Закаспійскія воспоминанія
1881-1885.
править
Довольно бурный періодъ политической переработки Закаспійскаго края, съ громкими, въ свое время, походами въ Хиву и на Ахалъ, завершился въ первые два года царствованія императора Александра III мирнымъ присоединеніемъ въ Россіи Мерва, Іолатана, Саракса и пораженіемъ авганцевъ на Кушкѣ, что повело въ присоединенію и Пендинскаго района. Результатомъ этихъ пріобрѣтеній, составившихъ въ сложности около 175 тысячъ квадратныхъ верстъ, было расширеніе нашихъ предѣловъ до границъ Авганистана и нанесеніе весьма чувствительнаго удара престижу Англіи въ Средней Азіи. Несмотря на то, что съ тѣхъ поръ прошли ровно двадцать лѣтъ, упомянутыя событія, — за исключеніемъ Кушкинскаго боя, о которомъ было напечатано донесеніе генерала Комарова, — совершенно не освѣщены въ нашей литературѣ. Ихъ не коснулся въ печати ни одинъ изъ участниковъ, да и вообще обстоятельнаго ихъ изложенія не было вовсе. А двѣ-три мимолетныя газетныя замѣтки: «по наслышкѣ», способствовали только сгущенію тумана, который и безъ того царитъ въ обществѣ относительно названныхъ историческихъ фактовъ. Между тѣмъ, едва ли желательно грозящее имъ забвеніе, или, что еще хуже, неминуемое ихъ извращеніе послѣ того, какъ не станетъ лицъ, на долю которыхъ выпало непосредственное въ нихъ участіе.
Ко мнѣ поэтому неоднократно обращались съ просьбами разсказать въ печати, какъ сложились эти дѣла. Склоняясь на эти просьбы, я рѣшился посвятить имъ предлагаемое описаніе, главнымъ образомъ потому, что, слава Богу, еще живы почти всѣ лица, принимавшія то или другое участіе въ названныхъ событіяхъ, а слѣдовательно и могущія, какъ подтвердить мои разсказы, такъ и указать на невольныя въ нихъ погрѣшности, еслибы таковыя оказались.
Къ этому остается прибавить, что въ своемъ изложеніи я воздерживался отъ всего, что могло бы походить на украшеніе событій и что нерѣдко составляетъ слабость ихъ участниковъ. Въ данномъ случаѣ, въ этомъ и не представлялось надобности: событія были достаточно красивы сами по себѣ…
Май 1904 г.
Гори.
I.
правитьПричину появленія русскихъ въ Закаспійскомъ краѣ и столкновенія съ воинственными текинцами наше министерство иностранныхъ дѣлъ объясняетъ такимъ образомъ въ своемъ оффиціальномъ изданіи[1]:
«Необходимость обезпечить безопасность и благоустройство средне-азіатскихъ окраинъ Россіи и открыть для русской торговли вовне пути въ Среднюю Азію побуждала наше правительство заботиться объ упроченіи своего вліянія на востокѣ отъ Каспійскаго моря. Первый рѣшительный шагъ въ этомъ направленіи былъ сдѣлавъ въ концѣ 1869 года занятіемъ Красноводска, не замедлившимъ поставить насъ въ непосредственное соприкосновеніе съ однимъ изъ наиболѣе многочисленныхъ туркменскихъ племенъ — текинскимъ, издавна славившимся своими дерзкими набѣгами на сосѣднія страны и, въ особенности, на сѣверо-восточныя области Персіи. Старанія ваши положить конецъ хищничеству текинцевъ путемъ нравственнаго на нихъ воздѣйствія не привели въ желаемому результату, и столь же мало успѣха имѣли и наши частныя военныя рекогносцировки, направленныя въ ахалъ-текинскій оазисъ. Способствуя укрѣпленію въ текинцахъ убѣжденія въ ихъ непобѣдимости, полумѣры эти лишь усугубляли ихъ дерзость, и, для водворенія въ степяхъ порядка и безопасности, мы очутились, наконецъ, въ необходимости прибѣгнуть къ единственному, возможному по отношенію къ средне-азіатскимъ разбойничьимъ населеніямъ, средству — окончательному занятію страны ихъ. Цѣль эта была достигнута въ январѣ 1881 года взятіемъ Геокъ-Тепе»…
Въ крѣпости подъ этимъ названіемъ заперся весь ахалъ-текинскій народъ съ женами, дѣтьми и имуществомъ, и, защищая свою свободу, достояніе и семью, бился съ вынужденнымъ героизмомъ безъисходнаго отчаянія, погибалъ тысячами…
Павшій оплотъ текинцевъ не пришлось занимать нашимъ войскамъ. Весь изрытый норами, въ которыхъ защитники и ихъ семейства укрывались отъ русскихъ снарядовъ, переполненный свѣжими могилами и массой неубранныхъ труповъ людей и животныхъ, валявшихся среди всякихъ отбросовъ, онъ представлялъ такую арену ужасающаго смрада и міазмовъ, что о какой бы то ни было дезинфекціи здѣсь не могло быть и рѣчи. Его пришлось бросить немедленно.
Войска наши, почти на плечахъ бѣгущихъ текинцевъ, продвинулись на востокъ еще верстъ на сорокь-пять и расположились около аула Асхабадъ, среди садовъ, сулившихъ сравнительно лучшія гигіеническія условія. Сюда же стеклись, слѣдующіе за войсками подобно акуламъ, разные торговцы и искатели наживы.
Тѣ и другіе принялись лихорадочно мастерить себѣ разныя укрытія въ видѣ землянокъ и шалашей, и такимъ образомъ началъ возникать зародышъ административнаго центра Закаспійской области, русскій Асхабадъ.
Время сглаживаетъ впечатлѣнія даже наиболѣе трудныхъ изъ походовъ, какимъ безспорно былъ, за послѣднія тридцать лѣтъ, хивинскій 1873 года. Но тотъ, кому пришлось жить въ Асхабадѣ въ первый годъ послѣ паденія Геокъ-Тепе, думаю, и въ гробъ съ собою унесетъ еще свѣжими подавляющія впечатлѣнія неприглядной обстановки, окружавшей тогда недавнихъ побѣдителей!.. Помню, какъ сейчасъ, подъ свинцовыми тучами поздней дождливой осени, на равнинѣ точно затопленной, среди невылазной грязи, едва выглядывали тамъ и сямъ изъ-за глинобитныхъ оградъ наскоро возведенныя сырцовыя сакли и верхушки грязныхъ палатокъ, по сторонамъ которыхъ дымились закопченныя и ободранныя кибитки наиболѣе счастливыхъ изъ отряда. Среди всего этого какъ тѣни бродили, шлепая по грязи, наши военные всевозможныхъ ранговъ и положеній…
Таковъ былъ лагерь, въ центральной части котораго наивные туркмены и персы рыли глубокій ровъ только-что заложеннаго укрѣпленія. Нѣсколько въ сторонѣ отъ него ютилась едва возникшая торговая часть Асхабада, представляя собою также невообразимый хаосъ укрытій всякаго рода, — кибитокъ, палатокъ, землянокъ и простыхъ навѣсовъ, между которыми особенно характерны были балаганы, сволоченные изъ подручнаго и единственно-обильнаго матеріала, — изъ ящиковъ съ черными клеймами чуть не на каждой доскѣ:. «Штритеръ», «Завода Смирнова» или «Вдовы Попова»… Людъ, сновавшій среда этого xaoсa, былъ настолько разношерстъ, что едва ли и вавилонское столпотвореніе могло представить болѣе пеструю смѣсь «одеждъ и лицъ, племенъ, нарѣчій, состояній». Безъ преувеличенія, тутъ фигурировали, въ большемъ или меньшемъ количествѣ, въ видѣ простыхъ торгашей или сомнительныхъ дѣльцовъ и авантюристовъ, темные представители всѣхъ восточныхъ и западныхъ народовъ отъ береговъ Сены и до Инда.
Но особенно удручающее впечатлѣніе между всѣми производили текинцы. Потерявъ подъ Геокъ-Тепе весь свой скотъ, всѣ свои запасы и имущество, выбѣжавъ оттуда чуть не съ голыми дѣтьми на рукахъ и поздно вернувшись въ своимъ ауламъ изъ Мерва, Теджена и песчаныхъ пустынь, въ которыхъ скрывались первые мѣсяцы послѣ погрома, текинцы эти не успѣли засѣять своихъ полей и, лишенные поэтому какихъ бы то ни было жизненныхъ запасовъ, голодали буквально всѣмъ народомъ… Едва прикрытые невозможными лохмотьями, они шатались по Асхабаду цѣлыми толпами и, не различая офицеровъ отъ солдатъ, молча протягивали свои исхудалыя руки въ тѣмъ и другимъ.
Баронъ Аминовъ, временно остававшійся тогда за командующаго войсками, дѣлалъ все возможное для того, чтобы помочь бѣдному народу, — дарилъ свое, собиралъ пожертвованія, выдавалъ что только было можно изъ казенныхъ складовъ на пищу и одежду, — но всего этого было все-таки недостаточно, и смерть начала жестоко опустошать текинскіе аулы, въ особенности когда вскорѣ въ голоду присоединилась зима, застигшая народъ почти безъ крова и топлива… Суровая, чисто-русская зима, со снѣжными вьюгами и трескучими морозами, наступившая уже въ концѣ ноября, была совершенною новостью въ этомъ краѣ. «Такую и старики наши не помнятъ. Ее, вѣроятно, принесли русскіе», — говорили туземцы. Войска также встрѣтили эту незванную сѣверную гостью почти подъ открытымъ небомъ, — если не считать кровомъ ободранную палатку, полусгнившую юломейку или недостроенный баракъ изъ сырой глины, безъ оконъ и дверей, — и она не замедляла, конечно, подлить горечи въ переполненную и безъ того чашу испытанія асхабадцевъ: пошли разныя болѣзни, и смерть начала похищать жертву за жертвой изъ гарнизона. Ежедневно, бывало, по нѣскольку разъ надрываютъ душу погребальные звуки горниста, открывающаго печальное шествіе на кладбище съ двумя-тремя некрашенными гробами… Чтобы избавить себя отъ этой музыки, кто только могъ — рвался съ разсвѣтомъ изъ постылаго жилья, и дни большинства проходили подъ навѣсами маркитантовъ, гдѣ съ нихъ драли за все невѣроятныя цѣны.
Не могу не упомянуть еще объ одномъ чрезвычайномъ обстоятельствѣ, отравившемъ наше существованіе въ тотъ злополучный годъ, — о «нашествіи полчищъ Тимучина», какъ называли офицеры невѣроятное количество полевыхъ крысъ, появившихся въ Асхабадѣ и въ окрестныхъ аулахъ. Это былъ врагъ просто непобѣдимый. Ихъ убивали тысячами, заливали кипяткомъ или затопляли норы, а число ихъ только росло. Они превратили въ рѣшето всю мѣстность, десятками взбирались по ночамъ на спящихъ, а къ утру оказывались перегрызанными — сегодня чемоданы или сапоги, завтра — околыши, воротники, погоны или переплеты книгъ. У офицеровъ и солдатъ почти не оставалось ничего цѣльнаго изъ этихъ предметовъ, и всѣ ходили со слѣдами работы крысъ…
Обстановка, словомъ, была ужасная. Какое впечатлѣніе она производила на самого Скобелева, видно изъ того, что передъ отъѣздомъ въ Россію, обозрѣвая въ послѣдній разъ съ асхабадскаго кургана зародышъ будущаго города, онъ, говорятъ, съ грустью произнесъ:
«О, сколько здѣсь людей сопьется,
И сколько съ толку ихъ собьется!..» *)
- По другимъ разсказамъ, Скобелевъ сказалъ:
«О, сколько здѣсь мужей сопьется,
И сколько женъ съ, пути собьется!..»
Слова эти оказались пророчествомъ, по крайней мѣрѣ, относительно перваго года. Жизнь въ Асхабадѣ, да и вообще на всемъ Ахалѣ, при полномъ отсутствіи какихъ-либо разумныхъ развлеченій, сложилась въ ту пору въ столъ неприглядныя рамки, представляла столько гнетущихъ невзгодъ и лишеній, что вырваться изъ этой обстановки сдѣлалось мечтою каждаго и, быть можетъ, мысль о пулѣ приходила не одному изъ тѣхъ, которые считали свое положеніе безъисходнымъ. Я былъ въ иномъ положеніи, и о пулѣ не думалъ. Но, однако, жажда какой-либо разумной дѣятельности волновала меня настолько, что я радъ былъ бы промѣнять тоскливое фланированіе по грязному Асхабаду на самое даже рискованное предпріятіе. И случай подвернулся…
Въ концѣ января 1882 года торжественно хоронили въ Асхабадѣ молодого офицера гвардейской артиллеріи, Савельева, застрѣлившагося незадолго передъ тѣмъ въ Кизилъ-Арватѣ. На поминкахъ, бывшихъ послѣ этого у артиллеристовъ, меня отвелъ въ сторону баронъ Аминовъ.
— Я хочу вамъ предложить нѣчто весьма интересное, — началъ онъ. — Помню, вы какъ-то говорили, что охотно посѣтили бы Мервъ. Теперь, московскій богачъ Коншинъ хочетъ попытаться завязать торговыя сношенія съ Мервомъ и снаряжаетъ для этого караванъ, который вѣроятно не замедлитъ выступить отсюда съ его приказчикомъ Косыхомъ. Представляется прекрасный случай посѣтить эту страну, въ которой еще не былъ ни одинъ изъ русскихъ. Прошлое Мерва имѣетъ свою литературу. Но что этотъ сосѣдъ нашъ представляетъ въ настоящее время, — намъ совершенно неизвѣстно. Является настоятельная необходимость его изслѣдованія. Васъ я считаю особенно подходящимъ для этого: вы знаете языкъ туркменъ и одной религіи съ ними, что, конечно, не мало облегчитъ дѣло сношенія съ народомъ. Сверхъ того, вы пишете и рисуете, а слѣдовательно, съумѣете воспользоваться представившимся матеріаломъ. По всему этому я рѣшился предложить вамъ, не хотите ли ѣхать въ Мервъ съ караваномъ Коншина? Предупреждаю, что это не приказаніе, и что вы должны приготовиться къ разнымъ случайностямъ, такъ какъ васъ могутъ принять… далеко не съ хлѣбомъ-солью.
— Безконечно вамъ благодаренъ, г. полковникъ! — отвѣчалъ я. — Я еще недавно читалъ «Исторію Трансоксаніи» Вамбери, интересуюсь Мервомъ какъ нельзя болѣе и поѣду съ восторгомъ…
— Прекрасно. Я долженъ еще сказать вамъ, — продолжалъ баронъ, — что отправляться въ качествѣ офицера не удобно въ настоящее время. Вамъ прядется переодѣться и замаскировать себя ролью хотя бы прикащика при караванѣ.
— Согласенъ и на это.
— Въ такомъ случаѣ, — заключилъ баронъ, — я сегодня же протелеграфирую объ этомъ князю Дондукову. Разрѣшеніе вѣроятно не замедлитъ. Готовьтесь въ дорогу и храните пока все это въ тайнѣ… Да, съ вами, вѣроятно, отправится еще одинъ офицеръ, хорунжій Соколовъ. Вы знаете его?
— Знаю и очень радъ…
На этомъ мы разстались, и я поспѣшилъ домой, точно предстояло выѣхать черезъ нѣсколько минутъ… Недавно прочитанные разсказы Вамбери объ историческихъ судьбахъ Мерва пробудились въ моей памяти съ необыкновенною живостью. Воображеніе рисовало картины интересной terra incognita, пользовавшейся въ древности громкою извѣстностью, называемой «цвѣтущею» еще историкомъ Александра, а персидскими историками — не иначе, какъ «Шахъ-и-джаганъ» (царь вселенной). Мысленно я уже носился среди грандіознихъ развалинъ древнихъ городовъ, видѣвшихъ въ своихъ стѣнахъ господство всевозможныхъ религіозныхъ культовъ, не исключая и христіанства, и въ которыхъ процвѣтаніе наукъ не разъ смѣнялось разрушеніемъ и ужасными кровопролитіями завоевателей востока. Я точно видѣлъ передъ собой гробницы разныхъ Алпъ-Арслановъ, наводившихъ ужасъ на самую Византію и уводившихъ въ плѣнъ ея императоровъ. Мнѣ почему-то казалось, наконецъ, что военная экспедиція въ Мервъ стоятъ на ближайшей очереди нашихъ предпріятій въ Средней Азіи, и это обстоятельство еще болѣе подстрекало мое возбужденное любопытство. Мысль о томъ, что я могу остаться при своемъ любопытствѣ и, въ придачу, лишиться головы, мнѣ не приходила. Я, словомъ, горѣлъ нетерпѣніемъ. вскочить скорѣе на лошадь и мчаться къ Мерву…
Такъ прошло нѣсколько дней. Въ послѣднихъ числахъ января 1882 года было получено требуемое разрѣшеніе начальства, и дѣло снаряженія каравана пошло быстро. Товары затюкованы, верблюды наняты. Для сопровожденія каравана выбраны изъ служащихъ въ милиціи ахалъ-текинцевъ и мервцевъ 12 болѣе или менѣе надежныхъ джигитовъ; сдѣланы запасы, готова костюмировка.
Наканунѣ нашего выѣзда, Соколовъ и я были приглашены къ барону Аминову. Напутствовавъ насъ весьма дѣльными совѣтами относительно поведенія въ предстоявшемъ путешествіи, онъ прочелъ и передалъ вамъ секретную инструкцію, которая начинается такъ:
«Разрѣшая вамъ, господа, ѣхать съ торговымъ караваномъ въ Мервъ, предоставляю вамъ честь быть первыми русскими изслѣдователями одной изъ незнакомыхъ намъ странъ. Руководствуясь при этомъ искреннимъ желаніемъ, чтобы увѣнчалось полнымъ успѣхомъ это интересное и славное дѣло, сопряженное съ опасностью, и потому налагающее на меня громадную нравственную отвѣтственность, — считаю себя въ правѣ напомнить вамъ, что только при единодушномъ дѣйствіи и дружескихъ отношеніяхъ вы можете добиться желанныхъ результатовъ. Вполнѣ разсчитывая и въ этомъ отношеніи на свой выборъ, я ограничусь указаніемъ цѣли и начертаніемъ общей программы дѣйствій, предоставляя вамъ самимъ выборъ средствъ и распредѣленіе занятій. Помните, господа, при выполненіи вашей задачи, что туркмены, несмотря на кажущуюся наивность, необыкновенно проницательны. Поэтому, въ интересахъ дѣла и во избѣжаніе какихъ бы то ни было осложненій, необходимо сохраненіе полнаго инкогнито. Не забывайте, что довѣренный г. Коншина, Северіанъ Косыхъ, долженъ быть въ глазахъ туркменъ начальникомъ каравана, а вы — его помощниками. Если, какъ я думаю, г. Косыхъ будетъ стѣсняться входить въ свою роль по отношенію къ вамъ, — напоминайте ему, способствуйте этому сами».
«Прежде всего обращаю ваше вниманіе на слѣдующее обстоятельство, — говорится въ первомъ пунктѣ инструкціи: — мы имѣемъ нѣкоторыя свѣдѣнія о Мервѣ временъ Зороастра, Александра, Чингиса, Тамерлана и Надира. Затѣмъ знаемъ только одно, что, около столѣтія тому назадъ, страна эта захвачена туркменами и превращена въ обширное гнѣздо необузданныхъ разбойниковъ, куда воспрещенъ всякій доступъ христіанамъ. Желателенъ возможно обстоятельный отвѣтъ, — что такое современный Мервъ, что онъ представляетъ въ географическомъ и политическомъ отношеніяхъ, кто тамъ властвуетъ и къ кому надо обращаться въ нужныхъ случаяхъ?»
Далѣе на десяти страницахъ слѣдуетъ изложеніе по пунктамъ всего того, что вамъ предстояло выполнить. Въ двухъ словахъ, поставленныя задачи сводились къ подробному описанію пройденныхъ путей, ко всестороннему изслѣдованію Мервскаго оазиса, съ нанесеніемъ всего видѣннаго на карты, планы и маршруты, и, наконецъ, — къ собиранію разспросныхъ свѣдѣній обо всемъ, что имѣетъ какое-либо соотношеніе къ Мерву и можетъ представить интересъ въ отношеніи научномъ или спеціально-военномъ.
Наконецъ всѣ приготовленія были окончены, и 3-го февраля караванъ нашъ, состоявшій изъ 20-ти верблюдовъ, навьюченныхъ преимущественно краснымъ московскимъ товаромъ, съ 5-ю вожаками, выступилъ въ сторону Гяурса. Косыхъ же, Соколовъ и я, сбрили свои головы, подстригли бороды на текинскій ладъ, нарядились во все текинское и выѣхали въ догонку за караваномъ только на другой день. На время путешествія мы перемѣнили и свои фамиліи: Косыхъ назвался Северинъ-баемъ, Соколовъ — Платонъ-агой, а я — Максутомъ, казанскимъ татариномъ. Несмотря, однако, на всю эту комедію, мы далеко не напоминали истыхъ номадовъ. Въ особенности наружность Косыха невольно переносила воображеніе въ кумачный рядъ нижегородской ярмарки…
Такъ или иначе, послѣ сердечныхъ проводовъ съ пѣснями и музыкой, мы сѣли на коней и втроемъ выѣхали изъ Асхабада, напутствуемые всякими пожеланіями собравшихся друзей и знакомыхъ. Постепенно удаляясь, мы видѣли еще нѣсколько минутъ, какъ подъ звуки «марша добровольцевъ» поднимались платки и фуражки, и, вѣроятно, не у меня одного зашевелился въ это время жгучій вопросъ, — увидимся ли мы съ этими добрыми людьми?..
За асхабадскими садами къ намъ присоединились джигиты, высланные сюда заранѣе, чтобы слишкомъ шумные наши проводы не дали имъ возможности заподозрить въ насъ военныхъ. Эта предосторожность была необходима, такъ какъ нѣкоторые джигиты были уроженцы Мерва, а другіе провели тамъ нѣкоторое время въ бѣгствѣ послѣ геокъ-тепенскаго погрома; слѣдовательно, особенно полагаться на ихъ преданность не было основанія. Они знали одного Косыха и никогда не видѣли меня и Соколова. Теперь мы представились имъ въ качествѣ приказчиковъ, прибывшихъ въ Асхабадъ съ товаромъ только наканунѣ…
Начавшееся такимъ образомъ путешествіе наше, исполненное всевозможныхъ опасностей и приключеній, длилось два мѣсяца. Обстоятельства сложились въ началѣ крайне неблагопріятно; пришлось преодолѣть массу затрудненій, и наша жизнь, и судьба каравана въ такой степени висѣли иногда на волоскѣ, что теперь, по прошествіи 22-хъ лѣтъ, мнѣ самому кажется невѣроятнымъ, что мы возвратились цѣлыми… Тѣмъ не менѣе, намъ удалось не только проникнуть въ Мервъ и добиться разрѣшенія провести въ немъ три недѣли, — что было вполнѣ достаточно для достиженія главной вашей цѣли, — но даже войти въ тайныя сношенія съ нѣкоторыми изъ мѣстныхъ воротилъ… Описывать вашу поѣздку шагъ за шагомъ я не стану, такъ какъ это было бы ненужнымъ повтореніемъ: она разсказана въ цѣломъ рядѣ моихъ статей, появившихся, въ 1882 г., въ «Москов. Вѣд.» подъ заглавіемъ «Русскіе въ Мервѣ»[2], а результаты ея изложены въ моей книгѣ «Мервскій оазисъ и дороги, ведущія къ нему», изданной въ томъ же году военно-ученымъ комитетомъ главнаго штаба. Лично для меня важнѣйшимъ результатомъ посѣщенія Мерва было то обстоятельство, что въ головѣ моей гвоздемъ засѣла мысль о возможности мирнаго присоединенія къ Россіи этого края. Эту увѣренность я выразилъ, между прочимъ, еще въ началѣ 1883 г., въ письмахъ къ генералъ-лейтенантамъ Фельдману и Стебницкому, и не прошло послѣ того и года, какъ уже послѣдовало блестящее ея осуществленіе…
Прежде чѣмъ, однако, перейти къ разсказу объ обстоятельствахъ присоединенія Мерва, для большей ихъ ясности, считаю необходимымъ посвятить слѣдующую главу бѣглому очерку того, что представлялъ этотъ край въ послѣдніе годы его независимаго существованія.
II.
правитьМервъ, извѣстный у грековъ подъ именемъ Маргіаны, упоминается въ глубочайшей древности. Такъ, Зороастръ, — эпоху жизни и дѣятельности котораго одни историки относятъ за шесть, другіе за цѣлыхъ тринадцать вѣковъ до Р. X., а классическіе писатели даже въ фантастическую древность, за пять тысячъ лѣтъ до троянской войны[3], — въ своемъ «Вендидадѣ», въ числѣ «раеподобныхъ странъ благодати и изобилія», созданныхъ творческою силою Ормузда, упоминаетъ послѣ Айріаны и Сугда (Ирана и Бухары) «благословенный, крѣпкій и чистый Марвъ».
Во второмъ, приблизительно, вѣкѣ до Р. X. сюда вторгаются турки, разрушаютъ греко-бактрійское владычество и приносятъ съ собою изъ Тибета буддизмъ, который вытѣсняетъ ученіе Зороастра.
За буддизмомъ сюда проникаетъ христіанство несторіанъ, изгнанныхъ изъ Византіи. Въ 334 г. послѣ Р. X. мы уже видимъ архіепископію въ Мервѣ, который въ 420 году былъ даже возведенъ на степень мѣстопребыванія митрополита. Христіанство держится здѣсь до половины седьмого столѣтія, т.-е. до появленія арабовъ, а съ ними и исламизма.
Развалины древнѣйшаго Мерва, обнесенныя чудовищными валами и видѣвшія въ своихъ стѣнахъ магизмъ, буддизмъ и христіанство, лежатъ теперь въ тридцати верстахъ въ СВ. отъ нынѣшняго Мерва и носятъ названіе «Гяуръ-кала», т.-е. крѣпости невѣрныхъ. Рядомъ съ нимъ арабы возвели другой Мервъ, развалины котораго сохранились еще болѣе, — извѣстный теперь подъ именемъ «Султанъ-Санджаръ кала». Въ продолженіе многихъ вѣковъ онъ служилъ резиденціею хорасанскаго намѣстника багдадскихъ халифовъ и крупнымъ центромъ исторической жизни Средней Азіи. «Арабскіе завоеванія, — говоритъ историкъ, — низвели весь Туркестанъ на степень составной части Хорасанской провинціи, и Бухара, и гордая столица на Заравшанѣ, богатый Бикендъ, и промышленная Фергана стали слушаться приказаній, раздававшихся изъ Мерва-шахъ-и-джаганъ, т.-е. Мерва-царя вселенной».
Изъ Мерва былъ нанесенъ смертельный ударъ ученію Зороастра. Онъ же послужилъ колыбелью ислама въ Средней Азіи и, между прочимъ, здѣсь же, въ 767 году, выступилъ съ своимъ ученіемъ извѣстный пророкъ Моканна, уроженецъ Мерва, — съ ученіемъ, поднявшимъ такой ураганъ, который грозилъ вырвать съ корнемъ ученіе арабскаго пророка. Моканна объявилъ себя, ни больше, ни меньше, какъ богомъ всѣхъ міровъ, владыкой власти, блеска и истины, и вызвалъ съ арабами борьбу, которая продолжалась болѣе пятнадцати лѣтъ и сопровождалась потрясеніемъ, оставившимъ слѣды на много вѣковъ. Онъ погибъ подъ Самаркандомъ въ 781 году, послѣ пораженія 50 тысячъ его послѣдователей. Преданіе о мервскомъ пророкѣ живетъ на его родинѣ и до настоящаго времени.
Цѣлое тысячелѣтіе еще послѣ смерти Моканны Мервъ продолжалъ представлять благословенную страну, хотя многократно бывалъ за это время ареною войнъ и междоусобій, и жестоко пострадалъ отъ сокрушительныхъ урагановъ, вызванныхъ въ исторіи Азіи Чингисъ-ханомъ, Тамерланомъ и Надиромъ. Останавливаться надъ перипетіями этого періода значило бы слишкомъ удалиться отъ нашей цѣли. Ограничимся поэтому замѣткой, что въ дни послѣдняго изъ этихъ завоевателей, Надира, возникъ въ Мервѣ третій городъ, сравнительно свѣжія развалины котораго, лежащія во сосѣдству съ двумя предыдущими, носятъ названіе «Байрамъ-Али-кала».
Въ срединѣ XVII столѣтія территорія Мерва, равная половинѣ нынѣшней Франціи, обнимала низовья двухъ смежныхъ рѣкъ Средней Азіи, Мургаба и Герируда, и представляла совершенно иную картину, чѣмъ бывшія составныя ея части, получившія во второй половинѣ прошлаго столѣтія названія отдѣльныхъ оазисовъ: Мервскаго, Іолатанскаго, Пендинскаго, Саракскаго и Тедженскаго. Начиная съ границы Авганистана, около Меручака, и на протяженіи слишкомъ 300 верстъ, прибрежья Мургаба составляли сплошной культурный районъ съ искусственнымъ орошеніемъ, съ богатою растительностью, съ прекрасными постройками и съ осѣдлымъ иранскимъ населеніемъ. Такую же картину представляли земли, прилегающія въ Герируду, начиная отъ Зюльфугара и до самыхъ низовьевъ этой рѣки. Объ этомъ свидѣтельствуютъ, помимо источниковъ персидскихъ, разбросаниыне по странѣ и болѣе или менѣе еще и теперь сохранившіеся остатки укрѣпленныхъ городовъ, цистернъ, гробницъ, мечетей, бань, каравансараевъ, мостовъ, акведуковъ и т. п.
Въ такомъ цвѣтущемъ состояніи упомянутый районъ, съ двумя главными городами, Мервомъ и Сараксомъ, служилъ аванпостомъ Ирана противъ Турана до 1784 года, когда на престолъ сосѣдней Бухары вступилъ эмиръ Маасумъ. Этотъ государь, называемый «дервишемъ на престолѣ», задумалъ истребленіе шіитовъ, и съ этою цѣлью предпринялъ на Мервъ рядъ набѣговъ, которые окончились въ 1788 году такими ужасными послѣдствіями для края, что даже восточный историкъ находитъ свое перо безсильнымъ для ихъ описанія. Городъ былъ разрушенъ до основанія, сады вырублены, весь оазисъ превращенъ въ пустыню. Часть населенія, оставшаяся послѣ безпощаднаго избіенія, была переселена за Аму-дарью, а другая разбѣжалась въ Герату и Мешеду, гдѣ потомки ихъ извѣстны до сего времени подъ именемъ «кюна-мара», или старомервцевъ. Чтобы воспрепятствовать и на будущее время возникновенію Мерва и воздѣлыванію почвы въ этой странѣ, узбеки разрушили даже старинную, существовавшую много вѣковъ, плотину «Бенди-Султанъ», направлявшую въ оазисъ воды Мургаба. Словомъ, «могучій и священный Мервъ» Зороастра, «Шахъ-и-джаганъ» восточныхъ историковъ, извѣстный своимъ цвѣтущимъ состояніемъ еще во времена похода въ Бактрію ассирійскаго царя Ниневія, послѣ нѣсколькихъ жестокихъ ударовъ бухарскаго благочестиваго вандала превратился въ такую пустыню, что всѣ тѣхъ поръ, — говоритъ Вамбери, — отъ гордой въ древности Маргіаны поднимаются на монотонномъ степномъ ландшафтѣ только груды развалинъ, какъ свидѣтельницы прошлаго величія". Такъ кончилъ свое существованіе культурный оазисъ, и въ сторонѣ отъ его развалинъ возникъ впослѣдствіи только разбойничій притонъ номадовъ, который кромѣ имени не имѣетъ ничего общаго съ древнимъ Мервомъ…
Въ образовавшейся такимъ образомъ пустынѣ появились впослѣдствіи полудикіе туркмены, разныя племена которыхъ вытѣсняли отсюда другъ друга. Конечно, не этимъ хищникамъ суждено было воскресить древнюю физіономію доставшейся имъ страны. Будучи не въ силахъ, благодаря вѣчнымъ между собою раздорамъ, возстановить прежнія ирригаціонныя сооруженія, а слѣдовательно, и воспользоваться готовыми каналами на обширномъ районѣ, они ограничились тѣмъ, что на захваченныхъ земляхъ создали отдѣльные и сравнительно мелкіе оазисы. Громадныя же пространства между ними превратились въ дикія безводныя пустыни, въ которыхъ рыскали среди развалинъ только шайки аламановъ…
Въ началѣ пятидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія мы находимъ Мервъ занятымъ 10—15 тысячами кибитокъ (семействъ) туркменъ-сарыковъ, признавшихъ надъ собою господство Хивы. Въ то же время районъ Саракса занимали, въ числѣ около 40 тысячъ кибитокъ, текинцы, отдѣлившіеся отъ своихъ ахальскахъ соплеменниковъ и номинально признававшіе надъ собою власть Персіи.
Въ 1855 году хивинскій Медеминъ-ханъ задумалъ подчинить текинцевъ своей власти, и съ этою цѣлью двинулся въ Сараксъ, во главѣ, какъ разсказываютъ, 40 тысячъ конницы. Походъ былъ крайне неудачный. Хивинцы потерпѣли страшное пораженіе и бѣжали, оставивъ въ Сараксѣ, въ рукахъ непріятеля, своего убитаго хана, массу плѣнныхъ, оружіе и лошадей. Въ это время они покинули и Мервъ. Черезъ два года послѣ того, раздраженный злоупотребленіями персидскихъ властей, Кошутъ-ханъ, тогдашній глава текинцевъ, внезапно поднялъ свой народъ и перекочевалъ съ нимъ къ Мерву. Пользуясь безначаліемъ, господствовавшимъ въ это время въ Хивѣ, новые пришельцы безъ труда прогнали сарыковъ и заняли всѣ ихъ земли. Съ этихъ поръ текинцы господствовали надъ Мервскимъ оазисомъ, а нѣсколько южнѣе ихъ два оазиса на Мургабѣ, Іолатанъ и Пенде, занимали сарыки.
Въ 1860 году персы также сдѣлали крайне неудачную попытку наказать текинцевъ и вырвать Мервъ, это старинное достояніе ихъ государства, изъ рукъ полудикихъ номадовъ. Ихъ армія, выступивъ изъ Саракса водъ начальствомъ принца Султанъ-Мурадъ мирзы, въ составѣ болѣе 20 тысячъ регулярной пѣхоты, съ 32 орудіями и съ многочисленной иррегулярной конницей, подошла въ лѣвому берегу Мургаба и остановилась противъ существовавшей тогда крѣпости сарыковъ, Порсу-кала. Усиливъ этотъ пунктъ и оставивъ здѣсь подъ прикрытіемъ большую часть своихъ тяжестей, главныя силы персовъ двинулись далѣе по лѣвому берегу рѣки, къ мѣсту расположенія нынѣшней крѣпости Мервъ, или Коушутъ-ханъ-кала. Здѣсь въ то время существовала только кала сарыковъ, хотя и обширная, во крайне слабой профили; въ ней сосредоточились текинцы со всего оазиса, по обыкновенію съ женами, дѣтьми и со всѣмъ имуществомъ. Персы остановились противъ этой калы, на противоположномъ берегу Мургаба, и, окопавшись предварительно, открыли бомбардировку текинскаго оплота, гдѣ произвели среди обороняющихся страшныя опустошенія и почти панику. Боясь наступленія персовъ на правый берегъ, текинцы разрушили мостъ и окончательно ушли съ поля внутрь своей ограды. Но персы точно и не думали воспользоваться результатомъ бомбардировки и произведеннымъ впечатлѣніемъ. Продолжая окапываться, они и въ слѣдующіе дни ограничивались однимъ артиллерійскимъ огнемъ, который теперь уже не производилъ прежняго дѣйствія, такъ какъ текинцы успѣли вырыть почти безопасныя убѣжища для себя и своихъ семействъ. Такъ прошелъ почти мѣсяцъ. Ободренные явною нерѣшительностью своего противника, текинцы сами перешли, наконецъ, къ наступательнымъ дѣйствіямъ. Они вышли изъ калы подъ начальствомъ Коушутъ-хана, быстро навели мостъ черезъ рѣку, передъ самымъ носомъ персидскихъ войскъ, и энергически напали на нихъ среди бѣлаго дня. Результатъ былъ блестящій. Текинцы возвратились съ нѣсколькими персидскими орудіями, а ихъ противники съ своимъ «регулярнымъ» войскомъ понесли громадныя потери и послѣ этого не смѣли выходить изъ-за окоповъ даже за водой въ Мургабу. Противники, такимъ образомъ, помѣнялись ролями, и о наступленіи персовъ уже не могло быть и рѣчи, такъ какъ текинцы, не ограничиваясь первымъ успѣхомъ, продолжали свои нападенія и наносили противникамъ пораженіе за пораженіемъ. Кончилось тѣмъ, что принцъ Султанъ-Мурадъ поднялъ свои войска и направился съ ними обратно въ Порсу. Текинцы только того и ждали. Они вышли изъ калы старъ и младъ, и обрушились на персовъ въ открытомъ полѣ. Пораженіе послѣднихъ было ужасное. Едва нѣсколько сотъ всадниковъ спаслись въ бѣгствѣ съ главнокомандовавшимъ; все остальное бѣжало, побросавъ оружіе и артиллерію, и было или перебито, или взято въ плѣнъ. Преслѣдуя жалкіе остатки персидскихъ воиновъ, текинская конница съ небольшимъ въ сутки достигла Саракса, гдѣ были сдѣланы громадныя заготовленія для арміи Султанъ-Мурада, и, что называется, стерла этотъ пунктъ съ лица земли въ то самое время, когда пѣшіе собратья этихъ туркменъ чинили самый безпощадный разносъ съ войсками и запасами, остававшимися въ Порсу. Таковъ былъ конецъ этого злополучнаго нашествія персовъ. Въ Мервѣ сосредоточилась послѣ этого такая масса плѣнныхъ и оружія, что цѣна на невольника-перса спала съ 300 рублей на 5, а за ружье едва платили два-три крана.
