Закален или надломлен? (Фотергилль)/ДО

Закален или надломлен?
авторъ Джесси Фотергилль, пер. Ольга Николаевна Попова

Оригинал: англ. Made or Marred, опубл.: 1881. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 1-3, 1882.

ЗАКАЛЕНЪ ИЛИ НАДЛОМЛЕНЪ?

Разсказъ Джесси Фотергилль.

Глава I. — Лоуренсъ-стритъ.

На сѣверо-западѣ Англіи существуетъ нѣкій большой городъ, который я назову Иркфордомъ. Хотя далеко не второй Лондонъ, онъ отличается космополитическимъ характеромъ, нѣсколько отличающимъ его отъ остальныхъ провинціальныхъ городовъ. Это, главнымъ образомъ, крупный фабричный центръ, но многочисленныя отрасли торговли привлекаютъ въ него купцовъ почти всѣхъ категорій и всѣхъ націй; ежедневно можно встрѣтить евреевъ, турокъ, язычниковъ и еретиковъ, принимая слова эти въ самомъ широкомъ смыслѣ, то на улицахъ самого города, то въ любомъ изъ его обширныхъ и многочисленныхъ предмѣстій. Тутъ и греки, и французы, и изобиліе нѣмцевъ; трудно было бы назвать національность, не приславшую хотя бы нѣсколькихъ представителей для населенія этого большого и мрачнаго города. Понятно, что въ такомъ крупномъ центрѣ богатства и торговли люди всѣхъ родовъ и сословій процвѣтаютъ, или наоборотъ, смотря по ихъ обстоятельствамъ или способностямъ, начиная съ торговаго царька, домъ котораго напоминаетъ дворецъ, нисходя черезъ всѣ степени менѣе крупныхъ капиталистовъ, помощниковъ, клерковъ, чиновниковъ, и доходя наконецъ до фабричныхъ рабочихъ, ремесленниковъ, негодяевъ и бродягъ, представителей равноправныхъ ремеслъ и профессій, хорошихъ, дурныхъ и безцвѣтныхъ — въ большомъ городѣ найдется мѣсто представителямъ ихъ всѣхъ — все и вся можно тамъ встрѣтить; высшіе и низшіе частенько сталкиваются на запруженныхъ народомъ улицахъ; но одна изъ наиболѣе характеристическихъ чертъ иркфордскихъ жителей — всѣ и каждый, наивная съ торгового царька въ вершинѣ лѣстницы, до нищаго у подножія ея, такъ заняты, что, кажется, будто и ста лѣтъ имъ будетъ мало для осуществленія всѣхъ ихъ намѣреній: они слишкомъ заняты, чтобъ замѣчать, когда наталкиваются другъ въ друга на улицѣ, слишкомъ заняты, чтобъ остановиться и поговорятъ съ пріятелемъ, попавшимся на встрѣчу, если вы дадите себѣ трудъ и согласитесь легкомысленно тратить время на наблюденія за встрѣчей двухъ знакомыхъ въ Иркфордѣ, вы увидите, что они, натыкаясь другъ за друга, узнаютъ одинъ другого съ чѣмъ-то вродѣ содроганія, начинаютъ говорить очень быстро, оба разомъ, причемъ каждый понемногу отодвигается отъ другого, пока наконецъ слегка сцѣпившіеся пальцы медленно не разнимутся и каждый изъ собесѣдниковъ съ короткимъ кивкомъ разсѣянно не пробормочетъ: прощайте, послѣ чего можно видѣть, какъ они мчатся по запруженнымъ народомъ улицамъ, съ почти баснословной поспѣшностью, какъ бы желая наверстать только-что законченную жалкую бесѣду, длившуюся ровно полторы минуиы. Такія вещи происходятъ въ рабочую пору, въ дѣловые часы. Когда работа нв фабрикахъ превращается, склады и конторы запираются, а толаы на городскихъ улицахъ нѣсколько уменьшится, тогда въ Иркфордѣ старъ и младъ, богачъ и бѣднякъ пользуются досугомъ, который могутъ посвятятъ развлеченіямъ и отдыху.

Городъ со всѣхъ сторонъ окруженъ предмѣстіями. Есть пространства, застроенныя красивыми домами, стоящими вдали отъ дороги, гдѣ живутъ одни богатые люди. Есть предмѣстья второго разряда, обитатели которыхъ, пожалуй, пользуются довольствомъ, но далеко не богатствомъ. Есть и такія, проходя или проѣзжая по которымъ испытываешь чувство грусти — такъ безконечны ихъ длинныя однообразныя улицы, такъ схожи безконечные ряды маленькихъ домиковъ, такое роковое сходство существуетъ между шарманщиками и слѣпымъ нищимъ съ собакой и всѣми этими «очень бѣдными, но безукоризненно честными» бродягами, расхаживающими по улицамъ этихъ предмѣстій, распѣвая нѣкоторые изъ своихъ печальныхъ гимновъ, или еще болѣе мрачныхъ комическихъ пѣсенокъ. Эти улицы такъ многочисленны, онѣ такъ длинны, такъ однообразны, въ нихъ лѣтомъ такая жара, онѣ такъ безнадежно унылы и сѣры зимою; каждый домикъ въ каждомъ длинномъ ряду такъ неизбѣжно обитаемъ и такъ переполненъ дѣтьми, телѣжка торговца фруктами проѣзжаетъ по улицамъ съ такой механической аккуратностью, что право удивляешься, какъ жители могутъ все это выносить.

Въ улицу второго разряда я и желала бы ввести васъ — въ улицу, въ домахъ которой, повидимому, должно обитать счастіе, такъ какъ въ ней живутъ не очень богатое и не крайне бѣдные люди, а исключительно лица, не принадлежащія ей въ той, въ другой категоріи; въ улицѣ этой живетъ одинъ средній классъ. Называется она — Лоуренсъ-стритъ; она довольно длинна и почти на половинѣ своего протяженія дѣлаетъ изгибъ. Дома по сю сторону изгиба меньше и мизернѣе, чѣмъ по ту. Эта вторая частъ Лоуренсъ-стрита пользуется нѣсколькими преимуществами надъ первой, включая рядъ каштановъ по обѣимъ сторонамъ дороги, которые, хотя были кривые и малорослые, въ то время только-что начинали распускаться въ прелестнѣйшую сѣть ослѣпительныхъ, изжелта-зеленыхъ молодыхъ почекъ и листьевъ. Было начало мая; эти почки и листья были еще слишкомъ молоды, чтобъ ихъ могла запачкать пыль, поднимаемая проѣзжавшими телѣгами и омнибусами. Загрязниться и они не замедлятъ; но теперь зелень была такъ же свѣжа и блестяща, какъ еслибъ деревья эти стояли не на многолюдной улицѣ, а красовались во многихъ миляхъ отъ человѣческаго жилья.

За деревьями, по обѣимъ сторонамъ улицы, разумѣется, тянулся рядъ домовъ. Это были средней величины, скромные съ виду домики, съ оштукатуренными фасадами, издавна отличавшимися грязновато-сѣрымъ цвѣтомъ. Они казались, да и были непрочно построены. Почти всѣ шторы какъ бы страдали какимъ-то органическимъ недугомъ подниматься криво и свѣшиваться вкось, съ вызывающимъ видомъ.

Въ домахъ этихъ окна были сдѣланы дугой, по крайней мѣрѣ такими окнами отличался домъ, о которомъ у насъ пойдетъ рѣчь. Передъ фасадомъ его разстилался замѣчательно-маленькій садикъ, съ узенькой, убитой краснымъ щебнемъ дорожкой, ведущей къ входной двери. Двери домовъ были расположены по двѣ въ рядъ, бокъ-о-бокъ, что несомнѣнно представляло выгоду для почтальона и торговцевъ, одновременно звонившихъ въ оба колокольчика, и одновременно же оправлявшихъ свои дѣла съ двумя домами, но было, по мнѣнію хозяевъ нѣкоторыхъ изъ этихъ домовъ, унизительно для лицъ, которымъ приходилось жить въ нихъ. Я желаю только отмѣть тотъ фактъ, что жить въ этой улицѣ было почти все равно, что жить въ одномъ большомъ домѣ, такъ какъ все происходившее въ одномъ домѣ было явственно слышно сосѣдямъ. Между тѣмъ мѣстность эта пользовалась большой популярносгью и дома въ ней рѣдко стояли пустыми, и почти тотъ часъ по выѣздѣ жильцовъ снова бывали заняты, прежде чѣмъ новая штукатурка успѣвала обсохнутъ.

Вечеръ былъ теплый и пріятный. Была пятница недѣли, слѣдовавшей за троицынымъ днемъ, Иркфордъ только-что отпраздновалъ свой большей ежегодный праздникъ и снова принимался за работу съ должнымъ усердіемъ. Вѣтеръ, несмотря на май, дуль юго-западный, а не сѣверо-восточный. Одно изъ дугообразнигъ оконъ перваго этажа въ одномъ изъ домовъ было отворено и въ углубленіи его сидѣли два молодыхъ человѣка за маленькимъ столикомъ, на которомъ виднѣлись кофейныя чашки и ящикъ сигаръ. Они сидѣли въ креслахъ, а между ними царило долгое молчаніе. Вообще кругомъ стояла тишина; случилось такъ, что въ ближайшемъ сосѣдствѣ не было кричащихъ дѣтей; прошло около четверти часа съ проѣзда послѣдняго омнибуса, и въ теченіе этого времени ни одинъ экипажъ не проѣзжалъ.

Но вдругъ молчаніе было нарушено. Поднялся шумъ, превратившійся въ гамъ. Казалось, будто сразу спустили съ цѣпи всѣхъ демоновъ ада. Два омнибуса прогрохотали мимо; одинъ съ одного конца улицы, другой съ другого; какъ только шумъ, поднятый ими, нѣсколько утихъ, явственно послышались звуки уличной шарманки, отчаянно исполнявшей арію съ варіаціями изъ «Madame Angot». Нѣсколько телѣгъ проѣхало по улицѣ въ разныхъ направленіяхъ. Музыкальный инструментъ, такъ неожиданно появившійся за сценѣ, медленно и твердо подвигался къ окну, у котораго сидѣли двое молодыхъ людей. Покамѣстъ смуглый soi-disant итальянецъ, вертѣвшій ручку инструмента, еще не замѣчалъ двухъ много обѣщавшихъ жертвъ. Вдругъ глаза его остановились на нихъ. Съ радостнымъ прыжкомъ, произведшимъ нежданную паузу въ неистовомъ и страшно блестящемъ crescendo, вырывавшемся въ эту минуту изъ его инструмента, онъ кинулся къ открытому окну, какъ орелъ бросается на свою добычу, въ полномъ убѣжденіи, что если молодымъ людямъ понравится его музыка, они дадутъ ему денегъ къ награду за ея прелесть, а если не понравится, то также дадутъ ему денегъ въ видѣ взятки, чтобъ онъ ушелъ и пересталъ терзать ихъ уши.

— Аллахъ! Человѣкъ этотъ насъ открылъ и прямехонько направляется на насъ, — замѣтилъ старшій изъ молодыхъ людей, брюнетъ, съ красивымъ энергическимъ лицомъ и длиннымъ стройнимъ тѣломъ, всей своей позой выразившимъ полную нѣгу.

— Что за тоска! — пробормоталъ его товарищъ, не поднимая головы, чтобы взглянуть. — Иногда, Массей, я удивляюсь, что ты здѣсь живешь; бываетъ часто такой же шумъ, какъ въ центрѣ города въ базарный день.

— Я остаюсь здѣсь потому, что мнѣ тутъ удобно въ спискѣ разстояній и омнибусовъ; кромѣ того моя вдова всячески за мной ухаживаетъ, я лѣнивъ, переѣзжать мнѣ скучно, вставать раньше также, иначе я бы не остался. Другими словами, не будь мнѣ здѣсь удобно во всѣхъ отношеніяхъ, я бы переѣхалъ, — возразилъ тотъ, устремивъ глаза на улыбающагося владѣльца шарманки, который, снова принимаясь вертѣть ручку, выпустилъ остатокъ трели и конецъ варіаціи въ видѣ одного дикаго взрыва звуковъ, которымъ поразилъ восхищенныя уши слушателей.

— Кэбъ ѣдетъ. Шарманщикъ не видитъ его — его сейчасъ переѣдутъ, — продолжалъ Филиппъ Массей, жившій въ этомъ домѣ и угощавшій сегодня пріятеля обѣдомъ.

— Пусть его, — равнодушно замѣтилъ Германъ Берггаугъ. — Мнѣ все равно — я бы даже обрадовался, еслибъ его переѣхали.

Но шарманщикъ въ эту самую минуту замѣтилъ опасность. Ему удалось увернуться изъ-подъ самой лошадиной морды, онъ съ проклятіями быстро ретировался, а экипажъ остановился у маленькой желѣзной калитки сосѣдняго дома.

— Жильцы, — проговорилъ Филиппъ Массей, медленно покуривая сигару и повернувъ голову ровно настолько, чтобъ имѣть возможность наблюдать за дѣйствіями возницы и его сѣдоковъ: — жильцы, жильцы вездѣ, и…

— Жильцы! — задумчиво повторилъ Германъ; — еще жильцы.

— Дѣвушки, — вставилъ Массей, тѣмъ же лѣнивымъ, хладнокровнымъ тономъ.

— Дѣвушки! — повторилъ его пріятель уже съ нѣкоторымъ оживленіемъ. — Это несравненно лучше, чѣмъ еслибъ это были молодые люди. Что это, хорошенькія дѣвушки?

— Эта еще ходитъ въ школу, — продолжалъ Филиппъ, вынувши сигару изо рта и наблюдая съ немалымъ участіемъ, отражавшимся въ его темныхъ главахъ. — Красивая дѣвочка, очень красивая. Свѣтлые волосы — славная походка, пряма какъ ива. Ахъ!

Съ этимъ восклицаніемъ онъ даже приподнялся и пристально сталъ смотрѣть впередъ. Германъ, будучи не въ силахъ долѣе выносить того, что онъ называлъ самымъ фальшивымъ положеніемъ, — онъ сидѣлъ съ той стороны, откуда ничего не было видно, — вскочилъ и перегнулся черезъ спинку стула своего пріятеля; его бѣлое, добродушное тевтонское лицо и бѣлокурые волосы составляли яркій контрастъ съ смуглымъ цвѣтомъ лица и черными волосами Филиппа Массей.

Въ этой позѣ они разсматривали новыхъ сосѣдокъ, или, вѣрнѣе, ту изъ нихъ, наружность которой вызвала восклицаніе съ несловоохотливыхъ обыкновенно устъ Филиппа.

Она только-что вышла изъ экипажа и стояла съ кошелькомъ въ рукѣ, ожидая пока извощикъ и горничная внесутъ кладь. Она стояла спиной къ молодымъ людямъ, но когда она стала понемногу похаживаться, слѣдя на переноской багажа, она увядала поразительно-прекрасный блѣдный профиль брюнета, съ замѣчательно тонкими линіями, которыя критикъ могъ бы назвать слишкомъ тонкими, граничащими съ рѣзкостью. Но выраженіе нѣжныхъ губокъ было очень пріятное. Газовый вуаль былъ откинутъ, такъ что лицо ея казалось какъ бы окруженнымъ мягкой, черной рамкой, которая удивительно шла къ ея аристократической, нѣжной красотѣ. Фигура ея была тонкая, высокая, гибкая; туалетъ отличался крайней простотой и вкусомъ, платье падало длинными, мягкими складками вокругъ ея стана. Въ каждой линіи ея фигуры, во всей ея позѣ сказывалось природное достоинство и изящество; а также и то безыменное нѣчто, котораго не даетъ и врожденная грація, а только привычка къ обществу людей утонченнаго воспитанія — то нѣчто, въ которомъ сказывается благовоспитанная леди.

Она стояла совершенно неподвижно, пока извощикъ не вернулся и тогда спросила его, что ему слѣдуетъ.

Окно гостиной Филиппа было отворено, и онъ и его пріятель явственно слышали все происходившее. Она говорила мягкимъ, чистымъ голосомъ, съ произношеніемъ безукоризненнаго изящества; произношеніе его поразило пару ушей, чуткую къ мелодическимъ звукамъ и привыкшую къ тягучему провинціальному говору иркфордскихь жителей.

— Три шиллинга шесть пенсовъ, миссъ, — проговорилъ ея возница, избѣгая ея взгляда.

— Три шиллинга шесть пенсовъ! — повторила она съ удивленіемъ, еще не вынимая денегъ изъ кошелька. — Три шиллинга шесть пенсовъ за это, за этотъ короткій конецъ? Мнѣ кажется, вы ошибаетесь.

— Со станціи сѣверо-западной желѣзной дороги, миссъ, двое сѣдоковъ, три ящика и множество свертковъ! Я не ошибаюсь, мнѣ кажется — не особенно.

— Съ сѣверо-западной станціи! Эдакій негодяй! — сквозь зубы пробормоталъ Германъ, продолжая наблюдать съ прежнимъ участіемъ.

— Понятно, я не могу спорить съ вами, — возразила она, доставая требуемую сумму: — но мнѣ право кажется…

— Спросите этихъ джентльменовъ, миссъ. Они вамъ скажутъ, — любовно проговорилъ извощикъ, пряча плату въ карманъ и указывая на окно, у котораго они сидѣли. Она повернулась быстрымъ, полнимъ удивленія движеніемъ, прежде чѣмъ Филиппъ или Германъ успѣли отодвинуться. Она увидала ихъ напряженныя лица, а они увидали блѣдное, нѣжное личико, еще болѣе прекрасное en face, чѣмъ въ профиль: кроткіе, темноголубые глаза, волнистые, темные волоса, густая пряди которыхъ были откинуты съ низкаго, бѣлаго лба, выраженіе лица не то удивленное, не то презрительное, а теперь надменное когда она поняла, что эти два лица, такъ пристально смотрѣвшія на нее, должно быть, уже давно на нее смотрятъ.

— Ва получили вашу плату, — проговорила она спокойнымъ, невозмутимымъ тономъ. — Добрый вечеръ.

— Добрый вечеръ, миссъ, — проговорилъ онъ, ухмыляясь успѣху своей хитрости, тогда какъ она, не удостоивъ зрителей другимъ взглядомъ, пошла по маленькой, убитой краснымъ щебнемъ дорожкѣ и исчезла изъ виду.

Филиппъ Массей вскочилъ, его смуглое лицо покрылось яркимъ румянцемъ, а брови такъ нахмурились, что совсѣмъ сошлись.

— Какой ты оселъ, Берггаузъ, что сталъ тутъ сзади меня! Что она должна была подумать! — воскликнулъ онъ раздосадованнымъ тономъ.

— Это проклятый дуракъ извощикъ виноватъ. Мнѣ было бы очень пріятно отколотить его! — сказалъ Германъ, подаваясь назадъ, также съ раскраснѣвшимся лицомъ и необыкновенно глупой физіономіей.

— Надѣюсь, что она довольна своими сосѣдями, — сказалъ Филиппъ, съ лица котораго румянецъ не исчезъ, засовывая руки въ карманы и расхаживая по комнатѣ, — эта гимнастика была однако не очень внушительна вслѣдствіе того факта, что два съ половиной шага его длинныхъ ногъ поглощали все пространство, находившееся въ его распоряженіи.

— Что-жъ, важность не большая, — тономъ утѣшенія домѣтилъ Германъ. — Никто, въ такихъ улицахъ не знается съ своими сосѣдями. А если она музыкантша, она скоро отмститъ тебѣ, такъ какъ ты услышишь каждую ноту, и скоро пожелаешь ей чего-нибудь нехорошаго.

— Глупъ ты! — только и сказалъ его пріятель, усаживаясь на стулъ въ самомъ темномъ и отдаленномъ углу комнаты.

— Полно, Массей! Выражайся сдержаннѣе, — проговорилъ Германъ, слегка обиженнымъ тономъ.

— Порядочныхъ глупцовъ мы, должно быть, розыграли, продолжалъ Филиппъ, — да и какихъ невѣждъ.

— Что-жь, отправимся мы куда-нибудь? — спросилъ Германъ.

— Отправимся — куда?

— Играть въ криккеть. Или, — помнится, сестры говорили, что собираются сегодня вечеромъ играть въ крокетъ. Пойдемъ къ намъ, посмотримъ, что онѣ дѣлаютъ.

— Хорошо, оказалъ Филиппъ.

— Быть можетъ, это лучшее, что мы можемъ сдѣлать; да у меня есть и просьба къ миссъ Берггаузъ.

— Ну такъ маршъ! — съ радостью проговорилъ Германъ; и они вышли имъ дому, тщательно избѣгая бросить хотя бы одинъ взглядъ на окна сосѣдняго дома.

Глава II. — Что такое успѣхъ?

Молодые люди повернули изъ Лоуренсъ-стрита, направляясь къ дому отца Германа. Существуетъ поговорка, гласящая, будто «человѣкъ узнается по его друзьямъ». Изреченіе это съ виду будто и мудрое, но допускаетъ сильныя сомнѣнія. Обстоятельства, вліяющія на человѣка при выборѣ его друзей и товарищей, должны быть также приняты во вниманіе. Еслибъ, напримѣрь, о характерѣ Филиппа Массей стали судить на основаніи того факта, что Германъ Берггаузъ самый большой его другъ, или по крайней мѣрѣ, самый близкій къ нему человѣкъ, въ результатѣ получился бы очень неправильный, односторонній взглядъ на всю его личность.

Онъ, подобно сотнямъ, даже тысячамъ молодыхъ людей, жившихъ въ одномъ съ нимъ городѣ, вполнѣ принадлежалъ къ среднему классу. Онъ не происходилъ изъ особенно знатной семьи, не обладалъ большимъ состояніемъ. Отецъ его былъ крупный фермеръ, жившій близь приморской гавани Фаульгавенъ, въ Іоркширѣ. Собственное общественное положеніе Филиппа было, насколько можно было судить, довольно обезпеченное, если не очень блестящее. Онъ служилъ въ богатой компаніи гражданскимъ инженеромъ, въ городѣ Иркфордѣ. Если онъ не уклонится отъ избраннаго пути, обнаружитъ энергію и умъ, вполнѣ возможно, что онъ со временемъ займетъ очень солидное и даже блестящее положеніе. Возможно также, хотя и въ меньшей степени, что онъ можетъ застрять въ своемъ настоящемъ положеніи на неопредѣленное количество лѣтъ, не возвышаясь, если не опускаясь. Ему было двадцать-шесть лѣтъ, онъ служилъ компаніи, въ разныхъ должностяхъ, десять лѣтъ. Въ теченія этого времени онъ жилъ одинъ на квартирахъ, не совсѣмъ лишенный друзей и не безъ всякаго призора, но и безъ особеннаго изобилія руководителей. У него были родные, отецъ и мать его были еще живы; у него были сестры — двѣ были замужнія; одна младшая, его любимица, еще находилась подъ родительскимъ кровомъ. У него также были братья, разсѣянные по разнымъ частямъ свѣта — такъ какъ ни одинъ изъ сыновей не пожелалъ слѣдовать по стопамъ отца — одинъ братъ былъ въ Индіи, другой въ Австраліи; самъ онъ, младшій, въ значительной иркфордской компаніи.

Исторія его жизни была короткая и простая. Филиппу, когда онъ объ этомъ думалъ, она представлялась въ видѣ ряда повышеній по службѣ, сопряженныхъ съ рядомъ переѣздовъ все въ лучшія и лучшія квартиры, все въ лучшихъ частяхъ города, пока, наконецъ, шесть мѣсяцевъ тому назадъ, онъ не поселился въ Лоуренсъ-стритѣ, № 57, въ домѣ одной вдовы, которая, по его словамъ, такъ за нимъ ухаживала, что онъ не намѣревался вовсе покидать ее.

Должно сознаться, что Филиппъ Массей до настоящаго времени былъ личностью, ничѣмъ не выдающейся. Въ теченіи своей десятилѣтней самостоятельной жизни онъ не сдѣлалъ ничего, хоть сколько-нибудь замѣчательнаго. Онъ не закутился, но и не сдѣлалъ ничего особливо достославнаго. Онъ ухитрился прожить безъ долговъ, исключая мелкихъ и случайныхъ, являвшихся по временамъ и никогда серьёзно не затруднявшихъ его. Развлеченія его ничѣмъ не отличались отъ развлеченій большинства знакомыхъ ему молодыхъ людей. Всѣ они считали своимъ долгомъ часто посѣщать иркфордскіе театры и произносить свои критическія сужденія по поводу пьесъ и пантомимъ, какія на нихъ разыгрывались; они покровительствовали концертамъ и различнымъ увеселеніямъ; по субботамъ, возвращаясь домой со службы рано, они имѣли привычку играть зимою въ мячъ, а лѣтомъ въ криккеть. Они собирались большими группами и затѣвали игру съ представителями соперничавшихъ съ ними клубовъ: для этихъ празднествъ они облекались въ полосатыя jersey яркихъ цвѣтовъ и награждали свои клубы такими же замысловатыми названіями, какъ были замысловаты цвѣта костюмовъ, составлявшихъ предметъ ихъ восторговъ. На ноги они обыкновенно натягивали чулки еще болѣе замѣчательные, чѣмъ Jersey, и гордые родители и восторженная публика могла видѣть ихъ въ этомъ одѣяніи и въ большомъ числѣ шествующими по улицамъ, по пути къ мѣсту игры или обратно.

Это отзывается обыденной, заурядной карьерой, почти вульгарной по своей обыденности; но она становится менѣе неинтересной, когда подумаешь о надеждахъ, которыми дышатъ всѣ эти молодыя лица — о возможности чего-то лучшаго, какая заключается во всѣхъ этихъ молодыхъ силахъ, о способности дѣйствовать, которая можетъ остаться непробужденной до самаго конца, или обнаружиться во всей силѣ своей и датъ полныя результаты. Недаромъ говорится въ пѣснѣ: «Life is not an idle ore» и пр.^[1].

Но характеръ молодого человѣка можетъ сложиться и подъ вліяніемъ менѣе трудоемкаго процесса, который покажетъ, хорошее или дурное преобладаетъ въ немъ, и суждено ли горестямъ или благополучіямъ его на жизненномъ пути въ концѣ-концовъ выработать его личность или изуродовать ее.

Въ одномъ изъ вышеупомянутыхъ клубовъ для игры въ крикетъ или въ мячъ, съ мистическими названіями: скорпіонъ, комары, свободные странники и пр., Филиппъ Массей три или четыре года тому навалъ встрѣтилъ Германа Берггауза. Нѣмецъ по имени и происхожденію, Германъ никогда не бывалъ за родинѣ. Отецъ его былъ одинъ изъ богатыхъ иркфордскихъ купцовъ, жена его была прекрасная женщина; домъ ихъ, двери котораго всегда были гостепріимно открыты для «друзей Германа», былъ очень пріятный. Молодой человѣкъ былъ единственны сынъ, судьба благословила его тремя сестрами, склонными баловать его. Безъ особенно глубокой или преданной дружбы, Филиппъ и молодой Берггаузъ всегда были добрыми пріятелями, такъ какъ Германъ, который былъ нѣсколькими годами моложе моего друга, поддавался вліянію, которое Филиппъ Массей, не смотри на свое обыденное прошлое и заурядную карьеру, обыкновенно пріобрѣталъ надъ своими знакомыми. Трудно было бы опредѣлить, въ чемъ заключалось очарованіе, такъ-какъ его манеры были просты и не отличались особенной мягкостью или простотой; бытъ можетъ, эта серьезная простота имѣла въ себѣ чарующую силу, такъ-какъ простота въ наше время встрѣчается рѣже прежняго. Онъ слылъ между пріятелями за очень добраго малаго; его не легко было расшевелить, но иной разъ, онъ съ ненарушимой серьезностью, произносилъ лаконическія, юмористическія изреченія, вызывавшія невольный смѣхъ, и лѣнивымъ тономъ, сыпалъ мѣткіе сарказмы. Быть можетъ, доля очарованія заключалась и въ его наружности, такъ-какъ онъ былъ положительно красивъ, съ смуглымъ лицомъ, напоминавшимъ жителей юга и вызывавшимъ мимолетное воспоминаніе о лицахъ, смотрящихъ съ картинъ Вандика или Павла Веронезе. У него былъ пріятный голосъ, съ легкимъ іоркширскимъ акцентомъ; славные темные глаза, порою загоравшіеся огнемъ, намекавшимъ на болѣе пылкій характеръ, чѣмъ какой ему вообще приписывали.

Ему случалось мрачно хмурить брови, и улыбка его была привлекательная, хотя рѣдкая.

Они съ Германомъ Берггаузомъ вскорѣ очутились на широкой, многолюдной улицѣ предмѣстья, извѣстной подъ именемъ Carlton-road. Они миновали послѣднія лавки и дошли до той части улицы, на которую падала съ обѣихъ сторонъ тѣнь большихъ деревьевъ. Деревья росли за довольно высокими стѣнами, а позади ихъ виднѣлись большіе, красивые дома въ современномъ вкусѣ и нѣсколько старыхъ домовъ, относящихся въ половинѣ прошлаго столѣтія, когда Иркфордъ былъ маленькій городомъ, съ меньшимъ числомъ жителей, чѣмъ было ихъ теперь въ одномъ изъ его предмѣстій.

Филиппъ и Германъ повернули въ большія деревянныя ворота, принадлежавшія къ одному изъ этихъ домовъ, и очутились въ зеленомъ, благоуханномъ прелестномъ саду, красота котораго поражала при такой близости въ большому, дымному городу. Когда ворота затворились, уличная толпа совершенно скрылась изъ виду, слышался только топотъ безчисленныхъ ногъ и никогда не прекращавшійся шумъ экипажей.

— Вотъ какъ! — замѣтилъ Германъ, оглядывая садъ: — не вижу никого изъ сестеръ; а между тѣмъ онѣ положительно говорили, что будутъ играть въ крокетъ. Пойдемъ посмотримъ, гдѣ онѣ.

Они вошли въ домъ, двери котораго стояли настежъ, прошли большую, красивую четырехъ-угольную залу и повернули въ гостиную, гдѣ находилось общество дамъ и мужчинъ, показавшееся Филиппу многочисленнымъ.

— Чтожъ вы, сестры! — крикнулъ Германъ: — Текла, Эмилія! я думалъ, что вы сегодня вечеромъ будете играть въ крокетъ.

— Наѣхало столько гостей; мы нашли, что разговаривать гораздо пріятнѣе, а потому и отказались отъ этой мысли, Германъ, послышался звучный, отчетливый голосъ, и красивая дѣвушка съ золотистыми волосами двинулась имъ на встрѣчу, отдѣлявшись отъ очень оживленно болтавшей группы. — Ты привелъ сюда мистера Массей, обѣщавши ему игру въ крокетъ? — прибавила она, пожимая руку Филиппа.

— Мы пришли сюда потому, что намъ больше дѣваться некуда было, — возразилъ онъ съ братской беззаботностью.

— Благодарю васъ обоихъ за такое лестное посѣщеніе, — сказала она.

— Онъ извращаетъ факты, миссъ Берггаузъ. Мы пришли сюда потому, что онъ…

— Перестань, — добродушно замѣтилъ Германъ: — вспомни, все что происходило въ твоихъ владѣніяхъ.

— Что это за тайна? — спросила Текла.

— У меня къ вамъ просьба, — продолжалъ Филлипъ: — надѣюсь, что вы будете такъ добры, что исполните ее. Но съ этимъ торопиться нечего. Успѣемъ переговорить въ теченіи вечера.

— Очень рада буду исполнить ее, если могу, — отвѣчала она, — а покамѣстъ, слушайте. Мы затѣваемъ игру. Называется она: группы; я бы желала, чтобъ вы въ ней участвовали. Согласны? Это тамъ весело.

— Какъ только я засвидѣтельствую почтеніе мистриссъ Берггаузъ, — сказалъ Филиппъ, кланяясь, и направился черезъ комнату къ дивану, на которомъ возсѣдала хозяйка дома, красивая матрона, съ открытымъ лицомъ, въ богатомъ туалетѣ, усердно что-то вязавшая изъ ярко-красной шерсти. Нѣсколькихъ минутъ было достаточно для засвидѣтельствованія ей почтенія, и Филипъ вернулся на то мѣсто, гдѣ все еще стояла Текла Берггаузъ, разговаривая съ Германомъ.

— Теперь я въ вашимъ услугамъ, миссъ Берггаузъ; въ чемъ состоитъ игра?

— Право? Какъ же мнѣ вамъ это объяснить? Видите ли, двое выходятъ изъ комнаты и загадываютъ какое-нибудь слово…

— Множество игръ, мнѣ кажется, начинаются такимъ же образомъ, — вѣжливо замѣтилъ Филиппъ.

— Я это знаю. Оно какъ будто не оригинально, но очень забавно. Теперь намъ нужно слово; мы съ вами выйдемъ и загадаемъ его. Этимъ способомъ вы всего скорѣй научитесь.

— И всего пріятнѣе, — замѣтила Филиппъ, выходя за ней въ залу.

— Какое бы слово выбрать! — сказала Текла. — Придумайте такое, которое было-бы очень трудно отгадать.

— Но могу ли я спросить, какая участь постигаетъ его несчастное слово, послѣ того, какъ оно найдено?

— Имъ приходится отгадывать его. Вы подходите въ одной «группѣ», я къ другой, вамъ предлагаютъ всякаго рода вопроса, ваши отвѣты должны быть какъ можно лаконичнѣе, и на основаніи ихъ они должна пытаться отгадать задуманное слово, понимаете?

— Прекрасно, понимаю, что отвѣты должны бытъ лаконическіе. Но какое же мы выберемъ слово?

— Слово, или мысль. Пусть это будетъ что-нибудь необыкновенное, — оживленно проговорила Текла.

— Вѣжливость, или скромность? — предложилъ Филиппъ.

— Фи, мистеръ Массей, какъ зло! Что-нибудь отвлеченное, хочу я сказать.

— Музыка будущаго, которую я такъ часто слышу у васъ въ домѣ. Или не взять ли успѣхъ? --предложилъ Филиппъ.

— Успѣхъ? — повторила Текла, и остановилась. — Успѣхъ! отлично. Только что такое успѣхъ? Не вижу, какъ имъ удастся отгадать, или намъ опредѣлить. О, какое вы сокровище изобрѣтательности.

— Оно отвлеченное и не избитое; вотъ почему оно показалось мнѣ подходящимъ, — скромно отвѣтилъ Филиппъ, когда они возвратились въ гостиную.

— Вы должны сѣсть здѣсь, — сказала Текла, указывая на стулъ, стоявшій среди группы гостей, — а я пойду туда. — Съ этимъ она оставила его. Филиппъ сидѣлъ, окруженный группой почти совершенно незнакомыхъ ему людей, которые всѣ оживленно наклонялись къ нему и разспрашивали его, въ то время какъ онъ старался удержать въ умѣ слово «успѣхъ», и опредѣлить его по методѣ Сократа, посредствомъ вопросовъ и отвѣтовъ. Это — пустая игра, для забавы безпечной молодежи; но онъ какъ бы не замѣчалъ шутки, а доходилъ до корня вопроса.

— Ну-ка, старина, что оно — принадлежитъ къ царству животному, растительному или минеральному? — пытливо спросилъ Германъ.

— Ни къ одному изъ нихъ.

— Отвлеченное?

— Само по себѣ, но не по своимъ результатамъ.

— Качество?

— Скорѣй случайность.

— Хорошее или дурное?

— Смотря по тому, какъ оно достигается.

— О, такъ его можно добиться?

— Да.

— Трудомъ.

— Иногда.

— Желательно оно?

— Большинство людей такъ думаетъ.

— Существуетъ оно?

— Да.

— Оно свойственно мужчинѣ?

— Да.

— Женщинѣ?

— Да.

— Качество?

— Не могу по совѣсти сказать, чтобы это было качество.

— Вѣчное оно?

— Далеко нѣтъ.

— На что оно похоже?

— Не совсѣмъ законный вопросъ, но я отвѣчу вамъ. Оно явлется въ различныхъ видахъ, смотря по тому, кто на него смотритъ.

— Желали ли бы мы его для себя?

— Радъ былъ бы получить то, чѣмъ его считаю.

— Благодѣтельно оно?

— Иногда; иногда наоборотъ.

— Что за странная вещь! Кто же раздаетъ ее?

— Богиня, раздающая все въ девятнадцатомъ столѣтіи. Имя ей: случай.

— Въ девятнадцатомъ столѣтіи? такъ его вещь современная?

— Она также стара, какъ человѣческое честолюбіе, — обмолвился Филиппъ, причемъ Эмилія, вторая миссъ Берггаузъ, подбѣжала къ нему съ крикомъ:

— Успѣхъ!

Когда онъ кивнулъ головой, послышались громкія, торжествующія рукоплесканія.

— Ты очень неостороженъ, Массей, — сказалъ Германъ. — Я въ состояніи цѣлый часъ водить ихъ кругомъ, да около.

— Быть можетъ, я не стремлюсь имѣть успѣхъ по этой части. Миссъ Берггаузъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Теклѣ: — могу я поговорить съ вами нѣсколько минутъ?

— Конечно, — живо отвѣчала Текла. Она отличалась живостью въ рѣчахъ и движеніяхъ и обнаруживала ея еще больше въ обращеніи съ Филиппомъ Массей, чѣмъ съ другими. — Пойдемте въ садъ. Не желаетъ-ли еще кто-нибудь идти въ садъ?

Нѣсколько человѣкъ гостей приняли предложеніе молодой дѣвушки, и вскорѣ они съ Филиппомъ шли рядомъ, по широкой дорожкѣ, разстилавшейся передъ окнами гостиной.

— Просьба моя къ вамъ слѣдующая, — сковалъ Филиппъ. — У меня дома есть сестра, которую я очень люблю. Была рѣчь о томъ, чтобъ ей пріѣхать въ Иркфордъ для посѣщенія курсовъ въ женской коллегіи, потомъ до меня дошли слухи, что это не состоится. Я не ѣздилъ домой на Троицынъ день и только на дняхъ получилъ отъ матери извѣстіе, что Грэсъ дѣйствительно, наконецъ, ѣдетъ. Конечно, она будетъ жить со мной, чему я очень радъ; но она совсѣмъ не знаетъ Иркфорда. Врядъ ли она когда-нибудь въ жизни здѣсь была, а у меня, кромѣ васъ, нѣтъ знакомыхъ дамъ; боюсь, что она страшно соскучится, иначе я бы не просилъ. Вы всегда были такъ добры, что…

— Вы, вѣроятно, желаете, чтобъ мы посѣтили ее? Мы съ удовольствіемъ это сдѣлаемъ. Эмилія и я будемъ у нея, какъ только она пріѣдетъ. Когда вы ожидаете ее?

— Сегодня пятница. Я ожидаю ее завтра, такъ-какъ полагаю, что занятія ея съ понедѣльника начнутся.

— Это вѣрно; моя сестра Луиза посѣщаетъ также курсы латинскаго явика и математики. Мы зайдемъ въ воскресенье, возвращаясь домой изъ церкви, а вы привезете ее къ намъ въ воскресенье вечеромъ, да?

— Очень, очень вамъ благодаренъ, если вы только увѣрены, что мистриссъ Берггаузъ…

— Мама будетъ очень рада. Пойдемте со мной, я сейчасъ же ей скажу, — проговорила дѣятельная Текла, снова увлекая Филиппа въ гостиную и подводя его къ мистриссъ Берггаузъ. Молодой человѣкъ не зналъ, какъ его воспитанная въ деревнѣ сестра отнесется къ такимъ параднымъ, воскреснымъ визитамъ и выѣздамъ, какіе для нея замышлялись, но былъ обрадованъ дружелюбіемъ, съ какимъ Текла отнеслась къ его просьбѣ.

Мистриссъ Берггаузъ подтвердила всѣ обѣщанія и приглашенія дочери; а затѣмъ, обратившись къ Филиппу сказала:

— Мистеръ Массей, второй директоръ вашей компаніи, говорятъ, скоро женится, и женится прекрасно?

— Грей — да. Но, мнѣ кажется, что онъ вступаетъ въ бракъ, а не просто женится? Невѣсту зовутъ леди Елизабетъ Престонъ.

— Да, она не богата, но говорятъ очень красива и умна. Что они будутъ жить въ окрестностяхъ Иркфорда?

— Право не знаю. Слышалъ только, что будутъ большія празднества для рабочихъ, и, я полагаю, балъ для нашего брата, и вообще для аристократіи!

— Мистеръ Грей очень милый, не правда ли?

— Милый? — повторилъ Филиппъ съ одной изъ своихъ рѣдокъ улыбокъ. — Мы, мужчины, вообще не привыкли называть другъ друга милыми. Его въ конторѣ любятъ. Мы давеча говорили объ успѣхахъ, миссъ Берггаузъ, — прибавилъ онъ, обращаясь въ Теклѣ: — вотъ, по моему, поразительный примѣръ успѣха, безъ всякой особенной на то причины. Онъ, по смерти отца своего, наслѣдовалъ великолѣпное состояніе; онъ популяренъ и уменъ, и готовится вступитъ въ бракъ съ одной изъ прекрасныхъ представительницъ аристократіи.

— Развѣ это успѣхъ? — задумчиво спросила Текла.

— Теперь, когда вы спрашиваете, я право въ этомъ не увѣренъ, — откровенно отвѣтилъ Филиппъ.

Въ эту минуту подали всякія яства и питья, послѣ чего гости понемногу разъѣхались, и Филиппъ, возвращаясь домой пѣшкомъ, снова задался вопросомъ, дѣйствительно ли житейскія условія мистера Грея могутъ назваться плодомъ успѣха. Проходя въ своей улицѣ мимо калитки дома подъ № 69, онъ замѣтилъ огонь за зеленой шторой въ окнѣ перваго этажа.

— Желалъ бы я знать, что она подумала о нашемъ поведеніи? — размышлялъ онъ. — Какими дураками должны мы были ей показаться!

Глава III. — Особое порученіе.

Филиппу не пришлось по принятому обычаю облачаться для еженедѣльной партіи въ криккетъ въ ту субботу, которая слѣдовала за его визитомъ къ Берггаузамъ.

Онъ долженъ былъ встрѣтитъ сестру свою Грэсъ въ половинѣ пятаго, и съ заботливостью, вообще не свойственной людямъ его пола и возраста, особенно неженатымъ, распорядился, чтобъ обѣдъ былъ готовъ къ шести часамъ и намѣревался обѣдать съ нею.

Та компанія, въ которой служилъ Филиппъ, обыкновенно распускала самыхъ служащихъ по субботамъ въ два часа. Филиппа рѣдко удерживали долѣе урочнаго времени — онъ для этого былъ слишкомъ маловажной особой, какъ сказалъ бы онъ самъ. Его работа была исключительно кабинетная, занятія были постоянныя, не особенно увлекательныя. Бывало, что онъ желалъ, въ избыткѣ своихъ силъ и энергіи, чтобъ его дѣятельность была болѣе живая; что онъ завидовалъ тѣмъ изъ товарищей, которымъ оказывались преимущества, довѣрялись болѣе опасныя задачи, которыхъ посылали иногда на край свѣта, съ порученіями по инженерной части, — такія порученія если и соединялись съ большими неудобствами и такой же отвѣтственностью, за то соотвѣтственно солидно и вознаграждались, а опасность и волненія, неразлучныя съ ними, думалъ Филиппъ, должны были служить самымъ крупнымъ вознагражденіемъ; Такого благополучія еще покамѣстъ не выпадало ему на долю. Сегодня, помня, что въ его распоряженіи остаются два съ половиной часа до прихода поѣзда, который долженъ привезти сестру, Филиппъ не торопился уходить, сидѣлъ у своего стола, послѣ того, какъ всѣ остальные клерки разошлись, и разбиралъ бумаги и планы, которые давно уже слѣдовало привести въ порядокъ. Занятый этимъ, онъ сидѣлъ у стола и перо его медленно двигалось по бумагѣ въ то время, какъ майское солнце проливало цѣлые потоки свѣта въ окно и освѣщало его смуглое лицо. Филиппъ сидѣлъ спиной къ двери, ведшей въ кабинетъ мистера Дэй, главнаго и довѣреннаго клерка, а дверь эта была полуотворена.

Вскорѣ послышались голоса, истомъ раздались и шаги въ кабинетѣ мистера Дэй. Филиппъ полу-сознательно слышалъ, хотя нельзя сказать, чтобъ онъ слушалъ все, Что говорилось.

— Вотъ что, Грей! Это письмо только-что получено отъ… — неясный шопотъ, потомъ нѣсколько громче: — куда дѣвались эти люди, Блакъ, Блэкъ, какъ ихъ тамъ звали, которые намъ рекомендовали Байвеля?

— Гм! — раздался голосъ мистера Грея, второго директора, на этотъ вопросъ мистера Старки, старшаго: — что живутъ ли они гдѣ-то на Эджтонской дорогѣ? Право, не помню. Но знаете ли, мнѣ кажется, что это только воркотня этихъ китайцевъ. Они любятъ создавать затрудненія, и англійскій консулъ долженъ болѣе или менѣе обратить на нихъ вниманіе; хотя бы ради формальности. Не думаю, чтобъ въ этомъ было что-нибудь серьезное.

