Закон и жена (Коллинз)/Дело 1874—1875 (ДО)

Закон и жена
авторъ Уилки Коллинз, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Law and the Lady, опубл.: 1875. — Перевод опубл.: 1874—1875. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Дѣло», №№ 11-12, 1874, №№ 1-5, 1875.

ЗАКОНЪ И ЖЕНА.

РОМАНЪ ВИЛЬКИ КОЛИНЗА.

ГЛАВА I.
Ошибка молодой.

«Такъ поступали въ старину святыя жены, уповая на Господа и повинуясь своимъ мужьямъ; Сара повиновалась Аврааму, величая его господиномъ, а вы дщери ея».

Произнеся эти слова, которыми оканчивается обрядъ вѣнчанія по правиламъ англиканской церкви, дядя Старквэтеръ закрылъ книгу и изъ-за рѣшетки алтаря взглянулъ на меня съ полнымъ сочувствіемъ. А въ ту-же минуту тетка м-съ Старквэтеръ, стоявшая рядомъ со мною, слегка ударила меня по плечу и сказала:

— Ну, Валерія, ты замужемъ.

О чемъ я думала? Гдѣ были мои мысли? Я была въ какомъ-то забытьи. Очнувшись, я взглянула на мужа. Онъ казался взволнованнымъ не менѣе меня. Вѣроятно, намъ обоимъ пришла въ голову одна и та-же мысль: неужели, несмотря на сопротивленіе его матери, мы были мужемъ и женою? Тетка Старквэтеръ снова ударила меня по плечу.

— Возьми его руку, шопотомъ произнесла она, но такимъ тономъ, который ясно говорилъ, что она потеряла всякое терпѣніе.

Я взяла его руку.

— Слѣдуй за дядей.

Опираясь на руку мука, я пошла за дядей и другимъ пасторомъ, принимавшимъ также участіе въ богослуженіи.

Они повели васъ въ ризницу. Церковь, въ которой насъ вѣнчали, находилась съ одномъ изъ самыхъ мрачныхъ кварталовъ Лондона, между Сити и Вест-Эндомъ; день былъ сѣренькій, туманный. Наша свадьба была не веселая, вполнѣ подходящая къ мрачной мѣстности и мрачной погодѣ. Никто изъ родственниковъ или друзей моего мужа не былъ въ церкви, такъ-какъ его семейство не одобряло нашей свадьбы. Съ моей стороны также, кромѣ дяди и тетки, не было никого. Я лишилась родителей и мало имѣла друзей. Старый, преданный прикащикъ моего отца, Бенджаминъ, былъ единственнымъ постороннимъ человѣкомъ на свадьбѣ, и то онъ былъ посаженымъ отцомъ. Онъ зналъ меня ребенкомъ, и когда я осталась сиротою, онъ пекся обо мнѣ, какъ отецъ.

Намъ оставалось еще исполнить послѣднюю церемонію — записать свои имена въ книгу. Въ смущеніи и не зная, какъ поступить (меня объ этомъ никто не предупредилъ), я сдѣлала ошибку, которая, по мнѣнію тетки Старквэтеръ, была дурнымъ предзнаменованіемъ. Я подписала свою новую фамилію вмѣсто старой.

— Какъ! воскликнулъ дядя громкимъ, веселымъ голосомъ: — ты уже забыла свою фамилію! Хорошо, хорошо! Дай Богъ тебѣ не раскаяться, что ты ее перемѣнила. Ну, напиши снова!

Дрожащей рукой я вычеркнула свою первую подпись и написала, конечно, очень дурно:

Валерія Бринтонъ.

Когда наступила очередь моего мужа, то я съ удивленіемъ увидала, что его рука также дрожала и что онъ такъ же дурно написалъ:

Юстасъ Вудвиль.

Тетка подписала вслѣдъ за нами.

— Дурное начало, промолвила она, указывая на мою первую, зачеркнутую подпись; — я повторю слова своего мужа: дай Богъ тебѣ не раскаяться въ перемѣнѣ твоей фамиліи.

Даже въ тѣ дни моей невинности и полнаго невѣденія это странное, суевѣрное замѣчаніе тетки произвело на меня тревожное впечатлѣніе. Однако, въ эту минуту мужъ мой пламенно пожалъ мнѣ руку и я успокоилась, тѣмъ болѣе, что дядя сталъ теперь прощаться со мною. Добрый старикъ пріѣхалъ нарочно для моей свадьбы изъ своего провинціальнаго прихода, гдѣ я жила со времени смерти моихъ родителей; онъ предупредилъ меня, что тотчасъ послѣ вѣнчанія уѣдетъ вмѣстѣ съ женою съ первымъ поѣздомъ желѣзной дороги. Онъ горячо обнялъ меня и поцѣловалъ такъ громко, что этотъ поцѣлуй, вѣроятно, слышали зѣваки, ожидавшіе молодыхъ у дверей церкви.

— Желаю тебѣ отъ всего сердца, голубушка, здоровья я счастья, сказалъ онъ: — ты въ такихъ лѣтахъ, что могла сама выбирать и… Не обижайтесь, м-ръ Вудвиль, мы съ вами повые друзья… И дай Богъ, чтобъ твой выборъ оказался счастливымъ. Скучно намъ будетъ жить безъ тебя, по я на это не жалуюсь. Напротивъ, если перемѣна въ жизни сдѣлаетъ тебя счастливой, то я первый порадуюсь. Ну, ну, милая, не плачь, а то твоя тетка разревется, а въ ея года это не шутка. Къ тому-же, слезы только испортятъ твою красоту. Утри глаза и посмотрись въ зеркало: ты увидишь, что я правъ. Прощай, дитя мое, да благословитъ тебя Господь!

Съ этими словами онъ схватилъ жену за руку и они поспѣшно удалились. Сердце мое дрогнуло, несмотря на мою любовь къ мужу, когда исчезъ этотъ единственный другъ и покровитель моей юности.

Потомъ мнѣ надо было еще проститься съ старымъ Бенджаминомъ.

— Желаю вамъ всего хорошаго, не забывайте меня, сказалъ онъ.

Эти немногія слова воскресили въ моей памяти счастливые дни, проведенные мною въ домѣ отца. При его жизни Бенджаминъ обѣдалъ у насъ каждое воскресенье и всегда приносилъ съ собою подарокъ для хозяйской дочери. Я едва не «испортила своей красоты», по выраженію дяди, когда добрый старикъ горячо поцѣловалъ меня и тяжело вздохнулъ, словно онъ не надѣялся на мое будущее счастье.

Голосъ мужа прервалъ эти печальныя мысли.

— Пойдемъ, Валерія, сказалъ онъ.

Выходя изъ ризницы, я остановилась и послѣдовала совѣту дяди, то-есть посмотрѣлась въ зеркало, висѣвшее надъ каминомъ.

Что-же я увидѣла въ зеркалѣ?

Передо мною стояла молодая дѣвушка двадцати трехъ лѣтъ, высокаго роста, статная. Въ ея лицѣ не было ничего поразительнаго, на улицѣ ея никто не замѣтилъ-бы, такъ-какъ волосы у нея были но моднаго рыжаго цвѣта, а щеки не блестѣли румянами и бѣлилами. Ея черные волосы были просто зачесали большими прядями (отецъ любилъ эту прическу, и я другой не носила съ самаго дѣтства) и на макушкѣ свиты жгутомъ, какъ у Венеры Медицейской. Цвѣтъ ея лица блѣдный и только въ минуты волненія на щекахъ ея показывался румянецъ. Глаза ея были до того темпо-синяго цвѣта, что обыкновенно принимались за черные. Брови, довольно правильнаго очертанія, слишкомъ темпы и густы; носъ, почти римскій, былъ слишкомъ большимъ въ глазахъ любителей красивыхъ носовъ. Ротъ, лучшее, что было въ ея лицѣ, отличался нѣжнымъ абрисомъ и могъ принимать разнообразныя выраженія. Что касается овала лица, то онъ былъ слишкомъ узокъ и длиненъ внизу, слишкомъ широкъ и низокъ вверху. Вообще фигура, отражавшаяся въ зеркалѣ, представляла молодую женщину, довольно изящную, немного блѣдную и, быть можетъ, слишкомъ серьезную, степенную, — однимъ словомъ, женщину, непоражающую поверхностнаго наблюдателя съ перваго взгляда, по при второмъ или даже при третьемъ взглядѣ возбуждающую къ себѣ общее уваженіе. Что касается ея одежды, то она нисколько не походила на невѣсту. На ней былъ сѣрый кашемировый тюникъ, подбитый шелкомъ, и такая-же юбка; на головѣ — подходящая къ костюму скромная шляпка съ бѣлымъ вуалемъ и однимъ темнымъ розаномъ.

Успѣшно-ли я нарисовала свой портретъ, какъ онъ мнѣ представился въ зеркалѣ, судить не мнѣ. Я, на-сколько могла, удерживалась отъ двухъ противоположныхъ видовъ себялюбія: отъ излишней похвалы и излишней хулы. Что-же касается до остального, то хорошъ-ли этотъ портретъ или дуренъ, но слава Богу, что онъ оконченъ.

Кто-же это стоитъ рядомъ со мною?

Я вижу въ зеркалѣ человѣка немного ниже меня; онъ кажется старѣе своихъ лѣтъ. Голова его преждевременно полысѣла, а большая каштановая борода и длинные усы блестятъ преждевременной сѣдиной. На его щекахъ сіяетъ румянецъ, котораго не достаетъ у меня; вся его фигура дышетъ рѣшительностью, которой также у меня нѣтъ. Онъ смотритъ на меня такими нѣжными, карими глазами, какихъ я пнаогда не видывала у мужчинъ. Улыбка рѣдко появляется на его лицѣ, но она очень пріятная; его обращеніе, скромное, тихое, отличается тайной силой, которая такъ притягательно дѣйствуетъ на женщинъ. Онъ немного хромаетъ отъ раны, полученной нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Индіи, гдѣ онъ служилъ офицеромъ, и всегда опирается на толстую бамбуковую палку съ страннымъ крючкомъ вмѣсто наболдашника. Кромѣ этого маленькаго недостатка (если это недостатокъ), въ немъ нѣтъ ничего стараго, болѣзненнаго, неловкаго; въ моихъ глазахъ хромота придаетъ ему даже оригинальную граціозность и мнѣ она нравится болѣе, чѣмъ быстрая, ровная походка другихъ. Наконецъ, и это главное, я его люблю. Я его люблю! Я его люблю! Этимъ и оканчивается портретъ моего мужа въ день нашей свадьбы.

Зеркало сказало мнѣ все, что я желала знать.

Мы вышли изъ ризницы.

Небо съ самаго утра было покрыто тучами, а теперь шелъ сильный дождь. Зѣваки, стоявшіе у дверей церкви, мрачно смотрѣли на насъ, когда мы садились въ карету.

Такимъ образомъ, на моей свадьбѣ не было ни блестящаго солнца, ни свѣтлаго неба, ни веселыхъ кликовъ, ни цвѣтовъ, бросаемыхъ подъ ноги молодымъ, ни роскошнаго завтрака, ни радушныхъ рѣчей, ни благословленія отца и матери. Мрачная свадьба, нечего сказать! Но даромъ тетка Старквэтеръ сказала, что начало было дурное.

На желѣзной дорогѣ у насъ было взято особое отдѣленіе. Услужливый кондукторъ, ожидая приличной награды, спустилъ сторы на окнахъ, чтобы посторонніе взгляды насъ но безпокоили. Послѣ нѣсколькихъ минутъ ожиданія, показавшихся намъ вѣчностью, поѣздъ тронулся. Мужъ обнялъ меня, шопотомъ произнесъ: «наконецъ», и нѣжно прижалъ къ своей груди. Въ глазахъ его свѣтилась такая любовь, какую не выразить словами. Моя рука инстинктивно протягивается къ нему, глаза отвѣчаютъ на его взглядъ такимъ-же взглядомъ. Наши уста сливаются въ первомъ, долгомъ брачномъ поцѣлуѣ.

Счастливыя воспоминанія этого путешествія толпою возстаютъ передо мною, глаза наполняются слезами и я на сегодня кладу перо.

ГЛАВА II.
Мысли молодой.

Мы путешествовали около часа, какъ вдругъ въ насъ обоихъ произошла странная перемѣна.

Мы по-прежнему сидѣли, близко прижавшись другъ къ другу, рука моя лежала въ его рукѣ, голова покоилась на его плечѣ, но мы неожиданно умолкли. Неужели мы истощили весь немногосложный, но краснорѣчивый словарь любви? Или, насладившись всѣмъ блаженствомъ счастливой бесѣды, мы рѣшились испробовать еще большаго блаженства — счастливаго безмолвія? Я не могу опредѣлить истинную причину этого молчанія, но знаю, что настала минута, когда паши уста умолкли. Мы были оба углублены въ размышленія. Думалъ-ли онъ исключительно обо мнѣ, какъ я думала о немъ? До окончанія путешествія я въ этомъ усомнилась, а впослѣдствіи положительно узнала, что его мысля были далеко отъ его юной жены и онъ углубился въ свое несчастное прошедшее.

Что-же касается меня, то думать о немъ, когда онъ сидѣлъ рядомъ, имѣло для меня какую-то непостижимую сладость.

Я рисовала мысленно пашу первую встрѣчу близь дома моего дяди.

Вечерѣло; солнце садилось на горизонтѣ за облаками; наша славная, знаменитая лососками рѣка съ шумомъ извивалась но горному ущелью. На высокомъ берегу, надъ глубокой, тихой заводью, стоялъ рыболовъ. Съ другой стороны рѣки молодая дѣвушка (я сама) незамѣтно слѣдила за лесой рыболова.

Наступила давно ожидаемая минута — рыба клюнула.

Рыболовъ потащилъ за собою плѣнную лососку, то натягивая, то спуская лесу; онъ шелъ но песчаному берегу, но иногда входилъ въ воду, пробираясь но камнямъ. Я слѣдовала за нимъ по противоположному берегу, съ любопытствомъ смотря на эту борьбу между человѣкомъ и рыбой. Я довольно долго жила у дяди Старквэтера и переняла у него восторженную любовь ко всевозможнымъ сельскимъ нревровожденіямъ времени и преимущественно къ рыбной ловлѣ. Устремивъ пристально глаза на его лесу, я не смотрѣла себѣ подъ ноги и, случайно оступившись, упала въ воду.

Высота берега была незначительная, вода неглубокая и дно (по счастью для меня) песчаное. Поэтому я отдѣлалась только страхомъ и мокрой одеждой. Черезъ нѣсколько минутъ я уже снова была на твердой землѣ, очень стыдясь своей неловкости. Между тѣмъ рыба успѣла освободиться изъ плѣна. Услыхавъ мой крикъ, рыболовъ бросилъ удочку и побѣжалъ ко мнѣ на помощь. Мы встрѣтились съ нимъ висрвые лицомъ къ лицу; я стояла на берегу, онъ — въ водѣ. Глаза наши и сердца встрѣтились. Мы забыли правила приличія и смотрѣли другъ на друга съ варварскимъ безмолвіемъ.

Я первая оправилась и, сказавъ, что не ушиблась, просила его вернуться къ удочкѣ и постараться вернуть назадъ рыбу. Онъ неохотно отошелъ отъ меня и черезъ нѣсколько минутъ возвратился — конечно, безъ рыбы. Зная, какъ въ подобномъ случаѣ дядя былъ-бы огорченъ, я просила у незнакомца извиненія и предложила, въ видѣ искупленія своей вины, указать ему мѣсто ниже по рѣкѣ, гдѣ всего лучше ловились лососки.

Онъ не хотѣлъ объ этомъ и слышать, а просилъ меня вернуться домой и перемѣнить мокрое платье. Мнѣ это было рѣшительно ни по чемъ, но я все-же повиновалась — право, не знаю почему.

Онъ пошелъ рядомъ со мною, объясняя, что дорога въ его гостинницу шла мимо пасторскаго дома. По его словамъ, онъ прибылъ въ наши мѣста изъ любви къ уединенію и рыбной ловлѣ. Онъ видѣлъ меня нѣсколько разъ изъ окна гостинницы и теперь спросилъ, не дочь-ли я пастора.

Я отвѣчала, что пасторъ былъ женатъ на сестрѣ моей матери и вмѣстѣ съ нею замѣнилъ мнѣ родителей послѣ ихъ смерти. Онъ просилъ позволенія посѣтить на другой день дядю Старквэтера, говоря, что у нихъ были общіе друзья. Я пригласила его къ намъ, точно домъ дяди былъ мой собственный. Я была просто очарована его взглядомъ и голосомъ. Не разъ до того времени я воображала, что влюблена, но никогда не чувствовала въ обществѣ мужчинъ того, что ощущала тенорь. Между тѣмъ ночь смѣнила вечеръ. Простившись съ незнакомцемъ у пасторскаго дома, я облокотилась на ограду. Я не могла перевести дыханія, не могла ни о чемъ думать. Сердце стучало во мнѣ, какъ-бы желая выпрыгнуть. И все это оттого, что я увидала незнакомца. Мнѣ было стыдно самой себя, но я была очень счастлива.

Послѣ этого перваго свиданія прошло нѣсколько недѣль, и теперь онъ сидѣлъ рядомъ со мною, былъ мой навсегда. Я приподняла голову, покоившуюся на его груди, и взглянула на него. Подобно ребенку, получившему въ подарокъ новую игрушку, я хотѣла убѣдиться, дѣйствительно-ли онъ былъ теперь моимъ.

Онъ не замѣтилъ моего движенія и не пошевельнулся. О чемъ онъ думалъ? Обо мнѣ или нѣтъ?

Я снова тихонько припала къ его груди. Мысли перенесли меня въ прошедшее и передо мною возстала новая картина изъ этой счастливой эпохи.

Дѣствіе второй сцены происходило ночью, въ саду пасторскаго дома. Наше свиданіе было тайное. Мы тихо ходили взадъ и впередъ то по тѣнистымъ аллеямъ, то по открытому лужку, посеребренному луннымъ свѣтомъ.

Мы уже давно признались другъ другу въ любви. Наши интересы, радости и горе были общіе. Съ тяжелымъ сердцемъ вышла я въ эту ночь къ нему на свиданіе, желая найти въ немъ утѣшеніе и поддержку. Обнявъ меня, онъ замѣтилъ смущеніе на моемъ лицѣ, которое выражало безоблачное счастье въ первые дни нашей любви.

— Вы принесли дурныя вѣсти, мой ангелъ? сказалъ онъ, лаская мои волосы: — я вижу на лбу морщины, говорящія о безпокойствѣ и горѣ. Право, я желалъ-бы поменьше васъ любить, милая Валерія.

— Отчего?

— Тогда я могъ-бы возвратить ваше слово. Мнѣ стоитъ только уѣхать отсюда — вашъ дядя будетъ очень этому радъ и вы освободитесь отъ гнетущихъ васъ заботъ.

— Не говорите этого, Юстасъ. Если вы желаете, чтобы я забыла свои заботы, скажите, что любите меня.

Онъ отвѣчалъ поцѣлуемъ. Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ мы были вполнѣ счастливы, забывъ все на свѣтѣ. Я очнулась отъ этого блаженства успокоенная, вознагражденная вполнѣ за все, что я претерпѣла, и готовая перенести еще большее за подобный поцѣлуй. Дайте женщинѣ любовь — и она способна на всевозможныя страданія и самопожертвованія.

— Что-же, представлены новые доводы противъ нашей свадьбы? спросилъ Юстасъ.

— Нѣтъ; ни дядя, ни тетка болѣе не сопротивляются; они вспомнили, что я совершеннолѣтняя, а слѣдовательно, могу сама выбрать себѣ мужа. При всемъ томъ, они умоляли меня отказаться отъ брака съ вами. Тетка, которую я считала суровою женщиною, впервые плакала при мнѣ. Дядя, всегда очень добрый ко мнѣ, сталъ еще добрѣе, чѣмъ былъ прежде. Онъ объявилъ, что если я буду упорствовать въ своемъ намѣреніи выйдти за васъ, то онъ меня не покинетъ въ день свадьбы. Гдѣ-бы я ни вѣнчалась, онъ всегда пріѣдетъ, чтобы совершить вѣнчальный обрядъ, и привезетъ съ собою тетку. Но онъ просилъ обсудить серьезно все дѣло, согласиться на временную разлуку съ вами и посовѣтоваться съ другими, если его мнѣнія мнѣ недостаточно. О, голубчикъ мой… Они пламенно желаютъ насъ разлучить, словно вы худшій, а не лучшій изъ людей.

— Что-нибудь вчера усилило ихъ подозрѣнія? спросилъ онъ.

— Да.

— Что такое?

— Помните вы толки моего дяди о вашемъ общемъ знакомомъ?

— Да; онъ говорилъ со мной о маіорѣ Фитцъ-Дэвидѣ.

— Дядя написалъ ему.

— Зачѣмъ?

Онъ произнесъ это послѣднее слово такимъ необычайнымъ тономъ, что его голосъ показался мнѣ совершенно чужимъ.

— Не сердитесь, Юстасъ, отвѣчала я: — нѣсколько уважительныхъ причинъ побуждали дядю написать къ маіору; между прочимъ, желаніе узнать адресъ вашей матери.

Юстасъ вдругъ остановился, Я умолкла, полагая, что не могла продолжать, не оскорбляя его.

По правдѣ сказать, его поведеніе послѣ того, какъ моему дядѣ было объявлено о нашей свадьбѣ, могло казаться нѣсколько страннымъ и легкомысленнымъ. Пасторъ, естественно, разспросилъ его о семействѣ. Онъ отвѣчалъ, что отца его не было въ живыхъ, и согласился, хотя не очень охотно, объявить матери о предполагаемомъ имъ бракѣ. Разсказавъ намъ, что она жила въ провинціи, и не давъ болѣе подробнаго адреса, онъ отправился къ неі. Черезъ два дня онъ возвратился съ поразительнымъ извѣстіемъ. Его мать не питала никакихъ непріязненныхъ чувствъ ко мнѣ и моимъ родственникамъ, но какъ она, такъ и всѣ члены ея семейства, не одобряли брака м-ра Вудвиля съ племянницей пастора Старквэтера и рѣшили, что если онъ поставитъ на своемъ, то никто изъ нихъ не будетъ присутствовать на свадьбѣ. Когда-же его просили объяснить такое непостижимое извѣстіе, то Юстасъ сказалъ, что мать и сестры хотѣли его женить на другой молодой дѣвушкѣ и были оскорблены, что онъ самъ, безъ ихъ вѣдома, выбралъ себѣ невѣсту. Это объясненіе показалось мнѣ достаточнымъ, тѣмъ болѣе, что въ немъ признавалось мое вліяніе на Юстаса, что всегда правится женщинамъ. Но дядя и тетка этимъ не удовлетворились. Пасторъ выразилъ желаніе написать его матери или посѣтить ее для полнаго уясненія этого вопроса. Юстасъ отказался сообщить адресъ матери, на томъ основаніи, что вмѣшательство пастора было совершенно безполезно. Мой дядя изъ всего этого вывелъ заключеніе, что дѣло было не ладно. Онъ уклонился отъ положительнаго отвѣта м-ру Вудвилю и написалъ въ тотъ-же день къ своему пріятелю, маіору Фитцъ-Дэвиду, на котораго ссылался и Юстасъ.

Въ виду этихъ обстоятельствъ, говорить о причинахъ, побудившихъ моего дядю навести справки, было очень щекотливо, но Юстасъ вывелъ меня изъ затруднительнаго положенія, задавъ такой вопросъ, на который я могла легко отвѣтить.

— Получилъ вашъ дядя отвѣтъ отъ маіора Фитцъ-Дэвида?

— Да.

— Вамъ позволили его прочесть? произнесъ онъ съ неожиданнымъ волненіемъ.

— Отвѣтъ со мною.

Онъ поспѣшно выхватилъ письмо изъ моихъ рукъ и, обернувшись ко мнѣ спиною, прочелъ при лунномъ свѣтѣ слѣдующія строки:

"Любезный пасторъ!

«М-ръ Юстасъ Вудвиль совершенно правильно объяснилъ вамъ, что онъ по рожденію и положенію въ свѣтѣ джентльменъ, а также, что онъ наслѣдуетъ по завѣщанію своего отца обезпеченное состояніе съ доходомъ въ 2,000 ф. стерл. въ годъ.

"Вамъ преданный Лоренцъ Фитцъ-Дэвидъ".

— Кажется, нельзя желать болѣе опредѣленнаго отвѣта, сказалъ Юстасъ, отдавая мнѣ письмо.

— Если-бъ я собирала справки о васъ, произнесла я, — то мнѣ было-бы достаточно подобнаго отвѣта.

— А для дяди его недостаточно?

— Нѣтъ.

— Что-же онъ говоритъ?

— Къ чему вамъ пересказывать, голубчикъ?

— Я хочу все знать, Валерія. Между нами не должно быть никакихъ тайнъ. Сказалъ вамъ дядя что-нибудь, показывая письмо маіора?

— Да.

— Что-же онъ говорилъ?

— Онъ объяснилъ мнѣ, что письмо его къ маіору было длинное, а отвѣтъ послѣдняго заключался въ одной фразѣ. „Я писалъ Фитцъ-Дэвиду, что могу пріѣхать къ нему, сказалъ онъ, — и переговорить съ нимъ, но онъ но обратилъ никакого вниманія на это предложеніе; я спрашивалъ у него адресъ матери м-ра Вудвиля, но и это оставлено безъ отвѣта; онъ довольствуется самымъ краткимъ изложеніемъ сухихъ фактовъ. Будь благоразумна, Валерія, и подумай, не знаменательно-ли подобное поведеніе человѣка, джентльмена по рожденію и моего друга?“

Юстасъ меня остановилъ.

— Отвѣчали вы на вопросъ дяди?

— Нѣтъ; я только сказала, что не понимаю поведенія маіора.

— Что-же сказалъ вамъ еще дядя? Ради нашей любви, но скрывайте отъ меня ничего, Валерія.

— Онъ выразился очень грубо, Юстасъ, но онъ старикъ и вамъ не слѣдуетъ обижаться.

— Я не обижаюсь, но что-же онъ сказалъ?

— Онъ сказалъ: „Помни мои слова! Относительно м-ра Вудвиля или его семейства есть какая-нибудь тайна, которую маіоръ Фитцъ-Дэвидъ не имѣетъ права обнаружить. Въ сущности, это письмо ни болѣе, ни менѣе, какъ предостереженіе. Покажи его м-ру Вудвилю и передай ему, если хочешь, мои слова“…

Юстасъ снова перебилъ меня:

— Вы увѣрены, что вашъ дядя такъ выразился! спросилъ онъ, пристально глядя мнѣ въ глаза.

— Да, совершенно увѣрена. Но вѣдь я не раздѣляю его мнѣній. Помните это, Юстасъ.

Онъ неожиданно прижалъ меня къ груди и впился въ меня своими глазами. Мнѣ невольно стало страшно.

— Прощайте, Валерія, сказалъ онъ; — выйдя замужъ за болѣе счастливаго человѣка, сохраните обо мнѣ добрую память.

Онъ хотѣлъ удалиться, но я повисла на его шеѣ внѣ себя и дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Что вы хотите сказать? спросила я, какъ только могла вымолвить слово; — я твоя и не буду никогда принадлежать никому другому. Что я сказала, что я сдѣлала, чтобъ заслужить такое жестокое обращеніе?

— Мы должны разстаться, ангелъ мой, грустно отвѣчалъ онъ; — ты ни въ чемъ не виновата; это ужь моя несчастная судьба. Какъ можешь ты, милая Валерія, выдти за человѣка, подозрительнаго твоимъ родственникамъ и друзьямъ? Я до сихъ поръ велъ одинокую, мрачную жизнь. Я никогда не встрѣчалъ ни въ одной женщинѣ такого сочувствія и поддержки, какъ въ тебѣ. Тяжело отказаться отъ тебя и возвратиться къ прежней жизни. Но я долженъ принести эту жертву ради тебя. Я понимаю такъ-же мало, какъ и ты, это письмо. Твой дядя мнѣ, однако, не повѣритъ, что-бы я ни сталъ говорить. Поцѣлуй меня въ послѣдній разъ, Валерія, и прости за то, что я такъ пламенно и страстно тебя любилъ. Прости на вѣки!

Я держала его безумно, изо всей силы. Его взглядъ приводилъ меня въ отчаяніе, а слова — въ бѣшенство.

— Иди куда хочешь, сказала я, — но я пойду за тобою! Друзья, добрая слава, мнѣ все ни по чемъ. О, Юстасъ, я женщина! не своди меня съума. Я не могу жить безъ тебя. Я хочу я буду твоей женою.

Не успѣла я произнести этой дикой, пламенной рѣчи, какъ разразилась истерическими рыданіями.

Онъ уступилъ. Онъ утѣшилъ меня своимъ очаровательнымъ голосомъ и нѣжными ласками. Онъ призвалъ въ свидѣтели свѣтлое небо, разстилавшееся надъ нашими головами, что посвятитъ мнѣ всю свою жизнь. Онъ поклялся въ самыхъ краснорѣчивыхъ, пламенныхъ выраженіяхъ мыслить и днемъ, и ночью только о томъ, чтобъ сдѣлаться достойнымъ моей любви. Какъ благородно онъ исполнилъ свою клятву! Сердца наши были обвѣнчаны въ эту памятную ночь и вѣнчаніе передъ алтаремъ Всевышняго только подтвердило наши клятвы. Боже мой! какая жизнь мнѣ предстояла! На землѣ немыслимо большее блаженство!

Я снова подняла голову съ его груди для отраднаго убѣжденія, что онъ подлѣ меня, — онъ, моя жизнь, моя любовь, мой мужъ, мой собственный!

Не вполнѣ сознавая еще переходъ отъ всепоглощающихъ воспоминаній къ блаженной дѣйствительности, я припала щекой къ его щекѣ и нѣжно промолвила:

— О! какъ я тебя люблю! Какъ я тебя люблю!

Черезъ минуту я отскочила отъ него. Сердце мое замерло. На щекѣ я почувствовала что-то — слезу.

Я не плакала… я была слишкомъ счастлива!

Лицо его было отвернуто отъ меня. Я схватила его за голову обѣими руками и насильно повернула къ себѣ.

Я взглянула на него и увидала, что у моего мужа, въ день нашей свадьбы, глаза были полны слезъ.

ГЛАВА III.
На Рамсгэтскомъ берегу.

Юстасъ успокоилъ меня, по хотя страхъ во мнѣ исчезъ, умъ мой не былъ удовлетворенъ его аргументами.

Онъ увѣрялъ, что думалъ о контрастѣ между его прежней и теперешней жизнью. Горькія воспоминанія о прожитыхъ имъ годахъ внушали ему мрачное сомнѣніе, съумѣетъ-ли онъ сдѣлать мою жизнь счастливой. Онъ спрашивалъ себя: не ветрѣтилъ-ли онъ меня слишкомъ поздно? Не былъ-ли онъ слишкомъ озлобленнымъ горькими ударами судьбы, разочарованнымъ для брачной жизни? Подобная мысль, овладѣвъ его умомъ, наполнила глаза его слезами, но теперь онъ умолялъ меня, во имя нашей любви, забыть объ этой минутной его слабости.

Я простила ему, утѣшила, воскресила его, но по временамъ

невольно вспоминала съ безпокойствомъ объ его смущеніи и спрашивала себя, дѣйствительно-ли мой мужъ былъ со мной откровененъ, какъ я съ нимъ?

Мы вышли изъ вагона въ Рамсгэтѣ.

Сезонъ купанья только-что окончился и маленькій городокъ былъ совершенно пустъ. Въ программу нашего брачнаго путешествія входила поѣздка по Средиземному морю на яхтѣ, одолженной Юстасу однимъ изъ его пріятелей. Мы оба любили море и желали, въ виду обстоятельствъ, сопровождавшихъ нашу свадьбу, избѣгнуть на время друзей и знакомыхъ. Съ этой цѣлью, обвѣнчавшись въ Лондонѣ самымъ скромнымъ образомъ, мы отправились въ Рамсгэтъ, куда яхта должна, была придти за нами. Изъ этого порта мы могли отправиться въ море, не обративъ на себя ничьего вниманія, на что нельзя было надѣяться въ обычной стоянкѣ яхтъ на островѣ Вайтѣ.

Въ Рамсгэтѣ мы прожили три дня, — три одинокіе, прелестные дня безоблачнаго счастья, которые никогда болѣе не повторятся во всю нашу жизнь.

На четвертый день утромъ передъ разсвѣтомъ случилось нѣчто, поразившее меня своей новизной. Я вдругъ проснулась съ какимъ-то нервнымъ безпокойствомъ, котораго никогда прежде не знавала. Дома всегда смѣялись надъ моимъ непробуднымъ сномъ, и, дѣйствительно, какъ только голова моя прикасалась къ подушкѣ, сонъ смыкалъ глаза и меня будилъ только стукъ въ дверь горничной. Всегда и во всѣхъ обстоятельствахъ я до той минуты наслаждалась безмятежнымъ сномъ ребенка.

Теперь я проснулась безъ всякой видимой причины, за нѣсколько часовъ до того времени, когда я всегда вставала. Я старалась снова заснуть, но не могла. Нервы мои были такъ странно настроены, что мнѣ не лежалось въ постели. Мужъ крѣпко спалъ. Боясь его обезпокоить, я тихонько встала и, надѣвъ пеньюаръ и туфли, подошла къ окну.

Солнце только-что всходило надъ зеркальной поверхностью моря. Величественное зрѣлище, открывавшееся передо мною, на минуту успокоило мои нервы, но вскорѣ прежнее тревожное чувство овладѣло мною. Я стала тихими, медленными шагами ходить по комнатѣ. Черезъ нѣсколько минутъ мнѣ это надоѣло и, опустившись въ кресло, я взяла книгу, но она не могла привлечь коего вниманія, мысли мои были далеко, и я снова встала. Я взглянула на Юстаса и мнѣ показалось, что никогда онч.» не былъ такъ хоромъ, какъ въ этомъ безмятежномъ снѣ, и что никогда я его такъ не любила. Потомъ я возвратилась къ окну; прекрасное утро не имѣло для меня прелести. Я сѣла къ туалету и посмотрѣла на себя въ зеркало. Какъ я была блѣдна я разстроена отъ ранняго пробужденія! Я снова встала, не зная, что дѣлать. Заключеніе въ четырехъ стѣнахъ этой комнаты мнѣ было нестерпимо; я отворила дверь и вышла въ уборную мужа, надѣясь, что перемѣна мѣста меня успокоитъ.

Первое, что мнѣ бросилось въ глаза, былъ открытый несессеръ Юстаса, на туалетномъ столѣ.

Я вынула изъ одного отдѣленія стоянки съ духами, банки съ помадой, щетки, гребни, ножики и ножницы, изъ другого — письменныя принадлежности. Я понюхала духи и помаду, обтерла платкомъ стклянки и мало-по-малу выбрала изъ несессера все, что въ немъ находилось. Внутри онъ былъ обитъ синимъ бархатомъ и на днѣ виднѣлась синяя-же ленточка. Дернувъ за нее, я приподняла дно; оно было фальшивое и подъ нимъ находился потайной ящикъ для бумагъ и писемъ. При моемъ странномъ, капризномъ, инквизиціонномъ настроеніи мнѣ приносило удовольствіе вынимать бумаги, также какъ и вещи.

Тутъ были уплаченные счета, нисколько меня не интересовавшіе, письма, которыя я, конечно, не открыла, а только прочитала адресы, и въ самомъ низу фотографическая карточка, повернутая лицомъ ко дну ящика. На задней ея сторонѣ была надпись:

«Моему милому сыну Юстасу».

Это была его мать! Это была женщина, которая такъ упорно и безжалостно противилась нашему браку!

Я поспѣшно повернула фотографію, ожидая увидѣть женщину съ злымъ, суровымъ выраженіемъ лица. Къ величайшему моему изумленію, въ этомъ лицѣ виднѣлись остатки поразительной красоты, а выраженіе его, хотя рѣшительное, было доброе, нѣжное, привѣтливое. Сѣдые волосы ея ниспадали изъ-подъ простенькаго чепца маленькими старомодными буклями. Надъ самымъ ртомъ у нея было маленькое родимое пятнышко, которое придавало характеристическую особенность ея лицу. Я долго смотрѣла на этотъ портретъ, изучая всѣ его черты. Эта женщина, оскорбившая монл и моихъ родственниковъ, была, повидимому, замѣчательной, пріятной особой, знакомство съ которой для всякаго было-бы честью и удовольствіемъ.

Я глубоко задумалась. Фотографическій портретъ какъ-то странно успокоилъ меня.

Вдругъ раздался бой часовъ въ столовой. Я акуратно положила всѣ вещи въ несессеръ, начиная съ фотографіи, точно въ такомъ порядкѣ, въ какомъ онѣ лежали прежде, и возвратилась въ спальню. Взглянувъ на мужа, по- прежнему спавшаго безмятежно, я невольно спросила себя: почему добрая, милая мать его такъ упорно старалась насъ разлучить, такъ безжалостно противилась нашему браку?

Могла-ли я задать этотъ вопросъ Юстасу по его пробужденіи? Нѣтъ, я боялась зайти такъ далеко. Между нами было условлено, хотя и безмолвно, никогда не упоминать объ его матери, и къ тому-же онъ могъ разсердиться, узнавъ, что я открывала потайной ящикъ несессера.

Въ это утро послѣ завтрака мы получили извѣстіе объ яхтѣ. Она благополучно пришла въ портъ и шкиперъ дожидался приказаній моего мужа.

Юстасъ не пригласилъ меня отправиться съ нимъ на яхту, говоря, что ему надо было сдѣлать нѣкоторыя распоряженія, вовсе не интересныя для женщины; надо было озаботиться о провизіи, водѣ, компасѣ и морской картѣ. Поэтому онъ просилъ, чтобъ я его подождала дома. Погода была прекрасная и я заявила желаніе погулять по берегу; хозяйка, у которой мы нанимали квартиру, предложила пойти со мною, и мы сговорились, что пойдемъ по направленію къ Вродстэрсу, а Юстасъ, окончивъ свои дѣла, догонитъ насъ.

Черезъ полчаса мы съ хозяйкой уже были на берегу, представлявшемъ въ этотъ прекрасный осенній день прелестное зрѣлище. Свѣтлое небо, свѣжій вѣтеръ, волнующееся море подъ блестящими лучами солнца, искрящійся песокъ, безконечное количество кораблей, величественно скользившихъ по волнамъ, — это было такъ красиво, такъ очаровательно, что если-бы я была одна, то, кажется, стала-бы плясать, какъ ребенокъ, отъ удовольствія. Мое счастливое настроеніе нарушалось только неумолкаемой болтовней хозяйки. Это была добрая, услужливая, но пустая женщина, которая говорила безъ умолка, хотя я ея вовсе не слушала; она постоянно пересыпала свой разговоръ словами, «послушайте, м-съ Вудвиль, вотъ видите, м-съ Вудвиль», что мнѣ казалось неприличной фамильярностью, такъ-какъ она по своему положенію въ свѣтѣ стояла гораздо ниже меня.

Мы гуляли около получаса, когда поравнялись съ какой-то дамой.

Въ ту самую минуту, какъ мы проходили мимо нея, она вынула изъ кармана платокъ и нечаянно уронила письмо. Я нагнулась и, поднявъ его, подала незнакомой дамѣ.

Она обернулась, чтобъ меня поблагодарить. Я широко открыла глаза отъ изумленія: передо мной стоялъ оригиналъ фотографическаго портрета, находившагося въ несессерѣ моего мужа. Передо мною стояла его мать. Я тотчасъ признала ея маленькія, старомодныя букли, доброе, привѣтливое выраженіе лица я родимое пятнышко надъ верхней губой. Не могло быть никакого сомнѣнія. Это была его мать!

Старушка, естественно, приписала мое смущеніе застѣнчивости и любезно вступила со мною въ разговоръ. Черезъ минуту я шла рядомъ съ той самой женщиной, которая упорно отказывалась принять меня въ свое семейство; я была очень взволнована, не зная, слѣдовало-ли мнѣ въ отсутствіи мужа взять на себя отвѣтственность и открыть ей, кто я.

Вскорѣ, однако, болтливая хозяйка, идя по другую сторону моей свекрови, порѣшила этотъ вопросъ. Я случайно замѣтила, что мы, должно быть, скоро достигнемъ цѣли нашей прогулки — селенія Бродстэрсъ, и она тотчасъ отвѣтила:

— О, нѣтъ, м-съ Вудвиль, намъ еще далеко идти.

Я взглянула съ трепещущимъ сердцемъ на старуху, но, къ величайшему моему изумленію, ея лицо не дрогнуло. Старая м-съ Вудвиль продолжала говорить съ молодой м-съ Вудвиль такъ-же спокойно, какъ-бы она никогда въ жизни не слышала своей фамиліи.

Въ моемъ лицѣ и манерахъ, вѣроятно, сказывалось смущеніе, потому-что, случайно взглянувъ на меня, она остановилась и добродушно сказала:

— Мнѣ кажется, вы слишкомъ устали, вы очень блѣдны и изнурены. Присядьте и понюхайте моего спирта.

Я послѣдовала за нею и опустилась на обломокъ скалы. Я смутно слышала болтовню хозяйки, которая по-прежнему не умолкала, выражая мнѣ свое сочувствіе и сожалѣніе; я машинально взяла стклянку со спиртомъ изъ рукъ свекрови, которая обращалась со мной, какъ съ незнакомкой, хотя слышала мою фамилію.

Если-бъ я думала только о себѣ, то непремѣнно тутъ-же вступила-бы съ нею въ объясненіе, но мнѣ надо было взять въ соображеніе интересы Юстаса, а я не знала, въ дружескихъ или непріязненныхъ отношеніяхъ находился онъ съ матерью. Что-же мнѣ было дѣлать?

Между тѣмъ добрая старушка продолжала говорить со мною съ самымъ любезнымъ сочувствіемъ. По ея словамъ, она также очень изнурилась, просидѣвъ всю ночь подлѣ больной сестры, живущей въ Рамсгэтѣ. Наканунѣ она получила телеграму и тотчасъ отправилась въ Рамсгэтъ, такъ-какъ она сама еще, елава-богу, была здорова и сильна. Къ утру положеніе больной улучшилось и доктора объявили, что она была внѣ опасности.

— Тогда я подумала, что прогулка по берегу меня освѣжитъ, прибавила добрая старушка.

Я слышала ея слова и понимала ихъ смыслъ, но была слишкомъ взволнована, чтобъ отвѣчать. Вмѣсто меня заговорила снова словоохотливая хозяйка.

— Вонъ идетъ какой-то джентльменъ, сказала она, указывая рукою на берегъ по направленію къ Рамсгэту; — вы не можете вернуться пѣшкомъ. Хотите я попрошу его прислать экипажъ къ разселинѣ въ скалахъ?

Когда джентльменъ подошелъ поближе, то мы обѣ тотчасъ узнали въ немъ Юстаса.

— Какое счастье, м-съ Вудвиль, воскликнула она, — это самъ м-ръ Вудвиль.

Я снова взглянула на свекровь, и снова эта фамилія не произвела на нее никакого впечатлѣнія. Зрѣніе ея не было такъ хорошо, какъ у насъ, и она еще не узнала сына. Онъ-же тотчасъ ее узналъ и остановился, какъ-бы пораженный громомъ. Потомъ онъ подошелъ къ ней; глаза его впились въ ея глаза, въ лицѣ его не было ни кровинки.

— Вы здѣсь? сказалъ онъ.

— Здравствуй, Юстасъ, отвѣчала она спокойно. — Тебя также увѣдомили о болѣзни тетки. Развѣ ты зналъ, что она въ Рамсгатѣ?

Онъ ничего не отвѣчалъ. Хозяйка, понявъ изъ словъ старухи наши родственныя отношенія, была такъ поражена, что молча смотрѣла то на меня, то на нее. Я взглянула на мужа и ждала, что онъ сдѣлаетъ. Если-бъ онъ промѣшкалъ еще минуту, то, быть можетъ, вся моя послѣдующая жизнь приняла-бы другой оборотъ, — я почувствовала-бы къ нему презрѣніе.

Но онъ не мѣшкалъ. Подойдя ко мнѣ, онъ взялъ меня за руку.

— Вы знаете, кто это? сказалъ онъ матери.

Взглянувъ на меня и любезно кивнувъ головой, она отвѣчала:

— Я встрѣтила эту даму на берегу, Юстасъ, и она любезно подняла письмо, которое я уронила. Кажется, я слышала ея фамилію: если не ошибаюсь, это м-съ Вудвиль? прибавила она, обращаясь къ хозяйкѣ.

Мужъ инстинктивно сжалъ мнѣ руку, такъ-что я едва но вскрикнула отъ боли, но надо отдать ему справедливость, что онъ не колебался ни минуты.

— Матушка, сказалъ онъ спокойно, — это моя жена.

Она медленно встала и молча взглянула на сына. Удивленіе, показавшееся-было на ея лицѣ, мгновенно замѣнилось выраженіемъ пламеннаго негодованія и презрѣнія. Ничего подобнаго я не видала на лицѣ женщины.

— Я сожалѣю твою жену, сказала она.

Потомъ, махнувъ рукой, какъ-бы отстраняя его отъ себя, она пошла одна по берегу.

ГЛАВА IV.
По дорогѣ.

Мы нѣсколько минутъ молчали. Юстасъ первый заговорилъ.

— Ты въ состояніи идти пѣшкомъ, спросилъ онъ, — или мы вернемся но желѣзной дорогѣ изъ Бродстэрса въ Рамсгэтъ?

Онъ казался совершенно спокойнымъ, словно ничего не случилось необыкновеннаго. Но глаза и губы его ясно выражали, что онъ въ глубинѣ души сильно страдалъ. Необыкновенная сцена, происшедшая на моихъ глазахъ, имѣла на меня странное вліяніе; она не уничтожила во мнѣ послѣднихъ остатковъ мужества, а, напротивъ, укрѣпила мои нервы и возвратила мнѣ все мое самообладаніе. Я была-бы но женщина, если-бы изумительное поведеніе моей свекрови но оскорбило-бы моей гордости и не возбудило моего любопытства. Отчего она такъ презирала его и сожалѣла меня? Чѣмъ объяснить ея непонятную апатію при двоекратномъ произнесеніи; моей фамиліи? Отчего она такъ быстро ушла, точно ей невыносима была мысль оставаться въ нашемъ обществѣ? Вся моя жизнь теперь зависѣла отъ разрѣшенія этихъ вопросовъ. Могла-ли я идти? Да, я могла пѣшкомъ дойти до конца свѣта, если-бъ только мужъ шелъ рядомъ со мною и я могла-бы у него спросить разъясненія этой тайны.

— Я совсѣмъ оправилась, отвѣчала я, — пойдемъ пѣшкомъ.

Юстасъ взглянулъ на хозяйку, и та, понявъ его, рѣзко сказала:

— Я не буду вамъ мѣшать, сэръ, мнѣ надо пойти по дѣламъ въ Бродстэрсъ. Прощайте, м-съ Вудвиль.

Она произнесла мое имя съ особымъ удареніемъ и знаменательно взглянувъ на меня, но я такъ была смущена въ ту минуту, что не поняла его смысла, къ тому-же не было времени спросить у нея объясненія. Слегка поклонившись Юстасу, она тотчасъ-же удалилась, какъ и его мать, но направленію къ Бродстэрсу.

Наконецъ-то мы остались одни.

Я не потеряла ни минуты времени и безъ всякихъ предисловій, прямо спросила:

— Что значитъ поведеніе твоей матери?

Вмѣсто отвѣта онъ разразился смѣхомъ, громкимъ, рѣзкимъ, грубымъ, столь мало соотвѣтствующимъ его характеру, т.-е. насколько онъ мнѣ былъ извѣстенъ, что я остановилась въ изумленіи и горячо протестовала:

— Юстасъ, ты не похожъ на себя, сказала я рѣзко, — ты меня пугаешь.

Онъ не обратилъ вниманія на мои слова и продолжалъ смѣяться, словно въ головѣ его неожиданно возникъ цѣлый рядъ юмористическихъ мыслей.

— Это такъ походитъ на матушку, произнесъ онъ наконецъ; — разскажи мнѣ, Валерія, все, какъ было.

— Тебѣ разсказать? Послѣ того, что случилось, твой долгъ объяснить мнѣ ея поведеніе.

— Ты не видишь тутъ ничего смѣшного?

— Я не только не вижу ничего смѣшного въ словахъ и обращеніи твоей матери, но считаю себя въ правѣ требовать отъ тебя серьезнаго объясненія.

— Милая Валерія, если-бъ ты знала мою мать такъ-же, какъ я, то, конечно, не стала-бы отъ меня ждать серьезнаго объясненія. Выдумала серьезно относиться къ моей матери! прибавилъ онъ, снова расхохотавшись; — ты не знаешь, голубушка, какъ ты меня смѣшишь.

Его слова и хохотъ были неестественны, натянуты. Онъ, самый деликатный, самый изящный изъ людей, джентльменъ въ полномъ смыслѣ этого слова, былъ теперь грубъ и пошлъ! Сердце во мнѣ дрогнуло и, несмотря на всю мою любовь къ нему, я но могла изгнать изъ головы тревожной мысли: неужели мой мужъ обманывалъ меня, неужели онъ игралъ передо мною такъ дурно заученную роль черезъ недѣлю послѣ свадьбы?

Я рѣшилась вызвать его на откровенность инымъ путемъ. Онъ, очевидно, хотѣлъ, чтобъ я взглянула на дѣло съ его точки зрѣнія, и я была готова исполнить его желаніе.

— Ты говоришь, что я не знаю твоей матери, сказала я тихо; — помоги-же мнѣ узнать ее.

— Трудно тебѣ будетъ понять женщину, которая сама себя не понимаетъ, но я все-же постараюсь тебѣ въ этомъ помочь. Лучшимъ ключемъ къ разгадкѣ страннаго характера моей матери слово — эксцентричность.

Во всемъ англійскомъ языкѣ нельзя было найдти слова менѣе подходящаго къ женщинѣ, которую я встрѣтила на морскомъ берегу. Ребенокъ, увидавъ то, что я видѣла, и услыхавъ то, что я слышала, понялъ-бы, что Юстасъ скрываетъ правду самымъ грубымъ, неловкимъ образомъ.

— Помни мои слова, продолжалъ онъ, — и если ты хочешь совершенно понять матушку, то исполни мою просьбу, разскажи мнѣ все, что было между вами. Какимъ образомъ ты заговорила съ нею?

— Она сама тебѣ сказала, Юстасъ. Я шла по берегу за нею, когда она случайно уронила письмо…

— Не случайно, а нарочно.

— Это невозможно, воскликнула я, — зачѣмъ ей нарочно ронять письмо?

— Помни, что она эксцентрична, и ты сейчасъ поймешь странный способъ, избранный ею, чтобъ съ тобою познакомиться.

— Чтобъ познакомиться со мною? Да вѣдь я только-что сказала, что я шла за нею. Она не могла знать о моемъ существованіи, пока я съ нею не заговорила.

— Ты такъ полагаешь, Валерія?

— Я въ этомъ увѣрена.

— Извини меня, но ты не знаешь моей матери такъ, какъ я.

— Неужели ты хочешь меня увѣрить, сказала я, теряя всякое терпѣніе, — что твоя мать пошла нарочно на берегъ для того, чтобы со мною познакомиться?

— Я въ этомъ ни мало не сомнѣваюсь, отвѣчалъ онъ холодно.

— Но она даже не признала моей фамиліи: два раза хозяйка называла меня м-съ Вудвиль, и, даю тебѣ слово, это имя не произвело на твою мать никакого впечатлѣнія. Она смотрѣла на меня и говорила со мною точно никогда не слыхивала въ жизни своей собственной фамиліи.

— Все это комедія, сказалъ онъ такъ-де спокойно, какъ прежде; — не однѣ актрисы умѣютъ разыгрывать роли. Цѣль матери была — основательно познакомиться съ тобою, напавъ, такъ-сказать, на тебя врасплохъ. Это совершенно на нее походитъ. Коли-бъ я не подошелъ къ вамъ, то она подвергла-бы тебя самому строгому допросу, и ты-бы, совершенно наивно полагая, что она случайная знакомая, разсказала-бы ей все, что ей хотѣлось знать о тебѣ и обо мнѣ. Я узнаю въ этомъ мою мать. Помни, что она твой врагъ, — врагъ, а не другъ, и что она ищетъ въ тебѣ не достоинствъ, а недостатковъ. А ты еще удивляешься, что твоя фамилія не произвела на нее никакого впечатлѣнія. Наивный ребенокъ! Ты увидала мою мать въ настоящемъ ея видѣ только тогда, какъ я положилъ конецъ этой мистификаціи. Ты теперь понимаешь, почему она такъ разсердилась?

Я слушала его молча, но сердце мое разрывалось отъ разочарованія я отчаянія! Неужели мой мужъ, товарищъ, руководитель моей жизни, пламенный предметъ моей любви, такъ низко палъ? Неужели онъ дошелъ до такой безсовѣстной лжи?

Во всемъ, что онъ говорилъ, не было ни одного слова правды и самая ложь была грубая, неискусная; это, по крайней мѣрѣ, говорило въ его пользу, доказывая, что онъ не привыкъ лгать и обманывать. Боже мой, если онъ былъ правъ, то вѣдь надо было предположить, что его мать слѣдила за нами въ Лондонѣ, была въ церкви, потомъ пріѣхала съ нами по желѣзной дорогѣ въ Рамсгэтъ. Иначе невозможно было объяснить, какимъ образомъ она знала, что я жена Юстаса и что я пошла гулять на берегъ.

Я не могла промолвить болѣе ни слова. Я молча шла съ нимъ рядомъ, чувствуя, что между мною и мужемъ теперь находится бездна, въ видѣ семейной тайны. Послѣ четырехъ дней брачной жизни мы были разведены, если не на самомъ дѣлѣ, то мысленно.

— Валерія! произнесъ онъ наконецъ, — ты не имѣешь ничего мнѣ сказать?

— Ничего.

— Ты недовольна моими объясненіями?

Голосъ его немного дрожалъ и впервые втеченіи нашего разговора, я примѣтила въ немъ хорошо знакомый мнѣ тонъ. Среди сотни тысячъ различныхъ источниковъ вліяній на женщину любимаго ею человѣка, я полагаю, одинъ изъ самыхъ сильнѣйшихъ — голосъ. Я не принадлежу въ тѣмъ женщинамъ, которыя плачутъ отъ всякой мелочи, — это не въ моемъ характерѣ. Но услыхавъ неожиданныя, естественныя ноты въ его голосѣ, я, не знаю почему, вдругъ вспомнила тотъ счастливый день, когда впервые сознала, что люблю его. Я залилась слезами.

Онъ неожиданно остановился, взялъ меня за руку и хотѣлъ взглянуть мнѣ прямо въ глаза. Но я поникла головою; мнѣ было стыдно за свою слабость и я рѣшилась не глядѣть на него.

— Валерія! воскликнулъ онъ, неожиданно падая передо мною на колѣни и съ такимъ отчаяніемъ, что сердце мое надорвалось; — я низкій… я подлый, я не достоинъ тебя! Не вѣрь ни слову изъ всего, что я говорилъ, все это ложь, гадкая, презрѣнная ложь! Ты не знаешь, черезъ что я прошелъ! Ты не знаешь, какъ я измученъ. О! голубушка, не презирай меня! Говоря все это, я себя не помнилъ. Ты обидѣлась, и я не зналъ, что сказать, чѣмъ тебя утѣшить. Я хотѣлъ тебя избавить отъ непріятности, хотя-бы минутной, я хотѣлъ изгладить все это на вѣки изъ твоей памяти. Ради Бога, не спрашивай меня болѣе ничего. Ангелъ мой! Любовь моя! Я люблю тебя, я обожаю тебя! Я весь твой сердцемъ и душой. Будь этимъ довольна и забудь все, что произошло. Эта исторія касается только меня и моей матери; ни тебѣ, никому другому до нея нѣтъ дѣла. Ты никогда болѣе не увидишь моей матери. Мы завтра уѣдемъ отсюда на яхтѣ. Не все-ли равно, гдѣ мы будемъ жить, только-бы не разставаться! Прости меня и забудь. О! Валерія, Валерія! прости и забудь!

Въ лицѣ его, въ голосѣ выражалось отчаянное горе. Помните это, и помните, что я его любила.

Я нѣжно подняла его. Онъ цѣловалъ мои руки, какъ-бы не смѣя обнять меня. Мы продолжали идти но берегу, но вамъ обоимъ было такъ неловко, что я ломала себѣ голову, о чемъ-бы заговорить, точно со мною рядомъ шелъ чужой человѣкъ. Изъ сожалѣнія къ нему, я спросила, какъ онъ нашелъ яхту.

Онъ схватился за этотъ предметъ разговора, какъ утопающій за протянутую ему руку.

Объ этой маленькой, несчастной яхтѣ онъ говорилъ безъ умолку, словно его жизнь зависѣла оттого, чтобъ но замолчать ни на минуту до нашего дома. Мнѣ страшно было его слушать. Какія ужасныя страданія онъ выносилъ въ душѣ, доказывалось этой дикой, неестественной болтовней, противорѣчившей всѣмъ привычкамъ и натурѣ этого серіезнаго, молчаливаго человѣка. Съ большимъ трудомъ я удерживалась по дорогѣ, но возвратясь домой, я объявила, что намѣрена удалиться одна къ себѣ въ комнату и отдохнуть.

— Мы выйдемъ въ море завтра? спросилъ онъ неожиданно, когда я уже была на верхней ступенькѣ лѣстницы.

Отправиться съ нимъ вдвоемъ за Средиземное море! Провести тамъ нѣсколько недѣль съ глазу на глазъ, въ четырехъ стѣнахъ маленькой каюты, и постоянно сознавать, что насъ болѣе и болѣе раздѣляетъ страшная тайна! Одна мысль о такой жизни приводила меня въ ужасъ.

— Завтра слишкомъ скоро, отвѣчала я: — дай мнѣ немного времени приготовиться къ путешествію.

— Конечно, сколько хочешь, отвѣчалъ онъ, какъ мнѣ показалось, не очень довольнымъ тономъ; — пока ты отдыхаешь, а опять пойду на яхту; тамъ не все готово. Но надо-ли тебѣ чего, Валерія?

— Нѣтъ ничего, Юстасъ, благодарю.

Одъ поспѣшно удалился. Боялся-ли онъ своихъ собственныхъ мыслей или общество матросовъ касалось ему лучше одиночества? Къ чему было задавать себѣ эти вопросы. Я такъ мало знала его и его образъ мыслей. Я заперлась въ своей комнатѣ.

ГЛАВА V.
Открытіе хозяйки.

Я сѣла въ кресло и старалась собраться съ мыслями. Теперь или никогда было время рѣшить, какъ мнѣ слѣдовало дѣйствовать, но чувству долга къ мужу и къ самой себѣ.

Но эта попытка была сверхъ моихъ силъ. Изнуренная умственно и физически, я была совершенно неспособна къ правильному мышленію. Я смутно чувствовала, что если не произойдетъ никакой покой перемѣны, то мнѣ никогда не отдѣлаться отъ облака, застилавшаго столь блестяще начатую брачную жизнь. Мы могли для приличія продолжать жить вмѣстѣ, но забыть то, что случилось, или довольствоваться моимъ положеніемъ было для меня немыслимо. Спокойствіе я самые дорогіе супружескіе интересы положительно зависѣли отъ разгадки таинственнаго поведенія моей свекрови и настоящаго смысла страннаго, дикаго раскаянія мужа но дорогѣ домой.

Мои мысли не шли далѣе этого фактическаго сознанія настоящаго. Когда-же я себя спрашивала, что мнѣ слѣдовало дѣлать въ будущемъ, то безнадежное смущеніе и безумное сомнѣніе овладѣвали мною и я становилась безпомощной, слабой женщиной.

Я отказалась, наконецъ, отъ борьбы и въ какомъ-то апатичномъ, безчувственномъ отчаяніи бросилась на постель. Вскорѣ я заснула тревожнымъ сномъ.

Меня разбудилъ стукъ въ дверь.

Неужели это былъ мужъ? Я вскочила съ постели, боясь, что мое терпѣніе и мужество снова подвергнутся испытанію. Съ нервнымъ дрожаніемъ въ голосѣ я спросила, кто тамъ?

— Могу я съ вами поговорить? послышался голосъ хозяйки.

Я отворила дверь; надо признаться, что хотя я любила Юстаса пламенно и покинула родственниковъ ради него, мнѣ показалось большимъ утѣшеніемъ, что онъ еще не вернулся домой.

Хозяйка вошла въ комнату и сѣла на стулъ, не дожидаясь моего приглашенія. Она теперь не довольствовалась равенствомъ со мною, но взобравшись на болѣе высокую общественную ступень, приняла на себя покровительственный тонъ и милостиво смотрѣла на меня, какъ на предметъ, достойный сожалѣнія.

— Я только-что возвратилась изъ Бродстэрса и прежде всего считаю долгомъ вамъ замѣтить, что очень сожалѣю о случившемся.

Я поклонилась и ничего не отвѣтила.

— Я сама джентльменскаго происхожденія, продолжала она, — и только несчастія заставили меня быть квартирной хозяйкой; но я все-же осталась приличной дамой и питаю къ вамъ большое сочувствіе. Я даже пойду далѣе и возьму на себя смѣлость сказать, что я васъ не осуждаю. Нѣтъ, нисколько. Я хорошо замѣтила, что вы были не менѣе меня поражены поведеніемъ вашей свекрови, а это значитъ не мало. Но я должна исполнить свой долгъ. Мнѣ это очень непріятно, по все-же я должна его исполнить. Я одинокая женщина, не оттого, прошу замѣтить, чтобъ у меня не было блестящихъ партій, а по собственному желанію. Находясь въ такомъ положеніи, я принимаю къ себѣ въ домъ только самыхъ почтенныхъ жильцовъ. У моихъ жильцовъ не должно быть никакихъ тайнъ. Тайна, какъ-бы это выразиться, чтобъ васъ не оскорбить, накладываетъ на жильца нѣкотораго рода пятно. А я васъ спрашиваю, могу-ли я въ моемъ положеніи подвергаться такимъ пятнамъ? Я говорю это чисто въ христіанскомъ духѣ. Вы, какъ порядочная и, смѣю сказать, жестоко обиженная женщина, конечно, поймете…

Я не могла болѣе выдержать и перебила ее:

— Я понимаю, что вы отказываете намъ отъ квартиры. Когда вы хотите, чтобъ мы выѣхали?

Хозяйка махнула своей длинной, красной рукой, какъ-бы выражая грустный, родственный протестъ.

— Нѣтъ, сказала она: — не говорите со мною такъ, не принимайте на себя этого тона. Конечно, вы, совершенно естественно, должны быть встревожены и сердиты. Но, пожалуйста, сдерживайте свои чувства. Я спрашиваю васъ по совѣсти, не лучше-ли вамъ обращаться со мною, какъ съ другомъ? Я назначу вамъ недѣльный срокъ, и потомъ вы еще не знаете, какую жертву я принесла ради васъ.

— Вы! воскликнула я; — какую жертву?

— Какую жертву! повторила хозяйка: — я унизила себя, я потеряла къ себѣ уваженіе!

Она на минуту остановилась и, неожиданно схвативъ меня за руку, воскликнула:

— О! моя бѣдная голубушка! Я все открыла! Васъ обманулъ злодѣй. Вы столько-же замужемъ, сколько я.

Я выхватила свою руку изъ ея руки и, вскочивъ съ кресла, гнѣвно спросила:

— Вы съума сошли?

Она подняла глаза къ небу съ выраженіемъ человѣка, считающаго себя мученикомъ.

— Да, сказала она; — я полагаю, что сошла съума, потому что хотѣла услужить неблагодарной женщинѣ, неумѣющей оцѣнить христіанское самопожертвованіе. Ну, хорошо, клянусь небомъ, я болѣе этого не сдѣлаю!

— Да что-же вы сдѣлали? спросила я.

— Я послѣдовала за вашей свекровью! воскликнула она, неожиданно измѣняя тонъ и превращаясь изъ мученицы въ вѣдьму; — мнѣ стыдно это вспомнить. Я прослѣдила вашу свекровь до самаго ея дома.

До этой минуты гордость меня поддерживала, теперь-же она мнѣ измѣнила и я безпомощно опустилась въ кресло, со страхомъ предчувствуя ужасную развязку.

— Удаляясь отъ васъ на берегу, я бросила вамъ знаменательный взглядъ, продолжала хозяйка, горячась все болѣе и болѣе; — благодарная женщина поняла-бы тотчасъ этотъ взглядъ. Но это ничего; я никогда болѣе этого ни сдѣлаю. Я догнала вашу свекровь въ разсѣлинѣ между скалами и послѣдовала за нею до станціи желѣзной дороги въ Бродстэрсѣ. О! какъ я теперь сознаю весь позоръ моего поведенія. Она возвратилась по желѣзной дорогѣ въ Рамсгэтъ; я также. Она направилась къ своему дому; я пошла за нею, какъ собака. О, какой стыдъ! По счастью, какъ я полагала тогда, а теперь, право, не знаю, какъ это назвать, хозяинъ дома оказался моимъ пріятелемъ. Мы по имѣемъ другъ отъ друга секретовъ, когда дѣло идетъ о жильцахъ. Я могу сказать вамъ настоящую фамилію вашей свекрови. Она ничего не знаетъ о м-съ Вудвиль, и по очень простой причинѣ. Ее зовутъ не Вудвиль, а Мокалонъ. Слѣдовательно, и сынъ ея долженъ носить ту-же фамилію. М-съ Мокалонъ — вдова генерала. А вашъ мужъ, вамъ не мужъ. Вы ни дѣвушка, ни жена, ни вдова. Вы ничто, вы хуже, чѣмъ ничто… и должны тотчасъ выѣхать изъ моего дома.

Произнеся эти слова, она хотѣла удалиться, но я ее остановила. Сомнѣніе въ законности моего брака вывело меня изъ себя.

— Дайте мнѣ адресъ м-съ Мокалонъ, сказала я.

— Вы хотите отправиться сами къ ней? сказала хозяйка, неожиданно замѣняя гнѣвъ непритворнымъ изумленіемъ.

— Никто, кромѣ нея, не можетъ сказать мнѣ то, что я желаю узнать, отвѣчала я: — ваше открытіе (какъ вы его величаете,) можетъ быть достаточно для васъ, по не для меня. Почемъ мы знаемъ, можетъ быть, м-съ Мокалонъ была два раза замужемъ и ея первый мужъ назывался Вудвилемъ?

Лицо хозяйки теперь выражало только ненасытное любопытство. Вообще она была очень добрая женщина, по отличалась вспыльчивостью, которую можно было такъ-же легко пробудить, какъ и успокоить.

— Я объ этомъ не подумала, замѣтила она; — но если я вамъ дамъ ея адресъ, то вы, возвратясь домой, все мнѣ разскажете?

Я дала слово и получила адресъ.

— Вы вѣдь на меня не сердитесь? сказала хозяйка прежнимъ фамильярнымъ тономъ.

— Нѣтъ, не сержусь, отвѣчала я какъ можно любезнѣе.

Черезъ десять минутъ я стояла уже передъ дверью квартиры, занимаемой моей свекровью.

ГЛАВА VI.
Что я открыла.

По счастью, когда я позвонила, дверь отперъ мнѣ не самъ хозяинъ дома. Впустила меня какая-то туповатая на видъ служанка; она не догадалась даже справиться, какъ меня зовутъ. М-съ Мокаланъ была дома, и притомъ одна. Сообщивъ мнѣ объ этомъ, служанка провела меня наверхъ и, безъ доклада, отворила дверь въ гостиную.

Мать моего мужа сидѣла за рабочимъ столикомъ и вязала. Какъ только я показалась въ дверяхъ, она отложила работу и, вставъ съ мѣста, сдѣлала выразительное движеніе рукою, чтобы я дала ей высказаться.

— Я знаю, зачѣмъ вы пришли. Вы желаете меня допросить! Но пожалѣйте и себя, и меня. Я напередъ предупреждаю васъ, что не стану отвѣчать ни на какіе разспросы о моемъ сынѣ.

Она сказала это твердымъ, но не рѣзкимъ голосомъ. Я отвѣчала съ такою-же твердостью:

— Я пришла не для того, чтобы разспрашивать васъ о вашемъ сынѣ. Я желаю только, если позволите, предложить вамъ вопросъ, который касается лично васъ.

Она внимательно и пристально взглянула на меня черезъ очки; слова мои, очевидно, поразили ее.

— Какой вопросъ? спросила она.

— Я только что узнала, что фамилія ваша Мокаланъ, сказала я. — Сынъ вашъ вѣнчался со много подъ именемъ Вудвиля. Онъ, должно быть, вашъ сынъ отъ перваго брака? Другого истолкованія этой загадки я не вижу. Счастье всей моей жизни зависитъ отъ этого вопроса. Войдите въ мое положеніе. Не откажите отвѣчать на мой вопросъ: были-ли вы два раза замужемъ и была-ли фамилія перваго вашего мужа — Вудвиль?

Она помолчала немного прежде, чѣмъ отвѣтить.

— Вопросъ этотъ, съ вашей стороны, весьма естественный. Однако, я считаю лучшимъ не отвѣчать на него.

— Позвольте, по крайней мѣрѣ, спросить, почему вы не желаете отвѣчать?

— Если-бы я вамъ отвѣтила, это повело-бы непремѣнно къ другимъ вопросамъ, и мнѣ пришлось-бы не отвѣчать на нихъ. Я отъ души сожалѣю, что не могу исполнить вашего желанія. Повторяю то, что сказала вамъ на берегу моря: я не питаю нерасположенія къ вамъ, — напротивъ, я вполнѣ вхожу въ ваше положеніе. Если-бы вы спросили моего совѣта до свадьбы, я-бы все вамъ разсказала откровенно. Теперь уже поздно — вы замужемъ. Совѣтую вамъ помириться съ вашимъ положеніемъ и отложить въ сторону всякія черныя мысли.

— Простите мое упорство, возразила я, — но какъ могу я довольствоваться своимъ положеніемъ, когда оно для меня загадка? Я знаю пока только, что сынъ вашъ вѣнчался со мной не подъ своимъ именемъ. Могу-ли я послѣ того быть увѣренной, что я законная жена ему?

— Я полагаю, отвѣчала я-съ Мокаланъ, — что въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія; вы законная жена моего сына. Во всякомъ случаѣ, легко справиться по этому вопросу у свѣдущаго юриста. Если онъ выскажетъ какія-нибудь сомнѣнія, я могу васъ увѣрить въ одномъ, что сынъ мой, каковы-бы ни были его недостатки и заблужденія, — джентльменъ въ полномъ смыслѣ этого слова и неспособенъ сознательно ввести въ обманъ женщину, которая ему вполнѣ довѣрилась; онъ оправдаетъ вашу любовь и довѣріе. Я, съ своей стороны, тоже сдѣлаю для васъ, что могу; если мнѣніе юриста окажется не въ вашу пользу, я обѣщаю вамъ отвѣтить за всѣ ваши вопросы. Но на-сколько я могу судить, по нашимъ закованъ, вы вполнѣ законная жена моего сына. Повторяю опять, постарайтесь помириться съ вашимъ настоящимъ положеніемъ. Довольствуйтесь нѣжною преданностью къ вамъ моего сына. Если вы дорожите своимъ спокойствіемъ и не хотите жертвовать своимъ счастьемъ, не старайтесь узнавать болѣе того, что вамъ теперь извѣстно.

М-съ Мокаланъ, окончивъ эту длинную рѣчь, жестомъ и выраженіемъ лица дала понять, что она высказала все, что желала сказать.

Съ моей стороны настаивать дольше было, очевидно, излишне. А направилась къ дверямъ.

— Вы жестоки ко мнѣ, произнесла я, уходя, — но я въ вашихъ рукахъ и должна покориться.

Она быстро подняла голову; пожилое, но еще красивое и доброе лицо ея покрылось румянцемъ.

— Богъ свидѣтель, дитя мое, я вполнѣ искренно жалѣю о васъ!

Послѣ столь неожиданнаго порыва чувствительности она одной рукой схватила свою работу, а другою сдѣлала мнѣ знакъ удалиться.

Я молча поклонилась и вышла.

Входила я въ домъ безъ опредѣленнаго плана дѣйствія; оставляя его, я твердо рѣшилась, во что-бы то ни стало, проникнуть тайну, тщательно скрываемую отъ меня и матерью, и сыномъ. Что касается имени, то вопросъ о немъ представлялся мнѣ теперь въ томъ свѣтѣ, въ какомъ-бы онъ въ сущности долженъ былъ явиться съ самаго начала. Если-бы м-съ Мокаланъ была замужемъ за вторымъ мужемъ (какъ мнѣ пришло въ голову въ первую минуту), то, вѣроятно, на нее произвели-бы какое-нибудь впечатлѣніе слова нашей хозяйки, когда та называла меня при ней именемъ ея перваго мужа. Каковы были его побужденія — неизвѣстно, но, очевидно, мужъ мой вѣнчался со мною подъ вымышленнымъ именемъ.

Подходя къ дому, гдѣ мы жили, я замѣтила издали, что мужъ мой ходитъ взадъ и впередъ у нашихъ дверей, очевидно, съ нетерпѣніемъ дожидая меня. Я рѣшилась, въ случаѣ вопроса съ его стороны, разсказать, гдѣ я была и что произошло между мной и его матерью.

Онъ поспѣшилъ ко мнѣ на встрѣчу въ самомъ взволнованномъ видѣ.

— У меня есть большая до тебя просьба, Валерія, сказалъ онъ: — согласна-ли ты ѣхать со мною въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ?

Я пристально взглянула на него, не вѣря своимъ ушамъ.

— По важному дѣлу, продолжалъ онъ, — по дѣлу, лично меня касающемуся, присутствіе мое въ Лондонѣ крайне необходимо. Ты, кажется, заявила о своемъ желаніи отложить на нѣсколько дней нашу морскую поѣздку? Я по могу оставить тебя здѣсь одну. Имѣешь-ли ты что-нибудь противъ поѣздки въ Лондонъ на день или на два?

Я ничего не имѣла противъ этой поѣздки: я сама желала поскорѣе вернуться въ Лондонъ, и потому не возражала.

Въ Лондонѣ я могла посовѣтоваться съ юристомъ и узнать, въ законномъ-ли я супружествѣ съ Юстасомъ или нѣтъ. Въ Лондонѣ у меня будетъ подъ рукою помощь и добрый совѣтъ вѣрнаго старика — прикащика моего покойнаго отца. Бенджамину я могу довѣриться, какъ никому другому. Какъ я ни любила моего дядю Старквэтера, я не рѣшалась обратиться къ нему въ настоящемъ случаѣ. Жена его мнѣ замѣтила въ церкви, что это дурной признакъ, когда я по ошибкѣ подписала не ту фамилію въ церковной книгѣ. Гордость не позволяла мнѣ признаться, что она оказалась правою прежде даже, чѣмъ кончился нашъ медовый мѣсяцъ.

Два часа спустя мы сидѣли снова въ вагонѣ. Но какая разница между обоими путешествіями! По дорогѣ въ Рамсгэтъ всякій-бы съ перваго взгляда отгадалъ, что мы счастливая пара новобрачныхъ. На обратномъ пути никто насъ не замѣчалъ; можно было поручиться, что мы мужъ и жена уже цѣлые годы.

Мы остановились въ гостинницѣ, близь Портландъ-плэса.

На другой день, послѣ завтрака, Юстасъ объявилъ мнѣ, что онъ уходитъ по дѣлу. Я уже успѣла предупредить его, что мнѣ необходимо закупить кое-что къ Лондонѣ. Онъ охотно согласился отпустить меня одну, съ тѣмъ условіемъ, чтобы я взяла принадлежащую отелю карету.

Тяжело было у меня на душѣ въ то утро: я болѣзненно сознавала отчужденіе, которое такъ внезапно произошло между нами. Мужъ мой отворилъ-было дверь, чтобы уйти; но вернулся и поцѣловалъ меня. Этотъ признакъ его привязанности тронулъ меня. Я обвила обѣими руками его шею и тихо привлекла его къ себѣ.

— Дорогой мой, довѣрься мнѣ. Я знаю, что ты меня любишь; докажи, что ты мнѣ вѣришь.

Онъ горько вздохнулъ и вырвался изъ моихъ объятій съ грустью, но безъ гнѣва.

— Я думалъ, Валерія, вымолвилъ онъ, — что мы порѣшили не возвращаться къ этому предмету. Ты только разстраиваешь этимъ и себя, и меня.

Съ этими словами мужъ быстро вышелъ изъ комнаты; какъ-будто не довѣряя самому себѣ, онъ боялся оставаться долѣе со мною наединѣ. Лучше не распространяться о томъ, какія чувства овладѣли мною, когда онъ, такимъ образомъ, снова оттолкнулъ меня отъ себя. Я тотчасъ-же потребовала карету, разсчитывая, что поѣздка заглушитъ эти чувства.

Прежде всего я съѣздила въ лавки и сдѣлала закупки, о которыхъ предупредила. Юстаса, чтобъ тѣмъ оправдать свое отсутствіе. Потомъ уже я рѣшилась осуществить свое задушевное желаніе повидаться съ Бенджаминомъ; я приказала кучеру везти себя въ одну изъ маленькихъ улицъ Сентъ-Джонсъ-Вуда.

Очнувшись отъ удивленія, что видитъ меня въ Лондонѣ, добрый Бенджаминъ тотчасъ-же замѣтилъ, что я блѣдна и чѣмъ-то озабочена. Мы усѣлись передъ каминомъ въ его маленькой библіотекѣ (Бенджаминъ, по мѣрѣ своихъ скудныхъ средствъ, находилъ возможность удовлетворять своей страсти къ старымъ книгамъ), и я передала ему обо всемъ, что волновало и озабочивало меня.

Языкъ у него отнялся отъ волненія; онъ часто пожималъ мнѣ руку и твердилъ, что онъ благодаритъ Бога за то, что отецъ мой не дожилъ до такого несчастія. Немного погодя, старичекъ повторялъ про себя вопросительнымъ тономъ фамилію моей свекрови:

— Мокаланъ? Мокаланъ? Гдѣ слыхалъ я эту фамилію? Она звучитъ мнѣ, будто знакомая!

Вскорѣ Бенджаминъ отказался отъ напрасныхъ поисковъ въ всей памяти и обратился во мнѣ съ задушевнымъ вопросомъ: чѣмъ онъ можетъ мнѣ помочь? Я отвѣчала, что прежде всего онъ сдѣлаетъ мнѣ огромное одолженіе, если поможетъ мнѣ разсѣять тяжкое для меня сомнѣніе въ томъ, дѣйствительно-ли я замужемъ или нѣтъ. Слова мои пробудили въ немъ прежнюю энергію, какою онъ отличался въ былые дни, когда заправлялъ дѣлами моего отца.

— Карета ваша стоитъ у подъѣзда. Поѣдемте къ моему стряпчему, не теряя ни минуты.

Мы отправились въ Линкольнъ-Инъ.

По моей просьбѣ, добрый старичекъ изложилъ стряпчему дѣло, какъ-будто оно касалось моей хорошей пріятельницы, въ которой я принимаю большое участіе. Отвѣтъ послѣдовалъ немедленно и безъ малѣйшаго колебанія: я вышла замужъ въ твердомъ убѣжденіи, что мужа моего зовутъ тѣмъ именемъ, водъ которымъ я его знала. Свидѣтели, бывшіе при вѣнчаніи — мой дядя, тетка и Бенджаминъ — дѣйствовали, какъ и я, въ полной увѣренности, что фамилія моего мужа та, которую онъ себѣ приписывалъ. При этихъ условіяхъ законъ не допускаетъ никакого сомнѣнія. Я законная жена моего мужа, будь онъ Мокаланъ или Вудвиль.

Такой рѣшительный отвѣтъ меня нѣсколько утѣшилъ. Я согласилась проводить моего стараго, вѣрнаго друга въ Сентъ-Джонсъ-Вудъ и воспользоваться его обѣдомъ вмѣсто завтрака.

По дорогѣ я не могла оторваться отъ другого вопроса, который безпокоилъ меня больше всего: я рѣшилась, во что-бы то ни стало, доискаться причины, почему Юстасъ женился на мнѣ подъ вымышленнымъ именемъ.

Спутникъ мой, качая головой, совѣтовалъ мнѣ хорошенько подумать прежде, чѣмъ я рѣшусь предпринять что-нибудь. Совѣтъ его былъ высказанъ почти тѣми-же словами, какъ и совѣтъ, данный мнѣ матерью моего мужа:

— Оставьте всѣ ваши подозрѣнія, сказалъ онъ. — Ради собственнаго вашего спокойствія довольствуйтесь любовью и преданностью вашего мужа. Вы знаете, что вы его жена; знаете, что онъ васъ любитъ. Чего же вамъ болѣе?

У меня отвѣтъ былъ готовъ: при такихъ условіяхъ жизнь мнѣ была-бы невыносима. Ничто не въ состояніи поколебать мою рѣшимость — по той простой причинѣ, что мнѣ невозможно жить съ моимъ мужемъ въ тѣхъ отношеніяхъ, какія между пани существуютъ. Пускай только мой вѣрный другъ Бенджаминъ выскажется, хочетъ-ли онъ протянуть мнѣ руку помощи.

Старикъ отвѣчалъ, какъ и слѣдовало ожидать:

— Скажите только, что валъ отъ меня угодно?

Мы въ это время проѣзжали но улицѣ, сосѣдней съ Портманъ-скверомъ. Я открыла-было рогъ, чтобъ поблагодарить старика, но слова замерли у меня на губахъ. Я увидѣла мужа.

Юстасъ спускался по ступенькамъ крыльца. Глаза у него были опущены, онъ не замѣтилъ нашей кареты. Человѣкъ, выпустившій его изъ двери, захлопнулъ ее; я разглядѣла на ней № 16. У слѣдующаго угла, я прочла названіе улицы: Вивьянъ-плэсъ.

— Не знаете-ли вы случайно, кто живетъ въ № 16 Вивьянь-плэсъ? спросила я у своего спутника.

Бѣдный Бенджаминъ нодиритулъ на своемъ мѣстѣ. Дѣйствительно. вопросъ мой былъ довольно странный и непослѣдовательный, послѣ того, что онъ только-что успѣлъ высказать.

— Нѣтъ, не знаю. Зачѣмъ вы это спрашиваете?

— Я только-что видѣла, какъ Юстасъ вышелъ изъ этого дома.

— Такъ что-же изъ этого слѣдуетъ?

— У меня всѣ мысли разстроены, мой добрый Бенджаминъ. Все, что только дѣлаетъ мой мужъ и чего я не понимаю, возбуждаетъ во мнѣ подозрѣніе.

Старикъ поднялъ обѣ руки къ небу и потомъ опустилъ ихъ на колѣни, въ знакъ горькаго сожалѣнія о моей участи.

— Опять вамъ повторяю, продолжала я, — что при такихъ условіяхъ жизнь становится маѣ въ тягость. Я не ручаюсь за себя: я знаю, что способна рѣшиться на все, если не разсѣятся мои сомнѣнія насчетъ человѣка, котораго я искренно люблю. Вы знаете жизнь, вы опытнѣе меня. Войдите въ мое положеніе, представьте себѣ, что Юстасъ отказываетъ вамъ въ своемъ довѣріи, какъ мнѣ; что вы его любите, какъ я его люблю; что вы сознаете всю горесть своего положенія, какъ я сознаю… Чтобы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ?

Вопросъ быль ясенъ. Мой старый другъ отвѣчалъ не менѣе ясно.

— Я думаю, что въ такомъ случаѣ я постарался-бы повидаться съ кѣмъ-нибудь изъ близкихъ друзей вашего мужа и разспросилъ-бы его самымъ деликатнымъ образомъ.

— Близкаго друга моего мужа? повторила я про себя. — Я слышала только объ одномъ другѣ моего мужа — о маіорѣ Фицъ-Дэвидѣ.

Сердце у меня сильно забилось, когда имя это пришло мнѣ на память. Допустимъ, что я послѣдую совѣту Бенджамина и обращусь къ маіору. Допустимъ, что онъ откажется отвѣчать мнѣ, какъ отказались мужъ мой и свекровь; по что-жь? положеніе мое будетъ ничѣмъ не хуже, чѣмъ теперь. Я рѣшилась попытать счастья. Письмо маіора Фицъ-Дэвида я отдала дядѣ Старквэтеру, но его просьбѣ. Я помнила только, что адресъ маіора былъ гдѣ-то въ Лондонѣ; остальныя подробности ускользнули изъ моей памяти.

— Спасибо, мой старый другъ, обратилась я къ Бенджамину, — вы навели меня на хорошую мысль. Нѣтъ-ли у васъ адресной книги?

— У меня нѣтъ, проговорилъ онъ, видимо озадаченный, — во я могу послать за нею въ сосѣднюю лавку.

Мы вернулись въ квартиру Бенджамина и тотчасъ-же послали служанку за справочною книгой. Не успѣли мы усѣсться за столъ, какъ она вернулась уже съ кпигой въ рукахъ. Отыскавъ по алфавиту фамилію маіора, я была поражена попымъ открытіемъ.

— Посмотрите, воскликнула я, — что за странное совпаденіе!

Онъ взглянулъ въ книгу, гдѣ я указывала: адресъ маіора

Фицъ-Дэвида былъ отмѣченъ: № 16, Вивьенъ-плэсъ, т.-е. въ томъ самомъ домѣ, откуда выходилъ мой мужъ, когда мы проѣзжали мимо!

ГЛАВА VII.
По дорогѣ къ маіору.

— Да, разумѣется, это странное совпаденіе. Однако…

Старый Бенджаминъ замялся и смотрѣлъ на меня, точно сомнѣваясь, слѣдуетъ-ли ему продолжать свою рѣчь.

— Продолжайте, просила я.

— Однако, я не вижу тутъ ничего подозрительнаго. По-моему, совершенно естественно, что мужъ вашъ, будучи въ городѣ, посѣтилъ своего пріятеля. Совершенно естественно и то, что мы на пути домой должны были проѣхать по Вивьянъ-плэсу. По-моему, это единственный разумный взглядъ на вещи. Не знаю, ташь-ли по-вашему?

— Я уже говорила вамъ, что я настроена теперь противъ Юстаса; я убѣждена, что у него была какая-нибудь особая причина заходить къ маіору Фицъ-Дэвиду. Какъ хотите, но я не вѣрю, чтобы это былъ обыкновенный пріятельскій визитъ. Нѣтъ, я этому не вѣрю!

— Не приступить-ли намъ къ обѣду, дорогая моя гостья? произнесъ Бенджаминъ смиреннымъ и сокрушеннымъ голосомъ. — Вотъ бараній бокъ, не угодно-ли? — самый обыкновенный бараній бокъ. Надѣюсь, въ немъ нѣтъ ничего подозрительнаго. Докажите по крайней мѣрѣ, свое довѣріе къ баранинѣ, позвольте положить вамъ кусочекъ. Вотъ и вино у меня опять обыкновенное и нисколько не таинственное. Я готовъ присягнуть, что это виноградный сокъ и больше ничего. Если ничему другому нельзя вѣрить на этомъ свѣтѣ, то окажемъ по крайности довѣріе виноградному соку. За ваше драгоцѣнное здоровье, моя милая гостья.

Я старалась, какъ могла, поддѣлаться подъ безобидный юморъ добраго старика. Мы ѣли, пили и болтали о быломъ. На время я почти повеселѣла въ обществѣ стараго друга моего отца. Зачѣмъ и я не старуха? Зачѣмъ не успѣла я покончить съ любовью, разсчитаться съ ея краткими утѣхами, съ ея долгими, горькими разочарованіями? Послѣдній осенній цвѣтокъ на окнѣ наслаждался послѣднимъ лучомъ осенняго солнца. Маленькая собачка Бенджамина съ полнѣйшимъ наслажденіемъ доѣдала свой обѣдъ передъ каминомъ. Попугай въ сосѣдней комнатѣ весело перебиралъ весь запасъ своей премудрости. Я не сомнѣваюсь въ великомъ преимуществѣ называться человѣкомъ, по менѣе гордая участь растенія и животнаго не счастливѣе-ли, быть можетъ, нашей?

Краткія минуты забвенія миновали и, прощаясь съ своимъ стариннымъ другомъ, я была снова тѣмъ-же недовольнымъ, подозрительнымъ, грустнымъ созданіемъ.

— Обѣщайте, пожалуйста, не дѣлать ничего необдуманно, сгоряча, умолялъ меня добрый Бенджаминъ, отпирая мнѣ дверь.

— А визитъ маіору Фицъ-Дэвиду будетъ поступкомъ необдуманнымъ или нѣтъ? спросила я.

— Да, если вы отправитесь сами, однѣ. Вы не знаете, что это за человѣкъ, какъ онъ васъ приметъ. Дайте сперва попробовать, такъ-сказать, проложить вамъ дорожку. Повѣрьте моей опытности. Въ такихъ дѣлахъ нѣтъ ничего лучше, какъ дорожку проложить.

Я подумала съ минуту. Я обязана была призадуматься, чтобъ не обидѣть старика быстрымъ отказомъ.

Здравое обсужденіе вопроса выяснило мнѣ, однако, необходимость принять всю отвѣтственность лично на себя. Добръ или золъ этотъ маіоръ, онъ прежде всего мужчина. Несомнѣнно, онъ долженъ принять участіе въ моемъ затруднительномъ положеніи; онъ разъяснитъ мои сомнѣнія, если будетъ въ состояніи это сдѣлать. Бенджамину трудно было объяснить это, не оскорбивъ его. Я попросила его заѣхать ко мнѣ въ гостинницу на слѣдующій день, чтобъ переговорить объ этомъ дѣлѣ. Мнѣ стыдно признаться, что въ то-же время внутренно я рѣшилась повидаться съ маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ, не дожидая Бенджамина.

— Не дѣлайте только ничего необдуманнаго, прошу васъ, ничего необдуманнаго!

Таковы были послѣднія слова, которыми проводилъ меня добрый старикъ.

---

Я нашла моего мужа въ гостиной, гдѣ онъ поджидалъ меня. Онъ, казалось, нѣсколько повеселѣлъ съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались утромъ. Онъ съ улыбкой поспѣшилъ мнѣ на встрѣчу, держа въ рукахъ какую-то бумагу.

— Я съ дѣлами покончилъ, Валерія, скорѣе, чѣмъ разсчитывалъ, весело заговорилъ онъ. — Всѣ-ли твои покупки сдѣланы, моя красавица? Свободна-ли и ты?

Я привыкла уже не довѣряться припадкамъ веселости моего мужа, и потому спросила осторожно:

— Ты хочешь сказать — свободна-ли я сегодня?

— Свободна-ли на сегодня, на завтра, на недѣлю, на мѣсяцъ, на годъ, если хочешь, отвѣчалъ онъ, нѣжно обнимая меня. — Взгляни-ка сюда!

И онъ поднялъ такъ, чтобъ я могла прочесть, бумагу, которую держалъ въ рукѣ. То была телеграма на яхту, возвѣщавшая нашъ пріѣздъ съ вечернимъ поѣздомъ въ Рамсгэтъ и отплытіе въ Средиземное море съ первымъ приливомъ.

— Я ждалъ только твоего возвращенія, чтобы отправить телеграму на станцію, прибавилъ Юстасъ съ торжествующимъ видомъ.

Съ этими словами онъ направился было къ звонку, но я его удержала.

— Я боюсь, что не могу отправиться сегодня въ Рамсгэтъ, сказала я.

— Почему такъ? спросилъ онъ рѣзко, внезапно перемѣнивъ тонъ.

Я увѣрена, что многимъ это покажется смѣшнымъ, но я должна сознаться, что, обнявъ меня, онъ совершенно поколебалъ мое намѣреніе ѣхать къ маіору. Самою легкою ласкою онъ могъ меня обворожить и заставить уступить его желанію. Но внезапная перемѣна въ его голосѣ превратила меня въ другую женщину. Я опять начала сознавать, и сильнѣе, чѣмъ прежде, что въ моемъ отчаянномъ положеніи нельзя останавливаться, а тѣмъ болѣе пятиться назадъ.

— Мнѣ очень жаль тебя огорчить, отвѣчала я, — по мнѣ невозможно сразу отправиться въ путешествіе, не собравшись какъ слѣдуетъ (я тебѣ это объясняла уже въ Рамсгэтѣ). Мнѣ нужно время.

— Время на что? повторилъ онъ, — на что тебѣ нужно время?

Самообладаніе, наконецъ, меня покинуло. Я не въ состояніи была выдержать долѣе, и необдуманныя слова сорвались:

— Мнѣ нужно время, чтобы привыкнуть къ настоящему моему имени, проговорила я.

Онъ подскочилъ ко мнѣ, словно ужаленный.

— Что ты хочешь сказать этимъ? какое это еще настоящее имя?

— Тебѣ это должно быть хорошо извѣстно, отвѣчала я. — Когда-то я воображала, что моя фамилія Вудвиль. Теперь я открыла, что я должна называться м-съ Мокаланъ.

При звукѣ своего имени мужъ мой отскочилъ, будто пораженный тяжкимъ ударомъ, — отскочилъ и поблѣднѣлъ какъ полотно; я думала, что онъ упадетъ въ обморокъ у моихъ ногъ. О, языкъ мой, глупый языкъ! зачѣмъ я не съумѣла во время обуздать тебя, вредный, бабій языкъ!

— Я не хотѣла огорчить тебя, мой Юстасъ. Извини меня. Я болтнула такъ, на вѣтеръ.

Онъ замахалъ руками, точно мои извиненія ему надоѣдали и онъ желалъ ихъ отогнать.

— Еще что ты открыла? спросилъ онъ тихимъ, подавленнымъ голосомъ.

— Больше ничего, Юстасъ.

— Ничего, разумѣется, повторилъ онъ про себя, проводя рукою по лбу, — иначе ея не было-бы здѣсь. — И онъ замолчалъ, пристально глядя на меня. — Не повторяй мнѣ того, что ты только-что сказала, продолжалъ онъ. — Не дѣлай этого ради себя самой, ради меня, Валерія!

И онъ опустился на кресло и снова замолчалъ.

Я, разумѣется, слышала это предостереженіе, но впечатлѣніе словъ, сказанныхъ имъ про себя, было безконечно сильнѣе. Онъ сказалъ: "Разумѣется, ничего, иначе ея не было-бы здѣсь. Значитъ, если-бы я успѣла открыть еще что-нибудь, кромѣ вымышленнаго имени, то я не вернулась-бы къ мужу? Неужели онъ это хотѣлъ сказать? Неужели тайна его такъ страшна, что открой я ее — и наше счастье рушилось-бы и мы разстались-бы навсегда? Я молча стояла подлѣ него и старалась разгадать на лицѣ его эту грозную тайну. Оно, это лицо, такъ внятно говорило мнѣ, когда, бывало, выражало страстную любовь ко мнѣ. Теперь оно было нѣмо.

Мужъ просидѣлъ нѣсколько времени, не глядя на меня, погруженный въ свои мысли; потомъ вдругъ вскочилъ съ мѣста и схватилъ свою шляпу.

— Пріятель, который одолжалъ намъ яхту, въ городѣ; я лучше повидаюсь съ нимъ и сообщу, что планы наши измѣнились.

Говоря это, Юстасъ угрюмо рвалъ телеграму на клочки.

— Ты, очевидно, не желаешь предпринимать со мною этого путешествія? Значитъ, лучше покончить съ этой прогулкой. Больше дѣлать нечего. Какъ твое мнѣніе?

Онъ говорилъ съ укоризной, съ оттѣнкомъ презрѣнія. Но я была слишкомъ огорчена, слишкомъ опечалена за него, чтобы этимъ оскорбиться.

— Рѣши, Юстасъ, самъ, какъ знаешь, сказала я. — Мнѣ кажется, дѣйствительно лучше намъ отказаться отъ этой прогулки. Если ты будешь по-прежнему не довѣрять мнѣ, мы нигдѣ не можемъ быть счастливы, ни на сушѣ, ни на морѣ.

— Если-бы ты могла обуздать свое любопытство, отвѣчалъ мнѣ мужъ сдержаннымъ, суровымъ голосомъ, — мы могли-бы быть счастливы. Я полагалъ, что женился на женщинѣ, которая стоитъ выше презрѣнныхъ слабостей ея пола. Доброй женѣ не къ чему выпытывать и разыскивать то, что касается только ея мужа, а до нея нисколько не относится.

Трудно было стерпѣть это; но я стерпѣла.

— Такъ до жены не относится, по-твоему, отвѣчала я тихимъ голосомъ, — если мужъ женился на ней подъ чужимъ именемъ? Неужели до меня не относятся слова, сказанныя твоею матерью: «я жалѣю твою жену»? Жестоко съ твоей стороны упрекать меня въ любопытствѣ, если я не въ силахъ переносить то положеніе, въ которомъ нахожусь. Упорное молчаніе твое помрачаетъ настоящее мое счастье, сулитъ мнѣ горе впереди. Твоя скрытность отталкиваетъ насъ другъ отъ друга съ первыхъ-же дней послѣ свадьбы. Можешь-ли ты осуждать меня за эти чувства? Ты говоришь, что я допытываюсь узнать тайну, которая касается тебя одного. Будто-бы то, что тебя касается, не должно быть близко и мнѣ! Дорогой мой, милый мой, зачѣмъ играть такъ нашею любовью, взаимнымъ довѣріемъ другъ къ другу! Зачѣмъ этотъ мракъ, эти тайны?

Онъ отвѣчалъ коротко и рѣзко:

— Для твоей-же пользы.

Я молча удалилась отъ мужа — онъ обходился со мною, какъ съ ребенкомъ.

Юстасъ послѣдовалъ за мною, и тяжелая рука его, положенная мнѣ на плечо, заставила меня снова повернуться къ нему лицомъ.

— Выслушай меня, сказалъ онъ; — то, что я намѣренъ сказать тебѣ, я говорю въ первый и послѣдній разъ. Валерія, другъ мой, съ той минуты, когда ты откроешь то, что я отъ тебя скрываю, твоя жизнь сдѣлается пыткой; ты лишишься спокойствія. Дни твой будутъ полны ужасовъ, ночи — страшныхъ сновидѣній; и все это, пойми, не по моей винѣ, — понимаешь, нисколько не по моей винѣ! Каждый день ты будешь подозрѣвать меня въ чемъ-нибудь новомъ, будешь бояться меня болѣе и болѣе и тѣмъ наносишь мнѣ самыя незаслуженныя, несправедливыя оскорбленія. Какъ христіанинъ, какъ честный человѣкъ, заклинаю тебя: не или далѣе, иначе погибло счастіе и спокойствіе всей нашей жизни.

Онъ вздохнулъ и устремилъ на меня взглядъ, исполненный глубокой грусти.

— Я люблю тебя, Валерія, закончилъ онъ, — люблю, несмотря на все, что случилось. Богъ мнѣ свидѣтель, теперь я люблю тебя еще больше, чѣмъ въ день нашей свадьбы.

Съ этими словами онъ удалился.

Я должна высказать правду о себѣ, хотя это и можетъ показаться страннымъ. Я не имѣю претензіи анализировать свои чувства; не имѣю претензіи отгадывать, какъ другія женщины поступили-бы на моемъ мѣстѣ. Лично на меня предостереженіе мужа, со всею его страшною таинственностью, произвело дѣйствіе діаметрально противоположное тому, котораго онъ ожидалъ: оно усилило во мнѣ желаніе и рѣшимость открыть то, что онъ отъ меня скрывалъ. И двухъ минутъ не прошло послѣ того, какъ онъ вышелъ, я позвонила и заказала карету, чтобы ѣхать къ маіору Фицъ-Дэвиду.

Я была въ такомъ лихорадочномъ состояніи, что не могла сидѣть на мѣстѣ. Бѣгая взадъ и впередъ по комнатѣ въ ожиданіи кареты, я случайно увидѣла себя въ зеркалѣ и была поражена своимъ собственнымъ изображеніемъ, — до такой степени дикій и растрепанный видъ я имѣла въ ту минуту. Могла-ли я явиться въ такомъ видѣ къ незнакомому мнѣ человѣку, могла-ли произвести на него надлежащее впечатлѣніе, расположить его въ свою пользу? А между тѣмъ, быть можетъ, вся моя будущность зависѣла отъ того впечатлѣнія, какое я произведу на маіора Фицъ-Дэвида. Я снова позвонила и потребовала къ себѣ одну изъ горничныхъ отеля. Она тотчасъ-же пришла ко мнѣ. Лучшимъ доказательствомъ моего растеряннаго, отчаяннаго настроенія въ ту минуту можетъ служить то, что я обратилась къ этой совершенно незнакомой мнѣ женщинѣ съ вопросомъ, какъ я выгляжу. Горничная была среднихъ лѣтъ; на лицѣ ея отражалась большая опытность въ житейскихъ дѣлахъ, безгрѣшныхъ и грѣшныхъ. Я сунула ей въ руку довольно крупную монету. Она поблагодарила меня съ цинической улыбкой, очевидно объясняя по-своему, въ дурную сторону, мою щедрость.