Послѣ трехъ такихъ крупныхъ успѣховъ, какъ пораженіе хивинцевъ, завоеваніе Мервскаго оазиса и пораженіе персидской арміи, Коушутъ-ханъ, который былъ избравъ только предводителемъ во время этихъ событій, остался послѣ нихъ, и до самой смерти, фактическимъ ханомъ той половины текинскаго народа, которая поселилась на земляхъ сарыковъ.
Коушутъ-ханъ былъ далеко не дюжинный человѣкъ между туркменами. Отличаясь представительною внѣшностью и необыкновенной отвагой, онъ считался однимъ изъ ученѣйшихъ людей своего племени и выказалъ замѣчательное умѣнье въ дѣлѣ организаціи и обузданія текинцевъ, которые до него никогда не признавали ни власти, ни порядка.
Вскорѣ послѣ пораженія персовъ, Коушутъ-ханъ сформировалъ въ странѣ полицейскую стражу, состоявшую изъ 2.000 преданныхъ ему нукеровъ, и, опираясь на нее, явился почти неограниченнымъ повелителемъ своего народа. Были случаи, когда онъ произносилъ даже смертные приговоры.
Населеніе Мерва обязано Коушутъ-хану своей ирригаціонной системой, такъ какъ, благодаря его заботливости, была воздвигнута на Мургабѣ громадная плотина. Онъ же началъ постройку нынѣшней, почти чудовищной крѣпости въ 1873 году, полагая, что русскіе пойдутъ изъ Хивы прямо на Мервъ. Оба эти сооруженія носятъ его имя и, по словамъ самихъ текинцевъ, могли возникнуть только благодаря значенію Коушутъ-хана, такъ какъ требовали безплатныхъ усилій многихъ десятковъ тысячъ отъявленныхъ грабителей, почти презирающихъ всякій трудъ. Завѣтная мечта Коушутъ-хана состояла въ томъ, чтобы переселить народъ къ старому Мерву и возобновить этотъ городъ. Онъ уже собирался приступить къ необходимому для этого возобновленію плотины Бенди-Султанъ, когда неожиданная смерть постигла его въ 1878 году.
Послѣ смерти Коушутъ-хана, въ Мервъ былъ приглашенъ изъ Ахала (не всѣмъ, однако, народомъ) не менѣе его популярный, но далеко не столь энергичный старикъ Нуръ-Верды-ханъ. Стража при немъ была распущена, или, вѣрнѣе, разошлась сама. Власть, не опиравшаяся на силу, да еще надъ текинцами, естественно лишилась всякаго значенія при немъ, и онъ умеръ въ началѣ 1880 года.
Послѣ Нуръ-Верды-хана, въ Мервѣ возникли раздоры между разными родами, и званіе хана, но не власть, черезъ каждые нѣсколько мѣсяцевъ послѣдовательно переходило къ Баба-хану, Каджаръ-хану, опять въ Баба-хану и, наконецъ, въ Халли-хану, который носилъ это званіе всего только 5 дней…
Ханы эти оказались одинъ безцвѣтнѣе другого и только способствовали водворенію въ странѣ полнаго хаоса, съ засадами на дорогахъ, съ тайными убійствами и съ явными вооруженными нападеніями цѣлыхъ партій другъ на друга, среди бѣлаго дня. Всякая торговля прекратилась. Караваны если изрѣдка осмѣливались проходить черезъ Мервъ, то только въ сопровожденіи значительнаго наемнаго конвоя, который, случалось, самъ нерѣдко расхищалъ эти караваны и затѣмъ безнаказанно расходился по ауламъ…
Таково было внутреннее положеніе Мерва въ теченіе почти пяти лѣтъ послѣ смерти Коушутъ-хана, и оно повело къ разнымъ попыткамъ извнѣ, для того, чтобы воспользоваться этимъ неустройствомъ края. Такъ, эмиссары изъ Авганистана шныряли по странѣ съ цѣлью подготовить народъ въ признанію власти своего эмира, но безуспѣшно, ибо не имѣли денегъ. Имъ отвѣчали обыкновенно:
«Мы знаемъ обѣщанія авганцевъ. Привезите сначала деньги и исполните хоть часть вашихъ посуловъ. Тогда поговоримъ»…
Не лишенный нѣкотораго значенія въ народѣ, сардаръ изъ колѣна Кара-ерма, Озбекъ-Батыръ, даже отправился въ Кабулъ съ предложеніемъ устроить подчиненіе Мерва Авганистану. Эмиръ Абдуррахманъ сначала обласкалъ его и осыпалъ подарками, а затѣмъ, когда Мервъ присоединился въ Россіи, приказалъ его повѣсить.
Персы прислали въ Мервъ, съ тою же цѣлью, брата дарагезскаго правителя, Сеидъ-Али-хана, миссія котораго также потерпѣла фіаско. За нимъ, впрочемъ, поѣхалъ въ Тегеранъ, для непосредственныхъ переговоровъ, извѣстный предводитель аламановъ, а впослѣдствіи глава рода Бахши, Сары-Батыръ-ханъ. Онъ обѣщалъ персамъ возвратить сорокъ отбитыхъ у нихъ въ 1860 году орудій и кучу другихъ вещей, получилъ тоже кучу подарковъ, и, возвратившись въ Мервъ, только смѣялся надъ легковѣрностью персовъ.
Не безъ политическихъ замысловъ явился въ Мервъ въ 1880 году и ирландецъ О’Донованъ, отважный корреспондентъ «Daily-News», позже убитый махдистами въ Египтѣ. Болѣе или менѣе неискренніе сторонники Англіи охотно сносились съ нимъ до тѣхъ поръ, пока онъ сорилъ деньгами и подарками; его даже снабдили огромнымъ пергаментомъ съ массой печатей и подписей въ удостовѣреніе того, что мервцы приняли подданство королевы Викторіи. Но деньги и подарки О’Донована скоро истощились, и тогда, покинутый всѣми друзьями, онъ очутился подъ арестомъ у тогдашняго Баджаръ-хана, изъ котораго его выкупилъ за 500 рублей англійскій консулъ въ Мешеди.
Замѣчательно, что этотъ самый Каджаръ-ханъ, такъ низко поступившій съ единственнымъ англичаниномъ, появившимся въ Мервѣ, почти искренно сдѣлался вскорѣ сторонникомъ другой личности, появившейся тамъ же и весьма усердна работавшей въ пользу, какъ утверждали, тѣхъ же англичанъ. Я говорю о Сіяхъ-Пушѣ, темная личность котораго осталась, какъ для васъ, такъ и для туркменъ, почти неразгаданною, несмотря на то, что впослѣдствіи, при занятіи Мерва, онъ попалъ въ наши руки и былъ подвергнутъ всевозможнымъ допросамъ. Но рѣчь о немъ впереди еще…
Въ 1881 году мервцы у же не могли придти въ соглашенію относительно новыхъ претендентовъ на ханство всего народа, и кончилось тѣмъ, что каждый родъ его избралъ своего хана: Векили — Мехтемъ-Кули-хана, молодого человѣка двадцати-пяти лѣтъ, который, впрочемъ, переселился вскорѣ на Ахалъ и былъ замѣненъ своимъ шестнадцатилѣтнимъ братомъ, Юсуфъ-ханомъ. Большое значеніе среди Векилей имѣла мать послѣдняго, извѣстная Гюль-джамалъ, съ которою мы еще встрѣтимся въ нашемъ повѣствованіи. Затѣмъ, Беки избрали своимъ ханомъ Кара-Кулисардара, Бахши — Сары-Батыра, а Сичмазъ — Майли-хана. Первый изъ этихъ трехъ былъ старый аламанъ, извѣстный своими жесткими грабежами на границахъ Персіи и Авганистана, человѣкъ жадный и ограниченный. Второй занимался тѣмъ же ремесломъ и въ теченіе многихъ лѣтъ, но съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ рыцарства. Онъ производилъ впечатлѣніе человѣка разсудительнаго, съ большимъ тактомъ и самообладаніемъ; впослѣдствіи онъ и оказался такимъ. Наконецъ, третій, Майли-ханъ, былъ молодой человѣкъ, изуродованный оспой, но скромный и неглупый. Особеннаго значенія, однако, эти люди не имѣли даже въ своемъ районѣ, такъ какъ каждый текинецъ считалъ для себя болѣе или менѣе обязательнымъ только постановленіе общаго собранія представителей народа, такъ называемаго генгеша, о которомъ мнѣ еще придется говорить.
Мервскіе текинцы сильно преувеличивали свою численность, чтобы казаться сосѣдямъ народомъ сильнымъ. Они утверждали, что ихъ сто тысячъ кибитокъ. На самомъ же дѣлѣ районъ каждаго изъ четырехъ хановъ дѣлился на шесть старшинствъ, или кетхудъ, и въ каждомъ изъ нихъ полагалось до двухъ тысячъ кибитокъ, или во всемъ оазисѣ, приблизительно, до 200 тысячъ душъ[4], которыя могли выставить, въ случаѣ нужды, около 30-ти тысячъ пѣшихъ и не менѣе 5-ти тысячъ конныхъ людей, способныхъ носить оружіе. Роды Бекъ и Векиль, составляя тахтамышскую половину народа, занимали своими аулами земли на правомъ берегу Мургаба, а Бахши и Сичмазъ или отамышская половина — на лѣвомъ. Тѣ и другіе подраздѣлялись на чомуръ и чарва, т.-е. на земледѣльцевъ и скотоводовъ. Но излюбленное ремесло главной массы населенія заключалось въ такъ называемомъ калтаманствѣ и аламанствѣ. Это два вида одного и того же порока, дѣлавшаго Мервскій оазисъ въ его тогдашнемъ видѣ буквально однимъ большимъ притономъ воровъ и разбойниковъ…
Калтаманомъ называли простого вора, промышляющаго своимъ ремесломъ ночью и днемъ, если представится удобный случай, но пѣшкомъ и безъ оружія. Помимо массы людей и даже организованныхъ шаекъ съ предводителями, жившихъ исключительно воровскимъ ремесломъ, калтаманами можно было назвать, нисколько не рискуя ошибиться, три четверти Мервскаго населенія, — въ такой степени это зло всосалось въ плоть и кровь текинскаго племени.
Аламанство — степной разбой, предпринимаемый партіями отъ нѣсколькихъ десятковъ и до нѣсколькихъ тысячъ вооруженныхъ всадниковъ. Въ этихъ набѣгахъ текинецъ, кромѣ болѣе или менѣе солидной наживы, пріобрѣталъ репутацію воина и званіе батыря, и самый промыселъ поэтому не только не порицался общественнымъ мнѣніемъ страны, напротивъ, — вѣками онъ возведегъ былъ здѣсь на степень рыцарства и поощрялся народными симпатіями, какъ ремесло, выработывающее лихость и молодечество. Аламанство создало среди мервскихъ текинцевъ массу людей, отличавшихся поразительнымъ знаніемъ не только всѣхъ дорогъ, тропинокъ и колодцевъ во всѣхъ необъятныхъ пустыняхъ, окружающихъ ихъ оазисъ, но не менѣе того знакомыхъ и со всѣми окраинами сопредѣльныхъ странъ, какъ Персія, Бухара, Хива и Авганистанъ. Люди эти назывались сардарами и руководили обыкновенно партіями аламановъ, одновременно въ качествѣ предводителей и путеводителей. Имъ принадлежала иниціатива каждаго набѣга, они же вербовали участниковъ и избирали пунктъ нападенія. Собравшійся народъ и духовные торжественно напутствовали выступающую партію благословеніями и пожеланіями ей всякаго успѣха. Выйдя за предѣлы оазиса, всѣ аламаны, послѣ общей молитвы о помощи Аллаха, принимали по обычаю клятву въ томъ, что будутъ дѣйствовать единодушно и безпрекословно повиноваться сардару. Наткнувшись на караванъ или стада, или приблизившись къ заранѣе опредѣленной цѣли, преимущественно ночью или на разсвѣтѣ, они видались, по знаку сардара, съ оглушительными криками на свою жертву. Въ случаѣ успѣха, аламаны дѣлились на двѣ половины: одна возила или угоняла добычу; другая, на лучшихъ лошадяхъ, составляла арріергардъ на случай погони. На первомъ же ночлегѣ послѣ этого происходилъ раздѣлъ добычи, причемъ сардаръ получалъ двѣ доли со всего награбленнаго и столько же выдѣлялось на мечеть и бѣднымъ; остальное дѣлилось поровну между всѣми аламанами. Если попались въ плѣнъ мужчины или женщины — ихъ продавали и такимъ же образомъ дѣлили вырученныя деньги. При такомъ исходѣ набѣга аламаны торжественно, среди бѣлаго дня, вступали въ оазисъ и расходились по своимъ ауламъ, гдѣ ихъ привѣтствовали какъ героевъ и побѣдителей. Вслѣдствіе навыка и осторожности, набѣги въ большинствѣ случаевъ сопровождались успѣхомъ, и аламаны въ каждую поѣздку обезпечивали свое существованіе на болѣе или менѣе продолжительное время. Бывали, конечно, неудачи и пораженія; тогда партія разсыпалась по степи и каждая группа всадниковъ отдѣльно пробиралась къ оазису и въ своему аулу, — преимущественно ночью, во избѣжаніе насмѣшекъ…
Аламанство, какъ ремесло, наиболѣе соотвѣтствующее наклонностямъ текинцевъ, — писалъ я въ 1882 году въ своей книгѣ «Мервскій оазисъ», — составляло до послѣдняго времени одно изъ главныхъ средствъ существованія большей части Мервскаго населенія. Паденіе Геокъ-Тепе и покореніе Ахала повліяли на это дѣло въ томъ смыслѣ, что арена грабежей значительно съузилась и они не предпринимаются уже въ тѣхъ грандіозныхъ размѣрахъ, какъ было раньше. Хотя русское сосѣдство и служитъ такимъ образомъ нѣкоторой уздой этимъ любителямъ легкой наживы, тѣмъ не менѣе набѣги на сѣверъ и востокъ продолжаются, мелкія шайки работаютъ на Атекѣ, и дороги далеко небезопасны даже на границѣ нашихъ предѣловъ. Окончательно искоренить это зло, всосавшееся въ плоть и кровь народа, можетъ только внѣшнее давленіе. Всѣ обѣщанія такъ называемыхъ хановъ препятствовать набѣгамъ не могутъ имѣть практическаго значенія уже потому, что, по убѣжденіямъ и привычкамъ, они сами — аламаны прежде всего. Кромѣ того, вліяніе этихъ людей весьма ничтожное, чтобы не сказать нулевое; они терпимы, пока явно или тайно потворствуютъ народнымъ желаніямъ, и немедленно смѣщаются, какъ только пойдутъ противъ нихъ. Гораздо болѣе значенія имѣютъ здѣсь ишаны, или духовные, не рѣдко являющіеся настоящими двигателями народа. Званіе ишана пріобрѣтаетъ у туркменъ всякій болѣе или менѣе популярный ученый. Всѣ ишаны — фанатики и ханжи, а большинство — и продажны. Тѣмъ не менѣе, по неимѣнію какого бы то ни было судилища и въ силу привычки, къ нимъ добровольно прибѣгаетъ народъ во всѣхъ случаяхъ, когда нуженъ совѣтъ или третейское рѣшеніе. Они являются примирителями во всѣхъ распряхъ между отдѣльными лицами или цѣлыми партіями, и они же, помимо хановъ, весьма часто сзываютъ Мервскій генгешъ. Хотя намъ приходилось слышать мнѣніе и наиболѣе разумныхъ людей Мервскаго оазиса, что повліять на аламанство могутъ только ишаны, но и они едва ли въ состояніи вырвать съ корнемъ это зло. Дѣло въ томъ, что произволъ, отсутствіе всякой организаціи и вѣчныя распри между отдѣльными родами въ такой степени вкоренились и господствуютъ среди этого народа, что безопасность какъ въ оазисѣ, такъ и въ окружающихъ его пустыняхъ, свободное движеніе каравановъ и правильныя торговыя сношенія — останутся въ области желаній до тѣхъ поръ, пока Мервъ не будетъ поставленъ на ногу Ахала, т.-е. присоединенъ въ Россіи"....
Таковы были, въ общихъ чертахъ, порядки, укоренившіеся въ Мервѣ, и особенности быта и нравовъ его населенія въ концѣ 1883 года, когда мнѣ представился случай вторично посѣтить эту страну.
III.
правитьПослѣ паденія Геокъ-Тепе и занятія Асхабада, Скобелевъ, съ небольшимъ отрядомъ, продвинулся на востокъ еще верстъ на восемьдесятъ за территорію Ахала и, расположившись лагеремъ въ хорасанской деревнѣ Лютфъ-абадъ, пробылъ въ немъ нѣсколько недѣль, пока не былъ отозванъ назадъ, вслѣдствіе протеста Персіи.
Это смѣлое вторженіе въ арену вѣчныхъ разбоевъ, — да къ тому же въ чужую землю, — имѣло своимъ послѣдствіемъ то, что шайки Мервскихъ аламановъ точно канули въ воду: о нихъ не было слышно въ теченіе добраго года.
Но Скобелевъ не долго оставался въ покоренной имъ странѣ, а послѣ его выѣзда въ Россію наши дѣла на Ахалѣ приняли довольно странный оборотъ, чтобы не сказать больше… Мы точно стали въ оборонительное положеніе. Въ Асхабадѣ, по всѣмъ правиламъ инженернаго искусства, поглощавшаго, конечно, не мало казенныхъ денегъ, начали возводить бруствера, обносить ихъ глубокими рвами, словомъ, строить крѣпость, мысль о которой могла возникнуть только въ связи съ предположеніемъ, что въ этой части Закаспія мы можемъ быть атакованы… кѣмъ же?.. шайкой голодныхъ аламановъ, которые никогда не выдержали бы добраго залпа даже полуроты. И это — послѣ геокъ-тепенскаго погрома, когда престяжъ русскаго имени, поднятый въ глазахъ туркменъ какъ нельзя выше, давалъ вамъ полную возможность держать себя съ гораздо большимъ достоинствомъ!.. Къ сожалѣнію, это была ошибка, которая, весьма естественно, повліяла ободряющимъ образомъ на вашихъ сосѣдей, мервцевъ. Уже въ 1882 году аламанство ожило, а въ слѣдующемъ — оно приняло размѣры просто небывалые. На грабежи Атека и Хорасана начали выѣзжать изъ Мерва партіи, иногда до тысячи и болѣе всадниковъ, и отъ нихъ не разъ доставалось и нашимъ съемочнымъ партіямъ, состоявшимъ обыкновенно изъ фотографа съ нѣсколькими казаками. Положеніе, словомъ, было такое, что инженеръ не рѣшался ѣхать по персидской территоріи до Саракса иначе, какъ въ сопровожденіи джигитовъ и цѣлаго взвода казаковъ подъ командой офицера…
Въ срединѣ 1883 года начальникомъ Закаспійской области былъ назначенъ А. В. Комаровъ[5]. Съ его пріѣздомъ въ Асхабадъ, положеніе дѣлъ въ краѣ приняло другой характеръ. «Крѣпость» была упразднена, большая часть войскъ расположилась внѣ бывшей ея ограды, а для водворенія безопасности въ нашихъ и сосѣднихъ предѣлахъ высылались усиленные разъѣзды, доходившіе до Душана и далѣе, т.-е. за сто слишкомъ верстъ отъ Гяурса, послѣдняго пункта, занятаго нами. Но демонстраціи эти уже оказывались недѣйствительными. Какъ только разъѣзды возвращались въ Асхабадъ, шайки мервцевъ вновь стремились на пограничныя селенія Хорасана. Россія между тѣмъ еще ранѣе взяла на себя обязательство заботиться о безопасности хорасанской окраины, почему шахское правительство и обратилось къ намъ съ ходатайствомъ о содѣйствіи въ возвращенію плѣнныхъ, захваченныхъ мервцами во время послѣднихъ набѣговъ. Въ виду этого, въ концѣ 1883 года, была двинута къ берегамъ Теджена болѣе солидная демонстративная колонна, состоявшая изъ своднаго баталіона закаспійскихъ стрѣлковъ, двухъ сотенъ казаковъ таманскаго полка, взвода горныхъ орудій и команды туркменскихъ джигитовъ. Начальникомъ этого маленькаго отряда былъ назначенъ командиръ таманскаго полка, полковникъ Муратовъ; начальникомъ штаба — генеральнаго штаба подполковникъ Закржевскій[6], и я — отряднымъ адьютантомъ. Къ намъ, по своему желанію, присоединился также текинецъ Мехтемъ-Кулиханъ, весьма разумный молодой человѣкъ 27-ми лѣтъ, руководившій, вмѣстѣ съ Текме-сардаромъ, обороной Геокъ-Тепе, ѣздившій затѣмъ въ Москву, на коронацію императора Александра III, гдѣ ему былъ пожалованъ чинъ майора милиціи {Въ концѣ августа 1903 года мнѣ пришлось прочесть въ «Нов. Вр.» такую замѣтку: «Въ „Русск. Турк.“ разсказывается недавняя исторія основаніи Асхабада и присоединеніе Мерва со словъ лица, по своей службѣ близкаго къ этимъ событіямъ». Надо полагать, что лицо это, такъ тщательно скрывающее, почему-то, свою личность, стояло очень не близко къ упомянутымъ событіямъ, потому что все его писаніе состоитъ изъ ряда курьезныхъ измышленій, подобныхъ слѣдующему:
«По взятіи Геокъ-Тепе, — говоритъ онъ, — Махмутъ-Кули-ханъ (хоть бы имя запомнилъ) самъ явился къ генералу Скобелеву. Генералу, какъ онъ самъ говорилъ, очень понравились его гордость и лицо, внушавшее симпатію. Ему возвратили недвижимое имущество и имѣвшееся движимое. Возвращая шашку, Скобелевъ сказалъ ему, что онъ будетъ представленъ къ производству въ майоры русской службы. Производство Махмутъ-Кули-хана въ скорости послѣдовало, и юный по лѣтамъ майоръ, во все время пребыванія генерала Скобелева, находился при немъ. По отозваніи генерала, Махмутъ-Кули-ханъ жилъ въ своемъ аулѣ, какъ-то незамѣчаемымъ.»
Предоставляю читателю судить, сколько правды во всемъ этомъ!.. Ближе ружейнаго выстрѣла Мехтемъ-Кули-ханъ ни разу въ жизни не видѣлъ генерала Скобелева, какъ и генералъ — его. Въ самый разгаръ штурма Мехтемъ-Кули-ханъ выбѣжалъ изъ Геокъ-Тепе и удалился въ Мервъ, гдѣ прожилъ безвыѣздно болѣе двухъ лѣтъ. Весною 1883 года онъ вернулся на Ахалъ и былъ отправленъ на коронацію въ Москву, куда прибилъ послѣ смерти Скобелева и гдѣ былъ произведенъ въ майоры.}. Отряду были приданы еще саперный офицеръ Затеплинскій и переводчики Маргани и Пацо-Пліевъ[7].
Отрядъ выступилъ изъ Асхабада въ концѣ ноября и, идя почти все время по страшной грязи, дотянулся черезъ двѣ недѣли до Теджена и расположился здѣсь, у плотины Карры-бентъ, служащей для орошенія Тедженскаго оазиса, обширнаго района, населеннаго выходцами изъ Мерва. Замѣтимъ кстати, что по мѣрѣ движенія нашего отряда, его на сотни верстъ опережалъ разнесшійся по странѣ слухъ, что идетъ авангардъ русскихъ войскъ, предназначенныхъ для покоренія Мерва. Слухъ этотъ проникъ, конечно, и въ Мервъ, и впослѣдствіи оказался небезполезнымъ, хотя, на самомъ дѣлѣ, отряду «ни подъ какимъ видомъ не разрѣшалось переходитъ за Теджинь»…[8]
Дня черезъ два послѣ прибытія на Карры-бентъ, полковникъ Муратовъ снова поднялъ вопросъ, котораго мы не разъ касались и во время похода къ этому пункту. Дѣло въ томъ, что главная цѣль нашего отряда, какъ я уже говорилъ, была демонстративная, т.-е. своимъ движеніемъ и появленіемъ въ странѣ, гдѣ безнаказанно своевольничали шайки грабителей, способствовать водворенію безопасности. Затѣмъ, полковнику Муратову было предписано начальникомъ области: «По прибытіи отряда на Тедженъ, отправить въ Мервъ, съ нѣсколькими джигитами, переводчика, который долженъ предъявить тамошнимъ властямъ ваше требованіе о прекращеніи аламанства и о выдачѣ 14 плѣнныхъ персовъ, захваченныхъ мервцани во время послѣдняго ихъ набѣга на Хорасанъ».
Я доказывалъ полковнику безплодность въ данномъ случаѣ командированія переводчика.
— Въ Мервѣ полная анархія, — говорилъ я. — Номинальные ханы, еслибъ и желали, то безсильны повліять даже на уменьшеніе аламанства, уже не говоря о его прекращеніи… 14 плѣнныхъ составляютъ на Мервскомъ базарѣ цѣнность отъ 4-хъ до 5-ти тысячъ рублей. Шайки, захватившія этихъ людей, конечно, давно ихъ продали и раздѣлили между собою вырученныя деньги. Отъ кого же ихъ требовать?!.. Жадный мервецъ, не останавливающійся передъ убійствомъ даже изъ-за 10 крановъ, отдастъ ли добровольно свой товаръ, за который, въ видахъ барыша при перепродажѣ, онъ самъ заплатилъ не менѣе 300 рублей?!.. И наконецъ, еслибъ это и было возможно, что значитъ освобожденіе 14-ти плѣнныхъ, когда въ Мервѣ взвываетъ въ такомъ же плѣну и рабствѣ, по меньшей мѣрѣ, добрая тысяча разновременно захваченныхъ персовъ и персіяновъ?!..
Доказывая такимъ образомъ несостоятельность посылки переводчика, я просилъ полковника разрѣшить мнѣ поѣхать въ Мервъ, какъ человѣку, изучившему эту страну и уже знакомому со многими изъ мѣстныхъ воротилъ.
— Я бы не имѣлъ ничего противъ этого, — возражалъ полковникъ, — еслибъ на меня не падала отвѣтственность, что послалъ офицера, а не переводчика, какъ приказано; — если, не дай Богъ, васъ тамъ убьютъ…
— Вы мнѣ не приказываете ѣхать, а я напрашиваюсь на эту поѣздку, — отвѣчалъ я; — слѣдовательно объ отвѣтственности не можетъ быть и рѣчи… Откровенно говоря, изъ-за 14 персовъ я, быть можетъ, и не поѣхалъ бы въ Мервъ въ эту слякоть, да еще рискуя жизнью… Требовать превращенія аламанства я также не намѣренъ, будучи убѣжденъ, что никто не въ силахъ сдѣлать это въ странѣ, гдѣ нѣтъ власти, гдѣ почти каждый изъ мужской половины двухсотъ-тысячнаго населенія — и аламанъ, изъ поколѣнія въ поколѣніе живущей этимъ ремесломъ, и единственная власть надъ самимъ собою… Мною руководитъ иная цѣль, — предъявить Мервскому народу, отъ имени нашего начальства, ультиматумъ: немедленно принять русское подданство или приготовиться къ повторенію въ Мервѣ геокъ-тепенскаго погрома… Я давно обдумываю этотъ шагъ, и давно у меня готовы доводы, которыми я думаю повліять на мервцевъ. Если осуществится моя надежда, — первыми ея результатами будутъ, конечно, безусловное прекращеніе аламанства, водвореніе въ странѣ порядка и освобожденіе — не 14-ти плѣнныхъ персовъ, а доброй тысячи этихъ несчастныхъ… И это еще не все. Покореніе Ахала, или, вѣрнѣе, одна только Скобелевская экспедиція, не считая походовъ сюда же 1872 и 1879 годовъ, стоила 37 милліоновъ рублей и цѣлыхъ рѣкъ крови. Мервъ въ пять разъ больше Ахала и по территорія, и по численности населенія; доступы къ нему гораздо труднѣе, и Геокъ-Тепе — просто игрушка въ сравненіи съ чудовищными валами Мервской крѣпости. Во что же обойдется завоеваніе этой страны?!, Подумайте, какое дѣло мы поднесемъ Россіи, если намъ удастся мирнымъ путемъ, безъ капли крови и безъ рубля расходовъ, пріобрѣсти этотъ край!..
Далѣе я не буду приводить всего, что еще говорилось за и противъ моего предложенія. Кончились наши дружескіе дебаты тѣмъ, что полковникъ Муратовъ, желавшій, конечно, чтобы результатомъ нашего движенія изъ Асхабада было что-либо болѣе существенное, чѣмъ военная прогулка на Тедженъ и обратно, не только согласился на мою поѣздку, но даже рискнулъ назначить со мною взводъ казаковъ, что я считалъ необходимымъ для представительности. Говорю: рискнулъ, потому что разрѣшено было отправить въ Мервъ съ переводчикомъ только нѣсколько джигитовъ, и на полковника, конечно, пала бы отвѣтственность, въ случаѣ какой-либо катастрофы съ его казаками.
Сборы наши были недолги. На слѣдующій день, 12 декабря, напутствуемый добрыми пожеланіями всего отряда, я выступилъ изъ Карры-бента въ сопровожденіи 20 казаковъ и 10 джигитовъ. Съ собою я взялъ еще Мехтемъ-Кули-хана, какъ человѣка, могущаго быть весьма полезнымъ среди своихъ соплеменниковъ, и юнкера изъ чеченцевъ, Пацо-Пліена, по своему веселому нраву незамѣнимаго спутника во время скучныхъ и утомительныхъ переѣздовъ по безводной пустынѣ, какую представляли тогда первыя 120 верстъ отъ Карры-бента до края Мервскаго оазиса.
Въ числѣ джигитовъ были трое изъ тѣхъ, которые сопровождали нашъ караванъ еще во время первой моей поѣздки въ Мервъ, и между ними — извѣстный Акъ-Мурадъ-сардаръ, старый Мервскій аламанъ, называвшій себя «пріятелемъ» Скобелева. Онъ былъ словоохотливъ до того, что каждый мелочной вопросъ служилъ для него какъ бы ключомъ, заводившимъ его, какъ говорильную машину, на добрый часъ.
— Ну, что, Акъ-Мурадъ, — спрашиваю его, когда Карры-бентъ уже скрылся изъ виду, — охотно ѣдешь въ Мервъ?
— Нѣтъ, — оскалился сардаръ. — Только за недѣлю передъ выѣздомъ изъ Асхабада я купилъ себѣ въ жены тринадцати-лѣтнюю дѣвушку…
— Не соскучился по аламанству?
Въ отвѣтъ на это, Акъ-Мурадъ выложилъ характерный автобіографическій разсказъ, настолько приложимый, съ нѣкоторыми варіаціями, къ жизни почти каждаго изъ тогдашнихъ текинцевъ, что считаю нелишнимъ принести его здѣсь, вмѣсто описанія песковъ съ саксауломъ и голыхъ равнинъ, смѣняющихъ другъ друга по пути къ Мерву.
— Нѣтъ, я уже старъ сталъ, — началъ онъ. — На все — свое время. Аламанство — дѣло хорошее, но требуетъ молодости. Въ пустыняхъ между Хивой и Авганистаномъ, между Бухарой и Хорасаномъ нѣтъ тропки, не напоминающей мнѣ случая изъ моей жизни, нѣтъ колодца, изъ котораго я не утолилъ бы жажду… Сколько разъ я былъ раненъ, сколько разъ я былъ близокъ къ смерти то отъ голода, то отъ пули! Вся жизнь моя прошла въ скитаніяхъ, вся она полна приключеній… Въ дѣтствѣ, какъ и всѣ у насъ, я былъ отчаяннымъ валтаманомъ, а съ 18-ти лѣтъ и до встрѣчи со Скобелевымъ, въ продолженіе почтя 30-ти лѣтъ, я существовалъ, по туркменскому обычаю, аламанствомъ. Сначала пѣшкомъ. потомъ на конѣ, а напослѣдокъ и въ качествѣ сардара, я грабилъ на границахъ Персія, Бухары и Авганистана всѣхъ, кромѣ своихъ текинцевъ. У насъ нельзя иначе: я не прослылъ бы батыремъ, питался бы однѣми дынными корками и никогда не имѣлъ бы жены, еслибы ограничился однимъ земледѣліемъ. Скучное да и тяжелое дѣло въ вашихъ странахъ — хлѣбопашество. Туркменъ рожденъ для аламанства. Для этого именно, для наѣздовъ, говорятъ у насъ, — Аллахъ и снабдилъ насъ такими лошадьми, какихъ нѣтъ ни у кого изъ нашихъ сосѣдей… Бывало, сегодня голодаемъ, завтра сговорились 20—30 человѣкъ, свалились, какъ съ неба, на одинъ изъ поселковъ Хорасана, — и чудное дѣло выходитъ: трусливые персы разбѣгаются какъ бараны, а ты себѣ вяжешь преспокойно ихъ женъ, забираешь дѣтей, имущество. Продали все это, — и вся партія сыта и обезпечена на цѣлый годъ, если не болѣе… Но не всегда такъ кончалось.
Далѣе Акъ-Мурадъ началъ-было разсказывать, какъ онъ однажды, нарвавшись съ своей шайкой на засаду и будучи при этомъ раненъ, очутился въ плѣну у персовъ, которые въ теченіе цѣлаго года, до выкупа, подвергали его всевозможнымъ пыткамъ…
— Но объ этомъ ты мнѣ уже разсказывалъ еще въ первую нашу поѣздку въ Мервъ, — прервалъ я рѣчь сардара, — а вотъ я не слышалъ, какъ ты «подружился» съ Бѣлымъ генераломъ.
— Я былъ на Тедженѣ, — продолжалъ онъ, — когда русскіе взяли Геокъ-Тепе. Въ нѣсколько дней послѣ паденія крѣпости, пустыня, отдѣляющая Тедженъ отъ Ахала, покрылась бѣглецами изъ Геокъ-Тепе. Побросавъ имущество и думая только о спасеніи жизни, все бѣжало и разсыпалось по степи, объятой страшнымъ холодомъ. Я видѣлъ, какъ умирали отъ этого холода и голода цѣлыя семейства, едва прикрытыя рубищами. Многіе были не въ силахъ не только добраться до Мерва, но даже дотянулъ до Теджена. При такихъ обстоятельствахъ, текинцы послали меня къ Скобелеву просить помилованія и разрѣшенія вернуться. Я явился въ русскій лагерь подъ Лютфъ-абадомъ, я, признаюсь, первая мысль, которая мнѣ пришла здѣсь, была та, что дураки наши текинцы: русскихъ было такъ мало здѣсь, — нѣсколько сотъ человѣкъ, — что мы могли бы вырѣзать ихъ поголовно, еслибъ соединились и напали, вмѣсто того, чтобы погибать такъ глупо въ голодной пустынѣ…
— Эхъ, какой человѣкъ былъ Скобулопъ! — продолжалъ Акъ-Мурадъ послѣ нѣкоторой паузы, и всѣ черты его лица изобразили восторгъ. — Не то что сартибъ, но даже деревенскій старшина въ Персіи не подпускаетъ въ себѣ ближе пятнадцати шаговъ такого оборваннаго аламана, какимъ былъ я. Этотъ же генералъ позвалъ меня въ свою палатку вмѣстѣ съ переводчикомъ, выслушалъ просьбу, похлопалъ меня по плечу и выразилъ свое удовольствіе за то, что я взялся просить за своихъ собратьевъ.