— Я напротивъ, далеко не такъ увѣренъ, что сѣтованія лишены всякаго основанія, — возразилъ мистеръ Старки. — Я бы очень желалъ, чтобъ вы съѣздили въ Эджтонъ сегодня, и подъ рукой бы все развѣдали. Мнѣ кажется, на это слѣдуетъ обратить вниманіе.

— Дорогой сэръ! — произнесъ Грей, огорченномъ тономъ. — Я готовъ все сдѣлать, чтобъ быть вамъ пріятнымъ, но сегодня это невозможно. Я уже давно обѣщалъ провести время, отъ сегодня до понедѣльника въ (голосъ понизился)… единственно для моего удовольствія, и леди Елизабегь — мнѣ очень жаль, еслибъ дѣло шло о вопросѣ жизни или смерти, чего нѣтъ, я бы постарался, а теперь положительно не знаю, какъ бы это устроить.

— О, если тутъ заинтересована леди Елизабетъ… — благосклонно началъ мистеръ Огарки, и они вышли изъ кабинета, послѣ чего Филиппъ услыхалъ шаги въ корридорѣ, вскорѣ кто-то одинъ вошелъ въ кабинетъ мистера Дея и позвалъ его съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.

— Гдѣ онъ? — пробормоталъ мистеръ Старки, видя, что на зовъ его не отвѣчаютъ, и придавивъ пуговку звонка въ надеждѣ, что кто-нибудь отзовется.

Филиппъ всталъ съ своего мѣста и вошелъ въ кабинетъ. Мастеръ Старки стоялъ посреди комнаты съ распечатаннымъ письмомъ въ рукѣ.

— Мнѣ нуженъ мистеръ Дзй, — сказалъ онъ.

— Мистеръ Дей ушелъ, сэръ. У него было дѣловое свиданіе, и онъ сказалъ, что такъ-какъ сегодня утромъ дѣла не много, онъ предпочитаетъ отправиться.

— Ну, зачѣмъ у него именно сегодня дѣловое свиданіе? — въ досадѣ проговорилъ мистеръ Старки.

— Не могу ли я чѣмъ служить? — спросилъ Филиппъ, думая о времени, которое онъ не зналъ, куда дѣвать.

— Вы не мистеръ Дей, сэръ, — былъ отрывистый отвѣтъ. Филиппъ, на эту очевидную истину, прошепталъ: — Нѣтъ, желалъ бы я быть имъ; а потомъ прибавилъ вслухъ:

— Но я знаю, гдѣ онъ живетъ, и могу сходить за нимъ, если вамъ угодно.

Мистеръ Старки внимательнѣе взглянулъ на Филиппа, глаза его задумчиво остановились на лицѣ молодого человѣка.

— Ваше желаніе оказать услугу заставляетъ васъ забытъ, что такъ-какъ мистеръ Дэй занятъ, то было бы, вѣроятно, пустой тратой времени идти за нимъ, — замѣтилъ онъ. — Но мнѣ кажется, что вы могли бы исполнить мое порученіе не хуже мистера Дэя, или не хуже всякаго другого, кромѣ мистера Дэя. Во всякомъ случаѣ я хочу испытать васъ. Пойдемте со мной.

Филиппъ послѣдовалъ за своимъ начальникомъ въ его комнату, и тамъ мистеръ Старки снова перечелъ письмо, которое держалъ и рукѣ.

— Вы не должны говорить о этомъ порученія никому изъ вашихъ товарищей, — замѣтилъ онъ.

— Конечно, нѣтъ, — отвѣчалъ Филиппъ, твердо гладя въ проницательные глаза, устремленные на него.

— Мы проводимъ линію желѣзной дороги въ Китаѣ, въ довольно отдаленной мѣстности, отъ порта У. — При посредствѣ тамошняго англійскаго консула мы приняли на себя эту работу и поручили завѣдываніе ею Байвелю. Вы, вѣроятно, помните Байведя — онъ провелъ здѣсь недѣли двѣ передъ своимъ отъѣздомъ?

— Да, я помню его. Но я никогда не говорилъ съ нимъ и не имѣлъ съ нимъ никакихъ сношеній.

— Пришлось дать ему весьма значительные полномочія, отдать подъ его команду англійскіе и ирландскіе корабли и туземцевъ, а также предоставить въ его безконтрольное распоряженіе значительныя суммы денегъ. Какъ вы легко понять можете, постъ этотъ для него былъ важный.

— Конечно, сэръ.

— Ну, вдаваться въ подробности я не считаю нужнымъ; но къ дѣлу: я имѣю сильныя основанія желать узнать что-нибудь о Байвелѣ. Мы имѣли самые лучшіе отзывы о немъ отъ Блэка и Робинзона. Онъ служилъ у никъ годъ, и, какъ говорили, оставилъ ихъ потому, что они вынуждены были уменьшить число служащихъ, и такъ-какъ они съ тѣхъ поръ обанкротились, это какъ будто было и правдоподобно. Но я долженъ, если возможно, получить о немъ свѣдѣнія; хотя мистеръ Грей относится къ дѣлу безъ особенной подозрительности, ну да онъ (тономъ нетерпѣнія), — онъ никогда никого не заподозритъ и ни на что благоразумное способенъ не будетъ, пока не женится наконецъ на своей леди Елизабетъ Престонъ. — Филиппъ невольно улыбнулся и наклонилъ голову, чтобы скрыть улыбку. Мистеръ Старки продолжалъ:

— Мистеръ Блекъ, одинъ изъ директоровъ компаніи, въ которой служилъ Байвель, теперь живетъ въ Эджтонѣ и, какъ кажется, очень скромно. Вы должны поѣхать къ нему и разузнать все, что только будетъ возможно. Развѣдайте, откуда онъ родомъ, кто первый рекомендовалъ его Блэку, вообще, что его была за личность. Но въ то же время, вамъ надо стараться не проболтаться. Понимаете?

— Вполнѣ. Прикажете отправляться сейчасъ?

— Да, какъ можно скорѣй. Вы должны понять, какія затрудненія мы для себя создадимъ, если не поладимъ съ этими людьми, которые вообще такъ щекотливы въ дѣлахъ. Мнѣ хочется уладить это дѣло какъ можно скорѣй, — сказалъ мистеръ Старки, казавшійся раздосадованнымъ и измученнымъ. — Почему вы спрашиваете?

— Будь это послѣ нити часовъ, — началъ Филиппъ.

— Послѣ пяти? потерять нѣсколько часовъ! да это нелѣпо! — сердито проговорилъ онъ. — Что вамъ мѣшаетъ отправиться теперь же?

— Я долженъ встрѣтить мою сестру, молодую дѣвушку, которая никогда здѣсь не бывала — въ половинѣ пятаго. Я бы и не упомянулъ объ этомъ, — прибавилъ Филиппъ, въ видѣ извиненія, — но не знаю какъ быть.

По правдѣ, мысль о поѣздкѣ ему нравилась; ему досадно было думать, но онъ можетъ упустить ее, и въ тоже время его удивляло, какъ это онъ сообщаетъ такія подробности именитому главѣ управленія.

— Я готовъ все сдѣлать, чтобы услужить вамъ, но мать мои никогда бы мнѣ не простила, еслибъ я поставилъ Грэсь въ такое затруднительное положеніе, да и въ субботу вечеромъ.

— Совершенно вѣрно, — сказалъ мистеръ Старки, съ прежнимъ спокойнымъ видомъ. — Не заботитесь ни о чемъ, я самъ поѣду встрѣтятъ вашу сестру; а вы отправляйтесь какъ можно скорѣй.

— Вы, сэръ? — воскликнулъ удивленный Филиппъ. — Я и подумать не смѣю

— Полноте, — былъ нетерпѣливый отвѣтъ. — Не теряйте больше времени. Я не могу отправиться самъ о немъ разузнавать, это возбудило бы подозрѣнія. Имѣй я возможность замѣнить Грея, я бы это сдѣлалъ; но леди Елизабетъ, вѣроятно, осталась бы недовольна замѣной. Какъ бы то ни было, такъ какъ надо встрѣтить вашу сестру, а не вашъ предметъ, то это устроить довольно легко. Съ какой станціи должна она пріѣхать и какой у нея видъ?

— Она пріѣзжаетъ на станцію въ Parry Street, съ поѣздомъ изъ Іорка, а видъ у нея — говорятъ, что она похожа на меня.

— Отлично! въ половинѣ пятаго, говорите вы? Будетъ исполнено. А теперь, поторопитесь. Прощайте.

— Прикажете дать вамъ знать?

— Ахъ, да! если вы возвратитесь сегодня вечеромъ, и вопрошу васъ побывать у меня завтра и обо всемъ мнѣ сообщить. Временемъ не стѣсняйтесь.

— Очень хорошо, сэръ, всегда радъ вамъ служить, — сказалъ Филиппъ, наконецъ дѣйствительно удаляясь.

Пока онъ ѣхалъ на станцію, чтобы сѣсть на поѣздъ, отправляющійся въ Эджтонъ, находящійся миляхъ въ шести или въ восьми разстоянія отъ Иркфорда, онъ успѣлъ сообразить, что порученіе его дѣйствительно должно быть важное.

— Должно быть, что такъ, — размышлялъ онъ, — если самъ директоръ такъ усердно меня выпроваживаетъ, а самъ отправляется на встрѣчу Грэсъ, это серьезно.

Было почти одиннадцать часовъ вечера, когда кэбъ Филиппа остановился у калитки его дома. Грэсъ пріѣхала. Свѣча горѣла за зелеными шторами, и онъ взглянулъ налѣво — да, и за тѣми зелеными шторами также виднѣлся огонь.

Когда Филиппъ вошелъ въ узкій корридоръ, лицо съ довольно печальнымъ выраженіемъ и, какъ онъ и говорилъ мистеру Старки, поразительно схожее съ его собственнымъ, выставилось изъ двери его гостиной, съ неувѣренной, вопросительной миной, пока онъ окончательно не вошелъ; тогда дверь широко распахнулась и высокая дѣвушка выбѣжала — на сколько можно было бѣгать по такому маленькому корридорчику — изъ его пріемной и бросилась въ его объятія.

— Мой милый Филь! Наконецъ-то! Какъ это не хорошо съ твоей стороны! Да, какой ты сталъ красивый! Я думала, что ты никогда не вернешься! — Она втащила его въ гостиную. Но, что ты дѣлалъ все это время?

— Да вѣдь мистеръ Старки встрѣтилъ тебя во-время, глупенькая? — спросилъ Филиппъ, держа ее далеко отъ себя и любуясь ею. — Позволь мнѣ отвѣтятъ тѣмъ же. Ты также удивительно похорошѣла.

Смотря на нее, каждый бы сознался, что на Грэсъ Массей смотрѣть пріятно. Высокая, стройная брюнетка, она, можетъ бытъ, была слишкомъ развита физически для своихъ семнадцати лѣтъ, плечи ея были положительно широки и руки вовсе не малы, а между тѣмъ, цѣлое было такъ гармонично и такъ пропорціонально, что она вовсе не казалась неловкой или нестройной. Въ каждомъ движеніи сказывалась свободная, пластичная грація, скрывающая, или скорѣй обнаруживающая сильный организмъ и развитые мускулы, плоды здоровой жизни на открытомъ воздухѣ. Грэсъ Массей никогда не сдѣлаться Гебой, во изъ нея могла развиться Юнона — величавая, темно-глазая женщина, — такой ее легко было себѣ представить. Въ настоящую минуту, она была только молоденькая дѣвушка, и любящая сестра.

— Что же старикъ Стрки встрѣтилъ тебя? — повторилъ Филиппъ.

— Старикъ Старки встрѣтилъ меня, сэръ. Когда онъ подошелъ ко мнѣ, снялъ шляпу и сказалъ: «Миссъ Массей, полагаю», я подумала, что ты сдѣлался несравненно вѣжливѣе прежняго, но сильно состарился и…

— Ахъ ты, шалунья! Надѣюсь, что ты не такъ привѣтствовала престарѣлаго представителя, какъ сейчасъ привѣтствовала настоящаго брата.

— О, — воскликнула Грэсъ, задыхаясь отъ смѣха, — что за страшная мысль! Я вела себя какъ — ну, конечно, какъ слѣдуетъ. Мистеръ Старки въ цѣлости доставилъ меня сюда, всю дорогу усердно извиняясь въ томъ, что лишилъ тебя «такого большого удовольствія» и прочее. Онъ оцѣнилъ мое общество.

— Старый шутъ! — весело замѣтилъ Филиппъ. — Ну, слава Богу, наконецъ-то ты здѣсь. Какъ понравилось тебѣ твое помѣщеніе? Ты можешь сейчасъ же начать хозяйничать, если хочешь, предложивъ мнѣ что-нибудь по части пищи и питья, такъ какъ я почти умираю съ голоду.

Гресь позвонила, замѣтивъ:

— Можетъ быть, я со временемъ и привыкну, но теперь мнѣ все кажется, что я въ картонкѣ, и должна ходить и двигаться осторожно, чтобы не продавать ногами полъ или кулакомъ стѣну.

— Онѣ-таки тонковата послѣ Фаульговена, долженъ сознаться, — сказалъ онъ. Ахъ, прибавилъ онъ со вздохомъ удовольствія, садясь за трапезу, которую «его вдова» для него приготовила; еслибъ ты знала дитя мое, что значитъ пропадать съ голоду среди изобилія.

— Когда же ты ѣлъ въ послѣдній разъ?

— Въ три четверти восьмого, сегодня утромъ.

— Но гдѣ ты былъ, и что ты дѣлалъ? — въ изумленіи спросила она.

— Рыскалъ, ища доказательствъ плутней, которыхъ не нашелъ.

— Доказательствъ плутней?

— Оставимъ это! Это все дѣла; изъ-за дѣлъ же я вынужденъ буду покинуть тебя завтра почти до четырехъ часовъ.

— О, Филиппъ!

— Но однѣ очень милыя молодыя дѣвушки, мои знакомыя, придутъ извѣстить тебя и пригласить къ себѣ.

— Неужели у тебя въ самомъ дѣлѣ завтра дѣло?

— Въ самомъ дѣлѣ. Я долженъ отправиться въ мистеру Старки.

— Должно быть, особенно важное дѣло, что что имъ надо заняться въ воскресенье.

— Этихъ словъ я и ждалъ отъ тебя, сказалъ Филиппъ.

Мало-по-малу ему удалось утѣшить ее, обѣщавъ вернуться во-время, чтобы отправиться съ нею къ Берггаузамъ, и онъ росписалъ Теклу и Эмилію Берггаузъ самыми привлекательными красками, какими только могло снабдить его собственное воображеніе, пока Грэсъ серьезно не замѣтила:

— Мнѣ кажется, что эта миссъ Тепла Берггаузъ должна быть твоей большой пріятельницей, Филь.

— Пустяки, — сказалъ онъ, кусая губы, но не улыбаясь, и съ удовольствіемъ замѣчая, что Грэсъ начала зѣвать. Несмотря на ея дремоту, они просидѣли поздно, вспоминая прошлую жизнь дома, въ Фаульгавенѣ, гдѣ Филиппъ не былъ уже три года.

— Мнѣ было двадцать-три года, когда я оттуда уѣхалъ, — сказалъ онъ, — я былъ юноша. Когда-то снова придется тамъ побывать! Славное у насъ имѣніе, Грэси, и я часто жалѣю, что ни одинъ изъ насъ не пошелъ по стопамъ отца.

— Земледѣліе! воскликнула Грэсъ. — О, Филиппъ, городская жизнь представляетъ гораздо болѣе обширное поприще!

— Много ты смыслишь въ городской жизни. Ступай, ложись, и пусть приснится тебѣ, что ты получила аттестатъ

Она засмѣялась, взяла свѣчку и оставила его.

Глава IV. — Мабель на дождѣ.

Въ понедѣльникъ утромъ Филиппъ и сестра его сидѣли за завтракомъ. Грэсъ была въ отличномъ расположеніи духа, въ восторгѣ отъ Теклы и Эмиліи Берггаузъ, да и отъ всего ихъ семейства, и въ полномъ убѣжденіи, что она будетъ очень счастлива въ Иркфордѣ.

— Надѣюсь, что оно такъ и будетъ, — разсѣянно замѣтилъ Филиппъ, занятый другими мыслями, вспоминая свое свиданіе съ мистеромъ Старки наканунѣ, какъ онъ докладывалъ ему о своихъ стараніяхъ получить какія-нибудь опредѣленныя свѣдѣнія о Байвелѣ, которыя однако ничего не дали кромѣ голословныхъ заявленій, что Байвель очень умный малый, по однимъ — «кутила», по другимъ — «сорви-голова», по отзывамъ третьихъ — отличнѣйшій малый, хотя и самъ-себѣ врагъ; какъ принципалъ его поблагодарилъ его за хлопоты, и сказалъ, что вполнѣ удовлетворенъ, но въ то же время имѣлъ такой видъ, будто этотъ вопросъ еще продолжалъ его тревожить.

Филиппъ завтракалъ съ мистеромъ Старки и его семействомъ, — въ первый разъ удостоился онъ этой чести — и, вернувшись домой, засталъ Грэсъ разодѣтой, натягивающей лайковыя перчатки лимоннаго цвѣта и умирающей отъ нетерпѣнія поскорѣй отправиться въ Carlton Grove, какъ назывался домъ мистера Берггауза. Текла, Эмилія и Германъ посѣтили ее въ это утро на возвратномъ пути изъ церкви, и она была въ восхищеніи отъ нихъ.

— Ты вѣроятно сейчасъ же отправишься, проговорила она въ утро описываемаго понедѣльника, вставая изъ-за стола и подходя къ окну.

— Неужели ты ѣздишь въ городъ на крышѣ одного изъ этихъ омнибусовъ? Какъ смѣшно!

— Да, мнѣ пора, — отвѣчалъ онъ, также вставая.

— О; — продолжала Грэсъ, не отрываясь отъ окна, — вотъ эта хорошенькая дѣвушка, которую я замѣтила вчера утромъ, когда сидѣла здѣсь у окошка и собиралась идти въ церковь. Она вышла изъ сосѣдняго дома, вѣроятно съ сестрой. Сестра совершенная красавица, хотя лицо ея мнѣ не нравится, но маленькая смотритъ и хорошенькой и доброй. Взгляни на нее, Филь, не знаешь ли, кто онѣ такія?

Филиппъ заглянулъ черезъ ея плечо и увидѣлъ дѣвушку, о которой сказалъ Герману: «эта еще ходитъ въ школу», младшую изъ двухъ, пріѣхавшихъ на извощикѣ въ пятницу вечеромъ. Это была высокая, худенькая, стройная дѣвушка, на видъ лѣтъ пятнадцати или шестнадцати.

Филиппъ разсматривалъ ее съ участіемъ, въ которомъ самъ не умѣлъ дать себѣ отчета, думая о ней все время же столько, какъ о личности, чѣмъ какъ о сестрѣ той другой дѣвушки. Она была блондинка, съ веселымъ, красивымъ, открытымъ лицомъ, блестящими волосами, блестящими глазами; все въ ней блестѣло, а между тѣмъ и глаза и губы отличались невыразимо кроткимъ и добрымъ выраженіемъ. На ней было платье изъ мягкой, сѣрой ткани, черная косыночка на плечахъ, небольшая шляпа изъ плотной черной соломы покрывала ея свѣтлыя кудри. Она несла нѣсколько книгъ, связанныхъ ремнемъ; туалетъ ея былъ вполнѣ законченъ, перчатки застегнуты на всѣ пуговицы, когда она вышла изъ дому и пошла своей дорогой. Было что-то аристократическое и изящное во всей ея внѣшности, — никакой небрежности. Все на ней было на мѣстѣ, опрятно, въ порядкѣ.

— Куда можетъ она идти такъ рано? — спросила Грэсъ, провожая глазами гибкую, граціозную фигуру дѣвушки.

— Вѣроятно въ школу, — сказалъ Филиппъ, равнодушнымъ тономъ.

— Въ школу — очень можетъ быть. Вѣдь не далеко отсюда есть большая школа для дѣвушекъ, не такъ-ли?

— Да, на Карльтонской дорогѣ, близехонько. Толпы дѣвушекъ туда ходить — сотни. Ихъ вѣчно встрѣчаешь на улицахъ.

— Но кто та дѣвушка? Ты знаешь?

— Нѣтъ. Я видѣлъ, какъ онѣ недавно пріѣхали на извощикѣ. Вотъ все, что я о нихъ знаю. Онѣ вѣроятно живутъ рядомъ.

— Должно быть. Ну, — вотъ и твой омнибусъ. Прощай.

Минуту спустя омнибусъ вмѣстѣ съ Филмппомъ исчезъ изъ виду, а Грэсъ пришлось пробираться къ женской коллегіи, курсы которой она упросила любящаго отца и нѣжную мать позволить ей слушать.

Филиппъ съ крыши омнибуса вскорѣ снова увидалъ фигуру своей знакомой незнакомки. Да, она поворачивала въ переулокъ, къ высшей женской школѣ; предположеніе его было вѣрно.

— Желалъ бы я знать, кто онѣ такія? — размышлялъ онъ. Но тутъ знакомый, сидѣвшій рядомъ съ нимъ, заговорилъ о другомъ, и размышленія Филиппа прекратились.

Прошло нѣсколько дней. Май былъ въ половинѣ, всѣ уже позабыли о Троицыномъ днѣ, среди шума и суетни, сопряженныхъ съ возобновленіемъ занятій, частныхъ, и служебныхъ.

Грэсъ продолжала увѣрять брата, что она совершенно счастлива, а Филиппъ нашелъ въ ней пріятнаго товарища. Дѣвушка изъ Іоркшира была полна жизни и энергіи, и представляла прекрасный примѣръ хваленой смышлености обитателей ея родного графства, обладая умной головой на своихъ юныхъ плечахъ и, вдобавокъ, любящимъ, великодушнымъ сердцемъ. Основной чертой ея характера была честность — честность въ собственныхъ слеовахъ, дѣйствіяхъ и намѣреніяхъ, поклоненіе чужой честности, способность, такъ-сказать, чутьемъ угадывать нечестность во всѣхъ ея видахъ и горячая, неподдающаяся ни на какіе компромиссы ненависть къ ней, которая, какъ увѣрялъ ее Филиппъ, въ сущности составляла довольно непріятное свойство. Но онъ улыбался, говоря это, и Грэсъ съ радостнымъ замираніемъ сердца сознавала, что онъ любитъ ее за эту честность и что это же качество составляетъ выдающуюся черту его собственнаго характера; что бы онъ ни говорилъ въ шутку или въ насмѣшку, онъ весь проникнутъ искренностью, что разъ, серьезно давъ слово, хотя-бы въ незамысловатой формулѣ: «да», «нѣтъ», «сдѣлаю» или «не сдѣлаю», онъ сдержитъ, его чего бы то ни стоило, и сдержитъ не только по буквѣ, но и по духу своего обѣщанія.

Нѣсколькихъ дней было достаточно, чтобъ заставить Грэсъ убѣдиться, что Текла и Эмилія Берггаузъ, въ глубинѣ души, также искренни, какъ она сама и ея братъ, и дружба развивалась съ быстротой, свойственной вообще дружбѣ честной молодежи. Дѣвицы Берггаузъ были неиспорчены сердцемъ, хотя ихъ воспитаніе, постоянные выѣзды, жизнь въ домѣ, двери котораго были всегда открыты и въ которомъ не переводились гости, придали ихъ манерамъ самоувѣренность, а ихъ обращенію нѣкоторую искусственность, которыя сначала озадачили и почти оттолкнули воспитанную въ деревнѣ дѣвушку. Но искренность, которую она вскорѣ открыла подъ этой поверхностью, быстро плѣнила ее сердце, тѣмъ болѣе, что даже студенткѣ, посѣщающей такую серьёзную школу, какъ женская коллегія, было очень пріятно во временамъ давать себѣ отдыхъ отъ занятій и принимать участіе въ общественныхъ развлеченіяхъ, какія каждый могъ найти, въ Carlton Grove. Комплиментами не пренебрегала даже особа, по словамъ ея сильно увлекавшаяся «Системой Логики» Милля, и вниманіе, которое пріятели Филиппа оказывали его умной и красивой сестрѣ, отнюдь не было ей непріятно.

Однажды утромъ, черезъ недѣлю съ небольшимъ послѣ пріѣзда Грэсъ, шелъ проливной дождь; Филиппъ поднялся изъ-за чайнаго стола нѣсколько позже обыкновеннаго, и собирался въ городъ. Грэсъ снова говорила объ ихъ сосѣдкахъ, и Филиппъ былъ сильнѣе заинтересованъ разговоромъ, чѣмъ согласился бы въ томъ признаться. По этой ли причинѣ или нѣтъ, онъ опоздалъ на три минуты и, когда онъ отворилъ дверь и выглянулъ, омнибусъ уже заворачивалъ за уголъ улицы. Застегнувъ свой плащъ и раскрывъ зонтикъ, онъ рѣшилъ дойти пѣшкомъ до Карльтонской дороги и тамъ сѣсть въ другой омнибусъ, а, за неимѣніемъ его, доѣхать до конторы въ кэбѣ.

Онъ шелъ по улицѣ съ этой мыслью въ головѣ и нагналъ знакомую фигуру — фигуру одной изъ дѣвушекъ, о которыхъ толковала Грэсъ — ихъ молоденькой сосѣдки, посѣщавшей высшую школу. Сегодня, она была закутана въ длинный, сѣрый непромокаемый плащъ. Филиппъ замедлилъ шаги. Онъ съ необъяснимымъ удовольствіемъ шелъ за нею, тогда какъ она быстро подвигалась впередъ, тщательно приподнявъ платье и обнаруживъ ботинки, показавшіяся Филиппу самой изящной и прочной обувью для дурной погоды, а также часть стройной ноги, соотвѣтствовавшей всей ея красивой фигурѣ. Она шла быстро, вдругъ изъ-подъ руки ея выскользнула книга и упала, а она продолжала свой путь, ничего не подозрѣвая, такъ-какъ звукъ паденія былъ заглушенъ стукомъ проѣзжавшей телѣги.

Филиппъ наклонился, поднялъ книгу, и смотрѣлъ на нее съ страннымъ ощущеніемъ удовольствія. Это была дѣйствительно болѣе драгоцѣнная находка, чѣмъ можно было ожидать, такъ-какъ это былъ одинъ изъ ея учебниковъ, а въ школѣ, куда ежедневно собирается болѣе трехсотъ дѣвицъ, необходимо, чтобы каждая изъ нихъ четко надписывала свое имя на своихъ книгахъ. Филиппъ, поднявъ книгу, увидалъ небольшой томикъ, переплетенный въ черный коленкоръ, съ наклееннымъ на немъ бѣлымъ ярлыкомъ, на которомъ было отпечатано: Иркфордская высшая школа для дѣвицъ съ надписью внизу: Мабель Ферфексъ, V-го класса. Этого мало. Надъ бѣлымъ ярлыкомъ красовался ярко-желтый, на которомъ красными буквами было надписано: «ядъ». Это былъ ярлыкъ, какіе въ аптекахъ наклеиваютъ на стклянки, содержащія опасныя снадобья.

Филиппъ Массей вскорѣ овладѣлъ всѣми этими подробностями и твердо запечатлѣлъ въ умѣ своемъ имя Мабель Ферфексъ, запомнить которое впрочемъ было не трудно. Затѣмъ онъ, въ нѣсколько шаговъ, нагналъ дѣвушку и, приподнявъ шляпу, сказалъ:

— Извините, но вы сейчасъ уронили эту книгу.

— О, — проговорила она останавливаясь и, чисто по-женски, перебирая книги, которыя держала въ рукахъ, съ цѣлью убѣдиться, что въ числѣ ихъ нѣтъ той, которую онъ ей протягивалъ: — дѣйствительно уронила! Очень вамъ благодарна. Я сегодня утромъ такъ торопилась, что не успѣла хорошенько затянуть ихъ.

Она протянула къ ней руку, но Филиппъ замѣтилъ:

— Она совсѣмъ мокрая и грязная, такъ-какъ упала на мостовую, — онъ вынулъ платокъ и обтеръ книгу.

— О, — воскликнула Мабель Ферфексъ, улыбаясь: — какъ вамъ не жаль пачкать платокъ!

— Пустое. Если вы идете въ школу…

— Да.

— Быть можетъ, вы позволите мнѣ нести ваши книги; путь мой лежитъ до Карльтонской дороги.

— Вы очень добры. Мнѣ бы не хотѣлось васъ безпокоить, — сказала она; но Филиппъ съ улыбкой взялъ отъ нея связку книгъ, и они пошли рядомъ, направляясь къ Карльтонской дорогѣ.

— Можно узнать, почему вы наклеили на свою французскую грамматику ярлыкъ съ надписью: Ядъ?-- спросилъ онъ.

Дѣвушка засмѣялась.

— Не я это сдѣлала, — сказала она, — а другая ученица. Ей французскіе глаголы, кажется, причиняли ей большія огорченія, и она говорила, что они для нея хуже яда. Не знаю, откуда она достала эти ярлыки, но они, кажется, очень ее радуютъ, больше чѣмъ радовало бы, еслибъ она справилась съ глаголами, не называя ихъ ядомъ.

Она снова засмѣялась, и Филиппъ замѣтилъ въ ея голосѣ и рѣчи тоже изящество, которое поразило его въ рѣчахъ ея сестры; во всей ея манерѣ было нѣчто аристократическое, утонченное, полное отсутствіе аффектаціи, какая-то дѣвственная свѣжесть, вполнѣ очаровательная.

— Такъ вы сами не такого дурного мнѣнія о французскихъ глаголахъ? — спросилъ онъ.

— Я — нѣтъ. Мнѣ кажется, что французскій языкъ, которому насъ здѣсь учатъ, подъ силу и маленькимъ дѣтямъ. Я могу справиться со всѣми нашими уроками, кромѣ ариѳметики.

— Вы находите ариѳметику трудноватой?

— Я нахожу невозможнымъ овладѣть ею съ помощью моего слабаго ума. Эти ужасная задачи объ экстренныхъ поѣздахъ, проходящихъ столько-то миль въ часъ, и другихъ, которые отправляются вслѣдъ за ними и должны настигнуть ихъ въ опредѣленный срокъ: это ужасно!

Филиппъ засмѣялся.

— Эти не изъ сложныхъ. Быть можетъ, вы не любите ариѳметики?

— Я совершенно лишена математическихъ способностей, — съ покорностью проговорила Мабель. — Но Анджела говоритъ, что я должна заниматься ариѳметикой усерднѣе всего, если хочу получить аттестатъ, а этого ужъ непремѣнно надо добиться.

— Анджела, — повторилъ Филиппъ, медленно произнося это мня, ради удовольствія произнести его. Анджела и Мабель Ферфексъ это не иркфордскія имена, какъ онѣ сами — онъ былъ въ этомъ совершенно увѣренъ — не иркфордскія жительница.

— Сестра моя, хочу я сказать. Вы — джентльменъ, живущій рядомъ съ нами. А кто дама съ темными глазами, такая красивая, ваша сестра?

— Да, это моя сестра Грэсъ, — сказалъ Филиппъ, втайнѣ сильно польщенный тѣмъ, что они съ Грэсъ обратили на себя вниманіе и послужили предметомъ размышленій, по крайней мѣрѣ одной изъ миссъ Ферфексъ — быть можетъ, также и другой.

— Я такъ и думала. Иногда она ходитъ въ коллегію въ тѣ же часы, какъ я въ школу. О, — продолжала Мабель, завидѣвъ омнибусъ, въ которой Филиппъ и не пытался сѣсть, — какъ бы я желала проѣхаться на крышѣ омнибуса!

— Право? Неужели вы считаете этотъ способъ передвиженія пріятнымъ?

— Нѣтъ, не то. Но я никогда не ѣздила въ омнибусѣ. — Слова эти многое сказали Филиппу.

— Анджела находитъ ихъ ужасными, но она принуждена иногда ѣздить въ нихъ къ ученицамъ, которыя живутъ совсѣмъ за городомъ.

— Ученицы! — повторилъ Филиппъ.

— Да. Она даетъ уроки музыки очень многимъ дѣвушкамъ въ высшей школѣ, у нея есть и другія ученицы за городомъ. Къ нимъ ей приходится ѣздить въ омнибусахъ.

— Понимаю, — сказалъ Филиппъ, сильно желавшій предложить нѣсколько вопросовъ, но инстинктивно чувствовавшій, что сдѣлать это значило-бы злоупотребить ея довѣрчивостью. Она невольно высказала, что онѣ бѣдны. Дорого бы онъ далъ, чтобы знатъ, всегда онѣ жили въ бѣдности.

— Такъ это игру и пѣніе вашей сестры я часто слышу? спросилъ онъ, рѣшаясь предложить этотъ вопросъ, какъ вполнѣ безопасный.

— Да. Неправда ли, что она хорошо играетъ и поетъ? Только она говорить, что стоить давать уроки, чтобы совсѣмъ разлюбить музыку. Не знаю, мнѣ кажется, что если любишь музыку, ни за что отъ нея не отстанешь.

Тѣмъ временемъ они дошли до Карльтонской дороги, и въ ту самую минуту, какъ Филиппъ задавался вопросомъ, многія ли учащіяся дѣвушки такъ думаютъ и такъ выражаютъ свои мысли, она обратилась къ нему, проговоривъ:

— Благодарю васъ, что вы несли моя книги, но больше я васъ безпокоить не буду.

Онъ передалъ ихъ ей, чувствуя, что хотя онъ и высокій молодой человѣкъ двадцати шести лѣтъ, а она пятнадцати или шестнадцати-лѣтняя дѣвочка, — его самомъ рѣшительнымъ образомъ «отпустили». Мабель съ привѣтливой улыбкой и исполненнымъ достоинства, хотя и ласковымъ поклономъ, пожелала ему добраго утра и продолжала свой путь.

Онъ слѣдилъ за нею, пока она не исчезла за воротами школы, кликнулъ извощика, и въ теченіи всей дороги сидѣлъ, уставившись на свой мокрый зонтикъ, погруженный въ соображенія и предположенія касательно прошлаго, настоящаго и будущаго своихъ сосѣдокъ.

— Анджела Ферфаксъ! — повторилъ онъ про себя. — И она даетъ уроки музыки, и у ней такая чудесная сестренка. Что она за славная, блестящая, благовоспитанная маленькая лэди! Такая истая лэди! думалъ Филиппъ, приподнявъ брови. — Клянусь, она должна представлять рѣзкій контрастъ съ нѣкоторыми изъ своихъ подругъ.

Погруженный въ размышленіи объ этомъ, онъ доѣхалъ до конторы.

Глава V. — Анджела.

— Чтожъ, Филиппъ, неужели ты не готовъ?

Голосъ Грэсъ такъ прервалъ его мечты однажды вечеромъ въ началѣ іюня. Очнувшись и поднявъ голову, онъ увидалъ сестру въ красивомъ сѣромъ платьѣ, съ разбросанными по немъ пунцовыми бантами; она надѣвала перчатки и, очевидно, была во всеоружіи.

— Готовъ? Что такое случилось? Куда ты ѣдешь? — спросилъ онъ, встрепенувшись и закрывая книгу, надъ которой, повидимому, мечталъ.

— Что у тебя за память! или вѣрнѣе, какъ она у тебя коротка! Неужели ты забылъ, что сегодня у Берггаузовъ нѣчто въ родѣ вечера, и мы недѣлю тому назадъ обѣщали быть? Будутъ танцы, и я такъ люблю танцовать. Такъ собирайтесь, сэръ!

Филиппъ встряхнулся и одѣлся съ возможной быстротой, не столько потому, что желалъ ѣхать, сколько потому, что не хотѣлъ лишить удовольствія неутомимую и оживленную Грэсъ, любовь которой къ танцамъ и всякаго рода празднествамъ все возростала, и которая, насколько могъ замѣтить Филиппъ, была еще очень далека отъ пресыщенія.

Когда онъ собрался, они вышли, нашли кэбъ на углу и покатили въ Carlton Grove.

Такъ называемые «субботніе вечера» въ этомъ домѣ были очень веселые и пользовались заслуженной извѣстностью въ обширномъ кругѣ друзей и знакомыхъ семьи Берггаузовъ. Приглашеній не разсылалось, но всѣмъ было извѣстно, что въ субботу вечеромъ, круглый годъ, домъ открытъ для всѣхъ друзей, желающихъ посѣтить его; если гостей собиралось достаточно, устраивались танцы въ большой комнатѣ, отдѣланной подъ бильярдную, но которую семейство Берггаузовъ издавна посвятило болѣе общему развлеченію. Текла держалась своеобразныхъ взглядовъ на бильярдную игру, которую находила приличной въ домѣ человѣка неженатаго, или гдѣ было много мужчинъ, но которую считала необходимымъ искоренять тамъ, гдѣ преобладали женщины, какъ враждебную ихъ интересамъ.

— Это развиваетъ въ братьяхъ ужасный эгоизмъ, — говаривала она. — Они запираются съ своимъ бордо и сигарами и постоянно приглашаютъ «человѣкъ двухъ» провести вечеръ; но проводится онъ съ ними въ бильярдной, въ то время, какъ мы изнываемъ въ гостиной за романами и изящнымъ рукодѣльемъ.

Германъ, будучи характера мирнаго, никогда не противился этимъ порядкамъ, и, конечно, друзья, посѣщавшіе эти суботніе вечера, ничего не имѣли сказать противъ нихъ.

Человѣкъ двѣнадцать или четырнадцать гостей уже собралось, когда Филиппъ съ сестрою пріѣхали, танцы уже начались. Грэсъ немедленно получила приглашеніе и вскорѣ весело закружилась въ вихрѣ вальса; Филиппъ стоялъ у дверей, не видя свободной дамы и не чувствуя почему-то желанія танцовать.

Текла Берггаузъ подошла къ нему. Она была «свѣжа какъ утро, прекрасна какъ май» въ своемъ бѣломъ платьѣ съ голубыми лентами, съ своими блестящими волосами.

— Миссъ Берггаузъ! я воображалъ, что вы танцуете.

— Нѣтъ, я усаживала родителей и ихъ друзей за карты. Кромѣ того, — великодушно прибавила Текла, — я поставила себѣ за правило, какъ старшая, никогда сейчасъ же не начинать танцовать. Я считаю своей обязанностью въ моимъ гостямъ — пристроить ихъ всѣхъ.

— Весьма похвально! Но такъ какъ всѣ, кромѣ васъ, уже танцуютъ, не сочтете ли вы возможнымъ пожертвовать мнѣ концомъ этого вальса?

— Нѣтъ, мистеръ Массей, не сочту, — спокойно замѣтила Текла, садясь и указывая на стулъ рядомъ съ нею. — Вы обыкновенно не удостаиваете играть роль, но вы впадаете въ этотъ грѣхъ, приглашая меня танцовать съ вами теперь. Вы вовсе не желаете танцовать.

— Ахъ, дорогая миссъ Берггаузъ, неужели вы не думаете, что было бы ужасно, еслибъ всѣ на вечерѣ…

— Представляли такія пустыя возраженія, какъ тѣ, которыя я представила? Конечно, это было бы ужасно! Но мнѣ всегда казалось, что съ вами я могу говорятъ откровеннѣе, чѣмъ съ другими. Я думала, что вы не любите притворства.

— Я дѣйствительно не люблю его, — серьёзно сказалъ Филиппъ. — Я только шутилъ, говоря это. Вы были мнѣ такимъ добрымъ другомъ, миссъ Берггаузъ; вы такъ добры къ Грэсъ…

— Полноте, я такъ люблю Грэсъ; а что до моей доброты къ ней, это выраженіе неподходящее; едва ли она нуждается въ людской добротѣ. Какъ хороша она сегодня!

Вальсъ кончился. Филиппъ подалъ Теклѣ руку и предложилъ пройтись по саду.

— Съ удовольствіемъ, — сказала она, выходя съ нимъ въ залу. — Кстати, мистеръ Массей, сегодня здѣсь будутъ двѣ мои пріятельницы, съ которыми я желала бы познакомить Грэсъ, такъ какъ онѣ живутъ рядомъ съ вами, и… а, да вотъ и онѣ!

Она высвободила свою руку изъ-подъ его руки и пошла на встрѣчу двумъ особамъ, поднимавшимся по лѣстницѣ. Филиппъ стоялъ въ залѣ и наблюдалъ. Особы были высокія и стройныя, одна брюнетка, другая блондинка. Когда онѣ вошли и стали разговаривать съ Теклой, молодой человѣкъ чуть не протеръ себѣ глазъ, такъ велики были его удивленіе и сомнѣніе. Неужели иго — да, это несомнѣнно свѣтлые волосы и милое личико Мабель Ферфексъ, а та другая — глаза его мгновенно обратила на нее — да, онъ тотчасъ же узналъ это прекрасное лицо, блѣдное, съ какой-то молочной бѣлизной, бархатными глазами, съ изогнутыми рѣсницами, низкимъ, бѣлымъ лбомъ, и спускавшимися на него волнами темныхъ, отъ природы вьющихся волосъ. Какъ она была прекрасна! Вмѣсто того, чтобъ уйти, онъ стоялъ точно пригвожденный къ мѣсту, наблюдая за ними съ серьёзнымъ, горячимъ участіемъ. Онѣ, казалось, не гадали его. Текла говорила очень быстро.

— Какъ я рада, что вы пріѣхала! Я ужъ начинала думать, что вы намъ измѣните, и мнѣ это было бы такъ досадно, потому что миссъ Массей здѣсь, и…

Филиппъ, продолжавшій смотрѣть на группу дѣвушекъ, положительно встрѣтилъ въ эту минуту долгій, повидимому, случайный взглядь прекрасныхъ глазъ. — Боже, подумалъ онъ, что за глаза! Взглядъ этотъ заставилъ сердце его биться; онъ ничего не сознавалъ, кромѣ надежды, что Текла вспомнитъ, что у Грэсъ есть брать, я представитъ его. Текла такъ и сдѣлала.

— Миссъ Массей, о которой я говорила вамъ; она живетъ рядомъ съ вами, съ братомъ, и большая моя пріятельница. — Трехдневнаго знакомства съ симпатичной ей особой было для Теклы вполнѣ достаточно, что бы превратить эту особу въ «большую пріятельницу» — Мнѣ хочется познакомить васъ съ нею; а пока позвольте представить вамъ ея брата.

Все тріо, обернулось, и Филиппъ слова удостоился продолжительнаго, чарующаго взгляда.

— Мистеръ Массей, миссъ Ферфексъ, миссъ Мабель Ферфексъ — наши старые друзья, только-что поселившіеся въ Иркфордѣ.

Филиппъ поклонился глубокимъ, продолжительнымъ поклономъ, стараясь продлить его частью и потому, что вдругъ почувствовалъ, что лишился употребленія языка.

Мабель молчала, но на щекахъ ея обозначились ямочки, а глаза смѣялись. Миссъ Ферфексъ заговорила, сказавъ:

— Я нѣсколько разъ видѣла и мистера Массей и сестру его проходящими мимо нашей квартиры.

— Пойдемте же отыскивать сестру его, — сказала Текла. — Пройдемъ ли мы въ гостиную, или… о, мистриссъ Ли!

Она пошла на встрѣчу цѣлой группѣ вновь прибывшихъ гостей, а Филиппъ остался одинъ при обѣихъ миссъ Ферфексъ.

— Не теряли ли вы еще книгъ со времени нашего послѣдняго свиданія? — ничего другого Филиппъ придумать не могъ, въ видѣ вступительнаго замѣчанія.

— О, нѣтъ! — сказала Мабель, засмѣявшись. — Это мастеръ Массей несъ мои книги тогда — помнишь, Анджела?

— Мнѣ кажется, — начала Анджела, но тутъ Луиза, младшая дочь мистриссъ Берггаузъ, прибѣжала, и съ радостными восклицаніями объявила, что Мабель ея собственность. Онѣ исчезли, а Текла продолжала принимать вновь прибывавшихъ.

— Не прикажете ли провести васъ въ гостиную? — спросилъ Филиппъ, предлагая миссъ Ферфексъ руку.

По лицу ея промелькнула печальная, но прелестная улыбка, и она проговорила, поднявъ на него глаза съ молящимъ видомъ, заставлявшимъ невольно подумать: «Какъ прекрасна и какъ безпомощна».

— Благодарю, если васъ это не затруднитъ.

Отвѣтъ, послѣ того молящаго взгляда, могъ показаться нѣсколько банальнымъ, но Филиппъ ничего не видалъ, кромѣ ея магическихъ глазъ, ничего не слыхалъ кромѣ ея патетически мягкаго голоса.

Они прошли въ гостиную, до половины наполненную гостями.

— Знаете вы кого-нибудь здѣсь? — спросилъ Филиппъ.

— Ни единой души, кромѣ хозяевъ. Я въ Иркфордѣ никого не знаю.

— А какъ вамъ нравится нашъ городъ? — снова спросилъ окъ.

