(*) Сія задача предложена въ засѣданіи Общества Любителей Россійской Словесности, при Императорскомъ Московскомъ Университетѣ учрежденнаго, которое охотно приметъ отвѣты на оную и отъ постороннихъ сочинителей. Рдр.
Въ прежнихъ засѣданіяхъ Общества Любителей Россійской Словесности я имѣлъ честь представить три вопроса касательно древней и новой трагедіи, на которые читанъ былъ отвѣть покойнымъ Дѣйствительвымъ Членомъ Петромъ Алексѣевичемъ Плавильщиковымъ; Докторъ Меркель также написалъ свое мнѣніе относительно сихъ вопросовъ въ издаваемой имъ Рижской ученой газетѣ, которое было переведено и напечатано въ Вѣстникѣ Европы 1812 года.
Теперь я принимаю смѣлость предложить почтеннѣйшему Обществу еще одинъ вопросъ, также относящійся къ трагедіи: Не оказалось ли бы въ трагедіяхъ болѣе успѣховъ, если бы онѣ писаны были прозою?
По чему трагедіи пишутся въ стихахъ? По введенному обыкновенію подражать древнимъ. Но у древнихъ такоели было назначеніе трагедіи, какое имѣетъ трагедія нынѣшнихъ писателей? Въ Греціи трагедію представляли въ торжественные дни, или послѣ одержанной побѣды, или въ воспоминаніе какого нибудь знаменитаго происшествія, или въ честь божеству; тогда сочинители не столько старались убѣдить разумъ и тронуть сердце зрителей, сколько обворожить ихъ чувства: для сего-то употреблялись великолѣпные амфитеатры, богатыя украшенія, огромный хоръ и стихи, музыкою сопровождаемые; весь театральный разговоръ положенъ былъ на ноты; дѣйствующія лица не говорили, но пѣли; передъ зрителями представляемы были происшествія отечественныя, знакомыя имъ не только по преданію, но по собственному ихъ участію въ сихъ происшествіяхъ,
Древніе необходимо должны были писать въ стихахъ свои трагедіи, ибо драматическій разговоръ, положенный на ноты и сопровождаемый музыкою, пѣтъ былъ дѣйствующими лицами и требовалъ мѣрной рѣчи; у насъ выходитъ совсѣмъ напротивъ: хоры вывелись изъ употребленія, или очень рѣдко употребляются; маски не надѣваются болѣе; самый ходъ театральныхъ зрѣлищъ перемѣнился, и дѣйствующія лица на театрѣ нашемъ не поютъ уже, но разговариваютъ: слѣдовательно нынѣшнія театральныя представленія могутъ обойтись безъ мѣрной рѣчи, бывшей необходимою для пѣнія, вышедшаго нынѣ изъ употребленія.
Какое стихамъ приписывавать преимущество передъ прозою? Благозвучіе, происходящее отъ мѣрной рѣчи и рифмъ, если бы сіе и было справедливо, то и отъ прозы нельзя отнять благозвучія, и сверьхъ того она доставляетъ свободу выражать всѣ мысли въ такой силѣ и въ такомъ расположеніи, какое сочинителю заблагоразсудится употребить. Рифмы бываютъ не рѣдко оковами хорошихъ мыслей; напрасно въ защиту ихъ говорятъ, что при исканіи рифмы часто неожиданно попадается счастливая мысль: но въ ожиданіи одной счастливой мысли, которая можетъ не встрѣтиться, сколько надобно потерять другихъ счастливыхъ мыслей? — Но рифма должна повиноваться стихотворцу, а не стихотворецъ рифмѣ. Конечно такъ; но у насъ рифмы стали такъ упрямы, а сочинителя такъ уступчивы, что выходитъ совсѣмъ наоборотъ. Какъ счастливы были древніе, что съ нашими рифмами не имѣли никакого дѣла! Конечно для стиховъ потребно болѣе труда, нежели для прозы, и чѣмъ болѣе сей трудъ преодолѣвается, тѣмъ бываетъ онъ приятнѣе; но въ драматическомъ представленіи зритель занимается не преодолѣнною трудностію, которой онъ въ восхищеніи своемъ не примѣчаетъ, а точнымъ изображеніемъ страстей человѣческихъ, которыя, представляя ему картину собственнаго его сердца, производятъ въ дѵшѣ его сожалѣніе къ страждущей добродѣтетели и страхъ, чтобы неприключилось ея того бѣдствія, которое сочинитель заставляетъ предчувствовать зрителя.
Высокія мысли, которыми восхищаемся мы въ стихотворцахъ, также не потеряютъ своей силы отъ прозы; извѣстныя слови: Гораціево — пустъ умретъ! Медеи — Я, Едипа — ахъ, я Едипъ! чѣмъ бы онѣ не были выражены стихами, или прозою, все будутъ производить одинакое дѣйствіе.
Можетъ быть скажутъ, что стихи приличнѣе достоинству трагедіи; но какъ стихи бываютъ различны для разныхъ родовъ сочиненій, такъ и проза: смотря по предмету, можетъ она содержать слогъ простой и высокій.
Трагическій писатель тогда достигнетъ своей цѣли, когда тронетъ зрителей и заставитъ ихъ думать, что они видятъ передъ собою настоящее происшествіе; для сего онъ долженъ представить имъ со всею истиною тѣ страсти, которымъ они бываютъ подвержены, и тѣ выраженія страстей, которыя зрителями были примѣнены въ другихъ, или самими испытаны: но стихотворный разговоръ въ трагедіи не нарушаетъ ли нѣкоторымъ образомъ очарованія зрителей, представляя имъ великую отдаленность отъ истиннаго разговора? Къ сожалѣнію не рѣдко случается и то, что сей стихотворный разговоръ еще болѣе удаляется отъ природы худымъ произношеніемъ актеровъ и актрисъ.
Хотя стихотворство и называется языкомъ боговъ, но ето выраженіе выдумано, мoжетъ быть, гордымъ стихотворцемъ; еслибы боги услышали сей языкъ отъ безчисленнаго множества стихотворцевъ, то онъ былъ бы полезенъ только Плутону, которой могъ бы заставлять грѣшниковъ говорить имъ! — Въ заключеніе можно сказать, что, судя по многимъ славнымъ писателямъ, видно, что и проза можетъ быть также благозвучна, сильна и приятна; и если хорошіе стихи въ семъ предметѣ имѣютъ передъ нею преимущество, то проза на своей сторонѣ имѣетъ свободное, обильное и естественное выраженіе чувствованій и мыслей.
5 Декабря 1815.