«Напрасно текинцы бѣжали, — говорилъ онъ далѣе. — Мы не преслѣдуемъ побѣжденныхъ. Пусть они вернутся къ своимъ мѣстамъ, — я имъ окажу помощь и покровительство»… Затѣмъ, узнавши, что я изъ Мерва, генералъ предложилъ мнѣ доставить туда его воззваніе. Я согласился. Вручая мнѣ на другой день письмо въ нашему народу, онъ выразился такъ: «Передай ты мервцамъ и на словахъ, что ихъ ожидаетъ участь ахалъ-текинцевъ, если во-время не образумятся. Я совѣтую имъ изъявить покорность и исполнять ваши требованія. Если же они предпочтутъ борьбу, — я прошу ихъ объ одномъ: пусть они выдѣлятъ свои семейства; я ихъ не трону. Не достойно храбраго народа подставлять подъ наши пушки неповинныхъ женщинъ и дѣтей»… Получивъ послѣ этого въ подарокъ отъ генерала сто серебряныхъ рублей и револьверъ, я пустился въ дорогу. — Вѣсть о словахъ Скобелева быстро разнеслась по Теджену и большая часть бѣглецовъ потянулась обратно къ Ахалу… Въ Мервѣ со дня на день ожидали въ это время русскихъ и все населеніе было занято усиленіемъ крѣпости. Десятки тысячъ людей работали безпрерывно, даже ночью, при свѣтѣ огромныхъ костровъ. Воззваніе Скобелева, однако, не имѣло успѣха.
Кащаръ-ханъ разорвалъ его письмо и пригрозилъ мнѣ, какъ измѣннику, смертью, если я буду привозить въ Мервъ подобныя бумаги. Въ то же время въ Мервѣ получено было извѣстіе, что русскіе возвратились изъ Лютфъ-абада въ Асхабадъ. Въ виду этого народъ прекратилъ крѣпостныя работы и разошелся. Послѣ этого, тайно выѣхавъ изъ Мерва, я снова пробрался на Ахалъ и здѣсь сообщилъ обо всемъ Скобелеву, который наградилъ меня вторично и зачислилъ на службу. Съ тѣхъ поръ я ѣмъ русскій хлѣбъ и, слава Аллаху, совершенно счастливъ и безъ аламанства…
Въ тотъ же день, выславъ нѣсколько впередъ джигитовъ и оставшись вдвоемъ съ Мехтемъ-Кули-ханомъ, — который, стѣсняясь своихъ соплеменниковъ, выѣхалъ въ дорогу въ туркменскомъ халатѣ, безъ всякихъ офицерскихъ знаковъ, — я посвятилъ его въ дѣйствительную цѣль нашей поѣздки въ Мервъ.
— Ты самъ боролся съ русскими въ Геокъ-Тепе, — говорилъ. я между прочимъ, — и видѣлъ всѣ ужасы, испытанные бѣдными ахальцами. Ты лучше кого бы то ни было знаешь, что, несмотря на всю храбрость и отчаянныя усилія этого народа, борьба повела только къ тому, что половина народа легла костьми, другая — обнищала въ конецъ. Скажи откровенно: не жалѣешь ты, что была эта напрасная бойня, и не благоразумнѣе ли поступили бы ахальцы, если бы добровольно подчинились тогда Россіи?
— Конечно, — отвѣчалъ мой собесѣдникъ. — Теперь-то я вижу, что это было безуміе съ вашей стороны. Но развѣ мы могли думать, что насъ ожидаетъ подобный конецъ? Напротивъ, предшествовавшая неудача русскихъ (1879 года) такъ ободрила текинцевъ Ахала, что никто изъ насъ не сомнѣвался въ исходѣ борьбы. До послѣдняго дня мы были увѣрены, что истребимъ русскихъ, если они не уйдутъ такъ же, какъ ихъ предшественники. Мы даже собирались, съ этою цѣлью, на новую, черезъ нѣсколько дней, ночную вылазку всего народа, но русскіе предупредили насъ своимъ штурмомъ…
— Ты былъ въ Москвѣ, — продолжалъ я, — видѣлъ не всю, конечно, но хоть малую часть государства Бѣлаго царя; видѣлъ массу городовъ, массу войскъ, — слѣдовательно, имѣешь нѣкоторое понятіе о Россіи. Въ силахъ ли сопротивляться такому государству туркмены, если бы даже соединились всѣ ихъ племена?!..
— Конечно, нѣтъ… Но вѣдь до поѣздки въ Москву и я этого не зналъ, а мервцы и теперь не знаютъ. Когда намъ говорили, что Россія — большое государство, мы отвѣчали, обыкновенно, что и Персія не малое царство, однако мы столь набили этихъ персовъ, что отбили у нихъ всякую охоту къ намъ показываться… О томъ, что и между большими царствами бываетъ разница, никто изъ васъ не думалъ тогда. Поѣздка въ Москву раскрыла мнѣ глаза: а народъ нашъ, по прежнему, пребываетъ въ своей слѣпотѣ…
— Вотъ теперь нашъ долгъ и цѣль нашей поѣздки — потраться снять пелену съ главъ мервскаго народа, и тѣмъ самымъ удержать его отъ повторенія ошибки, которая погубила ахальцевъ… Ты, какъ текинецъ и сынъ Нуръ-Верды-хана, оставившаго славную память въ народѣ, несомнѣнно желаешь добра своему племени и можешь оказать намъ огромную помощь въ этомъ дѣлѣ. Я и разсчитываю на тебя больше, чѣмъ на кого бы то ни было. Убѣждай мервцевъ, при всякомъ случаѣ, одуматься и принять русское подданство. Увѣряй всѣхъ, что въ противномъ случаѣ ихъ ожидаетъ гибель неизбѣжная отъ русскихъ войскъ, которыя не сегодня — завтра двинутся на Мервъ…
— Разсчитывая на меня, ты не ошибешься, — отвѣтилъ Мехтемъ-Кули-ханъ. — я буду стараться днемъ и ночью. Но, откровенно говоря, я не очень разсчитываю на благоразуміе мервцевъ: это народъ слишкомъ темный, слишкомъ своевольный и, по преданію, никогда не признавалъ ничьей власти надъ собою…
— Постараемся, насколько хватитъ силъ, — заключилъ я, — чтобы совѣсть наша была чиста, что мы выполнили свой долгъ, какъ люди, желающіе добра народу. А тамъ — что Богъ пошлеть!..
Такимъ образомъ, первый изъ туркменъ и убѣжденный прозелитъ, такъ сказать, Мехтемъ-Кули-ханъ болѣе чѣмъ сомнѣвался въ окончательномъ успѣхѣ задуманной мною пропаганды среди мервцевъ. Но, какъ искренній сторонникъ, онъ, все-же, былъ хорошихъ пріобрѣтеніемъ для дѣла.
До Мерва мы имѣли три ночлега подъ открытымъ небомъ. На второмъ переходѣ, передъ вечеромъ, на равнинѣ передъ нами показалась толпа въ нѣсколько десятковъ туркменскихъ всадниковъ. Одинъ изъ нашихъ джигитовъ поскакалъ къ нимъ на встрѣчу, и черезъ нѣсколько минутъ вернулся съ извѣстіемъ, что ѣдутъ мервскіе ханы. Когда мы приблизились, мервцы остановились и встрѣтили насъ, выстроившись въ одну линію, передъ которою стояли ханы: благообразный, но совершенный еще мальчикъ, Юсуфъ-ханъ; точно отлитый изъ темной бронзы, но съ привѣтливымъ выраженіемъ лица, старый аламанъ Сары-Батыръ-ханъ, и, наконецъ, тщедушный и обезображенный оспой, опіофагъ, Майли-ханъ. Эти трое были представителями текинскихъ родовъ Векиль, Бахши и Сичмазъ. Недоставало только четвертаго хана, Каракули-сардара, не пожелавшаго присоединиться въ нимъ; его, въ качествѣ представителя рода Бекъ, замѣнялъ Мурадъ-бай, человѣкъ огромнаго роста и одинъ изъ наиболѣе состоятельныхъ людей Мерва.
Послѣ взаимныхъ привѣтствій и безконечныхъ, по туркменскому обычаю, перекрестныхъ разспросовъ о здоровьи, я обратился въ ханамъ съ вопросомъ:
— Куда путь держите, съ соизволенія Аллаха?
— Слышали мы, — отвѣчалъ Сары-Батыръ, — что русскіе на Тедженъ пришли. Народъ вашъ волнуется, теряясь въ догадкахъ по этому случаю… И вотъ, мы разсудили выѣхать къ вамъ, чтобы получить достовѣрныя свѣдѣнія о цѣли вашего появленія. «Слухъ, какъ и струя воды, — говорятъ у насъ, — мутится по мѣрѣ удаленія отъ источника. За чистой водой надо идти къ самому источнику»…
— Прекрасно сдѣлали, — отвѣчалъ я. Но, къ сожалѣнію, вы немного опоздали, и тѣмъ лишили русскихъ удовольствія сказать вамъ гостепріимство въ своемъ лагерѣ, такъ какъ теперь вы должны ѣхать со мною обратно въ Мервъ, гдѣ вы будете нужны мнѣ. Я отправляюсь туда, по приказанію моего начальства, именно съ тѣмъ, чтобы поставить вашъ народъ въ извѣстность о цѣли прихода русскихъ войскъ на Тедженъ. О томъ же я буду говорить съ вами въ пути и въ Мервѣ… А теперь двинемся, чтобы засвѣтло прибыть на ночлегъ къ Куланъ-рабату.
— У Кулана нѣтъ теперь ни воды, ни топлива, — заявилъ Сары-Батыръ, — придется немного дальше проѣхать.
Я зналъ, что значитъ у степняковъ «немного», но согласился, и мы тронулись. Впереди разсыпались мервцы, за ними — ханы со мною, и наконецъ — казаки. Вскорѣ стемнѣло, говоръ умолкъ, по степи раздается только глухой топотъ сотни коней… Мы уже давно проѣхали мимо развалинъ Куланъ-рабата, а мервцы, отдѣлившись далеко впередъ, то-и-дѣло погоняютъ своихъ коней… Во мнѣ уже начало-было зарождаться сомнѣніе, — не завлекаютъ ли насъ эти господа съ волчьими вожделѣніями?.. Но вдругъ мервцы остановились и послышалось: «Пріѣхали»!
Мы слѣзли съ коней среди тощаго саксауловаго лѣса и на берегу небольшого дождевого озера, въ обстановкѣ, слѣдовательно, представлявшей все, что требуется для зимняго ночлега въ пустынѣ…
Немного погодя, запылали костры и освѣтили нашъ бивакъ съ характерными группами казаковъ и, въ особенности, вооруженныхъ съ головы до ногъ текинцевъ, по сторонамъ которыхъ виднѣлись не менѣе живописныя группы ихъ рослыхъ коней, сверкавшихъ при свѣтѣ огня своими серебряными уборами… Нѣсколько въ сторонѣ отъ этихъ живыхъ картинъ, такъ напрашивавшихся на полотно, и по сосѣдству съ огромнымъ костромъ, расположились со мною на разостланныхъ кошмахъ ханы съ нѣсколькими приближенными, и между ними Пацо-Пліевъ, ужеe успѣвшій подружиться съ нѣкоторыми и развлекавшій всѣхъ своими разсказами… За веселымъ ужиномъ, состоявшимъ изъ смѣси дорожныхъ запасовъ русскихъ и туркменскихъ, бесѣда наша тянулась здѣсь до поздней ночи…
Эта неожиданная встрѣча съ представителями Мерва была мнѣ на руку какъ нельзя болѣе. Она увеличила число ѣдущихъ со мною до сотни всадниковъ, что било далеко не лишнее для представительности русскаго «посланца» и для перваго впечатлѣнія при въѣздѣ въ Мервъ. А главное, — хановъ окружали ихъ ближайшіе совѣтники, друзья и лица, не лишенныя нѣкотораго значенія въ народѣ. Вразумить и привлечь ихъ на свою сторону было весьма важно. Я и занялся этимъ, бесѣдуя во цѣлымъ часамъ въ пути и на ночлегахъ то съ отдѣльными лицами, то съ цѣлыми группами. Что таили въ душѣ эти темные мои слушатели, и всѣ ли убѣдились моими доводами, — я не знаю. Но, повидимому, угроза русскаго нашествія на Мервъ и возможныя его послѣдствія, — для обрисовки которыхъ я, конечно, не жалѣлъ красокъ, — производили впечатлѣніе, что и требовалось… Во всякомъ случаѣ, наединѣ, еще по пути къ Мерву, меня многіе увѣряли въ своей солидарности со мною, а одинъ старикъ даже при всѣхъ и громко произнесъ, обращаясь ко мнѣ однажды на привалѣ, такую фразу:
— Тѣ, которые предпочтутъ гибель, пускай гибнутъ… Если ты пріѣхалъ на пользу Мерва, — да поможетъ тебѣ Богъ!.. Но помни нашу старинную поговорку: «Хорошій посредникъ соединяетъ племена, дурной — ихъ губитъ»… {По-текински:
«Коу эльчи — эли бирларъ,
Яманъ эльчи — эли пузаръ».}
Несомнѣнный же результатъ моихъ путевыхъ стараній заключался въ томъ, что ханы и Мурадъ-бай, которымъ обѣщаны били значительно лучшія условія существованія подъ властью Россіи, въ свою очередь обѣщали мнѣ свое содѣйствіе вполнѣ искренно…
IV.
правитьЧерезъ два дня послѣ встрѣчи съ ханами, мы подъѣхали въ первому аулу Мервскаго оазиса, Топазу, и расположились въ немъ для ночлега. Хозяинъ отведенной мнѣ кибитки, Абдалъ-сардаръ, бывшій предводитель аламановъ, сутуловатый, смотрѣвшій исподлобья старикъ, голова котораго напоминала стараго бизона, но оказавшійся впослѣдствіи весьма добродушнымъ и порядочнымъ человѣкомъ, провелъ въ бесѣдѣ со мною цѣлый вечеръ.
— Ну, что у васъ хорошаго, — спрашиваю между прочимъ, — каковы слухи?
— Да что можетъ быть хорошаго въ Мервѣ, — отвѣтилъ сардаръ, — туркменчилыкъ[9], какого никогда не было: безначаліе, повальное воровство и раздоры… Всѣ желаютъ властвовать, но никто не хочетъ подчиняться, и грызутся, какъ собаки. Не даромъ у васъ говорятъ, что «туркмены — собачье отродье»… По ауламъ шатаются теперь и волнуютъ народъ авганскіе эмиссары: какой-то Искандеръ-ханъ и Сіяхъ-Пушъ; къ нимъ примкнулъ съ своими сторонниками глупый Каджаръ-ханъ. Такой же Каракули-ханъ привезъ изъ Хивы, въ качествѣ «правителя Мерва», какого-то Атаджана, чтобы властвовать его именемъ. И теперь оба возбуждаютъ народъ противъ русскихъ, говоря, что лучше умереть, чѣмъ пустить въ себѣ гяуровъ… Чѣмъ все это кончится — Аллахъ вѣдаетъ…
Извѣстія были крайне непріятныя, но… я и не думалъ, что мой путь по Мерву будетъ устланъ однѣми розами безъ шиповъ. Объяснивъ Абдалъ-сардару, чѣмъ «все это» должно кончиться, я перебрался на другой день къ Майли-хану, а остальные ханы разъѣхались по своимъ ауламъ. Уѣхалъ также и Мехтемъ-Кули-ханъ на противоположный конецъ оазиса, къ своей мачихѣ, обѣщая собрать свѣдѣнія о персахъ послѣдняго плѣна.
Проведя въ аулѣ Майли-хана два дня въ постоянныхъ переговорахъ съ выдающимися текинцами рода Сичмазъ, которые приглашались ханомъ, или являлись сами, и подготовляя такимъ образомъ почву для будущихъ дѣйствій, я переѣхалъ съ тою же цѣлью къ Сары-Батыръ-хану, въ районѣ рода Бахши. День здѣсь прошелъ въ томъ же занятіи, но ночью случилось нѣчто неожиданное…
Послѣ ужина я, по обыкновенію, провелъ еще нѣкоторое время за своимъ дневникомъ и затѣмъ легъ, какъ всѣ эти дни, не раздѣваясь. Но не прошло и часа послѣ того, какъ вдругъ къ двери кибитки влетѣлъ, какъ бомба, Пацо-Пліевъ и произнесъ торопливо:
— Ротмистръ, вставайте! Нападеніе…
— Что?!.. Какое нападеніе? — спрашиваю, вскакивая на ноги и хватаясь за оружіе.
— Въ темнотѣ не видно, — отвѣчалъ взволнованный юнкеръ, съ трудомъ произнося слова, — но какое-то сборище идетъ сюда съ громкими криками…
Я бросился въ кибитку казаковъ; они также суетились, расталкивая другъ друга.
— Ребята, слышны какіе-то крики. Будьте, молодцы, готовы на всякій случай! — произнесъ я и вышелъ во дворъ, гдѣ среди джигитовъ и десятка текинцевъ слышался голосъ Сары-Батыра. Къ нему же продолжали сбѣгаться люди изъ кибитокъ сосѣдняго аула.
— Что такое, какъ? — спросилъ я, подходя къ нему.
— Туркменчилыкъ, — отвѣтилъ онъ, — съ ума сошли какіе-нибудь валтаманы…
Крики между тѣмъ быстро приближались. Тогда вышелъ впередъ Сары-Батыръ-ханъ, и его голосъ зазвучалъ какъ труба.
— Идите, безумные, если рѣшились! — кричалъ онъ. — Но знайте, что вы доберетесь до моихъ гостей только черезъ наши трупы!
Въ ту же минуту, по приказанію хана, нѣкоторые изъ окружающихъ побѣжали передать его слова нападающимъ. Вскорѣ послѣ этого крики смолкли, и толпа отхлынула съ угрозами, что дождутся болѣе удобнаго времени…
Разставивъ вокругъ часовыхъ джигитовъ, въ эту ночь мы просидѣли еще нѣсколько часовъ у огня кибитки. Не скрываю, я былъ взволнованъ, но не грозившею намъ опасностью, нѣтъ, — я видалъ не такіе виды! — а тою степенью рыцарскаго благородства, которую проявилъ Сары-Батыръ-ханъ, и которой я, конечно, не ожидалъ отъ стараго аламана. Поэтому, разставаясь съ нимъ передъ разсвѣтомъ, я сказалъ:
— Спасибо тебѣ, Сары-Батыръ, за эту ночь! Отнынѣ — мы съ тобою друзья. Къ сожалѣнію, я не имѣю съ собою ничего цѣннаго, и поэтому прошу принять отъ меня на память эту вещь.
И, вынувъ изъ кобуры, я вручилъ ему одинъ изъ моихъ револьверовъ.
На другой день разспросы Сары-Батыра выяснили, что на нападеніе подстрекнулъ своихъ сторонниковъ Каджаръ-ханъ, по совѣту, конечно, авганскихъ эмиссаровъ…
Переговоры съ представителями родовъ Бахши и Сичмазъ убѣдили меня въ томъ, что среди мервцевъ не мало благоразумныхъ людей, сознающихъ невозможность дальнѣйшаго существованія ихъ разбойничьяго гнѣзда въ сосѣдствѣ съ Россіею. Но эти люди скрывали свои убѣжденія въ виду настроенія большинства, привязаннаго къ своей независимости. Въ этомъ отношеніи, не удавшееся ночное нападеніе въ аулѣ Сары-Батыръ-хана имѣло свою хорошую сторону: среди бахшинцевъ произошелъ расколъ, и та горсть людей, которая, сбѣжавшись на зовъ хана, избавила насъ отъ кровопролитія, послужила ядромъ явной русской партіи, возраставшей затѣмъ съ каждымъ днемъ моего пребыванія въ Мервѣ…
Покинувъ районъ рода Бахши, мы перешли на правый берегъ Мургаба, въ землю Бековъ, и, проѣхавъ черезъ Коушатъ-ханъ-калу, прибыли въ аулъ Каракули-хана. Кибитки послѣдняго стояли нѣсколько въ сторонѣ отъ аула, и между ними красовалась яркая бухарская палатка, при входѣ въ которую, сохраняя свое достоинство, встрѣтили меня какъ и «правитель Мерва», Атаджанъ-бай.
— Узнаешь приказчика Сибиръ-ніязъ-бая?[10] — спросилъ я Каракули-хана послѣ обычныхъ привѣтствій и разспросовъ.
— Узнаю, — отвѣчалъ онъ съ улыбкой. — Мы и въ первый твой пріѣздъ подозрѣвали, что не Сибиръ-ніязъ, а ты — гвоздь каравана, только выдающій себя за приказчика.
— Тогда это нужно было, — продолжалъ я. — Теперь мнѣ не зачѣмъ скрываться, такъ какъ имѣю весьма несложное порученіе отъ русскаго начальства… Но прежде я хотѣлъ бы узнать, кого изъ себя представляетъ твой почтенный гость, Атаджанъ-бай?
— Я хакимъ (правитель) Мерва, — отвѣчалъ самъ Атаджанъ, — назначенный хивинскимъ ханомъ и утвержденный русскими.
— Откуда же взялось у хивинскаго хана право назначать правителя въ Мервъ, и что значитъ выраженіе: «утвержденный русскими»?
Въ отвѣтъ на это, хививецъ досталъ изъ лежавшей недалеко отъ него шкатулки бумагу, развернулъ ее и, передавая мнѣ, произнесъ лаконически: «Прочти».
Бумага эта меня поразила. На первой ея страницѣ было написано на джагатайскомъ языкѣ, что, «склоняясь на поступившую во мнѣ просьбу всего Мервскаго народа, и въ видахъ водворенія въ этой странѣ спокойствія и порядка, я, повелитель Хивы, Магомедъ-Рагимъ-ханъ, назначаю хакимомъ Мерва испытаннаго сановника моего, Атаджанъ-бая, въ увѣренности, что Мервскій народъ послѣдуетъ его разумнымъ указаніямъ», и т. д. На слѣдующей страницѣ русскій текстъ, за печатью и подписью тогдашняго туркестанскаго генералъ-губернатора, генералъ-лейтенанта Черняева, гласилъ кратко: «Одобряю выборъ его свѣтлости, хивинскаго хана, и утверждаю Атаджанъ-бая правителемъ Мерва».
Для разъясненія этого и, кстати, для характеристики Каракули-хана, необходимо сдѣлать маленькое отступленіе.
Во время перваго вашего пріѣзда въ Мервъ, о Каракули-ханѣ носилась плохая молва, и васъ предостерегали не довѣряться этому человѣку. Но онъ жилъ недалеко отъ насъ, заглядывалъ къ намъ, оставался обѣдать, и разъ позвалъ и въ себѣ на угощеніе, на которое мы отправились, скрѣпя сердце и скрывъ подъ халатами кинжалы и револьверы, такъ какъ были почти увѣрены, что за трапезой этого хищника насъ ожидаетъ катастрофа или отравленіе. Опасенія, однако, не оправдались. За этимъ обѣдомъ я заговорилъ между прочимъ и о томъ, что напрасно Мервскіе ханы не стараются сблизиться съ русскими властями, что имъ слѣдовало бы заглядывать и въ Асхабадъ, гдѣ ихъ несомнѣнно ожидаетъ радушный пріемъ, подарки и т. п. Мысль эта, повидимому, поправилась Каракули-хану. По крайней мѣрѣ, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ того, онъ явился, въ сопровожденіи нѣсколькихъ десятковъ всадниковъ, въ Асхабадъ, гдѣ, однако, надеждамъ его не суждено было осуществиться. Вмѣсто радушія и чего-нибудь болѣе существеннаго, генералъ Рербергъ, на пріемѣ подъ открытымъ небомъ, подарилъ ему суконный халатъ. Скромность подарка такъ подѣйствовала на алчнаго аламана, что онъ довольно грубо обратился въ переводчику со словами:
— Пусть генералъ надѣнетъ халаты прежде на моихъ людей!..
Но эта фраза не имѣла послѣдствій, и какъ, сдѣлавшій въ Асхабадъ и обратно 700 верстъ верхомъ, вернулся на родину съ двадцати-рублевымъ халатомъ, вызвавшимъ насмѣшки въ Мервѣ, съ цѣлымъ адомъ злобы въ душѣ и съ твердымъ рѣшеніемъ прервать всякія сношенія съ русскими.
Вскорѣ послѣ этого энергичный какъ, обуреваемый жаждой повелѣвать всѣмъ оазисомъ, отправился въ хивинскому хану и просилъ его, именемъ всего Мервскаго народа, назначить въ правители Мерва одного изъ своихъ сановниковъ. При этомъ, какъ разсказывали мервцы, Каракули-ханъ, будучи самъ однимъ изъ безпокойнѣйшихъ людей своего народа, и не помышлялъ, конечно, о водвореніи въ немъ порядка, а руководился главнымъ образомъ мечтой — быть въ своей странѣ фактическимъ воротилой, прикрываясь именемъ хивинскаго ставленника, и, въ придачу, получить подарки отъ хивинскаго хана. Въ послѣднемъ, какъ говорятъ, онъ обманулся во всякомъ случаѣ менѣе, чѣмъ въ Асхабадѣ, а первая — такъ и осталась мечтой. Правда, хивинскій ханъ назначилъ, а случившійся тогда въ Петро-Александровскѣ генералъ Черняевъ утвердилъ Атаджанъ-бая правителемъ Мерва. Но мервцы отнеслись болѣе чѣмъ индифферентно къ этой затѣѣ Каракули-хана, а остальные ханы не сочли даже нужнымъ познакомиться съ Атаджаномъ. Тѣмъ не менѣе, первый шагъ этого хивинца, по прибытіи въ Мервъ, заключался въ проектѣ обложенія мѣстнаго населенія сборомъ на содержаніе стражи, который вызвалъ только глумленіе народа и не принесъ ни одного крана. Слѣдующія его попытки «управлять» были столь же успѣшны. Затѣмъ превратились всякія попытки, и въ теченіе послѣднихъ мѣсяцевъ до моего пріѣзда хивинскій правитель пребывалъ въ Мервѣ въ совершенномъ забвеніи.
Вотъ краткія свѣдѣнія о двухъ моихъ собесѣдникахъ, съ которыми я встрѣтился въ пестрой бухарской палаткѣ.
— Теперь я вижу, что ты дѣйствительно утвержденъ «ярымъ-падишахомъ»[11], — продолжалъ я, обращаясь въ Атаджану послѣ прочтенія надписи Черняева. — Но Каракули-хана, какъ я слышу со всѣхъ сторонъ, никто не уполномочивалъ просить о назначеніи сюда «хакима»; слѣдовательно, онъ обманулъ хивинскаго хана, и тѣмъ самымъ заставилъ твоего повелителя ввести въ заблужденіе ярымъ-падишаха. По пріѣздѣ въ Мервъ, истина раскрылась передъ тобою какъ нельзя болѣе: кромѣ Каракули и двухъ-трехъ десятковъ его близкихъ, никто здѣсь тебя и знать не хочетъ, потому именно, что ты явился сюда непрошеннымъ. Водворить какой-либо порядокъ въ странѣ тебѣ не удалось; напротивъ, неурядица и аламанство приняли при тебѣ размѣры просто небывалые, чего русскіе не могутъ терпѣть въ своемъ сосѣдствѣ. Далѣе, не знаю, правда ли, но меня увѣряли здѣсь, что ты, человѣкъ, утвержденный русскими, распускаешь слухи крайне для нихъ неблагопріятные… Еслибы все это было извѣстно въ Хивѣ или въ Ташкентѣ, тебя бы давно отозвали. Поэтому я долженъ сказать въ заключеніе, что твое пребываніе въ Мервѣ безполезно и нежелательно русскимъ. Ты долженъ вернуться въ Хиву и добросовѣстно доложить своему хану объ ошибкѣ, въ которую вовлекли его и ярымъ-падишаха. Совѣтую сдѣлать это добровольно. Въ противномъ случаѣ я теперь же доведу обо всемъ этомъ до свѣдѣнія моего начальства, и тогда легко быть можетъ, что тебѣ придется покинуть Мервъ при худшихъ условіяхъ… Настаиваю на этомъ еще потому, — добавилъ я, — что не позже, какъ черезъ нѣсколько дней, Мервъ долженъ подчиниться Россіи, или же приготовиться испытать на себѣ, подобно Хивѣ и Ахалу, силу русскаго оружія; въ обоихъ случаяхъ тебѣ здѣсь нечего будетъ дѣлать…
Въ отвѣтъ на это, мнѣ пришлось выслушать со стороны видимо взволнованныхъ Каракули-хана и Атаджанъ-бая кучу безцвѣтныхъ возраженій и оправдательныхъ фразъ, приводить которыя не стоитъ. Конечный же результатъ былъ таковъ: мое письмо о встрѣчѣ съ Атаджаномъ и о необходимости его удаленія изъ края, хотя бы путемъ сношенія съ начальствомъ Туркестана, полковникъ Муратовъ переслалъ начальнику области. Затѣмъ, возникла ли по этому поводу переписка, и какая, — мнѣ неизвѣстно. Но еще недѣли за три до занятія нами Мерва, Атаджанъ покинулъ Мервъ, а вмѣстѣ съ нимъ бѣжалъ въ Хиву и Каракули-ханъ…
Послѣ ночлега у этихъ господъ, я провелъ еще сутки въ аулѣ Мурадъ-бая и затѣмъ переѣхалъ въ районъ Векилей.
Объѣзжая такимъ образомъ оазисъ и останавливаясь у лицъ, пользующихся вліяніемъ, я старался въ пути и на ночлегахъ переговорятъ съ возможно большимъ числомъ людей, съ тѣмъ, конечно, чтобы перелить въ нихъ мое убѣжденіе, что Мервъ переживаетъ послѣдніе дни своего дикаго разгула, и что населеніе его, въ своихъ собственныхъ интересахъ, должно, путемъ добровольнаго принятія русскаго подданства, избѣгнуть неминуемаго, въ противномъ случаѣ, кровопролитія. Сущность моей аргументаціи я приведу ниже. Здѣсь же достаточно сказать, что проповѣдь моя далеко не была гласомъ вопіющаго въ пустынѣ. Напротивъ, въ отдѣльности со мною соглашался почти каждый текинецъ, и, за рѣдкими исключеніями, главари народа были уже солидарны со мною, когда я закончилъ свой объѣздъ въ районѣ рода Векиль.
Здѣсь, въ аулѣ Юсуфъ-хана и его матери Гюль-Джамалъ, гдѣ я засталъ и Мехтемъ-Кули-хана, мнѣ пришлось пробыть около десяти дней.
Въ самый день пріѣзда я узналъ, что въ числѣ гостей ханши находится авганскій эмиссаръ, капитанъ Искандеръ-ханъ, съ двумя товарищами. Я уже слышалъ ранѣе, что они разъѣзжаютъ по странѣ нѣсколько недѣль, и съ цѣлями, конечно, совершенно противоположными моимъ. Необходимо было устранить этихъ противниковъ, и судьба помогла мнѣ въ этомъ, пославъ неожиданную съ ними встрѣчу. Съ вечера я распорядился нанять въ аулѣ четырехъ надежныхъ туркменъ, для доставленія этихъ эмиссаровъ въ русскій отрядъ на Карры-бентъ, и когда это было сдѣлано, пригласилъ къ себѣ Искандеръ-хана. Явился рослый красавецъ, съ смуглымъ энергичнымъ лицомъ. Безъ дальнихъ околичностей, я объявилъ ему, чтобы онъ приготовился къ выѣзду изъ Мерва черезъ полчаса. Глаза авганца запылали при этомъ страшною яростью, но сопротивленіе было немыслимо, такъ какъ вслѣдъ за нимъ въ дверямъ подошли джигиты съ берданками.
— На какомъ основаніи, по какому праву ты арестуешь меня?!.. Я такой же офицеръ моего эмира, какъ ты своего Бѣлаго царя, — началъ было Искандеръ-ханъ, возвышая голосъ и сильно жестикулируя.
Объяснивъ ему въ двухъ словахъ, что мы находимся въ странѣ, гдѣ сила издавна составляетъ и право, и основаніе всякаго дѣйствія, я заключилъ словами, что такъ нужно, и что дальнѣйшіе разговори ни къ чему доброму не поведутъ.
Авганцы выѣхали около полуночи. Этотъ поздній часъ былъ избранъ для того, чтобы враждебные намъ люди не отбили ихъ, что могло случиться при отправленіи ихъ днемъ. А на другой день я извинился передъ ханшей, что нашелъ себя вынужденнымъ нарушить въ ея домѣ права гостепріимства.
Слухъ объ арестованіи и высылкѣ авганскихъ эмиссаровъ быстро разошелся по Мерву и принесъ свою пользу. Первымъ его послѣдствіемъ было немедленное бѣгство изъ Мерва въ Іолатанъ другого, еще болѣе мутившаго населеніе, эмиссара Сіяхъ-Пуша съ его нѣсколькими приверженцами.
V.
правитьВъ аулѣ Юсуфъ-хана, послѣ бесѣдъ съ его матерью, родственниками и приближенными, окончилась моя предварительная работа, — такъ сказать, зондированія настроенія и подготовка почвы. Теперь предстоялъ послѣдній рѣшительный шагъ, безъ котораго вся затѣя могла кончиться ничѣмъ.
Дѣло въ томъ, что многіе въ Мервѣ были запуганы возможностью нашествія русскихъ, и искренно желали отклонить эту грозу. Одни безкорыстно, другіе въ надеждѣ на вознагражденіе впослѣдствіи ихъ услугъ, обѣщали мнѣ свою поддержку и содѣйствіе. Но фактически никто въ этой странѣ не имѣлъ и тѣни власти; она всецѣло принадлежала самому народу. По старинному туркменскому обычаю, для рѣшенія такихъ важныхъ вопросовъ, какимъ въ данномъ случаѣ являлось принятіе или отклоненіе русскаго подданства, было необходимо постановленіе генгеша, т.-е. общаго собранія представителей народа. Только оно могло дать тотъ или другой отвѣтъ, имѣющій значеніе и силу. Къ нему я и рѣшился обратиться. Къ старику, въ чрезвычайныхъ случаяхъ, генгешъ собирался на назначенное мѣсто по приглашенію одного изъ главарей народа. Такъ Коушутъ-ханъ трижды собиралъ генгешъ, который рѣшалъ переселеніе народа изъ Саракса въ Мервъ, возведеніе здѣсь огромной плотины на Мургабѣ и сооруженіе крѣпости.
Но послѣднія лѣтъ десять, благодаря наступившей въ странѣ анархіи, генгешъ уже не собирался никѣмъ, и, въ виду этого, меня затрудняли вопросы: гдѣ и какимъ способомъ собрать этотъ первообразъ парламента, да еще туркменскій?.. Было еще обстоятельство: я звалъ, что на генгешъ собирается до трехсотъ представителей, и каждый изъ нихъ пріѣзжаетъ съ двумя-тремя провожатыми. Нужно было принять всю эту ораву, поставить кибитки для ея размѣщенія и прокормить ее и сотни лошадей, по крайней мѣрѣ, три дня. Говорили, что это удовольствіе обходится въ нѣсколько тысячъ крановъ, которыхъ у меня тоже не было. «Какъ тутъ быть?» — ломалъ я свою голову, и съ этимъ вопросомъ обратился въ ханшѣ Гюль-Джамалъ, о которой не лишнее сказать здѣсь нѣсколько словъ.