— Чѣмъ могу вамъ служить, сударыня? спросила она конфиденціальнымъ полушопотомъ. — Только не говорите громко: въ сосѣдней комнатѣ есть кто-то.

— Я хочу пріодѣться, сказала я, — и потому послала за вами.

— Понимаю, сударыня.

— Что вы понимаете?

Женщина выразительно кивнула головою и продолжала полушопотомъ:

— Слава тебѣ Господи! Не въ первый разъ случается, сказала она; — разумѣется, есть бравый мужчина въ виду! Не сердитесь, сударыня. Это ужь у меня такая скверная привычка говорить откровенно. Прошу извинить. — Она замолчала на минуту и окинула меня взглядомъ. — На вашемъ мѣстѣ я не стала-бы мѣнять платье, оно вамъ къ лицу.

Сердиться на эту дерзкую бабу было излишне. Приходилось воспользоваться ея услугами. Притомъ, относительно платья, она была права. Платье на мнѣ было нѣжно-маисоваго цвѣта, премило отдѣланное кружевами, и шло ко мнѣ какъ нельзя лучше. Серьезнаго вниманія требовали только мои волосы. Горничная убрала мою голову съ большою ловкостью и быстротою — видно было, что она вполнѣ искусно владѣетъ гребномъ и щеткою. Положивъ свои орудія на столъ, она посмотрѣла сперва на меня, потомъ на туалетный столъ, очевидно, отыскивая что-то.

— Гдѣ вы ихъ держите?

— Что такое?

— Взгляните, сударыня, какой у васъ цвѣтъ лица. Вы его перепугаете, если явитесь въ такомъ видѣ. Вамъ необходимо нѣсколько подрумяниться. Гдѣ-жь они у васъ? Какъ! у васъ ихъ нѣтъ? Ну, признаюсь!

Отъ удивленія она было-совсѣмъ остолбенѣла. Придя въ себя, она просила позволенія удалиться на минуту. Я отпустила ее, очень хорошо зная, зачѣмъ она шла. Она вернулась съ ящикомъ румянъ и бѣлилъ. И я ни словомъ, ни движеніемъ не остановила ее. А видѣла въ зеркалѣ, какъ ноя кожа получала неестественную бѣлизну, какъ щеки покрывались подложнымъ румянцемъ, глаза пріобрѣтали ложный блескъ… Я не противилась, — напротивъ, я радовалась гнусной поддѣлкѣ, удивляясь искуству артистки.

«Пускай себѣ расписываетъ, думала я про себя (такова была горечь той минуты), если это можетъ помочь мнѣ произвести впечатлѣніе на маіора. Пускай себѣ, я на все готова, лишь-бы допытаться значенія загадочныхъ словъ моего мужа».

Превращеніе мое окончилось. Горничная цинично указала мнѣ пальцемъ на зеркало.

— Не забудьте, сударыня, на что вы были похожи, когда за мной послали, сказала она. — Взгляните теперь, каковы вы на взглядъ. Вы въ своемъ родѣ первостатейная красавица. О, жемчужный порошокъ штука важная, а главное, надо умѣть съ нимъ обращаться!

ГЛАВА VIII.
Дамскій поклонникъ.

Описать, что я чувствовала по дорогѣ къ маіору Фицъ-Дэвиду, я не берусь. Я сомнѣваюсь даже, думала-ли я, сознавала-ли я что-нибудь.

Съ той минуты, какъ я отдалась въ руки горничной, я подверглась какому-то непонятному превращенію — я и нравственно сама себя не узнавала. Въ другое время мой нервный темпераментъ заставлялъ преувеличивать всѣ препятствія, какія встрѣчались мнѣ на пути. Въ другое время, въ виду щекотливаго свиданія съ незнакомымъ человѣкомъ, я обдумала-бы напередъ, о чемъ говорить съ нимъ. Теперь я вовсе не обдумывала своего свиданія съ маіоромъ: я чувствовала полнѣйшую увѣренность въ самой себѣ и вѣрила слѣпо въ него, въ моего мужа. Ни прошедшее, ни будущее меня не смущало, я жила вполнѣ настоящимъ. Я смотрѣла мимоѣздомъ на вывѣски, на магазины, на проѣзжавшіе экипажи. Я замѣчала, и но безъ удовольствія, какъ мною любовались рѣдкіе пѣшеходы на тротуарахъ. Я думала про себя: «это хорошій признакъ; есть надежда понравиться маіору». Когда карета подъѣзжала къ крыльцу на Вивьянъ-плэсѣ, я могу безъ преувеличенія сказать, что у меня въ головѣ била одна, мысль, одно желаніе — застать маіора дома.

Дверь мнѣ отперъ слуга, напоминавшій съ виду отставного солдата. Онъ оглядѣлъ меня съ серьезнымъ вниманіемъ, которое мало-по-малу перешло въ одобрительное созерцаніе. Я спросила: дома-ли маіоръ Фицъ-Дэвидъ? Отвѣтъ былъ не вполнѣ утѣшительный: «Не знаю, сейчасъ справлюсь».

Я вручила ему свою карточку. Визитныя карточки мои были подготовлены къ свадьбѣ и на нихъ, разумѣется, красовалась надпись: «м-съ Вудвиль». Слуга впустилъ меня въ пріемную нижняго этажа и исчезъ съ карточкой.

Осмотрѣвшись въ этой комнатѣ, я замѣтила, что со стороны противоположной окну она соединялась съ другою комнатою. Дверь, сообщавшая обѣ комнаты, была не обыкновенная, створчатая, а задвижная. Вглядываясь пристальнѣе, я замѣтила, что дверь эта была не совсѣмъ плотно задвинута слугою; оставалась очень небольшая щель, но ея было достаточно, чтобы до меня могло долетать все, что говорилось въ сосѣдней комнатѣ.

— Что вы ей сказали, Оливеръ, когда она обо мнѣ спросила? спросилъ мужской голосъ довольно тихо.

— Я сказалъ, сэръ, что не увѣренъ, дома-ли вы, отвѣчалъ впустившій меня слуга.

Наступила минута молчанія. Первый изъ разговаривавшихъ былъ, очевидно, самъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ. Я нетерпѣливо ждала продолженія.

— Я думаю, лучше ее не принимать, Оливеръ, произнесъ голосъ маіора.

— Слушаю.

— Скажите, что меня нѣтъ дома и неизвѣстно, когда я вернусь. Попросите ее написать, если у нея есть какое-нибудь дѣло до меня.

— Слушаю.

— Постойте минуту.

Оливеръ остановился. Наступилъ опять маленькій перерывъ. Затѣмъ маіоръ сталъ снова допрашивать слугу:

— А что, она молоденькая?

— Молоденькая.

— И… хороша собой?

— Хороша, сэръ.

— Гмъ! Что-называется красавица?

— Красавица.

— Высокая ростокъ?

— Почти-что съ меня будетъ ростомъ.

— Гмъ, гмъ! И сложена хорошо?

— По всѣмъ статьямъ красавица, сэръ.

— Я передумалъ, Оливеръ: я дома. Просите ее войти!

Вышло на повѣрку, что я не глупо поступила, пригласивъ горничную. Оливеръ, вѣроятно, иначе описалъ-бы меня маіору, еслибы я явилась, какъ была, блѣдною и растрепанною.

Слуга возвратился и проводилъ меня во внутреннюю комнату. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ поспѣшилъ мнѣ на встрѣчу.

Маіоръ былъ человѣкъ пожилой, но хорошо сохранившійся, примѣрно лѣтъ шестидесяти, маленькій, тощій. Прежде всего бросалась въ глаза непомѣрная длина его носа; потомъ я замѣтила: блестящій русый парикъ, украшавшій его голову; живые сѣрые глазки; румяный цвѣтъ лица; короткіе усы военнаго покроя, нафабренные подъ цвѣтъ парику; бѣлые зубы, пріятную улыбку; синій рейт-фракъ съ камеліею въ петличкѣ; наконецъ, кольцо съ богатымъ рубиномъ, которое обратило на себя мое вниманіе, когда онъ любезно указалъ мнѣ на кресло.

— Дорогая м-съ Вудвиль, какъ это мило съ вашей стороны! А давно жаждалъ случая съ вами познакомиться. Юстасъ мой старый другъ и пріятель. Я поздравилъ его, когда услыхалъ, что онъ женится. Теперь, признаюсь, я ему завидую, разъ что увидалъ его супругу.

Все мое будущее, быть можетъ, было въ рукахъ этого человѣка. Я тщательно изучала его, стараясь по чертамъ лица отгадать его характеръ.

Блестящіе сѣрые глазки маіора смягчались, глядя на меня; густой басъ маіора принималъ мало свойственныя ему нѣжные оттѣнки, когда онъ говорилъ со мною; вся фигура маіора, съ той минуты, какъ я вошла въ комнату, выражала почтительное восхищеніе мною. Онъ пододвинулъ стулъ свой поближе ко мнѣ, точно считалъ великимъ для себя преимуществомъ сидѣть подлѣ меня. Онъ взялъ мою руку и поднесъ къ губамъ своимъ покрывавшую ее перчатку, будто не было на свѣтѣ ничего роскошнѣе этой перчатки.

— Милая м-съ Вудвиль, сказалъ онъ нѣжно, отпуская мою руку, — не сердитесь на меня, старика, за то, что я страстный поклонникъ прелестнаго пола. Вы осчастливили своимъ посѣщеніемъ мою скучную обитель. Любоваться вами — истинное наслажденіе!

Совершенно излишне было почтенному маіору признаваться въ своихъ чувствахъ. Женщины, дѣти и собаки инстинктивно узнаютъ, кто ихъ дѣйствительно любить. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ былъ истинный другъ и поклонникъ женщинъ, — въ свое время, вѣроятно, не безопасный, черезчуръ горячій поклонникъ. Я это постигла прежде, чѣмъ успѣла присѣсть и открыть ротъ.

— Благодарю васъ, маіоръ, за радушный пріемъ и любезный комплиментъ, сказала я, стараясь, на-сколько позволяли приличія, поддѣлаться подъ его тонъ; — вы сдѣлали свое признаніе. Позвольте и мнѣ сдѣлать свое.

— Въ первый разъ слышу вашъ голосъ, и наслаждаюсь его прелестью, продолжалъ онъ. — Простите, обворожительная м-съ Вудвиль, старику, который въ восхищеніи отъ насъ! Не откажите мнѣ въ невинномъ наслажденіи. Позвольте снова взять вашу ручку. Я большой поклонникъ хорошенькихъ ручекъ, и гораздо внимательнѣе слушаю, когда держу ее въ своихъ рукахъ. Всѣ прелестныя леди, вообще, ко мнѣ снисходительны, не будьте и вы жестоки. Да? Виноватъ, вы хотѣли сказать…

— Я хотѣла сказать, что вполнѣ цѣню вашъ любезный пріемъ, особенно потому, что у меня есть до васъ большая просьба.

Произнося эти слова, я уже сознавала, что слишкомъ рѣзко приступаю къ предмету своего посѣщенія. Но восторги маіора Фицъ-Дэвида такъ быстро чередовались, при томъ постоянно возрастая, что мнѣ показалось необходимымъ нѣсколько охладить его. Я не ошиблась въ разсчетѣ — слова мои подѣйствовали, какъ надо было ожидать. Мой почтенный поклонникъ тихо отпустилъ мою руку и деликатно перемѣнилъ разговоръ.

— Всякая просьба съ вашей стороны для меня приказаніе, сказалъ онъ. — Кстати, скажите пожалуйста, что подѣлываетъ мой другъ и пріятель Юстасъ?

— Мужъ мой озабоченъ и не въ духѣ, отвѣчала я.

— Озабоченъ и не въ духѣ! повторилъ маіоръ. — Вашъ мужъ, которому всякій долженъ завидовать, озабоченъ и не въ духѣ! Это просто ни съ чѣмъ несообразно! Юстасъ становится положительно невыносимъ и я намѣренъ вычеркнуть его изъ списка друзей.

— Въ такомъ случаѣ, маіоръ, вычеркните и меня изъ этого списка, потому-что и я нахожусь въ самомъ грустномъ настроеніи. Вы старый другъ моего мужа. Я могу откровенно вамъ признаться, что супружеская жизнь наша, въ настоящую минуту, далеко не счастливая.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ выразительно повелъ подкрашенными подъ цвѣтъ парика бровями въ знакъ учтиваго удивленія.

— Уже! воскликнулъ онъ. — Да что-же онъ за человѣкъ, этотъ Юстасъ! Такъ-то онъ умѣетъ цѣнить красоту! Послѣ этого онъ самое безчувственное созданіе въ мірѣ!

— Онъ прекраснѣйшій и милѣйшій человѣкъ, возразила л, — но въ его прошломъ есть какая-то страшная тайна…

Я не могла продолжать далѣе: маіоръ остановилъ меня самымъ рѣшительнымъ, хотя и вѣжливымъ, по виду, образомъ. Выраженіе его маленькихъ, блестящихъ глазъ говорило откровенно: «Если вамъ угодно пускаться по столь скользкому пути, то не взыщите, я вамъ не товарищъ».

— Прелестный другъ мой! воскликнулъ онъ. — Вы мнѣ позволите такъ называть васъ, не правда-ли? У васъ, кромѣ множества другихъ достоинствъ, которыя я уже успѣлъ подмѣтить, очевидно, весьма живое воображеніе. Не давайте ему слишкомъ разыгрываться. Послушайтесь совѣта старика, не давайте ему разыгрываться. Не могу-ли я вамъ предложить что-нибудь, м-съ Вудвиль? Чашечку чаю?

— Называйте меня, пожалуйста, настоящимъ моимъ именемъ, отвѣчала я бойко. — Я сдѣлала на-дняхъ открытіе и знаю, не хуже вашего, что фамилія моя Мокаланъ.

Маіоръ вскочилъ съ мѣста и пристально взглянулъ на меня. Онъ сталъ серьезенъ и тонъ его рѣчи совершенно измѣнился, когда онъ снова заговорилъ.

— Позвольте мнѣ спросить васъ, сообщили-ли вы мужу о своемъ открытіи? спросилъ онъ.

— Разумѣется, сообщила; я полагала, что мужъ обязанъ былъ разъяснить мнѣ загадку. Я просила его объ этомъ, но онъ отказалъ, и въ такихъ выраженіяхъ, что я перепугалась; я обращалась къ его матери — она отказала въ выраженіяхъ, которыя меня оскорбили. Добрѣйшій маіоръ, у меня нѣтъ никого, кто-бы могъ помочь мнѣ; мнѣ ке къ кому обратиться, кромѣ васъ! Сдѣлайте мнѣ величайшую милость — скажите, зачѣмъ другъ вашъ Юстасъ женился на мнѣ подъ вымышленнымъ именемъ?

— Сдѣлайте вы мнѣ величайшее одолженіе, отвѣчалъ маіоръ, — не спрашивайте меня объ этомъ.

Несмотря на такой неудовлетворительный отвѣтъ на мою просьбу, лицо его выражало сочувствіе моему положенію. Я рѣшилась еще разъ постараться убѣдить его.

— Я должна васъ просить объ этомъ, воскликнула я. — Представьте себѣ мое ужасное положеніе. Могу-ли я жить спокойно, зная то, что я открыла, и ничего болѣе? Я лучше готова слышать отъ васъ о мужѣ самыя страшныя вещи, чѣмъ оставаться въ постоянномъ невѣденіи и опасеніи. Я отъ души люблю моего мужа, но не могу жить съ нимъ при такихъ условіяхъ: иначе я съума сойду. Умоляю васъ, сжальтесь надо мною. Будьте снисходительны къ несчастной женщинѣ. Не томите меня!

Я не могла говорить далѣе. Въ отчаянномъ порывѣ той минуты я схватила его руку и поднесла ее къ губамъ своимъ. Это подѣйствовало на достойнаго старика словно электрическій толчокъ.

— Милая, хорошая моя леди! воскликнулъ онъ, вскочивъ съ своего мѣста. — Вы не повѣрите, какъ я вамъ сочувствую! Вы меня очаровали, вы меня растрогали до глубины души! Чтоже я могу вамъ сказать? Что могу для васъ сдѣлать? Я могу только поступить съ тою-же откровенностью, какъ вы. Вы съ прелестною откровенностью сообщили мнѣ о своемъ положеніи. Въ свою очередь, выслушайте, въ какомъ положеніи я нахожусь. Только успокойтесь, пожалуйста успокойтесь! У меня есть флаконъ съ пахучими солями; позвольте вамъ предложить его.

Онъ подалъ мнѣ флаконъ, подставилъ скамейку подъ ноги, умоляя отдохнуть и успокоиться.

«Дуракъ безмысленный! пробормоталъ онъ про себя, деликатно отойдя въ сторону, чтобы дать мнѣ оправиться. — Будь я ея мужемъ, что-бы изъ того ни вышло, я разсказалъ-бы ей всю правду».

Неужели маіоръ говорилъ это объ Юстасѣ! Не намѣревался-ли онъ, вмѣсто мужа, разсказать мнѣ всю правду?

Мысль эта только успѣла промелькнуть въ моей головѣ, какъ сильный звонокъ у дверей заставилъ меня вздрогнуть. Маіоръ остановился и сталъ внимательно прислушиваться. Черезъ нѣсколько минутъ наружная дверь отворилась и въ передней внятно послышалось шуршаніе дамскаго платья. Маіоръ бросился къ дверямъ съ живостью молодого человѣка. Но было поздно. Дверь поспѣшно отворилась, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ до нея дойти, и дама съ шуршащимъ платьемъ вбѣжала въ комнату.

ГЛАВА IX.
Пораженіе маіора.

Новая посѣтительница оказалась краснощекой, пухлой, черезчуръ нарядной молодой дѣвушкой съ свѣтлыми, какъ ленъ, волосами. Бросивъ на меня пристальный, удивленный взглядъ, она начала извиняться намѣренно передъ однимъ маіоромъ въ томъ, что нарушила нашъ tête-à-tête. Ола, конечно, приняла меня за послѣдній предметъ обожанія стараго джентльмена и не сочла нужнымъ скрывать своей ревности. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ уладилъ дѣло по-своему. Онъ поцѣловалъ руку у черезчуръ нарядной, молодой дѣвушки съ такимъ-же уваженіемъ, какъ у меня, и распространился въ похвалахъ ея красотѣ. Потомъ онъ довелъ ее до двери, изъ которой она появилась, и сказалъ пріятнымъ тономъ, въ которомъ смѣшивались восторгъ и уваженіе:

— Не извиняйтесь, прелестная красавица. Эта дама пріѣхала ко мнѣ по дѣламъ. Вашъ учитель пѣнія ждетъ васъ наверху. Начните свой урокъ, а я черезъ нѣсколько минутъ приду къ вамъ. Au revoir, очаровательная ученица, au revoir.

Молодая дѣвушка отвѣчала на эту меленькую рѣчь шопотомъ, устремивъ на меня подозрительный взглядъ. Когда дверь затворилась за нею, маіоръ Фицъ-Дэвидъ приступилъ ко второй части своей задачи: къ улаженію дѣла со мною.

— Эта молодая дѣвушка — одна изъ моихъ счастливыхъ находокъ, сказалъ онъ самымъ добродушнымъ тономъ; — у ней, я положительно могу сказать, лучшій сопрано во всей Европѣ. Можете себѣ представить, я ее увидалъ впервые на станціи желѣзной дороги. Бѣдное, невинное созданіе стояло за буфетомъ, моя посуду и распѣвая во все горло. Боже мой, какое это было пѣніе! Ея верхнія ноты просто меня наэлектризовали. Я сказалъ себѣ: «вотъ настоящая примадонна, я ее выведу въ люди». Это будетъ у меня третья. Я отправлюсь съ нею въ Италію, когда ея музыкальное воспитаніе будетъ достаточно развито, и усовершенствую ея голосъ въ Миланѣ. Въ этой простой, необразованной дѣвушкѣ вы видите будущую оперную звѣзду. Послушайте, вотъ она начинаетъ своя рулады. Какой голосъ? Браво! Браво! Брависимо!

Въ эту минуту высокія ноты будущей оперной звѣзды раздались по всему дому. Дѣйствительно, голосъ ея былъ чрезвычайно громкій, по нѣжность и чистота его подлежали большому сомнѣнію.

Сказавъ нѣсколько одобрительныхъ словъ, которыхъ требовало приличіе, я старалась навести маіора Фицъ-Дэвида на нашъ прежній разговоръ, прерванный неожиданной гостьей. Маіоръ не желалъ, очевидно, возвратиться къ опасному вопросу. Онъ билъ тактъ пальцемъ, прислушиваясь къ пѣнію; онъ спросилъ, какой у меня голосъ и пою-ли я; потомъ онъ замѣтилъ, что жизнь для него была-бы немыслима безъ любви и изящныхъ искуствъ. Мужчина на моемъ мѣстѣ потерялъ-бы всякое терпѣніе и съ омерзѣніемъ отказался-бы отъ дальнѣйшей борьбы; но я была женщина и стремилась къ извѣстной цѣли съ непреодолимой стойкостью. Я долгой, неуклонной осадой заставила его, наконецъ, сдаться на капитуляцію, и надо отдать ему справедливость, что когда онъ рѣшился заговорить объ Юстасѣ, онъ выражался откровенно и опредѣленно.

— Я зналъ вашего мужа съ юности, началъ онъ; — въ его прошедшей жизни есть одна эпоха, въ которую его посѣтило страшное несчастіе. Эта роковая тайна извѣстна только его друзьямъ, которые религіозно ее хранятъ. Вотъ эту именно тайну онъ и скрываетъ отъ васъ, и никогда, пока живъ, не откроетъ се вамъ. Онъ взялъ съ меня честное слово, что я никому объ этомъ не скажу. Вы желали, милая м-съ Вудвиль, знать, въ какихъ я отношеніяхъ съ вашимъ мужемъ. Теперь я вамъ все сказалъ.

— Вы продолжаете упорно называть меня м-съ Вудвяль? спросила я.

— Вашъ мужъ желаетъ этого, отвѣчалъ маіоръ. — Явившись въ первый разъ къ вашему дядѣ, онъ назвался Вудвилемъ, боясь сказать свою настоящую фамилію. Теперь онъ упорствуетъ въ этомъ и всѣ наши увѣщанія были тщетны. Вы должны послѣдовать нашему примѣру и подчиниться капризу неблагоразумнаго человѣка. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ онъ прекрасный малый, но въ этомъ вопросѣ онъ упрямъ и своеволенъ до безконечности. Если вы желаете знать мое мнѣніе, то я вамъ честно скажу, что онъ дурно поступилъ, женившись на васъ подъ чужимъ именемъ. Онъ довѣрилъ вамъ, какъ женѣ, свою честь и счастіе; отчего-же онъ также не довѣрилъ вамъ роковой повѣсти объ его несчастья? Его мать совершенно раздѣляетъ мое мнѣніе по этому предмету. Вы не должны ее порицать за отказъ быть съ вами откровенной послѣ вашей свадьбы; тогда ужь было поздно. До свадьбы она сдѣлала все, что могла, не выдавая, какъ добрая мать, тайну сына для убѣжденія его справедливо поступить съ вами. Я долженъ вамъ сказать, что она отказала Юстасу въ своемъ благословеніи на бракъ съ вами только потому, что онъ не соглашался открыть вамъ всю правду. Я, съ своей стороны, поддерживалъ, на-сколько могъ, м-съ Мокаланъ. Когда юстасъ написалъ мнѣ, что онъ женится на племянницѣ моего друга пастора Старквэтера и что онъ сослался на меня, какъ на человѣка, могущаго дать о немъ всѣ справки, я отвѣчалъ, что не хочу принимать никакого участія въ этомъ дѣлѣ, если онъ скроетъ свое прошедшее. Онъ не слушалъ меня, также какъ не слушалъ и матери, а требовалъ вмѣстѣ съ тѣмъ, чтобъ я свято сохранилъ его тайну. Получивъ письмо отъ Старквэтера, я долженъ былъ выбрать одно изъ двухъ: или принять участіе въ обманѣ, который я вполнѣ осуждалъ, или отвѣчать такъ сухо и коротко, чтобъ пресѣчь разомъ всякую переписку объ этомъ предметѣ. Я избралъ послѣдній путь и боюсь, что оскорбилъ почтеннаго пастора. Вы теперь видите, въ какомъ я нахожусь непріятномъ положеніи. Прибавьте ко всему этому, что Юстасъ былъ у меня сегодня и предупредилъ, что вы можете задать мнѣ тотъ самый вопросъ, который вы теперь и предложили мнѣ. Онъ мнѣ разсказалъ, что вы по какому-то несчастному случаю встрѣтили его мать и узнали его настоящую фамилію. Онъ увѣрялъ, что пріѣхалъ нарочно въ Лондонъ съ цѣлью поговорить со мною. «Я знаю вашу слабость относительно женщинъ, сказалъ онъ; — Валеріи извѣстно, что вы мой другъ; она, конечно, напишетъ къ вамъ, а можетъ быть и сама пріѣдетъ. Подтвердите мнѣ вашу клятву, что сохраните втайнѣ великое несчастіе моей жизни». Это были его подлинныя слова, то-есть на-сколько я ихъ запомню. Я старался поднять на смѣхъ эту странную, нелѣпую просьбу о клятвѣ; но онъ объявилъ, что не уйдетъ отъ меня, не получивъ этого обѣщанія. Онъ сталъ напоминать мнѣ о перенесенныхъ имъ незаслуженныхъ страданіяхъ и, наконецъ, бѣдный, расплакался. Вы его любите, я также; поэтому вы не удивитесь, что я исполнилъ его желаніе. Такимъ образомъ, я вдвойнѣ обязанъ, самой торжественной клятвой, не говорить вамъ ни слова. Милая м-съ Вудвиль, я на вашей сторонѣ и очень желалъ-бы васъ успокоить. Но что-же мнѣ дѣлать?

Онъ остановился и сталъ ждать моего отвѣта.

Я выслушала его, не перебивая ни разу. Странная перемѣна, происшедшая въ его тонѣ и манерѣ, какъ только онъ упомянулъ объ Юстасѣ, напугала меня болѣе, чѣмъ все до сихъ поръ мною открытое. "Какая страшная, думала я, — должна быть эта тайна, когда легкомысленный маіоръ Фицъ-Дэвидъ, говоря о ней, выражается серьезно, грустно, не улыбаясь, не пересыпая своей рѣчи комплиментами, не замѣчая даже пѣнія, продолжавшагося наверху! " Сердце мое болѣзненно сжималось при этой мысли. Въ первый разъ послѣ того, какъ я вошла къ маіору, я почувствовала, что мое положеніе безъисходно: я не знала, что говорить, что дѣлать.

Однако, я все-же упорно сидѣла на своемъ мѣстѣ. Въ эту минуту рѣшительнѣе, чѣмъ когда-нибудь прежде, я говорила въ глубинѣ своей души, что такъ или иначе, а я открою тайну моего мужа. Я совершенно не могу объяснить этого страннаго противорѣчія въ моемъ характерѣ, по я только разсказываю факты, а не дѣлаю выводовъ.

Пѣніе продолжалось наверху. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ по-прежнему ждалъ моего отвѣта, желая узнать, на что я рѣшилась. Но прежде, чѣмъ я собралась съ мыслями, снова раздался стукъ въ парадную дверь. На этотъ разъ не слышно было шелеста женскаго нлатья; въ комнату вошелъ старый слуга съ великолѣпнымъ букетомъ въ рукахъ.

— Леди Кларинда приказали кланяться и напомнить маіору Фицъ-Дэвиду объ его обѣщаніи, сказалъ онъ.

Опять женщина! На этотъ разъ это была важная, титулованная особа, открыто посылавшая букеты и напоминавшая о свиданіи. Маіоръ извинился передо мною, написалъ нѣсколько словъ я отпустилъ посланнаго. Когда дверь снова затворилась, онъ выбралъ изъ букета нѣсколько лучшихъ цвѣтовъ и, поднося ихъ мнѣ съ граціозной улыбкой, сказалъ:

— Понимаете вы теноръ, какъ деликатно мое положеніе между вами обоими?

Эпизодъ съ букетомъ далъ мнѣ время придти въ себя. Я теперь была въ состояніи дать такой отвѣтъ маіору Фицъ-Дэвиду, который доказалъ-бы, что его любезное объясненіе не пропало даромъ.

— Благодарю васъ искренно, маіоръ, сказала я: — вы вполнѣ убѣдили меня въ невозможности съ моей стороны настаивать на томъ, чтобы вы нарушили слово, данное вами моему мужу. Это обѣщаніе священно, и я обязана его уважать.

Маіоръ легко вздохнулъ и потрепалъ меня по плечу въ доказательство своего полнаго сочувствія къ моимъ словамъ.

— Прекрасно сказано! воскликнулъ онъ, мгновенно превращаясь въ прежняго, легкомысленнаго селадона; — милая м-съ Вудвиль, вы удивительно прозорливы и тотчасъ поняли мое положеніе. Вы мнѣ напоминаете прелестную леди Кларинду. Она также очень прозорлива и понимаетъ мое положеніе. Я-бы очень желалъ васъ познакомить съ нею, прибавилъ маіоръ, съ наслажденіемъ нюхая цвѣты.

Мнѣ оставалось еще добиться цѣли всѣхъ моихъ стремленій и, какъ вы, вѣроятно, уже поняли, я была самая упрямая женщина на свѣтѣ; поэтому я отвѣчала:

— Я очень буду рада познакомиться съ леди Клариндой, но теперь…

— Я устрою маленькій обѣдъ, перебилъ меня маіоръ торжественнымъ тономъ, — на трехъ: вы, я и леди Кларинда. Вечеромъ пріѣдетъ молодая примадонна и споетъ намъ коо-что. Составимте теперь меню. Какой изъ осеннихъ суповъ вы предпочитаете?

— Чтобъ возвратиться къ нашему разговору… начала я снова.

Улыбка исчезла съ лица маіора и изъ рукъ его выпало перо, долженствовавшее обезсмертитъ мой любимый осенній супъ.

— Развѣ мы должны возвратиться къ нашему первому разговору? спросилъ онъ жалостнымъ голосомъ.

— Да, на минуту.

— Вы напоминаете мнѣ, продолжалъ маіоръ, грустно качая головой, — другую мою пріятельницу, прелестную француженку г-жу Мерлифлоръ. Вы удивительно упорная женщина, и г-жа Мерлифлоръ — удивительно упорная женщина. Она теперь въ Лондонѣ; не пригласить-ли и ее на нашъ обѣдъ? Скажите-же мнѣ, пожалуйста, какой вамъ выбрать супъ? прибавилъ онъ, снова принимаясь за перо.

— Извините меня, мы только-что говорили…

— Какъ! опять? воскликнулъ маіоръ.

— Да.

Маіоръ вторично положилъ свое перо и съ сожалѣніемъ покинулъ г-жу Мерлифлоръ и осенній супъ.

— Ну, сказалъ онъ, съ терпѣливой, покорной улыбкой, — вы хотите сказать…

— Я хотѣла сказать, что вы обязались только хранить тайну, скрываемую отъ меня мужемъ, но вы не обѣщались отказать въ отвѣтѣ на нѣсколько моихъ вопросовъ.

— Тише, тише, милая м-съ Вудвиль, произнесъ онъ, махай рукою и проницательно смотря на меня своими маленькими, блестящими, сѣрыми глазками; — я знаю, къ чему приведутъ ваши вопросы и какой будетъ результатъ, если я разъ начну вамъ отвѣчать. Вашъ мужъ сегодня еще замѣтилъ мнѣ, что я таю, какъ воскъ, въ рукахъ хорошенькой женщины. Онъ совершенно нравъ; я очень слабъ въ этомъ отношеніи и ничего не могу отказать хорошенькой женщинѣ. Милая, прелестная м-съ Вудвиль, не злоупотребляйте своимъ вліяніемъ, не заставляйте стараго воина нарушать свое честное слово.

Я старалась увѣрить его въ томъ, что не имѣла никакихъ преступныхъ видовъ, по онъ всплеснулъ руками и взглянулъ на меня съ странной мольбою въ глазахъ.

— Не тѣсните меня, продолжалъ онъ; — я не защищаюсь. Я агнецъ, не предавайте меня закланію. Я признаю вашу власть и прошу только милости. Всѣми несчастьями моей жизни я обязанъ женщинамъ, и теперь, стоя одной ногой въ могилѣ, я точно такъ-же люблю женщинъ и готовъ ради нихъ на всевозможныя глупости. Не правда-ли, это не прилично, но справедливо. Посмотрите на этотъ знакъ — (и, поднявъ локонъ своего прекраснаго русаго парика, онъ указалъ на большой шрамъ) — эта рана, казавшаяся сначала смертельной, получена мною не на службѣ отечеству, нѣтъ! мнѣ нанесъ ее разбойникъ мужъ одной очаровательной, несчастной женщины. И она этого стоила. — (Онъ послалъ поцѣлуй отсутствовавшей или умершей женщинѣ и указалъ на висѣвшій на стѣнѣ акварельный рисунокъ хорошенькаго сельскаго дома). — Это прекрасное имѣнье принадлежало мнѣ, но оно давно продано, а куда пошли деньги? — Къ женщинамъ. Да благословитъ ихъ Господь, я этого не сожалѣю. Если бъ у меня было другое помѣстье, оно ушло-бы туда-же. Вашъ прелестный полъ всегда игралъ, какъ игрушкою, моей жизнью, временемъ и деньгами. Одно я только сохранилъ для себя — честь, а теперь и она въ опасности. Если вы станете предлагать мнѣ ваши умные, ловкіе вопросы, нѣжнымъ, бархатнымъ голосомъ, и будете смотрѣть на меня своими чудными глазками, я знаю, что случится. Вы лишите меня послѣдняго, лучшаго моего достоянія. Развѣ я заслужилъ такой жестокости и, главное, отъ васъ, мой очаровательный другъ? О! фуй, фуй!

Онъ умолкъ и взглянулъ на меня прежнимъ, невиннымъ, умоляющимъ взглядомъ. Я снова старалась заговорить о спорномъ вопросѣ, но маіоръ по-прежнему сталъ просить пощады:

— Спрашивайте у меня что хотите, но не заставляйте обманывать друга. Избавьте меня отъ этого и я вамъ ни въ чемъ не откажу. Выслушайте мои слова, продолжалъ онъ, нагибаясь ко мнѣ и говоря серьезнымъ тономъ: — я полагаю,)что съ вами поступили очень дурно. Безсмысленно полагать, чтобы, женщина въ вашемъ положеніи согласилась остаться во всю жизнь въ невѣденіи о томъ, что до нея всего ближе касается. — Нѣтъ, нѣтъ! если-бъ я увидалъ въ эту самую минуту, что вы близки къ разгадкѣ, скрываемой Юстасомъ, я-бы припомнилъ, что мое обѣщаніе, какъ всѣ обѣщанія, имѣетъ границы. Я счелъ-бы своею обязанностью не помогать вамъ, но и не помѣшалъ-бы вамъ самой открыть истину.

Наконецъ-то онъ говорилъ искренно, отъ души, и на послѣднихъ словахъ сдѣлалъ сильное удареніе. Я невольно вскочила съ своего мѣста. Новая идея блеснула въ моей головѣ.

— Мы теперь понимаемъ другъ друга, отвѣчала я; — я согласна на ваши условія, маіоръ. Я потребую только того, что вы сами мнѣ предложили.

— Что я вамъ предложилъ? спросилъ онъ съ испугомъ.

— Ничего дурного. Могу я вамъ задать смѣлый вопросъ? Позвольте мнѣ предположить, что этотъ домъ не вашъ, а мой?

— Считайте его своимъ отъ чердака до погреба! воскликнулъ любезный джентльменъ.

— Очень благодарю васъ, маіоръ, и воспользуюсь вашимъ предложеніемъ на одну минуту. Вы знаете, — это всѣмъ извѣстно, — что главная слабость женщины — любопытство. Предположимъ, что я изъ любопытства стала-бы разсматривать весь свой домъ.

— Ну?

— Предположимъ, что я обыскала-бы всѣ комнаты, заглянула-бы всюду; какъ вы думаете, была-ли-бы возможность мнѣ найти… ключъ къ тайнѣ моего мужа? Отвѣтьте только одно слово, маіоръ Фицъ-Дэвидъ: да или нѣтъ?

— Не волнуйтесь! воскликнулъ маіоръ, также вскакивая съ мѣста.

— Да или нѣтъ? повторила я съ еще большимъ одушевленіемъ.

— Да, отвѣчалъ маіоръ послѣ минутнаго размышленія.

Я ждала этого отвѣта, по онъ былъ недостаточно опредѣлителенъ и я чувствовала, что необходимо выпытать у него еще нѣкоторыя подробности.

— Ваше «да» означаетъ, что въ вашемъ домѣ есть ключъ къ этой тайнѣ? спросила я, — нѣчто осязательное?

Онъ задумался; я видѣла ясно, что онъ мною интересовался, и терпѣливо ждала его отвѣта.

— То, что вы называете ключемъ, видимый и осязаемый предметъ.

— Онъ находится въ этомъ домѣ? спросила я.

Маіоръ подошелъ ко мнѣ поближе и отвѣчалъ:

— Да, въ этой комнатѣ.

Въ глазахъ моихъ потемнѣло; сердце тревожно забилось. Я хотѣла говорить, но не могла. Наверху продолжался музыкальный урокъ; примадонна, бросивъ рулады, пробовала свои силы въ отрывкахъ изъ итальянскихъ оперъ. Она пѣла прелестную арію изъ Сомнамбулы — «Como per me sireno». Я никогда съ тѣхъ поръ не слышу этой очаровательной мелодіи, чтобъ не перенестись мысленно въ роковой кабинетъ маіора.

Онъ первый прервалъ молчаніе.

— Сядьте, пожалуйста, въ это кресло, сказалъ онъ, самъ поддаваясь моему волненію, — вамъ надо успокоиться.

Онъ былъ правъ. Я не могла болѣе стоять и опустилась въ кресло. Онъ позвонилъ и приказалъ что-то слугѣ.

— Я уже здѣсь давно, не мѣшаю-ли я вамъ? сказала я слабымъ голосомъ.

— Вы мѣшаете? повторилъ онъ съ улыбкой; — вы забываете, что это вашъ долъ.

Слуга возвратился и поставилъ на столъ бутылку шампанскаго и тарелку съ бисквитами.

— Я нарочно держу это вино для дамъ, а бисквиты выписываю изъ Парижа, сказалъ маіоръ. — Вы должны мнѣ сдѣлать удовольствіе — попробовать ихъ. А потомъ, прибавилъ онъ, устремляя на меня проницательный взглядъ, — прикажете мнѣ пойти наверхъ, къ нашей примадоннѣ, а васъ оставить здѣсь одну?

Невозможно было болѣе деликатно предложить мнѣ то, что я жаждала у него выпросить.

— Спокойствіе всей моей жизни зависитъ отъ открытія этой тайны, сказала я, съ благодарностью пожимая ему руку; — оставшись здѣсь одна, могу я все обшарить?

— Это дѣло серьезное, отвѣчалъ онъ, снова указывая мнѣ на шампанское и бисквиты, — подкрѣпите свои силы, онѣ вамъ необходимы, и тогда я вамъ скажу кое-что.

Я повиновалась и, выпивъ вина, почувствовала себя гораздо мужественнѣе и энергичнѣе.

— Вы желаете, продолжалъ онъ, — чтобы я оставилъ васъ здѣсь и позволилъ вамъ произвести самые тщательные поиски?

— Да.

— Исполняя ваше желаніе, я беру на себя тяжелую отвѣтственность. Но я это дѣлаю потому, что совершенно согласенъ съ вами: спокойствіе всей вашей жизни зависитъ отъ открытія истины. Вы, естественно, отнесетесь подозрительно ко всѣмъ замкамъ, прибавилъ онъ, вынимая изъ кармана два ключа и кладя ихъ на столъ передо мною; — во всей комнатѣ заперты только книжные шкафы и итальянская шифоньерка. Маленькій ключъ отъ первыхъ, а большой отъ послѣдней. До сей минуты я строго держалъ слово, данное вашему мужу, и впредь я его не нарушу, каковъ-бы ни билъ результатъ вашихъ поисковъ. По чести, я не могу вамъ помочь ни еловомъ, ни дѣломъ. А даже не смѣю сдѣлать самаго отдаленнаго намека. Вы съ этимъ согласны?

— Конечно.

— Хорошо. Мнѣ остается теперь только предупредить васъ, что если вы случайно найдете ключъ къ этой тайнѣ, то надъ вашей головою разразится страшный ударъ. Если вы сомнѣваетесь въ своихъ силахъ или не увѣрены, что перенесете его, то, ради Бога, откажитесь на-всегда отъ вашего намѣренія.

— Благодарю васъ, маіоръ, за ваше предупрежденіе, но я должна подвергнуться какимъ-бы то ни было послѣдствіямъ открытія тайны.

— Вы твердо рѣшились?

— Твердо.

— Хорошо, вы можете оставаться здѣсь сколько угодно. Домъ и всѣ живущіе въ немъ къ вашимъ услугамъ. Если вамъ понадобится слуга, позвоните одинъ разъ, если служанка, то два. По временамъ я буду заглядывать въ дверь, потому что считаю себя отвѣтственнымъ за ваше спокойствіе, пока вы находитесь подъ моимъ кровомъ.

Онъ почтительно поцѣловалъ у меня руку и, проницательно взглянувъ на меня, прибавилъ какъ-бы про себя:

— Надѣюсь, что я не слишкомъ рискую. Женщины въ мое время побуждали меня на многія смѣлыя выходки; но благодаря вамъ, я, кажется, рѣшился на самый отчаянный шагъ.

Проговоривъ послѣднія знаменательныя слова, онъ торжественно мнѣ поклонился и вышелъ изъ комнаты.

ГЛАВА X.
Поиски.

Огонь въ каминѣ горѣлъ не очень ярко, а погода была зимняя, холодная; въ комнатѣ была умѣренная теплота. При всемъ томъ по уходѣ маіора Фицъ-Дэвида я почувствовала, что мнѣ жарко и душно, вѣроятно отъ нервнаго волненія. А сняла шляпку, мантилью, перчатки и открыла окно. Изъ него былъ видѣнъ только, вымощенный плитою дворъ, въ концѣ котораго находились конюшни. Черезъ нѣсколько минутъ я освѣжилась, закрыла окно и. сдѣлала первый шагъ на пути поисковъ, — другими словами, начала производить правильный осмотръ комнаты, отданной въ мое полное распоряженіе.

Я удивлялась своему спокойствію, но, быть можетъ, свиданіе съ маіоромъ истощило во мнѣ, по крайней мѣрѣ на-время, всякую возможность сильно чувствовать. Я очень рада была тому, что осталась наединѣ и могла начать поиски. Только это и сознавала я въ ту минуту.

Комната была продолговатая. Въ одной изъ поперечныхъ стѣнъ находилась дверь изъ передней, а въ другой — широкое окно, выходившее во дворъ. — По обѣ стороны двери стояли карточные столы, а надъ ними, на золоченыхъ подставкахъ, красовались двѣ великолѣпныя китайскія вазы.

Я открыла карточные столы; въ ящикахъ были только карты и жарки. Всѣ колоды были не распечатаны, за исключеніемъ одной, которую я внимательно разсмотрѣла карту за картой. На нихъ не было видно ни знаковъ, ни надписей. Потомъ я съ помощью библіотечной лѣстницы заглянула во внутренность китайскихъ вазъ. Онѣ были совершенно пусты. Не было-ли еще чего осмотрѣть по этой стѣнѣ? Въ углахъ стояли два маленькіе стула съ инкрустаціей и красными шелковыми подушками. Я перевернула ихъ и, не найдя ничего замѣчательнаго, поставила на мѣсто. Поиски въ этой сторонѣ были окончены и не привели ни къ чему.

Я перешла къ противоположной стѣнѣ, въ которой находилось окно съ роскошными красными бархатными занавѣсями. По обѣимъ сторонамъ окна стояло по маленькой Шифоньеркѣ-булъ, каждая съ шестью ящиками и бронзовой статуей наверху; на одной была Венера Милоская, на другой тоже Венера. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ позволилъ мнѣ распоряжаться въ комнатѣ, какъ мнѣ будетъ угодно; поэтому я не колеблясь открыла всѣ ящики шифоньеровъ и подробно разсмотрѣла все, что въ нихъ находилось.

Правая шифоньерка отняла у меня очень мало времени. Всѣ шесть ящиковъ были наполнены образцами минераловъ и окаменѣлостями, которые, судя по надписямъ, были собраны маіоромъ въ ту эпоху его жизни, когда онъ занимался минералогіей. Убѣдившись, что здѣсь не было ничего, кромѣ колекцій минераловъ и окаменѣлостей, я перешла къ лѣвой шифоньеркѣ.

Обиліе предметовъ заставило меня провозиться за ней довольно долго. Въ верхнемъ ящикѣ находилась колекція миніатюрныхъ столярныхъ инструментовъ, вѣроятно подаренныхъ маіору еще въ дѣтствѣ. Второй ящикъ былъ загроможденъ другого рода игрушками — подарками, полученными маіоромъ отъ прекраснаго пола. Тутъ были вышитыя подтяжки, блестящіе кошельки, роскошныя туфли, красивыя ермолки и т. д. Вещи, находившіяся въ третьемъ ящикѣ, были менѣе интересны; здѣсь лежала груда счетныхъ и записныхъ книжекъ за иного лѣтъ. Взглянувъ на каждую изъ нихъ и хорошенько встряхнувъ ихъ, чтобъ выпали всѣ бумажки, которыя могли тамъ находиться, я перешла къ четвертому ящику, гдѣ хранились финансовые документы: уплаченные счеты, связанные въ пачки, а между ними встрѣчались и другія, столь-же неинтересныя для меня бумаги. Въ пятомъ ящикѣ дарилъ печальный безпорядокъ. Я вынула прежде всего груду меню обѣдовъ, на которыхъ присутствовалъ маіоръ въ Лондонѣ и Парижѣ, потомъ ящикъ пестрыхъ гусиныхъ перьевъ (очевидно, дамскій подарокъ), наконецъ, множество пригласительныхъ билетовъ, оперныхъ либрето, карманный штопоръ, связку ключей, сломанную серебряную табакерку, два порт-сигара, изорванный планъ Рима и т. д.

«Нигдѣ нѣтъ ничего для меня интереснаго», подумала я, открывая шестой и послѣдній ящикъ.

Тутъ разочарованіе мое еще болѣе увеличилось, такъ-какъ въ немъ находились только обломки разбитой вазы.

Въ это время я сидѣла противъ шифоньерки, на низенькомъ стулѣ, и, въ негодованіи на тщетность моихъ поисковъ, только-что хотѣла толкнуть ногою ящикъ, какъ вдругъ дверь отворилась и на порогѣ показался маіоръ Фицъ-Дэвидъ.

Его глаза встрѣтились съ моими, потомъ онъ опустилъ ихъ и, увидавъ открытый нижній ящикъ, измѣнился въ лицѣ. Онъ бросилъ на меня какой-то странный взглядъ, въ которомъ виднѣлось изумленіе и подозрѣніе, словно я держала въ рукахъ ключъ къ роковой тайнѣ.

— Пожалуйста не безпокойтесь, я пришелъ только за тѣмъ, чтобъ спросить васъ кое-о-чемъ, сказалъ маіоръ.

— Что вамъ угодно?

— Во время вашихъ поисковъ нашли вы какія-нибудь письма?

— Нѣтъ еще, отвѣчала я; — но если найду письма, то, конечно, не стану читать.

— Я объ этомъ именно хотѣлъ съ вами поговорить. У меня только-что мелькнула въ головѣ мысль, что письма могутъ поставить васъ въ непріятное положеніе. На вашемъ мѣстѣ я питалъ-бы подозрѣніе во всему, что было-бы мнѣ недоступно. Но я полагаю, что въ этомъ отношеніи я могу вамъ помочь. Не нарушая моего обѣщанія, я имѣю право вамъ сказать, что письма не окажутъ вамъ никакого содѣйствія въ вашихъ поискахъ. Вы можете совершенно безопасно ихъ отложить въ сторону. Вы меня понимаете?

— Да, и очень вамъ благодарна, маіоръ.

— Устали вы?

— Нисколько, благодарю васъ.

— Питаете вы еще надежду на успѣхъ? Вы еще не начали отчаиваться?

— Я нисколько не отчаиваюсь и, съ вашего позволенія, намѣрена продолжать поиски.

Разговаривая такихъ образомъ, я не закрыла нижняго ящика шифоньерки и случайно бросила взглядъ на разбитую вазу. Maiоръ теперь вполнѣ владѣлъ собою и также совершенно хладнокровно посмотрѣлъ на вазу, но я вспомнила его странный взглядъ при входѣ въ комнату и подумала, что его равнодушіе было искуственное.

— Это не подаетъ большихъ надеждъ, сказалъ онъ съ улыбкой, указывая на форфоровые обломки.

— Нельзя довѣряться внѣшности, отвѣчала я: — я должна питать подозрѣніе во всему, даже въ разбитой вазѣ.

Говоря это, я пристально смотрѣла на него.

— Музыка вамъ не мѣшаетъ? спросилъ онъ, перемѣняя разговоръ.

— Нисколько.

— Она сейчасъ прекратится. Учитель пѣнія уйдетъ, а его замѣнитъ учитель итальянскаго языка. Я ничего не жалѣю для моей примадонны. Изучая музыку, она Должна знать и спеціальный языкъ музыки. Когда мы поѣдемъ въ Италію, она научится тамъ и итальянскому акценту. Я всего болѣе желаю, чтобъ ее приняли за итальянку при появленіи ея въ публикѣ. Не могули я предложить вамъ чего-нибудь? Не прислать-ли вамъ шампанскаго?

— Нѣтъ, благодарю васъ, маіоръ.

Онъ повернулся и послалъ мнѣ рукою поцѣлуй, но, уходя, знаменательно взглянулъ на шкафъ съ книгами. Онъ тотчасъ-же исчезъ, но я успѣла замѣтить этотъ взглядъ.

Оставшись одна, я посмотрѣла въ первый разъ внимательно на шкафъ съ книгами.

Это былъ красивый шкафъ изъ стараго рѣзного дуба и занималъ всю стѣну, смежную съ передней. На немъ, въ видѣ украшенія, помѣщались вазы, канделябры и статуэтки, расположенныя попарно и симетрично. При внимательномъ осмотрѣ ихъ я замѣтила, что одно мѣсто было пустое, именно на самомъ углу, къ окну. На противоположномъ углу, къ двери, стояла красивая пестрая ваза чрезвычайно оригинальнаго рисунка. Гдѣ была ея пара? Я взглянула снова на нижній ящикъ шифоньерки. Не было никакого сомнѣнія, что обломки принадлежали къ парной вазѣ, которая нѣкогда стояла на книжномъ шкафу.

Сдѣлавъ открытіе, я вынула изъ ящика всѣ обломки и подвергла ихъ самому внимательному осмотру.

Не имѣя никакого понятія о подобныхъ произведеніяхъ искуства, я не могла оцѣнить этой вазы или опредѣлить, къ какому времени она относилась и была-ли она англійской или иностранной работы. Фонъ на ней былъ нѣжно-молочный, а живопись состояла изъ двухъ медальоновъ, окруженныхъ цвѣтами и купидонами; медальоны представляли головы мужчины и женщины, въ классическомъ стилѣ. На пьедесталѣ были изображены пастухи и пастушки въ лежачемъ положеніи, во вкусѣ Вато, съ собаками и овцами. Какимъ образомъ она разбилась? Почему маіоръ Фицъ-Дэвидъ измѣнился въ лицѣ, увидавъ, что я нашла ея обломки?

Эти вопросы я не рѣшила, хотя тщательно осмотрѣла всѣ обломки; но припоминая выраженіе лица маіора, я остановилась въ полной увѣренности, что, прямо или косвенно, разбитая ваза должна была привести меня въ открытію истины.

Однако, думать было совершенно излишне, и я возвратилась къ книжному шкафу. До сихъ поръ я предполагала, безъ всякаго, конечно, основательнаго повода, что отыскиваемый мною ключъ тайны заключается въ какомъ-нибудь письменномъ документѣ. Теперь-же, послѣ посѣщенія маіора, я стала думать, что разгадку своего недоумѣнія найду въ какой-нибудь книгѣ.

Я взглянула на нижнюю полку и прочитала заголовки на корешкахъ переплетовъ; предо мною стояли: Вольтеръ въ красномъ сафьянѣ, Шекспиръ — въ синемъ, Вальтеръ-Скоттъ — въ зеленомъ, «Исторія Англіи» — въ коричневомъ и «Ежегодники» — въ желтомъ. Какъ разсматривать эти книги? И чего въ нихъ искать?

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ упоминалъ о страшномъ несчастьи, омрачившемъ прошлую жизнь моего мужа. Какимъ образомъ могла я найти какой-нибудь намекъ на это несчастье въ страницахъ «Ежегодника» или Вольтера? Самая мысль объ этомъ казалась нелѣпой, и всякая попытка серьезныхъ поисковъ въ книгахъ былабы, конечно, потерею времени.

Но почему-же маіоръ бросилъ взглядъ на книжный шкафъ? Разбитая ваза тоже стояла нѣкогда на шкафу. Доказывали-ли эти два обстоятельства, что ваза и книжный шкафъ могли навести меня на открытіе тайны? Трудно было отвѣчать на этотъ вопросъ, особенно въ данную минуту.

Я взглянула на верхнія полки; книги на нихъ были гораздо разнообразнѣе, меньшаго формата и не такъ акуратно разставлены. Нѣкоторыя изъ нихъ были въ кожаныхъ переплетахъ, а другія въ бумажныхъ оберткахъ. Двѣ или три, выпавъ изъ ряда, къ которому онѣ принадлежали, находились тутъ-же на полкѣ, а нѣкоторыхъ, очевидно, недоставало, такъ-какъ ихъ мѣста оставались незанятыми. Вообще въ верхней области шкафа не было того единства и той акуратности, которыя привели меня въ отчаяніе на нижней; здѣсь я могла надѣяться отыскать ключъ къ гнетущей меня тайнѣ. Я начала осмотръ библіотеки съ верхнихъ полокъ.

Гдѣ была библіотечная лѣстница? Я оставила ее у перегородки, отдѣлявшей эту комнату отъ сосѣдней. Естественно, что, посмотрѣвъ въ ту сторону, глаза мои должны были остановиться на несовсѣмъ притворенной двери, сквозь отверстіе которой, при входѣ моемъ въ этотъ домъ, я слышала, какъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ спрашивалъ своего слугу о моей наружности. Послѣ того никто не проходилъ въ эту дверь, но когда теперь я взглянула на нее, мнѣ показалось, что кто-то зашевелился въ сосѣдней комнатѣ. Неужели за мною слѣдили? Я подошла тихонько къ двери и отворила ее настежь. Передо мною стоялъ маіоръ. Я видѣла ясно по его лицу, что онъ слѣдилъ за моими поисками въ книжномъ шкафу. У него въ рукахъ была шляпа. Онъ будто намѣревался уйти изъ дома; онъ воспользовался этимъ предлогомъ, чтобъ объяснить свое неожиданное появленіе у двери.

— Надѣюсь, я васъ не испугалъ? сказалъ онъ.

— Немножко, маіоръ.

— Простите, ради Бога. Я только-что хотѣлъ отворить дверь и сказать вамъ, что мнѣ надо съѣздить въ одной дамѣ, отъ которой я только-что получилъ письмо. Это прелестная особа. Я желалъ-бы, чтобъ вы съ нею познакомились. Она въ очень затруднительномъ положеніи. У нея мелкіе долги, лавочники требуютъ денегъ, а ея мужъ… О! Господи, не такого мужа она достойна!.. Вообще это очень интересное созданіе! Вы мнѣ напоминаете ее; вы держите голову совершенно какъ она. Я возвращусь черезъ полчаса. Не нужно-ли вамъ чего? Вы, кажется, очень устали? Пожалуйста позвольте прислать вамъ еще шампанскаго? Не хотите? — ну, какъ угодно. Но если-бъ вамъ захотѣлось чего-нибудь, позвоните слугу. Au revoir, мой прелестный другъ, au revoir.

Какъ только онъ удалился, я затворила дверь и стала размышлять.

Онъ слѣдилъ за моими поисками въ книжномъ шкафу; онъ пользовался полнымъ довѣріемъ моего мужа и, конечно, зналъ, гдѣ находился ключъ къ тайнѣ. Не было никакого сомнѣнія, что маіоръ Фицъ-Дэвидъ указалъ мнѣ то мѣсто, гдѣ хранился этотъ ключъ.

Я посмотрѣла съ равнодушіемъ на остальныя вещи, находившіяся по четвертой стѣнѣ, еще мною неосмотрѣнныя. Глаза мои скользили безъ всякаго любопытства по многочисленнымъ мелкимъ, изящнымъ предметамъ, разбросаннымъ по столамъ и камину, которые при другихъ обстоятельствахъ возбудили-бы во мнѣ подозрѣніе. Даже акварельныя картины меня не заинтересовали и я только замѣтила, что большая часть ихъ заключалась въ портретахъ, вѣроятно, минутныхъ богинь веселаго маіора. Для меня (я была теперь вполнѣ убѣждена) существовалъ въ этой комнатѣ одинъ только книжный шкафъ. Я встала, взяла лѣстницу и рѣшилась начать осмотръ верхнихъ половъ.

По дорогѣ въ лѣстницѣ я увидала на столѣ ключи, оставленные маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ.

Меньшій изъ нихъ напомнилъ мнѣ о маленькихъ шкафикахъ, находившихся подъ полками съ книгами. Я совершенно забыла о нихъ, и теперь смутное чувство сомнѣнія, невольное недовѣріе ко всякому запертому хранилищу вкрались въ мою голову. Я доставила лѣстницу на ея мѣсто и принялась за осмотръ нижнихъ шкафиковъ.

Ихъ было три. Когда я открыла первый, то пѣніе наверху прекратилось. Около минуты въ домѣ царила совершенная тишина. Мнѣ стало какъ-то страшно. Вѣроятно, нервы мои были слишкомъ напряжены. Потомъ на лѣстницѣ раздался скрипъ мужскихъ сапогъ. Я вздрогнула, какъ-будто въ этомъ звукѣ было что-то ужасное. Безъ сомнѣнія, это уходилъ учитель пѣнія. Парадная дверь захлопнулась за нимъ съ шумомъ, и снова я задрожала. Наконецъ, наступила безмолвная тишина. Я собралась съ силами и начала осмотръ перваго шкафчика.

Онъ состоялъ изъ двухъ отдѣленій. Въ верхнемъ находились только ящики съ сигарами, акуратно размѣщенные рядами. Нижній былъ отведенъ подъ колекцію раковинъ, которыя валялись въ безпорядкѣ. Очевидно, маіоръ дорожилъ гораздо болѣе сигарами. Я внимательно перебрала всѣ раковины, полагая, что между ними могло попасть что-либо для меня интересное, но всѣ мои ожиданія были напрасны.

Прежде, чѣмъ начать осмотръ второго шкафика, я подошла къ окну. Мнѣ вдругъ показалось, что стемнѣло. До вечера еще было далеко, но тучи заволакивали небо, крупныя капли дождя стучали въ окно, осенній вѣтеръ уныло свистѣлъ въ трубахъ. Я поправила огонь въ каминѣ и, дрожа всѣмъ тѣломъ, вѣроятно, по причинѣ все тѣхъ-же нервовъ, возвратилась къ книжному шкафу. Я рѣшительно не понимала, что со мною.

Въ верхнемъ отдѣленіи шкафика находилось собраніе прекрасныхъ камей, разложенныхъ по порядку на картонныхъ подносахъ, обложенныхъ ватою. Въ углу, подъ однимъ изъ нихъ, виднѣлась исписанная тетрадка. Я съ нетерпѣніемъ схватила ее, но тотчасъ разочаровалась: это былъ каталогъ камей.

Въ нижнемъ отдѣленіи были другія рѣдкости: японскія издѣлія изъ слоновой кости и образцы различныхъ китайскихъ шелковыхъ тканей. Мнѣ начали надоѣдать всѣ эти сокровища маіора. Чѣмъ болѣе продолжались поиски, тѣмъ далѣе, казалось мнѣ, я отстою отъ цѣли моихъ стремленій. Закрывъ дверку второго шкафика, я подумала: стоитъ-ли открывать третій?

Подумавъ немного, я нашла, что, начавъ уже осмотръ нижней части книжнаго шкафа, слѣдовало его окончить. Я отворила послѣдній шкафикъ.

На верхней полкѣ лежала въ одинокомъ величіи одна книга въ великолѣпномъ переплетѣ.

Она была большаго формата, чѣмъ бываютъ обыкновенно современныя книги. — Переплетъ ея былъ голубой, бархатный, съ серебряными узорчатыми застежками и такимъ-же замкомъ. Взявъ книгу, я увидѣла, что замокъ не былъ запертъ.

Имѣла-ли я право воспользоваться этой случайностью и открыть книгу? Впослѣдствіи я задавала этотъ вопросъ нѣкоторымъ изъ моихъ друзей мужского и женскаго пола. Женщины единогласно отвѣчали, что, въ виду серьезныхъ интересовъ, связанныхъ для меня съ этими поисками, я имѣла полное право открыть и разсмотрѣть каждую книгу. Мужчины, напротивъ, утверждали, что мнѣ слѣдовало положить на мѣсто бархатную книгу и запереть шкафъ, чтобы тѣмъ уничтожить всякій соблазнъ. Я полагаю, что правы мужчины.

Однако, я женщина, и потому безъ малѣйшаго колебанія открыла книгу.

Страницы ея, изъ самой лучшей веленевой бумаги, были украшены изящными рамками и орнаментами. Что-же заключалось въ этихъ роскошныхъ страницахъ? Къ моему крайнему изумленію и разочарованію, посрединѣ каждой изъ нихъ красовался локонъ волосъ съ надписью внизу. Все это были залоги любви отъ различныхъ женщинъ, къ которымъ пылалъ страстью влюбчивый маіоръ. Надписи были на разныхъ языкахъ и, повидимому, всѣ имѣли странную цѣль напомнить маіору о днѣ разрыва съ каждымъ предметомъ его любви. Такимъ образомъ, на первой страницѣ виднѣлся локонъ свѣтло-русыхъ волосъ съ слѣдующей надписью на англійскомъ языкѣ: «Моя обожаемая Маделена. Образецъ вѣрности. Увы — 22 іюля 1839 года». На слѣдующей страницѣ былъ локонъ каштановыхъ волосъ съ французской надписью: «Clémence. Idole de mon âme. Toujours fidèle. Helas, 2 avril 1840». Третій локонъ былъ рыжій и надпись латинская, которая гласила, что красавица происходила отъ древнихъ римлянъ, а потому Фицъ-Дэвидъ оплакивалъ ее на древне-классическомъ языкѣ. За этимъ слѣдовали другіе локоны и другія надписи, такъ-что, наконецъ, мнѣ надоѣло на нихъ смотрѣть. Я положила книжку съ чувствомъ негодованія на всѣхъ этихъ легкомысленныхъ созданій, но черезъ минуту снова взяла ее. До сихъ поръ я основательно разсматривала всякій предметъ, попадавшійся мнѣ подъ руку, было-ли мнѣ это пріятно или нѣтъ; очевидно, я должна была придерживаться того-же правила и въ отношеніи этой книги.

Я повертывала страницу за страницей, пока не дошла до пустыхъ листовъ; тогда, для большей осторожности, я взяла книгу за корешокъ и встряхнула ее.

На этотъ разъ мое терпѣніе было вознаграждено находкой, приведшей меня въ неописанное волненіе. Изъ книги упала на долъ фотографическая карточка. На ней было два лица.

Въ одномъ я узнала мужа.

Другое было женское.

Эта женщина была немолодая и совершенно мнѣ незнакомая. Она сидѣла на креслѣ, а мой мужъ стоялъ позади, нагнувшись къ ней и держа ее за руку. Черты этой женщины были рѣзкія, некрасивыя и въ нихъ ясно выражались пламенныя страсти, твердость и сила воли. Однако, несмотря на ея уродливость, я почувствовала ревность при видѣ фамильярнаго обращенія съ нею моего мужа. Юстасъ разсказывалъ мнѣ въ счастливые дни его ухаживанія, что прежде, чѣмъ встрѣтиться со мною, онъ нѣсколько разъ воображалъ себя влюбленнымъ. Неужели эта непривлекательная женщина была однимъ изъ первыхъ предметовъ его любви? Неужели она была такъ близка и дорога ему, что онъ рѣшился сняться вмѣстѣ съ нею, рука въ руку, на одномъ фотографическомъ портретѣ? Долго я смотрѣла на эту карточку, пока, наконецъ, вышла изъ терпѣнія и бросила ее въ шкафикъ. Странныя созданія женщины: онѣ составляютъ тайну даже для самихъ себя. Я была страшно сердита на мужа и ненавидѣла — да, ненавидѣла — всѣмъ сердцемъ женщину, державшую его руку, неизвѣстную мнѣ женщину съ сердитымъ, упрямымъ лицомъ.

Между тѣмъ нижняя полка третьяго шкафика еще не была осмотрѣна.

Я встала на колѣни и принялась за работу, надѣясь забыть унизительную вспышку ревности.

По несчастію, на нижней полкѣ были только трофеи военной службы маіора: сабля, пистолеты, темлякъ, эполеты. Ни одинъ изъ этихъ предметовъ не возбуждалъ во мнѣ ни малѣйшаго интереса. Глаза мои невольно обратились въ верхней полкѣ, и, какъ настоящая дура (въ ту минуту я не заслуживала другого, болѣе мягкаго названія), я взяла снова фотографію и безъ всякой нужды выходила изъ себя, смотря на нее. Однако, на этотъ разъ я замѣтила, что на изнанкѣ карточки была слѣдующая надпись, сдѣланная женскимъ почеркомъ:

«Маіору Фицъ-Дэвиду, съ двумя вазами, отъ его друзей С. и Ю. M.»

Была-ли въ числѣ этихъ двухъ вазъ та, обломки которой лежали въ ящикѣ? Перемѣна въ лицѣ маіора Фидъ-Дэвида не объяснялась-ли какимъ-либо воспоминаніемъ, связаннымъ съ той вазой? Какъ-бы то ни было, мнѣ не приходилось теперь объ этомъ думать; меня всецѣло занималъ болѣе серьезный вопросъ о буквахъ на изнанкѣ фотографіи.

«С. и Ю. М.» Эти двѣ послѣднія буквы могли означать имя и настоящую фамилію моего мужа. Въ этомъ случаѣ первая буква С. означала ея имя. Какое право имѣла она соединять такимъ образомъ свое имя съ его? Послѣ нѣкотораго размышленія я вспомнила, что у Юстаса были сестры. Онъ говорилъ мнѣ о нихъ не разъ до нашей свадьбы. Какое сумасшествіе было ревновать мужа въ его сестрѣ! Это было очень возможно, и С. въ такомъ случаѣ означало имя этой сестры. Мнѣ сдѣлалось стыдно и, повернувъ фотографію, я стала совершенно съ иными чувствами разсматривать ее.

Конечно, прежде всего мнѣ хотѣлось найдти сходство между этими двумя лицами. По этого сходства не существовало; напротивъ, по чертамъ и выраженію они рѣзво отличались другъ отъ друга. Сеетра-ли она ему? Я взглянула на ея руки; правую держалъ Юстасъ, а лѣвая лежала у нея на колѣняхъ. На третьемъ пальцѣ этой послѣдней руки виднѣлось обручальное кольцо. Были-ли его сестры замужемъ? Я очень хорошо помнила, что на мой вопросъ объ этомъ онъ отвѣчалъ отрицательно.

Неужели моя инстинктивная ревность подсказала мнѣ съ самаго начала правду? Если такъ, то что-же значили эти три буквы? Что значило обручальное кольцо? Боже милостивый! Неужели предо мною былъ портретъ моей соперницы въ любви мужа? Неужели она была его женой?

Я бросила фотографію на полъ съ крикомъ ужаса. Мнѣ казалось, что я схожу съума, и, право, не знаю, что-бы я сдѣлала или что-бы со мною сталось, если-бы любовь моя къ Юстасу не взяла верхъ надъ всѣми терзающими меня чувствами. Эта преданная вѣрная любовь укрѣпила мой расшатавшійся умъ и дала восторжествовать лучшей, благороднѣйшей сторонѣ моего характера. Могъ-ли человѣкъ, которому я отдала мое сердце, быть столь низкимъ, чтобъ жениться на мнѣ отъ живой жены? Нѣтъ. Я называла себя низкой, подлой, что хоть на мгновеніе могла допустить подобное предположеніе.

Я подняла съ полу взволновавшую меня фотографію и положила ее обратно въ книгу. Поспѣшно заперѣвъ дверцу, я взяла лѣстницу и приставила ее въ шкафу. Единственнымъ спасеніемъ отъ ужасныхъ мыслей было какое-нибудь занятіе. Ненавистное подозрѣніе, унижавшее меня въ моихъ собственныхъ глазахъ, постоянно возвращалось, несмотря на всѣ мои усилія. Книги! книги! въ нихъ заключалась вся моя надежда на забвеніе.

Не успѣла я поставить ноги на первую ступеньку лѣстницы, какъ дверь изъ передней отворилась.

Я думала, что возвратился маіоръ; но вмѣсто него на порогѣ стояла будущая примадонна, устремивъ на меня пристальный взглядъ.

— Я очень терпѣлива, сказала она хладнокровно, — но болѣе терпѣть не могу.

— Чего-же вы не можете терпѣть? спросила я.

— Вы не нѣсколько минутъ, а цѣлыхъ два часа, продолжала она, — находитесь однѣ въ кабинетѣ маіора. Я по природѣ очень ревнива и хочу знать, что все это значитъ? Готовитъ онъ васъ для сцены? рѣзко спросила она, подходя ко мнѣ съ грознымъ видомъ.

— Нѣтъ.

— Онъ влюбленъ въ васъ?

При другихъ обстоятельствахъ я, быть можетъ, попросила-бы ее выйти изъ комнаты, но теперь, въ эту критическую минуту, мнѣ было утѣшеніемъ присутствіе всякаго человѣческаго созданія. Даже эта молодая дѣвушка, съ ея грубыми вопросами и неизящными манерами, была находкой въ моемъ одиночествѣ.

— Вашъ вопросъ не очень учтивъ, отвѣчала я, — но я васъ извиняю. Вы, вѣрно, не знаете, что я замужемъ?

— Какое ему до этого дѣло! воскликнула она: — замужняя или незамужняя — ему все равно. Нахальная дрянь, называющаяся леди Клариндой, также замужемъ, а черезъ день посылаетъ ему по букету. Вы не думайте, чтобы я питала какое-нибудь чувство къ старому дураку. Но я потеряла мѣсто на желѣзной дорогѣ и должна соблюдать свои интересы, а Богъ знаетъ, что будетъ со мною, если я позволю другой женщинѣ встать между нимъ и мною. Вотъ въ чемъ дѣло, вы понимаете? Я не могу быть спокойна, видя, что онъ оставляетъ васъ здѣсь цѣлыми часами полной хозяйкой. Я васъ нисколько не желаю оскорбить, но говорю все, что чувствую. Я желаю знать, что вы дѣлаете въ этой комнатѣ? Гдѣ вы поймали маіора? Онъ никогда прежде не говорилъ мнѣ о васъ.

Несмотря на грубость и эгоизмъ этой молодой дѣвушки, она отличалась такой независимостью и прямотой, что невольно меня заинтересовала. Я отвѣчала такъ-же прямо и откровенно:

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ старый пріятель моего мужа, и только потому онъ со мною такъ любезенъ. Онъ позволилъ мнѣ осмотрѣть все въ этой комнатѣ и…

Я остановилась, не зная, какъ объяснить ей мои поиски такъ, чтобы не открыть ей настоящихъ моихъ намѣреній и успокоить ея подозрѣнія.

— Къ чему? Вы что-нибудь ищете? спросила она, и, увидавъ лѣстницу у книжнаго шкафа, подлѣ котораго я стояла, прибавила: — вы ищете книгу?

— Да, отвѣчала я, хватаясь за ея предположеніе, — книгу.

— Вы ее нашли?

— Нѣтъ.

Она впилась въ меня глазами, очевидно, недоумѣвая, правду я говорила или нѣтъ.

— Вы, кажется, хорошая женщина, сказала она, наконецъ: — въ васъ нѣтъ ничего натянутаго. Я съ удовольствіемъ вамъ помогу. Къ тому-же мнѣ эти книги болѣе извѣстны, чѣмъ вамъ. Какую вы ищете?

Но въ ту самую минуту, какъ она предлагала мнѣ этотъ опасный вопросъ, глаза ея случайно остановились на букетѣ леди Кларинды, который лежалъ на столѣ. Забывъ все, и меня, и книгу, эта странная молодая дѣвушка неистово бросилась на букетъ и истоптала его ногами.

— Вотъ ей! воскликнула она; — если-бы тутъ была леди Кларинда, то я готова была-бы поступить съ нею точно такъ-же.

— А что скажетъ маіоръ? спросила я.

— Какое мнѣ дѣло? Вы думаете, а его боюсь? На прошлой недѣлѣ я разбила одну изъ его рѣдкостей по милости леди Кларинды и ея букетовъ.

При этомъ она указала на пустое мѣсто на шкафу. Сердце мое дрогнуло. Она разбила вазу! Неужели я узнаю страшную тайну черезъ нее? Я рѣшительно не могла произнести ни слова и только смотрѣла на нее.

— Да, продолжала она, — онъ знаетъ, какъ я ненавижу ея цвѣты, и поставилъ присланный ею букетъ въ вазу, стоявшую вонъ тамъ, на шкафѣ. На той вазѣ было нарисовано женское лицо, и онъ увѣрялъ, что оно живой портретъ леди Кларинды. Въ сущности, оно столько-же походило на меня, сколько и на нее; но я не вытерпѣла и бросила въ вазу книгой, которую читала въ то время. Ваза упала и разбилась въ дребезги. Погодите, вы ищете не эту-ли книгу? Вы, какъ и я, вѣрно,, любите читать судебные процесы?

Судебные процесы! Хорошо-ли я разслышала? Да, она сказала: судебные процесы.

Я отвѣчала безмолвнымъ наклоненіемъ головы, потому-что попрежнему не могла произнести ни слова. Молодая дѣвушка хладнокровно подошла къ камину и, взявъ щипцы, возвратилась къ книжному шкафу.

— Книга упала, сказала она, — за шкафъ. Я ее сейчасъ достану.

Я смотрѣла на нее молча, неподвижно.

Черезъ минуту она подошла ко мнѣ, держа въ одной рукѣ щипцы, а въ другой книгу въ очень простенькомъ переплетѣ.

— Не эту-ли книгу вы искали? спросила она; — откройте и посмотрите.

Я взяла книгу изъ ея рукъ.

— Она чрезвычайно интересна, продолжала молодая дѣвушка: — я прочла ее два раза, и все-же полагаю, что онъ виноватъ.

Виноватъ! О комъ она говорила? Но напрасно старалась я предложить ей этотъ вопросъ: слова замирали на моихъ губахъ.

Она, наконецъ, потеряла всякое терпѣніе, выхватила изъ моихъ рукъ книгу и, открывъ ее на заглавномъ листкѣ, положила на столъ предо мною.

— Вы безпомощны, какъ ребенокъ, сказала она презрительно; — ну, что-же, эту книгу вамъ надо?

Я прочла первыя строчки заглавія:

ПОЛНЫЙ ОТЧЕТЪ ДѢЛА ПО ОБВИНЕНІЮ Юстаса Мокалана.

Я остановилась и взглянула на нее. Она отскочила отъ меня съ крикомъ ужаса. А опустила глаза и прочла остальную строчку:

Въ отравленіи жены.

Тутъ Господь сжалился надо мною: я лишилась чувствъ.

ГЛАВА XI.
Возвращеніе къ жизни.

Очнувшись, я прежде всего почувствовала страшную физическую боль; мнѣ казалось, что всѣ нервы мои скручены и вывернуты. Вся моя натура въ безмолвной агоніи протестовала противъ усилій возвратить меня къ жизни. Я отдала-бы все на свѣтѣ за возможность произнести хоть слово и упросить окружавшихъ меня дать мнѣ спокойно умереть. Какъ долго продолжалась эта безмолвная агонія — я не могу сказать, но мало-по-малу мною овладѣло какое-то странное успокоительное сознаніе, что я миновала грозную опасность. Я слышала свое собственное, тяжелое дыханіе, я чувствовала, что мои руки двигались механически, какъ у ребенка. Я открыла глаза и посмотрѣла вокругъ, словно я возвратилась изъ могилы въ новый для меня міръ.

Прежде всего я увидѣла совершенно мнѣ незнакомаго человѣка. Онъ тихонько удалился, дѣлая знаки другому лицу, бывшему въ комнатѣ.

Медленно, какъ-бы неохотно, этотъ послѣдній подошелъ къ кушеткѣ, на которой я лежала. Я вскрикнула отъ радости и старалась протянуть руку. Это былъ мой мужъ.

Я пламенно впилась глазами въ него. Онъ на меня даже не взглянулъ, а, съ опущенными глазами и съ страннымъ выраженіемъ смущенія и ужаса на лицѣ, направился къ дверямъ. Незнакомецъ послѣдовалъ за нимъ. Я слабо произнесла «Юстасъ». Онъ ничего не отвѣчалъ и не вернулся. Съ большимъ усиліемъ я повернула голову и взглянула въ другую сторону комнаты. Мнѣ какъ-бы во снѣ представилось знакомое лицо добраго, стараго Бенджамина. Онъ сидѣлъ подлѣ кушетки и со слезами смотрѣлъ на меня.

Онъ молча взялъ мою руку и горячо пожалъ.

— Гдѣ Юстасъ? спросила я; — зачѣмъ онъ ушелъ?

Я была очень слаба. Глаза мои механически обвели всю комнату. Я увидѣла маіора Фицъ-Давида, столъ, на который пѣвица положила книгу, открывъ ее на заглавномъ листѣ, и эту самую пѣвицу, сидѣвшую въ углу съ заплаканными глазами. Въ одно мгновеніе я вспомнила все, что случилось, и роковая заглавная страница возстала передъ моими глазами. Но теперь я чувствовала только одно стремленіе — увидѣть моего мужа, броситься къ нему въ объятія и убѣдить, что я вѣрю въ его невиновность, что я люблю его еще болѣе, еще пламеннѣе.

— Приведите его, воскликнула я, дико схватывая за руку Бенджамина; — гдѣ онъ? Помогите мнѣ встать.

Незнакомый мнѣ голосъ твердо, но любезно отвѣчалъ:

— Успокойтесь, сударыня; м-ръ Вудвиль ждетъ въ сосѣдней комнатѣ, пока вы будете въ состояніи видѣться съ нимъ.

Я подняла глаза и узнала въ говорившемъ незнакомца, вышедшаго вмѣстѣ съ моимъ мужемъ изъ комнаты. Отчего-же Юстасъ не былъ подлѣ меня, какъ всѣ остальные? Я старалась встать, но незнакомецъ нѣжно удержалъ меня. Я сопротивлялась, но, конечно, безъ успѣха. Его твердая рука нѣжно, но упорно не спускала меня съ кушетки.

— Вамъ надо полежать и выпить вина, сказалъ онъ, — а то вы опять упадете въ обморокъ.

Старикъ Бенджаминъ подошелъ во мнѣ и шепнулъ на ухо:

— Это докторъ, моя милая, вы должны его слушаться.

Докторъ! Они позвали на помощь доктора! Значитъ, мой обморокъ представлялъ болѣе серьезные симптомы, чѣмъ простая женская дурнота. Я обратилась къ доктору и спросила недовольнымъ тономъ:

— Зачѣмъ вы позволили ему выйти изъ комнаты? Если я не могу идти къ нему, такъ отчего-же вы не приведете его ко мнѣ?

Докторъ, казалось, не зналъ, что сказать, и, взглянувъ на Бенджамина, произнесъ:

— Не угодно-ли вамъ отвѣтить м-съ Вудвиль?

Бенджаминъ, въ свою очередь, взглянулъ на маіора и повторилъ:

— Не угодно-ли вамъ?

Маіоръ знакомъ попросилъ ихъ выйти изъ комнаты. Они тотчасъ исполнили его желаніе. Въ ту-же минуту молодая дѣвушка, такъ странно открывшая мнѣ роковую тайну, встала и подошла къ кушеткѣ.

— Я также лучше выйду, сказала она, обращаясь къ маіору.

— Сдѣлайте, одолженіе, отвѣчалъ онъ холодно.

Она пожала плечами и повернулась къ нему спиною.

— Нѣтъ! воскликнула она черезъ мгновеніе съ необыкновенной энергіей; — я должна сказать слово за себя или я лопну. Вы слышите, какъ маіоръ говоритъ со мною? прибавила она, обращаясь во мнѣ: — онъ винитъ меня за все, что случилось. Между тѣмъ вы знаете, что я совершенно невиновна. Я чиста, какъ младенецъ. Я полагала, что вамъ нужна именно эта книга, и подала ее. Развѣ я могла предполагать, что, увидѣвъ ее, вы упадете въ обморокъ? Я сама не падаю въ обморокъ, но всегда сожалѣю бѣдныхъ, слабыхъ созданій. Мои родители были джентльмены, хотя и бѣдны. Мое имя Гойти — миссъ Гойти. Я также самолюбива, и мое самолюбіе оскорблено несправедливымъ обвиненіемъ. Если кто-нибудь виноватъ, то только вы сами. Вы сказали, что ищете книгу, я подала ее вамъ съ намѣреніемъ услужить. Разскажите-же, какъ было дѣло, теперь вы уже въ силахъ говорить. Заступитесь за бѣдную дѣвушку, которую замучили пѣніемъ, языками и богъ-знаетъ еще чѣмъ. Я умѣю держать себя въ обществѣ не хуже васъ. Меня зовутъ миссъ Гойти; моя мать бывала въ лучшемъ обществѣ.

Съ этими словами миссъ Гойти поднесла платокъ къ глазамъ и залилась слезами.

Конечно, странно было-бы считать ее отвѣтственной за мой обморокъ. Я отвѣчала ей какъ могла любезнѣе и хотѣла-было защитить ее передъ маіоромъ Фицъ-Дэвидомъ, но онъ, зная, какія страшныя мысли преслѣдовали меня въ эту минуту, отказался выслушать мою защиту и самъ взялся утѣшить свою примадонну. Что онъ говорилъ ей — я не разслышала, да и не желала слышать. Онъ говорилъ шопотомъ и кончилъ тѣмъ, что, совершенно успокоивъ ее, проводилъ до двери и поцѣловалъ у нея руку.

— Надѣюсь, что эта глупая дѣвчонка не разстроила васъ въ такую минуту? сказалъ онъ, возвращаясь ко мнѣ. — Вы не можете себѣ представить, какъ мнѣ было тяжело видѣть васъ въ обморокѣ. Но вы помните, я васъ предупреждалъ. Все-же, если-бъ я могъ предвидѣть…

Я не дала ему продолжать. Никакой, самой проницательный человѣческій умъ не могъ предвидѣть того, что случилось. Къ тому-же, какъ ни ужасно было сдѣланное мною открытіе, я предпочитала его своему прежнему невѣденію. Я сказала это маіору и потомъ перешла въ предмету, единственно меня интересовавшему въ эту минуту — къ моему мужу.

— Какъ онъ попалъ сюда? спросила я.

— Онъ явился съ м-ромъ Бенджаминомъ вскорѣ послѣ моего прихода сюда, отвѣчалъ маіоръ.

— Я уже давно была въ обморокѣ, когда онъ пріѣхалъ?

— Нѣтъ, я только-что передъ тѣмъ послалъ за докторомъ.

— Почему онъ явился сюда? Былъ онъ въ гостинницѣ я подозрѣвалъ мое отсутствіе?

— Да, онъ возвратился ранѣе, чѣмъ думалъ, и очень безпокоился, не найдя васъ въ гостинницѣ.

— Подозрѣвалъ онъ, что я здѣсь? Пріѣхалъ онъ сюда прямо изъ гостинницы?

— Нѣтъ, онъ, кажется, прежде заѣхалъ къ м-ру Бенджамину, желая тамъ навести о васъ справки. Что онъ узналъ отъ старика — мнѣ неизвѣстно; знаю только, что сюда онъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ м-ромъ Бенджаминомъ.

Этого краткаго объясненія было совершенно достаточно: я поняла все, что случилось. Юстасъ напугалъ стараго Бенджамина моимъ исчезновеніемъ изъ гостинницы и легко добился отъ него подробнаго изложенія нашего разговора о маіорѣ Фицъ-Дэвидѣ. Такимъ образомъ, его присутствіе въ домѣ маіора объяснялось очень просто. Но его странный выходъ изъ комнаты въ ту самую минуту, какъ я очнулась, былъ непонятенъ. Маіоръ очень смутился отъ моего вопроса.

— Я, право, не могу вамъ этого объяснить, отвѣчалъ онъ: — Юстасъ поразилъ меня своимъ поведеніемъ.

Маіоръ произнесъ эти слова серьезно; въ глазахъ его выражалось неудовольствіе, которое, очевидно, относилось къ моему мужу.

— Юстасъ съ вами не поссорился? воскликнула я со страхомъ.

— Нѣтъ.

— Онъ знаетъ, что вы не нарушили даннаго ему слова?

— Нѣтъ. Моя пѣвица, миссъ Гойти, разсказала доктору все, что случилось, а онъ передалъ разсказъ ея вашему мужу.

— Докторъ видѣлъ книгу?

— Ни докторъ, ни м-ръ Бенджаминъ не видали книги. Я заперъ ее и сохранилъ отъ нихъ въ тайнѣ роковую исторію вашихъ отношеній къ обвиняемому. М-ръ Бенджаминъ, повидимому, кое-что подозрѣваетъ, но докторъ и миссъ Гойти не имѣютъ ни малѣйшаго понятія о причинѣ вашего обморока. Они оба полагаютъ, что вы подвержены нервнымъ припадкамъ и что фамилія вашего мужа дѣйствительно Вудвиль. Все, что могъ сдѣлать искренній другъ, я сдѣлалъ. Но вашъ мужъ упорно бранитъ меня за то, что я впустилъ васъ въ свой домъ, а главное, онъ вполнѣ убѣжденъ, что сегодняшнія событія навсегда васъ разъединили.

Я вскочила съ кушетки.

— Боже милостивый! воскликнула я; — неужели Юстасъ думаетъ, что я сомнѣваюсь въ его невиновности?

— Онъ отрицаетъ возможность вамъ или кому-бы то ни было другому вѣрить въ его невиновность, отвѣтилъ маіоръ.

— Проводите меня къ нему, сказала я; — гдѣ онъ? Я должна его видѣть.

Но произнеся эти слова, я въ изнеможеніи упала на кушетку. Маіоръ налилъ стаканъ вина и предложилъ мнѣ его выпить.

— Вы его увидите, отвѣчалъ онъ, — я вамъ обѣщаю. Докторъ запретилъ ему уходить изъ дома до объясненія съ вами. Только подождите. Черезъ пять минутъ вы будете въ силахъ перенести это свиданіе.

Я должна была повиноваться. Даже теперь, когда прошло много лѣтъ послѣ этого происшествія, я не могу вспомнить безъ ужаса объ этихъ страшныхъ, безпомощныхъ минутахъ.

— Приведите его сюда, сказала я, — пожалуйста приведите его сюда.

— Кто можетъ привести его сюда? отвѣчалъ маіоръ; — какъ могу я, или кто-бы то ни было, убѣдить человѣка, — я хотѣлъ сказать: безумца, — который оставилъ васъ въ ту минуту, когда вы открыли глаза? Пока докторъ находился при васъ, я старался убѣдить Юстаса въ вашей и моей твердой увѣренности, что онъ не виновенъ, но на всѣ мои доводы и мольбы онъ отвѣчалъ только ссылкою на шотландскій приговоръ.

— На шотландскій приговоръ? спросила я. — Что это такое?

Маіоръ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Развѣ вы дѣйствительно никогда не слыхали объ его процесѣ? спросилъ онъ.

— Никогда.

— Мнѣ съ самаго начала казалось страннымъ, продолжалъ онъ, — что, узнавъ настоящую фамилію вашего мужа, вы не вспомнили его страшной исторіи. Около трехъ лѣтъ тому назадъ вся Англія говорила о немъ. Неудивительно, что онъ, бѣдный, перемѣнилъ свою фамилію. Но гдѣ-же вы были въ то время?

— Вы говорите, это происходило три года тому назадъ?

— Да.

— Я, кажется, могу объяснить мое невѣденіе о событіи, извѣстномъ всей Англіи. Три года тому назадъ отецъ былъ еще живъ. Мы жили въ Италіи, въ горахъ близъ Сіены. По цѣлымъ недѣлямъ мы не видали англійскихъ, газетъ и англійскихъ путешественниковъ. Быть можетъ, отцу и писали изъ Англіи объ этомъ процесѣ, но онъ мнѣ никогда не говорилъ о немъ, а если и говорилъ, то я тотчасъ-же забыла о немъ, занятая другими впечатлѣніями. Но скажите, что-же общаго между приговоромъ и ужаснымъ сомнѣніемъ моего мужа въ отношеніи насъ? Юстасъ на свободѣ, — значитъ, онъ признанъ невиновнымъ.

— Юстасъ судился въ Шотландіи, отвѣчалъ маіоръ, мрачно качая головой; — по шотландскимъ законамъ существуетъ особая форма приговора, которая, на-сколько мнѣ извѣстно, не встрѣчается въ законодательствѣ ни одного государства въ свѣтѣ. Когда присяжные въ Шотландіи, сомнѣваются въ томъ, слѣдуетъ-ли оправдать или присудить обвиняемаго, то имъ дозволяется выразить это сомнѣніе въ особенной юридической формѣ. Если нѣтъ достаточныхъ уликъ, чтобъ признать обвиняемаго виновнымъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, нѣтъ достаточныхъ доказательствъ для его оправданія, шотландскіе присяжные выносятъ приговоръ: не доказано.

— Таковъ былъ приговоръ, вынесенный въ дѣлѣ Юстаса? спросила я.

— Да.

— Присяжные не были вполнѣ убѣждены, что мой мужъ виновенъ, и не вполнѣ убѣждены, что онъ не виновенъ?

— Да, впродолженія трехъ лѣтъ тяготѣетъ надъ нимъ этотъ приговоръ присяжныхъ, оставившихъ его подъ подозрѣніемъ.

О, мой бѣдный мужъ! Мой невинный мученикъ! Я теперь поняла все. Женитьба его подъ ложнымъ именемъ, страшное заклинаніе уважать его тайну и еще болѣе страшное недовѣріе ко мнѣ въ эту минуту, — все было теперь понятно. Я встала съ кушетки спокойная, твердая. Шотландскій приговоръ возбудилъ во мнѣ смѣлую, мужественную рѣшимость, но прежде, чѣмъ приступить рѣшительно въ задуманному мною дѣлу, я должна была сообщить свой планъ мужу.

— Пойдемте къ Юстасу, сказала я, — теперь я достаточно сильна.

Маіоръ пристально взглянулъ на меня и, молча подавъ руку, повелъ меня къ двери.

ГЛАВА XII.
Шотландскій приговоръ.

Мы прошли черезъ переднюю. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ отворилъ дверь въ длинную, узкую комнату, предназначенную для куренія.

Въ ней не было никого, кромѣ моего мужа; онъ сидѣлъ у камина и, увидавъ меня, молча всталъ. Маіоръ оставилъ насъ однихъ и затворилъ за собою дверь. Юстасъ не сдѣлалъ ни шага ко мнѣ на встрѣчу. Я побѣжала въ нему и, бросившись на шею, горячо поцѣловала. Онъ меня не обнялъ, не поцѣловалъ, а только пассивно поддавался моимъ страстнымъ ласкамъ.

— Юстасъ! воскликнула я, — я никогда не любила тебя такъ пламенно, какъ въ эту минуту!

Онъ освободился изъ моихъ объятій и, съ машинальной любезностью посторонняго человѣка, знакомъ пригласилъ меня сѣсть.

— Благодарю тебя, Валерія, сказалъ онъ холодно; — послѣ того, что случилось, ты не могла сказать ничего больше и ничего меньше. Благодарю тебя.

Мы оба стояли передъ каминомъ. Сказавъ эти слова, онъ медленно и съ поникшей головой пошелъ къ дверямъ. Я послѣдовала за нимъ, перегнала его и заслонила ему путь.

— Зачѣмъ ты уходишь? сказала я, — зачѣмъ ты такъ жестокъ со мной? Ты сердишься, Юстасъ? Прости меня, мой милый, если я тебя разсердила.

— Я долженъ у тебя просить прощенія, отвѣчалъ онъ; — прости меня, Валерія, что я женился на тебѣ.

Онъ произнесъ эти слова съ такимъ отчаяннымъ, мрачнымъ смиреніемъ, что сердце у меня дрогнуло.

— Взгляни на меня, Юстасъ, сказала я, схвативъ его за руку.

Онъ медленно поднялъ глаза — они смотрѣли на меня холодно, неподвижно, безнадежно. Въ эту страшную минуту я была такъ-же холодна и спокойна, какъ онъ. Его ледяное отчаяніе какъ-бы заморозило меня.

— Неужели, воскликнула я, — ты думаешь, что я не вѣрю въ твою невинность?

Онъ не отвѣчалъ на мой вопросъ, горько вздохнулъ и произнесъ, словно посторонній мнѣ человѣкъ:

— Бѣдная женщина! Бѣдная женщина!

Сердце мое тревожно билось, какъ-бы желая выскочить. Я оперлась рукою на плечо мужа, чтобъ не упасть.

— Я не прошу твоего сожалѣнія, Юстасъ, я желаю только справедливости. Ты несправедливъ ко мнѣ. Если-бъ ты довѣрилъ мнѣ всю правду въ первые дни нашей любви, призываю Бога въ свидѣтеля, я вышла-бы за тебя замужъ безъ всякаго колебанія. Теперь ты сомнѣваешься во мнѣ, ты не вѣришь, что я считаю тебя невиннымъ.

— Я въ этомъ не сомнѣваюсь. Всѣ твои стремленія благородны, Валерія. Ты говоришь и чувствуешь благородно. Но не осуждай меня за то, милое дитя мое, что я вижу далѣе тебя, — вижу жестокое будущее.

— Жестокое будущее! воскликнула я; — что это значитъ?

— Ты вѣришь въ мою невинность, Валерія. Присяжные, судившіе меня, сомнѣвались въ этомъ и публично выразили это сомнѣніе. На основаніи какихъ доказательствъ, вопреки судебному приговору, ты считаешь меня невиновнымъ?

— Мнѣ не надо никакихъ доказательствъ. Я вѣрю тебѣ, несмотря на присяжныхъ и приговоръ.

— Будутъ-ли согласны съ тобою твои друзья? Что скажутъ твои дядя и тетка, когда узнаютъ о случившемся, а рано или поздно все имъ будетъ извѣстно? «Онъ началъ дурно/ скажутъ они: — онъ скрылъ отъ нашей племянницы свой первый бракъ и свою настоящую фамилію. Онъ можетъ сколько угодно увѣрять, что не виновенъ, но можно-ли ему повѣрить? Судъ оставилъ его подъ подозрѣніемъ, судъ призналъ, что не доказано его преступленіе, но и не оправдалъ его. Намъ недостаточно такого приговора. Если присяжные постановили несправедливый приговоръ или онъ дѣйствительно не виновенъ, то пусть это докажетъ». Вотъ что думаетъ и говоритъ обо мнѣ весь свѣтъ. Вотъ что будутъ думать и говорить твои друзья. Придетъ время, Валерія, когда ты, даже ты признаешь, что твои друзья правы.

— Этого никогда не будетъ! воскликнула я пламенно; — одно такое подозрѣніе меня оскорбляетъ до глубины души.

Онъ снялъ мою руку съ своего плеча и отошелъ на нѣсколько шаговъ.

— Мы женаты только нѣсколько дней, Валерія, сказалъ онъ съ горькой улыбкой, — твоя любовь еще молода и нова. Время потушитъ пламя этой любви.

— Никогда! Никогда!

— Посмотри на окружающій тебя свѣтъ, сказалъ онъ, отходя отъ меня еще далѣе. — Самые счастливые супруги по временамъ ссорятся и на самомъ безоблачномъ небосклонѣ брачной жизни появляются иногда черныя тучи. Когда наступятъ для насъ эти мрачные дни, въ сердцѣ твоемъ проснутся тѣ сомнѣнія и подозрѣнія, которыя ты теперь отвергаешь. Когда на небосклонѣ нашей брачной жизни взойдутъ тучи, когда я скажу тебѣ первое рѣзкое слово, а ты легкомысленно отвѣтишь мнѣ, въ памяти твоей возстанетъ страшный образъ моей первой жены. Ты вспомнишь, что меня обвиняли въ ея убійствѣ и что я не былъ оправданъ. Ты скажешь сама себѣ: «Неужели съ ней началось такъ-же? Неужели со мной окончится тѣмъ-же?» Это страшные вопросы для жены! Ты схоронишь ихъ въ глубинѣ своего сердца, какъ добрая женщина, ты съ ужасомъ отъ нихъ отвернешься; но на другой день ты будешь на-сторожѣ. Я это замѣчу, пойму тайную причину твоей сдержанности — и мое второе рѣзкое слово будетъ гораздо рѣзче. Тогда ты станешь яснѣе припоминать, что твой мужъ судился, какъ убійца, и что смерть его первой жены осталась неразъясненной. Ты видишь, какимъ адомъ можетъ сдѣлаться для насъ домашняя жизнь. Я недаромъ просилъ, заклиналъ тебя не раскрывать роковой тайны. Могу-ли я теперь ухаживать за тобою во время болѣзни, не напоминая того, что было на одрѣ смерти моей первой жены? Подавая тебѣ лекарства, я стану возбуждать въ тебѣ подозрѣніе — вѣдь говорили, что я отравилъ ее лекарствомъ. Подавая тебѣ чашку чая, я воскрешу въ тебѣ сомнѣніе, — говорили, что я положилъ мышьяку въ ея чашку. Если, выходя изъ комнаты, я поцѣлую тебя, ты невольно вспомнишь, что обвинитель уличалъ меня въ подобномъ поцѣлуѣ, данномъ ей для приличія и обмана сидѣлки. Можно-ли жить вмѣстѣ при такихъ условіяхъ? Это выше человѣческихъ силъ. Сегодня я сказалъ тебѣ: «если ты сдѣлаешь еще шагъ далѣе въ этомъ дѣлѣ, то погубишь свое счастье на вѣки». Ты меня не послушалась — и конецъ нашему счастью наступилъ. Надъ нашими головами тяготѣетъ проклятіе, отъ котораго не освободиться намъ во всю нашу жизнь.

Я слушала его терпѣливо, но рисуемая имъ картина будущаго была слишкомъ страшна, и я долѣе не; могла вынести ужасной пытки, которой онъ меня подвергалъ.

— Перестань говорить такіе ужасы! воскликнула я; — въ наши года нельзя проститься съ любовью и надеждой! Сомнѣваться въ томъ и другомъ — святотатство.

— Прочти процесъ, отвѣчалъ онъ; — ты, вѣроятно, на это рѣшилась?

— Да, я прочту его съ перваго слова до послѣдняго; я составила планъ, который ты навѣрное одобришь, Юстасъ.

— Никакія твои дѣйствія, никакая любовь и надежда не хогутъ изхѣнить непреодолимыхъ фактовъ. Моя первая жена умерла отъ отравы, и судъ не оправдалъ меня по обвиненію въ ея убійствѣ. Пока ты этого не знала, мы могли быть счастливы, но теперь тебѣ все извѣстно, и я повторяю: насталъ конецъ нашей брачной жизни.

— Нѣтъ, отвѣчала я, — теперь началась для меня брачная жизнь съ серьезной цѣлью и отвѣтственностью.

— Что ты этимъ хочешь сказать?