Они теперь сидѣли въ уголкѣ на диванѣ. Миссъ Ферфексъ покачала годовой съ той же грустной, плѣнительной улыбкой и, медленно поднявъ глаза, проговорила со вздохомъ:

— Мнѣ онъ не нравится. Я должна стараться привыкнуть къ нему, такъ какъ мнѣ, вѣроятно, придется провести здѣсь остатокъ моей жизни; а я слыхала, что неблагоразумно не дорожить кускомъ хлѣба, хотя бы то была сухая корка, — прибавила она въ полголоса.

— Остатокъ вашей жизни? — повторилъ Филиппъ, тотчасъ же рѣшилъ, что она невѣста человѣка, у котораго въ Иркфордѣ дѣла. Почему онъ раньше не подумалъ о таоой очевидной возможности?

— Да, остатокъ моей жизни. Послѣ такихъ несчастій, какія я перенесла, всякій пріютъ покажется дворцомъ, за него держишься, его боишься потерять.

Филиппъ взглянулъ на нее съ почтительнымъ сочувствіемъ; при этихъ таинственныхъ словахъ въ немъ загорѣлось любопытство, поклоненіе и состраданіе. Онъ совершенно не сознавалъ, что смотритъ на миссъ Ферфексъ гораздо пристальнѣе и долѣе, чѣмъ это вообще считается приличнымъ послѣ десятиминутнаго знакомства. Но какъ было воздержаться, когда этотъ милый и грустный голосъ звучалъ въ его ушахъ, когда это прекрасное, блѣдное лицо, эти таинственные, глубокіе глаза, этотъ задумчивой, низкій, бѣлый лобъ, постепенно были обращены къ нему? Ея голосъ, ея взгляды, самая ея близость, какъ-то странно, внезапно, безотчетно очаровывали его; очарованіе это скорѣй напоминало опьянѣніе, дѣйствіе какого-нибудь всесильнаго элексира, чѣмъ сближеніе съ обыкновенной смертной женщиной.

— Что бы ни случилось въ прошломъ, я увѣренъ, что вы не обречены прожить въ Иркфордѣ всю жизнь, — сказалъ онъ, хотя полъ-часа тому назадъ обречены не показалось бы ему подходящимъ выраженіемъ для характеристики жизни въ Иркфордѣ.

Снова улыбнулась она странной, печальной улыбкой, медленно покачала головой и подняла глаза.

— Объ этомъ не слѣдуетъ говорить, — сказала она. — Давно они танцуютъ?

— Кажется, только начинаютъ. Могу я надѣяться имѣть удовольствіе тавцовать съ вами, миссъ Ферфексъ, если вы не ангажированы?

— Я ангажирована! Кто же бы сталъ ангажировать меня?

— Всякій, кто имѣлъ бы на то возможность, я полагаю, — твердо сказалъ Фелтъ. — Но со мной-то можно? Надѣюсь, что вы любите танцы?

— Съ удовольствіемъ. Я страстно любила вальсъ въ былые дни, — сказала Анджела.

— Такъ можно просятъ васъ на слѣдующій вальсъ?

— Съ удовольствіемъ, — повторила миссъ Ферфексъ съ печальной кротостью, окидывая глазами комнату. — А вы кого-нибудь здѣсь знаете? — прибавила она.

— Да, большинство, иныхъ лично, а другихъ по имени,

— Такъ скажите мнѣ, кто этотъ господинъ съ круглымъ лицомъ и начинающими сѣдѣть волосами, который стоитъ на той сторонѣ комнаты и смотритъ на насъ?

Филиппъ взглянулъ, не особенно стремясь наблюдать за кѣмъ-нибудь или чѣмъ-нибудь, кромѣ ея самой.

Человѣкъ, соотвѣтствовавшій ея описанію, дѣйствительно смотрѣлъ за нихъ. Наружность его была самая обыкновенная, лицо его имѣло слишкомъ добродушное выраженіе, чтобы быть совершенно вульгарнымъ, но онъ несомнѣнно не отличался ни изящной внѣшностью, ни изящными манерами. Лицо его было круглое, въ глазахъ замѣчалась проницательность, выдающаяся нижняя губа намекала на рѣшительный характеръ. Онъ серьезно и съ участіемъ наблюдалъ за Анджелой и Филиппомъ, онъ долженъ былъ видѣть продолжительный, преданный взглядъ послѣдняго и страшныя oeillades первой; не находясь въ душевномъ состояніи Филиппа по отношенію къ миссъ Ферфексъ, автору болѣе ничего не остается, какъ описывать взгляды и движенія этой молодой особы языкомъ внѣшняго міра, — но зрѣлище это не вызывало на его лицѣ насмѣшливаго, презрительнаго или проницательнаго выраженія, а только выраженіе спокойнаго, но положительнаго участія.

— Этотъ, — проговорилъ Филиппъ слегка улыбаясь. — О, это старый чудакъ, который, получивъ приглашеніе на одинъ изъ этихъ субботнихъ вечеровъ, съ тѣхъ поръ аккуратно посѣщаетъ ихъ. Никто не понимаетъ, зачѣмъ онъ ѣздитъ, развѣ, какъ увѣряетъ миссъ Берггаузъ, высматриваетъ себѣ жену въ числѣ ея пріятельницъ.

— Жену! Развѣ онъ не женатъ?

— Нѣтъ, онъ богатый старый холостякъ, кажется торгующій хлопчатой бумагой.

— Забавно, какъ же его зовутъ?

— Джорджъ Фордисъ. Бѣдный старикашка! Мнѣ часто бываетъ жалко его, но я думаю, что онъ страшно скученъ.

— А, — съ улыбочкой промолвила Анджела, такимъ тономъ будто узнала все, что ей требовалось, о мистерѣ Фордисѣ.

Въ эту минуту таперъ заигралъ кадриль. Филиппъ, наскоро извинившись передъ миссъ Ферфексъ, бросился розыскивать Теклу Берггаузъ. Наконецъ онъ нашелъ ее и, благодаря не вполнѣ приличной торопливости, успѣлъ предупредить другого молодого человѣка, который также было направлялся въ ней.

— Миссъ Берггаузъ, — сказалъ Филиппъ, наклоняясь къ ней, — моту ли я проситъ васъ? Лицо его горѣло, глаза блестѣли, онъ былъ очень красивъ и, казалось, жаждалъ милости, о которой просилъ. Текла взглянула на него, разъ, другой и проговорила самымъ обыкновеннымъ тономъ:

— Съ большимъ удовольствіемъ, это кадриль, кажется?

Она встала, взяла предлагаемую ей руку, и они направилась къ бывшей бильярдной, но остановились въ валѣ.

— Миссъ Бергтаузъ, не сочтите меня слишкомъ любопытнымъ или дерзкимъ, во скажите, кто такая миссъ Ферфексъ? Что онѣ съ сестрой, испытали большія несчастія?

Текла снова взглянула на него и увидала оживленный взглядъ, раскраснѣвшееся, возбужденное лицо. Сумерки ли были причиной перемѣны, происшедшей въ ней, или ея свѣжія щечки слегка поблѣднѣли?

Она прислонилась къ столу, стоявшему посреди комнаты, и играла лежавшимъ на немъ костянымъ ножомъ, отвѣчая:

— Я легко могу сообщить вамъ всю изъ біографію. Отецъ ихъ былъ священникъ, достопочтенный Джонъ Феликсъ Ферфексъ, викарій въ Ненсайдѣ, гдѣ еще такое прекрасное, старое аббатство. Мать ихъ была аристократка и умерла много лѣтъ тому назадъ. Воспитывались онѣ въ тиши, но, какъ вы сами могли убѣдиться, воспитаніе получили самое изысканное. Отецъ ихъ былъ очень ученый человѣкъ и большой любитель всякаго рода художественныхъ и дорогихъ вещей. Онъ потратилъ множество денегъ на картины, венеціанскія зеркала, медали, вазы, всякую всячину, и когда умеръ, года полтора тому назадъ, онѣ остались въ самомъ жалкомъ положеніи. У нихъ есть маленькія средства, очень, очень маленькія, такія, что на нихъ не прожитъ и одному человѣку. У старшей, Анджелы, большой талантъ къ музыкѣ; я потомъ попрошу её спѣть.

— О, благодарю васъ! — горячо проговорилъ Филиппъ; причемъ тубы Текли слегка сжались и она продолжала:

— Ея талантъ усердно развивали. Нѣсколько времени послѣ смерти отца онѣ жили среди всевозможныхъ лишеній и огорченій, сначала у однихъ родственниковъ, потомъ у другихъ, пока, наконецъ, старый другъ ихъ отца не доставилъ Анджелѣ мѣста учительница музыки въ высшей школѣ, и кромѣ того нѣсколькихъ частныхъ уроковъ. Если она захочетъ трудиться, ей можетъ житься очень хорошо.

— Но какая разница съ ея прежней жизнью! — грустно прошепталъ Филиппъ.

— Конечно, — тѣмъ же положительнымъ тономъ отвѣчала Текла; — но ей очень посчастливилось тѣмъ, что она такъ скоро и такъ выгодно пристроилась. Мабель, сестра ея, ходитъ въ школу. Она прелестное созданіе; маленькое совершенство веселости и кротости, а между тѣмъ такъ умна и даровита. Я просто ее обожаю.

— Но миссъ Ферфексъ, — началъ Филиппъ.

— Да, миссъ Ферфексъ, что-жъ вы хотѣли сказать о ней?

— Конечно, сестра ея прелестная дѣвушка, но ей никогда не сравняться съ миссъ Ферфексъ ни въ чемъ.

— Анджела взрослая, Мабель дѣвочка, ихъ и сравнивать нельзя, — былъ отвѣтъ Теклы. — Мы давно ихъ знаемъ. Папа ѣзжалъ на рыбную ловлю въ Ненсайдъ, и черезъ это мы съ ними познакомились. Я только на дняхъ узнала, что онѣ здѣсь, такъ близко отъ насъ да и отъ васъ также.

— И съ вашей обычной добротой вы сжалились надъ ними, какъ сжалились надо мной и надъ Грэсъ, — сказалъ Филиппъ, въ глазахъ котораго, устремленныхъ на лицо Теклы, загорѣлся лучъ непритворнаго удивленія и искренней симпатіи.

— Пустяки! Какъ вы думаете, будетъ ли Грэсъ дѣйствительно пріятно познакомиться съ нею?

— Я въ этомъ совершенно увѣренъ.

— Прекрасно! Я ихъ познакомлю. Знаете ли вы, мистеръ Массей, что мы такъ здѣсь заболтались, что кадриль кончилась?

— Не можетъ быть! — сказалъ Филиппъ, поднимая голову, и слишкомъ озабоченный, чтобы замѣтить долгій и пытливый взглядъ, какимъ удостоила его Текла.

Выраженіе лица ея становилось все холоднѣе по мѣрѣ того, какъ взглядъ становился продолжительнѣе. Съ довольно жесткой усмѣшкой, выслушала она его, когда онъ забормоталъ, что на слѣдующій танецъ ангажировалъ миссъ Ферфексъ, надо отыскать, и съ этимъ оставилъ ее.

Анджела по прежнему на томъ же диванчикѣ, а подлѣ нея помѣщался мистеръ Фордисъ, тотъ самый, что смотрѣлъ за нихъ и о которомъ они говорили. Миссъ Ферфексъ собиралась-было удостоить своего собесѣдника однимъ изъ своихъ долгихъ и загадочныхъ взглядовъ, какъ вдругъ увидала приближавшагося Филиппа, и взглядъ началъ подниматься все выше и выше, пока не встрѣтился съ его взглядомъ и уже не отрывался отъ него, только сталъ вопросительный, точно будто она недоумѣвала, что снова привело ere къ ней.

— Кажется, вашъ танецъ, миссъ Ферфексъ, — сказалъ Филиппъ, игнорируя мистера Фордиса такъ, какъ еслибъ онъ вовсе не существовалъ.

— Нашъ! — повторила она, вздрогнувъ. — Развѣ я обѣщала танцовать? Я, должно быть, забыла.

Она, однако, встала, взяла руку Филиппа, но уходя, сначала обернулась къ мистеру Фордису и тихимъ, кроткимъ голосомъ спросила свой вѣеръ, который онъ держалъ въ рукахъ.

Онъ ей подалъ его; быть можетъ, милый взглядъ имѣлъ свою прелесть и для пожилого мистера Фордиса, также какъ и для Филиппа Массей. Послѣдній повелъ свою даму въ танцовальную залу, гдѣ только-что начинали вальсировать.

По окончаніи танца, Текла, вѣрная своему слову, воспользовалась случаемъ, чтобы познакомить дѣвицъ Ферфексъ и Грэсъ Массей, Филиппъ, стоявшій тутъ же, тревожно слѣдилъ за происходившимъ, особенно за обращеніемъ сестры своей, Грэсъ. Грэсъ, какъ долженъ былъ замѣтить читатель, отличалась необыкновенно откровеннымъ характеромъ, и Филиппъ, наблюдавшій за нею и знавшій ея различныя мины, почувствовалъ горькое разочарованіе, замѣтивъ холодное, неотзывчивое выраженіе, промелькнувшее на лицѣ ея, когда Анджела Ферфексъ съ однимъ изъ своихъ самыхъ меланхолическихъ взглядовъ, и самой сладкой улыбкой, проговорила нѣсколько словъ, которыхъ Филиппъ не разслышалъ, и протянула руку, какъ ему показалось, съ очаровательной, робкой граціей.

Что же думаетъ Грэсъ?

Филиппъ не замѣтилъ, что хотя Текла говорила любезныя слова, голосъ ея звучалъ рѣзко; что хотя губы ея улыбались, глаза отливали стальнымъ блескомъ и были холодны, какъ ледъ. Его сильно интересовало обращеніе сестры и Анджелы, и глаза его переходили съ лица одной на лицо другой, пока, наконецъ, окончательно не остановились на лицѣ Анджелы, отъ котораго не отрывались до той минуты, какъ онъ замѣтилъ, что съ устъ его неожиданно дорвался вздохъ, сердце забилось и онъ подумалъ — ничего другого и на умъ не шло: «Какъ она прекрасна! Какъ прекрасна!»

Остатокъ вечера онъ провелъ, наблюдая за миссъ Ферфексъ, слушая ея пѣніе. Каковъ бы ни былъ ея врожденный талантъ или музыкальный вкусъ, Анджела Ферфексъ имѣла слишкомъ хорошихъ учителей, чтобы пѣть пустяки. Голосъ ея былъ необыкновенно хорошъ, а вокальная музыка, также какъ и инструментальная, имѣетъ ту особенность, что если исполнитель держитъ тактъ, не сбивается съ тону, да соблюдаетъ условныя модуляціи, восторженный слушатель всегда можетъ найти страсть, выраженіе, глубину — все то, что онъ ощущаетъ въ собственномъ сердцѣ въ этихъ звукахъ.

Такъ было и съ Филиппомъ въ этотъ вечеръ. Пока она пѣла, онъ почти закрылъ глаза и слушалъ въ какомъ-то оцѣпенѣніи. Когда она кончила, онъ снова открылъ ихъ и увидалъ, что она окружена цѣлой группой поклонниковъ, умолившихъ ее еще что-нибудь спѣтъ. Она украдкой бросила взглядъ въ его сторону, и, казалось, съ упрекомъ спрашивала:

— Отчегоже, вы-то тамъ сидите, и держитесь въ сторонѣ?

Когда вечеръ кончился, Анджела и ея сестра и Филиппъ съ сестрою возвратились домой вмѣстѣ, при свѣтѣ луны и фонарей, по прозаическимъ улицамъ предмѣстья, которыя прежде одному изъ членовъ этого маленькаго общества казались такими банальными, а отнынѣ никогда уже не покажутся такими.

Глава VI. — Соображенія Анджелы за и противъ.

По истеченіи іюля мѣсяца въ иркфордскихъ школахъ и коллегіяхъ настаютъ каникулы и происходить настоящее переселеніе учителей, учащихся и родителей на озера, на морской берегъ, на континентъ или въ деревню, «куда-нибудь, на городъ», подальше отъ его пыли, дыма, невыносимой, удушливой жары, отъ грохота телѣгъ и омнибусовъ, отъ мрачныхъ улицъ, если можно, то въ поля, или на прекрасный морской берегъ, мы туда, гдѣ есть и прохладныя озера и величавыя горы.

Съ наступленіемъ августа Иркфордъ обыкновенно пустѣетъ, скверы пусты, въ лавкахъ мало покупателей, молодыя особы за прилавкомъ сидятъ печально опустя голову и смотрятъ вялыми, блѣдными, какъ и всякое живое существо среди вредной для здоровья городской жары.

Было начало августа того года, къ которому относится мое повѣствованіе. Былъ понедѣльникъ, въ банкѣ былъ праздникъ. Жара въ городѣ стояла невыносимая; ни единаго облачка на голубомъ небѣ, ничего кромѣ дыма въ видѣ темно-коричневаго савана, окутывающаго Иркфордъ, дыма, сквозь который солнце свѣтило не мигая, похожее на полу-расплавленный мѣдный шарь.

Жара, жара повсюду! Жара въ громадныхъ складахъ, въ темныхъ и пыльныхъ конторахъ, жара на каменной мостовой скверовъ, на узкихъ улицахъ. Всего жарче, быть можетъ, въ плохо построенныхъ домахъ предмѣстья, съ ихъ неуклюжими шторами, тонкими стѣнами и дурно запирающимися окнами.

Въ гостиной, нанимаемой Анджелой и Мабель Ферфексъ, онѣ обѣ сидѣли въ это знойное утро, шторы были спущены отъ солнца, окна заперты отъ пыли; а между тѣмъ было жарко, душно.

— Какой ужасъ! — восклицала миссъ Ферфексъ съ дивана, на которомъ лежала, слабо помахивая вѣеромъ; лицо ея, отъ сильной жары, отличалось болѣе мраморной блѣдностью, чѣмъ когда-либо. Природа въ этомъ отношеніи гораздо милостивѣе къ инымъ изъ своихъ дѣтей, чѣмъ къ другимъ, и, какъ всегда, своенравна и капризна въ раздачѣ своихъ милостей. Такъ, напримѣръ, невыносимая жара не заставляла краснѣть лицо Анджелы Ферфексъ или Филиппа Массей — скорѣй она дѣлала ихъ красивѣе прежняго; но дѣйствіе ея на наружность мистера Фордиса было по истинѣ печально.

— Какой ужасъ! — повторила Анджела. — Если здѣсь хоть на половину также холодно зимой, какъ жарко лѣтомъ, — я умру.

Никакого отвѣта отъ Мабель, сидѣвшей у средняго стола и своими проворными пальчиками искусно гарнировавшей соломенную шляпу чернымъ газомъ, занятіе, отъ котораго при настоящей температурѣ у нея липли руки, — она однако не жаловалась ни на жару, ни на что другое. Ея милое личико было блѣднѣе прежняго, глаза какъ будто потемнѣли и смотрѣли печально, во всей позѣ ея сказывалась апатія утомленія.

— Когда я вспомню нашъ домъ, Ненсайдъ, садъ, это становится невыносимымъ, я готова кричать!-- продолжала миссъ Ферфексъ, имѣвшая привычку дѣлать особенное удареніе на послѣднемъ словѣ своихъ замѣчаній.

— Безъ всякаго сомнѣнія, теперь въ Ненсайдѣ пріятно, — согласилась ея сестра.

— Пріятно! Я думаю. О, какую несчастную жизнь я веду! Какъ я ненавижу, презираю ее! Трудъ и рабство въ теченіи цѣлаго дни, всей недѣли. Изъ-за чего? Изъ-за куска хлѣба! И я, миссъ Ферфексъ дошла до такого положеніи!

— Дорогая Анджела, всѣ къ намъ были очень добры. Право, мнѣ кажется, у насъ бездна друзей; посмотри, сколько у тебя ученицъ.

— Вульгарныя чучелы! Дѣти лавочниковъ, диссидентовъ, дѣти всякихъ ужасныхъ людей.

— Не могу сказать, чтобъ я находила ихъ такими вульгарными.

— Ты безнадежно предана всему низменному и ужасному.

— Неужели! — сорвалось у Мабель; она подняла голову, глаза ея сверкали, щеки горѣли, губы раскрылись, чтобъ отвѣчать на это милое замѣчаніе. Потомъ она ихъ крѣпко сжала, и, снова склонившись надъ работой, молчала, ограничиваясь этимъ однимъ, неудержимымъ: «Неужели».

— Въ какое время начнется этотъ удивительный праздникъ? — былъ слѣдующій вопросъ Анджелы.

— Они должны зайти за вами въ половинѣ одиннадцатаго, а теперь половина десятаго.

— Въ половинѣ одиннадцатаго! Какъ вспомнишь, что въ такой день отправляешься на пикникъ. Къ тому же въ банкѣ праздникъ! Весь городъ будетъ на улицѣ, и мы будемъ имѣть видъ труппы акробатовъ. Что до меня, я не вижу никакой прелести въ подобныхъ экскурсіяхъ.

— Зачѣмъ же ѣхать, если ты думаешь, что это тебя утомитъ и что ты проскучаешь?

— Какъ ты смѣшна! Понятно, я должна ѣхать. Что бы я стала дѣлать здѣсь цѣлый день? Будетъ два-три человѣка кромѣ насъ съ тобой. Удивительно, право, какъ люди могутъ другъ другу надоѣсть!

— Благодарю за комплиментъ.

— Должна же ты признать Мабель, что едва ли ты для меня общество — ты.

— Нѣтъ, я полагаю, что нѣтъ. Можно быть полезной, въ качествѣ модистки, не будучи подходящимъ обществомъ дли своихъ закащицъ.

— О точно будто я на это намекала! Какія ужасныя вещи ты говоришь. Ты знаешь, что я хочу сказать. Ты ребенокъ.

— Я думала, что дѣти всего лучше другъ съ другомъ ладятъ, — кротко замѣтила Мабель, углы губъ которой какъ-то странно приподнялись.

— Что? По крайней мѣрѣ сегодня одно человѣческое существо позабавить меня нѣсколько болѣе, чѣмъ мои обожаемыя ученицы и ихъ очаровательные родители. — Мабель не отвѣчала, но ее тонкія брови сжались; Анджела продолжала, болѣе любезнымъ тономъ, какъ человѣкъ вызывающій на вопросы или комментаріи:

— Бѣдный мистеръ Массей!

На это она также не получила отвѣта, но лицо Мабель горѣло, и она съ нетерпѣніемъ дернула шляпу, которую отдѣлывала.

— Онъ, право, долженъ быть очень добрый малый, несмотря за свою непріятную сестру, — продолжала Анджела тономъ разсужденія.

— Если ты говоришь о Грэсъ, я вовсе не нахожу ее непріятной.

— Быть можетъ, она съ тобой иначе себя держитъ; но имѣй ты несчастіе прожить на свѣтѣ двадцать-два года и быть предметомъ поклоненія ея брата, она вѣроятно наградила бы и тебя своими грубостями. Право смѣшно смотрѣть, какъ эти сестры ревнуютъ своихъ взрослыхъ неуклюжихъ братьевъ. Онѣ, кажется, воображаютъ, что каждая женщина, которая ихъ только встрѣтитъ, погонится за ними. Текла Берггаузъ точно также смѣшна съ своимъ Германомъ, какъ будто я захочу взглянуть на такого младенца, какъ онъ!

— Вопросъ въ томъ, захочетъ ли этотъ младенецъ взглянуть за тебя. У него, кажется, и глазъ-то ни для кого нѣтъ, кромѣ Грэсъ Массей.

— Грэсъ Массей! — воскликнула Анджела, вся покраснѣвъ. — Вотъ какъ! Какая она хитрая! Для нея это было бы великолѣпно; Берггаузы такъ богаты.

— Но они оба еще дѣти, — замѣтила Мабель.

— Это правда! — согласилась Анджела, снова умолкая на нѣкоторое время, пока она медленно не приподнялась съ дивана, проговоривъ: — пора одѣваться, я думаю.

— Одѣваться для поѣздки за городъ, чтобы провести цѣлый день въ лѣсу?

— Надѣюсь, что шляпа эта у тебя поспѣетъ во-время; намъ остается уже не очень много времени, — отвѣчала ея сестра. — Желала бы я знать, — прибавила она, остановившись въ задумчивой позѣ и устремивъ свои чудные глаза на зеленую скатерть, лежавшую на столѣ: — желала бы я знать, что люди, въ условіяхъ Филиппа Массей, получаютъ въ годъ, и какія у нихъ надежды за будущее.

— Что вамъ до того — тебѣ, хочу я сказать? — быстро проговорила Мабель.

— Душа моя, для меня это очень важно, такъ-какъ я вполнѣ убѣждена, что онъ скоро сдѣлаетъ мнѣ предложеніе; — какъ взбѣсится его сестра! А какъ могу я дать ему какой бы то ни было отвѣтъ, хорошенько не уяснивъ себѣ этого вопроса?

— Стыдно, Анджела! — воскликнула дѣвушка, поднявъ голову и обнаруживъ раскраснѣвшееся отъ гнѣва личико съ сверкающими глазами. — Слушая тебя, право можно…

Но Анджела съ легкимъ, веселымъ смѣхомъ исчезла и вскорѣ Мабель услыхала ея шаги наверху; она одѣвалась для экскурсіи, которую онѣ собирались предпринять.

— Очень мнѣ хочется остаться, — прошептала младшая сестра, пальцы которой, несмотря на ея очевидное волненіе, ни на минуту не переставали работать.

Руки Мабель были необыкновенно ловки на всякія подобнаго рода работы; руки миссъ Ферфексъ не снисходили до такихъ низменныхъ занятій.

— Право, — говаривала она, когда желала показаться особенно любящей сестрой, — имѣя такую искусницу-сестру, становишься лѣнивой.

— Очень мнѣ хочется не ѣхать. Я думаю, что Анджела разобьетъ мое сердце, если будетъ такъ вести себя. Что въ нашей жизни такого, что бы могло дѣлать ее несчастной или недовольной, чего бы она могла стыдиться? А такъ кокетничать, какъ она кокетничаетъ съ Филиппомъ Массей, — если она намѣрена поступить съ нимъ, какъ поступила съ Гарри Бальдвиномъ… о, никогда не забыть мнѣ его лица въ то утро, когда папа объявилъ ему, что Анджела проситъ его возвратить ей слово! Филиппъ Массей такой преданный — онъ такъ слѣпо въ нее вѣритъ. Мнѣ невыносимо видѣть, какъ его обманываютъ, но было бы еще невыносимѣе остаться дома и все это представлять себѣ.

Съ этимъ она закрѣпила послѣднюю стежку своей работы, собрала всѣ остатки въ корзинку и побѣжала на-верхъ со шляпой.

— Только десять минутъ на сборы! Вотъ твоя шляпа, Анджела, — сказала она, кладя ее на столъ, и начиная одѣваться.

— Неужели ты поѣдешь въ этомъ ужасномъ, толстомъ шерстяномъ платьѣ и тяжелой шляпѣ? — воскликнула миссъ Ферфексъ, оживленнѣе обыкновеннаго.

— Полагаю, что да, если не рѣшу вовсе не ѣхать, — довольно сухо замѣтила Мабель, бросивъ почти завистливый взглядъ на легкое, бѣлое, кембриковое платье сестры, на ея свѣжіе, черные бантики, сдѣланные исключительно ея искусными пальчиками.

— Право, Мабель, ты иногда говоришь положительно грубыя вещи. А, шляпа-то недурна, неправда-ли? Allons, qu’en dites vous, M-r Massey? и она присѣла своему отраженію въ зеркалѣ.

Это былъ единственный предметъ, къ которому она относилась съ благоговѣніемъ, какъ впослѣдствіи злобно говорила Грэсъ Массей; но дѣвушки склонны судить по наружности.

Затѣмъ Анджела сошла внизъ, и Мабель удалось увидать собственное лицо и судить о впечатлѣніи, производимомъ «ужаснымъ, толстымъ, шерстянымъ платьемъ и тяжелой шляпой», которыя составляли туалетъ положительно не по сезону для пикника въ очень жаркій августовскій день.

— Не худо было бы имѣть бѣлое платье и соломенную шляпу, — вздохнула Мабель: — но того, чего у меня нѣтъ, я надѣть не могу — это вѣрно. Гдѣ мой зонтикъ? Теперь, пожалуй, и сойти можно.

Она спустилась съ лѣстницы, вошла въ гостиную, по прежнему остававшуюся въ полумракѣ благодаря зеленымъ шторамъ, и застала тамъ Анджелу на диванѣ, а Филиппа Массей на стулѣ возлѣ нея. Они обмѣнивались нѣсколькими словами въ полъ-голоса въ тотъ моментъ, когда она входила; она почувствовала, что вспыхнула.

— Здравствуйте! — сказалъ Филиппъ вставая. — Пришелъ посмотрѣть, готовы ли вы. Грэсъ ожидаетъ миссъ Берггаузъ и Германа.

— Такъ пойдемте теперь къ Грэсъ, этимъ мы выиграемъ много времени, — предложила Мабель.

— Мы всѣ вмѣстѣ дойдемъ до омнибуса въ концѣ улицы, — сказалъ Филиппъ, казавшійся невозмутимо счастливымъ и довольнымъ, и улыбавшійся при всякомъ обращеніи къ Мабель.

— Я иду къ вамъ, — упорствовала она: — мнѣ надо переговорятъ съ Грэсъ.

Она направилась къ дверямъ, не обращая вниманія на слабое возраженіе Анджелы на счетъ того, что слишкомъ жарко, чтобы вдругъ, собраться, а такъ какъ она избрала этотъ рѣшительный путь дѣйствій — имъ болѣе ничего не оставалось, какъ только послѣдовать ея примѣру.

Они такъ и сдѣлали; минуту спустя дѣйствіе было перенесено въ гостиную Грэсъ, съ поднятыми шторами, и только-что прибывшимъ, въ сопровожденія двухъ пріятелей Германа, обществомъ Бергтаузовъ; всѣ они громко и скоро говорили, здоровались и наконецъ отправились in corpore отыскивать омнибусъ, который долженъ былъ довезти ихъ до вокзала желѣзной дороги.

Глава VII. — Въ лѣсу.

Они всѣ шли по улицѣ подъ палящимъ солнцемъ. Тутъ были дѣвицы Ферфексъ, Грэсъ и Филипъ Массей, Текла и Германъ Берггаузъ, ихъ младшая сестра Лула, и двое неподдающихся описанію молодыхъ людей, знакомыхъ Германа. Таковъ былъ составъ общества, воспользовавшагося чуднымъ днемъ и праздникомъ въ банкѣ, для поѣздки въ Телламере, помѣстье миляхъ въ пятнадцати отъ Иркфорда, охотно посѣщаемое любителями пикниковъ и всякихъ гуляній.

Въ концѣ Лоуренсъ-стрита стоялъ омнибусъ, который долженъ былъ высадить общество не въ дальнемъ разстояніи отъ вокзала. Текла Берггаузъ и Грэсъ Массей, дружба которыхъ, повидимому, становилась только горячѣе подъ вліяніемъ времени — знакомство ихъ теперь продолжалось цѣлыхъ три мѣсяца — немного поотстали, и шли нѣсколько позади остальныхъ, какъ бы составлявшихъ одну большую группу, хотя Филиппъ и Анджела постоянно отдалялись отъ другихъ.

— Рѣшила ли ты, когда тебѣ можно пріѣхать къ намъ, Текла? — спросила ея пріятельница.

— Теперь я могу пріѣхать, когда хотите, — отвѣчала миссъ Берггаузъ, свѣжія щеки которой нѣсколько поблѣднѣли и похудѣли съ того вечера, когда они съ Филиппомъ загадали слово: успѣхъ.

— Въ такомъ случаѣ это совершенно зависитъ отъ Филиппа, — сказала Грэсъ. — Я, право, заставлю его на что-нибудь рѣшиться. Для меня просто непостижимо, какъ онъ можетъ жигъ здѣсь въ пыли и духотѣ, когда могъ бы лежать на скалахъ за нашимъ домомъ въ Фаульгавенѣ! Онъ сказалъ мнѣ, что можетъ получить отпускъ, когда пожелаетъ.

Она говорила съ раздраженіемъ.

— Что-жъ, сегодня по крайней мѣрѣ онъ сдѣлалъ надъ собой усиліе, чтобы выбраться за городъ, — замѣтила Текла.

— Какое это безцвѣтное, скромное, глупое замѣчаніе въ твоихъ устахъ! — почти гнѣвно возразила Грэсъ. — Неужели ты думаешь, что я не знаю, — продолжала она, нѣсколько понизивъ голосъ, — что все это значитъ? Неужели ты думаешь, что я не знаю, что мы были бы теперь дома, Филиппъ, ты и я, были бы счастливы, какъ цари въ нашемъ миломъ, старомъ саду, не будь онъ ослѣпленъ этой дѣвушкой — совершенно ослѣпленъ! Я ненавижу ее, Текла!

— Тише! — почти со страхомъ прошептала Текла.

— Нѣтъ, я не стану молчать. Я ненавижу ее — эту ужасную, всюду сующуюся кокетку! Она отравила душу Филиппа, испортила его характеръ, — онъ прежде никогда не сердился, ничто не могло вывести его изъ терпѣнія, но вчера вечеромъ, Текла, — понижая голосъ до взволнованнаго шопота, — у насъ съ Филиппомъ произошла почти ссора, и все изъ-на нея; у насъ, которые прежде никогда въ жизни не ссорились. Не уступи я, ссора вышла бы полная. Онъ назвалъ меня «низкой».

— О, нѣтъ, нѣтъ! — воскликнула Текла.

— Быть можетъ, онъ не употребилъ этого самаго выраженія; но онъ сказалъ, что чувства мои мелки, исполнены зависти, недостойны меня, что онъ никогда бы не повѣрилъ и пр. Но, вотъ и омнибусъ. — Онѣ усѣлись въ уголокъ и Грэсъ продолжала свой разсказъ, повидимому возбуждавшій въ Теклѣ болѣе живое участіе, чѣмъ, быть можетъ, возбудило бы болѣе искусное повѣствованіе.

— Я думала, что у меня сердце разорвется, — говорила Грэсъ. — Онъ смотрѣлъ такимъ холоднымъ, сердитымъ, суровымъ. Онъ тогда прежде такъ на меня не смотрѣлъ; когда я вспомню ту женщину, что стала между нами…. Она чуть не плакала.

— Не плачь, Грэсъ, но скажи мнѣ, не серьёзно же ты поссорилась съ нимъ?

— Нѣтъ. Я слишкомъ его люблю для этого. Я уступила, и просила у него прощенія.

— О, какъ я этому рада, — съ долгимъ вздохомъ облегченія промолвила Текла.

— И я даже сказала, что буду съ ней любезна сегодня, а потому, если ты увидишь себя покинутой, а меня расхаживающей съ ней подъ-ручку и все время мило улыбающейся, ты будешь знать причину, и не разсердишься; неправда ли?

— Разсердиться на тебя, изъ-за него, т.-е., я хочу сказать, нѣтъ, Грэсъ!

— Не будь у нея этой прелестной маленькой сестры, я бы давнымъ давно съ ней разорилась, — продолжала Грэсъ, — но она такое милое, доброе созданіе, и такъ терпѣлива! Я иногда плакать готова, видя, какъ она ангельски выноситъ утонченный эгоизмъ сестры. «Анджела»! какъ же! Я знаю другое имя, которое шло бы къ ней гораздо больше.

Занятыя облегченіемъ своихъ сердецъ, онѣ доѣхали до того пункта, гдѣ должны была выйдти изъ омнибуса и отправиться на вокзалъ. Текла и Грэсъ вошли послѣднія, Филиппъ, стоявшій у дверецъ, чтобы высадить ихъ, шепнулъ сестрѣ:

— Вчера вечеромъ, Грэсъ, ты мнѣ что-то обѣщала и не держишь своего слова.

— Ты, кажется, почти не далъ мнѣ случая его сдержать, — отвѣчала она также тихо, и глаза ихъ встрѣтились.

Между братомъ и сестрою было замѣчательное сходство въ наружности, манерахъ и движеніяхъ, сходство, простиравшееся даже до вспыхивавшей въ глубинѣ ихъ темныхъ глазъ молніи гнѣва, до загоравшагося въ ней теплаго, любовнаго свѣта. Въ эту минуту они обмѣнялись взглядомъ примиренія, какъ бы поцѣлуемъ прощенія.

— Ты не будешь имѣть основанія повторить это, если только захочешь сдѣлать мнѣ удовольствіе, милая ты моя дѣвочка, — отвѣчалъ онъ тѣмъ же тихимъ голосомъ, а затѣмъ, вмѣсто того, чтобы снова присоединиться къ Анджелѣ, онъ предоставилъ Грэсъ подойти къ ней, и самъ пошелъ съ Теклой Берггаузъ.

Комбинація не оказалась особенно удачной, хотя Грэсъ, въ точности исполняла условіе, по крайней мѣрѣ букву его. Она мило улыбалась Анджелѣ, также мило улыбавшейся въ отвѣтъ; Грэсъ нѣсколько времени говорила своей спутницѣ что-то прімятное, но даже до прибытія ихъ въ вокзалъ онѣ уже были не однѣ, къ нимъ присоединился Германъ Берггузъ и одинъ изъ его пріятелей. Глаза Грэсъ метали молніи, и она повторяла въ душѣ:

— Она самая ужасная кокетка, какую я когда-либо видѣла. Если Филиппъ на минуту отойдетъ отъ нея, она не знаетъ покою, пока кто-нибудь другой не начнетъ за ней увиваться. Это постыдно, и я ненавижу ее.

«Ненавижу» было слово, слишкомъ часто срывавшееся съ устъ пылкой Грэсъ, но въ настоящемъ случаѣ чувство, наполнявшее ея сердце, ближе отвѣчало этому понятію, чѣмъ когда-нибудь прежде.

Путешествіе въ Телламере было не изъ удачныхъ, хотя разговоръ не прерывался и смѣхъ слышался часто. Грэсъ старалась добросовѣстно исполнить обѣщаніе, данное брату, но почему-то — по винѣ ли миссъ Ферфексъ или прочихъ дѣвицъ — было вполнѣ очевидно, что Анджела чаще бывала окружена мужчинами, чѣмъ дѣвушками, чаще занята оживленной бесѣдой съ молодымъ человѣкомъ, чѣмъ съ дѣвушкой. Филиппъ отошелъ отъ нея въ надеждѣ вскорѣ увидать ее и Грэсъ настолько же занятыми другъ другомъ, насколько бывали Грэсъ и Текла, но вмѣсто того онъ чрезъ нѣсколько времени уже терзался ревностью при видѣ Анджелы, повидимому занятой крайне оживленнымъ и интимнымъ разговоромъ съ однимъ изъ пріятелей Германа, въ то время какъ Грэсъ сидѣла возлѣ нея, вытянувшись въ струнку, съ раскраснѣвшимся лицомъ, сжатыми губами, мрачно насупивъ брови.

Какое у нея сердитое лицо, когда она нахмуритъ брови, — подумалъ Филиппъ, не подозрѣвая, что его собственный лобъ еще грознѣе нависъ надъ отуманенными глазами.

Они сошли съ поѣзда на маленькой станціи Телламере, и нѣкоторое время шли всѣ вмѣстѣ, прошли мирную деревню, поднялись на крутую гору, вышли на деревенскую дорогу, съ которой свернули въ прекрасный лѣсъ, составлявшій часть помѣстья нѣкоего мѣстнаго аристократа, и сегодня, какъ и въ другіе опредѣленные дни, открытый для публики.

Въ этомъ лѣсу царила чарующая прохлада. Длинныя, развѣтвлявшіяся аллеи, узенькія извилистыя дорожки, мрачныя, величавыя сосны, яркая зелень кустарниковъ, вмѣстѣ съ спокойствіемъ, безмолвіемъ и тишиной августовскаго полудня, постепенно заставили умолкнуть голоса гуляющихъ, изъ которыхъ ни одинъ не былъ совершенно лишенъ нѣкотораго пониманія природы и способности наслаждаться ея многообразными видоизмѣненіями. Они проникли въ самую чащу лѣса и шли все дальше, пока не отыскали мѣстечка, которое показалось, имъ достаточно уединеннымъ; миссъ принялись разставлять завтракъ, который привезли съ собою.

Но все-таки надъ ихъ обществомъ тяготѣла какая-то принужденность. Мабель усѣлась возлѣ Луизы Берггаузъ подъ развѣсистымъ букомъ, въ сторонѣ отъ прочихъ, но Текла необычно рѣзкимъ и сердитымъ голосомъ позвала Луизу помогать разставлять кушанья, и такимъ образомъ молодая дѣвушка осталась одна; ея глубокіе, печальные задумчивые глаза были устремлены на ряды темныхъ елей, опоясывавшихъ опушку лѣса.

Вдругъ тѣнь встала между нею и деревьями, — поднявъ голову, она увидала Филиппа Массей.

— Здоровы и вы сегодня? вы смотрите усталой? — сказалъ онъ, бросаясь на траву возлѣ нея и глядя ей въ лицо, которое быстро покрылось слабымъ румянцемъ.

Лицо Филиппа измѣнилось, оно казалось исхудалымъ, измученнымъ, вокругъ рта образовалась какая-то черта, его большіе, темные глаза горѣли тревожнымъ пламенемъ. Глаза эти такъ упорно были, устремлены на лицо Мабель, что она, наконецъ, поспѣшно проговорила:

— Что случилось? Почему вы такъ страшно на меня смотрите?

— Я смотрѣлъ, чтобы убѣдиться — похожи ли вы, хоть сколько-нибудь, на сестру? Знаете ли, мнѣ не удалось уловить даже самаго слабаго сходства.

— Право? — тихо проговорила Мабель, смущенно опуская глаза подъ его взглядомъ и чувствуя, что сердце ея сильно бьется. О, хоть бы что-нибудь могла она сказать, хоть бы единымъ словомъ могла его предостеречь! Несомнѣнно, что это слѣдовало бы сдѣлать. Но съ другой стороны унижать собственную сестру, своего единственнаго друга, свою единственную покровительницу, и къ тому же совершенно безцѣльно. Не въ такомъ былъ настроеніи Филиппъ, чтобы повѣрить чему бы то ни было говорившему противъ Анджелы — хотя бы ангелъ сошелъ съ неба открыть ему это.

— Нѣтъ, — повторилъ онъ: — вы совсѣмъ непохожи. Нельзя и подумать, что вы сестры.

— Говорятъ, что я похожа на нашу мать, а Анджела на отца, — сказала Мабель.

— Да. Но она была вамъ матерью, не такъ ли?

— Да, т. е. я другой матери не знала.

— А! Это — отношенія сестры вашей къ вамъ, хочу я сказать — объясняетъ многое, — сказалъ Филиппъ. — Нравятся ли вамъ поѣздки въ лѣсъ? — прибавилъ онъ.

— Иногда; не сегодня.

— Нѣтъ? Отчего?

— Мы какъ будто не дружны. Поѣздка эта не веселая, никто ею не наслаждается, — уклончиво отвѣчала Мабель, которой все представлялся взглядъ Филиппа, — она чувствовала себя несчастной, подавленной, безпомощной.

— Какъ вы думаете, согласилась-ли бы сестра ваша пѣть, еслибъ вы попросили ее? — спросилъ Филиппъ. — Мнѣ кажется, это было-бы прелестно, именно здѣсь въ сосновомъ лѣсу; да и голосъ у нея дивный. Я увѣренъ, что она бы могла.

— Не знаю, — медленно проговорила Мабель.

— Еслибъ вы ее попросили, — настаивалъ онъ.

— Я? Почему должна она пѣть по моей просьбѣ?

— Потому что вы все можете съ ней сдѣлать. Она мнѣ сказала: ни въ чемъ не могу я отказать ей — моей маленькой Мабель. Это ея собственныя слова.

Губы Мабель сжались; она сильно покраснѣла; слезы стыда, гнѣва, униженія навернулись на глазахъ.

— Вы ее попросите? — продолжалъ онъ.

— Послѣ завтрака, — кротко проговорила Мабель.

— Хорошо, когда вы найдете удобнымъ, — неохотно отвѣчалъ онъ, и остался воэлѣ Мабель до окончанія трапезы.

Завтракъ не отличался оживленіемъ. Грэсъ Массей завладѣла Луизой Берггаузъ, и онѣ усѣлись въ сторонкѣ, болтая о своихъ учителяхъ и профессорахъ въ школѣ и коллегіи. Тщетно Германъ пытался принять участіе въ разговорѣ. Его прогнали, и онъ удалился безутѣшнымъ. Текла Берггаузъ, вопреки своимъ обычнымъ откровеннымъ, веселымъ стираніямъ занимать отчество, открыто и исключительно кокетничала съ самымъ пустымъ изъ пріятелей брата, болтая всякій вздоръ, за который она, вѣроятно, покраснѣетъ, когда вспомнитъ о немъ въ тиши ночной, и по временамъ смѣясь надъ своимъ собесѣдникомъ. Филиппъ и Мабель сидѣли рядомъ подъ развѣсистымъ букомъ; оба молчали; онъ, погруженный въ наблюденія за Анджелой, она, съ сердцемъ тяжелымъ какъ свинецъ, съ полными слезъ глазами, которыхъ она почти не осмѣливалась поднятъ. Анджела, одна изъ всего общества, повидимому, наслаждалась вполнѣ. Германъ Берггаузъ, отосланный Грэсъ, искалъ утѣшенія у миссъ Ферфаксъ, ей было весело, она была очень довольна сознаніемъ, что поглощаетъ все вниманіе двухъ мужчинъ изъ общества, тогда какъ третій ничего окружающаго не видитъ, кромѣ ея, ничего не желаетъ, кромѣ одного ея взгляда, кромѣ одного слова съ ея устъ.