Какъ мнѣ разсказывали въ Мервѣ, Гюль-Джамалъ считалась въ молодости одною изъ красивѣйшихъ дѣвушекъ своего племени, и, по оригинальному обычаю туркменъ награждать заслуги своихъ выдающихся людей, была выдана въ жены Нурверды-хану, по приговору народа, вмѣстѣ съ значительнымъ райономъ земли и съ цѣлымъ оросительнымъ каналомъ. Но она оказалась обладательницею не только красоты, но еще и замѣчательнаго ума, такта, доброты и щедрости, и, благодаря этому, овладѣла вскорѣ и волею своего мужа, и симпатіями народа настолько, что нерѣдко вліяла на рѣшеніе даже весьма важныхъ общественныхъ вопросовъ. Словомъ, Гюль-Джаланъ была тогда, въ прямомъ и переносномъ значеніи, самою состоятельною личностью Мерва. Нечего и говорить, что я жаждалъ склонить на свою сторону столь популярную текинку, и, разсчитывая на нее, я не ошибся.
Выслушавъ меня, она проговорила безъ колебанія:
— Въ интересахъ нашего народа и моихъ сыновей, я не разъ приносила и не такія жертвы… Я созову генгешъ отъ твоего имени и охотно приму на себя всѣ хлопоты и издержки по пріему, если только ты надѣешься на успѣхъ…
— Я увѣренъ, что Мервъ или послѣдуетъ моему доброму совѣту, или сдѣлается жертвою русскихъ пушекъ, — отвѣчалъ я, и затѣмъ деликатно намекнулъ ей, что, во всякомъ случаѣ, ея издержки будутъ оцѣнены.
Это было 28-го декабря 1883 года. Ханша въ тотъ же день разослала гонцовъ по всѣмъ направленіямъ, съ приглашеніемъ на генгешъ, а въ теченіе слѣдующихъ двухъ дней шли у нея горячія приготовленія къ пріему сотенъ гостей. Изъ сосѣднихъ ауловъ свозили на верблюдахъ кибитки и устанавливали ихъ на ближайшей полянѣ. Рѣзали массу барановъ, десятки туркменовъ пекли хлѣбъ, варили рисъ и т. п. Всѣмъ этимъ непосредственно распоряжалась сама Гюль-Джамалъ. Вездѣ былъ ея глазъ, вездѣ слышался ея голосъ — спокойный, но повелительный.
30-го декабря начались съѣздъ и угощеніе. Отъ говора и криковъ, топота и ржанья коней, непрерывнаго лая собакъ и неразлучныхъ съ туркменскими сборищами гортанныхъ пѣсенъ съ монотоннымъ рокотомъ балалайки, съ утра до поздней ночи стоялъ непрерывный звонъ во всемъ аулѣ ханши. А я въ это время, растянувшись на коврѣ или расхаживая по двору, обдумывалъ ультиматумъ, для предъявленія его, въ возможно внушительной формѣ, представителямъ Мерва.
Около десяти часовъ утра 1-го января 1884 года всѣ съѣхавшіеся ханы, кетхуды, ахсакалы всѣхъ родовъ и волѣкъ Мервскихъ текинцевъ, въ числѣ около трехсотъ человѣкъ, усѣлись огромнымъ кольцомъ, на равнинѣ, за ауломъ ханши. За ними сплошной стѣной тѣснились двѣ-три тысячи любопытныхъ, а въ срединѣ круга билъ разостланъ для меня небольшой коврикъ.
Когда дали знать, что генгешъ готовъ и ожидаетъ меня, я направился къ нему въ сопровожденіи Пацо-Пліева, который остался внѣ круга. Войдя въ средину одинъ, я произнесъ громко по-туркменски:
— Привѣтъ вамъ, уважаемые ханы и представители мервскаго народа!
Затѣмъ, опустившись на коверъ, я продолжалъ такъ:
"Вы, собравшіеся здѣсь, представляете совѣтъ лучшихъ умовъ Мервскаго народа. Сегодня рѣшится его судьба. Она — въ вашихъ рукахъ, потому что будетъ зависѣть отъ степени вашего благоразумія и осмотрительности. Приглашаю васъ, поэтому, выслушать меня съ должнымъ вниманіемъ. Отъ сильнѣйшаго государства въ мірѣ я уполномоченъ предъявить вамъ нѣчто чрезвычайное… Слушайте!
"На мнѣ лежатъ сегодня двѣ обязанности: первая, служебная, — исполнить приказаніе высшаго русскаго начальства; вторая, нравственная, — по долгу человѣка, и къ тому же — мусульманина, вашего единовѣрца, — дать вамъ добрый совѣтъ лично отъ себя… Прошло три года съ тѣхъ поръ, какъ русскіе завоевали Ахалъ. Въ теченіе этого времени никто не посягалъ на вашу независимость и вамъ была дана полная возможность жить мирно, въ качествѣ добрыхъ сосѣдей. Это было сдѣлано между прочимъ и потому, что Мервъ самъ по себѣ не представляетъ особаго соблазна, и величайшему въ мірѣ русскому государству совершенно безразлично, принадлежитъ ему этотъ край или нѣтъ. Но русскіе убѣдились за тѣ же три года, что жить мирно — не въ вашихъ привычкахъ… Безначаліе, распущенность и повальные грабежи ваши сдѣлали то, что съ вами не только не мыслимы обыкновенныя, торговыя и вообще сосѣдскія отношенія, во нѣтъ даже проѣзда для мирныхъ людей какъ по странѣ вашей, такъ и во сосѣдству. Вы привыкли имѣть дѣло съ слабыми персами и, несмотря на свѣжій еще геокъ-тепенскій урокъ, забыли, къ сожалѣнію, что русскіе — не персы. Ни одно солидное государство не потерпѣло бы подъ бокомъ у себя вашего образа жизни. Россіи и подавно нечего съ вами церемониться!.. И вотъ, насталъ моментъ, когда она считаетъ, что вы должны немедленно и безпрекословно сдѣлаться подданными Бѣлаго Царя, или же приготовиться встрѣтить черезъ двѣ недѣли русскія войска. Итакъ, выбирайте: благоденствіе мирной жизни, или — безпощадная война, которая, смѣю васъ увѣрить, можетъ стереть съ лица земли не только васъ, но и самое имя Мерва!..
"Теперь я забуду на минуту, что я русскій офицеръ, и буду говорить съ вами частнымъ образомъ, въ качествѣ вашего единовѣрца.
"Обсудивъ спокойно русское требованіе, вы можете принять его — или рѣшиться на войну. Скажу вамъ откровенно, что я лично и всѣ подобные мнѣ русскіе офицеры будемъ рады войнѣ. Война съ вами, при вашей численности и вашемъ оружіи, была бы для насъ только забавой, которая, однако, принесетъ многимъ славу, чины, ордена, деньги, словомъ — все, о чемъ мечтаетъ каждый русскій военный. Но вы — не русскіе офицеры, ваше положеніе иное, и совершенно различныя послѣдствія ожидаютъ васъ, смотря по тому, на что вы рѣшитесь… Подумайте объ этомъ…
"Знаете ли вы, кто привелъ русскихъ въ глубь страны вашихъ собратьевъ, въ Асхабадъ? Я думаю, что не знаете, и потому разскажу вамъ:
"Русскимъ принадлежитъ, между прочими, и море Хазарское (Каспій). Многія сотни судовъ плаваютъ по этому морю, поддерживая торговлю между различными странами. Туринскскіе пираты съ Гасанъ-кули и Челикена стѣсняли свободу этой торговли, и, чтобы обезопасить ее, пришлось, лѣтъ пятнадцать тому назадъ, занять Чагадамъ (Красноводскъ) и Чекишляръ. Текинцы Ахала сдѣлались тогда сосѣдями русскихъ, и вмѣсто того, чтобы жить по-сосѣдски, несмотря на всѣ увѣщанія русскихъ, не превращали своихъ набѣговъ даже на самый Чагадамъ. Это безразсудное поведеніе ахалъ-текинцевъ вынудило русскихъ на военное вторженіе въ ихъ страну, окончившееся геокъ-тепенскимъ погромомъ. Одна половина ахальскаго населенія легла костьми, другая — лишилась всего имущества и впала въ нищету, отъ которой едва оправляется въ настоящее время… Что же выиграли ахалъ-текинцы и не они ли привели русскихъ въ Асхабадъ?!.
"Къ сожалѣнію, вы послѣдовали примѣру вашихъ неразумныхъ братій, — вы вывели русскихъ изъ терпѣнія вашимъ аламанствомъ, и васъ ожидаетъ такая же судьба, если не образумитесь и не примете благоразумное рѣшеніе, пока есть время!.. Бухара, Хива и Коканъ были значительно сильнѣе васъ. Они также вынудили русскихъ взяться за оружіе. Вспомните, чѣмъ же кончилась борьба?!..
"Если васъ обуреваетъ такая степень помраченія разсудка, что вы не жалѣете лично себя, то подумайте о судьбѣ вашихъ неповинныхъ женъ, дѣтей и стариковъ, кровь которыхъ также польется ручьями, ибо пушки бьютъ, не различая правыхъ и виноватыхъ… Религія наша запрещаетъ непосильную борьбу, и Богъ не проститъ вамъ пролитія невинной крови, которая будетъ лежать на вашей совѣсти, на совѣсти представителей и руководителей народа, если не приложите всѣхъ усилій для того, чтобы спасти народъ отъ грозящаго ему не только бѣдствія, но просто — истребленія…
"Я знаю, люди несвѣдущіе, а можетъ быть и недобросовѣстные, вселили въ васъ убѣжденіе, что русскіе, какъ гяуры, не терпятъ мусульманъ и силою обратятъ васъ въ христіанство. Не вѣрьте этому!.. Мусульманскія царства Казанское и Астраханское присоединены въ Россіи нѣсколько столѣтій тому назадъ, Крымъ — болѣе ста лѣтъ въ подданствѣ Россіи, а многія провинціи Кавказа — десятки лѣтъ. Тѣмъ не менѣе, жители этихъ странъ и сегодня — мусульмане, и почище васъ!.. Отецъ мой, — посѣтившій Мекку и Медину, — служилъ сорокъ лѣтъ и дослужился до чина генерала; я служу двадцать лѣтъ. Мы оба, слава Богу, мусульмане, а подобныхъ вамъ — почти четырнадцать милліоновъ у Бѣлаго царя… Нѣтъ, русскіе не преслѣдуютъ мусульманъ, имъ нѣтъ дѣла до религіи, они требуютъ только вѣрнаго подданства и добраго поведенія. Скажу болѣе, строгое соблюденіе правилъ всякой вѣры внушаетъ русскимъ только уваженіе…
"Для окончательнаго уясненія вамъ истины, скажу два слова и объ англичанахъ, такъ какъ знаю, что между вами есть люди, болтающіе объ Англіи…
"Въ какую бы страну ни направились русскіе, имъ постоянно приходится слышать, что мѣстное населеніе подстрекалось къ сопротивленію какимъ-нибудь англійскимъ эмиссаромъ, вводившимъ народъ въ заблужденіе щедрыми обѣщаніями денегъ, оружія и даже войска. Не вѣрьте такимъ людямъ. Обѣщанія ихъ всегда оказывались пустыми словами и ни разу не помѣшали русскимъ придти и силою оружія принести въ исполненіе свою угрозу. Такъ было со многими народами, и съ ахальскими текинцами въ томъ числѣ; такъ будетъ и съ вами, — если дадитесь въ обманъ.
"Еще недавно вы дали бывшему здѣсь О’Доновану, за вашими печатями, огромную бумагу о томъ, что согласны быть подданными Англіи. Почему же послѣ этого англичане не пришли и не водворили порядка между вами? Потому что, имѣя на шеѣ такую обузу, какъ Индія, хотя и съ обабившимися индусами, они не въ силахъ это сдѣлать. Откуда они придутъ къ вамъ, когда васъ окружаютъ земли, не принадлежащія Англіи? А откуда придутъ русскіе — вы очень хорошо знаете. Въ ожиданіи вашего отвѣта, въ трехъ переходахъ отсюда, на Карры-бентѣ, стоятъ передовыя ихъ войска, за которыми повалитъ къ вамъ столько тысячъ, сколько царской душѣ будетъ угодно… Знайте это!
"О томъ, что интересы ваши и вашего народа требуютъ безпрекословнаго исполненія моего совѣта; что въ результатѣ его васъ ожидаютъ несравненно лучшія условія существованія, чѣмъ тѣ, которыми вы пользуетесь; а равно и о томъ, что нечего опасаться посягательства на вашу религію и обычаи, — я могъ бы говорить еще очень долго. Но я увѣренъ, что вы меня поняли, и потому, не распространяясь болѣе, ограничусь пожеланіемъ, чтобы Богъ вразумилъ васъ на доброе рѣшеніе и избавилъ вашъ народъ отъ грозящаго ему бѣдствія…
«Итакъ, подданство или — война?.. Я увѣренъ, что вопросъ этотъ уже рѣшенъ въ головѣ каждаго изъ васъ, и потому, для совѣщанія и передачи мнѣ отвѣта, даю вамъ полчаса времени. Каковъ бы ни былъ вашъ отвѣтъ, я оставлю Мервъ съ чистою совѣстью, что съ своей стороны сдѣлалъ все для того, чтобы отвратить отъ васъ бѣдствія неравной борьбы».
Пока я говорилъ, въ кругу царило молчаніе; въ серьезныхъ лицахъ представителей и окружавшей толпы можно было читать только напряженное вниманіе и нѣкоторое впечатлѣніе. Но когда, окончивъ рѣчь, я поднялся съ мѣста, вдругъ со всѣхъ сторонъ раздались громкія восклицанія:
— Баракялла (спасибо)!!.
Это было хорошее предзнаменованіе.
— Переговорить съ каждымъ изъ васъ въ отдѣльности я не могу и не нахожу нужнымъ. Пусть каждый родъ уполномочитъ одного для передачи мнѣ отвѣта, и когда онъ будетъ готовъ, пусть дадутъ мнѣ знать! — крикнулъ я въ заключеніе и, выйдя изъ круга, направился въ свою кибитку.
Минутъ черезъ двадцать, которыя я прождалъ не безъ нѣкотораго колебанія между надеждой и сомнѣніемъ, мнѣ дали знать, что отвѣтъ готовъ. Я снова вошелъ въ генгешъ и занялъ свое мѣсто.
— Ну, кгог вы избрали для передачи мнѣ отвѣта?
— Мехтемъ-Кули-хана! — послышались голоса съ разныхъ сторонъ.
Онъ сидѣлъ въ кругу, между представителями рода Векиль.
— Мехтемъ-Кули-ханъ, — обратился я къ нему, — въ чемъ состоитъ отвѣтъ Мервскаго народа?
— Представители Мерва, — произнесъ онъ среди всеобщаго молчанія, — единогласно постановили принять подданство Бѣлаго царя…
Послѣдовала нѣкоторая пауза. Отвѣтъ точно свалилъ гору съ моихъ плечъ. Но, быстро совладавъ съ охватившимъ меня невольнымъ порывомъ радости, я спокойно прервалъ молчаніе:
— Теперь я вижу съ удовольствіемъ, что имѣлъ дѣло съ умными людьии. Потомство благословитъ васъ за это разумное рѣшеніе. Баракялла!.. Въ виду такого оборота дѣла я останусь въ Мервѣ еще три дня. Въ теченіе этого времени вы должны написать о вашемъ постановленіи просьбу на имя Бѣлаго царя, за подписями или печатями всѣхъ представителей народа; а также избрать депутацію изъ четырехъ родовыхъ хановъ и двадцати-четырехъ старшинъ (по одному отъ каждаго канала или отъ каждыхъ двухъ тысячъ кибитокъ) для представленія просьбы русскому генералу въ Асхабадѣ. Депутація эта пусть приготовится ѣхать со мною.
Этимъ кончились всѣ разговоры. Я вернулся въ свою кибитку, и черезъ часъ два джигита уже полетѣли на Карры-бентъ съ письмомъ къ полковнику Муратову.
«Поздравляю васъ, г. полковникъ, — писалъ я, — съ новымъ годомъ и съ новымъ славнымъ дѣломъ! Сегодня, въ полдень, ханы, представители всѣхъ родовъ и колѣкъ Мервскаго народа, собравшись на совѣщаніе въ числѣ около 300 человѣкъ и выслушавъ энергично ямъ представленный ультиматумъ, единогласно постановили принять русское подданство и вручить свою судьбу Бѣлому царю. Черезъ три дня выѣду въ обратный путь съ прошеніемъ народа на Высочайшее имя и съ депутаціею, которая съ ханами, старшинами, почетными лицами и сопровождающими ихъ будетъ простираться, вѣроятно, до полутораста всадниковъ. Надѣюсь, что на Карры-бентѣ имъ будетъ оказанъ должный пріемъ… Итакъ, до скораго свиданія»!
Въ тотъ же день, послѣ обѣда, ко мнѣ явился письмоводитель Майли-хана, молла Клычъ-Ніязъ, съ огромнымъ листомъ навощенной бухарской бумаги, на первой страницѣ которой крупными буквами было написано по-туркменски:
"Прославленному, великому Бѣлому Царю, Высочайшему повелителю русскихъ и иныхъ народовъ, — да продлится его благоденствіе и могущество, да не изсякнетъ его милость и благоволеніе, да будетъ надъ нимъ благословеніе Аллаха!
"Мы, ханы, старшины и уполномоченные представители всѣхъ родовъ и колѣнъ Мервскаго народа, собравшись сегодня[12] на генгешъ и выслушавъ присланнаго къ намъ штабсъ-ротмистра Алиханова, единогласно постановили добровольно принять русское подданство. Отдавая себя, свой народъ и свою страну подъ мощную Твою руку, Великій Царь, повергаемъ передъ твоимъ трономъ просьбу сравнять насъ со всѣми подвластными Тебѣ народами, назначить надъ нами правителей и водворить между нами порядокъ, для чего, по Твоему велѣнію, мы готовы выставить нужное число вооруженныхъ конниковъ.
«Для поднесенія сего постановленія народныхъ представителей, нами уполномочены 4 хана и 24 старшины, каждый отъ двухъ тысячъ кибитокъ».
Этотъ документъ, хранящійся въ настоящее время въ государственномъ архивѣ, до поздней ночи покрывался затѣмъ печатями или подписями собравшихся на генгешъ. Въ теченіе слѣдующихъ дней число этихъ подписей и приложеній увеличилось еще нѣсколькими сотнями, такъ какъ во время обратнаго вашего слѣдованія черезъ аулы всѣ сколько-нибудь знающіе текинцы, наперерывъ другъ передъ другомъ, просили моего разрѣшенія пріобщить и свое имя къ представителямъ народа.
На слѣдующій день мнѣ сообщили, что наканунѣ у Kapaкули-хана и Атаджанъ-бая также происходилъ генгешъ, имѣвшій цѣль совершенно противоположную моимъ стремленіямъ. Но эти господа ошиблись въ своихъ ожиданіяхъ. На ихъ призывъ отозвалось только десятка три ихъ сторонниковъ, и результатъ ограничился нѣсколькими съѣденными баранами…
Въ тотъ же день нарочный привезъ мнѣ отвѣтъ полковника Муратова на мое письмо, въ которомъ я выражалъ мысль о необходимости отозвать изъ Мерва хивинскаго «правителя» и, если возможно, нѣсколько приблизить въ оазису хотя бы двѣ сотни казаковъ, что могло произнести извѣстное давленіе на генгешъ. Въ отвѣтѣ этомъ заключается, между прочимъ, слѣдующее:
«Совершенно согласенъ съ вами, что мое прибытіе въ озеру Карыбата принесло бы пользу дѣлу. Но я связанъ инструкціею командующаго войсками, которая не разрѣшаетъ мнѣ посылать даже сотню къ сторонѣ Мерва, далѣе одного перехода. А до Карыбата добрыхъ сто верстъ… Генералъ пишетъ, чтобы на высылкѣ Атаджана изъ Мерва не особенно настаивать, но требовать выдачи персюковъ послѣдняго плѣна. Онъ прибавляетъ къ этому, что съ нетерпѣніемъ ждетъ извѣстій о вашихъ дѣйствіяхъ. Пишите, ради Бога, чаще: мы всѣ истомились здѣсь въ ожиданіи вѣстей отъ васъ. Берегите себя и своихъ людей. Собираемся встрѣтить новый годъ пальбой всего отряда. Будемъ пить за ваше здоровье и успѣхъ вашего лихого предпріятія… Посылаю вамъ No „Кавказа“, въ которомъ найдете подробности о смерти вашего предшественника по Мерву, ирландца О’Донована»…
Письмо это мнѣ снова напомнило о злополучныхъ персахъ, къ освобожденію которыхъ пока ничего не было сдѣлано. Теперь я заговорилъ о нихъ съ Мехтемъ-Кули-ханомъ и привелъ такіе аргументы.
Когда мы взяли Хяву, первое требованіе русскихъ заключалось въ томъ, чтобы немедленно были освобождены и отправлены на родину всѣ плѣнные персы. Это и было исполнено. Черезъ какой-нибудь мѣсяцъ, когда русскія войска займутъ Мервъ, здѣсь повторится то же самое.
— Не попытаешься ли ты, — сказалъ я въ заключеніе, — объяснить это хозяевамъ персовъ, захваченныхъ въ послѣднее время, и вразумить ихъ, чтобы они сдѣлали теперь добровольно то, что неминуемо принуждены будутъ исполнять черезъ нѣсколько недѣль?.. Если это удастся, — ты доставишь большое удовольствіе нашему генералу.
Попытка, которую охотно теперь принялъ на себя Мехтемъ-Кули-ханъ, была весьма успѣшна. Изъ числа плѣнныхъ трое оказались уже отправленными въ Бухару на продажу, а съ остальными одиннадцатью освобожденными женщинами, дѣтьми и стариками, Мехтемъ-Кули-ханъ, черезъ нѣсколько дней, догналъ меня въ аулѣ Топазъ.
VI.
правитьМы выѣхали изъ аула Гюль-Джамалъ-бай утромъ 4 января. Въ теченіе этого и слѣдующаго дня къ вамъ постепенно присоединялись изъ попутныхъ ауловъ назначенные въ депутацію ханы и старшины съ ихъ сопровождающими, такъ что къ прибытію на окраину оазиса, въ аулъ Топазъ, движеніе наше представляло большой и характерный туркменскій кортежъ, на превосходныхъ коняхъ, простиравшійся, вмѣстѣ съ нашими казаками и джигитами, до 200 всадниковъ.
Въ этомъ же аулѣ я получилъ съ нарочными второе письмо полковника Муратова, отъ 3 января, рисующее впечатлѣніе, произведенное въ Карры-бентѣ моимъ сообщеніемъ отъ 1 января. Вотъ оно дословно:
«Сегодня, въ пять часовъ пополудни, прискакали ваши посланные съ извѣстіемъ… просто ошеломляющимъ! Пробѣжавъ ваше письмо, я, не помня себя отъ радости, безъ шапки выскочилъ изъ кибитки и началъ кричать: „Сюда, сюда, господа!“… Черезъ нѣсколько секундъ, не только „господа“, но весь лагерь сбѣжался ко мнѣ, точно по тревогѣ. Едва я успѣлъ, потрясая въ рукѣ ваше письмо, крикнуть: — „Поздравляю, господа, поздравляю, братцы: Мервъ у ногъ государя!“ — какъ вдругъ вся эта масса людей разразилась долго неумолкавшимъ, оглушительнымъ „ура!“ и въ воздухъ полетѣли всѣ шапки… Отрядъ, словомъ, въ неописуемомъ восторгѣ. Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этой сцены, я отправилъ ваше письмо командующему войсками, прибавивъ съ своей стороны только одно: „Мервъ у ногъ Его Императорскаго Величества“. Джигитамъ, отправленнымъ съ письмомъ, приказалъ быть завтра вечеромъ въ Асхабадѣ, во что бы то ни стало. Думаю, что самъ генералъ прискачетъ сюда… Что же еще сказать вамъ? Я не нахожу словъ, которыя могли бы выразить мою искреннюю благодарность. Дай Богъ, чтобы и дальше все шло такъ же гигантски хорошо!.. Весь отрядъ вамъ кланяется, а я жажду обнять васъ и съ нетерпѣніемъ жду вашего возвращенія съ представителями Мерва. Мехтемъ-Кули-хану и Пацо-Пліеву шлю мой сердечный поклонъ, а вамъ — „вдовушву“ Редереръ. Весь вашъ, А. Муратовъ».
Три дня на пути въ Карры-бенту прошли незамѣтно. Общее настроеніе было радужное; смѣхъ и говоръ не умолкали ни на минуту. Но на послѣднемъ ночлегѣ судьба вздумала посмѣяться надъ нами. Случилось нѣчто траги-комичное, которое, однако, было настолько близко отъ серьезной катастрофы, что, при нѣсколько иномъ исходѣ, могло потребовать, по меньшей мѣрѣ, новой поѣздки въ Мервъ, что отдалило бы недѣли на двѣ наше прибытіе къ отряду. Случилось вотъ что.
Послѣдній ночлегъ, передъ Карры-бентомъ, мы имѣли около развалинъ Геокъ-Сююръ, въ открытой степи, кое-гдѣ поросшей мелкимъ кустарникомъ. Переходъ былъ большой въ этотъ день; къ ночлегу прибыли поздно, да еще предстояло выступленіе на разсвѣтѣ. Поэтому утомленные казаки быстро стреножили своихъ коней; туркмены, по обыкновенію, привязали своихъ къ желѣзнымъ кольямъ, вбитымъ въ землю; и тѣ, и другіе, разбившись на группы вокругъ костровъ, наскоро поужинали и повалились спать. То же самое сдѣлали и мы, оставивъ бодрствовать у костровъ только нѣсколько человѣкъ…
Прошелъ какой-нибудь часъ послѣ наступившаго на нашемъ бивакѣ затишья, какъ вдругъ точно дрогнула и загудѣла земля. Вслѣдъ затѣмъ мгновенно раздались трескъ, ржанье коней и крики всполошившихся людей… Едва успѣлъ я вскочить на ноги и инстинктивно кинуться въ сторону, какъ, подобно сокрушительному урагану, пронеслась мимо, разметая костры, добрая сотня испуганныхъ коней… Съ четверть часа на бивакѣ царилъ адъ кромѣшный… Но, вотъ, многихъ лошадей переловили, за другими поскакали конные, люди начали успокоиваться.
— Что случилось?! — обращаюсь въ недоумѣніи къ казакамъ и туркменамъ.
Изъ ихъ объясненій оказалось, что недалеко отъ лошадей внезапно раздалось какое-то грозное звѣриное рычаніе, какъ увѣряли туркмены, барса или тигра, которые довольно часто встрѣчаются въ густыхъ прибрежныхъ камышахъ Теджена. Это и было причиной паники лошадей, послѣдствія которой ограничились, къ счастью, пятью-шестью изрядно, однако, помятыми туркменами… Обойдя этихъ послѣднихъ и побывавъ у казаковъ, я вернулся въ своему истоптанному и разбросанному ложу съ сѣдломъ у изголовья, и тутъ только спохватился, что ни въ карманѣ пальто, ни около кошмы, на которой я лежалъ, нѣтъ моего дневника, а главное — прошенія мервцевъ на Высочайшее имя, почти съ тысячью печатей и подписей. «А что, думаю, если оно не отыщется или найдется въ изуродованномъ видѣ, что легко могло случиться подъ ногами людей и лошадей во время общей суматохи»?.. Меня бросило въ жаръ. Цѣлые часы поисковъ, которыми занимались почти всѣ, такъ какъ было обѣщано 25 руб. нашедшему, оказывались тщетными. И только на разсвѣтѣ бумаги, наконецъ, были найдены и, въ моему восторгу, безъ всякихъ поврежденій…
Радушный пріемъ, ожидавшій васъ въ Карры-бентѣ, составилъ цѣлое празднество. Разспросамъ и разсказамъ не было конца.
— Знаете ли, какъ было встрѣчено въ Асхабадѣ мое донесеніе о принятіи мервцами русскаго подданства? — между прочимъ, спрашиваетъ меня полковникъ Муратовъ.
— Не знаю, — говорю, — но очень интересно…
— Командующій войсками не повѣрилъ!.. Какъ мнѣ пишутъ, онъ воскликнулъ: «Какое тамъ присоединеніе!.. Пускай выдадутъ сначала плѣнныхъ»… Тѣмъ лучше, — прибавилъ полковникъ, — значитъ, совершился фактъ, казавшійся настолько невозможнымъ, что и вѣрить не хотятъ… Теперь надо послать генералу болѣе или менѣе обстоятельное донесеніе, какъ все это случилось, и извѣстить его о прибытіи Мервской депутаціи. Затѣмъ, до вашего выѣзда въ Асхабадъ, мнѣ хотѣлось бы выполнить и послѣднее, недавно полученное, приказаніе генерала. Но я не знаю, какъ быть съ этимъ… Онъ пишетъ, чтобы я командировалъ на рекогносцировку Саракса подполковника Закржевскаго, а онъ, бѣдный, боленъ…
— Составленіе и переписка обстоятельнаго донесенія потребуютъ нѣсколькихъ дней, — отвѣтилъ я. — Не лучше ли будетъ, вмѣсто этого, при донесеніи о прибытіи депутаціи, отправить мой дневникъ, въ которомъ все изложено шагъ за шагомъ?.. А эти нѣсколько дней я охотно употребилъ бы на интересную поѣздку въ Сараксъ, если, конечно, Закржевскій ничего не будетъ имѣть противъ этого.
— И прекрасно! — воскликнулъ Муратовъ. — Быть по сему! «По сему» мы и поступили. Дневникъ въ тотъ же день полетѣлъ съ нарочными въ Асхабадъ, а рано утромъ слѣдующаго дня, съ Мехтемъ-Кули-ханомъ, съ Пацо-Пліевымъ и двумя десятками казаковъ и джигитовъ, я выѣхалъ въ Сараксъ. Все 225-верстное разстояніе туда по лѣвому берегу Теджена, и обратно — по правому, мы проѣхали въ четыре дня, и большею частью подъ проливнымъ дождемъ; а одинъ день провели въ Сараксѣ въ гостяхъ у персидскаго губернатора, Али-Марданъ-хана, который принялъ насъ чрезвычайно любезно.
О результатѣ этой поѣздки, въ смыслѣ рекогносцировки, я поведу рѣчь въ одной изъ слѣдующихъ главъ, посвященныхъ занятію нами Саракса. Здѣсь же передамъ только разговоръ съ персидскимъ губернаторомъ, по поводу рѣшенія мервцевъ принять русское подданство.
Послѣ обычныхъ привѣтствій и взаимныхъ разспросовъ о здоровьи, когда, опустившись на ковры, мы принялись за неизбѣжные въ Персіи кофе и кальяны, губернаторъ Саравса обратился во мнѣ съ вопросомъ:
— Вы тотъ самый Али-ханъ, который недавно ѣздилъ въ Мервъ?
Я, молча, кивнулъ головой.
— Я знаю, мервцы вамъ дали бумагу, что принимаютъ русское подданство. Но придаете ли вы серьезное значеніе этой бумагѣ?
— Конечно.
— Въ такомъ случаѣ, я прочту вамъ то, что пишетъ мнѣ изъ Мерва одинъ изъ моихъ тайныхъ агентовъ.
Съ этими словами ханъ досталъ изъ-подъ тюфячка, на которомъ сидѣлъ, исписанный по-туркменски листъ бумаги и почти съ иронической улыбкой прочелъ изъ него слѣдующій отрывокъ:
«Сегодня выѣхалъ отсюда пріѣхавшій изъ Асхабада и пробывшій здѣсь двѣ-три недѣли русскій „саибъ-мансабъ“[13] Алиханъ. Люди, чающіе что-либо получить за это, выдали ему бумагу, что нашъ народъ принимаетъ подданство Бѣлаго Царя. Народъ же, конечно, только смѣется надъ этимъ. Подобныя же бумаги мы не разъ давали пріѣзжавшимъ къ намъ изъ Ирана, Авганистана и даже Англіи, и готовы дать еще кому угодно»…
— Если подобныя бумаги, виданныя пріѣзжимъ изъ разныхъ странъ, — произнесъ я, подчеркивая каждое слово, — остались только бумагами, то, значитъ, повелители этихъ странъ были не въ силахъ ими воспользоваться. Русскій государь не таковъ. Онъ не позволитъ съ собою шутить!..
— Подождемъ, увидимъ, — отвѣтилъ ханъ.
— Могу васъ увѣрить, — заключилъ я, — что если не увидите, то услышите, что я правъ, и гораздо ранѣе, чѣмъ вы думаете…
Вернувшись черезъ два дня послѣ этого разговора въ Карры-бентъ, мы съ полковникомъ Муратовымъ и съ Мервскою депутаціею выѣхали на слѣдующій день въ Асхабадъ, куда прибыли въ полдень 22 января.
О пріемѣ депутаціи въ Асхабадѣ и говорить нечего. Въ теченіе двадцатидневнаго пребыванія ее здѣсь чуть не на рукахъ носили…
Почти двѣ недѣли тянулись телеграфныя сношенія генерала Комарова съ Тифлисомъ и Петербургомъ. Въ первыхъ числахъ февраля были, наконецъ, получены разрѣшенія и приказы по равнымъ представленіямъ, а затѣмъ послѣдовалъ оффиціальный пріемъ депутаціи, происходившій въ домѣ начальника области.
Здѣсь, 6 февраля, въ большой залъ, гдѣ уже стояли въ парадныхъ мундирахъ всѣ мѣстныя военныя и гражданскія власти, били введены представители Мерва. Впереди нихъ сталъ почтенный сѣдобородый старикъ Дурды-Ніязъ, имѣя въ рукахъ обернутую въ золотую парчу просьбу на имя государя. Онъ вручилъ этотъ документъ вскорѣ вошедшему въ валъ генералу Комарову съ словами:
— Вотъ просьба, которую нашъ Мервскій народъ повергаетъ къ стопамъ Бѣлаго Царя.
Генералъ развернулъ парчу и передалъ заключавшійся въ ней огромный бухарскій листъ переводчику, который громко прочелъ сперва туркменскій текстъ, а потомъ и русскій переводъ его.
— По Высочайшему повелѣнію Государя Императора я принимаю вашу просьбу, — отвѣтилъ генералъ по окончаніи чтенія. — Отнынѣ вы и вашъ народъ — подданные Бѣлаго Царя. Поздравляю васъ!
Затѣмъ, объяснивъ въ краткой рѣчи обязанности новыхъ подданныхъ и ихъ будущее устройство, генералъ высказалъ надежды и пожеланія, и въ заключеніе объявилъ, указывая на меня, что я назначенъ начальникомъ Мервскаго округа, что ко мнѣ должны обращаться они по всѣмъ своимъ дѣламъ и безпрекословно исполнять мои приказанія.
Послѣ этого выступилъ впередъ туринскскій мулла съ кораномъ, и началась процедура приведенія къ присягѣ депутаціи, по окончаніи которой генералъ объявилъ о Высочайшемъ пожалованіи Сары-Батыръ-хану, Майли-хану, Мурадъ-хану и шестнадцатилѣтнему сыну Гюль-Джамалъ, Юсуфъ-хану, чиновъ капитана милиціи, а остальнымъ членамъ депутаціи — золотыя медали на шею и почетные халаты, которые тутъ же и были на нихъ возложены. Этимъ кончился пріемъ, и депутація удалилась. Меня же генералъ пригласилъ въ кабинетъ.
— Теперь намъ остается занять Мервъ войсками, — началъ онъ. — Какъ вы полагаете, какой отрядъ понадобится для этого?
— Ожидать какого либо сопротивленія со стороны мервцевъ, — отвѣчалъ я, — не вижу никакого основанія. Тѣмъ не менѣе, въ виду триста-пятидесятиверстнаго разстоянія, отдѣляющаго Асхабадъ отъ Мерва, бросить туда какую-нибудь роту или сотню, значило бы представить соблазнъ для неспокойнаго элемента, который можетъ оказаться и въ Мервѣ. Поэтому каррыбентскій отрядъ, состоящій ихъ 4-хъ ротъ, 2-хъ сотенъ и 2-хъ орудій, я считаю не только достаточнымъ для расположенія въ Мервѣ, но еще и способнымъ удержать его населеніе отъ всякаго соблазна…
— Вполнѣ раздѣляю вашъ взглядъ, — продолжалъ генералъ. — Значитъ, мы сдѣлаемъ такъ: вы съ депутаціею выѣдете отсюда дня черезъ два-три и подождете въ Карры-бентѣ моего прибытія. Дальнѣйшее движеніе мы рѣшимъ тамъ, на мѣстѣ.