— По твоимъ словамъ, продолжала я, подходя къ нему и взявъ его за руку, — весь свѣтъ говоритъ о тебѣ: «Шотландскаго приговора намъ недостаточно; если присяжные были несправедливы, если онъ не виновенъ, то пусть это докажетъ». Ты увѣряешь, что всѣ мои друзья, узнавъ о твоемъ несчастьи, скажутъ то-же самое; хорошо, я ихъ сама повторяю: мнѣ недостаточно этого приговора. Докажи, Юстасъ, что ты не виновенъ, и пусть судъ тебя оправдаетъ. Зачѣмъ ты ждалъ три года? Вѣроятно, для того, чтобъ тебѣ въ этомъ помогла жена? Милый мой, теперь жена твоя готова помогать тебѣ. Съ этой минуты у нея одна цѣль въ жизни: доказать всему свѣту и присяжнымъ, что ея мужъ не виновенъ въ взведенномъ на него обвиненіи.

Я говорила съ энтузіазмомъ, пульсъ мой лихорадочно бился и голосъ громко раздавался въ комнатѣ. Я надѣялась, что мнѣ удалось его воодушевить.

— Прочти процесъ, отвѣчалъ онъ холодно.

Я схватила его за руку и съ негодованіемъ, съ отчаяніемъ сжала ее изо всей силы. Я, кажется, была въ состояніи въ эту минуту ударить его!

— Я намѣрена прочесть весь процесъ отъ строчки до строчки вмѣстѣ съ тобою, продолжала я; — вѣроятно, сдѣлана какая-нибудь непростительная ошибка, не представлено какое-нибудь необходимое въ твою пользу доказательство, не подвергнуто должному изслѣдованію подозрительное обстоятельство. Юстасъ, я убѣждена, что ты и твои защитники не досмотрѣли чего-нибудь и, благодаря этой ошибкѣ, состоялся несправедливый приговоръ. Мы исправимъ эту ошибку. Мы должны это сдѣлать — ради тебя, ради меня, ради нашихъ дѣтей, если Небо благословитъ нашъ бракъ. О! радость моя, не смотри на меня такъ холодно, не отвѣчай мнѣ такъ жестоко! Не обращайся со мною, какъ съ глупой, безумной женщиной, задумавшей невозможное!

Ничего не могло подѣйствовать на него!

— Меня защищали величайшіе адвокаты въ странѣ, сказалъ онъ тономъ сожалѣнія, — и если всѣ ихъ усилія ни къ чему не привели, то что-же можемъ сдѣлать мы съ тобою, бѣдная Валерія? Мы можемъ только покориться!

— Никогда! воскликнула я; — величайшіе адвокаты тоже люди и могутъ ошибаться. Этого ты не станешь отрицать.

— Прочти процесъ, сказалъ онъ въ третій разъ и ничего не прибавилъ къ этимъ жестокимъ словамъ.

Внѣ себя отъ отчаянія, видя, что всѣ мои усилія тщетны, и сознавая, что его безжалостная логика была гораздо сильнѣе моихъ доводовъ, основанныхъ на любви и преданности, я вспомнила о маіорѣ Фицъ-Дэвидѣ. Послѣдняя моя надежда заключалась во вліяніи на Юстаса его стараго друга.

— Подожди меня минуту! воскликнула я, — и выслушай еще одно мнѣніе.

Я поспѣшно возвратилась въ кабинетъ маіора; его тамъ не было. Я постучала въ дверь, ведущую въ сосѣднюю комнату, и маіоръ немедленно отворилъ ее. Доктора уже не было, а Бенджаминъ все еще оставался здѣсь.

— Пойдемте къ Юстасу, произнесла я, — и скажите ему…

Въ эту минуту парадная дверь съ шумомъ затворилась. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ и Бенджаминъ молча переглянулись.

Не дожидаясь маіора, я побѣжала въ ту комнату, гдѣ разговаривала съ Юстасомъ. Въ ней никого не было. Мой мужъ ушелъ.

ГЛАВА XIII.
Рѣшимость мужа.

Первой моей мыслью было послѣдовать за Юстасомъ на улицу.

Маіоръ и Бенджаминъ возстали противъ этого смѣлаго плана. Они ссылались на чувство самоуваженія, которое не могло дозволить мнѣ преслѣдовать бѣжавшаго мужа, но ихъ доводы, насколько я помню, не имѣли на меня никакого вліянія. Болѣе подѣйствовала ихъ просьба пожалѣть Юстаса и подождать его полчаса. Если-же по истеченіи этого срока онъ не возвратится, то они оба обязались отправиться со мною въ гостинницу, гдѣ онъ остановился.

Ради Юстаса я согласилась подождать, но нельзя словами выразить тѣхъ страшныхъ мученій, которыя я вынесла въ эти минуты бездѣйствія.

Бенджаминъ первый просилъ меня разсказать обо всемъ, что произошло между мною и мужемъ.

— Вы можете говорить откровенно, сказалъ онъ: — мнѣ извѣстно все, что случилось въ домѣ маіора Фицъ-Дэвида со времени вашего прибытія. Никто мнѣ этого не разсказалъ; я самъ все понялъ. Вы, вѣроятно, помните, что я былъ пораженъ именемъ Мокалана, когда вы впервые упомянули о настоящей фамиліи вашего мужа? Я сразу не могъ сообразить, въ чемъ дѣло, но потомъ все вспомнилъ.

Послѣ этихъ словъ добраго Бенджамина я откровенно передала ему все, что говорила Юстасу, и какъ онъ принялъ мои слова. Къ полнѣйшему моему разочарованію, Бенджаминъ и маіоръ приняли сторону мужа и прямо объявили, что мой планъ былъ безумной мечтой.

— Вы не читали процеса, сказали они въ одинъ голосъ.

Они просто взбѣсили меня.

— Мнѣ довольно одного факта, что онъ не виновенъ, воскликнула я. — Отчего-же его невиновность не доказана? Она должна быть и будетъ доказана. Если процесъ убѣдитъ меня, что этого сдѣлать нельзя, то я не повѣрю процесу. Гдѣ книга, маіоръ? Защитники Юстаса, вѣроятно, оставили его женѣ лазейку для его оправданія. Вѣдь они не любили его такъ, какъ я его люблю. Дайте мнѣ книгу.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ взглянулъ на Бенджамина.

— Если я дамъ ей книгу, то усилю только ея волненіе, сказалъ онъ; — какъ вы полагаете?

Прежде, чѣмъ Бенджаминъ успѣлъ отвѣтить, я воскликнула;

— Если вы откажетесь исполгить мою просьбу, то сдѣлайте одолженіе, маіоръ, сходите къ ближайшему книгопродавцу и прикажите достать для меня стенографическій отчетъ дѣла Юстаса. Я твердо рѣшилась прочесть его.

На этотъ разъ Бенджаминъ поддержалъ меня.

— Хуже того положенія, въ которомъ она теперь находится, нельзя себѣ вообразить, сказалъ онъ, — а потому предоставьте ей дѣйствовать какъ она хочетъ.

Маіоръ всталъ и вынулъ книгу изъ итальянской шифоньерки, куда онъ ее спряталъ.

— По словамъ моей молодой пріятельницы, примадонны, сказалъ онъ, подавая мнѣ книгу, — она призналась вамъ въ своей непростительной вспышкѣ, окончившейся разбитіемъ вазы. Я не зналъ, какую книгу она бросила въ сердцахъ, и, оставляя васъ въ комнатѣ, полагалъ, что стенографическій отчетъ процеса находился на своемъ обычномъ мѣстѣ, на верхней полкѣ книжнаго шкафа. Признаюсь, мнѣ было любопытно узнать, вздумаете-ли вы осмотрѣть эту полку. Разбитая ваза (теперь не къ чему скрывать этого отъ васъ) была подарена мнѣ вмѣстѣ съ другой, парной вазой вашимъ мужемъ и его первой женою за недѣлю до ея страшной смерти. Увидавъ вашъ взглядъ, устремленный на обломки этой вазы, я невольно подумалъ, что вы близки въ роковой истинѣ; кажется, на лицѣ моемъ въ то время выразилось безпокойство и вы, кажется, это замѣтили.

— Да, я замѣтила, маіоръ, и заключила, что стою на дорогѣ въ открытію истины. Но посмотрите, который часъ! Мы, кажется, уже прождали полчаса.

Отъ нетерпѣнія мнѣ казалось, что время слишкомъ медленно двигается, между тѣмъ получасовой искусъ еще не окончился.

Медленно шли тяжелыя минуты, и мужъ не возвращался. Мы старались продолжать разговоръ, но тщетно. Могильная тишина прерывалась только уличнымъ шумомъ. Одна ужасная мысль все упорнѣе и упорнѣе преслѣдовала меня, несмотря на всѣ усилія устранить ее. «Неужели, спрашивала я себя, — наша брачная жизнь окончена и Юстасъ меня бросилъ?»

Маіоръ видѣлъ, что моя твердость начинала слабѣть подъ гнетомъ неизвѣстности.

— Поѣдемте, сказалъ онъ наконецъ, хотя до получаса еще не доставало пяти минутъ.

Я молча поблагодарила его взглядомъ, но не могла произнести ни слова. Мы втроемъ отправились въ гостинницу.

Хозяйка встрѣтила насъ въ столовой. Юстасъ не возвращался, но посыльный пять минутъ тому назадъ принесъ на мое имя письмо, которое лежало въ моей комнатѣ. Дрожа всѣмъ тѣломъ и едва переводя дыханіе, я побѣжала, по лѣстницѣ. Они. послѣдовали за иною. Адресъ на конвертѣ былъ написанъ мужемъ. Сердце мое дрогнуло. Конечно, онъ прощался со мною на вѣки. Я держала письмо въ рукахъ, но не могла его распечатать; на меня напалъ какъ-бы столбнякъ.

Добрый Бенджаминъ старался меня утѣшить, но маіоръ, знавшій гораздо лучше женское сердце, шепнулъ ему:

— Подождите; теперь говорить съ нею безполезно; дайте ей время опомниться.

Эти слова заставили меня очнуться. Если Юстасъ, дѣйствительно, меня покинулъ, то каждая минута была дорога.

— Вы его старый другъ, сказала я, подавая маіору письмо; — распечатайте и прочтите.

Онъ прочелъ про себя и съ презрѣніемъ бросилъ письмо на столъ.

— Онъ съума сошелъ, произнесъ маіоръ, — это единственное его извиненіе.

Я поняла горькую истину и это сознаніе дало мнѣ силы прочитать письмо. Вотъ оно:

"Моя милая Валерія!

"Эти строки — мое послѣднее прости. Я возвращаюсь въ своей прежней, одинокой, мрачной жизни. Голубушка моя, тебя жестоко обманули. На тебѣ женился человѣкъ, обвинявшійся публично въ отравленіи своей первой жены и неоправданный судомъ. Тебѣ теперь это извѣстно. Можешь-ли ты питать ко мнѣ прежнія довѣріе и уваженіе? Ты могла жить со иною счастливо, пока не знала страшной тайны, но теперь это невозможно.

"Нѣтъ, единственное средство искупить мою вину, это — покинуть тебя на-вѣки. Единственная надежда для тебя быть счастливой въ будущемъ заключается въ разлукѣ со мною. Я люблю тебя, Валерія, люблю страстно, преданно, истинно; но между нами стоитъ призракъ отравленной женщины. Что до того, что я не виновенъ даже въ помышленіи нанести какой-бы то ни было вредъ моей первой женѣ? Моя невинность не доказана. На этомъ свѣтѣ доказать ее невозможно. Ты молода, благородна, полна надеждъ и любви. Доставь счастье другому твоими несравненными достоинствами и очаровательными прелестями. Я ихъ недостоинъ. Отравленная женщина стоитъ между нами. Если-бъ ты продолжала жить со мною, ты постоянно видѣла-бы ее, также какъ я. Я не хочу подвергать тебя подобной пыткѣ. Я люблю тебя и удаляюсь.

"Ты, можетъ быть, сочтешь меня жестокимъ, но время измѣнитъ твое сужденіе. Черезъ нѣсколько лѣтъ ты скажешь: «онъ низко меня обманулъ, но все-же въ немъ была искра благородства; у него хватило мужества добровольно возвратить мнѣ свободу».

"Да, Валерія, я освобождаю тебя отъ всякихъ обязанностей въ отношеніи меня. Если возможенъ разводъ, я впередъ на него согласенъ. Слѣдуй совѣтамъ твоихъ друзей и возврати себѣ полную независимость. Я въ этомъ отношеніи далъ необходимую инструкцію своимъ стряпчимъ. Пусть твой дядя обратится къ нимъ, и я надѣюсь, что онъ останется мною доволенъ. Теперь у меня-единственная забота: твое счастье и благополучіе. То и другое немыслимо при существованіи нашего брака.

"Я не могу болѣе писать. Эти строки будутъ ждать тебя въ гостинницѣ. Совершенно безполезно меня отыскивать. Я не могу болѣе тебя видѣть, потому что я слабъ и, увидавъ тебя, могу поддаться своей любви.

"Покажи это письмо дядѣ и друзьямъ, мнѣніемъ которыхъ ты дорожишь. Мнѣ стоитъ только подписать свое обезчещенное имя — и всякій пойметъ, всякій одобритъ мое поведеніе. Это страшное, имя вполнѣ оправдываетъ мое настоящее письмо. Прости и забудь

Юстаса Мокалана".

Такъ прощался онъ со мною на-вѣки черезъ шесть дней послѣ нашей свадьбы.

ГЛАВА XIV.
Отвѣтъ жены.

До сихъ поръ я говорила о себѣ съ полной откровенностью и, могу сказать, съ немалымъ мужествомъ. Но откровенность и мужество оставляютъ меня при мысли о прощальномъ письмѣ мужа и о бурѣ пламенныхъ страстей, возбужденной имъ въ моемъ сердцѣ. Нѣтъ, я не могу, я не смѣю сказать правды — признаться въ томъ, что чувствовала въ -эту роковую минуту. Пусть читатели сами отгадаютъ: мужчины — призвавъ на помощь свое знаніе женщинъ; женщины — взглянувъ въ свои сердца.

То, что я сдѣлала, когда нѣсколько успокоилась, разсказать гораздо легче. Я отвѣчала мужу. Отвѣтъ этотъ я приведу далѣе; изъ него нетрудно будетъ увидѣть, какое впечатлѣніе произвело на меня его бѣгство, а также какія намѣренія и надежды одушевляли меня въ эту новую, страшную эпоху моей жизни.

Старый другъ моего отца, Бенджаминъ, перевезъ меня въ свой маленькій домъ. Я провела первую ночь разлуки съ мужемъ не сомкнувъ глазъ и только утромъ тревожный сонъ нѣсколько возстановилъ мои ослабѣвшія, силы.

Во время завтрака пріѣхалъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ узнать о моемъ здоровьѣ и передать результаты его свиданія со стряпчими моего мужа. Они объявили, что имъ извѣстно, гдѣ находится Юстасъ, но что имъ положительно запрещено сообщать его адресъ кому-бы то ни было. Въ другихъ отношеніяхъ распоряженія ихъ кліента касательно жены были, по ихъ выраженію, «черезчуръ благородны». Мнѣ стоило только написать имъ слово — и они тотчасъ прислали-бы копію съ его письменной инструкціи.

Съ своимъ обычнымъ тактомъ, маіоръ спросилъ меня только о моемъ здоровьѣ и болѣе не задавалъ никакихъ вопросовъ. Онъ тотчасъ-же распрощался со мною и ушелъ съ Бенджаминомъ въ садъ, гдѣ они долго разговаривали.

Я заперлась въ отведенной мнѣ комнатѣ и написала дядѣ Старквэтеру обо всемъ, что случилось, приложивъ копію письма мужа. Покончивъ съ этимъ, я пошла подышать чистымъ воздухомъ, но мнѣ скоро надоѣло ходить и я возвратилась въ свою комнату. Добрый Бенджаминъ далъ мнѣ полную свободу оставаться наединѣ сколько мнѣ было угодно. Съ вечеру я немного успокоилась и могла думать объ Юстасѣ безъ слезъ и говорить съ Бенджаминомъ, не приводя въ ужасъ бѣднаго старика.

Ночь я провела гораздо лучше и на слѣдующее утро была достаточно сильна, чтобъ исполнить первый мой долгъ — отвѣчать мужу.

Вотъ что я ему написала:

"Я все еще слишкомъ слаба, Юстасъ, чтобы писать тебѣ подробно; но мысли мои ясны. Я составила себѣ опредѣленное мнѣніе о тебѣ и о твоемъ письмѣ. Я знаю, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать въ виду твоего бѣгства. Многія женщины на моемъ мѣстѣ сочли-бы, что ты потерялъ всякое право на ихъ любовь. Я этого не полагаю и пишу въ тебѣ все, что думаю, просто и прямо.

"Ты говоришь, что любишь меня и потому удаляешься отъ меня. Я не могу этого понять. Что касается меня, то, несмотря на все сказанное и написанное тобою, несмотря на твой жестокій отъѣздъ, — я люблю тебя и не брошу. Нѣтъ! пока я жива, я останусь твоей женою. Это удивляетъ тебя? Признаюсь, и мнѣ оно непостижимо. Если-бъ другая женщина написала что-нибудь подобное человѣку, который обошелся-бы съ нею такъ, какъ ты со мною, то я не могла-бы объяснить себѣ ея страннаго поступка. Дѣйствительно, я не понимаю себя. Я должна-бы ненавидѣть, а между тѣмъ люблю тебя. Право, мнѣ совѣстно за себя, но все это правда.

"Не безпокойся, я не стану тебя разыскивать или уговаривать возвратиться. Я не на-столько глупа, чтобы надоѣдать тебѣ. Ты теперь самъ не свой, а когда придешь въ себя, то самъ вернешься, и я буду на-столько слаба, что прощу тебя.

"Но какимъ образомъ придешь ты въ себя? Я думала объ этомъ вчера цѣлый день и сегодняшнюю ночь и, наконецъ, пришла къ тому убѣжденію, что безъ моей помощи ты никогда не будешь снова человѣкомъ. Но въ чемъ можетъ заключаться эта помощь? Отвѣтъ не труденъ. То, чего не могъ сдѣлать для тебя законъ, сдѣлаетъ жена. Помнишь, что я сказала тебѣ, очнувшись отъ обморока въ квартирѣ маіора Фицъ-Дэвида? Я сказала, что первой моей мыслью, когда я узнала приговоръ шотландскаго суда, была рѣшимость доказать его неправильность. Твое письмо укрѣпило во мнѣ эту рѣшимость. Единственное средство возвратить тебя къ женѣ любящимъ и раскаивающимся мужемъ заключается въ замѣнѣ несправедливаго шотландскаго приговора: «не доказано» честнымъ англійскимъ приговоромъ: «не виновенъ».

"Ты удивляешься, быть можетъ, что женщина, ничего несмыслящая въ юриспруденціи, выказываетъ такія точныя свѣденія по части законовъ; но женщина начала съ того, что познакомилась съ закономъ. А обратилась въ лексикону Огильви и вотъ что тамъ нашла: «приговоръ: „не доказано“ означаетъ, что во мнѣніи присяжныхъ не доказана виновность обвиняемаго; а приговоръ: „не виновенъ“ означаетъ, что присяжные убѣдились въ невинности обвиняемаго». Послѣдній приговоръ долженъ быть произнесенъ относительно тебя шотландскими присяжными и всѣмъ свѣтомъ. Этой цѣли я съ Божьей помощью посвящу всю свою жизнь.

"Кто мнѣ поможетъ въ этомъ дѣлѣ — я не знаю. Я прежде надѣялась, что мы рука въ руку пойдемъ по трудному пути, ведущему къ такой славной цѣли. Теперь эта надежда исчезла. Я не ожидаю и не прошу твоей помощи. Человѣкъ, думающій какъ ты, не можетъ никому помочь; онъ осужденъ на безнадежность. Да будетъ такъ. Я стану надѣяться на тебя и буду работать за двоихъ; если я буду дѣйствовать разумно, будь увѣренъ, найду и помощь.

"Я ничего не скажу теперь о моихъ планахъ; я еще не прочла процеса. Мнѣ достаточно увѣренности въ твоей невинности. Когда человѣкъ не сдѣлалъ того, въ чемъ его обвиняютъ, то навѣрное найдется средство это доказать. Рано или поздно, съ чужой помощью или безъ нея, я найду это средство. Да, прежде, чѣмъ, я прочла хотя строчку твоего процеса, я говорю съ полной увѣренностью, что докажу твою невинность.

"Ты можешь смѣяться или плакать надъ такою слѣпой увѣренностью. Я, дѣйствительно, не знаю, заслуживаю-ли я насмѣшки или сожалѣнія. Я только въ одномъ убѣждена: что возвращу тебя свѣту оправданнымъ, незапятнаннымъ.

"Пиши ко мнѣ иногда, Юстасъ, и, несмотря на всю горечь настоящаго положенія, не теряй вѣры въ любовь и преданность

твоей Валеріи".

Вотъ мой отвѣтъ. Онъ былъ очень плохъ съ литературной стороны (я могла-бы теперь написать гораздо лучше), но въ немъ было одно достоинство — онъ честно выражалъ мои чувства и намѣренія.

Я прочла письмо Бенджамину. Онъ всплеснулъ руками, какъ, всегда дѣлалъ въ минуты изумленія.

— Я никогда не читалъ такого безумнаго письма, сказалъ добрый старикъ. — Ни одна женщина еще не задумывала ничего подобнаго. Боже милостивый! Невозможно намъ, старикамъ, понять теперь взгляды и намѣренія новаго поколѣнія. Какъ-бы я желалъ, чтобъ вашъ дядя Старквэтеръ прочелъ это письмо. Чтобы онъ сказалъ? И это жена пишетъ къ мужу! Вы рѣшились послать письмо?

Я отвѣчала, въ еще большему удивленію Бенджамина, что намѣрена сама передать это письмо стряпчимъ моего мужа, такъ-какъ желала прочесть его инструкцію, оставленную имъ.

Я отправилась въ контору этихъ стряпчихъ. Ихъ оказалось, двое и они оба меня приняли. Одинъ былъ худощавый, мягкій человѣкъ съ кислой улыбкой, а другой толстый, сердитый. Они оба мнѣ очень не понравились; они, съ своей стороны, тоже, видимо, чувствовали во мнѣ сильное недовѣріе. Прежде всего они показали мнѣ инструкцію мужа, въ которой онъ назначалъ мнѣ половину своего годового дохода. Я отказалась взять хоть пенсъ, изъ этихъ денегъ. Стряпчіе были чрезвычайно удивлены. Имъ никогда не случалось во время долговременной практики встрѣчать ничего подобнаго. Они старались образумить меня и поколебать мою рѣшимость. Сердитый стряпчій требовалъ отъ меня объясненія. такого страннаго отказа, а его товарищъ съ кислой улыбкой замѣтилъ, что я, какъ женщина, конечно, не могла объяснять разумными доводами своихъ поступковъ.

— Будьте такъ добры, передайте это письмо, господа, сказала я и вышла изъ конторы.

Я вовсе не желаю приписывать себѣ достоинствъ, которыхъ но имѣю. Я отказалась отъ денегъ Юстаса только потому, что гордость мѣшала мнѣ принять что-либо отъ него послѣ его бѣгства. Мое собственное состояніе (800 фунтовъ стерл. годового дохода) было, по брачному контракту, закрѣплено за мною. Этого было слишкомъ достаточно для моей одинокой жизни, и потому я рѣшилась довольствоваться этими деньгами. Бенджаминъ настаивалъ на томъ, чтобы я жила въ его маленькомъ домикѣ, и потому единственные представлявшіеся мнѣ расходы были издержки по исполненію моего плана. Я могла быть независимой и не хотѣла никому быть обязанной. Исповѣдывая свои слабости и заблужденія, я должна упомянуть, что, несмотря на мою любовь въ нужу, я не могла простить ему одного — утайки отъ меня его первой женитьбы. Я не могу объяснить, почему мысль объ этомъ была мнѣ нестерпима, но, вѣроятно, въ глубинѣ моего сердца я чувствовала ревность. Однако, всякая мысль о ревности была невозможна при воспоминаніи о несчастной смерти бѣдной женщины. Все-же Юстасъ не долженъ былъ скрывать отъ меня этой тайны. Что-бы онъ сказалъ, если бъ я была вдова и ничего ему объ этомъ не сказала?

Я возвратилась уже вечеромъ въ Бенджамину, который встрѣтилъ меня у воротъ.

— Васъ ждетъ сюрпризъ, сказалъ онъ: — вашъ дядя пріѣхалъ. Получивъ ваше письмо сегодня утромъ, онъ отправился въ Лондонъ съ первымъ поѣздомъ.

Черезъ минуту я была уже въ объятіяхъ добраго дяди. Въ моемъ тогдашнемъ положеніи я не знала, какъ благодарить дядю за его вниманіе во мнѣ. Слезы навернулись у меня на глазахъ.

— Я пріѣхалъ за тобою, милое дитя мое, сказалъ онъ: — поѣдемъ къ намъ. Я не могу выразить, какъ искренно я сожалѣю, что ты покинула нашъ домъ… Ну, ну, не будемъ объ этомъ говорить. Несчастіе уже случилось и надо только уменьшить его по возможности. Если-бъ твой мужъ попался мнѣ… Прости Господи! Я забываю, что я пасторъ. Тетка тебя горячо цѣлуетъ. Она стала еще суевѣрнѣе, чѣмъ прежде, и эта несчастная исторія ее нисколько не удивляетъ: она увѣряетъ, что все горе произошло отъ того, что ты сдѣлала ошибку, подписывая свое имя въ церковной книгѣ послѣ вѣнчанія. Не правда-ли, какой вздоръ? Глупая она, но хорошая женщина и желаетъ тебѣ добра. Она хотѣла ее мною пріѣхать, но я ее не взялъ, сказавъ: «нѣтъ, останься дома и посмотри за хозяйствомъ и приходомъ, а я привезу нашего ребенка». Валерія, тебя ждетъ твоя комната съ бѣлыми занавѣсками. Мы отправимся завтра утромъ съ девятичасовымъ поѣздомъ, если ты можешь встать такъ рано.

Возвратиться въ пасторскій домъ! Развѣ это было возможно? Похоронивъ себя въ уединенномъ селеніи, какъ могла я стремиться въ достиженію своей цѣли? Нѣтъ, мнѣ нельзя было возвратиться въ домъ дяди Старквэтера.

— Благодарю васъ, дядя, отъ всей души, сказала я, — но въ настоящую минуту я не могу покинуть Лондона.

— Ты не можешь покинуть Лондона! повторилъ онъ. — Что она хочетъ сказать, м-ръ Бенджаминъ?

— Она въ правѣ оставаться здѣсь, сколько ей угодно, м-ръ Старкветеръ, замѣтилъ Бенджаминъ, уклоняясь отъ прямого отвѣта.

— Это не отвѣтъ, воскликнулъ дядя и, обратясь ко мнѣ, прибавилъ: — что тебя задерживаетъ въ Лондонѣ? Ты прежде его терпѣть не могла. Какая важная причина побуждаетъ тебя оставаться здѣсь?

Я должна была рано или поздно открыть свои намѣренія моему старому другу и покровителю; поэтому, собравшись съ силами, я разсказала ему все. Онъ выслушалъ меня, едва переводя дыханіе отъ изумленія.

— Господи! съ ужасомъ воскликнулъ добрый старикъ, обращаясь въ Бенджамину; — бѣдняжка рехнулась отъ горя.

— Я былъ увѣренъ, что вы не одобрите ея плана, сэръ, сказалъ Бенджаминъ; — признаюсь, я самъ его не одобряю.

— Неодобреніе слишкомъ мягкое слово, отвѣчалъ пасторъ; — это просто безуміе. Надѣюсь, однакожь, что ты не серьезно рѣшилась на такое невозможное дѣло? прибавивъ онъ, обращаясь ко мнѣ.

— Мнѣ очень жаль потерять ваше доброе мнѣніе, отвѣчала я, — но я должна сознаться, что твердо рѣшилась исполнить свое намѣреніе.

— Итакъ, продолжалъ пасторъ, — ты до того самонадѣянна, что думаешь выиграть дѣло, проигранное лучшими адвокатами Шотландіи? Они соединенными силами не могли доказать невинности этого человѣка, а ты хочешь сдѣлать это одна, безъ всякой помощи? Нечего сказать, удивительная ты женщина! Позвольте, однакожь, прибавилъ онъ, переходя вдругъ отъ негодованія къ ироніи, — простому, провинціальному пастору, непривыкшему къ обществу адвокатовъ въ юбкахъ, спросить, какъ вя достигнете этого результата?

— Я прежде всего, дядя, прочту стенографическій отчетъ процеса.

— Нечего сказать, подходящее чтеніе для молодой женщины! Затѣмъ я совѣтую тебѣ прочесть нѣсколько французскихъ романовъ, это будетъ тебѣ полезно. Ну, а когда ты познакомишься съ процесомъ, что ты намѣрена дѣлать, — подумала ты объ этомъ?

— Да, дядя. Я прежде всего постараюсь вывести заключеніе изъ процеса о томъ, кто дѣйствительно совершилъ преступленіе. Потомъ я сдѣлаю списокъ свидѣтелей, говорившихъ въ защиту мужа, и, розыскавъ ихъ, скажу имъ, кто я, и что мнѣ нужно. Я буду предлагать имъ всевозможные вопросы, преимущественно такіе, которые адвокатамъ могли показаться или слишкомъ мелочными, или совершенно пустыми. Въ дальнѣйшихъ моихъ дѣйствіяхъ я буду руководствоваться полученными отвѣтами. Вотъ мой планъ, дядя, и никакія преграды не останова тъ меня отъ его исполненія.

Пасторъ и Бенджаминъ знаменательно переглянулись.

— Долженъ-ли я понять изъ твоихъ словъ, сказалъ достопочтенный Старквэтеръ, — что ты намѣрена странствовать по различнымъ городамъ, розыскивая незнакомыхъ тебѣ людей? Молодая женщина, брошенная мужемъ, въ комъ встрѣтишь ты помощь и участіе? Вы слышали, что она говоритъ, м-ръ Бенджаминъ? Я, право, не знаю, во снѣ-ли я это вижу или слышу на яву. Посмотрите на нее: она сидитъ спокойно, какъ-будто не сказала ничего необыкновеннаго. Но что-же мнѣ съ нею дѣлать, что мнѣ съ нею дѣлать?

— Хотя мой планъ и кажется вамъ дерзкимъ и неисполнимымъ, я все-таки намѣрена сдѣлать попытку, дядя, отвѣчала я; — ничто другое меня не успокоитъ и не поддержитъ, а Богу извѣстно, какъ мнѣ теперь необходимы поддержка и спокойствіе. Не думайте, что я говорю это только изъ упрямства, я вполнѣ сознаю, что меня ожидаютъ большія затрудненія.

— О-о! замѣтилъ пасторъ, принимая прежній ироническій тонъ, — вы это сознаете? Ну, что-же, и то слава-богу!

— Много женщинъ до меня рѣшались ради любимаго человѣка вступать въ борьбу съ разными затрудненіями и ихъ усилія увѣнчивались успѣхомъ, сказала я.

Пасторъ всталъ съ видомъ человѣка, терпѣніе котораго лопнуло.

— Долженъ-ли я понимать изъ твоихъ словъ, что ты все еще любишь м-ра Юстаса Мокалана?

— Да, отвѣчала я.

— Ты любишь героя знаменитаго процеса объ отравленіи мужемъ жены! Ты любишь человѣка, обманувшаго и бросившаго тебя?

— Я, люблю его теперь еще больше, чѣмъ прежде.

— М-ръ Бенджаминъ, сказалъ пасторъ, — если она придетъ въ себя до завтрашняго утра, пришлите ее въ девяти часамъ въ Локслейскую гостинницу, гдѣ я остановился. — Прощай, Валерія. Мнѣ теперь нечего болѣе съ тобою говорить; я посовѣтуюсь съ теткой, что намъ дѣлать дальше.

— Поцѣлуйте меня, дядя, на прощанье.

— Съ большимъ удовольствіемъ, Валерія. но, признаюсь, я полагалъ, что, доживъ до шестидесяти-пяти лѣтъ, я научился читать бѣгло въ женскомъ сердцѣ, а выходитъ на повѣрку, что я ничего не смыслю въ этомъ дѣлѣ. — М-ръ Бенджаминъ, не забудьте моего адреса — Локслейская гостинница. Прощайте.

Проводивъ пастора до садовой калитки, Бенджаминъ возвратился ко мнѣ и сказалъ очень серьезно:

— Подумайте объ этомъ хорошенько, моя милая. Я не настаиваю на непреложности моего мнѣнія, но слова вашего дяди заслуживаютъ вниманія.

— Прощайте, мой добрый, старый другъ, произнесла я, считая безполезнымъ отвѣчать на его замѣчаніе.

Отвернувшись, чтобъ скрыть выступавшія на глазахъ слезы, я пошла въ свою спальню. Стора на окнѣ не была опущена и осенняя луна заливала своимъ серебристымъ свѣтомъ маленькую комнату.

Въ эту минуту я вспомнила о другой лунной ночи, когда я съ Юстасомъ гуляла въ саду пасторскаго дома передъ нашей свадьбой. Я уже говорила о томъ, какъ Юстасъ, въ виду препятствій къ нашему браку, предложилъ въ ту памятную ночь возвратить мнѣ данное ему слово. Я видѣла теперь передъ собою его дорогое лицо, я слышала его милый голосъ: «Прости меня, говорилъ онъ, — за то, что я-любилъ тебя страстно, преданно; прости меня и забудь». А я отвѣчала: «О! Юстасъ, я женщина, не своди меня съума. Я не могу жить безъ тебя! Я хочу и должна быть твоею женой!» Теперь, послѣ нашей свадьба, мы разлучены, хотя любимъ другъ друга такъ-же пламенно, какъ и тогда. А почему? Потому, что его обвинили въ преступленіи, никогда имъ несовершенномъ, и что шотландскіе присяжные не съумѣли распознать невиннаго человѣка отъ виновнаго.

Смотря на луну и вспоминая прошедшее, я почувствовала въ себѣ новыя силы.

"Нѣтъ! воскликнула я въ глубинѣ своего сердца, — ни родственники, ни друзья не уговорятъ меня бросить дѣло мужа. Доказать его невинность будетъ цѣлый всей моей жизни и я начну дѣйствовать съ сегодняшней но «и».

Я опустила стору, зажгла свѣчку и въ тиши ночной сдѣлала первый шагъ по трудному пути къ достиженію моей цѣли. Съ первой страницы до послѣдней, не пропуская ни одного слова и не переводя дыханія, я прочла стенографическій отчетъ дѣла по обвиненію моего мужа въ отравленіи его первой жены.

ГЛАВА XV.
Обвинительный актъ.

Приступая къ изложенію процеса моего мужа, я не въ силахъ выписать снова позорный заголовокъ стенографическаго отчета. Каюсь въ своей слабости, но уже я разъ выписала его въ X главѣ, и этого довольно.

На второй страницѣ отчета я нашла замѣтку, удостовѣряющую въ совершенной его полнотѣ и вѣрности. Составитель отчета заявлялъ, что онъ пользовался особыми преимуществами; такъ, напр., предсѣдатель суда просмотрѣлъ свою заключительную рѣчь къ присяжнымъ. Равнымъ образомъ представители обвиненія и защиты также провѣрили свои рѣчи. Наконецъ, особое вниманіе было обращено на буквальную точность свидѣтельскихъ показанія. Эта замѣтка, убѣдивъ меня, что отчетъ изложенъ полно и вѣрно до мельчайшихъ подробностей, очень меня успокоила.

Слѣдующая страница еще болѣе меня заинтересовала. Тутъ приведенъ перечень дѣйствующихъ лицъ этой судебной драмы, дергавшей въ своихъ рукахъ честь и жизнь моего мужа. Вотъ онъ:

Лордъ предсѣдатель суда.

Лордъ Друмфеникъ, Лордъ Нобелькиркъ, судьи.

Лордъ-адвокатъ (Минтло), Дональдъ Дрю (товарищъ лорда-адвоката), представители обвинительной власти.

Джемсъ Арлисъ (коронный стряпчій).

Старшина адвокатовъ (Фармойкель), Александръ Крокетъ (адвокатъ), защитники подсудимаго.

М-ръ Торнибанкъ, М-ръ Плэморъ, стряпчіе защиты.

Затѣмъ слѣдовалъ обвинительный актъ. Я не намѣрена переписывать его тяжеловѣсныхъ разглагольствованій и ненужныхъ повтореній, не совсѣмъ безупречныхъ со стороны граматики. Этимъ лживымъ, ненавистнымъ актомъ невинный мужъ мой торжественно обвинялся въ отравленіи первой жены его; чѣмъ кратче передамъ я его, тѣмъ лучше, тѣмъ правдивѣе будетъ мой разсказъ, по крайней мѣрѣ на мой взглядъ.

Достаточно упомянуть, что Юстасъ Мокаланъ «предавался суду присяжныхъ по обвиненію Дэвидомъ Минтло, лордомъ-адвокатомъ ея величества, въ причиненіи смерти своей женѣ чрезъ отравленіе, въ мѣстопребываніи его, именуемомъ Гленинчъ, въ Среднемъ Лотіанѣ». Далѣе утверждалось, что подсудимый злонамѣренно и преступно «отравилъ жену свою Сару въ два пріема, при помощи мышьяка, подсыпаннаго въ чай, лекарство или другое питье, или пищу, неизвѣстныя обвинителю». «Жена подсудимаго умерла отъ яда, даннаго ей мужемъ въ томъ или другомъ видѣ или въ обоихъ вмѣстѣ, и, такимъ образомъ, была имъ умерщвлена». Въ слѣдующемъ параграфѣ говорилось, что «поименованный выше Юстасъ Мокаланъ далъ Джону Дэвіоту, помощнику шерифа графства Средняго Лотіана, въ камерѣ его, въ Эдинбургѣ, 29 октября, письменное показаніе объ его невиновности; это показаніе, вмѣстѣ съ другими документами, бумагами и вещественными доказательствами, поименованными въ особомъ спискѣ, приложено къ дѣлу, какъ доказательство въ пользу обвиненія». Актъ заключался слѣдующими словами: «если присяжные признаютъ подсудимаго виновнымъ въ помянутомъ преступленіи, то онъ долженъ подвергнуться карѣ законовъ, дабы предотвратить другихъ отъ совершенія подобныхъ преступленій».

Я покончила съ обвиненіемъ, и очень этому рада.

На слѣдующихъ трехъ страницахъ тянулся длинный перечень документовъ, бумагъ и вещественныхъ доказательствъ. Далѣе помѣщенъ списокъ свидѣтелей, а также присяжныхъ засѣдателей (числомъ 15), избранныхъ по жребію для настоящаго дѣла. Потомъ уже начиналось изложеніе самаго процеса. Въ моемъ умѣ все дѣло сводилось въ тремъ вопросамъ, и я постараюсь изложить его въ томъ видѣ, въ какомъ оно мнѣ тогда представлялось.

ГЛАВА XVI.
Первый вопросъ: была-ли она отравлена?

Судебное засѣданіе эдинбургскаго верховнаго уголовнаго суда началось въ 10 часовъ. Подсудимый былъ введенъ и почтительно поклонился судьямъ; на вопросъ предсѣдателя онъ отвѣчалъ тихимъ голосомъ: «не виновенъ».

Лицо подсудимаго выражало жестокое нравственное страданіе. Оно было блѣдно, какъ полотно. Глаза его ни разу не устремлялись на многочисленныхъ зрителей. Когда являлись свидѣтели, онъ обращалъ на нихъ минутное вниманіе, но затѣмъ взоръ его снова опускался въ землю. Когда показанія касались болѣзни или смерти его жены, онъ, повидимому, былъ глубоко тронутъ и закрывалъ лицо руками. Вообще публика съ удивленіемъ замѣчала, что подсудимый, мужчина, выказывалъ менѣе твердости, чѣмъ женщина, которая судилась передъ нимъ и была обвинена въ убійствѣ, на основаніи неопровержимыхъ уликъ. Но были люди (впрочемъ, небольшое меньшинство), которые объясняли въ пользу подсудимаго его волненіе. Самообладаніе въ такомъ ужасномъ положеніи означало, по ихъ мнѣнію, безчувственность закоснѣлаго злодѣя и служило признакомъ виновности.

Первымъ свидѣтелемъ вызванъ былъ Джонъ Дэвіотъ, помощникъ шерифа графства Средняго Лотіана. На вопросы лорда-адвовата (со стороны обвиненія) онъ показалъ:

— Подсудимый былъ приведенъ ко мнѣ по настоящему дѣлу. Онъ написалъ и подписалъ 29 октября свое показаніе совершенно свободно и добровольно, послѣ установленнаго объясненія всей важности его показанія.

Признавъ подлинность представленнаго ему документа, помощникъ шерифа отвѣчалъ на вопросы старшины адвокатовъ (со стороны защиты):

— Подсудимый обвинялся въ убійствѣ. Это ему было сообщено прежде, чѣмъ онъ подписалъ свое показаніе. Вопросы подсудимому предлагались отчасти мною, отчасти судебнымъ слѣдователемъ. Отвѣты были даны отчетливо и, на-сколько я могъ судить, безъ утайки. Всѣ они вошли въ письменное показаніе подсудимаго.

Послѣ этого секретарь шерифа представилъ упомянутое выше письменное показаніе и подтвердилъ слова своего начальника.

Появленіе слѣдующаго свидѣтеля произвело сильное впечатлѣніе. Это была сидѣлка, ходившая за м-съ Мокаланъ во время ея послѣдней болѣзни, по имени Христина Ормсонъ.

Послѣ первыхъ необходимыхъ формальностей сидѣлка, допрошенная лордомъ-адвокатомъ, показала:

— Меня пригласили къ больной 7 октября. У нея была сильная простуда и ревматизмъ въ лѣвомъ колѣнкѣ. Передъ тѣмъ, на-сколько я слышала, здоровье ея было вполнѣ удовлетворительно. Ухаживать за нею было не трудно: стоило только привыкнуть къ ея характеру и умѣть съ нею обращаться. Она была женщина не сердитая, но горячая и вспыльчивая до того, что сама не сознавала, что говорила и дѣлала въ минуты вспышки. Я полагаю, что нравъ ея сталъ раздражительнѣе отъ несчастнаго замужества. Она вовсе не была горда или сдержанна, а, напротивъ, слишкомъ откровенна, особенно съ лицами ниже ее по положенію, какъ, напримѣръ, со мною. Она, не стѣсняясь, (когда нѣсколько познакомилась со мною), разсказывала мнѣ, что несчастна съ мужемъ. Однажды ночью, страдая безсонницей, м-съ Мокаланъ сказала мнѣ…

Тутъ старшина адвокатовъ отъ имени защиты перебилъ свидѣтельницу и спросилъ судъ, неужели такое голословное показаніе могло считаться доказательствомъ?

Лордъ-адвокатъ со стороны обвиненія утверждалъ, что имѣетъ право ссылаться на подобныя доказательства. Было чрезвычайно важно въ этомъ дѣлѣ установить на основаніи свидѣтельства посторонняго, безпристрастнаго лица, въ какихъ отношеніяхъ находились мужъ и жена. Свидѣтельница была очень почтенная особа и съумѣла заслужить полное довѣріе несчастной женщины, за которой ухаживала.

Послѣ непродолжительнаго совѣщанія судъ единогласно постановилъ, что подобныя свидѣтельскія показанія со словъ другихъ лицъ не могутъ служить доказательствомъ и что будетъ выслушано судомъ лишь то, что свидѣтельница сама видѣла и замѣтила въ отношеніи супружеской жизни м-ра и м-съ Мокаланъ.

Вслѣдъ за тѣмъ лордъ-адвокатъ продолжалъ допросъ, и Христина Ормсонъ дала слѣдующія показанія:

— Благодаря моему положенію сидѣлки, я видѣла м-съ Мокаланъ чаще всѣхъ другихъ, жившихъ въ домѣ или бывавшихъ въ немъ, и потому знаю многіе факты, неизвѣстные лицамъ, только иногда заходившимъ въ ея комнату. Напримѣръ, я имѣла не разъ случай убѣдиться, что м-ръ и м-съ Мокаланъ не были счастливы своимъ супружествомъ. Я могу сослаться въ этомъ отношеніи на одинъ фактъ, при которомъ я сама присутствовала. Въ послѣднее время моего ухода за м-съ Мокаланъ въ Гленинчъ пріѣхала гостить молодая вдова, по имени м-съ Бьюли, близкая родственница м-ра Мокалана. Жена его была чрезвычайно ревнива и ясно доказала это въ моемъ присутствіи, наканунѣ своей смерти. М-ръ Мокаланъ пришелъ къ ней утромъ спросить, какъ она себя чувствовала. «О! воскликнула она: — не все-ли равно, какъ я спала! Точно вы заботитесь о ноемъ снѣ! Какъ м-съ Бьюли провела ночь? Все такъ-же-ли она прелестна? Пожалуйста ступайте къ ней. Не теряйте со мною драгоцѣннаго времени». Начавъ съ этого, она вскорѣ дошла до изступленія, какъ это иногда съ нею случалось. Я въ эту минуту причесывала ее; чувствуя, что я лишняя при такомъ разговорѣ, я хотѣла выйти изъ комнаты. Она приказала мнѣ остаться. М-ръ Мокаланъ, также какъ и я, нашелъ мое присутствіе неприличнымъ и прямо это высказалъ. Но м-съ Мокаланъ настаивала, чтобъ я не уходила, и въ такихъ дерзкихъ для мужа выраженіяхъ, что онъ, наконецъ, сказалъ: — «Если вы не можете себя сдерживать въ границахъ должнаго приличія, то или сидѣлка, или я должны удалиться». Она и тутъ не хотѣла поддаться. «Это предлогъ, воскликнула она, — чтобъ возвратиться къ м-съ Бьюли! Ну, ступайте». Онъ придрался къ этимъ словамъ, чтобъ немедленно выйти. Но не успѣлъ онъ затворить за собою дверь, какъ м-съ Мокаланъ разразилась неимовѣрной бранью противъ мужа, говоря между прочимъ, что извѣстіе объ ея смерти обрадовало-бы его болѣе всего на свѣтѣ. Я старалась въ почтительныхъ выраженіяхъ остановить ее, но она бросила въ меня щеткой и тотчасъ-же прогнала. Я удалилась изъ комнаты и, выждавъ, пока прошла ея вспышка, снова возвратилась на свое мѣсто, подлѣ ея кровати. Все пошло по-старому. Здѣсь кстати сказать нѣсколько словъ для объясненія ревности м-съ Мокаланъ къ родственницѣ ея мужа. М-съ Мокаланъ была очень некрасива. Глаза у нея были больные и я никогда не видывала такого мутнаго, угреватаго цвѣта лица, какъ у нея. Напротивъ, м-съ Бьюли прелестная особа; глазами ея всѣ восторгались, а цвѣтъ ея лица отличался необыкновенной прозрачностью и чрезвычайно нѣжнымъ оттѣнкомъ. Бѣдная м-съ Мокаланъ совершенно несправедливо обвиняла ее въ томъ, что она красилась. Что-же касается дурного цвѣта лица покойной, то онъ происходилъ не отъ болѣзни, а былъ природный. Ея болѣзнь, если мнѣ надо ее опредѣлить, была скорѣе непріятная, чѣмъ серьезная. До послѣдняго дня не было никакихъ дурныхъ симптомовъ. Она, конечно, страдала отъ ревматизма въ колѣнкѣ, особенно при движеніи, и необходимость лежать въ постели выводила ее изъ терпѣнія. Но вообще въ ея положеніи не было ничего опаснаго. На ея кровати устроенъ былъ подвижной столикъ, на которомъ лежали книги и письменныя принадлежности. По временамъ она много читала и писала, а въ остальное время смирно лежала, погрузившись въ мечтанія или разговаривая съ двумя или тремя пріятельницами-сосѣдками, которыя постоянно ее навѣщали. Насколько мнѣ извѣстно, она писала исключительно стихи и, какъ кажется, недурно. Однажды она показала мнѣ нѣсколько своихъ стихотвореній. Я не судья въ поэзіи, но ея муза была мрачная; она всегда распространялась о своемъ. отчаяніи, о томъ, зачѣмъ она родилась на свѣтъ, о жестокости мужа, о невѣденьи имъ ея достоинствъ, и т. д. Однимъ словомъ, она въ стихахъ, какъ и въ обыкновенномъ разговорѣ, выражала неудовольствіе на свою брачную жизнь. Были минуты, и нерѣдко, когда на мѣстѣ ея мужа будь самъ ангелъ, и онъ-бы, кажется, не могъ удовлетворить всѣмъ требованіямъ м-съ Мокаланъ. Во все время, болѣзни покойная занимала одну и ту-же комнату, большую спальню во второмъ этажѣ. Планъ этой комнаты, показанный мнѣ теперь на судѣ, совершенно вѣренъ, на-сколько я помню. Одна дверь вела въ большой коридоръ, въ который отворялись двери всѣхъ сосѣднихъ комнатъ. Другая, боковая дверь (означенная на планѣ буквой В) вела въ спальню м-ра Мокалана; третья, въ противоположной стѣнѣ (означенная буквою C на планѣ), выходила въ маленькій кабинетъ матери м-ра Мокалана, въ который вовремя ея отсутствія очень рѣдко или никогда не входили. Пока я жила въ Глнничѣ, матери м-ра Мокалана тамъ не было. Эта дверь была заперта и ключъ вынутъ, но кѣмъ — я не знаю, и также мнѣ неизвѣстно, былъ-ли одинъ ключъ или нѣсколько. При мнѣ она никогда не отпиралась и я изъ любопытства входила въ кабинетъ съ экономкой чрезъ другую дверь, выходившую въ коридоръ. Я имѣю возможность говорить положительно о болѣзни и смерти м-съ Мокаланъ потому, что, по совѣту доктора, тогда-же записала числа, часы и прочія подробности; теперь, передъ своей явкой въ судъ, я пересмотрѣла свои замѣтки. Съ 7 октября, когда я поступила къ ней въ сидѣлки, до 20-го того-же мѣсяца ея здоровье медленно поправлялось. Страданія въ ея колѣнкѣ еще продолжались, но воспалительное состояніе прекратилось и у нея оставалась только слабость отъ продолжительнаго лежанья въ постели и разстройство нервовъ. Быть можетъ, я должна еще прибавить, что она плохо спала, но для этого докторъ прописалъ ей успокоительныя капли. Въ 6 часовъ утра, 21-го октября, я увидала впервые, что съ и-съ Мокаланъ случилось что-то нехорошее. Меня разбудилъ въ эту минуту звонокъ колокольчика, постоянно стоявшаго на ея столикѣ. Надо сказать, что я заснула на диванѣ въ спальнѣ, въ третьемъ часу, отъ совершеннаго истощенія силъ. М-съ Мокаланъ тогда не спала и была не въ духѣ. Я хотѣла снять съ постельнаго столика ея туалетный несесеръ, который она ранѣе потребовала. Онъ занималъ много мѣста и до утра не могъ ей понадобиться. Но она настаивала на томъ, чтобъ онъ остался. Въ немъ было зеркало, а она, несмотря на свою некрасивость, никогда не уставала смотрѣться въ него. Я видѣла, что она въ дурномъ расположеніи духа, и, не споря болѣе, оставила несесеръ на столикѣ. Послѣ этого она на меня дулась, не хотѣла со мною говорить и принижать капли; поэтому я легла на диванъ и вскорѣ уснула. Какъ только раздался колокольчикъ, я вскочила и, подойдя къ постели, спросила больную, что съ нею. Она жаловалась на слабость и дурноту. На мой вопросъ, приняла-ли она лекарство или выпила-ли что-нибудь во время моего сна, она отвѣчала, что ея мужъ приходилъ съ часъ тому назадъ и, найдя ее неспящей, далъ ей успокоительныхъ капель. Пока она это говорила, м-ръ Мокаланъ, спавшій въ сосѣдней комнатѣ, вошелъ, также услыхавъ колокольчикъ. Онъ не сдѣлалъ никакого замѣчанія на слова жены о данныхъ имъ капляхъ. Мнѣ показалось, что онъ былъ очень испуганъ положеніемъ жены. Я предложила ей выпить немного вина или воды съ коньякомъ. Она отвѣчала, что не можетъ проглотить ничего крѣпкаго, такъ-какъ она чувствуетъ, что въ ея желудкѣ что-то жжетъ. Я слегка дотронулась рукой до ея живота; она вскрикнула отъ боли. Этотъ симптомъ испугалъ насъ и мы послали тотчасъ въ селеніе за докторовъ, м-ромъ Гэлемъ, который лечилъ ее. Онъ, также какъ и мы, не могъ объяснить себѣ странной перемѣны въ положеніи больной. Услыхавъ, что она жалуется на жажду, онъ далъ ей молока. Черезъ нѣсколько времени ее вырвало и она, повидимому, успокоилась и задремала. М-ръ Гэль ушелъ, приказавъ нежедленно прислать за нимъ, если ей станетъ снова хуже. Однако ничего подобнаго не случилось. Впродолженіи трехъ часовъ или болѣе она спала спокойно. Когда она проснулась, первыми словами ея было: «гдѣ мужъ?» Я отвѣчала, что онъ въ своей комнатѣ, и спросила; позвать-ли его; она отвѣчала: «нѣтъ». Я потомъ спросила еще, не хочетъ-ли она чего-нибудь съѣсть или выпить. Она отвѣчала:, «нѣтъ», какимъ-то страннымъ, безсознательнымъ тономъ, и прибавила, что я могу пойти внизъ позавтракать. По дорогѣ я встрѣтила экономку, которая пригласила меня завтракать въ себѣ въ комнату. Я оставалась у ней недолго, конечно не болѣе получаса. Возвращаясь по лѣстницѣ наверхъ, я встрѣтила служанку. Она мнѣ сказала, что во время моего отсутствія м-съ Мокаланъ выпила чашку чая. Камердинеръ м-ра Мокалана, по распоряженію своего господина, приказалъ ей заварить чай. Когда чай былъ готовъ, она налила чашку и отнесла ее въ спальню больной. Дверь ей отворилъ м-ръ Мокаланъ и взялъ у нея изъ рукъ чашку; при чемъ она въ дверь видѣла, что никого не было въ комнатѣ, кронѣ него. Поговоривъ съ служанкою, я пошла къ больной. Она была одна и лежала спокойно, отвернувшись къ стѣнѣ. Подходя въ кровати, я наступила на что-то. Это была разбитая чашка. «Какъ! вы разбили чашку, сударыня?» спросила я. Она отвѣчала, не оборачиваясь во мнѣ, страннымъ, глухимъ голосомъ: — «Я ее уронила». — «Прежде, чѣмъ вы выпили чай?» спросила я. — «Нѣтъ, отдавая пустую чашку м-ру Мокалану», отвѣчала она. Я спросила у нея объ этомъ потому, что если-бъ она отвѣтила, что не выпила чая, я пошла-бы за другой чашкой. Я очень хорошо помню мои вопросы и ея отвѣты. Потомъ я спросила, долго-ли она оставалась одна. Она сказала: «да, я все старалась уснуть». — «Вы себя хорошо чувствуете?» продолжала я. — «Да», отвѣчала она, попрежнему повернувшись лицамъ къ стѣнѣ. Поправляя одѣяло, я нагнулась въ ней я взглянула на столикъ. Письменныя принадлежности были въ безпорядкѣ и на одному изъ перьевъ виднѣлись чернила. — «Вы, вѣроятно, опять писали сударыня?* сказала я. — „Отчего-же мнѣ и не писать, возразила она: — мнѣ не спалось“. — „Новое стихотвореніе?“ продолжала я. — „Да, сказала она съ горькой усмѣшкой, — новое стихотвореніе“. — „Отлично, произнесла я: — вы совсѣмъ поправляетесь. Незачѣмъ будетъ сегодня посылать за докторомъ“. Она ничего не отвѣчала, но съ нетерпѣніемъ покачала головой. Я не поняла этого знака и она сердито сказала: — „оставьте меня, я хочу быть одна“. Я должна была повиноваться. На-сколько я понимала, ей было лучше, и, пододвинувъ въ ней колокольчикъ, я снова ушла внизъ. Прошло около получаса, и колокольчика не было слышно. Не знаю почему, мнѣ было какъ-то неловко и ея странный, глухой голосъ звенѣлъ постоянно въ моихъ ушахъ. Меня безпокоила мысль, Что она оставалась такъ долго одна, но въ то-же время я не хотѣла, возвратясь въ ней безъ ея зова, возбуждать вспышку гнѣва. Наконецъ, я рѣшилась пойти посовѣтоваться съ м-ромъ Мокаланомъ, который въ это время дня обыкновенно находился въ комнатѣ нижняго этажа, носившей названіе утренняго кабинета. Однако, на этотъ разъ его тамъ не было. Но я услышала его голосъ на терасѣ. Выйдя на нее, я увидѣла, что м-ръ Мокаланъ разговаривалъ съ своихъ другомъ м-ромъ Декстеромъ, который сидѣлъ у одного изъ оконъ верхняго этажа. Этотъ джентльменъ гостилъ въ Гленинчѣ, также какъ м-съ Бьюли; онъ былъ безногій и двигался съ мѣста на мѣсто въ креслѣ, которымъ самъ управлялъ. — „Декстеръ, говорилъ м-ръ Мокаланъ, — гдѣ м-съ Бьюли, видѣли вы ее?“ М-ръ Декстеръ отвѣчалъ поспѣшно: — „нѣтъ, я не знаю, гдѣ она“. Тогда я подошла къ м-ру Мокалану и, попросивъ извиненія за безпокойство, спросила, идти-ли мнѣ въ комнату м-съ Мокаланъ безъ ея зова. Прежде, чѣмъ онъ отвѣчалъ, на терасу вошелъ слуга и сказалъ мнѣ, что м-съ Мокаланъ сильно звонитъ. Это было около одинадцати часовъ. Я бросилась наверхъ. Прежде, чѣмъ я отворила дверь въ спальню, я услышала жалобные стоны и-съ Мокаланъ. Она ужасно страдала; ее жгло въ горлѣ и желудкѣ; кромѣ того ее тошнило, такъ-же, какъ утромъ. Хотя я не докторъ, но ясно видѣла по ея лицу, что второй припадокъ былъ гораздо сильнѣе перваго. Позвонивъ, я вмѣстѣ съ тѣмъ выбѣжала въ коридоръ, чтобы посмотрѣть, не было-ли тамъ кого изъ слугъ. Я увидѣла только м-съ Бьюли. Она сказала, что шла изъ своей комнаты узнать о здоровьѣ м-съ Мокаланъ. Я отвѣчала: „М-съ Мокаланъ опять очень дурно. Сдѣлайте одолженіе, скажите объ этомъ м-ру Мокалану и пошлите за докторомъ“. Черезъ нѣсколько минутъ послѣ моего возвращенія въ постели больной м-ръ Мокаланъ и м-съ Бьюли вмѣстѣ вошли въ комнату. Покойная взглянула на нихъ какимъ-то страннымъ взглядомъ, котораго я не могу описать, и попросила ихъ уйти. М-съ Бьюли тотчасъ удалилась; на лицѣ ея виднѣлся испугъ. М-ръ Мокаланъ сдѣлалъ два шага въ постели, но жена взглянула на него такъ-же странно, какъ прежде, к воскликнула полуугрожающимъ, полуумоляющимъ голосомъ: — „Оставьте меня съ сидѣлкой. Ступайте!“ Онъ повиновался и шепнулъ мнѣ: „за докторомъ послали“. Прежде, чѣмъ прибылъ м-ръ Гэль, больную вырвало какой-то мутной пѣной, слегка окрашенной кровью. Увидавъ эту пѣну, докторъ съ серьезнымъ видомъ промолвилъ вполголоса: „Что это значитъ?“ Онъ употребилъ всѣ усилія, чтобы облегчить страданія м-съ Мокаланъ. Нѣсколько минутъ она была спокойна, а потомъ опять ее рвало и снова она успокоивалась. Во все это время ея руки и ноги были совершенно холодны, а докторъ, щупая пульсъ, повторялъ одно и то-же: — „Слабый, едва слышный“. Наконецъ, я сказала ему: — „Что-жь намъ дѣлать?“ Онъ отвѣчалъ: — „Я не возьму на себя такой отвѣтственности, пошлите за докторомъ въ Эдинбургъ“. Немедленно послали кучера въ кабріолетѣ за знаменитымъ эдинбургскимъ докторомъ Джеромомъ. Пока мы дожидались его пріѣзда, м-ръ Мокаланъ сошелъ въ комнату больной. Несмотря на все свое изнуреніе, она подняла голову и знакомъ просила его удалиться. Онъ нѣжно старался ее успокоить и убѣдить, чтобы она его не выгоняла. Но она настаивала на томъ, чтобъ онъ ушелъ. Его, очевидно, это очень оскорбило. Однакожь, прежде, чѣмъ она догадалась, онъ подошелъ въ кровати и поцѣловалъ ее въ лобъ. Она съ крикомъ отшатнулась отъ него. М-ръ Гэль вмѣшался и вывелъ его изъ комнаты. Вечеромъ пріѣхалъ докторъ Джеромъ. При входѣ его въ комнату больной, ее снова рвало. Онъ, не говоря ни слова, сталъ пристально наблюдать за нею. Мнѣ казалось, что это изслѣдованіе никогда не окончится. Наконецъ, онъ попросилъ меня выйти изъ комнаты и оставить его одного съ м-ромъ Гэлемъ. „Мы позвонимъ, когда вы будете нужны“, сказалъ онъ. Долго они не звонили. Между тѣмъ кучеръ былъ снова посланъ въ Эдинбургъ съ запиской отъ доктора Джерома, въ которой онъ извѣщалъ, что не вернется впродолженіи нѣсколькихъ часовъ въ городъ къ своимъ паціентамъ. Нѣкоторые изъ насъ полагали, что это былъ дурной признакъ для м-съ Мокаланъ, а другіе, напротивъ, увѣряли, что, вѣроятно, докторъ имѣлъ надежду ее спасти, почему и не хотѣлъ оставлять ее до разрѣшенія кризиса. Наконецъ, за мною прислали. Когда я вошла въ спальню, докторъ Джеромъ пошелъ къ м-ру Мокалану, оставивъ со мною м-ра Гэля. Съ тѣхъ поръ и до самой смерти бѣдной женщины меня не оставляли наединѣ съ нею. Одинъ изъ докторовъ всегда оставался въ комнатѣ. Даже во время обѣда они чередовались. Если-бы они давали ей какія-нибудь лекарства, то я поняла-бы такое поведеніе; но они уже отказались отъ всякаго леченія и, повидимому, только караулили больную. Это именно меня и удивляло. Сидѣть у больной было дѣло не докторовъ, а мое; поэтому мнѣ и казались чрезвычайно странными ихъ поступки. Когда въ спальнѣ зажгли лампу, я увидѣла, что конецъ близокъ. Больная, казалось, страдала менѣе и только по-временамъ у нея были судороги въ ногахъ. Но глаза ея какъ-бы ввалились, тѣло было холодное, губы синеватыя. Ничто не могло привести ее въ себя, кромѣ послѣдней попытки мужа увидать ее. Онъ вошелъ въ комнату съ докторомъ Джеромомъ; на немъ не было лица. Она не могла уже говорить, но, увидавъ его, невнятными звуками и знаками настаивала на его удаленіи. Онъ былъ такъ пораженъ, что м-ръ Гэль долженъ былъ помочь ему выйти изъ комнаты. Никого другого не пускали къ больной. М-ръ Декстеръ и м-съ Бьюли освѣдомлялись за дверьми объ ея здоровьѣ. Доктора сидѣли по обѣ стороны кровати, молча ожидая ея кончины. Въ восемь часовъ у нея, казалось, отнялись руки, которыя неподвижно лежали на одѣялѣ. Потомъ она какъ-бы погрузилась въ глубокій сонъ и мало-по-малу ея дыханіе становилось слабѣе и слабѣе. Въ девять часовъ и двадцать минутъ докторъ Джеромъ приказалъ мнѣ подать лампу, пристально взглянулъ на несчастную, положилъ руку ей на сердце и сказалъ мнѣ: „вы можете идти внизъ, все кончено“. Потомъ онъ прибавилъ, обращаясь къ м-ру Гэлю: — „потрудитесь узнать, можетъ-ли принять насъ м-ръ Мокаланъ“. Я отворила дверь м-ру Гэлю и сама послѣдовала за ним». Докторъ Джеромъ воротилъ меня и спросилъ ключъ отъ двери. Я подала ему ключъ, но, признаюсь, все это казалось мнѣ очень страннымъ. Внизу, въ людской, всѣ также полагали, что въ домѣ не ладно, и безпокоились, хотя не знали, о чемъ именно. Вскорѣ послѣ этого оба доктора уѣхали. М-ръ Мокаланъ не былъ въ состояніи говорить съ ними, и потому они по секрету объяснились съ м-ромъ Декстеромъ, старымъ другомъ м-ра Мокалана. Вслѣдъ затѣмъ я отправилась въ комнату покойной, чтобъ одѣть ее. Комната была заперта съ обѣихъ сторонъ: изъ коридора к спальни м-ра Мокалана. Ключи взялъ съ собою м-ръ Гэль. Двое слугъ караулили у дверей. Они знали только одно, что ихъ смѣнятъ въ четыре часа утра. За отсутствіемъ всякихъ объясненій и распоряженій, я рѣшилась постучать въ дверь м-ра Декстера. Отъ него я узнала впервые страшную вѣсть. Оба доктора отказались выдать свидѣтельствѣ о смерти, и на другое утро должно было произойти вскрытіе тѣла покойной.

Этимъ окончилось показаніе сидѣлки Христины Ормсонъ.

Несмотря на все мое невѣденіе судебной практики, я ясно видѣла, какое впечатлѣніе должно было произвести это показаніе на присяжныхъ. Доказавъ, что мой мужъ имѣлъ два случая отравить свою первую жену, въ лекарствѣ и чаѣ, обвиненіе стремилось привести присяжныхъ къ убѣжденію, что подсудимый воспользовался этими случаями съ цѣлію освободиться отъ уродливой и ревнивой жены, отвратительнаго характера которой онъ не могъ болѣе переносить.

Допросъ обвинителя былъ оконченъ, и старшина адвокатовъ, отъ имени защиты, всталъ съ цѣлью ловкимъ передопросомъ свидѣтельницы выставить хорошую сторону характера покойной м-съ Мокаланъ. Въ случаѣ его успѣха присяжные могли измѣнить свое убѣжденіе относительно того, что она вывела изъ терпѣнія мужа своими преслѣдованіями. Тогда явился-бы вопросъ, зачѣмъ мужу было ее отравлять, и обвиненіе сильно поколебалось-бы.

Въ рукахъ искуснаго адвоката сидѣлка была вынуждена представить покойную м-съ Мокаланъ въ совершенно иномъ свѣтѣ. Вотъ сущность этихъ новыхъ показаній Христины Орисонъ:

— Я подтверждаю, что м-съ Мокаланъ имѣла самый вспыльчивый характеръ, но она всегда старалась загладить зло, причиненное ея вспышками. Успокоившись, она всегда просила у меня извиненія самымъ благороднымъ образомъ. Въ эти минуты она невольно увлекала. Она говорила и дѣйствовала какъ настоящая леди. Что-же касается ея внѣшности, то хотя лицо ея было очень некрасиво, но она была хорошо сложена и, говорятъ, ея руки и ноги были какъ-бы изваяны изъ мрамора. Голосъ ея былъ очень пріятный и до болѣзни она прекрасно пѣла. Кромѣ того, по словамъ ея горничной, она хорошо одѣвалась и была въ этомъ отношеніи образцомъ для всѣхъ сосѣдокъ. Наконецъ, хотя она и ревновала мужа въ м-съ Бьюли, но умѣла сдерживать себя, и когда послѣдняя, въ виду болѣзни хозяйки, хотѣла отложить свой пріѣздъ, то не м-ръ Мокаланъ, а его жена рѣшила, чтобъ это посѣщеніе состоялось. Вообще, несмотря на ея тяжелый характеръ, ее очень любили всѣ знакомые и слуги. Когда распространилось извѣстіе, что она умираетъ, то всѣ въ домѣ проливали горькія слезы. Относительно-же м-ра Мокалана я должна сказать, что во время маленькихъ домашнихъ непріятностей между музеемъ и женой, при которыхъ я присутствовала, онъ никогда не выходилъ изъ себя и не обращался съ нею грубо; всѣ эти ссоры его скорѣе огорчали, чѣмъ сердили.

Изъ этихъ новыхъ показаній ясно вытекали два вопроса: неужели такая женщина могла довести мужа до отравленія ея? Неужели такой человѣкъ былъ въ состояніи отравить жену?

Добившись такого результата, защитникъ сѣлъ на свое мѣсто.

Вслѣдъ за этимъ приступлено было къ опросу докторовъ. Оба, м-ръ Джеромъ и м-ръ Гэль, подъ присягой показали, что у умирающей были ясные симптомы отравы мышьякомъ. Третій докторъ, производившій вскрытіе, подтвердилъ ихъ показаніе, а два химика представили въ судъ мышьякъ, который они нашли въ тѣлѣ покойной въ достаточной дозѣ, чтобъ убить двухъ человѣкъ. Въ виду такихъ неопровержимыхъ доказательствъ, первый вопросъ, вытекавшій изъ дѣла, — была-ли она отравлена? — разрѣшался, безъ всякаго сомнѣнія, утвердительно.

Слѣдующіе свидѣтели уже относились ко второму, еще болѣе таинственному и страшному вопросу, — кто ее отравилъ?

ГЛАВА XVII.
Второй вопросъ: кто ее отравилъ?

Показаніями докторовъ и химиковъ окончилось засѣданіе суда въ первый день процеса.

На второй день всѣ ожидали съ любопытствомъ свидѣтельскихъ показаній со стороны обвиненія. Прежде всего судъ выслушалъ офиціальныхъ лицъ, производившихъ первоначальное дознаніе о преступленіи въ Гленинчѣ. Первымъ свидѣтелемъ явился судебный слѣдователь (который въ Шотландіи, именуясь прокураторомъ-фискаломъ, имѣетъ болѣе широкую власть и обязанности, чѣмъ въ Англіи). Спрошенный лордомъ-адвокатомъ, онъ далъ слѣдующее показаніе:

— 26 октября я получилъ отъ докторовъ м-ра Джерома изъ Эдинбурга и м-ра Гэля, живущаго въ селеніи Дингловъ, близь Эдинбурга, свѣденіе о сомнительной смерти м-съ Мокаланъ въ помѣстьѣ ея мужа, м-ра Юстаса Мокалана, близь Динглова, по названію Гленинчъ. При этомъ были приложены два акта: одинъ о вскрытіи тѣла умершей и другой о химическомъ анализѣ нѣкоторыхъ отдѣльныхъ частей ея внутренняго организма. Результатъ обоихъ изслѣдованій ясно доказывалъ, что ж-съ Мокаланъ умерла отъ отравленія мышьякомъ. Въ такихъ обстоятельствахъ я принялъ мѣры къ производству дознанія въ Гленинчѣ и окрестностяхъ съ цѣлью пролить свѣтъ на обстоятельства, сопровождавшія смерть м-съ Мокаланъ, хотя никто мнѣ не заявлялъ обвиненія противъ кого-бы то ни было по этому дѣлу. Слѣдствіе, начатое 26 октября, окончилось 28-го, и тогда, основываясь на нѣкоторыхъ открытіяхъ, сдѣланныхъ моими подчиненными, а также на представленныхъ мнѣ письмахъ и другихъ документахъ, я составилъ обвинительный актъ противъ подсудимаго и испросилъ приказъ объ его арестѣ. 29 октября онъ былъ допрошенъ шерифомъ и преданъ суду.

Давъ свое показаніе и передопрошенный по нѣкоторымъ техническимъ вопросамъ, слѣдователь удалился и его мѣсто заняли служащія у него лица. Они разсказали поразительную повѣсть тѣхъ роковыхъ открытій, которыя дали возможность слѣдователю возбудить противъ моего мужа обвиненіе въ отравленіи его жены. Первый изъ этихъ свидѣтелей былъ Изана Скулькрафтъ, чиновникъ изъ канцеляріи шерифа. Допрошенный лордомъ-адвокатомъ и его товарищемъ, онъ показалъ:

— 26 октября я получилъ приказъ сдѣлать дознаніе въ Гленинчѣ, близь Эдинбурга. Я взялъ съ собою Роберта Лори, помощника слѣдователя. Прежде всего мы осмотрѣли комнату, въ которой умерла м-съ Мокаланъ. На кровати и на подвижномъ, придѣланномъ въ ней столикѣ мы нашли книги, письменныя принадлежности и бумагу съ неоконченнымъ стихотвореніемъ, написаннымъ, какъ впослѣдствіи оказалось, покойной м-съ Мокаланъ. Мы завернули всѣ эти предметы въ бумагу и запечатали. Потомъ мы открыли индійскую шифоньерку, стоявшую въ спальнѣ. Въ ней мы нашли много стиховъ и другихъ бумагъ, писанныхъ тѣмъ-же почеркомъ. Мы также отыскали нѣсколько писемъ, а въ углу одной изъ полокъ — скомканную бумажку, въ которой оказались аптечный ярлыкъ и нѣсколько крупинокъ бѣлаго порошка. Все это также было завернуто и запечатано. Дальнѣйшіе поиски въ этой комнатѣ не пролили новаго свѣта на изслѣдуемое дѣло. Мы осмотрѣли гардеробъ, драгоцѣнности и книги покойной и заперли ихъ. Мы также нашли ея туалетный несесеръ и, запечатавъ его, доставили съ другими предметами въ камеру слѣдователя. На слѣдующій день мы продолжали дознаніе въ домѣ, получивъ, между тѣмъ, новыя инструкціи отъ слѣдователя. Мы начали съ осмотра спальни, находившейся рядомъ съ комнатой, въ которой умерла м-съ Мокаланъ. Она была заперта со дня ея емерти; не найдя въ ней ничего важнаго, мы перешли въ другую комнату того-же этажа, въ которой подсудимый лежалъ больной въ постели. Намъ сказали, что онъ страдалъ нервнымъ разстройствомъ отъ роковой смерти жены и послѣдовавшаго за тѣмъ судебнаго слѣдствія. По словамъ всѣхъ домашнихъ, онъ былъ не въ состояніи принимать чужихъ. Мы, однако, согласно своей инструкціи, настояли на осмотрѣ комнаты. Онъ не отвѣчалъ ничего на вопросъ, перенесъ-ли онъ что-нибудь изъ находившейся рядомъ со спальней его жены спальни, обычно имъ занимаемой, въ ту комнату, въ которой онъ теперь находился. Онъ только закрылъ глаза, какъ-бы не имѣя силы произнести ни слова. Не безпокоя его болѣе, мы принялись за осмотръ комнаты и находившихся въ ней. предметовъ. Занятые этимъ дѣломъ, мы вдругъ услыхали въ сосѣднемъ коридорѣ странный шумъ, походившій на стукъ колесъ. Черезъ минуту дверь отворилась и въ комнату поспѣшно влетѣлъ джентльменъ, безъ ногъ, искусно направляя кресло, въ которомъ онъ сидѣлъ. Подъѣхавъ въ кровати подсудимаго, онъ остановился подлѣ маленькаго столика и сказалъ ему что-то шопотомъ. Подсудимый открылъ глаза и отвѣчалъ знакомъ. Мы очень почтительно заявили безногому джентльмену, что не могли дозволить ему оставаться въ комнатѣ въ такое время. Онъ, повидимому, не обратилъ никакого вниманія на наши слова и сказалъ: «Меня зовутъ Декстеръ; я старый другъ м-ра Мокалана; ваше присутствіе здѣсь незаконно, а не мое». Мы снова повторили, что онъ долженъ оставить комнату, и указали ему главнымъ образомъ на то, что онъ поставилъ свое кресло такъ близко къ столу, что мѣшалъ намъ осмотрѣть его. Онъ отвѣчалъ со смѣхомъ: «Развѣ вы не видите, что это столъ и больше ничего?» Тогда мы предупредили его, что дѣйствуемъ на основаніи законнаго приказа судебной власти и что, мѣшая намъ въ исполненіи служебныхъ обязанностей, онъ могъ подвергнуться отвѣтственности. Наконецъ, видя, что съ нимъ добромъ ничего не подѣлаешь, я отодвинулъ его кресло, а Робертъ Лори взялъ столъ и отнесъ его на другой конецъ комнаты. Безногій джентльменъ пришелъ въ сильное негодованіе за то, что я осмѣлился дотронуться до его кресла: «Мое кресло — я, сказалъ онъ; — какъ вы смѣете поднимать на меня руку?» Я ничего не отвѣчалъ, отворилъ дверь и, удовлетворяя его капризу, толкнулъ кресло не рукою, а бывшей у меня въ рукахъ палкой; оно, вмѣстѣ съ сидѣвшимъ въ немъ джентльменомъ, быстро и благополучно выкатилось изъ комнаты. Заперевъ дверь на ключъ для избѣжанія дальнѣйшихъ помѣхъ, я возвратился въ Роберту Лори. Въ столикѣ оказался одинъ запертый ящикъ. Mы спросили ключъ у подсудимаго, но онъ отказался его представить, говоря, что мы не имѣли права отпирать его ящиковъ. Онъ былъ очень разсерженъ и объявилъ, что только по причинѣ своей слабости не подвергалъ насъ примѣрному наказанію за нашу дерзость. Я отвѣчалъ очень учтиво, что мы по обязанности должны были осмотрѣть ящикъ, и если онъ добровольно не дастъ ключа, то мы унесемъ столикъ и велимъ слесарю сломать замокъ. Пока мы спорили, въ дверь кто-то постучался. Я осторожно ее отворилъ, но вмѣсто безногаго джентльмена увидалъ другого незнакомаго человѣка. Подсудимый привѣтствовалъ его какъ друга и сосѣда, прося заступиться за него. Этотъ новый джентльменъ оказался очень пріятнымъ человѣкомъ. Онъ немедленно увѣдомилъ насъ, что за нимъ послалъ м-ръ Декстеръ и что онъ стряпчій. Потомъ онъ попросилъ взглянуть на приказъ, которымъ мы руководились, и, прочитавъ его, сказалъ подсудимому, къ величайшему удивленію послѣдняго, что онъ долженъ согласиться на осмотръ ящика, хотя можетъ опротестовать наши дѣйствія. Сказавъ это, онъ досталъ ключи и самъ открылъ намъ ящикъ. Въ немъ оказались письма и большая книга съ замочкомъ и надписью золотыми буквами: «Дневникъ». Конечно, мы письма и книжку опечатали для доставленія слѣдователю. Въ то-же время джентльменъ написалъ протестъ отъ имени подсудимаго и подалъ его вмѣстѣ съ своей карточкой, изъ которой мы узнали, что онъ м-ръ Плэйноръ, теперь одинъ изъ защитниковъ подсудимаго. Эту карточку и протестъ мы одинаково препроводили къ слѣдователю. Никакихъ другихъ важныхъ открытій мы не сдѣлали въ Гленинчѣ. Послѣ того мы отправились въ Эдинбургъ и произвели дознаніе у аптекаря, фамилію котораго узнали изъ найденной нами скомканной бумажки, а также у другихъ аптекарей, согласно полученной инструкціи. 28 октября слѣдователь получилъ всѣ собранныя нами свѣденія и наши обязанности на-время прекратились.

Показаніе Лори вполнѣ соотвѣтствовало показанію Скулькрафта; оба показанія не были поколеблены передопросомъ и, естественно, были очень невыгодны для подсудимаго.

Его положеніе стало еще хуже при появленіи новыхъ свидѣтелей. Андрю Бинлей, аптекарь въ Эдинбургѣ, показалъ слѣдующее:

— Я веду особую книгу продаваемымъ ядамъ. Въ означенное въ книгѣ число подсудимый м-ръ Юстасъ Мокаланъ пришелъ ко мнѣ и потребовалъ мышьяку. На мой вопросъ, для чего ему мышьякъ, онъ отвѣчалъ, что въ немъ нуждался садовникъ для истребленія вредныхъ, насѣкомыхъ въ оранжереѣ. Онъ назвалъ себя м-ромъ Мокаланомъ изъ Гленинча. Я приказалъ своему помощнику отпустить два унца мышьяку и сдѣлалъ надлежащую запись въ книгѣ. Онъ подписалъ свое имя, а я выставилъ себя свидѣтелемъ. Онъ заплатилъ что слѣдовало и ушелъ съ мышьякомъ, завернутымъ въ двухъ бумажкахъ; на верхней изъ нихъ были выставлены мое имя и адресъ, а также крупными буквами слово «ядъ»; эта бумажка совершенно походитъ на ярлыкъ, найденный въ бумагахъ въ Гленинчѣ.

Слѣдующій, свидѣтель, Питеръ Стокдэль, также эдинбургскій аптекарь, показалъ:

— Подсудимый зашелъ ко мнѣ въ день, означенный въ моей книгѣ, спустя нѣсколько времени послѣ посѣщенія имъ м-ра Бинлея. Онъ желалъ купить на шесть пенсовъ мышьяку. Мой помощникъ, къ которому онъ обратился, позвалъ меня, такъ-какъ у меня правило — лично продавать яды. Я спросилъ подсудимаго, зачѣмъ ему мышьякъ, и онъ отвѣчалъ: для уничтоженія крысъ въ Гленинчѣ. Я тогда спросилъ: "Имѣю я честь говорить съ м-ромъ Мокаланомъ изъ Гленинча?* Онъ отвѣчалъ утвердительно. Я продалъ ему мышьяку полтора унца и, всыпавъ его въ стклянку, написалъ собственноручно на ярлыкѣ: «ядъ». Онъ расписался въ книгѣ, заплатилъ деньги и унесъ мышьякъ.

Передопросъ этихъ двухъ свидѣтелей обнаружилъ нѣкоторые техническіе недостатки въ ихъ показаніяхъ, но роковой фактъ, что мой мужъ самъ купилъ мышьякъ, остался неопровергнутымъ.

Новые свидѣтели, садовникъ и поваръ изъ Гленинча, еще болѣе усилили цѣпь уликъ, безмилосердно сковывавшую подсудимаго.

Садовникъ показалъ подъ присягой:

— Я никогда не получалъ, въ то время, о которомъ говорится, или въ иную какую-нибудь эпоху, мышьяку отъ подсудимаго или отъ кого-нибудь другого. Я никогда не употреблялъ мышьякъ въ оранжереѣ или въ саду. Я не сочувствую употребленію его для уничтоженія вредныхъ насѣкомыхъ, нападающихъ на цвѣты и растенія.

Поваръ показалъ такъ-же опредѣленно, какъ садовникъ.

— Ни хозяинъ, ни кто другой, сказалъ онъ, — никогда не давалъ мнѣ мышьяку для уничтоженія крысъ. Этого и быть не могло, потому-что я подтверждаю присягою, что никогда не видалъ крысъ въ домѣ и не слыхалъ объ ихъ появленіи.

Другіе слуги дали подобныя-же показанія. Несмотря на всѣ передопросы, они стояли на своемъ, именно, что не было въ домѣ крысъ, а если онѣ и были, то никто объ этомъ не зналъ. Такимъ образомъ, было доказано, что ядъ купилъ мой мужъ и никому его не передавалъ.

Но что онъ сдѣлалъ съ ядомъ? На этотъ вопросъ отвѣчали слѣдующіе свидѣтели обвиненія.

Камердинеръ подсудимаго показалъ, что м-ръ Мокаланъ въ день кончины жены позвонилъ ему въ десять часовъ безъ двадцати минутъ и приказалъ принести для больной чашку чая. Свидѣтель получилъ это приказаніе въ отворенную дверь спальни м-съ Мокаланъ, и могъ подтвердить присягою, что въ комнатѣ не было никого, кромѣ подсудимаго.

Служанка объяснила, что она сдѣлала чай и сама отнесла чашку въ комнату м-съ Мокаланъ въ десятомъ часу. Въ дверяхъ взялъ у нея чашку подсудимый и она хорошо видѣла, что онъ одинъ былъ въ спальнѣ.

Сидѣлка Христина Ормсонъ, допрошенная вновь, повторила, что м-съ Мокаланъ въ шесть часовъ утра сказала ей: «М-ръ Мокаланъ приходилъ часъ тому назадъ и, видя, что я не сплю, далъ мнѣ успокоительныхъ капель». Въ то время, то-есть въ пять часовъ утра, Христина Орісонъ спала за диванѣ. Кромѣ того, свидѣтельница подтверждала подъ присягою, что она взглянула на стклянку съ каплями и замѣтила по черточкахъ, означавшихъ пріемы, что послѣ послѣдняго, даннаго ею пріема, былъ данъ еще одинъ.

При этомъ обратилъ на себя особое внинаніе передопросъ свидѣтельницъ, служанки и сидѣлки, такъ-какъ онъ обнаружилъ впервые характеръ защиты.

Допрашивая служанку, старшина адвокатовъ спросилъ:

— Замѣтили-ли вы когда-нибудь, убирая комнату м-съ Мокаланъ, чтобъ вода въ тазу была черноватаго или голубоватаго цвѣта?

— Я никогда не замѣчала ничего подобнаго, отвѣчала свидѣтельница.

— Находили-ли вы когда-нибудь, продолжалъ старшина, — подъ подушкой или въ какомъ-нибудь другомъ потайномъ мѣстѣ въ спальнѣ и-съ Мокаланъ книжку или брошюру о средствахъ къ поправленію дурного цвѣта лица?

— Нѣтъ, отвѣчала свидѣтельница.

Старшина адвокатовъ настаивалъ на своемъ:

— Слыхали-ли вы когда-нибудь отъ м-съ Мокаланъ, что мышьякъ, употребляемый какъ внутреннее или наружное средство, поправляетъ цвѣтъ лица?

Свидѣтельница отвѣчала: — Никогда.

Подобные-же вопросы предложены были сидѣлкѣ и она отвѣчала также отрицательно.

Такимъ образомъ впервые выяснился для присяжныхъ и слушателей планъ защиты. Желая удалить всякое сомнѣніе насчетъ такого серьезнаго вопроса, предсѣдатель предложилъ защитѣ прямой вопросъ:

— Судъ и присяжные желаютъ положительно знать, съ какой цѣлью вы предлагали послѣдніе вопросы служанкѣ и сидѣлкѣ. Хочетъ-ли доказать защита, что м-съ Мокаланъ употребляла купленный ея мужемъ мышьякъ для поправленія своего дурного цвѣта лица?

— Да, милордъ, отвѣчалъ старшина адвокатовъ; — это положеніе составляетъ краеугольный камень защиты. Мы не можемъ оспаривать показаній докторовъ, что м-съ Мокаланъ умерла отъ яда, но мы утверждаемъ, что она умерла отъ излишней дозы мышьяка, принятой по невѣденію, наединѣ въ своей комнатѣ, какъ средство противъ доказанныхъ и признанныхъ недостатковъ ея цвѣта лица. Подсудимый прямо показалъ шерифу, что онъ купилъ мышьякъ по просьбѣ жены.

Предсѣдатель спросилъ тогда, имѣютъ-ли обвиненіе и защита что-либо противъ прочтенія на судѣ первоначальнаго показанія обвиняемаго.

Старшина адвокатовъ отвѣчалъ, что онъ съ удовольствіемъ соглашается на чтеніе этого документа, такъ-какъ онъ могъ полезно подготовить умы присяжныхъ въ той защитѣ, которую онъ будетъ имѣть честь развивать передъ ними.

Лордъ-адвокатъ отъ имени обвиненія заявилъ, что не будетъ въ этомъ случаѣ противодѣйствовать. желанію своего ученаго друга, такъ-какъ, въ виду недоказанности фактовъ, приводимыхъ подсудимымъ-въ его показаніи, онъ. считаетъ этотъ документъ подтвержденіемъ обвиненія.

Поэтому показаніе подсудимаго передъ шерифомъ было прочитано. Оно заключалось въ слѣдующихъ словахъ:

«Я купилъ два раза мышьяку по просьбѣ жены. Въ первый разъ она мнѣ сказала, что мышьякъ нуженъ садовнику для оранжереи; во второй она объяснила, что онъ необходимъ повару для уничтоженія крысъ въ нижнемъ этажѣ дома. Оба раза, возвратясь домой, я отдавалъ пакеты съ мышьякомъ женѣ. Кромѣ покупки, я не имѣлъ съ мышьякомъ никакого дѣла. Жена давала всегда приказанія садовнику и повару и я не вмѣшивался ни во что. Я не спрашивалъ у жены, на что она употребила мышьякъ, потому-что нисколько этимъ не интересовался. Я не ходилъ въ оранжерею цѣлыми мѣсяцами, такъ-какъ мало заботился о цвѣтахъ. Что-же касается крысъ, то я предоставлялъ ихъ уничтоженіе повару и другимъ слугамъ, потому-что вообще не дѣлалъ никакихъ хозяйственныхъ распоряженій. Жена не говорила мнѣ, чтобы она нуждалась въ мышьякѣ для поправленія цвѣта лица. И, безъ сомнѣнія, мнѣ послѣднему она созналась-бы въ подобной тайнѣ. Я повѣрилъ ея словамъ, что мышьякъ нуженъ садовнику и повару. Я положительно утверждаю, что жилъ съ женою въ дружескихъ отношеніяхъ, хотя, конечно, бывали случайныя непріятности и недоразумѣнія, встрѣчающіяся всегда въ семейной жизни. Если я и чувствовалъ нѣкотораго рода разочарованіе относительно моего брака, то считалъ своею обязанностью, какъ мужъ и джентльменъ, скрывать это отъ жены. Я не только былъ пораженъ и опечаленъ ея преждевременной смертью, но упрекалъ себя въ недостаточныхъ заботахъ о ней при ея жизни. Далѣе я торжественно заявляю, что такъ-же мало знаю, какъ ребенокъ въ утробѣ матери, о томъ, какимъ образомъ она приняла ядъ, найденный въ ея тѣлѣ. Я не виновенъ даже въ желаніи нанести вредъ этой несчастной женщинѣ. Я далъ ей капли прямо изъ стклянки, а чашку чая взялъ изъ рукъ служанки и передалъ ей. Я никогда не видалъ мышьяка послѣ того, какъ отдалъ его женѣ, и рѣшительно не знаю, что она съ нимъ сдѣлала и гдѣ его сохраняла. Клянусь Господомъ Богомъ, что я не виновенъ въ страшномъ преступленіи, взводимомъ на меня».

Чтеніемъ этого откровеннаго и трогательнаго показанія окончилось засѣданіе на второй день разбирательства этого дѣла.

Я должна признаться, что до сихъ поръ чтеніе отчета мрачно дѣйствовало на меня и уменьшало мои надежды. Всѣ свидѣтельскія показанія и улики были противъ моего несчастнаго мужа. Хотя я по-прежнему оставалась пламенной его сторонницей, но я видѣла это ясно.

Безмилосердный обвинитель, лордъ-адвокатъ (о, какъ я его ненавидѣла!), доказалъ: 1) что Юстасъ купилъ ядъ; 2) что причина покупки, объясненная имъ аптекарямъ, была ложная; 3) что онъ имѣлъ два случая тайно дать ядъ женѣ. Съ другой стороны, что-же доказалъ защитникъ, старшина адвокатовъ? До сихъ поръ — ничего. Заявленіе подсудимаго въ первоначальномъ показаніи объ его невиновности было, какъ вѣрно замѣтилъ лордъ-адвокатъ, ничѣмъ не подкрѣплено. Не было представлено ни одного доказательства въ томъ, что жена его тайно употребляла мышьякъ для поправленія цвѣта лица.

Единственнымъ моимъ утѣшеніемъ при чтеніи процеса было открытіе двухъ друзей, на которыхъ я, повидимому, могла разсчитывать. Безногій м-ръ Декстеръ особенно выказалъ себя пламеннымъ союзникомъ мужа. Мое сердце съ благодарностью останавливалось на человѣкѣ, который придвинулъ свое кресло къ кровати Юстаса и отчаянно защищалъ его бумаги отъ сыщиковъ. Я рѣшила, что первому м-ру Декстеру открою свои намѣренія и надежды. Если-же онъ найдетъ для себя затруднительнымъ оказать мнѣ содѣйствіе, то я обращусь къ м-ру Плэймору, второму другу мужа, формально протестовавшему противъ захвата его бумагъ.

Почерпнувъ новыя силы въ этой рѣшимости, я перевернула страницу и приступила къ чтенію третьяго засѣданія по дѣлу моего бѣднаго мужа.

ГЛАВА XVIII.
Третій вопросъ: зачѣмъ онъ ее отравилъ?

На первый вопросъ — была-ли она отравлена? былъ данъ отвѣтъ положительный; на второй — кто ее отравилъ? — предположительный. Теперь оставался третій и послѣдній вопросъ — зачѣмъ онъ ее отравилъ? Первыми свидѣтелями со стороны обвиненія по этому вопросу были родственники и друзья покойной м-съ Мокаланъ.

Леди Бройдгэвенъ, вдова контръ-адмирала сэра Джорджа Бройдгэвена, показала:

— Покойная м-съ Мокаланъ была моя племянница и, какъ единственная дочь моей сестры, послѣ смерти матери жила у меня. Я была противъ ея брака, но мои доводы казались сантиментальными и фантастичными другимъ ея друзьямъ. Мнѣ очень тяжело говорить объ этихъ обстоятельствахъ публично, но я готова принести подобную жертву, если того требуетъ правосудіе. Подсудимый, въ то время, о которомъ я говорю, гостилъ у меня въ домѣ. Однажды, во время прогулки верхомъ, съ нимъ случилось несчастіе — онъ серьезно повредилъ себѣ ногу. Это поврежденіе было тѣмъ опаснѣе, что оно было уже второе, и потому ему пришлось нѣсколько недѣль лежать на диванѣ. Всѣ дамы, бывшія въ домѣ, вызвались по очереди читать ему вслухъ и сидѣть съ нимъ. Племянница занимала первое мѣсто въ ряду этихъ добровольныхъ сидѣлокъ. Она прекрасно играла на фортепьяно, а больной, по несчастью, очень любилъ музыку. Слѣдствіемъ этихъ невинныхъ отношеній было несчастіе моей племянницы. Она пламенно полюбила м-ра Юстаса Мокалана, не возбудивъ въ немъ подобнаго-же чувства. Я старалась, деликатно вмѣшаться въ дѣло, пока еще можно бяло его поправить. Но, по несчастью, племянница отказалась быть со мной откровенной. Она упорно утверждала, что не питала къ м-ру Мокалану другого чувства, кромѣ дружескаго состраданія. Поэтому я не могла ихъ разлучить, не обнаруживъ побудительной къ тому причины, а это произвело-бы скандалъ, который повредилъ-бы репутаціи племянницы. Мужъ мой былъ тогда еще живъ и я рѣшилась предложить ему тайно переговорить съ м-ромъ Мокаланомъ, прося его, какъ честнаго человѣка, помочь намъ выйти изъ этого затруднительнаго положенія. М-ръ Мокаланъ поступилъ въ высшей степени благородно. Несмотря на его слабость, онъ черезъ два дня покинулъ вашъ домъ подъ очень искуснымъ предлогомъ. Намѣренія наши были благія, но они ни къ чему не привели. Было уже слишкомъ поздно. Племянница стала чахнуть и ничто не помогало ей — ни медицинская помощь, ни перемѣна воздуха. Послѣ нѣкотораго времени я открыла тайную переписку между нею и м-ромъ Мокаланомъ. Я обязана сказать, что его письма были очень осторожны и благоразумны. Но все-же я сочла своимъ долгомъ прекратить эту переписку. Мое вмѣшательство, — а могла-ли я не вмѣшаться? — привело дѣло въ развязкѣ. Однажды утромъ племянница не явилась въ завтраку, и на другой день мы узнали, что бѣдная, безумная дѣвушка отправилась на лондонскую квартиру м-ра Мокалана, гдѣ его друзья видѣли ее спрятанной въ спальнѣ. Въ этой катастрофѣ м-ръ Мокаланъ нисколько не виновенъ. Услыхавъ шаги въ передней и думая спасти честь молодой дѣвушки, онъ спряталъ ее въ сосѣднюю комнату, которая оказалась его спальней. Конечно, объ этомъ скандалѣ стали всѣ говорить, и съ самой неблаговидной стороны. Мой мужъ имѣлъ снова секретное объясненіе съ м-ромъ Мокаланомъ, и онъ опять поступилъ въ высшей степени благородно. Онъ публично заявилъ, что племянница посѣтила его въ качествѣ обрученной невѣсты, и черезъ двѣ недѣли заставилъ замолчать всѣ злые языки, женившись на ней. Конечно, это было единственное средство загладить безумную выходку племянницы, и я одна противилась браку, считая его роковой ошибкой, какъ впослѣдствіи и оказалось. Довольно грустно было уже и то, что м-ръ Мокаланъ женился безъ любви, но, мало этого, онъ въ то время безнадежно любилъ женщину, которая вышла замужъ за другого. Онъ, изъ состраданія къ племянницѣ, отрицалъ эту любовь и увѣрялъ, что любитъ только ее, свою жену, но всѣмъ друзьямъ его было извѣстно, въ какомъ онъ находился отчаяніи, потерявъ истинный предметъ своей привязанности. При этомъ нелишне замѣтить, что ея свадьба предшествовала его свадьбѣ. Онъ лишился на вѣки любимой женщины, жизнь потеряла для него всякую прелесть и онъ женился на моей племянницѣ изъ одного состраданія. Въ заключеніе я могу только сказать, что никакія дурныя послѣдствія ея безумной выходки, если-бъ она не вышла за него замужъ, не были-бы, по моему мнѣнію, хуже подобнаго брака. Никогда два человѣческія существа, соединенныя брачными узами, не были столь различны, какъ подсудимый и его покойная жена.

Показаніе этой свидѣтельницы произвело сильное впечатлѣніе на слушателей и на присяжныхъ. При ея дальнѣйшемъ допросѣ защитникомъ, леди Бройдгэвенъ нѣсколько измѣнила свои слова и признала, что безнадежная любовь подсудимаго къ другой женщинѣ была только слухомъ. Но все-же разсказанные ею факты остались непоколеблеными и придали взводимому на подсудимаго обвиненію характеръ вѣроятности, котораго оно не имѣло при началѣ дѣла.

Слѣдующими свидѣтелями были двѣ закадычныя пріятельницы м-съ Мокаланъ. Онѣ не соглашались съ мнѣніемъ леди Бройдгэвенъ относительно нелюбви м-ра Мокалана къ его покойной женѣ, но повторили тѣ-же факты, и, такимъ образомъ, подкрѣпили впечатлѣніе, произведенное первой свидѣтельницей на всѣхъ присутствующихъ.

Главнымъ доказательствомъ, однако, въ пользу обвиненія было безмолвное свидѣтельство писемъ и дневника, найденныхъ въ Гленинчѣ.

Отвѣчая на вопросъ суда, лордъ-адвокатъ объяснилъ, что эти письма отъ друзей подсудимаго и его покойной жены объясняли ихъ взаимныя супружескія отношенія. Дневникъ подсудимаго былъ еще драгоцѣннѣйшимъ доказательствомъ и заключалъ въ себѣ разсказъ объ ежедневныхъ происшествіяхъ и о тѣхъ мысляхъ и чувствахъ, которыя они въ немъ возбуждали.

За этимъ объясненіемъ послѣдовала очень печальная сцена.

Хотя я пишу много времени спустя послѣ всѣхъ этихъ событій, рука моя отказывается подробно передать то, что сказалъ и сдѣлалъ мой несчастный мужъ въ эту критическую минуту процеса. Глубоко тронутый показаніемъ леди Бройдгэвенъ, онъ едва не перебилъ ее, а теперь потерялъ всякое самообладаніе. Громкимъ, пронзительнымъ голосомъ онъ протестовалъ противъ предполагаемаго нарушенія сокровенныхъ тайнъ, какъ его, такъ и жены.

— Повѣсьте меня, хотя я невиненъ! воскликнулъ онъ, — но избавьте отъ этого.

Впечатлѣніе, произведенное этой страшной вспышкой подсудимаго, было неописанное. У нѣкоторыхъ женщинъ сдѣлались истерическіе припадки. Судьи вмѣшались въ дѣло, но безъ всякаго успѣха. Наконецъ, порядокъ былъ возстановленъ старшиной адвокатовъ, который, успокоивъ подсудимаго, обратился къ судьямъ съ краснорѣчивой, трогательной рѣчью. Прежде всего онъ просилъ снисхожденія къ своему несчастному кліенту, а потомъ въ умѣренныхъ, но сильныхъ выраженіяхъ протестовалъ противъ прочтенія бумагъ, найденныхъ въ Гленинчѣ.

Судьи удалились для совѣщанія по этому частному вопросу и засѣданіе было пріостановлено на полчаса.

Какъ всегда въ подобныхъ случаяхъ, волненіе, происходившее въ судѣ, перешло на улицу, гдѣ стояла большая толпа. Тамъ общее мнѣніе, руководимое однимъ изъ мелкихъ чиновниковъ суда, было противъ подсудимаго.