— Чтожъ — онъ получитъ его со временемъ, рѣшила она, въ глубинѣ души.

Такъ прошелъ завтракъ. Горекъ показался онъ инымъ присутствовавшихъ; часы страшно тянулись. Мабель сдержала слово; она попросила Анджелу пѣть; Анджела оказалась любезной и исполнила просьбу. Они всѣ пили чай на старой фермѣ, стоявшей въ полѣ, и при наступленіи сумерекъ, когда на небѣ начали показываться звѣзды, когда замолкла послѣдняя пѣсня самой запоздалой птицы, они двинулись по благоухающимъ тропинкамъ къ деревнѣ и возвратились на станцію.

Глава VIII. — Не довѣряйся.

Когда поѣздъ отошелъ отъ телламерской станціи на пути въ Иркфордъ, общество нашихъ туристовъ было разбросано по различнымъ частямъ его, такъ какъ поѣздъ оказался переполненнымъ и публикѣ пришлось отыскивать мѣста гдѣ случится. Тѣмъ не менѣе не въ силу простое случайности Филиппъ и Анджела оказались одни въ отдѣленіи перваго класса; пока всѣ остальные бѣгали и втискивались въ уже и безъ того переполненные вагоны, Филиппъ, обратясь къ Анджелѣ, сказалъ:

— Не возьмете ли мою руку; здѣсь такая давка. Если мы подождемъ спокойно, мы выиграемъ гораздо больше, чѣмъ мечась какъ они.

— О, все что хотите, лишь бы насъ не давила эта толпа! — кротко договорила миссъ Ферфаксъ, и приняла предложенную ей руку; они стали въ сторонѣ, ожидая, пока не прицѣпятъ лишній вагонъ, причемъ Филиппъ сознавалъ въ душѣ своей безумное желаніе, чтобы поѣздъ спокойно ушелъ, оставивъ ихъ добраться вмѣстѣ до дому — какъ попало.

Онъ не могъ придумать ничего болѣе очаровательнаго, какъ остаться наединѣ съ Анджелой, не предвидя близкой разлуки. Но это была химера, осуществленія которой трудно было ожидать, а потому случилось то, что было только одной степенью хуже: они поѣхали въ одномъ поѣздѣ съ остальнымъ обществомъ, но одни.

Сначала между ними царило полное молчаніе, когда поѣздъ медленно шелъ между темныхъ полей и уныло-бѣлѣвшихъ дорогъ, мелькавшихъ точно во снѣ. Молчаніе это было нарушено Анджелой, задумчиво проговорившей:

— Какой это былъ дивный день!

— Неужели? вы не устали? мнѣ показалось, что у васъ утомленный видь.

— Меня никогда не утомитъ природа и деревня. Дайте мнѣ море или деревню, и мнѣ ничего болѣе не нужно какъ любоваться ими и быть счастливой.

— Какой ужасной должна казаться вамъ городская жизнь, — проговорилъ Филиппъ съ болѣзненной улыбкой.

Первая любовь юности никогда не бывала смиреннѣе и отчаяннѣе любви Филиппа Массей. Вся эта исторія неизбѣжно была бы смѣшна — его слѣпое, безумное, безусловное поклоненіе, и ея холодное, себялюбивое, несимпатичное, потому что корыстное кокетство, — если бы съ его стороны, не примѣшался сюда элементъ страстной пылкости, честнаго простодушія, беззавѣтнаго обожанія. Это придавало всему дѣлу трагическій оттѣнокъ. Филиппъ поклонялся своей богинѣ съ величайшимъ благоговѣніемъ, считая ее гораздо выше себя и всѣхъ другихъ людей; совершенно готовый покинуть отца и мать, брата и сестру и навѣки прилѣпиться къ ней одной — между тѣмъ какъ она!.. Горькіе вздохи бѣдной маленькой Мабели не были лишены справедливаго основанія.

— Да, обжалуй, жизнь въ городѣ была бы жертвой послѣ вашего прелестнаго дома въ Ненсайдѣ, но…

— Но какъ вы думаете, могли бы вы когда-нибудь выносить ее?

— Могли бы быть обстоятельства, при которыхъ… о, мистеръ Массей!

Долгій и задумчивый взглядъ еще длился, когда Филиппъ прервалъ его, взявъ ее за руку.

— Миссъ Ферфексъ, Анджела, — началъ онъ, и послѣ нѣкоторой паузы заговорилъ (что и входило въ ея разсчеты) о своей любви, о своемъ обожаніи, о своемъ полномъ недостоинствѣ, о своей дерзости и пр., и пр., закончивъ рѣчь, Какъ и бываетъ въ такихъ случаяхъ, горячей мольбой о томъ, чтобы она оставила безъ вниманія его недостоинство и постаралась полюбить его хотя немножко — черезъ сколько угодно времени, и тѣмъ самымъ сдѣлала бы его счастливымъ отнынѣ и на вѣки.

— Я! О, какъ вы меня удивили! — проговорила она, и не покраснѣла, когда, при этихъ словахъ, глаза ея встрѣтились съ его глазами.

— Бытъ можетъ, я васъ испугалъ, заговорилъ слишкомъ рано, вы были неподготовлены, — пробормоталъ онъ.

«Онъ воображаетъ, что меня можетъ испугать что-либо, что онъ вздумаетъ сказать!» съ крайнимъ презрѣніемъ подумала Анджела.

— Но еслибъ вы только сказали, что не совершенно безучастно относитесь но мнѣ!..

— Этого я отрицать не могу, — проговорила она съ долгимъ взглядомъ и улыбкой, которая исчезла почти прежде, чѣмъ появилась.

— Могу-ли я…

— Постойте! — Я не могу сказать вамъ, что люблю васъ, но…

— Я никогда не ожидалъ, никогда не надѣялся ни на что подобное. Но могу ли я надѣяться, Анджела, что когда-нибудь…

— Тише! Де волнуйтесь такъ, Филиппъ. Да, я не въ силахъ отнять у васъ надежды. Я, я подумаю объ этомъ.

— Вы ангелъ! — было все, что могъ сказать Филиппъ, цѣлуя ея руку съ страстнымъ и преданнымъ взглядомъ, который въ сердцѣ болѣе благородной женщины могъ бы возбудить благородный восторгъ; но Анджелу онъ только навелъ на мысль о томъ, какъ однако отчаянно онъ въ нее влюбленъ, и она на этотъ взглядъ отвѣчала улыбкой.

Улыбка была ея единственный отвѣтъ на всякаго рода обращенія, вопросы, признанія — на всѣ виды похвалъ, осужденій, упрековъ. Враждебныя ей и завистливыя женщины, въ родѣ Грэсъ Массей и Теклы Берггаузъ, утверждали, что этотъ видъ отвѣта, отъ постояннаго повторенія, становился однообразнымъ; но какъ можетъ подобная улыбка стать однообразной когда она озаряетъ прелестное личико, повидимому проистекаетъ изъ неизслѣдимой пучины чувства, слабо отражающейся въ божественныхъ глазахъ.

Преданіе гласитъ, что нѣкая «Mater Purisaima», одна изъ самыхъ знаменитыхъ картинъ знаменитаго стараго мастера, была писана съ одной изъ самыхъ развращенныхъ женщинъ ея вѣка. Достовѣрно или нѣтъ, это преданіе, но когда его слышишь, оно неизбѣжно наводитъ человѣка на размышленія, и на размышленія печальныя, о многихъ подобіяхъ ему, какія можно видѣть и въ девятнадцатомъ столѣтіи…

— Я не заслужилъ такого счастья, — проговорилъ Филиппъ; — отвѣтъ былъ новая улыбка.

Затѣмъ… сонъ кончился. Поѣздъ остановился; начался шумъ, суетня, крики, разговоры. Они присоединились къ своимъ друзьямъ, вышли изъ вокзала на многолюдную улицу, освѣщенную фонарями. Тамъ дошла очередь до прозаическаго экипажа-омнибуса, въ которомъ, однако, Филиппу удалось сѣсть возлѣ Анджелы. На половинѣ дороги онъ услыхалъ ея голосъ, шептавшій:

— Филиппъ! Не двигайтесь. Смотрите такъ, будто мы говоримъ о какихъ-нибудь пустякахъ. Я хочу сказать вамъ что-то.

— Да. Слышу. Что же?

— Я не хочу, чтобы вы говорили о томъ, о чемъ мы сегодня вечеромъ толковали. Какъ вамъ извѣстно, ничего еще не рѣшено. Я бы чувствовала себя… — не знаю, какъ выразиться — я бы не могла, вынести еслибъ всѣ на его смотрѣли, какъ на совершившійся фактъ.

— Я исполню ваше желаніе, никому ни слова не скажу, пока вы сами этого не захотите; но Грэсъ — вы позволите сказать Грэсъ?

— Да, да. Грэсъ должна узнать. Это неизбѣжно. Но возьмите съ нея слово, что дальше это не пойдетъ. Вы можете заставить ее обѣщать что угодно.

— Хорошо. Можете положиться на меня.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Господи! Какъ я устала, какая была тоска! — восклицалъ Анджела; бросаясь на диванъ. — Прибавь свѣта, Мабель, газъ такъ темно горитъ; мнѣ надо осмотрѣть, не испорчено-ли мое платье. Оно дѣйствительно было слишкомъ хорошо для подобной поѣздки. — Мабель молча исполнила приказаніе. Анджела встала и внимательно осмотрѣла платье.

— Не такъ плохо какъ и опасалась. По счастью мы съ Филиппомъ были одни въ отдѣленіи перваго класса, и…

— Вы съ Филипомъ? Ты очень фамильярно о немъ отзываешься, Анджела.

— Право? Мнѣ слѣдуетъ остерегаться; надѣюсь, что и онъ будетъ остороженъ; онъ такой порывистый, такъ часто дѣлаетъ промахи. Не говорила ли я тебѣ, что онъ сдѣлаетъ мнѣ предложеніе? Я никогда еще не ошибалась въ подобныхъ вещахъ, и сегодня не ошиблась. Онъ сдѣлалъ предложеніе; и если вѣрить ему, — это для него вопросъ жизни и смерти.

— Онъ сдѣлалъ предложеніе! А ты, Анджела, что ты сказала?

— Я сказала, что подумаю.

— О, — воскликнула Мабель, нервно сжавъ руки и устремивъ испуганные глаза на сестру: — Анджела, онъ не похожъ на людей, съ которыми мы до сихъ поръ встрѣчались.

— Я думаю, что нѣтъ; еще бы, — люди, съ которыми мы да сижъ поръ встрѣчались, не были такъ неловки, не отличались такими рѣзкими манерами, какъ Филиппъ Массей, и…

— Ни у кого не бывало болѣе теплаго сердца; ни одинъ изъ всѣхъ нашихъ друзей его не стоилъ, — отчаянно проговорила Мабель. — Скажи мнѣ правду! — прибавила она, голосомъ, обрывавшимся отъ подавленнаго волненія… ты не хочешь сказать, что только забавляешься имъ, Анджела? Ты не захотѣла бы быть такой жестокой, такой… такой низкой!

— Ахъ, какъ ты волнуешься! Ты не многимъ лучше его. Я скажу тебѣ чистую правду, дитя. Я ненавижу нашу теперешнюю жизнь, какъ никогда ничего не ненавидѣла, и ничего не буду ненавидѣть; и я рѣшусь на все, чтобы избавиться отъ нея, — конечно, кромѣ чего-нибудь положительно дурного. А что до теплыхъ сердецъ и прочаго, они часто бываютъ только въ тягость. Филиппъ Массей не тотъ человѣкъ, котораго я выбрала бы себѣ въ мужья, еслибъ у меня была свобода выбора, но онъ, бѣдный, отчаянно въ меня влюбленъ, и если я съумѣю завладѣть имъ, я могу заставить его исполнять всѣ мои желанія. Я не обѣщала ничего, замѣть это; и я ничего не буду обѣщать, пока не узнаю, въ какихъ онъ находится условіяхъ, каковы его надежды на будущее. Тогда я рѣшу; и если то, что онъ мнѣ предложить, будетъ гораздо лучше того, что я теперь имѣю, я приму, если же нѣтъ…

— Если нѣтъ, ты скажешь ему откровенно, что не любишь его и не можешь быть его женой? — задыхаясь проговорила ея сестра. — Конечно, ты это скажешь, дорогая Анджела, не правда ли?

— О да, вѣроятно. Но мнѣ надоѣло соображать, что я сдѣлаю; а что касается до тебя, ты еще слишкомъ молода, чтобы вмѣшиваться въ подобныя дѣла; тебѣ бы лучше думать о своихъ урокахъ. Куда ты идешь? Спать еще рано.

— Я устала; доброй ночи, — сказала Мабель, и выскользнула изъ комнаты, предоставивъ Анджелѣ размышлять о лучшемъ способѣ воспользоваться своей побѣдой, въ то время какъ она, Мабель, закутавшись съ головой въ одѣяло, рыдала, точно сердце ея готово было разорваться, точно никогда не изсякнетъ источникъ ея слезъ.

Глава IX. — Грэсъ о вопросѣ дня.

Прошла недѣля, а дѣла была почти въ томъ же положеніи, какъ и въ день пикника.

Филиппъ сообщилъ Грэсъ обо всемъ, что произошло между нимъ и Анджелой, не исключая обѣта молчанія.

— И она не дала окончательнаго отвѣта? — рѣзко спросила его сестра.

— Нѣтъ; возможно ли это?

— Самая возможная вещь въ мірѣ, полагаю.

— Какъ можетъ она знать, или рѣшить что-нибудь такъ скоро?

— Что-нибудь! Она должна умѣть сказать, любитъ ли она тебя или нѣтъ, и намѣрена ли находить за тебя или нѣтъ.

— Та забываешь, Грэсъ, что пока я съ ней не объяснился, она ни о чемъ подобномъ я не помышляла. Это настало ее въ расплохъ.

У Грэсъ на языкѣ было сказать: «Какъ можешь ты говорятъ или думать такой вздоръ?» но она сдержала себя.

Филиппъ продолжалъ умолять сестру быть ласковой съ его предметомъ.

— Я не понимаю тебя, — говорилъ онъ. — Ты какъ будто ревнуешь или не любишь ее; это такъ на тебя не похоже; мнѣ бы казалось, что дѣвушка въ ея безпомощномъ, одинокомъ положеніи должна бы встрѣтить съ твоей стороны одни лучшія чувства; вспомни, у нея нѣтъ ни отца, ни матери, ни брата.

— Я совершенно бы о ней не думала, еслибъ тебѣ не вздумалось въ нее влюбиться. Когда дѣло дошло до того, что ты хочешь на ней жениться, я естественно начинаю критиковать ее, и чѣмъ чаще я ее вижу, тѣмъ сильнѣе чувствую, что она вовсе недостойна тебя и совсѣмъ тебя не цѣнитъ!

— Это пустяки, хуже чѣмъ пустяки, — проговорилъ онъ серьёзно, почти строго, — и я попрошу тебя никогда не говорить ничего подобнаго.

Споръ продолжался. Грэсъ сначала твердо стояла на своемъ, высказала много горькихъ вещей и продолжала держаться этой системы, пока Филиппъ оставался холоднымъ и строгимъ; но какъ только онъ прибѣгъ къ оружію нѣжности и убѣжденія, къ поцѣлую и молящему шопоту, она расплакалась и покорно обѣщала сдѣлать все, что онъ захочетъ, лишь бы онъ не огорчался.

— Только, Филиппъ, — сказала она, обвивая его шею рукой и говоря шопотомъ: — я знаю кого-то другого, кто стоитъ десяти тысячъ миссъ Ферфексь; она такая добрая, у нея такое вѣрное сердце, и я такъ-было надѣялась, что она будетъ твоей женою.

— Полно, Грэсъ! Ты не знаешь, что говоришь. Ты выдашь кого-нибудь изъ своихъ подругъ, если не остережешься, — поспѣшто проговорилъ онъ; но Грэсъ замѣтила, что онъ сильно покраснѣлъ и съ недоумѣніемъ скрашивала себя: неужели онъ угадалъ? Еслибъ онъ только пожелалъ видѣтъ сердца Теклы Берггаузъ и Анджелы Ферфексъ въ ихъ настоящемъ свѣтѣ, какъ была бы на счастлива! Но братья, думалось ей, чрезвычайно несносны въ подобныхъ дѣлахъ.

Тѣмъ неменѣе она рѣшилась покориться неизбежному и исполнить волю этого заблуждающагося человѣка, потому что нѣжно любила его и желая ему счастія. Она была необыкновенно любезна съ Анджелой, навѣщала ее, сидѣла съ ней, приглашала ее къ себѣ вечеромъ, и всегда приходила къ заключенію, что, повидимому, не существуетъ ни единаго вопроса, который онѣ съ миссъ Ферфексъ могла бы обсуждать къ обоюдному удовольствію, такъ что она, наконецъ, съ отчаянія обращалась къ Мабель, ласкала ее, баловала, недоумѣвая, почему она такъ худа и печальна. Она довѣрила страшную тайну Теклѣ, отъ которой ей въ самомъ дѣлѣ трудно было бы скрытъ эту тайну; едва ли можно было требовать отъ Грэсъ, чтобы она въ своемъ горѣ отказала себѣ въ дѣйствительномъ утѣшеніи открыть своему другу мысли, которыя постоянно вынуждена была хранить въ груди своей.

— Вспомни мое слово, — говорила она, — это кончится катастрофой. Филиппъ околдованъ, Текла, околдованъ, какъ Мерлинъ Вивьеной^[2], только у Вивьены былъ умъ, а у нея его не имѣется. Ты можешь видѣть это по выраженію его глазъ, по тому вздору, о которомъ онъ удостаиваетъ бесѣдовать съ ней. А не то, онъ сидитъ и глазъ съ нея не спускаетъ, и она отъ времени да времени на него взглянетъ и улыбнется. Какъ я ненавижу эту ея улыбку! Можетъ бытъ, она и кроткая, но она такъ глупа, какъ только можетъ быть глупа улыбка. Точно два человѣческихъ существа могутъ прожить взглядами да улыбками! О чемъ бы имъ слѣдовало толковать, будь это сколько-нибудь серьёзно, сколько-нибудь вѣроятно? Объ его средствахъ, объ ихъ надеждахъ на будущее, о томъ, чѣмъ бы она могла помочь ему, о томъ, какъ имъ начать жить. А вмѣсто этого, они разговариваютъ о какомъ-то глупомъ вздорѣ, о музыкѣ, о чувствѣ, о пѣнія, фи! — Она расхаживала по спальнѣ Теклы, гдѣ происходили эти изліянія, тогда какъ сама Текла сидѣла, крѣпко сжавъ губы, повидимому, погруженная въ свое вышиванье.

— Ни о чемъ другомъ я думать не могу, эта дѣлаетъ меня несчастной, — продолжала Грэсъ. — Куда ни посмотрю, ничего не вижу кромѣ горя. Если она обманетъ его, мнѣ кажется, это разобьетъ его сердце, онъ сойдетъ съ ума. Онъ такой безумецъ, такой милый у меня безумецъ! А если она выйдетъ за него…

— Ради Бога, говори о чемъ-нибудь другомъ! Я не могу этого вынести, мнѣ это надоѣло, Мнѣ-то какое дѣло? — рѣзко проговорила Текла.

И Грэсъ, оборвавъ свою тираду и утвердившись въ своихъ подозрѣніяхъ, принялась плакать.

Несмотря на свое горе, она нашла въ себѣ силы думать о предстоявшемъ имъ съ Филиппомъ балѣ, который мистеръ Старки долженъ былъ дать въ честь приближавшагося бракосочетанія мистера Грея. Всѣ главные клерки конторы были приглашены, а также много другихъ гостей, и каждому изъ клерковъ было разрѣшено ввести двухъ дамъ. Филиппъ намѣревался ввести Грэсъ и Анджелу, хотя она еще ни разу не сказала ему: — «Я люблю васъ, и буду вашей женой, когда вамъ можно будетъ думать о бракѣ». Съ ея прекрасныхъ устъ не сорвалось такихъ обыкновенныхъ и прозаическихъ словъ. Намеки, неопредѣленные полу-обѣщанія, полу-уступки, утѣшенія, да долгіе, таинственные взгляды, вотъ все, чѣмъ она его удостоивала, но этого было достаточно, чтобы держать Филиппа въ лихорадочно-влюбленномъ состояніи.

Нѣкоторые изъ членовъ семейства мистера Берггауза также собирались, и было условлено, что они всѣ отправятся въ одно время, а потому и пріѣдутъ почти одновременно въ домъ мистера Старка, находившійся въ одномъ изъ предмѣстій Иркфорда въ пяти миляхъ разстоянія отъ города. Губы Анджелы раскрылись, чтобы произнести нѣсколько словъ по вопросу о туалетѣ. Она говорила, что такъ какъ она еще за полу-траурѣ, то ничего другого надѣть не можетъ, кромѣ чернаго съ бѣлымъ, а такъ какъ она такъ бѣдна, то и платье ея должно бытъ просто и сдѣлано дома.

Миссъ Ферфексь сильно настаивала на темъ, что оно будетъ «сдѣлано дома». Оно и было сдѣлало дома и исключитльно искусными руками Мабель. Оно было просто, это правда; но существуетъ дорогая простота такъ же, какъ дешевая и фальшивая роскошь, и какъ справедливо замѣтила Грэсъ Массей: «Нельзя получить даромъ безчисленныхъ ярдовъ чернаго тюля, и несчетнаго количества водяныхъ лилій съ листьями въ видѣ длинныхъ вѣтокъ, самой изящной работы; а также черныхъ атласныхъ вѣеровъ, обдѣланныхъ въ слоновую кость — его впрочемъ подарилъ ей Филиппъ — ни длинныхъ митенокъ изъ брюссельскихъ кружевъ, — но она говоритъ, что онѣ принадлежали ея бабушкѣ, а что до меня касается, то мнѣ рѣшительно все равно, если ихъ носила и жена Ноя передъ потопомъ».

Великій день празднества наконецъ насталъ; должно надѣяться, что бѣдный мистеръ Грей чувствовалъ себя счастливѣе, чѣмъ чувствовали себя нѣкоторые изъ приглашенныхъ на празднество въ честь его бракосочетанія.

Глава X. — Прости.

— Вѣроятно начальство-то не будетъ, — замѣнилъ одинъ изъ его товарищей Филиппу въ это достопамятное утро. — Онъ отправился на свадьбу Грея.

— Вѣроятно. Вы будете тамъ вечеромъ?

— Да; я отправляюсь съ сестрой, братомъ и невѣстой.

— Вы женихъ? Я и не зналъ. Кто же она?

— Миссъ Уэнрайтъ, Люси Уэнрайтъ, — отвѣтилъ товарищъ Филиппа, съ гордой и радостной улыбкой.

— А, я разъ ее гдѣ-то встрѣтилъ. Она прелестная дѣвушка. Поздравляю васъ.

— Благодарю. Кто съ вами ѣдетъ?

— Сестра моя, и одна дама — пріятельница моей сестры — миссъ Ферфексъ.

— Быть-можетъ, я также могу поздравить васъ? — спросилъ его пріятель, съ улыбкой поглядывая за него.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Филипъ; но онъ имѣлъ основаніе не забыть этого разговора.

Занятія шли своимъ чередомъ подъ руководствомъ мистера Дэя, главнаго клерка, и этотъ несчастный джентльменъ имѣлъ полное основаніе желать, чтобы рабочіе часы могли быть сокращены. Сдѣлалось извѣстнымъ, что онъ также долженъ украсить балъ своимъ присутствіемъ, и немало было добродушныхъ распросовъ насчетъ того, что онъ намѣренъ тамъ дѣлать и кого располагаетъ привезти. Мистриссъ Дэй — этого отъ него добились, — должна была ему сопутствовать, и разъ, что этотъ фактъ сдѣлался извѣстнымъ, ничѣмъ кромѣ полнаго описанія предполагаемаго туалета мистриссъ Дэй нельзя было удовлетворить непокорныхъ юношей, будто бы находившихся подъ командой мистера Дэя. Правдивость вынуждаетъ біографа Филипа Массей въ этотъ періодъ его жизни допустить, что онъ принималъ большое участіе въ преслѣдованіи несчастнаго мистера Дэя, разсчитывая, вѣроятно на извѣстное пристрастіе къ нему этого добряка. Онъ только-что выпыталъ у главнаго клерка, что головной уборъ его супруги будетъ снабженъ бѣлымъ перомъ марабу, съ золотыми кончиками, когда одинъ непочтительный юноша неожиданно воскликнулъ:

— Вотъ и экипажъ начальства. Онъ-таки… жалуетъ сюда.

— Господа, пожалуйста! — восклицалъ бѣдный мистеръ Дэй.

Смѣхъ быстро стихъ и замѣнился скромнымъ молчаніемъ, какъ только послышались шаги мистера Старки, а затѣмъ раздался его голосъ, звавшій мистера Дэя.

Главный клеркъ поспѣшно удалился, подавленный смѣхъ и шутки по поводу пера марабу мистриссь Дэй возобновились. Филиппъ Массей, находившійся въ необыкновенно радостномъ и возбужденномъ настроеніи, только что объявилъ, что будетъ вальсировать съ мистриссъ Дэй до пѣтуховь, или погибнетъ жертвою своихъ усилій. Онъ смѣялся, предвкушая это удовольствіе, стоялъ съ поднятой головой, слегка раскраснѣвшимся, красивымъ, энергическимъ лицомъ и блестящими, темными глазами, когда дверь конторы отворилась и мальчикъ, прислуживавшій мистеру Старки, спросилъ:

— Мистеръ Массей здѣсь?

— Здѣсь, — отвѣтилъ Филиппъ.

— Мистеръ Старки желаетъ говорить съ вами сію минуту, сэръ.

Филиппъ всталъ, нѣсколько удивленный необычнымъ призывомъ, и черезъ нѣсколько минутъ уже находился въ собственномъ кабинетѣ мастера Старки съ глазу на глазъ съ этимъ джентльменомъ.

— Вы посылали за мной, сэръ?

— А, Массей, — да, вы мнѣ нужны.

Въ рукѣ онъ держалъ телеграмму, какъ въ тотъ день, года ему въ первый разъ понадобился Филиппъ, держалъ письмо. На лицѣ его были видны слѣды серьезнаго смущенія. Филиппъ стоялъ молча и ждалъ; мистеръ Старки перечитывалъ телеграммы, и наконецъ, обратившись къ нему, сказалъ:

— Байвель — вы помните справки, которыя наводили для меня о Байвелѣ?

— Отлично помню, сэръ.

— Байвель оказался гораздо хуже, чѣмъ а ожидалъ. Онъ убѣжалъ съ значительной суммой нашихъ денегъ и оставилъ мостъ, почти уже оконченный, и всѣхъ рабочихъ на произволъ судьбы — чертовски скверное дѣло, все, что я могу сказать.

— Да, сэръ.

— Вы ничего другого не находите сказать мнѣ?

— Вдругъ и словъ не находятся.

— Ха, ха! Ну, вамъ больше ничего не остается дѣлать, какъ сейчась-же отправиться на мѣсто Байвеля, не теряя ни единаго часа. Изъ У — вы пришлете мнѣ донесеніе. Если вы услышите или откроете что-нибудь, что давало бы хотя слабое указаніе на его мѣстопребываніе, телеграфируйте. Остальное я поручу полиціи, но главное надо выслать кого-нибудь ему на смѣну. Вы меня понимаете?

— Я долженъ немедленно отправиться въ…? рѣшительно проговорилъ Филиппъ.

— Да.

— И остаться тамъ, пока вашъ контрактъ не будетъ выполненъ, — а тогда возвратиться домой?

— Совершенно вѣрно.

— Сколько, приблизительно, времени продолжится мое отсутствіе?

— Шесть, восемь мѣсяцевъ. А быть можетъ, и годъ.

— Быть можетъ, и годъ, — повторилъ Филиппъ, проводя рукой но лбу.

— Можетъ быть. Я не говорю, что оно такъ и будетъ. Что-жъ, вы не намѣрены отъ этого уклоняться, неправда ли?

— Далеко нѣтъ. Я готовъ сейчасъ же отправиться, но — извините, сэръ, что я предложу вамъ вопросъ, — не отъ жадности или алчности, увѣряю васъ, но потому, что это для меня почти вопросъ жизни или смерти. Если мнѣ удастся, исполнить ваше порученіе и возвратиться цѣлымъ и невредимымъ, будетъ ли мое положеніе… буду ли я…

— Улучшится ли ваше положеніе? Это все зависитъ отъ того, вакь вы себя поведете. Если очень хорошо, оно улучшится и весьма значительно. Большаго я сказать не могу.

— Благодарю васъ, сэръ. Я былъ въ этомъ увѣренъ. Я только желалъ услышать это отъ васъ самихъ. А теперь, я къ вашимъ услугамъ, когда угодно.

Онъ и былъ совершенно готовъ. Не много вещей, которыя производятъ такое пріятное впечатлѣніе, какъ видѣть молодого человѣка, сильнаго, честнаго, порядочнаго, готоваго исполнить приказаніе, разумно, но не рабски, готоваго въ путь, гдѣ на него ляжетъ большая отвѣтственность и гдѣ онъ подвергнется немалому риску, и готоваго по первому призыву, безъ смущенія, но и безъ излишней самоувѣренности, съ полнымъ самообладаніемъ, но скромно, и не въ убѣжденіи, что онъ готовиться совершить нѣчто превосходящее все кѣмъ-либо и когда-либо сдѣланное.

Между Филиппомъ и его принципіаломъ произошелъ разговоръ непродолжительный, но важный, въ которомъ мастеръ Старки разъяснилъ ему его положеніе, а Филиппъ ознакомился съ нимъ, причемъ получилъ и инструкцію, и полномочіе, и деньги. Изъ Иркфорда въ Лондонъ былъ экстренный поѣздъ въ восемь часовъ. Теперь было около пяти. Ему осталось три часа, чтобы закупить все безусловно необходимое для его внезапнаго путешествія, завернуть домой, проститься съ сестрой и «друзьями», какъ выразился мистеръ Старки, написать отсутствующимъ Блокамъ, уложиться и попасть на станцію къ лондонскому поѣзду.

Онъ вышелъ кзъ комнаты, пожавъ руку мистеру Старки, и проговоривъ:

— Можете положиться на меня, сэръ; я употреблю всѣ силы, чтобы быть вамъ полезнымъ.

— Этого достаточно, — былъ отвѣтъ, и Филиппъ снова очутился въ конторѣ, изъ которой вышелъ съ четверть часа тому назадъ. Товарищи сидѣи тамъ по прежнему, человѣка два подняли голову, когда Филиппъ вошелъ.

— Что-жь, Массей, что ему понадобилось? что-нибудь насчетъ сегодняшняго вечера? Не просилъ ли онъ тебя привезти нѣсколько комическихъ пѣсенокъ? Сдержанный смѣхъ привѣтствовалъ эту мысль Комическія пѣсенки были Ахиллесовой пятой мистера Массей. Онъ ничего не отвѣчалъ на ихъ вопросы, но сказалъ:

— Вздоръ какой! Прощайте, всѣ! я отправляюсь знакомиться съ китайцами.

— Что? — послышалось со всѣхъ сторонъ; но Филиппу некогда было объяснять. Онъ пожалъ руки немногимъ друзьямъ и поспѣшно вышелъ, сказавъ всѣмъ остальнымъ: «прощайте, господа».

Наскоро онъ забѣжалъ въ большой магазинъ готоваго платья и всякихъ дорожныхъ принадлежностей, гдѣ объяснялъ свои требованія и получилъ обѣщаніе, что все ему нужное будетъ улажено и отправлено въ Лондонъ ко времени прихода его поѣзда; а затѣмъ точно во снѣ, въ какомъ-то странномъ неестественномъ экстазѣ, онъ сѣлъ въ кэбъ и поѣхалъ въ Лоуренсъ-стритъ Былъ еще день, солнце ярко свѣтало. Ему казалось, точно вѣка прошли съ минуты, когда мистеръ Старки позвалъ его къ себѣ въ кабинетъ. Пріѣхавъ домой, онъ вошелъ въ гостиную и засталъ Грэсъ къ крайнемъ deshabille, сидящей на диванѣ въ красной блузѣ, съ разбросанными вокругъ нея нарядами и громадной рабочей корзинкой, передъ нею на столѣ. Масса желтыхъ лентъ и черныхъ бархатныхъ бантовъ была разбросана въ страшномъ безпорядкѣ, а сама миссъ была поглощена приготовленіями къ вечеру.

— Филиппъ! — воскликнула она, когда онъ вошелъ, — ты здѣсь въ эту пору! Что случилось? Неужели балъ отказанъ?

Она бросила работу и встала.

— Случилось кое-что, — серьезно замѣтилъ онъ, — и балъ несомнѣнно отказанъ, по крайней мѣрѣ для меня. Меня посылаютъ въ Китай, заняться тамъ однимъ дѣломъ.

— Въ Китай, сегодня вечеромъ! — повторила Грэсъ, и съ минуту простояла молча, гладя на него. Ея первымъ движеніемъ, почему, она сама не знала, было желаніе зарыдать; но она поняла, что это была бы глупость. Ей показалось, что въ лицѣ Филиппа, несмотря на его серьезное выраженіе, она прочла радость. Какъ добрая сестра, отложившая въ сторону всякія личныя чувства и ощущенія, она проговорила:

— Если это тебѣ на пользу, дорогой Филиппъ, поздравляю тебя. Но неужели ты сію минуту ѣдешь? Позавтракай по крайней мѣрѣ, и позволь мнѣ уложить твои вещи. Когда же ты отправляешься?

— Съ восьми-часовымъ экстреннымъ поѣздомъ въ Лондонъ.

— О, такъ остается еще часа два. Я присмотрю за твоими вещами, сейчасъ уберу весь этотъ хламъ и надѣну платье, тамъ какъ понятно, что сегодня для насъ бала не будетъ.

— Мнѣ очень жаль лишать тебя удовольствія, — началъ онъ.

— Пустяки! Точно онъ могъ бы доставить мнѣ какое-нибудь удовольствіе, тотчасъ по твоемъ отъѣздѣ въ такой дальній путь.

— Мнѣ надо пойти повидаться съ Анджелой, — разсѣянно повторялъ Филиппъ. — Я скоро вернусь, Грэсъ.

— Съ Анджелой! Да, пожалуй, что надо, — отвѣчала она. Лицо ея приняло холодное выраженіе, сердце судорожно сжалось, когда она поняла, какъ много онъ думалъ объ Анджелѣ, и какъ мало мѣста занимала теперь въ сердцѣ его сестра!

Филиппъ, не прибавивъ болѣе ни одного слова, ушелъ и позвонилъ у дверей сосѣдняго дома. Миссъ Ферфексъ читала. Мабель шила. «Моя дорогая маленькая модистка», какъ съ ласковой шутливостью называла ее сестра. Онѣ обѣ также вздрогнули и изумились, когда Филипъ вошелъ.

— Что случилось? — сорвалось съ губъ Анджелы съ необыкновеннымъ оживленіемъ.

— Могу ли я говорить съ вами наединѣ нѣсколько минутъ? — спросилъ онъ, кротко и серьезно. — Я готовъ сообщить вамъ нѣчто важное.

Мабель собрала свою работу и ушла на верхъ. Филиппъ и Анджела остались одни.

— Не оставляйте меня въ недоумѣніи! — съ печальной улыбкой проговорила она. — Не получили ли вы наслѣдства, Филиппъ, или не лишились ли всего, что имѣли, что у васъ такой ужасно торжественный видъ?

— Ни то, ни другое, дорогая, — сказалъ онъ, садясь возлѣ нея на диванъ и бери ее за руку: — но мнѣ предоставлена возможность значительно улучшить мое положеніе.

— Неужели? какъ? — съ искреннимъ участіемъ воскликнула Анджела.

Онъ въ короткихъ словахъ сообщилъ ей о случившейся.

— Я сказалъ: «улучшить мое положеніе», — добавилъ онъ: — но Анджела, если вы согласитесь остаться мнѣ вѣрной и подождать, и позволите мнѣ сказать «наше положеніе», то, когда я возвращусь, — а что могло-бы удержать меня, еслибъ я зналъ что вы меня ждете? — я буду имѣть возможность сказать вамъ: Будьте моей женой; теперь же, и…

— Дорогой Филиппъ, колебаться въ такую минуту было бы не женственно, а жеманно и жестоко. Я говорю: да, я буду ждать васъ.

— О, да благословитъ васъ Богъ! — воскликнулъ онъ, почти съ рыданіемъ, въ первый разъ схвативъ ее въ объятія, и будучи только въ силахъ молча прижимать ее къ своему сердцу.

Анджела держала себя очень прилично и очень мило; трудно было бы представить себѣ что нибудь прелестнѣе ея обращенія. Она опустила голову ему на плечо и также молчала, несомнѣнно находя лишнимъ увеличивать волненіе своего поклонника восторженными рѣчами или страстными увѣреніями. Она думала… Но кто скажетъ, о чемъ она думала? Одно только вѣрно, она непритворно радовалась улучшенію обстоятельствъ Филиппа и сильно интересовалась вопросомъ: насколько они улучшились?

Тѣмъ не менѣе, когда Филиппъ пошевельнулся и она почувствовала, что настало время бросить на него ласковый взглядъ, въ глазахъ, встрѣтившихся съ ея глазами, было такое выраженіе, отъ котораго странная, легкая дрожь прошла даже по ея нервамъ; изъ этихъ темныхъ главъ смотрѣла глубокая страсть, они говорили: на жизнь и смерь, на радости и горе, — выраженія этого даже она не могла видѣть совершенно равнодушно.

— Вы будете писать мнѣ, и позволите мнѣ писать вамъ, дорогая? — сказалъ онъ наконецъ.

— Да, Филиппъ; а какъ часто можно писать?

— Такъ часто, какъ заблагоразсудится; чѣмъ чаще, чѣмъ лучше. Еслибы вы знали, какимъ для меня счастіемъ будетъ каждое ваше письмо!

Она улыбнулась, настала новая пауза, пока Филиппъ не проговорилъ:

— Ахъ кстати, мнѣ очень жаль, что вамъ не придется ѣхать сегодня на балъ, но…

— Не придется ѣхать! — проговорила она, поднимая голову. — Почему? Никто не знаетъ, что мы — женихъ и невѣста, и, Филиппъ, никто не долженъ знать, кромѣ тѣхъ, кому это уже извѣстно.

— Какъ? — прошепталъ онъ.

— Быть объявленной невѣстой въ ваше отсутствіе, въ этомъ варварскомъ городѣ, это бы меня измучило, почти убило! Право, Филиппъ, объявлять этого не слѣдуетъ.

— Какъ хотите, моя радость. Ни за что въ мірѣ не согласился бы я причинить вамъ минутной тревоги.

— Вы причините мнѣ ее немало, пока будете въ Китаѣ — въ этой ужасной странѣ! Но развѣ вы не понимаете, что если я не поѣду на балъ единственно вслѣдствіе вашего отъѣзда, то чтѣ подумаютъ обо мнѣ? Я поѣду съ тяжелымъ сердцемъ. Я буду, думать о васъ, буду все время готова плакать; но, Фклиппъ, ѣхать я должна, это несомнѣнно.

— Но Грэсъ не ѣдетъ. Съ кѣмъ вы поѣдете?

— Грэсъ поѣдетъ, если вы захотите убѣдить ее ѣхать, — сказала дама его сердца, глядя за него съ чѣмъ-то похожимъ за гнѣвный блескъ въ своихъ темныхъ глазахъ. — А насчетъ дуэньи я позабочусь. Мистриссъ Берггаузъ возьметъ насъ подъ крылышко.

Справедливо говорятъ, что сила нѣкоторыхъ характеровъ обнаруживается только въ важныхъ случаяхъ. Ничто кромѣ событія, подобнаго настоящему, не могло бы вызвать всей энергіи характера Анджелы Ферфексъ.

Филиппъ почти не понималъ, что чувствовалъ, слыша, какъ она быстро опровергала всѣ его возраженія и настаивала на положительной необходимости ѣхать на балъ.

Они обмѣнялись еще нѣсколькими фразами, и онъ согласился употребить свое вліяніе на Грэсъ.

— Не времени у меня не много, — сказалъ онъ наконецъ. — Я долженъ васъ оставить. Гдѣ Мабель? Мнѣ нужно съ ней проститься.

Анджела позвала ее, она явилась.

— Мабель, Филиппъ ѣдетъ въ Китай и хочетъ проститься съ тобой.

— Въ Китай! — повторила Мабесъ

— Да. Онъ вернется совершеннымъ богачомъ и тогда… Она улыбнулась милой, выразительной улыбкой

— И тогда, Мабель, надѣюсь, что мы будемъ братомъ и сестрой. Мы всегда были добрыми друзьями, не правда ли?

— Всегда, — сказала Мабель, съ довольной улыбкой, подавая ему руку.

— Такъ прощайте, дорогая. Знаю, что, оставляя васъ другъ съ другомъ, оставляю обѣихъ въ добрыхъ рукахъ. Можно поцѣловать васъ, Мабель, — не знаю, когда и какъ намъ суждено снова встрѣтиться?

Онъ съ улыбкой наклонился и коснулся щеки ея губами; ему почти смѣшно было видѣть испуганные глаза, встрѣтившіеся съ его глазами. Мабель сказала: «прощайте, Филиппъ», но у нея, казалось, не достало голоса чтобы пожелать ему счастливаго пути, а затѣмъ онъ какимъ-то образомъ очутился на улицѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ѣхать на балъ! Ни за что, — съ негодованіемъ воскликнула Грэсъ, когда онъ предложилъ вопросъ на ея обсужденіе. — Я умерла бы отъ стыда, еслибъ туда попала. Такое безсердечіе! О, это постыдно!

— Но если я прошу тебя, какъ о послѣдней милости: передъ отъѣздомъ, Грэсъ, какъ о послѣдней и величайшей мміости, о которой я когда-либо просилъ?

— Филиппъ, ты — тиранъ, а ты никогда имъ не бывалъ!« — гнѣвно проговорила она. — Я ѣхать не могу; ты не долженъ просить объ этомъ.

Но онъ просилъ, и она кончала тѣмъ, что уступила, чего онъ отъ нея и ожидалъ. Съ мрачнымъ лицомъ и камнемъ на сердцѣ она пошла одѣваться. Въ половинѣ восьмого Филиппъ уѣхалъ и на пути въ Лондонъ, когда пламя августовскаго заката заливало созрѣвающій на поляхъ хлѣбъ золотистымъ свѣтомъ, всѣ его мысли были въ домѣ мистера Старки въ бальной залѣ, — онъ думалъ о томъ, какъ тяжело на сердцѣ у Анджелы и какъ Грэсъ о немъ вспоминаеть. Несомнѣнно, съ пяти часовъ онъ прожилъ по крайней мѣрѣ сто лѣтъ.

Глава XI. — Отъѣздъ и возвращеніе.

Анджела сказала, говоря о балѣ: „О дуэньѣ я позабочусь“; ей безъ труда удалось это исполнить. Записка, наскоро написанная въ мистриссъ Берггаузъ и отправленная съ горничной хозяйки, несмотря на усиленную воркотню со стороны какъ хозяйки, такъ и самой служанки, вызвала добродушный отвѣтъ этой дамы, писавшей, что она и ея общество намѣрены быть у мистера Старки въ такомъ-то часу, и что, если миссъ Массей и миссъ Ферфексъ прибудутъ туда около того же времени и подождутъ въ уборной, она съ удовольствіемъ возьметъ ихъ подъ крылышко.

Анджела была настоящая Ферфексъ: по матери она происходила отъ знатнаго дома, никогда не оказывавшаго ни малѣйшаго вниманія дочери-отступницѣ, вышедшей замужъ за деревенскаго пастора; все же въ жилахъ Анджелы текла ихъ кровь, она унаслѣдовала отъ нихъ характеръ, по ея увѣренію, слишкомъ пылкій и порывистый. Но вся энергія Ферфексовъ не могла заставить ее съ удовольствіемъ ждать полутора-часовой ѣзды въ обществѣ разсерженной, оскорбленной, недовольной Грэсъ Массей. Грэсъ была готова въ назначенный часъ; и была очень хороша, несмотря на свое горе, въ своемъ желтомъ, полушелковомъ полугазовомъ платьѣ, съ черными бархатными бантами; но глаза ея покраснѣли и опухли отъ слезъ, она была печальна и до крайности холодна.

Анджела такъ плотно была закутана въ длинный бѣлый плащъ, что невозможно было судить объ эффектѣ, какой произведетъ она сама или ея платье; Грэсъ ничего не было видно хромѣ большого, звѣздообразнаго, бѣлаго цвѣтка, покоившагося гдѣ-то среди прядей волнистыхъ черныхъ волосъ, покрывавшихъ ея голову, придававшаго ей видъ наяды или нимфы, во плоти — и въ искусственныхъ цвѣтахъ.