Такъ и было сдѣлано. 9-го февраля полковникъ Муратовъ выѣхалъ въ Петербургъ съ донесеніемъ о послѣднихъ событіяхъ, а я съ депутаціею — въ Карры-бентъ. Сюда же, черезъ три дня послѣ васъ, прибылъ командующій войсками. Онъ поздравилъ отрядъ съ предстоящимъ ему на дняхъ походомъ въ Мервъ, а представителямъ тедженскаго населенія объявилъ о назначеніи ихъ начальникомъ маіора Мехтемъ-Кули-хана. Мнѣ въ тотъ же день вечеромъ генералъ сообщилъ слѣдующее:
— Я намѣренъ выступить отсюда съ отрядомъ 25-го февраля, значитъ — черезъ три дня. А вамъ нужно будетъ выѣхать съ депутаціею въ Мервъ, если можно, завтра же, съ тѣмъ, чтобы вы успѣли собрать наиболѣе почетныхъ людей страны и съ ними встрѣтить меня на одномъ переходѣ до вступленія въ оазисъ. Успѣете это устроить?
— Вѣроятно, не встрѣчу къ этому препятствія.
— Рано вы думаете выѣхать?
— По обыкновенію, съ разсвѣтомъ.
— Ну, въ такомъ случаѣ, покойной ночи и счастливаго пути! — пожелалъ генералъ, и мы разстались…
VII.
правитьОставивъ за собою еще разъ пустыню, отдѣляющую Теджевеній оазисъ отъ Мерискаго, я съ своимъ конвоемъ расположился въ Топазѣ, а депутацію распустилъ по домамъ, съ приказаніемъ снова собраться ко мнѣ черезъ три дня для встрѣчи русскаго отряда. Каждому изъ четырехъ хановъ было поручено при этомъ принести съ собою не менѣе ста наиболѣе представительныхъ всадниковъ своего колѣна.
Послѣ ихъ отъѣзда, мой словоохотливый хозяинъ, уже знакомый читателямъ, старикъ Абдалъ-сардаръ, присѣлъ къ очагу въ срединѣ кибитки и выложилъ мнѣ всѣ новости Мерва. Слухъ о прибытіи генерала на Тедженъ и о предстоящемъ на-дняхъ появленіи въ Мервѣ русскихъ войскъ уже проникъ въ среду населеніи. Каракули-ханъ и «правитель» Атаджанъ бѣжали поэтому въ Хиву. Населеніе совершенно спокойно. Не унимается только Баджаръ-ханъ, подстрекаемый Сіяхъ-пушемъ.
— Онъ, говорятъ, поклялся, что не пуститъ русскихъ въ Мервъ, — сообщилъ Абдалъ, едва сдерживая смѣхъ.
— Какъ думаютъ мервцы, — спрашиваю, — кто такой Сіяхѵ-пушъ?
— Да кто его знаетъ! — былъ отвѣтъ. — Одни называютъ его авганцемъ, другіе — индусомъ. Человѣкъ молодой, лѣтъ тридцати. Выдаетъ себя за святого… Ходитъ въ остроконечной шапкѣ дервиша, съ длинными, до плечъ волосами и съ завѣшаннымъ лицомъ… Говорятъ, что его постоянно снабжаетъ деньгами какой-то проживающій здѣсь еврей изъ Мешеда, по порученію тамошняго англійскаго консула…
— Чего же онъ добивается?
— Раньше говорилъ все объ авганскомъ эмирѣ, а теперь подстрекаетъ людей противъ русскихъ…
— Что же, есть у него сторонники?
— Какіе тамъ сторонники?!.. Глупый Каджаръ-ханъ, да, можетъ быть, нѣсколько десятковъ голодныхъ крикуновъ изъ его аула, которымъ Сіяхъ-пушъ обѣщалъ по верблюжьему вьюку англійскаго золота…
Разсказы Абдалъ-сардара, по которымъ можно было бы написать цѣлую эпопею мервскихъ аламановъ, сдѣлали то, что два дня въ Топазѣ пролетѣли незамѣтно, а на третій съ утра начали съѣзжаться ханы съ своими людьми. Въ этотъ же день нарочный привезъ мнѣ письмо генерала Комарова и сообщилъ между прочимъ, что вечеромъ отрядъ подойдетъ въ озеру Карибъ-ата, находящемуся верстахъ въ двѣнадцати отъ Топаза. Полученное письмо столько же порадовало меня первою своею частью, сколько удивило второю. Вотъ что писалъ генералъ 26 февраля, изъ Кумъ-япа:
"Князь Дондуковъ-Корсаковъ, телеграммой отъ 22 февраля, сообщилъ мнѣ, что Государь Императоръ изволилъ пожаловать вамъ чинъ маіора. Отъ души поздравляю васъ съ этимъ и радуюсь, что теперь не будетъ препятствія въ утвержденію васъ въ должности начальника Мервскаго округа.
«На Карибъ-ата я пріѣду, вѣроятно, завтра въ вечеру, а можетъ быть послѣ-завтра. Обдумавъ хорошенько, я первую стоянку намѣренъ сдѣлать въ Порсу и пройти туда съ Карибъ-ата, черезъ Сичмазъ, степной дорогой. Сообразно съ этимъ и дѣлайте ваши распоряженія. До свиданія. — А. Комаровъ».
Письмо это я могъ объяснить только недостаточнымъ знакомствомъ съ мѣстными условіями, а потому черезъ нѣсколько минутъ послалъ генералу слѣдующій отвѣтъ:
«По поводу вашего намѣренія пройти, съ отрядомъ, не входя въ оазисъ, прямо изъ Карибъ-ата, степной дорогой, и расположиться въ Поссу, давно заброшенныя развалины котораго находятся совершенно на отлетѣ отъ населеннаго района, считаю своимъ долгомъ доложить вашему превосходительству слѣдующее: Расположиться въ Порсу, или гдѣ бы то ни было внѣ оазиса, не значитъ „занять Мервъ“; такой шагъ не вызывается необходимостью и можетъ произвести впечатлѣніе нежелательное. Для занятія Мерва надо идти прямо въ его сердцу и стать твердой ногой въ Коушутъ-ханъ-валѣ, чему обстоятельства считаю вполнѣ благопріятными. Завтра встрѣчу васъ съ представителями Мерва».
Къ вечеру уже собрались всѣ ханы и, въ числѣ ихъ, вошелъ ко мнѣ, въ сумеркахъ, сынъ знаменитаго Коушутъ-хана, невзрачный на видъ и слѣпой на одинъ глазъ, Баба-ханъ. На вопросъ — что новаго? — онъ отвѣчалъ:
— Новаго ничего нѣтъ, а продолжается старое: Каджаръ-ханъ дурить, какъ всегда. По пути сюда, я наткнулся въ одномъ аулѣ на шайку оборванцевъ, человѣкъ въ двѣсти, собранную этимъ сумасбродомъ и галдѣвшую, что не пустятъ въ Мервъ русскихъ…
— Ты хорошо знаешь Каджаръ-хана?
— Какъ же, — родственникъ…
— А моему слову ты вѣришь? — спрашиваю.
— Конечно…
— Такъ слушай. Я очень сожалѣлъ, что болѣзнь помѣшала тебѣ участвовать въ депутаціи и лишила несомнѣнной награды. Поэтому предоставляю тебѣ сегодня первый представившійся случай оказать услугу и… вернуть потерянное[14]: Поѣзжай сейчасъ и, какими угодно способами, уговори Каджара пріѣхать ко мнѣ сегодня же, хоть на нѣсколько минутъ. Мнѣ нужно сказать ему нѣсколько словъ… В затѣмъ, если ему не угодно будетъ послѣдовать моему совѣту, — онъ свободенъ уѣхать отсюда во всякую минуту. Въ этомъ даю тебѣ слово, вотъ, въ присутствіи всѣхъ хановъ!
Баба-ханъ немного замялся.
— Я попытаюсь, — отвѣтилъ онъ наконецъ, — но думается, что легче будетъ доставить сюда голову этого сумасброда, чѣмъ его живымъ.
— Нѣтъ, головы мнѣ не надо!.. Увѣрь его, что я желаю ему добра. Если же онъ скажется неспособнымъ понять это, — передай ему отъ меня, что онъ весь остатокъ жизни будетъ кусать свои пальцы…
Баба-ханъ уѣхалъ и, часа черезъ три, когда я оставался одинъ, занятый своимъ дневникомъ, явился снова и произнесъ лаконически: «привелъ»!.. Едва я успѣлъ придвинуть ближе въ себѣ револьверъ и положить его такъ, чтобы былъ виденъ «званому гостю», какъ въ кибитку вошелъ туркменъ огромнаго роста, съ мрачно-надменной физіономіей, точно отлитой изъ темной бронзы. Этотъ Голіаѳъ, котораго не особенно пріятно было бы встрѣтить и на Невскомъ среди бѣлаго дня, еще представлялъ собой живой арсеналъ въ полутемной кибиткѣ. Помимо кривой сабли на боку, у него были за поясомъ «акъ-бичакъ»[15] и двѣ пистолета, а за спиною — двустволка. Въ такомъ видѣ предсталъ предо мною Каджаръ, бывшій недавно ханомъ всего Мерва, продававшій при этомъ за пятьсотъ рублей англичанина О’Донована, а теперь — пресловутый сторонникъ Сіяхъ-пуша, мечтавшій съ жалкой толпой мервскихъ босяковъ задержать наступленіе русскихъ.."
— Добро пожаловалъ Каджаръ-ханъ. Садясь! — указалъ я ему мѣсто противъ себя, не поднимаясь съ сидѣнья и не протягивая руки, изъ опасенія, чтобъ она не осталась непринятою. Онъ, однако, не рѣшился опуститься на коверъ возлѣ очага и сѣлъ на какой-то сундукъ, видимо предпочитая, въ своей подозрительности, сохранить болѣе удобное оборонительное положеніе.
— Слышалъ, что ты умный человѣкъ, я радъ случаю познакомиться съ тобою, — началъ-было я въ минорномъ тонѣ, какъ вдругъ Баджаръ грубо прервалъ меня вопросомъ:
— Зачѣмъ русскіе идутъ сюда? Что вамъ нужно?..
Это заставило меня перемѣнить тонъ и отвѣтить:
— Русскіе идутъ сюда по желанію всего мервскаго народа, чтобы положить конецъ царившимъ здѣсь волчьимъ нравамъ, сторонникомъ которыхъ остался теперь ты одинъ. Это ты можешь услышать отъ любого изъ четырехсотъ слишкомъ лучшихъ представителей страны, которые окружаютъ меня въ эту ночь, чтобы выѣхать завтра на встрѣчу русскимъ войскамъ… А теперь ты отвѣчай мнѣ: чего ты, считающій себя умнымъ человѣкомъ, думаешь достигнуть, отдѣлившись отъ своего народа и слѣдуя глупымъ совѣтамъ какого-то бродяги, Сіяхъ-пуша?!.. Подумай объ этомъ; завтра уже будетъ поздно… Мнѣ извѣстно, какъ нельзя лучше, что въ Мервѣ всегда найдется одна-другая сотня голодныхъ воришекъ, которая послѣдуетъ за тобою и за кѣмъ угодно, и разбѣжится послѣ первой же встрёпки. Неужели у тебя не хватаетъ ума сообразить, что подобные оборвыши, сколько бы ихъ ни было, не въ силахъ выдержать и одного дня борьбы, — куда тамъ съ государствомъ! — даже съ одной тысячью его воиновъ!.. Въ какую же бездну ты хочешь кинуться внизъ головой и вмѣстѣ съ собою безплодно погубить горсть темныхъ, безумныхъ людей, которые если и пойдутъ за тобою, то только повѣривъ твоимъ обманамъ?!.. Какой ты отвѣтъ дашь за это передъ Богомъ?!.. Скажу тебѣ больше: мы и бороться съ вами не станемъ. Если это понадобится, — сами мервцы перевяжутъ и выдадутъ васъ поголовно…
Каджаръ, не проронившій до сихъ поръ ни слова, вдругъ поднался и хотѣлъ уйти.
— Подожди немного. Самое главное еще не сказано, — остановилъ я. — Ты вынудилъ меня произнести эти горькія слова. Но моя цѣль была иная. Я пригласилъ тебя потому, что искренно желаю тебѣ добра… Ты ошибся и сталъ на ложный путь. Но я готовъ забыть это разъ завсегда, если ты послѣдуешь моему совѣту. Поди, переговори, посовѣтуйся съ своими собратьями и выѣзжай съ ними завтра въ Карибъ-ата, гдѣ я представлю тебя русскому генералу, какъ бывшаго хана всего Мерва. Повѣрь, что ты не будешь разочаровавъ… А затѣмъ, если останешься при прежнихъ мысляхъ, ты свободенъ, какъ и сегодня, уѣхать, когда и куда угодно и приняться за свое дѣло… Теперь, — съ Богомъ!..
Каджаръ всталъ и ушелъ безъ всякаго отвѣта. Черезъ часъ пришелъ Баба-ханъ и заявилъ съ улыбкой, что «сумасбродъ» остается и поѣдетъ завтра на встрѣчу генерала.
Такъ кончился послѣдній день февраля. Слѣдующій день оказался чреватымъ всякими неожиданностями.
Выѣзжая изъ Топаза, я оставилъ здѣсь бывшихъ со мною дѣлопроизводителя маіора Ляшевскаго и повара Карапета. Упоминаю объ этомъ потому, что, какъ будетъ видно изъ дальнѣйшаго разсказа, имъ суждено было попасть въ этотъ день въ трагикомическую обстановку и пережить такія минуты, послѣ которыхъ первый оказался нервно разстроеннымъ настолько, что черезъ годъ покончилъ. самоубійствомъ; второй же посѣдѣлъ въ нѣсколько часовъ…
Когда я выѣхалъ къ длинной линія конницы, выстроившейся по дорогѣ въ Карибъ-ата, туземный письмоводитель представилъ мнѣ отдѣльно стоявшую небольшую группу всадниковъ, назвавъ ее «депутаціею іолотанскихъ сарыковъ, съ Гусейеъ-хаеомъ во главѣ».
— Вы какимъ образомъ здѣсь? — спрашиваю.
— Мы, сарыки, сосѣди Мерва, небольшой народъ въ тридцать — сорокъ тысячъ душъ, живемъ въ Іолотанскомъ оазисѣ, — объяснилъ Гусеинъ-ханъ, тучный, коренастый мужчина съ обросшимъ лицомъ и съ заплывшими жиромъ добродушными глазами. — Узнавъ, что Мервъ принялъ подданство Бѣлаго Царя, народъ нашъ рѣшилъ послѣдовать этому примѣру и прислалъ васъ извѣстить объ этомъ.
— Прекрасно сдѣлали, — отвѣтилъ я, — такъ какъ это должно-было случиться рано или поздно. Видно, что во главѣ сарыковъ стоятъ люди благоразумные… Поѣзжайте съ ними. Я васъ представлю генералу.
Затѣмъ мы тронулись и около полудня прибыли въ Карибъ-ата. Остановивъ и выстроивъ конницу въ полуверстѣ отъ озера, я помчался съ казаками и джигитами въ лагерь отряда, палатки котораго бѣлѣли на берегу самаго озера. Не успѣлъ я соскочить съ коня передъ ставкою командующаго войсками, какъ уже изъ палатки вышелъ генералъ Комаровъ и, не разглядѣвъ хорошо мчавшуюся за мною группу всадниковъ, встрѣтилъ меня вопросомъ:
— Это и есть ваша мервская депутація?!..
— Нѣтъ, ваше превосходительство, это — канаки и джигиты. Мервская депутація со всѣми ханами, къ которой присоединилась сегодня еще и іолотанская, въ числѣ болѣе четырехсотъ всадниковъ, ждетъ васъ въ полуверстѣ отсюда.
Генералъ, повидимому не ожидавшій такого успѣха, прояснился и, потребовавъ дипломатическаго чиновника Таврова, поручилъ ему озаботиться приготовленіемъ всего необходимаго для угощенія пловомъ, бараниной и сластями всей массы прибывшихъ со мною людей. Затѣмъ генералъ выѣхалъ къ мервской конницѣ, предшествуемый джигитами, сопровождаемый казаками и окруженный пестрой свитой офицеровъ и чиновниковъ, между которыми были также камеръ-юнкеръ Чарыковъ и инженеръ Лессаръ, нынѣшніе посланники въ Сербіи и въ Китаѣ. По мѣрѣ движенія нашего кортежа по фронту мервцевъ, я представлялъ изъ нихъ командующему войсками болѣе выдающихся и, между прочимъ, — іолотанскую депутацію и Баджаръ-хана. Вся эта процедура кончилась привѣтливою рѣчью генерала, который въ заключеніе пригласилъ всѣхъ быть «сегодня» его гостями. Послѣ этого мы вернулись въ лагерь. Мервцы также послѣдовали за нами и расположились на краю лагеря, гдѣ вскорѣ началось ихъ угощеніе…
Подъ вечеръ мнѣ сообщили, что «сумасбродъ» Каджаръ-ханъ скрылся; а еще часа черезъ два, когда уже совершенно стемнѣло, за лагеремъ начали раздаваться угрожающіе крики какого-то сборища, продолжавшіеся до девяти часовъ и превратившіеся сразу послѣ нѣсколькихъ выстрѣловъ нашихъ джигитовъ… На слѣдующій день отрядъ передвинулся къ Топазу, гдѣ мы узнали слѣдующее.
Наканунѣ, черезъ нѣсколько часовъ послѣ нашего выѣзда изъ этого аула, къ нему начали приближаться толпы, вооруженныя всякимъ хламомъ и предводимыя Сіяхъ-пушемъ и его сторонникомъ Дурды-Ходжа. Оставшіеся въ Топазѣ маіоръ Ляшевскій и Карапетъ, видя грозящую имъ опасность, не догадались вскочить на коней и мчаться вслѣдъ за вами. Гроза между тѣмъ надвигалась. Тогда прибѣжала къ нимъ въ кибитку съ двумя своими замужними дочерьми энергичная старуха, жена Абдалъ-сардара, выѣхавшаго съ нами, и тономъ, не допускающимъ возраженія, приказала своимъ гостямъ лечь. Едва Ляшевскій и Карапетъ исполнили это требованіе, три женщины разбросали между ними подушки, накинули сверху кошму, поставили сбоку ткацкій станокъ и, усѣвшись тутъ же, принялись за работу ковра, какъ ни въ чемъ не бывало… Чрезъ нѣсколько минутъ на дворѣ послышались возгласы «гдѣ русскіе?» — и съ этимъ же вопросомъ толпа подошла вскорѣ къ дверямъ кибитки Абдалъ-сардара.
— Опоздали, — спокойно отвѣтила старуха: — русскіе съ утра уѣхали въ Карибъ-ата. Отправляйтесь туда, — тамъ ихъ сколько угодно…
Толпа отхлынула, но черезъ нѣсколько минутъ подходитъ другая, и нѣкоторые переступаютъ даже порогъ кибитки. Старуха вскакиваетъ тогда съ мѣста, хватаетъ у очага желѣзные щипцы и кидается на вошедшихъ съ крикомъ:
— Убирайтесь, голодные псы! Какихъ вы русскихъ ищете среди женщинъ?!.. Не русскіе вамъ нужны, а норовите, нельзя ли стянуть что-либо… Убирайтесь, говорю, если не хотите, чтобъ я размозжила кому-нибудь голову!..
Подобныя сцены повторялись нѣсколько разъ, пока вечеромъ не прибылъ въ Топазъ Каджаръ-ханъ, который повелъ весь этотъ сбродъ въ сторону Карибъ-ата. Не трудно себѣ представить, что испытывали во все это время Ляшевскій и Карапетъ, задыхаясь подъ кошмой, не смѣя пошевельнуться и ежеминутно слыша назойливыя приставанія шайки, разыскивавшей ихъ по всему аулу?!.. О послѣдствіяхъ пережитаго ими я уже говорилъ:..
Переночевавъ въ Топазѣ, отрядъ нашъ вступилъ на другой день въ густо населенный районъ оазиса. Предшествуемый блестящей мервской конницей, онъ двигался довольно торжественно между садами и аулами, поминутно переправляясь, въ бродъ или по жидкимъ мосткамъ, черезъ оросительныя канавы, и возбуждая любопытство населенія, тѣснившагося на сторонамъ дороги почти непрерывной шпалерой. Такъ мы прошли верстъ пятнадцать и расположились для ночлега на равнинѣ, недалеко отъ аула Сары-батыръ-хана. Вечеръ здѣсь прошелъ спокойно. Но ночь готовила намъ сюрпризъ и довольно непріятнаго свойства…
Было около полуночи, я еще не спалъ. Надъ соннымъ отрядомъ царила мертвая тишина, и возлѣ догорѣвшихъ костровъ бодрствовали только ночные, когда къ моей палаткѣ подскакалъ одинъ изъ конныхъ текинцевъ рода Бахши, которымъ было поручено наблюденіе за ближайшими аулами.
— Вставай, баяръ! — произнесъ онъ сдержаннымъ голосомъ, не слѣзая съ коня.
— Что случилось? — спрашиваю, выскочивъ изъ палатки.
— Идутъ, — коротко отвѣтилъ бахшивецъ.
— Кто такіе идутъ?.. Говори толкомъ.
— Да все тѣ же… толпы Каджара.
И дѣйствительно, едва я успѣлъ разбудить генерала и полковника Закржевскаго и объяснить имъ въ двухъ словахъ, что предстоитъ нападеніе, какъ уже противъ западнаго фаса лагеря, расположеннаго въ каре, послышались обычные и на этотъ разъ довольно многочисленные возгласы нападающихъ туркменовъ, которые, подражая какому-то звѣрю, оглашаютъ воздухъ пронзительными криками: «кыу, кыу, кыу»!.. Не прошло и минуты послѣ этого, какъ уже весь отрядъ былъ на ногахъ и въ полной готовности. Моментально прискакали къ намъ и ханы изъ своего бивака.
Крики между тѣмъ быстро приближались. Судя по голосамъ, нападающіе были не далѣе 150—200 шаговъ. Темные силуэты передовыхъ уже начали слегка вырисовываться при тускломъ свѣтѣ луны. Раздались наконецъ два-три выстрѣла въ нашу сторону, и среди стрѣлковъ кто-то громко и отрывисто крикнулъ: «ой»! Пуля попала несчастному въ животъ, и онъ свалился мертвымъ. Пора была образумить Каджара.
— Ваше превосходительство, — не выдержалъ я, — позвольте открыть огонь!
— Открывайте!
Вслѣдъ за этимъ, по командѣ полковника Закржевскаго, какъ одинъ выстрѣлъ грянулъ залпъ цѣлаго фаса, и… точно все пало замертво передъ вами: ни звука!.. Одинъ за другимъ раздались еще два залпа, — но это было больше «для очищенія совѣсти», — и бой кончился.
— Давно надо было, — заговорилъ какъ бы про себя, когда все стихло, стоявшій возлѣ меня Сары-батыръ-ханъ. — Кричите теперь, безумные!.. Они забыли, что стоятъ передъ ними не персы, которыхъ можно было запугивать ночными криками…
Какъ выяснилось впослѣдствіи, крикуны дорого поплатились за свое безразсудство: семь человѣкъ изъ нихъ оказались убитыми и десятка два ранеными. Каджаръ и Сіяхъ-пушъ бѣжали изъ Мерва въ ту же ночь, а шайка ихъ разбрелась по ауламъ.
На слѣдующій день утромъ, пока отрядъ торжественно хоронилъ вблизи дороги, на возвышеніи, осѣненномъ нѣсколькими деревьями, убитаго ночью молодого стрѣлка, — единственную нашу жертву при занятіи Мерва, — я съ нѣсколькими джигитами прискакалъ, по приказанію генерала, до ограды мервской крѣпости и, вернувшись, доложилъ, что путь свободенъ. Тогда войска двинулись въ дальнѣйшій путь и, переправившись около полудня черезъ Мургабъ, подошли къ сердцу Мерва, — къ чудовищной оградѣ Коушутъ-ханъ-калы. Это было 4-го марта 1884 года.
Внутри Коушутъ-ханъ-калы располагался тогда небольшой аулъ колѣна Геокча, на краю котораго валялись сорокъ-два орудія, двѣ мортиры и нѣсколько фальконетовъ, — народные трофеи мервцевъ, свидѣтельствовавшіе о пораженіи ими персидской арміи въ 1860 году. Затѣмъ, все внутреннее пространство крѣпости, представляющее площадь около ста десятинъ, было занято посѣвами и, большею частью, рисовыми полями, которыя въ извѣстное время года уподоблялись сплошнымъ болотамъ, развивавшимъ лихорадки и тучи мошекъ. Да и помимо этого, крѣпостная ограда, имѣющая около семи верстъ протяженія, представила бы огромныя неудобства для гарнизона въ четыре роты, двѣ сотни и два горныхъ орудія. По всѣмъ этимъ причинамъ было рѣшено расположить нашъ маленькій отрядъ, на первое время, внѣ ограды, на узкой полосѣ земли между крѣпостнымъ валомъ и Мургабомъ, такимъ образомъ, чтобы мы командовали внутреннимъ пространствомъ калы, чтобы на всякій случай оно было подъ вашими выстрѣлами. Въ первые же дни, площадь занятая отрядомъ, была обнесена — рабочими изъ мервцевъ, подъ руководствомъ сапернаго офицера Затеплинскаго — небольшимъ валикомъ со рвомъ. Возникшее такимъ образомъ крошечное русское укрѣпленіе на Мургабѣ, заставленное внутри рядами кибитовъ и палатокъ, послужило зародышемъ будущаго города Мерва, который, благодаря нахлынувшимъ со всѣхъ сторонъ искателямъ наживы, выросталъ настолько по-американски, что, менѣе чѣмъ черезъ два года, уже представлялъ на обоихъ берегахъ рѣки 16 широкихъ улицъ, массу красивыхъ зданій и желѣзнодорожныхъ сооруженій, два капитальныхъ моста и до 15 тысячъ пришлаго населенія, помимо войскъ, численность которыхъ также значительно возросла… Но возвратимся къ началу занятія Мерва.
На третій день, когда были уже установлены въ укрѣпленіи заказанныя для меня кибитки, я устроилъ нѣчто въ родѣ «новоселья» и пригласилъ къ себѣ командующаго войсками съ его окружающими и мѣстныхъ хановъ. Въ серединѣ обѣда меня вызвалъ «по важному дѣлу» тотъ самый старикъ Дурды-Ніязъ, который въ Асхабадѣ, подносилъ генералу просьбу мервцевъ на Высочайшее имя.
— Мнѣ сейчасъ дали звать, — сообщилъ онъ шопотомъ, — что Каджаръ-ханъ, Сіяхъ-пушъ и ихъ приближенные возвратились сегодня изъ Іолотана и находятся теперь въ крайнемъ аулѣ рода Бахши, возлѣ кургана Геокъ-Тепе, не болѣе какъ въ двухъ часахъ пути отсюда, даже для пѣшехода.
— Спасибо, другъ, за извѣстіе, — сказалъ я старику, — и немедленно доложилъ новость генералу, съ разрѣшенія котораго вызвалъ хановъ и приказалъ имъ скакать въ указанномъ направленіи съ своими всадниками и во что бы то ни стало захватить названныхъ людей, обѣщая, въ случаѣ успѣшности выполненія этого порученія, тысячу рублей вознагражденія.
Ханы помчались точно на праздникъ и часа черезъ три вернулись сіяющіе, ведя передъ собою связанныхъ Каджаръ-хана, Сіяхъ-пуша, муллу Дурды-ходжа и джадида Мамедъ-Рагима {Меня увѣрили, что, при посредствѣ этого джадида, англійскій консулъ въ Meшедѣ снабжалъ деньгами Сіяхъ-пуша на дѣло возбужденія мервцевъ противъ русскихъ.
Джадидами называются въ Персіи евреи-торговцы, которые, оставаясь въ сущности послѣдователями религіи Моисея, формально принимаютъ исламъ, гарантирующій ихъ отъ преслѣдованія мѣстныхъ фанатиковъ. Сотни подобныхъ «мусульманъ», въ первый же годъ занятія нами Мерва, перебрались сюда изъ священнаго Мешеда и выстроили здѣсь синагогу…}.
Нужно было видѣть еще недавно надменную, а теперь жалкую, избитую фигуру Каджара, который до того растерялся при внезапномъ нападеніи своихъ соплеменниковъ, что даже не нашелся взять что-либо изъ своего грознаго «арсенала»!..
— Ну, что, Каджаръ, вѣрно я предсказывалъ или нѣтъ?.. Я старался сравнять тебя вотъ съ ними, — говорю, указывая на хановъ, бывшихъ верхами въ своихъ капитанскихъ погонахъ. — Ты не внялъ моему доброму совѣту, и вотъ что вышло!.. Теперь пеняй, другъ, на одного себя…
--: Кысматъ (судьба)! — едва слышно отвѣтилъ Каджаръ дрожащимъ голосомъ…
Сіяхъ-пушъ[16] держалъ себя съ гораздо большимъ достоинствомъ. Это былъ замѣчательно красивый брюнетъ, лѣтъ тридцати-трехъ, съ матово-блѣднымъ лицомъ, съ большими выразительно-задумчивыми главами, съ маленькой бородкой и съ длинными, распущенными по плечамъ волосами. На головѣ онъ носилъ тюрбанъ, повязанный вокругъ высокой, остроконечной тюбетейки, какъ его повязываютъ только индусы и авганцы. Глаза также были насурмлены по обычаю этихъ народовъ. Вообще же вся внѣшность и костюмъ его напоминали аскета-дервиша. По-персидски онъ говорилъ прекрасно, по-туркменски — съ акцентомъ авганца, и писалъ на этихъ языкахъ изящнымъ почеркомъ.
Въ срединѣ 1882 года Сіяхъ-пушъ точно изъ земли выросъ въ Іолотанскомъ оазисѣ. Онъ вскорѣ привлекъ тамъ общее вниманіе и сдѣлался предметомъ толковъ, проникшихъ и въ Мервъ. Для достиженія своей цѣли, въ чемъ бы она ни состояла, ему нужно было пріобрѣсти вліяніе на туркменовъ, и онъ рѣшился, повидимому, эксплоатировать ихъ для этого на почвѣ религіи, окружая свою личность ореоломъ святости. Онъ показывался не иначе, какъ съ завѣшаннымъ лицомъ, говорилъ загадочно и съ длинными цитатами изъ корана. Для характеристики приведу нѣкоторые изъ его отвѣтовъ.
— Кто ты, какъ тебя зовутъ, какой ты національности? — ставлю вопросы, усадивъ его въ своей кибиткѣ.
— Я — созданіе Бога; зовутъ — человѣкомъ; моя нація — человѣчество.
— Изъ какой ты страны, гдѣ родился, сколько тебѣ лѣтъ?
— Я изъ той страны, куда назначенъ Богомъ. Родился тамъ же. Лѣтъ мнѣ столько, сколько нужно для прославленія Бога.
— Съ какою цѣлью ты явился среди туркменовъ?
— Цѣль извѣстна одному Богу. Я — не разсуждающій исполнитель Его воли…
На всѣ мои вопросы онъ отвѣчалъ въ такомъ же родѣ, съ поразительнымъ спокойствіемъ смотря мнѣ прямо въ глаза. Ничего болѣе яснаго я не могъ добиться, и это вывело меня, наконецъ, изъ терпѣнія.
— Послушай, ты — просто шарлатанъ! — разразился я. — Выбирай: или ты отвѣтишь по-человѣчески на всѣ мои вопросы, и тогда… ступай на всѣ четыре стороны; или же — я велю тебя повѣсить!
— Отвѣчаю, какъ велитъ Богъ, — продолжалъ Сіяхъ-пушъ съ тѣмъ же невозмутимымъ спокойствіемъ. — Если буду повѣшенъ, то также по волѣ Бога…
Я крикнулъ джигитовъ и приказалъ имъ взять этого нахала и повѣсить его на первомъ деревѣ, если черезъ полчаса онъ не изъявитъ согласія отвѣтить на всѣ мои вопросы… Еще ранѣе получаса явился урядникъ и передалъ слѣдующее:
— Сіяхъ-пушъ говоритъ, что онъ сказалъ все, и что если его потребуютъ вторично, — онъ не раскроетъ и рта.
Его, конечно, не повѣсили…
Камеръ-юнкеру Чарыкову было поручено спеціально заняться Сіяхъ-пушемъ и выяснить вопросъ, — чьимъ интересамъ служила эта темная личность? Но и онъ, сколько помнится, въ результатѣ своихъ трудовъ, остался при однѣхъ догадкахъ, между которыми болѣе вѣроятною казалась присылка Сіяхъ-пуша въ Мервъ извѣстнымъ претендентомъ на авганскій престолъ, Эюбъ-ханомъ, мечтавшимъ поднять туркменовъ и, при ихъ содѣйствіи, свергнуть эмира Абдурахмана. Когда же туркмены не выразили никакого желанія рисковать своими головами ради голоднаго авганскаго претендента, Сіяхъ-пушъ сдѣлался орудіемъ англійскаго консула въ Мешедѣ и сталъ возбуждать мервцевъ противъ русскихъ…
Такъ или иначе, но Сіяхъ-пушъ и три его клеврета высидѣли подъ арестомъ въ Мервѣ около недѣли и затѣмъ были высланы въ Россію. Дальнѣйшая судьба ихъ мнѣ неизвѣстна. Съ ихъ удаленіемъ, населеніе Мерва избавилось по крайней мѣрѣ отъ явныхъ нашихъ недруговъ, и дѣло устройства новаго края пошло затѣмъ безпрепятственно.
Но жизнь Мерва подъ властью Россіи уже не входитъ въ программу моихъ разсказовъ. Ограничусь поэтому нѣсколькими словами о первыхъ дняхъ этого періода.
Первымъ послѣдствіемъ занятія Мерва было уничтоженіе здѣсь невольничества и освобожденіе всѣхъ плѣнныхъ персовъ. Послѣднихъ оказалось около семисотъ человѣкъ разныхъ возрастовъ и положеній, не исключая и персидскихъ офицеровъ, захваченныхъ еще въ 1860 году. Въ теченіе двухъ недѣль всѣ они были доставлены, нѣсколькими партіями, персидскимъ властямъ Саракса и Дарайгеза.
Вторымъ памятнымъ событіемъ тѣхъ же дней послужилъ пріѣздъ въ Мервъ, черезъ два мѣсяца послѣ его занятія, главноначальствовавшаго тогда на Кавказѣ, генералъ-адьютанта князя Дондукова-Корсакова. Князь пріѣхалъ съ блестящей свитой, въ сопровожденіи цѣлаго казачьяго полка, и въ трехъ переходахъ отъ Мерва былъ встрѣченъ мѣстной конницей въ числѣ двухъ тысячъ отборныхъ всадникомъ. Кортежъ получился чисто царскій. Да и шесть дней, проведенныхъ княземъ въ нашемъ маленькомъ укрѣпленіи, въ разъѣздахъ по оазису и въ посѣщеніи развалинъ древнихъ городовъ, долго вспоминались въ Мервѣ, какъ непрерывный рядъ празднествъ для войскъ и народа. Широкая, истинно барская натура князя тутъ обнаружилась вполнѣ: угощенія войскъ и народа слѣдовали день за днемъ. Награды и подарки сыпались точно изъ рога изобилія… Посѣтивъ, между прочимъ, и ханшу Гюль-Джамалъ, князь торжественно вручилъ ей подарки, присланные, съ особымъ курьеромъ, изъ Кабинета Его Величества: пару массивныхъ золотыхъ браслетъ, украшенныхъ драгоцѣнными камнями, такой же поясъ и роскошный соболій халатъ, крытый золотою парчей. Сверхъ того, и отъ себя лично князь подарилъ ханшѣ дорогое ожерелье и объявилъ, что, за оказанныя услуги, «Бѣлый Царь» назначилъ ей пожизненную пенсію, по двѣ тысячи, а ея сыну, Юсуфъ-хану, по 1.200 рублей. Такимъ образомъ, издержки ханши на «генгешъ» были возвращены ей сторицею…
Къ этому считаю не лишнимъ прибавить, что, благодаря какъ политическому, такъ и стратегическому значенію, которое англійскіе публицисты издавна придавали Мерву, присоединеніе его къ Россіи подняло цѣлую бурю въ англійскомъ парламентѣ и въ прессѣ. Между прочимъ, по порученію своего правительства, великобританскій посолъ при Высочайшемъ дворѣ, сэръ Э. Торнтонъ, заявилъ нашему министерству иностранныхъ дѣлъ, что включеніе Мерва въ предѣлы Россіи признается несогласнымъ съ принятыми, будто бы, ею обязательствами по отношенію въ Англіи. Вмѣстѣ съ тѣмъ, посолъ освѣдомлялся о томъ, «какія предложенія русскій кабинетъ могъ бы сдѣлать Англіи съ тѣмъ, чтобы предупредить осложненія, которыя можетъ повлечь за собою вновь совершившееся расширеніе предѣловъ русскаго владычества по направленію къ границамъ Авганистана»?