— Понятно, почему онъ не хочетъ, чтобъ прочитали письма и дневникъ, кричала толпа: — они его прямо поведутъ на висѣлицу.

Возвратившись въ залу засѣданія, судъ объявилъ, что большинствомъ двухъ голосовъ противъ одного рѣшено прочитать спорные документы. При этомъ каждый судья объяснилъ свои мотивы. Потомъ судебное разбирательство продолжалось и приступлено было къ чтенію отрывковъ изъ писемъ и дневника.

Первыя представленныя письма были найдены въ индійской шифоньеркѣ въ комнатѣ м-съ Мокаланъ. Они были написаны пріятельницами покойной, съ которыми она вела постоянную переписку. Три отдѣльные отрывка изъ писемъ различныхъ лицъ были избраны для прочтенія въ судѣ.

Первый отрывокъ: «Я рѣшительно не могу, милая Сара, выразить, какъ твое послѣднее письмо меня встревожило. Извини меня, но я, право, думаю, что ты по своей слишкомъ впечатлительной натурѣ преувеличиваешь, хотя, конечно, безсознательно, невниманіе къ тебѣ со стороны твоего муха. Я не могу ничего сказать объ особенностяхъ его характера, потому что недостаточно близко его знаю; но, милая Сара, я гораздо старше тебя и болѣе опытна въ томъ, что кто-то назвалъ „свѣтомъ и мракомъ брачной жизни“. Основываясь на этой опытности, я считаю долгомъ сказать, что молодыя жены, подобныя тебѣ, преданно любящія своихъ мужей, часто дѣлаютъ большую ошибку. Вообще онѣ слишкомъ многаго ждутъ отъ мужей. Мужчины, милая Сара, не походятъ на насъ. Ихъ любовь, даже самая искренняя, не имѣетъ ничего общаго съ нашей любовью. Она не вѣчная, какъ у насъ, и не составляетъ единственной цѣли и надежды всей ихъ жизни. Любя и уважая мужей, мы должны снисходить въ ихъ природѣ. Я нисколько не желаю оправдывать холодности твоего мужа. Онъ виноватъ, напримѣръ, въ томъ, что, говоря съ тобою, никогда на тебя не смотритъ и не замѣчаетъ твоихъ усилій ему понравиться. Онъ еще болѣе виноватъ — и, право, это жестоко съ его стороны — въ томъ, что онъ не отвѣчаетъ на твои поцѣлуи. Но, моя милая, увѣрена-ли ты вполнѣ, что онъ всегда намѣренно холоденъ и жестокъ? Можетъ быть, его поведеніе часто бываетъ послѣдствіемъ заботъ и безпокойствъ, которыхъ ты не можешь раздѣлять? Взгляни на его поведеніе съ этой точки зрѣнія — и ты поймешь многое, что теперь тебя удивляетъ и мучитъ. Будь терпѣлива въ отношенія къ нему, дитя мое. Никогда не жалуйся и не приставай съ ласками въ тѣ минуты, когда онъ озабоченъ или не въ духѣ. Быть можетъ, тяжело послѣдовать этому совѣту столь любящей женѣ, какъ ты. Но, вѣрь мнѣ, тайна счастья для насъ, женщинъ, увы! часто заключается въ сдержанности и покорности судьбѣ. Подумай серьезно о томъ, что тебѣ совѣтуетъ твой старый другъ, и напиши мнѣ».

Второй отрывокъ: «Какъ можешь ты, Сара, быть такой дурой и тратить свою любовь на такого безсердечнаго тирана, какъ твой мужъ? Конечно, я еще не замужемъ и потому, быть можетъ, это меня такъ удивляетъ. Но я надняхъ выхожу замужъ, и если мужъ станетъ обращаться со мною, какъ м-ръ Мокаланъ съ тобой, то я потребую развода. Право, я, кажется, предпочла-бы, чтобы мужъ меня билъ, какъ женщину низшаго класса, тому, чтобъ онъ обращался со мною съ такимъ равнодушіемъ и презрѣніемъ, какъ ты описываешь. Я выхожу изъ себя при одной мысли объ этомъ. Подобныя страданія должны быть невыносимы. Не терпи болѣе этой каторги, милая Сара. Брось его и переѣзжай ко мнѣ. Мой братъ-адвокатъ говоритъ, что ты можешь добиться судебнаго развода. Пріѣзжай и посовѣтуйся съ нимъ».

Третій отрывокъ: «Вамъ извѣстно, милая м-съ Мокаланъ, какъ я опытна въ этомъ дѣлѣ. Ваше письмо меня нисколько не удивляетъ. Поведеніе вашего мужа ясно доказываетъ, что онъ любитъ другую. Какая-нибудь женщина, скрывающаяся во мракѣ, пользуется его ласками, въ которыхъ онъ отказываетъ вамъ. Я все это знаю, черезъ все прошла. Не поддавайтесь. Сдѣлайте цѣлью вашей жизни отысканіе этой женщины. Быть можетъ, ихъ нѣсколько. Это все равно. Если вы только можете розыскать ее или ихъ, то будете имѣть средство сдѣлать его жизнь такой-же несчастной, какъ ваша. Если вы нуждаетесь въ моей помощи и опытности, то я къ вашимъ услугамъ. Послѣ 4-го числа будущаго мѣсяца я свободна и могу пріѣхать къ вамъ въ Гленинчъ».

Этими ненавистными строками окончилось чтеніе писемъ. Первый и длиннѣйшій отрывовъ произвелъ сильное впечатлѣніе на всѣхъ присутствующихъ. Очевидно, женщина, писавшая эти строки, была достойная и благоразумная особа. Однако, всѣ три письма, несмотря на ихъ различіе по тону, приводили къ одному заключенію: что м-съ Мокаланъ (если можно было вѣрить ея словамъ) находилась въ положеніи несчастной жены, убиваемой равнодушіемъ мужа.

Послѣ этого были предъявлены письма, адресованныя на имя подсудимаго и найденныя, вмѣстѣ съ его дневникомъ, въ запертомъ ящикѣ спальнаго столика. Всѣ они, за исключеніемъ одного, были писаны мужчинами. Хотя въ сравненіи со вторымъ и третьимъ отрывками изъ кореспонденціи жены эти письма отличались умѣреннымъ тономъ, но они приводили къ тому-же заключенію, т.-е. что жизнь мужа была такъ-же невыносима, какъ жизнь жены. Одинъ изъ друзей подсудимаго, напримѣръ, приглашалъ его отправиться въ кругосвѣтное путешествіе на его яхтѣ; другой совѣтовалъ уѣхать на континентъ на полгода; третій указывалъ на уженіе и охоту, какъ на лучшее развлеченіе. Вообще всѣ совѣтовали ему разстаться съ женою подъ тѣмъ или другимъ предлогомъ и на большее или меньшее время.

Послѣднее письмо, прочтенное на судѣ, было писано женскимъ почеркомъ. Вотъ оно:

«Бѣдный мой Юстасъ, какъ жестока наша судьба! При одной мысли, что ваша жизнь принесена въ жертву этой несчастной женщинѣ, сердце мое обливается кровью. Если-бъ мы были мужемъ и женою, если-бъ я имѣла невыразимое счастье печься о лучшемъ, милѣйшемъ изъ людей, мы жили-бы въ раю, вкушали-бы истинное блаженство! Но сожалѣніе теперь тщетно; мы разлучены въ этой жизни, разлучены узами, которые мы оба оплакиваемъ, но должны уважать. Дорогой мой Юстасъ, есть другой, загробный міръ. Тамъ наши души соединятся въ одинъ вѣчный, небесный поцѣлуй, тамъ мы вкусимъ блаженство, воспрещенное намъ на землѣ. Описанная вами несчастная жизнь, которую вы ведете съ женою (о, зачѣмъ вы на ней женились!), побудила меня высказать вамъ мои чувства. Пусть это послужитъ вамъ утѣшеніемъ, но никто не долженъ видѣть этикъ безумныхъ строкъ. Сожгите письмо и надѣйтесь, какъ я, на лучшую жизнь, которую вы можете еще раздѣлить съ вашей — Еленой».

Чтеніе этого дерзкаго письма возбудило вопросъ со стороны одного изъ судей: были-ли выставлены на письмѣ адресъ и число?

Лордъ-адвокатъ отвѣчалъ отрицательно, но прибавилъ, что на конвертѣ выставленъ лондонскій штемпель.

— Мы намѣрены, продолжалъ онъ, — прочесть нѣсколько отрывковъ изъ дневника подсудимаго, въ которыхъ встрѣчается имя, подписанное подъ этимъ письмомъ, и, кромѣ того, мы постараемся другими путями доказать, кто именно писалъ его.

Вслѣдъ за этимъ были прочтены отрывки изъ дневника мужа. Первый изъ нихъ относился во времени, предшествовавшему, по крайней мѣрѣ, на годъ, смерти м-съ Мокаланъ:

«Сегодняшняя почта меня повергла въ тупикъ. Мужъ Елены умеръ неожиданно, два дня тому назадъ, отъ аневризма. Она свободна! Моя милая, дорогая Елена свободна! А я? Я прикованъ къ женщинѣ, съ которой у меня нѣтъ ничего общаго. Я потерялъ Елену по своей собственной винѣ. Ахъ! теперь только я понимаю, какъ страшенъ можетъ быть соблазнъ и какъ легко можетъ быть сдѣлано преступленіе. Но лучше мнѣ болѣе не писать. Мысль о моемъ положеніи только безъ всякой пользы приводитъ меня въ бѣшенство».

Второй отрывокъ, писанный нѣсколько дней спустя, насчетъ того-же предмета.

«Изъ всѣхъ глупостей, доступныхъ человѣку, всего безумнѣе дѣйствовать подъ первымъ впечатлѣніемъ. Подъ его вліяніемъ я женился на несчастномъ существѣ, носящемъ теперь мое имя. Елена тогда была для меня потеряна, какъ я полагалъ, на вѣкъ. Она вышла замужъ за человѣка, которому легкомысленно дала слово прежде, чѣмъ узнала меня. Онъ былъ моложе меня и, повидимому, здоровѣе. Мнѣ казалось, что всякая надежда исчезла для меня, жизнь опостылѣла. Елена написала мнѣ прощальное письмо, въ которомъ разставалась со мною навсегда на этотъ свѣтѣ. У меня не было болѣе цѣли въ жизни, а достаточное состояніе не принуждало искать утѣшенія въ трудѣ. Рыцарское самопожертвованіе казалось мнѣ лучшей долей, остававшейся мнѣ на землѣ. Обстоятельства сложились такъ, что эта мысль осуществилась какъ-бы сама собою. Несчастная женщина, привязавшаяся ко мнѣ (Богу извѣстно, что я не далъ ей къ этому ни малѣйшаго повода) въ то самое время, легкомысленно рискнула своей репутаціей. Одинъ я могъ заставить замолчать злые языки, клеветавшіе на нее. Съ потерею Елены счастье для меня было немыслимо. Я смотрѣлъ одинаково равнодушно на всѣхъ женщинъ. Я могъ спасти ее, отчего-же было этого не сдѣлать? Подъ такимъ впечатлѣніемъ я женился на ней, также какъ я бросился-бы въ воду, если-бъ она тонула, или вступилъ-бы въ борьбу съ человѣкомъ, который оскорбилъ-бы ее на улицѣ. А теперь женщина, для которой я принесъ эту жертву, стоитъ между мною и моей Еленой. Елена теперь свободна и можетъ излить всѣ сокровища своей любви на человѣка, боготворящаго ту-землю, до которой прикасается ея нога! Дуракъ! безумецъ! Зачѣмъ я пишу все это, а не разобью себѣ голову о противоположную стѣну? Вонъ стоитъ въ углу ружье. Долго-ли приложить дуло ко рту и спустить курокъ?.. Нѣтъ, моя мать жива, а любовь матери священна. Я не имѣю права лишать себя жизни, которую она мнѣ дала. Я долженъ терпѣть и страдать. О, Елена! Елена!»

Третій отрывокъ былъ написанъ за два мѣсяца до смерти жены подсудимаго:

«Новые упреки! Ни одна женщина на свѣтѣ такъ не жалуется на все; она вѣчно живетъ въ атмосферѣ недовольства и капризовъ. Я теперь виновенъ въ томъ, что никогда не прошу ее играть на фортепіано и не замѣчаю новыхъ платьевъ, которыя она нарочно надѣваетъ, чтобы мнѣ понравиться. Я не замѣчаю ея платьевъ! Боже мой! да вся цѣль моей жизни теперь — вовсе ея не замѣчать. Развѣ я могъ-бы сохранить хладнокровіе, если-бы не избѣгалъ ея какъ, можно болѣе? Да, я не даю себѣ воли. Я никогда не обращаюсь съ нею грубо, никогда не говорю ей рѣзкаго слова. Она имѣетъ право на приличное обращеніе съ моей стороны, какъ женщина и жена передъ лицомъ закона. Я это всегда помню, но вѣдь я человѣкъ. Чѣмъ менѣе я ее вижу безъ свидѣтелей, тѣмъ легче мнѣ сдерживать себя. Я часто удивляюсь, почему она мнѣ такъ противна. Она не хороша собою, но я видалъ женщинъ гораздо уродливѣе, ласки которыхъ я-бы вынесъ безропотно, а ея ласки мнѣ ненавистны. Я стараюсь скрыть отъ нея это чувство. Бѣдная, она меня любитъ, а я ее только сожалѣю. Я желалъ-бы хотя въ самой малой мѣрѣ отвѣчать ей любовью. Но нѣтъ, я могу только ее сожалѣть. Если-бы она могла довольствоваться дружескими отношеніями и не требовала-бы нѣжныхъ изліяній, то мы могли-бы жить мирно. Но ей нужна любовь! Несчастная, она жаждетъ моей любви! О! Елена, я не могу дать ей этой любви. Мое сердце принадлежитъ тебѣ! Въ прошлую ночь мнѣ снилось, что моя несчастная жена умерла. Этотъ сонъ былъ такъ осязателенъ, что я вскочилъ съ кровати, отворилъ дверь въ ея спальню и сталъ прислушиваться. Ея тихое дыханіе ясно слышалось въ ночномъ безмолвіи. Она крѣпко спала. Я затворилъ дверь, зажегъ свѣчу и сталъ читать первую попавшуюся книгу. Образъ Елены леталъ передо мною и я никакъ не могъ сосредоточить своихъ мыслей на открытой страницѣ; но все-же было лучше безсознательно читать, — чѣмъ снова паснуть и видѣть себя свободнымъ. Боже мой, какую я веду жизнь! Какую жизнь ведетъ моя жена! Если-бъ загорѣлся домъ, то я, право, не знаю, сталъ-ли-бы я спасать ее или себя».

Четвертый отрывокъ относился въ еще позднѣйшей эпохѣ.

«Наконецъ, блеснулъ лучъ свѣта въ окружающемъ меня мракѣ. Прошло первое время вдовства Елены и она возвратилась въ общество. Она посѣтила нѣсколько знакомыхъ семействъ въ нашей части Шотландіи, и такъ-какъ мы съ нею близкіе родственники, то, по общему мнѣнію, она не можетъ уѣхать изъ нашихъ окрестностей, не проведя хоть нѣсколько дней въ моемъ домѣ. Она мнѣ написала, что это посѣщеніе необходимо для поддержанія приличія, хотя намъ обоимъ будетъ очень неловко. Благословляю отъ глубины души приличіе. Я увижу этого ангела въ моемъ чистилищѣ, и все благодаря тому, что общество въ Среднемъ Лотіанѣ нашло-бы страннымъ, если-бъ она уѣхала изъ сѣверной Шотландія, не заѣхавъ ко мнѣ! Но мы должны быть очень осторожны. Елена пишетъ: „Пріѣзжаю къ вамъ, Юстасъ, какъ сестра и вы_а должны меня принять какъ братъ или вовсе не принимать. Я напишу сегодня въ вашей женѣ, прося ее назначить день моего пріѣзда. Помните, я никогда не забуду, что переступаю порогъ вашего дома только съ позволенія вашей жены“. Я согласенъ на все, только-бы увидѣть ее, мою Елену».

Послѣдній отрывокъ состоялъ только изъ нѣсколькихъ строчекъ.

«Новое несчастье! жена занемогла отъ простуды и ревматизма, а именно теперь должна пріѣхать Елена. Впрочемъ, въ этомъ случаѣ (я съ радостью это свидѣтельствую) она поступила премило. Она написала Еленѣ, что ея болѣзнь не серьезная, и просила Елену не откладывать своего пріѣзда. Это была большая жертва съ ея стороны. Она ревнуетъ меня ко всякой женщинѣ моложе сорока лѣтъ и, конечно, въ Еленѣ, но сдерживаетъ себя и довѣряетъ мнѣ. Я обязанъ доказать ей свою благодарность, и постараюсь это сдѣлать. Я впередъ буду съ нею гораздо нѣжнѣе, и сегодня утромъ поцѣловалъ ее съ чувствомъ; надѣюсь, что она не замѣтила, какого усилія мнѣ это стоило».

Тутъ кончилось чтеніе дневника.

Самыми непріятными для меня страницами во всемъ отчетѣ были эти отрывки дневника моего мужа. Въ нихъ встрѣчались выраженія, которыя не только меня огорчили, но едва не поколебали моего довѣрія въ Юстасу. Я, кажется, отдала-бы все на свѣтѣ, чтобъ уничтожить нѣкоторыя строчки дневника. Чтоже касается его признанія въ пламенной любви къ м-съ Бьюли, то каждое слово пронзало мое сердце. Онъ шепталъ мнѣ такія-же страстная слова во время своего ухаживанія. Я не имѣла причины сомнѣваться въ его искренней, горячей любви ко мнѣ, но вопросъ былъ въ томъ, любилъ-ли онъ прежде меня м-съ Бьюли такъ-же искренно и горячо? Она или я была первой, истинной его любовью? Онъ клялся мнѣ не разъ, что до меня никого настоящимъ образомъ не любилъ. Я тогда ему вѣрила; я вѣрила ему и теперь, но ненавидѣла м-съ Бьюли.

Что касается присяжныхъ и публики, то чтеніе писемъ и дневника, очевидно, произвело на нихъ неблагопріятное впечатлѣніе, еще болѣе усилившееся показаніемъ послѣдняго свидѣтеля со стороны, обвиненія.

Вильямъ Энди, помощникъ садовника въ Гленинчѣ, показалъ подъ присягою слѣдующее:

— 20 октября, въ 11 часовъ утра, меня послали работать въ ягодные кусты той части сада, которая называлась голандской. Тамъ находилась оранжерея, стоявшая заднимъ фасомъ въ кустамъ. День былъ удивительно теплый для осени. Проходя мимо оранжереи, я услыхалъ тамъ голоса: мужской и женскій. Послѣдній голосъ мнѣ былъ незнакомъ, а первый былъ голосъ хозяина. Любопытство мое было возбуждено, и я, неслышно подкравшись въ задней стѣнѣ оранжереи, сталъ прислушиваться. Хозяинъ говорилъ: «Если-бы я только предвидѣлъ, что вы будете когда-нибудь свободны, то подождалъ-бы этого счастливаго дня». Женскій голосъ отвѣчалъ: — «Тише, тише, вы не должны такъ говорить». Хозяинъ снова произнесъ: «Я долженъ говорить то, что, думаю, а мысль о потерянномъ счастьѣ меня никогда не покидаетъ». Потомъ, послѣ минутнаго молчанія, онъ прибавилъ: «Дайте мнѣ слово, ангелъ мой, что вы не выйдете замужъ ни за кого другого». Женскій голосъ рѣзко спросилъ: — «Что вы хотите сказать?» Хозяинъ отвѣчалъ: — «Я не желаю зла несчастному существу, составляющему для меня страшное бремя, но предположимъ…» — «Не предполагайте ничего и пойдемте домой», сказала дама, выходя въ садъ. Тогда я увидалъ ея лицо и призналъ въ ней молодую вдову, гостившую въ домѣ. Главный садовникъ указалъ мнѣ на нее, когда она пріѣхала, для того, чтобы я не мѣшалъ ей рвать цвѣты. Съ намъ иногда въ Гленинчъ пріѣзжали туристы и мы показывали имъ садъ, но, конечно, дѣлали различіе между чужими и гостями хозяина. Я вполнѣ увѣренъ, что это была м-съ Бьюли; она очень хороша собой и нельзя ее принять за другую. Она вмѣстѣ съ хозяиномъ пошла домой и я уже болѣе ничего не слыхалъ изъ ихъ разговора".

Свидѣтель былъ передопрошенъ нѣсколько разъ относительно разговора, слышаннаго имъ въ оранжереѣ, а также и того, былали тамъ м-съ Бьюли или кто-нибудь другая. Защитнику удалось сбить его на нѣкоторыхъ мелкихъ подробностяхъ, но онъ твердо стоялъ на томъ, что хорошо, почти слово въ слово, помнитъ разговоръ между его хозяиномъ и м-съ Бьюли, а также обстоятельно описалъ ея наружность, чѣмъ вполнѣ доказалъ справедливость своего показанія.

Этимъ окончился отвѣтъ на третій вопросъ — почему онъ ее отравилъ?

Доказательства со стороны обвиненія были исчерпаны. Самые пламенные друзья подсудимаго должны были сознаться, что до тѣхъ поръ всѣ улики были противъ него. Онъ самъ, казалось, это чувствовалъ и, выходя изъ залы по окончаніи третьяго засѣданія, былъ такъ взволнованъ и убитъ, что долженъ былъ опереться на руку смотрителя тюрьмы.

ГЛАВА XIX.
Доказательства защиты.

Интересъ, возбужденный процесомъ, еще болѣе увеличился на четвертый день. Предстояло допросить свидѣтелей защиты; прежде всѣхъ явилась мать подсудимаго. Поднимая вуаль для принятія присяги, она взглянула на сына. Онъ залился слезами. Въ эту минуту общее сочувствіе къ бѣдной матери перешло и на несчастнаго сына.

Допрошенная старшиной адвокатовъ, м-съ Мокаланъ дала свое показаніе съ большимъ достоинствомъ и сдержанностью.

На вопросъ о частныхъ разговорахъ между нею и покойной невѣсткой, — она отвѣчала, что покойная обращала особенное, ненормальное вниманіе на свою внѣшность. Она преданно любила мужа и главной заботой всей ея жизни было стараться придать себѣ какъ можно болѣе привлекательности. Она всегда горько оплакивала недостатки своей внѣшности и особенно цвѣта лица. Свидѣтельница слышала часто отъ покойной, что она рискнула-бы на все и перетерпѣла-бы всевозможныя страданія, чтобъ исправить свой цвѣтъ лица. «Всѣ мужчины, говорила она, — поддаются впечатлѣнію внѣшности, и мужъ любилъ-бы меня болѣе, если-бъ у меня былъ лучшій цвѣтъ лица».

На вопросъ, можно-ли вполнѣ основываться на выдержкахъ изъ дневника ея сына, т.-е. можно-ли по этимъ выдержкамъ придти къ вѣрному заключенію о его характерѣ и о чувствахъ къ женѣ, и-съ Мокаланъ отвѣчала отрицательно, въ самыхъ опредѣленныхъ выраженіяхъ.

— Отрывки изъ дневника моего сына, сказала она, — ужасная клевета, хотя она написана имъ самимъ. Какъ мать, я могу засвидѣтельствовать, что онъ, вѣроятно, писалъ эти слова въ минуты безсознательнаго отчаянія. Никто справедливо не можетъ судить о человѣкѣ по нѣсколькимъ словамъ, вырвавшимся у него въ минуту мрачнаго унынія. Неужели о моемъ сынѣ будутъ судить по такимъ безсознательнымъ словамъ только потому, что онъ ихъ не сказалъ, а написалъ? Перо въ настоящемъ случаѣ оказалось его смертельнымъ врагомъ, оно выставило его въ самомъ дурномъ свѣтѣ. Конечно, я признаю, что онъ былъ несчастливъ въ своемъ бракѣ. Но я должна засвидѣтельствовать, что онъ велъ себя хорошо относительно жены. Они оба питали во мнѣ полнѣйшее довѣріе и я видала ихъ отношенія другъ къ другу во всякое время. Поэтому, несмотря на ея жалобы, съ которыми она, повидимому, обращалась къ своимъ друзьямъ, я торжественно заявляю, что мой сынъ никогда не давалъ женѣ повода упрекать его въ жестокости или въ невниманіи къ ней.

Эти слова, произнесенныя твердо и ясно, произвели громадное впечатлѣніе. Лордъ-адвокатъ, понимая, что всякая его попытка ослабить это впечатлѣніе не удастся, удовольствовался двумя знаменательными вопросами:

— Говоря вамъ о своемъ нехорошемъ цвѣтѣ лица, сказалъ онъ, — упоминала-ли ваша невѣстка о мышьякѣ, какъ о цѣлебномъ средствѣ?

— Нѣтъ, отвѣчала свидѣтельница.

Лордъ-адвокатъ продолжалъ:

— Предлагали-ли вы сами мышьякъ или говорили-ли вы съ нею объ этомъ средствѣ?

— Нѣтъ.

Лордъ-адвокатъ сѣлъ и м-съ Мокаланъ удалилась.

Слѣдующая свидѣтельница возбудила любопытство совершенно иного рода. Это была никто иная, какъ м-съ Бьюли. По словамъ отчета, это была чрезвычайно красивая, приличная и скромная особа, которая, казалось, чувствовала всю неловкость своего положенія въ глазахъ публики.

Первая часть ея показанія была почти повтореніемъ того, что говорила м-съ Мокаланъ, съ той только разницей, что, по ея словамъ, покойная однажды, расхваливая ея прекрасный цвѣтъ лица, спрашивала, какія она употребляла для этого косметическія средства. Такъ-какъ свидѣтельница не употребляла никакихъ косметическихъ средствъ и не имѣла о нихъ понятія, то она обидѣлась и между ними произошла временная холодность.

На вопросъ объ ея отношеніяхъ въ подсудимому, м-съ Бьюли съ негодованіемъ отрицала, чтобъ она и м-ръ Мокаланъ когда-либо подали покойной малѣйшій поводъ въ ревности. Она не могла уѣхать изъ Шотландіи, гдѣ гостила у многихъ сосѣдей м-ра Мокалана, не посѣтивъ его, самаго близкаго своего родственника. Поступить иначе было-бы неприлично и возбудило-бы всеобщее вниманіе. Она не отрицала, что м-ръ Мокаланъ ухаживалъ за нею, когда они оба не были еще женаты. Но съ тѣхъ поръ, какъ она вышла замужъ за другого, а онъ женился на покойной, м-ръ Мокаланъ никогда не упоминалъ о своихъ прежнихъ чувствахъ и отношенія между ними были чисто-братскія. М-ръ Мокаланъ былъ джентльменъ и зналъ хорошо свои обязанности относительно жены и ея, м-съ Бьюли. Также и она никогда не рѣшилась-бы ступить ногой въ его домъ, если-бъ не питала къ нему полнѣйшаго довѣрія. Что-же касается показанія помощника садовника, то оно было ложное. Большая часть разговоровъ, переданныхъ имъ, никогда не происходила, а тѣ немногія слова, которыя дѣйствительно были произнесены, сказаны шуткой и она, свидѣтельница, какъ показалъ и самъ садовникъ, тотчасъ положила конецъ разговору. Вообще м-ръ Мокаланъ обращался съ женою очень заботливо и любезно. Онъ постоянно придумывалъ средства въ уменьшенію ея страданій отъ ревматизма, приковавшаго ее въ постели, и не разъ говорилъ о ней свидѣтельницѣ съ искреннимъ сочувствіемъ. Когда покойная приказала мужу и свидѣтельницѣ выйти вонъ изъ комнаты въ день ея смерти, м-ръ Мокаланъ сказалъ м-съ Бьюли: «Мы должны выносить ея ревность. Бѣдная женщина! она страдаетъ, а мы сами знаемъ, что не заслуживаемъ ея неудовольствія на насъ». Съ подобнымъ терпѣніемъ онъ выносилъ всѣ ея капризы и вспышки.

Главный интересъ передопроса м-съ Бьюли лордомъ-адвокатомъ заключался въ послѣднемъ вопросѣ, ей предложенномъ. Напомнивъ ей, что она, принимая присягу, назвала себя Еленой Бьюли, онъ продолжалъ:

— На судѣ прочтено письмо къ подсудимому, подписанное именемъ Елены. Посмотрите на это письмо и скажите: вы-ли его писали?

Прежде, чѣмъ свидѣтельница могла отвѣтить, старшина адвокатовъ протестовалъ противъ такого вопроса. Судъ призналъ правильнымъ его протестъ и не дозволилъ отвѣчать м-съ Бьюли. Вслѣдъ затѣмъ она удалилась. Услыхавъ о письмѣ и увидавъ его, она выразила нѣкоторое волненіе, которое присутствовавшіе растолковали различно. Однакожъ вообще, показаніе и-съ Бьюли усилило впечатлѣніе, произведенное на всѣхъ показаніемъ матери подсудимаго.

Слѣдующія свидѣтельницы, школьныя подруги и-съ Мокаланъ, сосредоточили на себѣ всеобщее вниманіе и добавили недостававшее звено въ цѣпи доказательствъ въ пользу защиты.

Первая изъ нихъ показала, что разговаривая съ покойной м-съ Мокаланъ, она упомянула о мышьякѣ, какъ о средствѣ исправить дурной цвѣтъ лица. Она никогда сама не употребляла этого средства, но читала о томъ, что поселянки въ Штиріи ѣдятъ мышьякъ для приданія свѣжести и здороваго, нѣжнаго оттѣнка цвѣту лица.

Вторая свидѣтельница, присутствовавшая при этомъ разговорѣ, подтвердила слова первой свидѣтельницы и прибавила, что она, по просьбѣ м-съ Мокаланъ, купила книжку, въ которой говорилось объ этомъ обычаѣ штирійцевъ, и послала ее по почтѣ покойной.

Въ этихъ важныхъ показаніяхъ была только одна слабая сторона, которая указана на передопросѣ лордомъ-адвокатомъ.

Обѣ свидѣтельницы были спрошены, говорила-ли имъ покойная ж-съ Мокаланъ, прямо или косвенно, о своемъ желаніи добыть мышьяку для исправленія своего цвѣта лица. Обѣ отвѣчали на этотъ знаменательный вопросъ отрицательно. М-съ Мокаланъ слышала отъ нихъ объ этомъ средствѣ и пріобрѣла книгу, но не говорила ни слова о своихъ намѣреніяхъ. Кромѣ того, она просила ихъ обѣихъ хранить втайнѣ этотъ разговоръ.

Всякій, даже не юристъ, могъ легко усмотрѣть недостатокъ доказательствъ со стороны защиты. Ясно было, что вся надежда на оправданіе подсудимаго заключалась въ доказательствѣ того факта, что ядъ перешелъ въ руки покойной или, по крайней мѣрѣ, что она твердо намѣревалась его пріобрѣсть. Въ этомъ случаѣ настойчивость подсудимаго, съ которой онъ твердилъ о своей невиновности, была бы подтверждена свидѣтельскими показаніями, хотя и косвенно. Но могла-ли защита представить такое доказательство, котораго не могъ обойти ни одинъ честный, разумный человѣкъ?

Многочисленные слушатели съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ ожидали появленія слѣдующаго свидѣтеля. Люди, кое-что знавшіе о процесѣ, шопотомъ говорили, что теперь будетъ допрошенъ старый другъ подсудимаго, м-ръ Декстеръ, о которомъ уже не разъ упоминалось.

Послѣ непродолжительнаго ожиданія въ толпѣ неожиданно произошло волненіе и послышались крики изумленія. Въ ту-же минуту судебный приставъ назвалъ по имени и фамиліи новаго свидѣтеля:

— Мизеримусъ Декстеръ.

ГЛАВА XX.
Приговоръ.

Вызовъ новаго свидѣтеля возбудилъ общій хохотъ въ публикѣ, частью отъ страннаго его имени, а частью отъ инстинктивнаго расположенія грустно настроенной толпы пользоваться всякимъ случаемъ для минутнаго развлеченія. Строгое замѣчаніе предсѣдателя и угроза очистить залу засѣданія возстановили порядокъ.

Среди безмолвной тишины появился новый свидѣтель.

Быстро подвигаясь на креслѣ, которымъ онъ самъ искусно управлялъ, этотъ странный получеловѣкъ предсталъ передъ глазами всѣхъ присутствующихъ. Плэдъ, наброшенный на вросло, упалъ на полъ въ то время, какъ онъ пробирался черезъ толпу, и обнаружилъ, въ общему изумленію, голову, руки и туловище живого человѣка, совершенно лишеннаго ногъ. Для большаго контраста, лицо и туловище несчастнаго урода были необыкновенно красивы и привлекательны. Длинные, шелковистые каштановые волосы ниспадали роскошными волнами на широкія, мощныя плечи. Лицо его дышало умомъ и энергіей. Большіе, прелестные, голубые глаза и нѣжныя руки съ длинными, тонкими пальцами походили скорѣе на женскіе, чѣмъ на мужскіе. Вообще онъ казался-бы нѣсколько женственнымъ, если-бъ ему не придавали мужественный видъ высокая грудь и большая, прекрасная борода, немного свѣтлѣе волосъ. Было странно видѣть, что такая великолѣпная голова и такое могучее туловище даны столь безпомощному созданію! Никогда, можетъ быть, природа, создавая человѣка, не дѣлала такой непростительной, жестокой ошибки!

Онъ принялъ присягу, конечно, сидя въ креслѣ, поклонился судьямъ и, назвавъ себя по имени, просилъ позволенія сказать нѣсколько словъ до начала своего показанія.

— Вообще всѣ смѣются, слыша мое странное имя, сказалъ онъ тихимъ, но яснымъ и звучнымъ голосомъ, такъ-что каждое его слово было слышно въ противоположномъ концѣ залы; — но я считаю долгомъ объяснить добрымъ людямъ, окружающимъ меня, что многія имена и, между прочимъ, мое имѣютъ значеніе. Такъ, напримѣръ, Александръ означаетъ по-гречески «помощникъ людей», Давидъ по-еврейски — «достолюбимый», Франкъ по-нѣмецки — «свободный», а мое имя, Мизеримусъ, по-латыни — «наинесчастнѣйшій». Оно дано мнѣ отцомъ въ виду моего уродства, такъ-какъ я имѣлъ несчастье родиться уродомъ. Вы теперь не будете, не правда-ли, болѣе смѣяться надъ Мизеримусомь? Господинъ защитникъ, прибавилъ онъ, обращаясь къ старшинѣ адвокатовъ, — я къ вашимъ услугамъ и извиняюсь передъ судомъ, что на минуту задержалъ ходъ засѣданія.

Онъ произнесъ эти слова очень добродушно и съ необыкновенной граціей. Потомъ, отвѣчая на вопросы старшины адвокатовъ, онъ далъ свое показаніе ясно, опредѣлительно, безъ всякаго колебанія или утайки.

— Я гостилъ въ Гленинчѣ, когда умерла м-съ Мокаланъ, началъ онъ; — доктора Джеромъ и Гэль изъявили желаніе переговорить со мною наединѣ, такъ-какъ подсудимый тогда не былъ въ состояніи исполнясь своихъ обязанностей хозяина дома. Доктора изумили и привели меня въ ужасъ заявленіемъ, что м-съ Мокаланъ умерла отъ яда. Они поручили мнѣ передать это роковое извѣстіе ея мужу и предупредили меня, что на слѣдующее утро будетъ произведено вскрытіе ея тѣла. Если-бъ судебный слѣдователь видѣлъ моего стараго друга въ ту минуту, когда я сообщилъ ему слова докторовъ, то онъ никогда не рѣшился-бы обвинять его въ убійствѣ жены. Вообще я считалъ это обвиненіе личнымъ оскорбленіемъ для моего друга и потому сопротивлялся захвату дневника и писемъ подсудимаго. Теперь, когда этотъ дневникъ предъявленъ на судѣ, я вполнѣ согласенъ съ матерью моего друга, что дневникъ не бросаетъ вѣрнаго взгляда на подсудимаго. Дневникъ, когда онъ не составляетъ только перечня сухихъ фактовъ и чиселъ, всегда выказываетъ самую слабую сторону того человѣка, который его ведетъ. Въ девяти случаяхъ изъ десяти онъ въ дневникѣ высказываетъ всю свою самонадѣянность и суетность, которыхъ онъ никогда не обнаруживаетъ при другихъ. Я одинъ изъ самыхъ старыхъ друзей подсудимаго и торжественно заявляю, что никогда не считалъ его способнымъ писать вздоръ, до той минуты, какъ услышалъ сегодня отрывки изъ его дневника. Онъ, говорятъ, убилъ свою жену! Онъ, говорятъ, обращался съ женою невнимательно и жестоко! А я смѣю утверждать на основаніи двадцати-лѣтняго близкаго съ нимъ знакомства, что среди всѣхъ окружающихъ меня лицъ въ этой залѣ нѣтъ ни одного человѣка, менѣе способнаго, чѣмъ подсудимый, на убійство или жестокость. Я пойду далѣе. По моему мнѣнію, даже человѣкъ, способный на преступленіе или жестокость, никогда не имѣлъ-бы духа сдѣлать зло женщинѣ, преждевременный конецъ которой составляетъ предметъ настоящаго разбирательства. Я слышалъ показаніе невѣжественной и пристрастной сидѣлки Христины Ормсонъ относительно покойной м-съ Мокаланъ. Я, по личнымъ моимъ воспоминаніямъ, опровергаю каждое ея слово. М-съ Мокаланъ, несмотря на отсутствіе внѣшней красоты, была одной изъ самыхъ очаровательныхъ женщинъ, когда-либо мною видѣнныхъ. Она была вполнѣ развитая женщина, въ лучшемъ значеніи этого слова. Я не видалъ ни у кого такой прелестной улыбки и столь граціозныхъ манеръ. Она пѣла прекрасно и играла на фортепьяно, какъ настоящій артистъ. Что касается ея ума, то я могу засвидѣтельствовать, что никогда не видывалъ ни мужчины, ни женщины (а послѣднее очень важно), которые не были-бы очаровани ея бесѣдой. Увѣрять, что съ такой женой подсудимый или, лучше сказать, несчастный мученикъ, стоящій передъ вами, обращался жестоко и, наконецъ, убилъ ее, — въ моихъ глазахъ все равно, что говорить: солнце не свѣтитъ днемъ и небо не находится надъ землею. Я знаю, что, по словамъ ея друзей, она горько жаловалась на обращеніе съ нею мужа, но припомните, что говоритъ лучшая и разумнѣйшая изъ ея пріятельницъ: «я полагаю, что твоя впечатлительная натура преувеличиваетъ невниманіе твоего мужа, на которое ты жалуешься». Вотъ эти слова, помоему, выражаютъ всю правду. М-съ Мокаланъ имѣла впечатлительную, самоистязающую натуру поэта. Никакая земная любовь не была-бы достаточна для нея. Мелочи, которыя другими женщинами были-бы оставлены безъ вниманія, причиняли агонію ея утонченной, чувствительной натурѣ. Есть люди, которые родятся несчастными. М-съ Мокаланъ принадлежала въ ихъ числу. Сказавъ это, я передалъ вамъ все, что знаю… Но нѣтъ, я еще прибавлю нѣсколько словъ. Не мѣшаетъ напомнить обвинителю, что смерть м-съ Мокаланъ въ денежномъ отношеніи была большой потерей для подсудимаго. Женясь на ней, онъ настоялъ на томъ, чтобъ въ брачномъ контрактѣ все ея состояніе было закрѣплено за нею, а послѣ ея смерти — за ея родственниками. Доходъ съ этого состоянія оказывалъ ему большую помощь при покрытіи издержекъ на содержаніе великолѣпнаго дома въ Гленинчѣ. Средствъ самого подсудимаго, даже съ помощью матери, было недостаточно для этого. Такимъ образомъ, я могу положительно удостовѣрить, что смерть жены лишила подсудимаго двухъ третей его дохода. А обвинитель, провозглашая его самымъ низкимъ и жестокимъ изъ людей, увѣряетъ, что онъ намѣренно убилъ жену, сохранить жизнь которой было въ его интересахъ! Излишне спрашивать меня, замѣтилъ-ли я лъ обращеніи подсудимаго съ м-съ Бьюли что-нибудь оправдывающее ревность его жены. Я никогда не наблюдалъ внимательно за м-съ Бьюли и не поощрялъ подсудимаго распространяться о ней при мнѣ. Онъ вообще поклонникъ хорошенькихъ женщинъ, но, на-сколько мнѣ извѣстно, платоническій. Для меня совершенно непостижимо, чтобъ онъ могъ предпочитать и-съ Бьюли своей женѣ, развѣ онъ былъ съумасшедшій, чего я никогда за нимъ не замѣчалъ. Что касается вопроса о мышьякѣ, то-есть вопроса о томъ, находился-ли онъ въ рукахъ м-съ Мокаланъ, то я могу показать кое-что, заслуживающее вниманія суда. Я присутствовалъ въ камерѣ судебнаго слѣдователя при осмотрѣ бумагъ и вещественныхъ доказательствъ, найденныхъ въ Гленинчѣ. Несесеръ, принадлежавшій покойной м-съ Мокаланъ, былъ показанъ мнѣ послѣ того, какъ его осмотрѣлъ самъ слѣдователь. У меня чрезвычайно тонкое осязаніе и, дотронувшись до внутренней стороны крышки несесера, я почувствовалъ что-то жесткое подъ пальцами. Осмотрѣвъ внимательно крышку, я нашелъ въ ней, между внѣшней стороной и подкладкой, пустое пространство, въ которомъ, находилась вотъ эта стклянка.

Допросъ свидѣтеля былъ пріостановленъ и представленная имъ секретная стклянка сравнена съ другими, бывшими въ несесерѣ. Послѣднія были красивой формы и хорошаго стекла, а первая самая простая, обыкновенно употребляемая въ аптекахъ. Въ ней не было ни капли жидкости, ни атома твердаго тѣла. Она ничѣмъ не пахла и, что было всего непріятнѣе для защиты, на ней не было никакого ярлыка.

Аптекарь, продавшій вторую порцію мышьяка, былъ теперь снова вызванъ и подвергнутъ добавочному допросу. Онъ объяснилъ, что стклянка была совершенно такая, въ какой онъ продалъ мышьякъ, но она точно также походила и на сотню другихъ стклянокъ его аптеки. За отсутствіемъ ярлыка, на которомъ онъ собственноручно написалъ «ядъ», онъ не могъ положительно подтвердить, что это была та самая стклянка, которую съ мышьякомъ взялъ изъ его рукъ подсудимый. Несесеръ и вся спальня покойной были подвергнуты тщательному осмотру, но ярлыка съ таинственной стклянки не оказалось нигдѣ. Легко можно было придти къ нравственному заключенію, что эта стклянка была, по всей вѣроятности, та, въ которой заключался ядъ, но юридически этотъ фактъ не былъ ничѣмъ доказанъ.

Такимъ образомъ окончилась послѣдняя попытка защиты доказать, что ядъ, купленный подсудимымъ, перешелъ въ руки его жены. Книга, въ которой разсказывался обычай штирійскихъ поселянъ принимать мышьякъ для улучшенія цвѣта лица, была найдена въ комнатѣ покойной и представлена въ судъ. Но эта книга не могла доказать, что покойная просила мужа достать ей мышьяку. Скомканная бумажка съ бѣлыми крупинками, по показанію эксперта-химика, заключала въ себѣ мышьякъ. Но гдѣ-же было доказательство того факта, что м-съ Мокаланъ положила эту бумажку съ мышьякомъ въ шифоньерку, гдѣ она была найдена, и что она вынула изъ нея весь остальной мышьякъ? Вообще прямыхъ уликъ не было, а могли быть только предположенія.

Дальнѣйшее показаніе Мизеримуса Декстера касалось спеціальныхъ, неинтересныхъ предметовъ, и передопросъ его лордомъ-адвокатомъ заключался въ сущности въ умственной борьбѣ между ними, и, по общему мнѣнію, свидѣтель вышелъ побѣдителемъ. я приведу только одинъ вопросъ и отвѣтъ, такъ-какъ они показались мнѣ очень важными для той цѣли, съ которой я читала процесъ.

— Я полагаю, м-ръ Декстеръ, замѣтилъ иронически лордъ-адвокатъ, — что вы имѣете свою теорію, по которой смерть м-съ Мокаланъ для васъ не тайна.

— Ч могу имѣть свои идеи объ этомъ предметѣ, какъ и о всѣхъ остальныхъ, отвѣчалъ свидѣтель, — но смѣю спросить у суда, для чего я вызванъ — для объясненія теорій или для показанія фактовъ?

Я отмѣтила карандашомъ этотъ отвѣтъ. М-ръ Декстеръ былъ истинный другъ моего мужа и, повидимому, человѣкъ не дюжинный; поэтому его идеи могли имѣть громадное для меня значеніе, если-бъ онъ согласился мнѣ ихъ открыть.

Считаю нужнымъ прибавить, что я сдѣлала еще одну замѣтку по поводу этого показанія. Говоря о м-съ Бьюли, м-ръ Декстеръ выражался такъ легко и даже грубо, что, очевидно, онъ имѣлъ причины не любить эту женщину или не довѣрять ей. Въ этомъ отношеніи мнѣ также было крайне необходимо переговорить съ м-ромъ Декстеромъ и уяснить себѣ то, что судъ нашелъ недостойнымъ своего вниманія.

М-ръ Декстеръ былъ послѣдній свидѣтель, и когда кресло съ этимъ страннымъ полу-человѣкомъ укатилось въ отдаленный уголъ залы, то лордъ-адвокатъ всталъ, чтобъ произнести обвинительную рѣчь.

Я прямо заявляю, что никогда не читала ничего такого недостойнаго и низкаго, какъ рѣчь этого знаменитаго юриста. Онъ безсовѣстно утверждалъ съ самаго начала, что вполнѣ убѣжденъ въ виновности подсудимаго. Какое право имѣлъ онъ это говорить? Развѣ онъ рѣшалъ, кто виноватъ? Развѣ онъ былъ судьей и присяжнымъ? Произнеся приговоръ надъ обвиняемымъ своей собственной властью, онъ перетолковалъ въ дурную сторону всѣ самые невинные его поступки, придавая имъ неблаговидный характеръ. Такимъ образомъ, по его словамъ, Юстасъ поцѣловалъ въ лобъ свою бѣдную первую жену на ея смертномъ одрѣ съ цѣлью произвести благопріятное впечатлѣніе на доктора и сидѣлку. Потомъ, когда горе привело его въ отчаяніе, онъ только игралъ роль, а втайнѣ торжествовалъ. «Если-бы вы взглянули въ его сердце, говорилъ лордъ-адвокатъ, — то увидѣли-бы тамъ дьявольскую ненависть къ женѣ и страстную любовь въ м-съ Бьюли. Всѣ его слова были ложью, а всѣ его дѣйствія доказываютъ хитраго, бездушнаго злодѣя». Вотъ въ какомъ духѣ говорилъ обвинитель противъ подсудимаго, безпомощно стоявшаго передъ судомъ. Еслибы я была на мѣстѣ мужа, то, во всякомъ случаѣ, бросила-бы въ него чѣмъ-нибудь. Теперь я могла только вырвать изъ книги тѣ страницы, на которыхъ излагалась его рѣчь, и, сдѣлавъ это, злобно истоптала ихъ. Хотя мнѣ нѣсколько стыдно за то, что я выместила свою злобу на ни въ чемъ неповинной бумагѣ, но мнѣ послѣ этого стало гораздо легче.

Пятое засѣданіе по дѣлу началось съ рѣчи защитника. О, какой контрастъ былъ между пламеннымъ краснорѣчіемъ старшины адвокатовъ и презрѣнными выходками лорда-адвоката!

Съ самаго начала знаменитый ораторъ взялъ вѣрную ноту.

— Я никому не уступаю въ сожалѣніи о покойной женѣ подсудимаго, сказалъ онъ, — но я утверждаю, что настоящій мученикъ въ этомъ дѣлѣ — ея мужъ. Какъ-бы много ни приходилось переносить бѣдной женщинѣ, но онъ страдалъ гораздо болѣе. Если-бъ онъ не былъ добрѣйшимъ изъ людей и преданнѣйшимъ изъ мужей, онъ никогда не очутился-бы въ теперешнемъ страшномъ положеніи. Человѣкъ не столь утонченный возымѣлъ-бы подозрѣніе насчетъ причинъ, побуждавшихъ жену просить его о покупкѣ яда, и благоразумно сказалъ-бы «нѣтъ», видя всю нелѣпость выставляемыхъ ею предлоговъ. Но подсудимый не такой человѣкъ. Онъ слишкомъ добръ къ женѣ, ему слишкомъ чужда всякая мысль причинить вредъ ей или кому-бы то ни было другому, чтобъ предвидѣть послѣдствія и опасности рокового исполненія ея просьбы. Что-жь изъ этого вышло? Онъ теперь находится передъ вами, на скамьѣ подсудимыхъ, по обвиненію въ убійствѣ, только потому, что по своему благородству онъ не подозрѣвалъ жену.

Старшина адвокатовъ точно такъ-же краснорѣчиво и неопровержимо отозвался о женѣ подсудимаго.,

— Лордъ-адвокатъ, сказалъ онъ, — спрашивалъ съ горькой ироніей, прославившей его во всей Шотландіи, почему мы не могли доказать, что подсудимый отдалъ обѣ порціи яда своей женѣ. Я на это отвѣчу, что мы доказали, во-первыхъ, что покойная страстно любила мужа, во-вторыхъ, что она горько оплакивала недостатки своей наружности и особенно свой дурной цвѣтъ лица, и, въ-третьихъ, что ей было извѣстно о мышьякѣ, какъ о внутреннемъ средствѣ для поправленія цвѣта лица. Для людей, знающихъ хоть немного человѣческую натуру, этихъ доказательствъ достаточно. Неужели мой ученый другъ предполагаетъ, что женщины открыто говорятъ о секретныхъ средствахъ, къ которымъ онѣ прибѣгаютъ для поддержанія или увеличенія красоты? Неужели онъ предполагаетъ, что женщина, желающая понравиться мужчинѣ, откроетъ ему или кому-нибудь другому, могущему ему передать, тайное средство, благодаря которому она надѣется его прельстить? Одна мысль о признаніи женщиной, что она пріобрѣла хорошій цвѣтъ лица посредствомъ опасныхъ пріемовъ яда, поражаетъ своей нелѣпостью. Конечно, никто не слыхалъ отъ м-съ Мокаланъ ни слова о мышьякѣ и никто не видѣлъ, чтобъ она его принимала. Свидѣтельскими показаніями доказано, что она не сообщила своего намѣренія попробовать дѣйствіе яда даже тѣмъ пріятельницамъ, которыя указали ей на это средство и дали ей книжку; напротивъ, она просила ихъ никому не говорить объ этомъ разговорѣ. Съ начала до конца бѣдная. женщина свято сохраняла свою тайну, такъ-же точно, какъ она скрывала-бы отъ всѣхъ, если-бъ имѣла фальшивую косу или искуственные зубы. И вотъ ея мужъ теперь ждетъ, можетъ быть, смертнаго приговора только потому, что она поступила, какъ истая женщина, какъ поступили-бы на ея мѣстѣ ваши жены, господа присяжные, въ отношеніи васъ самихъ.

Послѣ такого блестящаго краснорѣчія (сожалѣю, что не могу привести большихъ отрывковъ) скучно читать послѣднюю рѣчь, произнесенную по этому дѣлу, именно заключительное слово предсѣдателя.

Онъ объяснилъ присяжнымъ, что они не могли ожидать прямыхъ, положительныхъ доказательствъ но обвиненію въ отравѣ и должны довольствоваться косвенными уликами. Все это, вѣроятно, было справедливо, но, сказавъ присяжнымъ, что они могутъ основывать свой приговоръ на косвенныхъ доказательствахъ, онъ въ то-же время предупредилъ ихъ, чтобъ они не слишкомъ довѣряли подобнымъ доказательствамъ.

— Вы должны признать достаточнымъ доказательствомъ, сказалъ онъ, — только то, что вполнѣ удовлетворяетъ и убѣждаетъ вашъ умъ, — не одно предположеніе, а безусловный, справедливый выводъ.

Но кто могъ сказать, что было безусловнымъ, справедливымъ выводомъ и что предположеніемъ?

Смущенные, вѣроятно, подобными словами предсѣдателя, присяжные цѣлый часъ разсуждали (женщины не думали-бы въ этомъ случаѣ и минуты) и, наконецъ, произнесли рутинный, боязливый шотландскій приговоръ:

— Не доказано.

Въ залѣ раздались слабыя рукоплесканія, которыя тотчасъ были остановлены предсѣдателемъ. Подсудимому объявили, что онъ свободенъ. Онъ медленно вышелъ изъ залы, какъ человѣкъ, пораженный глубокимъ горемъ: онъ не поднималъ глазъ съ полу и не отвѣчалъ никому изъ подходившихъ къ нему друзей. Онъ зналъ, какое неизгладимое пятно наложилъ на него этотъ приговоръ, ясно говорившій: «мы не утверждаемъ, что ты не совершилъ преступленія, въ которомъ тебя обвиняютъ, но заявляемъ только, что нѣтъ достаточныхъ доказательствъ для признанія тебя виновнымъ». Вотъ къ какому позорному для моего мужа заключенію пришелъ судъ, и это заключеніе осталось-бы на-вѣки неизгладимымъ, если-бъ я не вмѣшалась въ дѣло.

ГЛАВА XXI.
Мое заключеніе.

При сѣроватомъ свѣтѣ утра я дочитала отчетъ о дѣлѣ моего мужа, обвинявшагося въ отравленіи своей первой жены.

Я не чувствовала никакой усталости и, несмотря на столько часовъ, проведенныхъ въ чтеніи и серьезныхъ размышленіяхъ, ни мало не желала отдохнуть и уснуть. Это было очень странно, но я чувствовала, что какъ-будто только-что проснулась новой женщиной, съ новымъ умомъ и новыми чувствами.

Я теперь, наконецъ, понимала бѣгство Юстаса. Человѣку съ такими утонченными чувствами, какъ онъ, было невыносимо общество жены послѣ того, какъ она прочла его процесъ, извѣстный всему свѣту. Я это теперь вполнѣ сознавала, но въ то-же время мнѣ казалось, что онъ могъ питать во мнѣ полное довѣріе и разсчитывать, что моя любовь вознаградитъ его за всѣ страданія. Быть можетъ, онъ еще и возвратится? Между тѣмъ, въ ожиданіи этого возвращенія, я глубоко его сожалѣла и вполнѣ его простила.

Несмотря на мой философскій взглядъ на дѣло, меня мучилъ вопросъ: любилъ-ли Юстасъ до сихъ поръ м-съ Бьюли или я изгнала изъ его сердца всякую мысль о ней? Какого рода красотою обладала эта женщина? Походили-ли мы хоть нѣсколько другъ на друга?

Окошко моей комнаты выходило на востокъ. Я подняла стору и, увидавъ, что солнце торжественно всходило на горизонтѣ, почувствовала непреодолимое желаніе подышать чистымъ воздухомъ. Я надѣла шляпу и шаль и, взявъ подъ мышку роковую книгу, вышла въ маленькій садикъ Бенджамина.

Успокоившись и возстановивъ свои силы прелестнымъ утреннимъ воздухомъ и окружавшимъ меня мирнымъ одиночествомъ, я теперь мужественно посмотрѣла въ глаза страшному вопросу — что мнѣ дѣлать?

Я прочла процесъ. Я еще прежде поклялась посвятить всю свою жизнь святой цѣли — доказать невинность моего мужа. Одинокая, безпомощная женщина, я должна привести въ исполненіе свою клятву. Но какъ мнѣ было поступить, съ чего начать?

Безспорно, въ моемъ положеніи самое смѣлое начало было и самымъ разумнымъ.. Я имѣла основаніе считать, какъ уже говорила ранѣе, что лучшимъ помощникомъ въ моемъ дѣлѣ былъ Мизеримусъ Декстеръ, игравшій такую важную роль на судѣ. Конечно, онъ могъ отказать мнѣ въ помощи или, какъ дядя Старквэтеръ, признать меня за сумасшедшую; но я все-же рѣшилась попытать счастія и обратиться прежде всего къ этому странному, безногому человѣку, если онъ только былъ въ живыхъ.

Предположимъ, что онъ приметъ меня хорошо и выслушаетъ съ сочувствіемъ; но что-же онъ мнѣ скажетъ? Сидѣлка на судѣ показала, что онъ всегда говорилъ поспѣшно, отрывисто; поэтому онъ, вѣроятно, мнѣ скажетъ: «Что вы хотите дѣлать, чѣмъ могу я вамъ помочь?»

Были-ли у меня готовы отвѣты на эти простые вопросы? Да, если: бъ я посмѣла сознаться передъ кѣмъ-бы то ни было въ тѣхъ мысляхъ, которыя бродили въ моемъ умѣ. Да, если-бъ я рѣшилась повѣрить чужому человѣку подозрѣніе, возбужденное во мнѣ чтеніемъ процеса.

Я до сихъ поръ не дерзала высказывать этого подозрѣнія; но теперь это необходимо, такъ-какъ мое подозрѣніе привело къ результатамъ, которые составляютъ часть моего разсказа, часть моей жизни.

Окончивъ чтеніе процеса, я вполнѣ согласилась въ одномъ важномъ вопросѣ съ мнѣніемъ моего врага и врага моего мужа, лорда-адвоката. Онъ назвалъ объясненіе смерти м-съ Мокаланъ, представленное защитой, грубымъ вымысломъ, въ которомъ ни одинъ разумный человѣкъ не могъ найти ничего вѣроятнаго. Не идя такъ далеко, какъ лордъ-адвокатъ, я, однако, не видѣла никакого основанія предположить, что бѣдная женщина приняла по ошибкѣ лишнюю дозу мышьяку. Я вѣрила, что она тайно сохраняла мышьякъ и пробовала или хотѣла испробовать его дѣйствіе на цвѣтъ лица. Но далѣе этого я идти не могла. Чѣмъ болѣе я думала, тѣмъ болѣе убѣждалась въ справедливости заключенія обвинителя, что м-съ Мокаланъ умерла отъ руки убійцы, хотя, конечно, онъ совершенно ошибался, взводя это преступленіе на моего мужа.

Мой мужъ былъ невиновенъ, слѣдовательно, кто-нибудь другой былъ виновенъ, думала я. Кто-же изъ всѣхъ лицъ, находившихся въ то время въ Гленинчѣ, отравилъ м-съ Мокаланъ? Мое подозрѣніе прямо упало на женщину. А имя этой женщины — м-съ Бьюли.

Да. Я пришла къ этому поразительному заключенію, и въ моихъ глазахъ чтеніе процеса не могло имѣть другого результата.

Вспомните письмо къ м-ру Мокалану, прочтенное на судѣ и подписанное Еленой. Никакой разумный человѣкъ не могъ сомнѣваться, что оно было писано м-съ Бьюли, хотя судъ и позволилъ ей не отвѣчать по этому предмету. Это письмо, по моему мнѣнію, служило очевиднымъ показаніемъ ея настроенія во время пребыванія въ Гленинчѣ.

Что писала она м-ру Мокалану, когда была еще женою человѣка, которому дала слово прежде, чѣмъ узнала м-ра Мокалана? «При одной мысли, говоритъ она, — что ваша жизнь принесена въ жертву этой несчастной женщинѣ, сердце мое обливается кровью». Далѣе она выражается такъ: «Если-бъ на мою долю выпало неизреченное счастье печься о лучшемъ и милѣйшемъ изъ людей, то какимъ-бы райскимъ счастьемъ мы пользовались, какіе-бы блаженные часы проводили вмѣстѣ!»

Если эти слова не выражаютъ страстной, безстыдной для замужней женщины любви, то я рѣшительно ничего не понимаю въ человѣческихъ чувствахъ. Она такъ преисполнена мыслью о немъ, что думая о будущей жизни, она только помышляетъ о поцѣлуяхъ съ душой Мокалана. Въ подобномъ умственномъ и нравственномъ настроеніи, эта женщина дѣлается свободной послѣ смерти мужа. Какъ только дозволяютъ приличія, она начинаетъ выѣзжать въ свѣтъ и, между прочимъ, пріѣзжаетъ гостить въ домъ любимаго человѣка. Жена его лежитъ больная въ постели и въ домѣ нѣтъ другихъ гостей, кромѣ безногаго человѣка, двигавшагося съ мѣста на мѣсто только въ креслѣ. Такимъ образомъ, весь домъ и любимый ею человѣкъ находятся въ полномъ ея распоряженіи. Никакой преграды нѣтъ между нею и «неизреченнымъ счастьемъ печься о лучшемъ, милѣйшемъ изъ людей», кромѣ бѣдной, больной, уродливой жены, къ которой м-ръ Мокаланъ не питалъ и не могъ питать ни малѣйшей любви.

Вполнѣ-ли нелѣпо было предполагать, что такая женщина, движимая такими побужденіями и окруженная такими обстоятельствами, могла совершить преступленіе, если къ тому представлялся случай, обѣщавшій ей безнаказанность?

Что она сама говорила въ своемъ показаніи на судѣ?

Она признавала, что имѣла разговоръ съ м-съ Мокаланъ, въ которомъ послѣдняя спрашивала ее о косметическихъ средствахъ, употребляемыхъ для улучшенія цвѣта лица. Не было-ли говорено еще чего-нибудь между ними? Не узнала-ли м-съ Бьюли объ опасной попыткѣ, которую хотѣла сдѣлать несчастная женщина для поправленія своего цвѣта лица? Намъ извѣстно, только, что м-съ Бьюли не сказала объ этомъ ни слова.

А что показалъ садовникъ? Онъ слышалъ разговоръ между м-ромъ Мокаланомъ и м-съ Бьюли, который доказываетъ, что ей не была чужда мысль о возможности когда-либо сдѣлаться м-съ Мокаланъ, но она считала эту мысль столь опасной, что не желала прямо говорить объ этомъ съ кѣмъ-бы то ни было. Невинный м-ръ Мокаланъ хотѣлъ продолжать разговоръ, но м-съ Бьюли его остановила.

Теперь припомнимъ показаніе сидѣлки Христины Орисонъ.

Въ день своей смерти м-съ Мокаланъ удалила ее изъ комнаты и послала внизъ. Оправившись отъ своего перваго таинственнаго припадка, она имѣетъ достаточно силъ, чтобъ забавляться сочиненіемъ стиховъ. Сидѣлка оставалась внизу полчаса и, наконецъ, безпокоясь о томъ, что больная ее не звонитъ, пошла спросить совѣта у м-ра Мокалана. На терасѣ она услыхала, что м-ръ Мокаланъ спрашивалъ, куда пропала м-съ Бьюли, а м-ръ Декстеръ отвѣчалъ ему, что не видалъ ея. Въ какое время исчезла м-съ Бьюли? Въ то самое, когда Христина Ормсонъ оставила м-съ Мокаланъ одну въ комнатѣ. Между тѣмъ послышался звонокъ, и очень сильный. Сидѣлка возвратилась въ комнату больной, въ одинадцать часовъ безъ пяти минутъ или около этого времени, и нашла, что опасные симптомы, испугавшіе ее утромъ, повторились съ еще большей силой. Второй пріемъ яда, большій, чѣмъ первый, былъ данъ несчастной женщинѣ во время отсутствія сидѣлки и, замѣтьте, во время изчезновенія м-съ Бьюли. Сидѣлка, выскочивъ въ коридоръ, чтобъ позвать кого-нибудь на помощь, встрѣтила м-съ Бьюли, которая невинно шла изъ своей комнаты. Насъ хотятъ увѣрить, что она только-что встала въ одинадцать часовъ утра и отправлялась въ комнату больной, чтобъ узнать объ ея здоровья, но въ этомъ мало вѣроятности. Нѣсколько минутъ спустя м-съ Бьюли является вмѣстѣ съ м-ромъ Мокаланомъ въ комнату больной. Умирающая бросаетъ на нихъ обоихъ странный взглядъ и проситъ ихъ уйти. М-ръ Мокаланъ принимаетъ это за капризъ больной, и прежде, чѣмъ удалиться, говоритъ сидѣлкѣ, что послано за докторомъ. Но что дѣлаетъ м-съ Бьюли? Она выбѣгаетъ, пораженная ужасомъ, какъ только на нее взглядываетъ м-съ Мокаланъ. Повидимому, и она имѣетъ совѣсть.

Неужели всѣ эти обстоятельства, доказанныя присяжными свидѣтельскими показаніями, не возбуждаютъ подозрѣнія?

Въ моихъ глазахъ возможно только одно заключеніе: м-съ Бьюли дала несчастной женщинѣ второй пріемъ яда. Признавъ справедливость этого заключенія, самъ собою вытекаетъ второй выводъ, — что она-же дала утромъ и первый пріемъ яда. Какъ могла она это сдѣлать? Обратимся снова въ показаніямъ свидѣтелей. Сидѣлка признаетъ, что она спала отъ двухъ часовъ до шести и что вторая дверь изъ спальни больной была заперта на ключъ, который былъ вынутъ изъ замка, но кѣмъ — неизвѣстно. Кто-нибудь укралъ этотъ ключъ. Отчего не предположить, что это сдѣлала м-съ Бьюли?

Мнѣ остается только сказать нѣсколько словъ, чтобъ вполнѣ исчерпать всѣ мысли, тѣснившіяся въ то время въ моей головѣ.

Мизеримусъ Декстеръ, на вопросъ лорда-адвоката, признался, хотя и косвенно, что имѣлъ свой взглядъ на причину смерти м-съ Мокаланъ. Въ то-же время онъ говорилъ о м-съ Бьюли такимъ тономъ, который ясно доказывалъ, что онъ не питалъ къ ней дружескихъ чувствъ. Не подозрѣвалъ-ли онъ ее такъ-же, какъ я? Рѣшившись обратиться къ нему первому за совѣтомъ, я главнымъ образомъ руководствовалась желаніемъ предложить ему этотъ вопросъ. Если онъ дѣйствительно раздѣлялъ мое мнѣніе о м-съ Бьюли, то мнѣ становилась ясна моя будущая дѣятельность. Прежде всего мнѣ слѣдовало, скрывъ свою личность, розыскать м-съ Бьюли и, въ качествѣ незнакомки, постараться вывѣдать отъ нея все, что мнѣ было нужно.

Конечно, предстоявшій мнѣ путь былъ усѣянъ трудностями. Первая изъ нихъ заключалась въ отысканіи Мизеримуса Декстера.

Свѣжій утренній воздухъ, успокоивъ меня, возбудилъ желаніе отдохнуть послѣ столь продолжительныхъ умственныхъ усилій. Меня стала одолѣвать дремота и, проходя мимо открытаго окна моей комнаты, я съ завистью взглянула на постель. Черезъ нѣсколько минутъ я. уже лежала въ ней и вскорѣ крѣпко заснула, простившись на время со всѣми тревожными мыслями.

Меня разбудилъ слабый толчекъ въ дверь и голосъ добраго, стараго Бенджамина.

— Я боялся, что вы умрете съ голоду, сказалъ онъ, — если-бъ я далъ вамъ долѣе спать. Уже половина второго, и вашъ другъ пріѣхалъ къ вамъ завтракать.

Мой другъ? Какіе у женя были друзья? Мужъ былъ далеко, а дядя Старквэтеръ въ отчаяніи отказался отъ меня.

— Кто это? воскликнула я.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ, отвѣчалъ Бенджаминъ.

Я вскочила съ постели. Мнѣ именно былъ нуженъ маіоръ Фицъ-Дэвидъ. Онъ зналъ всѣхъ на свѣтѣ и, какъ близкій пріятель моего мужа, конечно, былъ знакомъ съ его старымъ другомъ, Мизеримусомъ Декстеромъ.

Я должна сознаться, что обратила особое вниманіе на свой туалетъ и заставила себя немного ждать. Всякая женщина на моемъ мѣстѣ сдѣлала-бы то-же, если-бъ ей предстояло просить чего-нибудь у маіора Фицъ-Дэвида.

ГЛАВА XXII.
Маіоръ дѣлаетъ затрудненія.

Не успѣла я отворить двери въ столовую, какъ маіоръ поспѣшилъ ко мнѣ на встрѣчу. Онъ казался самымъ блестящимъ и юнымъ изъ пожилыхъ джентльменовъ въ своемъ синемъ фракѣ, съ любезной улыбкой на устахъ, съ рубиномъ на рукѣ и вѣчнымъ комплиментомъ на языкѣ. Вообще было пріятно смотрѣть на этого современнаго Дон-Жуана.

— Я не спрашиваю о вашемъ здоровьѣ, сказалъ онъ: — глаза даютъ мнѣ самый краснорѣчивый отвѣтъ. Въ ваши годы долгій сонъ — лучшій элексиръ красоты. Побольше спать — вотъ простой рецептъ для сохраненія красоты и жизни.

— Я не такъ долго спала, какъ вы думаете, маіоръ, отвѣчала я. — По правдѣ сказать, я всю ночь читала.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ въ удивленіемъ поднялъ свои накрашенныя брови.

— Какая счастливая книга васъ такъ заинтересовала? спросилъ онъ.

— Процесъ моего мужа по обвиненію его въ убійствѣ первой жены.

Улыбка маіора тотчасъ исчезла и, пораженный ужасомъ, онъ отступилъ шага на два.

— Не упоминайте объ этой страшной книгѣ! воскликнулъ онъ; — не говорите объ этомъ ужасномъ предметѣ! Какое дѣло красотѣ и граціи до процесовъ, судовъ и отравленій? Не оскверняйте своихъ прелестныхъ губокъ такими словами, мой прекрасный другъ! Не отгоняйте отъ себя красоты и граціи! Не обижайте старика, который только проситъ погрѣться подъ лучезарными лучами вашей улыбки. Завтракъ готовъ. Будемъ смѣяться, будемъ ѣсть.

Онъ подвелъ меня къ столу и началъ угощать съ видомъ человѣка, который считалъ питье и ѣду самымъ важнымъ дѣломъ въ жизни. Между тѣмъ Бенджаминъ поддерживалъ разговоръ.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ привезъ вамъ новости, моя милая. Ваша свекровь, м-съ Мокаланъ, посѣтитъ васъ сегодня.

М-съ Мокаланъ посѣтитъ меня! Я тотчасъ обратилась въ маіору за дальнѣйшими свѣденіями.

— М-съ Мокаланъ слышала что-нибудь о моемъ мужѣ? спросила я. — Она привезетъ мнѣ вѣсточку о немъ?

— Кажется, она имѣла извѣстія о сынѣ, но навѣрно получила письмо отъ вашего дяди, отвѣчалъ маіоръ. — Что писалъ ей добрый Старквэтеръ — я не знаю, но немедленно по прочтеніи его письма она рѣшилась поѣхать къ вамъ. Я видѣлъ ее вчера на вечерѣ и старался узнать, явится-ли она къ вамъ другомъ или врагомъ, но всѣ мои усилія были тщетны. Дѣло въ томъ, прибавилъ маіоръ тономъ наивнаго юноши, — что я рѣшительно не умѣю обращаться со старухами. Поэтому, прелестный другъ, довольствуйтесь моими добрыми намѣреніями. Я хотѣлъ вамъ услужить, но не успѣлъ.

Эти слова представляли мнѣ случай, котораго я ждала. Я тотчасъ имъ воспользовалась.

— Вы можете сдѣлать мнѣ большое одолженіе, если захотите, маіоръ, отвѣчала я. — Я желаю вамъ предложить одинъ вопросъ и, смотря по отвѣту, быть можетъ попрошу большой услуги.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ въ эту минуту подносилъ ко рту стаканъ съ виномъ; онъ вдругъ остановился, поставилъ стаканъ на столъ и взглянулъ на меня съ лихорадочнымъ любопытствомъ.

— Приказывайте, мой прелестный другъ, я вашъ — и только вашъ, отвѣчалъ дамскій поклонникъ; — что вы желаете у меня спросить?

— Знаете-ли вы Мизеримуса Декстера?

— Господи! вотъ неожиданный вопросъ. Знаю-ли я Мизеримуса Декстера? Я его знаю столько лѣтъ, что стыдно сознаться. Но зачѣмъ вамъ…

— Я желаю, чтобъ вы меня познакомили съ нимъ.

Мои слова такъ поразили маіора, что онъ поблѣднѣлъ, несмотря на штукатурку, покрывавшую его лицо. Его маленькіе сѣрые глаза впились въ меня съ испугомъ.

— Вы хотите познакомиться съ Мизеримусомъ Декстеромъ? сказалъ онъ тономъ человѣка, сомнѣвающагося въ своемъ слухѣ. — Не выпилъ-ли я слишкомъ много вашего славнаго вина, м-ръ Бенджаминъ? Не жертва-ли я какой нибудь илюзіи? Или дѣйствительно наша прелестная красавица выразила желаніе познакомиться съ Мизеримусомъ Декстеромъ?

Бенджаминъ посмотрѣлъ на меня также съ удивленіемъ и сказалъ серьезно:

— Кажется, вы это сказали, моя милая?

— Конечно. Что-же тутъ удивительнаго? возразила я.

— Это сумасшедшій! воскликнулъ маіоръ; — во всей Англіи нельзя найти человѣка менѣе пригоднаго для общества дамы, особенно молодой. Слышали-ли вы объ его ужасномъ уродствѣ?

— Да, я слышала, но это меня не пугаетъ.

— Не пугаетъ! воскликнулъ онъ, — но вѣдь умственно онъ такой-же уродъ, какъ и физически. Сатирическое замѣчаніе Вольтера о характерѣ своихъ соотечественниковъ можно справедливо отнести къ Мизеримусу Декстеру. Онъ представляетъ смѣшеніе тигра и обезьяны. Смотря на него, то хочется вскрикнуть отъ ужаса, то засмѣяться. Я не отрицаю, что въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ онъ очень уменъ и блестящъ. Я знаю, что онъ никогда не сдѣлалъ ничего дурного и никого не обидѣлъ. Но все-же онъ сумасшедшій. Извините, если я задамъ вамъ дерзкій вопросъ: зачѣмъ вы желаете познакомиться съ Декстеромъ?

— Я хочу съ нимъ посовѣтоваться.

— О чемъ?

— О процесѣ моего мужа.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ громко застоналъ и обратился за минутнымъ утѣшеніемъ въ славному бургонскому вину Бенджамина.

— Опять этотъ страшный вопросъ! воскликнулъ онъ. — Отчего, м-ръ Бенджаминъ, она возвращается все къ одному и тому-же?

— Я должна настаивать на томъ, что составляетъ единственную цѣль и надежду всей моей жизни, отвѣчала я; — я имѣю основаніе полагать, что Мизеримусъ Декстеръ можетъ помочь мнѣ смыть съ мужа пятно, наложенное на него шотландскимъ приговоромъ. Несмотря на то, что онъ тигръ и обезьяна, я снова прошу васъ познакомить меня съ нимъ. Это нисколько васъ не обезпокоитъ. Я не прошу васъ ѣхать со мною и вполнѣ удовольствуюсь письмомъ къ Декстеру.

Маіоръ знаменательно взглянулъ на Бенджамина и покачалъ головой. Бенджаминъ сдѣлалъ то-же.

— Она, кажется, настаиваетъ на своемъ, произнесъ Фицъ-Девидъ.

— Да, отвѣчалъ Бенджаминъ.

— Я не могу позволить ей ѣхать одной къ Декстеру, м-ръ Бенджаминъ, продолжалъ маіоръ, — это былъ-бы слишкомъ большой рискъ.

— Хотите, я съ ней поѣду, сэръ?

Маіоръ задумался. Бенджаминъ въ качествѣ моего покровителя, повидимому, не внушалъ ему довѣрія. Послѣ минутнаго размышленія онъ обратился ко мнѣ, какъ-бы осѣненный новой идеей:

— Мой прелестный другъ, будьте такъ милы, согласитесь на сдѣлку. Какого вы мнѣнія о хорошемъ обѣдѣ?

— Объ обѣдѣ? повторила я, не понимая его словъ.

— Да, продолжалъ маіоръ; — сдѣлаемъ маленькій обѣдъ у меня, такъ-какъ вы настаиваете на знакомствѣ съ Декстеромъ, а я не могу дозволить вамъ видѣться наединѣ съ этимъ сумасшедшимъ. Единственное средство выйти изъ этого затрудненія — пригласить его на обѣдъ ко мнѣ. Кого-же мы еще позовемъ? Надо собрать цѣлую гирлянду красавицъ въ вознагражденіе за уродливость Декстера. Г-жа Мирлифлоръ еще въ Лондонѣ. Вы, я увѣренъ, сошлись-бы съ нею: она прелестна и очень походитъ на васъ твердостью характера. Да, мы пригласимъ г-жу Мирлифлоръ. А еще кого? Не пригласить-ли леди Кларинду? Вы не можете себѣ представить, м-ръ Бенджаминъ, какая это обаятельная особа! Она непремѣнно вамъ понравится. Она такая симпатичная и очень похожа на нашего прелестнаго друга. Да, леди Кларинда будетъ обѣдать съ нами и я посажу васъ, м-ръ Бенджаминъ, рядомъ съ нею, въ доказательство моего уваженія къ вамъ. Не пригласить-ли мою молодую примадонну на вечеръ? Да, это будетъ хорошо. Ея красота поможетъ стушевать уродство Декстера. Отлично, все общество подобрано. Сегодня-же вечеромъ я посовѣтуюсь объ обѣдѣ съ поваромъ. Назначимте этотъ обѣдъ ровно черезъ недѣлю.

Я согласилась за его предложеніе, но не очень охотно, такъ-какъ, получивъ отъ него рекомендательное письмо, я могла-бы въ тотъ-же день отправиться къ Декстеру. А «маленькій обѣдъ» заставлялъ меня терзаться неизвѣстностью еще цѣлую недѣлю. Однако, нечего было дѣлать. Маіоръ Фицъ-Дэвидъ, несмотря на его любезность, былъ такъ-же упрямъ, какъ я. Онъ, очевидно, рѣшилъ дать «маленькій обѣдъ» и всякое сопротивленіе съ моей стороны было-бы тщетнымъ.

— Пожалуйста, м-ръ Бенджаминъ, не забудьте, я васъ жду въ восемь часовъ, повторилъ маіоръ; — запишите это на память.

Бенджаминъ исполнилъ желаніе Фицъ-Дэвида и бросилъ на меня знаменательный взглядъ. Ему не очень улыбалась мысль обѣдать съ человѣкомъ — «полу-тигромъ, полу-обезьяной», и сидѣть подлѣ леди Кларинды. Все это было по моей винѣ и ему, бѣдному оставалось только повиноваться.

— Ровно въ восемь, сэръ, повторилъ онъ, и прибавилъ: — сдѣлайте одолженіе, еще стаканчикъ вина.

Маіоръ всталъ и, любезно извинившись, сталъ собираться въ путь.

— Я не думалъ, что такъ поздно, сказалъ онъ; — я долженъ ѣхать; меня ждетъ одна пріятельница, прелестная особа. Вы немного похожи на нее, мой милый другъ; у васъ такой-же матовый цвѣтъ лица. Я обожаю матовый цвѣтъ лица. Она дѣлаетъ мнѣ честь совѣтоваться со мною о старинныхъ кружевахъ. Я въ нихъ знатокъ. Я изучаю все, что можетъ быть пріятнымъ или полезнымъ прекрасному полу. Вы не забудете нашего «маленькаго обѣда»? Возвратясь домой, я тотчасъ напишу приглашеніе Декстеру.

Съ этими словами онъ взялъ мою руку и, критически взглянувъ на нее, прибавилъ:

— Вы позволите мнѣ ее поцѣловать? Хорошенькія ручки — моя слабость. Вы должны меня простить, и я обѣщаюсь надняхъ исправиться.

— Вы полагаете, маіоръ, что въ ваши годы можно откладывать раскаяніе? сказалъ какой-то неожиданный голосъ за нами.

Мы всѣ трое взглянули на дверь. На порогѣ стояла мать моего мужа съ сатирической улыбкой на устахъ.

Маіоръ Фицъ-Дэвидъ ни мало не смутился и немедленно отвѣчалъ:

— Годы, милая м-съ Мокаланъ, понятіе относительное. Нѣкоторые люди никогда не бываютъ молоды, а другіе никогда не старѣются. Я одинъ изъ послѣднихъ. Au revoir!

Съ этими словами неисправимый маіоръ послалъ рукой намъ поцѣлуй и вышелъ изъ комнаты. Бенджаминъ низко поклонился, отворилъ дверь и, пригласивъ въ библіотеку меня и и съ Мокаланъ, быстро удалился.

ГЛАВА XXIII.
Необычайный поступокъ моей свекрови.

М-съ Мокаланъ сѣла на диванъ, а я помѣстилась на креслѣ въ почтительномъ отъ нея разстояніи. Старуха улыбнулась и знакомъ пригласила меня сѣсть къ ней поближе. Повидимому, она явилась ко мнѣ не какъ врагъ; мнѣ оставалось еще убѣдиться, была-ли она моимъ искреннимъ другомъ.

— Я получила письмо отъ вашего дяди, пастора, сказала она: — онъ меня просилъ васъ навѣстить, и я съ радостью (вы вскорѣ узнаете, почему) исполняю его желаніе. При иныхъ обстоятельствахъ я сомнѣваюсь, милое дитя мое (какъ ни странно это сознаніе), рѣшилась-ли-бы я видѣться съ вами: мой сынъ поступилъ въ отношеніи васъ такъ непростительно, что мнѣ, его матери, совѣстно на васъ смотрѣть.

Говорила-ли она искренно? Я слушала ее и смотрѣла ей прямо въ глаза съ удивленіемъ.

— Вашъ дядя, продолжала м-съ Мокаланъ, — объяснилъ мнѣ въ своемъ письмѣ, какъ вы вели себя при этомъ страшномъ испытаніи и что вы намѣрены дѣлать послѣ исчезновенія Юстаса. Бѣдный пасторъ, кажется, очень пораженъ вашими планами. Онъ просилъ меня уговорить васъ бросить ваши теперешнія идеи и возвратиться къ нему въ домъ. Я нисколько не раздѣляю мнѣнія вашего дядя, моя милая. Какъ ни дики ваши планы, которые не могутъ увѣнчаться успѣхомъ, я удивляюсь вашему мужеству, вашей преданности и непоколебимой увѣренности въ моемъ бѣдномъ сынѣ, несмотря на его непростительное поведеніе. Вы, славная женщина, Валерія. Я нарочно пріѣхала, чтобъ вамъ это сказать. Поцѣлуйте меня, дитя мое. Вы достойны быть женою героя, а вышли замужъ за одного изъ самыхъ слабыхъ людей на свѣтѣ. Да проститъ меня Господь, что я такъ говорю о своемъ сынѣ. Но я держусь такого мнѣнія и должна его высказать.

Я не могла дозволить даже матери Юстаса дурно отзываться о немъ; для защиты мужа я нашла въ себѣ силы отвѣчать ей.

— Я горжусь вашимъ добрымъ мнѣніемъ, м-съ Мокаланъ, но мнѣ больно, простите за мою откровенность, что вы такъ дурно отзываетесь объ Юстасѣ. Я не могу согласиться, чтобъ мой мужъ былъ самымъ слабымъ изъ людей.

— Конечно, нѣтъ, отвѣчала старуха; — вы, какъ всѣ хорошія женщины, дѣлаете изъ мужа героя, заслуживаетъ-ли онъ этого или нѣтъ. Вашъ мужъ имѣетъ много хорошихъ качествъ и мнѣ они извѣстны лучше, чѣмъ вамъ. Но все его поведеніе, съ той минуты, какъ онъ вошелъ въ домъ вашего дяди, обнаруживаетъ, повторяю снова, самую непростительную слабость характера. Что, вы думаете, онъ сдѣлалъ въ концѣ концовъ? Онъ поступилъ въ человѣколюбивое братство и отправился на театръ войны въ Испанію съ краснымъ крестомъ на рукѣ, тогда какъ ему слѣдовало-бы на колѣняхъ просить прощенія у жены. Я не могу не признать всего этого за доказательство самаго слабаго характера. Другіе люди, быть можетъ, выразились-бы гораздо рѣзче.

Эти вѣсти поразили и испугали меня. Я могла покорно выносить временную разлуку съ мужемъ, но я съ женскимъ инстинктомъ возстала противъ того, чтобъ онъ подвергалъ свою жизнь опасности во время этой разлуки. Его поступокъ казался мнѣ очень жестокимъ, но я не хотѣла этого обнаружить его матери. Я старалась быть такой-же хладнокровной, какъ она, и твердо оспаривала ея доводы. М-съ Мокаланъ продолжала осуждать своего сына.

— Я всего болѣе обвиняю его въ томъ, что онъ васъ не понялъ. Если-бъ онъ женился на дурѣ, его поведеніе можно было-бы еще извинить. Онъ имѣлъ-бы основаніе скрывать отъ дуры свой первый бракъ и процесъ по обвиненію въ убійствѣ его жены, а когда эта дура открыла-бы случайно истину, то онъ поступилъ-бы благоразумно, удалившись прежде, чѣмъ она стала-бы подозрѣвать его въ желаніи отравить ее. Но вы не дура. Я убѣдилась въ этомъ съ перваго взгляда. Какъ-же онъ этого не понялъ? Отчего онъ съ самаго начала не повѣрилъ вамъ своей тайны и зачѣмъ похитилъ вашу любовь подъ вымышленнымъ именемъ? Зачѣмъ онъ вознамѣрился (по его собственному сознанію) увезти васъ заграницу, боясь, чтобъ кто-нибудь его не призналъ въ вашемъ присутствіи? Какой отвѣтъ можно дать на всѣ эти вопросы? Чѣмъ объяснить его непонятное поведеніе? Отвѣтъ и объясненіе одно. Мой бѣдный сынъ наслѣдовалъ — не отъ меня, а отъ отца, — чрезвычайную слабость характера, выражающуюся какъ въ его мнѣніяхъ, такъ и въ поступкахъ. Онъ, какъ всѣ слабые люди, очень упрямъ и неблагоразуменъ. Вы теперь знаете всю правду. Не краснѣйте и не сердитесь. Я его люблю не менѣе васъ. Я также вижу его достоинства и одно изъ нихъ заключается въ томъ, что онъ женился на женщинѣ съ умомъ и твердой волей, столь любящей и преданной ему, что она не дозволяетъ даже его матери находить въ немъ недостатки. Доброе, милое дитя мое, я люблю васъ за то, что вы меня ненавидите.

— О! сударыня, не говорите, что я васъ ненавижу! воскликнула я, хотя, въ сущности, въ эту минуту питала въ ней нѣчто въ родѣ ненависти; — я полагаю только, что вы смѣшиваете слабохарактернаго человѣка съ человѣкомъ деликатныхъ чувствъ. Нашъ милый, несчастный Юстасъ…

— Юстасъ человѣкъ деликатныхъ чувствъ, окончила мою фразу м-съ Мокаланъ. — Оставимъ этотъ споръ, моя милая, и перейдемъ къ другому предмету. Любопытно, будемъ-ли мы различнаго о немъ мнѣнія.

— Къ какому предмету, сударыня?

— Не называйте меня сударыней, а матушкой.

— Къ какому предмету, матушка? повторила я.

— Къ вашей рѣшимости разыграть роль высшаго апеляціоннаго суда и заставить весь міръ произнести новый, справедливый приговоръ по дѣлу Юстаса. Вы серьезно на это рѣшились?

— Да.

— Вы знаете, какъ я уважаю ваше мужество и любовь къ моему несчастному сыну, продолжала м-съ Мокаланъ послѣ минутнаго размышленія; — вы видите, что я говорю искренно, но не могу дозволить вамъ предпринять невозможное, рисковать вашимъ счастьемъ и репутаціей. Дитя мое, то, что вы задумали, не можетъ быть исполнено ни вами, ни кѣмъ другимъ. Бросьте всѣ ваши планы.

— Я вамъ очень благодарна, м-съ Мокаланъ…

— Матушка.

— Я вамъ очень благодарна, матушка, за ваше участіе, но я не могу бросить моихъ плановъ. Права-ли я или нѣтъ, одержу-ли я успѣхъ или потерплю пораженіе, но я рѣшила попытаться.

М-съ Мокаланъ посмотрѣла на меня внимательно, вздохнула и промолвила какъ-бы про себя:

— О! юность, юность! какое великое дѣло юность!

Потомъ, поборовъ возникшее въ ней мгновенно сожалѣніе объ ея исчезнувшей молодости, она неожиданно, почти грубо воскликнула:

— Что-же вы намѣрены дѣлать?

Въ эту минуту мнѣ вдругъ пришла въ голову мысль, что, вѣроятно, м-съ Мокаланъ могла меня познакомить съ Декстеромъ. Она должна была его знать, какъ стараго друга ея сына и частаго гостя въ Гленинчѣ.

— Я намѣрена посовѣтоваться съ Мизеримусомъ Декстеромъ, сказала я смѣло.

М-съ Мокаланъ воскликнула съ изумленіемъ:

— Вы съума сошли!

Я объяснила ей такъ-же, какъ маіору Фицъ- Дэвиду, что имѣла причины считать совѣты м-ра Декстера очень полезными для моего дѣла.

— А я имѣю причины полагать, отвѣчала и-съ Мокаланъ, — что весь вашъ планъ безумный, и потому вы совершенно основательно обращаетесь за помощью къ сумасшедшему. Не бойтесь, дитя мое, онъ вовсе не опасенъ и не причинитъ вамъ ни малѣйшаго вреда. Я хочу только сказать, что Мизеримусъ Декстеръ — послѣдній человѣкъ, у котораго должна была-бы спросить совѣта молодая женщина въ вашемъ грустномъ положеніи.

Не странно-ли было, что м-съ Мокаланъ повторила почти слово въ слово то, что сказалъ мнѣ маіоръ? Но это второе предостереженіе такъ-же мало на меня подѣйствовало, какъ первое, и только усилило мою рѣшимость поставить на своемъ.

— Ваши слова меня удивляютъ, сказала я: — показаніе м-ра Декстера на судѣ очень ясно и разумно.

— Конечно, отвѣчала м-съ Мокаланъ: — стенографы и редакторы газетъ придали его показанію приличную форму, но если-бъ вы сами слышали его рѣчь, то или посмѣялись-бы надъ нимъ, или онъ сталъ-бы вамъ противенъ, смотря по вашему настроенію. Онъ началъ свое показаніе довольно разумно и смиренно объяснилъ значеніе своего нелѣпаго имени, такъ что смѣхъ слушателей тотчасъ превратился. Но чѣмъ далѣе онъ говорилъ, тѣмъ болѣе обнаруживалъ свое безуміе. Онъ смѣшивалъ въ своихъ словахъ разумныя замѣчанія съ нелѣпостями; его нѣсколько разъ призывали къ порядку и даже грозили подвергнуть штрафу за оскорбленіе суда. Однимъ словомъ, онъ поперемѣнно себя выказывалъ то человѣкомъ разумнымъ, то сумасшедшимъ. Вообще трудно найти на свѣтѣ человѣка, который былъ-бы менѣе его способенъ на какіе-бы то ни было совѣты. Я надѣюсь, что вы не разсчитываете на меня для знакомства съ нимъ.

— Я именно на это разсчитывала, отвѣчала я; — но послѣ всего, что вы сказали, м-съ Мокаланъ, я, конечно, отказалась отъ этой мысли. Впрочемъ, я жертвую немногимъ. Мнѣ только придется подождать недѣлю до обѣда маіора Фицъ-Дэвида, на который онъ обѣщалъ пригласить м-pa Декстера.

— Какъ это походитъ на маіора! воскликнула моя свекровь; — сожалѣю васъ, если вы ему вѣрите. Вы, вѣроятно, просили его познакомить васъ съ Декстеромъ?

— Да.

— Декстеръ его презираетъ, моя милая, и маіоръ очень хорошо знаетъ, что онъ не приметъ его приглашенія. Фицъ-Дэвидъ не рѣшился прямо и честно отказать вамъ, а прибѣгнулъ въ хитрой уловкѣ.

Эта вѣсть была очень неутѣшительна, но я слишкомъ упорно держалась за свой планъ, чтобы могла признать себя побѣжденной.

— Дѣлать нечего, сказала я, — мнѣ придется написать м-ру Декстеру и просить его назначить мнѣ свиданіе.

— Если онъ согласится, то вы однѣ поѣдете къ нему? спросила м-съ Мокаланъ.

— Конечно, одна.

— Вы твердо на это рѣшились?

— Твердо.

— Я не позволю вамъ ѣхать одной.

— Смѣю васъ спросить, какъ вы мнѣ помѣшаете?

— Очень, просто, я поѣду съ вами, упрямый ребенокъ. Я также бываю упорна, когда захочу. Но помните, что я не желаю ничего знать о вашихъ планахъ или принимать въ нихъ участіе. Мой сынъ и я покорились шотландскому приговору. Только вы хотите съизнова поднять всю исторію. Вы самонадѣянная, черезчуръ смѣлая женщина, но вы мнѣ нравитесь и я не пущу васъ безъ себя къ Декстеру. Надѣвайте шляпку.

— Какъ, теперь? спросила я.

— Да, моя карета у крыльца, и чѣмъ скорѣе мы покончимъ это дѣло, тѣмъ я буду спокойнѣе. Одѣвайтесь и не теряйте времени.

Я не заставила себя ждать и черезъ десять минутъ мы уже ѣхали къ Мизеримусу Декстеру.

Вотъ каковъ былъ результатъ перваго визита моей свекрови.

ГЛАВА XXIV.
Первый взглядъ на Мизеримуса Декстера.

Мы кончили завтракъ прежде, чѣмъ м-съ Мокаланъ пріѣхала въ котэджъ Бенджамина. Послѣдующій мой разговоръ съ нею (я передала его только въ краткомъ извлеченіи) продолжался до вечера, и когда мы сѣли въ экипажъ, то солнце уже садилось, а по дорогѣ насъ застали сумерки. Впродолженіи часа мы ѣхали по лабиринту узкихъ и грязныхъ улицъ сѣвернаго предмѣстья Лондона и, наконецъ, выбравшись изъ этого хаоса, мы очутились въ мѣстности, которая, судя по большимъ пустырямъ, была ни городомъ, ни деревней. Послѣ этой пустыни показались разбросанныя тамъ и сямъ группы небольшихъ мрачныхъ домиковъ, которые, казалось, перенесены были какимъ-то чудомъ изъ отдаленной деревни въ блестящую столицу. Окружающіе предметы становились все мрачнѣе и мрачнѣе, пока, наконецъ, экипажъ не остановился.

— Вотъ дворецъ принца Декстера, моя милая, сказала м-съ Мокаланъ своимъ обычнымъ рѣзкимъ, сатиричнымъ тономъ; — какъ вы его находите?

Я взглянула вокругъ себя и не знала, что отвѣтить.

Мы вышли изъ экипажа и стояли на песчаной дорожкѣ. Направо и налѣво отъ насъ виднѣлось нѣсколько новыхъ, еще строющихся домовъ. Повсюду валялись доски и кирпичи, а мѣстами возвышались лѣса. За ними, по другую сторону дороги, простиралось громадное незастроенное пространство. На этой обширной пустынѣ виднѣлись въ мистическомъ полумракѣ бѣлыя тѣни бродячихъ утокъ. Передъ нами, въ разстояніи двухъ сотъ футовъ или болѣе, возвышалась черная масса. Мало-по-малу я разглядѣла въ темнотѣ длинный, низенькій, старинный домъ, окруженный чернымъ заборомъ. Лакей повелъ насъ къ этому забору чрезъ валявшіеся на землѣ доски, кирпичи и всякаго рода обломки. Вотъ каковъ былъ дворецъ принца Декстера.

Въ черномъ заборѣ была калитка, а въ ней лакей съ трудомъ отыскалъ ручку отъ колокольчика. Онъ дернулъ ее изо всей силы, и, судя по звону, колокольчикъ былъ огромнаго размѣра, годный скорѣе для церкви, чѣмъ для простого дома.

Пока мы ждали у калитки, м-съ Мокаланъ сказала мнѣ, указывая на длинное, мрачное, старинное зданіе.

— Это одна изъ безумныхъ фантазій Декстера. Спекуляторы, строящіе дома въ этомъ новомъ кварталѣ, предложили ему за старый домъ нѣсколько тысячъ фунтовъ. Въ старину это было жилище мѣстнаго землевладѣльца, а Декстеръ купилъ его много лѣтъ тому назадъ чисто изъ фантазіи. Его не привязываютъ бъ этому мѣсту никакія семейныя воспоминанія; домъ еле держится, а предлагаемая сумма была-бы ему очень кстати. Но онъ отказался отъ всѣхъ предложеній и далъ спекуляторамъ слѣдующій письменный отвѣтъ: «Мой домъ представляетъ живой памятникъ красоты и живописности посреди уродливыхъ, пошлыхъ и подлыхъ построекъ уродливаго, пошлаго и подлаго вѣка. Я, господа, оставляю домъ за собою и пусть онъ послужитъ вамъ полезнымъ урокомъ. Возводя ваши презрѣнныя постройки вокругъ него, смотрите на этотъ памятникъ и краснѣйте, если вы можете, за дѣло своихъ рукъ». Слыхали-ли вы когда-нибудь о такомъ нелѣпомъ письмѣ? Но тише, я слышу шаги въ саду. Это его двоюродная сестра. Я предупреждаю васъ, что она женщина, а то, пожалуй, вы въ темнотѣ примете ее за мужчину.

За калиткой раздался грубый, громкій голосъ, который я, конечно, никогда не приняла-бы за женскій.

— Кто тамъ?

— М-съ Мокаланъ.

— Что вамъ надо?

— Я желаю видѣть Декстера.

— Вы не можете его видѣть.

— Отчего?

— Какъ вы себя назвали?

— М-съ Мокаланъ, мать Юстаса Мокалана. Теперь вы понимаете?

Грубый голосъ что-то промычалъ и черезъ минуту калитка отворялась. Войдя въ садъ, я въ темнотѣ не могла разсмотрѣть женщины, впустившей насъ; я замѣтила только, что на головѣ у нея была мужская шляпа. Заперевъ за нами калитку, она, не говоря ни слова, повела насъ въ дому. М-съ Мокаланъ шла за нею очень свободно, видимо хорошо зная мѣстность, а я слѣдовала за ней какъ можно ближе.

— Славное семейство, нечего сказать, промолвила она шопотомъ: — двоюродная сестра Декстера единственная женщина въ домѣ и она совершенная идіотка.

Мы вошли въ большую, низкую пріемную, освѣщенную одной масляной лампой. На стѣнахъ висѣли картины, но въ полутемнотѣ ихъ невозможно было разсмотрѣть.

— Теперь скажите, произнесла м-съ Мокаланъ, обращаясь къ безмолвной женщинѣ въ мужской шляпѣ: — отчего мы не можемъ видѣть Декстера?

Женщина взяла со стола листъ бумаги и подала его м-съ Мокаланъ.

— Это писалъ господинъ, сказала она хриплымъ шопотомъ, словно самое слово «господинъ» пугало ее. — Возьмите и прочтите. Потомъ оставайтесь или уѣзжайте, какъ хотите.

Съ этими словами она отворила потайную дверь въ стѣнѣ, скрытую картинами, и исчезла, какъ призракъ.

М-съ Мокаланъ подошла къ лампѣ и стала читать бумагу, поданную ей странной женщиной. Я безъ церемоніи взглянула чрезъ ея плечо. На бумагѣ были написаны крупнымъ, твердымъ почеркомъ слѣдующія удивительныя слова:

«Объявленіе, — Мое громадное воображеніе работаетъ. Призраки героевъ являются передо мной. Я воскрешаю въ себѣ души всѣхъ великихъ покойниковъ. Мозгъ кипитъ въ моей головѣ. Всякій, кто нарушитъ мое одиночество при существующихъ обстоятельствахъ, рискуетъ своей жизнью. — Декстеръ».

М-съ Мокаланъ взглянула на меня съ саркастической улыбкой.

— Вы по-прежнему настаиваете на своемъ желаніи познакомиться съ нимъ? спросила она.

Ея насмѣшливый тонъ оскорбилъ мою гордость и я рѣшилась не отступать.

— Конечно, да, если я не подвергаю вашу жизнь опасности, отвѣчала я, указывая ей на бумагу.

Свекровь не удостоила меня отвѣтомъ, положила бумагу на столъ и пошла къ аркѣ, за которой виднѣлась широкая деревянная лѣстница.

— Слѣдуйте за мной, сказала она, взбираясь въ темнотѣ по ступенямъ; — я знаю, гдѣ его найти.

Добравшись до первой площадки, мы увидали слабый свѣтъ масляной лампы, прикрѣпленной гдѣ-то надъ нами. На вторую площадку выходилъ маленькій коридоръ; и пройдя его, вы вошли чрезъ отворенную дверь въ круглую комнату, на каминѣ которой горѣла лампа. Стѣна, противоположная двери, была завѣшена драпировкой.