— Какое это испытанье, дорогая! — вздохнула Анджела.

— Что? — спросила Грэсъ.

— Отъѣздъ Филиппа. Это очень печально. Ничто кромѣ чувства долга, — самаго сильнаго чувства долга, — не заставило бы женя ѣхать на этотъ несчастный балъ. Я увѣрена, что вовсе не буду танцовать, — и она тяжело вздохнула.

Грэсъ всѣми силами старалась не сказать чего-нибудь рѣзкаго или горькаго, такого, что у нея постоянно просилось съ языка, когда она бывала съ Анджелой. Воспоминаніе о миломъ лицѣ, которое она цѣловала на прощаніе менѣе часу тому назадъ, и цѣловала одна, заставило ее сдержать желаніе дать саркастическій отвѣтъ, и она сказала:

— Да, я должна сказать, что никакого удовольствія отъ него не ожидаю; по моему лучше было бы не ѣхать. Но я не могла отказать Филиппу въ его послѣдней просьбѣ.

— Желала бы я имѣть возможность не ѣхать! — вздохнула Анджела: — но это было бы слишкомъ замѣтно.

— Мнѣ думалось, что вы и братъ мой теперь окончательно помолвлены. Онъ мнѣ такъ сказалъ, — проговорила Грэсъ.

— Мы помолвлены, но помолвка наша не объявлена. Для меня было бы невыносимо быть его объявленной невѣстой, когда его здѣсь нѣтъ, да и уѣхалъ онъ неизвѣстно — на сколько времени!

Грэсъ была уже не въ силахъ совершенно подавить свой гнѣвъ.

— У васъ, должно быть, необыкновенно впечатлительная натура, — сказала она сладчайшимъ голосомъ.

— Ахъ, очень! — согласилась Анджела.

— Но по моимъ понятіямъ, — продолжала откровенная Грэсъ, — люби я человѣка настолько, чтобы выйти за него замужъ, ничто не могло бы быть мнѣ пріятнѣе, чѣмъ объявить всѣмъ и каждому, что я его невѣста. Я гордилась бы этимъ.

— О, моя дорогая Грэсъ, какой ужасъ! Вы такъ молоды, милочка, вы право не знаете, что говорите.

Грэсъ засмѣялась короткимъ, горькимъ смѣхомъ и замѣтила:

— Вы хотите сказать, что я въ этомъ отношеніи не такъ опытна, какъ вы? Позвольте вамъ замѣтить, что я совершенно неопытна, если не считать обѣщанія, которое я дала выйти за одного изъ школьныхъ товарищей Филиппа, когда ему было десять, а мнѣ девять лѣтъ. Но я вижу, что мы никогда не сойдемся во мнѣніяхъ по этому вопросу, а потому намъ лучше оставитъ этотъ разговоръ.

Анджела охотно согласилась на это предложеніе; остальной путь онѣ совершали въ полномъ молчаніи.

Едва онѣ успѣли войти въ дамскую уборную въ домѣ мастера Старки, какъ и Берггаузы также пріѣхали — Текла съ матерью; первая была довольно блѣдна, но съ какимъ-то болѣе глубокимъ, чѣмъ обыкновенно, выраженіемъ въ своихъ голубыхъ глазахъ. Грэсъ бросилась къ ней и начала объяснять ей настоящее положеніе дѣлъ, тихимъ, но энергическимъ шопотомъ; тогда какъ Анджела, изящно оправляя свой изящный и артистическій туалетъ, вполголоса говорила мистриссъ Берггаузъ:

— Мистеръ Филиппъ Массей неожиданно долженъ былъ уѣхать; онъ, кажется, отправился въ Китай, а потому не могъ сопровождать насъ; понятно, что Грэсъ была такъ занята его проводами и разговорами съ нимъ, что я предложила написать вамъ вмѣсто нея.

— Ахъ, да! — отвѣчала ничего не подозрѣвавшая мистриссъ Берггаузъ, оправляя чепецъ передъ зеркаломъ. — Одному я удивляюсь, что Грэсъ пожелала ѣхать безъ него; она такъ горячо его любитъ.

— Онъ настаивалъ на этомъ, а ей не хотѣлось отказать ему. Какъ вы добры, что берете подъ свое покровительство столько дѣвушекъ. Четыре дамы, а сопровождаетъ насъ одинъ только мистеръ Германъ Берггаузъ.

— И мистеръ Фордисъ, онъ пріѣхалъ съ нами, — сказала мистриссъ Берггаузъ, прикалывая чепецъ шпилькой и не безъ удовольствія любуясь результатомъ. — Такъ, что у насъ два кавалера.

— Мистеръ Фордисъ! вотъ какъ! — съ нѣкоторымъ удивленіемъ проговорила Анджела, спускаясь вмѣстѣ съ другими съ лѣстницы вслѣдъ за мистриссъ Берггаузъ.

Въ залѣ онѣ застали Германа и мистера Фордиса; послѣдній казался смущеннымъ, щеки его были красны.

— Что за смѣшной человѣчекъ! — шепнула Грэсъ Теклѣ.

— Неправда ли? Мнѣ кажется онъ въ тебя влюбленъ, Грэсъ. Онъ не собирался ѣхать, но когда мама случайно упомянула, что ты и Филиппъ и Анджела Ферфексъ будете, онъ тотчасъ же выразилъ величайшее желаніе присоединиться къ намъ. Мы много надъ этимъ смѣялись.

Тѣмъ временемъ мистеръ Фордисъ, очень красный, предложилъ миссъ Ферфексъ руку, и она, съ самой милой улыбкой, приняла ее, предоставивъ Герману вести мать, а Грэсъ и Теклѣ слѣдовать за ними.

— Влюбленъ въ меня, Текла! — съ короткимъ смѣхомъ шепнула Грэсъ, когда онѣ входили въ бальную залу.

Нерадостно провела этотъ вечеръ Грэсъ. Она была сердита, раздосадована, ревновала за брата и, отказываясь почти отъ всѣхъ танцевъ кромѣ одной или двухъ кадрилей, которыя протанцовала съ Германомъ Берггаузомъ, добровольно просидѣла на мѣстѣ, глядя предубѣжденными глазами на всѣ дѣйствія невѣсты Филиппа. Какого бы это усилія ни стоило истекающему кровью сердцу миссъ Ферфексъ, положительно можно сказать, что она съ великимъ мужествомъ старалась дѣлать видъ, что веселится на балу, и что попытка эта, подобно большинству достохвальныхъ попытокъ, увѣнчалась значительнымъ успѣхомъ. Пока Грэсъ въ тоскѣ сидѣла въ углу, а Текла Берггаузъ танцовала, — что ей было за дѣло до отъѣзда Филиппа Массей въ Китай или куда бы то ни было? — но танцовала механически, и ничего кромѣ колкостей не говорила своимъ кавалерамъ, Анджела также не пропускала ни одного танца и очаровывала всѣхъ, говорившихъ съ нею своей задумчивой улыбкой, милымъ обращеніемъ и прекрасными глазами. Мистеръ Фордисъ, въ особенности, ухаживалъ за нею, и Анджела была съ нимъ очень ласкова, выручала его въ его неловкихъ попыткахъ любезничать и говорить комплименты, съ тактомъ и деликатностью, свойственными однимъ женщинамъ. Свыше силъ ея біографа сказать, что она думала, чувствовала, на что надѣялась въ данномъ случаѣ. Все, что онъ можетъ сдѣлать — это сообщить, что молодая особа дѣлала, говорила, какой у нея былъ видъ. На балѣ она много танцовала, очень мало говорила и была замѣчательно красива, по окончаніи его она направилась къ экипажу, опираясь на руку мистера Фордиса; Грэсъ шла впереди съ Германомъ. На обратномъ пути молодыя дѣвушки не обмѣнялись между собой ни единымъ словомъ.

Повидимому Грэсъ и Текла условились, такъ какъ несмотря на утомленіе и на то, что онѣ поздно легли, онѣ на слѣдующее утро сошлись и вмѣстѣ поѣхали въ Фоульгавенъ, приморскій городъ въ Іоркширѣ, въ сосѣдствѣ котораго находился домъ Грэсъ, гдѣ онѣ собирались провести остатокъ каникулъ коллегіи.

Глава XII. — Переводъ Мабель.

Августовская жара смѣнилась болѣе умѣреннымъ, сентябрьскимъ тепломъ; каникулы кончились; занятія и осенніе семестры въ школѣ и коллегіи снова начались. Грэсъ Массей и Текла Берггаузъ возвратились изъ Фоульгавена, одна домой, другая на свою квартиру и къ своимъ занятіямъ, большими друзьями, чѣмъ когда-либо; тогда какъ Мабель съ сестрою опять пришлось приниматься за работу, первой брать, а второй давать уроки. Единственное различіе заключалось въ томъ, что Филиппъ былъ далеко, и что письма его, подобно посѣщеніямъ ангеловъ, были рѣдки; получались они крайне неправильно, благодаря отдаленности его мѣстопребыванія и затруднительности для него сообщенія съ міромъ. Понятно, что онъ всего чаще и всего откровеннѣе писалъ Анджелѣ; у Анджелы была манера получать эти посланія съ спокойнымъ, задумчивымъ равнодушіемъ, слегка посмѣиваться надъ ихъ пламенными выраженіями и даже не говорить, что получила отъ него извѣстіе, а упоминать объ этомъ случайно, въ разговорѣ, — привычка, которая по собственному выраженію Грэсъ Массей, „почти сводила ее съ ума“. Тщетно пыталась Текла пролить бальзамъ утѣшенія въ оскорбленную душу, утверждая, что Анджела не можетъ инстинктивно угадывать, какъ необыкновенно дорогъ Филиппъ сестрѣ, ни какъ послѣдняя чувствуетъ разлуку и жаждетъ вѣстей отъ него, — что такое пониманіе должно придти со временемъ, и несомнѣнно придетъ.

— Никогда, говорю я тебѣ, — былъ ея неумолимый отвѣтъ. — Она знаетъ, какъ я его люблю; она знаетъ, какъ она меня ненавидитъ, и я чувствую, что каждый разъ, когда она меня мучитъ, не сообщая вѣстей о Филиппѣ или скупясь на нихъ, точно ей словъ жалко, или ей до него дѣла нѣтъ, она знаетъ, что терзаетъ меня, и наслаждается этимъ.

— Не думаю, чтобы ты имѣла право говорить подобныя вещи, — твердо возражала Текла: — по крайней мѣрѣ вполнѣ очевидно, что она считаетъ себя невѣстой твоего брата, такъ-какъ аккуратно отвѣчаетъ на его письма; оно должно быть такъ, онъ бы ужъ тебѣ пожаловался.

— Неужели ты воображаешь, что она когда-нибудь выпуститъ его, если не явится человѣкъ богаче его? Пусть это случится, и мы посмотримъ! — съ горечью сказала Грэсъ.

— Фи, Грэсъ. Я не считала тебя способной воображать такія вещи, а тѣмъ менѣе открыто высказывать ихъ.

— „Дурное общество развращаетъ добрые нравы“. Говорю тебѣ, что я права, — упрямо проговорила Грэсъ. — Я могу сказать только одно: я желала бы, чтобы это все кончилось, такъ или иначе, чтобы Филиппъ снова принадлежалъ мнѣ, или какой-нибудь женщинѣ, достойной его.

Текла на это ничего не отвѣчала, но спокойно продолжала работать; сердце Грэсъ замерло, такъ какъ она за послѣднее время начала замѣчать въ Теклѣ различные признаки и говорить себѣ: „конечно, она не можетъ вѣчно ждать, и если — но ничто никогда не заставитъ меня поссориться съ ней; во всемъ виновата эта женщина, а не она“.

Такъ летѣли недѣли, Грэсъ, несмотря на наполнявшія ея жизнь надежды и желанія, продолжила прилежно посѣщать курсы коллегіи. Иногда онѣ съ Мабель Ферфексъ ходили вмѣстѣ въ школу и коллегію, или возвращались оттуда, когда случалось, что часы ихъ занятій совпадали. Грэсъ не могла устоять противъ Мабель, несмотря на свою сильную антипатію къ ея сестрѣ, ко всѣмъ ея выходкамъ и дѣйствіямъ; и Мабель, казалось, находила величайшее удовольствіе въ обществѣ Грэсъ.

— Она удивительный ребенокъ, — говорила однажды Грэсъ Теклѣ.

— Я увѣрена, что она очень умна. Она, кажется, все въ свѣтѣ перечитала; говорятъ, что при жизни отца ей больше нечего было дѣлать, какъ читать для себя и ему вслухъ. Я думаю, что ее держали въ тѣни, а потому она имѣла время развивать свой умъ, и была достаточно разсудительна, чтобы этимъ заняться. Но она страшно стара для своего возраста; ей только минуло шестнадцать лѣтъ.

Дѣйствительно, Мабель была во многихъ отношеніяхъ очень стара для своихъ лѣтъ, тогда какъ въ другихъ была очень молода. Несомнѣнно, какая-то тѣнь падала почти на всю ея молодую жизнь; сношенія съ одними людьми гораздо старше ея заставили рано созрѣть нѣкоторыя изъ ея способностей, тогда какъ энергичная, кроткая, не-себялюбивая натура спокойно приняла ношу бѣдности и измѣнившихся обстоятельствъ, показавшуюся Анджелѣ такимъ бѣдствіемъ, такимъ неслыханнымъ несчастіемъ, что почти всякое средство избѣгнуть ея представлялось ей законнымъ. Съ самаго начала Мабель дѣйствовала и работала, изворачивалась и боролась съ жизнью, а Анджела хваталась за дары, ниспосылаемые богами и только ворчала на ихъ скудость.

Со времени отъѣзда Филиппа, Мабель какъ бы нѣсколько ожила. Невозможно было бы опредѣлять, что таилось въ сердцѣ ребенка — какая смутная радость, что Филиппъ находится въ безопасности, или какія смутныя надежды на то, что въ теченіе годовой отлучки, проведенной среди невѣдомыхъ и интересныхъ мѣстностей, онъ, быть можетъ, нѣсколько и позабудетъ страсть, овладѣвшую имъ въ то время, когда онъ уѣзжалъ.

Когда снова наступило время уроковъ, Анджела, подобно прочимъ людямъ, вынуждена была работать, и даже на печальномъ личикѣ Мабель начала по временамъ появляться улыбка. Какъ всѣ здоровыя натуры, она съ удовольствіемъ бралась за работу, находя въ ней лекарство и благотворное вліяніе; подобно многимъ неопытнымъ людямъ, она воображала, что то, что для ней такъ полезно, должно необходимо имѣть магическое вліяніе и на другихъ. Мабель смотрѣла на отношенія между Филиппомъ и сестрою собственными глазами, а не глазами Анджелы; ей казалось хорошимъ и даже прекраснымъ, что человѣкъ ѣдетъ на тридевять земель и тамъ работаетъ, и что женщина, которую онъ оставилъ дома, также не стыдится труда, въ виду цѣли — соединенія и счастія. Такъ смотрѣла она на вопросъ, воображая, что и другимъ онъ представится въ томъ же самомъ свѣтѣ.

Она обдумывала этотъ вопросъ однажды, въ концѣ октября, сидя одна за приготовленіемъ уроковъ къ слѣдующему дню. Это былъ одинъ изъ тѣхъ дней, въ которые все утро Анджелы была занято нѣсколькими уроками музыки; она могла вернуться домой около пяти часовъ, не ранѣе. Часъ этотъ приближался, въ комнатѣ становилось темно, когда Мабель, не желая спустить шторы и поймать послѣдній проблескъ дневного свѣта, взяла своего Шиллера къ окну, чтобы поймать послѣдній, догоравшій вечерній лучъ, и при свѣтѣ его окончить заданный ей переводъ. Она переводила отрывокъ изъ Jungfrau von Orleans, и покончивъ съ нимъ и утомленная этими однообразными, хоти и строго прекрасными стихами, раскрыла книгу на болѣе короткихъ стихотвореніяхъ. Страницы сами собой раскрылись на ея любимой „Одѣ Радости“; она медленно прочла послѣднія строфы, задумалась надъ самой послѣдней, и сказала себѣ:

— Это истинная поэзія, что за чудный человѣкъ былъ бы тотъ, кто отвѣчалъ бы этому описанію!

Съ этимъ она оперлась подбородкомъ на руку, и спокойно смотрѣла въ окно. Она увидала двухъ человѣкъ, шедшихъ по улицѣ, занятыхъ серьезнымъ разговоромъ. Въ глазахъ Мабель отразилось недоумѣніе, щеки ея поблѣднѣли, но она не была близорука, и находилась въ здравомъ умѣ. Она знала, что это не обманъ чувствъ. Это была Анджела, двигавшаяся медленно, а мужчина, несшій ея свертокъ нотъ и умильно заглядывавшій ей въ лицо, былъ мистеръ Фордисъ. Несомнѣнно. Ошибиться не было никакой возможности. Они шли тихо, остановились у калитки, чтобъ обмѣняться нѣсколькими словами на прощанье, затѣмъ послѣдовало рукопожатіе, взглядъ джентльмена, сопровождаемый поклономъ, въ которомъ было болѣе добрыхъ намѣреній, чѣмъ изящества, молящій взглядъ леди… Мистеръ Фордисъ быстро удалился, а Анджела позвонила у дверей.

— Что это, дитя, ты почти въ потьмахъ сидишь; и просто не вижу, куда ступить, — сказала она, входя. — Зажги-ка газъ, да дай намъ чаю, — я умираю, такъ хочется чаю.

— Анджела, это мистеръ Фордисъ проводилъ тебя до калитки?

— Мистеръ Фордисъ! — повторила Анджела измѣнившимся голосомъ, стараясь непринужденно разсмѣяться: — да, моя красавица, это былъ онъ. Милый старикашка! Чтожъ изъ этого?

— Далеко онъ провожалъ тебя?

— Съ Карльтонской дороги, какъ разъ пройдя Берггаузовъ. Я тамъ его встрѣтила.

— И онъ вернулся съ тобой?

— Да. Право, съ меня довольно этихъ разспросовъ. Ты не любезная сестра. Я являюсь, полумертвая отъ холоду и усталости, а ты начинаешь меня допрашивать, точно я свидѣтель, подозрѣваемый въ вѣроломствѣ. Ты иногда очень забываешься.

Оба сильно позвонила и приказала служанкѣ подать чаю. Затѣмъ собственноручно зажгла газъ, и когда Мабель взглянула на нее, она увидала на щекахъ ея румянецъ и будто искрившіеся торжествомъ глаза.

Прочтенные стихи звучали въ ушахъ Мабель. Неужели сестра ея лишена его — этого нравственнаго качества, заставляющаго видѣть въ договорахъ святыню? Или она одна изъ тѣхъ женщинъ, готовыхъ идти по любой житейской дорожкѣ, которая обѣщаетъ быть мягче другихъ для ногъ, и представляетъ поросшіе самой бархатной травой скаты, на которыхъ пріятно отдохнуть, хотя бы для этого имъ пришлось вѣчно лгать?

Напряженность, сомнѣніе и горе сдѣлались почти невыносимыми для юной дѣвушки. Туча, которая въ теченіе нѣсколькихъ недѣль начала-было разсѣеваться, нависла мрачнѣе, чѣмъ когда-либо, надъ ея головой. Быть можетъ, Анджела не страдала, но Мабель мучилась. Всякій разъ, когда она видѣла Грэсъ, она чувствовала желаніе закрыть лицо руками, ей хотѣлось провалиться сквозь землю и навѣки исчезнуть у всѣхъ изъ виду. Когда она видѣла письма въ тонкихъ заграничныхъ конвертахъ, съ заграничными марками, съ надписаннымъ на нихъ, круглымъ почеркомъ, именемъ миссъ Ферфексъ, и тѣ другія, мелкимъ, четкимъ, изящнымъ почеркомъ адресованныя „Филиппу Массей, эсквайру; въ консульство ея британскаго величества, У — Китай“, Мабель казалось, что міръ перевернулся и представляетъ одну громадную черную, чудовищную ложь, часть которой составляетъ и она.

Первая встрѣча между мистеромъ Фордисомъ и Анджелой, поразившая ее я наполнившая ея сердце тяжелыми предчувствіями, не была послѣдней; но, остерегаясь послѣдствій ея, Анджела никогда болѣе не давала Мабель случая читать ей наставленія. Она искусно устраивала свои дѣла. Дѣвушка могла теперь только догадываться, предполагать, подозрѣвать, терзать свое сердце гаданіями, которыхъ даже словами выразить не могла, а ломать голову надъ разрѣшеніемъ проблемы: должна ли она предоставить Филиппа его участи или высказать свои масли насчетъ сестры, и, быть можетъ, въ концѣ концовъ оказаться неправой.

Глава XIII. — Ѣдетъ.

На пасхѣ, которая въ этомъ году была поздняя, было получено письмо отъ Филиппа къ Анджелѣ, дышавшее надеждой. Работа его была почти окончена; онъ располагалъ черезъ мѣсяцъ, и самое позднее черезъ шесть недѣль, быть на пути домой.

— Филиппъ возвращается! Вообрази! — воскликнула миссъ Ферфексъ, съ необычнымъ удивленіемъ.

— Филиппъ возвращается? Когда? — воскликнула Мабель, и блѣдное личкко ея зарумянилось.

— Скоро, онъ пишетъ. Черезъ шесть недѣль, — отвѣчала Анджела съ смущеннымъ смѣхомъ.

— Слава Богу! Тогда все будетъ хорошо, и ты уже болѣе не будешь испытавать этой неизвѣстности, которая такъ тяжела, такъ невыносима, — съ волненіемъ проговорила Мабель, цѣлуя ее.

— Тяжела! Она томительна, она превратила меня въ чистаго скелета, — сказала Анджела, лицо которой дѣйствительно немного осунулось, но было прекраснѣе, чѣмъ когда-либо, тогда какъ темные глаза казались больше, задумчивѣе, если возможно — печальнѣе, чѣмъ въ былые дни.

Анджела въ самомъ дѣлѣ страдала. Она билась изъ-за того, что представлялось ей крупной ставкой: изъ-за денегъ, положенія, освобожденія отъ „труда“ и бѣдности, отъ необходимости носить дешевыя перчатки и простыя, дурно сшитыя платья, ѣздить въ омнибусахъ или ходить пѣшкомъ, отъ удовольствія видѣть, какъ женщины часто некрасивыя, старыя, или вульгарныя или даже обладающія всѣми этими качествами вмѣстѣ, проѣзжаютъ въ своихъ экипажахъ, тогда какъ она, при всей красотѣ своей, тащитъ сама свои покупки и бредетъ по тротуару. Игру свою Анджела вела отчаянно и съ энергіей, которой не въ состояніи была бы приложитъ ни въ какой другой цѣли въ подлунной; а теперь это письмо возвѣстило ей, что она ведетъ игру свою, рискуя не успѣть довести ее до конца, съ страшными шансами противъ нея — хотя бы въ томъ отношеніи, что Филиппъ, пожалуй, вернется и открыто потребуетъ исполненія обѣщанія ея, прежде чѣмъ другой сдѣлаетъ предложеніе, котораго она ожидала.

Когда Филиппъ уѣхалъ, когда вся тяжелая борьба еще ему предстояла, надежда на то, что онъ предлагалъ ей по своемъ воевращеніи, каяалась раемъ сравнительно съ ея настоящимъ; но и теперь средства Филиппа были почти еще всѣ въ будущемъ (мало ли что могло случиться); тогда какъ мистеръ Фордисъ, хоти и пожилой, вялый и неловкій, держалъ въ своихъ рукахъ все, чего она жаждала, и однимъ словомъ могъ предоставить ей это все. Какъ ей довести дѣло до „счастливаго“ конца: продолжать отводить глаза Мабель, обманывать Филиппа, улыбаться Грэсъ, не выпускать мистера Фордиса изъ своихъ сѣтей, не раздражая его? Она была права, утверждая, что процессъ мотъ „томителенъ“. Грэсъ была въ восторгѣ отъ надежды на скорое возвращеніе Филиппа, но нетерпѣливое ожиданіе Мабель было смѣшано съ тяжелымъ уныніемъ — съ предчувствіемъ близкой катастрофы, которой, какъ она ни старалась, отогнать не могла.

„Онъ скоро сюда будетъ“, — говорила надежда, — и все обойдется». — «Онъ не можетъ пріѣхать ранѣе нѣсколькихъ недѣль, — шептало опасеніе, — а въ нѣсколько недѣль можетъ случиться много дурного и рокового». Между этими двумя настроеніями дѣвушка такъ исхудала, что стала походить на тѣнь; она иногда почти впадала въ истерику отъ мучительной нравственной борьбы изъ-за вопроса, что лучше, какъ слѣдуетъ поступить: высказать ли свои подозрѣнія на счетъ сестры — это были не болѣе какъ подозрѣнія въ послѣднюю минуту, когда все можно было такъ скоро исправить, — или молчать, хотя бы все погибло?

Глава XIV. — Признаніе.

Однажды, когда время обѣщаннаго возвращенія Филиппа приближалось, Текла Берггаузъ пришла навѣстить Грэсъ Массей. Она застала ее, какъ и ожидала, дома и одну, съ разбросанными вокругъ нея книгами и лежащимъ передъ ней листомъ бумаги.

— Что ты дѣлаешь? — спросила Текла. — Ты занята? Я тебѣ мѣшаю?

— Ты никогда мнѣ не мѣшаешь. Я теперь занялась этимъ дѣломъ, съ намѣреніемъ сегодня вечеромъ отправиться къ вамъ, но очень рада, что вмѣсто того ты пришла сюда. Сними шляпу, и напьемся чаю.

Текла не отказалась отъ гостепріимнаго предложенія. Она сняла шляпу, сѣла за диванъ и сказала:

— Я рада, что застала тебя. Мнѣ не хотѣлось, чтобы ты была у насъ сегодня вечеромъ, да и вообще, пока я не увижусь и не переговорю съ тобою.

— Да? Отчего? — спросила Грэсъ, поднимая голову съ минутнымъ удивленіемъ.

— Потому что тогда ты открыла бы нѣчто такое, что я хочу сообщить тебѣ сама, а не предоставлять тебѣ объ этомъ догадываться.

— А! — сказала Грэсъ, убирая свои книги и письменныя принадлежности, такъ какъ служанка входила съ чайнымъ подносомъ. Она ничего болѣе не прибавила, но налила чаю Теклѣ, которая казалась нѣсколько взволнованной. Грэсъ отнесла ей чашку, поставила ее возлѣ нея на уголкѣ стола и, положивъ одну руку на плечо Теклы, тихимъ голосомъ проговорила:

— Текла, ты кому-нибудь дала слово?

— Да, дала, — отвѣчала Текла, вдругъ поднимая голову и обвивая руками шею Грэсъ, которую крѣпко судорожно сжала: — дала. Что ты на это скажешь?

— Скажи мнѣ прежде: это мистеръ Рейхардтъ?

— Это — Фрицъ Рейхардтъ, да.

— Такъ я желаю тебѣ такого счастія, какого ты достойна, а если ты его получишь, ты будешь безгранично счастлива. Фрицъ Рейхардтъ — славный малый. Мнѣ кажется, что онъ почти тебя стоитъ.

— Благодарю тебя; я ему это передамъ, — сказала Текла, принимаясь за чай.

Обѣимъ дѣвушкамъ. не легко было удержаться отъ слезъ, частью потому, что онѣ были молодыя дѣвушки, толковавшія о помолвкѣ, а частью изъ-за множества воспоминаній — о надеждахъ, опасеніяхъ, нѣжныхъ ощущеніяхъ, волновавшихъ ихъ сердца, за которыя, какъ сознавали онѣ обѣ, было бы страшно опасно даже намекнуть.

Текла знала, что Грэсъ горячо желала, чтобы Филиппъ полюбилъ ее, и просилъ ее быть его женой, а Грэсъ знала, что ей это извѣстно. Грэсъ знала, что Филиппъ болѣе чѣмъ нравился Теклѣ, что она страдала со времени его помолвки съ Анджелой Ферфексъ и что настоящее обрученіе, между прочимъ, означало желаніе выйти изъ положенія, тяготившаго ее; и Текла знала, что Грэсъ все это понимаетъ. Но онѣ обѣ благоразумно умалчивали объ этомъ предметѣ. Грэсъ налила себѣ чаю и сказала:

— Это, вѣроятно, только-что рѣшено; приди я неожиданно сегодня вечеромъ, я застала бы у насъ мистера Рейхардта въ его новой и удачной роли счастливаго обожателя, — а тебѣ хотѣлось сначала побывать у меня и объясниться?

— Да, пожалуй, что такъ, — согласилась Текла: — но ты тѣмъ не менѣе придешь, и увидишь его и меня въ той роли, о которой говоришь; не правда ли?

— Съ удовольствіемъ; но въ такомъ случаѣ я должна буду просить тебя сейчасъ же уйдти; какъ оно ни кажется грубо, но иначе я не приготовлю моей теоремы къ завтрашнему утру.

— Я сейчасъ иду, — сказала Текла, вставая. — А, вотъ и Мабель Ферфексъ возвращается домой изъ школы. Какимъ несчастнымъ смотритъ этотъ ребенокъ!

— Неправда ли? Сердце мое какъ-то болитъ за нее.

— Можетъ быть, Анджела дурно съ ней обращается?

— Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь; но знаю, что когда Анджела выйдетъ за Филиппа, дурного обращенія не будетъ. Ничто такъ его не возмущаетъ, какъ видѣть угнетеніе слабыхъ.

Текла ушла, а Грэсъ, оставшись одна, возвратилась въ своей теоремѣ съ мыслью:

— Она совершенно права, совершенно. Но еслибъ это могло быть иначе!

Глава XV. — Конецъ сна.

Была половина второго на другой день, когда Грэсъ Массей и Мабель Ферфексъ медленно шли вдоль Лоуренсъ-стрита, возвращаясь, первая изъ коллегіи, вторая изъ школы. Онѣ встрѣтились на Карльтонской дорогѣ и пошли вмѣстѣ.

— Филиппъ теперь скоро будетъ здѣсь, — сказала Грэсъ. — Вамъ слѣдуетъ встрѣтить его съ болѣе веселымъ лицомъ, Мабель. Вы такая блѣдная и слабая.

— О, я совсѣмъ здорова, — сказала Мабель, съ болѣзненной улыбкой.

— Что Анджела получала опять извѣстія отъ Филиппа?

— Не получала послѣ того письма, въ которомъ говорилось, что онъ отправляется въ Гонконгъ и черезъ два дня сядетъ на пароходъ; по крайней мѣрѣ, — добросовѣстно оговорилась Мабель, — насколько явнаго, она не имѣла новыхъ извѣстій; но я ухожу въ школу до прихода почтальона. Анджела выходитъ имъ дому позже.

— Да. Кстати, мнѣ кажется, что у васъ слишкомъ продолжительны занятія въ школѣ. Когда настанутъ каникулы, вы должны навѣстить насъ въ Фоульгавенѣ. Я увѣрена, что это будетъ вамъ полезно; къ тому времени, Богъ дастъ, помолвка Филиппа будетъ объявлена и вамъ будетъ совершенно прилично пріѣхать къ намъ. Ненавижу я всю эту таинственность, считаю ее положительнымъ оскорбленіемъ моимъ отцу и матери, но вѣрно всему этому скоро конецъ!

— Надѣюсь, — сказала Мабель, съ еще болѣе слабой улыбкой, когда онѣ дошли до дому.

— Садитесь поскорѣй обѣдать, — продолжала практичная Грэсъ, — Можно подумать, что вы умираете съ голоду, а что касается до меня, у меня волчій аппетитъ.

Съ веселымъ кивкомъ разсталась она съ Мабель и пошла къ себѣ. Столъ былъ накрытъ и Грэсъ, сбросивъ шляпу и плащъ, собиралась позвонить и спросить обѣдать — въ Лоуренсъ-стритѣ трапеза эта обыкновенно совершалась среди дня — какъ лежавшее на каминѣ письмо, надписанное рукой ея матери, заставило ее пріостановиться. Она распечатала его, и читала:

«Дорогая Греси, спасибо за твое милое, длинное письмо; скажи миссъ Берггаузъ, что»….

Звонокъ — странный, дрожащій, а между тѣмъ громкій, настойчивый звонокъ у парадной двери, сначала какъ бы робкій, а затѣмъ громкій. Такъ страненъ былъ этотъ звувъ, что Грэсъ позабыла «волчій» голодъ, о которомъ говорила, позабыла свое письмо и стояла неподвижно, поднявъ голову и прислушиваясь.

Вскорѣ входная дверь отворилась, Грэсъ ничего изъ происходившаго разслышать не могла, кромѣ того, что дверь снова затворилась и кто-то вошелъ. Затѣмъ — все это казалось роковымъ сномъ — дверь пріемной распахнулась, Мабель стояла на порогѣ точно какое-то жалкое, маленькое привидѣніе; она какъ бы стаяла, сдѣлалась меньше ростомъ, похудѣла, въ тѣ пять или шесть минуть, какъ Грэсъ разсталась съ нею. Лицо ея было блѣдно, губы раскрыты, глаза расширены, вся ея наружность выражала полный ужасъ.

— Дитя, дитя, что случилось? — воскликнула Грэсъ, подходя въ ней и хватая ее за руку, испуганная выраженіемъ отчаянія на этомъ молодомъ лицѣ.

— Не прикасайтесь ко мнѣ! — хриплымъ шопотомъ проговорила Мабель, отдаляясь отъ нея. — Я недостойна, чтобы вы ко мнѣ прикасались, но вы должны узнать. О, ей не слѣдовало бы поручать это мнѣ, не слѣдовало бы!

Въ своихъ дрожащихъ рукахъ она держала бумагу, которую Грэсъ, подъ вліяніемъ непреоборимаго желанія угнать худшее, ваяла у нея и прочла, подъ прерывистый акомпанементъ отрывочныхъ словъ и восклицаній Мабель:

"Дорогая Мабель,

"Ты вѣроятно удивишься, найдя письмо вмѣсто меня самой, когда придешь изъ школы. Дорогое дитя, ты должна стараться не чувствовать себя оскорбленной моимъ поступкомъ; не можешь же ты не понимать, что мнѣ, право, не оставалось другого выбора. Ты вѣрно, знаешь, какой несчастной я себя чувствовала, бывши невѣстой Филиппа Массей. По мѣрѣ того, какъ приближается время его возвращенія, я сознаю, что невозможно, чтобъ я когда-нибудь соединилась съ нимъ. — Это было бы несчастіемъ; а любовь, которую я научилась питать къ другому, ясно показываетъ мнѣ, что выйти за мистера Массей было бы величайшей ошибкой, какую я могла сдѣлать. Джентльменъ, съ которымъ я обвѣнчаюсь сегодня утромъ, — мистеръ Фордисъ. Мы разсматривали вопросъ со всѣхъ сторонъ и пришли къ заключенію, что всего лучше обвѣнчаться тихо. Я писала мистеру Массей въ тотъ отель, въ Лондонѣ, въ которомъ онъ собирался остановиться. Я оставила тебѣ денегъ вдоволь, дорогая, на все время нашего отсутствія; буду писать тебѣ при первой возможности и сообщу наши планы. Понятно, когда мы вернёмся, ты будешь жить съ нами, и если ты будешь счастлива у меня въ домѣ, я сочту, что всѣ жертвы, какія я принесла тебѣ, не были напрасны. И такъ до свиданія. Буду писать изъ Парижа, и куплю тебѣ тамъ что-нибудь хорошенькое.

"Твоя любящая сестра Анджела".

— Лицемѣрка! — сорвалось съ губъ Грэсъ, когда она кончила: — о, безсердечная лгунья, кокетка! — И другія энергическія выраженія были на ея энергическихъ устахъ, но мертвое молчаніе, встрѣтившее ее, заставило ее поднять голову и испугало среди ея бѣшенаго негодованія. Мабель опиралась обѣими руками на спинку стула, блѣдная, дрожащая съ головы до ногъ, и безмолвная — все безмолвная. Казалось, будто грѣхъ ея сестры и стыдъ, съ нимъ соединенный, подобно острію меча вошелъ ей въ душу на-вѣки. Она могла только стоять, точно какая грѣшница, видящая надъ собой руку владыки, готовую поразить ее, — стоять и покоряться. Безусловное горе дѣвушки поразило сердце Грэсъ. Оно представляло такой контрастъ съ нивостью ея сестры.

— Простите меня, Мабель! — воскликнула она, подъ вліяніемъ внезапнаго порыва. — Я люблю моего брата. Богу и мнѣ самой только извѣстно, какая сестра ваша дурная, безнравственная женщина, и своимъ поступкомъ она можетъ разбить его сердце; но вы невинны, я вижу, и это страшно потрясло васъ. Садитесь, и не думайте еще возвращаться домой.

— Нѣтъ, не прикасайтесь ко мнѣ! — сказала Мабель, съ трудомъ оровзнося слова. — Я знала… я… она…

— Вы знали — вы знали!-- воскликнула Грэсъ, отдаляясь отъ нея снова и бросая на нее гнѣвный взглядъ.

— Нѣтъ, я хочу сказать — этого я не знала. Я знала, что она видѣла мистера Фордиса. Я думала, что она часто видала его, но навѣрное не знала. Я начала думать, что она не пойдетъ за Филиппа, и что мнѣ слѣдуетъ предупредить васъ… я… я… не знала. Я почти съ ума схожу, кажется, — заключила Мабель, бросая на все окружающее странный, дикій взглядъ и прижимая руку къ головѣ.

— Потрудитесь сказать мнѣ, — начала-было Грэсъ, когда тишина на улицѣ была внезапно нарушена стукомъ колесъ, и, какъ оно ни покажется страннымъ при напряженности ихъ настоящихъ чувствъ, обѣ дѣвушки съ любопытствомъ выглянули въ окно, такъ какъ въ сокровенной глубинѣ души обѣихъ таилось невысказанное опасеніе: — А, что если Филиппъ, по какому нибудь случаю, пріѣдетъ, сегодня, сейчасъ? И Грэсъ, завидѣвъ подъѣзжавшій кэбъ и кучера, посматривающаго на нумера домовъ, высказала опасеніе, сковывавшее уста Мабель.

— Что, если это Филиппъ! Господи, — да, кажется, это и есть Филиппъ!

Отъ Мабель все не было отвѣта, тогда какъ Грэсъ кинулась къ окну и убѣдилась, что опасеніе ея оправдалось — кэбъ остановился. Это былъ онъ, загорѣлый, похожій на иностранца — сильно измѣнившійся — человѣкъ, способный теперь обратить на себя вниманіе всюду, куда онъ ни покажется, но все же Филиппъ, ея настоящій братъ Филиппъ, бросавшій нетерпѣливые взгляды на домъ, кинувшій деньги извозчику, поднимающійся по лѣстницѣ. Тогда только настоящее положеніе, во всей силѣ своей, представилось обѣимъ дѣвушкамъ.

— Онъ не былъ въ Лондонѣ — онъ пріѣхалъ изъ Ливерпуля! Письмо — да онъ не могъ и получить письма. Онъ ничего не знаетъ!

Грэсъ быстро проговорила эти слова и, потерявъ всякое присутствіе духа, начала скорыми шагами ходить по комнатѣ, ломая руки и шепча:

— Что я буду дѣлать? О, Господи, что я буду дѣлать? Какое возвращеніе! Мой бѣдный Филиппъ!

Мабель опустилась на стулъ, не въ силахъ долѣе держаться на ногахъ. Послышались шаги, дверь быстро отворилась, и Филиппъ уже держалъ Грэсъ въ объятіяхъ и, смѣясь отъ радости и цѣлуя ее, говорилъ:

— Ну, дитя, мое, не умри отъ удивленія — для меня не умри!

Въ своемъ раздраженіи Грэсъ почти готова была сердиться на него за его слѣпую, радостную торопливость, за его забывчивость, за его полное невниманіе ко всему, кромѣ ликованія по поводу возвращенія и свиданія съ дорогими его сердцу.

— Филиппъ, — сказала она, освобождаясь изъ его объятій и говоря торжественнымъ тономъ: — ты, кажется, не видишь, что у меня гостья — и гостья, явившаяся съ дурною вѣстью.

— Да — ахъ, Мабель! Вы смотрите больной. Что съ вами? Съ Анджелой ничего не случилось, неправда ли? Говорите сейчасъ! — прибавилъ онъ, почти сердито. — Больна она?

— Филиппъ… это очень грустно, — начала Грэсъ. — Анджела — о, она поступила очень дурно. Она очень виновата передъ тобой.

— Что ты хочешь сказать? Какъ смѣешь ты говорить что-нибудь противъ нея? Я получилъ отъ нея письмо въ день моего отъѣзда изъ Гонконга, въ которомъ она радовалось моему возвращенію. Я….

Его спокойная рѣчь оборвалась, когда онъ взглянулъ сначала на одну, потомъ на другую; увидалъ блѣдное, суровое лицо Грэсъ, и страшное, измученное, страдальческое выраженіе на лицѣ Мабель.

— Еслибъ я могла остановить это, — начала бѣдная дѣвочка дрожащимъ голосомъ.

— Мабель, вамъ слѣдовало сообщить мнѣ, — сказала Грэсъ, но ее прервалъ сильный голосъ Филиппа, заглушавшій ихъ рѣчи:

— Что остановить? Я желаю знать, что случилось! Гдѣ Анджела, и что она сдѣлала?

— Она убѣжала съ мистеромъ Фордисомъ и обвѣнчалась съ нимъ, — сказала Грэсъ, стоя передъ нимъ блѣдная, съ расширенными глазами и нервно сжатыми пальцами, готовая въ испугѣ спасаться бѣгствомъ, еслибы негодованіе Филиппа приняло буйный характеръ.

— Мы только сегодня утромъ узнали, сейчасъ, — сказалъ голосъ за его спиной, — и узнали отсюда.

Это была Мабель, которая вложила письмо Анджелы ему въ руку. Филиппъ взялъ его молча, не удостоивая отвѣтомъ того, что считалъ гнусной и ужасной ложью.

Но во время чтенія, голова его, довольно смѣтливая, быстро уяснила себѣ все положеніе дѣла. Онъ не разразился проклятіями, не безумствовалъ, не топалъ ногами; но обѣ дѣвушки задрожали, когда онъ подошелъ къ камину, разорвалъ письмо, и, бросивъ его въ огонь, проговорилъ тихимъ голосомъ:

— Я думалъ, что любимъ чистой сердцемъ женщиной, но, какъ кажется, я одураченъ и обманутъ грубой… ха, ха!

Это былъ ужасный, горькій смѣхъ. Онъ заставилъ всю кровь кинуться въ лицо Грэсъ и вызвалъ только слабый стонъ Мабель; на звукъ этотъ Грэсъ снова обратилась къ ней, проговоривъ:

— О, Мабель, еслибъ вы мнѣ только сказали…

Филиппъ равнодушно взглянулъ на дѣвушку, точно она и всѣ ей близкіе отнынѣ должны были сдѣлаться недостойными его вниманія и даже его презрѣнія. Но когда онъ не увидалъ ничего, кромѣ почти-безжизненной бѣлой фигуры, согнувшейся у стола, онъ подошелъ, поднялъ ее и на рукахъ отнесъ на диванъ.

— Упреки здѣсь неумѣстны, Грэсъ. Развѣ ты не видишь, что съ нею обморокъ? Здоровыя дѣвушки не имѣютъ привычки падать въ обморокъ, даже изъ-за подобныхъ вещей! Она вынесла что-нибудь, что было ей не подъ-силу. Пригляди за ней, будь милой дѣвочкой. Я отнесу ее на-верхъ, если хочешь, но устрой такъ, чтобы я болѣе ее не видалъ; или, постой, — спокойно прибавивъ онъ, — я отправлюсь въ контору. Кажется, это лучшее, что я могу сдѣлать теперь. Да, я отправлюсь въ контору и представлю свое донесеніе. Возвращусь я вечеромъ, Грэсъ.

И съ этимъ онъ ушелъ.

Глава XVI. — Реакція.

Онъ ушелъ, и комната показалась Грэсъ необыкновенно безмолвной и пустой. Ей не представлялось, что онъ пробылъ въ ней только нѣсколько минутъ, а затѣмъ снова исчезъ, но скорѣй, будто онъ пробылъ очень долго, а теперь, когда уѣхалъ, она не могла привыкнуть къ его отсутствію. Пока она склонялась надъ безчувственной Мабель, ухаживала за ней, звала хозяйку себѣ на немощь и выслушивала громкія и энергическія восклицанія послѣдней, мысли Грэсъ были всецѣло заняты Филиппомъ. Какимъ счастливымъ, красивымъ, оживленнымъ смотрѣлъ онъ, когда вошелъ, полный здоровья и довольства, надежды и радости! Какая печальная перемѣна произошла въ лицѣ его, пока онъ читалъ письмо Анджелы, и въ тѣхъ словахъ его, когда онъ сжигалъ это письмо, какое заключалось проклятіе! Какое рѣзкое, горькое, непримиримое презрѣніе! Грэсъ нашла утѣшеніе въ этомъ воспоминаніи; такъ какъ его взгляды, слова и движенія не были взглядами, словами и движеніями человѣка, способнаго пасть хотя бы подъ самымъ предательскимъ ударомъ.