Наше правительство отвѣтило въ томъ смыслѣ, что оно никогда не брало на себя обязательства воздерживаться, при какихъ бы то ни было обстоятельствахъ, отъ занятія Мерва; а условія, при которыхъ неожиданно совершился этотъ фактъ, — ведущій за собою прекращеніе туркменскихъ разбоевъ и безусловно благотворный для будущаго положенія дѣлъ въ Средней Азіи, — не таковы, чтобы могли служить поводомъ къ оспариванію свободы дѣйствій Россіи и къ заявленію какихъ-либо притязаній со стороны Англіи… Въ то же время, во избѣжаніе въ будущемъ всякихъ поводовъ въ недоразумѣніямъ, Россія подняла вопросъ о необходимости разграниченія сферы нашихъ притязаній съ владѣніями авганскаго эмира, что повело къ столкновенію на Кушкѣ… Но объ этомъ рѣчь впереди.
VIII.
правитьВъ послѣдніе дни своей независимости, туркмены довольно часто повторяли мнѣ ходячій афоризмъ своего народа: «Мервъ — крѣпость; остальные ваши оазисы — только отдѣльныя башни. Взяли Мервъ, — значитъ, взяли всю Туркменію»… изреченіе это, дѣйствительно, оказалось пророчествомъ, перешедшимъ въ область реальныхъ фактовъ не позже нѣсколькихъ мѣсяцевъ послѣ занятія Мерва. Кахка, населенное туркменами рода Алили, и Тедженъ, находившійся въ рукахъ текинцевъ, были заняты нами еще по пути къ Мерву. Затѣмъ, послѣ Мерва, наступила очередь Іолотана.
Довольно обширная кала подъ этимъ названіемъ, съ разбросанными вокругъ аулами и базарными постройками, лежала тогда на лѣвомъ берегу Мургаба, на юго-востокѣ отъ Мерва и въ шестидесяти верстахъ отъ послѣдняго; а самый оазисъ, съ населеніемъ отъ тридцати до тридцати-пяти тысячъ душъ туркменъ-сарыковъ, начинался верстахъ въ двадцати отъ послѣднихъ мервскихъ посѣвовъ и тянулся по прибрежью рѣки верстъ на семьдесятъ. Это промежуточное пространство между двумя оазисами, — хотя и покрытое сѣтью старыхъ ирригаціонныхъ каналовъ и остатками кирпичныхъ построекъ осѣдлаго иранскаго населенія, жившаго здѣсь до конца XVIII столѣтія, — не было занято ни текинцами, ни сарыками только потому, что служило ареной постоянныхъ схватокъ между этими враждовавшими тогда племенами. Помимо земледѣлія, іолотанцы занимались въ довольно широкихъ размѣрахъ скотоводствомъ, чему способствовала захваченная ими на лѣвомъ берегу Мургаба обширная степная площадь около 4.000 кн. верстъ.
Вслѣдствіе близкаго сосѣдства съ Мервомъ, сравнительно слабое населеніе Іолотана должно было, конечно, ранѣе другихъ послѣдовать примѣру текинцевъ. И дѣйствительно, въ послѣднихъ числахъ февраля 1884 года, черезъ три дня послѣ моего прибытія въ Мервъ въ качествѣ начальника округа, сарыки уже прислали ко мнѣ депутацію, съ Гусейнъ-ханомъ во главѣ, и съ заявленіемъ, что, по примѣру мервцевъ, они также просятъ о принятіи ихъ въ подданство Бѣлаго Царя. Какъ упомянуто въ предыдущей главѣ, это было въ то время, когда мы уже выѣзжали изъ Топаза на встрѣчу вашего отряда. Депутація эта послѣдовала съ нами въ Карибъ-ата, гдѣ и была представлена генералу Комарову. Затѣмъ, черезъ нѣсколько дней послѣ занятія нашими войсками Мерва, генералъ отправилъ въ Іолотанъ, съ порученіемъ позондировать дѣйствительное настроеніе тамошнихъ сарыковъ, маіора Мехтемъ-кули-хана, который вернулся съ извѣстіемъ, что сарыки ждутъ къ себѣ русскихъ и будутъ очень рады избавиться, наконецъ, отъ безначалія и раздоровъ, такъ долго препятствующихъ ихъ благосостоянію…
Въ началѣ апрѣля того же года депутація сарыковъ, въ числѣ двѣнадцати уполномоченныхъ, съ двумя ханами, была отправлена въ Асхабадъ, гдѣ ихъ прибытіе совпало съ пріѣздомъ туда же генералъ-адьютанта князя Дондукова-Корсакова, въ присутствіи котораго, 21 апрѣля, она и приняла присягу на подданство русскому императору. Оставалось только ввести у сарыковъ наше управленіе. Съ этою цѣлью я выѣхалъ въ Іолотанъ въ сопровожденіи мервской милиціи и сотни казаковъ, черезъ два дня послѣ отъѣзда изъ Мерва князя и начальника области. Конные сарыки, въ числѣ нѣсколькихъ сотъ человѣкъ, встрѣтили насъ на границѣ своего оазиса, а все остальное мужское населеніе — на базарной площади передъ оградой своего укрѣпленія. Здѣсь, на другой день послѣ пріѣзда, я торжественно объявилъ собравшемуся народу о его присоединеніи въ Россіи и въ Мервскому округу, и, утвердивъ избранныхъ ими аульныхъ старшинъ, а также казія и членовъ народнаго суда, объяснилъ имъ ихъ права и обязанности. Въ заключеніе было также объявлено, что, впредь до назначенія русскаго офицера начальникомъ іолотанскаго участка, управленіе этого оазиса ввѣряется Сары-хану, который являлся главою наиболѣе крупнаго изъ сарыкскихъ родовъ, да и вообще человѣкомъ болѣе вліятельнымъ въ народѣ.
До этого момента все шло какъ нельзя лучше. Но не успѣлъ я окончить послѣднюю фразу о Сары-ханѣ, какъ точно ужаленный вскочилъ съ своего мѣста глава другого изъ сарыкскихъ родовъ, Гусейнъ-ханъ, и съ чисто туркменскою необузданностью заговорилъ чуть не съ пѣною у рта:
— Я такой же глава сарыковъ, какъ Сары-ханъ, и никогда ему не подчинюсь!.. Если уже назначать одного изъ насъ правителемъ всего Іолотана, то на эту должность я имѣю не меньше правъ, чѣмъ мой противникъ и врагъ…
— Эту глупую выходку, — отвѣтилъ я, — готовъ тебѣ простить только потому, что ты не знаешь русскихъ порядковъ. У насъ нельзя требовать должностей. Право выбора того или другого лица принадлежитъ поставленному свыше начальству, въ данномъ случаѣ — мнѣ. Поэтому, успокойся, ступай на свое мѣсто и впредь будь умнѣе.
Гусейнъ-ханъ, однако, не унялся и продолжалъ настаивать на своемъ, указывая на то, что четыре хана въ Мервѣ назначены правителями своихъ родовъ. Тогда я крикнулъ джигитовъ и приказалъ взять Гусейнъ-хана подъ стражу, что моментально и было исполнено. Его заключили въ какую-то саклю и поставили караулъ. Но въ тотъ же день вечеромъ во мнѣ явилась цѣлая депутація сѣдобородыхъ сарыковъ, съ Сары-ханомъ во главѣ, съ просьбою простить на этотъ разъ Гусейнъ-хана, который поступилъ по туркменской привычкѣ, глубоко раскаивается и т. д. Онъ, конечно, былъ освобожденъ, и инцидентъ исчерпанъ[17].
Такъ 12 мая 1884 года совершилось образованіе іолотанскаго приставства Мервскаго округа. Назначенный управлять имъ Сары-ханъ, мѣсяца черезъ два послѣ того, получилъ чинъ капитана, а черезъ нѣсколько лѣтъ и его глухой родинѣ суждено было дождаться благихъ послѣдствій появленія паровоза, окрещеннаго туркменами «русскимъ верблюдомъ»…
IX.
правитьВъ главѣ ѴІ-ой настоящихъ воспоминаній я говорилъ, что, по прибытіи изъ Мерва на Карры-бентъ съ мервскою депутаціею и до выѣзда отсюда въ Асхабадъ, мнѣ пришлось совершить еще поѣздку, продолжавшуюся около недѣли, для рекогносцировки Саракса. Результаты этой поѣздки, вмѣстѣ съ планами Новаго Саракса и Рукнабада, были представлены мною въ особой запискѣ генералу Комарову, въ февралѣ того же года. Для ясности дальнѣйшаго повѣствованія, считаю необходимымъ принести здѣсь вкратцѣ нѣкоторыя изъ свѣдѣній, заключавшихся въ упомянутой запискѣ, и дополнить ихъ позднѣйшими свѣдѣніями…
Обширный и всегда славившійся въ Средней Азіи необыкновеннымъ плодородіемъ, земледѣльческій районъ Саракса, снабженный цѣлой системой ирригаціонныхъ каналовъ изъ Герируда, иначе называемаго Тедженомъ, даже въ началѣ прошлаго столѣтія непосредственно прилегалъ въ послѣднимъ полямъ мервцевъ, пользовавшихся орошеніемъ изъ Мургаба. Довольно значительной пустыни, лежащей въ настоящее время между Мервомъ и Сараксомъ, не существовало тогда. Дорога, соединяющая оба эти пункта, была снабжена на всемъ протяженіи цистернами, каравансараями и даже помильными курганами[18], и служила важнѣйшею торговою артеріею между Ираномъ и Тураномъ. Благодаря такимъ сосѣдству и связи, Сараксъ во всѣ времена дѣлилъ судьбу Мерва. Это же случилось и въ 1884 году.
Городъ Сараксъ, когда-то цвѣтущій и сильно укрѣпленный, какъ свидѣтельствуютъ его развалины, и называемый теперь Старымъ, лежалъ на высокомъ курганѣ, въ пяти верстахъ отъ праваго берега Герируда, и почти въ равномъ, сто двадцативерстномъ, разстояніи отъ Мешеда и Мерва. Послѣдній разъ онъ былъ разрушенъ въ тридцатыхъ годахъ прошлаго столѣтія войсками Аббасъ-Мирзы, и тогда же, подъ руководствомъ европейца-инженера, персы выстроили въ двухъ верстахъ отъ лѣваго берега Герируда Новый Сараксъ, представляющій собою сомкнутое глинобитное укрѣпленіе, стѣны и рвы котораго имѣютъ очертаніе 12 бастіонныхъ фронтовъ расположенныхъ по эллипсису.
Правый орошаемый берегъ Герируда, какъ я уже говорилъ, до 1857 года занимали текинцы, а послѣ ихъ ухода въ Мервъ и до 1884 года онъ оставался безъ населенія, какъ подверженный постояннымъ наѣздамъ грабителей изъ Мерва. Послѣ паденія Геокъ-Тепе, вслѣдствіе временного прекращенія аламанства, персы рѣшились снова занять правый беретъ рѣки и возвели здѣсь, въ четырнадцати верстахъ отъ Новаго Саракса, укрѣпленіе, названное Рукнабадомъ, въ честь брата покойнаго Насреддинъ-шаха, принца Рукнад-довле, бывшаго тогда намѣстникомъ хорасана и лично руководившаго работами. Но это новое укрѣпленіе вскорѣ было брошено персами, вслѣдствіе возобновившихся въ 1882 году грабежей мервскихъ аламановъ…
Занимая почти центральное положеніе между Мешедомъ, Мервомъ и Гератомъ, Сараксъ имѣлъ всегда важное стратегическое значеніе, почему именно отсюда, какъ изъ пункта ближайшаго, всего чаще проникали, между прочимъ, и арміи арабовъ въ долину Герата и въ Мешеду, въ тѣ отдаленныя времена, когда Мервъ былъ столицею хорасанскаго намѣстничества багдадскихъ халифовъ. Это значеніе Сараксъ не утратилъ и въ наши дни, такъ какъ изъ четырехъ нашихъ аванпостовъ на авгано-хорасанскомъ фронтѣ[19] онъ представляетъ наибольшія удобства для наступательныхъ дѣйствій въ сторону Авганистана и Персіи. Отсюда, конечно, вытекаетъ совершенно основательное мнѣніе Реклю, что "городъ Сараксь, построенный на Герирудѣ, при входѣ этой рѣки въ равнину туркменовъ, можетъ считаться еще болѣе, чѣмъ Мервъ, «дверью въ Индію»… «Сараксъ будетъ когда-нибудь или пунктомъ обороны для Англіи, или пунктомъ нападенія для Россіи», — утверждалъ посѣтившій эту мѣстность, въ 1875 году, англійскій полковникъ Макъ-Грегоръ. Но съ тѣхъ поръ обстоятельства измѣнились настолько, что первое изъ этихъ предположеній уже не можетъ осуществиться; второе же болѣе чѣмъ вѣроятно, въ случаѣ, конечно, разрыва съ Англіею и при условіи проведенія изъ Душана на Сараксъ вѣтви закаспійской желѣзной дороги…
Такъ или иначе, но занятіе русскими Мерва и Іолотана имѣло своимъ послѣдствіемъ немедленное превращеніе аламанства и водвореніе полнаго спокойствія во всей Туркменіи. Плодами этого умиротворенія воспользовались въ извѣстной мѣрѣ всѣ наши сосѣди въ Средней Азіи, а особенно — авганцы и персы.
Первые завяли Пендинскій оазисъ, на который не имѣли никакого права и изъ-за котораго произошло впослѣдствіи столкновеніе на Кушкѣ, окончившееся такъ бѣдственно для авганцевъ и для престижа англичанъ. Но рѣчь объ этомъ впереди. Вторые, т.-е. персы, задумали болѣе прочно водвориться въ районѣ Стараго Саракса, и съ этою цѣлью намѣрены были снова занять войсками Рукнабадъ.
Нечего и говорить, что осуществленіе этого плана могло принести немалый ущербъ нашимъ интересамъ въ Средней Азіи. Помимо важнаго стратегическаго пункта, Саракса, мы лишились бы на неопредѣленное время и всей территоріи южнѣе этого пункта до границы Авганистана, т.-е. площади почти въ 12.000 квадратныхъ верстъ. «Но этого, т. е. занятія хотя бы пяди земли на правомъ берегу Герируда, въ районѣ туркменовъ, гдѣ спокойствіе водворилось вслѣдствіе присоединенія Мерва, отнюдь не слѣдуетъ позволить персамъ, — заключилъ я свою записку, представленную генералу Комарову относительно Саракса, — такъ какъ вмѣстѣ съ Мервомъ въ Россіи по праву долженъ отойти весь районъ, въ которомъ господствовали мервцы»…
Въ началѣ мая 1884 г. разнесся слухъ, что персы приготовили въ Хорасанѣ отрядъ изъ трехъ родовъ оружія для занятія Рукнабада. Удержать ихъ отъ этого шага путемъ дипломатическаго сношенія уже не было возможности. При отсутствіи телеграфа, на это потребовалось бы много времени; а между тѣмъ персы могли весьма быстро пройти разстояніе въ сто-двадцать верстъ, отдѣляющее Сараксъ отъ Мешеда. Оставалось одно — предупредить ихъ…
Передъ разсвѣтомъ 22 мая 1884 года, нарочный-туркменъ привезъ мнѣ въ Мервъ изъ Асхабада экстренное предписаніе командующаго войсками о томъ, чтобы, съ небольшимъ отрядомъ кавалеріи, немедленно выступить въ сторону Саракса и постараться занять Рукнабадъ ранѣе отряда персовъ. Проѣхать, хотя и по безводной пустынѣ, сто-двадцать верстъ, отдѣляющихъ Мервъ отъ Саракса, было дѣло весьма обыкновенное. Серьезная сторона порученія заключалась въ томъ, что отъ Мешеда до Саракса — тоже сто-двадцать верстъ, и путь тянется все время по населенной странѣ. Персы, слѣдовательно, могли пройти это пространство еще легче, чѣмъ мы, даже при условіи одновременнаго выступленія отрядовъ изъ Мерва и Мешеда. Дѣло тогда сводилось бы къ выигрышу каждаго часа. Между тѣмъ, въ полученномъ мною предписаніи говорилось, что, по слухамъ, персидскій отрядъ въ 1.600 человѣкъ выступаетъ изъ Мешеда 20 мая, т.-е. двумя днями раньше, чѣмъ я получилъ приказаніе. Это обстоятельство уже дѣлало нашу задачу, на первый взглядъ, почти невыполнимою…
Собрались мы, конечно, съ лихорадочною поспѣшностью, и въ тотъ же день, въ 8 часовъ утра, я пустился въ путь съ двумя сотнями казаковъ кавказскаго полка и съ сотнею туркменовъ. Мы шли весь день и всю ночь, за исключеніемъ двухъ небольшихъ приваловъ, и утромъ 23 мая домчались до воротъ персидскаго укрѣпленія Рукнабадъ, который, къ нашему счастью, оказался никѣмъ незанятымъ. Поблагодаривъ казаковъ и туркменовъ за лихой маршъ, я слѣзъ съ измученнаго коня, и въ ту же минуту, какъ убитый, заснулъ на буркѣ, разостланной тутъ же, передъ воротами укрѣпленія…
Легко себѣ представить мое удивленіе, когда, проснувшись около полудня, я увидѣлъ надъ воротами Рукнабада персидскаго часового, а внизу, у входа, — офицера и человѣкъ пятнадцать солдатъ въ оборванныхъ персидскихъ мундирахъ!.. Что за притча, откуда они взялись?!.. — Говорятъ, что только-что пришли изъ Новаго Саракса.
Подозвавъ къ себѣ персидскаго офицера, я принялъ его со всѣми тонкостями восточнаго этикета: усадилъ, предложилъ чай, я справился о здоровьи не только его, но и его начальства. Выполнивъ такимъ образомъ обязанности гостепріимства. я спокойно обратился въ своему неожиданному компаньону съ такой фразой:
— Очень радъ, что при самомъ моемъ появленіи на нашей новой территоріи встрѣчаю здѣсь офицера сосѣдней дружественной страны. Но не сочтите это за неделикатность, если я спрошу васъ, — по какой причинѣ вы здѣсь?
— По приказанію сартиба Али-Мардавъ-хана, Саракскаго губернатора, мы занимаемъ постоянный караулъ въ Рукнабадѣ.
— Но сегодня утромъ, когда мы прибыли сюда, васъ здѣсь не было…
— Мы ходили въ Сараксъ за провіантомъ… Въ виду прекращенія здѣсь туркменскаго аламанства, я полагалъ, что не рискую укрѣпленіемъ, оставляя его на какія-нибудь сутки безъ охраны.
— Въ минуту нашего прибытія, здѣсь не было никакого караула, — отвѣчалъ я, — мы заняли пустой Рукнабадъ. Поэтому, васъ, явившихся сюда послѣ насъ, я могу признать только своими гостями, такъ какъ въ персидскомъ караулѣ теперь уже нѣтъ надобности. Вамъ, слѣдовательно, остается только вернуться съ вашей командой въ Сараксъ и доложить о случившейся capтибу. Ему, если понадобится, я готовъ дать всякія объясненія.
Персъ поблѣднѣлъ какъ полотно.
— Я прошу васъ, — отвѣчалъ онъ въ сильномъ волненіи, — разрѣшить мнѣ остаться здѣсь до полученія приказанія сартиба. Иначе я погибну…
— Переведите вашу команду на лѣвый берегъ Теджена, гдѣ она можетъ ожидать приказанія сартиба до сегодняшняго вечера. Вы же лично можете остаться здѣсь моимъ гостемъ.
Было прибавлено къ этому, въ утѣшеніе моего собесѣдника, что и самъ сартибъ принужденъ былъ бы поступить точно такъ же, такъ какъ сила на нашей сторонѣ…
Пока происходило это объясненіе, подошли наши офицеры и намъ подали завтракъ, за которымъ мы узнали между прочимъ, что персидскій отрядъ, предназначенный для занятія Рукнабада, ожидается въ Сараксѣ только черезъ нѣсколько дней… Нашъ случайный гость ѣлъ, и въ особенности пилъ, весьма исправно, и послѣ нѣсколькихъ рюмокъ коньяка, всталъ, распростился съ нами и нетвердыми шагами направился въ своей командѣ. Черезъ нѣсколько минутъ оборванные сарбазы столпились вокругъ единственнаго осла, навьюченнаго солдатскимъ скарбомъ, и тронулись, не ожидая и вечера, прямо въ Сараксъ вмѣстѣ съ своимъ офицеромъ…
Впослѣдствіи я узналъ, что Али-Марданъ-ханъ варварски расправился съ этимъ персомъ за оставленіе Рукнабада. Несчастнаго привязали къ столбу вверхъ ногами и, послѣ изряднаго количества палочныхъ ударовъ по пяткамъ, оставили въ такомъ видѣ подъ палящими лучами солнца…
Въ тотъ же день вечеромъ губернаторъ Саракса прислалъ ко мнѣ своего помощника съ запросомъ, — какъ объяснить внезапное вторженіе русскаго отряда на территорію, составлявшую со временъ Афросіаба достояніе Персіи? Я отвѣчалъ кратко, что мнѣ нѣтъ дѣла до историческихъ правъ Персіи, что я исполнилъ приказаніе своего начальства и объявляю теперь занятымъ русскими войсками весь правый берегъ Теджена до авганскихъ предѣловъ, и наконецъ, — что не уполномоченъ ни на какіе переговоры съ ними; что за этимъ слѣдуетъ обратиться къ русскому послу въ Тегеранѣ…
Итакъ, предупредивъ персидскій отрядъ, мы заняли Рукнабадъ. Этимъ, въ сущности, и исчерпывалось полученное мною приказаніе. Но обстоятельства позволили сдѣлать больше; а потому, не останавливаясь передъ отвѣтственностью, я пошелъ дальше…
Въ дни нашего появленія, обширная территорія Саракса представляла мертвую пустыню, хотя на каждомъ шагу видны были слѣды нѣкогда процвѣтавшей здѣсь жизни, — ирригаціонные каналы, развалины построекъ, ограды укрѣпленій, мечети и гробницы прекрасной архитектуры и т. д. Недоставало только рукъ для того, чтобы вновь воскресить эту страну. Но откуда взять населеніе?..
Мнѣ было извѣстно, что районъ Саракса, издавна славившійся своимъ плодородіемъ и обращенный въ пустыню только враждою мервскихъ текинцевъ къ персамъ, считался въ глазахъ туркменовъ благодатной страной, куда охотно устремилось бы любое ихъ племя при водворившемся теперь спокойствіи. Я и рѣшился воспользоваться этимъ обстоятельствомъ.
Сравнительно малочисленное туркменское племя салыровъ, вытѣсненное въ шестидесятыхъ годахъ прошлаго столѣтія сарыками и текинцами съ береговъ Мургаба, нашло себѣ убѣжище въ сѣверо-восточномъ углу хорасана. Персы водворяли ихъ, въ числѣ около 20 тысячъ душъ, южнѣе Саракса, на лѣвомъ берегу Герируда, въ неблагодарныхъ, въ агрикультурномъ отношеніи, окрестностяхъ Зирабада, главнымъ образомъ какъ даровой пограничный заслонъ со стороны Авганистана. Мнѣ также было извѣстно, что эти салыры тяготятся своимъ положеніемъ, что персидскіе ханы эксплоатируютъ ихъ на всѣ лады, и что поэтому они сочли бы за великое счастье быть хозяевами плодородныхъ полей Саракса, въ особенности подъ защитой могущественнаго Акъ-Падишаха. Принявъ все это въ соображеніе, въ ту же ночь съ 23 на 24 мая, я послалъ съ нѣсколькими туркменами своего туземнаго письмоводителя, прапорщика Молла Саата, въ Зирабадъ, къ салырамъ для переговоровъ съ ихъ главарями, а главнымъ образомъ для того, чтобы онъ склонилъ хановъ и старшинъ этого племени пріѣхать ко мнѣ въ Рукнабадъ «во весьма важному дѣлу»… Молла-Саатъ блистательно исполнилъ это порученіе и возвратился поздно вечеромъ 26 мая съ Теке-ханомъ и съ шестнадцатью другими представителями салыровъ. По мѣстному обычаю, ихъ предварительно угостили на бивакѣ туркменской милиціи, а затѣмъ ввели ко мнѣ въ кибитву. Здѣсь, въ общихъ чертахъ, имъ было сказано слѣдующее:
«Вы, салыры, въ числѣ трехъ — четырехъ тысячъ семействъ, уже нѣсколько лѣтъ бѣдствуете въ Персіи, въ безплодныхъ окрестностяхъ Зирабада. Я знаю, что тамъ немыслимо развитіе ни земледѣлія, ни скотоводства. Вы обѣднѣли тамъ еще и потому, что васъ немилосердно обираютъ персидскіе ханы. Неоднократвыя и справедливыя ваши жалобы убѣдили васъ только въ томъ, что и въ высшихъ сферахъ Персіи только глумятся надъ правосудіемъ. Мнѣ нечего выставлять вамъ достоинства Саракса, который на вашей еще памяти кормилъ съ избыткомъ до сорока тысячъ текинскихъ семействъ, и знаю очень хорошо, что вы были бы безконечно рады переселиться на эти земли. Вопросъ лишь въ томъ, какъ устроить это переселеніе?.. Добровольно персы васъ не отпустятъ; напротивъ, будутъ противодѣйствовать этому; слѣдовательно, ихъ и спрашивать нечего., Русское правительство не вмѣшивается въ это дѣло, — это не въ порядкѣ вещей. По моему, остается одно, — внезапно подняться всѣмъ населеніемъ и броситься на нашъ правый берегъ Теджена. Но… это дѣло рискованное, какъ вы сами поймете. Если, сохрани Богъ, персы провѣдаютъ о такомъ вашемъ намѣреніи, — они примутъ свои мѣры, и многимъ изъ васъ не сдобровать тогда. На успѣхъ можно разсчитывать только въ случаѣ быстрой рѣшимости и немедленнаго исполненія»…
Пока я развивалъ эту тему, вдаваясь и въ нѣкоторыя детали, салыры молчали.
— Да… дѣло хорошее, но и опасное, — заговорилъ первымъ сѣдобородый старикъ, казій. — Бѣда наша въ томъ, что нѣтъ единства у насъ: каждый родъ тянетъ въ иную сторону. Мы всѣ одинаково ненавидимъ персовъ; тѣмъ не менѣе, ихъ шпіоны есть въ каждомъ вашемъ колѣнѣ…
— Мы этимъ шпіонамъ заложимъ глотки! — воскликнулъ вдругъ, прерывая казія, Магомедъ-Теке-хамъ, старшина главнаго рода салыровъ, мужчина необычайнаго роста, за поясомъ котораго красовался бехбутъ[20] въ золотой оправѣ, недавно пожалованный шахомъ «за преданность». — Я или погибну, или подниму салыровъ съ Зирабада!.. Кто не захочетъ идти съ нами, пусть остается умирать съ голоду, пресмыкаясь передъ персами!.. Жаль, — прибавилъ онъ, — время немного неудобное: Тедженъ въ разливѣ; трудно будетъ переправить женъ, дѣтей, имущество и скотину, но… Богъ милостивъ!
— Не горячись, Теке-ханъ! — снова началъ казій: — серьезное дѣло нужно обсудить со всѣхъ сторонъ. Мы всѣ слышали, что изъ Мешеда идутъ персидскія войска, — они могутъ выйти намъ въ тылъ. Если въ то же время гарнизонъ Саракса загородить намъ дорогу, а Тедженъ не позволитъ переправу, — на что мы можемъ тогда рѣшиться, имѣя на рукахъ женъ, дѣтей, стариковъ, скотъ и все имущество?!..
— Не дѣло говоришь, казій! — возразилъ ханъ. — Проживши шестьдесятъ лѣтъ, ты точно не знаешь персовъ. Они никогда не осмѣливались столкнуться даже съ равнымъ числомъ туркменовъ. На что же они рѣшатся, когда увидятъ, что каждаго изъ нихъ ожидаетъ не менѣе 10 вооруженнихъ салыровъ, готовыхъ на все?…
— Во всякомъ случаѣ, — заключилъ я эти дебаты салырскихъ главарей, — предупреждаю, что вы не должны разсчитывать на гашу поддержку, если на томъ берегу Теджена, т.-е. на персидской территоріи, заварится какая-либо каша между вами и персами. Но, переступивъ на русскую почву, вы станете неприкосновенными для персовъ: тогда наша обязанность защитить васъ, еслибъ даже пришлось для этого прибѣгнуть въ оружію. Но, зная персовъ, полагаю, что они не доведутъ до этого… Подумайте, впрочемъ. Но если рѣшитесь — не теряйте времени и будьте осмотрительны…
Съ этимъ напутствіемъ салыры встали, и въ два часа утра 27-го мая пустились обратно въ Зирабадъ…
Прошли три дня. На разсвѣтѣ 30-го мая ко мнѣ прискакали три конныхъ салыра съ извѣстіемъ, что все ихъ племя, поднявшись наканунѣ вечеромъ изъ окрестностей Зирабада и провозившись до полуночи съ переправою черезъ рѣку, потянулось къ Сараксу, по правому берегу Теджена, и будетъ слѣдовать безостановочно всю ночь и весь день. Они сообщили также, что персидскій отрядъ, слѣдующій изъ Мешеда, ночевалъ въ трехъ часахъ пути отъ Саракса и южнѣе этого пункта, на лѣвомъ берегу Теджена.
— Персы, — добавляли они, — вѣроятно, уже извѣщены теперь о бѣгствѣ салыровъ. Что они предпримутъ — Аллахъ вѣдаетъ…
Немедленно поднявъ всѣ три сотни, я выступилъ съ ними въ сторону Саракса, чтобы, въ случаѣ нужды, оградить салыровъ отъ враждебныхъ дѣйствій персовъ. Мы шли большею частью на рысяхъ. Было около одиннадцати часовъ утра, когда на горизонтѣ передъ нами начала обрисовываться картина, которой никогда не забуду!.. На встрѣчу къ вамъ несся точно ураганъ. Въ страшныхъ облакахъ пыли вскорѣ, однако, начали выясняться фигуры людей и животныхъ, перегонявшихъ другъ друга. Теперь казалось, что мы встрѣтили объятый ужасомъ цыганскій таборъ, — но какой таборъ?!.. Весь горизонтъ застилали слишкомъ двадцать тысячъ пѣшихъ и конныхъ салыровъ, перемѣшавшись съ стадами овецъ, между которыми, то тамъ, то здѣсь, колыхались на верблюдахъ группы женщинъ и дѣтей. Въ воздухѣ стоялъ оглушительный звонъ, въ который соединились всѣ разнородные звуки криковъ и движенія, рева, блеянья и ржанья десятковъ тысячъ живыхъ существъ. Подъ раскаленными лучами солнца все это составляло въ высшей степени характерную живую картину, съ тысячами возбужденныхъ лицъ, среди яркихъ нарядовъ, лохмотьевъ и всякаго скарба…
Но, вотъ, мы почти сошлись съ передовыми группами салыровъ, и тогда между ихъ возгласами послышались обращенные къ намъ крики: «Койма, койма, баяръ!»[21], причемъ многіе указывали на лѣвый берегъ Теджена, скрывавшійся въ облакахъ пыли. Теке-ханъ, вскорѣ подскакавшій ко мнѣ съ толпою всадниковъ, объяснялъ значеніе этихъ криковъ. Оказалось, персидскій отрядъ, шедшій изъ Мешеда, только-что остановился на лѣвомъ берегу Теджена, на одной высотѣ съ нами, и, угрожая салырамъ, выкатилъ въ берегу четыре орудія. Въ виду этого, снова тронувшись на рысяхъ, мы развернулись и стали на берегу рѣки между персами и салырами, заслоняя собою послѣднихъ. Внезапное появленіе нашихъ сотенныхъ значковъ произвело свое дѣйствіе на обѣ стороны: персы, простоявъ передъ нами въ безсильной злобѣ около часа, снялись и медленно потянулись къ Сараксу; а салыры, продвинувшись версты на двѣ отъ берега, остановились и начали разбивать свои кибитки, устроивать шалаши и разворачивать для просушки имущество, промокшее на переправѣ. Сотня расположилась тутъ же.
Въ этотъ день, вечеромъ, вторично пріѣхалъ ко мнѣ изъ Саракса какой-то сартибъ, помощникъ губернатора, чтобы, по порученію своего начальника, Али-Марданъ-хана, выразить мнѣ «удивленіе по поводу случившагося» и просить моихъ объясненій.
— Передайте хану, — былъ отвѣтъ, — что удивляться тутъ нечему: вѣроятно, салырамъ жилось плохо въ Персіи, что они рѣшились бѣжать на русскую территорію. Совершился фактъ, весьма обыкновенный въ этихъ краяхъ, въ особенности среди номадовъ, которые ищутъ, гдѣ имъ лучше… Ваши теперешніе подданные темуры, тейманы и джемшиды бѣжали къ вамъ изъ Авганистана, а цѣлыхъ сорокъ-тысячъ семействъ текинцевъ, изъ этого самаго Саракса, какъ вы, конечно, помните, бѣжало отъ васъ къ Мервъ… Какъ отнесется русское правительство къ внезапному переселенію салыровъ, — прибавилъ я, — мнѣ неизвѣстно: быть можетъ, имъ и прикажутъ вернуться. Но до выясненія этого вопроса путемъ дипломатическихъ сношеній — салыры должны быть неприкосновенны. Вотъ и всѣ мои объясненія…
Этимъ, однако, дѣло не кончилось. Сартибъ уѣхалъ, но на слѣдующій день пожелалъ со мной видѣться и объясниться самъ губернаторъ, Али-Марданъ-ханъ. Я его принялъ очень любезно, но новаго отъ меня онъ ничего не услышалъ. Тѣмъ не менѣе онъ былъ въ восторгѣ, что на берегу рѣки его встрѣтила сотня мервскихъ текинцевъ, и что у кибитки моей его ожидалъ почетный караулъ изъ полусотни казаковъ съ обнаженными шашками… Бесѣда наша, длившаяся около часа, была въ сущности переливаніемъ изъ пустого въ порожнее. Но когда мой гость всталъ, чтобы проститься, я не могъ удержаться, чтобы не спросить его:
— Помните, хагъ, четыре мѣсяца тому назадъ, у васъ въ Сараксѣ, на ваше мнѣніе, — что изъ постановленія мервцевъ о принятіи русскаго подданства ничего не выйдетъ, — я отвѣтилъ, что русскіе не позволятъ себя обмануть. Не убѣдили ли васъ теперь событія, что я былъ правъ?..
— Да. Такъ должно было поступить «настоящее» государство, сознающее свое достоинство, — произнесъ персъ, выходя изъ кибитки. — Но не всѣмъ это по силамъ, къ сожалѣнію…
Послѣ свиданія съ Али-Марданъ-ханомъ, отправивъ въ Асхабадъ донесеніе о совершившемся въ Сараксѣ, я принялся за устройство салыровъ при содѣйствіи ихъ представителей и по образцу другихъ частей Мервскаго округа. Дѣло это пошло такъ быстро, что черезъ нѣсколько дней пустынный Сараксъ былъ неузнаваемъ. Населеніе раздробилось на аулы, и каждый изъ нихъ расположился на указанномъ мѣстѣ. Оросительные каналы приведены въ дѣйствіе. Назначены должностныя лица, учрежденъ народный судъ и т. д. Черезъ три недѣли изъ Асхабада прибыли для постояннаго здѣсь расположенія двѣ роты, а впослѣдствіи и батальонъ стрѣлковъ, на одного изъ офицеровъ котораго были возложены обязанности мѣстнаго пристава.
Такъ возникло саракское приставство мервскаго округа, а на мѣстѣ первой нашей встрѣчи съ салырами и бивачнаго расположенія маленькаго вашего отряда, менѣе чѣмъ въ три года, выросъ «Новый или Русскій Сараксъ», опрятный городокъ съ постройками по сторонамъ правильныхъ улицъ, съ прекрасными казармами, съ телеграфомъ, съ церковью, съ военнымъ собраніемъ и съ оживленною торговлею. Салыры въ этомъ благодарномъ районѣ обрѣли такую степень благосостоянія, о которой едва ли мечтали. Придя изъ Зирабада едва съ нѣсколькими десятками клячъ, они оправились такъ быстро въ матеріальномъ отношеніи, что, послѣ первой-же уборки хлѣба, риса и хлопка, нашли возможнымъ выставить для встрѣчи начальника области около шестисотъ всадниковъ, съ вновь пожалованнымъ капитаномъ Теке-ханомъ во главѣ.