М-съ Мокаланъ отдернула ее и, махнувъ рукою, чтобъ я слѣдовала за нею, сказала мнѣ шопотомъ:

— Прислушайтесь.

За драпировкой была небольшая мрачная ниша, въ концѣ которой находилась затворенная дверь. Я стала прислушиваться: по ту сторону двери раздавался громкій голосъ, покрываемый отъ времени до времени какимъ-то страннымъ шумомъ и свистомъ колесъ. Эти диковинные звуки то страшно усиливались и заглушали громкій голосъ, то какъ-бы удалялись въ пространство и тогда голосъ бралъ верхъ. Надо было думать, что дверь была очень толста и массивна, такъ-какъ, несмотря на все мое вниманіе, я не могла различить словъ, произносимыхъ страннымъ голосомъ, и объяснить себѣ происхожденіе звуковъ, акомпанировавшихъ ему.

— Что тамъ происходитъ за дверью? спросила я шопотомъ у м-съ Мокаланъ.

— Подойдите и увидите, отвѣчала свекровь.

Она устроила драпировку такъ, чтобы свѣтъ лампы не падалъ на насъ, и, взявшись за ручку двери, тихонько отворила ее.

Изъ своего мрачнаго убѣжища я увидала въ открытую дверь длинную, низенькую комнату, еле освѣщенную догоравшимъ огнемъ въ каминѣ. Средина комнаты, находившаяся противъ двери, была освѣщена красноватымъ отблескомъ, а оконечности комнаты находились въ совершенномъ мракѣ. Не успѣла я всего этого сообразить, какъ странный шумъ и свистъ колесъ приблизились къ намъ. Мимо двери пронеслось высокое кресло на колесахъ; сидѣвшая въ немъ призрачная фигура, съ развѣвающимися волосами, приводила его въ движеніе съ удивительной быстротой.

— Я Наполеонъ при восходѣ аустерлицкаго солнца! громко восклицалъ онъ, катясь на своемъ креслѣ; — отъ одного моего слова престолы колеблются, короли исчезаютъ, народы содрагаются и тысячи людей погибаютъ на полѣ брани!

Черезъ минуту кресло исчезло въ темнотѣ, а когда оно снова возвратилось къ камину, то Декстеръ былъ уже новымъ героемъ.

— Я Нельсонъ! восклицалъ онъ; — я веду флотъ на враговъ при Трафальгарѣ. Я раздаю приказанія, пророчески сознавая свою побѣду и смерть. Я вижу мой апотеозъ: общественные похороны, слезы народа, могилу въ знаменитой церкви! Отдаленныя поколѣнія помнятъ мое имя и поэты воспѣваютъ его въ безсмертныхъ стихахъ!

Снова колеса застучали и снова этотъ фантастичный, страшный призракъ, новый Центавръ, полу-человѣкъ и полу-кресло, вернулся къ намъ.

— Я — Шекспиръ, продолжалъ онъ дико декламировать: — я пишу «Лира», величайшую изъ древнихъ и новыхъ трагедій. Я поэтъ изъ поэтовъ. Дайте свѣта, свѣта! Изъ моего умственнаго волкана течетъ поэтическая лава; дайте свѣта, свѣта! Дайте поэту всѣхъ временъ и народовъ записать свои безсмертные стихи!

Онъ опять понесся по комнатѣ и, прибливясь въ камину, увидалъ отворенную дверь. Въ эту минуту уголья вдругъ вспыхнули и освѣтили наши фигуры. Кресло съ шумомъ остановилось, но черезъ секунду, какъ дикій звѣрь, понеслось прямо на насъ. Мы едва успѣли отскочить, и кресло врѣзалось въ драпировку. Чудовищный призракъ остановилъ свою колесницу и взглянулъ черезъ плечо съ угасающимъ любопытствомъ.

— Куда онѣ исчезли? воскликнулъ онъ; — неужели я стеръ ихъ съ лица земли за дерзкое нарушеніе моего одиночества?

Глаза его дико искали насъ, и когда онъ увидалъ наши фигуры, спрятанныя за драпировкой, онъ мысленно возвратился въ Шекспиру и Лиру.

— Гонерилья и Регана, продолжалъ онъ, — зачѣмъ вы, мои неестественныя дочери, злобныя чертовки, пришли сюда надо мною издѣваться?

— Ничуть не бывало, сказала свекровь спокойнымъ тономъ, словно говорила съ обыкновеннымъ человѣкомъ: — я вашъ старый другъ, м-съ Мокалань, а съ собой я привезла вторую жену Юстаса Мокалана.

Не успѣла она произнести этихъ послѣднихъ словъ, какъ Декстеръ соскочилъ со стула съ громкимъ крикомъ ужаса, словно его поразили кинжаломъ въ сердце. Мы увидали въ воздухѣ голову и туловище, лишенное ногъ, а черезъ минуту это чудовищное существо упало на руки съ ловкостью обезьяны. Потомъ, съ необыкновенной быстротой, онъ въ нѣсколько прыжковъ очутился у камина и тамъ, прижавшись въ уголокъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, промолвилъ десятки разъ:

— Сжальтесь надо мной, сжальтесь надо мной!

Вотъ каковъ былъ человѣкъ, у котораго я хотѣла просить помощи и совѣта.

ГЛАВА XXV.
Второй взглядъ на Мизеримуса Декстера.

Совершенно разочарованная и, признаться сказать, чрезвычайно испуганная, я произнесла шопотомъ, обращаясь къ м-съ Moкаланъ:

— Я виновата, а вы правы, пойдемте отсюда.

Слухъ Мизеримуса Декстера былъ чувствителенъ, какъ у собакъ, и онъ услыхалъ мои послѣднія слова.

— Нѣтъ, воскликнулъ онъ: — пройдите сюда со второй женой Юстаса Мокалана; я джентльменъ и долженъ передъ ней извиниться. Я изучаю человѣческую натуру и хочу ее видѣть.

Въ Декстерѣ произошла совершенная перемѣна. Онъ говорилъ теперь мягкомъ голосомъ и вздохнулъ истерически, какъ женщина, оправляясь отъ долгихъ всхлипываній.

— Припадокъ его кончился, сказала м-съ Мокаланъ; — хотите уйти?

— Нѣтъ, отвѣчала я, — я готова остаться.

— Вы уже снова вѣруете въ него? спросила свекровь обычнымъ сатирическимъ тономъ.

— Я его болѣе не боюсь, отвѣчала я.

— Мнѣ очень жаль, что я васъ напугалъ, произнесъ Декстеръ тѣмъ-же мягкимъ голосомъ; — нѣкоторые говорятъ, что я по временамъ схожу съума. Если это справедливо, то вы, вѣроятно, застали меня въ одну изъ такихъ минутъ. Сознаюсь, я дѣйствительно мечтатель. Мое воображеніе уноситъ меня на своихъ крыльяхъ и я странно говорю и странно поступаю. Въ подобныхъ случаяхъ, всякій, кто напоминаетъ мнѣ о страшномъ процесѣ, заставляетъ меня переноситься въ прошедшее и ощущать невообразимсе нервное страданіе. У меня очень нѣжное сердце, и потому, въ такомъ свѣтѣ, какъ нашъ, я несчастный человѣкъ. Сдѣлайте одолженіе, извините меня, пожалѣйте и войдите въ комнату.

Ребенокъ не могъ-бы теперь бояться его, подошелъ-бы къ нему и пожалѣлъ его.

Въ комнатѣ становилось все темнѣе и темнѣе. Мы едва видѣли прижавшуюся къ камину фигуру Декстера.

— Вы не зазжете огня? спросила м-съ Мокаланъ; — или вы дозволите вашей новой знакомой видѣть васъ внѣ вашего кресла?

Онъ поднесъ къ своимъ губамъ блестящій металическій свистокъ, висѣвшій у него на шеѣ, и въ комнатѣ раздались рѣзкія, чисто-птичьи ноты. Черезъ минуту въ другомъ концѣ дома раздались точно такіе же звуки.

— Аріель сейчасъ придетъ, сказалъ онъ. — Успокойтесь, тетенька Мокаланъ, Аріель придастъ мнѣ приличный видъ.

Сказавъ это, онъ въ нѣсколько прыжковъ очутился въ другомъ концѣ комнаты.

— Подождите немного, продолжалъ онъ, — и вы увидите диковинку — «нѣжную Аріель».

Въ круглой комнатѣ раздались тяжелые шаги.

— Аріель, произнесъ Декстеръ самымъ мягкимъ голосомъ.

Къ величайшему моему изумленію, грубый, мужской голосъ женщины, встрѣтившей насъ и болѣе походившей на Кллибана, чѣмъ на Аріеля, отвѣчалъ:

— Здѣсь.

— Дай мнѣ кресло, Аріель.

Женщина, такъ странно прозванная, отдернула занавѣси на двери, чтобъ освѣтить нѣсколько комнату, и, пододвинувъ кресло Декстеру, подняла его съ полу, какъ ребенка. Но прежде, чѣмъ она посадила его въ кресло, онъ самъ выскочилъ изъ ея рукъ и съ радостнымъ крикомъ опустился на свой обычный пьедесталъ, словно птица на вѣтку.

— Принеси лампу и зеркало, сказалъ Декстеръ, и, обращаясь къ намъ, прибавилъ: — извините, что я повертываю къ вамъ спину; но вы не должны видѣть моихъ волосъ прежде, чѣмъ ихъ приведутъ въ порядокъ. Аріель, щетку, гребень, духи.

Черезъ нѣсколько минутъ второй Аріель или, иначе сказать, двоюродная сестра Декстера явилась, держа въ одной рукѣ лампу, въ другой — зеркало, а въ зубахъ щетку. Теперь впервые я могла разсмотрѣть это странное созданіе, ея круглое, пухлое, безъ всякаго выраженія лицо, мутные глаза, толстый носъ и грубый подбородокъ. Это полу-живое, полу-сознательное существо, походившее скорѣе на животное, чѣмъ на человѣка, было одѣто въ мужскую, матроскую куртку, на ногахъ ея были толстые мужскіе сапоги и только красная шерстяная юбка и сломанный гребень въ курчавыхъ волосахъ напоминали, что она женщина. Этотъ странный камердинеръ, подавъ зеркало своему еще болѣе странному господину, принялся за дѣло.

Она причесала и надушила его волосы и бороду съ удивительною быстротою, хотя, повидимому, безсознательно. Несмотря на ея тупые взгляды и уродливыя ухватки, она исполняла свои обязанности очень старательно, а Декстеръ наблюдалъ за каждымъ ея движеніемъ, смотря въ зеркало. Онъ былъ слишкомъ поглощенъ этимъ занятіемъ, чтобы говорить, и только когда Аріель, кончая прическу, встала противъ него, онъ, не оборачивая головы, произнесъ:

— Тетенька Мокаланъ, какъ зовутъ вторую жену вашего сына?

— А зачѣмъ вамъ знать ея имя? спросила свекровь.

— Мнѣ надо. Не могу-же я называть ее м-съ Мокаланъ.

— Отчего-же нѣтъ?

— Оттого, что это имя напоминаетъ мнѣ другую. А если я вспомню страшные гленинчскіе дни, то мое мужество исчезнетъ и я снова начну бѣсноваться.

Услыхавъ это, я поспѣшила сказать:

— Меня зовутъ Валерія.

— Это римское имя, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ; — мнѣ оно нравится. У меня вообще римскій складъ ума, и если-бъ у меня были ноги, то я и физически походилъ-бы на римлянина. Я буду звать васъ, если позволите, м-съ Валерія.

Я поспѣшила выразить свое согласіе.

— Хорошо, продолжалъ Мизеримусъ Декстеръ; — видите-ли вы, м-съ Валерія, лицо существа, стоящаго противъ меня.

Онъ указалъ зеркаломъ на двоюродную сестру съ такимъ-же пренебреженіемъ, какъ-будто она была собака. Съ своей стороны, она также не обратила никакого вниманія на его оскорбительное движеніе и продолжала съ прежнимъ спокойствіемъ причесывать его бороду.

— Это лицо идіота, не правда-ли? продолжалъ онъ; — посмотрите на нее, она болѣе походитъ на растеніе, чѣмъ на человѣка. Въ капустѣ болѣе выраженія и жизни, чѣмъ въ этой дѣвушкѣ. Конечно, вы никогда не повѣрите, чтобъ въ такомъ полуразвитомъ созданіи скрывались унъ, гордость, преданность и любовь?

Мнѣ было совѣстно ему отвѣчать, хотя молодая дѣвушка съ прежней, непонятной, безсознательной апатіей продолжала заниматься туалетомъ своего господина, не обращая ни на что вниманія.

— Я открылъ въ этомъ созданіи любовь, гордость, преданность и другія благородныя чувства, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ; — у меня въ рукахъ ключъ къ ея дремлющему уму. Смотрите на нее и слушайте, м-съ Валерія. Я назову ее по имени, которое я далъ ей изъ ироніи, а она привыкла къ нему, какъ собака къ ошейнику. Аріель!

Тупое лицо молодой дѣвушки вдругъ какъ-бы озарилось мыслью; ея механически двигавшіяся руки остановились.

— Аріель, ты научилась причесывать мои волосы и душить мою бороду?

— Да, да, да, отвѣчала она поспѣшно, совершенно просіявъ; — и вы говорите, что я хорошо это дѣлаю, не правда-ли?

— Да; а желала-ли-бы ты, чтобы кто-нибудь другой исполнялъ твои обязанности?

Въ глазахъ ея сверкнула жизнь и ея странный, мужской голосъ произнесъ нѣжно, гордо:

— Никто не дотронется до васъ, пока я жива.

— Даже эта леди? спросилъ Декстеръ, указывая на меня зеркаломъ.

Ея глаза сверкнули гнѣвомъ и, грозя мнѣ гребнемъ, она воскликнула въ припадкѣ ревности:

— Пусть она дотронется до васъ, если смѣетъ! пусть она попробуетъ!

— Хорошо, моя нѣжная Аріель, сказалъ Декстеръ со смѣхомъ; — теперь довольно, ты можешь принять свою обычную личину. Окончи мой туалетъ.

Она снова пассивно принялась за свое дѣло. Блескъ ея глазъ и выраженіе лица мало-по-малу исчезли. Черезъ минуту ея лицо стало такъ-же безсознательно и безумно, какъ и прежде; руки ея механически бѣгали по головѣ и бородѣ Декстера съ той безжизненной быстротой, которая такъ непріятно меня поразила съ самаго начала. Декстеръ, казалось, очень былъ доволенъ результатомъ своего опыта.

— Я полагалъ, что это васъ заинтересуетъ, сказалъ онъ. — Вы видите, что дремлющія умственныя способности моей двоюродной сестры походятъ на сокровенные звуки музыкальнаго инструмента. Я дотрогиваюсь до клавишей — и они издаютъ звукъ. Она очень довольна, когда я произвожу этотъ опытъ, но величайшее ея удовольствіе — слушать сказки, и чѣмъ запутаннѣе, чѣмъ сложнѣе сказка, тѣмъ она болѣе ее любитъ. Это очень забавно и я вамъ когда-нибудь доставлю это удовольствіе. Ну, прибавилъ онъ, смотря одобрительно въ зеркало, — теперь хорошо, ступай, Аріель.

Она вышла изъ комнаты, стуча своими тяжелыми сапогами и слѣпо повинуясь его волѣ, какъ безсловесное животное. Когда она проходила мимо меня, я сказала ей «прощайте», но она даже не повела глазами, словно мои слова не произвели никакого впечатлѣнія на ея тупой мозгъ. Голосъ, который одинъ вліялъ на нее, теперь безмолствовалъ. Она снова стала тѣмъ безчувственнымъ, апатичнымъ существомъ, которое отворило намъ калитку.

— Валерія, сказала мнѣ свекровь, — скромный хозяинъ дожидается, чтобъ ты высказала о немъ свое мнѣніе.

Пока глаза мои были устремлены на его двоюродную сестру, онъ повернулъ кресло и находился теперь противъ насъ. Свѣтъ лампы падалъ прямо на него. Описывая его наружность во время процеса я невольно передала свое собственное впечатлѣніе, произведенное имъ на меня въ послѣдующую эпоху. Теперь я видѣла передъ собою блестящее, умное лицо, большіе, ясные голубые глаза, роскошные, вьющіеся каштановые волосы, длинныя, нѣжныя, бѣлыя руки и могучую грудь; все это уже описано мною ранѣе. Его уродство, уничтожавшее всю красоту верхней части тѣла, было скрыто роскошной пестрой, восточной одеждой, перекинутой черезъ кресло, кадь покрывало. На немъ была широкая черная бархатная куртка съ большими малахитовыми пуговицами, а на рукахъ кружевныя манжетки, какія носили въ прошломъ столѣтіи. Я рѣшительно не видѣла въ немъ теперь никакихъ признаковъ сумасшествія и ничего отвратительнаго.

Единственный недостатокъ, который я нашла въ его лицѣ, заключался въ морщинкахъ, которыя образовывались у внѣшняго угла его глазъ, когда онъ улыбался или смѣялся, что представляло странный контрастъ съ его почти юношескимъ лицомъ. Ротъ, на-сколько борода и усы дозволяли его разглядѣть, былъ небольшой и нѣжно очерченный. Носъ, строго-греческій, былъ, быть можетъ, слишкомъ тонокъ въ сравненіи съ полными щеками и массивнымъ, высокимъ лбомъ. Вообще, говоря о немъ съ точки зрѣнія женщины, а не физіономиста, онъ былъ чрезвычайно красивъ. Живописецъ охотно списалъ-бы съ него Святого Іоанна, а молодая дѣвушка, не зная, что скрывала восточная одежда, сказала-бы, взглянувъ на него: «вотъ герой моихъ мечтаній».

— Ну, м-съ Валерія, сказалъ онъ спокойно; — пугаю я васъ теперь?

— Конечно, нѣтъ, м-ръ Декстеръ.

Его голубые глаза, большіе, какъ у женщины, ясные, какъ у ребенка, впились въ меня съ такимъ страннымъ выраженіемъ, что я была поневолѣ заинтересована и поражена.

Въ его странномъ взглядѣ виднѣлось то безпокойное, тяжелое сомнѣніе, то открытое удовольствіе, которое убѣдило-бы суетную женщину, что она съ перваго раза побѣдила его. Вдругъ новое чувство овладѣло имъ. Глаза его померкли, голова опустилась и онъ сдѣлалъ правой рукою жестъ сожалѣнія. Онъ началъ бормотать что-то про себя, очевидно, переносясь мыслями въ прошедшее. Я только по временамъ могла разслышать отрывочныя слова, но и по нимъ я могла отчасти судить, что происходило въ умѣ этого страннаго человѣка.

— Лицо прелестное, говорилъ онъ, — но фигура не такъ красива. Не было на свѣтѣ такой великолѣпной фигуры, какъ у нея… Что-то… да, что-то напоминаетъ ея очаровательную грацію. Но въ чемъ именно нахожу я сходство? Быть можетъ, въ дозѣ, быть можетъ, въ движеніяхъ. Бѣдный, погибшій ангелъ! Какая жизнь! какая смерть!

Сравнивалъ-ли одъ меня съ жертвой таинственнаго яда, съ первой женой моего мужа? Его слова, казалось, подтверждали это предположеніе. Если такъ, то, очевидно, покойница пользовалась его расположеніемъ. Нельзя было не вывести этого заключенія изъ его отрывистаго тона: онъ восхищался ею при жизни и оплакивалъ послѣ смерти. Если-бы мнѣ удалось пріобрѣсть довѣріе этого страннаго человѣка, то къ чему это привело-бы? Полезно-ли было для меня или вредно это открытое имъ сходство между мною и первой женой мужа? Мое присутствіе утѣшало-ли его или, напротивъ, повергало въ отчаяніе? Я жаждала съ нетерпѣніемъ услышать еще что-нибудь о несчастной жертвѣ таинственной отрава, но онъ не произнесъ болѣе ни одного слова. Въ немъ произошла новая перемѣна. Онъ вдругъ поднялъ голову и сталъ смотрѣть вокругъ себя съ выраженіемъ человѣка, неожиданно пробужденнаго отъ глубокаго сна.

— Что я сдѣлалъ? я опять далъ волю моему уму. О! гленинчскій домъ! прибавилъ онъ, какъ-бы про себя, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Неужели мысль о немъ не исчезнетъ никогда изъ моей головы? О! гленинчскій домъ!

Съ величайшему моему разочарованію, м-съ Мокаланъ положила конецъ дальнѣйшей исповѣди Декстера. Что-то въ его тонѣ и выраженіяхъ, касавшихся дома ея сына, повидимому, ее оскорбило и она произнесла рѣзко, рѣшительно:

— Тише, мой другъ, тише, вы, кажется, сами не знаете, что говорите.

— Я не знаю, что говорю? повторилъ онъ, внимательно устремивъ взоры на меня, а не на мою свекровь; — о! вы близорукая старуха! Гдѣ ваши очки? Взгляните на нее! Развѣ вы не видите сходства въ ея фигурѣ, а не въ лицѣ съ первой женою Юстаса?

— Пустая фантазія, отвѣчала м-съ Мокаланъ: — я не вижу никакого сходства.

— Не говорите такъ громко, шопотомъ произнесъ онъ и схватилъ ее за руку.

— Я слышала, что вы оба говорили, сказала я; — вамъ нечего со мною церемониться, м-ръ Декстеръ. Я знаю, что мой мужъ женатъ во второй разъ и что первая жена его умерла самымъ трагическимъ образомъ. Я прочла его процесъ.

— Вы знаете жизнь и смерть мученицы! воскликнулъ Декстеръ, подкатившись въ креслѣ, и прибавилъ со слезами на глазахъ: — никто достойно не цѣнилъ ея, кромѣ меня. Никто, никто!

М-съ Мокаланъ нетерпѣливо соскочила со стула и отошла въ противоположный конецъ комнаты.

— Когда вы кончите вашъ разговоръ, Валерія, то поѣдемте, сказала она: — нельзя такъ долго заставлять ждать людей и лошадей въ такой мрачной трущобѣ.

Для меня было въ высшей степени важно продолжать начатый Декстеромъ разговоръ и потому я представилась, что не разслышала послѣднихъ словъ м-съ Мокаланъ, а какъ-бы случайно положила руку на кресло Декстера съ цѣлью задержать его подлѣ себя.

— Ваше показаніе на судѣ вполнѣ доказало, какъ вы глубоко уважали несчастную женщину, сказала я; — но я полагаю, м-ръ Декстеръ, что вы имѣете особый взглядъ на таинственную причину ея смерти.

До произнесенія мною этихъ словъ онъ пристально смотрѣлъ на мою руку, покоющуюся на креслѣ, а теперь неожиданно поднялъ глаза и взглянулъ на меня подозрительно и гнѣвно.

— Почему вы полагаете, что я имѣю особый взглядъ на это дѣло? спросилъ онъ рѣзво.

— Я прочла объ этомъ въ процесѣ, отвѣчала я: — генералъ-адвокатъ, допрашивавшій васъ на судѣ, употребилъ почти тѣ-же самыя выраженія, какъ я въ настоящую минуту. Я нисколько не желала васъ оскорбить, м-ръ Декстеръ.

Лицо его мгновенно просіяло, онъ улыбнулся и взялъ меня за руку. Его рука была холодная; я невольно вздрогнула и отдернула свою руку.

— Прошу извиненія, сказалъ онъ: — я васъ не понялъ. Я, дѣйствительно, имѣю особый взглядъ на несчастную женщину, а вы, прибавилъ онъ послѣ минутнаго молчанія, — имѣете собственный взглядъ на ея жизнь или смерть?

Я жаждала услышать отъ него болѣе; полагая, что откровенность съ моей стороны можетъ побудить его къ тому-же, я отвѣчала:

— Да.

— Вы сообщали кому-нибудь ваши мысли? продолжалъ онъ.

— Нѣтъ, еще никому.

— Странно, произнесъ онъ, стараясь прочесть мои сокровенныя думы: — какой интересъ можете вы питать къ умершей женщинѣ, которую вы никогда не видали! Зачѣмъ вы задали мнѣ этотъ вопросъ! Вы съ какимъ-нибудь намѣреніемъ пріѣхали ко мнѣ!

— Да, отвѣчала я смѣло.

— Это намѣреніе имѣетъ что-либо общее съ первой женою Юстаса Мокалана!

— Да.

— Съ ея жизнію!

— Нѣтъ.

— Съ ея смертью!

— Да.

Онъ неожиданно, съ дикимъ отчаяніемъ, всплеснулъ руками и потомъ схватился за голову, какъ-бы пораженный тяжелымъ ударомъ.

— Я не могу долѣе говорить объ этомъ сегодня, сказалъ онъ; — я отдалъ-бы все на свѣтѣ, чтобъ узнать, въ чемъ дѣло, но теперь я недостаточно на это силенъ. Я не могу въ настоящую минуту вспомнить ужасное прошедшее и вызвать изъ могилы несчастную мученицу. Входя въ комнату, вы слышали мои восклицанія. У меня страшное воображеніе и по временамъ оно уноситъ меня Богъ знаетъ куда. Я дѣлаюсь актеромъ и разыгрываю роли всѣхъ когда-либо существовавшихъ героевъ. Я совершенно отожествляюсь съ данныхъ лицомъ и на время я дѣйствительно тотъ герой, которымъ себя воображаю. Я не могу удержаться отъ этого. Если-бъ я не давалъ воли своему воображенію въ подобномъ припадкѣ, я сошелъ-бы съума. Поэтому я предаюсь вполнѣ увлекающимъ меня чувствамъ. Припадокъ продолжается иногда нѣсколько часовъ и послѣ него я совершенно ослабѣваю, а нервы приходятъ въ болѣзненно-напряженное состояніе. Возбудите во мнѣ въ подобныя минуты какія-либо мрачныя воспоминанія — и я въ состояніи кричать, упасть въ обморокъ. Вы слышали мой крикъ, но я не хочу, чтобы вы меня видѣли въ истерикѣ. Нѣтъ, м-съ Валерія, я не хочу испугать васъ, невинное отраженіе погибшаго созданія. Пріѣзжайте завтра днемъ. У меня есть лошадь и кабріолетъ. Аріель, моя нѣжная Аріель, умѣетъ править. Она пріѣдетъ за вами къ тетенькѣ Мокаланъ. Мы поговоримъ обо всемъ завтра; я смерть этого желаю. Завтра я буду въ состояніи васъ слушать, я буду придиченъ, уменъ и сообщителенъ. Теперь оставимъ этотъ разговоръ, этотъ слишкомъ интересный разговоръ. Я долженъ успокоиться или голова моя лопнетъ. Музыка — лучшее наркотическое средство для впечатлительнаго ума. Гдѣ моя арфа, гдѣ моя арфа?

Съ этими словами онъ быстро понесся на креслѣ въ противоположный конецъ комнаты, мимо м-съ Мокаланъ, которая возвращалась ко мнѣ.

— Ну, Вы его видѣли, сказала она съ нетерпѣніемъ, — и онъ достаточно себя выказалъ. Скучно смотрѣть на него долѣе; поѣдемте.

Кресло возвратилось гораздо медленнѣе. Декстеръ приводилъ его въ движеніе одной рукой, а другой держалъ маленькую арфу, скорѣе походившую на классическую лиру музъ и валлійскихъ бардовъ.

— Прощайте, Декстеръ, сказала м-съ Мокаланъ.

— Подождите, отвѣчалъ онъ, махая рукой: — пусть ее послушаетъ мое пѣніе. Я никогда не исполняю чужой музыки, прибавилъ онъ, обращаясь во мнѣ: — я самъ сочиняю мотивъ и слова. Дайте мнѣ минуту подумать — и я вамъ сыграю и спою импровизацію.

Онъ закрылъ глаза и припалъ головою въ арфѣ, едва слышно перебирая пальцами по струнамъ. Черезъ минуту онъ поднялъ голову, взглянулъ на меня и быстро сыгралъ прелюдію. Это была дикая, монотонная музыка, то напоминавшая медленную, восточную пляску, то строгую гармонію старинныхъ гимновъ. Слова послѣдовавшей за тѣмъ пѣсни были такъ-же дики и такъ-же смѣло попирали, какъ музыка, всѣ правила искуства. Они, безъ всякаго сомнѣнія, были сочинены на случай и я была предметомъ пѣсни. Своимъ прекраснымъ теноромъ мой поэтъ пѣлъ обо мнѣ:

Зачѣмъ она пришла

Напоминать о прошлой,

Напоминать о мертвой,

И фигурой,

И походкой?

Зачѣмъ она пришла?

Привела-ль ее судьба,

Чтобъ старинку вспоминать,

Тайны прошлаго гадать,

Чтобъ мысли подѣлить

И сомнѣнье разрѣшить?

Привела-ль ее судьба?

Это будущность покажетъ:

Скоро ночь пройдетъ,

Скоро день придетъ —

Все узнаю я,

Все узнаетъ и она, —

Это будущность покажетъ.

Произнося послѣднія слова, голосъ его ослабъ и пальцы едва перебирали струны. Взволнованной умъ нуждался въ покоѣ и онъ мгновенно нашелъ его. Голова опустилась на кресло, глаза закрылись и онъ заснулъ, обнявъ арфу, какъ засыпаетъ ребенокъ, прижавъ въ груди любимую игрушку.

Мы вошли изъ комнаты на цыпочкахъ, чтобъ не нарушить мирнаго сна Мизеримуса Декстера, поэта, композитора и сумасшедшаго.

ГЛАВА XXVI.
Мое упорство.

Въ пріемной насъ ждала полусонная Аріель. Не говоря ни слова и не смотря на насъ, она проводила насъ до калитки и заперла ее, когда мы сѣли въ экипажъ.

— Прощайте, Аріель, сказала я, взглянувъ черезъ заборъ.

Но я не получила никакого отвѣта, а только слышала, какъ удалялись ея тяжелые шаги и хлопнула дверь.

Лакей между тѣмъ зажегъ фонари у кареты и, держа одинъ изъ нихъ въ рукѣ, проводилъ насъ черезъ обломки, валявшіеся на улицѣ передъ домомъ.

— Ну, сказала свекровь, когда мы усѣлись въ карету, — вы видѣли Мизеримуса Декстера, и я надѣюсь, что вы довольны. Я должна отдать ему справедливость, что никогда въ жизни не видала его такимъ сумасшедшимъ, какъ сегодня. Какъ вы полагаете!

— Я не хочу съ вами спорить; но что касается меня, я не убѣдилась, что онъ сумасшедшій.

— Онъ не сумасшедшій! воскликнула м-съ Мокаланъ; — послѣ его безумнаго катанья въ креслѣ! не сумасшедшій послѣ его нелѣпаго опыта надъ несчастной двоюродной сестрой! Не сумасшедшій послѣ того, что онъ пѣлъ романсъ, сочиненный въ вашу честь, и заснулъ въ видѣ заключенія! О, Валерія! о, Валерія! Справедливо сказалъ древній мудрецъ, что «слѣпъ тотъ, кто не хочетъ видѣть».

— Извините меня, м-съ Moкаланъ, я видѣла все то, о чехъ вы говорите, и, признаюсь, никогда въ жизни не была я такъ изумлена и поражена. Но теперь, когда первая минута удивленія прошла и я могу обо всемъ спокойно разсуждать, я сильно сомнѣваюсь, сумасшедшій-ли онъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Конечно, онъ слишкомъ рѣзко и открыто высказываетъ мысли и чувства, которыя мы скрываемъ, какъ слабость. Я сама, признаюсь, часто воображала себя въ лицѣ другого человѣка и чувствовала при этомъ нѣкоторое удовольствіе. Точно также дѣти, если они одарены воображеніемъ, любятъ представлять изъ себя колдуній, царицъ и пр. М-ръ Декстеръ, какъ всѣ дѣти, не скрываетъ этой странности, и если это доказательство безумія, то, конечно, онъ сумасшедшій. Но я замѣтила, что когда его воображеніе успокоивалось, онъ становился Мизеримусонъ Декстеромъ и не считалъ себя болѣе ни Наполеономъ, ни Шекспиромъ. Къ тому-же надо взять въ соображеніе, что онъ ведетъ такую уединенную, скучную жизнь. Я не могу научно доказать, какое вліяніе имѣетъ эта жизнь на особенность его характера, но полагаю, что всѣ его странности объясняются разстроеннымъ воображеніемъ, а его опытъ съ бѣдной родственницей и пѣніе экспромта представляютъ слѣдствіе чрезмѣрнаго самолюбія. Я надѣюсь, что мои слова не заставятъ васъ перемѣнить обо мнѣ ваше хорошее мнѣніе, но я должна сознаться, что посѣщеніе Мизеримуса Декстера доставило мнѣ большое удовольствіе и что онъ меня очень заинтересовалъ.

— Доказываетъ-ли ваша ученая рѣчь, что вы намѣрены поддерживать съ нимъ знакомство? спросила м-съ Мокаланъ.

— Я не знаю, что скажу завтра, но сегодня я чувствую желаніе его увидѣть еще разъ, отвѣчала я. — Когда вы отошли въ другой конецъ комнаты, я успѣла ему сказать нѣсколько словъ и убѣдилась, что онъ можетъ принести мнѣ большую пользу.

— Въ чемъ? перебила меня свекровь.

— Въ томъ, что составляетъ единственную цѣль моей жизни, хотя вы, къ сожалѣнію, этого не одобряете.

— И вы намѣрены оказать ему полное довѣріе, открыть вашу душу подобному человѣку?

— Да, если я завтра буду такого-же мнѣнія, какъ сегодня. Вѣроятно, это рискъ, но я должна рисковать. Я знаю, что должна быть осторожна, но осторожность не можетъ содѣйствовать достиженію моей цѣли.

М-съ Мокаланъ не возражала, но, открывъ мѣшокъ въ каретѣ, вынула изъ него коробочку со спичками и маленькій фонарь.

— Вы меня побуждаете показать вамъ послѣднее письмо вашего мужа изъ Испаніи, сказала она: — вы увидите, какого онъ мнѣнія о вашемъ капризѣ; вы убѣдитесь, бѣдный, заблуждающійся ребенокъ, что мой сынъ не стоитъ той безполезной жертвы, которую вы хотите принести ради него. Зажгите спичку.

Я немедленно исполнила ея желаніе. Со времени отъѣзда Юстаса я жаждала получить отъ него извѣстія, которыя могли поддержать меня послѣ столькихъ разочарованій. Къ тому-же я не знала, думалъ-ли обо мнѣ когда-нибудь Юстасъ во время своего произвольнаго изгнанія. Конечно, еще рано было надѣяться на то, чтобъ онъ сожалѣлъ о своемъ необдуманномъ бѣгствѣ.

Когда фонарь былъ зажженъ и повѣшенъ между двумя передними окнами, м-съ Мокаланъ подала мнѣ письмо своего сына. Нѣтъ большаго безумія, какъ безуміе любви, и потому, увидавъ почеркъ мужа, я едва удержалась, чтобъ не поцѣловать письмо.

— Вотъ, сказала она: — начните со второй страницы: она вся посвящена вамъ. Прочтите и, заклинаю васъ небомъ, образумьтесь, пока еще не поздно.

Я повиновалась и прочла слѣдующее:

«Могу-ли я писать о Валеріи? Да, я долженъ! Увѣдомьте меня объ ея здоровьѣ, о томъ, что она дѣлаетъ. Я постоянно думаю о ней. Не проходитъ дня, чтобы я не оплакивалъ ея потери. О! если-бъ она довольствовалась своимъ положеніемъ и не открыла-бы несчастной тайны! Она говорила, когда я ее видѣлъ въ послѣдній разъ, что намѣрена прочитать процесъ. Исполнила-ли она это намѣреніе? Мнѣ кажется, матушка, что я умеръ-бы, увидавъ ее послѣ того, какъ она узнала всѣ подробности позорнаго подозрѣнія, заклеймившаго меня на вѣки. Подумайте только объ ея невинныхъ, чистыхъ глазахъ, устремленныхъ на человѣка, котораго обвиняли (а никогда совершенно не оправдали) въ самомъ подлѣйшемъ изъ убійствъ, и вы согласитесь со мною, что чувства этого человѣка въ подобную минуту должны быть ужасны, если только онъ не потерялъ всякій стыдъ и совѣсть. Я не могу хладнокровно даже писать объ этомъ. Неужели она все еще питаетъ надежду, бѣдный ангелъ? Неужели она мечтаетъ, что въ ея власти доказать всему свѣту мою невиновность? О, матушка, употребите все ваше вліяніе, чтобъ она отказалась отъ этой идеи! Избавьте ее отъ униженій, разочарованій и оскорбленій, которымъ она можетъ совершенно невинно подвергнуться. Ради нея, ради меня, не жалѣйте никакихъ средствъ для достиженія этой справедливой, человѣколюбивой цѣли. Я не пишу ей, потому что не смѣю. Не говорите ей ни слова обо мнѣ, когда увидите. Напротивъ, старайтесь, чтобъ она скорѣе забыла обо мнѣ. Единственное добро, которое я могу ей сдѣлать, чтобъ загладить свою вину, это — совершенно исчезнуть изъ ея жизни».

Этими несчастными словами кончалось письмо. Я молча подала его свекрови.

— Если это не убѣдитъ васъ отказаться отъ своего намѣренія, то ничто не убѣдитъ, сказала она, складывая письмо; — во всякомъ случаѣ, намъ нечего больше говорить.

Я ничего не отвѣчала, а плакала подъ вуалемъ. Будущее казалось мнѣ очень мрачнымъ. Мой несчастный мужъ продолжалъ безнадежно заблуждаться. Единственной надеждой намъ оставалась только моя отчаянная рѣшимость попытать счастье. Если-бъ я нуждалась въ поддержкѣ своей рѣшимости противъ увѣщеваній всѣхъ моихъ друзей, то письмо Юстаса было-бы болѣе чѣмъ достаточно въ этомъ отношеніи. По крайней мѣрѣ, онъ меня не забылъ, думалъ обо мнѣ и сожалѣлъ о разлукѣ со мною. Это было хотя нѣкоторымъ утѣшеніемъ. «Если Аріель пріѣдетъ за мною завтра, я съ нею отправлюсь къ Декстеру», думала я.

М-съ Мокаланъ велѣла остановиться каретѣ у дома Бенджамина.

Прощаясь съ ней, я объяснила (ранѣе я не рѣшалась ей сказать этого), что на другой день м-съ Декстеръ пришлетъ за мною къ ней свою двоюродную сестру въ кабріолетѣ, и спросила, позволитъ-ли она мнѣ отправиться изъ ея дома или пришлетъ кабріолетъ въ Бенджамину. Я ожидала вспышки гнѣва, но была пріятно изумлена. Старуха сдѣлала усиліе надъ собою, доказывая тѣмъ, что я ей дѣйствительно нравилась, и сказала спокойно:

— Если вы непремѣнно захотите завтра ѣхать въ Декстеру, то, конечно, вы отправитесь не изъ моего дома. Но я надѣюсь, что вы завтра будете благоразумнѣе.

На слѣдующій день, около полудня, у дома Бенджамина остановился кабріолетъ и мнѣ подали записку м-съ Мокаланъ.

«Я не имѣю никакого права контролировать ваши дѣйствія, писала мнѣ свекровь; — посылаю кабріолетъ, но надѣюсь, что вы въ немъ не поѣдете. Какъ-бы я желала убѣдить васъ, Валерія, въ томъ, что я вашъ истинный другъ. Ночью я иного думала о васъ и упрекала себя, что не приняла болѣе дѣйствительныхъ мѣръ для предотвращенія вашего несчастнаго брака. Однако, чтоже я могла сдѣлать? Сынъ признался мнѣ, что ухаживалъ за вами подъ вымышленнымъ именемъ, но не открылъ ни вашего имени, ни вашего адреса. Быть можетъ, я должна была принять мѣры, чтобъ васъ розискать и открыть вамъ тайну сына, не боясь возстановить его противъ себя. Я думала, что честно исполнила свой долгъ, не давая согласія на вашу свадьбу и не присутствуя на ней. Но теперь уже поздно разсуждать объ этомъ. Не къ чему безпокоить васъ пустымъ раскаяніемъ старухи. Но, дитя мое, если съ вами случится что-нибудь дурное, то я буду считать себя, хотя и косвенно, виновной. Я нахожусь въ такомъ волненіи, что мнѣ необходимо вамъ писать, хотя я и не имѣю сообщить ничего интереснаго. Не ѣздите къ Декстеру! Меня всю ночь преслѣдовала мысль, что ваше посѣщеніе Декстера кончится дурно. Напишите, что не можете принять его приглашенія. Валерія, я твердо убѣждена, что вы горько раскаетесь въ своемъ поступкѣ, если поѣдете къ нему».

Меня слишкомъ ясно предупреждали, мнѣ давали слишкомъ опредѣленный совѣтъ. Однако, ни предупрежденіе, ни совѣтъ на меня нисколько не подѣйствовали.

Я должна сознаться, что была тронута нѣжнымъ сочувствіемъ свекрови, но моя рѣшимость нисколько не поколебалась. Пока я жива, у меня не было другой мысли, другой цѣли, какъ узнать отъ Мизеримуса Декстера его взглядъ на смерть первой жены моего мужа. Я считала его мнѣніе по этому предмету путеводной звѣздой среди мрака, въ которомъ я должна была пробираться. Я отвѣчала м-съ Мокаланъ въ очень теплыхъ, благодарныхъ выраженіяхъ и, запечатавъ письмо, отправилась къ Декстеру.

ГЛАВА XXVII.
М-ръ Декстеръ дома.

Уличные мальчишки всего околотка окружали кабріолетъ, грубо выражая удовольствіе при видѣ Аріеля въ мужской шляпѣ и курткѣ. Лошадь стояла не спокойно, какъ-бы чувствуя вліяніе крика и шума, но возница съ бичомъ въ рукѣ сидѣла неподвижно, величественно, не обращая никакого вниманія на шутки и остроты, летѣвшія на нее со всѣхъ сторонъ.

— Здравствуйте, сказала я, подходя къ кабріолету.

— Садитесь, лаконически произнесла Аріель, и когда я усѣлась, она ударила лошадь и мы поѣхали.

Я рѣшилась во время всего путешествія не открывать рта зная по опыту, что отъ моей возницы нельзя было добиться ни слова. Но опытъ не всегда непогрѣшимъ. Послѣ получасовой безмолвной ѣзды Аріель вдругъ заговорила:

— Вы знаете, куда мы подъѣзжаемъ? спросила она, смотря прямо передъ собою.

— Нѣтъ, отвѣчала я: — мнѣ эта дорога неизвѣстна. Куда-же мы подъѣзжаемъ?

— Къ каналу.

— Такъ что-жь?

— Я думаю, не опрокинуть-ли васъ въ каналъ.

Это удивительное заявленіе требовало нѣкоторыхъ объясненій и я дерзнула спросить:

— Зачѣмъ вы хотите меня опрокинуть?

— Потому, что я васъ ненавижу, отвѣчала она съ холодной откровенностью.

— Что я вамъ сдѣлала?

— Какія у васъ дѣла съ моимъ господиномъ?

— Вы хотите сказать — съ м-ромъ Декстеромъ?

— Да.

— Я хочу переговорить съ нимъ.

— Неправда. Вы хотите занять мое мѣсто. Вы, негодная, хотите причесывать его голову и бороду.

Я теперь поняла, въ чемъ дѣло. Мысль, которую высказалъ шуткою Мизеримусъ Декстеръ наканунѣ, мало-по-малу усвоивалась ея тупымъ умомъ и, наконецъ, вылилась въ словахъ ровно черезъ пятнадцать часовъ.

— Я вовсе не желаю прикасаться въ его волосамъ и предоставляю это вамъ, сказала я.

Она взглянула на меня; ея толстое лицо покраснѣло и мутные глаза блестѣли отъ необычнаго усилія высказать свою мысль и понять отвѣтъ.

— Повторите ваши слова, и потише! воскликнула она.

Я исполнила ея желаніе.

— Подтвердите клятвой, произнесла она, все болѣе и болѣе волнуясь.

Я совершенно серьезно (мы только-что подъѣхали въ каналу) дала клятву.

— Теперь вы довольны? спросила я.

Она ничего не отвѣчала, легко вздохнула и во всю дорогу уже болѣе не смотрѣла на меня и не говорила ни слова. Мы проѣхали мимо канала и я избѣгла насильственнаго купанья. Миновавъ нѣсколько улицъ и пустырей, которые я смутно помнила, кабріолетъ повернулъ въ узкій переулокъ, гдѣ не могъ-бы проѣхать, экипажъ большого размѣра, и остановился передъ оградой и воротами совершенно мнѣ неизвѣстными. Соскочивъ на землю, Аріель вынула изъ кармана ключъ, отперла ворота и ввела лошадь во дворъ стариннаго дома Декстера. Лошадь сама пошла въ сарай съ кабріолетомъ, а Аріель повела меня въ темную, пустую кухню. Потомъ, черезъ каменный коридоръ, мы достигли пріемной, куда мы наканунѣ вошли черезъ парадную дверь. Тутъ Аріель поднесла ко рту свистокъ, висѣвшій у нея на шеѣ, и огласила воздухъ рѣзкими, звонкими нотами, которыя были уже мнѣ знакомы.

— Подождите здѣсь, пока не услышите свистка господина, сказала она, въ послѣдній разъ открывая ротъ; — тогда вы можете идти наверхъ.

Итакъ, Декстеръ долженъ былъ меня свистнуть, какъ собаку, и, что было гораздо хуже, я должна была повиноваться свистку. Я все-же ожидала, что Аріель извинится за такое безцеремонное обращеніе, но ни чуть не бывало: она молча обернулась и исчезла.

Подождавъ нѣсколько минутъ и не слыша условнаго сигнала, я стала разсматривать картины, висѣвшія на стѣнахъ и которыя наканунѣ я не могла видѣть въ темнотѣ. Подъ самымъ карнизомъ разноцвѣтная надпись объясняла, что всѣ онѣ были произведенія Декстера. Не довольствуясь поэзіей и музыкой, онъ занимался живописью. На одной стѣнѣ расположена была колекція картинъ, подъ общимъ названіемъ «Изображенія страстей», а на другой: «Эпизоды изъ жизни Вѣчнаго Жида». Случайные зрители, подобные мнѣ, нредувѣдомлялись надписью, что «м-ръ Декстеръ не имѣетъ въ виду лицъ, ищущихъ природы въ художественныхъ произведеніяхъ, а исключительно руководствуется своимъ воображеніемъ, такъ-какъ природа выводитъ его изъ себя».

Удаливъ старательно изъ своей головы всякую мысль о природѣ, я начала прежде всего разсматривать картины, изображавшія человѣческія страсти.

Какъ ни мало я понимала въ живописи, но Мизеримусъ Декстеръ, повидимому, имѣлъ еще менѣе понятія о правилахъ этого искуства. Его картины можно было назвать скорѣе пачканьемъ, чѣмъ живописью. Болѣзненное, разстроенное воображеніе побуждало его изображать повсюду ужасы, и это составляло единственную замѣчательную черту всѣхъ его произведеній.

Первая изъ картинъ, изображавшихъ человѣческія страсти, была «Ненависть». На берегу быстрой, пѣнящейся рѣки, подъ тѣнью громаднаго дерева лежалъ мертвецъ въ пестрой одеждѣ, а подлѣ стоялъ, также въ пестрой одеждѣ, человѣкъ съ поднятымъ мечомъ и съ злобной радостью слѣдилъ за крупными каплями крови, падавшими на землю съ лезвея меча. Вторая картина, «Жестокость», раздѣлялась на нѣсколько отдѣленій. Въ первомъ изъ нихъ виднѣлась лошадь, которую страшно шпорилъ всадникъ, такъ-что изъ ея бока торчали внутренности; во во второмъ-старикъ-ученый анатомировалъ живую кошку; въ третьемъ — два идолопоклонника любезно поздравляли другъ друга съ пыткой двухъ христіанъ, изъ которыхъ перваго жарили на рашперѣ, а другого повѣсили на деревѣ въ верху ногами, предварительно содравъ съ него кожу.

Не желая видѣть остальныя изображенія страстей, я перешла къ «Вѣчному Жиду» на противоположной стѣнѣ. Вторая надпись увѣдомляла зрителя, что «Голандскій матросъ» былъ никто иной, какъ Вѣчный Жидъ, продолжавшій свои скитанія по морямъ. Приключенія этой таинственной личности составляли предметъ цѣлаго ряда картинъ. Въ первой виднѣлась гавань на скалистомъ берегу: корабль стоялъ на якорѣ и кормчій распѣвалъ на палубѣ. Море катило черные, грозные валы; въ мрачныхъ облакахъ блестѣла молнія, при свѣтѣ которой приближался въ берегу призрачный корабль. Несмотря на недостатки исполненія, эта картина доказывала въ ея творцѣ могущественное воображеніе и даже поэтическое чувство. Въ слѣдующей картинѣ призрачный корабль всталъ на якорь рядомъ съ дѣйствительнымъ судномъ, въ величайшему ужасу кормчаго. Вѣчный Жидъ вышелъ на берегъ; лодка его дожидалась, и въ ней гребцы были очень маленькаго роста, съ блѣдными лицами и въ черной, погребальной одеждѣ. Онъ, также весь въ черномъ, поднималъ руки къ небу и устремлялъ на него умоляющіе взгляды. Дикія, живыя существа суши и воды, тигры, единороги, крокодилы, морскія змѣи, акулы и пр. окружали таинственнаго странника, какъ-бы очарованные и прирученные его взглядомъ. Небо и море были одинаково черны. Молнія не было болѣе видно и вся сцена освѣщалась только слабымъ мерцаніемъ факела въ рукахъ духа мщенія, простиравшаго надъ Жидомъ свои громадныя крылья. Конечно, эта картина была очень дика по мысли, но произвела на меня сильное впечатлѣніе.

Пока я разсматривала это странное художественное произведеніе, наверху раздался громкій свистъ. Я вскрикнула отъ испуга — до того были напряжены мои нервы и такъ сильно вліяли на меня таинственная тишина, царившая въ домѣ, и мое странное положеніе въ данную минуту. Я хотѣла бѣжать; мысль остаться съ глазу на глазъ съ человѣкомъ, который нарисовалъ эти ужасныя картины, приводила меня въ ужасъ. Я принуждена была сѣсть на стулъ и впродолженіи нѣсколькихъ минутъ не могла оправиться. Свистокъ раздался вторично, еще нетерпѣливѣе, чѣмъ прежде. Я встала и поднялась по лѣстницѣ во второй этажъ. Удалиться въ это мгновеніе было слишкомъ оскорбительно для моего достоинства, но сердце мое билось сильнѣе обыкновеннаго и я должна признаться, что видѣла теперь совершенно ясно всю неосторожность моего поступка.

Въ передней комнатѣ надъ каминомъ было зеркало. Я остановилась на минуту, чтобъ взглянуть на себя.

Занавѣсь, скрывавшая внутреннюю дверь, была частью отдернута и, несмотря на мои тихіе шаги, тонкій слухъ Декстера тотчасъ отгадалъ мое присутствіе.

— Это м-съ Валерія? произнесъ онъ тѣмъ нѣжнымъ теноромъ, которымъ онъ пѣлъ наканунѣ. — Пожалуйста войдите.

Я вошла во внутреннюю комнату.

Тихо, почти незамѣтно подкатилось ко мнѣ на встрѣчу кресло и Мизеримусъ Декстеръ протянулъ мнѣ руку. Голова его задумчиво поникла; большіе голубые глаза томно смотрѣли на меня. Ничто въ немъ теперь не напоминало дикаго, страшнаго существа, бывшаго одну минуту Наполеономъ, а другую — Шекспиромъ. Сегодняшній Декстеръ былъ задумчивый, меланхоличный, добродушный человѣкъ, который напоминалъ вчерашняго Декстера только своей странной одеждой. Теперь на немъ была розовая, шелковая, стеганая куртка, а покрывало, скрывавшее его уродство, было атласное, свѣтло-зеленаго цвѣта; наконецъ, на рукахъ у него были массивные золотые браслеты въ древнемъ вкусѣ.

— Какъ вы добры, что пріѣхали меня утѣшить и очаровать своимъ присутствіемъ, сказалъ онъ грустнымъ, мелодичнымъ голосомъ; — я нарочно надѣлъ самый красивый изъ моихъ костюмовъ. Не удивляйтесь; за исключеніемъ презрѣннаго, матеріальнаго XIX столѣтія, мужчины носили всегда, также, какъ женщины, пестрыя и дорогія матеріи. Сто лѣтъ тому назадъ джентльменъ былъ прилично одѣтъ въ розовомъ шелковомъ кафтанѣ. Полторы тысячи лѣтъ тому назадъ патриціи носили такіе-же браслеты, какъ мои. Я ненавижу варварское презрѣніе къ красотѣ и мелочную боязнь расходовъ, которые ограничиваютъ одежду современнаго джентльмена чернымъ сукномъ, а украшенія — однимъ кольцомъ. Я люблю быть блестящимъ и великолѣпнымъ, особенно когда принимаю красавицу. Вы не знаете, какъ ваше общество для меня драгоцѣнно. Сегодня одинъ изъ моихъ грустныхъ дней; непрошенныя слезы выступаютъ на глаза, я тяжело вздыхаю и жажду состраданія. Только подумайте, какое я несчастное существо! Бѣдный, одинокій, проклятый судьбою уродъ! Мое любящее сердце пропадаетъ даромъ, мои необыкновенныя способности остаются безъ употребленія. Жалко, грустно, страшно! Пожалѣйте меня, пожалѣйте меня.

Его глаза были полны слезъ состраданія о самомъ себѣ. Онъ смотрѣлъ на меня и говорилъ, словно больной ребенокъ, требующій ласки. Странно сказать, но я никогда въ жизни не чувствовала себя въ такомъ неловкомъ положеніи.

— Пожалуйста пожалѣйте меня, продолжалъ онъ, — не будьте жестоки. Я прошу немногаго. Прелестная м-съ Валерія, скажите, что вы меня сожалѣете.

Я исполнила его желаніе, но невольно покраснѣла.

— Благодарствуйте, отвѣчалъ Декстеръ смиренно; — вы мнѣ сдѣлали большое одолженіе, но не останавливайтесь на доброй дорогѣ. Погладьте мою руку.

Я старалась всѣми силами сдержать себя, но его послѣднія слова, произнесенныя самымъ серьезнымъ тономъ, показались мнѣ до того нелѣпыми, что я расхохоталась.

Мизеримусъ Декстеръ взглянулъ на меня съ такимъ изумленіемъ, что мой хохотъ только еще усилился. Повидимому, это его нисколько не обидѣло. Оправившись отъ своего изумленія, онъ откинулся на спинку кресла съ выраженіемъ человѣка, критически слушающаго музыкальную пьесу. Когда я перестала смѣяться, онъ захлопалъ въ ладоши и произнесъ съ видимымъ удовольствіемъ: «bis! bis!»

— Посмѣйтесь еще, сказалъ онъ прежнимъ дѣтскимъ тономъ; — веселая м-съ Валерія, у васъ музыкальный смѣхъ, а у меня музыкальное ухо. Посмѣйтесь еще.

— Мнѣ, право, совѣстно, м-ръ Декстеръ, отвѣчала я совершенно серьезно. — Пожалуйста извините меня.

Онъ ничего не отвѣчалъ и мнѣ показалось, что онъ даже не разслышалъ моихъ словъ. Его перемѣнчивая натура, повидимому, подверглась новой перемѣнѣ. Онъ пристально смотрѣлъ на мое платье и, очевидно, былъ погруженъ въ какія-то серьезныя думы.

— М-съ Валерія, сказалъ онъ вдругъ, ---вамъ не покойно на этомъ стулѣ?

— Нѣтъ, не безпокойтесь, отвѣчала я, — мнѣ очень покойно.

— Извините меня, продолжалъ онъ, — но на противоположномъ концѣ комнаты стоитъ индійское плетеное кресло, которое будетъ для васъ несравненно покойнѣе. Простите меня, если я буду такъ грубъ, что не самъ подамъ вамъ креело. На это есть причина.

У него была причина! Какую новую эксцентричную штуку хотѣлъ онъ выкинуть? Я встала и пошла за кресломъ, которое оказалось очень легкимъ. Возвращаясь, я замѣтила, что его глаза странно впивались въ мое платье и, что еще было страннѣе, результатъ этого изслѣдованія, казалось, частью его интересовалъ, частью огорчалъ.

Я поставила кресло подлѣ него и только-что хотѣла сѣсть, какъ онъ снова послалъ меня въ противоположный конецъ комнаты.

— Сдѣлайте одолженіе, сказалъ онъ, — возьмите со стѣны индійскій вѣеръ, онъ васъ предохранитъ отъ огня. Мы сидимъ очень близко отъ камина. Еще разъ простите, что я дозволяю вамъ самимъ служить себѣ. Но, повѣрьте, у меня на это есть причина.

Вторично онъ настаивалъ на своей «причинѣ». Любопытство побуждало меня исполнять его капризы такъ-же слѣпо, какъ Аріель. Я пошла за вѣеромъ и, возвращаясь, снова замѣтила, что онъ съ прежнимъ вниманіемъ и страннымъ выраженіемъ интереса и сожалѣнія смотрѣлъ на мое простенькое платье.

— Тысячу разъ благодарю васъ, сказалъ онъ; — вы совершенно невинно огорчили мое сердце, но все-же вы сдѣлали мнѣ иного добра. Дайте мнѣ слово, что не обидѣтесь, если я вамъ скажу всю правду.

Онъ хотѣлъ мнѣ объяснить свое странное поведете, и я никогда въ жизни не давала слова такъ охотно.

— Я грубо поступилъ, дозволивъ вамъ самимъ принести кресло и вѣеръ, продолжалъ онъ; — причина, побудившая меня къ этому, быть можетъ, покажется вамъ очень странной. Вы замѣтили, что я очень внимательно смотрѣлъ на васъ, пожалуй, даже слишкомъ внимательно?

— Да. Я думала, что вы разглядываете мое платье.

— Нѣтъ, произнесъ онъ, качая головой и грустно вздыхая, — я не смотрѣлъ ни на ваше платье, ни на ваше лицо. Ваше платье мрачное. Ваше лицо — мнѣ все еще незнакомое. Но, милая м-съ Валерія, я хотѣлъ видѣть вашу походку.

Мою походку! Что-бы это значило? Куда опять умчало его разстроенное воображеніе?

— Вы одарена рѣдкой для англичанки, красивой походкой, продолжалъ онъ. — Она имѣла хорошую походку. Я не могъ отказать себѣ въ счастьи увидать ее въ васъ. Вы для меня воскресили ее изъ мертвыхъ и я видѣлъ въ вашихъ движеніяхъ ея грацію. Простите меня, мое побужденіе било невинно и свято. Мое сердце обливается кровью и несказанно васъ благодаритъ.

Онъ умолкъ и поникъ головой на грудь; но черезъ минуту онъ снова ее поднялъ.

— Мы говорили о ней вчера вечеромъ, произнесъ онъ; — что я говорилъ, что вы говорили? Я помню очень смутно. Пожалуйста напомните мнѣ. Вы на меня не сердитесь, не правда-ли?

Я, вѣроятно, разсердилась-бы на всякаго другого, но не на него, потому-что слишкомъ жаждала снискать его довѣріе, особенно теперь, когда онъ самъ заговорилъ о первой женѣ Юстаса.

— Мы говорили, отвѣчала я, — о смерти м-съ Мокаланъ и…

— Да, да, перебилъ онъ меня съ жаромъ, наклоняясь ко мнѣ всѣмъ тѣломъ; — я удивлялся, какой интересъ могла имѣть тайна ея смерти. Скажите мнѣ, довѣрьте мнѣ ваши самыя сокровенная мисли. Я умираю отъ нетерпѣнія узнать всю правду.

— Этотъ вопросъ интересуетъ меня еще болѣе, чѣмъ васъ. Счастье всей моей жизни зависитъ отъ объясненія ея таинственной смерти.

— Боже милостивый! Отъ чего? воскликнулъ онъ. — Подождите, я выхожу изъ себя, а я долженъ сохранить все свое хладнокровіе. Дѣло слишкомъ серьезное. Подождите минуту.

Онъ открылъ изящную, маленькую корзинку, висѣвшую на ручкѣ его кресла, и вынулъ канвовую работу со всѣми принадлежностями. Я смотрѣла на него съ изумленіемъ.

— Женщины, сказалъ онъ, — очень благоразумно собираются съ мыслями, занимаясь рукодѣльемъ. Зачѣмъ-же мужчинамъ отказывать себѣ въ такомъ прекрасномъ, простомъ способѣ успокоивать нервы и приводить въ порядокъ мысли? Я слѣдую благоразумному примѣру женщинъ. Позвольте мнѣ, м-съ Валерія, собраться съ мыслями.

Онъ серьезно расправилъ канву и принялся за работу съ необыкновенной, чисто-женской быстротой.

— Ну, сказалъ черезъ нѣсколько минутъ и-ръ Декстеръ, — я готовъ. Вы говорите, а я буду работать. Пожалуйста начинайте.

Я повиновалась ему.

ГЛАВА XXVIII.
Во мракъ.

Съ такимъ человѣкомъ, какъ Мизеримусъ Декстеръ, и съ такой цѣлью, какъ моя, нельзя было останавливаться на полдорогѣ. Я должна была или открыть ему всецѣло мой планъ, или пріискать какой-нибудь предлогъ для приличнаго отступленія. Въ моемъ критическомъ положеніи полумѣры были невозможны, даже если-бъ я была до нихъ охотница. Поэтому я рискнула и сразу объяснила ему, въ чемъ дѣло.

— Вы до сихъ поръ ничего не знаете обо мнѣ, м-ръ Декстеръ, сказала я; — вы, я полагаю, не знаете, что мы съ мужемъ теперь не живемъ вмѣстѣ?

— Къ чему говорить о вашемъ мужѣ? сказалъ онъ холодно, не поднимая глазъ отъ своей работы.

— Это необходимо, отвѣчала я, — иначе нельзя объяснить то дѣло, по которому я обращаюсь къ вамъ.

— Вы не живете съ вашимъ мужемъ, повторилъ онъ, вздохнувъ; — что-же, Юстасъ васъ бросилъ?

— Онъ покинулъ меня и уѣхалъ заграницу.

— Безъ всякой надобности?

— Безъ всякой.

— Назначилъ онъ срокъ своего возвращенія?

— Если Юстасъ будетъ упорствовать въ своемъ теперешнемъ мнѣніи, онъ никогда не вернется.

Онъ въ первый разъ поднялъ голову отъ работы и съ интересомъ взглянулъ на меня.

— Неужели ссора такая серьезная? спросилъ онъ. — Вы разошлись по обоюдному согласію, прелестная м-съ Валерія?

Тонъ, которымъ онъ произнесъ эти слова, мнѣ не понравился. Его взглядъ убѣдилъ меня, что, быть можетъ, я напрасно рискнула на свиданіе съ нимъ наединѣ, и я напомнила ему, скорѣе интонаціей голоса, чѣмъ словами, о томъ уваженіи, которое онъ долженъ былъ мнѣ оказывать.

— Вы совершенно ошибаетесь, сказала я: — между нами не было не только ссоры, но даже ни малѣйшаго недоразумѣнія. Разлука намъ обоимъ, м-ръ Декстеръ, одинаково горька.

— Продолжайте пожалуйста, произнесъ онъ съ иронической улыбкой, — я васъ болѣе не буду перебивать.

Вслѣдъ за этимъ я разсказала ему всю правду о томъ, что случилось между мною и моимъ мужемъ, стараясь, конечно, выставить поведеніе Юстаса въ наивозможно-лучшемъ свѣтѣ. Мизеримусъ Декстеръ бросилъ работу и, слушая меня, тихо смѣялся, что, признаюсь, выводило меня изъ терпѣнія.

— Тутъ нѣтъ ничего смѣшного, наконецъ сказала я рѣзко.

Его прекрасные голубые глаза уставились на меня съ изумленіемъ.

— Нѣтъ ничего смѣшного въ такомъ безумномъ поведеніи? повторилъ онъ, но тотчасъ лицо его измѣнилось и какъ-то странно почернѣло. — Постойте. Одна только причина можетъ заставить васъ смотрѣть серьезно на это дѣло. М-съ Валерія, вы любите вашего мужа?

— Я не люблю его, а обожаю всѣмъ сердцемъ, отвѣчала я.

— Вы обожаете его всѣмъ сердцемъ, повторилъ Декстеръ, задумчиво поглаживая свою великолѣпную бороду; — отчего?

— Оттого, что я не могу его не любить, отвѣчала я рѣшительно.

— Странно, сказалъ онъ, сатирически улыбаясь и какъ-бы про себя, — первая жена Юстаса тоже его любила. Есть люди, которыхъ всѣ женщины любятъ, и другіе, которыхъ никто не любитъ. И то, и другое ничѣмъ не обусловливается. Второй ни чуть не хуже перваго, такой-же красивый, пріятный, благородный, такого-же происхожденія и, однако, за нумеръ первый женщины пойдутъ въ огонь и въ воду, а на нумеръ второй не бросятъ и взгляда. А отчего? Онѣ сами не знаютъ, какъ только что призналась м-съ Валерія. Объясняется-ли это физической причиной? Имѣетъ-ли нумеръ первый такое магнетическое вліяніе на женщинъ, котораго не имѣетъ нумеръ второй? Мнѣ надо изслѣдовать этотъ вопросъ на досугѣ и когда я буду въ духѣ. Но я все-же, продолжалъ Декстеръ, — не знаю вашихъ побудительныхъ причинъ, не знаю, къ чему вы хотите изслѣдовать страшную гленинчскую трагедію. Умная м-съ Валерія, пожалуйста возьмите меня за руку и выведите меня изъ этого мрака. Не правда-ли, вы не оскорбляетесь моими словами? Пожалуйста не сердитесь, я вамъ подарю эту хорошенькую работу, когда ее окончу. Я бѣдный, одинокій, своеобразный уродъ, но не желаю никому вреда. Простите меня и вразумите.

Онъ принялъ снова свой дѣтскій, наивный тонъ, сопровождавшійся такой-же улыбкой. Я начала сомнѣваться, не слишкомъ-ли рѣзко я говорила съ нимъ, и рѣшилась впередъ болѣе обращать вниманія на его физическіе и умственные недостатки.

— Позвольте мнѣ на минуту, м-ръ Декстеръ, перенестись въ Гленинчъ, сказала я; — вы согласны со мною въ томъ, что Юстасъ не виновенъ въ взведенномъ на него преступленіи? Это доказываетъ ваше показаніе на судѣ.

Онъ пересталъ работать и смотрѣлъ на меня пристально и серьезно.

— Таково наше мнѣніе, продолжала я; — но присяжные думали иначе. Вы помните, они постановили приговоръ: «не доказано». По-просту говоря, это значитъ, что присяжные, судившіе моего мужа, отказались публично признать его виновнымъ. Такъ-ли я говорю?

Вмѣсто того, чтобъ отвѣчать, онъ неожиданно положилъ работу въ корзинку и пододвинулъ свое кресло ближе ко мнѣ.

— Кто вамъ это сказалъ? спросилъ онъ.

— Я сама это вывела изъ прочтеннаго мною процеса.

До сихъ поръ на его лицѣ выражалось только серьезное вниманіе, а теперь впервые я замѣтила, что его лицо вдругъ отуманилось, словно его поразило сомнѣніе или подозрѣніе.

— Дамы обыкновенно не интересуются судебными дѣлами, сказалъ онъ; — васъ, должно быть, м-съ Мокаланъ вторая, побуждаетъ дѣйствовать очень важная причина?

— Да, у меня важная причина. Мой мужъ покорился шотландскому приговору, его мать также, и друзья, на-сколько мнѣ извѣстно…

— Ну?

— Я не согласна съ мужемъ, его матерью и друзьями. Я отказываюсь подчиниться шотландскому приговору.

Не успѣла я произнести этихъ словъ, какъ въ немъ проявились признаки безумія, которое я до тѣхъ поръ отрицала. Онъ неожиданно нагнулся во мнѣ, схватилъ за плечи, а его дикіе глаза безумно уставились на меня.

— Что за хотите сказать? воскликнулъ онъ звонкимъ, пронзительнымъ голосомъ.

На меня напалъ страхъ. Я старалась не выказать его и дала ему почувствовать, что его фамильярное обращеніе меня оскорбляетъ.

— Отнимите ваши руки, сэръ, сказала я, — и отодвиньтесь.

Онъ машинально повиновался и такъ-же безсознательно просилъ у меня извиненія. Очевидно было, что весь его умъ былъ занятъ изслѣдованіемъ тайнаго смысла сказанныхъ мною словъ.

— Прошу извиненія, сказалъ онъ, — смиренно прошу извиненія. Этотъ предметъ меня волнуетъ, страшитъ, сводитъ съума. Вы не можете себѣ представить, съ какимъ трудомъ я удерживаю себя. Но не обращайте на меня вниманія, не пугайтесь. Мнѣ очень совѣстно и я, право, крайне несчастливъ, что васъ оскорбилъ. Накажите меня. Возьмите палку и ударьте. Привяжите меня въ креслу. Позовите Аріель, которая сильна, какъ лошадь, и прикажите ей держать меня. Милая м-съ Валерія, невинно оскорбленная м-съ Валерія, я готовъ подвергнуться всякому наказанію, только-бы узнать, что вы подразумѣваете подъ неподчиненіемъ шотландскому приговору.

Съ этими словами онъ отодвинулъ кресло и прибавилъ:

— Довольно-ли я далеко теперь отъ васъ? Или вы меня все еще боитесь? Если хотите, я могу совершенно скрыться отъ вашихъ глазъ.

Онъ приподнялъ зеленое покрывало, лежавшее на немъ, и черезъ секунду исчезъ-бы подъ нимъ, если-бъ я его не остановила.

— Не говорите и не дѣлайте больше ничего, я принимаю ваше извиненіе, сказала я. — Говоря о томъ, что я не хочу подчиниться мнѣнію шотландскихъ присяжныхъ, я разумѣла именно то, что выражаютъ эти слова. Шотландскій приговоръ наложилъ пятно на моего муха. Оно его страшно тяготитъ и никто этого не знаетъ лучше меня. Глубокое сознаніе своего позора заставило Юстаса меня покинутъ. Для него недостаточно знать, что я увѣрена въ его невинности. Онъ возвратится ко мнѣ и повѣритъ, что я считаю его достойнымъ руководителемъ и спутникомъ жизни, только въ томъ случаѣ, когда его невинность будетъ доказана передъ присяжными и всѣмъ свѣтомъ, которые до сихъ поръ въ ней сомнѣваются. Онъ, его друзья и адвокаты отчаиваются когда-либо найти доказательство его невинности. Но я его жена и никто изъ васъ не любитъ его, какъ я. Я одна не отчаяваюсь и не хочу слушаться голоса разума. Если Господь сохранитъ мнѣ жизнь, м-ръ Декстеръ, я посвящу ее одному дѣлу — доказать невинность мужа. Вы его старый другъ и я пришла просить вашей помощи.

Теперь, повидимому, я, въ свою очередь, испугала его. Онъ вдругъ поблѣднѣлъ и тревожно провелъ рукою по лбу, какъ-бы желая отогнать отъ себя безпокойную мысль.

— Во снѣ я все это слышу? сказалъ онъ слабымъ голосомъ. — Ночное вы видѣніе или нѣтъ?

— Я одинокая женщина, безъ друзей и помощи, сказала я; — я потеряла все, что любила и чѣмъ дорожила, а теперь хочу возвратить себѣ потерянное.

Онъ снова сталъ подвигаться ко мнѣ. Я подняла руку. Онъ тотчасъ остановился. Наступила минута молчанія. Мы пристально смотрѣли другъ на друга. Я видѣла, что руки его дрожали, лицо все болѣе и болѣе блѣднѣло, а нижняя губа отвисла. Я воскресила въ его умѣ какое-то давно забытое воспоминаніе во всемъ его прежнемъ ужасѣ.

Онъ первый заговорилъ.

— Такъ вотъ для чего вы хотите раскрыть тайну смерти м-съ Мокаланъ? сказалъ онъ.

— Да.

— И вы думаете, что я могу вамъ помочь?

— Да.

Онъ медленно поднялъ руку и, указавъ на меня пальцемъ, спросилъ:

— Вы кого-нибудь подозрѣваете?

Онъ произнесъ эти слова глухимъ, угрожающимъ тономъ. Я тотчасъ поняла, что мнѣ надо быть осторожной. Въ то-же время, если-бы я теперь не выказала ему полнаго довѣрія, я могла потерять награду за все, чѣмъ я рисковала и что претерпѣла въ опасномъ свиданіи съ Мизеримусомъ Декстеромъ.

— Вы кого-нибудь подозрѣваете? повторилъ онъ.

— Быть можетъ.

— А это лицо въ вашихъ рукахъ?

— Нѣтъ еще.

— Знаете вы, гдѣ оно находится?

— Нѣтъ.

Онъ медленно поникъ головою на спинку кресла и судорожно, глубоко вздохнулъ. Былъ-ли онъ разочарованъ или освободился отъ ужаснаго страха, или просто утомился физически и умственно? Кто могъ на это отвѣтить? Кто могъ его понять?

— Дайте мнѣ пять минутъ сроку, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, не поднимая головы: — вы уже знаете, какъ всякое воспоминаніе о гленинчской трагедіи волнуетъ и тяготитъ меня. Будьте такъ любезны, позвольте мнѣ оправиться. Въ сосѣдней комнатѣ есть книги. Извините меня; черезъ пять минутъ я буку въ вашимъ услугамъ.

Я молча вышла въ круглую комнату. Онъ послѣдовалъ за мною до двери и заперъ ее.

XXIX.
Лучъ свѣта.

Нѣсколько минутъ уединенія были такъ-же полезны для меня, какъ и для Мизеримуса Декстера.

Расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ и коридору, я обдумывала свое положеніе; страшныя сомнѣнія тѣснились въ моей головѣ. Очевидно было, что я, хотя и совершенно невинно, нарушила спокойствіе Мизеримуса Декстера и воскресила въ немъ какія-то страшныя воспоминанія. Тщетно напрягала я умъ, чтобъ отгадать, въ чемъ состоятъ эти страшныя воспоминанія. Всѣ мои соображенія, какъ впослѣдствіи оказалось, не имѣли ничего общаго съ истиной. Я находилась на болѣе твердой почвѣ, когда пришла къ тому убѣжденію, что Декстеръ не удостоивалъ довѣріемъ никого на свѣтѣ. Онъ никогда не выказалъ-бы такого волненія, если бъ разсказалъ публично на судѣ или тайно какому-нибудь другу все, что онъ зналъ о страшной трагедіи, происшедшей въ Гленинчѣ. Какая сила заставляла его молчать? Не говорилъ онъ изъ милосердія къ другимъ или изъ опасенія для себя? — невозможно было сказать. Могла-ли я надѣяться, что онъ откроетъ мнѣ ту тайну, которую скрывалъ отъ суда и друзей? Узнавъ, что мнѣ было нужно, вооружитъ-ли онъ меня тѣмъ оружіемъ, которое дастъ мнѣ побѣду въ предстоящей борьбѣ? Нельзя отрицать, что всѣ шансы были противъ меня. Однако, для такой цѣли стоило предпринять всевозможныя усилія. Какая-нибудь случайность могла расположить въ мою пользу капризнаго Декстера. Мои планы были достаточно странны и необыкновенны для женщины, чтобъ возбудить его сочувствіе., кто знаетъ, думала я, — быть можетъ, я заслужу его довѣріе просто разсказавъ всю правду?"

Наконецъ, дверь растворилась и послышался голосъ Мизеримуса.

— Пожалуйте, сказалъ онъ, — любезная м-съ Валерія, я совершенно оправился. А вы какъ себя чувствуете?

Онъ смотрѣлъ на меня и говорилъ спокойно, какъ старый пріятель. Во время перерыва нашей бесѣды, хотя продолжавшагося очень не долго, произошла новая перемѣна въ этомъ быстро измѣнявшемся человѣческомъ существѣ. Глаза его добродушно сіяли, щеки пылали отъ какого-то новаго внутренняго волненія. Даже его одежда была теперь иная. На головѣ у него былъ бѣлый бумажный колпакъ, манжеты были приподняты и чистый передникъ лежалъ на свѣтло-зеленомъ покрывалѣ. Онъ остановился въ своемъ креслѣ подлѣ меня, поклонился съ улыбкой и пригласилъ меня сѣсть граціознымъ движеніемъ руки, напоминавшимъ вмѣстѣ танцовальнаго учителя и придворнаго церемоніймейстера.

— Я примусь за стряпню, сказалъ онъ съ обворожительной простотой: — намъ обоимъ надо подкрѣпить свои силы прежде, чѣмъ обратиться въ серьезному предмету нашей бесѣды. Извините, я предсталъ предъ вами въ нарядѣ повара. Для всего есть своя форма, а я большой формалистъ. Я успѣлъ выпить немного вина и прошу васъ сдѣлать то-же.

Съ этими словами онъ налилъ въ кубокъ древняго венеціанскаго хрусталя великолѣпной пурпуровой влаги.

— Бургонское вино — царь винъ, сказалъ онъ; — а это царь бургонскихъ винъ — кло-де-вужо. Пью за ваше здоровье и счастье.

Онъ налилъ себѣ другой кубокъ и выпилъ его до дна. Я теперь поняла, отчего у него сверкали глаза и пылали щеки, но въ моихъ интересахъ было его не оскорблять и потому я отпила немного вина. Дѣйствительно, оно было великолѣпно.

— Что-бы намъ съѣсть? сказалъ онъ. — Надо что-нибудь вполнѣ достойное кло-де-вужо. Аріель хорошо жаритъ и варитъ мясо, но я не оскорблю вашего тонкаго вкуса ея стряпней. Мясо! воскликнулъ онъ съ презрѣніемъ: — фуй! Человѣкъ, который ѣстъ мясо въ простомъ видѣ, людоѣдъ или мясникъ. Нѣтъ, предоставьте мнѣ найти для васъ достойное кушанье. Пойдемте въ кухню.

Онъ повернулъ свое кресло и пригласилъ меня послѣдовать за нимъ.

Мы приблизились къ опущенной портьерѣ въ концѣ комнаты, которую я ранѣе не замѣтила. Отдернувъ портьеру, Декстеръ обнаружилъ нишу, въ которой была устроена маленькая газовая кухонная печь. По стѣнамъ виднѣлись полки и шкафы, уставленные кострюлями, блюдами, тарелками и пр. Все было очень миніатюрно, но отличалось чистотою и блескомъ.

— Милости просимъ ко мнѣ въ кухню, сказалъ онъ, выдвигая изъ стѣны мраморную доску, служившую столомъ.

Опершись руками на эту доску, онъ глубоко задумался. Черезъ нѣсколько минутъ, съ радостнымъ восклицаніемъ, онъ отворилъ дверцу сосѣдняго шкафа и вынулъ бутылку странной, невѣдомой мнѣ формы. Откупоривъ, онъ вынулъ изъ нея спицею какіе-то черные кусочки, которые, конечно, были-бы хорошо знакомы женщинѣ, привыкшей къ роскошной кухнѣ, но для меня, жившей до замужества въ недостаточномъ домѣ пастора, это была совершенная новинка. Увидавъ, что Декстеръ старательно положилъ эти невѣдомые, некрасивые предметы на чистую салфетку и снова задумался, я не могла сдержать своего любопытства и спросила:

— Что это у васъ, м-ръ Декстеръ? Неужели мы будемъ это ѣсть?

Онъ всплеснулъ руками отъ изумленія и пристально взглянулъ на меня.

— Вотъ вамъ и прогресъ! воскликнулъ онъ; — что-же послѣ этого образованіе? Развитая, воспитанная женщина не знаетъ трюфелей!

— Я слыхала о трюфеляхъ, но никогда ихъ не видывала, сказала я смиренно; — дома я не привыкла къ такой роскоши, м-ръ Декстеръ.

Онъ поднялъ одинъ изъ трюфелей на спицу и показалъ мнѣ его противъ свѣта.

— Пользуйтесь случаемъ узнать новое впечатлѣніе въ жизни, нескрывающее за собою никакого разочарованія, сказалъ онъ: — смотрите на него и размышляйте. Я вамъ подамъ его тушенаго на бургонскомъ винѣ.

Онъ зажегъ газъ въ печкѣ съ выраженіемъ человѣка, который явно выказываетъ уваженіе и сочувствіе.

— Извините меня, если я буду молчать, сказалъ онъ, вынимая изъ своей колекціи кухонныхъ принадлежностей маленькую, блестящую сковородку; — кулинарное искуство требуетъ полнаго, сосредоточеннаго вниманія. Въ этомъ и кроется причина, по которой женщина никогда не достигала и не достигнетъ совершенства въ этомъ искуствѣ. Вообще женщины неспособны на опредѣленное время сосредоточивать свое вниманіе на одномъ предметѣ. Ихъ мысли непремѣнно уносятся куда-нибудь, скажемъ напримѣръ — къ поклоннику или въ новой шляпкѣ. Главная преграда, м-съ Валерія, къ тому, чтобъ женщины сдѣлались равными мужчинамъ въ различныхъ промышленныхъ занятіяхъ, заключается не въ недостаткахъ современнаго законодательства и общественныхъ учрежденіяхъ, какъ полагаютъ женщины, но въ нихъ самихъ. Нельзя придумать никакихъ учрежденій, которыя противостояли-бы поклоннику и новой шляпкѣ. Напримѣръ, нѣсколько времени тому назадъ я настоялъ, чтобы женщины были приняты на службу въ наше почтовое отдѣленіе. Надняхъ я рѣшился, хотя это очень для меня не легко, отправиться въ отдѣленіе, чтобъ посмотрѣть, какъ идутъ тамъ дѣла. Я взялъ съ собою письмо съ очень длиннымъ адресомъ. Одна изъ женщинъ взяла у меня письмо и начала списывать адресъ въ квитанцію съ такимъ дѣловымъ и серьезнымъ видомъ, что просто было отрадно на нее смотрѣть. Но на половинѣ работы въ комнату вошла молоденькая дѣвочка, сестра одной изъ ея подругъ, служащихъ въ томъ-же отдѣленіи. Глаза ея тотчасъ остановились на ребенкѣ, перо перестало бѣгать по бумагѣ и она воскликнула: «А, Люси, здравствуйте». Потомъ она вспомнила о своемъ дѣлѣ и возвратилась къ недописанной квитанціи. Получивъ эту квитанцію, я увидалъ, что въ ней была пропущена цѣлая строчка изъ моего адреса. Это произошло благодаря Люси. Будь на ея мѣстѣ мужчина, онъ никогда-бы не замѣтилъ Люси, потому что въ ту минуту онъ билъ-бы слишкомъ занятъ своимъ дѣломъ. Вотъ въ чемъ заключается различіе между умственнымъ строемъ женщинъ и мужчинъ, — различіе, котораго не измѣнитъ до скончанія міра никакое законодательство. Что-же такое? женщины неизмѣримо выше мужчинъ въ нравственныхъ свойствахъ, которыя служатъ истиннымъ украшеніемъ человѣческаго рода. Будьте этимъ довольны, мои милыя, заблуждающіяся сестры, будьте этимъ довольны!

Онъ пододвинулъ кресло въ печкѣ и вполнѣ предался трюфелямъ. Очевидно, спорить съ нимъ было совершенно безполезно, если-бъ я этого и желала.

Я стала осматривать комнату.

Любовь къ ужасамъ, выражавшаяся картинами въ пріемной нижняго этажа, ясно обнаруживалась и здѣсь. Фотографіи, висѣвшія на стѣнѣ, представляли различные виды сумасшествія. Гипсовыя маски, стоявшія на противоположной полкѣ, были сняты съ знаменитыхъ убійцъ послѣ ихъ смерти. Въ шкафу, за стеклянной дверью, виднѣлся отвратительный, маленькій женскій скелетъ съ циническою надписью: «вотъ фундаментъ красоты». Въ сосѣднемъ шкафу съ открытой дверцей висѣло что-то, показавшееся мнѣ рубашкой изъ замши. Дотронувшись до нея я найдя, что ткань ея была гораздо мягче, чѣмъ замша, я увидала въ ея складкахъ слѣдующій ярлыкъ, прикрѣпленный булавкой: «кожа французскаго маркиза, дубленная въ революцію 1793 года. Увѣряютъ, что французская аристократія ни на что не была годна; вздоръ: изъ нея выходила отличная кожа».

Послѣ этого отвратительнаго экземпляра въ колекціи Декстера я не продолжала болѣе осматривать комнату, а возвратясь къ своему креслу, стала ждать трюфелей.

Черезъ нѣсколько минутъ голосъ живописца-поэта-композитора-повара позвалъ меня въ нишу.

Газъ былъ потушенъ. Сковородка и другія кухонныя принадлежности исчезли. На мраморномъ столѣ находились двѣ тарелки, двѣ салфетки, два кусочка хлѣба и блюдо съ салфеткою, на которой лежали два черные шарика. Мизеримусъ Декстеръ положилъ одинъ шарикъ на мою тарелку, а другой на свою.

— Приступайте съ должнымъ благоговѣніемъ, м-съ Валерія, сказалъ онъ съ улыбкой: — это эпоха въ вашей жизни. Вы впервые будете ѣсть трюфели. Не берите въ руки ножа, а кушайте вилкой. Главное-же — кушайте медленно; извините за совѣтъ.

Я повиновалась ему и выказала энтузіазмъ, котораго нисколько не чувствовала. Въ сущности я нашла трюфели слишкомъ приторными и вообще совершенно недостойными той славы, которою они пользуются. Мизеримусъ Декстеръ тихо ѣлъ свои трюфели, запивая ихъ виномъ и похваливая свой кулинарный талантъ. Меня выводило это изъ терпѣнія; пылая желаніемъ перейти, наконецъ, къ цѣли моего посѣщенія, я вдругъ предложила ему самый рискованный вопросъ, какой только могла сдѣлать.

— М-ръ Декстеръ, сказала я: — слышали вы недавно что-нибудь о м-съ Бьюли?

Добродушное, довольное выраженіе его лица вдругъ исчезло и замѣнилось прежнимъ недовѣріемъ, слышавшимся также въ его голосѣ.

— Вы знаете м-съ Бьюли? спросилъ онъ.

— Я ее знаю только потому, что, читала о ней въ процесѣ.

Онъ не удовольствовался этимъ отвѣтомъ.

— Вы, должно быть, интересуетесь ею, иначе вы меня не спросили-бы объ ней. Вы относитесь въ ней какъ другъ или какъ врагъ?

Несмотря на всю мою смѣлость, я не была такъ неосторожна, чтобъ отвѣчать на его прямой вопросъ прямымъ отвѣтомъ. Я видѣла ясно по его лицу, что мнѣ слѣдовало его остерегаться.

— На это я могу вамъ отвѣтить только, сказала я, — возвратясь къ предмету столь для васъ непріятному: къ процесу моего мужа.

— Продолжайте, оказалъ онъ; — я въ вашихъ рукахъ, жарьте меня на кострѣ, подкладывайте огня.

— Я въ юриспруденціи невѣжественная женщина, продолжала я, — и, вѣроятно, ошибаюсь; но въ дѣлѣ моего мужа есть много неудовлетворительнаго. Его защита, по моему мнѣнію, представляетъ одну громадную ошибку.

— Ошибку? повторилъ онъ; — странно вы выражаетесь, м-съ Валерія, чтобъ не сказать болѣе.

Онъ старался говорить хладнокровно и небрежно поднесъ къ губамъ кубокъ съ виномъ; но я видѣла, что мои слова произвели на него сильное впечатлѣніе — рука его дрожала.

— Я не сомнѣваюсь, что первая жена Юстаса просила его купить мышьякъ, продолжала я; — я не сомнѣваюсь, что она тайно употребляла мышьякъ для исправленія своего цвѣта лица. Но я не вѣрю, чтобъ она умерла отъ лишняго пріема яда, взятаго ею по ошибкѣ.

Онъ поставилъ кубокъ на столъ такъ порывисто, что расплескалъ вино. На мгновеніе его глаза встрѣтились съ моими; потомъ онъ поникъ головой.

— А какъ, вы полагаете, она умерла? спросилъ онъ такъ тихо, что я едва разслышала его слова.

— Отъ руки убійцы, отвѣчала я.

Онъ сдѣлалъ движеніе, какъ-бы желая вскочить, но потомъ опустился на спинку кресла, словно теряя чувства.

— Конечно, я не подозрѣваю мужа, воскликнула я поспѣшно; — вы знаете, что я убѣждена въ его невинности.

Онъ вздрогнулъ и судорожно схватился за ручку кресла.

— Кто убилъ ее? спросилъ онъ глухо.

Въ эту критическую минуту мужество измѣнило мнѣ. Я боялась прямо высказать ему свое подозрѣніе.

— Развѣ вы сами не можете догадаться? сказала я.

Наступило молчаніе. Онъ, повидимому, былъ погруженъ въ глубокую думу. Но это продолжалось не долго. Онъ вдругъ привскочилъ на своемъ креслѣ. Безпомощный, болѣзненный видъ его мгновенно исчезъ. Глаза снова дико заблестѣли, руки болѣе не дрожали и щеки пылали болѣе прежняго. Неужели онъ догадался, по моему вопросу о м-съ Бьюли, что я подозрѣвала ее?

— Заклинаю васъ, отвѣчайте мнѣ правду! воскликнулъ онъ: — не пытайтесь меня обмануть. Это женщина?

— Да.

— Съ какой буквы начинается ея фамилія? Съ одной изъ первыхъ трехъ въ азбукѣ?

— Да.

— Б?

— Да.

— Бьюли?

— Бьюли.

Онъ всплеснулъ руками и дико расхохотался.

— Долго я жилъ, воскликнулъ онъ, — и наконецъ-то нашелъ человѣка, который смотритъ на дѣло такъ-же, какъ я. Но отчего, злая м-съ Валерія, вы меня такъ мучили? Отчего вы мнѣ этого не сказали сразу?

— Что? произнесла я, поддаваясь, также какъ онъ, необыкновенному волненію; — неужели вы раздѣляете мое мнѣніе? Неужели вы также подозрѣваете м-съ Бьюли?

— Подозрѣваю? повторилъ онъ презрительно: — тутъ не можетъ бытъ и тѣни сомнѣнія: м-съ Бьюли ее отравила.

ГЛАВА XXX.
Обвиненіе м-съ Бьюли.

Я вскочила и пристально посмотрѣла на Мизеримуса Декстера. Я была слишкомъ взволнована, чтобъ промолвить слово.

Я никогда не ожидала услышать отъ него такое опредѣленное обвиненіе. Самое большее, на что я могла разсчитывать, развѣ только на подозрѣніе, подобное моему. Но онъ теперь ясно и ни мало не колеблясь сказалъ: «Нѣтъ ни тѣни сомнѣнія, м-съ Бьюли ее отравила».

— Сядьте, сказалъ онъ спокойно, — вамъ нечего бояться. Въ этой комнатѣ никто насъ не услышитъ.

Я сѣла и, немного оправившись, спросила:

— Говорили вы кому-нибудь объ этомъ?

— Нѣтъ, никто другой ея не подозрѣвалъ.

— Даже адвокаты?

— Даже адвокаты. Нѣтъ никакой улики противъ м-съ Бьюли, а только мое нравственное убѣжденіе.

— Если-бъ вы постарались, то, вѣроятно, нашли-бы и улики…

— Взгляните на меня, сказалъ онъ, засмѣявшись: — какъ искать уликъ человѣку, привязанному къ креслу? Кромѣ того, меня удерживали и другія преграды. Я вообще очень осторожный человѣкъ, хотя, быть можетъ, вы этого и не замѣтили. Но моя страшная ненависть къ м-съ Бьюли не могла укрыться отъ нея, и она по моимъ глазамъ, вѣроятно, догадалась, что я жаждалъ предать ее палачу. Съ самаго начала м-съ Бьюли-Борджіа была на сторожѣ противъ меня. Я рѣшительно отказываюсь объяснить вамъ, на-сколько она хитра; развѣ постараюсь сдѣлать это сравненіемъ. Я представляю положительную степень хитрости, чортъ — сравнительную, а м-съ Бьюли — превосходную. Нѣтъ, нѣтъ, если суждено кому-нибудь вывести ее на чистую воду, такъ это не мужчинѣ, а женщинѣ, — женщинѣ, которую она не подозрѣваетъ, женщинѣ, которая съ терпѣніемъ тигрицы…

— Однимъ словомъ, скажите, что это можетъ удасться только такой женщинѣ, какъ я, перебила я его; — я готова на это.

Глаза его засверкали, зубы блеснули изъ-подъ усовъ и онъ дико забарабанилъ руками по креслу.

— Вы твердо рѣшились? спросилъ онъ.

— Поставьте меня на свое мѣсто, отвѣчала я, — вселите въ меня ваше нравственное убѣжденіе — и вы увидите.

— Хорошо, но прежде скажите мнѣ, какимъ образомъ вы, совершенно постороннее лицо, могли возъимѣть подозрѣніе противъ нея?

Я объяснила, на-сколько могла, тѣ элементы подозрѣнія, которые я почерпнула изъ судебнаго слѣдствія, и особенно напирала на фактъ (подтвержденный присяжнымъ показаніемъ сидѣлки), что м-съ Бьюли была неизвѣстно гдѣ въ то самое время, когда Христина Ормсонъ оставила м-съ Юстасъ Мокаланъ одну въ комнатѣ.

— Вы попали прямо въ цѣль! воскликнулъ Мизсримусь Декстеръ; — какая вы удивительная женщина! Что дѣлала она въ то утро, когда м-съ Юстасъ Мокаланъ умерла отъ отравы? Гдѣ была она наканунѣ ночью? Я могу сказать, гдѣ ея не было: ея не было въ ея комнатѣ.

— Она не была въ своей комнатѣ? повторила я; — вы въ этомъ увѣрены?

— Я увѣренъ во всемъ, что говорю относительно м-съ Бьюли. Помните это и выслушайте меня. Это цѣлая драма, а я мастеръ на драматическое изложеніе. Вы сами сейчасъ оцѣните мои способности. Дѣйствіе происходитъ 20-го октября въ Гленинчѣ, въ такъ-называемомъ Коридорѣ Гостей. Съ одной стороны рядъ оконъ, выходящихъ въ садъ, съ другой — четыре спальни съ уборными при нихъ. Первую спальню (считая отъ лѣстницы) занимаетъ м-съ Бьюли, вторая пуста, въ третьей обитаетъ Мизеримусъ Декстеръ, четвертая также порожняя. Вотъ сцена этой драмы. Время дѣйствія — одинадцать часовъ вечера. Декстеръ сидитъ въ своей комнатѣ и читаетъ; Юстасъ Мокаланъ входитъ къ нему. Юстасъ говоритъ: «Милый другъ, не шумите пожалуйста сегодня ночью и не стучите своимъ кресломъ по лѣстницѣ». Декстеръ спрашиваетъ: «Ради чего?» Юстасъ отвѣчаетъ: «М-съ Бьюли обѣдала у знакомыхъ въ Эдинбургѣ и возвратилась очень усталая; она уже удалилась въ свою комнату». Декстеръ спрашиваетъ сатирически: «На что она походитъ, когда она устала? Такъ-же-ли прелестна, какъ всегда?» Юстасъ отвѣчаетъ: «Я не знаю, я ея не видалъ; она прошла наверхъ, не говоря ни съ кѣмъ». Третій вопросъ Декстера, на этотъ разъ очень логичный: «Если она ни съ кѣмъ не говорила, то почему вы знаете. что она устала?» Юстасъ подаетъ Декстеру лоскутокъ бумаги и говоритъ: «Не корчите дурака; я нашелъ эту записку на столѣ въ гостиной. Помните мою просьбу — не шумите, и покойной ночи». Юстасъ уходитъ. Декстеръ беретъ записку и читаетъ слѣдующія строки, написанныя карандашомъ: «Только-что возвратилась; извините, что иду спать не простившись. Я очень устала. (Подпись) Елена». Декстеръ по природѣ очень подозрителенъ. Декстеръ подозрѣваетъ м-съ Бьюли. Нечего разсуждать о побудительныхъ къ тому причинахъ: на это теперь нѣтъ времени. Онъ думаетъ: «Женщина очень уставшая не станетъ писать записки. Ей гораздо было легче подойти къ двери гостиной, мимо которой она шла, и сказать на словахъ то, что она хотѣла. Тутъ что-то не ладно. Я проведу ночь въ креслѣ». Хорошо, но прежде, чѣмъ устроиться на ночь, Декстеръ открываетъ дверь и тихо отправляется въ креслѣ по коридору. Онъ осторожно запираетъ двери пустыхъ комнатъ, кладетъ ключи въ карманъ и возвращается къ себѣ. «Теперь, думаетъ Декстеръ, — если въ этой части дома заскрипитъ дверь, то я буду увѣренъ, что это дверь м-съ Бьюли». Вслѣдъ за этимъ онъ затворяетъ дверь, оставивъ маленькое отверстіе, гаситъ огонь и ждетъ, какъ кошка мышку. Онъ наблюдаетъ въ щель двери за коридоромъ, гдѣ горитъ всю ночь лампа. Бьетъ двѣнадцать часовъ. Дверь внизу запираютъ. Бьетъ полчаса перваго — весь домъ спятъ. Часъ, два — прежняя тишина. Половина третьяго — Декстеръ слышитъ въ коридорѣ какой-то шумъ. Ручка двери, единственной двери, которая можетъ быть отворена во всемъ коридорѣ, отъ комнаты м-съ Бьюли тихонько скрипитъ. Декстеръ опускается на руки, потомъ растягивается на полу и, припавъ глазами къ щели, смотритъ и слушаетъ. Дверь м-съ Бьюли закрывается и мимо Декстера мелькаетъ какая-то фигура. Онъ просовываетъ далѣе свою голову, и такъ-какъ она лежитъ на полу, то не обращаетъ на себя вниманія. Что-же онъ видитъ? М-съ Бьюли. Вотъ она идетъ въ длинномъ, коричневомъ бурнусѣ, въ которомъ она обыкновенно выѣзжаетъ. Черезъ минуту она исчезаетъ за дверью четвертой спальни, повернувъ въ коридоръ, называемый южнымъ. Какія комнаты въ южномъ коридорѣ? Три: первая — маленькій кабинетъ, упоминаемый въ показаніи сидѣлки, вторая — спальня м-съ Юстасъ Мокаланъ, а третья — спальня ея мужа. Что нужно м-съ Бьюли, такъ уставшей отъ поѣздки, въ этой части дома въ два съ половиною часа ночи? Декстеръ рѣшается прослѣдить ея дѣйствія, несмотря на весь рискъ быть застигнутымъ врасплохъ. Знаете вы, какъ онъ передвигается съ мѣста на мѣсто безъ своего кресла? Видали вы, какъ бѣдный уродъ прыгаетъ на рукахъ? Хотите, онъ покажетъ вамъ свое искуство?

Я поспѣшила отказаться отъ предлагаемаго зрѣлища.

— Я видѣла вчера вечеромъ, какъ вы прыгаете, сказала я; — пожалуйста продолжайте вашъ разсказъ.

— Нравится вамъ мой драматическій стиль? спросилъ онъ; — интересуетъ-ли васъ мой разсказъ?

— Очень интересуетъ, м-ръ Декстеръ; я горю желаніемъ услышать его конецъ.

Онъ улыбнулся отъ удовольствія, что слышитъ одобреніе своему таланту.

— Я такъ-же хорошъ и въ автобіографіи, какъ въ драмѣ, произнесъ онъ; — попробовать намъ, въ видѣ развлеченія, автобіографическаго стиля?

— Все, что хотите, только продолжайте! воскликнула я, теряя терпѣніе.