«Не мудрено, что эта бѣдная дѣвочка совсѣмъ лишилась чувствъ», думала Грэсъ: «она — несчастная, маленькая участница этой тайны, измученная цѣлыми недѣлями тревоги. Развѣ у самой Грэсъ, совѣсть которой была совершенно чиста, не горѣли щеки и не билось сердце отъ страха, когда она услышала его слова, развѣ она не задрожала скорѣй отъ того, что онъ давалъ понять, чѣмъ отъ того, что онъ собственно сказалъ?»

Мало-по-малу сознаніе возвратилось къ Мабель, и, когда она совершенно пришла въ себя, сердце Грэсъ переполнилось состраданіемъ при видѣ происшедшей въ ней перемѣны. Теперь, когда страхъ миновалъ, когда буря разразилась, вся ея искусственная сила исчезла, вся возбужденная энергія, поддерживавшая ее до настоящей минуты, подалась, утомленіе, отражавшееся на лицѣ, и слабость во всѣхъ членахъ были полная.

— Онъ уѣхалъ? Филиппъ уѣхалъ, или онъ еще здѣсь? — спросила онъ съ прежнимъ, полнымъ ужаса взглядомъ, напоминавшимъ взглядъ преслѣдуемаго звѣря.

— Онъ ушелъ, дитя. Онъ не вернется до вечера. Лежите смирно и выпейте вина.

Мабель покачала головой, провела рукой по лбу и проговорила, утомленно прижимаясь головой къ жесткой и маленькой диванной подушкѣ:

— Нѣтъ, благодарю васъ. Голова у меня болитъ — ужасно! И я такъ устала. Я не совсѣмъ хорошо себя чувствую, и не думаю, чтобы могла отправиться сегодня въ школу, въ послѣобѣденный классъ.

— Идти въ школу — какъ можно! Вы здѣсь будете смирно лежать, я посижу около васъ и никто намъ не помѣшаетъ. Да, мистриссъ Ливсей, можете подавать обѣдать, поставьте приборъ для миссъ Ферфексъ, — она останется у меня.

Не ей не удалось убѣдить Мабель прикоснуться къ ѣдѣ; она согласилась только спокойно полежать на диванѣ, пока Грэсъ притворялась, что обѣдаетъ, а затѣмъ ни угрозы, ни убѣжденія не могли заставить молодую дѣвушку остаться лишнюю минуту. Она непремѣнно хотѣла пойти къ себѣ «и отдохнуть», какъ она выражалась. Грэсъ твердо замѣтила, что не считаетъ возможнымъ оставлять ее одну, и что пойдетъ съ нею, но отъ этого Мабель также отказалась; и все, чего Грэсъ могла отъ нея добиться, было обѣщаніе, что она пошлетъ за нею, если къ вечеру ей не будетъ лучше. Грэсъ слѣдила за ней глазами, когда она вышла отъ нея — худенькая, согнувшаяся, обезсилѣнная, и ей вдругъ вспомнилось, какъ она подвела Филиппа къ окну въ утро того понедѣльника послѣ своего пріѣзда и спросила его кто такая эта веселенькая, хорошенькая, молоденькая дѣвушка, что такъ прямо держится. Воспоминанія объ этомъ счастливомъ утрѣ и обо всемъ, что произошло съ тѣхъ поръ, подавили Грэсъ. Бросившись на диванъ, на которомъ лежала Мабель, она закрыла лицо руками и горько плакала.

Около шести часовъ принесли записку отъ Филиппа, изъ конторы:

"Дорогая Грэсъ!

"Оказывается, что я не буду имѣть возможности явиться въ Лоуренсъ-стритъ сегодня вечеромъ. Они всѣ такъ рады моему возвращенію, что мнѣ не вырваться. Грей настаиваетъ, чтобъ я отправился къ нему на нѣсколько дней, хочетъ представить меня леди Елизабетъ. Помнишь ли ты леди Елизабетъ и свадьбу Грея? Пришли съ посланнымъ самый маленькій изъ моихъ чемодановъ. Буду писать тебѣ завтра или послѣ завтра. Не упоминай о происшедшемъ сегодня утромъ въ твоихъ письмахъ домой. Я скоро тамъ буду и самъ скажу матери. Это моя обязанность.

"Прощай пока, дорогое дитя,

"Филиппъ.

«P. S. Кстати, не приглядишь ли, изъ дружбы ко мнѣ, за бѣдной маленькой Мабель Ферфексь? Она показалась мнѣ очень нездоровой, и какъ бы другіе ни были виноваты, она ни въ чемъ не повинна».

Едва Грэсъ отравила требуемыя вещи, какъ явилась хозяйка сосѣдняго дома, пожелала ее видѣть и объявила ей, что миссъ Ферфексь, повидимому, очень больна, а такъ какъ сестра ея уѣхала, то не зайдетъ ли миссъ Массей и не посовѣтуетъ ли, что дѣлать?

Грэсъ согласилась, и застала Мабель мечущейся, горящей въ лихорадкѣ, и, какъ ей показалось, серьёзно больной. Она заставила ее лечь въ постель, послала за докторомъ, сѣла у изголовья Мабель и не отходила отъ нея въ теченіе двухъ недѣль. Мабель была почти при смерти больна, и чтобы покинутъ ее, сердце Грэсъ должно было бы быть гораздо жестче, чѣмъ было. Она нѣжно ухаживала за молодой дѣвушкой, легко отзываясь о болѣзни въ отчетахъ, которые вынуждена была посылать Анджелѣ, совершенно противъ своего желанія.

Въ первые дни выздоровленія она услыхала отъ Мабель всю исторію ея борьбы и испытаній, и до выполненія своей задачи уже полюбила свою больную, какъ сестру.

«Какъ бы другіе ни были виноваты, она ни въ чемъ не повинна!» Изъ глубины души повторяла она эти слова Филиппа.

Глава XVII. — У мистера Грея.

Филиппъ вышелъ изъ дому, минуты вступленія въ который онъ такъ жаждалъ въ теченіе долгихъ и томительныхъ недѣль, и снова вышелъ на улицу. Въ теченіе десяти минутъ или четверти часа прошедшихъ съ того времени, какъ онъ подъѣхалъ къ дверямъ, въ природѣ не совершилось никакого великаго переворота (вѣроятно ли, чтобы что-нибудь подобное произошло), а между тѣмъ Филиппу показалось (какъ несомнѣнно показалось бы девяти человѣкамъ изъ десяти въ его положеніи) изумительнымъ, что все имѣло прежній видъ — солнце продолжало ярко свѣтить, какъ и подобаетъ въ апрѣлѣ, люди спокойно проходили по знакомой улицѣ, мелькнуло даже два-три знакомыхъ лица, между прочимъ безобразный, одноглавый кондукторъ омнибуса — вотъ онъ на старомъ мѣстѣ. Извнѣ все было по прежнему; только внутри его самого, Филиппа Массей, повидимому, произошли такія страшныя, поразительныя перемѣны.

Понятно, онъ вовсе еще не уяснилъ себѣ того, что произошло; но онъ зналъ, что какое-то ужасное бѣдствіе гдѣ-то тамъ, вдали, нависло надъ нимъ и тяготитъ его и давитъ подобно отдаленной громовой тучѣ на лѣтнемъ небѣ. Туча приблизится и разразится бурей. Также скоро приблизится и его несчастіе, и представится душѣ его во всей своей силѣ. Ложь, предательство, самая чудовищная, страшная ложь — самыя низкія, подлыя интриги — скоро придется ему со всѣмъ этимъ мысленно бороться и созвать, что всѣ эти безобразія совершала женщина, которую онъ хранилъ въ своемъ сердцѣ точно сватыню, которой покланялся всей душой. Онъ слегка содрогался въ предвидѣніи предстоящихъ ужасовъ, но ухитрялся въ настоящемъ отдалять ихъ отъ себя, и явился въ хорошо знакомую контору спокойнымъ на видъ и полнымъ самообладанія.

Онъ вошелъ въ комнату, наполненную клерками, которые подняли голову при его появленіи, и одинъ изъ нихъ вѣжливо началъ:

— Чѣмъ могу я — ахъ, Филиппъ Массей! Такъ и есть. — Такъ ты воротился, старина! Какъ поживаешь?

Засимъ послѣдовали искреннія рукопожатія и горячія привѣтствія со стороны всѣхъ его старыхъ пріятелей, и взгляды, исполненные одобренія со стороны новичковъ, послѣ чего Филиппъ замѣтилъ, что желалъ-бы видѣть мистера Старки, и былъ немедленно введенъ въ кабинетъ этого джентльмена.

Здѣсь, также привѣтствія были самыя теплыя, такъ какъ Филиппъ хорошо исполнилъ порученную ему работу, и своей исполнительностью, рѣшимостью и присутствіемъ духа избавилъ двоихъ довѣрителей отъ значительныхъ матеріальныхъ потерь, а также отъ ущерба ихъ доброй славѣ, который имѣлъ бы для нихъ еще болѣе серьезное значеніе; а они, какъ люди щедрые, готовы были наградить за вѣрную службу.

Пока Филиппъ былъ погруженъ въ объясненія съ мистеромъ Старки, по временамъ испытывая легкую дрожь при мысли о томъ, что его ожидаетъ, когда всему этому возбужденію придетъ конецъ и онъ останется наединѣ съ самимъ собою, среди разговора вошелъ мистеръ Грей. Мистеръ Грей былъ красивый, широкоплечій молодой человѣкъ аристократической наружности, лѣтъ подъ тридцать, про котораго говорили, что онъ сдержанъ и гордъ, но который Филиппу всегда нравился при тѣхъ незначительныхъ и рѣдкихъ сношеніяхъ, какія онъ когда-либо съ нимъ имѣлъ. Онъ дружески привѣтствовалъ Филиппа, вступилъ съ нимъ въ разговоръ и, заинтересованный его разсказами, пригласилъ Филиппа поѣхать сегодня вмѣстѣ къ нему въ имѣніе, провести у него ночи двѣ, познакомиться съ его женою. Во всякое другое время перспектива эта была бы непріятна Филиппу, или вѣрнѣе, сердце его, теплое и безхитростное, какъ сердца всѣхъ мужчинъ, достойныхъ этого имени, возмутилось бы при мысли ѣхать въ чужой домъ, посѣщать постороннихъ людей, тогда когда онъ едва-ли сказалъ десять словъ любимой сестрѣ, а отецъ съ матерью, у себя въ Фоульгавенѣ, даже не знали, что онъ снова на родинѣ. Но настоящія обстоятельства были совсѣмъ ненормальны. Мысль попасть въ совершенно новую обстановку и незнакомую мѣстность была соблазнительна. Онъ принялъ приглашеніе мистера Грея, и отправилъ Грэсъ записку, о которой уже была рѣчь.

Калліардсъ, помѣстье мистера Грея, находилось въ разстояніи восьми или девяти миль отъ Иркфорда: это было хорошенькое мѣстечко среди свѣжихъ, незаряженныхъ городской атмосферой сельскихъ видовъ, окруженное полями и лѣсами. Мистеръ Грей отправился туда, покончивъ съ дѣлами, и поѣздка въ отъ апрѣльскій вечеръ была пріятная — въ воздухѣ чувствовалась прохлада, солнце садилось во всемъ блескѣ; они быстро неслись по хорошимъ деревенскимъ дорогамъ, и до наступленія сумерекъ въѣхали въ аллею сосенъ и подкатили къ большому, красивому, своеобразной архитектуры, сѣрому, каменному дому. Они прошли черезъ залу въ веселую гостиную, въ которой сидѣла дамъ и вышивала; Филиппъ былъ ей представленъ — это была лэди Елизабетъ Грей.

Горести Филиппа дѣйствительно на время какъ бы стушевалась, пока онъ стоялъ и разговаривалъ съ этой красивой, прямодушной, чуждой всякаго притворства женщиной, лѣтъ двадцати-двухъ, двадцати-трехъ.

— Дорогая, — сказалъ мистеръ Грей, — позволь представитъ тебѣ мистера Массей, джентльмена, оказавшаго намъ серьезныя услуги въ Китаѣ. — Массей, — лэди Елизабетъ Грей.

— Я непремѣнно должна пожать вамъ руку, такъ какъ вы совершили такія великія дѣла, — любезно проговорила лэди Елизаветъ. — Мистеръ Массей у насъ погоститъ, Дикъ?

— Онъ, по словамъ его, можетъ пробыть дня два; полагаю, что онъ разскажетъ тебѣ столько приключеній, что удовлетворитъ даже тебя; онъ побывалъ въ дикихъ мѣстахъ. Неужели этотъ звонокъ извѣщаетъ насъ, что пора одѣваться къ обѣду? Мы запоздали больше, чѣмъ я думалъ.

— Да; кстати, у насъ сегодня кое-кто обѣдаетъ. Кого поручу я вамъ вести къ столу, мистеръ Массей? Какихъ именно молодыхъ дѣвушекъ любите вы?

— Совершенно увѣренъ, что мнѣ понравится любая молодая особа, какую вамъ вздумается для меня выбрать, — отвѣчалъ Филиппъ, вспыхнувъ и чувствуя, что сердце его вдругъ больно сжалось, но сознавая въ то же время, что съ этимъ страданіемъ онъ еще легко могъ справиться. Онъ былъ въ состояніи выносить его безъ всякихъ конвульсій на лицѣ, и даже, пока оно его терзало, могъ улыбаться и разговаривать, словно находясь ль мирѣ со всѣми людьми.

Затѣмъ его проводили наверхъ и предоставили ему одѣваться, и этотъ процессъ онъ совершилъ съ наивозможной быстротой, опасаясь каждыхъ пяти минутъ, проведенныхъ наединѣ съ самимъ собою и тѣмъ привидѣніемъ, которое готово было броситься на него въ первую благопріятную минуту.

Далѣе послѣдовалъ обѣдъ, и пріятный, проведенной въ обществѣ вечеръ, въ теченіе котораго Филиппъ, къ своему великому удивленію, оказался совершеннымъ львомъ, и едва успѣвалъ отвѣчать на безчисленные вопросы, предлагаемые ему двумя очень милыми мояодшш дѣвушками, увѣрявшими, что сильно интересуются Китаемъ и всѣмъ, до него касающимся, но главная забота которыхъ состояла въ томъ, чтобы разузнать, какіе образчики фарфора и другихъ рѣдкостей онъ вывезъ изъ поднебесной имперіи.

— Мнѣ нравится твой мистеръ Массей, Дикъ, — сказала леди Еливабетъ, во время минутнаго à parte съ мужемъ. — У него одно изъ самыхъ милыхъ лицъ, какія я когда-либо видала, да и одно изъ самыхъ красивыхъ.

— Да; очень радъ что онъ тебѣ понравился, но мнѣ его обращеніе иногда, кажется, нѣсколько страннымъ. Развѣ ты не замѣчала, какъ онъ, по временамъ почти вздрагиваетъ, и вдругъ оглянется, точно… трудно описать это выраженіе. Сейчасъ онъ пристально смотрѣлъ на миссъ Удсайдъ, къ теченіе нѣсколькихъ минутъ, и не слышалъ ничего, что она говорила.

— О да, я это замѣтила. Но ты, кажется, говорилъ, что онъ только сегодня вернулся домой? А ты потащилъ его сюда, когда онъ, вѣроятно, предпочелъ бы находиться въ другомъ мѣстѣ, въ другомъ обществѣ?

— Правда! объ этомъ я и не подумалъ. Оно довольно-таки правдоподобно.

— А между тѣмъ не больше года тому назадъ ты сказалъ бы, что очень непріятно, когда тебя тащатъ въ другую сторону, когда ты могъ бы отравиться въ Clevely Park — шутливо возразила леди Елизабетъ.

Вечеръ, какъ показалось Филлипу, кончился очень скоро, а когда гости разъѣхались, а хозяева удалилась на покой, понятно, что и онъ былъ вынужденъ послѣдовать ихъ примѣру, хотя мѣшкалъ сколько могъ, принялъ приглашеніе своего амфитріона выкурить сигару въ курительной комнатѣ, и т. д., такъ что было болѣе двѣнадцати часовъ, когда онъ, наконецъ, очутился одинъ въ своей комнатѣ.

Но разъ попавъ туда, онъ почувствовалъ, что страданіе, которое онъ такъ долго отдалялъ отъ себя, не можетъ уже болѣе быть отдалено. Оно все разомъ нахлынуло на него, и окончательно его подавило.

Попытка описывать часы подобные тѣмъ, какіе переживалъ Филиппъ, всегда бываетъ тяжела и, по большей части, неудачна. Когда мы сами падаемъ, мы можемъ испытывать страданія и угрызенія совѣсти, можемъ обзывать себя нелестными именами, всячески унижать себя, искать кары за грѣхи наши, но за всякимъ сокрушеніемъ сердечнымъ скрывается сознаніе: «Въ сущности, я никогда не бывалъ совершенствомъ; проступокъ мой не выбросилъ меня изъ среды человѣчества, есть будущее, въ теченіе котораго я могу постараться искупитъ мой грѣхъ». Но когда идеалъ человѣка исчезаетъ, когда то, что было для насъ высшаго, чистѣйшаго, священнѣйшаго, что казалось намъ незапятнаннымъ и безукоризненнымъ, внезапно рушатся передъ нашими исполненными ужаса глазами, мы не въ силахъ уже болѣе смотрѣть непредубѣжденнымъ взглядомъ; реакція ослѣпляетъ, и эти несчастные обломки представляются грудой чего-то ужаснаго, истлѣвающаго. Такъ было и съ Филиппомъ, и съ этимъ-то подавляющимъ бѣдствіемъ ему приходилось бороться въ эту ночь. Онъ понималъ, что о снѣ и думать нечего, но замѣтивъ въ своей спальнѣ окно, доходившее до полу, онъ отворилъ его и увидалъ, что его опоясываетъ маленькій, желѣзный балкончикъ. Его охватилъ ночной воздухъ, рѣзкій и свѣжій, но животворный. Онъ вышелъ на балконъ, и опершись локтями на перила его, стоялъ и уныло смотрѣлъ въ темноту. Свѣтила луна, готовившаяся исчезнуть за рядомъ полей, разстилавшихся на западѣ, онъ смутно видѣлъ очертанія деревьевъ въ саду, цвѣточныхъ клумбъ подъ своимъ окномъ, и скошенныхъ лужаекъ. Еще далѣе, онъ видѣлъ блескъ воды, онъ помнилъ, что тутъ быоъ прудъ, который онъ замѣтилъ подъѣзжая къ дому. Все было тихо и спокойно, весь домъ, повидимому, спалъ. Прошлой ночью, въ это время, онъ жаждалъ вернуться домой;. онъ думалъ объ Анджелѣ, объ удовольствіи, какое доставитъ ей его неожиданный пріѣздъ. Когда переставалъ онъ думать о ней? Объ ней думалъ онъ, высаживаясь на берегъ, объ ней — летz съ такой быстротой, съ какой могли везти его поѣзда и кэбы, въ Иркфордъ, объ ней, единственно объ ней, когда онъ ѣхалъ по темнымъ, хорошо знакомымъ улицамъ, объ ней — тутъ воспоминанія, подобно потоку, хлынули ему въ душу — Грэсъ, Мабель, тѣ нѣсколько короткихъ и ужасныхъ минутъ, въ теченіе которыхъ онъ изъ свѣта попалъ во мракъ.

«Она обвѣнчалась сегодня утромъ, — шепталъ онъ. — Боже! изъ чего созданы женщины, что онѣ могутъ такъ поступать — обвѣнчалась сегодня утромъ, а три недѣли назадъ писала мнѣ: „дорогой Филиппъ!“ Что, если бы я вздумалъ отослать письма старину Фордису, безъ дальнѣйшихъ комментаріевъ, ха, ха. Безумный этотъ міръ, безумный»… Что-жъ, не умирать же человѣку потому, что женщина измѣнила ему, и я думаю, что другіе, какъ мужчины, такъ и женщины, не поставятъ Филиппу Массей въ грѣхъ, что Анджела Ферфексъ сначала дурачила, а потомъ обманула его…

«Я вернулся домой, въ увѣренности, что карьера моя сдѣлана, во всѣхъ отношеніяхъ, а вмѣсто того оказывается, что я потерпѣлъ пораженіе въ томъ единственномъ вопросѣ, гдѣ я дорожилъ успѣхомъ».

Слово «успѣхъ» вызвало другія воспоминанія, онъ вспомнилъ игру свою съ Теклой Берггаузъ и ихъ опредѣленіе успѣха.

«Я сказалъ, что Грей извѣдалъ успѣхъ, а она, казалось, не была въ этомъ увѣрена; но въ сущности я былъ правъ, такъ какъ жена его честная женщина. Вѣроятно, Грэсъ на это намекала тогда, когда говорила со мной. Какой я былъ глупецъ!»

Ночь проходила, луна скрылась, заря загорѣлась на востокѣ, принося съ собою новый, радостный день, полный надеждъ и ликованія, всему міру; но когда солнце взошло во всей красѣ своей, оно застало Филиппа Массей съ разбитымъ сердцемъ.

Глава XVIII. — Поѣздка за голубыми розами.

Филиппъ провелъ два дня и двѣ ночи у мистера Грея, вращался въ аристократическомъ обществѣ, имѣлъ нѣсколько разговоровъ съ лэди Елизабетъ, которая была очень любезна съ нимъ и приглашала его опять какъ-нибудь навѣстить ихъ. Изъ Калліардса онъ писалъ матери, что скоро будетъ въ Фоултгавенъ, и, простившись съ мистеромъ Греемъ, возвратился въ Иркфордъ и въ контору, гдѣ выразилъ желаніе видѣть мистера Старки наединѣ. Во время своихъ скитаній по аллеямъ Калліардса, онъ рѣшилъ, что предприметъ, если это окажется въ предѣлахъ возможнаго.

Желаніе его немедленно было исполнено, и мистеръ Старки началъ:

— Ну, Массей, очень радъ васъ видѣть. Вамъ, вѣроятно, нужно дѣлишки ваши привести въ извѣстность, э? Вы получали свое обыкновенное жалованье, пока были за границей, но вы, конечно, знали, что по возвращеніи вашемъ произойдетъ перемѣна. Чекъ этотъ васъ удовлетворитъ, а что до будущаго…

Филиппъ взялъ чекъ и втянулъ на него:

— Вы очень добры, сэръ. Это очень щедро, и я вамъ глубоко обязанъ, но — онъ положилъ чекъ въ карманъ не съ радостной улыбкой, которую мистеръ Старки привыкъ видѣть къ подобныхъ случаяхъ: — я желалъ сказать вамъ еще нѣчто, если позволите.

— Говорите. Вы недовольны чекомъ?

— Это гораздо болѣе, чѣмъ я заслужилъ. Если и дѣйствительно былъ вамъ сколько-нибудь полезенъ — если…

— Вы принесли дѣйствительную, существенную пользу, и вы не должны думать, что мы воображаемъ, будто посредствомъ чека можно заплатить подобный долгъ.

— Вы не сочтете меня дерзкимъ, если я осмѣлюсь сказахъ, что въ вашей власти болѣе чѣмъ вознаградить меня другимъ способомъ, чѣмъ давая мнѣ чеки или деньги?

— Конечно, нѣтъ! Все, что хотите, лишь бы это было въ предѣлахъ благоразумія. Чего вы желаете?

— Желалъ бы… если у васъ имѣется въ виду другая экспедиція въ родѣ той, изъ которой я только что воротился, чтобы вы снова послали меня — куда угодно — мнѣ все равно, лишь бы подальше.

— Вы опять хотите ѣхать? А я думалъ…

— Знаю, что вы думали, сэръ; прежде я былъ бы того же мнѣнія, но не теперь. Мнѣ хочется уѣхать. Мнѣ безразлично, какая это работа и гдѣ; прикажите вы мнѣ завтра отправиться на поиски за зелеными брильянтами, или голубыми розами, или чѣмъ-нибудь подобнымъ, я буду въ восхищеніи. Не завтра, бытъ можетъ, но послѣ-завтра.

— Что-жъ, такое дѣло есть… не поиски за голубыми розами, но…

— Я не то хотѣлъ сказать, сэръ; я нѣсколько времени искалъ голубыхъ розъ и не нашелъ ихъ. Но я очень радъ слышать, что у васъ есть для меня дѣло, — сказалъ Филиппъ, въ мрачныхъ и угрюмыхъ глазахъ котораго мелькнуло выраженіе удовольствія: — гдѣ же это? что такое?

— На этотъ разъ не въ Китаѣ, а въ Австраліи, — сказалъ его принципалъ: — нужно искать каменный уголь въ скалахъ. Это въ…

— А, — проговорилъ Филиппъ, и еще большее удовольствіе отразилось на лицѣ его. — Это звучитъ хорошо, командировка эта вѣроятно будетъ продолжительнѣе первой?

— Три года, — серьёзно отвѣчалъ мистеръ Старки.

— Три года! — повторилъ Филиппъ. Три года, проведенныхъ въ одиночествѣ, съ однимъ товарищемъ европейцемъ и нѣсколькими мѣстными рабочими; таковы, насколько онъ могъ заключить по замѣчаніямъ мистера Старки, будутъ условія. Три года вдали отъ друзей и домашнихъ, съ слабой надеждой на возможность давать о себѣ, или получать извѣстія. Три года въ безопасности — три года, въ теченіи которыхъ онъ долженъ оставаться вдали отъ родины. Тѣмъ лучше, сурово порѣшилъ онъ въ душѣ; что ему сидѣть дома? Кому охота прозябать здѣсь въ Англіи, если можно уйти отсюда? Щеки его, нѣсколько осунувшіяся за послѣдніе дни, зарумянились, а глаза снова засверкали, когда онъ поднялъ голову и взглянулъ на мистера Старки.

— Если только вы считаете мены достойнымъ довѣрія и предоставите мнѣ эту работу, — сказалъ онъ, — я охотнѣе возьму ее, чѣмъ взялъ бы тысячу фунтовъ. Я говорю, что чувствую; право, сэръ. Не знаю, чѣмъ бы я не пожертвовалъ, еслибъ вы, въ этомъ случаѣ, уступили моему желанію.

— Вижу, что вы не шутите, — серьёзно отвѣчалъ тотъ. — Не за чѣмъ вамъ такъ волноваться. Вы получите работу. Если есть кто-нибудь, съ кѣмъ вы желаете повидаться, поѣзжайте теперь же и повидайтесь съ ними, такъ какъ вамъ придется отправляться, приблизительно, черезъ недѣлю.

— Съѣздить? хорошо! — сказалъ Филиппъ, вставая и выпрямляясь, съ лихорадочнымъ, подавленныхъ вздохомъ. — Такъ я сегодня поѣду въ Фоульгавенъ и вернусь сюда въ концѣ недѣли, такъ?

— Да можно и въ началѣ будущей недѣли. Къ чему такъ отчаянно торопиться.

— Прекрасно, такъ въ будущій понедѣльникъ, — сказалъ Филиппъ.

— Гдѣ ваша хорошенькая сестра, которую я какъ-то ѣздилъ встрѣчать за васъ? — благосклонно освѣдомился мистеръ Старки.

— Грэсъ? — сказалъ Филиппъ, повидимому, озадаченный. — О, она совершенно здорова, благодарю васъ, — совершенно здорова.

Наконецъ ему удалось выскользнуть изъ комнаты.

Глава XIX. — Прощаніе.

Филиппъ поѣхалъ домой въ Фаульгавенъ; казалось, будто дни положительно летятъ въ его старомъ жилищѣ на большой, каменной фермѣ, построенной на крутомъ и песчаномъ берегу, обдуваемомъ морскимъ вѣтромъ, гдѣ все было такъ мирно, такъ спокойно и такъ знакомо, представляло такой полный контрастъ съ жизнью, съ которой онъ только-что разстался и съ тою, въ которую готовился вступитъ.

Прекрасно было это мѣсто, гдѣ онъ родился. Старый домъ стоялъ на покатости крутого берега, смотрѣвшаго на юго-западъ; холмистая мѣстность защищала его съ востока, гдѣ было море. Фаульгавенъ былъ прекрасный старый городъ; море, омывавшее ближайшую къ тому частъ берега, было величаво, безпрестанно приносило оно свои дивныя волны въ подножію большихъ скалъ. Съ фермы можно было пройти полями мистера Массей къ этимъ скаламъ, и тамъ, вдали отъ всякихъ признаковъ или звуковъ, напоминающихъ человѣческое жилье, наблюдать за большими зелеными волнами, приносящимися издалека и разсыпающимися въ длинные ряды мелкихъ, бѣлоснѣжныхъ брызгъ. Можно было видѣть дымъ большихъ пароходовъ изъ Ньюкэстля идущихъ какъ будто по линіи горизонта, тогда какъ небо надъ головой было голубое, трава подъ ногами зеленая, весь міръ Божій прекрасенъ.

Что Филиппъ Массей сообщилъ матери о случившемся, мнѣ неизвѣстно. Онъ просидѣлъ съ ней цѣлое весеннее утро въ ея любимой, такъ-называемой «разрисованной» комнатѣ, съ красивыми окнами временъ Елизаветы, оригинально расписанными стѣнами, съ мебелью, вывезенной когда-то изъ Голландіи, въ комнатѣ, окна которой выходили на берегъ, и изъ которой, какъ изъ комнаты верхняго этажа, видно было море. Здѣсь Филиппъ однажды утромъ засталъ ее штопающей бѣлье, и то, что онъ сообщилъ ей по поводу своей несчастной любви, было сообщено именно теперь; онъ также подѣлился съ нею своими планами на будущее, своими надеждами, своими желаніями. Когда онъ наконецъ всталъ, чтобъ уходить, она также поднялась съ мѣста. Это была красивая, величавая матрона, поразительно похожая и на Филиппа и на Грэсъ, съ скромной рѣчью и скромными манерами, на исполненная достоинства въ силу своихъ собственныхъ, природныхъ качествъ, мужественная, богобоязненная, простодушная обитательница Іоркшира, женщина, по счастью передавшая свою сильную волю и прямой характеръ многимъ изъ своихъ дѣтей.

— Печальная эта исторія, мой сынъ, — сказала она, — но ты хорошо дѣлаешь, что не скрываешь ее. Я чувствую что ты передалъ мнѣ простую истину.

— Честью клянусь, матушка, и той правдивостью, которой научился отъ тебя, что это такъ.

— А я, какъ твоя мать, говорю тебѣ, что ты въ этомъ дѣлѣ не сдѣлалъ ничего, за что бы совѣсть твоя должна была упрекать тебя. Если ты не въ силахъ остаться дома и осилить твое горе, уѣзжай и размыкай его. Тутъ есть разница, Филиппъ.

— Знаю, что есть.

— Итакъ: поѣзжай, благословеніе мое да будетъ съ тобою; помни, что дома ли ты или въ чужихъ земляхъ, мать твоя молится за тебя, утромъ и вечеромъ.

Онъ наклонилъ голову, она положила на нее руку, проговоривъ: «Да благословитъ тебя Богъ, Филиппъ», и онъ вышелъ. Мать, выглянувъ въ окно, вскорѣ увидала его бредущимъ по двору фермы, выходящимъ оттуда въ поле и направляющимся къ морю.

— Мой славный мальчикъ, неужели и ты также уѣдешь? — разсуждала она сама съ собой: — и все изъ-за того, что дрянная кокетка, въ своемъ самообольщеніи, сочла тебя недостойнымъ ея. Онъ направляется къ морю, всѣ родившіеся у моря идутъ къ нему, когда ихъ постигнетъ горе! Сама я тамъ бродила въ горькія минуты, и смотрѣла на воду, пока у меня глаза не заболятъ. Отецъ дѣлалъ тоже, и всѣ мои дѣвочки и мальчики свои мелкія горести несла къ морю; теперь Филиппа, съ его большимъ горемъ, туда же тянетъ… Да поможеть ему небо и возвратитъ его мнѣ цѣлыхъ и невредимымъ, и въ мирѣ съ людьми!

---

Дни летѣли. Филиппу пришлось проститься съ сонной фермой, съ крутымъ берегомъ, съ мрачной развалиной стариннаго аббатства, смотрѣвшей съ высоты восточной скалы на окружающія ея земли и море; со старыхъ, изъ красныхъ домовъ, городомъ Фаульгавеномъ, разбросаннымъ по скаламъ по обѣ стороны рѣки; съ двумя старыми каменными плотинами, между которыми постоянно сновали рыбачьи лодки, со всѣмъ этимъ онъ распростился и уѣхалъ. Вернется ли онъ когда-нибудь?

Короткій визитъ къ Грэсъ въ Иркфордѣ, которая сообщила ему, что Мабель мечется въ лихорадкѣ, не сознавая ничего окружающаго, и что она, Грэсъ, ухаживаетъ за ней.

— Добрая ты дѣвочка! — разсѣянно сказалъ онъ. — Ухаживай за ней позаботливѣе, Грэсъ; когда она разстанется съ тобою, единственной ея покровительницей останется сестра, а тяжелы милости ей подобныхъ.

Онъ улыбнулся нѣсколько презрительно при этихъ словахъ. Грэсъ такъ была подавлена близостью его отъѣзда, что едва могла говорить.

— О, Филиппъ, возвратись, — молила она сквозь слезы.

— Возвратиться! Вѣроятно возвращусь. Не плачь, сестренка. Прощай! Пригляди за Мабель, для меня.

Глава XX. — Въ Reed Lees.

Фаульгавенъ лѣтомъ было пріятное мѣсто, и Reed Lees, большая ферма, на которой мистеръ Массей, отецъ, жилъ среди почти патріархальной обстановки, было одно изъ прелестнѣйшихъ мѣстечекъ въ сосѣдствѣ. Фаульгавенъ отличался нѣкотораго рода консерватизмомъ, хроническимъ застоемъ въ торговлѣ, отсутствіемъ энергіи въ лавочникахъ, дилеттантомъ въ дѣйствіяхъ мэра и городского совѣта, и должно полагать, что всѣ эти качества, вмѣстѣ съ другими причинами, мѣшали ему превратиться въ большой и цвѣтущій городъ, и позволяли ему оставаться однимъ изъ самыхъ красивыхъ, самыхъ сонныхъ, но и оригинальныхъ городковъ, какіе только можно себѣ представить.

Три года прошло съ тѣхъ поръ, какъ Филиппъ Массей уѣхалъ изъ дому и простился съ сестрою, попросивъ ее «приглядѣть за Мабель». Три года истекли въ апрѣлѣ; теперь былъ августъ и онъ не вернулся, возвращенія его и не ожидали ранѣе поздней осени. Въ сущности, было подъ нѣкоторымъ сомнѣніемъ, вернется ли онъ домой даже тогда. Въ своихъ рѣдкихъ и довольно лаконическихъ письмахъ онъ говорилъ о возможности новаго порученія, изъ-за котораго ему, быть можетъ, придется ѣхать въ другую отдаленную страну, куда можно попасть вовсе и не заѣзжая въ Фаульгавенъ, и даже не посѣщая Англіи. Понятно, дома пробуждались надежды и опасенія, то жаждали его возвращенія, то сѣтовали на неизвѣстность, въ которой онъ держалъ ихъ, но подъ всѣми этими чувствами таилось убѣжденіе, что онъ пойдетъ своимъ путемъ, что онъ лучше всякаго другого знаетъ, что для него лучше. Въ одно мирное августовское послѣобѣда въ Reed Lees все, повидимому, предавалось продолжительному отдохновенію. Молчаніе царило на дворѣ фермы, въ залитомъ солнцемъ саду, кромѣ того мѣста, гдѣ пчелы жужжали вокругъ ульевъ, молчаніе въ самомъ обширномъ домѣ и повсюду. Широкая, входная дверь стояла настежь, такъ что можно было заглянуть въ освѣщенную солнцемъ четырехъ-угольную залу, со столомъ изъ почернѣлаго дуба посрединѣ, на которомъ стояла большая ваза голубого китайскаго фарфора, съ роскошными рогами, роговыми, бѣлыми, пунцовыми, и царицей ихъ всѣхъ желтой Gloire de Dijon съ ея сильнымъ ароматомъ. Полъ залы былъ каменный, и лѣтомъ не покрывался ни ковромъ, ни цыновкой. Съ одной стороны залы виднѣлась лѣстница изъ полированнаго дуба, съ широкими рѣзными перилами. Стѣны также были обшиты дубомъ; изъ того же дерева были двери, ведшія изъ залы въ другія комнаты. Большой, широкій, крытый ситцемъ диванъ стоялъ у стѣны, на немъ разбросаны были книги и до половины довязанный чулокъ; среди всего этого хлама свернулась сѣрая собака, докторъ Джонсонъ — почему ее такъ окрестили никто никогда узнать не могъ, но кличка эта ей принадлежала, и она на нее отзывалась; — повернувшись раза четыре, собака заснула съ глубокимъ вздохомъ, выражавшимъ неизъяснимое блаженство. Теперь она почивала, по временамъ вытягивая лапу, или настораживая одно изъ своихъ шелковистыхъ ушей; канарейка спала въ своей клѣткѣ у дверей, большой сѣрый попугай спокойно сидѣлъ на жердочкѣ противъ предмета своего вѣчнаго презрѣнія и ненависти этой канарейки. Еслибъ вамъ вздумалось заглянуть въ комнату налѣво, взорамъ вашимъ представилась бы высокая фигура мистера Массей, съ накинутымъ на лицо краснымъ фуляромъ со сложенными руками, съ вытянутыми ногами, спавшаго въ креслахъ сномъ праведныхъ! На креслѣ-качалкѣ у окна сидѣла, но не спала, его жена — съ своимъ обычнымъ послѣобѣденнымъ развлеченіемъ, романомъ или томикомъ стихотвореній въ рукахъ.

Въ комнатѣ направо изъ залы, гостиной или пріемной, какъ они ее называли, находился другой большой диванъ, того славнаго, стараго фасона, какихъ теперь уже не дѣлаютъ, и на этомъ диванѣ лежала Грэсъ Массей. Она, также, повидимому, была глуха къ внѣшнимъ впечатлѣніямъ. Книга, которую она читала и которая, бытъ можетъ, и оказала на нее это снотворное дѣйствіе, выпала изъ ея рукъ на полъ; заглавіе книги было: «Политическая экономія, Джона Стюарта Милля».

Нѣтъ ли еще тутъ кого, спящаго или бодрствующаго? Кажется, что есть, такъ какъ съ широкой лѣстницы легкими шагами спускалась стройная дѣвушка, высокая и гибкая, одѣтая въ платье изъ мягкой, легкой, сѣрой матеріи, съ книгой и большой соломенной шляпой въ рукѣ.

Она осторожно и тихо спустилась съ лѣстницы, остановилась въ залѣ, оглянулась и какъ бы прислушалась. Потомъ, заглянувъ въ гостиную, увидала фигуру спящей Грэсъ, и улыбнулась неудержимой улыбкой, заигравшей на всемъ ея лицѣ и освѣтившей его подобно солнечному лучу. Она тихонько вышла и, заглянувъ затѣмъ въ столовую, увидала спящаго хозяина дома и читающую хозяйку, и подошла на цыпочкахъ къ послѣдней, которая подняла голову.

— Вы уходите, Мабель, и одна? — спросила мистриссъ Массей.

— Да. Грэсъ спитъ. Не потѣха ли будетъ разсказать Герману, что ее видѣли спящей надъ «Политической экономіей» Милля? — Мистриссъ Массей улыбнулась, и покачала головой.

— Я бы просила васъ передать ей, когда она проснется — только не будите ее, пожалуйста — что я иду на скалы, въ то углубленіе, знаете, и пробуду тамъ до чаю. А пока прощайте.

Мистриссъ Массей подняла голову, милое личико склонилось къ ней. Мабель прикоснулась губами въ щекѣ матроны и ушла, надѣвъ свою большую шляпу.

Чарующая сильная теплота августовскаго послѣ-обѣда, когда гвоздика, и простая и мохровая, испускаетъ такой дивный ароматъ, когда запоздалыя розы и резеда въ какомъ-нибудь заброшенномъ уголкѣ сада сливаютъ съ нимъ свое благоуханіе, когда деревья усѣяны сливами, грушами и лѣтними яблоками, когда темная зелень лѣса говорятъ о близости осени, когда самое ощущеніе, что находишься посреди всего этого, заставляетъ человѣка испытывать чувство блаженства, когда самыя мысли становятся туманными отъ тепла и свѣта, раялитаго кругомъ, когда dolce far niente — лучшее, что можно навѣдать въ жизни. Чтобы запастись подобными ощущеніями, нѣтъ въ мірѣ лучшаго мѣста какъ старый садъ.

Тихо шла Мабель по саду, срывая то тамъ то сямъ какой-нибудь цвѣтокъ, наслаждаясь ихъ ароматомъ, точно ей тяжело было разстаться съ ними. Наконецъ она вышла изъ саду въ поля. Какъ только она дошла сюда, что-то начало тереться объ ея платье, и она увидѣла суетливую особу доктора Джонсона, который въ полъ-глаза слѣдилъ за ея дѣйствіями въ залѣ, но теперь рѣшился покинуть свой укромный уголокъ на диванѣ, и всѣмъ своимъ извивающимся тѣломъ и хвостомъ ясно говорилъ:

«Не можете-же вы думать, что я отстану!»

— О, докторъ Джонсонъ, вы также желаете идти гулять! Чтожъ, вы пойдете, если не будете гоняться за овцами, — замѣтила она, а докторъ, вполнѣ усвоивъ себѣ смыслъ этого замѣчанія, привѣтствовалъ его прыжками и взрывами взволнованнаго лая, и Мабель нѣсколько ускорила шаги изъ сочувствія къ нетерпѣнію своего товарища. Десяти минутъ ходьбы по знакомой дорожкѣ черезъ поле было достаточно, чтобы дойти до скалъ и хорошенькаго углубленія въ нихъ, гдѣ онѣ съ Грэсъ съ книгами и работой проводили цѣлые прелестные, лѣтніе дни.

Изъ этого маленькаго углубленія можно было смотрѣть внизъ на берегъ, но во время прилива внизу ничего не было видно кромѣ зеленой, вздымающейся пучины, прозрачной какъ хрусталь и необычайно красивой. Долго нужно было бы говорить о необыкновенномъ колоритѣ и странныхъ тѣняхъ, объ измѣнчивыхъ, таинственныхъ свѣтовыхъ полосахъ, о загоравшихся искрахъ, о всплескахъ морской пѣны, о внезапномъ мракѣ, окутывавшемъ величавое море, но описаніе могло бы надоѣсть и не дало бы ничего кромѣ смутнаго представленія о цѣломъ. Съ того мѣста, гдѣ Мабель сидѣла сегодня, ей не было видно, не вставая двухъ старыхъ каменныхъ плотинъ, съ приземистымъ маякомъ на концѣ каждой изъ нихъ, и протекавшей между ними рѣки, по которой ежедневно сновали, взадъ и впередъ, рыбачьи лодки, съ ихъ красновато-коричневыми или шафранными парусами, слабо вздымающимися по вѣтру; но ей былъ видѣнъ, когда она лежала съ закинутыми за голову руками, маленькій кусочекъ вершины большой восточной скалы, такой высокой и величавой, а въ бурную погоду такой мрачной и грозной. А на этомъ кусочкѣ стояла развалина очень древняго аббатства!

Куда ни пойдешь въ окрестностяхъ Фаульгавена, вездѣ смотритъ на васъ эта мрачная развалина. Сурово смотритъ она съ высоты на путниковъ, плывущихъ по морю, а голубое небо виднѣется сквозь поломанную рѣзьбу ея прекрасныхъ, старыхъ оконъ. На берегу хотя бывали минуты, когда она скрывалась изъ виду за какой-нибудь высокой насыпью дороги или за деревьями, но, какъ скоро устранялось препятствіе, вы снова видѣли господствующей надъ всѣмъ окружающимъ эту древнюю охранительницу, облеченную тѣмъ внушительнымъ видомъ, какимъ могутъ отличаться только такія оригинальныя, старыя зданія, эту развалину, пережившую сто королей, и служащую маякомъ на много миль въ окружности для тѣхъ, «кто носится надъ бездной, на корабляхъ».

Мабель Ферфексъ лежала на спинѣ, смотрѣла на развалину, думала о ней; голова ея работала и надъ собственными надеждами и опасеніями; съ недоумѣніемъ спрашивала она себя, что готовитъ ей жизнь, когда глаза ея слѣдили за бѣлыми облаками, плывущими къ морю, облаками, которымъ окна аббатства служили рамкой.

«Какъ они добры ко мнѣ! — думала она. — Они желаютъ, чтобы я провела здѣсь еще мѣсяцъ, а я уже живу здѣсь три недѣли! Какъ бы мнѣ хотѣлось остаться! Теперь августъ, а Филиппа ожидаютъ не ранѣе октября, такъ что я отлично успѣю прогостить мѣсяцъ, и уѣхать задолго до его пріѣзда. Понятно, я не могу бывать здѣсь при немъ; одинъ видъ мой, я думаю, привелъ-бы его въ бѣшенство».