Наши «друзья» -англичане находили впослѣдствіи, что въ дѣлѣ переселенія салыровъ изъ Персіи и мирнаго присоединенія Мерва были, якобы, пущены въ ходъ дипломатическіе пріемы «не высокой пробы». Уже не говоря о томъ, что «коварному Альбіону» менѣе, чѣмъ кому бы то ни было, пристало заводить рѣчь о достоинствѣ дипломатическихъ пріемовъ, но вполнѣ нравственная и культурная цѣль, которую мы преслѣдовали относительно текинцевъ и салыровъ, блистательно осуществилась въ небываломъ у нихъ благоденствіи, которое окружаетъ теперь эти народности.
X.
правитьПослѣ нашествія на Мервъ, въ 1842 году, бухарскаго эмира Маасума, весь лѣвый берегъ Мургаба, на двухсотъ-верстномъ протяженіи отъ Мерва и до авганскихъ предѣловъ, былъ брошенъ древнимъ иранскимъ населеніемъ и представлялъ пустыню до 1857 года, когда его завяло племя туркменъ-сарыковъ, вытѣсненное изъ Мерва текинцами. Сарыки, насчитывавшіе тогда около шестидесяти тысячъ душъ, принуждены были, по недостатку земли, раздѣлиться на двѣ половины и занять два оазиса: Іолотанъ, по сосѣдству съ Мервомъ, и Пенде, на границѣ Авганистана. Хотя территоріи этихъ оазисовъ отдѣлялись необитаемымъ пространствомъ на протяженіи около ста верстъ, тѣмъ не менѣе обѣ половины сарыковъ продолжали представлять одну вполнѣ солидарную общину, преслѣдовавшую свои общіе интересы какъ въ дни мира, такъ и во время вражды съ сосѣдями. «Мы рѣшили принять русское подданство не отдѣльно, а совмѣстно съ вашими пендинскими собратьями», — говорили представители Іолотанскихъ сарыковъ, когда мы вводили у нихъ русское управленіе.
И дѣйствительно, послѣ присоединенія Іолотана, естественное занятіе Пенде составляло только вопросъ времени. Къ сожалѣнію, имѣя къ тому полную возможность, мы почему-то не поспѣшили занять Пенде вслѣдъ за Іолотаномъ, а этимъ воспользовались наши сосѣди, авганцы…
Выше уже было говорено, что спокойствіемъ, водворившимся въ Туркменіи вслѣдствіе занятія нами Мерва и Іолотана, вздумали воспользоваться между прочими и авганцы. Въ срединѣ 1884 года они заняли своими войсками Пендинскій оазисъ, и затѣмъ начали выдвигать свои посты по Мургабу все ближе и ближе къ передовому нашему посту въ Имамъ-Баба.
Но на захватъ не только этой сѣверной территоріи, но даже и Пендинскаго оазиса авганцы не имѣли ни историческаго, ни нравственнаго права: они, во-первыхъ никогда не владѣли Пендинскимъ оазисомъ, а его населеніе никогда, даже номинально, не признавало надъ собою власти авганскаго эмира. Только одни Пендинскіе скотоводы, въ рѣдкіе годы, когда у нихъ чувствовался недостатокъ подножнаго корма, выгоняли свои стада къ авганскимъ предгорьямъ и, за эту пастьбу, платили авганцамъ незначительную сумму, для сбора которой обыкновенно являлся въ Пенде одинъ изъ чиновниковъ гератскаго губернатора. Этимъ ограничивались всѣ сношенія авганцевъ съ пендинскими сарыками. Затѣмъ, — и самое главное, — переговоры съ Россіею относительно средне-азіатскихъ дѣлъ, начавшіеся въ 1869 году и затѣянные Англіею, имѣли главною цѣлью выяснить взаимное положеніе въ этой странѣ обѣихъ державъ, для того, чтобы предупредить на будущее время недоразумѣнія между ними и, такъ сказать, устранять недовѣріе и тревогу, вызванныя въ Англіи нашимъ наступательнымъ въ то время движеніемъ въ сторону Бухары, Ферганы и Туркменіи. Лучшимъ къ тому средствомъ было признано Англіею установленіе между обоюдными владѣніями нейтральной территоріи, неприкосновенность которой была бы одинаково обязательна для обѣихъ державъ.
Давая на это свое согласіе, наше правительство выразило готовность признать такою страною Авганистанъ, только въ тѣхъ, однако, предѣлахъ, которые состояли въ дѣйствительномъ владѣніи эмира Ширъ-Али-хана. Добавлялось при этомъ, что авганскій эмиръ не будетъ стараться распространять свое вліяніе и вмѣшательство за эти предѣлы, и что Англія будетъ употреблять всѣ свои старанія, чтобы отклонять его отъ какихъ бы ни было наступательныхъ и завоевательныхъ замысловъ. Въ такомъ смыслѣ состоялось въ 1873 году между обѣими державами соглашеніе, которое, само собою разумѣется, поставило Пенде въ положеніе во всякомъ случаѣ неприкосновенное для авганскаго эмира. Въ силу этихъ обстоятельствъ, оазисъ становился естественнымъ достояніемъ Россіи, и сарыки, по тогдашнимъ слухамъ, ждали со дня на день, что наши войска займутъ ихъ территорію. Между тѣмъ, случилось нѣчто неожиданное…
Въ іюнѣ 1884 года въ Мервъ пріѣхалъ докторъ Регель, путешествовавшій по нашимъ окраинамъ и пожелавшій посѣтить между прочимъ, и Пендинскій оазисъ. Я его снабдилъ письмомъ къ вліятельному среди Пендинскихъ сарыковъ Кулъ-батыръ-хану и отправилъ съ конвоемъ изъ нѣсколькихъ туркменовъ. Дней черезъ десять послѣ отъѣзда Ригеля, пронесся слухъ, что въ Пенде онъ арестованъ. Но кѣмъ же? — недоумѣвалъ я. Сарыки не дерзнули бы на это, я былъ въ этомъ увѣренъ. Вскорѣ оказалось, что — авганцами, которые незадолго передъ тѣмъ появились въ странѣ въ числѣ нѣсколькихъ сотъ человѣкъ.
Это было первое и, конечно, поразившее насъ извѣстіе о томъ, что авганцы заняли Пенде. Я написалъ довольно рѣзкое письмо ихъ начальнику, — Регель былъ немедленно освобожденъ, и этимъ кончилось это частное дѣло. Но самый фактъ захвата авганцами Пендинскаго оазиса, помимо того, что шелъ въ разрѣзъ съ нашими интересами въ Средней Азіи, являлся явнымъ нарушеніемъ соглашенія 1878 года, и тѣмъ болѣе для насъ неподходящимъ, что авганцы не могли рѣшиться на этотъ шагъ безъ вѣдома — или даже одобренія — Англіи. Подобный фактъ не могъ быть оставленъ безъ должнаго вниманія, и на него наше правительство отвѣтило сформированіемъ особаго отряда для движенія вверхъ по Мургабу до авганскихъ предѣловъ. Но при тогдашнихъ обстоятельствахъ отрядъ не могъ быть быстро собранъ: гарнизонъ только-что занятаго Мерва былъ столь малочисленъ, что могъ выдѣлить въ поле развѣ какую-нибудь роту. Рѣшено было поэтому двинуть по батальону изъ Асхабада и Самарканда, отстоящихъ отъ Пенде на 550 и 700 верстъ. Войска эти могли прибыть къ мѣсту не ранѣе срединѣ марта 1885 года, а между тѣмъ еще въ концѣ предыдущаго года мы получали извѣстія о томъ, что авганскіе посты и разъѣзды продвинулись какъ по Мургабу, такъ и по Герируду почти на сто верстъ отъ Меручака и Кусана, т.-е. отъ пунктовъ, ниже которыхъ они никогда не проникали въ Туркменію до занятія нами Мерва. Цѣль этихъ движеній была очевидна: эмиръ Абдурахманъ, извѣщенный англійскимъ правительствомъ о предстоящемъ разграниченіи его владѣній съ Россіею, старался, до прибытія на мѣсто русскаго и англійскаго делегатовъ, явиться фактическимъ хозяиномъ возможно большей территоріи по Мургабу и Герируду.
Въ видахъ противодѣйствія этимъ захватамъ, мною было получено приказаніе занять немедленно Пули-Хатунъ при сліяніи мешедской рѣчки Кашавъ-Рудъ съ Герирудомъ и расположить тамъ сотню казаковъ; а съ двумя другими сотнями и съ мервскою конницею очистить отъ авганцевъ все пространство по Мургабу до Дашъ-Kenpu[22], т.-е. до самого лагеря авганцевъ, и держаться въ такомъ положеніи до прибытія нашего мургабскаго отряда. Предписывалось, такимъ образомъ, наступательное движеніе съ нашей стороны, да еще безцеремонное отбрасываніе авганскихъ постовъ, что, однако, являлось вполнѣ естественнымъ послѣдствіемъ поведенія авганцевъ…
Первую часть порученія я возложилъ на своего помощника, подполковника Тарарина, который безпрепятственно занялъ Пули-Хатунъ, въ шестидесяти верстахъ на югъ отъ Саракса, и расположилъ тамъ сотню казаковъ. Вторую часть я принялъ на себя и, сформировавъ въ три дня конную сотню изъ текинцевъ и сарыковъ, выѣхалъ въ Имамъ-Баба, гдѣ стояли сотни казаковъ.
"Въ Имамѣ начальникъ поста заявилъ мнѣ[23], что очистить пространство — не только до Дашъ-Кеври, но даже до Аймакъ-Джара — отъ авганскихъ постовъ невозможно путемъ разъѣздовъ, такъ какъ авганцы или оказываютъ пассивное сопротивленіе, будучи увѣрены, что русскіе не прибѣгнутъ къ оружію, или же вновь занимаютъ своими постами очищенныя мѣста, вслѣдъ за удаленіемъ нашихъ разъѣздовъ. Въ виду этого и для того, чтобы фактически выполнить инструкцію, я выступилъ сегодня утромъ въ Аймакъ-Джаръ съ тремя сотнями. Не доѣзжая пяти верстъ до этого пункта, въ Сары-Язы, меня настигъ варочный, доставившій предписаніе вашего превосходительства, обязывающее меня оставаться съ казаками въ Имамъ-Баба и дѣйствовать только разъѣздами милиціонеровъ. Возвращаться въ ту же минуту назадъ я счелъ неудобнымъ, какъ потому, что пришлось бы утомить людей и лошадей, сдѣлавъ въ одинъ день два большихъ перехода, такъ и потому, что это произвело бы невыгодное для васъ впечатлѣніе среди авганцевъ и нашихъ милиціонеровъ. Да и кромѣ того, разъѣздами, какъ уже сказано, цѣль не достигается. Я рѣшилъ поэтому дойти и расположиться въ Аймакъ-Джарѣ, гдѣ, между прочимъ, завялъ прекрасную позицію, съ которой авганцы насъ не выбьютъ до прихода отряда, еслибъ и рѣшились на это.
"Съ приближеніемъ нашимъ всѣ авганскіе посты отступили, при чемъ капитанъ ихъ, Магомедъ-Эминъ-ханъ, уходя изъ Аймакъ-Джара съ послѣдними сорока всадниками, оставилъ здѣсь записку, на персидскомъ языкѣ, такого содержанія:
«Русскіе силою вытѣснили наши караулы изъ Сары-Язы и Аймакъ-Джара. Данныя намъ нашимъ генераломъ приказанія обязываютъ насъ, избѣгая съ ними столкновенія, противиться ихъ наступленію. Поэтому я предупреждаю русскаго офицера, что, въ случаѣ дальнѣйшаго его напора въ сторону Акъ-Тепе[24], онъ будетъ остановленъ силою нашихъ сабель, пушекъ и ружей».
По пути въ Аймакъ-Джаръ мнѣ также доставили письмо авганскаго подполковника Риджуэ. Онъ пишетъ по-персидски слѣдующее:
"Дорогой, любезный другъ полковникъ Алихановъ, да увеличится его благорасположеніе.
"По выраженію живѣйшаго желанія имѣть съ вами радостное свиданіе, сообщаю вамъ, что я уполномоченъ генераломъ сэромъ Питэромъ Лёмеденомъ войти съ вами въ дружественное соглашеніе, въ силу котораго разъѣзды и пикеты обѣихъ сторонъ воздерживались бы отъ перехода извѣстныхъ границъ впредь до рѣшенія имѣющею собраться смѣшанною коммиссіею вопроса о границѣ между Россіею и Авганистаномъ.
"Собранныя мною свѣдѣнія доказываютъ, какъ мнѣ кажется, что постоянныя встрѣчи русскихъ войскъ съ авганскими неизбѣжно повлекутъ за собою серьезныя недоразумѣнія. Въ виду этого, я предложилъ бы вамъ прислать офицера, уполномоченнаго войти со мною въ соглашеніе относительно разъѣздовъ.
"Въ настоящее время у авганцевъ оспаривается, повидимому, право переходить за Аймакъ-Джаръ. Еслибы вы сдѣлали обязательное распоряженіе о томъ, чтобы войска ваши не переходили за Сандукъ-Качанъ, находящійся въ приличномъ разстояніи отъ вашего поста въ Имамѣ, то я принялъ бы, съ своей стороны, необходимыя мѣры, чтобы авганскіе посты и разъѣзды не переходили за предѣлы Аймакъ-Джара. Само собою разумѣется, что таковое соглашеніе будетъ лишь временнымъ и что оно нисколько не будетъ предрѣшать права, которыя могутъ быть заявлены обѣими сторонами, смѣшанной коммиссіи.
"Я возвращаюсь въ настоящее время изъ Аймакъ-Джара въ Акъ-Тепе, разстояніе между которыми, какъ вамъ извѣстно, можно проѣхать верхомъ въ нѣсколько часовъ. Я былъ бы весьма вамъ обязанъ, еслибы вы приняли на себя трудъ какъ можно скорѣе прислать мнѣ въ послѣдній пунктъ вашъ отвѣтъ, такъ какъ мнѣ необходимо явиться къ главному коммиссару ея величества ранѣе его свиданія съ его коллегой, генералъ-маіоромъ Зеленымъ. Въ случаѣ согласія вашего выслать мнѣ на встрѣчу офицера, я готовъ вернуться въ Сары-Язы или въ другое мѣсто, которое вы признаете удобнымъ для свиданія.
«Имѣю честь и пр. — Дж. Ряджуэ, подполковникъ коммиссаръ ея британскаго величества».
Сдѣлавъ маленькую остановку на пути, я отвѣтилъ на приведенное письмо въ томъ же стилѣ, по-туркменски, такъ какъ мой туземный письмоводитель недостаточно хорошо владѣетъ иранскою рѣчью:
Дорогой, любезный полковникъ Риджуэ, да увеличится его благорасположеніе.
"Гонецъ вашъ прибылъ въ добрый часъ и обрадовалъ меня вашимъ дружественнымъ письмомъ.
"Такія же чувства, питаемыя нашимъ правительствомъ въ англичанамъ и авганцамъ, позволяютъ мнѣ думать, что всякія здѣшнія недоразумѣнія будутъ разрѣшены разумными доводами обоюдныхъ коммиссаровъ, безъ всякаго, конечно, участія оружія. Во всякомъ же случаѣ отвѣтъ, который могу дать вамъ, заключается въ томъ, что, имѣя ясное приказаніе моего начальства, я не уполномоченъ ни на какіе переговоры и не имѣю права входить въ какія-либо новыя соглашенія, даже относительно взаимнаго расположенія нашихъ и авганскихъ постовъ.
«Мнѣ приказано принять мѣры къ тому, чтобы ни одинъ авганецъ не проникалъ изъ Дашъ-Кепри въ нашу сторону. Какъ служащій также своему Государю, вы хорошо знаете, конечно, что долгъ мой заключается въ выполненіи даннаго мнѣ приказанія. Если, по полученіи настоящаго письма, авганскіе караулы будутъ отодвинуты на указанное мѣсто, — всякіе переговоры явятся лишними. Въ противномъ случаѣ, мнѣ придется заставить ихъ удалиться. Да будетъ это извѣстно. — Подполковникъ Алихановъ, начальникъ округовъ: Мерва, Саракса и Іолотана».
"Утромъ 8 числа[25] мнѣ дали знать, что авганскіе посты приблизились снова и, между прочимъ, заняли Урушъ-Душанъ. Вслѣдствіе этого я немедленно выступилъ изъ Аймакъ-Джара съ сотнею милиціи, прогналъ авганцевъ и на ихъ плечахъ прибылъ къ мосту Дашъ-Кепри на Кушкѣ, отстоящему въ семидесяти верстахъ отъ Имама и въ полуверстѣ отъ авганскаго лагеря. Здѣсь я имѣлъ ночлегъ и расположилъ нашъ постъ, — тридцать милиціонеровъ-сарыковъ подъ командой урядника Аманъ-Клычъ-хана[26].
"Со стороны авганцевъ никакой вражды я не встрѣтилъ; напротивъ, джарнейль Гоусуддинъ-ханъ немедленно доставилъ мнѣ лошадь одного джигита, которая вырвалась и бѣжала въ ихъ лагерь у Акъ-Тепе. Въ этомъ пунктѣ, на высокомъ курганѣ, стоитъ пѣшихъ и конныхъ авганцевъ до 350 человѣкъ.
"Въ эту же ночь къ джарнейлю явилась депутація почетныхъ сарыковъ съ предложеніемъ, чтобы авганцы удалились изъ Пенде, въ виду приближенія русскихъ, такъ какъ они «не желаютъ отдѣлиться отъ своихъ братьевъ, Іолотанскихъ сарыковъ, и испытать на себѣ геокъ-тепинскіе дни». Подполковникъ Риджуе просилъ два дня на отвѣтъ и донесъ о случившемся генералу Лёмсдену въ Калеи-Моръ.
"Черезъ часъ выступаю обратно и по пути оставлю на посту, въ Урушъ-Душанѣ, всю милицію съ прапорщикомъ Баба-ханомъ, а самъ отправлюсь въ Аймакъ-Джаръ, гдѣ расположены сотни казаковъ.
"Вчера вечеромъ я имѣлъ честь получить довольно грозное письмо отъ самого генерала Лёмсдена, члена индійскаго совѣта и адьютанта королевы, назначеннаго главнымъ коммиссаромъ ея величества для опредѣленія сѣверо-западной границы Авганистана. Вотъ этотъ документъ, приписывающій мнѣ замыслы, могущіе вызвать, ни больше, ни меньше, какъ разрывъ между Россіей и Англіей[27]:
"Подполковникъ Риджуэ представилъ мнѣ полученное имъ вчера отъ васъ письмо. Я не могу не высказать своего удивленія по поводу тона, въ которомъ оно написано, и долженъ прибавить, что, послѣ вчерашняго объясненія моего съ представителемъ эмира, я нахожу, что мною исчерпаны всѣ средства къ удержанію авганцевъ отъ принятія мѣръ, которыя они могутъ признать необходимыми для защиты своихъ правъ.
"Какъ сообщилъ вамъ о томъ въ письмѣ своемъ подполковникъ Риджуэ, мнѣ удалось склонить авганское военное начальство отодвинуть свои передовые посты къ Урушъ-Душану, и приказанія по этому предмету будутъ сегодня отправлены къ начальнику передового авганскаго поста, причемъ ему будетъ вмѣнено въ обязанность не высылать даже разъѣздовъ далѣе означенной мѣстности
"При всемъ томъ, считаю долгомъ предупредить васъ, что я нахожусь въ невозможности побуждать авганцевъ къ дальнѣйшимъ уступкамъ или же долѣе ихъ сдерживать, а вмѣстѣ съ тѣмъ и заявить вамъ, что, въ случаѣ наступательныхъ движеній русскихъ разъѣздовъ или войскъ за Аймакъ-Джаръ, неминуемо произойдетъ столкновеніе. Мнѣ кажется невѣроятнымъ, чтобы въ то самое время, когда, какъ явствуетъ изъ полученной вчера ночью телеграммы, правительство Государя Императора ведетъ дружественные переговоры съ англійскимъ, Его Величество могъ разрѣшить вамъ воевать въ мирное время съ Авганистаномъ, такъ какъ хотя этого и не случилось, благодаря письму, съ которымъ обратился къ вамъ подполковникъ Риджуэ, но намѣреніе ваше открыть непріязненныя дѣйствія безъ предупрежденія и безъ указанія причинъ тому — было очевидно.
"Въ заключеніе имѣю честь увѣдомить васъ, что въ посланной въ Лондонъ телеграммѣ я указалъ на серьезный кризисъ, вызванный вашими замыслами, и что во всякомъ случаѣ я надѣюсь, что вы не рѣшитесь вступить на путь, который, помимо столкновенія между Россіей и Авганистаномъ, могъ бы вызвать и разрывъ между находящимися нынѣ въ дружественныхъ отношеніяхъ Россіей и Англіей.
"Я приказалъ подполковнику Риджуэ остаться въ Пенде и относиться съ особымъ вниманіемъ ко всякому сообщенію, которое вы пожелали бы ему сдѣлать.
"Имѣю честь и пр.
"Отвѣчать на это посланіе мнѣ пришлось подъ проливнымъ дождемъ, остановившись на нѣсколько минутъ среди дороги и въ грязи по колѣно. Поэтому я ограничился слѣдующимъ:
"Глубокоуважаемый генералъ Лёмсденъ, коммисаръ ея величества королевы великобританской.
«Привѣтствуя васъ, сообщаю, что имѣлъ честь получать ваше письмо. Отвѣтъ мой коротокъ. Будете ли вы довольны, или нѣтъ, но мнѣ приказано занять русскими войсками Дашъ-Кепри, и приказаніе это я выполню. Мы не желаемъ вражды, но если другіе начнутъ воевать съ вами, то, съ своей стороны, мы готовы и къ этому… Я человѣкъ служивый, съ политическими дѣлами не знакомъ, и потому не имѣю нечего иного сообщить вамъ».
"Получилъ я еще и второе, при семъ представляемое, письмо отъ подполковника Риджуэ, который снова проситъ о свиданіи для переговоровъ. Но я ему не отвѣтилъ, чтобы не повторяться.
"Въ заключеніе считаю долгомъ доложить вашему превосходительству, что настроеніе авганцевъ и положеніе дѣлъ здѣсь — совершенно иное, чѣмъ это рисуютъ Лёмсденъ и Риджуэ. Наши милиціонеры-сарыки ѣздили въ Пендинскіе аулы, а оттуда пріѣзжалъ ко мнѣ, ночью, Кулъ-Батыръ-ханъ съ двумя старшинами. Всѣ ихъ разсказы сводятся къ тому, что, по словамъ самихъ авганцевъ, они тяготятся своимъ положеніемъ въ Пенде и были бы несравненно покладистѣе, еслибы не подстрекательства англійскихъ офицеровъ, которые будутъ такимъ образомъ единственными виновниками, если произойдетъ болѣе или менѣе серьезное столкновеніе между нами и авганцами.
«Въ Акъ-Тепе ожидаютъ со дня на день значительныхъ изъ Герата подкрѣпленій съ артиллеріею».
Послѣ расположенія нашего поста у Дашъ-Кепри, англичане, конечно, убѣдились въ безполезности дальнѣйшей переписки о занимаемыхъ пунктахъ и превратили ее. Авганскіе разъѣзды также перестали появляться на лѣвомъ берегу Мургаба и Кушка, за исключеніемъ сторожевого поста изъ нѣсколькихъ всадниковъ, охранявшихъ западную оконечность акведука.
При такихъ условіяхъ мы провели въ Аймакъ-Джарѣ, въ шалашахъ, устроенныхъ изъ хвороста и бурьяна, ровно мѣсяцъ, въ ожиданіи отряда, который, благодаря распутицѣ, двигался крайне медленно. Авганцы же на правомъ берегу Кушка усиливались въ это время съ каждымъ днемъ, и къ 8-му марта, когда подошелъ генералъ Комаровъ съ двумя батальонами, съ 4-мя горными орудіями и сотнею казаковъ, силы нашихъ противниковъ у Акъ-Тепе уже простирались до четырехъ тысячъ штыковъ и сабель съ 8-ю полевыми орудіями, да сверхъ того лагерь ихъ былъ уже обнесенъ солиднымъ валомъ и снабженъ значительными запасами продовольствія и боевыхъ припасовъ.
На другой день послѣ прибытія мургабскаго отряда въ Аймакъ-Джаръ, генералъ отправилъ на рекогносцировку авганскаго расположенія начальника своего штаба, подполковника Закржевскаго, который, вернувшись черезъ сутки, подтвердилъ уже имѣвшіяся у насъ свѣдѣнія и добавилъ, что укрѣпленный лагерь авганцевъ представляетъ преграду довольно сильную. Затѣмъ, 12 марта, отрядъ выступилъ изъ Аймакъ-Джара и на слѣдующій день расположился лагеремъ на лѣвомъ берегу Мургаба, не доходя около четырехъ верстъ до Дашъ-Кепри, чтобы излишнею близостью къ нашимъ противникамъ не возбудить въ нихъ напрасной тревоги. Эта предосторожность, однако, не помогла дѣлу.
Авганцы точно ждали только появленія нашего отряда въ виду Дашъ-Кепри, для того, чтобы перейти на лѣвый берегъ Кушка и этимъ самымъ создать поводъ почти къ неизбѣжному столкновенію. Въ самый день прихода отряда они переправили на нашу сторону рѣки часть своихъ войскъ и артиллеріи и начали укрѣплять здѣсь возвышенное плато, лежащее передъ самымъ мостомъ. Работы эти продолжались и въ слѣдующіе дни, причемъ и цѣпь передовыхъ авганскихъ постовъ подходила къ намъ все ближе и начала охватывать съ обоихъ фланговъ нашъ лагерь…
Утромъ 14-го марта англійскій капитанъ Іэтъ, назначенный генераломъ Лёмсденомъ для наблюденій въ Пенде, прислалъ изъ авганскаго лагеря адресованное на имя начальника русскихъ войскъ письмо, которымъ просилъ «свиданія, необходимаго для выясненія взаимнаго положенія». На это свиданіе въ условленное время съѣхались, на срединѣ между лагерями, съ нашей стороны подполковникъ Закржевскій, а со стороны англичанъ — капитаны Іэтъ и Лассё и докторъ Оуэнъ. Сущность разговоровъ, происходившихъ при этомъ, послѣ взаимныхъ представленій, заключалась въ слѣдующемъ:
— Вы писали, между прочимъ, г. капитанъ, — началъ Закржевскій, — что, по словамъ авганскаго генерала, кто-то изъ русскихъ начальниковъ, будто бы, пожелалъ съ нимъ видѣться. Надо полагать, что это — недоразумѣніе, такъ какъ съ нашей стороны никто не выражалъ подобнаго желанія.
— Если произошла даже ошибка, то мы ей очень рады, какъ причинѣ пріятнаго знакомства съ вами, — поспѣшно отвѣтилъ Іэтъ.
Затѣмъ, сообщивъ, что между русскимъ и британскимъ правительствами состоялось соглашеніе относительно сохраненія status quo въ сарыкскомъ населеніи Пенде, англичанинъ продолжалъ:
— Мы чувствуемъ необходимость высказать съ полною откровенностью, что соглашеніе это ставитъ намъ весьма трудную задачу, которая еще усложняется возростающею съ каждымъ даемъ возможностью столкновенія русскихъ съ авганцами. Быть можетъ, мы могли бы способствовать устраненію конфликта; но для этого безусловно необходимо, чтобы мы были въ курсѣ русскихъ намѣреній…
— Я не уполномоченъ на оффиціальные переговоры, — отвѣчалъ Закржевскій, — и по интересующему васъ вопросу могу, если угодно, высказать только свое личное мнѣніе. По моему, окружающая насъ обстановка самымъ очевиднымъ образомъ говоритъ за то, что русскіе не имѣютъ ни малѣйшаго намѣренія атаковать авганцевъ; въ противномъ случаѣ, ничто не мѣшало намъ уничтожить ихъ, хотя бы въ первый же день нашего появленія здѣсь. Но, однако, нельзя обойти молчаніемъ того обстоятельства, что поведеніе авганцевъ — крайне вызывающее. Вмѣсто того, чтобы устранить всякую возможность столкновенія, оставляя между двумя лагерями рѣку, какъ естественную преграду, и продолжать занимать правый берегъ Кушка до рѣшенія вопроса о границѣ смѣшанною коммиссіею, авганцы въ послѣдніе дни, и безъ всякаго повода съ нашей стороны, позволяютъ себѣ почти наступленіе на насъ: они переправились на нашъ берегъ, возводятъ передъ нашими глазами укрѣпленіе, все болѣе и болѣе выдвигаютъ впередъ свои посты и даже охватываютъ ими ваши фланги!.. Ихъ не мѣшало бы подумать, — къ чему можетъ привести такой образъ дѣйствій?..
— Въ исходѣ могущаго произойти столкновенія мы, конечно, нисколько не сомнѣваемся, — отвѣчали англичане. — Но, въ виду крайне тяжелаго нашего положенія здѣсь, будемъ весьма вамъ обязаны, если предупредите насъ о могущихъ возникнуть осложненіяхъ.
Въ отвѣтъ на это, Закржевскій выразилъ готовность быть къ ихъ услугамъ, насколько это позволитъ положеніе русскаго офицера, — и свиданіе кончилось.
На слѣдующій день капитанъ Іэтъ прислалъ подполковнику Закржевскому копію съ телеграммы лорда Гранвиля къ генералу Лёмсдену о томъ, что по соглашенію, послѣдовавшему между петербургскимъ и лондонскимъ кабинетами, русскія войска не пойдутъ далѣе занимаемыхъ ими нынѣ позицій, если только авганцы не подвинутся впередъ и не атакуютъ сами. Англійскій офицеръ увѣдомлялъ при этомъ, что авганцы получили отъ своего эмира приказаніе, какъ только сдѣлана будетъ попытка заставить ихъ очистить занимаемую ими позицію, открыть огонь. «Я вполнѣ понимаю, — добавлялось въ письмѣ, — что, съ военной точки зрѣнія, къ этому обстоятельству вы отнесетесь равнодушно. Но съ политической точки зрѣнія дѣло представляется въ совершенно иномъ видѣ, и столкновеніе, какъ бы оно ни было незначительно, не замедлитъ прискорбнымъ образомъ помѣшать переговорамъ, успѣшнаго окончанія которыхъ мы такъ желаемъ». На это генералъ Комаровъ приказалъ отвѣтить, что онъ безусловно не имѣетъ никакихъ враждебныхъ намѣреній относительно авганцевъ, и лишь во избѣжаніе столкновенія съ ними требуетъ удаленія ихъ на правый беретъ Кушка.
Вслѣдствіе этого письма, капитанъ Іэтъ просилъ о новомъ свиданіи съ Закржевскимъ. Оно состоялось, но нисколько не способствовало улаженію дѣла, такъ какъ англійскій капитанъ, конечно, не сочувствовалъ удаленію авганцевъ за Кушкъ, и стоялъ за сохраненіе ими своихъ новыхъ позицій…
«Видя, что дерзость авганцевъ, оставаясь ненаказанной, все возростаетъ, — говоритъ генералъ Комаровъ въ своемъ донесеніи о боѣ на Кушкѣ, — и что если такъ будетъ продолжаться, то черезъ нѣсколько дней придется самому быть атакованнымъ, — предположеніе, которому впослѣдствіи явились подтверждающія обстоятельства, — замѣчая возбужденное состояніе всего отряда и наконецъ броженіе и даже какъ бы умаленіе русскаго обаянія между окружавшими меня туркменскими ханами, почетными людьми и милиціонерами, — я нашелъ, что такое положеніе продолжаться не можетъ, а потому почелъ необходимымъ предпринять крайнюю мѣру».
Утромъ 17-го марта генералъ послалъ съ разъѣздомъ, подъ командою сотника Кобцева, слѣдующее письмо къ Наибъ-Салару-Теймуръ-шаху, начальнику авганскихъ войскъ:
«Требую, чтобы сегодня до вечера всѣ подчиненные вамъ военные чины до единаго возвратились въ прежнія стоянки свои на правый берегъ Кушка, чтобы посты ваши на правомъ берегу Мургаба не спускались ниже соединенія рѣкъ. Переговоровъ и объясненій во этому вопросу не будетъ. Вы обладаете умомъ и проницательностью, и, вѣроятно, не допустите, чтобы я свое требованіе привелъ въ исполненіе самъ».
Хотя со стороны авганцевъ, къ отвѣтъ на это письмо, было замѣтно только новое усиленіе войскъ на лѣвомъ берегу Кушка и лихорадочная работа по возведенію укрѣпленій, но генералъ все еще не терялъ надежды на мирное соглашеніе.
"Отвѣтъ Наибъ Салара заключался въ томъ, — говорится далѣе въ донесеніи генерала Комарова, — что, получивъ приказаніе отъ гератскаго Наибъ-уль-Гукуме совѣтоваться о всѣхъ пограничныхъ дѣлахъ съ капитаномъ Іэтомъ, онъ не преминулъ это сдѣлать, и затѣмъ онъ прежде всего долженъ исполнять приказанія своего эмира.
"Желая еще разъ сдѣлать попытку къ мирному окончанію дѣла, я дружескимъ, полу-оффиціальнымъ письмомъ извѣстилъ Наибъ-Салара, что отъ своего требованія отступить не могу, и что отвѣтственность за послѣдствія столкновенія, происшедшаго отъ дурныхъ совѣтовъ, падетъ на него, такъ какъ я всѣми возможными мѣрами старался о сохраненіи дружественныхъ отношеніи.
«Затѣмъ, убѣдившись, что ни переговоры, ни категорическія требованія не привели ни къ чему, я рѣшилъ, что необходимо принести въ исполненіе поставленное мною авганцамъ требованіе немедленно, и для этого, въ тотъ же день вечеромъ, собралъ начальниковъ частей мургабскаго отряда, полковниковъ Казанцева и Никшича и подполковника Алиханова, которымъ изложилъ сущность нашего положенія и отдалъ необходимыя приказанія».
По вашимъ свѣдѣніямъ, авганскія войска у Акъ-Тепе простирались до четырехъ тысячъ и состояли, приблизительно, изъ 2.400 пѣхотинцевъ и 1.600 всадниковъ, при четырехъ полевыхъ и четырехъ горныхъ англійскихъ орудіяхъ.
На лѣвомъ берегу Кушка, обращенный къ Кизилли-Тепе фронтъ передовой авганской позиціи былъ усиленъ окопомъ, который тянулся по краю такъ называемаго Дашъ-Кепринскаго плато и, прикрывая доступъ къ мосту, упирался своимъ загибомъ на правомъ флангѣ въ берегъ Кушка. Какія части авганцы перевели ихъ лагеря на эту передовую позицію и какъ онѣ расположены, — мы не имѣли свѣдѣній, такъ какъ окончательная разстановка ихъ войскъ послѣдовала только въ ночь передъ боемъ, послѣ полученіи Наибъ-Саларомъ категорическаго требованія генерала Комарова. Въ самый же день боя оказалось, что за амбразурами, саженяхъ въ пятидесяти отъ лѣвой оконечности фронтальнаго окопа, были поставлены четыре орудія; на такомъ же разстояніи правѣе отъ нихъ — еще два орудія и, наконецъ, одно — противъ самаго моста. Все пространство между этими тремя батареями было занято пѣхотой. Лѣвый флангъ этой передовой позиціи оставался открытымъ. Здѣсь авганцы или не успѣли окопаться, или, вѣрнѣе, оставили эту часть неогражденною, для свободнаго выхода кавалеріи, которая, въ числѣ около 1.200 всадниковъ, и была расположена подъ прямымъ угломъ между окопомъ и берегомъ Кушка. Небольшая часть пѣхоты авганцевъ и восьмое ихъ орудіе были оставлены въ укрѣпленномъ лагерѣ на Акъ-Тепе, на правомъ берегу Кушка. Здѣсь же, въ тылу общаго расположенія, стояла джемшидская кавалерія Ялантошъ-хана, въ числѣ около 400 всадниковъ, съ цѣлью охранять лагерь отъ ожидаемаго нападенія сарыковъ. Авганскія войска, состоя по преимуществу изъ людей рослыхъ и здоровыхъ, имѣли весьма внушительный видъ; а кавалерія, къ тому же, сидѣла на превосходныхъ лошадяхъ.