— Часть вторая: автобіографія, началъ онъ, махая рукой: — я отправился, прыгая на рукахъ, по Коридору Гостей и остановился на углу южнаго коридора, у двери маленькаго кабинета. Дверь была отворена и въ комнатѣ никого. Я приблизился къ двери, выходившей изъ кабинета въ спальню м-съ Юстасъ Мокаланъ. Дверь была заперта. Я взглянулъ въ замочную скважину. Вѣроятно, что-то висѣло на замкѣ съ другой стороны, потому-что я не видѣлъ ничего, кромѣ темноты. Я прислушался — ничего не было слышно. Я перешелъ къ другой двери, выходившей изъ коридора въ спальню м-съ Юстасъ Мокаланъ, — все было темно и безмолвно. Я направился къ спальнѣ ея мужа. Я имѣлъ самое дурное мнѣніе о м-съ Бьюли и нисколько не удивился-бы, поймавъ ее въ комнатѣ Юстаса. Я припалъ глазомъ къ замочной скважинѣ. Ключъ былъ вынутъ или, по счастью для меня, повернутъ такъ, что я ясно видѣлъ всю комнату. Юстасъ лежалъ одинъ въ постели и преспокойно спалъ. Я углубился въ размышленіе. Въ концѣ коридора находилась задняя лѣстница. Я спустился по ступенямъ въ нижній этажъ и убѣдился, при свѣтѣ лампы, что всѣ двери были заперты и ключи снаружи замковъ. Такихъ дверей было двѣ: одна вела во дворъ, другая — въ людскую. Я возвратился въ свою комнату и сталъ обдумывать все видѣнное. Гдѣ была м-съ Бьюли? Конечно, въ домѣ, но гдѣ? Однѣ комнаты я самъ заперъ, другія я лично осмотрѣлъ, — слѣдовательно, она могла быть только въ спальнѣ м-съ Мокаланъ, въ которую я не мотъ проникнуть. Прибавьте къ этому, что ключъ отъ двери, выходившей изъ маленькаго кабинета въ спальню, былъ потерянъ, по словамъ сидѣлки на судѣ, и не забывайте, что главной цѣлью въ жизни м-съ Бьюли, какъ она сама объяснила гъ письмѣ, прочитанномъ во время процеса, было сдѣлаться счастливой женой Юстаса Мокалана. Сообразите все это — и вы поймете, о чемъ я думалъ, сидя въ креслѣ и дожидаясь событій. Около четырехъ часовъ, несмотря на всѣ мои усилія, я заснулъ, но не надолго. Я проснулся и съ тревожнымъ опасеніемъ взглянулъ на часы. Было четыре часа и двадцать пять минутъ. Неужели она вернулась въ свою спальню, пока я спалъ? Я отправился прежнимъ порядкомъ къ ея двери и прислушался.

Все было тихо. Я отворилъ дверь. Въ комнатѣ никого не было. Я возвратился къ себѣ и сталъ по-прежнему ждать. Большого труда стоило мнѣ, чтобъ снова не заснуть. Я открылъ окно, но ничего не помогало и усталость опять взяла верхъ. Сонъ сковалъ мои вѣки, и когда я вторично проснулся, то уже было восемь часовъ. Какъ вы уже, вѣрно, замѣтили, у меня очень тонкій слухъ. Подъ моимъ открытымъ окномъ раздавались женскіе голоса. Я высунулъ голову. М-съ Бьюли и ея горничная о чемъ-то совѣщались. Онѣ обѣ бросали вокругъ себя преступные взгляды, опасаясь, чтобы кто-нибудь ихъ не подслушалъ или не подсмотрѣлъ. «Берегитесь сударыня, говорила горничная: — этотъ отвратительный уродъ хитеръ, какъ лисица, только-бы онъ не открылъ вашей тайны». М-съ Бьюли: — «Вы идите впередъ и смотрите, чтобы никого не было, а я послѣдую за вами и буду смотрѣть назадъ». Послѣ этого онѣ исчезли за угломъ дома. Черезъ пять минутъ дверь въ комнату м-съ Бьюли тихонько отворилась и затворилась. Три часа спустя сидѣлка встрѣтила въ коридорѣ м-съ Бьюли, которая невинно шла къ дверямъ спальни м-съ Юстасъ Мокаланъ съ цѣлью узнать о ея здоровьѣ. Что вы думаете обо всемъ этомъ? Что вы думаете о разговорѣ м-съ Бьюли съ ея горничной внѣ дома, изъ опасенія, чтобъ я какъ-нибудь не подслушалъ ихъ? Что вы думаете обо всѣхъ открытыхъ мною обстоятельствахъ въ то самое утро, когда м-съ Юстасъ Мокаланъ занемогла и умерла отъ отравы? Понимаете вы теперь, кто виновенъ въ ея смерти? Оказалъ-ли вамъ какую-нибудь помощь сумасшедшій Мизеримусъ Декстеръ?

Я была слишкомъ взволнована, чтобы отвѣчать. Наконецъ, былъ ясенъ путь къ торжественному признанію невинности моего мужа.

— Гдѣ она? воскликнула я; — гдѣ служанка, пользовавшаяся ея довѣріемъ?

— Я не могу вамъ сказать, я не знаю, отвѣчалъ онъ.

— Отъ кого мнѣ можно узнать?

Онъ задумался.

— Есть человѣкъ, который долженъ знать, гдѣ она, или, по крайней мѣрѣ, можетъ ее отыскать.

— Кто онъ? какъ его зовутъ?

— Это другъ Юстаса, маіоръ Фицъ-Дэвидъ.

— Я его знаю. Я буду у него обѣдать на будущей недѣлѣ и вы также приглашены.

Мизсримусъ Декстеръ презрительно улыбнулся.

— Маіоръ Фицъ-Дэвидъ можетъ нравиться женщинамъ, сказалъ онъ: — онѣ обходятся съ нимъ, какъ со старой болонкой; но я не обѣдаю съ болонкой. Я отказался отъ его приглашенія. Вы поѣзжайте. Онъ и нѣкоторыя изъ знакомыхъ ему дамъ могутъ быть вамъ полезны. Назвалъ онъ вамъ остальныхъ гостей?

— У него будетъ француженка, имя которой я забыла, и леди Кларинда…

— Хорошо, это другъ м-съ Бьюли. Лэди Кларинда, конечно, знаетъ, гдѣ она. Получивъ необходимыя свѣденія, пріѣзжайте прямо ко мнѣ. Узнайте, служитъ-ли у нея прежняя горничная, такъ-какъ съ нею легче имѣть дѣло, чѣмъ съ госпожею. Заставьте служанку проговориться — и м-съ Бьюли въ нашихъ рукахъ. Мы ее уничтожимъ, воскликнулъ онъ, убивая съ быстротою молніи полуживую муху, сидѣвшую на ручкѣ кресла, — какъ я уничтожилъ эту муху. Подождите, относительно горничной важный вопросъ — деньги. Есть-ли у васъ деньги?

— Вдоволь.

Онъ радостно захлопалъ въ ладоши.

— Такъ она наша! воскликнулъ онъ: — вѣдь это дѣло фунтовъ, шилинговъ и пенсовъ. Подождите, еще вопросъ. Вамъ надо перемѣнить имя. Если вы сойдетесь съ м-съ Бьюли какъ жена Юстаса, то она съ первой-же минуты сдѣлается вашимъ злѣйшимъ врагомъ. Берегитесь этого.

Тутъ давно уже кипѣвшее въ моемъ сердцѣ чувство ревности вылилось наружу. Я спросила Декстера, любилъ-ли когда-нибудь мой мужъ м-съ Бьюли?

— Скажите мнѣ правду, воскликнула я: — дѣйствительно-ли Юстасъ…

Онъ иронически разсмѣялся, понявъ мой вопросъ прежде, чѣмъ я его высказала.

— Да, отвѣчалъ онъ: — Юстасъ, дѣйствительно, любилъ ее и это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Она имѣла полное основаніе думать до суда, что послѣ смерти его жены онъ женится на ней. Но судъ сдѣлалъ Юстаса совершенно другимъ человѣкомъ. М-съ Бьюли была свидѣтельницей его публичнаго позора, и этого было достаточно, чтобъ уничтожить въ немъ всякую мысль о бракѣ съ нею. Онъ навѣки разлучился съ нею, на томъ-же основаніи, на которомъ онъ разстался съ вами. Жить съ женщиной, которая знала, что онъ судился за убійство, было для его слабаго характера слишкомъ сильнымъ испытаніемъ. Вы хотѣли узнать истину, — вотъ она. Вы должны остерегаться м-съ Бьюли, но вамъ нечего ее ревновать. Устройте дѣло съ маіоромъ такимъ образомъ, чтобы онъ познакомилъ васъ съ леди Клариндой подъ другимъ именемъ.

— Я могу назваться м-съ Вудвиль; подъ этимъ именемъ Юстасъ на мнѣ женился.

— Прекрасно! воскликнулъ онъ: — какъ-бы я желалъ-быть при томъ, когда леди Кларинда познакомитъ васъ съ м-съ Бьюли! Какое положеніе! Съ одной стороны женщина, скрывающая въ глубинѣ своего сердца роковую тайну, съ другой — женщина, знающая эту тайну и рѣшившаяся честными или безчестными средствами обнаружить ее всему свѣту. Какая борьба! Какая прекрасная завязка для романа! Меня бросаетъ въ лихорадку при одной мысли объ этомъ. Я съума схожу отъ надежды, что увижу наконецъ, м-съ Борджіа-Бьюли уличенной въ ея преступленіи. Не пугайтесь! воскликнулъ онъ съ прежнимъ, дикимъ блескомъ въ глазахъ: — мой мозгъ начинаетъ кипѣть. Я долженъ прибѣгнуть къ физическому движенію. Я долженъ выпустить пары, а то сію минуту лопну.

Прежній припадокъ безумія овладѣлъ имъ. Я побѣжала къ дверямъ, чтобъ въ случаѣ необходимости было легче скрыться, и только тогда, обернувшись, взглянула на него.

Онъ съ быстротою вихря понесся въ своемъ креслѣ на другой конецъ комнаты; по, повидимому, это движеніе въ настоящую минуту было недостаточно для него. Въ одно мгновеніе онъ прыгнулъ на полъ и сталъ скакать на рукахъ по комнатѣ, какъ чудовищная лягушка. По дорогѣ онъ ронялъ стулья и, очутившись на противоположномъ концѣ комнаты, пристально взглянулъ на лежавшіе стулья и съ какимъ-то торжествующимъ крикомъ началъ быстро перепрыгивать черезъ нихъ, причемъ съ необыкновеннымъ искуствомъ падалъ на руки и, для равновѣсія, отбрасывалъ туловище то впередъ, то назадъ. Это зрѣлище было вмѣстѣ и удивительно, и отвратительно.

— Вотъ чехарда Декстера! весело воскликнулъ онъ, очутившись на послѣднемъ стулѣ; — не правда-ли, м-съ Валерія, я для урода очень легко подвиженъ? Выпьемте еще бутылку бургонскаго на погибель м-съ Бьюли.

Я воспользовалась первымъ предлогомъ, чтобъ вырваться отъ него на свободу.

— Вы забываете, сказала я, — что мнѣ надо скорѣе ѣхать къ маіору. Если я его не предупрежу во время, то онъ скажетъ леди Клариндѣ мое настоящее имя.

Движеніе и смѣхъ были ему вполнѣ сочувственны въ эту минуту. Онъ изо всей силы свистнулъ въ свой свистокъ и съ бѣшеной радостью сталъ вертѣться на рукахъ.

— Аріель приведетъ вамъ сейчасъ кэбъ, воскликнулъ онъ; — скачите къ маіору. Разставляйте ей сѣти, не теряя ни минуты. О, какой счастливый день! О, какое утѣшеніе отдѣлаться отъ страшной тайны и подѣлиться ею съ вами! Я внѣ себя отъ блаженства… я точно духъ земли въ поэмѣ Шелли.

И онъ сталъ повторять великолѣпныя строфы изъ «Освобожденнаго Прометея».

— Я чувствую радость, торжество, счастье, безуміе, безграничное, всепоглощающее, неудержимое, рвущееся наружу блаженство. Вотъ что я чувствую, Валерія, вотъ что я чувствую!

Въ это время я поспѣшно вышла изъ комнаты и, остановившись въ дверяхъ, бросила на него послѣдній взглядъ. Онъ стоялъ какъ-бы на колѣняхъ на одномъ изъ опрокинутыхъ стульевъ и возносилъ руки къ какому-то фантастичному небу, плоду его разстроеннаго воображенія. Проходя по круглой комнатѣ, я услышала снова его восторженные, крики и прыганье лягушкой чрезъ стулья.

Внизу меня ждала Аріель.

Я подошла къ ней и стала надѣвать перчатки. Она. меня остановила и, взявъ мою правую руку, поднесла ее къ своему лицу. Что она хотѣла — поцѣловать ее или укусить? Ни то, ни другое. Она понюхала ее, какъ собака, и глухо засмѣялась.

— Вы не пахнете его духами, сказала она: — вы не дотрогивались до его бороды. Теперь я вамъ вѣрю. Вы желаете кэбъ?

— Нѣтъ, благодарствуйте, я сама найду.

Очевидно, что она хотѣла быть со мною очень любезна, въ награду за то, что я не дотрогивалась до бороды Декстера.

— Подождите! воскликнула она своимъ грубымъ, мужскимъ голосомъ.

— Что вамъ?

— Я очень рада, что не сбросила васъ въ каналъ, вотъ что.

Я она дружески ударила меня по плечу, такъ сильно, что я едва удержалась на ногахъ. Потомъ, принявъ свой всегдашній, апатичный видъ, она проводила меня до калитки; выйдя на улицу, я еще слышала, какъ она продолжала смѣяться. Наконецъ-то мнѣ улыбнулось счастье! Въ одинъ и тотъ-же день я удостоилась заслужить довѣріе Аріеля и ея господина.

ГЛАВА XXXI.
Защита м-съ Бьюли.

До обѣда Фицъ-Дэвида оставалось еще нѣсколько дней и я провела ихъ очень мирно и счастливо.

Свиданіе съ Декстеромъ встревожило меня гораздо болѣе, чѣмъ я подозрѣвала. Только спустя нѣсколько часовъ но возвращеніи домой я начала вполнѣ сознавать, какъ сильно подѣйствовало на мои нервы все, что я видѣла и слышала. Я вздрагивала при малѣйшемъ шорохѣ, мнѣ снились страшные сны, я то плакала безъ всякой причины, то сердилась безъ всякаго повода. Мнѣ необходимъ былъ покой, и добрый Бенджаминъ доставилъ его мнѣ. Несмотря на все его любопытство и безпокойство, онъ изъ чувства сожалѣнія не предлагалъ мнѣ никакихъ вопросовъ. Мы безмолвно согласились отложить разговоръ о моемъ посѣщеніи Декстера (которое онъ, конечно, осуждалъ) до тѣхъ поръ, пока мои физическія и нравственныя силы нѣсколько окрѣпнутъ. Я никого не видала въ эти дни. М-съ Moкаланъ и маіоръ Фицъ-Дэвидъ пріѣзжали — первая, чтобъ узнать о всемъ происшедшемъ между мною и Декстеромъ, а второй — чтобъ разсказать новыя сплетни о лицахъ, которыхъ я должна была встрѣтить на его обѣдѣ. Бенджаминъ извинился за меня передъ ними и я была избавлена отъ пріема гостей. Каждый день я выѣзжала съ нимъ въ открытомъ экипажѣ и по нѣскольку часовъ каталась но зеленымъ лужайкамъ и алеямъ, еще уцѣлѣвшимъ близь сѣвернаго предмѣстья Лондона. Дома мы спокойно сидѣли вдвоемъ и вспоминали о прошедшемъ или играли въ домино. Такимъ образомъ, когда наступилъ день знаменитаго обѣда, я была совершенно готова съ новыми силами продолжать борьбу, жаждая увидѣть леди Кларинду и уличить и-съ Бьюли.

По дорогѣ къ Фицъ-Давиду Бенджаминъ съ грустной улыбкой взглянулъ на мое покраснѣвшее, взволнованное лицо.

— Ахъ, милая! сказалъ онъ, — я вижу, вы совсѣмъ поправились. Вамъ уже надоѣла наша тихая жизнь.

Все, что происходило на этомъ обѣдѣ, сохранилось очень смутно въ моей памяти. Я полагаю, что мы всѣ были очень веселы и фамильярны другъ съ другомъ, словно старые друзья; я помню г-жу Мерлифлоръ въ безупречно-великолѣпномъ туалетѣ; юную примадонну, еще болѣе нарядную, чѣмъ въ тотъ день, какъ я познакомилась съ нею, и, кажется, съ еще болѣе громкимъ, рѣзкимъ голосомъ; самого маіора, который постоянно цѣловалъ руки у дамъ, объяснялся въ любви при каждомъ словѣ, радушно угощалъ насъ рѣдкими кушаньями и винами и вообще великолѣпно разыгрывалъ роль пожилого Донъ-Жуана; наконецъ, милаго, стараго Бенджамина, испуганнаго всѣмъ, что происходило вокругъ него, краснѣвшаго отъ каждаго слова дамъ и желавшаго въ глубинѣ своего сердца поскорѣе возвратиться домой. Вотъ все, что сохранялось въ моей памяти о лицахъ, участвовавшихъ на знаменитомъ обѣдѣ, за исключеніемъ одной леди Кларинды, которая до сихъ поръ какъ-будто стоитъ передо мною, а мой памятный разговоръ съ нею я помню отъ слова до слова.

Я пишу эти строки и вижу ея прелестный туалетъ, слышу ея голосъ.

Она была одѣта съ той изысканной простотой, которая въ концѣ концовъ не достигаетъ своей цѣли, а только внушаетъ мысль о рѣдкомъ искуствѣ, благодаря которому достигается эта простота. На ней было кисейное, бѣлое платье, на бѣломъ, шелковомъ чахлѣ, безъ малѣйшихъ украшеній. Ея роскошные, каштановые волосы, въ явное противорѣчіе модѣ, были просто откинуты назадъ и скручены на маковкѣ простымъ узломъ. На шеѣ была узенькая бѣлая лента съ небольшимъ бриліантовымъ фермуаромъ. Она, безъ сомнѣнія, была хороша собою, но отличалась той рѣзкой, угловатой красотой, которая такъ часто встрѣчается въ англійскихъ аристократкахъ; носъ и подбородокъ слишкомъ рѣзко выдавались, большіе сѣрые глаза, умные, полные достоинства, не были нѣжны и подвижны. Ея манеры дышали великосвѣтскимъ приличіемъ, любезностью и той необидной самоувѣренностью, которая какъ-бы служитъ естественнымъ результатомъ высшаго положенія въ обществѣ, по крайней мѣрѣ въ Англіи. Смотря на нее, вы непремѣнно сказали-бы: «вотъ образецъ аристократки, въ которой нѣтъ и тѣни гордости»; но если-бъ вы позволили себѣ малѣйшую вольность въ отношеніи ея, то она заставила-бы васъ сожалѣть объ этомъ до конца вашей жизни.

Мы очень скоро съ ней сошлись. Маіоръ, по предварительному соглашенію съ Бенджаминомъ, назвалъ меня м-съ Вудвиль; уже за долго до окончанія обѣда мы обѣщали другъ другу быть знакомыми. Такимъ образомъ, оставалось только найти случай, чтобъ навести леди Кларинду на разговоръ о м-съ Бьюли.

Позднѣе вечеромъ этотъ случай представился.

Спасаясь отъ страшнаго бравурнаго пѣнія примадонны, я удалилась въ сосѣднюю гостиную. Какъ я надѣялась и разсчитывала, леди Кларинда вскорѣ присоединилась ко мнѣ. Она сѣла рядомъ и мы разговорились однѣ, далеко отъ остальныхъ гостей. Слово за слово и, къ величайшей моей радости, мы совершенно естественно коснулись Декстера, о которомъ я какъ-бы случайно упомянула за обѣдомъ. Мнѣ ничего не стоило тогда очень просто перевести разговоръ на м-съ Бьюли. «Наконецъ-то, подумала я, — обѣдъ маіора принесетъ мнѣ награду за всѣ труды».

И какая это была награда! Сердце мое трепещетъ теперь при воспоминаніи о томъ, какъ оно трепетало въ тотъ памятный вечеръ.

— Такъ Декстеръ говорилъ вамъ о м-съ Бьюли? воскликнула леди Кларинда. — Вы не можете себѣ представить, какъ это меня удивляетъ.

— Отчего? смѣю спросить.

— Онъ ее ненавидитъ. Послѣдній разъ, какъ я его видѣла, онъ не позволилъ мнѣ даже упомянуть ея имени. Это одинъ изъ его пунктиковъ, хотя если подобный человѣкъ можетъ кому-нибудь сочувствовать, то именно Еленѣ Бьюли. Мнѣ, по крайней мѣрѣ, не приходилось видѣть болѣе самобытной женщины, чѣмъ она; м-съ Бьюли иногда говоритъ и поступаетъ такъ легкомысленно, такъ странно, что заткнула-бы за поясъ самого Декстера. Хотѣла-бы я знать, понравилась-ли-бы она вамъ.

— Вы любезно приглашали меня посѣщать васъ, леди Кларинда, отвѣчала я, — и, быть можетъ, я увижу у васъ въ домѣ м-съ Бьюли.

Леди Кларинда засмѣялась, словно находя мои слова очень забавными.

— Я надѣюсь, что вы не отложите вашего посѣщенія до тѣхъ поръ, какъ будете въ состояніи встрѣтить м-съ Елену у меня, отвѣчала леди Кларинда. — Она теперь воображаетъ, что у нея подагра, и отправилась на какія-то удивительныя воды въ Венгріи или Богеміи; куда-же она поѣдетъ или что сдѣлаетъ потомъ — никто не можетъ сказать. Но что съ вами, милая м-съ Вудвиль? Вы ужасно блѣдны. Быть можетъ, вамъ слишкомъ жарко здѣсь, у огня?

Я чувствовало, что дѣйствительно поблѣднѣла. Извѣстіе объ отсутствіи м-съ Бьюли было такимъ для меня ударомъ, какого я никакъ не ожидала. Я была совершенно уничтожена.

— Не перейти-ли намъ въ другую комнату? спросила леди Кларинда.

Послушаться леди Кларинду — значило прервать нашъ разговоръ, а я рѣшилась его продолжать. Горничная м-съ Бьюли могла или у нея болѣе не жить, или остаться въ Англіи. Мнѣ слѣдовало во что-бы то ни стало узнать, гдѣ находилась эта горничная, а потому, отодвинувшись немного отъ камина и взявъ со стола вѣеръ, я сказала:

— Благодарю васъ за вниманіе, леди Кларинда, я дѣйствительно сидѣла близко къ огню, но теперь мнѣ совершенно хорошо. Ваши слова о м-съ Бьюли меня очень удивили. Я воображала ни основанія того, что слышала отъ м-ра Декстера…

— Вы не должны вѣрить словамъ Декстера, перебила меня леди Кларинда: — онъ очень любитъ мистификаціи и, вѣроятно, нарочно васъ обманулъ. Если слухи о немъ справедливы, то онъ долженъ знать лучше другихъ странные капризы Елены Бьюли. Онъ едва не накрылъ ее въ одномъ изъ ея самыхъ странныхъ приключеній въ Шотландіи; эта исторія напоминаетъ содержаніе прелестной оперы Обера, — забываю, право, какъ ее зовутъ! У меня такая плохая память, что я скоро забуду свое имя. Я говорю о той оперѣ, въ которой двѣ монахини отправляются изъ монастыря на балъ. Вотъ странно, послушайте! Эта пошлая дѣвчонка поетъ арію именно изъ этой оперы. Маіоръ! подите сюда; изъ какой оперы эта арія?

Маіоръ былъ очень удивленъ такимъ невниманіемъ къ пѣнію и, быстро вбѣжавъ въ комнату, шопотомъ произнесъ:

— Тише, тише! леди Кларинда. Это «Черное домино».

— Конечно, продолжала леди Кларинда, когда маіоръ удалился. — Какъ глупо, что я забыла, и не странно-ли, что вы также, м-съ Вудвиль, не могли припомнить этого названія? Да, да, «Черное домино».

Я очень хорошо знала, о какой оперѣ она говорила, но не могла произнести ни слова отъ волненія. Мнѣ почему-то казалось, что приключеніе, о которомъ упоминала леди Кларинда, имѣло нѣчто общее съ таинственнымъ поведеніемъ м-съ Бьюли въ роковое утро 21 октября. Если я не ошибалась въ этомъ, то не далека была отъ открытія великой тайны, на разгадку которой я посвятила всю свою жизнь. Закрывшись вѣеромъ, я сказала какъ могла спокойнѣе:

— Пожалуйста продолжайте; меня очень интересуетъ это происшествіе.

Леди Кларинду польстило мое вниманіе къ ея разсказу и она начала въ слѣдующихъ выраженіяхъ:

— Я надѣюсь, что мой разсказъ окажется достойнымъ вашего любопытства. Если-бъ вы только знали Елену, то какъ-бы увидѣли ее передъ собою, — такъ эта исторія походитъ на нее. Я узнала ее отъ горничной, которую она оставила у меня, взявъ съ собою въ Венгрію какую-то иностранку. Эта горничная просто сокровище и я-бы очень желала ее удержать у себя. У нея только одинъ недостатокъ; прескверное имя — Феба. Ну, вотъ въ чемъ дѣло. Феба и ея госпожа гостили однажды въ какомъ-то имѣнья близь Эдинбурга, по названію Гленинчъ, если я не ошибаюсь. Оно принадлежало м-ру Мокалану, который впослѣдствіи, какъ вы, конечно, помните, судился за убійство своей жены. Ужасное дѣло! но не безпокойтесь, моя исторія не имѣетъ съ нимъ ничего общаго, она касается только Елены Бьюли. Однажды, во время пребыванія въ Гленинчѣ, ее пригласили обѣдать въ Эдинбургъ.

Въ тотъ-же вечеръ въ этомъ городѣ былъ назначенъ маскарадъ — явленіе совершенно необычайное въ Шотландіи. Подобная забава считалась не совсѣмъ приличной и на этомъ маскарадѣ должны были присутствовать дамы очень сомнительной нравственности и мужчины, непринадлежавшіе къ свѣтскому обществу. Друзья Елены, у которыхъ она обѣдала, несмотря на всѣ возраженія, рѣшились ѣхать въ маскарадъ, полагаясь, что маски не выдадутъ ихъ инкогнито. Еленѣ также очень хотѣлось ѣхать съ ними, но м-ръ Мокаланъ принадлежалъ къ тѣмъ строго-нравственнымъ людямъ, которые возставали противъ подобнаго маскарада; по его словамъ, никакая порядочная женщина не могла показаться на немъ, не обезчестивъ своего имени. Такимъ образомъ, Еленѣ невозможно было исполнить своего желанія, если объ ея поѣздкѣ непремѣнно узнаетъ м-ръ Мокаланъ. Но она изобрѣла такую хитрую штуку, чтобъ удалитъ отъ себя всѣ подозрѣнія, что, право, ничего подобнаго не встрѣтить даже во французскихъ пьесахъ. Она отправилась къ обѣду въ Эдинбургъ въ каретѣ, а Фебу послала туда заранѣе. Когда наступилъ часъ возвращенія въ Гленинчъ, что, вы думаете, сдѣлала Елена? Она послала вмѣсто себя горничную въ каретѣ, въ своемъ бурнусѣ, шляпкѣ и вуали, приказавъ ей, по прибытіи домой, пройти прямо въ ея комнату, оставивъ въ залѣ записку, въ которой Елена, конечно, собственноручно, извинялась передъ хозяиномъ, что ушла къ себѣ не простясь съ нимъ; она сослалась на сильную усталость. Госпожа и горничная были одинаковаго роста, а потому слуги не открыли этого обмана и Феба благополучно достигла комнаты м-съ Бьюли, гдѣ ей приказано было оставаться, пока всѣ въ домѣ не заснутъ. Дожидаясь удобной минуты для удаленія въ свою комнату, она заснула и проснулась только въ два часа ночи или еще позже. Она быстро вскочила, отворила дверь и на цыпочкахъ пошла но коридору, но не успѣла достигнуть его конца, какъ услышала за собою какіе-то странные звуки. Она поспѣшила скрыться на лѣстницѣ и съ верхняго этажа стала смотрѣть въ коридоръ. Что-жь она увидѣла? Декстеръ прыгалъ на рукахъ (видѣли-ли вы когда-нибудь это уморительно-отвратительное зрѣлище?) по коридору, засматривая въ замочныя скважины всѣхъ дверей, очевидно, отыскивая, куда дѣвалось лицо, вышедшее изъ своей комнаты въ два часа ночи. Онъ, безъ сомнѣнія, принялъ Фебу за ея госпожу, такъ-какъ она забыла снять бурнусъ. На другой день, рано утромъ, Елена возвратилась изъ Эдинбурга въ наемномъ экипажѣ и чужомъ пальто. Она, не доѣзжая до воротъ, остановилась на дорогѣ и вошла въ домъ черезъ садъ, никѣмъ незалѣченная, даже Декстеромъ. Не правда-ли, какъ все это смѣло и умно придумано? И какъ эта исторія походитъ на «Черное домино»! Вы, вѣроятно, удивляетесь, также какъ и я, что Декстеръ не произвелъ скандала? Онъ-бы непремѣнно это сдѣлалъ, но даже онъ закусилъ языкъ, по словамъ Фебы, отъ рокового событія, случившагося въ этотъ день въ домѣ… Но что это съ вами, м-съ Вудвиль, вамъ рѣшительно здѣсь слишкомъ жарко. Я открою окно?

— Нѣтъ, не безпокойтесь, едва слышно промолвила я, — я выйду подышать чистымъ воздухомъ.

Никѣмъ незамѣченная, я вышла на балконъ и сѣла на ступеньку, чтобъ собраться съ мыслями вдали отъ шума и говора. Однако, — черезъ минуту кто-то меня потрепалъ по плечу; поднявъ голову, я увидѣла добраго Бенджамина, съ ужасомъ смотрѣвшаго на меня. Леди Кларинда сказала ему, что мнѣ дурно, и помогла незамѣтно удалиться изъ гостиной, гдѣ маіоръ продолжалъ слушать музыку.

— Что случилось, дитя мое? спросилъ онъ шепотомъ.

— Поѣдемте домой и я вамъ разскажу, отвѣчала я.

ГЛАВА XXXII.
Образецъ моего благоразумія.

Читатели должны слѣдовать за мною въ моихъ быстрыхъ передвиженіяхъ, и мѣсто дѣйствія этого разсказа переносится на время въ Эдинбургъ.

Прошло два дня послѣ обѣда у Фицъ-Дэвида. Я немного оправилась отъ страшнаго удара, уничтожившаго разомъ всѣ мои планы и надежды. Я видѣла теперь ясно, что была втройнѣ виновата: во-первыхъ, я неосновательно и легкомысленно подозрѣвала невинную женщину; во-вторыхъ, передала свои подозрѣнія, не провѣривъ ихъ справедливости, другому лицу; въ-третьихъ, признала намеки и предположенія Декстера за вполнѣ доказанную истину. Мнѣ такъ было стыдно за себя въ прошедшемъ и я съ такимъ отчаяніемъ смотрѣла на будущее, потерявъ всякое довѣріе къ себѣ, что спокойно приняла благоразумный совѣтъ добраго Бенджамина.

— Милая Валерія, сказалъ онъ послѣ того, какъ мы основательно обсудили съ нимъ мое положеніе: — по всему, что вы мнѣ разсказываете о Декстерѣ, онъ мнѣ очень не нравится. Дайте мнѣ слово, что вы болѣе не поѣдете къ нему иначе, какъ посовѣтовавшись съ человѣкомъ, который могъ-бы лучше меня руководить васъ въ этомъ дѣлѣ.

— Я даю слово, но подъ условіемъ: если я не найду такого совѣтника, поможете мнѣ вы?

Бенджаминъ отвѣчалъ, что онъ съ удовольствіемъ готовъ мнѣ всегда служить.

На слѣдующее утро, причесываясь и обдумывая все случившееся, я неожиданно вспомнила, что при первомъ чтеніи процеса мужа я рѣшилась, въ случаѣ неудачи къ отношеніи Декстера, обратиться за помощью къ одному изъ стряпчихъ Юстаса, именно къ м-ру Плеймору. Этотъ джентльменъ, какъ припомнятъ читатели, заслужилъ мое довѣріе дружескимъ отстаиваніемъ мужа во время полицейскаго обыска въ его домѣ. Справившись съ показаніемъ на судѣ свидѣтеля Скулькрафта, я нашла, что м-ръ Плейморъ былъ приглашенъ къ защитѣ Юстаса Мизеримусомъ Декстеромъ. Такимъ образомъ, онъ не только былъ надежный другъ, но и знакомый Декстера, а слѣдовательно никто лучше его не могъ пролить свѣта на окружавшій меня мракъ. Бенджаминъ, съ которымъ я посовѣтовалась въ этомъ случаѣ, нашелъ мой выборъ совѣтника чрезвычайно благоразумнымъ и тотчасъ принялся за осуществленіе моего новаго плана. Онъ черезъ своего стряпчаго досталъ адресъ лондонскаго агента м-ра Плеймора и отъ него получилъ для меня рекомендательное письмо къ самому м-ру Плеймору, отъ котораго я, конечно, не могла скрывать, что была второй женой Юстаса Мокалана.

Въ тотъ-же вечеръ мы отправились съ послѣднимъ поѣздомъ въ Эдинбургъ, такъ-какъ Бенджаминъ не хотѣлъ, чтобъ я ѣхала одна.

По его совѣту я предварительно написала Декстеру, что должна совершенно неожиданно уѣхать изъ Лондона на нѣсколько дней и потому передамъ ему результатъ моего свиданія съ леди Клариндой только по возвращеніи. На эту записку я получила слѣдующій характеристическій отвѣтъ черезъ Аріеля:

«М-съ Валерія, я человѣкъ очень сообразительный и могу прочесть все, что осталось недописаннымъ въ вашемъ письмѣ. Леди Кларинда поколебала ваше довѣріе ко мнѣ. Хорошо; но я обязуюсь поколебать ваше довѣріе къ леди Клариндѣ, а до того времени я ни мало не оскорбленъ. Съ невозмутимымъ спокойствіемъ я жду чести и счастья видѣть васъ у себя. Увѣдомьте по телеграфу, желаете-ли вы опять трюфелей или чего-нибудь попроще и полегче, напримѣръ, прекрасное французское блюдо: свиныя вѣки съ тамариндами. Остаюсь вашъ вѣчный союзникъ, поклонникъ, поэтъ и поваръ — Декстеръ».

Прибывъ въ Эдинбургъ, мы съ Бенджаминомъ поспорили о томъ, какъ слѣдовало мнѣ отправиться къ м-ру Плеймору: одной или съ нимъ. Я хотѣла идти одна.

— Я немного знаю свѣтъ, сказала я, — но замѣтила, что изъ десяти случаевъ въ девяти мужчина сдѣлаетъ такія уступки женщинѣ, о которыхъ онъ даже и не подумаетъ въ присутствіи мужчины. Я не знаю почему, но это фактъ. Если мнѣ не повезетъ съ м-ромъ Плейморомъ, я отложу объясненіе и попрошу васъ сопровождать меня на слѣдующій разъ. Не думайте, что это упрямство, и позвольте мнѣ одной попытать счастья.

Бенджаминъ, при его обычной добротѣ, конечно, уступилъ. Я послала мое рекомендательное письмо въ контору м-ра Плеймора, такъ-какъ его частное жилище находилось за городомъ, близь Гленинча. Вскорѣ посланный принесъ отвѣтъ, въ которомъ стряпчій очень любезно назначалъ мнѣ свиданіе въ тотъ-же день вечеромъ. Въ положенный часъ я позвонила у двери его конторы.

ГЛАВА XXXIII.
Образецъ моего безумія.

Непонятное подчиненіе шотландцевъ клерикальной тираніи установленной церкви породило ошибочный взглядъ большинства англичанъ на ихъ національный характеръ.

Общественное мнѣніе, разсматривая господство въ Шотландіи «суботняго дня», находитъ, что этотъ обычай ни въ одной христіанской странѣ не достигаетъ такой дикой строгости, что цѣлая нація дозволяетъ духовенству лишать ее впродолженіи одного дня въ недѣлѣ права путешествовать, телеграфировать, ѣсть горячій обѣдъ, читать газеты, разрѣшая только зѣвать въ церкви и напиваться пьянымъ дома. Видя все это, общественное мнѣніе выводитъ не безъ основанія, что народъ, подчиняющійся такимъ общественнымъ порядкамъ, долженъ быть самымъ строгимъ, черствымъ и скучнымъ народомъ на землѣ. Такими кажутся шотландцы издали, но всякій, кто знаетъ ихъ лично, конечно, согласится со мною, что нѣтъ народа болѣе веселаго, сообщительнаго, гостепріимнаго и либеральнаго во всѣхъ отношеніяхъ, какъ нація, соблюдающая такъ строго «суботній день». Впродолженіи шести дней въ недѣлѣ большинство шотландцевъ отличается спокойнымъ юморомъ, благоразуміемъ и веселостью; но на седьмой день они серьезно слушаютъ, какъ ихъ пасторы увѣряютъ съ кяфедры, что прогулка въ воскресенье — святотатство.

Я не имѣю возможности объяснить этой аномаліи въ характерѣ шотландскаго народа и только указываю на нее, какъ на необходимое предисловіе передъ появленіемъ въ моемъ разсказѣ рѣдко встрѣчающагося въ литературѣ типа добродушнаго, веселаго шотландца

Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ я нашла, что м-ръ Плейморъ былъ замѣчателенъ только отрицательно. Онъ былъ ни старъ и ни молодъ, ни красивъ и ни уродъ; вообще онъ по походилъ на типичнаго стряпчаго и говорилъ совершенно правильно по-англійски, съ самымъ легкимъ шотландскимъ акцентомъ.

— Я старый другъ м-ра Юстаса Мокалана, сказалъ онъ, радушно пожимая мнѣ руки. — и очень счастливъ познакомиться съ его женой. Гдѣ ни желаете сѣсть? Около окна? Вы достаточно молоды, чтобъ не бояться свѣта. Вы въ первый разъ въ Эдинбургѣ? Я буду очень радъ сдѣлать наше пребываніе въ нашемъ городѣ какъ можно пріятнѣе. М-съ Плейморъ сочтетъ за честь съ вами познакомиться. Мы остались въ Эдинбургѣ на короткое время. Въ городѣ итальянская опера, и у насъ есть на сегодня ложа. Будьте такъ любезны, отобѣдайте у насъ безъ всякой церемоніи и потомъ отправимся въ театръ.

— Вы очень добры, отвѣчала я, — но въ настоящую минуту я встревожена и не расположена ѣхать въ театръ. Въ моемъ письмѣ я, кажется, упомянула, что желаю спросить у васъ совѣта по очень важному дѣлу.

— Неужели? произнесъ онъ; — по правдѣ сказать, я не прочелъ до конца вашего письма, а увидѣвъ ваше имя и просьбу принять васъ въ конторѣ, я немедленно вамъ отвѣтилъ. Извините меня пожалуйста. Вы желаете спросить у меня совѣта по судебному дѣлу? Надѣюсь, что у васъ нѣтъ никакихъ тяжбъ?

— Собственно тяжбы у меня нѣтъ, но я нахожусь въ очень грустномъ положеніи и пріѣхала просить вашего совѣта. Вы удивитесь, узнавъ, въ чемъ дѣло, и я боюсь, что отниму у васъ много времени.

— Я и мое время къ вашимъ услугамъ, сказалъ онъ; — объясните, чѣмъ я могу вамъ служить, и не торопитесь. У меня теперь нѣтъ особо спѣшныхъ занятій.

Его доброта и любезность совершенно меня успокоили и я подробно, откровенно разсказала ему свою странную исторію.

Онъ открыто обнаруживалъ впечатлѣніе, производимое на него моимъ разсказомъ. Моя разлука съ мужемъ видимо встревожила его, а рѣшимость оспорить приговоръ шотландскихъ присяжныхъ и несправедливое подозрѣніе противъ м-съ Бьюли сначала позабавили его, а потомъ изумили. Но самое сильное на него вліяніе произвели мое свиданіе съ Мизеримусомъ Декстеромъ и разговоръ съ леди Клариндой. Онъ впервые измѣнился въ лицѣ и, вскочивъ, промолвилъ какъ-бы про себя:

— Господи! неужели мой взглядъ, наконецъ, окажется справедливымъ?

Я ни мало не желала дозволить ему скрыть отъ меня какія-бы то ни было мысли по этому предмету и громко сказала:

— Я, кажется, васъ очень поразила?

— Прошу тысячу разъ извиненія! воскликнулъ онъ, вздрагивая всѣмъ тѣломъ. — Вы не только меня поразили, но открыли мнѣ глаза на это дѣло. Я вижу теперь возможность объяснить таинственное гленинчское дѣло. Но въ какомъ странномъ положеніи мы оба находимся, прибавилъ онъ съ своимъ обычнымъ добродушіемъ. — Скажите пожалуйста, м-съ Мокаланъ, вы нуждаетесь въ моемъ совѣтѣ или я въ вашемъ?

— Какая новая идея блеснула у васъ въ головѣ? спросила я.

— Я еще не могу вамъ ее сообщить, отвѣчалъ онъ, — несмотря на то, что я всячески стараюсь говорить съ вами какъ другъ, а не какъ стряпчій; но привычка беретъ свое. Осторожность стряпчаго не дозволяетъ мнѣ высказать своихъ мыслей до болѣе подробнаго изслѣдованія дѣла. Сдѣлайте одолженіе, повторите часть разсказанныхъ вами фактовъ и позвольте мнѣ предложить вамъ нѣсколько вопросовъ. Считаете-ли вы возможнымъ удовлетворить въ этомъ отношеніи мои желанія?

— Конечно, м-ръ Плейморъ. Откуда прикажете начать?

— Съ вашей поѣздки къ Декстеру вмѣстѣ съ свекровью. Когда вы попросили его высказать вамъ взглядъ его за таинственную смерть первой жены Юстаса Мокалана, то онъ взглянулъ на васъ подозрительно, не правда-ли?

— Да, очень подозрительно.

— И его лицо просіяло, когда вы сказали, что основываете вашъ вопросъ только на томъ, что прочитали въ печатномъ отчетѣ его процеса?

— Да.

Онъ вынулъ листъ бумаги изъ ящика своей конторки, обмокнулъ перо въ чернила и послѣ минутнаго раздумья просилъ меня сѣсть поближе къ нему.

— Теперь стряпчій исчезаетъ, сказалъ онъ, — и его мѣсто замѣняетъ другъ. Между нами не будетъ никакихъ тайнъ. Я старый другъ вашего мужа и питаю къ вамъ лично большое сочувствіе. Я вижу необходимость васъ предупредить, пока еще время, и могу это сдѣлать только рѣшившись на большой рискъ, чти едва-ли исполнилъ-бы кто-нибудь изъ моихъ собратій. Я вполнѣ вамъ довѣрюсь, какъ человѣкъ и стряпчій, хотя я шотландецъ. Слѣдите за мною, пока я напишу нѣсколько замѣтокъ, и вы узнаете, что я думаю по этому дѣлу.

Я повиновалась и наклонила голову къ его плечу.

Онъ началъ писать слѣдующее:

"Убійство въ Гленинчѣ. Вопросы: въ какомъ положеніи находится Мизеримусъ Декстеръ относительно убійства? Что онъ (повидимому) знаетъ по этому дѣлу?

«У него какіе-то особые, тайные взгляды. Онъ подозрѣваетъ, что высказалъ ихъ какъ-нибудь случайно или что ихъ открыли нештатнымъ для него образомъ. Убѣдившись въ противоположномъ, онъ очень успокоивается».

Тутъ перо м-ра Плеймора остановилось и онъ продолжалъ свои вопросы.

— Перейдемте къ вашему второму посѣщенію Декстера, уже наединѣ, произнесъ онъ. — Повторите эту часть вашего разсказа. Что онъ сдѣлалъ и какое выраженіе было на его лицѣ, когда вы объявили свое желаніе не подчиняться шотландскому приговору?

Я повторила то, что уже извѣстно читателямъ. М-ръ Плейморъ тогда быстро прибавилъ къ своимъ замѣткамъ слѣдующія строки:

"Онъ обнаруживаетъ всѣ симптомы паническаго страха; онъ воображаетъ, что ему грозитъ какая-то непонятная опасность; онъ то выходитъ изъ себя отъ бѣшенства, то смиренно раболѣпствуетъ. Онъ хочетъ во что-бы то ни стало узнать истинный смыслъ словъ его собесѣдницы, и, удовлетворившись въ этомъ отношеніи, онъ прежде блѣднѣетъ и сомнѣвается, на яву-ли онъ, а потомъ, безъ всякой видимой причины, обвиняетъ свою собесѣдницу въ подозрѣніи кого-нибудь. Вопросъ: когда въ домѣ пропадаетъ небольшая сумма денегъ и мы объявляемъ объ этомъ слугамъ, то что мы думаемъ о слугѣ, который первый восклицаетъ: «вы меня подозрѣваете?»

Онъ снова положилъ перо и спросилъ:

— Такъ?

Я начала догадываться о цѣли его замѣтокъ и, не отвѣчая на вопросъ, просила объяснить мнѣ безотлагательно его взглядъ. Онъ погрозилъ мнѣ пальцемъ и сказалъ:

— Нѣтъ еще. Но отвѣтьте: такъ-ли я записалъ?

— Совершенно.

— Хорошо. Разскажите теперь все, что случилось послѣ этого. Не бойтесь повторенія и дайте мнѣ всевозможныя подробности.

Я разсказала все, что помнила, и м-ръ Плейморъ взялся въ третій разъ за перо. Вотъ какъ оканчивались его замѣтки:

«Его косвенно увѣряютъ, что не онъ, по крайней мѣрѣ, подозрѣваемое лицо. Онъ откидывается на спинку кресла, тяжело вздыхаетъ и проситъ оставить его наединѣ подъ предлогомъ, что этотъ разговоръ его очень встревожилъ. По возвращеніи въ комнату посѣтительница находитъ, что Декстеръ въ этотъ промежутокъ времени пилъ вино. Она возобновляетъ разговоръ, а не Декстеръ. Она прямо говоритъ, что убѣждена въ убійствѣ м-съ Мокаланвъ рукою отравителя. Декстеръ едва не падаетъ въ обморокъ. Подъ вліяніемъ какого рокового страха онъ находится? Конечно, это ужасъ преступника, опасающагося уличенія. Иначе нельзя объяснить его поведеніе. Потомъ онъ быстро переходитъ отъ одной крайности къ другой. Онъ внѣ себя отъ радости, когда оказывается, что его посѣтительница сосредоточиваетъ свои подозрѣнія на отсутствующемъ лицѣ. Тогда, и только тогда, онъ ищетъ спасенія въ увѣреніи, что съ самаго начала раздѣлялъ эти самыя подозрѣнія. Вотъ факты. Къ какому простому заключенію приводятъ они?»

Онъ кончилъ писать и, устремивъ на меня проницательный взглядъ, ждалъ, пока я первая начну разговоръ.

— Я понимаю васъ, м-ръ Плейморъ! воскликнула я. — Вы полагаете, что Декстеръ…

— Повторите, прервалъ онъ меня, — слова Декстера, которыми онъ подтвердилъ ваше мнѣніе о бѣдной м-съ Бьюли.

— Онъ сказалъ: «Нѣтъ и тѣни сомнѣнія, м-съ Бьюли ее отравила».

— Я послѣдую такому хорошему примѣру и съ маленькимъ измѣненіемъ скажу: нѣтъ и тѣни сомнѣнія, Декстеръ ее отравилъ.

— Вы шутите, м-ръ Плейморъ?

— Я никогда въ жизни не говорилъ такъ серьезно. Ваше смѣлое посѣщеніе Декстера и еще болѣе неосторожная, откровенная бесѣда съ нимъ привели къ удивительнымъ результатамъ. Свѣтъ, котораго не могъ бросить законъ на таинственное гленинчское убійство, брошенъ женщиной, которая не хочетъ слушать здравомыслящихъ совѣтовъ и настаиваетъ на своемъ. Это совершенно невѣроятно, но однако справедливо.

— Невозможно! невозможно! воскликнула я.

— Что невозможно? спросилъ онъ холодно.

— Невозможно, чтобъ Декстеръ отравилъ первую жену моего мужа.

— Отчего невозможно?

— Какъ можете вы это спрашивать? отвѣчала я съ ожесточеніемъ, совершенно выходя изъ себя. — Я вамъ сказала, что онъ отзывается о ней съ такой любсьью и уваженіемъ, которыми моглабы гордиться любая женщина. Онъ живетъ воспоминаніями о ней. Я обязана его дружескимъ пріемомъ какому-то случайному сходству съ нею. Я видѣла слезы на его глазахъ, слышала судорожную дрожь въ его голосѣ, когда онъ говорилъ о ней. Онъ, можетъ быть, самый коварный человѣкъ во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, но онъ вѣренъ ея памяти и въ этомъ меня не обманулъ. Женщина безошибочно узнаетъ, когда мужчина говоритъ о своей любви. Онъ столько-же ея убійца, сколько я. Мнѣ совѣстно спорить, м-ръ Плейморъ, но я рѣшительно не могу съ вами согласиться и меня даже сердитъ ваше предположеніе.

Онъ, казалось, былъ скорѣе обрадованъ, чѣмъ оскорбленъ моими рѣзкими словами.

— Вамъ нечего сердиться на меня, милая м-съ Мокаланъ. Я въ одномъ отношеніи совершенно съ вами согласенъ, только иду немного далѣе.

— Я васъ не понимаю.

— Сейчасъ поймете. Вы говорите, что Декстеръ питаетъ къ покойной м-съ Мокаланъ любовь и уваженіе. Я смѣю утверждать, что онъ просто былъ страстно влюбленъ въ нее. Я это знаю отъ нея самой; она удостоивала меня своимъ довѣріемъ и дружбою въ послѣдніе годы ея жизни. Миверимусъ Декстеръ не только былъ влюбленъ въ нее до ея замужества, но, несмотря на его уродство, предлагалъ ей свою руку. Она благоразумно скрывала это отъ м-ра Мокалана и, я полагаю, вамъ также лучше всего послѣдовать ея примѣру.

— И послѣ этого вы утверждаете, что онъ ее отравилъ?

— Да. Я не вижу другого объясненія всего, что случилось во время вашего посѣщенія Декстера. Онъ едва не упалъ въ обморокъ отъ страха. Чего-же онъ боялся?

Я старалась найти на это подобающій отвѣтъ и начала, не зная сама, чѣмъ кончу:

— М-ръ Декстеръ старый и преданный другъ моего мужа. Узнавъ о моей рѣшимости протестовать противъ шотландскаго приговора, онъ, быть можетъ, опасался…

— Онъ, быть можетъ, опасался дурныхъ послѣдствій для вашего мужа отъ пересмотра дѣла, перебилъ меня м-ръ Плейморъ, доканчивая фразу. — Вы немного перехитрили, м-съ Мокаланъ, и ваши слова не согласуются съ вашей твердой вѣрой въ невинность мужа. Освободитесь отъ одного заблужденія, которое можетъ привести васъ къ роковому результату, если вы будете упорно слѣдовать по однажды избранному пути. Повѣрьте — мнѣ, Мизеримусъ Декстеръ пересталъ быть другомъ вашего мужа въ тотъ день, когда послѣдній женился на несчастной отравленной женщинѣ. Я согласенъ, что Декстеръ отлично поддерживалъ свою личину, какъ въ публикѣ, такъ и въ частной жизни. Его показаніе на судѣ въ пользу своего друга отличалось тѣмъ глубокимъ чувствомъ, котораго слѣдовало отъ него ожидать. И, однако, я твердо убѣжденъ, что у м-ра Мокалана нѣтъ злѣе врага на свѣтѣ, какъ Мизеримусъ Декстеръ.

Отъ этихъ словъ на меня повѣяло холодомъ. Я чувствовала, что теперь, по крайней мѣрѣ, онъ былъ правъ. Юстасъ женился на женщинѣ, которая отказала въ своей рукѣ Декстеру. Могъ-ли Декстеръ когда-нибудь это простить? Я по совѣсти должна была отвѣтить — нѣтъ.

— Помните все, что я вамъ сказалъ, продолжалъ м-ръ Плейморъ, — и перейдемте теперь къ вашему положенію въ этомъ дѣлѣ, къ вашимъ надеждамъ. Согласитесь на минуту съ моимъ взглядомъ и посмотримъ, какіе шансы у васъ на открытіе истины. Одно дѣло быть нравственно убѣжденнымъ, какъ я, въ виновности Мпзеримуса Декстера, и другое — найти ясныя улики, которыя могли-бы послужить доказательствомъ на судѣ. Въ этомъ и заключается величайшая трудность этого дѣла. Если я не ошибаюсь, весь вопросъ теперь сводится къ тому, чтобы доказать виновность Декстера и тѣмъ освободить вашего мужа отъ всякаго подозрѣнія. Но какъ это сдѣлать? У насъ нѣтъ ни малѣйшей улики противъ него. Вы можете обвинить Декстера только на основаніи его собственнаго признанія. Вы меня слушаете?

Я слушала, но очень неохотно. Если онъ былъ правъ, то, конечно, я находилась въ безъисходномъ положеніи. Но я никакъ не могла признать, что онъ правъ, несмотря на всю его опытность и знанія. Я высказала это съ большимъ смиреніемъ.

— Во всякомъ случаѣ, сказалъ онъ, добродушно улыбаясь, — вы должны сознаться, что Декстеръ не вполнѣ откровененъ съ вами. Онъ все еще скрываетъ что-то отъ васъ.

— Да, я это признаю.

— Хорошо. Мы въ этомъ оба согласны; только я полагаю, что онъ скрываетъ отъ васъ признаніе своей виновности, а вы думаете, что онъ не даетъ вамъ тѣхъ свѣденій, которыя могутъ уличить въ преступленіи другое лицо. Остановимтесь на этомъ и посмотримъ, какимъ образомъ можете вы выпытать у него то, что онъ скрываетъ.

— Я могу его убѣдить.

— Конечно, а если убѣжденіе не удастся, то можете-ли вы обманомъ или угрозой заставить его проговориться?

— Ваши собственныя замѣтки, м-ръ Плейморъ, могутъ васъ убѣдить въ томъ, что я уже разъ навела на него ужасъ, хотя я только женщина и ни мало этого не желала.

— Славный отвѣтъ. Вы полагаете, что однажды одержавъ успѣхъ, вы его одержите всегда. Хорошо, но вамъ не мѣшаетъ поближе познакомиться съ характеромъ и темпераментомъ Декстера. Какъ вы полагаете, не обратиться-ли намъ къ помощи безспорнаго авторитета въ этомъ дѣлѣ?

Онъ говорилъ такимъ тономъ, словно упоминаемый имъ авторитетъ находился подлѣ насъ. Я невольно обвела взоромъ всю комнату.

— Не бойтесь, сказалъ онъ, — оракулъ безмолвный; вотъ онъ.

Съ этими словами онъ открылъ ящикъ своей конторки и вынули какую-то бумагу изъ цѣлой связки документовъ.

— Подготовляя защиту вашего мужа, продолжалъ онъ, — мы затруднялись включить въ число свидѣтелей Мизеримуса Декстера. Конечно, въ то время никто не подозрѣвалъ его, но мы боялись его эксцентричности и даже нѣкоторые изъ насъ полагали, что онъ могъ отъ волненія на судѣ совершенно сойти съ ума. Не зная, на что рѣшиться, мы обратились къ помощи знаменитаго доктора, познакомили его подъ какимъ-то предлогомъ съ Декстеромъ, и онъ выдалъ слѣдующее медицинское свидѣтельство.

Плеиморъ развернулъ бумагу и, сдѣлавъ на ней карандашсмъ отмѣтки, подалъ мнѣ.

— Прочтите эти строчки; для васъ будетъ и ихъ достаточно.

Я прочла слѣдующее:

«Резюмируя всѣ мои замѣчанія, я прихожу къ тому убѣжденію, что въ немъ скрываются всѣ признаки тайнаго сумасшествія, но явныхъ, активныхъ симптомовъ еще нѣтъ. Поэтому я полагаю, что мы можете представить его на судъ безъ всякаго опасенія. Онъ способенъ сказать и сдѣлать много странностей, но его умъ находится еще подъ контролемъ его воли, и, изъ чувства самоуваженія, онъ явится разумнымъ свидѣтелемъ. Что-же касается будущаго, то я въ состояніи только высказать мои предположенія. Что онъ сойдетъ съ ума, если будетъ живъ, я ни мало не сомнѣваюсь, но вопросъ въ томъ, когда придетъ сумасшествіе? Это вполнѣ зависитъ отъ состоянія его здоровья. Его нервная система очень впечатлительна и есть симптомы, что онъ своимъ образомъ жизни сильно ее расшаталъ. Если онъ броситъ дурныя привычки, о которыхъ я выше упоминалъ, и будетъ каждый день выходить на воздухъ по нѣскольку часовъ, то онъ можетъ сохранить разсудокъ еще надолго. Если-же онъ будетъ упорно продолжать свою теперешнюю жизнь, или, другими словами, будетъ губить свою нервную систему, то сумасшествіе не заставитъ себя ждать. Безъ всякаго предупрежденія, въ одно мгновеніе, въ то самое время, быть можетъ, когда онъ совершенно разумно разговариваетъ, онъ впадетъ въ сумасшествіе или идіотство. Въ томъ и другомъ случаяхъ не можетъ быть никакой надежды на выздоровленіе. Однажды нарушится равновѣсіе умственныхъ силъ — и онъ погибъ на всю жизнь».

Когда я окончила чтеніе, м-ръ Плейморъ спряталъ бумагу въ конторку и произнесъ:

— Вы теперь прочитали мнѣніе одного изъ величайшихъ научныхъ авторитетовъ. Можетъ-ли Декстеръ, по вашему мнѣнію, принять мѣры къ успокоенію своей нервной системы? Какія преграды и опасности видите вы на пути къ достиженію вашей цѣли?

Я ничего не отвѣчала.

— Предположимъ, что вы возвратитесь къ Декстеру, продолжалъ онъ, — и что докторъ преувеличиваетъ опасность его положенія. Что вы будете дѣлать? Въ послѣднее ваше посѣщеніе вы поразили его неожиданностью и, подъ вліяніемъ разстроенныхъ нервовъ, онъ обнаружилъ передъ вами свои страхъ. Можете-ли вы снова взять его врасплохъ? Нѣтъ. Онъ насъ ожидаетъ и будетъ на сторожѣ. Вамъ придется имѣть дѣло съ его хитростью. Можете-ли вы помѣряться съ нимъ въ этомъ отношеніи? Если-бъ не разговоръ съ леди Клариндой, то ему удалось-бы обмануть насъ и сосредоточить все ваше вниманіе на м-съ Бьюли.

На это нечего было отвѣчать, но я старалась отвѣтить.

— Онъ сказалъ мнѣ правду, насколько ее зналъ. То, что онъ видѣлъ въ коридорѣ, дѣйствительно случилось.

— Онъ сказалъ вамъ правду изъ хитрости, зная, что это усилитъ ваше подозрѣніе. Я надѣюсь, вы не думаете, что онъ его раздѣлялъ?

— Отчего-же нѣтъ? Онъ такъ-же мало зналъ, какъ и я до разговора съ леди Клариндой, о томъ, что дѣлала м-съ Бьюли въ эту ночь. Можетъ быть, онъ такъ-же удивится, какъ я, когда я передамъ ему разсказъ леди Кларинды.

Этотъ отвѣтъ произвелъ на м-ра Плеймора совершенно неожиданное впечатлѣніе. Къ моему величайшему изумленію, онъ вдругъ прекратилъ всѣ дальнѣйшія пренія.

— Что-бы я ни сказалъ, вы никогда не убѣдитесь въ справедливости моего взгляда, сказалъ онъ.

— У меня нѣтъ ни вашего ума. ни вашей опытности, отвѣчала я, — но, къ сожалѣнію, я не могу раздѣлять вашего мнѣнія.

— Вы твердо рѣшились еще разъ увидѣться съ Декстеромъ?

— Да, я дала ему слово.

— Вы оказали мнѣ честь, обратившись ко мнѣ за совѣтомъ, продолжалъ онъ послѣ минутнаго размышленія; — и я совѣтую вамъ отъ глубины сердца не исполнять этого обѣщанія. Я иду даже далѣе: я умоляю васъ, не видайтесь болѣе съ м-ромъ Декстеромъ.

И онъ говорилъ то-же, что моя свекровь, Бенджаминъ и маіоръ Фицъ-Дэвидъ! Всѣ были противъ меня. И все-же я устояла. Теперь, вспоминая о прошедшемъ, меня даже удивляетъ это упорство, и мнѣ какъ-то стыдно признаться, что я ничего не отвѣчала м-ру Плеймору. Онъ молча ждалъ, не сводя съ меня глазъ. Его взглядъ выводилъ меня изъ терпѣнія и я встала съ кресла.

Онъ понялъ, что нашъ разговоръ конченъ, и также всталъ.

— Хорошо, сказалъ онъ съ какимъ-то грустнымъ добродушіемъ; — неблагоразумно съ моей стороны было ожидать, чтобъ такая молодая женщина, какъ вы, раздѣлила мнѣніе стараго стряпчаго. Позвольте мнѣ только напомнить вамъ, что нашъ разговоръ долженъ остаться между нами, по крайней мѣрѣ на время. Ну, теперь поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ. Могу я вамъ чѣмъ-нибудь служить? Вы однѣ въ Эдинбургѣ?

— Нѣтъ. Я пріѣхала съ старымъ другомъ моего отца, который знаетъ меня съ дѣтства.

— Вы остаетесь до завтра?

— Да, вѣроятно.

— Сдѣлайте мнѣ одолженіе, обдумайте все, что я вамъ сказалъ, и заѣзжайте сюда еще завтра утромъ.

— Съ большимъ удовольствіемъ, м-ръ Плейморъ, хотя-бы только для того, чтобъ еще разъ поблагодарить васъ за вашу доброту.

На этомъ мы разстались, Провожая меня до дверей, добродушный старикъ грустно вздохнулъ, и этотъ вздохъ подѣйствовалъ на меня сильнѣе всѣхъ его аргументовъ. Мнѣ совѣстно было, что я такъ упрямо сопротивлялась его разумнымъ совѣтамъ, но все-же я устояла и, простясь съ нимъ, вышла на улицу.

ГЛАВА XXXIV.
Гленинчъ.

— Ага! сказалъ Бенджаминъ радостно, — стряпчій полагаетъ, также какъ я, что вамъ было-бы очень неблагоразумно и неосторожно возвратиться къ м-ру Декстеру. Стряпчій, безъ сомнѣнія, умный, опытный человѣкъ, и вы его послушаетесь, хотя меня не хотѣли слушаться, не правда-ли?

(Я, конечно, сдержала слово и не передала Бенджамину страшнаго подозрѣнія, которое м-ръ Плейморъ питалъ къ Мизеримусу Декстеру.)

— Простите меня, старый другъ, отвѣчала я, — но я не могу слушаться ничьихъ совѣтовъ. По дорогѣ сюда я честно рѣшилась руководствоваться мнѣніемъ м-ра Плеймора и, право, я-бы иначе не подумала предпринимать такого далекаго путешествія, но какъ я ни старалась быть благоразумной, послушной женщиной, я рѣшительно не могу. Сердитесь, какъ хотите, а я возвращусь къ Декстеру.

Даже Бенджаминъ потерялъ, наконецъ, всякое терпѣніе.

— Повадился кувшинъ по воду ходить, тамъ ему и голову сложить, произнесъ онъ; — вы всегда и въ дѣтствѣ были самымъ упрямымъ ребенкомъ. Но къ чему-же, скажите пожалуйста, мы пріѣхали сюда изъ Лондона?

— Мы здѣсь увидимъ нѣчто очень интересное, по крайней мѣрѣ для меня, — такое, чего въ Лондонѣ нельзя было видѣть. Помѣстье моего мужа находится въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Эдинбурга; завтра мы поѣдемъ въ Гленинчъ.

— Вы говорите о томъ домѣ, гдѣ была отравлена бѣдная женщина? воскликнулъ Бенджаминъ съ ужасомъ.

— Да, я хочу видѣть комнату, въ которой она умерла, и осмотрѣть весь домъ.

— Какъ я ни стараюсь понять новое поколѣніе, грустно произнесъ Бенджаминъ, складывая руки на груди, — но рѣшительно не могу. Новое поколѣніе меня приводитъ въ тупикъ.

Я тотчасъ написала м-ру Плеймору о предполагаемомъ посѣщеніи Гленинча. Домъ, въ которомъ разыгралась трагедія, омрачившая всю жизнь моего мужа, казался мнѣ самымъ интереснымъ жилищемъ на всемъ свѣтѣ, и, но правдѣ сказать, надежда увидѣть Гленинчъ убѣдила меня главнымъ образомъ предпринять путешествіе въ Эдинбургъ. Я послала письмо въ м-ру Плеймору съ разсыльнымъ и вскорѣ получила очень любезный отвѣтъ. Онъ увѣдомлялъ, что если я согласна подождать до вечера, то онъ самъ, въ своемъ экипажѣ, повезетъ насъ въ Гленинчъ.

Упрямство Бенджамина въ нѣкоторыхъ вещахъ не уступало моему. Какъ представитель стараго поколѣнія, онъ рѣшился не имѣть ничего общаго съ Гленинчемъ. Но онъ не сказалъ ни слова до той минуты, какъ къ нашей гостинницѣ подъѣхалъ экипажъ м-ра Плеймора. Тогда онъ нсномнилъ, что у него въ Эдинбургѣ былъ старый пріятель, по имени Саундерсъ.

— Извините, Валерія, но я не могу ѣхать съ вами, сказалъ онъ: — мой пріятель очень обидится, если я не буду обѣдать у него сегодня.

Для обыкновеннаго туриста Гленинчъ не представлялъ ничего замѣчательнаго, и весь интересъ его для меня заключался въ той драмѣ, которая произошла въ стѣнахъ этого дома.

Окрестная мѣстность была довольно живописна и хорошо обработана. Паркъ казался для англійскаго глаза дикимъ и дурно содержащимъ. Домъ былъ построенъ лѣтъ семьдесятъ или восемьдесятъ тому назадъ; снаружи лишенный всякихъ украшеній, онъ походилъ на фабрику или даже тюрьму. Внутри мертвая тишина и одиночество заброшеннаго жилища производили тяжелое впечатлѣніе. Домъ былъ необитаемъ со времени процеса и его караулилъ старикъ съ женою. Онъ молча, но съ видимымъ неудовольствіемъ покачалъ головою, когда м-ръ Плейморъ приказалъ ему отворить двори и ставни въ покинутомъ долѣ. Въ библіотекѣ и картинной галереѣ топились калины для предохраненія драгоцѣнныхъ предметовъ отъ сырости. Войдя въ верхній этажъ, я осмотрѣла всѣ комнаты, столь хорошо мнѣ знакомыя по процесу, особенно маленькій кабинетъ съ запертой дверью, ключъ отъ которой до сихъ поръ не былъ найденъ, и спальню, гдѣ страдала и умерла бѣдная хозяйка Гленинча. Кровать стояла на прежнемъ мѣстѣ и подлѣ нея находилась кушетка, на которой спала сидѣлка: немного далѣе виднѣлась индійская шифоньерка, въ ящикѣ которой нашлась измятая бумажка съ крупинками мышьяка. Я повернула нѣсколько разъ на оси складной столикъ, на которомъ бѣдная женщина обѣдала и писала свои стихотворенія. Воздухъ въ этой комнатѣ былъ тяжелый, удушливый, словно насыщенный горемъ и отчаяніемъ. Я съ радостью вышла оттуда и, заглянувъ но дорогѣ въ комнату Юстаса, направилась въ Коридоръ Гостей. Вотъ спальня, у двери которой Мизеримусъ Декстеръ стоялъ и ждалъ! Вотъ дубовый полъ, по которому онъ прыгалъ на рукахъ, слѣдуя за горничной, одѣтой въ бурнусъ ея госпожи! Всюду, куда я ни смотрѣла, передо мною возставали призраки умершихъ и отсутствующихъ. Всюду какой-то таинственный голосъ шепталъ мнѣ: здѣсь сохраняется тайна страшнаго преступленія!

Наконецъ, я не могла болѣе выносить этого гнетущаго впечатлѣнія и почувствовала необходимость подышать чистымъ воздухомъ. М-ръ Плейморъ это замѣтилъ.

— Довольно осматривать домъ, сказалъ онъ, — пойдемте въ садъ.

При сѣроватомъ свѣтѣ наступавшихъ сумерекъ мы походили по саду и какъ-то случайно очутились въ огородѣ, гдѣ только одна гряда обработывалась сторожемъ и его женою, а вся остальная земля заросла травою. Въ концѣ огорода простирался небольшой пустырь, окруженный изгородью и съ трехъ сторонъ деревьями. Тутъ обратила на себя мое вниманіе большая мусорная куча, какъ по своей величинѣ, такъ и по положенію. Я нагнулась и стала смотрѣть на валявшіеся черепки глиняной посуды и обломки стараго желѣза. Тутъ виднѣлась старая, приплюснутая шляпа, тамъ изорванные сапоги, а повсюду груды разорванныхъ бумажекъ и засаленныхъ тряпокъ.

— На что вы смотрите? спросилъ м-ръ Плейморъ.

— На мусорную кучу, отвѣчала я.

— Въ приличной Англіи, конечно, увезли-бы все это далеко съ глазъ, продолжалъ добродушный старикъ, — но здѣсь, въ Шотландіи, мы не обращаемъ на это вниманія, если только запахъ не доходятъ до дома. Къ тому-же мусоръ, старательно отобранный, служитъ удобреніемъ для сада. Но это мѣсто слишкомъ отдаленное и потому никто не трогалъ кучу. Все въ Гленинчѣ, м-съ Мокаланъ. въ томъ числѣ и мусорная куча, ждетъ новой хозяйки, которая водворитъ порядокъ. Можетъ быть, вы вскорѣ будете здѣсь царицей.

— Я никогда болѣе не увижу этого мѣста, отвѣчала я.

— Никогда — слишкомъ долго, замѣтилъ стряпчій; — время часто дѣлаетъ намъ неожиданные сюрпризы.

Послѣ этого мы молча пошли къ воротамъ парка, гдѣ насъ ждалъ экипажъ.

На возвратномъ пути м-ръ Плейморъ разговаривалъ о различныхъ постороннихъ предметахъ, такъ-какъ онъ видѣлъ, что я была взволнована и нуждалась въ спокойствіи. Только при въѣздѣ въ городъ онъ упомянулъ о моемъ возвращеніи въ Лондонъ.

— Вы рѣшили, когда ѣдете? спросилъ онъ.

— Завтра съ утреннимъ поѣздомъ.

— Вы по-прежнему не находите основаній къ перемѣнѣ вашего мнѣнія? Служитъ-ли вашъ поспѣшный отъѣздъ доказательствомъ этого?

— Я боюсь, что да, м-ръ Плейморъ. Когда я постарѣю, то буду болѣе благоразумной женщиной, а теперь дѣйствую очертя голову, ужь вы меня извините.

Онъ добродушно улыбнулся и пожалъ мнѣ руку, но потомъ, перемѣнивъ тонъ, сказалъ очень серьезно:

— Я теперь говорю съ вами въ послѣдній разъ передъ вашимъ отъѣздомъ. Могу я быть откровеннымъ?

— Конечно, м-ръ Плейморъ. Все, что-бы вы ни сказали, я при ну съ благодарностью.

— Мнѣ нечего много говорить, м-съ Мокаланъ,. и я начну съ предостереженія. Вы вчера говорили, что въ послѣдній разъ ѣздили однѣ къ Мизеримусу Декстеру. Не дѣлайте этого болѣе. Берите кого-нибудь съ собою.

— Вы полагаете, что въ домѣ Декстера мнѣ грозить опасность?

— Да, но не въ обыкновенномъ значеніи этого слова. Я полагаю, что какой-нибудь старый другъ былъ-бы полезенъ для удержанія Декстера въ предѣлахъ приличія, такъ-какъ нѣтъ человѣка болѣе дерзкаго, чѣмъ онъ. Потомъ, если-бъ онъ сказалъ что-нибудь замѣчательное, то этотъ старый другъ былъ-бы неоцѣнимымъ свидѣтелемъ. Извините, что я говорю о мелочахъ, но вѣдь я стряпчій, и потому совѣтую вамъ, отправляясь къ Декстеру, брать съ собою человѣка, который могъ-бы записывать что нужно. Кромѣ того, будьте осторожны, говоря о м-съ Бьюли.

— Что вы хотите сказать?

— Многолѣтній опытъ научилъ меня отгадывать маленькія слабости человѣческой натуры. Вы склонны, и совершенно естественно, ревновать м-съ Бьюли, а потому не владѣете вполнѣ своимъ рѣдкимъ умомъ, когда дѣло касается ея. Декстеръ этимъ пользуется. Но, быть можетъ, я говорю слишкомъ смѣло?

— Нисколько. Хотя мнѣ очень унизительно сознаваться въ ревности къ м-съ Бьюли, но вы, кажется, правы.

— Я очень радъ, что хотя въ чемъ-нибудь мы съ вами сошлись, отвѣчалъ онъ сухо; — я все-же надѣюсь, что заставлю васъ присоединиться къ моему мнѣнію и въ болѣе важныхъ вопросахъ, тѣмъ болѣе, что я разсчитываю въ этомъ отношеніи на помощь самого Декстера.

Мое любопытство было сильно возбуждено. Какъ могъ помочь ему Мизсримусъ Декстеръ убѣдить меня въ своей виновности?

— Вы намѣреваетесь передать Декстеру разсказъ леди Кларинды о м-съ Бьюли, продолжалъ онъ, — и полагаете, что онъ будетъ такъ-же пораженъ этимъ разсказомъ, какъ вы. Позвольте мнѣ быть пророкомъ. Онъ не только не выкажетъ никакого изумленія, но смѣло заявитъ, что васъ обманули хитрые толки, пущенные въ ходъ м-съ Бьюли для прикрытія ея виновности. Если онъ такимъ образомъ будетъ стараться возбудить вновь ваше подозрѣніе противъ невинной женщины, поколеблетесь-ли вы въ довѣріи къ своимъ собственнымъ мнѣніямъ?

— Я послѣ этого вовсе не буду довѣрять себѣ, м-ръ Плейморъ.

— Хорошо. Я буду во всякомъ случаѣ ждать отъ васъ письма, и увѣренъ, что не пройдетъ и недѣли, какъ мы будемъ съ вами во всемъ согласны. Сохраните въ тайнѣ все, что я вамъ говорилъ вчера о Декстерѣ, и даже не упоминайте при немъ моего имени. Ну, прощайте, да благословитъ васъ Господь.

Съ этими словами мы разстались у крыльца гостинницы.

ГЛАВА XXXV.
Предсказаніе м-ра Плеймора.

Мы пріѣхали въ Лондонъ между восемью и девятью часами вечера. Строго методичный во всемъ, Бенджаминъ телеграфировалъ изъ Эдинбурга своей экономкѣ, чтобъ она приготовила ужинъ къ десяти часамъ и прислала за нами на станцію кэбъ.

Приближаясь къ виллѣ Бенджамина, мы встрѣтили кабріолетъ, тихо проѣзжавшій мимо, и очевидно дожидавшійся кого-то. Мнѣ показалось, что лошадь въ кабріолетѣ была мнѣ знакома, по въ немъ сидѣлъ совершенно неизвѣстный мнѣ мужчина съ трубкой въ зубахъ.

Почтенная экономка Бенджамина отворила намъ калитку и воскликнула съ страннымъ жаромъ:

— Слава-богу, я думала, что вы никогда не пріѣдете.

— Что-нибудь случилось дурное? спросилъ Бенджаминъ своимъ обычнымъ, спокойнымъ тономъ.

— Я потеряла голову, сэръ, отъ страха, отвѣчала она, дрожа всѣмъ тѣломъ; — нѣсколько часовъ тому назадъ явился какой-то неизвѣстный человѣкъ и спросилъ…-- (Она на минуту умолкла, дико посмотрѣла по сторонамъ и потомъ продолжала, обращаясь ко мнѣ:) — когда васъ ждутъ, сударыня. Я передала ему содержаніе телеграмы, и онъ ушелъ, говоря: «подождите, я сейчасъ вернусь». Дѣйствительно, черезъ минуту онъ снова пришелъ и принесъ на, рукахъ что-то. При видѣ этого кровь застыла въ моихъ жилахъ; конечно, мнѣ не надо было пускать его въ домъ, но я по была въ состояніи двинуться съ мѣста или произнести слово. Молча, не прося позволенія, онъ прошелъ съ своей ношей въ вашу библіотеку, м-ръ Бенджаминъ, и тамъ это чудовище остается до сихъ поръ. Я говорила объ этомъ полиціи, но она не хочетъ вмѣшиваться, и я, право, не знаю, что вы будете дѣлать. Не ходите однѣ, сударыня! вы съума сойдете отъ испуга.

Несмотря на это, я поспѣшно вбѣжала въ домъ. Кабріолетъ съ лошадью легко объяснили мнѣ таиственный разсказъ экономки. Пройдя черезъ столовую, гдѣ накрытъ былъ столъ, я заглянула въ полуотворенную дверь библіотеки.

Да, я не ошиблась. Въ любимомъ креслѣ Бенджамина спалъ Мизеримусъ Декстеръ въ своей розовой курткѣ. Его уродство не было скрыто, какъ всегда, покрываломъ, и потому неудивительно, что бѣдная экономка такъ перепугалась.

— Валерія, сказалъ Бенджаминъ, указывая на своего неожиданнаго гостя, — что это такое? Индѣйскій идолъ или человѣкъ?

Я уже сказала, что Мизеримусъ Декстеръ отличался очень чувствительнымъ слухомъ, словно собачьимъ. Теперь онъ доказалъ, что и сонъ у него былъ чуткій, собачій. Хотя Бенджаминъ говорилъ очень тихо, но онъ тотчасъ проснулся, и протирая глаза, съ наивной, дѣтской улыбкой сказалъ:

— Здравствуйте, м-съ Валерія, я славно выспался. Вы не можете себѣ представить, какъ я счастливъ, что снова вижу васъ. А это кто?

Не зная, что дѣлать въ этомъ странномъ положенія, я представила моего гостя хозяину дома.

— Извините, сэръ, что я не встаю, сказалъ Мизеримусъ Декстеръ, — но у меня нѣтъ ногъ. Вы, кажется, недовольны, что я такъ безцеремонно воспользовался вашимъ кресломъ? Если вы мною недовольны, то толкните меня, я соскочу на полъ на руки и ни мало не обижусь. Я охотно перенесу всякую брань и даже тукманку, только не прогоняйте меня. Пролестная женщина, стоящая рядомъ съ вами, подчасъ бываетъ очень жестока. Она бросила меня въ ту минуту, когда я болѣе всего нуждался въ ея присутствіи. Я бѣдное, уродливое существо съ теплымъ чувствомъ и ненасытнымъ любопытствомъ. Вы ощущали когда-нибудь ненасытное любопытство? Это просто проклятіе. Я терпѣлъ до тѣхъ поръ, что, наконецъ, голова у меня была вся въ огнѣ, и тогда я приказалъ садовнику привезти меня сюда. Мнѣ здѣсь очень хорошо. Атмосфера вашей библіотеки дѣйствуетъ на меня успокоительно, а одного взгляда на м-съ Валерію было достаточно, чтобы утѣшить наболѣвшее сердце. Она имѣетъ мнѣ что-то сказать и я умираю отъ желанія услышать ея разсказъ. Если она не очень устала и вы позволите ей поговорить со мною, то я обѣщаюсь немедленно послѣ нашего разговора, убраться отсюда. Добрый м-ръ Бенджаминъ, вы на взглядъ очень человѣколюбивы, я несчастный и прошу убѣжища. Пожмите мнѣ руку, какъ истинный христіанинъ, и примите меня.

Онъ протянулъ руку. Его нѣжные, голубые глаза выражали теплую мольбу. Совершенно пораженный этой странной рѣчью, Бенджаминъ пожалъ протянутую ему руку какъ-то безсознательно, точно во снѣ.

— Какъ ваше здоровье, сэръ? промолвилъ онъ, самъ не понимая, что говоритъ, и вглянулъ на меня вопросительно.

— Оставьте насъ, шепнула я: — я понимаю, что ему нужно.

Бенджаминъ взглянулъ на Декстера, учтиво поклонился, все еще не вполнѣ сознавая, во снѣ-ли онъ или на яву.

Оставшись наединѣ, мы впервые взглянули другъ на друга.

Чувствовала-ли я къ Мизеримусу Декстеру состраданіе, которое женщина всегда питаетъ къ человѣку, нуждающемуся въ ея поддержкѣ, или мое сердце было переполнено сожалѣніемъ къ нему, благодаря ужасному подозрѣнію м-ра Плеймора, право я не знаю; только онъ мнѣ никогда не казался такъ жалокъ, какъ въ эту минуту, и я не сдѣлала ему ни малѣйшаго упрека за его непрошенное посѣщеніе незнакомаго дома.

Онъ первый заговорилъ.

— Леди Кларинда уничтожила ваше довѣріе ко мнѣ, произнесъ онъ дико.

— Леди Кларинда ничего подобнаго не сдѣлала, отвѣчала я; — она не старалась даже измѣнить моего мнѣнія. Я должна была уѣхать на время изъ Лондона, какъ вамъ написала.

Онъ вздохнулъ и закрылъ глаза съ видимымъ удовольствіемъ, словно я избавила его отъ тяжелаго гнета безпокойства.

— Будьте милостивы ко мнѣ, сказалъ онъ, — и разскажите все. Я былъ очень несчастенъ во время вашего отсутствія. Вы не очень устали отъ путешествія? продолжалъ онъ, открывая глаза и пристально смотра на меня; — я жажду узнать подробности обо всемъ происшедшемъ за обѣдомъ у маіора. Конечно, съ моей стороны жестоко не датъ вамъ отдохнуть съ дороги, но я предложу вамъ только одинъ вопросъ, а остальные оставлю до завтрашняго дня. Что сказала вамъ леди Кларинда о м-съ Бьюли? Узнали-ли вы все, что желали?

— Все, и еще болѣе.

— Что, что, что? воскликнулъ Декстеръ съ дикимъ нетерпѣніемъ.

Пророческія слова м-pà Плеймора живо сохранились въ моей памяти. Онъ положительно увѣрялъ, что Декстеръ станетъ попрежнему меня обманывать и не выразитъ ни малѣйшаго удивленія, услыхавъ разсказъ леди Кларинды. Я рѣшилась подвергнуть испытанію пророчество стряпчаго и безъ всякаго предисловія или подготовленія воскликнула:

— Женщина, которую вы видѣли въ коридорѣ, была не м-съ Бьюли, а горничная, только въ ея бурнусѣ и шляпкѣ. М-съ Бьюли сама не была дома, а танцовала въ маскарадѣ въ Эдинбургѣ. Вотъ что разсказала горничная м-съ Бьюли леди Клариндѣ, а леди Кларинда передала мнѣ.

Я произнесла эти слова такъ быстро, какъ только могла. Предсказаніе Плеймора оказалось совершенно несправедливымъ. Декстеръ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и глаза его широко раскрылись отъ изумленія.

— Повторите! воскликнулъ онъ: --я не могу сразу понять. Вы меня ужасно поразили.

Я была очень довольна результатомъ своего опыта и торжествовала побѣду. Въ первый разъ я имѣла основаніе быть довольной собою. Въ спорѣ съ Плейморомъ я отстаивала христіанскій, человѣколюбивый взглядъ, и теперь получила награду. Я сидѣла въ одной комнатѣ съ Декстеромъ и была вполнѣ убѣждена, что не дышала однимъ воздухомъ съ убійцею. Для подобнаго результата стоило съѣздить въ Эдинбургъ.

Я повторила свои слова и прибавила еще всѣ подробности, придававшія разсказу леди Кларинды вѣроятность. Онъ слушалъ едва переводи дыханіе, повторяя нѣкоторыя изъ моихъ словъ, чтобъ лучше ихъ запомнить.

— Что сказать? Что дѣлать? произнесъ онъ съ отчаяніемъ; — а нельзя не вѣрить этому разсказу. Какъ онъ ни страненъ, а съ начала до конца звучитъ правдою.

(Что-бы сказалъ м-ръ Плейморъ, если-бъ онъ слышалъ эти слова? Я была увѣрена, что ему стало-бы очень совѣстно.)

— Нечего говорить, отвѣчала я, — кромѣ того, что м-съ Бьюли невинна и что мы гь вами жестоко ее оскорбляли. Вы со мною согласны?

— Совершенію согласенъ, отвѣчалъ онъ, нимало не колеблясь: — м-съ Бьюли невиновна. Адвокаты вели защиту, какъ оказывается, всего лучше и вѣрнѣе.

Онъ спокойно сложилъ руки на груди и на лицѣ его было ясно написано, что онъ готовъ оставить это дѣло въ томъ положеніи, въ какомъ оно находилось.

Я не раздѣляла его мнѣнія. Къ моему величайшему изумленію, я была теперь не благоразумнѣе Декстера.

Онъ пошелъ далѣе моихъ ожиданій. Онъ не только опровергнулъ предсказаніе Плеймора, но призналъ защиту моего мужа на судѣ правильной. Я могла признать невиновность м-съ Бьюли, но на этомъ я останавливалась. Признать защиту мужа правильной — значило проститься со всякой надеждой на доказательство его невинности.

— Говорите за себя, сказала я; — мое мнѣніе о защитѣ не измѣнилось.

Онъ вздрогнулъ и насупилъ брови, словно разочаровался во мнѣ или былъ мною недоволенъ.

— Это значитъ, что вы рѣшились продолжать свое дѣло?

— Да.

Онъ совершенно на меня разсердился и сбросилъ съ себя обычную личину приличія.

— Нелѣпо, невозможно! воскликнулъ онъ съ презрѣніемъ; — вы сами только-что сказали, что подозрѣвая м-съ Бьюли, мы оскорбляли ни въ чемъ невиновную женщину. Кого еще мы можемъ подозрѣвать? Рѣшительно некого. Намъ остается только признать совершившійся фактъ и отказаться отъ дальнѣйшаго изслѣдованія гленинчскаго убійства. Было-бы ребячествомъ спорить противъ очевидности. Вы должны отказаться отъ своего намѣренія.

— Вы можете сердиться на меня сколько угодно, м-ръ Декстеръ, но ни вашъ гнѣвъ, ни ваши аргументы не заставятъ меня отказаться отъ этого дѣла.

— Хорошо, отвѣчалъ онъ, сдѣлавъ надъ собою большое усиліе и говоря теперь своимъ всегдашнимъ, спокойнымъ, приличнымъ тономъ; — простите меня, если я на минуту сосредоточусь въ своихъ мысляхъ. Я хочу испытать нѣчто еще мною неиспробоваиное.

— Что вы хотите сказать, м-ръ Декстеръ?

— Я на нѣсколько минутъ перенесусь въ шкуру м-съ Бьюли и буду мыслить ея умомъ. Дайте мнѣ свободную минутку. Благодарю васъ.

Что это значило? Какая новая перемѣна произошла въ немъ? Былъ-ли когда на свѣтѣ такой странный, непостижимый человѣкъ? Кто повѣрилъ-бы, что онъ, въ настоящую минуту погруженный въ тяжелую думу, такъ недавно еще спалъ какъ ребенокъ и удивилъ Бенджамина своей дѣтской болтовней? Справедливо говорятъ, что человѣческая натура многостороння. Но различныя стороны характера Декстера такъ быстро смѣнялись одна другой, что я уже потеряла счетъ этимъ перемѣнамъ.

Онъ поднялъ, наконецъ, голову и пристально взглянулъ на меня.

— Я вышелъ теперь изъ шкуры м-съ Бьюли и вотъ къ какому пришелъ результату. Мы оба слишкомъ легкомысленно и поспѣшно вывели заключеніе.

Онъ умолкъ, я ничего не отвѣчала. Неужели въ моемъ умѣ явилась тѣнь сомнѣнія въ Декстерѣ? Я ждала и слушала.

— Я вполнѣ убѣжденъ въ справедливости разсказа леди Кларинды, продолжалъ онъ, — но обдумавъ его, я вижу, что онъ можетъ быть истолкованъ двояко: внѣшнимъ образомъ и внутреннимъ. Въ вашихъ интересахъ я заглядываю въ глубь и говорю, что м-съ Бьюли могла быть достаточно хитрой, чтобъ заранѣе отвлечь отъ себя подозрѣніе и устроить alibi.

Я должна сознаться къ моему стыду, что не поняла послѣдняго слова. Онъ замѣтилъ это и сталъ говоритъ проще и яснѣе.

— Была-ли горничная только пассивной соучастницей преступленія своей госпожи или, проходя по коридору мимо меня, шла съ цѣлью дать первый пріемъ яда? сказалъ онъ; — провела-ли м-съ Бьюли ночь въ Эдинбургѣ для того, чтобъ въ случаѣ подозрѣнія это обстоятельство могло служить къ ея оправданію? Все это вопросы.

Теперь тѣнь сомнѣнія, гнѣздившаяся въ моемъ умѣ, приняла опредѣленную форму. Быть можетъ, я слишкомъ поспѣшно освободила Декстера отъ всякихъ подозрѣній. Неужели онъ старался возбудить снова мое подозрѣніе къ м-съ Бьюли, какъ предсказывалъ Плейморъ? Я сочла необходимымъ отвѣчать и случайно употребила выраженіе, которое я слышала отъ м-ра Плеймора:

— Вы, кажется, перехитрили, м-ръ Декстеръ.

Онъ не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки защитить свой новый взглядъ.

— Да, перехитрилъ, сказалъ онъ; — впрочемъ, я вѣдь только упоминалъ объ этомъ, какъ о предположеніи, но, быть можетъ, развилъ его далѣе, чѣмъ слѣдовало. Бросьте мой взглядъ, какъ совершенно нелѣпый, но на чемъ-же вы остановитесь? Если м-съ Бьюли не отравила несчастную ни сама, ни чрезъ посредство горничной, то кто-же это сдѣлалъ? М-съ Бьюли невиновна, Юстасъ также невиновенъ. Кого-же теперь вы можете подозрѣвать? Я, что-ли, отравилъ ее? воскликнулъ онъ громовымъ голосомъ и сверкая глазами; — вы подозрѣваете меня или кто-либо другой подозрѣваетъ? Я ее обожалъ и со времени ея смерти сталъ совершенно инымъ человѣкомъ. Я вамъ открою тайну, но не говорите объ этомъ мужу, а то мы можемъ разсориться. Я женился-бы на ней, до ея знакомства съ Юстасомъ, если-бъ она согласилась. Когда доктора сказали мнѣ объ ея смерти отъ отравы… спросите у доктора Джерома, какъ я страдалъ; онъ вамъ разскажетъ. Въ эту страшную ночь я не сомкнулъ глазъ, и, наконецъ, дождавшись, когда всѣ въ домѣ улеглись, я пробрался въ ея комнату и простился на вѣки съ холодными останками ангела, котораго я такъ горячо любилъ. Я плакалъ надъ нею, цѣловалъ ее въ первый и въ послѣдній разъ. Я отрѣзалъ у нея локонъ волосъ и съ тѣхъ поръ, съ нимъ но разстаюсь. Боже мой! Я вижу передъ собою эту страшную комнату! Это мертвое лицо! Посмотрите! Посмотрите!

Онъ сорвалъ съ снурка висѣвшій на его шеѣ медальонъ и, бросивъ его ко мнѣ, залился слезами.

Мужчина на моемъ мѣстѣ, быть можетъ, зналъ-бы, какъ поступитъ, но я была женщина и поддалась чувству состраданія.

Я встала, перешла чрезъ комнату и, отдавъ ему медальонъ, положила руку на его плечо.

— Я не въ состояніи васъ подозрѣвать, м-ръ Декстеръ, сказала я нѣжно: — подобная мысль никогда не входила мнѣ въ голову. Я сожалѣю васъ отъ глубины души.

Онъ схватилъ мою руку и покрылъ ее поцѣлуями. Его губы жгли меня, какъ огонь, Онъ неожиданно приподнялся на креслѣ обвилъ рукою мою талію. Въ испугѣ и негодованіи, я старалась освободиться отъ него и стала звать на помощь,.

Дверь отворилась и Бенджаминъ показался на порогѣ. Декстеръ меня тотчасъ выпустилъ.

Я бросилась къ Бенджамину и не позволила ему войти въ комнату. Я никогда въ жизни не видала его сердитымъ, а теперь онъ былъ блѣденъ отъ злобы.

— Вы не можете поднять руки на калѣку! воскликнула я, удерживая его силою; — прикажите слугѣ отнести его отсюда.

Я вывела Бенджамина въ другую комнату и заперла дверь въ библіотеку. Экономка сидѣла въ столовой и я послала ее за слугою, сидѣвшимъ въ кабріолетѣ.

Онъ явился. Бенджаминъ молча отперъ дверь и я не могла удержаться, чтобъ не заглянуть въ кабинетъ.

Мизеримусъ Декстеръ сидѣлъ въ креслѣ, откинувшись на спинку. Слуга поднялъ его съ удивительной нѣжностью и я слышала, какъ Декстеръ промолвилъ:

— Закройте мнѣ лицо.

Слуга разстегнулъ свою грубую, матроскую куртку и, спрятавъ подъ нее голову Декстера, вышелъ молча изъ комнаты, прижимая къ груди несчастнаго калѣку, словно мать своего ребенка.

ГЛАВА XXXVI.
Аріэль.

Во всю ночь я не сомкнула глазъ.

Оскорбленіе, нанесенное мнѣ Декстеромъ, было непріятно само по себѣ, но послѣдствія его могли быть для меня еще хуже. Достиженіе единственной цѣли моей жизни зависѣло все еще отъ личныхъ моихъ отношеній къ Мизеримусу Декстеру, а теперь на моемъ пути явилась непреодолимая преграда. Даже въ интересахъ мужа могла-ли я имѣть что-либо общаго съ человѣкомъ, который такъ дерзко меня оскорбилъ? Хотя я не была строгой пуританкой, но мысль о бесѣдѣ съ Декстеромъ, послѣ происшедшаго между нами, была мнѣ отвратительна.

Я встала поздно и принялась за письмо къ м-ру Плеймору, но никакъ не могла собраться съ силами и написать хоть одно слово.

Около полудня (Бенджамина не было дома) экономка объявила, что меня спрашиваетъ снова какое-то странное созданіе.

— На этотъ разъ это женщина, сударыня, или что-то въ этомъ родѣ, сказала она конфиденціально: — это большая, толстая, глупая женщина въ мужской шляпѣ и съ мужской тростью въ рукахъ. Она говоритъ, что принесла вамъ письмо, но отдастъ его только бъ собственныя руки. Мнѣ кажется, лучше ее не пускать.

Я тотчасъ поняла, кто желалъ меня видѣть, и удивила экономку приказаніемъ ввести странное существо.

Аріель вошла въ комнату, какъ всегда, молча. Но я замѣтила въ ней поразительную перемѣну, Ея апатичные, безсознательные глаза были красны и точно налиты кровью. На щекахъ ея виднѣлись какъ-бы слѣды слезъ. Она подошла, ко мнѣ далеко не прежней, рѣшительной, грубой поступью. Неужели Аріель могла совѣститься или бояться меня?

— Вы принесли мнѣ что-то? спросила я; — присядьте.

Она подала мнѣ письмо, не говоря ни слова и не садясь. Я распечатала конвертъ и прочла слѣдующее:

«Пожалѣйте меня, если въ васъ сохранилась тѣнь состраданія къ несчастному, который горько заплатилъ за минутное безуміе. Если-бъ вы меня видѣли, то согласились-бы, что я вынесъ достаточно сильное наказаніе. Бога ради не покидайте меня! Я сошелъ съума въ ту минуту, когда дозволилъ чувству, которое вы возбудили въ моемъ сердцѣ, взять верхъ надо всѣмъ. Болѣе никогда этого не случится и моя тайна умретъ вмѣстѣ со мною. Могу-ли я надѣяться, что вы мнѣ повѣрите? Нѣтъ, я не прошу васъ вѣрить мнѣ и полагаться на мое хорошее поведеніе. Если вы когда-нибудь согласитесь увидѣть меня снова, то пусть это будетъ въ присутствіи третьяго лица, избраннаго вами въ качествѣ покровителя. Я буду терпѣливо ждать, пока успокоится вашъ гнѣвъ, и прошу теперь одного — надежды. Скажите Аріель: „я его прощаю и когда-нибудь позволю видѣться со мною“. Она запомнитъ эти слова изъ любви ко мнѣ. Но если вы отпустите ее безъ всякаго отвѣта, то я завтра буду въ сумасшедшемъ домѣ. Спросите ее, если мнѣ не вѣрите. Мизеримусъ Декстеръ».

Прочтя это странное письмо, я взглянула на Аріель.

Она стояла передо мною, опустивъ глаза.

— Возьмите палку, сказала она послѣ продолжительнаго молчанія, подавая мнѣ тяжелую дубину, бывшую въ ея рукахъ.

— Зачѣмъ? спросила я.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ она боролась съ своими тупыми мозгами, желая выразить то, что чувствовала,

— Вы сердитесь на моего господина, сказала она, наконецъ; — выместите вашу злобу на мнѣ. Вотъ палка. Бейте меня.

— Побить васъ! воскликнула я.

— Спина у меня широкая, продолжало несчастное созданіе; — я не буду кричать. Я все перенесу. Чортъ возьми, берите-же палку. Не сердите его. Бейте меня.

Она грубо сунула мнѣ въ руки палку и повернулась спиною, ожидая удара. Страшно и жалко было на нее смотрѣть. Слезы выступили у меня на глазахъ. Я старалась терпѣливо и нѣжно образумить ее, но все было тщетно. Въ головѣ ея была только одна мысль: принять на себя наказаніе, слѣдовавшее ея господину.

— Не сердите его; бейте меня, упорно повторяла она.

— Что вы подразумеваете подъ словами: «не сердите его»? спросила я.

Она старалась мнѣ объяснить, но не могла найти соотвѣтственныхъ словъ и прибѣгла къ мимикѣ, подобно дикарю. Подойдя къ камину, она присѣла на корточки и устремила на огонь страшный, безсознательный взглядъ. Потомъ она схватилась руками за голову и, не спуская глазъ съ огня, стала медленно перекачиваться со стороны на сторону.

— Вотъ какъ онъ сидитъ!.. воскликнула она, неожиданно найдя даръ слова: — часами, цѣлыми часами. Никого не замѣчаетъ. Только зоветъ васъ.

Представленная ею картина напомнила мнѣ свидѣтельство доктора о здоровьѣ Декстера и предостереженіе насчетъ грозившей ему опасности въ будущемъ. Если-бъ слова и жесты Аріеля могли на меня не подѣйствовать, то смутное опасеніе роковыхъ послѣдствій отъ подобнаго положенія Декстера не дозволило-бы мнѣ колебаться.

— Не дѣлайте этого! воскликнула я; — пожалуйста встаньте. Я на него болѣе не сержусь. Я его прощаю.

Она приподнялась на четвереньки, словно собака, и повторила свою обычную просьбу, когда она хотѣла что-нибудь запечатлѣть въ своей памяти:

— Скажите еще разъ.

Я исполнила ея желаніе. Но этого было для нея недостаточно.

— Скажите такъ, какъ написано въ письмѣ господина, произнесла она.

Я взглянула на письмо и повторила слово въ слово: «Я прощаю его и когда-нибудь позволю видѣться со мною».

Она быстро вскочила на ноги и впервые на ея тупомъ лицѣ блеснулъ лучъ свѣта и жизни.

--Вотъ такъ! воскликнула она, — Теперь я вытвержу наизусть эти слова.

Я научила ее, какъ ребенка, этой фразѣ слово за словомъ.

— Ну, теперь, сказала я, убѣдившись въ томъ, что она хорошо затвердила урокъ, — отдохните и поѣшьте чего-нибудь.

Все равно было говорить стѣнѣ. Не обращая никакого вниманіи на мои слова, она схватила палку и выбѣжала изъ комнаты, громко крича:

— Я знаю наизусть! Это охладитъ голову господина.

Я вышла за нею и только увидѣла, какъ она отворила настежь калитку и пустилась по улицѣ такимъ крупнымъ шагомъ, что не было возможности ее догнать.

Я возвратилась въ свою комнату, обдумывая вопросъ, который тщетно старались разрѣшить головы гораздо умнѣе моей. Могъ-ли человѣкъ совершенно дурной и преступный возбудить такую преданную любовь, какую Декстеръ внушилъ этой странной женщинѣ и грубому садовнику, такъ нѣжно обходившемуся съ нимъ? Кто могъ на это отвѣтить? Величайшій злодѣй на свѣтѣ часто имѣетъ друга, его любитъ женщина или собака.

Я сѣла къ столу и снова принялась за письмо къ м-ру Плеймору.

Вспоминая все, что я слышала отъ Мизеримуса Декстера, я съ особымъ интересомъ останавливалась на неожиданной вспышкѣ чувства, заставившей его выдать мнѣ тайну своей любви къ первой женѣ Юстаса. Я какъ-бы видѣла роковую сцену, происшедшую въ комнатѣ умершей: несчастное, уродливое созданіе, рыдавшее надъ хладнымъ трупомъ во мракѣ ночи. Эта мрачная картина какъ-то странно овладѣла моимъ воображеніемъ и тщетны были всѣ усилія обратить мои мысли на другой предметъ. Обстановка этой сцены, дѣйствительно, была мнѣ близко знакома, и потому неудивительно, что она такъ крѣпко засѣла въ мою голову. Я сама была въ этой комнатѣ, видѣла кровать умершей, ходила по коридору, по которому Декстеръ пробирался, чтобъ сказать послѣднее прости любимой женщинѣ.

