѣ. Старый воинъ остался имъ — остался король Карлъ. Онъ жаждетъ бури, какъ воды олень. Всю жизнь дышалось ему легко лишь въ битвахъ, подъ звонъ оружья. Войну провозглашаетъ онъ и сильныхъ бой мужей.

(Онъ вошелъ въ открытую галлерею и показываетъ кричащей толпѣ свой мечъ. На минуту наступаетъ мертвая тишина, потомъ толпа разражается кликами безконечнаго восторга).

КРИКИ ТОЛПЫ. Слава Карлу! Проклятье врагамъ его! Война! Онъ поднялъ мечъ. Слава ему! Онъ поднялъ мечъ!

Занавѣсъ.

Сборникъ товарищества "Знаніе" за 1908 годъ. Книга двадцатая