Нашъ мургабскій отрядъ составлялъ силу около 1.400 штыковъ и 500 сабель при четырехъ горныхъ орудіяхъ. Войска эти, по диспозиціи генерала Комарова, были раздѣлены на три колонны. Правую изъ нихъ составилъ 3-й туркестанскій линейный батальонъ подъ начальствомъ полковника Казанцева, которому приказывалось совершить обходное движеніе по пескамъ, лежащимъ правѣе Кизилли-Тепе, и неожиданно выйти на лѣвый флангъ и тылъ непріятельской позиціи. Лѣвая колонна, состоявшая изъ своднаго батальона закаспійскихъ стрѣлковъ, подъ начальствомъ полковника Никшича, должна была, чтобы тоже не сразу обнаружить себя, нѣсколько задержаться за Кизилли-Тепе и, затѣмъ, наступать противъ фронта авганцевъ. Наконецъ, кавалеріи, состоявшей изъ трехъ сотенъ 1-го кавказскаго коннаго полка и сотни туркменовъ, подъ моимъ начальствомъ, было приказано двинуться на крайній лѣвый флангъ. Горныя орудія, по диспозиціи, должны были слѣдовать съ туркестанцами; но, въ виду трудности ихъ движенія среди сыпучихъ песковъ, они также присоединились къ кавалеріи.
На другой день, 18 марта, полковникъ Казанцевъ выступилъ изъ лагеря въ два часа утра и, углубившись въ пески по бездорожью и среди непроглядной тьмы, въ теченіе цѣлыхъ пяти часовъ преодолѣвалъ страшныя трудности, представленныя движенію его колонны песчаными барханами на протяженіи 5— 6 верстъ. Полковникъ Никшичъ и я вышли двумя часами позже и, какъ было приказано, остановились за Кизилли-Тепе. Было темно, холодно и моросилъ дождь, когда, около пяти часовъ утра, къ намъ подъѣхалъ генералъ Комаровъ и приказалъ мнѣ вести колонну. Я направился прямо на лѣвый флангъ авганцевъ, поднялся, въ началѣ шестого часа, на Ташъ-Кепринское плато и, разглядѣвъ здѣсь темную массу авганской конницы, остановился передъ нею приблизительно въ 400 шагахъ и выстроилъ фронтъ. Вскорѣ начало свѣтать, и тогда обрисовалась передъ нами густая колонна непріятельской кавалеріи, занимавшая въ нѣсколько линій почти все пространство между оконечностью пѣхотнаго окопа и берегомъ Кушка. Въ исходѣ шестого часа передъ фронтомъ этой конницы пронесся Наибъ-Саларъ-Теймуръ-шахъ, привѣтствуя ее словами: «Подвизайтесь во славу Божію!» Въ отвѣтъ на это раздались громкіе и нѣсколько разъ повторявшіеся крики авганцевъ, что будутъ сражаться во имя Аллаха, причемъ вся масса ихъ заволновалась на мѣстѣ, потрясая въ воздухѣ высоко поднятыми саблями и карабинами. Мнѣ казалось, что наступаетъ моментъ атаки, и если бы она послѣдовала въ ту же минуту, то, несомнѣнно, масса въ 1.200 всадниковъ раздавила бы четыре наши сотни. Но, къ счастію, этого не случилось, а казаки наши, прежде чѣмъ смолкли крики авганцевъ, по командѣ: «къ пѣшему строю!» быстро соскочили съ коней и, выбѣжавъ впередъ, еще шаговъ на сто приблизились къ непріятельскому фронту и образовали передъ нимъ густую цѣпъ въ 300 берданокъ[28] и безъ всякаго резерва, чтобы сразу огрѣть противника возможно сильнымъ огнемъ. Въ конномъ строю осталась только туркменская сотня, какъ не имѣвшая ружей.
Туркестанцы все еще не выходили изъ песковъ. Закаспійцевъ также не было видно на равнинѣ. А между тѣмъ, черезъ нѣсколько минутъ послѣ объѣзда Наибъ-Салара, со стороны авганцевъ раздались одиночные выстрѣлы въ нашу сторону; нѣсколько пуль провизжало надъ нашими головами и шлепнулось среди коноводовъ. Однако, въ виду строгаго приказанія не открывать огонь первыми, я не придалъ значенія этимъ выстрѣламъ, полагая ихъ случайными, что легко могло произойти въ большой неорганизованной конной массѣ, имѣвшей въ рукахъ готовыя ружья. Но черезъ минуту, когда послѣдовали новые выстрѣлы, ко мнѣ прискакалъ командовавшій коноводами есаулъ Фальчиковъ и заявилъ, что у казака ранена лошадь. Кровь, слѣдовательно, была пролита у насъ. Болѣе нечего было ждать.
— Ну, теперь валяй, братцы! — крикнулъ я казакамъ, ожидавшимъ этого приказанія съ давно заряженными ружьями. Въ ту же секунду, подобно внезапному раскату грома, раздался оглушительный залпъ всѣхъ трехъ сотенъ, и въ ту же секунду испуганный мой конь взвился, какъ свѣча, и опрокинулся навзничь вмѣстѣ со мною. Но не до боли было въ эту минуту; я поднялся и снова вскочилъ на сѣдло… Этотъ эффектный залпъ, послѣ котораго казаки продолжали учащеннымъ огнемъ разстрѣливать передъ собою кавалерію противника, послужилъ сигналомъ въ общему бою. Вслѣдъ за нимъ выстрѣлы затрещали со всѣхъ сторонъ, какъ барабанная дробь. Вся позиція авганцевъ задымилась сразу; всѣ ихъ окопы и батареи разразились огнемъ артиллерійскимъ и ружейнымъ. Загремѣли и наши орудія. Стрѣлки Никшича, быстро выдвинувшись изъ-за Кизилли-Тепе, также опоясались дымомъ и начали наступать густою цѣпью.
Дружный казачій залпъ сразу произвелъ полное смятеніе среди авганской конницы, а черезъ минуту она представляла передъ нами картину, почти не поддающуюся описанію… Огромная масса всадниковъ, столпившись на небольшомъ пространствѣ, служила такою цѣлью на разстояніи 300 шаговъ, что едва ли пропадала даромъ хоть одна пуля. А казаки поддерживали такой огонь, что менѣе чѣмъ въ десять минутъ выпустили всѣ свои восемнадцать тысячъ патроновъ!.. Въ результатѣ такого непрерывнаго свинцоваго дождя, являвшагося стрѣльбою почти въ упоръ, въ самомъ началѣ боя образовался передъ нами какой-то безобразный, но живой еще конгломератъ людей и лошадей, свалившихся въ общую груду, падающихъ и распластанныхъ, борющихся и умирающихъ, и все это — среди адской музыки грома выстрѣловъ, криковъ людей, храпа и ржанія коней… За этимъ первымъ планомъ виднѣлась другая картина. Смѣшавшись тоже въ какую-то хаотическую, оторопѣлую массу, авганскіе всадники метались во всѣ стороны и цѣлыми толпами видались въ воду съ берега Кушка, или мчались назадъ, къ переправѣ на правый берегъ. Число ихъ таяло съ каждой минутой. Но, однако, прежде чѣмъ совершенно очистить поле битвы, до трехъ сотъ этихъ всадниковъ дружной толпой ринулись въ нашу сторону, но, встрѣченные новыми залпами казаковъ, спустились съ плато и заскакали въ тылъ вашихъ коноводовъ. Эти храбрецы попали на своемъ пути сперва подъ фланговый огонь двухъ ротъ Никшича, потомъ ихъ встрѣтили и провожали выстрѣлами прямо съ коней наши коноводы и головная рота только-что выходившаго изъ песковъ туркестанскаго батальона. Къ довершенію несчастія, на нихъ обрушилась туркменская сотня. текинцы и сарыки, еще не вполнѣ усвоившіе дисциплину, а быть можетъ, не понявъ или не разслышавъ команду, нѣсколько замялись-было передъ атакой. Видя это, я подсказалъ въ нимъ и крикнулъ по-туркменски: «Умрите тутъ всѣ, или истребите ихъ!» — Это-то напоминанія было достаточно, и сотня, дружно бросившись въ сабли, смяла авганцевъ, отняла полковое ихъ знамя[29] и загнала большую часть въ Кушкъ. Несчастные въ полномъ разстройствѣ бросались въ воду съ кручъ и, толпясь густыми массами у глубокаго брода, понесли огромныя потери отъ огня туркестанцевъ…
Пока все это происходило въ тылу, остатки главной массы авганской кавалеріи обратились въ бѣгство и совершенно скрылись изъ виду, оставивъ передъ казаками только груды убитыхъ людей и лошадей. Тогда, направивъ огонь во флангъ и въ тылъ пѣхоты, занимавшей окопы, наша колонна перешла въ наступленіе. Авганцы — медленно и отстрѣливаясь, но отступали по мѣрѣ нашего приближенія. Они сдѣлали только одну попытку удержаться около первой своей батареи. Но на нее казаки бросились съ крикрмъ «ура!» — и четыре полевыхъ орудія, изъ коихъ два оказались заряженными, и вокругъ которыхъ валялась перебитая прислуга, сдѣлались трофеями нашей колонны. Получивъ здѣсь отъ туркестанцевъ патроны и присоединивъ къ себѣ одну изъ ротъ, мы двинулись далѣе, и черезъ нѣсколько минутъ въ наши руки перешла и вторая непріятельская батарея изъ двухъ совершенно новыхъ горныхъ орудій, съ шестью мулами въ щегольской англійской сбруѣ. Затѣмъ, къ седьмому непріятельскому орудію, стоявшему передъ мостомъ, мы подошли одновременно съ батальономъ полковника Никшича. Пѣхота авганская была въ это время уже въ полномъ бѣгствѣ, и только послѣднія ея части, съ массой раненыхъ, еще тѣснились на мосту, причемъ, пробивая себѣ дорогу подъ выстрѣлами, довершали свою гибель, срываясь въ рѣку съ узкихъ парапетовъ, или сбивая съ ногъ другъ друга въ глубокой водѣ акведука… Видно было, что авганцы особенно упорно обороняли доступъ въ Дашъ-Кепри, въ которому одновременно надвигались, подъ прямымъ угломъ, съ фронта стрѣлки, а съ фланга — казаки и туркестанцы. Здѣсь, позади окопа, заслонявшаго мостъ, образовался цѣлый валъ изъ двухъ-трехъ сотенъ окровавленныхъ труповъ. Мѣстами десятки тѣлъ лежали въ общей кучѣ, и между ними, судя по мундирамъ, виднѣлись офицеры. Особенно врѣзалось въ моей памяти спокойное выраженіе лица молодого красавца корнейля (полковника), который, съ раскрытою и прострѣленною грудью, лежалъ надъ гремя другими тѣлами и казался только-что заснувшимъ…
Цѣль нашего боя, такимъ образомъ, была достигнута вполнѣ: за лѣвомъ берегу Кушка уже не оставалось ни одного вооруженнаго авганца. Тѣмъ не менѣе, движеніе ваше продолжалось точно по инерціи. Встрѣтившись около Дашъ-Кепри съ полковникомъ Никшичемъ, мы рѣшили немедленно переправиться ни правый берегъ рѣки и идти на лагерь въ Акъ-Тепе, гдѣ была оставлена, по свѣдѣніямъ, часть авганцевъ. Пѣхота при этомъ начала вытягиваться по мосту; а наша колонна, для выигрыша времени, поднялась нѣсколько выше и переправилась въ бродъ. Развернувъ затѣмъ на правомъ берегу всѣ четыре сотни, мы на рысяхъ взобрались на Акъ-Тепе и, проѣхавъ черезъ весь лагерь, остановились на южной его оконечности, на пути въ Пенде. Сюда же, черезъ полчаса послѣ кавалерія, подошли остальныя части отряда вмѣстѣ съ генераломъ Комаровымъ, который, подъѣхавъ къ нашей колоннѣ, благодарилъ ее «на молодецкія дѣйствія»…
Укрѣпленный лагерь авганцевъ, обнесенный солиднымъ валомъ и рвомъ, оказался брошеннымъ. Занимавшія его войска покинули здѣсь послѣднее свое орудіе и присоединились, вмѣстѣ съ джемшидской конницей, къ общему бѣгству съ передовой позиціи. Только нѣсколько пѣхотинцевъ, вѣроятно не успѣвшихъ выбѣжать до нашего появленія, прятались еще подъ мостомъ и во рву, и стрѣляли по нашимъ, упорно отказываясь сдаться, пока не были перебиты…
По всему было видно, что авганцы не ожидали такого исхода столкновенія. Лагерь ихъ представлялъ всѣ признаки того, что хозяева разсчитывали скоро вернуться сюда. Въ походныхъ очагахъ еще тлѣлъ огонь; кое-гдѣ варилась пища. Ничто не било уложено или прибрано въ шатрахъ и кибиткахъ, въ которыхъ оставались массы платья, ковры и постели, мѣдная посуда, оружіе, книги, кальяны, сундуки, сумки и весьма оригинальные музыкальные инструменты[30]. Помимо всего этого, быстро разобраннаго, конечно, побѣдителями, въ рукахъ нашихъ остались огромный лагерь, вся ихъ артиллерія въ числѣ восьми орудій съ зарядными ящиками, большой бунчукъ Ниябъ-Салара, два знамени и множество значковъ, барабаны и трубы, всѣ ихъ продовольственные и боевые запасы, и около полутораста транспортныхъ верблюдовъ.
Въ окопахъ передовой позиція авганцы оставили болѣе пятисотъ своихъ убитыхъ и до двадцати тяжело раненыхъ. Но это только небольшая часть ихъ потерь. По разсказамъ пендинскихъ сарыковъ, въ числѣ бѣжавшихъ авганцевъ болѣе половины были ранены. Наибъ-Саларъ считалъ свою потерю убитыми болѣе тысячи человѣкъ, а самъ эмиръ Абдурахманъ говоритъ въ своей автобіографіи, что, послѣ пораженія его войскъ въ Пенде, «только небольшое число ихъ достигло Герата». Изъ числа офицеровъ авганскихъ убиты: командовавшій гезаринской конницей Ширъ-ханъ; затѣмъ одинъ полковникъ, два капитана и младшіе офицеры, число которыхъ неизвѣстно. Самъ Наибъ-Саларъ раненъ двумя пулями {Этотъ Наибъ-Саларъ, или командующій войсками, Теймуръ-Шахъ, оказывается, былъ весьма крупною личностью въ авганской служебной іерархіи, занимавшій, между прочимъ, и постъ военнаго министра. О его дальнѣйшей судьбѣ мы находимъ слѣдующія строки въ «Автобіографіи эмира Абдурахмана»:
«Теймуръ-шахъ, гильзаецъ, который былъ у меня военнымъ министромъ, обвиненъ былъ въ небрежности еще въ 1885 году въ бою у Пенде, но былъ мною прощенъ; онъ теперь обвинялся въ участіи въ возстаніи гильзаевъ, точно также какъ одинъ капитанъ и одинъ мой ординарецъ. Этотъ Теймуръ былъ арестованъ и доставленъ въ Кабулъ, гдѣ и приказалъ на смерть побить его камнями за это высшее предательство. Эта казнь должна была служить урокомъ для людей военныхъ — что ждетъ такихъ высокопоставленныхъ людей, какъ военный министръ, который столько лѣтъ ѣлъ мою хлѣбъ-соль и затѣмъ поднялъ оружіе противъ своего же господина».}.
Мы потеряли на Кушкѣ убитыми одного офицера, прапорщика милиціи Сеидъ-Назара, и десять нижнихъ чиновъ, и ранеными — двухъ офицеровъ[31] и двадцать-девять нижнихъ чиновъ.
«Такую полную побѣду, — говоритъ генералъ Комаровъ въ своемъ донесеніи о боѣ, — я приписываю доблестному поведенію всѣхъ чиновъ отряда. Начальники колоннъ выказали въ превосходной степени духъ почина, предупреждая приказанія, когда нужно было одной части поддержать другую, для достиженія общей цѣли. Всѣ гг. офицеры служили прекраснымъ примѣромъ беззавѣтной храбрости и исполнительности для нижнихъ чиновъ. Нижніе чины исполняли каждую команду безъ замедленія такъ дружно и стройно, какъ не всегда и на ученьи. Во все время боя ни одинъ человѣкъ не ступилъ ни шагу назадъ. Джигиты употребляли всѣ усилія стать достойными государевыми слугами и своею кровью заслужили право на братское товарищество съ регулярными войсками».
Англійскіе офицеры съ своими бенгальскими уланами, непосредственно въ бою не участвовали; они находились все время въ тылу, внѣ сферы выстрѣловъ, и послужили примѣромъ авганцамъ развѣ только въ дѣлѣ бѣгства… По окончаніи боя, около полудня, мы завтракали въ шатрѣ авганскаго генерала, когда одинъ изъ сарыковъ привезъ адресованную на имя подполковника Закржевскаго записку капитана Іэта, которая гласила: «При настоящихъ обстоятельствахъ, положеніе наше не безопасно, и мы просимъ васъ о покровительствѣ и конвоѣ». Нечего и говорить, что въ этомъ случаѣ нужно было исполнить просьбу даже «друзей». По приказанію генерала, Закржевскій и я немедленно бросили завтракъ и съ джигитами проскакали шесть верстъ подъ проливнымъ дождемъ, стараясь настигнуть англичанъ. Но, благодаря утомленію коней, это удалось намъ только отчасти. Завидя въ нѣкоторомъ отдаленіи толпу всадниковъ, съ которою, по словамъ сарыковъ, удалялись и англійскіе офицеры, мы отправили двухъ джигитовъ извѣстить ихъ, что конвой прибылъ… Толпа ли увлекла англичанъ, или же сами они не рѣшились положиться на вашу охрану, но суть въ томъ, что бѣглецы только прибавили ходу и не дали джигитамъ никакого отвѣта… Таковъ былъ результатъ нашей погони за англійскими офицерами, которые, за эту бѣшеную скачку въ ихъ интересахъ, вскорѣ «отблагодарили» меня самымъ неожиданнымъ образомъ. Ровно черезъ десять дней послѣ разсказаннаго случая, великобританскій посолъ, на основаніи донесенія капитана Іэта, сообщилъ между прочимъ вашему министерству иностранныхъ дѣлъ, что «англійскіе офицеры, соблюдавшіе нейтралитетъ, выѣхали изъ Пенде потому, что полковникъ Алихановъ подстрекалъ сарыковъ напасть на нихъ и предлагалъ по тысячѣ крановъ за голову»… Нечего и говорить, что подобная нелѣпость никогда и въ голову мнѣ не приходила, и наше министерство совершенно основательно отвѣтило на все, что «Императорскій Кабинетъ можетъ только съ негодованіемъ отвергнуть направленное противъ полковника Алиханова обвиненіе въ томъ, что, будто бы, онъ обѣщалъ денежное вознагражденіе за головы англійскихъ офицеровъ, находившихся въ Пенде. Поступки такого рода совершенно неизвѣстны въ русской арміи»…
Приказаніемъ военнаго министра намъ воспрещенъ былъ переходъ за Дашъ-Кепри. Поэтому, въ вечеру того же дня, отрядъ нашъ переправился на лѣвый берегъ Кушка и сталъ здѣсь, недалеко отъ мѣста боя, болѣе просторнымъ и пестрымъ лагеремъ, такъ какъ къ нашимъ палаткамъ прибавились еще шатры и кибитки авганцевъ. Между прочимъ расположилась въ палаткахъ и вся сотня джигитовъ, не имѣвшая раньше никакого укрытія… Изъ этого же лагеря генералъ Комаровъ отправилъ на слѣдующій день первое свое донесеніе военному министру такого содержанія:
"Нахальство авганцевъ вынудило меня, для поддержанія чести и достоинства Россіи, атаковать 18-го марта сильно укрѣпленныя позиціи ихъ на обоихъ берегахъ рѣки Кушка. Полная побѣда еще разъ покрыла славою войска Государя Императора въ Средней Аніи.
«Авганскій отрядъ регулярныхъ войскъ, силою въ 4.000 человѣкъ, при 8-ми орудіяхъ, разбитъ и разсѣянъ, потерявъ до 500 человѣкъ убитыми, всю артиллерію, два знамени, весь лагерь, обозъ и запасы. Англійскіе офицеры, руководившіе дѣйствіями авганцевъ, но не принимавшіе участія въ бою, просили нашего покровительства; къ сожалѣнію, посланный мною конвой не догналъ ихъ; они были увезены въ Бала-Мургабъ бѣжавшею авганскою кавалеріею. Авганцы сражались храбро, энергично и упорно; оставшіеся въ крытыхъ траншеяхъ даже по окончаніи боя не сдавались; всѣ начальники ихъ ранены или убиты. У насъ убитъ одинъ офицеръ, туркменъ Сеидъ-Назаръ-Юзбаши; контуженъ двумя пулями полковникъ Никшичъ; ранены сотникъ Бобцевъ и поручивъ Хабаловъ; контуженъ въ голову подпоручикъ Косминъ; нижнихъ чиновъ, казаковъ и туркменовъ убито десять, ранено двадцать-девять. Вся тяжесть боя выпала на долю четырехъ ротъ заваспійскихъ стрѣлковъ подъ командою полковника Никшича, и трехъ сотенъ кавказскаго казачьяго полка и сотни мервской милиція подъ общимъ начальствомъ подполковника Алиханова, шедшихъ въ атаку на укрѣпленіе съ фронта[32]. Колонною полковника Никшича взяты знамя и одно орудіе, подполковника Алиханова — знамя и шесть орудій. 3-й туркестанскій линейный батальонъ и полубатарея 6-ой горной батареи, обошедшіе лѣвый флангъ авганцевъ, мѣткимъ огнемъ и своевременнымъ переходомъ въ наступленіе довершили побѣду. Хладнокровіе, порядокъ и храбрость, выказанные войсками въ бою, выше всякой похвалы. Милиція мервскаго округа, вооруженная однѣми саблями, геройски сражалась рядомъ съ казаками въ первой линіи. По окончаніи боя, я перешелъ на лѣвый берегъ Кушка. Сегодня во мнѣ явятся депутація отъ Пендинскихъ сарыковъ, ищущихъ покровительства Россія».
Представители сарыковъ, о которыхъ говорятся въ этомъ донесеніи, дѣйствительно явились въ тотъ же день и просили о присоединеніи ихъ къ Россіи наравнѣ съ іалотанскими ихъ собратьями. Просьба, конечно, была принята, и правителемъ новой русской окраины былъ тогда же назначенъ почтенный Пендинскій сарыкъ, Овезъ-ханъ, вышедшій на встрѣчу нашего отряда еще въ февралѣ и оказывавшій намъ на пути всевозможныя услуги. Такимъ образомъ, первымъ послѣдствіемъ боя на Кушкѣ было присоединеніе Пендинскаго оазиса съ 30-ти-тысячнымъ населеніемъ сарыковъ и фактическое расширеніе нашихъ предѣловъ до границъ Авганистана, хотя временно, до окончанія работъ разграничительной коммиссіи, эта новая территорія была объявлена нейтральною. Но, по истеченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, она была присоединена формально и составила пендинское приставство Мервскаго округа.
Черезъ два дня послѣ боя, генералъ поручилъ мнѣ рекогносцировку путей отступленія авганцевъ, или, другими словами, объѣхать наши новыя владѣнія. Часть авганцевъ, преимущественно кавалерія, бѣжала послѣ боя по кратчайшей дорогѣ, черезъ аулы сарыковъ. Главная же ихъ масса, опасаясь враждебнаго отношенія Пендинцевъ, направилась по болѣе кружному пути, пролегающему по окраинѣ оазиса и среди авганскихъ предгорій. Выступивъ утромъ 22 марта съ сотней казаковъ и съ нѣсколькими джигитами, я проѣхалъ по этой горной дорогѣ до послѣднихъ сарыкскихъ посѣвовъ около Меручака и, переночевавъ въ аулѣ новаго Пендинскаго хана, вернулся на другой день по населенной части оазиса. На пространствѣ этихъ шестидесяти верстъ, пройденныхъ нами за два дня, мы видѣли по сторонамъ дороги, какъ печальный слѣдъ поспѣшнаго бѣгства авганцевъ, болѣе сотни ихъ свѣжихъ могилъ… Сарыки разсказывали, что этихъ могилъ еще болѣе около Меручака и далѣе во пути къ Бала-Мургабу. Придя въ первому изъ этихъ пунктовъ и не найдя здѣсь ни крова, ни пищи, голодные и большею частью раненые авганцы потянулись въ тотъ же день далѣе, гдѣ, къ довершенію бѣдствія, подверглись въ горахъ жестокому холоду съ снѣжною мятелью… При такихъ условіяхъ, конечно, «Герата достигло только небольшое число ихъ», какъ говоритъ эмиръ Абдурахманъ. Вся эта катастрофа произошла, буквально, изъ-за клочка голой земли, не составляющаго даже половины квадратной версты. Не желая уступить его, авганцы рискнули на безумный бой и, помимо другихъ потерь, очистили въ тотъ же день пространство около пятидесяти верстъ, которое и перешло въ наши руки. Вотъ поучительный для авганскаго эмира результатъ посредничества и «дружескихъ» совѣтовъ англичанъ!..
Абдурахманъ, впрочемъ, оцѣнилъ по достоинству участіе на Кушкѣ англичанъ, хотя причину нашего движенія въ Пенде объясняетъ болѣе чѣмъ наивно. Онъ говоритъ въ своей «Автобіографіи», что, будто бы, русское правительство было озлоблено на него за то, что онъ повернулся спиною къ Россіи и завязалъ дружбу съ Англіею; за то, что, затѣявъ разграниченіе, онъ осмѣлился положить предѣлъ наступательному движенію русскихъ въ Средней Азіи, и наконецъ, — за дружественное его свиданіе въ Риваль-Пинди съ вице-королемъ Индіи. "По этимъ причинамъ, — продолжаетъ далѣе Абдурахманъ свое курьезное описаніе столкновенія, — отрядъ русскихъ войскъ двинулся въ Пенде. Предвидя эту опасность, я призвалъ благоразумнымъ послать значительныя силы, чтобы удержать русскихъ отъ наступленія и овладѣнія Пенде и чтобы предупредить ихъ тамъ, какъ я успѣлъ занять Шугнанъ и Рошанъ, прежде чѣмъ туда вступилъ русскій офицеръ. Но чѣмъ больше я старался убѣдить англичанъ въ чрезвычайной важности и необходимости посылки значительныхъ силъ для защиты Пенде, тѣмъ менѣе они обращали вниманія на мои доводы. Полученный мною отвѣтъ англійскаго правительства гласитъ слѣдующее: «Какое бы мѣсто ни было занято авганскими войсками, русскіе не посмѣютъ тронуть его». И не только этотъ отвѣтъ, но увѣренія англичанъ вообще относительно безопасности Пенде меня совершенно успокоили, тѣмъ болѣе, что и сэръ Питеръ Лёмсденъ писалъ мнѣ, что онъ предотвратитъ столкновеніе между русскими и авганскими войсками.
"Тѣмъ временемъ русское войско быстро подвигалось впередъ и, сосредоточившись въ Кизилли-Тепе, укрѣпило это мѣсто. Авганская армія была расположена въ Акъ-Тепе по направленію къ лѣвому берегу Аму-Дарьи (!). 29 марта, генералъ Комаровъ прислалъ сообщеніе авганскому генералу, чтобы онъ отодвинулъ свои войска по направленію къ правому берегу рѣки, — иначе будетъ сраженіе и русскіе атакуютъ авганскую армію. До послѣдней минуты англійскіе офицеры разграничительной коммиссіи и солдаты всячески увѣряли офицеровъ моей арміи, что русскіе не посмѣютъ атаковать ихъ до тѣхъ поръ, пока они останутся на занимаемой ими позиціи; что если русскіе атакуютъ моихъ солдатъ на ихъ позиціи, которую они уже занимаютъ, то это будетъ нарушеніемъ конвенцій, существующихъ между Россіею и Англіей, и тогда русскіе будутъ привлечены къ отвѣту. Мой генералъ, которому я строго приказалъ ничего не дѣлать противъ совѣта офицеровъ англійской коммиссіи, оставался на своей позиціи, удовлетворенный обѣщаніями англійскихъ офицеровъ.
"На слѣдующій день цѣлая бригада русскихъ войскъ атаковала небольшой отрядъ авганскій. Узнавъ объ этомъ, англійскіе офицеры сейчасъ же бѣжали въ Гератъ, совмѣстно со всѣми своими войсками и свитой. Генералъ мой и другіе офицеры авганскіе напоминали англійскимъ офицерамъ объ ихъ увѣреніяхъ, что русскіе не посмѣютъ атаковать авганскую позицію, и что если это случится, авганцамъ останется только обратиться за помощью къ англичанамъ. Въ виду этихъ увѣреній, англичане не должны были оставить авганцевъ встрѣчать русскихъ одинъ-на-одинъ. Но все это не остановило бѣгства англичанъ. Тогда авганцы просили англичанъ одолжить имъ хотя бы ихъ винтовки, потому что имъ невыгодно было стоять противъ русскихъ винтовокъ, заряжающихся съ казны, со своими ружьями, заряжающимися съ дула. Кромѣ того, винтовки и порохъ у авганцевъ были испорчены сыростью и дождемъ. Но англичане, обѣщавшіе стоять вмѣстѣ съ авганцами, отказались одолжить свои винтовки и покинули небольшой отрядъ храбрыхъ авганцевъ, предоставивъ имъ однимъ сражаться и быть убитыми на полѣ сраженія. Англичане бѣжали въ Герату, не выждавъ ни одного момента. Англійскія войска и офицеры были до такой степени испуганы и нервозны, что бѣжали въ дикомъ замѣшательствѣ, не будучи въ состояніи отличить друзей отъ враговъ; вслѣдствіе сильнаго холода, многіе изъ бѣдныхъ туземныхъ «спутнивовъ» англійской коммиссіи лишились жизни при паденіи съ лошадей во время бѣгства.
"Нѣкоторые офицеры англійскіе были сброшены съ лошадей во время бѣгства; я не желаю упоминать ихъ имена. Но храбрые солдаты авганской арміи, гордые престижемъ своего народа, чувствовали себя обязанными поддержать его; вслѣдствіе чего они сражались съ такой яростью, что большое число ихъ было убито и ранено. Но — увы! — благодаря испорченнымъ винтовкамъ, которыя у нихъ были, и небольшой числительности по сравненію съ силами непріятеля, они могли сдѣлать немного; небольшое только число ихъ достигло Герата послѣ пораженія.
«Это надменное отношеніе англичанъ произвело такое дѣйствіе на авганскій народъ, что уронило англійскій престижъ въ его глазахъ навсегда»…
Прибавимъ къ этому свидѣтельству эмира Абдурахмана, что «кушкинскій бой нанесъ жестокій ударъ англійскому престижу не только въ Авганистанѣ, но во всей Средней Азіи», какъ въ свое время доносилъ своему правительству генералъ Лёмсденъ, и это было вторымъ послѣдствіемъ вашей побѣды, еще болѣе важнымъ, чѣмъ присоединеніе Пенде…
- ↑ «Переговоры между Россіей и Великобританіей 1872—1885 гг.»
- ↑ Статьи эти были также перепечатаны въ «Кавказѣ» и, въ англійскомъ переводѣ, въ книгѣ Марвина «The Russians at Merv and Herat», а походные наброски къ нимъ — во «Всемірной Иллюстраціи».
- ↑ Усларъ, стр. 105.
- ↑ И эта численность значительно уменьшилась послѣ появленія въ странѣ русскихъ, такъ какъ водворившаяся кругомъ безопасность позволила части населенія переселиться въ плодородный районъ Теджена.
- ↑ Нынѣ генералъ-отъ-инфантеріи, членъ Александровскаго комитета.
- ↑ Нынѣ — генералъ-майоръ, нач. штаба 5-го корпуса.
- ↑ Первый изъ нихъ теперь — подполковникъ и командиръ, а другой — ротмистръ туркхенскаго дивизіона.
- ↑ «Переговоры между Россіей и Великобританіей. Оффиціальное изданіе министерства иностранныхъ дѣлъ», стр. 22.
- ↑ Туркменщина.
- ↑ Такъ прозвали текинцы Северина Косыха въ первый мой пріѣздъ въ Мервъ.
- ↑ Т.-е. полу-государемъ. Такъ въ Средней Азіи величаютъ туземцы туркестанскаго генералъ-губернатора.
- ↑ 1 января 1884 года.
- ↑ Чиновникъ, офицеръ.
- ↑ И дѣйствительно, по моему ходатайству передъ начальникомъ области, Баба-ханъ получилъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ этого чинъ прапорщика милиціи и явилъ себя въ слѣдующемъ году, въ бою на Кушкѣ, лихимъ командиромъ сотни мервскихъ текинцевъ.
- ↑ «Акъ-бичакъ» — большой ножъ, въ серебряныхъ ножнахъ, замѣняющій у туркменовъ кинжалъ.
- ↑ Сіяхъ-пушъ значитъ по-персидски «чернорясникъ». Это названіе носятъ воинственные горцы-язычники, населяющіе такъ называемый Кяфиристанъ, на границѣ Индіи и Авганистана.
- ↑ Этотъ Гусейнъ-ханъ оказался впослѣдствіи настолько разумнымъ и рьянымъ служакой, что, года черезъ полтора, былъ назначенъ пендинскимъ ханомъ и произведенъ въ офицеры милиціи.
- ↑ Остатки всего этого въ заброшенномъ видѣ свидѣтельствуютъ и теперь о процвѣтавшей здѣсь культурѣ.
- ↑ Керки, Певде, Сараксъ и Асхабадъ.
- ↑ Родъ кинжала.
- ↑ Не пускай, не пускай, баяръ!
- ↑ Дашъ-Кenpu по-туркменски и Пу.ш-Хишти по-персидски значитъ «каменный мостъ»; построенъ арабами въ VIII столѣтіи на Кушкѣ, при впаденіи его въ Мургабъ, и служитъ акведукомъ, по которому воды другой Пендинской рѣки, Каша, направляются на сѣверъ для орошенія лѣваго прибрежья Мургаба.
- ↑ Изъ моего рапорта командующему войсками, отъ 6 февраля 1885 г.
- ↑ Акъ-Тепе — небольшое возвышеніе около моста Дашъ-Кепри, на которомъ былъ раскинутъ лагерь авганцевъ.
- ↑ Изъ моего рапорта командующему войсками отъ 8 февраля 1885 г. изъ Дашъ-Кепри.
- ↑ Постъ этотъ былъ расположенъ у самаго моста Дашъ-Кепри. Но оказалось, впослѣдствіи, что черезъ нѣсколько дней урядникъ отвелъ его назадъ около версты и расположилъ на курганѣ Кизилли-Тепе, во избѣжаніе постоянныхъ перебранокъ черезъ рѣку, происходившихъ между авганцами и сарыками, въ особенности во время водопоя.
- ↑ Письмо это и мой отвѣтъ приведены цѣликомъ въ оффиціальномъ изданіи министерства иностранныхъ дѣлъ «Авганское разграниченіе», стр. 189—198.
- ↑ По этому поводу авганцы, кавалерія которыхъ не знаетъ спѣшиванія, а стрѣляетъ съ коня, пораженные внезапнымъ появленіемъ передъ собою пѣшей части, объясняли впослѣдствіи свое пораженіе, говоря между прочимъ, что русскіе обманули ихъ, скрытно подведя пѣхоту за кавалеріею…
- ↑ Знамя взялъ урядникъ милиціи, сарыкъ Аманъ-Клычъ, сваливъ знаменщика двумя сабельными ударами въ голову.
- ↑ Въ шатрѣ авганскаго генерала были найдены, между прочимъ, его расшитый парадный мундиръ, щегольская каска, кальянъ, сабля, двустволки, панталоны съ золотымъ лампасомъ и новые лакированные ботфорты съ клеймомъ «London». Полагая, что ботфорты эти принадлежали одному изъ англійскихъ офицеровъ, мы передали ихъ джигиту, съ приказаніемъ догнать бѣглецовъ и вручить ихъ хозяину. Джигитъ исполнилъ приказаніе. Но англичане сапогъ не приняли, говоря, что ихъ хозяинъ — Наибъ-Саларъ…
- ↑ Сотникъ Кобцевъ и подпоручикъ Хабаловъ.
- ↑ Тутъ, вѣроятно, пропущены слова: „и съ фланга“, такъ какъ кавалерія дѣйствовала только во флангъ и въ тылъ.