При мысли о коридорѣ я вдругъ остановилась. Какія воспоминанія возбуждалъ онъ во мнѣ, кромѣ разсказа Декстера? Были ли это личныя воспоминанія о моемъ посѣщеніи Гленинча? Нѣтъ. Вспоминала-ли я что-нибудь прочтенное? Я машинально взяла отчетъ о процесѣ моего мужа. Онъ случайно открылся на показаніи сидѣлки. Я прочла его до самаго конца и только слѣдующія фразы обратили на себя мое вниманіе:

«Прежде чѣмъ лечь спать, я пошла наверхъ, чтобъ приготовить тѣло покойной для положенія въ гробъ. Комната, въ которой она лежала, была заперта и ключи отъ обѣихъ дверей, въ коридоръ и въ комнату м-ра Мокалана, были взяты м-ромъ Гэлемъ. Двое слугъ караулили у коридорныхъ дверей. Они могли мнѣ сказать только, что ихъ смѣнятъ въ 4 часа утра».

Вотъ что припомнилось мнѣ при мысли о коридорѣ. Вотъ что я должна была имѣть въ виду, когда Мизеримусъ Декстеръ разсказывалъ мнѣ о своемъ прощаньи съ мертвой.

Какъ попалъ онъ въ спальню, когда двери были заперты и ключи унесены м-ромъ Гэлемъ? Только отъ третьей двери, въ маленькій кабинетъ, не было ключа у м-ра Гэля. Ключъ этотъ былъ потерянъ. Неужели его похитилъ Декстеръ? Онъ могъ пройти но коридору, когда сторожа спали или въ ту минуту, когда ихъ замѣняли. Но какъ онъ могъ попасть въ спальню безъ ключа? Рѣшительно ключъ былъ у него и онъ похитилъ его за нѣсколько недѣль до смерти несчастной женщины, такъ-какъ сидѣлка удостовѣряла, что когда она прибыла въ домъ 7-го числа, ключа въ двери уже не было.

Къ какому заключенію должны были привести эти факты и соображенія? Далъ-ли мнѣ Декстеръ ключъ къ узнанію роковой тайны въ минуту безсознательнаго волненія?

Я въ третій разъ возвратилась къ письму. Единственный человѣкъ, который могъ найти отвѣтъ на всѣ эти вопросы, былъ м-ръ Плейморъ. Я написала ему подробный отчетъ о всемъ случившемся, прося извинить меня за непринятіе его любезнаго совѣта и обѣщая ничего не дѣлать впредь безъ его согласія.

День былъ прекрасный для того времени года, и, желая подышать чистымъ воздухомъ, я сама отнесла письмо на почту.

Возвратясь домой, я узнала, что меня дожидался новый посѣтитель, на этотъ разъ очень учтивый и прямо заявившій свое имя. Это была моя свекровь, м-съ Мокаланъ.

ГЛАВА XXXVII.
У постели больного.

Прежде, чѣмъ она открыла ротъ, я поняла, что она принесла дурныя вѣсти.

— Что съ Юстасомъ? воскликнула я.

Она отвѣчала мнѣ безмолвнымъ взглядомъ.

— Скажите всю правду, продолжала я; — но не томите неизвѣстностью.

М-съ Мокаланъ подала мнѣ телеграму.

— Я вполнѣ надѣюсь на ваше мужество, сказала она; — съ вами, дитя мое, нечего хитрить. Прочтите.

Въ телеграмѣ, посланной военнымъ докторомъ походнаго госпиталя изъ какого-то селенія сѣверной Испаніи, было сказано слѣдующее:

«М-ръ Юстасъ тяжело раненъ въ стычкѣ. Пока нѣтъ опасности. Всѣ мѣры приняты. Дожидайте другой телеграмы».

Я отвернулась и какъ могла лучше перенесла страшный ударъ, разразившійся надъ моей головою. Я думала, что его любила, но никогда этого такъ не сознавала, какъ теперь.

Свекровь молча обняла меня и прижала къ груди. Она знала, что въ такую минуту говорить нельзя.

Мало-по-малу я собралась съ силами и, указавъ на послѣднія слова телеграмы, спросила:

— Будете вы ждать?

— Ни одного дня, отвѣчала она; — я сейчасъ ѣду въ министерство иностранныхъ дѣлъ за паспортомъ. У меня есть тамъ протекція и мнѣ не откажутъ въ помощи и рекомендательныхъ письмахъ. Я отправляюсь сегодня ночью съ почтовымъ поѣздомъ въ Калэ.

— Вы отправляетесь? повторила я. — Неужели вы думаете, что я отпущу васъ однѣхъ? Достаньте мнѣ паспортъ и въ 7 часовъ вечера я буду у васъ.

Она старалась меня отговорить, указывая на опасности путешествія. Но я ее остановила на первыхъ словахъ.

— Развѣ вы не знаете, матушка, какъ я упряма! Вы только теряете дорогое время. Васъ могутъ задержать въ министерствѣ.

Она уступила съ необычайной для ея характера нѣжностью.

— Узнаетъ-ли когда мой бѣдный Юстасъ, какая у него жена!

Вотъ все, что она сказала. Потомъ она меня поцѣловала и поспѣшно удалилась.

Мои воспоминанія о путешествіи очень смутны и неопредѣленны.

Болѣе интересныя событія, случившіяся послѣ моего возвращенія въ Англію, заслоняютъ въ моей памяти приключенія въ Испаніи, которыя, отодвинувшись на задній планъ, кажутся давно прошедшими. Я смутно помню, что много проволочекъ и опасностей задерживали насъ на пути, подвергая тяжелому испытанію наше терпѣніе и мужество; что благодаря рекомендательнымъ письмамъ, мы нашли вѣрныхъ друзей въ секретарѣ англійскаго посольства и въ министерскомъ курьерѣ, которые оказали намъ помощь и покровительство въ очень критическую минуту; что наши возницы отличались грязными плащами и чистымъ бѣльемъ, чрезвычайно учтивымъ обращеніемъ съ женщинами и варварской жестокостью къ лошадямъ. Наконецъ, я вижу предъ собою яснѣе всего несчастную комнату въ бѣдной, сельской гостинницѣ, въ которой мы нашли несчастнаго Юстаса въ безсознательномъ положеніи, между жизнью и смертью.

Ничего не было романтичнаго или интереснаго въ томъ событіи, которое подвергло опасности жизнь моего мужа.

Онъ слишкомъ близко подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ происходила небольшая стычка, съ намѣреніемъ спасти бѣднаго раненаго юношу, лежавшаго на полѣ сраженія. Ружейная пуля ранила его, и товарищи по походному лазарету отнесли его на перевязочный пунктъ, рискуя своей жизнью. Онъ былъ общимъ любимцемъ; храбрый, добрый, терпѣливый, онъ нуждался только въ опытности, чтобы быть украшеніемъ человѣколюбиваго братства, въ ряды котораго онъ поступилъ.

Разсказавъ мнѣ все это, докторъ деликатно прибавилъ нѣсколько словъ предостереженія.

Лихорадка, обычное слѣдствіе раны, сопровождалась, какъ всегда, бредомъ. Голова Юстаса, на-сколько можно было понять изъ его полусвязныхъ словъ, была полна мыслями о женѣ, и потому докторъ объявилъ, что неожиданное свиданіе со мною можетъ привести къ самымъ грустнымъ результатамъ. Пока онъ находился въ безсознательномъ положеніи, я могла ухаживать за нимъ, не рискуя быть узнанной. Но когда онъ станетъ выздоравливать, то мнѣ надо будетъ уступить мое мѣсто у его постели другому лицу и не показываться ему на глаза до разрѣшенія доктора.

Мы съ свекровью чередовались въ комнатѣ больного, проводя тамъ дни и ночи.

Во время бреда, который являлся періодически съ безжалостною регулярностью, мое имя не сходило съ устъ бѣднаго раненаго. Въ головѣ его господствовала страшная мысль, которую я тщетно старалась побороть въ послѣднее наше свиданіе. Въ виду судебнаго приговора, постановленнаго по его дѣлу, невозможно было даже его женѣ вѣрить его невиновности. Всѣ ужасы, которые разстроенное воображеніе рисовало передъ нимъ, были навѣяны этой упорной мыслію. Онъ воображалъ, что все еще живетъ со мною, и, несмотря на всѣ его усилія, я напоминала ему постоянно о тяжеломъ испытаніи, черезъ которое онъ прошелъ. Онъ говорилъ за себя и за меня. Онъ подавалъ мнѣ чашку чая и я говорила ему: «мы вчера ссорились съ тобою, Юстасъ; нѣтъ-ли тутъ яда?» Онъ цѣловалъ меня въ знакъ примиренія, а я со смѣхомъ произносила: «теперь утро, мой милый, а къ девяти часамъ вечера, не правда-ли, я умру?» Я лежала больная въ постели и, подозрительно смотря на подаваемое имъ лекарство, говорила: «ты любишь другую женщину; нѣтъ-ли въ лекарствѣ чего-нибудь посторонняго, непрописаннаго докторомъ?» Вотъ какая страшная драма постоянно разыгрывалась въ его умѣ. Сотни и сотни разъ онъ повторялъ одно и то-же, и все въ тѣхъ-же самыхъ выраженіяхъ. Въ другое время онъ говорилъ о моемъ отчаянномъ планѣ доказать его невиновность, то плача, то смѣясь, то сочиняя хитрыя уловки, чтобъ преградить мнѣ путь. Изобрѣтая свои стратагемы, онъ энергично настаивалъ, чтобъ люди, повидимому, помогавши ему, не боялись меня оскорбить или огорчить. «Ничего, говорилъ онъ, — не бѣда, если вы ее разсердите или заставите плакать. Это для ея добра, для ея спасенія отъ неподозрѣваемыхъ ею опасностей. Не сожалѣйте ее, потому что, какъ она сама говоритъ, она дѣлаетъ все ради меня. Посмотрите, ее сейчасъ оскорбятъ, опозорятъ, обманутъ. Остановите ее, остановите ее!» Хотя я должна была всегда помнить, что онъ былъ въ забытьѣ, но многіе часы, проведенные у постели мужа, казались мнѣ чрезвычайно грустными, горькими.

Недѣли проходили за недѣлями, а онъ все еще оставался между жизнью и смертью.

Я не вела въ то время дневника и не могу припомнить, какого именно числа произошла въ немъ перемѣна къ лучшему. Въ моей памяти сохранилось только, что мы освободились отъ тяжелой неизвѣстности въ одно прекрасное, зимнее утро, около разсвѣта. Докторъ находился у постели больного, когда онъ очнулся. Замѣтивъ это, онъ сдѣлалъ мнѣ знакъ, чтобы я молчала и скрылась. Свекровь и я поняли очень хорошо, что это значило, и возблагодарили Бога за спасеніе дорогого намъ человѣка.

Въ тотъ-же вечеръ, сидя вдвоемъ, мы въ первый разъ послѣ отъѣзда изъ Англіи заговорили о будущемъ.

— Докторъ сказалъ мнѣ, начала м-съ Мокаланъ, — что Юстасъ очень слабъ и впродолженіи нѣсколькихъ дней не будетъ въ силахъ вынести какое-бы то ни было волненіе. Поэтому у насъ довольно времени на разрѣшеніе вопроса: сказать ему или нѣтъ, что онъ обязанъ своею жизнью столько-же моимъ попеченіямъ, сколько вашимъ? Неужели, Валерія, вы его оставите теперь, когда Господь милосердно возвратилъ его нашей любви?

— Если-бъ я слушалась только своего сердца, отвѣчала я, — то никогда съ нимъ болѣе не разсталась-бы.

М-съ Мокаланъ взглянула на меня съ изумленіемъ.

— Кого-же вамъ еще слушаться? спросила она.

— Если мы оба останемся живы, продолжала я, — то мнѣ надо подумать о счастьѣ нашей жизни въ будущемъ. Я могу многое снести, матушка, но если онъ меня снова покинетъ, то я не вынесу этого.

— Вы несправедливы къ нему, Валерія. Я твердо убѣждена, что онъ не въ состояніи снова васъ бросить.

— Развѣ вы забыли, м-съ Мокаланъ, что онъ говорилъ обо мнѣ въ бреду?

— Но вѣдь онъ говорилъ это въ бреду. Развѣ больной человѣкъ можетъ отвѣчать за то, что онъ бредитъ?

— Дорогая матушка и лучшій мой другъ, вы не повѣрите, какъ мнѣ трудно противостоять вашей защитѣ Юстаса. Я не говорю, что онъ отвѣтственъ за свой бредъ, но я считаю этотъ бредъ предостереженіемъ для нашей будущей, общей жизни. Самыя дикія слова, которыя теперь бормотали его запекшіяся губы, только вѣрное эхо того, что онъ мнѣ говорилъ полный здоровья и силъ. Что-же даетъ мнѣ надежду на измѣненіе его мыслей относительно меня? Ни разлука, ни страданія не измѣнили его. Въ горячечномъ бреду и въ полномъ разумѣ онъ одинаково сомнѣвается во мнѣ. Я не вижу другого пути возвратить его себѣ, какъ уничтоживъ въ корнѣ поводъ къ разлукѣ со мною. Тщетно убѣждать его въ томъ, что я вѣрю въ его невиновность. Я должна фактически доказать ему, что онъ невиновенъ въ взводимомъ на него преступленіи.

— Валерія, Валерія! Вы даромъ теряете время и слова. Вы попытали счастья и теперь знаете такъ-же хорошо, какъ я, что это дѣло невозможное.

Мнѣ нечего было на это отвѣчать и я замолчала.

— Предположимъ, что вы еще разъ посѣтите Декстера изъ состраданія къ оскорбившему васъ несчастному, сумасшедшему созданію, продолжала свекровь; — вы можете это сдѣлать только въ сопровожденіи меня или какого-либо другого вѣрнаго друга. Какой результатъ можетъ быть отъ этого посѣщенія? Вы можете только остаться у Декстера самое короткое время и успокоить его взволнованный умъ. Послѣ этого вы должны уѣхать. Предположимъ даже, что Декстеръ можетъ оказать вамъ помощь въ вашемъ дѣлѣ, но для этого вы должны обращаться съ нимъ по-прежнему, по-дружески, съ полнымъ довѣріемъ, а возможно-ли это послѣ случившагося въ домѣ Бенджамина? Отвѣчайте мнѣ честно.

Я разсказала м-съ Мокаланъ во время нашего путешествія послѣднее мое свиданіе съ Декстеромъ, и вотъ какъ она воспользовалась моей откровенностью. Конечно, я не могла на это сердиться, такъ-какъ цѣль оправдывала средства. Но, во всякомъ случаѣ, я должна была отвѣчать, если не хотѣла ее оскорбить. Я признала, что никогда болѣе не могла обращаться съ Декстеромъ какъ съ истиннымъ другомъ, достойнымъ полнаго довѣрія.

— Хорошо, продолжала она: — этотъ путь теперь для васъ закрытъ. Что-же вы предпримете? Какая у васъ остается надежда?

Въ теперешнемъ моемъ положеніи я не могла дать удовлетворительнаго отвѣта на этотъ вопросъ. Я чувствовала себя какъ-то странно, не ловко, и не промолвила ни слова. М-съ Мокаланъ тогда нанесла мнѣ послѣдній ударъ, докончившій ея побѣду.

— Мой бѣдный Юстасъ слабъ и легкомысленъ, сказала она, — но онъ не опозоритъ себя черной неблагодарностью. Дитя мое, вы заплатили ему добромъ за зло, вы доказали, какъ преданно его любите, рискуя ради него всѣми трудностями и опасностями. Вѣрьте мнѣ, вѣрьте ему. Онъ не можетъ теперь противостоять вамъ. Взгляните на него съ прежнею любовью, останьтесь съ нимъ — и онъ вашъ на вѣки. Скажите: да, Валерія, прибавила она шепотомъ, нѣжно цѣлуя меня, — скажите: да, и будьте для него дорогою женою, а для меня дорогой дочерью.

Сердце мое говорило то-же самое. Энергія моя колебалась. Я не получила никакого отвѣта отъ м-ра Плеймора, который одинъ могъ поддержать меня, я долго и тщетно боролась со всѣми, я употребила всѣ усилія, перенесла многое, и моей наградой было только горе и разочарованіе. А теперь онъ лежалъ въ сосѣдней комнатѣ и мало-по-малу возвращался къ жизни. Какъ могла я противостоять? Все было кончено. Говоря — да (если Юстасъ подтвердилъ-бы слова матери), я прощалась на-вѣки съ единственной, дорогой и благородной надеждой моей жизни. Я вполнѣ это сознавала и все-же сказала — да.

Итакъ, прощай святое дѣло! Да здравствуетъ смиреніе — явное доказательство, что я признавала себя побѣжденной.

Мы съ свекровью спали въ единственной комнатѣ, которую могли намъ отвести въ гостинницѣ, — нѣчто въ родѣ ниши на чердакѣ. Ночь, слѣдовавшая за этимъ разговоромъ, была очень холодная и мы никакъ не могли согрѣться, несмотря на всѣ наши пледы. Наконецъ, свекровь заснула, но я не могла сомкнуть глазъ отъ безпокойства, какъ меня приметъ мужъ и какъ сложится наша будущая жизнь.

Нѣсколько часовъ прошло въ этихъ грустныхъ размышленіяхъ. Вдругъ я ощутила въ себѣ какое-то странное чувство, которое удивило и испугало меня. Я вскочила на постели, едва переводя дыханіе. Мое движеніе разбудило м-съ Мокаланъ.

— Что съ вами? спросила она; — вы нездоровы?

Я старалась, какъ могла, объяснить ей, что чувствовала. Съ первыхъ-же словъ она поняла, въ чемъ дѣло, и, нѣжно прижавъ меня къ груди, сказала:

— Бѣдное, невинное дитя, развѣ вы не понимаете? Неужели я должна вамъ объяснить?

И она шепотомъ произнесла нѣсколько словъ. Никогда не забуду я того водоворота пламенныхъ чувствъ, который возбудили во мнѣ ея слова. Радость, страхъ, изумленіе, гордость, смиреніе наполняли мою душу. Я чувствовала, что съ этой минуты стала новой женщиной. Если Богу было угодно продлить мнѣ жизнь еще на нѣсколько мѣсяцевъ, то я могла испытать величайшую и самую святую радость на землѣ — быть матерью.

Я не знаю, какъ прошла остальная ночь, и помню только, что на слѣдующее утро на разсвѣтѣ я вышла подышать свѣжимъ, зимнимъ воздухомъ на открытой полянѣ передъ гостинницей.

Я уже сказала, что чувствовала себя новой женщиной. Во мнѣ проснулись новыя силы. Теперь, думая о будущемъ, я должна была заботиться не объ одномъ только мужѣ. Его доброе имя принадлежало уже не ему, не мнѣ, а нашему ребенку, для котораго оно должно было сдѣлаться величайшимъ наслѣдіемъ. А за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ я отказалась отъ всякой надежды очистить его имя отъ позорнѣйшаго пятна, какъ-бы мало это пятно ни казалось въ глазахъ закона. Нашему ребенку могли впослѣдствіи сказать съ насмѣшкой: «Твой отецъ обвинялся въ величайшемъ изъ преступленій и не былъ совершенно оправданъ». Могла-ли я мужественно перенести предстоявшія мнѣ муки съ подобнымъ предчувствіемъ? Нѣтъ. Я должна была еще разъ попробовать счастья возобновить борьбу и постараться вывести на чистую воду Мизеримуса Декстера.

Я возвратилась къ свекрови съ новой рѣшимостью и откровенно высказала ей перемѣну, происшедшую во мнѣ послѣ нашего разговора.

Она была не только разочарована, но огорчена моими словами.

— Единственное событіе, котораго недоставало, теперь случилось, сказала она: — къ нашему общему счастью, вскорѣ новые, святые узы свяжутъ еще крѣпче, чѣмъ прежде, вашу жизнь съ жизнью вашего мужа. Всѣ другія соображенія — пустяки. Если вы теперь покинете его, то поступите не только безсердечно, но глупо, и будете вѣчно, до гробовой доски, сожалѣть, что упустили единственный случай въ жизни женщины, когда она можетъ навсегда привязать къ себѣ мужа.

Тяжело мнѣ было бороться съ этими благоразумными совѣтами доброй женщины и мрачными сомнѣніями, терзавшими мою душу, но я старалась думать только объ одномъ: о чести отца, о наслѣдіи ребенка, и на этотъ разъ устояла. Много грустныхъ минутъ, много тайныхъ слезъ стоила мнѣ эта рѣшимость, но природное упрямство, какъ говорила м-съ Мокаланъ, поддерживало меня. Отъ времени до времени я поддерживала себя также минутными взглядами на мужа, во время его безмятежнаго сна. Я не могу объяснить этого послѣдняго, повидимому рѣзкаго противорѣчія, но не хочу скрыть ничего изъ прочувствованнаго мною въ эту тяжелую эпоху моей жизни,

Я согласилась только на одну уступку — подождать два дня прежде, чѣмъ возвратиться въ Англію. М-съ Мокаланъ надѣялась, что въ это время я измѣню свою рѣшимость.

Эта уступка оказалась очень полезной для меня. На второй день начальникъ походнаго лазарета послалъ въ сосѣдній городъ за письмами, и посланный, возвратясь, подалъ мнѣ конвертъ. Почеркъ адреса былъ мнѣ знакомый. Наконецъ-то я получила отвѣтъ м-ра Плеймора.

Если мнѣ грозила опасность перемѣнить свое мнѣніе, то добрый стряпчій спасъ меня отъ этого. Слѣдующій отрывокъ изъ его письма, вполнѣ докажетъ, какой сильной поддержкой оно послужило мнѣ въ ту минуту, когда я болѣе всего нуждалась въ ней:

«Позвольте мнѣ теперь разсказать вамъ, что я сдѣлалъ для провѣрки того заключенія, къ которому приводитъ ваше письмо. Я отыскалъ одного изъ слугъ, которые караулили двери въ спальнѣ м-съ Мокаланъ въ ночь послѣ ея смерти. Онъ очень хорошо помнитъ, что среди ночи Мизеримусъ Декстеръ явился неожиданно передъ ними, говоря: „Я полагаю, не запрещено входить въ кабинетъ; послѣ всего случившагося я не могу спать, а тамъ найду книгу и хоть немного развлекусь“. Слугамъ не было приказано воспрещать входъ въ кабинетъ, и они знали, что дверь въ спальню была заперта, а ключи отъ другихъ двухъ дверей унесъ съ собою м-ръ Гэль; поэтому они дозволили Декстеру войти въ кабинетъ. Онъ затворилъ за собою дверь, выходившую въ коридоръ, и нѣсколько времени оставался не въ кабинетѣ, какъ полагали слуги, а въ спальнѣ, какъ мы знаемъ изъ его собственнаго признанія. Вы совершенно правы въ томъ, что онъ не могъ попасть туда иначе, какъ съ помощью ключа отъ двери между кабинетомъ и спальней. Сколько времени онъ тамъ оставался, я не могъ узнать, но это не важно. Слуга, однако, помнитъ, что, выйдя изъ кабинета, Декстеръ былъ блѣденъ какъ смерть и молча возвратился въ свою комнату. Вотъ факты. Выводъ изъ нихъ чрезвычайно важенъ и вполнѣ подтверждаетъ все, что я говорилъ вамъ въ Эдинбургѣ. Вы, конечно, помните мои слова и потому нечего ихъ повторять. Теперь поговоримъ о васъ. Вы совершенно невинно возбудили въ Декстерѣ такое чувство, которое мнѣ нечего опредѣлять. Дѣйствительно, я самъ это замѣтилъ: въ васъ есть нѣчто, напоминающее покойную м-съ Мокаланъ, и это, очевидно, подѣйствовало на разстроенный умъ Декстера. Не останавливаясь болѣе на этомъ предметѣ, я скажу только, что онъ доказалъ, какъ велико ваше вліяніе на него; въ вашемъ присутствіи онъ такъ взволнованъ, что не въ состояніи обдумывать каждое слово. Поэтому не только возможно, но вѣроятно, что онъ еще болѣе выдастъ себя, чѣмъ до сихъ поръ, если вы дадите ему случай. Я долженъ говорить съ вами совершенно откровенно, зная, какіе интересы затронуты въ этомъ дѣлѣ. Я ни мало не сомнѣваюсь, что вы сдѣлали большой шагъ впередъ къ достиженію своей цѣли со времени вашего отъѣзда изъ Эдинбурга. По моему мнѣнію, ваше письмо и мое открытіе представляютъ непреложное доказательство, что Декстеръ находился въ тайныхъ сношеніяхъ съ покойной (совершенно невинныхъ съ ея стороны), не только въ день ея смерти, но и за нѣсколько недѣль передъ тѣмъ. Я не могу скрыть отъ васъ своего убѣжденія, что если вы съумѣете узнать отъ него, въ чемъ состояли эти тайныя сношенія, то невинность вашего мужа будетъ доказана открытіемъ истины насчетъ таинственной смерти его первой жены. Я говорю вамъ это какъ честный человѣкъ, но также, какъ честный человѣкъ, я не могу по совѣсти посовѣтовать вамъ рисковать тѣмъ, чѣмъ вы рискнете, если еще разъ увидите Мизеримуса Декстера. Въ этомъ трудномъ и щекотливомъ дѣлѣ я не могу и не хочу брать на себя никакой отвѣтственности. Вы должны сами рѣшить, что вамъ слѣдуетъ дѣлать. Я прошу только одной милости — увѣдомьте меня о вашемъ рѣшеніи».

Затрудненія, казавшіяся столь громадными м-ру Плеймору, не задержали меня ни на минуту, и прежде, чѣмъ я окончила письмо, я уже рѣшилась возвратиться немедленно въ Англію.

На другой день отходила во Францію почта и кондукторъ предложилъ мнѣ мѣсто рядомъ съ собою. Не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ и, какъ всегда, дѣйствуя очертя голову, я воспользовалась его предложеніемъ.

ГЛАВА ХXXVIII.
На возвратномъ пути.

Если-бы я путешествовала въ своемъ экипажѣ, то послѣдующія главы моего разсказа никогда не были-бы написаны, потому-что по прошествіи какого-нибудь часа я приказала-бы кучеру вернуться назадъ.

Кто можетъ быть всегда твердымъ и рѣшительнымъ?

Задавая этотъ вопросъ, я, конечно, имѣю въ виду женщинъ, а не мужчинъ. Я поступила рѣшительно, взявъ мѣсто въ почтовомъ экипажѣ, несмотря на предостереженія м-ра Плеймора и на совѣты свекрови. Но не успѣли мы отъѣхать и мили отъ селенія, какъ все мое мужество исчезло и я воскликнула въ глубинѣ своего сердца: «Низкая женщина! ты бросила своего мужа!» Впродолженіи многихъ часовъ я отдала-бы все на свѣтѣ, чтобъ остановить экипажъ. Я ненавидѣла кондуктора, добрѣйшаго изъ людей. Я ненавидѣла славныхъ испанскихъ лошадокъ, весело бѣжавшихъ въ нарядной упряжи съ бубенчиками. Я ненавидѣла свѣтлый день, придававшій столько красоты окружавшей природѣ, и свѣжій, здоровый воздухъ, которымъ я невольно съ наслажденіемъ дышала. Я не помню такого мрачнаго путешествія, какъ эта спокойная, безопасная поѣздка до границы. Одно только меня нѣсколько утѣшало — похищенная мною прядь волосъ Юстаса. Я уѣхала, когда онъ еще спалъ, и передъ самымъ отъѣздомъ вошла въ спальню, поцѣловала его и, заливаясь слезами, отрѣзала прядь его волосъ. Какъ я рѣшилась въ эту минуту разстаться съ нимъ — я до сихъ поръ не понимаю. Кажется, свекровь помогла мнѣ въ этомъ совершенно безсознательно. Она вошла въ комнату, гордо поднявъ голову, и холодно сказала: «Если вы серьезно рѣшились, Валерія, то поѣзжайте; экипажъ готовъ». Всякая энергичная женщина на моемъ мѣстѣ сдѣлала-бы то-же, что я. Я доказала, что серьезно рѣшилась, и уѣхала.

А потомъ я сожалѣла объ этомъ. Бѣдное человѣческое созданіе!

Говорятъ, что время великій цѣлитель горя и страданій. По моему мнѣнію, времени слишкомъ льстятъ въ этомъ отношеніи. Пространство, вмѣстѣ съ перемѣной впечатлѣній, гораздо скорѣе и лучше достигаетъ той-же цѣли. Въ вагонѣ на дорогѣ въ Парижъ я начала благоразумнѣе смотрѣть на свое положеніе. Я теперь говорила себѣ, что ожиданія свекрови могли не исполниться насчетъ пріема, который сдѣлалъ-бы мнѣ мужъ, послѣ первой вспышки счастья. Если я рисковала многимъ, рѣшившись слова увидѣть Декстера, то не менѣе было опасно возвратиться безъ всякаго приглашенія къ мужу, который торжественно объявилъ, что наша брачная жизнь кончена и семейное счастье невозможно. Къ тому-же кто могъ поручиться, что будущее не оправдаетъ меня не только въ моихъ собственныхъ глазахъ, но и въ глазахъ Юстаса? Быть можетъ, я доживу до того дня, когда онъ скажетъ: «она вмѣшалась не въ свое дѣло, она была упряма, она бросила меня больного, но она все исправила и, въ концѣ концовъ, была права».

Я остановилась на одинъ день въ Парижѣ и написала три письма. Въ первомъ я предупредила Бенджамина, что я пріѣду на другой день вечеромъ; во второмъ объявила м-ру Плеймору, что рѣшилась сдѣлать послѣдній шагъ для открытія роковой тайны. Третье письмо, очень коротенькое, было къ Юстасу. Я сознавалась, что ухаживала за нимъ, пока онъ былъ въ безчувственномъ состояніи, объясняла причину моего отъѣзда и умоляла не думать обо мнѣ дурно, такъ-какъ время докажетъ, что я любила его теперь такъ-же пламенно, какъ и всегда. Я вложила это письмо въ другое, адресованное на имя м-съ Мокаланъ, которую просила отдать мое письмо сыну, когда онъ будетъ въ состояніи его прочесть. При этомъ я положительно запрещала ей открывать Юстасу тайну о новыхъ узахъ, соединявшихъ меня съ нимъ. Хотя онъ бросилъ меня, но я не хотѣла, чтобы кто-нибудь другой передалъ ему эту вѣсть. Отчего? Я позволю себѣ объ этомъ умолчать.

Написавъ эти три письма, я исполнила свою обязанность и была совершенно свободна поставить послѣднюю карту въ роковой игрѣ, въ которой теперь шансы были одинаковы, какъ за меня, такъ и противъ меня.

ГЛАВА XXXIX.
Новое посѣщеніе Декстера.

— Клянусь Богомъ, Валерія, сумасшествіе этого чудовища заразительно; вы, кажется, получили отъ него роковой недугъ, сказалъ Бенджаминъ, когда я, по прибытіи въ Лондонъ, объявила о своемъ намѣреніи отправиться къ Мизеримусу Декстеру вмѣстѣ съ нимъ.

Я рѣшилась поставить на своемъ и потому убѣдительно просила добраго стараго друга терпѣливо исполнить мое желаніе.

— Помните, прибавила я, — мнѣ очень важно видѣть еще разъ Декстера.

Этими словами я только подливала масла на огонь.

— Еще разъ его увидать? повторилъ презрительно Бенджаминъ, — послѣ того, какъ онъ дерзко оскорбилъ васъ подъ моимъ кровомъ, въ этой самой комнатѣ?

Негодованіе Бенджамина было такъ велико, что я не могла отказать себѣ въ удовольствіи помучить его, высказавъ либеральный взглядъ на поведеніе Декстера въ послѣднее наше свиданіе.

— Тише, тише, мой добрый другъ, сказала я, — мы должны быть снисходительны къ человѣку, который ведетъ такую жизнь и переноситъ такія физическія страданія, какъ Декстеръ. Вообще скромность не должна переходить за границы благоразумія, а я, кажется, черезчуръ пуритански взглянула на его выходку. Женщину, уважающую себя и любящую всѣмъ сердцемъ мужа, не можетъ серьезно оскорбить грубость несчастнаго калѣки, осмѣлившагося ее обнять. Выходить изъ себя и чрезмѣрно волноваться отъ нравственнаго негодованія очень легко, но не всегда разумно. къ тому-же я его простила, и вы должны сдѣлать тоже. Если вы поѣдете со иною, то, конечно, нечего будетъ бояться повторенія этой сцены. Его домъ — диковина; я увѣрена, что онъ васъ очень заинтересуетъ; изъ-за однѣхъ картинъ стоитъ предпринять эту поѣздку. Я сегодня-же напишу къ нему, а завтра мы поѣдемъ. Мы обязаны его посѣтить, болѣе для сохраненіи нашего достоинства, чѣмъ ради самого м-ра Декстера. Посмотрите вокругъ. себя, Бенджаминъ, и вы увидите, что снисхожденіе другъ въ другу — величайшая добродѣтель нашего времени. Бѣдный м-ръ Декстеръ имѣетъ право воспользоваться этимъ направленіемъ. Ну, ну, идите съ вѣкомъ, старый другъ! Преклонитесь передъ новыми идеями!

Бенджанинъ, вмѣсто того, чтобы принять добрый совѣтъ, набросился на нашъ вѣкъ, какъ быкъ на красное сукно. — Конечно, будемъ поддерживать новыя идеи, Валерія! воскликнулъ онъ. — Старая нравственность и старые порядки отжили. Пойдемъ рука-объ-руку съ вѣкомъ. Все, что ново, — хорошо. Жена въ Англіи, а мужъ въ Испаніи — это новыя идеи! Вѣнчаться или не вѣнчаться, жить съ супругомъ вмѣстѣ или нѣтъ, — это все равно для новыхъ идей. Да, да, Валерія, я пойду съ вами всюду, я буду достоинъ новаго поколѣнія. Я готовъ, Валерія, слѣдовать за вами всюду. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше! Поѣдемте къ Декстеру! Поѣдемте къ Декстеру!

— Я очень рада, что вы согласны, отвѣчала я, — но не будемъ торопиться! Завтра, въ три часа, мы поѣдемъ въ Декстеру, а я сейчасъ его предувѣдомлю о нашемъ посѣщеніи. Куда вы идете?

— Я пойду въ библіотеку, чтобъ отрезвиться.

— А что вы будете читать?

— «Кота въ сапогахъ», «Иванушку Дурачка» или какую-нибудь другую книгу, которая не идетъ объ-руку съ нашимъ вѣкомъ.

Нанеся этотъ послѣдній ударъ новымъ идеямъ, мой старый другъ вышелъ изъ комнаты.

Отправивъ записку къ Декстеру, я стала съ безпокойствомъ думать о состояніи его здоровья. Какъ провелъ онъ все время моего отсутствія изъ Англіи? Спрашивать о немъ Бенджамина — значило только вызывать новую вспышку. Пока я такимъ образомъ размышляла, въ комнату вошла экономка, и я, не долго думая, спросила ее, слышала-ли она что-нибудь о странномъ человѣкѣ, такъ перепугавшемъ ее передъ моимъ отъѣздомъ.

Она покачала головой, какъ-бы находя неприличнымъ говорить объ этомъ предметѣ.

— Черезъ недѣлю послѣ вашего отъѣзда, сударыня, сказала она очень серьезнымъ тономъ и старательно подыскивая слова, — особа, о которой вы упоминаете, имѣла дерзость прислать вамъ письмо. Посланному было объявлено, по приказанію хозяина, что вы уѣхали заграницу и что онъ можетъ убираться вмѣстѣ съ письмомъ. Спустя немного я снова слышала объ этой особѣ. Экономка м-съ Мокаланъ, у которой я пила чай, разсказала мнѣ, что онъ пріѣзжалъ въ своемъ кабріолетѣ, чтобъ узнать о васъ. Оправившись отъ удивленія, она объяснила ему, что вы и м-съ Мокаланъ поѣхали заграницу ухаживать за больнымъ м-ромъ Юстасомъ. Онъ уѣхалъ, къ ужасу экономки, со слезами на глазахъ и съ проклятіемъ на устахъ. Вотъ все, что я знаю объ этой особѣ, и надѣюсь, что вы болѣе не будете упоминать о столь непріятномъ предметѣ.

Съ этими словами она церемонно присѣла и ушла изъ комнаты.

Оставшись одна, я съ еще большимъ безпокойствомъ, стала думать о результатахъ завтрашней попытки. Судя по словамъ экономки, какъ бы они ни были преувеличены, Мизеримусъ Декстеръ не очень терпѣливо переносилъ мое отсутствіе и не давалъ покоя своей нервной системѣ.

На слѣдующее утро я получила отвѣтъ м-ра Плеймора на письмо, отправленное къ нему изъ Парижа.

Онъ писалъ очень коротко, не одобряя и не осуждая моей рѣшимости, но повторялъ свой совѣтъ, чтобы, во всякомъ случаѣ, отправляясь на новое свиданіе съ Декстеромъ, я взяла съ собою компетентнаго свидѣтеля. Самой интересной частью письма былъ его конецъ. «Я долженъ васъ предупредить, писалъ онъ, — что Декстеръ очень измѣнился къ худшему. Нѣсколько дней тому назадъ одинъ изъ коихъ пріятелей видѣлъ его по дѣлу и былъ очень пораженъ происшедшей въ немъ перемѣной. Ваше посѣщеніе, конечно, произведетъ на него большое вліяніе въ хорошую или въ дурную сторону. Я не могу дать вамъ никакихъ наставленій относительно разговора съ нимъ; вы должна руководствоваться обстоятельствами, вашъ тактъ подскажетъ вамъ, благоразумно-ли наводить разговоръ на первую жену вашего мужа. Единственная наша надежда, что въ подобномъ разговорѣ онъ проболтается, а потому, если можете, не давайте ему удаляться отъ этого предмета». Въ постскриптумѣ находились слѣдующія слова: «Спросите у м-ра Бенджамина, слышалъ-ли онъ изъ другой комнаты, какъ Декстеръ говорилъ вамъ, что онъ входилъ въ спальню м-съ Мокаланъ въ ночь ея смерти».

За завтракомъ я предложила Бенджамину этотъ вопросъ. Мой старый другъ осуждалъ такъ-же пламенно, какъ прежде, нашу экспедицію къ Мизеримусу Декстеру и очень серьезно, сухо отвѣчалъ:

— Я никогда не подслушиваю у дверей, но нѣкоторые голоса слышны издали; таковъ голосъ Декстера.

— Значитъ, вы слышали его слова? повторила я.

— Стѣна и дверь не могли заглушить его голоса, продолжалъ Бенджаминъ, — и я слышалъ эти ужасныя слова.

— Теперь, можетъ быть, вамъ придется не только слушать, но и записать мой разговоръ съ Декстеромъ. Вы, кажется, писали письма подъ диктовку отца? Есть у васъ маленькая записная книжка?

Бенджаминъ взглянулъ на меня съ изумленіемъ.

— Одно — писать письма подъ диктовку крупнаго торговца, ютъ слова котораго зависитъ перемѣщеніе тысячъ фунтовъ изъ рукъ въ руки, а другое — записывать пустую болтовню сумасшедшаго урода, котораго-бы слѣдовало держать въ клѣткѣ. Вашъ добрый отецъ, Валерія, никогда не поручилъ-бы мнѣ такого дѣла.

— Простите меня, Бенджаминъ, но я принуждена обратиться къ вамъ съ этой просьбой. Вы можете оказать мнѣ величайшую услугу. Ну, ну, милый другъ, уступите на этотъ разъ ради меня.

Бенджаминъ опустилъ глаза въ тарелку, покорно подчиняясь своей судьбѣ, и я видѣла, что одержала побѣду.

— Цѣлую жизнь я плясалъ по ея дудкѣ, пробормоталъ онъ, — теперь ужь поздно думать о независимости. Я полагалъ, что давно вышелъ въ отставку, прибавилъ онъ вслухъ, — но оказывается, что я все еще на службѣ. Хорошо, въ чемъ-же будутъ состоять мои новыя обязанности?

Въ эту минуту кебъ подъѣхалъ въ дому; я встала, взяла его за руку и нѣжно поцѣловала.

— Вамъ нужно будетъ, сказала я, — сѣсть позади кресла м-ра Декстера, такъ, чтобы онъ васъ не видалъ, а вы-бы меня видѣли.

— Чѣмъ менѣе я буду видѣть м-ра Декстера, тѣмъ лучше. Но что-жь мнѣ дѣлать, когда я помѣщусь за его кресломъ?

— Вы будете ждать моего знака, по которому тотчасъ приметесь записывать въ вашей памятной книжкѣ слова Декстера, до новаго моего знака.

— Хорошо. Какой-же знакъ — писать и какой — довольно?

Я не приготовила отвѣта на этотъ вопросъ и попросила Бенджамина помочь мнѣ. Но онъ не хотѣлъ принять никакого дѣятельнаго участія въ моемъ предпріятіи, а соглашался только быть пассивнымъ орудіемъ.

Безъ посторонней помощи мнѣ было не легко придумать телеграфную систему знаковъ, которые были-бы понятны Бенджамину и не возбудили-бы подозрѣній въ Декстерѣ. Случайно я взглянула въ зеркало и серьги навели меня на счастливую мысль.

— Я буду сидѣть въ креслѣ, сказала я, — и когда вы увидите, что, облокотясь на ручку, я стану играть серьгой, то начинайте писать и пишите до тѣхъ поръ, пока я не подвину кресла — тогда остановитесь. Вы понимаете?

— Понимаю.

Черезъ минуту мы уже были на дорогѣ къ Декстеру.

ГЛАВА XL.
Немезида.

Садовникъ отворилъ намъ калитку, очевидно предупрежденный о нашемъ посѣщеніи.

— М-съ Валерія? спросилъ онъ.

— Да.

— А это вашъ другъ?

— Да.

— Не угодно-ли вахъ пожаловать наверхъ. Вамъ домъ извѣстенъ.

Проходя по сѣнямъ, я остановилась на минуту и, увидавъ въ рукахъ Бенджамина его любимую трость, сказала:

— Ваша палка вамъ будетъ только мѣшать; оставьте ее лучше здѣсь.

— Она можетъ мнѣ пригодиться наверху, отвѣчалъ Бенджаминъ рѣзко: — я не забылъ того, что случилось въ библіотекѣ.

Не было времени вступать съ нимъ въ споръ и я молча пошла по лѣстницѣ.

На верхней ступени я услыхала какой-то странный, жалобный вопль, который повторился два раза прежде, чѣмъ мы вошли въ круглую пріемную. Я первая подошла къ двери и увидала многосторонняго Мизеримуса Декстера совершенно съ новой стороны.

Несчастная Аріель стояла передъ столомъ, на которомъ виднѣлось блюдо съ маленькими пирожками. Въ разстояніи двухъ аршинъ отъ нея находился Мизеримусъ Декстеръ и держалъ двѣ веревки, противоположные концы которыхъ туго сжимали кисти обѣихъ рукъ Аріель.

— Попробуй еще, красавица, сказалъ онъ, — возьми пирожокъ.

Аріель повиновалась и быстро протянула руку, но въ ту самую минуту, какъ ея пальцы прикоснулись въ пирожку, Декстеръ съ дьявольской жестокостью и проворствомъ дернулъ за веревку. Я едва не выхватила палки у Бенджамина и не сломала ее объ голову злого урода. Аріель на этотъ разъ перенесла пытку съ спартанскимъ безмолвіемъ. Она прежде Декстера увидала меня; стиснула зубы, побагровѣла отъ боли, но даже не застонала.

— Бросьте веревку! воскликнула я съ негодованіемъ; — отпустите ее, м-ръ Декстеръ, или я тотчасъ уѣду.

Услыхавъ мой голосъ, онъ вскрикнулъ отъ радости и глаза его уставились на меня, словно онъ хотѣлъ меня съѣсть.

— Войдите, войдите! воскликнулъ онъ; — посмотрите, чѣмъ я занимаюсь въ безумныя минуты ожиданія, посмотрите, какъ я убиваю время нашей разлуки. Войдите, войдите. Сегодня я нахожусь въ сердитомъ настроеніи, благодаря нетерпѣливому желанію васъ видѣть, м-съ Валерія. А когда я нахожусь въ сердитомъ настроеніи, мнѣ надо кого-нибудь мучить. Вотъ я и мучу Аріель. Посмотрите на нее. Она еще ничего сегодня не ѣла и никакъ не можетъ схватить пирожка. Но не жалѣйте ея. У Аріель нѣтъ нервовъ и ей не больно.

— У Аріель нѣтъ нервовъ и ей не больно, повторило несчастное созданіе, оскаливъ зубы на меня за непрошенное вмѣшательство.

Я слышала, какъ за мною Бенджаминъ размахивалъ палкой по воздуху.

— Бросьте веревку! воскликнула я съ еще большей злобой, — или я тотчасъ уйду.

Мой громкій, рѣзкій голосъ подѣйствовалъ на нѣжные нервы Мизеримуса Декстера.

— Какой прекрасный голосъ, произнесъ онъ, и, бросивъ веревку, сказалъ повелительнымъ тономъ: — Возьми пирожки.

Аріель прошла мимо меня. Веревка висѣла на ея вспухшихъ рукахъ; но, бросивъ на меня вызывающій взглядъ, она гордо повторила:

— У Аріель нѣтъ нервовъ; ей не больно.

— Вотъ видите, сказалъ Мизеринусъ Декстеръ: — я не сдѣлалъ ей ничего дурного и бросилъ веревку, какъ только вы приказали. Не будьте жестоки со мною, м-съ Валерія, послѣ вашего долгаго отсутствія. А это кто? спросилъ онъ, замѣтивъ Бенджамина, стоявшаго въ дверяхъ. — Знаю: это добродѣтельный джентльменъ, олицетворявшій убѣжище для страждущихъ, въ первый разъ, когда я его видѣлъ. Вы измѣнились въ худшему, сэръ. Вы теперь играете совершенно иную роль. Вы олицетворяете карающее правосудіе. Это вашъ новый покровитель, м-съ Валерія? Понимаю. Вашъ покорный слуга, господинъ карающее правосудіе, прибавилъ онъ, иронически кланяясь Бенджамину; — я заслужилъ ваше посѣщеніе и подчиняюсь своей судьбѣ. Войдите, сэръ; я постараюсь сдѣлать вашу должность синекурою. Эта женщина — свѣтъ моей жизни. Поймайте меня въ неуваженіи въ ней, если можете! А вы, м-съ Валерія, дайте мнѣ руку въ доказательство того, что вы меня простили, прибавилъ онъ, подъѣзжая во мнѣ въ своемъ креслѣ. Я протянула руку и онъ почтительно поцѣловалъ ее. — Одинъ разъ, только одинъ разъ. О, бѣдный Декстеръ, продолжалъ онъ съ своимъ обычнымъ эгоизмомъ: — теплое у него сердце, а пропадаетъ даромъ въ одиночествѣ. Грустно, грустно! бѣдный Декстеръ! Сегодня прекрасная погода, сэръ! воскликнулъ онъ вдругъ ироническимъ тономъ, обращаясь къ Бенджамину; — это особенно пріятно послѣ продолжительныхъ дождей. Неугодно-ли вамъ чего-нибудь? Сдѣлайте одолженіе, присядьте. Когда карающее правосудіе не выше васъ, то ему приличнѣе сидѣть на стулѣ.

— А обезьянѣ приличнѣе сидѣть въ клѣткѣ, отвѣчалъ Бенджаминъ, выведенный изъ себя замѣчаніемъ Декстера объ его маломъ ростѣ.

Этотъ сарказмъ нисколько не подѣйствовалъ на Мизеримуса Декстера, — онъ, повидимому, даже не обратилъ на него вниманія. Онъ сноза измѣнился и сталъ задумчивъ, тихъ; его глаза были устремлены на меня съ грустнымъ, восторженнымъ выраженіемъ. Я сѣла на ближайшее кресло и взглянула на Бенджамина, который тотчасъ понялъ меня. Онъ сѣлъ позади Декстера и такъ, что могъ постоянно меня видѣть. Аріель молча ѣла пирожки, помѣстившись на скамейкѣ у ногъ своего господина, и смотрѣла на него, какъ вѣрная собака. Наступило минутное молчаніе. Я могла теперь на свободѣ разсмотрѣть Мизеримуса Декстера.

Перемѣна, происшедшая въ немъ со времени послѣдняго нашего свиданія, не только изумила меня, но и испугала. Письмо м-ра Плеймора не могло приготовить меня къ такому печальному зрѣлищу.

Его лицо исхудало и словно съежилось. Мягкость взгляда исчезла; глаза налились кровью и безсознательно смотрѣли въ пространство; нѣкогда могучія руки дрожали. Его болѣзненная блѣдность еще болѣе оттѣнялась черной бархатной курткой. Безчисленныя морщинки вокругъ глазъ значительно увеличились. Голова словно провалилась между плечами. Онъ такъ постарѣлъ, что мѣсяцы, прошедшіе со времени моего отъѣзда изъ Англіи, казались годами. Вспоминая слова доктора, что сохраненіе Декстеромъ разсудка зависитъ отъ спокойнаго состоянія его нервовъ, я не могла не почувствовать, что умно поступила, пріѣхавъ поспѣшно изъ Испаніи (если только мнѣ оставалась надежда на успѣхъ). Въ виду всего, что я знала о немъ и чего могла опасаться, я была увѣрена, что его конецъ близокъ. Смотря на него, я внутренно сознавала, что передо мною погибшій человѣкъ.

Мнѣ было жаль его. Да, жаль, хотя это чувство совершенно не соотвѣтствовало цѣли, для которой я явилась къ нему. Я знала, что онъ былъ жестокъ, и подозрѣвала его въ коварствѣ.Но все-же я его сожалѣла, и Мизеримусъ Декстеръ отгадалъ:

— Благодарю васъ! воскликнулъ онъ неожиданно; — вы видите, что я боленъ, и сожалѣете меня, милая, добрая Валерія.

— Эту даму, сэръ, зовутъ м-съ Мокаданъ, произнесъ Бенджаминъ строгимъ тономъ; — говоря съ нею, не забывайте, что вамъ нѣтъ никакого дѣла до ея имени.

Это новое замѣчаніе Бенджамина, точно также, какъ первое, не обратило на себя вниманія Декстера. Онъ, повидимому, забылъ даже объ его присутствіи.

— Вы очень порадовали меня своимъ посѣщеніемъ, продолжалъ онъ, — но увеличьте еще мое счастье. Дайте мнѣ насладиться мелодичностью вашего голоса. Разскажите, что вы дѣлали со времени вашего отъѣзда изъ Англіи.

Мнѣ необходимо было начать съ нимъ разговоръ и потому я разсказала о своей поѣздкѣ за-границу.

— Такъ вы все еще любите Юстаса? спросилъ онъ съ горечью.

— Я люблю его, можетъ быть, болѣе, чѣмъ прежде.

Онъ закрылъ лицо руками и черезъ нѣсколько минутъ сказалъ своимъ прежнимъ, глухимъ голосомъ:

— Вы оставили Юстаса въ Испаніи, а сами возвратились однѣ въ Англію. Что васъ побудило къ этому?

— Что побудило меня явиться къ вамъ и просить у васъ помощи, м-ръ Декстеръ?

Онъ опустилъ руки и взглянулъ на меня. Въ глазахъ его виднѣлись удивленіе и испугъ.

— Неужели, воскликнулъ онъ, — вы не хотите оставить въ покоѣ этой несчастной исторіи? Неужели вы все еще намѣрены раскрыть гленинчскую тайну?

— Да, м-ръ Декстеръ, и я все еще надѣюсь, что вы мнѣ поможете.

Прежняя подозрительность выразилась теперь на его лицѣ.

— Какъ могу я вамъ помочь? произнесъ онъ; — развѣ я могу перемѣнить факты? Я старался вамъ помочь, продолжалъ онъ, просіявъ, словно неожиданная, блестящая мысль озарила его голову; — я сказалъ вамъ, что поѣздка м-съ Бьюли въ Эдинбургъ была только хитростью, чтобъ удалить отъ себя всякое подозрѣніе; я сказалъ вамъ, что, можетъ быть, ядъ подала горничная м-съ Бьюли. Убѣдились-ли вы въ справедливости моихъ словъ? Находите-ли вы эту идею основательной?

— Я не вижу основательности въ этой идеѣ, отвѣчала я; — что могло побудить служанку сдѣлаться врагомъ м-съ Мокаланъ?

— Ны у кого не было причины быть врагомъ м-съ Мокаланъ! воскликнулъ Декстеръ съ жаромъ: — она была олицетворенной добротой на землѣ и она никогда не причиняла ни малѣйшаго вреда кому-бы то ни было словомъ или дѣломъ. Она была святая. Уважайте ея память. Оставьте мученицу мирно покоиться въ ея могилѣ.

Съ этими словами онъ снова закрылъ лицо и вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ отъ сильнаго внутренняго волненія.

Аріель неожиданно встала и, подойдя ко мнѣ, промолвила шопотомъ:

— Разсердите еще разъ моего господина, и я вцѣплюсь въ васъ десятью когтями.

Бенджаминъ вскочилъ со стула; онъ видѣлъ движеніе Аріель, но не слышалъ ея словъ. Я знакомъ просила его успокоиться. Аріель возвратилась къ своему мѣсту и устремила снова безсознательный взоръ на Декстера.

— Не плачьте, сказала она; — вотъ веревки. Помучьте меня. Заставьте меня кричать отъ боли.

Онъ ничего не отвѣчалъ и не пошевелилъ рукой.

Аріель стала напрягать свои тупыя умственныя способности, чтобъ обратить на себя его вниманіе. Это вполнѣ доказывалось ея насупленными бровями и взоромъ, безсознательно устремленнымъ въ пространство. Вдругъ она радостно захлопала въ ладоши. Побѣда! Въ ея умѣ блеснула мысль.

— Господинъ! воскликнула она, — господинъ! Вы давно не разсказывали мнѣ сказокъ. Разскажите хорошую, длинную сказку, полную крови и преступленій. Приведите втупикъ мою глупую голову, заставьте меня содрогаться отъ ужаса.

Неужели она случайно затронула ту струну, которая могла заставить его заговорить о предметѣ, интересовавшемъ меня болѣе всего, на свѣтѣ) Я знала, что онъ гордился своимъ искуствомъ «разсказывать исторіи» и что однимъ изъ его любимыхъ препровожденій времени было приводить втупивъ Аріель непонятными для нея сказками. Пустится-ли онъ теперь въ дикую, сказочную область, или, помня, что мое упорство все еще грозило ему изслѣдованіемъ гленинчсвой трагедіи, употребитъ всю свою хитрость, чтобы новой стратагемой сбить меня съ толку?

Послѣднее было всего вѣроятнѣе; но, къ моему удивленію и ужасу, оказалось, что я еще не знала Декстера. Аріель удалось отвлечь его отъ предмета, на которомъ былъ сосредоточенъ его умъ за минуту передъ тѣмъ. Онъ поднялъ голову. На лицѣ его играла самодовольная улыбка. Онъ былъ теперь такъ слабъ, что даже Аріель умѣла затронуть его самолюбіе. Морозъ пробѣжалъ по моему тѣлу. Неужели я пріѣхала поздно?

Мизеримусъ Декстеръ заговорилъ, но не со мною, а съ Аріель.

— Бѣдняжка, сказалъ онъ снисходительно, гладя ее по головѣ: — ты не понимаешь ни одного слова въ моихъ разсказахъ, не правда-ли? И, однако, я умѣю заставить содрогаться твое грубое, безчувственное тѣло и заинтересовать твой тупой умъ. Я особенно искусенъ въ драматическихъ разсказахъ, продолжалъ онъ, взглянувъ на меня и, повидяному, совершенно забывъ о нашемъ предыдущемъ разговорѣ. — Это несчастное созданіе служитъ лучшимъ доказательствомъ моего искуства. Когда она слушаетъ мои разсказы, то представляетъ любопытный предметъ для психологическаго изслѣдованія. Забавно видѣть, какъ эта полоумная бѣдняжка дѣлаетъ отчаянныя усилія, чтобъ понять мои слова. Вы сами сейчасъ въ этомъ убѣдитесь. Во время вашего отсутствія и былъ не въ духѣ и не разсказывалъ ей ни одной исторіи. Не думайте, чтобъ это мнѣ стоило большого труда. Мое воображеніе неисчерпаемо. Вы по природѣ очень серьезны, но я увѣренъ, что васъ это зрѣлище позабавитъ. Я также человѣкъ серьезный, но всегда смѣюсь, глядя на нее.

— Онъ всегда смѣется, глядя на меня, сказала Аріель, хлопая въ ладоши и бросая на меня торжествующій взглядъ.

Я рѣшительно не знала, что мнѣ дѣлать. Вспышка Декстера, возбужденная моимъ намекомъ на первую жену Юстаса, заставляла меня быть очень осторожной и терпѣливо выжидать удобнаго случая снова навести разговоръ на этотъ предметъ. Но какъ было создать этотъ случай, который заставилъ-бы его раскрыть тайну, такъ тщательно имъ скрываемую? Одно было ясно, что если я дозволю ему спокойно разсказать сказку, то потеряю драгоцѣнное время, и потому я рѣшилась, несмотря на «десять когтей» Аріель, всячески мѣшать Декстеру въ удовлетвореніи его новаго каприза.

— Ну, м-съ Валерія, началъ онъ громко и гордо: — слушайте. Ну, Аріель, напрягай всѣ свои умственныя способности. Я буду импровизировать романъ и поэму. Я начну съ старинной сказочной формулы: жили-были…

Я ждала случая, чтобъ перебить его, но онъ на первыхъ-же словахъ самъ остановился и, бросивъ вокругъ себя дикій взглядъ, провелъ рукой нѣсколько разъ по лбу. Потомъ онъ тихо засмѣялся и промолвилъ:

— Надо, кажется, подстрекнуть мои дремлющія силы.

Неужели его разсудокъ исчезъ? Я не замѣчала никакихъ признаковъ этого давно ожидаемаго, рокового событія, пока не возбудила въ его умѣ воспоминаній о покойной м-съ Мокаланъ. Была-ли теперешняя слабость только минутной случайностью, первымъ предостереженіемъ, какъ ему, такъ и намъ? Придетъ-ли онъ въ себя, если мы дадимъ ему время? Бенджаминъ заинтересовался сценой, происходившей передъ его глазами, и сталъ внимательно слѣдить за Декстеромъ чрезъ спинку его кресла. Даже Аріель была удивлена и тревожно смотрѣла на него, забывъ о моемъ присутствіи.

Всѣ мы съ нетерпѣніемъ ждали, что онъ скажетъ, что онъ сдѣлаетъ.

— Арфу! воскликнулъ онъ: — музыка меня возстановитъ.

Аріель подала ему арфу.

— Господинъ, что съ вами? спросила она.

Онъ махнулъ рукою, чтобъ она замолчала.

— Ода въ честь сочинителей, торжественно произнесъ онъ, обращаясь ко мнѣ; — стихи и музыка, импровизированные Декстеромъ. Слушайте.

Онъ сталъ медленно перебирать пальцами струны арфы, но мы не слышали ни мелодіи, ни.словъ. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія голова его поникла и онъ припалъ къ арфѣ. Я вскочила и подошла къ нему. Уснулъ онъ или упалъ въ обморокъ?

Я взяла его за руку и назвала по имени.

Въ ту-же минуту Аріель встала между нами и грозно взглянула на меня. Однако Мизеримусъ Декстеръ услышалъ мой голосъ и, поднявъ голову, устремилъ на меня такой странный, спокойный взглядъ, какого я еще никогда не видывала.

— Возьми арфу, сказалъ онъ, обращаясь къ Аріель, очень слабымъ, усталымъ голосомъ.

Полоумная Аріель, по глупости или на зло мнѣ, снова вывела его изъ терпѣнья.

— Что съ вами, господинъ? промолвила она, держа въ рукахъ арфу: — что-же вы не разсказываете исторіи?

— Не надо никакой исторіи! воскликнула я; — я хочу о многомъ переговорить съ м-ромъ Декстеромъ.

— Вы непремѣнно этого хотите? сказала Аріель, подходя ко мнѣ и поднявъ свою тяжелую руку.

Но голосъ Декстера остановилъ ее.

— Поставь на мѣсто арфу, дура, сказалъ онъ сердито, — и жди, пока мнѣ вздумается разсказывать исторію.

Она смиренно повиновалась и отнесла арфу на другой конецъ комнаты.

— Я знаю, что возстановитъ мои силы, конфиденціально сказалъ Декстеръ, подвигая во мнѣ свое кресло: — мнѣ необходимъ моціонъ. Я уже давно не трогался съ мѣста. Вы увидите, какъ движеніе хорошо на меня подѣйствуетъ.

Онъ нажалъ пружину кресла и отправился въ свое обычное путешествіе по комнатѣ. Но тутъ, какъ и во всемъ остальномъ, обнаружилась происшедшая въ немъ громадная перемѣна. Кресло его уже не носилось вихремъ по комнатѣ, какъ прежде: оно подвигалось, но медленно, и онъ съ трудомъ приводилъ его въ движеніе. Наконецъ онъ остановился, едва переводя духъ.

Мы слѣдовали за нимъ. Впереди шла Аріель, а потомъ я съ Бенджаминомъ. Декстеръ нетерпѣливо махнулъ рукой, желая сказать что-то мнѣ одной.

— Я совершенно отвыкъ отъ движенія, сказалъ онъ слабымъ голосомъ, когда я подошла къ нему: — мнѣ сердце не позволяло весело летать по комнатѣ, поднимая шумъ и трескъ, во время вашего отсутствія.

Всякій пожалѣлъ-бы его въ эту минуту! Даже Аріель поняла его грустное положеніе и начала жалобно стонать. Чародѣй, который одинъ могъ возбудить ея дремавшія чувства, подѣйствовалъ на нее такъ-же сильно своимъ безмолвнымъ равнодушіемъ, какъ и прямымъ обращеніемъ къ ея тупымъ умственнымъ способностямъ.

— Что съ вами, господинъ? Что-же вы не разсказываете сказки? повторила она, жалобно всхлипывая.

— Не слушайте ея, сказала я шопотомъ: — вамъ нуженъ воздухъ. Пошлите за садовникомъ и поѣдемте погулять въ вашемъ кабріолетѣ.

Но все было тщетно. Аріель хотѣла во что-бы то ни стало обратить на себя его вниманіе и ея мрачный голосъ повторялъ по-прежнему:

— Что-же вы не разсказываете сказки? Что-же вы не разсказываете сказки?

Гордый духъ Декстера, наконецъ, въ немъ проснулся.

— Ахъ, ты чертовка! воскликнулъ онъ, поворачивая кресло и обращаясь къ ней; — ты услышишь сказку. Я могу ее разсказать и разскажу. Вина! чего ревешь, идіотка? Дай мнѣ вина. Отчего прежде не пришла мнѣ эта мысль въ голову? Царственное вино Бургундіи — вотъ что воскреситъ мои силы и разбудитъ ною голову. Дай всѣмъ стаканы. Честь и слава царю винъ, кло-де-вужо!

Аріель открыла шкафъ въ нишѣ и подала вино. Декстеръ выпилъ полный стаканъ однимъ залпомъ и заставилъ насъ послѣдовать его примѣру. Конечно, я и Бенджаминъ сдѣлали только видъ, что пьемъ, но Аріель, по примѣру своего господина, осушила разомъ весь стаканъ. Вино почти мгновенно подѣйствовало на ея слабую голову. Она затянула глухимъ голосомъ какую-то пѣсню, которая въ сущности была безконечнымъ, механическимъ повтореніемъ двухъ словъ: «разскажите сказку, разскажите сказку!» Между тѣмъ Декстеръ налилъ себѣ второй стаканъ.

— Послушайтесь меня хоть разъ, промолвилъ шопотомъ Бенджаминъ: — уѣдемте отсюда.

— Еще одну попытку, отвѣчала я, также шопотомъ, — позвольте мнѣ еще одну, послѣднюю попытку.

Аріель продолжала своимъ глухимъ, соннымъ голосомъ: «разскажите сказку! разскажите сказку!»

Мизеримусъ Декстеръ поднялъ голову. Вино подѣйствовало и на него. На лицѣ его снова показался румянецъ, въ глазахъ его заблестѣла мысль. Царь Бургундіи воскресилъ его! Доброе старое вино сослужило мнѣ неоцѣнимую услугу. Я могла еще надѣяться на успѣхъ моей послѣдней попытки.

— Не надо сказки, сказала я: — я хочу поговорить съ вами, м-ръ Декстеръ. Я не расположена слушать сказки.

— Не расположены! повторилъ онъ съ прежней, иронической улыбкой; — я понимаю: вы думаете, что мое воображеніе оскудѣло, и не хотите прямо въ этомъ сознаться. Я докажу, что вы ошибаетесь, я докажу, что Декстеръ — еще прежній Декстеръ. Замолчи, Аріель, или я тебя выгоню изъ комнаты. Сказка готова, вотъ здѣсь, м-съ Валерія, прибавилъ онъ, бросивъ на меня хитрый, знаменательный взглядъ; — она васъ навѣрно заинтересуетъ, мой прелестный другъ. Вернемтесь къ камину и выслушайте сказку о «Госпожѣ и служанкѣ».

Сказка о «Госпожѣ и служанкѣ», очевидно, была замаскированной исторіей и-съ Бьюли и ея горничной. Названіе сказки и взглядъ, брошенный имъ на меня, снова возбудили во мнѣ почти исчезнувшія надежды. Наконецъ, онъ пришелъ въ себя и къ нему возвратились его обычная проницательность и природная хитрость. Подъ предлогомъ разсказать сказку для Аріель, онъ, очевидно, хотѣлъ вторично сбить меня съ толку и навести на ложный слѣдъ. Онъ дѣйствительно сказалъ правду: Декстеръ все еще былъ прежній Декстеръ.

Я взяла за руку Бенджамина и возвратилась къ камину.

— Есть надежда, шепнула я ему на ухо; — не забудьте сигналовъ.

Мы всѣ заняли наши прежнія мѣста. Аріель снова бросила на меня угрожающій взглядъ. Несмотря на дѣйствіе вина, расположившаго ее къ веселости, она все также рѣшительно давала мнѣ понять, что отразитъ всякую попытку съ моей стороны прервать разсказъ Декстера. Но теперь я горѣла еще большимъ желаніемъ, чѣмъ она, выслушать до конца сказку, Сюжетъ ея былъ полонъ западней для Декстера. Всякую минуту онъ могъ забыться и вмѣсто придуманныхъ обстоятельствъ разсказать истину; на каждомъ словѣ онъ могъ выдать себя.

— Публика разсѣлась-ли по мѣстамъ? Публика готова-ли? началъ онъ весело, поглядывая по сторонамъ; — поверните ваше лицо въ мою сторону, прибавилъ онъ, нѣжно обращаясь во мнѣ; — кажется, я прошу немногаго. Вы смотрите на червяка, ползающаго по землѣ, почему-же вамъ не смотрѣть на меня? Позвольте мнѣ искать вдохновенія въ вашихъ глазахъ, позвольте мнѣ насытиться вашимъ лицезрѣніемъ. Подарите улыбкой человѣка, счастье котораго вы нарушили. Благодарю васъ, благодарю васъ, свѣтъ моей жизни. Ну, теперь перейдемъ въ сказкѣ, сказалъ онъ, посылая мнѣ поцѣлуй и откидываясь на спинку кресла. — Какую придать ей форму? Конечно, драматическую — это лучшая, древнѣйшая, кратчайшая форма разсказа. Названіе простое, выразительное: «Госпожа и служанка». Мѣсто дѣйствія: романическая страна — Италія; время: романическій вѣкъ — XV столѣтіе. Посмотрите на Аріель. Она столько-же знаетъ о XV вѣкѣ, сколько кошка въ кухнѣ, а она уже глубоко заинтересована моимъ разсказомъ; счастливая Аріель!

Аріель взглянула на меня, опьянѣвъ отъ вина и торжества надъ мнимой соперницей.

— Я знаю не болѣе кошки въ кухнѣ, повторила она съ самодовольной улыбкой. — Я счастливая Аріель, а вы что?

Мизеримусъ громко расхохотался.

— Что я вамъ говорилъ? воскликнулъ онъ: — не правда-ли, она забавна? Дѣйствующія лица драмы, продолжалъ онъ: — три женщины: Ангелика, благородная аристократка по душѣ и рожденію; Кунигунда, прелестный дьяволъ въ юбкѣ; Даморида, ея несчастная служанка. Сцена первая: мрачная комната подъ сводами въ старинномъ замкѣ; вечерѣетъ, совы кричатъ въ лѣсу, лягушки квакаютъ въ болотѣ. Посмотрите на Аріель! Слышно, какъ ея кости дрожатъ, прекрасная Аріель!

— Прекрасная Аріель, сонно повторила моя соперница, вызывательно смотря на меня.

Мизеримусъ Декстеръ поднесъ къ губамъ стаканъ съ виномъ, который стоялъ подлѣ него на маленькомъ столикѣ, придѣланномъ въ его креслу. Я слѣдила за каждымъ его движеніемъ.

Лицо его по-прежнему горѣло и глаза блестѣли. Поставивъ стаканъ на столъ и весело щелкнувъ языкомъ, онъ продолжалъ:

— Дѣйствующія лица: Кунигунда и Даморида. Кунигунда говоритъ: «Даморида». — «Сударыня?» — «Кто лежитъ больная въ комнатѣ надъ нами?» — «Благородная Ангелика». Молчаніе. Кунигунда снова говоритъ: — «Даморида». — «Сударыня?» — «Какъ обращается съ тобой Ангелика?» — «Эта благородная женщина добра и милостива ко всѣмъ; она добра и милостива ко мнѣ». — «Ухаживала ты за нею, Даморида?» — Иногда, сударыня, чтобъ дать отдохнуть сидѣлкѣ". — «Давала ты ей лекарство?» — «Раза два». — «Даморида, возьми ключъ и отопри шкатулку, вонъ на томъ столѣ». (Даморида исполняетъ приказаніе.) — «Видишь ты зеленую стклянку?» — «Вижу, сударыня». — «Возьми ее». (Даморида повинуется.) — «Знаешь-ли ты, что въ ней находится?» — «Нѣтъ, сударыня». — «Хочешь знать? (Даморида почтительно кланяется.) Это ядъ. (Даморида вздрагиваетъ и хочетъ оттолкнуть отъ себя ядъ, но Кунигунда знакомъ приказываетъ держать стклянку.) Даморида, я открыла тебѣ одну изъ моихъ тайнъ, сказать-ли тебѣ другую? (Даморида молчитъ отъ страха.) Я ненавижу Ангелику, она разлучаетъ меня со счастьемъ всей моей жизни. Ея судьба въ твоихъ рукахъ». (Даморида падаетъ на колѣни и, перекрестившись, какъ набожная особа, говоритъ): — «Сударыня, вы меня пугаете; что это значитъ?» (Кунигунда подходитъ къ ней и, устремляя на нее страшный взглядъ, шопотомъ произноситъ): — «Ангелика должна умереть такъ, чтобы никто меня не подозрѣвалъ. Ангелика должна умереть отъ твоей руки!»

Онъ умолкъ и снова взялся за стаканъ, но на этотъ разъ не только омочилъ губы въ живительную влагу, а выпилъ большой глотокъ. Неужели силы снова его покидали? Я внимательно взглянула на него. Лицо его горѣло по-прежнему, но глаза потускнѣли. Дѣйствительно, я замѣтила, что послѣднія слова онъ произнесъ гораздо тише. Неужели его воображеніе оскудѣвало и вино уже болѣе на него не дѣйствовало?

Мы всѣ ждали. Аріель безсознательно смотрѣла на него съ разинутымъ ртомъ. Бенджаминъ неподвижно ждалъ сигнала, держа на колѣняхъ открытую записную книжку я заслоняя ее рукою.

— Даморида, продолжалъ Мизеринусъ Декстеръ, — услыхавъ эти страшныя слова, всплескиваетъ руками. — «О! сударыня, сударыня! Какъ могу я убить такую прекрасную, благородную женщину! Зачѣмъ я подвину на нее руку?» — «Затѣмъ, отвѣчаетъ Кунигунда, — что ты обязана мнѣ повиноваться». — «Нѣтъ, нѣтъ, сударыня! я не могу этого сдѣлать!» восклицаетъ Даморида, ударяя головою объ полъ. — «Ты ничѣмъ не рискуешь, продолжаетъ Кунигунда: — я отвлеку всѣ подозрѣнія отъ тебя и отъ меня». — «Нѣтъ, нѣтъ! Я не могу, я не могу!» повторяетъ Даморида. Глаза Кунигунды блестятъ злобою, она вынимаетъ изъ-за пазухи…

Декстеръ умолкъ и схватился рукою за голову. Онъ походилъ теперь на человѣка не страждущаго, но забывавшаго, что говорилъ. Я не знала, что мнѣ дѣлать: помочь-ли ему въ разсказѣ или молчать. Я ясно понимала его намѣреніе. Онъ хотѣлъ подъ видомъ итальянской сказки отвѣтить на мой вопросъ: какой поводъ могъ быть у служанки м-съ Бьюли въ убійству первой жены моего мужа. Если онъ могъ найти разумный поводъ, то достигъ-бы своей цѣли — отвлечь меня отъ истиннаго пути въ моихъ поискахъ за правдой. Невинная горничная м-съ Бьюли сосредоточила бы на себѣ все мое вниманіе, и Декстеръ остался-бы въ покоѣ на-долго.

Обдумавъ хорошенько мое положеніе, я рѣшилась молчать.

Минуты шли за минутами. Я тревожно ждала. Если-бъ ему удалось сочинить вѣроятный поводъ въ преступленію горничной и придать своему вымыслу романическую форму, вполнѣ подходившую къ его сказкѣ, онъ доказалъ-бы, что владѣетъ своими умственными способностями въ большей степени, чѣмъ предполагалъ свидѣтельствовавшій его шотландскій докторъ. Вопросъ заключался въ томъ, удастся-ли ему это?

Ему удалось. Конечно, придуманный имъ поводъ не былъ очень новымъ или убѣдительнымъ и, очевидно, стоилъ ему большого труда, но все-же, хорошо или дурно, онъ объяснилъ, почему служанка должна была совершить убійство.

— Кунигунда, продолжалъ онъ, вынимаетъ изъ-за пазухи сложенную бумагу и, развернувъ ее, говоритъ: — «Взгляните сюда.» — Даморида смотритъ на бумагу и въ отчаяніи бросается къ ногамъ своей госпожи. Въ рукахъ Кунигунды позорная тайна прошедшей жизни служанки. Кунигунда можетъ сказать ей: — «Выбирай одно изъ двухъ: или я открою твое прошедшее, которое опозоритъ тебя и твоихъ родителей, или ты исполнишь мою волю». Даморида могла-бы вынести позоръ, если-бъ онъ упалъ только на нее; но ея родители честные люди, она не можетъ ихъ опозорить. Что ей дѣлать? Смягчить сердце Кунигунды нѣтъ никакой надежды; ей остается только указать на матеріальныя преграды къ совершенію убійства. — «Сударыня, сударыня! восклицаетъ она, — какъ могу я это сдѣлать, когда сидѣлка постоянно въ комнатѣ?» — «Она по временамъ спитъ и выходитъ изъ комнаты», отвѣчаетъ Кунигунда. — «Сударыня, сударыня! продолжаетъ Даморида: — дверь въ спальню заперта и у сидѣлки ключъ».

Ключъ! я тотчасъ вспомнила о ключѣ, пропавшемъ въ Гленинчѣ. Онъ, повидимому, также спохватился и умолкъ. Я рѣшилась дать сигналъ Бенджамину и, облокотясь на ручку кресла, стала играть серьгою. Бенджаминъ немедленно вынулъ карандашъ и устроилъ записную книжку у себя на колѣняхъ, такъ, чтобъ Аріель не могла ее увидѣть, если-бъ она случайно взглянула на него.

Мы терпѣливо ждали, пока Декстеру вздумается продолжать разсказъ. Молчаніе продолжалось долго. Онъ снова провелъ рукою по лбу. Глаза его дѣлались все мутнѣе и мутнѣе.

— На чемъ я остановился? спросилъ онъ наконецъ.

Мои надежды разсѣялись такъ-же быстро, какъ воскресли. Но я отвѣчала, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Вы остановились на томъ, когда Даморида сказала Кунигундѣ…

— Да, да, перебилъ онъ меня; — но что-же она сказала?

— Она сказала: «дверь въ спальню заперта и ключъ у сидѣлки».

— Нѣтъ! воскликнулъ онъ съ жаромъ, привскакивая на своемъ креслѣ: — вы ошибаетесь. Ключъ! Я никогда не говорилъ о ключѣ.

— Мнѣ показалось, что вы упомянули о ключѣ, м-ръ Декстеръ.

— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнулъ онъ: — я говорилъ о чемъ-то другомъ, а вы забыли.

Я не стала съ нимъ спорить, боясь дурныхъ послѣдствій. Мы снова стали ждать продолженія разсказа. Повинуясь, хотя и неохотно, моему капризу, Бенджаминъ записалъ слова, которыми мы помѣнялись съ Декстеромъ, и теперь онъ держалъ въ рукѣ карандашъ, готовый продолжать свою работу. Аріель тихо поддавалась усыпляющему вліянію, вина, пока голосъ Декстера раздавался въ ея ушахъ, но теперь она безпокойно смотрѣла на него.

Онъ сидѣлъ молча, неподвижно, держа рукою голову, видимо стараясь собраться съ мыслями и отогнать отъ себя окружающій его мракъ.

— Что-же сказка? воскликнула, наконецъ, Аріель жалобнымъ голосовъ.

Онъ вздрогнулъ, какъ-бы очнувшись отъ сна, и нетерпѣливо покачалъ головой, словно стряхивая съ себя угнетавшее его бремя.

— Потерпи немного, сказалъ онъ: — сказка сейчасъ возобновится.

Онъ съ отчаяніемъ ухватился за первую попавшуюся мысль, не заботясь, служила-ли она продолженіемъ прерваннаго разсказа или нѣтъ.

— Даморида упала на колѣни, произнесъ онъ, — она залилась слезами. Она сказала…

Онъ снова умолкъ и сталъ безсознательно глядѣть по сторонахъ…

— А какъ, бишь, я назвалъ другую женщину? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія, ни въ кому прямо не обращаясь и какъ-бы говоря въ пространство.

— Вы назвали другую женщину Кунигундой, отвѣчала я.

Услыхавъ звукъ моего голоса, онъ обратилъ свои глаза на меня, но его неподвижный, безсознательный взглядъ смотрѣлъ не на меня, а куда-то вдаль. Даже его голосъ измѣнился, когда онъ повторилъ мои слова. Онъ говорилъ тихо, глухо, беззвучно. Я слышала нѣчто подобное, сидя у постели Юстаса, когда онъ находился въ бреду. Неужели насталъ конецъ?

— Я назвалъ ее Кунигундой, повторилъ онъ, — а другую я назвалъ…

И онъ снова умолкъ.

— А другую вы назвали Даморидой, подсказала я.

Аріель взглянула на Декстера съ испугомъ и дернула его за рукавъ, чтобъ обратить на себя вниманіе.

— Развѣ это сказка, господинъ? спросила она.

— Это сказка, отвѣчалъ онъ, несмотря на нее и по-прежнему устремивъ глаза въ пространство; — но отчего Кунигундой? отчего Даморидой? Лучше госпожей и служанкой. Легче запомнить госпожу и служанку…

Онъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и продолжалъ:

— Что-же служанка сказала госпожѣ? Что? Что? Что?

Голосъ его пресѣкся. Черезъ мгновеніе онъ какъ-бы очнулся.

Новая-ли мысль озарила его или онъ вдругъ вспомнилъ что-нибудь старое, давно забытое, невозможно сказать; только онъ продолжалъ съ неожиданной, лихорадочной поспѣшностью:

— «Письмо», служанка сказала — письмо. О, сердце мое! Каждое слово поражаетъ кинжаломъ мое сердце. О! письмо страшное, страшное, страшное письмо!

О чемъ онъ говорилъ? Что значили эти странныя слова? Не говорилъ-ли онъ о дѣйствительно случившихся событіяхъ въ Гленинчѣ, полагая, что продолжаетъ сказку? Послѣ исчезновенія всѣхъ другихъ умственныхъ способностей сохранилась-ли на мгновеніе его память? Говорилъ-ли онъ теперь роковую правду въ послѣднюю минуту передъ окончательнымъ сумасшествіемъ? Мнѣ стало страшно, дыханіе у меня спиралось.

Держа карандашъ въ рукѣ, Бенджаминъ бросилъ на меня знаменательный взглядъ, какъ-бы предостерегая отъ грозившей опасности. Аріель казалась спокойной и довольной.

— Продолжайте, сказала она: — мнѣ нравится сказка, продолжайте.

Онъ продолжалъ, какъ человѣкъ, спящій съ открытыми глазами и говорящій во снѣ.

— Служанка сказала госпожѣ… нѣтъ, госпожа сказала служанкѣ: «Покажи ему письмо. Это надо, надо сдѣлать». Служанка сказала: «Нѣтъ, не надо. Не покажу. Пустяки. Пусть его страдаетъ. Мы его отстоимъ». — «Покажи». — «Нѣтъ». — «Пусть будетъ, что будетъ. Покажи». Госпожа сказала…

Онъ умолкъ и провелъ нѣсколько разъ рукою передъ глазами, какъ-бы что-то отгоняя отъ себя.

— Кто-же говорила послѣдняя? продолжалъ онъ: — госпожа или служанка? Госпожа? Нѣтъ. Конечно, говоритъ служанка, громко, положительно. Подлецы, не дотрогивайтесь до стола. Тамъ дневникъ. Кальдершо, № 9. Спросить Данди. Вамъ недостать дневника. Я вамъ скажу на ухо: дневникъ приведетъ его въ висѣлицѣ. Я не хочу, чтобъ онъ былъ повѣшенъ. Какъ вы смѣете дотрогиваться до моего кресла? Мое кресло — и. Какъ вы смѣете дотрогиваться до меня?

Послѣднія слова озарили меня свѣтомъ. Я читала эти самыя слова въ отчетѣ процеса моего муха, въ показаніи помощника шерифа. Мизеримусъ Декстеръ произнесъ ихъ въ то время, когда полицейскіе агенты отбирали бумаги у моего мужа. Не было никакого сомнѣнія, что мысли его теперь сосредоточивались на роковой гленинчской тайнѣ.

Аріель не давала ему ни минуты вздохнуть и безжалостно требовала окончанія разсказа.

— Зачѣмъ вы останавливаетесь, господинъ! воскликнула она: — разсказывайте, разсказывайте! Что-хе сказала госпожа служанкѣ?

— Что сказала госпожа служанкѣ? повторилъ онъ, едва слышно смѣясь, и продолжалъ все быстрѣе и быстрѣе: — госпожа сказала служанкѣ: «Его отстояли. Но что дѣлать съ письмомъ? Сожги его. Нѣтъ огня въ каминѣ. Нѣтъ спичекъ въ ящикѣ. Весь домъ вверхъ дномъ. Нѣтъ слугъ. Разорви письмо. Брось лоскутки въ корзинку съ ненужными бумагами. Выбрось все вмѣстѣ. Исчезла на-вѣки. О, Сара! Сара! Сара! Исчезла на-вѣки».

— О, Сара! Сара! Сара! Исчезла на-вѣки! повторила Аріель, хлопая въ ладоши; — но скажите намъ, кто эта Сара?

Губы его зашевелились, но голосъ такъ ослабъ, что я едва его слышала.

— Служанка сказала госпожѣ, началъ онъ снова: — нѣтъ, госпожа сказала служанкѣ…

Онъ вдругъ привскочилъ на креслѣ, всплеснулъ руками и воскликнулъ съ страшнымъ, дикимъ хохотомъ:

— Ха, ха, ха! Какъ смѣшно! Отчего вы не смѣетесь? Смѣшно! Смѣшно! Ха, ха, ха!..

Онъ упалъ на спинку кресла. Дикій хохотъ перешелъ въ тихій вопль. Потомъ онъ тяжело вздохнулъ; глаза, обращенные въ потолку, смотрѣли безсмысленно, слѣпо, на открытыхъ губахъ закоченѣла безчувственная, неподвижная улыбка. Наконецъ, грянулъ ударъ Немезиды. Предсказаніе шотландскаго доктора исполнилось. Для Декстера настала мрачная, непробудная ночь.

Послѣ первой минуты испуга, который, однако, не могъ уничтожить во мнѣ сожалѣнія къ несчастному, я бросилась къ нему на помощь. Я ничего не видѣла, ничего не слышала; я желала только одного — возвратить его къ жизни, если это было еще возможно. Но не успѣла я сдѣлать и одного шага, какъ кто-то меня съ силою отдернулъ назадъ.

— Развѣ вы слѣпы! воскликнулъ Бенджаминъ, толкая меня къ дверямъ; — посмотрите!

Я обернулась.

Аріель подбѣжала прежде меня къ Декстеру, приподняла его на креслѣ, обнявъ одной рукой; другой-же она размахивала индійскимъ кистенемъ, который схватила изъ собранія восточнаго оружія, висѣвшаго надъ каминомъ. Она совершенно преобразилась. Ея тупые глаза сверкали, какъ у дикаго звѣря, зубы скрежетали.

— Вы это сдѣлали! воскликнула она, съ ожесточеннымъ азартомъ грозя мнѣ кистенемъ; — подойдите къ нему — и я размозжу вамъ голову. Подойдите — и отъ васъ не останется ни одной косточки!

Бенджаминъ держалъ меня одной рукою, а другой отворилъ дверь. Я стояла неподвижно и смотрѣла на Аріель, которая какъ-то странно приковывала меня къ себѣ. Увидавъ, что мы быстро удалялись, она бросила на полъ кистень и, припавъ головой въ груди Декстера, стала громко всхлипывать.

— Господинъ! Господинъ! восклицала она, — они не будутъ васъ болѣе сердить! Посмотрите на меня. Посмѣйтесь надо мною* Скажите: «Аріель, та дура». О! придите въ себя! Придите въ себя!

Бенджаминъ вытащилъ меня въ другую комнату, и послѣднее, что я слышала, былъ дикій вопль несчастнаго созданія, которое любило Декстера, какъ преданная женщина и вѣрная собака. Тяжелая дверь затворилась за нами и Бенджаминъ заперъ ее на замокъ. Я очутилась въ круглой пріемной и долго плакала, какъ безпомощный ребенокъ. Такъ подѣйствовала на меня эта страшная сцена.

— Нечего плакать, спокойно сказалъ Бенджаминъ; — лучше, Валерія, возблагодарить Бога, что вы здравы и невредимы. Пойдемте.

Онъ вынулъ ключъ изъ замка и ми отправились внизъ. Послѣ минутнаго размышленія онъ отворилъ наружную дверь. Садовникъ по-прежнему работалъ въ саду.

— Вашему хозяину сдѣлалось дурно, сказалъ Бенджаминъ: — а женщина, прислуживающая ему, потеряла голову, если у ней когда-нибудь была голова. Гдѣ живетъ ближайшій докторъ?

Преданность садовника Декстеру выразилась въ такой-же грубой формѣ, какъ и любовь Аріель. Онъ бросилъ лопату и воскликнулъ:

— Хозяину дурно? Чортъ возьми! Я сбѣгаю за докторомъ. Я его скорѣе найду, чѣмъ вы.

— Скажите доктору, чтобъ онъ привелъ съ собою кого-нибудь, прибавилъ Бенджаминъ: — ему, быть можетъ, понадобится помощь.

Садовникъ остановился.

— Я помогу, сказалъ онъ, — и никого другого не допущу.

Когда онъ ушелъ, я сѣла на кресло въ передней и старалась успокоиться. Бенджаминъ ходилъ взадъ и впередъ, бормоча про себя:

— Оба его любятъ. Полу-обезьяна, полу-человѣкъ, а оба его любятъ. Я этого не могу понять.

Черезъ нѣсколько времени садовникъ возвратился съ докторомъ, спокойнымъ, рѣшительнымъ человѣкомъ. Бенджаминъ пошелъ къ нему на встрѣчу.

— У меня ключъ, сказалъ онъ; — пойти мнѣ съ вами наверхъ?

Докторъ ничего не отвѣчалъ, но, взявъ за руку Бенджамина, отвелъ его въ сторону. Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ они разговаривали шопотомъ.

— Дайте мнѣ ключъ, сказалъ, наконецъ, докторъ вслухъ; — вы не можете принести никакой пользы, а будете только ее раздражать.

Съ этими словами онъ пошелъ въ лѣстницѣ въ сопровожденіи садовника.

— Могу я остаться здѣсь, сэръ? спросила я, останавливая его; — меня очень тревожитъ, чѣмъ все это кончится.

Прежде, чѣмъ отвѣчать, онъ пристально взглянулъ на меня.

— Вамъ лучше ѣхать домой, сударыня, произнесъ онъ; — садовникъ знаетъ вашъ адресъ?

— Да, сэръ.

— Хорошо. Я увѣдомлю васъ обо всемъ. Послушайтесь меня, поѣзжайте домой.

Бенджаминъ взялъ меня за руку. Я оглянулась и видѣла, какъ докторъ и садовникъ поднялись по лѣстницѣ.

— Нечего обращать вниманія на его слова, сказала я шопотомъ; — подождемте въ саду.

Бенджаминъ и слышать не хотѣлъ, чтобы я могла ослушаться доктора.

— Я отвезу васъ домой, сказалъ онъ.

Я взглянула на него съ удивленіемъ. Мой старый другъ, обыкновенно столь смиренный и уступчивый, теперь выказывалъ такую твердость и рѣшительность, какихъ я въ немъ не подозрѣвала. Онъ повелъ меня черезъ садъ въ калиткѣ, гдѣ насъ дожидался кэбъ.

По дорогѣ домой Бенджаминъ подалъ мнѣ свою записную книжку.

— Что мнѣ дѣлать со всѣмъ вздоромъ, который я тутъ записалъ? спросилъ онъ.

— Вы все записали! воскликнула я съ изумленіемъ.

— Когда я беру на себя какую-либо обязанность, то исполняю ее, отвѣчалъ онъ; — вы не дали условленнаго сигнала, вы не подвинули своего стула, и я записалъ все до послѣдняго его слова. Что прикажете дѣлать? Выбросить памятную книжку за окошко?

— Дайте ее мнѣ.

— Что вы съ ней сдѣлаете?

— Не знаю. Я посовѣтуюсь съ м-ромъ Плейморомъ.

ГЛАВА XLI.
М-ръ Плейморъ.

Въ тотъ-же вечеръ, несмотря на мою усталость, я написала м-ру Плеймору обо всемъ случившемся, прося его совѣта.

Бенджаминъ записалъ слова Декстера стенографически, а потому его памятная книжка не могла мнѣ служить никакой помощью. По моей просьбѣ, онъ сдѣлалъ двѣ копіи и одну изъ нихъ я отправила къ м-ру Плеймору, а другую положила на свой спальный столикъ.

Впродолженіи долгихъ безсонныхъ часовъ ночи я читала и перечитывала послѣднія слова Мизеринуса Декстера. Можно-ли было извлечь изъ нихъ какую-нибудь пользу? Они, казалось, не имѣли никакого смысла, и послѣ долгихъ усилій разрѣшить загадку я бросила бумагу въ отчаяніи. Всѣ блестящія надежды на успѣхъ безвозвратно разсѣялись. Можно-ли было разсчитывать, что возвратится разсудокъ бѣднаго Декстера? Вспоминая все, что я видѣла въ этотъ день, я не могла себя тѣшить подобной мыслью. Къ тому-же послѣднія строки медицинскаго свидѣтельства, прочтеннаго мною у м-ра Плеймора, сохранились въ моей памяти: «Когда случится катастрофа, то его друзьямъ нечего надѣяться на его выздоровленіе; однажды потерянное равновѣсіе умственныхъ силъ никогда не возстановится».

Эти слова на слѣдующій день вполнѣ подтвердились. Садовникъ Декстера принесъ мнѣ обѣщанное письмо отъ доктора.

Мизеримусъ Декстеръ и Аріель все еще оставались въ той комнатѣ, гдѣ мы ихъ видѣли. За ними ухаживалъ докторъ, но прежде, чѣмъ предпринять что-нибудь рѣшительное, онъ ожидалъ извѣстія отъ младшаго брата Декстера, которому онъ телеграфировалъ. Преданную Аріель невозможно было разлучить съ ея господиномъ, не прибѣгая въ насильственнымъ средствамъ, которыя употребляются только въ отношеніи бѣшеныхъ. Докторъ и садовникъ, оба очень сильные люди, не могли удержать этого бѣднаго существа въ сосѣдней комнатѣ, куда они сначала ее увели, но какъ только ей позволили возвратиться въ Декстеру, она совершенно успокоилась и, сидя у его ногъ, не спускала съ него глазъ.

Еще грустнѣе было положеніе самого Декстера.

«Мой паціентъ находится въ совершенномъ идіотствѣ», писалъ докторъ; а садовникъ вполнѣ подтвердилъ эти слова. Несчастный не сознавалъ преданности Аріель и даже не замѣчалъ ея присутствія. Цѣлыми часами онъ оставался въ летаргическомъ состояніи и выказывалъ интересъ только къ пищѣ; онъ ѣлъ и пилъ, какъ голодное животное, но не выражалъ никакихъ другихъ признаковъ жизни.

— Сегодня утромъ, сказалъ садовникъ, — мы думали, что онъ очнулся. Онъ досмотрѣлъ вокругъ себя и сдѣлалъ какіе-то странные знаки рукой. Ни я, ни докторъ не могли догадаться, чего онъ желалъ. Но она, бѣдняжка, поняла, въ чемъ дѣло. Она молча пошла въ уголъ, принесла арфу и положила его руку на струны. Но все было тщетно. Онъ не могъ играть. Онъ сталъ кое-какъ перебирать струны, мурлыкая что-то про себя, но ничего изъ этого не вышло. Нѣтъ, онъ никогда не оправится. Не надо быть докторомъ, чтобъ это понять. Какъ я уже говорилъ вамъ, онъ ѣстъ и пьетъ — и болѣе ничего. Дай Богъ, чтобъ поскорѣе это кончилось. Болѣе мнѣ нечего вамъ разсказывать, сударыня. Прощайте.

Онъ вышелъ изъ комнаты со слезами на глазахъ; надо сознаться, что и я не могла удержаться отъ слезъ.

Спустя часъ я получила болѣе радостное извѣстіе. М-ръ Плейморъ отвѣчалъ на мое письмо слѣдующей телеграмой: «Ѣду въ Лондонъ по дѣлу съ ночнымъ поѣздомъ; завтра буду завтракать у васъ».

Въ назначенный часъ явился м-ръ Плейморъ. къ моему величайшему изумленію и радости, онъ далеко не раздѣлялъ моего отчаяннаго взгляда на положеніе нашего дѣла.

— Я не отрицаю, сказалъ онъ, — что на вашемъ пути есть иного серьезныхъ преградъ, но я не пріѣхалъ-бы къ вамъ, если-бъ слова Декстера, записанныя м-ромъ Бенджаминомъ, не произвели на меня сильнаго впечатлѣнія. Я теперь полагаю, что вы можете питать надежду на успѣхъ, и предлагаю вамъ свои услуги, — конечно, въ извѣстныхъ предѣлахъ. Несчастный злодѣй, теряя разсудокъ, далъ намъ средства узнать правду, чего мы никогда не добились-бы отъ него, если-бъ онъ сохранилъ свой умъ и хитрость.

— Увѣрены-ли вы, что его указанія приведутъ въ открытію правды? спросила я.

— Его указанія въ двухъ важныхъ отношеніяхъ совершенно справедливы. Вы правы, предполагая, что память сохранилась у него долѣе всѣхъ другихъ умственныхъ способностей. Я увѣренъ, что не онъ говорилъ, а его память безсознательно повторяла истинныя событія съ той минуты его разсказа, когда онъ впервые упомянулъ о письмѣ.

— Но какое это письмо? спросила я. — Я рѣшительно ничего не понимаю.

— И я также, отвѣчалъ онъ откровенно; — главную изъ преградъ, о которыхъ я только-что упомянулъ, именно и составляетъ это письмо. Покойная и-съ Мокаланъ должна была имѣть какое-нибудь отношеніе къ этому письму, иначе Декстеръ не сталъ-бы говорить о кинжалѣ, пронзающемъ его сердце, не сталъ-бы соединять ея имени со словами, въ которыхъ упоминается о разорваніи письма. Но болѣе о письмѣ я ничего не знаю. Кто его писалъ и что въ немъ писано — тайна. Если мы желаемъ открыть эту тайну, что было-бы величайшимъ изъ нашихъ открытій, то намъ необходимо послать вѣрнаго человѣка за 3,000 миль, то-есть, говоря по-просту, въ Америку.

Эти слова, конечно, привели меня втупикъ и я съ нетерпѣніемъ ждала ихъ разъясненія.

— Выслушавъ все, что я считаю своимъ долгомъ вамъ сказать, продолжалъ м-ръ Плейморъ, — вы рѣшите, стоитъ-ли издерживать большую сумму на посылку агента въ Нью-Йоркъ. Я могу найти хорошаго человѣка, который отлично исполнитъ ваше порученіе, а издержки, въ томъ числѣ на телеграму…

— Не думайте объ издержкахъ! воскликнула я, выходя изъ терпѣнія отъ этого чисто-шотландскаго взгляда на дѣло, для котораго всегда важнѣе всего финансовая сторона; — какое мнѣ дѣло до издержекъ, я хочу знать, что вы открыли.

— Какое ей дѣло до издержекъ, повторилъ онъ съ улыбкой; — какъ это походитъ на женщину!

Я могла-бы отвѣтить на это: «онъ думаетъ прежде всего объ издержкахъ; какъ это походитъ на шотландца». Но я была слишкомъ взволнована, чтобы терять время на остроуміе.

— Разскажите все, что вы открыли! воскликнула я, съ нетерпѣніемъ барабаня пальцами по столу.

Онъ вынулъ изъ кармана полученную копію и указалъ на слѣдующія слова Декстера: «Что дѣлать съ письмомъ? Сожги его. Нѣтъ огня въ каминѣ. Нѣтъ спичекъ въ ящикѣ. Весь домъ вверхъ дномъ. Нѣтъ слугъ».

— Неужели вы понимаете эти слова? спросила я.

— Вспоминая прошедшее, я совершенно ихъ понимаю, отвѣчалъ онъ.

— И вы можете ихъ мнѣ объяснить?

— Очень легко. Въ этихъ, повидимому, непонятныхъ словахъ Декстеръ, благодаря своей памяти, повторялъ дѣйствительно случившіеся факты. Во время процеса вашъ мужъ удивилъ меня просьбой немедленно отказать всѣмъ своимъ слугамъ въ Гленинчѣ. Я долженъ былъ выдать имъ всѣмъ въ видѣ награды жалованье за три мѣсяца и прекрасные атестаты за ихъ вѣрную службу, но въ одинъ часъ выселить ихъ изъ дома. Юстасъ дѣйствовалъ въ этомъ случаѣ точно такъ-же, какъ онъ поступилъ въ отношеніи васъ. «Если я когда-нибудь возвращусь въ Гленинчъ, говорилъ онъ, — то не буду въ состояніи смотрѣть въ лицо моимъ честнымъ слугамъ послѣ такого позора». Я никакъ не могъ уговорить его отказаться отъ этого намѣренія и былъ принужденъ удалить слугъ изъ дома, какъ онъ требовалъ, втеченіи одного часа, такъ-что они даже не окончили своихъ ежедневныхъ обязанностей. Домъ былъ оставленъ на попеченіе лицъ, жившихъ на опушкѣ парка, то-есть сторожа, его жены и дочери. Въ послѣдній день суда я приказалъ дочери сторожа привести на-сколько возможно всѣ комнаты въ порядокъ. Это была хорошая дѣвушка, но она не привыкла въ обязанностямъ горничной и, конечно, ей не приходило въ голову, что необходимо положить уголья въ каминъ и приготовить спички. Слова Декстера, безъ сомнѣнія, вполнѣ справедливо описываютъ положеніе его комнаты, когда онъ возвратился въ Гленинчъ изъ Эдинбурга съ Юстасомъ и его матерью. Изъ всего имъ сказаннаго можно вывести, что онъ разорвалъ въ своей спальнѣ таинственное письмо и, не имѣя средствъ сжечь лоскутки, бросилъ ихъ или подъ рѣшетку камина, или въ корзинку съ ненужными бумагами.. Во всякомъ случаѣ, онъ не могъ долго думать объ этомъ предметѣ. Въ этотъ день все дѣлалось въ Гленинчѣ впопыхахъ и вечеромъ-же Юстасъ съ матерью и Декстеромъ уѣхали въ Англію. Я самъ заперъ домъ и отдалъ ключи сторожу. При этомъ было рѣшено, что онъ будетъ смотрѣть за комнатами нижняго этажа, а его жена и дочь за спальнями верхняго. Получивъ ваше письмо, я тотчасъ отправился въ Гленинчъ, чтобъ допросить старуху о томъ, что она нашла въ спальняхъ, и особенно въ комнатѣ Декстера. Она помнила очень хорошо то время, когда домъ былъ запертъ, такъ-какъ она тогда сидѣла дома, страдая ревматизмомъ. Поэтому около недѣли спальни убирала ея дочь, и она, конечно, выбросила, весь соръ изъ комнаты Декстера. Я могу сказать, по личному осмотру, что въ этой комнатѣ не находится никакого слѣда разорванныхъ бумагъ. Гдѣ эта дѣвушка нашла остатки письма и что она съ ними сдѣлала, можно узнать только пославъ агента въ Нью-Йоркъ, куда она отправилась съ мужемъ въ прошломъ году. Теперь зависитъ отъ васъ — посылать или не посылать агента. Я ни мало не желаю обманывать васъ ложными надеждами и подбивать на такой значительный расходъ. Если эта женщина и помнитъ, что она тогда сдѣлала съ разорванными бумагами, то, конечно, будетъ очень трудно найти ихъ теперь, послѣ такого продолжительнаго времени. Не торопитесь рѣшать это дѣло. У меня много занятій въ Сити и я могу вамъ дать весь сегодняшній день на размышленіе.