Тутъ она вздохнула и полузакрыла глаза, мысли ея приняли другое направленіе, а докторъ Джонсонъ сидѣлъ возлѣ нея, хлопая глазами на развалины аббатства, съ высунутымъ языкомъ, по временамъ поворачивая голову, и глядя на нее черезъ плечо съ полу-усмѣшкой, словно желая сказать: «хорошо намъ вмѣстѣ».

Такъ пролежала она нѣсколько времени, то съ открытыми, то съ закрытыми глазами; слабый вѣтерокъ по временамъ касался ея щекъ, а глубокій, таинственный шопотъ океана точно вторилъ пѣснѣ природы.

— Могла бы позвать меня, когда пошла гулять! — послышался голосъ Грэсъ. Мабель вскочила, проснувшись отъ дремоты, и сѣла.

— Ни за что не стала бы я лишать тебя такого освѣжающаго отдыха, — сказала она смѣясь.

— И собака моя такъ къ тебѣ привязалась, что теперь всегда ходитъ за тобой, а никогда за мной. Докторъ Джонсонъ, сэръ, пожалуйте сюда! — сказала его госпожа, садясь и протягивая къ нему руку.

Докторъ Джонсонъ взглянулъ сначала на одну, потомъ на другую, глупо помялся на мѣстѣ, и остался гдѣ былъ, смиренно осклабившись.

— Я сообщу Герману, что онъ не долженъ ожидать, что ты послѣ обѣда будешь свободна, такъ какъ въ это время ты немного отдыхаешь, — продолжала Мабель.

— Боюсь я Германа! — замѣтила Грэсъ.

Здѣсь слѣдуетъ объяснить, что миссъ Массей окончила курсъ въ коллегіи, съ честью выдержала экзаменъ, была признана компетентной, по своимъ знаніямъ, образовывать умы всевозможныхъ молодыхъ дѣвицъ въ предѣлахъ Великобританіи и Ирландіи; возвратилась домой, выразивъ суровое и непоколебимое намѣреніе посвятить свою жизнь наукѣ, составить себѣ карьеру, показать изумленному міру, на что способна женщина; отправилась въ Иркфордъ навѣстить своихъ друзей Берггаузовъ, и послѣ продолжительнаго пребыванія тамъ вернулась въ Фаульговенъ, въ сопровожденіи Германа, его невѣстой: — она забавно смущалась теперь, когда ее разспрашивали о ея карьерѣ, хотя вполнѣ достовѣрно то, что не предназначь ее обстоятельства для карьеры жены и матери, эта молодая особа могла бы съ честью занять дѣятельную роль въ обществѣ.

Мабель, въ данномъ случаѣ, намекала на ожидаемое вскорѣ посѣщеніе Германа.

О собственной жизни Мабель здѣсь теперь необходимо сказать только нѣсколько словъ. Три года назадъ, во время своей болѣзни и тяжкаго горя, когда Анджела завершила свои преступленія, выйдя за мистера Фордиса, Мабель заняла такое мѣсто въ сердцѣ Грэсъ, что послѣдняя не въ силахъ была ее покинуть, не смотря на свое враждебное отношеніе къ поведенію ея сестры. По возвращеніи изъ-за границы, Анджела съ мужемъ поселилась въ одномъ изъ красивыхъ домовъ, нерѣдко упоминавшихся въ теченіи настоящаго правдиваго повѣствованія, и тамъ получила все, чего жаждала ея душа — или то, что ей угодно было считать своей душою, — а именно: экипажи, лошадей, массивныя драгоцѣнности, шелковыя платья; роскоши и довольства всласть, а вмѣстѣ съ тѣмъ и рабство. Мистеру Фордису многія вещи представлялись совсѣмъ не въ томъ свѣтѣ, въ какомъ онѣ представлялись глазамъ его жены. Онъ ее любилъ; но бывали минуты, когда онъ съ недоумѣніемъ себя спрашивалъ, почему онъ такъ увлекся сентиментальными взглядами Анджелы Ферфексъ, что сдѣлалъ ее Анджелой Фордисъ. Тѣмъ не менѣе его воля была сильнѣе ея воли, программа его жизни была установившаяся и законченная, а въ сорокъ семь лѣтъ мужчины нелегко вступаютъ на новый путь; они скорѣе склонны думать, что и болѣе молодые и гибкіе характеры должны вступить да ихъ же дорогу и не сходить съ нея во всю свою жизнь. Онъ не стремился къ веселой или разнообразной жизни, напротивъ, придерживался довольно суровыхъ взглядовъ на подобные вопросы, и принадлежалъ въ строгой фракціи секты, извѣстной подъ именемъ конгрегаціонистовь.

Анджела вскорѣ убѣдилась, что жизнь можетъ быть въ одно и то же время очень роскошной и необыкновенно скучной. Такова была жизнь, за которую она продалась; рабство это не дѣлалось легче отъ времени, и присутствіе сестры, на которое она сначала смотрѣла чисто съ формальной точки зрѣнія, — не могла же Мабель жить одна, — вскорѣ сдѣлалось для нея необходимостью. Въ Мабели не было ничего банальнаго. Она, повидимому, не питала неудовольствія противъ сестры; она покорно пришла и поселилась въ скучномъ, поставленномъ на большую ногу домѣ, въ которомъ Анджела жила съ мистеромъ Фордисомъ. Онѣ никогда не ссорились, или вѣрнѣе онѣ не ссорились ни разу послѣ одного случая, когда Анджела, съ отсутствіемъ деликатности, свойственнымъ подобнымъ ей натурамъ, попробовала заговорить о семействѣ Массей вообще, и о Филиппѣ въ частности и когда Мабель, съ яркимъ румянцемъ на щекахъ, и съ заблиставшими необычнымъ огнемъ кроткими глазами, сказала ей:

— Анджела, знай, что если ты когда-нибудь еще разъ произнесешь при мнѣ имя Филиппа Массей или его сестры, я въ ту же секунду выйду изъ комнаты; выйду, хотя бы тутъ сидѣло сто человѣкъ.

Но Анджела никогда уже не дала ей случая исполнить эту угрозу.

Мабель питала родъ обожанія къ Грэсъ за доброту и великодушіе, которыя дали Грэсъ возможность забыть прошлое, остаться ея другомъ, пригласить ее въ себѣ. Она уже нѣсколько разъ гостила въ Red Lees и любила тамъ бывать. Грэсъ ее любила, мистриссъ Массей была всегда ласкова, Мабель питала величайшее уваженіе въ этой простодушной, но благородной женщинѣ, считая ее чѣмъ-то въ родѣ іоркширской Волумніи, но кроткой, веселой и обращенной въ христіанство. Мистеръ Массей любилъ ее, они всѣ ее любили, и она въ свою очередь питала къ нимъ нѣжную привязанность. Такъ какъ имя Анджелы упоминалось какъ можно рѣже, и съ полнымъ равнодушіемъ, дружба не прерывалась.

— Съ тѣхъ поръ, какъ ты вышла, — продолжала Грэсъ, — былъ почтальонъ изъ города и принесъ мнѣ письмо.

— Письмо! Отъ Фи… отъ твоего брата? — спросила Мабель.

— Отъ моего брата? Нѣтъ, дитя. Почему ты вѣчно воображаешь, что всѣ письма отъ моего брата? Мнѣ кажется, ты думаешь, что каждая почта приноситъ ихъ цѣлыми ворохами.

— О, нѣтъ! Но иногда мнѣ думается, какъ ужасно было бы, еслибы онъ какъ-нибудь неожиданно вернулся домой до моего отъѣзда. Можетъ ли быть что-нибудь ужаснѣе? — сказала Мабель, садясь, и съ нѣкоторымъ волненіемъ поглядывая на Грэсъ.

— Отчего? Чтожь бы могло случиться? Какъ бы ты поступила, дѣвочка, при такихъ ужасныхъ обстоятельствахъ?

— Я увѣрена, что я проваливалась бы сквозь землю всякій разъ, какъ онъ на меня взглянетъ, или, вѣрнѣе, что я чувствовала бы желаніе провалиться, — сказала молодая дѣвушка, и горячій румянецъ медленно залилъ все ея лицо.

— Полно! — равнодушно замѣтила Грэсъ, — я и не знала, что ты это такъ сильно чувствуешь. Да и не изъ-за чего тревожиться. У тебя нервы разстроены. Нечего вскакивать и бѣжать, — прибавила она, протягивая руку и останавливая Мабель, которая сдѣлала движеніе — Письмо было отъ Теклы.

— Отъ Теклы! Какъ она поживаетъ?

— Она совершенно здорова и очень счастлива, пишетъ, что если я назначу мою свадьбу послѣ Рождества, она пріѣдетъ изъ Франкфурта съ мистеромъ Рейхардтомъ и своимъ мальчикомъ, чтобы присутствовать на ней.

— Тебѣ это будетъ очень пріятно, не правда ли?

— Мнѣ было бы еще пріятнѣе, еслибъ это не было такъ скоро; но Текла должна быть у меня на свадьбѣ, это несомнѣнно, хотя бы мнѣ пришлось вѣнчаться гораздо раньше, чѣмъ я бы хотѣла, а потому я скажу Герману, что рѣшилась, но дамъ ему понять, что дѣлаю это для его сестры, а вовсе не для него.

Мабель разсмѣялась. Грэсъ вытащила длинную, лодкообразную корзинку съ вязаньемъ и прилежно принялась работать руками, никогда не остававшимися въ праздности.

— Какая ты маленькая лѣнивица, Мабель! — воскликнула она наконецъ. — Право, я не знаю, гдѣ и когда ты ухитряешься пріобрѣтать такія знанія по всѣмъ предметамъ. Я увѣрена, что ты знаешь гораздо больше моего, не смотря на мои экзамены; но когда ты здѣсь, я никогда не вижу тебя за книгой.

— Здѣсь у меня слишкомъ много дѣла въ саду, вообще на воздухѣ, и я слишкомъ счастлива, чтобы читать. Когда я дома, я имѣю время читать; теперь не много времени.

— Почему же «теперь»? Развѣ у тебя не всегда было время?

— Сначала не было.

— Почему, милая? Скажи мнѣ.

— Но если я скажу тебѣ, мнѣ придется очень много говорить объ Анджелѣ.

— Такъ говори о ней, — отвѣчала Грэсъ; переставъ вязать, она оперлась подбородкомъ на руку и смотрѣла твердымъ, счастливымъ взоромъ на море, бушевавшее далеко подъ ними. Она была въ задумчивомъ, но радостномъ настроеніи, и не то слушала Мабель, не то отдавалась собственнымъ мыслямъ.

— Сначала, когда Анджела вернулась домой, когда я поправилась, у меня было очень мало времени для себя, — сказала Мабель. — Она много ѣздила съ визитами, по магазинамъ и…

— Выставлялась на показъ, — да, знаю.

— Пожалуй, что такъ. Рѣшено было, что такъ какъ мнѣ больше шестнадцати лѣтъ, то я уже въ школу ходить не буду; казалось, будто все мое время будетъ посвящено Ан… — этимъ глупымъ визитамъ и всякимъ пустякамъ, хочу я сказать. Учиться я ничему не могла. Анджела говорила, что тоска имѣть подлѣ себя кого-нибудь «погруженнаго въ книгу», что это ей дѣйствуетъ на нервы. Не знаю, что бы я стала дѣлать, но мистеръ Фордисъ, право, былъ очень добръ. Онъ мало-по-малу замѣтилъ мое печальное положеніе и настоялъ на томъ, чтобы часть моего времени была отдана въ мое полное распоряженіе. Онъ отвелъ мнѣ отдѣльную, маленькую комнатку, приказалъ, чтобы зимою тамъ всегда топился каминъ, досталъ мнѣ билетъ на полученіе книгъ изъ библіотеки коллегіи — оттуда я беру мои ученыя книги, Грэсъ — и подписался для меня на новыя книги. Я спросила у него, что я могу для него сдѣлать; я была ему такъ благодарна; это было мило, не правда ли?

— Да, очень, — принуждена была сознаться Грэсъ.

— Анджела страшно ворчала. О, какъ она иногда ворчитъ, Грэсъ. Ты никому не скажешь, я знаю, но право, иногда я чувствую желаніе прибить ее.

— Слыхалъ ли кто-нибудь, когда-нибудь, о такихъ страшныхъ мысляхъ? Ну?

— Мистеръ Фордисъ сказалъ, что онъ не думаетъ, чтобы это требовало вознагражденія, но что онъ никогда не отказывается отъ добраго предложенія, и что я могу иногда читать ему газеты и писать нѣкоторыя письма. Мы съ этого и начали, а теперь не ограничиваемся газетой, иногда читаемъ очень интересныя книги: путешествія, историческія сочиненія. Одно не хорошо, что Анджела такъ ужасно зѣваетъ и такъ сильно этому противится.

— Почему же она не положитъ этому конца?

— Потому что не можетъ, — отвѣчала Мабель: — мистеръ Фордисъ — полный хозяинъ.

Она старалась удержать улыбку, но когда подняла голову и встрѣтилась глазами съ Грэсъ, улыбка-таки прорвалась. Грэсъ разразилась громкимъ смѣхомъ, къ которому присоединилась и Мабель.

— Другими словами, сестрица твоя попалась; ей приходится подчиняться мистеру Фордису, вмѣсто того, чтобъ онъ подчинялся ей, какъ она надѣялась. Ты, вѣроятно, извинишь меня, Мабель, если я скажу, что очень рада это слышать.

Мабель слабо улыбнулась, и въ эту минуту звукъ колокола извѣстилъ ихъ, что на фермѣ поданъ чай; въ сопровожденіи доктора Джонсона, задумчиво двигавшагося позади нихъ, онѣ отправились его кушать.

Глава XXI. — Смущеніе.

Суббота, день пріѣзда Германа, настала и миновала, онъ явился въ назначенный часъ и утро воскресенья застало среди полнаго счастья и его и Грэсъ, которая хотя и дѣлала видъ, что не обращаетъ на него никакого вниманія, но въ дѣйствительности была очень рада. А потому Мабель, въ своемъ одиночествѣ, вдругъ почувствовала, что у нея страшно много времени, которымъ она можетъ располагать по своему усмотрѣнію. Но въ Фаульгавенѣ у нея никогда не бывало недостатка въ средствахъ пріятно провести время; сознаніе, что она находится въ симпатичной ей мѣстности, среди людей ею любимыхъ, значительно способствовало ея счастью.

Поэтому Мабель предоставила Грэсъ и Герману занимать другъ друга, а сама забавлялась по своему, сидѣла съ мистрисъ Массей въ ея любимой комнатѣ наверху, слушала рѣчи этой дамы, выходила безъ шляпы въ садъ нарвать букетъ цвѣтовъ, или прогуливалась съ докторомъ Джонсономъ, которой слѣдовалъ за нею или шелъ впереди ея степеннымъ, приличнымъ шагомъ, или заходила на скалы, туда, гдѣ было ея любимое мѣстечко. Она испытывала глубокое удовольствіе уже отъ одной прогулки по крутому обдуваемому вѣтромъ берегу, когда ея холстинковое платье волочилось по чистой, короткой, волнистой травѣ. Всякій разъ, когда она всходила на вершину самой высокой скалы, и обширное блестящее, точно стеклянное море подобно свѣтовому лучу открывалось ея глазамъ, она испытывала ту же дрожь радостнаго недоумѣнія, то же ощущеніе полнаго удовлетворенія, силою чего-то столь безпредѣльнаго, что ей никакъ и никогда не понять тайны въ немъ заключающейся: хриплое рокотаніе мора, и ритмическіе удары волнъ о берегъ, никогда не теряли для ея слуха своей величавой гармоніи.

Когда она сидѣла, стояла, или лежала на скалѣ, ее можно было принять за «Думу» Уодсворта; все въ природѣ было для нея источникомъ радости, а когда она наблюдала и прислушивалась, въ ней какъ будто исполнялись слова поэта: «И красота, порожденная нѣжными звуками, отравится на ея лицѣ».

Мабель не была некрасивая дѣвушка, она отличалась рѣдкой, нѣжной, своеобразной красотой; и эта красота, освѣщавшая ее лицо въ теченіе цѣлыхъ часовъ общенія съ одною природой, прибавляла новую прелесть въ той, которой дышало ея личико. Такъ провела она субботу, настало воскресенье, и Мабель, побывавъ утромъ въ церкви съ мистриссъ Массей и проведя время послѣобѣда на своемъ любимомъ мѣстечкѣ, вернулась домой въ чаю; Грэсъ ожидала ее.

— Мы задумали экскурсію. Не устала ли ты, или чувствуешь въ себѣ силы совершить хорошую длинную прогулку?

— Чувствую въ себѣ силы совершить хорошую, длинную прогулку, — быстро отвѣчала Мабель.

— Мы съ Германомъ собираемся пойти въ городъ, подняться къ аббатской церкви, прослушать тамъ службу, и вернуться домой въ сумерки, конечно, если это тебя не слишкомъ утомитъ.

— О прелестно, положительно прелестно! Но вы съ Германомъ не предпочтете ли отправиться вдвоемъ?

— Мы съ Германомъ достаточно наслаждались обществомъ другъ друга, намъ нужна перемѣна.

Германъ любезно сказалъ, что скорѣй готовъ умереть, чѣмъ ей противорѣчить, и успокоенная Мабель объявила, что ничто не можетъ доставить ей большаго удовольствія, чѣмъ предполагаемая прогулка.

Отъ Red Lees до старой аббатской церкви въ Фаульгавенѣ было довольно далеко, и каждый шагъ на этомъ пути имѣлъ свою прелесть. Они составляли очень веселое тріо, когда шли по извилистой дорогѣ въ городъ, пошли берегомъ рѣки, которая здѣсь, у береговъ, была переполнена черными остовами кораблей, присланныхъ въ починку, попали въ узкую улицу съ оригинальными переулками, выходившими на берегъ рѣки и, наконецъ, добрались до подножія длинной церковной лѣстницы съ изъѣденными временемъ каменными ступенями, — лѣстница вела къ вершинѣ восточной скалы, на которой виднѣлась выше описанная руина аббатства, а подъ нею, почти свѣсившись надъ моремъ, низенькая древняя церковь.

Они вскарабкались по ступенямъ, пошли по кладбищу, мимо безчисленныхъ надгробныхъ камней, воздвигнутыхъ въ память такого-то матроса, шкипера и пр.

Они вошли въ церковь, освѣщенную мягкимъ свѣтомъ съ восточной стороны; тамъ шла скромная служба, въ концѣ которай была сказана проповѣдь. Обѣ дѣвушки сидѣли на скамьѣ въ глубинѣ церкви, у дверей, Германъ помѣщался между ними; и Мабель, которая была ближе другихъ къ паперти, было видно море, разстилавшееся передъ нею въ видѣ блестящей, серебристой скатерти, такъ далеко, какъ только могъ видѣть глазъ.

Есть что-то трогательное и патетическое въ спокойной прелести церковной службы въ лѣтній, воскресный вечеръ въ деревнѣ, хотя трудно объяснить себѣ, что именно. Три молодыхъ сердца, быть можетъ, были переполнены счастіемъ — отъ радости, что они живутъ и дышать среди такихъ красотъ, и отъ великихъ, яркихъ надеждъ на будущее, вообще свойственныхъ молодымъ сердцамъ. Какъ бы то ни было, всѣхъ ихъ охватило безмолвно торжественное нестроеніе, и Мабель раза два въ продолженіи службы замѣчала, что глаза ея подергивались слезами.

По окончаніи проповѣди, всѣ встали и приготовились пѣть послѣдній гимнъ. Священникъ указалъ нумеръ гимна. Мабель слегка вздрогнула, когда раскрыла книгу и прочла: «О находящихся на морѣ». Что заставило священника выбрать этотъ гимнъ, въ такой вечеръ, когда море походило на большое зеркало? Имѣло ли это просто цѣлью напомнить, что и «среди жизни насъ окружаетъ смерть»? или напомнить о буряхъ, свирѣпствовавшихъ въ минувшіе дни, или же подготовить къ тѣмъ, которыя должны свирѣпствовать въ будущемъ, не смотря на дивную тишину настоящаго вечера? «И правда, — думала Мабель, когда раздались торжественные звуки, — развѣ кладбище не переполнено могилами погибшихъ на морѣ — шкиперовъ, простыхъ матросовъ, матерей и дѣтей, утонувшихъ вмѣстѣ и найденныхъ въ объятіяхъ другъ друга?»

Пропѣли первый стихъ; послѣднія слова звучали торжественно:

«Услышь васъ, вопіющихъ къ Тебѣ о находящихся въ опасности на морѣ».

Вдругъ въ душѣ ея блеснуло воспоминаніе о Филиппѣ. Что, если онъ находится въ какой-нибудь опасности на морѣ или за сушѣ! «Не будь насъ, думала она, не встрѣться онъ съ нами никогда, онъ былъ бы теперь, въ эту самую минуту, въ безопасности, дома, въ Англіи». А пѣніе продолжалось, она сама пѣла, съ пылкостью и усердіемъ, отъ которыхъ ея голосъ становился сильнѣе:

«Святѣйшій Духъ, носившійся надъ мрачнымъ и грубымъ хаосомъ, повелѣвшій его гнѣвному шуму умолкнуть, даровавшій миръ вмѣсто дикаго безпорядка — услышь насъ, вопіющихъ въ Тебѣ о находящихся въ опасности на морѣ».

Съ сердцемъ, переполненнымъ безпричиннымъ страхомъ и волненіемъ, она, по окончаніи гимна, упала за колѣни и закрыла лицо руками, пока священникъ произносилъ отпускъ.

На возвратномъ пути они были гораздо молчаливѣе, чѣмъ когда шли въ церковь. Германъ подалъ Грэсъ руку, чтобы помочь ей взобраться на крутую гору, а Грэсъ сжала руку пріятельницы въ своей рукѣ, будто желая сказать ей: «нѣтъ я не оставлю тебя». Наставали сумерки, небо темнѣло, начинали показываться звѣзды. Они дошли уже до вершины горы, но продолжали идти рука объ руку по покрытымъ росою полямъ, медленно и безмолвно, какъ будто желая хоть нѣсколько удержать теченіе этихъ драгоцѣнныхъ мгновеній.

— Ахъ, — наконецъ со вздохомъ сказала Грэсъ, — мы теперь близко отъ дома! Вонъ мама у калитки, отецъ съ нею, они ждутъ насъ.

Они подошли въ калиткѣ, у которой, дѣйствительно, стояла мистриссъ Массей, положивъ руку на плечо человѣка, который опершись о калитку, смотрѣлъ на нее. Грэсъ первая, вдругъ вырвавъ руку изъ-подъ руки жениха, однимъ прыжкомъ бросилась впередъ, воскликнувъ сдавленнымъ голосомъ, не то плача, не то смѣясь: — Филиппъ! О, Филиппъ!

Мабель мгновенно остановилась, вдругъ почувствовавъ, что она похолодѣла, что не можетъ сойти съ мѣста, точно какая магическая сила сковала ее; сердце ея билось такъ сильно, что она почти задыхалась. Какое страшное, ужасное совпаденіе! Какая она несчастная, что обречена находиться здѣсь и отравлять свиданіе Филиппа со всѣми дорогими его сердцу. У калитки происходила сцена безсвязнаго ликованія. Грэсъ, ошалѣвъ отъ радости, предлагала вопросы и не успѣвала получать отвѣты; она сначала прижимала Филиппа въ сердцу, потомъ отталкивала его, чтобъ налюбоваться имъ и видѣть, насколько онъ измѣнился.

— Ты измѣнился! Ты какъ будто сталъ выше ростомъ, пополнѣлъ, а какъ загорѣлъ. О, какъ я тобой горжусь! Какъ жаль, что ты не былъ съ нами въ церкви сегодня вечеромъ. Вотъ бы всѣ на тебя уставились! О, мнѣ просто не вѣрится — это слишкомъ большая радость!

— Неправда ли, что мы почти лишніе здѣсь, Мабель? — въ эту минуту сказалъ ей Германъ. Онъ говорилъ ласково, такъ какъ не преминулъ замѣтить ея взгляда, исполненнаго ужаса, да и Грэсъ отчасти ознакомила его съ положеніемъ дѣла, такъ что онъ съ своимъ обычнымъ добродушіемъ подумалъ: — Бѣдняжка, чертовски ей должно быть непріятно, крѣпко бы ей, я думаю, хотѣлось вырваться отсюда.

— Не вы, — отвѣчала Мабель быстрымъ, горестнымъ шопотомъ: — но я… О, Германъ, какъ мнѣ быть? Помогите мнѣ уйти! Не могу я сегодня болѣе надоѣдать имъ.

Ей показалось, что представляется надежда уйти: она собиралась проскользнуть между Грэсъ и мистриссъ Массей, но Грэсъ, среди своихъ восторговъ, замѣтила эту попытку и поймала Мабель за руку.

— Куда ты идешь? — воскликнула она. — Поди сюда! Филиппъ, это Мабель Ферфексъ. Ты вѣроятно не узналъ бы ее, не правда-ли?

Съ этимъ она толкнула впередъ перепуганную Мабель, которая съ какимъ-то отчаяннымъ мужествомъ подняла голову и увидала — точно Филиппа Массей, но не Филиппа Массей былого времени, котораго она всегда любила преданностью сестры, на котораго смотрѣла какъ на равнаго, что не позволяло ей ощущать смущенія. Этотъ Филиппъ Массей былъ совсѣмъ другой, по сравненію съ нимъ она почувствовала себя совершеннымъ ребенкомъ. Онъ былъ такъ серьезенъ, такъ сдержанъ, такой совершенный мужчина, такъ далекъ отъ юности и увлеченій ея, что она была поражена и совсѣмъ растерялась. Дня не проходило съ того рокового утра, три года тому назадъ, чтобы Мабель не думала о Филиппѣ и объ оскорбленіи, которое нанесла ему ея сестра, но она всегда думала о немъ, какъ о человѣкѣ совершенно непохожемъ на то, чѣмъ онъ сталъ. Она не могла представить себѣ этого человѣка до безумія влюбленнымъ въ Анджелу, но въ немъ было нѣчто заставившее ее подумать: Ужасно было бы стоять у него на дорогѣ, когда онъ бы этого не желалъ! Я бы этого не вынесла, я должна убраться отсюда какъ можно скорѣй. Подумать только, что Анджела измѣнила ему для мастера Фордиса! О, Господи!

Все это пронеслось у нея въ головѣ съ быстротою молніи; теперь она услыхала слова Филиппа.

— Мабель Ферфексъ! Да, я вездѣ бы ее узналъ.

Онъ взялъ ея дрожащую, безсильную руку, сказалъ два-три слова, спросилъ, какъ она поживаетъ, съ веселымъ удивленіемъ замѣтилъ ея очевидное смущеніе, мелькомъ взглянулъ на ея испуганное лицо и широко раскрытые глаза, а затѣмъ, точно почти не видавъ ее, обратился въ Герману Берггаузу съ настоящимъ, сердечнымъ привѣтомъ, подумала Мабель, которая, убѣгая, не преминула замѣтить руку Филиппа, лежавшую на плечѣ Германа, долгое крѣпкое рукопожатіе, услыхать ласководружескія слова: — «Ну, старина, крѣпко я радъ, что мы, таки будемъ братьями!» — Она видѣла, какъ Грэсъ подошла къ нимъ близко, — и пробралась въ себѣ въ комнату. Неудержимыя слезы лились по ея лицу.

«Не въ силахъ я оставаться здѣсь; это невыносимо, — повторяла она въ душѣ. — Не могу я выносить, чтобъ онъ смотрѣлъ за меня, точно меня не видитъ, а между тѣмъ не могу же я ожидать, чтобъ онъ смотрѣлъ на меня иначе, такъ какъ я должна представлять очень непріятное для него зрѣлище».

Глава XXII. — Требованіе удовлетворенія.

Былъ вторникъ, второй день со времени неожиданнаго появленія Филиппа въ домѣ отца. Грэсъ бродила изъ комнаты въ комнату, заглядывала въ нихъ, качала головой, и шла дальше.

— Куда могла она спрятаться? Вѣрно она у себя въ комнатѣ, — размышляла миссъ Массей, поднимаясь по широкой, дубовой лѣстницѣ, и пройдя по корридору, постучала въ дверь одной изъ спаленъ.

— Войдите! — кликнулъ голосъ Мабель, и Грэсъ вошла. Гостья ея сидѣла у стола, стоявшаго у одного изъ оконъ. Передъ нею были письменныя принадлежности, и она, повидимому, была занята письмомъ.

— Что ты дѣлаешь? — спросила Грэсъ. — Отчего ты здѣсь заперлась? я вездѣ тебя искала.

— Я пишу письмо и хочу, чтобъ оно пошло сегодня вечеромъ; надо его приготовить къ тому времени, когда мальчикъ вашъ поѣдетъ въ городъ, — сказала Мабель съ довольно смущеннымъ видомъ.

— Вотъ какъ! Ну, постарайся, чтобы письмо твое было какъ можно короче, мнѣ надо о многомъ съ тобой потолковать. Мы затѣваемъ пикникъ.

— Да, я сейчасъ кончу. Ты знаешь что и никогда помогла понять «Брэдшо»^[3], вотъ отчего я такъ долго провозилась.

— Брэдшо? — повторила Грэсъ, съ подозрительнымъ взглядомъ. — На что тебѣ Брэдшо?

— Надо сказать Анджелѣ, съ какимъ поѣздомъ ожидать меня, — съ волненіемъ отвѣчала Мабель, безуспѣшно пытаясь равнодушно улыбнуться.

— Но зачѣмъ, скажи ради Бога, Анджелѣ зналъ за мѣсяцъ впередъ, съ какимъ поѣздомъ ты будешь?

— За мѣсяцъ! О, но я должна ѣхать послѣ завтра, — былъ отвѣтъ, данный притворно-положительнымъ тономъ.

— Пустяки! Ты пробудешь еще мѣсяцъ.

— Право, Грэсъ, не могу. Я уже и такъ давно изъ дому. Я увѣрена, что имъ было бы непріятно, еслибъ и осталась еще на такой долгій срокъ.

— Кто говоритъ, что имъ было бы пріятно? но намъ было бы пріятно, еслибъ ты осталась, а это главное, — безцеремонно возразила Грэсъ. — Полно, Мабель, не дурачься. Тебѣ совершенно невозможно ѣхать. Дай мнѣ это письмо и позволь мнѣ его разорвать.

Она протянула за нимъ руку, но маленькіе пальчики Мабель сжали письмо точно въ тискахъ, и въ глазахъ ея появилось вовсе не уступчивое выраженіе.

— Я знаю навѣрное, — продолжала Грэсъ, — что мистеръ Фордисъ разрѣшилъ тебѣ ѣхать и веселиться сколько пожелаешь, такъ-какъ тебѣ необходима перемѣна. Ты мнѣ это писала. Неужели ты станешь отрекаться отъ документовъ, писанныхъ твоей собственной рукой?

— Теперь совсѣнъ другое дѣло, — поспѣшно проговорила Мабель. — Потрудись не мѣшать мнѣ, Грэсъ, или письмо мое не поспѣетъ къ отъѣзду Тома.

— Что до меня, то я надѣюсь — что оно не поспѣетъ. Ты заставляешь меня, чтобъ остаться и мѣшать тебѣ. Зачѣмъ хочешь ты ѣхать? Откуда эта внезапная ненависть къ намъ и нашему обществу? Ты прежде ничего оба этомъ не говорила.

Мабель, въ смущеніи, молчала, а Грэсъ продолжала: — Ты отлично знаешь, что всѣ мы желаемъ, чтобъ ты осталась.

— Не всѣ, — невольно сорвалось съ губъ Мабель, она, съ досады, прикусила ихъ, и, сложивъ письмо, сказала:

— По многимъ причинамъ я должна ѣхать въ четвергъ, и ты поступишь очень нехорошо и совсѣмъ не по-дружески, если будешь мѣшать этому.

— Теперь я знаю, — съ торжествомъ проговорила Грэсъ. — Я и прежде могла бы догадаться. Это потому, что ты хочешь убѣжать отъ Филиппа, глупенькое ты созданіе.

— Нѣтъ, и вовсе не бѣгу отъ него, — отвѣчала Мабель, съ горестью сознавая, что лицо ея горитъ и никакъ не желаетъ принять свой нормальный цвѣтъ.

— Неужели ты хочешь сказать, что, еслибъ Филиппъ не возвратился, ты бы такъ со мною поступила?

— Съ тобою поступила! Какая ты недобрая, Грэсъ. Нелѣпо увѣрять, что ему можетъ быть пріятно видѣть меня здѣсь; что ты не говори, я не останусь. Я была бы несчастна, еслибъ осталась.

— Нечего сказать, милый комплиментъ намъ и нашему гостепріимству! Объясни, какую разницу, по твоему, это можетъ сдѣлать Филиппу?

— Не могу себѣ представить, для чего ты такъ тревожишь прошлое, когда одно мое желаніе, чтобъ оно было забыто. Ты не могла заботъ, что моя сестра отвратительно поступила съ твоимъ братомъ; онъ также не могъ этого забыть. Не проходило дня, чтобъ я объ этомъ не думала. Самое имя Ферфексъ должно непріятно звучать въ его ушахъ, самый видъ мой долженъ быть ему ненавистенъ. Удовольствіе, какое доставляетъ ему мысль, что онъ снова дома, должно быть совершенно испорчено встрѣчами со мною на каждомъ шагу. Мысль это для меня невыносима, а ѣду домой; я рѣшилась.

— А что, если я скажу тебѣ, что ты совершенно ошибаешься, что Филиппъ давнымъ давно зналъ поступокъ твоей сестры, и что онъ съ такимъ же удовольствіемъ видитъ тебя здѣсь, какъ всякую другую дѣвушку.

— Ты можешь мнѣ это говоритъ, но ты очень хорошо знаешь, что это неправда. Такія рѣчи ни къ чему не ведутъ.

— Та окончательно рѣшилась?

— Окончательно.

— Такъ мнѣ придется очень на тебя разсердиться. Конечно, я не могу держать тебя здѣсь силою, но ты не должна воображать, что можешь такъ со мною поступать безнаказанно. Я характера самаго мстительнаго. Посылай твое письмо, сдѣлай милость, постой. На столѣ въ залѣ лежитъ много писемъ, ожидающихъ отправки. Положи свое туда же, моя дорогая, оно будетъ отослано. Но я накажу тебя за твое недружелюбіе; да и не дальше, какъ сегодня послѣ обѣда.

Глаза миссъ Массей сверкали, когда она встала, выпрямилась и бросила горделивый взглядъ, съ высоты своего величія, на свою болѣе эѳирную и кроткую подругу.

— О, Грэсъ, — начала Мабель, глаза которой наполнились словами, — какъ…

Но Грэсъ выплыла изъ комнаты, оставивъ за собою общее впечатлѣніе гнѣвно-сверкавшихъ темныхъ глазъ, раскраснѣвшихся щекъ и злой, презрительной улыбки. Мабель надписала на своемъ письмѣ адресъ, прилѣпила марку, и проговорила задумчиво вполъ-голоса:

— Это безполезно. Я, вѣроятно, маленькая дурочка, такъ какъ онъ даже, повидимому, никогда меня не замѣчаетъ; но, еслибъ самый видъ мой не напоминалъ ему чего-то непріятнаго, онъ бы говорилъ со мною, я увѣрена. Сердце у него не черствое, у него найдется ласковое слово для всякаго кромѣ меня. Грэсъ хорошо толковать; онъ готовъ сказать что угодно, чтобъ сдѣлать ей пріятное. Можетъ ли, онъ сознаться, что желалъ бы, чтобъ я убралась и оставила ихъ въ покоѣ? Грэсъ можетъ сердиться, если ей угодно, но письмо мое должно быть отправлено.

При этомъ она, къ своему великому удивленію и неудовольствію, замѣтила, что плачетъ; но быстро отеревъ слезы, она взяла свою шляпу съ широкими полями и письмо и пошла внизъ.

Какъ сказала Грэсъ, нѣсколько писемъ лежало на столѣ, и Мабель положила свое съ остальными, затѣмъ вышла изъ дому, и пошла садомъ и полями къ скаламъ, чтобы посидѣть тамъ и искать облегченія своимъ взволнованнымъ чувствамъ.

"Я, право, несчастная, — размышляла она. — Зачѣмъ была я здѣсь, когда онъ сюда пріѣхалъ? Съ этой самой минуты я въ постоянной лихорадкѣ. Онъ долженъ считать меня ужасно навязчивой дѣвчонкой за то, что я суюсь ему на глаза въ такое время; и онъ смотритъ на меня такъ холодно и разсѣянно, точно меня не видитъ — также какъ смотрѣлъ бы на муху въ окнѣ, или на паука на стѣнѣ. Онъ очевидно, совершенно забылъ, какъ онъ былъ когда-то добръ; но я этого не забыла; даже если я это заслужила, вынести этого я не въ состояніи. Грэсъ могла бы быть снисходительнѣе. Когда она приходитъ и стоитъ надо мной, вотъ какъ сейчасъ, и сверкаетъ своими большими глазами, она такъ на него похожа, что и почти готова…

Прикосновеніе къ ея платью какого-то движущагося тѣла привлекло ея вниманіе въ особѣ доктора Джонсона, который, съ неприличной поспѣшностью, очень рѣдко въ немъ замѣчаемой, пронесся мимо, но прыгнувъ назадъ какъ разъ во-время спасся отъ вѣрной смерти, которой грозилъ бы ему дальнѣйшій скачекъ, — а потомъ перенесъ свое вниманіе на Мабель и сталъ ласкаться точно въ припадкѣ нѣжности.

— Дорогой мой докторъ Джонсонъ! — начала она, такимъ тономъ, какъ будто собиралась разсуждать съ человѣкомъ необузданнымъ, — постарайтесь такъ не увлекаться, или…

— Оставьте его! Онъ не рискнетъ своей драгоцѣнной жизнью. Онъ, какъ его безсмертный соименникъ, слишкомъ любитъ вкусныя вещи, приготовляемыя въ кухнѣ, чтобы преждевременно отказать себѣ въ наслажденіи ими, — сказалъ голосъ позади нея, голосъ, заставившій Мабель сильно вздрогнуть и сдѣлать замѣтное движеніе испуга при видѣ Филиппа, одного, если не считать доктора Джонсона, стоявшаго надъ нею, и смотрѣвшаго внизъ съ высоты, показавшейся Мабель громадной, такъ-какъ онъ стоялъ на небольшомъ, поросшемъ травою, пригоркѣ, а она сидѣла на днѣ небольшой впадины между двухъ скалъ.

— Не мѣшаю ли я вамъ, и можно ли? — спросилъ онъ, бросая свою сигару, и садясь возлѣ нея.

— Н-нѣтъ; я не долго здѣсь останусь, — отвѣчала Мабель, въ душѣ задавая себѣ вопросъ, когда-же наконецъ перестанетъ преслѣдовать ее несчастіе, и еще сильнѣе недоумѣвая, по какому странному случаю попалъ сюда Филиппъ.

— Долго не останетесь! Да вы только-что пришли, не правда ли? — спросилъ онъ, глядя на нее съ большимъ вниманіемъ и невозмутимой серьёзностью.

— Нѣтъ — чтоже — около…

— Около трехъ минутъ, — прервалъ онъ: — я видѣлъ, какъ вы проходили въ то время, какъ Грэсъ тащила меня со стула и приказывала слѣдовать за вами.

— Приказывала вамъ слѣдовать за мной! — воскликнула Мабель; уму ея, пораженному ужасомъ, истина открылась теперь во всей ея полнотѣ.

Грэсъ дѣйствительно привела свой планъ мщенія въ дѣйствіе съ быстротой и искусствомъ великаго полководца.

— Да, она послала меня за вами, — спокойно сказалъ Филиппъ, подпирая подбородокъ одной рукой, а другою откидывая назадъ и приглаживая уши доктора Джонсона, процессъ, заставлявшій это умное животное высовывать языкъ больше чѣмъ когда-либо, и осклабляться безобразной усмѣшкой невыразимаго блаженства.

— Она сказала, что поссорилась съ вами, и что вы были недобры — нѣтъ, что вы были «очень дурная», она употребила именно это выраженіе.

— О, Господи! — было все, что могла воскликнуть Мабель.

— Она говоритъ, что вы хотите уѣхать, — продолжалъ онъ. Если онъ прежде не обращалъ на нее вниманія, Мабель уже болѣе не могла обвинять его въ этомъ: онъ внимательно наблюдалъ за нею и это ея не успокоивало. Тревога, наполнявшая ея душу, выражалась въ ея обращеніи.

Мабель такъ мучилась, размышляя о своемъ настоящемъ положеніи, что уже болѣе не могла видѣть его въ его настоящемъ свѣтѣ или размѣрахъ. Совѣсть ея была болѣзненно-чутка, Грэсъ не знала, угадать не могла истинной пытки, которую причиняла дѣвушкѣ своей шутливой местью.

— Да, нѣтъ. Мнѣ не хочется ѣхать, но я боюсь, что это необходимо.

— Но почему? Грэсъ говоритъ, что нѣсколько дней тому назадъ васъ, повидимому, радовала мысль еще погостить, — сказалъ Филиппъ съ полу-улыбкой въ глазахъ при видѣ неудержимаго румянца, залившаго лицо Мабель при его вопросѣ.

Она не отвѣчала, но сидѣла и съ смущеніемъ смотрѣла на море. Какъ могла она сказать ему: «Я хочу ѣхать, потому что вы вернулись домой?» Мысль, что онъ можетъ догадаться о подобной вещи, заставляла ее всю пылать, такъ какъ при болѣзненной ея впечатлительности Мабель казалось, что Фклиппъ долженъ не менѣе живо, чѣмъ она, чувствовать поведеніе ея сестры три года тому навалъ. Развѣ онъ не покинулъ Англіи, чтобъ избѣгнуть возможности видѣть Анджелу или быть возлѣ нея? Она совершенно позабыла, что попытка эта могла оказаться успѣшной, что Филкппъ могъ бытъ теперь свободенъ, могъ отдѣлаться отъ возможности испытывать по этому поводу какія-либо ѣдкія чувства. Для нея это было больное мѣсто — неотвязное воспоминаніе стыда и горя, и скорѣй, чѣмъ упомянуть о немъ Филиппу, она готова была даже взять назадъ свое рѣшеніе, и остаться въ Red Lees, чего бы это ей ни стоило.

А потому легче вообразить, чѣмъ описать чувство полнѣешаго ужаса, овладѣвшее ею, когда Филиппъ продолжалъ спокойнымъ, сдержаннымъ томомъ человѣка, производящаго интересное, но не особенно его волнующее разслѣдованіе:

— Вы молчите. Я начинаю думать, что Грэсъ въ сущности была права, и что я — несчастная причина вашей рѣшимости покинуть насъ. Неужели это дѣйствительно такъ, миссъ Ферфексъ?

— О, какъ могла Грэсъ, — начала Мабель, а потомъ, подавленная ужасомъ своего положенія, совершенно потерявъ голову отъ смущенія, она поспѣшно вскочила, чтобы убѣжать не говоря ни слова.

Но прежде чѣмъ она успѣла подняться, Филиппъ вмѣшался, прикосновеніе его руки къ ея рукѣ неожиданно ее остановилъ.

— Потрудитесь пустить меня, — воскликнула она, съ смѣсью достоинства и отчаянія въ голосѣ и позѣ. — Это, право, не шутка; это не…

— Очевидно, что это не шутка, — отвѣчалъ онъ, довольно рѣзко. — По крайней мѣрѣ очевидно, что вы считаете это не шуткой. Грэсъ, однако, смотрѣла на дѣло иначе. А теперь, миссъ Ферфексъ, слушайте!

Мабель невольно повернулась, и увидала, что онъ смотритъ за нее повелительнымъ выраженіемъ, заставившимъ ее остановиться волей-неволей.

— Вы безмолвно признаете, что я какимъ-то образомъ вліяю на ваше желаніе сократить ваше пребываніе здѣсь, — продолжалъ онъ, и отъ его звучнаго голоса дрожь пробѣгала по тѣлу бѣдной Мабель, тогда какъ сокровенное желаніе уйти отсюда, убѣжать отъ чего-то, отъ чего именно она сама не знала, становилось сильнѣе съ каждымъ мгновеніемъ. — Мнѣ кажется, что я имѣю право узнать причину. Чѣмъ могъ я оскорбить васъ? Я увѣренъ, что согрѣшилъ несознательно, одно ваше слово исправимъ меня — болѣе я васъ не оскорблю.

— О мистеръ Массей, какъ можете вы говорить такія жестокія вещи? какъ можете вы такъ насмѣхаться надо мной? — воскликнула она, снова садясь на прежнее мѣсто и закрывая лицо руками. Докторъ Джонсонъ, исполненный разумнаго и сочувственнаго желанія утѣшитъ ее, положилъ ей лапы на колѣни, и вытянулъ шею, чтобы лизать ей руки, — Филиппъ воскликнулъ съ смущеніемъ:

— Насмѣхаться надъ вами! Совершенно не могу себѣ представать, что вы хотите сказать.