— Пошлите агента въ Нью-Йоркъ съ первымъ пароходомъ, сказала я, — вотъ и все, м-ръ Плейноръ, мнѣ нечего болѣе размышлять.

Онъ неодобрительно покачалъ головой. Въ моемъ прежнемъ свиданіи съ нимъ намъ не случалось говорить о денежныхъ дѣлахъ и теперь я впервые познакомилась съ исключительно-шотландской стороной его характера.

— Вы еще не знаете, что это можетъ стоить! воскликнулъ онъ, вынимая изъ кармана свою записную книжку съ видомъ человѣка, изумленнаго и скандализированнаго. — Подождите, пока я подведу итогъ въ англійскихъ и американскихъ деньгахъ.

— Я не могу ждать. Я хочу скорѣе открыть истину.

Но, не обращая никакого вниманія на мои слова, онъ продолжалъ:

— Агентъ поѣдетъ во второмъ классѣ и возьметъ обратный билетъ. Въ платѣ за проѣздъ считается и пища, а онъ, слава-богу, членъ общества трезвости и не станетъ пьянствовать на вашъ счетъ. Прибывъ въ Нью-Йоркъ, Онъ остановится въ дешевомъ, нѣмецкомъ трактирѣ, гдѣ съ него возьмутъ за комнату и пищу…

Я потеряла всякое терпѣніе и, вынувъ изъ ящика стола мою книжку съ чеками, подписала бланкъ и подала его м-ру Плеймору.

— Выставьте, какую нужно сумму, сказала я, — а теперь ради Бога возвратимся къ Декстеру.

М-ръ Плейморъ откинулся на спинку своего кресла и поднялъ руки и глаза къ небу. Эта торжественная поза меня нисколько не поразила и я продолжала, читая замѣтки Бенджамина:

— Что хотѣлъ сказать Декстеръ, говоря: «Бальдершо, № 9. Спросить Данди. Бамъ не достать дневника. Я скажу вамъ на ухо: дневникъ приведетъ его въ висѣлицѣ». Какимъ образомъ Декстеръ узналъ содержаніе дневника моего мужа? Что означаютъ слова: Бальдершо, № 9, и пр.? Неужели все это факты?

— Да, факты, отвѣчалъ м-ръ Плейморъ; — они перепутаны между собою, но все это положительные, достовѣрные факты. Бальдершо — одинъ изъ кварталовъ Эдинбурга, пользующійся очень дурной репутаціей. Писецъ, служащій въ моей конторѣ и исполняющій иногда мои конфиденціальныя порученія, вызвался отыскать Данди въ № 9. Это дѣло было не легкое и онъ взялъ съ собою человѣка, знавшаго отлично этотъ кварталъ. № 9 оказался лавкою для продажи и покупки стараго желѣза и тряпья, а Данди подозрѣвали, кромѣ того, въ пріемѣ краденыхъ вещей. Благодаря вліянію товарища и банковому билету (который можно поставить въ счетъ американской экспедиціи) мой писецъ заставилъ проговориться Данди. Не желая васъ утруждать излишними подробностями, скажу только, что Данди за двѣ недѣли до смерти м-съ Мокаланъ сдѣлалъ два ключа по восковымъ моделямъ замковъ. Таинственные пріемы заказчика возбудили сомнѣніе въ Данди и, наведя справки, онъ узналъ, что заказъ сдѣланъ для Мизеримуса Декстера. Подождите, я еще не кончилъ. Прибавьте къ этимъ свѣденіямъ непостижимое знакомство Декстера съ дневникомъ вашего мужа — и вамъ будетъ ясно, что модели замковъ, по которымъ Данди дѣлалъ ключи, были сняты съ замковъ ящика, въ которомъ хранился дневникъ, и двери въ спальню. Я предчувствую, какія открытія можно сдѣлать при дальнѣйшемъ изслѣдованіи дѣла, но теперь объ этомъ нечего говорить. Декстеръ, какъ я уже вамъ объяснилъ, является отвѣтственнымъ лицомъ за смерть м-съ Мокаланъ. Въ чемъ именно заключается эта отвѣтственность, вы теперь можете открыть. Скажу болѣе: въ теперешнемъ положеніи дѣла вы обязаны, ради правосудія и ради вашего мужа, обнаружить истину. Что-же касается трудностей вашего предпріятія, то онѣ не должны васъ пугать. Величайшія трудности въ концѣ концовъ подаются соединеннымъ силамъ терпѣнія, рѣшительности и экономіи.

Произнеся послѣднія слова съ особеннымъ удареніемъ, м-ръ Плейморъ всталъ и началъ прощаться.

— Еще одно слово, сказала я, протягивая ему руку: — можете вы посѣтить Мизеримуса Декстера прежде, чѣмъ вы уѣдете въ Эдинбургъ? Судя по словамъ садовника, его братъ вѣрно уже пріѣхалъ. Мнѣ было-бы большимъ утѣшеніемъ получить черезъ васъ достовѣрныя свѣденія о Декстерѣ.

— Я такъ и намѣревался, отвѣчалъ м-ръ Плейморъ; — но помните, что я не надѣюсь на его выздоровленіе и только желаю убѣдиться, способенъ-ли его братъ печься о немъ. Этотъ несчастный человѣкъ сказалъ свое послѣднее слово, — по крайней мѣрѣ, въ отношеніи насъ.

Онъ пошелъ къ двери, но, отворивъ ее, снова вернулся.

— Что касается посылки агента въ Америку, то я буду имѣть честь представить вамъ краткую смѣту…

— Къ чему все это, м-ръ Плейморъ?

— Я представлю вамъ, сударыня, краткую смѣту расходовъ, которые потребуются для этого предпріятія. Будьте такъ добры, просмотрите основательно всѣ цифры и напишите замѣчанія противъ статей, которыя вы сочтете возможнымъ совратить. Потомъ, если вы одобрите смѣту, то выставьте слѣдуемую сумму на вашемъ чекѣ, потому что я не могу, по совѣсти, взять такой легкомысленный и неправильный документъ, какъ бланковый чекъ. Этотъ лоскутокъ бумаги нарушаетъ всѣ законы экономіи и противорѣчитъ всѣмъ принципамъ моей жизни. Прощайте, м-съ Юстасъ, прощайте.

Онъ положилъ чекъ на столъ и, низко поклонившись, вышелъ изъ комнаты. Между прочими странными человѣческими заблужденіями видное мѣсто занимаетъ упорный обычай англичанъ недоумѣвать, почему шотландцы имѣютъ въ жизни такой блестящій успѣхъ.

ГЛАВА XLII.
Извѣстія.

Въ тотъ-же день вечеровъ я получила кратную свѣту, написанную рукою м-ра Илеймора. Это былъ очень характеристичный документъ. Издержки на посылку въ Америку агента были разсчитаны до малѣйшихъ подробностей, до шилинговъ и пенсовъ, и обрѣзаны до послѣдней возможности. Изъ сожалѣнія въ несчастному, я нѣсколько увеличила общую сумму на чекѣ, но я еще не знала, съ кѣмъ имѣла дѣло: м-ръ Плейморъ возвратилъ мнѣ лишнія деньги и увѣдомилъ, что агентъ уже отправился въ путь съ той суммой, которая ему слѣдовала.

При смѣтѣ была приложена записка, въ которой стряпчій описывалъ, хотя и очень кратко, свое посѣщеніе Мизеримуса Декстера.

Положеніе его нисколько не измѣнилось. Его братъ пріѣхалъ вмѣстѣ съ опытнымъ докторомъ душевныхъ болѣзней, который, однако, отказался дать свое мнѣніе прежде основательнаго изслѣдованія паціента. Поэтому было рѣшено помѣстить Мизеримуса Декстера въ больницу умалишенныхъ, принадлежавшую этому доктору. Единственное затрудненіе представляла вѣрная Аріель, которая не покидала своего господина ни на одну минуту, ни днемъ, ни ночью, со времени катастрофы. У нея не было ни друзей, ни денегъ. Директоръ больницы не могъ принять ее безъ платы, а братъ Декстера объяснилъ, что не имѣетъ средствъ для принятія на себя этого расхода. Насильственная разлука съ единственнымъ существомъ, котораго она любила, и помѣщеніе въ качествѣ нищей въ общественную богадѣльню или больницу — вотъ что ожидало несчастное созданіе, если никто втеченіи недѣли не оказалъ-бы ей помощи.

При этихъ обстоятельствахъ добрый м-ръ Плейморъ, забывъ объ экономіи и побуждаемый только чувствомъ человѣколюбія, предложилъ составить частную подписку и самъ первый подписалъ свое имя на листѣ.

Мнѣ кажется излишнимъ упоминать, что я тотчасъ написала брату Декстера, прося его отправить въ больницу умалишенныхъ Аріель вмѣстѣ съ Мизеримусомъ, и что я принимаю на себя всѣ расходы до окончанія подписки. На это докторъ охотно согласился, но положительно отказалъ въ моей просьбѣ дозволить ей ухаживать по-прежнему за Декстеромъ въ больницѣ, говоря, что это противорѣчило-бы всѣмъ правиламъ и порядкамъ его заведенія. Однако, послѣ долгихъ просьбъ мнѣ удалось добиться, что Аріель обѣщали допускать до ея господина ежедневно на нѣсколько часовъ, въ его комнату и во время прогулки. Къ чести человѣчества я обязана прибавить, что принятой мною на себя расходъ вскорѣ покрылся подпиской, которая въ рукахъ Бенджамина шла очень успѣшно; друзья и даже постороннія лица, услыхавъ о грустной исторіи Аріель, съ удовольствіемъ жертвовали деньги.

На другой день послѣ посѣщенія м-ра Плеймора я получила письмо изъ Испаніи отъ свекрови. Невозможно описать, что я чувствовала, распечатывая конвертъ и читая первыя строки. Вотъ что писала и-съ Мокаланъ:

"Приготовьтесь, милая Валерія, къ пріятному сюрпризу. Юстасъ оправдалъ мою вѣру въ него. Оправившись, онъ возвращается къ Англію въ своей женѣ, если вы позволите.

"Онъ рѣшился на это безъ малѣйшихъ убѣжденій съ моей стороны. Это — естественное слѣдствіе его любви и благодарности къ вамъ. Первыя слова, которыя онъ сказалъ мнѣ, были: «Какъ вы думаете, если я возвращусь въ Англію, прямо въ Валеріи, то проститъ-ли она меня?» Вы сами, моя милая, должны на это отвѣтить, и если насъ любите, пишите со слѣдующей почтой.

"Желая передать вамъ все, что онъ сказалъ, когда я разсказала ему о вашихъ попеченіяхъ, какъ сидѣлки, я задерживаю это письмо на нѣсколько дней. Онъ теперь очень слабъ и не можетъ говорить, поэтому я дамъ ему время обдуматься и откровенно сообщу, если онъ измѣнитъ свое мнѣніе.

"Прошло три дня и въ немъ нѣтъ никакой перемѣны. Онъ жаждетъ одного — поскорѣй соединиться съ своей женой.

"Но вы должны знать еще, чего я не вправѣ отъ васъ скрывать.

"Хотя время и страданія очень измѣнили его во многомъ, но онъ съ прежнимъ ужасомъ и отвращеніемъ относится къ вашему намѣренію изслѣдовать съизнова всѣ обстоятельства, сопровождавшая несчастную смерть его первой жены. Ему все равно, что за руководитесь только желаніемъ оправдать его. — «Бросила-ли она эту мысль? Знаете-ли вы навѣрно, что она бросила эту мысль?» — вотъ какіе вопросы онъ постоянно задавалъ мнѣ, и я отвѣчала утвердительно; иначе я не могла сдѣлать въ виду его болѣзненнаго состоянія. Я ему сказала: «Успокойся, Валерія должна бросить эту мысль, такъ-какъ преграды на ея пути оказались непреодолимыми и побѣдили ее». Я дѣйствительно вывела это заключеніе изъ нашего послѣдняго разговора, а съ тѣхъ поръ не получала отъ васъ извѣстій, которыя могли-бы измѣнить мое мнѣніе. Если я права (о чемъ молю Бога), то подтвердите мои слова, и все устроится прекрасно. Въ противномъ случаѣ, то-есть если вы упорствуете въ своемъ безнадежномъ предпріятіи, приготовьтесь къ могущимъ произойти послѣдствіямъ. Если вы въ этомъ отношеніи пойдете противъ предразсудковъ Юстаса, то потеряете его любовь и благодарность и, я твердо убѣждена, никогда его болѣе не увидите.

"Я выражаюсь очень рѣзко, но, повѣрьте, этого требуютъ ваши интересы. Въ ваше письмо ко мнѣ вложите нѣсколько словъ къ Юстасу.

"Что касается до нашего отъѣзда, то все еще невозможно сказать ничего рѣшительнаго. Юстасъ поправляется очень медленно и докторъ не позволилъ ему еще вставать съ постели. Когда-же мы выѣдемъ, то придется часто отдыхать на дорогѣ. Во всякомъ случаѣ, мы не можемъ быть въ милой, старой Англіи ранѣе шести недѣль.

Многолюбящая васъ,
Екатерина Мокаланъ".

Прочтя письмо, я долго не могла придти въ себя. Чтобъ понять вполнѣ мое тогдашнее положеніе, надо припомнить, что въ то самое время мой агентъ переправлялся чрезъ Атлантическій океанъ для изслѣдованія роковой тайны.

Что было мнѣ дѣлать?

Я колебалась. Быть можетъ, многимъ не понравятся мое поведеніе, но мнѣ нечего было торопиться. Я имѣла передъ собою цѣлый день для размышленія.

Я пошла гулять и думала, какъ лучше поступить; вернувшись домой, я сѣла у камина и продолжала думать. Оскорбить и оттолкнуть отъ себя милаго Юстаса, который возвращался ко мнѣ добровольно и съ чистосердечнымъ раскаяніемъ, было немыслимо, но, съ другой стороны, какъ могла я отказаться отъ моего предпріятія въ ту самую минуту, когда даже осторожный и благоразумный м-ръ Плейморъ видѣлъ возможность успѣха и предложилъ мнѣ свою помощь? Поставленная между двумя огнями, я не могла рѣшиться ни на то, ни на другое. «Не рѣшайся ни на что, шепталъ мнѣ голосъ хитрости и коварства; — успокой только свою свекровь и мужа, но ничего не обѣщай. Выжидай; можетъ быть, время окажется твоимъ другомъ и выведетъ тебя изъ затрудненія».

Какой низкій совѣтъ! И, однако, я повиновалась ему, хотя должна была-бы поступить лучше. Не правда-ли, читатель, вы на моемъ мѣстѣ этого не сдѣлали-бы?

Какъ-бы то ни было, я должна сказать всю правду. Въ письмѣ къ свекрови я упоминала, что Мизеримусъ Декстеръ былъ помѣщенъ въ сумасшедшій домъ, но предоставляла ей самой вывести заключеніе изъ этого событія. Точно также и мужу я писала только половину правды. Я прощала его отъ всей души и обѣщала по возвращеніи принять его съ распростертыми объятіями. Все это была правда, но, какъ говоритъ Гамлетъ: «остальное было покрыто безмолвіемъ».

Отправивъ эти недостойныя письма, я была такъ взволнована, что почувствовала необходимость развлеченія. Мы не могли получить отвѣта изъ Нью-Йорка по телеграфу ранѣе восьми или десяти дней, и потому, простившись съ Бенджаминомъ, я поѣхала погостить въ дядѣ Старквэтеру. Поѣздка въ Испанію и попеченія о больномъ Юстасѣ помирили меня съ добрыми стариками. Мы помѣнялись любезными письмами и я обѣщала навѣстить ихъ при первомъ удобномъ случаѣ.

Я жила очень спокойно и даже счастливо (на-сколько это было возможно) въ скромномъ пасторскомъ домикѣ. Я посѣтила тотъ берегъ, на которомъ мы впервые встрѣтились съ Юстасомъ. Я снова гуляла по лужку и между кустами, гдѣ мы столько разъ бесѣдовали съ нимъ о своей горькой судьбѣ и забывали всѣ несчастья въ горячемъ поцѣлуѣ. Какъ странно и грустно мы были разлучены съ тѣхъ поръ! Какъ невѣдомо и неопредѣленно казалось наше будущее!

Всюду меня окружали воспоминанія, и они удивительно смягчили мое сердце. Я упрекала себя, горько упрекала, что не написала Юстасу откровеннѣе. Зачѣмъ я не пожертвовала безъ малѣйшаго колебанія, ради него, всѣми моими надеждами и интересами? Онъ, бѣдный, не колебался. Его первая мысль была о женѣ.

Черезъ двѣ недѣли я получила письмо отъ м-ра Плеймора, которое очень меня разочаровало. Нашъ агентъ телеграфировалъ изъ Америки, что дочь гленинчскаго сторожа и ея мужъ не жилъ болѣе въ Нью-Йоркѣ, а потому онъ разыскиваетъ ихъ въ другихъ городахъ.

Нечего было дѣлать, приходилось терпѣливо ждать. По совѣту м-ра Плеймора, я осталась жить у дяди, чтобъ быть поближе въ Эдинбургу и въ случаѣ необходимости лично посовѣтоваться съ стряпчимъ. Прошло еще три недѣли и я получила отъ него второе письмо. На этотъ разъ трудно было опредѣлить, хорошее или дурное пришло извѣстіе — такъ оно было поразительно. Даже м-ръ Плейморъ былъ изумленъ. Вотъ удивительныя, лаконическія слова (конечно, ради экономіи) телеграмы отъ нашего агента изъ Америки:

«Разройте мусорную кучу въ Гленинчѣ».

ГЛАВА XLIII.
Наконецъ.

Письмо м-ра Плеймора, въ которое вложена была телеграма нашего американскаго агента, не дышало прежней увѣренностью въ успѣхѣ предпріятія.

«По смыслу телеграмы, писалъ онъ, — надо предположить, что лоскутки разорваннаго письма были выброшены въ ведро съ соромъ и золой изъ камина, а потокъ уже все вмѣстѣ свалено въ мусорную кучу. Съ тѣхъ поръ прошло около трехъ лѣтъ и выбрасываемый постоянно соръ и зола съ каждымъ днемъ все глубже и глубже хоронили драгоцѣнные остатки письма. Если намъ и удастся отыскать ихъ, то можемъ-ли мы надѣяться на сохраненіе цѣлости написанныхъ словъ? Я былъ-бы очень радъ, если-бы вы увѣдомили меня съ будущей почтой о вашемъ взглядѣ на этотъ предметъ. Если-бы вы нашли возможнымъ пріѣхать въ Эдинбургъ для личнаго совѣщанія, то мы спасли-бы много драгоцѣннаго времена. Пока вы живете у пастора Старквэтера, эта поѣздка не можетъ составить для васъ большого труда. Подумайте хорошенько».

При размышленіи объ этомъ предметѣ я должна была прежде всего подумать о возвращеніи мужа. Отъѣздъ его изъ Испаніи такъ долго откладывался докторомъ, что по послѣднему письму м-съ Мокаланъ, полученному три или четыре дня передъ телеграмою, онъ находился въ Бордо. Предполагая, что онъ немного отдохнетъ въ этомъ городѣ и будетъ медленно продолжать свой путь, я все-же могла ожидать его пріѣзда въ Англію ранѣе полученія м-ромъ Плейморомъ письма отъ американскаго агента. Не имѣя возможности въ одно и то-же время поѣхать въ Лондонъ на-встрѣчу мужу и въ Эдинбургъ на совѣщаніе съ стряпчимъ, я откровенно написала м-ру Плеймору, что не могла свободно распоряжаться своимъ временемъ, и просила его адресовать слѣдующее письмо къ Бенджамину.

Относительно разорваннаго письма я сообщила ему свои соображенія. Въ послѣдній годъ жизни моего отца я путешествовала съ нимъ по Италіи и видѣла въ неаполитанскомъ музеѣ удивительные памятники старины, открытые въ развалинахъ Помпеи. Желая поддержать энергію м-ра Плеймора, я напомнила ему, что подъ вулканической золой втеченіи тысячи шестисотъ лѣтъ сохранились невредимо такіе тлѣнные предметы, какъ солома, фрески, одежда и (самое интересное для насъ) бумага. Если подобныя открытія сдѣланы послѣ шестнадцати вѣковъ, то, конечно, мы могли надѣяться найти невредимыми остатки письма подъ густымъ слоемъ золы и пыли, накопившимся въ три года. Еслиже намъ удастся (что было, однако, сомнительно) найти эти остатки письма, то я была убѣждена, что написанныя на нихъ слова могли быть еще разобраны, такъ-какъ скрывавшіе ихъ слои мусора, о которыхъ сожалѣлъ м-ръ Плейморъ, только предохраняли ихъ отъ дождя и сырости. Такимъ образомъ, я впервые могла научить чему-нибудь почтеннаго стряпчаго.

Слѣдующій день прошелъ безъ всякихъ извѣстій о путешественникахъ.

Я начинала безпокоиться и, сдѣлавъ всѣ необходимыя приготовленія, рѣшилась отправиться въ Лондонъ на другое утро. Передъ самымъ отъѣздомъ я получила письмо отъ свекрови, которое только утвердило меня въ моей рѣшимости и составило одну изъ замѣчательнѣйшихъ эпохъ моей семейной жизни.

Юстасъ и его мать благополучно достигли Парижа, но тамъ усталость и волненіе отъ предстоявшаго свиданія со мною снова уложили его въ постель. На этотъ разъ доктора не боялись за его жизнь, но ему необходимо было остаться совершенно спокойнымъ впродолженіи значительнаго времени.

«Теперь ваше дѣло, Валерія, писала м-съ Мокаланъ, — поддержать и успокоить Юстаса. Не думайте, чтобъ онъ осуждалъ васъ за то, что вы уѣхали изъ Испаніи, оставивъ его на моемъ попеченіи, какъ только онъ вышелъ изъ опасности. „Я ее покинулъ, сказалъ онъ мнѣ, совершенно оправившись, — и она имѣетъ полное право требовать, чтобъ я первый возвратился къ ней“. Онъ, на-сколько могъ, исполнилъ свой долгъ. Но теперь, больной, безпомощный, въ постели, онъ проситъ васъ пріѣхать къ нему въ Парижъ. На-сколько я васъ знаю, дитя мое, я увѣрена, что вы исполните его желаніе, и мнѣ остается только прибавить одно слово предостереженія. Вы должны избѣгать въ разговорахъ съ нимъ намековъ не только за процесъ, но и на домъ въ Гленинчѣ. Его нервное разстройство такъ велико, что я никогда не рѣшилась-бы васъ просить пріѣхать, если-бъ вы въ своемъ послѣднемъ письмѣ не упомянули о превращеніи вашихъ свиданій съ Декстеромъ. Отвращеніе, питаемое имъ ко всему, что напоминаетъ о грустномъ прошедшемъ, такъ велико, что онъ просилъ моего согласія продать Гленинчъ».

Вотъ что писала мать Юстаса, но она не полагалась на убѣдительную силу своихъ словъ и приложила къ письму двѣ строчки, написанныя рукою моего бѣднаго, милаго мужа:

«Я слишкомъ слабъ, чтобъ ѣхать далѣе, Валерія. Если можешь меня простить, пріѣзжай».

Кромѣ этихъ словъ, было написано еще что-то карандашомъ, но совершенно неразборчиво. Очевидно, силы Юстаса ему измѣнили послѣ первыхъ двухъ строчекъ.

При такихъ обстоятельствахъ я не задумалась и исполнила свой долгъ въ отношеніи мужа. Я рѣшилась отказаться отъ всякаго участія въ разысканіи таинственнаго письма. Я хотѣла имѣть возможность сказать Юстасу прямо, искренно: «для твоего спокойствія я принесла въ жертву все и смирила свой гордой духъ въ ту самую минуту, когда смиреніе было всего труднѣе».

Передъ отъѣздомъ изъ пасторскаго дома я откровенно написала м-ру Плеймору, въ какомъ находилась положенія, я торжественно заявила, что навсегда отказываюсь отъ открытія тайны, погребенной въ гленинчской мусорной кучѣ.

ГЛАВА XLIV.
Новый медовый мѣсяцъ.

Я должна сознаться, что на пути въ Лондонъ я находилась далеко не въ веселомъ настроеніи. Не легко было отказаться отъ цѣли всей жизни, для достиженія которой я многимъ пожертвовала, и въ такое время, когда, повидимому, успѣхъ былъ близокъ. Но, несмотря на все, я не взяла-бы назадъ, если-бъ и могла, письма къ м-ру Плеймору. «Дѣло кончено, и кончено хорошо, думала я, — а первый поцѣлуй мужа окончательно примиритъ меня съ моимъ новымъ положеніемъ».

Я надѣялась достигнуть Лондона во время, для отъѣзда въ Парижъ съ ночнымъ поѣздомъ. Но насъ что-то задержало на пути, мы опоздали и потому мнѣ пришлось переночевать у Бенджамина и отложить отъѣздъ до слѣдующаго утра.

Конечно, я не могла предувѣдомить моего стараго друга о перемѣнѣ въ моихъ планахъ и мой пріѣздъ очень удивилъ его. Я нашла его одного въ библіотекѣ; онъ сидѣлъ за столомъ и при блестящемъ свѣтѣ нѣсколькихъ лампъ и свѣчей разбиралъ какіе-то мелкіе лоскутки разорванной бумаги.

— Что вы это дѣлаете! воскликнула я.

Бенджаминъ покраснѣлъ… я хотѣла-было сказать: какъ молодая дѣвушка, но припоминаю, что въ наше время молодыя дѣвушки болѣе не краснѣютъ.

— Ничего, ничего, промолвилъ онъ въ смущеніи, — не обращайте на это вниманія.

Онъ протянулъ руку, чтобъ спихнуть со стола лоскутки бумаги; но они вдругъ возбудили во мнѣ подозрѣніе и я его остановила.

— Вы получили извѣстія отъ м-ра Плеймора? спросила я; — скажите мнѣ правду, Бенджаминъ. Да или нѣтъ?

— Да, отвѣчалъ Бенджаминъ, еще болѣе краснѣя.

— Покажите письмо.

— Нѣтъ, не могу, Валерія.

Эти слова утвердили только мою рѣшимость во что-бы то ни стало увидать письмо. Лучшимъ средствомъ добиться этой цѣли было разсказать Бенджамину о томъ, какъ я пожертвовала всѣмъ ради мужа.

— Я не имѣю болѣе голоса въ этомъ дѣлѣ, прибавила я: — теперь совершенно зависитъ отъ м-ра Плеймора продолжать или бросить розысканія. Но, мнѣ кажется, я заслуживаю нѣкотораго снисхожденія и имѣю право видѣть это письмо. Помните, что это, быть можетъ, послѣдній случай мнѣ узнать что-нибудь о дѣлѣ, служившемъ такъ долго главной цѣлью моей жизни.

Бенджаминъ былъ слишкомъ удивленъ и обрадованъ неожиданной перемѣной въ моемъ положеніи, чтобъ противостоять моимъ просьбамъ. Онъ показалъ мнѣ письмо.

М-ръ Плейморъ конфиденціально писалъ Бенджамину и спрашивалъ, не случалосъ-ли ему, какъ комерческому дѣятелю, слышать о томъ, какъ подбираютъ и склеиваютъ разорванные документы. Если онъ самъ не зналъ подобныхъ случаевъ, то, конечно, онъ могъ найти кого-нибудь въ Лондонѣ, который былъ-бы въ состояніи дать свое мнѣніе по этому предмету. Въ видѣ объясненія такой странной просьбы, м-ръ Плейморъ сослался на важное значеніе «того вздора», который Бенджаминъ записалъ въ своей памятной книжкѣ. Въ концѣ письма м-ръ Плейморъ просилъ не говорить ни слова мнѣ объ ихъ перепискѣ, чтобъ не возбуждать ложныхъ надеждъ.

Я теперь поняла тонъ письма, полученнаго мною отъ почтеннаго стряпчаго. Очевидно, онъ придавалъ громадное значеніе находкѣ письма и скрывалъ это отъ меня только для того, чтобъ избавить отъ горькаго разочарованія въ случаѣ неудачи. Такимъ образомъ, м-ръ Плейморъ нисколько не желалъ отказаться отъ дальнѣйшаго розысканія истины.

— Найдено что-нибудь въ Гленинчѣ? спросила я, смотря съ новымъ интересомъ на лоскутки бумаги, разбросанные но столу.

— Не знаю, отвѣчалъ онъ. — Впрочемъ, что-нибудь есть, иначе съ чего-бы онъ сталъ писать ко мнѣ… Прежде, чѣмъ отвѣчать м-ру Плеймору, я дѣлаю опыты надъ старымъ письмомъ.

— Вы его сами изорвали?

— Да; и чтобъ труднѣе было сложить лоскутки, я положилъ ихъ въ корзинку и хорошенько ихъ встряхнулъ. Не правда-ли, это занятіе слишкомъ ребяческое для моихъ лѣтъ…

Онъ умолкъ, какъ-бы стыдясь самого себя.

— Что-же, вы съумѣли возстановить разорванное письмо? спросила я.

— Это дѣло не легкое, Валерія. Но я убѣдился, что здѣсь царитъ тотъ-же принципъ, какъ въ дѣтскихъ складныхъ играхъ. Стоитъ только доложить правильно центральный кусокъ, а остальные укладываются уже сами собой. Но пожалуйста не говорите никому объ этомъ, а то, пожалуй, подумаютъ, что я впалъ въ дѣтство. Письмо м-ра Плеймора пришло только сегодня, и я съ тѣхъ поръ, — право, мнѣ стыдно сознаться, — дѣлаю опыты съ разорванными письмами. Вы вѣдь меня не выдадите, не правда-ли?

Вмѣсто всякаго отвѣта, я горячо поцѣловала добраго старика. Я никогда не любила его такъ, какъ теперь, когда, забывъ свое благоразуміе, онъ поддался заразительной силѣ моего энтузіазма.

Однако, я не была совершенно счастлива, хотя старалась показаться счастливой. Мнѣ горько было отказаться отъ всякаго участія въ розыскѣ письма. Единственнымъ моимъ утѣшеніемъ было думать объ Юстасѣ и о счастливой перемѣнѣ въ моей семейной жизни. Въ этомъ отношеніи, по крайней мѣрѣ, мнѣ нечего было опасаться какихъ-либо разочарованій и я могла вполнѣ быть убѣжденной, что одержала побѣду. Мужъ возвратился ко мнѣ по своей доброй волѣ; онъ поддался не новымъ, неоспоримымъ фактамъ, а своей любви и благодарности. Я приняла его въ свои объятія не потому, что открыла истину и тѣмъ заставила его жить со мною, а потому, что я вѣрила въ его исправленіе и безгранично любила его. Не стоилъ-ли подобный результатъ большихъ жертвъ? Конечно, стоилъ. И все-же я была не въ духѣ. Впрочемъ, лекарство отъ этого недуга было недалеко. Черезъ день я могла уже соединиться на-вѣки съ Юстасомъ.

На слѣдующее утро я отправилась въ Парижъ. Бенджаминъ проводилъ меня до станціи желѣзной дороги.

— Я напишу сегодня м-ру Плеймору, сказалъ онъ, прощаясь со мной: — я, кажется, нашелъ человѣка, который можетъ ему помочь въ этомъ дѣлѣ, если онъ намѣренъ его продолжать. Прикажете что-нибудь сказать отъ васъ, Валерія?

— Нѣтъ. Я покончила съ этимъ дѣломъ и мнѣ нечего болѣе говорить.

— Я напишу вамъ о результатѣ поисковъ м-ра Плеймора въ Гленличѣ, если онъ, наконецъ, ихъ предприметъ.

— Да, напишите мнѣ, если его попытка не удастся, сказала я съ горечью.

Бенджаминъ улыбнулся. Онъ зналъ меня лучше, чѣмъ я сама себя знала.

— Хорошо, отвѣчалъ онъ; — у меня есть адресъ вашего банкира въ Парижѣ. Вамъ придется пойти къ нему за деньгами и, быть можетъ, вы найдете тамъ письмо отъ меня. А вы, пожалуйста, напишите, какъ найдете вашего мужа. Прощайте, Христосъ съ вами.

Въ тотъ-же день вечеромъ мы соединились на-всегда съ Юстасомъ.

Онъ былъ слишкомъ слабъ, чтобъ даже поднять голову съ подушки. Я встала на колѣни у постели и поцѣловала его. Въ мутныхъ глазахъ его блеснула новая жизнь.

— Я хочу теперь жить, промолвилъ онъ шопотомъ: — для тебя.

М-съ Мокаланъ оставила насъ наединѣ и я не могла удержаться отъ желанія тотчасъ сообщить ему радостную вѣсть о новыхъ узахъ, связывавшихъ насъ.

— Ты долженъ жить, Юстасъ, не только для меня, но и для другого, сказала я.

— Ты говоришь о матери? спросилъ онъ, съ удивленіемъ взглянувъ на меня.

Я припала къ его груди и шопотомъ произнесла:

— Я говорю о твоемъ ребенкѣ.

Я вполнѣ была вознаграждена за принесенную жертву. Я забыла о м-рѣ Плейморѣ, о Гленинчѣ. Съ этой минуты начался нашъ новый медовый мѣсяцъ.

Тихо, мирно шло время въ маленькомъ домикѣ, который мы занимали въ одной изъ отдаленныхъ улицъ Парижа. Внѣшняя, шумная городская жизнь до насъ не долетала. Силы Юстаса возвращались медленно, но надежно. Доктора предоставили его совершенно на мое попеченіе.

— Вы его лучшій врачъ, говорили они: — чѣмъ онъ будетъ счастливѣе, тѣмъ скорѣе оправится.

Эта тихая, однообразная жизнь нисколько меня не тяготила. Я также нуждалась въ спокойствіи; всѣ мои мысли, всѣ мои интересы были сосредоточены въ комнатѣ больного мужа.

Только однажды зеркальная поверхность нашего существованія была нарушена воспоминаніемъ о прошедшемъ. Я сказала что-то, наполнившее Юстасу о нашемъ послѣднемъ свиданіи въ домѣ маіора Фицъ-Дэвида, и онъ слегка сдѣлалъ намекъ на то, что я тогда говорила о произнесенномъ надъ нимъ приговорѣ, давая чувствовать, что нѣсколько словъ съ моей стороны въ подтвержденіе, уже сказаннаго его матерью успокоили-бы его разъ навсегда.

Я отвѣчала безъ всякихъ колебаній и недомолвокъ, что его желанія были теперь моимъ единственнымъ закономъ. Но, какъ истая женщина, я нашла возможнымъ потребовать и отъ Юстаса уступки для своего успокоенія.

— Юстасъ, сказала я, — совершенно-ли ты излечился отъ тѣхъ страшныхъ сомнѣній, которыя побудили тебя покинуть свою жену?

— Ахъ, Валерія! отвѣчалъ онъ, — я никогда не уѣхалъ-бы, если-бъ зналъ тебя тогда такъ хорошо, какъ теперь.

Послѣдніе слѣды недоразумѣній между нами исчезли на-вѣки.

Всѣ заботы и страданія моей недавней, одинокой жизни совершенно изгладились изъ моей памяти. Мы снова были влюбленной, молодой четой и намъ казалось, что мы обвѣнчались только нѣсколько дней тому назадъ. Однако для полнаго счастья мнѣ недоставало еще одного. Въ минуты уединенія меня мучало любопытство узнать, произведены-ли поиски за пропавшимъ письмомъ или нѣтъ. Какое странное существо женщина! Кажется, я обладала всѣмъ необходимымъ для счастья, и все-же я готова была рискнуть этимъ счастіемъ скорѣе, чѣмъ оставаться въ невѣденіи о томъ, чѣмъ окончились поиски въ Гленинчѣ. Я съ радостію привѣтствовала тотъ день, когда у меня въ кошелькѣ не осталось болѣе денегъ и мнѣ необходимо было отправиться къ банкиру, гдѣ я могла найти письмо отъ Бенджамина.

Я какъ-то безсознательно спросила въ конторѣ деньги и мои глаза тревожно бѣгали по столамъ и конторкамъ, отыскивая письма. Но все было тщетно. Наконецъ, изъ внутреннихъ комнатъ вышелъ какой-то господинъ, очень уродливый, но мнѣ онъ показался красавцемъ, потому что онъ держалъ въ рукѣ письмо.

— Это для васъ, сударыня, сказалъ онъ.

Я взглянула на конвертъ. Адресъ былъ написанъ рукою Бенджамина.

Произвели-ли они поиски и окончились-ли они неудачей?

Кто-то любезно положилъ мнѣ деньги въ мой мѣшокъ и проводилъ меня до кареты. Я ничего не помню, что было со мною, до той минуты, какъ я на дорогѣ распечатала письмо. Изъ первыхъ словъ Бенджамина я узнала, что въ Гленинчѣ разрыли мусорную кучу и нашли остатки разорваннаго письма.

ГЛАВА XLV.
Мусорная куча.

Въ глазахъ у меня помутилось, мысли смѣшались и я не могла продолжать чтенія. Оправившись немного отъ волненія, я снова взглянула на письмо и глаза мои случайно остановились на одной фразѣ, которая наполнила сердце мое изумленіемъ и страхомъ. Я приказала тотчасъ кучеру ѣхать въ Булонскій лѣсъ, чтобъ на свободѣ прочесть письмо и рѣшить, слѣдуетъ-ли показать его мужу и свекрови, или-же не показывать.

Послѣ этой предосторожности я принялась за чтеніе подробнаго и методичнаго разсказа добраго Бенджамина. Онъ начиналъ свое повѣствованіе съ донесенія нашего американскаго агента, который нашелъ дочь сторожа и ея мужа въ маленькомъ городкѣ одного изъ западныхъ штатовъ. Благодаря рекомендательному письму м-ра Плеймора, онъ былъ принятъ очень радушно, но первые разспросы ни къ чему не повели. Женщина, повидимому, ничего не могла припомнить относительно интересовавшаго насъ предмета. По счастью, мужъ ея оказался очень разумнымъ человѣкомъ и съ его помощью агенту удалось мало-по-малу добиться отъ нея всего, что было нужно.

Женщина очспь хорошо помнила, что послѣ отъѣзда хозяевъ изъ Гленинча больная мать послала ее убрать комнаты. Ей не хотѣлось быть одной въ большомъ домѣ послѣ случившейся въ немъ страшной трагедіи, и потому она взяла съ собой двухъ дѣтей изъ сосѣдней хижины. Она начала работу съ Коридора Гостей, оставивъ къ концу спальню, въ которой умерла м-съ Мокаланъ.

Въ первыхъ двухъ комнатахъ сору было очень мало, такъ что вмѣстѣ съ золою изъ каминовъ онъ не наполнилъ и половины ведра, которое она захватила въ кухнѣ. Дѣти всюду слѣдовали за нею и, говоря сравнительно, были пріятнымъ обществомъ въ мрачномъ, уединенномъ домѣ. Третья комната, которую занималъ Мизеримусъ Декстеръ, была въ гораздо большемъ безпорядкѣ и потребовала много уборки. Женщина такъ занялась своей работой, что забыла о дѣтяхъ, и уже смела весь соръ съ ковра и выгребла золу изъ камина, когда дѣтскій плачъ возбудилъ ей вниманіе. Она оглянулась, но не сразу отыскала дѣтей.

Наконецъ, она увидала ихъ въ углу комнаты, подъ столомъ. Младшій ребенокъ залѣзъ въ корзинку для ненужныхъ бумагъ, а старшій, отыскавъ гдѣ-то стклянку съ клеемъ, пресерьезно обмазывалъ кистью лицо малютки, которая до того билась, что опрокинула корзинку. Женщина ударила старшаго ребенка и выхватила у него стклянку, а меньшого подняла. Потомъ, поставивъ ихъ обоихъ въ уголъ, она собрала съ полу въ корзинку всѣ разлетѣвшіяся бумажки, а также бросила туда стклянку съ клеемъ. Окончивъ уборку комнаты, она опорожнила корзинку въ ведро и пошла въ послѣднюю, четвертую спальню въ коридорѣ. Этимъ окончилась ея работа въ тотъ день. Возвращаясь домой, она выбросила изъ ведра весь соръ, бумажки и золу въ мусорную кучу.

Вотъ что припомнила дочь сторожа.

Получивъ донесеніе агента, м-ръ Пейморъ пришелъ къ убѣжденію, что всѣ шансы были въ пользу находки письма, лоскутки котораго находились въ кучѣ сора, выброшеннаго женщиной, а потому ихъ долженъ былъ предохранить въ мусорной ямѣ остальной соръ, какъ снизу, такъ и сверху. Послѣдующіе слои мусора только увеличивали безопасность этихъ драгоцѣнныхъ остатковъ, такъ-какъ со времени отъѣзда хозяевъ изъ Гленинча никто не дотрогивался до мусорной ямы, которая была заброшена наравнѣ со всѣмъ домомъ.

М-ръ Плейморъ сообщилъ о своихъ выводахъ Бенджамину, который не могъ удержаться отъ соблазна примѣнить къ драгоцѣнному письму свое искуство складывать разорванные куски бумаги, въ чемъ онъ достигъ, послѣ многочисленныхъ опытовъ, значительнаго успѣха. «Мнѣ кажется, милая Валерія, писалъ онъ, — что это дѣло меня околдовало. Я могу располагать по своей волѣ деньгами и временемъ, а потому въ концѣ-концовъ очутился въ Гленинчѣ и теперь тамъ произвожу раскопку мусорной кучи, на своей отвѣтственности, конечно, съ дозволенія добраго м-ра Плеймора».

Я безъ церемоніи пропустила описаніе мѣстности, въ которой дѣйствовалъ Бенджаминъ, такъ-какъ въ моей памяти ясно сохранилась мусорная куча, обратившая на себя мое вниманіе въ Гленинчѣ. Для меня главный интересъ разсказа сосредоточивался въ поискахъ письма. Бенджаминъ приступилъ къ дѣлу методично: онъ нанялъ работниковъ для раскопки кучи и покрылъ ее большой палаткой для предохраненія отъ вѣтра и дождя. Кромѣ того, онъ привезъ изъ Лондона молодого человѣка, занимавшагося въ лабораторіи извѣстнаго професора химіи и обратившаго на себя вниманіе по искусной экспертизѣ въ недавнемъ процесѣ о подложномъ документѣ.

Три дня рабочіе копали мусоръ лопатами и ломами, подъ руководствомъ Бенджамина и химика, но все было тщетно. Однако, они не унывали и продолжали работу. На четвертый день найдены были первые лоскутки бумаги. По старательному изслѣдованію, они оказались остатками торговаго объявленія. Бенджаминъ и химикъ съ новой энергіей продолжали раскопку. Къ вечеру найдены были еще лоскутки бумаги, но ужо не печатной, а писанной. М-ръ Плейморъ (который каждый вечеръ пріѣзжалъ въ Гленинчъ послѣ окончанія своихъ занятій) объяснилъ, что почеркъ на этихъ лоскуткахъ положительно принадлежалъ первой женѣ Юстаса Мокалана.

Это открытіе возбудило энтузіазмъ въ искателяхъ таинственнаго письма. Лопаты и ломы были брошены и работа продолжалась, изъ предосторожности, уже однѣми руками. Чтобъ не перепутать лоскутковъ бумаги, они укладывались по порядку въ нарочно приготовленный плоскій ящикъ, по мѣрѣ ихъ находки. Когда наступила ночь, работниковъ отпустили, и Бенджаминъ съ своими двумя товарищами продолжалъ работу при свѣтѣ фонаря. Впродолженіи нѣкотораго времени лоскутки являлись наружу дюжинами, потомъ вовсе исчезли. Работа, однако, не прерывалась и подъ слоемъ пыли было, наконецъ, сдѣлано величайшее открытіе этого памятнаго дня — опрокинутая стклянка съ клеемъ, а подъ нею значительное количество склеившихся лоскутковъ исписанной бумаги.

Перенеся свои находки на большой столъ въ библіотекѣ, неутомимые работники принялись за сортировку отысканныхъ лоскутковъ бумаги. Конечно, всего легче было сложить тѣ изъ нихъ, которые склеились между собою, такъ-какъ они, по всей вѣроятности, составляли одно цѣлое. Эта тонкая работа была предоставлена искуснымъ рукамъ химика, но его задача тѣмъ не кончилась. Лоскутки бумаги, какъ обыкновенно письма, были исписаны съ обѣихъ сторонъ, и потому для полнаго возстановленія текста необходимо было каждый лоскутокъ распластать на двѣ части, такъ чтобъ искуственно создалась изнанка, которую можно было-бы покрыть цементомъ, долженствовавшимъ соединить всѣ остатки въ одно цѣлое.

М-ръ Плейморъ и Бенджаминъ, повидимому, отчаявались въ успѣшномъ разрѣшеніи такой трудной задачи, но ихъ ученый товарищъ доказалъ, что они ошибались. Онъ обратилъ ихъ вниманіе на толщину бумаги. Она была вдвое тверже и толще той бумаги, которую онъ подвергалъ экспертизѣ въ извѣстномъ процесѣ, а потому онъ считалъ сравнительно очень легкимъ, при помощи привезенныхъ имъ изъ Лондона приспособленій, распластать найденные лоскутки.

Представивъ эти объясненія, онъ преспокойно принялся за свое дѣло. Въ то время, какъ Бенджаминъ и стряпчій старались привести въ порядокъ остатки письма, найденные сначала, химикъ разложилъ на двѣ половины большую часть переданныхъ ему лоскутковъ и возстановилъ пять или шесть фразъ, смыслъ которыхъ былъ совершенно ясенъ.

Первый результатъ, достигнутый столь долгими трудами, вполнѣ вознаграждалъ за всѣ усилія. По тону письма, оно, очевидно, было писано первой женой моего мужа къ нему, къ Юстасу. Это письмо, по всей вѣроятности, было то самое, которое Мизеримусъ Декстеръ скрылъ во время суда, а потомъ разорвалъ.

Вотъ какія открытія были сдѣланы до того времени, когда Бенджаминъ принялся за письмо ко мнѣ. Но когда онъ хотѣлъ отправить письмо на почту, м-ръ Плейморъ просилъ его повременить нѣсколько дней, такъ-какъ, быть можетъ, въ этотъ промежутокъ откроется что-нибудь новое.

— Этими результатами мы обязаны ей, сказалъ стряпчій; — безъ энергіи и вліянія на Мизеримуса Декстера мы никогда, не узнали-бы, что въ мусорной кучѣ скрывается разгадка мрачной тайны. Она по праву должна получать полныя свѣденія о нашихъ открытіяхъ.

Такимъ образомъ, письмо было задержано втеченіи трехъ дней, а потомъ поспѣшно окончено въ нѣсколькихъ краткихъ выраженіяхъ, которыя страшно меня перепугали.

«Химикъ быстро продолжаетъ свою работу, писалъ Бенджаминъ, — а мнѣ удалось возстановить смыслъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ исписанныхъ лоскутковъ бумаги. Если м-ръ Плейморъ и я не ошибаемся (дай Богъ, чтобъ мы ошибались), то существуютъ основательныя причины для сохраненія этого письма въ тайнѣ отъ всѣхъ. Истина, обнаруживаемая нашими открытіями, такъ страшна, что я не могу упоминать о ней безъ крайней необходимости. Простите меня, что я васъ встревожилъ этими вѣстями. Мы будемъ обязаны рано или поздно посовѣтоваться съ вами по этому предмету, а потому лучше заранѣе подготовить васъ».

Въ концѣ письма Бенджамина м-ръ Плейморъ приписалъ слѣдующія слова:

«Пожалуйста строго слѣдуйте совѣту м-ра Бенджамина и помните, что, по моему мнѣнію, если намъ удастся возстановить все письмо, то его ни подъ какимъ видомъ нельзя будетъ показать вашему мужу».

ГЛАВА XLVI.
Отсрочка кризиса.

— Берегитесь, Валерія, сказала м-съ Мокаланъ черезъ нѣсколько часовъ послѣ моего возвращенія домой; — я ничего у насъ не спрашиваю, но предупреждаю васъ: Юстасъ также, какъ и я, замѣтилъ въ васъ неожиданную перемѣну. Берегитесь.

Давъ мнѣ почувствовать, такимъ образомъ, что мое лицо выдало внутреннее волненіе, м-съ Мокаланъ болѣе ничего не прибавила. Что мнѣ дѣлать? Показать письмо Бенджамина мужу въ теперешнемъ его положеніи и наперекоръ совѣту м-ра Плеймора было немыслимо. Но, съ другой стороны, при возбужденіи подозрѣнія Юстаса невозможно было скрыть отъ него полученія письма.

Всю ночь я не сомкнула глазъ отъ треножныхъ размышленій, а утромъ рѣшилась объясниться съ мужемъ.

— Юстасъ, сказала я, — твоя мать говоритъ, что ты замѣтилъ во мнѣ перемѣну послѣ вчерашней поѣздки къ банкиру. Правда-ли это?

— Правда, Валерія, отвѣчалъ онъ, тише обыкновеннаго и не смотря на меня.

— У насъ нѣтъ тайнъ другъ отъ друга, продолжала я, — и я должна тебѣ сказать, что получила въ банкирской конторѣ письмо изъ Англіи, которое меня испугало и встревожило. Вѣришь-ли ты мнѣ на-столько, милый мой, чтобъ терпѣливо ждать, пока я сама все тебѣ разскажу?

Онъ ничего не отвѣчалъ.

— Юстасъ! воскликнула я, взявъ его за руку, — развѣ ты меня не знаешь, развѣ ты не вѣришь, что я всегда и во всемъ исполняю свой долгъ, какъ вѣрная и преданная жена?

Онъ впервые взглянулъ на меня и послѣдній лучъ сомнѣнія померкъ въ его глазахъ.

— Ты обѣщаешь рано или поздно сказать мнѣ всю правду?

— Обѣщаю отъ всего сердца.

— Я тебѣ вѣрю, Валерія.

Лучезарный блескъ его глазъ доказывалъ искренность словъ. Мы подтвердили нашъ мирный трактатъ поцѣлуемъ.

Въ тотъ-же день я написала Бенджамину о разговорѣ съ мужемъ и просила, если онъ и м-ръ Плейморъ одобряли мое поведеніе, постоянно увѣдомлять меня о будущихъ открытіяхъ въ Гленинчѣ.

Прошло десять дней, показавшихся мнѣ цѣлымъ вѣкомъ, прежде, чѣмъ я получила второе письмо отъ стараго друга, съ припискою м-ра Плеймора.

«Мы твердо и успѣшно подвигаемся въ нашемъ дѣлѣ, писалъ Бенджаминъ; — единственное новое открытіе, сдѣланное нами, имѣетъ важное значеніе для вашего мужа. Мы возстановили нѣсколько фразъ, удостовѣряющихъ, что купленный Юстасомъ мышьякъ пріобрѣтенъ по просьбѣ его первой жены и находился въ ея рукахъ въ Гленинчѣ. Не забывайте, что эти фразы написаны рукою его жены и подписаны ею. По несчастью, я долженъ прибавить, что мы все болѣе и болѣе убѣждаемся въ невозможности открыть вашему мужу содержаніе этого письма. Чѣмъ ближе мы знакомимся съ письмомъ, тѣмъ болѣе желали-бы бросить его обратно въ мусорную кучу изъ сожалѣнія къ памяти несчастной м-съ Мокаланъ. Я задержу это письмо на нѣсколько дней, и если будутъ какія-нибудь новости, то м-ръ Плейморъ увѣдомитъ васъ о нихъ».

М-ръ Плейморъ, три дня спустя, приписалъ слѣдующее:

«Послѣдняя часть письма покойной м-съ Мокаланъ къ ея мужу, писалъ онъ, — была случайно разобрана нами прежде всего остального, и, за исключеніемъ незначительныхъ пробѣловъ, она совершенно возстановлена. У меня нѣтъ ни времени, ни желанія писать вамъ подробно объ этомъ предметѣ. Черезъ двѣ недѣли вы получите вѣрную копію со всего письма, съ первой строчки до послѣдней. Теперь-же скажу только, что въ этомъ ужасномъ, поразительномъ документѣ есть одна свѣтлая сторона. Нравственно и юридически оно положительно доказываетъ невиновность вашего мужа и можетъ служить законнымъ доказательствомъ, если Юстасъ признаетъ согласнымъ съ совѣстью и съ сожалѣніемъ къ умершей, публично предъявить это письмо въ судъ. Вы должны знать, что дѣло вашего мужа не можетъ быть вновь разрѣшено въ уголовномъ порядкѣ, но его можно пересмотрѣть, какъ гражданскій искъ въ убыткахъ, и такимъ образомъ является возможность получить второй приговоръ присяжныхъ, который окончательно снялъ-бы всякое пятно съ м-ра Мокалана. Сохраните все это въ тайнѣ до поры до времени и продолжайте вести себя, въ отношеніи мужа, такъ-же благоразумно, какъ до сихъ поръ. Когда-же вы прочтете письмо, я увѣренъ, что вы не покажете его мужу изъ сожалѣнія къ нему. Какимъ образомъ скрыть отъ него нашу находку — другой вопросъ, который намъ слѣдуетъ обсудить при личномъ свиданіи. До тѣхъ поръ я могу только повторить свой прежній совѣтъ — подождите слѣдующихъ извѣстій изъ Гленинча».

Я ждала. Что я выстрадала въ это время и что думалъ обо мнѣ Юстасъ, теперь не представляетъ никакого интереса; одни только факты имѣютъ значеніе.

Черезъ двѣ недѣли письмо было окончательно возстановлено, за исключеніемъ нѣкоторыхъ словъ, которыя потеряны, и обѣщанная копія прислана мнѣ въ Парижъ.

Прежде, чѣмъ вы, читатель, прочтете это страшное письмо, вспомните, при какихъ обстоятельствахъ Юстасъ Мокаланъ женился на своей первой женѣ, и что, по показаніямъ достовѣрныхъ свидѣтелей, онъ вообще былъ приличный и обходительный, если не любящій мужъ, тщательно скрывавшій свое отвращеніе къ бѣдной женщинѣ.

ГЛАВА XLVII.
Исповѣдь жены.

Гленинчъ, 19 октября 18—г. "Милый мужъ!

"Мнѣ надо сказать тебѣ нѣчто очень непріятное объ одномъ изъ твоихъ старыхъ друзей. Ты никогда не поощрялъ меня къ откровенности. Если-бы ты дозволилъ мнѣ быть съ тобой на той фамильярной ногѣ, на которой стоятъ нѣкоторыя жены, я лично-бы тебѣ все объяснила. Но не зная, какъ ты принялъ-бы мои слова, я рѣшилась написать тебѣ.

"Человѣкъ, противъ котораго я тебя предостерегаю, гоститъ теперь у насъ; это Мизеримусъ Декстеръ. Нѣтъ на свѣтѣ хуже и коварнѣе человѣка. Не бросай письма на этихъ словахъ. Я долго ждала явнаго доказательства и теперь оно въ моихъ рукахъ.

"Ты, конечно, не забылъ, что я выразила неудовольствіе, узнавъ о приглашеніи его въ нашъ домъ. Если-бы ты позволилъ мнѣ высказать все, что я хотѣла, то ты узналъ-бы, по какому поводу я чувствовала отвращеніе къ твоему другу. Но ты не хотѣлъ меня слушать и поспѣшно и несправедливо обвинилъ меня въ презрѣніи къ несчастному созданію за его уродство, тогда-какъ въ сущности я всегда чувствовала къ уродамъ сожалѣніе. Я даже питаю къ нимъ какое-то братское чувство, потому что сама, если не уродъ, то некрасивая женщина, что немногимъ лучше. Я не желала видѣть м-ра Декстера въ нашемъ домѣ потому, что онъ до моего замужества просилъ моей руки, и я имѣла основаніе предполагать, что онъ до сихъ поръ сохранилъ преступную ко мнѣ любовь. Я, какъ добрая жена, была обязана воспротивиться его пріѣзду въ Гленинчъ, а ты, какъ добрый мужъ, долженъ былъ меня выслушать.

"Какъ-бы то ни было, м-ръ Декстеръ живетъ у насъ нѣсколько недѣль и онъ снова осмѣлился говорить мнѣ о своей любви. Онъ оскорбилъ насъ обоихъ, увѣряя, что онъ меня обожаетъ, а ты меня ненавидишь. Онъ обѣщалъ мнѣ безмятежное счастье, если я уѣду съ нимъ заграницу, и предсказывалъ самое несчастное существованіе въ домѣ моего мужа. Отчего я тебѣ тотчасъ не жаловалась и не потребовала немедленнаго удаленія этого чудовища? Повѣрилъ-ли-бы ты моей жалобѣ, если-бы твой сердечный другъ отперся отъ своихъ словъ? Я слышала однажды, какъ ты увѣрялъ, что уродливыя женщины всегда воображаютъ, что всѣ въ нихъ влюблены. Быть можетъ, ты обвинилъ-бы меня въ этомъ.

"Однако, я не хочу извинять себя. Я несчастное, ревнивое существо; я постоянно сомнѣваюсь въ твоей любви и страшусь, чтобы другая женщина не заняла моего мѣста въ твоемъ сердцѣ. Мизеримусъ Декстеръ воспользовался моей слабостью. Онъ предлагалъ доказать мнѣ, что ты въ глубинѣ своего сердца меня ненавидишь, что тебѣ противно ко мнѣ прикасаться и что ты проклинаешь свою глупую женитьбу. Я долго боролась, но, наконецъ, уступила страшному соблазну, такъ-какъ я не была вполнѣ убѣждена въ искренности твоей любви ко мнѣ. Я скрыла презрѣніе, внушаемое мнѣ Декстеромъ, и позволила нашему злѣйшему врагу подробно объяснить все, что онъ хотѣлъ. Но почему я это сдѣлала? Потому, что я любила тебя, и тебя одного, потому, что предложеніе Мизеримуса Декстера подтвердило подозрѣніе, давно уже точившее мое сердце.

"Прости меня, Юстасъ. Я въ первый и послѣдній разъ виновата передъ тобой. Я не пощажу себя и передамъ тебѣ слово въ слово нашъ разговоръ. Ты можешь меня наказать за мою вину, но, по крайней мѣрѣ, ты будешь во время предупрежденъ и увидишь въ истинномъ свѣтѣ своего коварнаго друга.

"Я сказала ему: «Какъ можете вы доказать, что мужъ въ глубинѣ своего сердца ненавидитъ меня?» Онъ отвѣчалъ: «Я могу доказать это его собственноручнымъ признаніемъ; я вамъ покажу его дневникъ». Я возразила: «Переплетъ его дневника запирается и, кромѣ того, онъ всегда лежитъ въ замкнутомъ ящикѣ. Какъ можете вы его достать?» Онъ произнесъ: «Я имѣю возможность открыть эти оба замка безъ малѣйшаго риска. Вы должны только дать мнѣ случай придти къ вамъ подъ покровомъ тайны. О, я обяжусь принести дневникъ съ отпертымъ замкомъ». Я воскликнула: «Я васъ не понимаю. Что вы хотите сказать?» Онъ указалъ на ключъ въ двери, выходившей изъ моей спальни въ маленькій кабинетъ, и сказалъ: «При моемъ уродствѣ, я, быть можетъ, не буду въ состояніи воспользоваться первымъ случаемъ явиться къ вамъ никѣмъ незамѣченный. Мнѣ надо имѣть возможность выбрать удобную для себя минуту. Дайте мнѣ ключъ, а дверь заприте. Потомъ, когда хватятся ключа, вы скажите, что дверь заперта, а слѣдовательно не бѣда, что пропалъ ключъ, и не стоитъ его искать. Этого достаточно для успокоенія домашнихъ и я буду безопасно владѣть средствомъ сообщеніи съ вами. Согласны вы?»

"Я согласилась. Да, я сдѣлалась сообщницей этого коварнаго злодѣя. Я унизила себя и тебя, согласившись взглянуть тайкомъ на твой дневникъ. Я знаю, какъ низокъ мой поступокъ, и нисколько себя не извиняю. Я только могу повторить, что люблю тебя и сомнѣваюсь въ твоей любви. А Мизеримусъ Декстеръ предлагаетъ положить конецъ всѣмъ моимъ сомнѣніямъ, обнаживъ передо мною твоя сокровеннѣйшія мысли, написанныя твоей собственной рукой.

«Онъ придетъ ко мнѣ съ этой цѣлью черезъ часъ или два, во время твоего отсутствія. Я найду недостаточнымъ имѣть въ рукахъ твой дневникъ только одинъ разъ и условлюсь съ Декстеромъ, чтобъ онъ принесъ снова дневникъ завтра, въ то-же самое время. Задолго до назначеннаго часа ты получишь эти строки черезъ сидѣлку. Пойди со двора, какъ всегда, но возвратись тайкомъ, и отперевъ ящикъ, ты не найдешь въ немъ дневника. Спрячься въ маленькомъ кабинетѣ и ты увидишь свой дневникъ въ рукахъ Мизеримуса Декстера, выходящаго изъ моей комнаты».

20 октября.

"Я прочла твой дневникъ.

"Наконецъ я знаю, какого ты, дѣйствительно, обо мнѣ мнѣнія. Я прочла то, что мнѣ обѣщалъ Мизеримусъ Декстеръ, — твое собственноручное признаніе въ ненависти ко мнѣ.

"Ты не получишь моего вчерашняго письма, по крайней мѣрѣ, сегодня и тѣмъ путемъ, который я указала. Хотя оно и такъ довольно длинно, но, прочитавъ твой дневникъ, я считаю долгомъ прибавить еще нѣсколько словъ. Запечатавъ конвертъ и написавъ на немъ твой адресъ, я положу его подъ подушку. Тамъ его найдутъ послѣ моей смерти и ты, Юстасъ, прочтешь это письмо, когда будетъ слишкомъ поздно для надежды или помощи.

"Да, жизнь мнѣ опротивѣла; я хочу умереть.

"Я уже пожертвовала всѣмъ моей любви къ тебѣ, теперь-же, зная, что ты меня не любишь, я легко принесу и послѣднюю жертву. Моя смерть дозволитъ тебѣ жениться на м-съ Бьюли.

"Ты не знаешь, съ какимъ трудомъ я скрывала свою ненависть къ ней, когда я просила ее пріѣхать къ намъ, несмотря на мою болѣзнь. Я никогда не была-бы въ состояніи этого сдѣлать, еслибы не любила тебя такъ пламенно и не боялась разсердить тебя своей ревностью. Чѣмъ-же ты меня за это наградилъ? Пусть отвѣтитъ твой дневникъ: «Я нѣжно поцѣловалъ ее сегодня утромъ, и надѣюсь, что она, бѣдная, не замѣтила, какого усилія мнѣ это стоило».

"Я не замѣтила, но теперь все знаю. Я знаю, что ты считаешь жизнь со мною «чистилищемъ» и что ты изъ сожалѣнія скрываешь отъ меня «чувство отвращенія, когда обязанъ подчиняться моимъ ласкамъ». Я только помѣха, — «непріятная помѣха», удерживающая тебя отъ женщины, которую ты такъ пламенно любишь, что «лобзаешь даже ту землю, по которой она ступаетъ». Пусть будетъ по-твоему. Я не хочу болѣе быть для тебя помѣхою. Это не жертва съ моей стороны и не заслуга. Я не могу жить, зная, что человѣкъ, котораго я люблю всѣмъ сердцемъ и душою, внутренно содрогается отъ малѣйшаго моего прикосновенія.

"А у меня подъ рукою вѣрное средство покончить съ жизнію. Мышьякъ, который ты два раза покупалъ по моей просьбѣ, находится въ моемъ несесерѣ. Я обманула тебя, сказавъ, что мышьякъ былъ нуженъ для истребленія мышей; въ сущности-же я хотѣла попробовать его дѣйствіе на улучшеніе цвѣта лица, не изъ пустого кокетства, но чтобъ казаться болѣе привлекательной въ твоихъ глазахъ. Съ этой цѣлью я приняла долю яда, но у меня осталось достаточно для разсчета съ жизнію. Наконецъ ядъ послужитъ на пользу: онъ, можетъ быть, не улучшилъ-бы моего цвѣта лица, но теперь, во всякомъ случаѣ, освободитъ тебя отъ уродливой жены.

"Не позволяй вскрывать моего тѣла, а покажи доктору это письмо. Оно докажетъ мое самоубійство и предохранитъ невинныхъ отъ подозрѣнія въ преступленіи. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадалъ изъ-за меня. Я сорву ярлыкъ съ стоянки съ ядомъ и тщательно вымою ее, чтобъ аптекарь не былъ привлеченъ къ отвѣтственности.

"Я теперь немного отдохну, а потомъ буду опять продолжать это письмо. Оно уже и теперь слишкомъ длинно, по это мое послѣднее прости, и, конечно, я вправѣ подольше поговорить съ тобою прежде, чѣмъ разстаться на-вѣки.

21 октября, 2 часа утра.

"Я вчера прогнала тебя изъ комнаты, когда ты пришелъ узнать, какъ я провела ночь, и наговорила много гадостей про тебя сидѣлкѣ. Прости меня, Юстасъ. Я словно безумная. Ты знаешь, почему.

2½ часа.

"О! мужъ мой, мужъ мой! Все кончено! Я освободила тебя отъ ненавистной жены! Я приняла весь ядъ, остававшійся въ бумажкѣ. Если этого будетъ недостаточно, то у меня есть еще въ стклянкѣ.

5 часовъ и 10 минутъ.

"Ты только-что ушелъ, подавъ мнѣ успокоительныя капли. При видѣ тебя все мое мужество исчезло. Я сказала себѣ: «если онъ нѣжно взглянетъ на меня, то я сознаюсь, и пусть онъ меня возвратитъ къ жизни». Ты даже на меня не взглянулъ, а смотрѣлъ только на лекарство. Я отпустила тебя, не сказавъ ни слова.

5½ часовъ.

"Я чувствую первые симптомы отравы. Сидѣлка спитъ у моихъ ногъ. Я не разбужу ее, не позову никого къ себѣ на помощь. Я умру одна.

9½ часовъ.

"Агонія была сверхъ моихъ силъ, я разбудила сидѣлку и послала за докторомъ. Никто не подозрѣваетъ истины. Странно сказать — всѣ страданія исчезли; пріемъ, вѣроятно, слишкомъ малъ. Надо откупорить стклянку съ остальнымъ ядомъ. Но счастью, ты не подлѣ меня, и я по-прежнему хочу умереть, или. лучше сказать, не хочу жить. Боясь своей слабости при видѣ тебя, я запретила сидѣлкѣ послать за тобою. Она только-что ушла внизъ. Я могу на свободѣ взять ядъ изъ несесера.

9 часовъ 50 минутъ.

"Я только-что успѣла спрятать стклянку, когда ты вошелъ въ комнату.

"Увидѣвъ тебя, я снова рѣшилась попытать счастья, то-есть дать тебѣ случай спасти меня. Я попросила чашку чаю и сказала себѣ: "если, подавая чай, онъ взглянетъ на меня нѣжно или скажетъ хоть одно нѣжное слово, то я не приму второй дозы. Ты исполнилъ мое желаніе, но не былъ нѣженъ. Ты подалъ мнѣ чай, Юстасъ, словно давалъ пить собакѣ. И потомъ ты еще удивился (ты говорилъ небрежно, вѣроятно, думая о м-съ Бьюли), что я уронила чашку. Я не могла ее удержать — руки дрожали. Еслибы ты былъ на моемъ мѣстѣ, и тноя рука задрожала-бы. Выходя изъ комнаты, ты, для приличія, холодно сказалъ: «Надѣюсь, чай тебѣ поможетъ». Боже мой! ты даже на меня не взглянулъ. Ты смотрѣлъ на черепки разбитой чашки.

"Не успѣлъ ты выйдти изъ комнаты, какъ я приняла вторую дозу яда, и на этотъ разъ двойную.

"У меня есть до тебя маленькая просьба. Сдернувъ ярлыкъ съ стклянки и положивъ ее обратно въ нессеръ пустую, чистую, я вспомнила, что не приняла такой-же предосторожности въ отношеніи пакета съ ядомъ, на которомъ выставлено имя аптекаря. Я бросила его на одѣяло вмѣстѣ съ другими бумажками, а моя сердитая сидѣлка, жалуясь на безпорядокъ, скомкала все вмѣстѣ и куда-то убрала. Я надѣюсь, что аптекарь не пострадаетъ отъ моей небрежности. Прошу тебя, объяви всѣмъ, что онъ ни въ чемъ не виноватъ.

"Декстеръ… что-то напоминаетъ мнѣ о Мизеримусѣ Декстерѣ… положилъ обратно въ ящикъ твой дневникъ и требуетъ отвѣта на свое гнусное предложеніе. Есть-ли у этого низкаго человѣка совѣсть? Если есть, то даже онъ почувствуетъ угрызеніе, когда моя смерть дастъ ему роковой отвѣтъ.

"Сидѣлка только-что возвратилась и я снова услала ее подъ предлогомъ, что желаю остаться одна.

"Много-ли прошло времени? Я не могу найти часовъ. Я не чувствую боли, но она можетъ вернуться каждую минуту.

"Мнѣ надо еще успѣть запечатать письмо, написать адресъ и спрятать подъ подушку, чтобы никто не нашелъ его прежде моей смерти.

"Прощай, мой милый! Жаль, что я не была красавицей, но любить тебя болѣе я никакъ не могла. Даже теперь я боюсь увидать тебя, боюсь, что твое чарующее вліяніе заставитъ меня сознаться во всемъ, пока еще не поздно. Но тебя здѣсь нѣтъ. Лучше умереть! Лучше умереть!

"Еще разъ прощай! Будь счастливѣе, чѣмъ ты былъ со мною! Я люблю тебя, Юстасъ. Я прощаю тебя. Отъ нечего дѣлать, думай иногда, если можешь, безъ ненависти о твоей бѣдной, уродливой

Сарѣ Мокаланъ".

ГЛАВА XLVIII.
Какъ могла я иначе поступить?

Осушивъ слезы и немного успокоившись послѣ прочтенія этого страшнаго, рокового письма, я думала только объ одномъ — какъ-бы устроить такъ, чтобы Юстасъ не увидалъ его.

Да, вотъ чѣмъ окончились всѣ мои усилія раскрыть истину.

Я посвятила цѣлую жизнь на достиженіе одной цѣли и эта цѣль была достигнута. Передо мною лежало безспорное, фактическое доказательство невиновности моего мужа, и я, изъ сожалѣнія къ нему, изъ сожалѣнія къ его покойной женѣ, желала, чтобъ онъ никогда не увидалъ этого доказательства, чтобъ оно никогда не было обнародовано.

Все это было дѣломъ моихъ рукъ, какъ справедливо говорилъ м-ръ Плейморъ, и, однако, я теперь смотрѣла съ ненавистью, съ отвращеніемъ на роковое письмо. Я проклинала день, когда была разрыта мусорная куча въ Гленинчѣ и обнаружена страшная повѣсть страданія и преступленія. Только-что Юстасъ возвратился къ жизни, только-что мы снова зажили счастливо въ ожиданіи черезъ мѣсяцъ или два еще большаго блаженства — рожденія перваго нашего ребенка, — какъ вдругъ это письмо является между нами какимъ-то мрачнымъ мстителемъ, грозящимъ не только спокойствію, но и самой жизни моего мужа, еще не совершенно оправившагося отъ своего тяжелаго недуга!

Среди этихъ грустныхъ размышленій я неожиданно услыхала бой часовъ. Около этого времени Юстасъ всегда приходилъ въ мой маленькій будуаръ. Онъ могъ войти въ дверь каждую минуту, увидать письмо и выхватить его у меня изъ рукъ. Внѣ себя отъ страха, я поспѣшно собрала роковые листы и бросила ихъ въ огонь.

По счастью, это была только копія; но я полагаю, что въ эту минуту я сожгла-бы точно такъ-же и оригиналъ, если-бъ онъ былъ въ моихъ рукахъ.

Не успѣлъ сгорѣть послѣдній лоскутокъ бумаги, какъ дверь отворилась и вошелъ Юстасъ.

Онъ взглянулъ на огонь. Пепелъ отъ сожженной бумаги еще леталъ надъ угольями. Онъ видѣлъ, какъ утромъ мнѣ подали письмо. Подозрѣвалъ-ли онъ меня? Онъ ничего не сказалъ и впродолженіи нѣсколькихъ минутъ не сводилъ глазъ съ огня. Потомъ онъ подошелъ ко мнѣ. Я была, вѣроятно, очень блѣдна. Онъ прежде всего спросилъ: здорова-ли я?

Я рѣшилась ни въ чемъ его но обманывать, даже въ мелочахъ.

— Я немножко нервна, Юстасъ, но это ничего, отвѣчала я.

Онъ взглянулъ на меня, какъ-бы ожидая чего-то. Я молчала.

Онъ вынулъ изъ бокового кармана сюртука письмо и положилъ передо мною на столъ, гдѣ за минуту передъ тѣмъ лежала исповѣдь его первой жены.

— Я также получилъ сегодня письмо, сказалъ онъ, — и я, Валерія, не имѣю отъ тебя тайнъ.

Я поняла упрекъ, скрывавшійся въ этихъ словахъ, но только сказала, указывая на письмо:

— Ты хочешь, чтобы я прочла?

— Я уже сказалъ, что не имѣю отъ тебя тайнъ, повторилъ онъ, — конвертъ распечатанъ; посмотри, что въ немъ.

Въ конвертѣ оказалось не письмо, а вырѣзка изъ газеты.

— Прочти, сказалъ Юстасъ.

Я прочла слѣдующее:

«Необыкновенное происшествіе въ Гленинчѣ.-- Въ домѣ м-ра Мокалана, повидимому, происходитъ что-то странное, романическое. Подъ покровомъ тайны производятся раскопки мусорной ямы, и, безъ всякаго сомнѣнія, найдено нѣчто важное, хотя никто не знаетъ, что именно. Намъ извѣстно только, что впродолженіи двухъ недѣль двое пріѣзжихъ изъ Лондона, подъ руководствомъ нашего почтеннаго соотечественника м-ра Плеймора, работаютъ день и ночь, запершись въ библіотекѣ Гленинча. Откроется-ли когда-нибудь эта тайна? Броситъ-ли она новый свѣтъ на таинственное, роковое преступленіе, нѣкогда совершенное въ Гленинчѣ? Быть можетъ, м-ръ Мокаданъ, возвратясь изъ за-границы, отвѣтитъ на эти вопросы. До тѣхъ поръ мы можемъ только ждать фактовъ».

Я положила на столъ отрывокъ изъ газеты, проклиная журналистовъ, вмѣшивающихся не въ свое дѣло, и безпокойныхъ сосѣдей, которые, вѣроятно, прислали этотъ отрывокъ Юстасу. Я рѣшительно не знала, что мнѣ дѣлать, и ждала, что скажетъ мужъ. Онъ черезъ минуту вывелъ меня изъ затрудненія.

— Понимаешь ты, Валерія, въ чемъ дѣло? спросилъ онъ.

Я честно отвѣчала, что понимаю.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ онъ молчалъ, какъ-бы ожидая моего объясненія. Но я искала убѣжища въ безмолвіи.

— А я не узнаю ничего? продолжалъ онъ. — Развѣ ты не обязана сказать мнѣ, что происходитъ въ моемъ собственномъ домѣ?

Былъ одинъ только исходъ изъ моего отчаяннаго положенія и я инстинктивно избрала вѣрный путь.

— Ты обѣщалъ мнѣ вѣрить, сказала я.

— Да, подтвердилъ онъ.

— Ради твоего собственнаго счастья, Юстасъ, продолжай мнѣ вѣрить. Потерпи — и я тебѣ все открою.

Благородное чело его отуманилось.

— А долго ждать? спросилъ онъ.

Я поняла, что настала минута прибѣгнутъ къ болѣе сильному средству, чѣмъ слова.

— Поцѣлуй меня прежде, чѣмъ я тебѣ скажу, произнесла я нѣжно.

Онъ, какъ истый мужъ, колебался, а я, какъ истая жена, настаивала на своемъ. Наконецъ ему пришлось уступить. Поцѣловавъ меня не очень милостиво, онъ снова спросилъ, долго-ли ему придется ждать.

— До рожденія нашего ребенка, промолвила я.

Онъ вздрогнулъ. Моя слова его изумили. Но я нѣжно сжала ему руку и знаменательно взглянула на него. Онъ отвѣчалъ мнѣ взглядомъ, полнымъ любви.

— Согласись, сказала я шопотомъ.

Онъ согласился.

Такимъ образомъ, я снова отложила страшную минуту и выиграла время для дальнѣйшихъ совѣщаній съ Бенджаминомъ и м-ромъ Плейморомъ. Но мои нервы были такъ напряжены, что по уходѣ Юстаса я долго плакала. Конечно, слезы послужили мнѣ большимъ облегченіемъ.

ГЛАВА XLIX.
Прошедшее и будущее.

Я пишу на память, не имѣя ни дневника, ни даже какихъ-либо замѣтокъ, а потому рѣшительно не помню, сколько времени мы оставались за-границей, но, безъ сомнѣнія, мы провели тамъ нѣсколько мѣсяцевъ. Несмотря на полное выздоровленіе Юстаса, доктора удерживали его долго въ Парижѣ, боясь, чтобъ его слабыя легкія не пострадали отъ слишкомъ скорой перемѣны сухого парижскаго воздуха на англійскую сырую атмосферу.

Поэтому я все еще была въ Парижѣ, когда получила новыя извѣстія изъ Гленинча. На этотъ разъ пришло не письмо, а въ одно прекрасное утро я была удивлена и обрадована неожиданнымъ появленіемъ Бенджамина. Онъ былъ такъ необыкновенно разодѣтъ и такъ часто повторялъ при Юстасѣ, что пріѣхалъ въ Парижъ исключительно для своего удовольствія, что я вскорѣ поняла, въ чемъ дѣло. Онъ, очевидно, пріѣхалъ въ качествѣ туриста для всѣхъ и чрезвычайнаго посла м-ра Плеймора для меня.

Вечеромъ мнѣ удалось остаться съ нимъ наединѣ и моя догадка подтвердилась. М-ръ Плейморъ прислалъ Бенджамина, чтобъ окончательно объяснить мнѣ прошедшее и посовѣтоваться о будущемъ. Онъ представилъ мнѣ свою кредитивную грамату въ видѣ записки отъ стряпчаго.

«Открытіе письма не объяснило достаточно ясно нѣкоторыхъ вопросовъ, писалъ онъ, — и мы съ м-ромъ Бенджаминомъ занялись истолкованіемъ ихъ въ формѣ катехизиса. Признаете-ли вы меня компетентнымъ истолкователемъ темныхъ вопросовъ послѣ тѣхъ ошибокъ, которыя я надѣлалъ, когда вы совѣтовались со мною въ Эдинбургѣ? Я откровенно признаю, что послѣдующія событія доказали ошибочность моихъ взглядовъ: я вполнѣ заблуждался, стараясь удержать васъ отъ вторичнаго посѣщенія Декстера, и отчасти заблуждался, подозрѣвая Декстера въ убійствѣ покойной м-съ Мокаланъ, тогда какъ онъ, оказывается, былъ только косвенной причиной ея смерти».

«Новый катехизисъ», какъ называлъ его м-ръ Плейморъ, раздѣлялся на двѣ группы вопросовъ и отвѣтовъ. Въ первой: о дневникѣ Юстаса разсматривались два вопроса: 1) Доставая посредствомъ поддѣланнаго ключа дневникъ своего друга, зналъ-ли Декстеръ объ его содержаніи? По всей вѣроятности, нѣтъ, а просто, видя, какъ старательно прячетъ Юстасъ свой дневникъ, онъ заключилъ, что въ немъ должна была таиться семейная тайна, и рѣшился воспользоваться ею для своей личной цѣли. 2) Почему Мизеримусъ Декстеръ противился захвату дневника полицейскими чиновниками? Онъ самъ на это отвѣчалъ въ послѣднюю минуту передъ окончательнымъ помѣшательствомъ: «Дневникъ приведетъ его къ висѣлицѣ; я не хочу, чтобъ его повѣсили». Хотя онъ тайно ненавидѣлъ Юстаса, какъ своего счастливаго соперника, и всячески старался убѣдить его жену бѣжать съ нимъ, но онъ не былъ до того низокъ, чтобъ отказаться спасти невиннаго человѣка отъ появленія на скамьѣ подсудимыхъ, когда отъ него это зависѣло, и потому, если-бъ полицейскіе его не предупредили, онъ навѣрное уничтожилъ-бы дневникъ, предвидя его роковое значеніе на судѣ. Второй отдѣлъ: объ исповѣди жены, также состоялъ изъ двухъ вопросовъ: 1) Почему Декстеръ не уничтожилъ письма, найдя его подъ подушкой умершей? Тѣ-же причины, которыя побуждали его противиться захвату дневника, очевидно, заставили его сохранить письмо до произнесенія приговора, судомъ, и въ случаѣ признанія виновнымъ Юстаса, онъ, конечно, представилъ-бы это явное доказательство его невиновности. 2) Чѣмъ объяснить поведеніе Мизеримуса Декстера въ отношеніи м-съ Валеріи Мокаланъ? Безъ сомнѣнія, страхомъ, чтобы новыя розысканія не открыли какого-нибудь свидѣтеля, видѣвшаго, какъ онъ таинственно входилъ въ комнату покойной въ роковую ночь ея смерти, а также ненавистью къ м-съ Бьюли, которую онъ такъ искренно ненавидѣлъ.

Вотъ въ краткихъ словахъ содержаніе этого катехизиса. Прочтя его, Бенджаминъ спросилъ:;

— Считаете-ли вы, что остается еще какой-нибудь вопросъ необъясненнымъ?

Я задумалась, но рѣшительно не могла вспомнить ничего важнаго, требовавшаго истолкованія. Впрочемъ, былъ одинъ предметъ, который я уже давно желала себѣ вполнѣ уяснить.

— Вы когда-нибудь разговаривали съ м-ромъ Плейморомъ о любви моего мужа къ м-съ Бьюли? спросила я. — Не объяснялъ-ли онъ вамъ, почему Юстасъ не женился на ней послѣ окончанія суда?

— Я спрашивалъ объ этомъ м-ра Плеймора, отвѣчалъ Бенджаминъ, — и онъ разсказалъ мнѣ, что м-ръ Юстасъ совѣтовался съ нимъ, какъ съ своимъ другомъ и адвокатомъ, насчетъ письма къ м-съ Бьюли, которое онъ и повторилъ мнѣ почти слово въ слово. Если вы желаете, я, на-сколько припомню, передамъ вамъ его.

Я выразила желаніе и узнала отъ Бенджамина то-же самое, что нѣкогда мнѣ разсказалъ Мизеримусъ Декстеръ. М-съ Бьюли была свидѣтельницею публичнаго позора моего мужа, и этого было достаточно, чтобъ помѣшать ему жениться на ней. Онъ покинулъ ее по той самой причинѣ, по которой онъ уѣхалъ отъ меня. Жизнь съ женщиной, которая знала, что онъ судился за убійство, казалась ему невозможной. Оба разсказа, какъ Бенджамина, такъ и Декстера, вполнѣ согласовались другъ съ другомъ. Такимъ образомъ, моя ревность была успокоена, и Бенджаминъ могъ, покончивъ съ прошедшимъ, приступить къ болѣе интереснымъ и животрепещущимъ вопросамъ о будущемъ.

Прежде всего онъ спросилъ, имѣлъ-ли Юстасъ какія-нибудь подозрѣнія насчетъ того, что произошло въ Гленинчѣ.

Я передала ему мой разговоръ съ мужемъ, результатомъ котораго была отсрочка рокового объясненія.

— М-ръ Плейморъ чрезвычайно обрадуется этому извѣстію, сказалъ Бенджаминъ, просіявъ: — онъ очень боялся, чтобъ наше открытіе не повредило вашимъ добрымъ отношеніямъ къ мужу. Съ одной стороны, онъ желалъ-бы избавить м-ра Юстаса отъ отчаянія, которое, конечно, возбудитъ въ немъ чтеніе исповѣди его первой жены, но, съ другой стороны, невозможно по чувству справедливости къ вашимъ будущимъ дѣтямъ уничтожить документъ, который освобождаетъ имя отца ихъ отъ позорной тѣни, брошенной приговоромъ шотландскихъ присяжныхъ.

Я внимательно слушала Бенджамина. Онъ затронулъ вопросъ, который по временамъ очень безпокоилъ меня.

— Какъ-де м-ръ Плейморъ думаетъ выйдти изъ этого затрудненія? спросила я.

— Онъ предлагаетъ, отвѣчалъ Бенджаминъ, — запечатать оригиналъ найденнаго письма и приложить къ нему описаніе обстоятельствъ его находки, засвидѣтельствованное вашей и моей подписью. Послѣ этого онъ предоставляетъ вамъ объяснить обо всемъ случившемся вашему мужу, когда вы найдете удобнымъ, и тогда уже м-ръ Юстасъ рѣшитъ, распечатать-ли ему самому пакетъ или оставить его запечатаннымъ въ наслѣдство дѣтямъ, которыя уже по достиженіи совершеннолѣтія рѣшатъ вопросъ объ обнародованіи письма. Согласны вы на это или желаете, чтобъ м-ръ Плейморъ самъ переговорилъ съ вашимъ мужемъ?

Не колеблясь ни минуты, я взяла всю отвѣтственность на себя, считая, что мое вліяніе на Юстаса было гораздо сильнѣе вліянія м-ра Плеймора. Бенджаминъ вполнѣ одобрилъ мою рѣшимость и тотчасъ принялся за письмо къ м-ру Плеймору.

— Прикажете еще что-нибудь сказать ему? спросилъ Бенджаминъ, открывая свой портфель.

Я вспомнила о Мизеримусѣ Декстерѣ и спросила, не было-ли извѣстій о немъ и объ Аріель.

— Конецъ несчастнаго, повидимому, близокъ, сказалъ Бенджаминъ, тяжело вздохнувъ; — произшедшая въ немъ перемѣна грозитъ нервнымъ ударомъ. Вы, можетъ быть, на-дняхъ получите извѣстіе объ его смерти.

— А Аріель? спросила я.

— Живетъ по-старому, отвѣчалъ Бенджаминъ; — она совершенно счастлива, пока находится при «своемъ господинѣ». Она не считаетъ Декстера смертнымъ, смѣется, когда ей говорятъ, что онъ умретъ, и вполнѣ увѣрена, что онъ рано или поздно узнаетъ ее.

Слова Бенджамина меня очень огорчили и я со слезами на глазахъ вышла изъ комнаты.

ГЛАВА L.
Конецъ моего разсказа.

Спустя десять дней мы возвратились въ Англію съ разрѣшенія докторовъ и въ сопровожденіи Бенджамина.

Домъ м-съ Мокаланъ въ Лондонѣ былъ очень помѣстительный и мы съ радостью приняли ея приглашеніе поселиться у нея до моихъ родовъ и окончательнаго устройства нашей будущей жизни.

Вскорѣ послѣ пріѣзда въ Англію я получила грустное извѣстіе о смерти Декстера. Онъ очень медленно и тихо разстался съ жизнью. За нѣсколько часовъ до смерти онъ пришелъ въ себя, узналъ Аріель, сидѣвшую у его постели, назвалъ ее по имени и спросилъ обо мнѣ. Докторъ хотѣлъ послать за мной, но прежде, чѣмъ отправился посланный, все уже было кончено. Мизеримусъ Декстеръ торжественно произнесъ: «Молчите! Моя голова устала, я хочу спать»; закрылъ глаза — и заснулъ вѣчнымъ сномъ. Такимъ образомъ кончилась жизнь этого страннаго, многосторонняго существа, ознаменованная несчастіями и преступленіями, проблесками поэтическаго таланта и юмора, фантастической веселостью, эгоизмомъ и жестокостью.

Аріель жила только для своего господина, и что-жь ей было дѣлать послѣ его смерти? Она могла только умереть.

Ей дозволили присутствовать при похоронахъ Декстера, въ надеждѣ, что эта церемонія убѣдитъ ее въ его смерти. Но эта надежда была тщетной; она упорно отрицала, чтобъ «господинъ» ее. Она едва не бросилась въ могилу вслѣдъ за гробомъ и ее силою должны были отвести домой. Впродолженіи нѣсколькихъ недѣль она то находилась въ припадкахъ бѣшенства, то въ забытьи. Около этого времени происходилъ въ домѣ умалишенныхъ ежегодный балъ и обычный надзоръ за паціентами былъ нѣсколько ослабленъ. Около полуночи поднялась тревога: пропала Аріель. Сидѣлка, видя, что она заснула, вышла тихонько изъ комнаты и отправилась въ залу посмотрѣть на танцы. По ея возвращеніи Аріель въ комнатѣ не оказалось. Присутствіе гостей и общая суматоха доставили ей случай къ бѣгству. Всѣ поиски втеченіи ночи не привели ни къ чему, а на другое утро ее нашли мертвой на могилѣ Мизеримуса Декстера. Вѣрная Аріель послѣдовала за своимъ господиномъ!

Отъ этого грустнаго эпизода я перейду къ болѣе веселому предмету.

Я совершенно потеряла изъ вида маіора Фицъ-Дэвида послѣ его памятнаго обѣда, на которомъ я встрѣтилась съ леди Клариндой. Я почти совершенно о немъ забыла, какъ вдругъ современный Донъ-Жуанъ напомнилъ мнѣ о своемъ существованіи, приславъ пригласительные билеты на свою свадьбу. Маіоръ, наконецъ, остепенился, и, что было еще удивительнѣе, его выборъ палъ на «будущую царицу пѣнія», черезчуръ разодѣтую молодую дѣвушку съ рѣзкимъ сопрано.

Мы отправились съ визитомъ къ маіору Фицъ-Дэвиду и были очень огорчены тѣмъ, что видѣли.

Брачные узы такъ измѣнили моего бывшаго веселаго, блестящаго поклонника, что я едва его узнала. Онъ болѣе не имѣлъ никакихъ притязаній на молодость и сталъ совершенно безпомощнымъ старикомъ. Стоя за кресломъ, на которомъ возсѣдала его величественная супруга, онъ смиренно поглядывалъ на нее между каждымъ словомъ, какъ-бы прося позволенія продолжать разговоръ; когда-же она его перебивала, что случалось очень часто, то онъ смотрѣлъ на нее съ унизительной покорностью и дѣтскимъ восторгомъ.

— Не правда-ли, красавица? сказалъ онъ мнѣ въ присутствіи своей жены. — Какъ сложена! Какой голосъ! Вы помните, какъ она пѣла? Это невознаградимая потеря для оперы. Думая иногда о славѣ, которой она могла достигнуть, я нахожу, что не имѣлъ права на ней жениться и что ограбилъ публику, лишивъ ее такого удовольствія.

Что касается предмета всѣхъ этихъ похвалъ и сожалѣній, то бывшая пѣвица приняла меня очень милостиво, какъ стараго друга, и пока Юстасъ разговаривалъ съ маіоромъ, она отвела меня въ сторону и съ непостижимымъ цинизмомъ объяснила причины, побудившія ее выйти замужъ.

— У меня большое семейство, сказала она шопотомъ; — хорошо болтать о «царицѣ пѣнія» и т, д., но я часто бывала въ оперѣ и достаточно училась пѣнію, чтобы знать, какихъ трудовъ стоитъ сдѣлаться хорошей пѣвицей. У меня не хватитъ терпѣнія, чтобы работать, какъ всѣ эти безстыжія иностранки, которыхъ я ненавижу отъ глубины души. Нѣтъ, нѣтъ. Между нами, гораздо было легче женить на себѣ старика и этимъ путемъ достать денегъ. Теперь я и все мое семейство обезпечены. Я люблю своихъ, я хорошая дочь и сестра. Посмотрите, какъ я одѣта, какая у меня квартира. Не правда-ли, я сдѣлала хорошую аферу? Очень удобно выходить замужъ за старика: имъ можно вертѣть какъ угодно. Я совершенно счастлива, и надѣюсь, что вы тоже счастливы. Гдѣ вы живете? Я къ вамъ заѣду на-дняхъ и мы поговоримъ на-досугѣ. Вы мнѣ всегда нравились, и теперь, когда я такая-же леди, какъ вы, мы будемъ друзьями.

Я отвѣчала очень холодно, рѣшившись не пускать ее черезъ порогъ моего дома. Я не могла смотрѣть на нее безъ отвращенія. Женщина, продающая себя мужчинѣ, остается столь-же презрѣннымъ созданіемъ, хотя-бы этотъ торгъ былъ случайно освященъ закономъ и церковью.

Написавъ эти строки, я мысленно перепошусь къ послѣдней сценѣ моего разсказа.

Спальня: двое лежатъ въ постели, — съ вашего позволенія, читатели, — я и мой сынъ. Ему минуло три недѣли и онъ спитъ подлѣ своей матери. Добрый дядя Старквэтеръ долженъ пріѣхать надняхъ для его крестинъ. М-съ Мокаланъ будетъ крестной матерью, а Бенджаминъ и м-ръ Плейморъ — крестными отцами.

Докторъ только-что ушелъ въ большомъ смущеніи. Онъ нашелъ меня, какъ обыкновенно въ послѣдніе дни, въ креслѣ, но увидавъ симптомы непонятной для него слабости, онъ приказалъ мнѣ лечь въ постель. Дѣло въ томъ, что я скрыла отъ доктора дѣйствительныя причины замѣченной имъ во мнѣ странной перемѣны: безпокойство и сомнѣніе.

Я, наконецъ, рѣшилась исполнить обѣщаніе, данное мужу еще въ Парижѣ. Онъ теперь знаетъ, какимъ образомъ найдена исповѣдь его первой жены, и что, согласно мнѣнію м-ра Плеймора, этотъ документъ можетъ публично въ судѣ доказать его невиновность, а также, что эта исповѣдь до сихъ поръ сохранялась отъ него въ тайнѣ ради его спокойствія и изъ уваженія къ памяти несчастной женщины, бывшей нѣкогда его женой.

Все это я сообщила мужу не словесно, а письмомъ. Онъ теперь имѣлъ уже достаточно времени, чтобы обдумать все въ тиши своего кабинета, и я жду его, держа въ рукахъ страшный конвертъ; рядомъ въ комнатѣ находится свекровь. Мы обѣ ждемъ роковой минуты, когда онъ рѣшитъ, открывать или нѣтъ конвертъ.

Минуты идутъ за минутами, а онъ все не является. Сомнѣніе и безпокойство терзаютъ меня все болѣе и болѣе. Видъ этого письма мнѣ ненавистенъ. Я его кладу то на одно мѣсто, то на другое, но все-же не могу оторвать отъ него глазъ. Наконецъ, я поднимаю ручку спящаго ребенка и кладу ее на письмо, чтобъ очистить прикосновеніемъ олицетворенной невинности эту мрачную повѣсть страданія и преступленія.

Проходитъ полчаса и, наконецъ, онъ тихо входитъ въ комнату. Онъ смертельно блѣденъ и на щекахъ его слѣды слезъ, но онъ вполнѣ владѣетъ собою. Онъ, очевидно, ради меня пережидалъ въ своемъ кабинетѣ, пока волненіе въ немъ стихло.

— Валерія, говоритъ онъ, нѣжно цѣлуя мою руку, — прости меня еще разъ за все, что я нѣкогда говорилъ и дѣлалъ. Я теперь понимаю одно — что найдено доказательство моей невиновности и что этимъ я всецѣло обязанъ преданности и мужеству моей жены.

Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ я съ жадностью упивалась этими сладостными для меня словами и не сводила глазъ съ его лица, сіявшаго любовью и благодарностью. Потомъ, собравшись съ силами, я предлагаю ему вопросъ, отъ котораго зависитъ вся наша будущность:

— Хочешь ты видѣть письмо, Юстасъ?

Онъ вмѣсто отвѣта спрашиваетъ:

— Письмо у тебя здѣсь?

— Да.

— Запечатанное?

— Да.

— Прежде, чѣмъ я отвѣчу, дай мнѣ хорошенько понять, въ чемъ дѣло, произноситъ онъ послѣ минутнаго молчанія; — если я настою на прочтеніи письма…

Хотя мой долгъ былъ-бы молчать, но я перебила его:

— Милый мой, не читай письма, пожалуйста, пожалуйста… Пожалѣй себя…

— Я думаю не о себѣ, произноситъ онъ, дѣлая знакъ рукой, чтобъ я замолчала, — а о моей покойной женѣ. Если я откажусь отъ публичнаго доказательства моей невиновности при моей жизни и оставлю конвертъ нераспечатаннымъ, то полагаешь-ли ты, вмѣстѣ съ м-ромъ Плейморомъ, что я поступлю гуманно и справедливо къ памяти покойной жены?

— Въ этомъ не можетъ быть и сомнѣнія, Юстасъ.

— Заглажу-ли я этилъ хоть немного тѣ страданія, которыя я могъ невольно причинить ей во время ея жизни?

— Да, да!

— И тебѣ это будетъ пріятно, Валерія?

— Да, радость моя!

— Гдѣ письмо?

— Въ рукахъ у твоего сына, Юстасъ.

Онъ подноситъ къ губамъ розовую ручку ребенка. Нѣсколько минутъ онъ стоитъ молча, погруженный въ тяжелую думу. Я едва перевожу дыханіе. Свекровь пріотворяетъ дверь и слѣдитъ за нами. Черезъ минуту всѣ мои сомнѣнія разсѣялись. Тяжело вздохнувъ, Юстасъ кладетъ ручку ребенка обратно на запечатанное письмо, какъ-бы говоря: «я тебѣ это оставляю».

---

Такимъ образомъ кончается мой разсказъ. Я не ожидала такого конца, и, вѣроятно, вы, читатель, ожидали другого. Но кто знаетъ свою судьбу? Кому извѣстно, чѣмъ кончатся его самыя завѣтныя надежды?

Болѣе мнѣ нечего сказать и я только позволю себѣ обратиться къ вамъ, добрые читатели, съ просьбой не относиться очень строго къ моему мужу. Браните меня сколько хотите, но пожалуйста будьте снисходительны къ Юстасу.

Конецъ.

ДВА СЛОВА ЧИТАТЕЛЮ.

Посвящается Ренье (Du théâtre franèais) въ знакъ уваженія къ великому актеру и любви къ истинному другу. -----

Предлагая вамъ, читатель, эту книгу, я, конечно, не думаю писать предисловія. Я считаю долгомъ только просить васъ сохранить въ памяти нѣсколько всѣми признанныхъ истинъ, которыя, однакожъ, часто забываются при чтеніи романовъ. Поэтому, прошу васъ, помните: 1) что человѣческія дѣйствія не всегда руководствуются законами чистаго разума; 2) что мы не всегда любимъ тѣхъ людей, которые, по мнѣнію нашихъ друзей, всего болѣе этого заслуживаютъ, и, наконецъ, 3) что лица, которыя, быть можетъ, не являлись, и событія, которыя, быть можетъ, не происходили на ограниченной сценѣ нашей индивидуальной жизни, могутъ все-же быть вполнѣ естественными, живыми лицами и дѣйствительными, вѣроятными событіями.

Уильки Колинзъ

1 февраля 1875 года.

"Дѣло", №№ 11—12, 1874, №№ 1—5, 1875