— Вы должны хорошо знать причину моего желанія уѣхать, — сказала Мабель, взглянувъ на него съ нѣкоторымъ негодованіемъ на то, что казалось ей намѣреннымъ продолженіемъ испытанія, становившагося для нея невыносимымъ.

— Честью клянусь вамъ, я знаю только то, что Грэсъ пришла ко мнѣ очень взволнованная, велѣла мнѣ оставить книгу и не быть такимъ лѣнтяемъ, и когда я спросилъ ее, какъ могу я обнаружить мою дѣятельность пріятнымъ для нея образомъ, она изъ окна указала мнѣ на васъ и сказала: «Я съ ней поссорилась, она была очень дурная, и ты тутъ замѣшанъ. Она говоритъ, что хочетъ уѣхать. Ступай и помирись съ нею…» «Отъ всей души готовъ это сдѣлать, — отвѣчалъ я, — если ты мнѣ скажешь, что я сдѣлалъ, чѣмъ оскорбилъ ее?» «Не знаю, — сказала она, — но если ты пойдешь за нею, она навѣрное тебѣ скажетъ; ты долженъ съ нею помириться». Я рабъ Грэсъ, и вашъ, а потому пришелъ. Теперь, миссъ Ферфексъ, не угодно-ли вамъ объясниться? Чѣмъ оскорбилъ я васъ?

— Не то, чтобъ вы меня оскорбили, но я увѣрена, что я оскорбляю васъ, — сказала Мабель, поднявъ голову и открывая ему буквально пылающее лицо, представлявшее рѣзкій контрастъ съ спокойнымъ, загорѣлымъ лицомъ Филиппа, съ твердымъ взглядомъ его темныхъ глазъ, упорно устремленныхъ на нее. Выраженіе удивленія проглядывало въ нихъ, когда онъ сказалъ:

— Вы оскорбляете меня! Боюсь, что я все еще ничего не понимаю. Какъ могли вы, какимъ бы то ни было образомъ, оскорбить меня? Вы?

— Я хочу сказать, что одного вида моего достаточно, чтобъ вызвать въ душѣ вашей мучительныя воспоминанія. Вамъ не можетъ быть пріятно видѣть меня здѣсь, послѣ, — о, не могли же вы забыть послѣдней вашей встрѣчи — и — и — Анджелы!

Слово вырвалось, настало мертвое молчаніе, въ теченіе котораго лицо Филиппа почти не измѣнялось, только въ первую минуту въ глазахъ его будто блеснулъ огонь. Онъ задумчиво смотрѣлъ на голову доктора Джонсона, продолжая ласково гладить уши этого уживчиваго друга человѣка; движеніе его руки оставалось правильнымъ, спокойнымъ. Мабель смотрѣла на него, затаивъ дыханіе; сомнѣніе, страхъ, восторгъ, быстро смѣнялись въ ея душѣ, когда она замѣтила сначала непонятный блескъ въ его глазахъ, потомъ еще менѣе понятную полу-улыбку, искривившую его губы, и, наконецъ, замѣнившую ее невозмутимую серьезность, въ которой не было и слѣдовъ суровости или неудовольствія. Онъ молчалъ, онъ казался погруженнымъ въ размышленіе, пока, наконецъ, не взглянулъ на Мабель, послѣ, какъ ей показалось, цѣлой недѣли волненій, и она могла убѣдиться, что взглядъ его также спокоенъ, также твердъ, также ясенъ, какъ взглядъ ребенка.

— Вы сердитесь? — шепнула она, робко дотрогиваясь до его руки. — Я не хотѣла этого говорить; но я никогда этого не забыла, а теперь мнѣ кажется, что вы забыли.

Филиппъ удержалъ ея руку, и не выпуская ее изъ своей, сказалъ:

— Неужели вы меня считали такимъ мстительнымъ, Мабель?

— Вамъ было нанесено такое ужасное оскорбленіе! — сказала она.

— Такъ вы дѣйствительно считаете меня такимъ мстительнымъ, — повторилъ онъ, хотя ему было смѣшно; онъ чувствовалъ, что не можетъ не улыбнуться. — Я помню, что вы и тогда ужасно страдали. Вы были наказаны за грѣхъ, котораго не могли бы совершить, хотя бы жизнь ваша отъ этого зависѣла. Вы были больны, и прежде чѣмъ все это обнаружилось, вы вынесли истинную пытку. Я ничего не забылъ! Грэсъ тогда писала мнѣ объ этомъ, но вмѣсто того, чтобъ пожалѣть васъ, боюсь, что я заглушалъ тогда въ своемъ сердцѣ всякія добрыя чувства и проклиналъ вашу сестру.

Легкое рыданье вырвалось у Мабель, она попробовала выдернуть у него руку, но не могла, и Филиппъ продолжалъ:

— И вы же до сихъ поръ страдаете. Вы, вѣроятно, такъ созданы. Вся совѣстливость семьи вашей досталась вамъ на долю, у васъ ея слишкомъ много, тогда какъ у другихъ слишкомъ мало. И вы воображали, что я питаю въ сердцѣ моемъ гнѣвъ противъ васъ, — зависть, ненависть, злобу, въ теченіи всѣхъ этихъ лѣтъ! Долженъ признаться, что вамъ почти удалось оскорбить меня. Это доказываетъ мнѣ, что я, должно быть, ужасно велъ себя въ первыя минуты моего разочарованія, что вы составили обо мнѣ такое мнѣніе.

Конечно, этимъ временемъ Мабель была уже вся въ слезахъ, докторъ Джонсонъ помѣщался возлѣ нея въ позѣ, выражавшей глубокую меланхолію. Ей однако удалось выговорить:

— И вы хотите сказать, что совсѣмъ, совсѣмъ съ этимъ помирились… простили, я хочу сказать..

— Я ни минуты не любилъ сестры вашей послѣ того, какъ узналъ, что она обманула меня, — сказалъ онъ голосомъ, жесткость котораго осушила слезы Мабель точно волшебствомъ. — Напротивъ, я ненавидѣлъ ее безсознательной, презрительной ненавистью — дурнымъ чувствомъ — такъ какъ, въ сущности, она такою создана. Что возмущало меня такъ, это то, что я не могъ, вмѣстѣ съ моей любовью къ ней, стряхнуть съ себя вліяніе этой любви на мою душу и характеръ. Это было невозможно. Любовь моя къ ней сдѣлала меня мягкимъ, а ея обманъ сдѣлалъ меня жесткимъ; жесткимъ и суровымъ я, слѣдовательно, останусь на всю жизнь. Вы, безъ сомнѣнія, знаете, миссъ Ферфексъ, что говорятъ, будто въ людскихъ дѣлахъ иногда совершаются крутые переломы; существуетъ также, вообще, время, когда вещество, изъ котораго сдѣлалъ человѣкъ, принимаетъ извѣстную форму и въ ней застываетъ, и всякія дальнѣйшія событія могутъ только нѣсколько смягчить угловатость очертаній этой формы. Сдѣлать больше можно только разбивъ его въ куски. Когда сестра ваша обманула меня — извините за выраженіе — я знаю, что склоненъ выражаться слишкомъ безцеремонно для ушей молодыхъ дѣвицъ…

— Но не для ушей женщинъ, уважающихъ истину, — рѣшительно, хотя и сдавленнымъ голосомъ, проговорила Мабель.

— Нѣтъ, это хорошо сказано. Вы, я вижу, похожи на Грэсъ, и предпочитаете прямыя выраженія. Итакъ, когда сестра ваша обманула меня, вещество, изъ котораго я сдѣланъ, приняло очень грубую, извращенную форму, оно искривилось; ничему никогда его не выпрямить, не сдѣлать изъ меня человѣка съ пріятнымъ, кроткимъ, любезнымъ характеромъ. Но это также не превратило меня въ животное, какъ вы, повидимому, воображаете. Это не лишало меня возможности дѣлать различіе между вашей сестрой, которой правда неизвѣстна, и вами, которой она лучшій другъ…

— О, еслибъ вы могли когда нибудь простить мнѣ! Я, я слишкомъ много объ этомъ думала. Для меня въ этомъ заключался весь міръ… я такъ ненавидѣла… ея поступокъ, и я воображала, что и для васъ также въ этомъ весь міръ.

— Какъ вы полагаете, не должны ли вы, хоть нѣсколько, вознаградить меня за то, что вообразили обо мнѣ такія вещи?

— Конечно, должна; и все, что хотите… все что вы можете указать…

— Такъ останьтесь здѣсь, пока Грэсъ не позволитъ вамъ возвратиться домой, и позвольте мнѣ постараться показать себя вамъ въ болѣе благопріятномъ свѣтѣ, чѣмъ до сихъ поръ.

— Прекрасно. Я должна показаться вамъ очень глупой, и… ахъ, мое письмо къ Анджелѣ! Оно навѣрное отправлено.

— Оно попало только въ мой боковой карманъ, — отвѣчалъ онъ, вынимая его. Мабель попробовала его схватятъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — сказалъ Филиппъ. — Что если мы его разорвемъ и разбросаемъ по волнамъ океана. Я это сдѣлаю, а вы сидите смирно.

Мабель и докторъ Джонсонъ слѣдили за нимъ, пока онъ дорывалъ письмо на мелкіе клочья и разбрасывалъ ихъ со скалы.

— Такъ разсѣялась нелѣпая мысль о вашемъ скоромъ отъѣздѣ изъ Red Lees, — спокойно замѣтилъ онъ, когда она сидѣла, сложивъ руки на колѣняхъ, не чувствуя себя въ силахъ завязать разговоръ, пока Филиппъ не сказалъ:

— А какъ поживаетъ она… Анджела, ваша сестра… мистрисъ Фордисъ, хочу я сказать?

— Она совершенно здорова, благодарю васъ.

— И счастлива?

— Не особенно.

— Несчастна?

— О, нѣтъ!

— Какое странное, душевное состояніе. И вы живете съ нею?

— Да.

— Хорошо вамъ тамъ?

— Нѣтъ.

— Отчего?

— Наши… мнѣ кажется, что наши вкусы не сходятся.

— Вы, можетъ быть, ссоритесь?

— Нѣтъ, никогда.

— Каждая изъ васъ идетъ своей дорогой, вы никогда не договариваете?

— Вовсе нѣтъ. Мы очень часто бываемъ вмѣстѣ. Кое-какъ ладимъ.

— Вы, вѣроятно, очень много выѣзжаете; принимаете бездну гостей? Говорятъ, что это удивительное средство отъ домашней скуки.

— Но мы мало выѣзжаемъ. Мистеръ Фордисъ этого не любитъ. Мы очень, очень тихо живемъ.

— Такъ у васъ, пожалуй, скука порядочная.

— Страшная скука.

— Такъ и должно быть. И вы находите, что здѣсь не такъ скучно, не правда ли?

— Я вовсе не нахожу, чтобы здѣсь было скучно.

— А между тѣмъ вы были готовы, вы даже желали возвратиться въ это скучное мѣсто, потому что вообразили…

— О, перестаньте, пожалуйста!

— Хорошо, не буду. Гдѣ живетъ ваша сестра? Въ какой части Иркфорда, хочу я сказать?

— Домъ ея называется Stone-Field, въ Королевскомъ паркѣ.

— О! Въ этой мѣстности очень красивые дома.

— Очень большіе, — нерѣшительно проговорила Мабель.

— Большіе, да. Я помню, что когда-то очень ими любовался. Но я хотѣлъ спросить, совершенно ли вы свободны въ Stone-field, можете ли вы принимать своихъ гостей, и т. д.

— У меня такъ мало знакомыхъ молодыхъ дѣвушекъ, да и мистеръ Фордисъ не особенно любитъ видѣть у себя много молодежи. Она ему мѣшаетъ.

— Какъ вамъ-то весело! Но едва ли онъ сталъ бы смотрѣть на меня, какъ на молодого человѣка, неправда ли?

— На васъ!

— На меня, на меня! Васъ, кажется, эта мысль приводитъ въ ужасъ.

— Неужели вы хотите сказать, что желали бы пріѣхать навѣстить мистера Фордиса!

— Я желалъ бы пріѣхать навѣстить васъ, а тогда вы могли бы представить меня мистеру Фордису. Какъ вы думаете, сильно ли бы возстала противъ этого мистриссъ Фордисъ?

— Нѣтъ. Не знаю. Не думаю.

— Такъ какія же ваши возраженія? Можетъ быть, вы этого не желаете?

— Нѣтъ. Не вижу, почему бы вамъ не пріѣхать, если… если…

— Если я думаю, что въ силахъ это вынести, хотите вы сказать. Я право думаю, что могу, черезъ нѣсколько времени… когда я попривыкну къ этой мысли. Но мы, покамѣстъ, оставимъ этотъ вопросъ открытымъ. Зачѣмъ вы встаете? Уходить нѣтъ никакой надобности, а здѣсь прелесть какъ хорошо.

— Но намъ надо идти. Развѣ вы не слышите звонъ колокола? Это значить, что чай давнымъ давно насъ ждетъ.

— Какая странная мысль! Ну, подождите минутку, Мабель; могу я называть васъ Мабель?

— Да, если хотите.

— Хочу. Это напоминаетъ мнѣ время, когда я носилъ ваши книги въ вашу школу. Не идите такъ скоро. Помните, вы обязаны вознаградить меня…

— Мнѣ кажется, что вы не нуждаетесь въ большихъ вознагражденіяхъ, — сказала Мабель, наконецъ, чувствуя себя почти свободно съ Филиппомъ, почти столько жи, какъ въ тѣ минувшіе дни, когда онъ носилъ ея книги. — Какого вамъ еще вознагражденія? — освѣдомилась она.

— А вотъ какого. Послѣ чаю мы съ Грэсъ отправимся гулять. Она нуждается въ нѣкоторомъ утѣшенія теперь, послѣ отъѣзда Германа! Вы должны обѣщать, что у васъ не разболится страшно голова, едва только мы соберемся, какъ это случилось вчера вечеромъ.

— О, если это все, я обѣщаю, — сказала Мабель, смѣясь, и они медленно направились къ дому; еще посмѣялись надъ безнадежной позой доктора Джонсона, который, заслышавъ звонокъ къ чаю, теперь сидѣлъ въ полѣ на полдорогѣ въ дому, тревожно ожидая ихъ приближенія, такъ какъ онъ ничѣмъ такъ не походилъ на своего безсмертнаго соименника, какъ своимъ влеченіемъ къ небольшой чашкѣ этой пріятной жидкости.

Они во-время явились въ Red Lees, вошли въ залу, и были встрѣчены Грэсъ.

— Ну? — спросила она.

— Ну, — сказалъ ея братъ, — я исполнилъ твое порученіе. Мабель останется.

— Мѣсяцъ, если ты на этомъ настаиваешь, — сказала Мабель.

— Мнѣ очень жаль, что вы такъ скоро позабыли свое обѣщаніе, — сказалъ Филиппъ. — Пока ты не отпустишь ее домой, Грэсъ; вотъ на чемъ мы порѣшили.

— Это единственное приличное рѣшеніе, послѣ того, что случилось, — сначала Грэсъ, переведя глаза съ одного на другую. — Ну, — отрывисто прибавила она, — идите-ка въ гостиную. Отецъ съ мамой почти отпили чай.

Глава XXIII. — Послѣдніе дни.

Какъ пролетѣли эти четыре недѣли, которыя Мабель согласилась провести въ Red Lees, ни одинъ изъ трехъ хорошенько не зналъ. Все, что имъ было извѣстно, это — что они наслаждались; если бы спросить кого-нибудь изъ нихъ, они вѣроятно стали бы увѣрять, что въ Фаульгавенѣ эти дни были длиннѣе, свѣтлѣе, чѣмъ гдѣ-либо на свѣтѣ.

Если Филиппъ былъ, какъ уличала его Мабель, нѣсколько требователенъ относительно вознагражденій, онъ, съ другой стороны, употреблялъ всевозможныя усилія, чтобы доказать ей, какъ сильно она въ немъ ошибалась; попытка эта увѣнчалась успѣхомъ, чего, разумѣется, и слѣдовало ожидать. Въ теченіе цѣлаго мѣсяца свободы и бездѣйствія, онъ имѣлъ полную возможность просвѣтить ее по этой части, тѣмъ болѣе, что Мабель ничего такъ не желала, какъ поучиться у него.

Начальство Филиппа объявило ему, что онъ можетъ отдыхать сколько пожелаетъ, такъ какъ заслужилъ этотъ отдыхъ, и, хотя онъ тотчасъ по возвращеніи заявилъ, что погибнетъ безъ работы, ему очень скоро удалось совершенно освоиться съ бездѣйствіемъ. Конечно, всѣ обстоятельства, вся его настоящая обстановка какъ бы поощряла лѣность. Дивная лѣтняя погода, общество двухъ дѣвушекъ, изъ которыхъ одна, по крайней мѣрѣ, окружала его всевозможнымъ баловствомъ, любовью и нѣжностью, отъ радости, что онъ снова возвращенъ ей, тѣмъ болѣе, что она гордилась его умомъ и способностями. Мистеръ Массей, отецъ, получилъ отъ мистера Старки письмо, въ которомъ шла рѣчь о его сынѣ и его дѣятельности; счастливый отецъ не могъ воздержаться, чтобы не прочесть этого письма въ слухъ женщинамъ, причемъ мистриссъ Массей вытирала глаза, а Грэсъ прыгала отъ радости и просила, чтобы письмо это было отдано ей въ вѣчную собственность; тогда какъ третья дама сидѣла въ глубинѣ комнаты, съ склоненной головой и пылающимъ лицомъ, кусала губы, и чувствовала, что сердце ея неудержимо бьется.

Эту сцену засталъ тотъ, до кого она ближе всѣхъ касалась, и освѣдомился, что случилось. Когда ему подали письмо, онъ его прочелъ, глаза всѣхъ были устремлены на него. Поднявъ голову, онъ увидѣлъ всѣ эти взгляда, и, разразившись нѣсколько смущеннымъ смѣхомъ, поцѣловалъ мать, сказавъ:

— Чепуха! Мы всегда говорили, что никто не сравняется со старикомъ Старки въ преувеличеніяхъ.

— Люблю я такого рода преувеличенія, — возразила Грэсъ, овладѣвая письмомъ, которое нашло мѣсто въ ея архивѣ. Послѣ этого событія она больше чѣмъ когда-нибудь ухаживала за Филиппомъ, ничто не было достаточно хорошо для вето, она чуть не извела его вниманіемъ.

Но, какъ выше сказано, онъ охотно съ этимъ мирился. Человѣкъ, отличавшійся такой дѣятельностью, такой неутомимой энергіей, такъ усердно работавшій, по выраженію мистера Старки, среди невыразимыхъ лишеній несчастной страны, въ которой едва ли бывала нога другого цивилизованнаго человѣка, какъ Робинзонъ Крузо, — говорила Грэсъ, — организмъ котораго закалился, благодаря его суровой жизни; который спалъ на циновкѣ, разостланной на землѣ, а иногда и на голой землѣ, при свѣтѣ прекрасныхъ звѣздъ; который также неутомимо работалъ какъ послѣдній негръ, подъ его командой, — этотъ человѣкъ теперь какъ нельзя лучше мирился съ dolce far niente лѣтнихъ каникулъ, безцѣльно бродилъ по скаламъ въ обществѣ доктора Джонсона и одной изъ дѣвушекъ, а не то и обѣихъ, или лежалъ растянувшись на вершинѣ скалы, тогда какъ одна изъ молодыхъ дѣвушекъ читала вслухъ Броунинга или Теннисона, или какого-нибудь другого поэта, въ данную минуту пользовавшагося ихъ особымъ расположеніемъ; сидѣлъ при лунномъ свѣтѣ въ благоуханномъ саду, болталъ всякій вздоръ, который можетъ только взбрести на умъ человѣку, съ Грэсъ, а иногда и съ Мабель; совершалъ длинныя прогулки въ фаэтонѣ, запряженномъ пони — опять съ докторомъ Джонсономъ и дѣвицами — въ дальніе лѣса, или въ нѣкоторыя изъ помѣстій, которыми изобиловала окрестность.

Эти послѣднія экскурсіи были очень пріятны. Филиппъ правилъ, а Грэсъ и Мабель поочередно садились возлѣ него, тогда какъ докторъ Джонсонъ раздѣлялъ заднее сидѣнье съ тою изъ дѣвицъ, которая занимала его. Счастливые были часы, которые они проводили такимъ образомъ, въ особенности, когда Филиппъ, по ихъ неотступной просьбѣ, разсказывалъ что-нибудь объ испытанныхъ имъ «невыразимыхъ лишеніяхъ», увѣряя, что онъ боится, какъ бы онѣ не сдѣлались историческими въ его семьѣ; а сестра слушала его съ выраженіемъ теплой любви.

Мабель также слушала, быть можетъ, тѣмъ усерднѣе, что говорила меньше всѣхъ. Грэсъ дразнила Филиппа по поводу вновь открывшейся въ немъ способности къ лѣни, а онъ сказалъ, что человѣкъ извѣстенъ своей способностью приноровляться къ обстоятельствамъ.

— Даже неблагопріятнымъ, — вставила Грэсъ.

— Даже неблагопріятнымъ, дорогая, каковы настоящія, — отвѣчалъ онъ.

Иногда Мабель размышляла о той характеристикѣ, какую далъ себѣ Филиппъ, въ тотъ день, на скалѣ.

«Ничто, — сказалъ онъ, — не измѣнять меня, я останусь грубымъ и недобрымъ». Грубъ онъ, пожалуй, порою бывалъ, т. е. грубъ въ выраженіяхъ, грубъ въ томъ смыслѣ, что въ очень утонченномъ обществѣ манеры его могли бы показаться недостаточно полированными, поклонъ недовольно изящнымъ, а комплименты — впрочемъ, они вообще блистали своимъ отсутствіемъ. Но недоброты Мабель долго не могла найти въ немъ никакой. Ей казалось, что она никогда не видала человѣка, обращеніе котораго съ матерью и сестрой было бы такъ хорошо и такъ удовлетворяло бы ее, какъ обращеніе Филиппа Массей.

Если у него были нѣкоторыя старомодныя идея относительно сферы дѣятельности женщины, и необходимости развивать ея кулинарныя и хозяйственныя способности, это конечно происходило не отъ того, чтобъ онъ воображалъ, что она не въ силахъ съ достоинствомъ принять участіе и въ другихъ вопросахъ — это было очевидно изъ предметовъ, которые онъ обсуждалъ съ Грэсъ и съ матерью, и изъ того, какое значеніе онъ придавалъ ихъ мнѣніямъ.

Однажды, когда дама съ очень прогрессивными воззрѣніями на сферу женской дѣятельности вступила въ споръ съ Филиппомъ и открыла то, что считала его страшнымъ и плачевнымъ невѣдѣніемъ относительно нѣкоторыхъ важныхъ пунктовъ, она намекнула Грэсъ, что желаніе мужчины превратить женщинъ въ усовершенствованныхъ кухарокъ и горничныхъ, — такъ выразилась она, — скрываетъ глубокую бездну эгоизма.

— Неужели! — возразила негодующая Грэсъ. — Вы думаете, что Филиппъ любитъ ѣсть, и предпочелъ бы мое умѣнье состряпать ему хорошій обѣдъ всякимъ другимъ моимъ талантамъ? Могу вамъ сообщать, что онъ предпочелъ бы ѣсть сухой хлѣбъ, чѣмъ видѣть, что мама или я сварили бы ему картофелину, еслибь мы были усталыми, или это было вамъ неудобно, — онъ это и дѣлалъ; я видѣла, какъ онъ собственноручно приготовлялъ мнѣ чай и гренки съ масломъ, когда я была больна въ Иркфордѣ, потому что мнѣ не нравилось то, что приготовила хозяйская служанка. Если это «бездна эгоизма», я люблю эгоизмъ.

«Чтожъ, думала Мабель, это ли признаки жесткаго характера»? Разъ только, когда отецъ его разсказывалъ что-то объ одной женщинѣ, изъ жившихъ на его землѣ, которая потеряла ребенка, отчасти по собственной небрежности, и прибавилъ: — «Она вышла за своего мужа ради его положенія; и почти разбила сердце одного молодого малаго, четыре года тому назадъ», Филиппъ сказалъ со смѣхомъ, показавшимся Мабель очень циничнымъ: — Хорошо, что ребенокъ умеръ. Такія женщины недостойны быть матерями. — Она бросила за него робкій взглядъ и увидѣла въ его глазахъ то, о чемъ онъ намекалъ, говоря, что несчастіе «закалило» его.

Мабель была довольна грустно въ этотъ день, такъ какъ черезъ два дня должна была возвратиться въ Иркфордъ. Анджела написала нѣсколько очень сердитыхъ писемъ, въ которыхъ бранила Мабель за ея себялюбіе, прибавляя, что если она вскорѣ не вернется, ей, Анджелѣ, придется пріѣхать въ Фаульгавенъ и нанять тамъ квартеру. Письма эти Мабель показала Грэсъ, а Грэсъ предательски сообщила содержаніе ихъ Филиппу, который на это сказалъ:

— Боже милосердый! Неужели она воображаетъ, что вѣчно можетъ держать Мабель пришитой къ своей юбкѣ? Что-жъ она будетъ дѣлать, когда дѣвочка выйдетъ замужъ?

— Это въ значительной мірѣ будетъ зависѣть отъ того, за кого дѣвочка выйдетъ, — серіозно отвѣчала его сестра, пристально глядя на него, не замѣчая, что онъ на нее не смотритъ. Когда онъ, наконецъ, встрѣтился съ нею глазами, Грэсъ засмѣялась, Филиппъ также засмѣялся, причемъ миссъ Массей назвала его шутомъ и ушла очень довольная собою, имъ и всей вселенной.

Насталъ канунъ того дня, въ который Мабель должна была ѣхать въ Иркфордъ. Она, Филиппъ и Грэсъ задумали послѣднюю поѣздку съ докторомъ Джонсономъ въ фаэтонѣ, въ прекрасный старый лѣсъ, откуда они могли пробраться въ самому берегу моря и расположиться подъ нависшими большими скалами, — въ мѣстности почти неизвѣстной, мало-посѣщаемой, въ которой Мабель давно жаждала побывать.

Былъ сентябрь, но жара была сильная — было почти душно; море и небо были окутаны туманомъ, когда трое будущихъ путешественниковъ сошлись въ завтраку. Старшіе давно покончили съ трапезой: мистеръ Массей, отецъ, около половины восьмого отправился въ поле, а мистриссъ Массей находилась въ кухнѣ, наблюдая за служанками, приготовлявшими нѣчто очень вкусное, что должно было явиться за ужиномъ.

— Письмо! — сказалъ Филиппъ, входя послѣднимъ, цѣлуя сестру и взявъ въ руки голубой конвертъ, надписанный на его имя.

— Здравствуйте, Мабель, — прибавилъ онъ, такъ какъ Грэсъ, также какъ и онъ самъ, догадались, что «миссъ Ферфексъ» звучитъ неестественно, и Филиппъ подчинился обстоятельствамъ, требовавшимъ, чтобы онъ называлъ миссъ Ферфексъ «Мабель», тогда какъ Мабель подчинилась непріятной методѣ не называть Филиппа иначе вагъ «вы». Онъ читалъ свое письмо, пока Грэсъ сѣтовала за то, что Мабель необходимо выѣхать на другой день, рано утромъ, и выражала желаніе, чтобъ ей не пришлось совершить одной такой длинный путь, какъ вдругъ Филиппъ, сложивъ свое письмо и потянувшись за яйцомъ, замѣтилъ искусно поддѣланныхъ положительнымъ тономъ:

— Мнѣ самому придется немедленно ѣхать въ Иркфордъ, я могу также благополучію выѣхать завтра, какъ и послѣ завтра, тогда у Мабель будетъ провожатый. — Грэсъ бросала на него быстрый взглядъ, Мабель вспыхнула, а первая сказала:

— Право! Еслибъ вы могла устроить, чтобы ѣхать вмѣстѣ; это было бы отлично. Зачѣмъ тебѣ нужно въ Иркфордъ, Филиппъ?

— Вотъ письмо отъ мистера Старки. По правдѣ сказать, ужъ нѣсколько дней какъ я его жду. Они открываютъ отдѣленіе въ Брэдфордѣ, и мнѣ намекнули, что, вѣроятно, должность управляющаго будетъ предложена мнѣ; такъ что это письмо, собственно говоря, не сюрпризъ; но я знаю, что Мабель любитъ имѣть со мной какъ можно меньше дѣла, а потому я рѣшилъ не огорчать ее мыслью о нашемъ совмѣстномъ путешествіи, если это не окажется положительно необходимымъ.

— Что вы хотите сказать? — начала-было Мабель, но Грэсъ прервала ее словами:

— Филиппъ, тебя слѣдуетъ поздравить, не правда ли? Вѣдь это очень хорошо?

— Это, во всякомъ случаѣ, будетъ очень недурно, и это очень быстрое повышеніе.

— Но вѣдь за то, ты вынесъ невыразимыя лишенія и пр.

— И въ Брэдфордѣ можетъ быть очень скучно, — прибавилъ онъ.

— Вотъ нашелъ, о чемъ думать! Отчего ты его не поздравишь, Мабель? Развѣ ты не видишь, что онъ этого отъ тебя ждегь?

— Неужели? Поздравляю васъ отъ души. Я очень рада.

— Если вы рады, я очень доволенъ, хотя съ вашей стороны, повидимому, требуется большое усиліе, чтобы произнести приличную случаю рѣчь, — нелюбезно сказалъ Филиппъ. — Но, принимая во вниманіе завтрашнее путешествіе, я болѣе этого вопроса касаться не буду.

Мабель не могла отвѣчать на приставанія Филиппа, ни, по своему обыкновенію, искусно отпарировать ихъ. Она испытывала непріятное ощущеніе человѣка, который бродитъ въ потьмахъ. Она желала, чтобы Грэсъ не смотрѣла на нее такъ упорно, чтобъ Филиппъ не говорилъ такъ настойчиво о завтрашнемъ путешествіи. А больше всего она желала, но вмѣстѣ съ тѣмъ и не желала, чтобъ это ужасное путешествіе прошло благополучно.

Вскорѣ послѣ завтрака фаэтонъ былъ поданъ къ крыльцу, и докторъ Джонсонъ, выступивъ изъ залы, гдѣ онъ дожидался, вызвалъ ихъ всѣхъ, такъ какъ нельзя же было заставить ждать доктора Джонсона. Они всѣ вышли, Мабель и Грэсъ въ свѣтлыхъ шляпахъ съ широкими полями, а Филиппъ въ шляпѣ изъ бѣлой соломы, которую Грэсъ окрестила «австралійской новинкой». Она забрали зонтики, шали, большую корзину съ провизіей, относительно которой Филиппъ рискнулъ спросить:

— Кто-же все это съѣстъ?

— Объ этомъ не безпокойся, ставь только корзину, — сказала Грэсъ, — а когда мы вернемся, надѣюсь, что твой румянецъ тебя не выдастъ, если мама спроситъ, довольно ли у насъ было провіанту. Теперь мы, кажется, готовы.

Прощальный знакъ рукою; ласковое: «веселитесь, дѣтки! Ужинъ въ девять, не опоздайте», сказанное мистриссъ Массей, — и экипажъ медленно покатилъ со двора.

Они провели длинный и чудный день въ лѣсу и на песчаномъ морскомъ берету; въ разстояніи многихъ миль отъ всякаго человѣческаго жилья, подъ сѣнью мрачныхъ, хмурыхъ скалъ, вокругъ которыхъ вѣчно шумѣло море въ своемъ одинокомъ величіи. Песокъ этотъ былъ желтый, твердый; скалы изобиловали странными ископаемыми и камешками; между ними виднѣлись точно хрустальные озерки, съ гладкой, какъ зеркало, поверхностью, отражавшія небо, усѣянныя дивными морскими анемонами, окаймленныя водорослями волшебной красоты, всѣхъ цвѣтовъ и всѣхъ родовъ, среди нихъ бѣгали микроскопическіе сѣрые крабы, и другія мелкія морскія животныя, съ болѣе мудреными названіями, которыхъ распознать не такъ легко.

— Здѣсь хорошо, какъ на небѣ, — сказала Мабель, которая дошла съ Филиппомъ до самой воды, тогда вамъ Грэсъ сидѣла вдали на камняхъ и кормила доктора Джонсона.

Филиппъ и Мабель стояли у самыхъ пѣнящихся, бѣлыхъ волнъ, смотрѣли на море, окруженные, на пространствѣ многихъ миль, песками. Въ югу, въ туманной дали, можно было различить двѣ каменныя, фаульгавенскія плотины съ маяками, и аббатство возвышавшееся мрачнѣе чѣмъ когда-либо; къ сѣверу пески оканчивались стѣною хмурыхъ, почти черныхъ скалъ. Воздухъ былъ чистъ, живителенъ; опьяняюще дѣйствовалъ онъ своей мягкой свѣжестью. Не было видно и признаковъ присутствія человѣческихъ существъ, кромѣ ихъ самихъ.

— Неужели эти волны также шумятъ, когда здѣсь нѣтъ никого, кто бы прислушивался къ ихъ шуму? — задумчиво спросила Мабель.

— Это интересный научный вопросъ, на который я отвѣтить не въ состояніе; по поводу его можно было бы написать стихи. Вамъ слѣдовало бы прочесть описаніе страшныхъ изверженій, которыя постоянно происходятъ на планетѣ Сатурнъ; то такія изверженія, какихъ мы себѣ и представить не можемъ, и никто ихъ не слышитъ. Помню, что мысль эта поразила меня, когда я въ первый разъ читалъ объ этомъ.

— Право! — сказала Мабель, повернувъ голову и замѣтивъ Грэсъ, которая дѣлала имъ знаки.

Они подошли въ ней, и она объявила, что пора возвращаться.

Глава XXIII. — Счетъ сведенъ.

Послѣ ужина они снова бродили по саду при лунномъ свѣтѣ, мошки и летучія мыши носились и кружили вокругъ свѣтлыхъ платьевъ дѣвушекъ. Говорилось неохотно. Грэсъ взяла Филиппа подъ руку, а Мабель за руку, — и сказала:

— Что я буду дѣлать, когда вы оба меня покинете?

Послѣ этого наступило молчаніе, прерванное голосомъ мистриссъ Массей, звавшей Грэсъ, которая и оставила ихъ.

— Мнѣ также надо идти, — сказала Мабель, вдругъ рѣшившись взять на себя иниціативу и выказать нѣкоторую твердость характера.

— Идти — зачѣмъ?

— Укладываться.

— Укладываться! Надѣюсь, что вы можете дойти до скалы, и взглянутъ на море при лунномъ свѣтѣ. Кто знаетъ, когда намъ удастся еще тамъ быть? Пойдемте!

Онъ отворилъ калитку во время, чтобы дать доктору Джонсону, появившемуся предъ ними, возможность безъ дальнѣйшихъ церемоній идти впереди и показывать дорогу до самой скалы.

— Онъ знаетъ, видите, — сказалъ Филиппъ, идя возлѣ безмолвной Мабель.

Они молчали, пока, внезапно, не развернулось вередъ ихъ глазами громадное, словно дышащее, водное пространство, съ отражавшимся въ немъ длиннымъ, серебристымъ снопомъ лунныхъ лучей.

На темно-голубомъ небѣ не было ни облачна; звѣзды свѣтили ярко, луна сіяла, воздухъ былъ напоенъ ароматами.

— Что за прелесть! — тихо проговорила Мабель; но Филиппъ, вмѣсто отвѣта на ея замѣчаніе, сказалъ:

— Мабель, отчего вы не хотите ѣхать со мной завтра?

— Я…

— Развѣ мое общество вамъ очень непріятно?

— Что за вопросъ! Только…

— Что: только?

— Анджела встрѣтить меня въ Иркфордѣ; она не знаетъ, чего вы туда же ѣдете.

— Только-то? Я убѣжденъ, что она обнаружитъ полное самообладаніе; и торжественно могу васъ увѣрять, что смѣло разсчитываю на собственное присутствіе духа. На счетъ этого не безпокойтесь.

— Вы увѣрены, что вамъ все равно?

— Все равно, т.-е. мнѣ было бы все равно, еслибъ… Мабель, мѣсяцъ тому назадъ я говорилъ вамъ, что я человѣкъ надломленный послѣ… послѣ того эпизода, котораго вы забыть не можете — и, до нѣкоторой степени, оно такъ и было. Я знаю, насколько это меня исказило. Я знаю, что мой характеръ тогда испортился, и никогда уже болѣе не будетъ совершенно ровнымъ, я знаю, что я скорѣй способенъ напугать дѣвушку моей рѣззостью, чѣмъ заслужить ея любовь моей любезностью… Я не имѣю никакого права просить женщину выносить мои причуды и любить меня, не смотря на мою грубость, какъ его дѣлала моя милая Грэсъ, да благословить ее Богъ! Но, кажется, несчастіе, случившееся три года тому назадъ, не застраховало меня отъ возможности когда-нибудь опять влюбиться.

— Только не въ меня! — воскликнула Мабель, невольно подавшись назадъ и поднявъ обѣ руки: — не хотите же вы сказать, что въ меня?

— Но я говорю, что въ васъ, моя красавица, — сказалъ Филиппъ, овладѣвъ ея рукою и обнявъ ее за талью: — и не вижу, что мѣшаетъ мнѣ любить васъ. Я говорю, что люблю васъ теперь совсѣмъ не тою любовью, которой… но объ этомъ мы говорить не станемъ; я никогда бы вамъ не сказалъ, еслибъ не вообразилъ, что вы поможете мнѣ стереть этотъ старый счетъ, Мабель, поможете мнѣ сдѣлаться лучшемъ человѣкомъ, чѣмъ я былъ съ того дня… который вы помните. Я часто чувствовалъ въ себѣ злость, вспоминая о немъ; я думаю, что вы, можетъ быть, и впередъ не откажетесь вознаграждать меня. Согласны вы?

Борьба Мабель между слезами и улыбками кончилась судорожнымъ смѣхомъ, съ которымъ она не могла справиться.

Филиппъ, черпая въ этомъ надежду и, быть можетъ, довольный собственной остроумной методой рекомендовать себя въ качествѣ обожателя, рисуя свою особу не особенно лестными красками и приглашая свою возлюбленную постоянно вознаграждать его за зло, причиненное не ею, былъ также пораженъ комизмомъ положенія; чувства и торжественное настроеніе, лунный свѣтъ и обѣты влюбленныхъ были забыты среди взрывовъ смѣха.

Докторъ Джонсонъ, сообразивъ, что онъ одинъ можетъ быть поводомъ къ веселости, оскорблявшей и возмущавшей самыя утонченныя его чувства, три раза отрывисто залаялъ и удалился съ крайнимъ неудовольствіемъ.

— Но эта несвоевременная веселость помѣшала вамъ датъ приличный отвѣтъ на мой вопросъ, — замѣтилъ Филиппъ, когда смѣхъ нѣсколько поутихъ.

— Не знаю, что сказать, — сказала Мабель, отворачиваясь. Смущеніе, прикрытое веселостью, снова овладѣло ею.

— Скажите: да.

— Это, право, такая дикая мысль, чтобы мы съ вами женились.

— Что-жъ, позволимъ себѣ и дикую мысль.

— Что сказала бы Анджела?

— Сказала бы, что, ведя вы какъ слѣдуетъ свою игру, вы могли бы устроиться лучше… какъ она. Скажите, Мабель. Скажите, по крайней мѣрѣ, что вы любите меня.

— О, да, право, люблю!

— Ваши губки такъ искренни, онѣ никогда не лгали, — сказалъ онъ, цѣлуя сначала ихъ, а потомъ ея руку. — Позвольте мнѣ назвать васъ моею, и вы убѣдитесь, что каковъ бы я ни былъ, я также искрененъ, какъ и вы!

Мабель не отнимала у него руки, и Филиппъ выпустилъ ее изъ своей только затѣмъ, чтобы вложить ее въ руку матери, прося ее благословить свою новую дочь.

---

Былъ вечеръ дня свадьбы Мабель. Анджела сидѣла вдвоемъ съ мужемъ, который при этомъ торжественномъ случаѣ показалъ себя такъ, что всѣхъ удивилъ. Всѣ празднества окончились уже нѣсколько часовъ тому назадъ, послѣдніе изъ гостей разъѣхались, они были одни. Между ними царило мертвое молчаніе, пока мистеръ Фордисъ, отведя глаза отъ страницъ брошюры, озаглавленной: «Свободная торговля землею», и глядя черезъ очки, благодушно не замѣтилъ:

— Милая, есть что-то почти романическое въ бракѣ твоей сестры, хотя это и не былъ брань съ похищеніемъ, какъ нашъ.

Анджела съ минуту не отвѣчала, а потомъ сказала:

— Это жалкая партія для миссъ Ферфексъ и для такой красивой дѣвушки, какъ Мабель. Она непремѣнно сдѣлала бы лучшую партію, еслибъ я имѣла возможность ввести ее въ то общество, въ которомъ ей слѣдовало быть.

— Если ты говоришь объ обществѣ людей моей среды, единственномъ обществѣ, какое я желаю видѣть у себя, — сказалъ мистеръ Фордисъ, — мнѣ это очень лестно. Но по моему, она прекрасно устроилась. Есть что-то очень привлекательное въ этомъ молодомъ человѣкѣ, столько естественности. Кромѣ того въ немъ такъ много энергіи. Въ этомъ отношеніи онъ настоящій житель Іоркшира. Если онъ стоить уже теперь такъ высоко во мнѣніи такой фирмы, какъ Старки и Грей, нельзя и предвидѣть, чѣмъ можетъ кончиться его карьера. Мужъ твоей сестры, милая моя, такой человѣкъ, которымъ она, по справедливости, можетъ гордиться. Право, — тутъ мистеръ Фордисъ снялъ очки и вытеръ ихъ, — я сегодня утромъ былъ совершенно растроганъ, видя ихъ счастіе, ихъ искреннюю любовь и полное довѣріе другъ въ другу. Они начинаютъ хорошо, очень хорошо; и я ихъ желаю всякаго счастія, всевозможнаго счастія. Да благословитъ Господь ихъ обоихъ!

Онъ снова принялся за свою брошюру, а Анджела сидѣла и вертѣла на рукѣ роскошный браслетъ, подаренный ей въ это утро мужемъ, восхищеннымъ отъ счастія молодой четы. Лицо ея было мрачно: ангельская улыбка и томный взглядъ появлялся на немъ теперь рѣже прежняго.

«Мабель почти не получила драгоцѣнныхъ вещей», размышляла она, «у меня ихъ масса и я постоянно получаю новые подарки. Но за то Филиппъ обожаетъ Мабель, и повезетъ ее всюду, куда она пожелаетъ ѣхать. Какъ могла я знать, что ему такъ повезетъ? Иные люди ничего не находятъ въ этой жизни, кромѣ счастія, а другіе ничего, кромѣ несчастія. Что толку имѣть жемчужные браслеты, когда некому ими любоваться, кромѣ»…

Она не докончила этой фразы, даже въ умѣ, но взглядъ ея упалъ на лицо мужа, благодушно улыбавшагося и совершенно погруженнаго въ свою брошюру о поземельномъ вопросѣ. Это было смирное, ласковое, доброе лицо, которое въ первые дни ихъ брака часто обращалось въ ней съ очень любящей улыбкой; выраженіе это теперь гораздо рѣже прежняго появлялось на немъ. Мистеръ Фордисъ вздыхалъ чаще, улыбался рѣже и посматривалъ на дѣтей своихъ пріятелей задумчивыхъ взоромъ. Несомнѣнно, возмездіе не миновало Анджелы Фордисъ, возмездіе видимое и невидимое; видимое въ томъ отношеніи, что она была лишена того, чего жаждала ея душа; невидимое въ томъ, что священныя горести и радости борьбы, труда и надежды, возлѣ любящаго ее человѣка, какія могли достаться ей на долю, пожелай она воспользоваться ими, теперь были на вѣки для нея потеряны. Надежда сдѣлаться лучше и достойнѣе навсегда была у нея отнята; замкнутая въ однообразномъ благоденствіи, какое она купила себѣ цѣною лжи и униженія, она должна теперь постоянно понижаться, умственно и нравственно, а не возвышаться. Поступокъ бездарнаго и себялюбиваго существа точно также, какъ поступокъ существа даровитаго и самоотверженнаго, можетъ имѣть различныя послѣдствія. Поступокъ Анджелы осмыслилъ одну жизнь и исказилъ другую, но ни ей самой, ни Филиппу Массей никогда не понять, а ей еще менѣе, чѣмъ ему, какъ абсолютны, въ умственномъ и нравственномъ отношенія, были эти послѣдствія.

О. П.

"Вѣстникъ Европы", №№ 1—3, 1882

---

1. «Жизнь не есть простой металлъ, но желѣзо, вырытое изъ мрачныхъ нѣдръ земли, накаленное до-красна жгучими опасеніями, погруженное въ цѣлыя урны слезъ, выкованное ударами молота судьбы и этимъ путемъ доведенное до надлежащей формы и примѣненное къ уподобленію».
2. Въ поэмѣ Теннисона.
3. Извѣстный путеводитель.