Загадочный человек (Лесков)/Глава 22

Загадочный человек — Глава двадцать вторая
автор Николай Семёнович Лесков (1831-1895)
См. Содержание. Дата создания: 1870, опубл.: «Биржевые ведомости», 1870. Источник: Лесков Н. С. Собрание сочинений в 11 томах / Под общей редакцией В. Г. Базанова, Б. Я. Бухштаба, А. И. Груздева. Подготовка текста и примечания И. З. Сермана — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. — Т. 3. — С. 323—326.

В ряду московских литераторов, среди которых проводила свою жизнь эта «белая дама», она не встречала ничего подобного Ничипоренке ни по его великому невежеству, ни по большой его наглости, ни по бесконечному его легкомыслию и нахальству.

Ничипоренко в своей простоте ничего этого не замечал и, увлекаясь своею ролью предпринимателя, как на зло, ломался, кривлялся, говорил не иначе, как от лица какой-то партии: «мы», «у нас решено», «наши люди готовы» и т. п. словами. Ничипоренко вел себя так, как ведут себя предприниматели, описанные в некоторых известных повестях и в романах, но то, что люди в повестях и романах, по воле авторов, слушают развеся уши, за то в действительной жизни сплошь и рядом называют человека дураком и просят его выйти за двери. Это и случилось с Ничипоренкою. Московская хозяйка Ничипоренки не выдержала его тона и сказала ему, не обинуясь, что она «не любит красных и не верит им».

— А мы не любим белых,— смело отвечал Ничипоренко,— и им не верим.

— Да кто это — вы? кто это — вы?— вскричала, вспыхнув, хозяйка.

— Мы...

Мы!— повторила с презрительною гримасою хозяйка и тотчас, сделав гримасу, передразнила: — «Кто идет?— Мы.— Кто — вы?— Калмык.— Сколько вас?— Одна». Вот вам ваше и «мы».

А что касается до тогдашних петербургских красных… то мнения хозяйки насчет этих людей были самые дурные, и, надо сказать правду, Ничипоренке трудно было ей что-нибудь возражать, потому что она знала про петербургских красных их настоящие дела, а не подозрения и фразы. Когда при этой смете было упомянуто о денежных недоразумениях между Н. А. Некрасовым и покойною первою женою Николая Платоновича Огарева, Ничипоренко вступился было за поэта и хотел представить все дело об этих денежных недоразумениях апокрифическим; но, во-первых, оказалось, что хозяйка хорошо знала это дело, а во-вторых, знал хорошо эту историю и Бенни, и знал он ее от самих гг. Герцена и Огарева, причем Бенни рассказал, как Некрасов, бывши за границею, пытался было повидаться с Герценом и объясниться насчет этих недоразумений; но Герцен, имея твердые основания считать всякие объяснения поэта излишними, отказался принять его.

— Вы это сами видели?

— Я присутствовал при этом.

Ничипоренко спасовал и сказал:

— Ну, хорошо, пусть даже это будет и так, но это одна неаккуратность... Очень многие хорошие люди с деньгами неаккуратны. Я говорю не об общей, не о мещанской честности, а о честности абсолютной и, употребляя слово мы, говорю от лица всех петербургских литераторов, со мною единомысленных.

Услышав это, дама очень резко отозвалась и о многих других литературных кружках и, не обинуясь, назвала людей этих кружков невеждами. Ничипоренко совсем вскипел и вступился за репутацию литераторов Петербурга. Он решился подшибить даму сразу и притом подшибить как можно больнее и беспощаднее. Он знал по слухам, что хозяйка, с которою он вел эти дебаты, очень любила и уважала покойных московских профессоров Кудрявцева и Грановского и даже была другом одного из них. Поэтому, чтобы уязвить ее как можно более, Ничипоренко покусился на память этих двух покойников.

— Что же,— сказал он,— да что из того, что у нас невежды? Во-первых, это еще неизвестно, невежды ли они или не невежды, потому что в том, что следует знать для народного счастья, наши знают больше, чем ваши; а во-вторых, теперь ведь сентименталов, вроде вашего Кудрявцева с Грановским, только презирать можно.

— Как вы смели это сказать! Как вы смели заикнуться об этом в моем присутствии, что этих людей можно презирать!— вскипела за своих друзей хозяйка.

— А отчего же бы и не сказать? что же такого сделали эти ваши трутни? Они конституции, может быть, какой-то добивались? да нам черт ли в ней, в этой ихней конституции! Нам нужен народ, а они ничего не сделали для народного дела.

— Они воспитали целые тысячи людей, из которых ни один не скажет такой глупости, какую я сейчас слышала.

Ничипоренко звонко захихикал.

— И все-таки — что же они сделали, эти люди? Говорить научили? да?— запытал он.

— Они научили людей быть честными людьми.

— Честными!

Ничипоренко опять захихикал и начал, нимало не смущаясь, развивать ту мысль, что такого рода честность, какую мог внушать Кудрявцев, восторгавшийся целомудренными римскими матронами, или Грановский, веровавший даже в жизнь за гробом, скорее вредна, чем полезна.

— Вы в Москве о них жалеете, а мы в Петербурге даже радуемся, что эти господа Грановские к нашему времени убрались и поочистили место другим. Пусть их также беседуют теперь на том свете с Пушкиным и целуют его ручку за Таню, которая раз «другому отдана и будет век ему верна».

Читая этот монолог, Ничипоренко не замечал или и замечал, но не придавал тому значения, что хозяйка, перед которою говорил он, менялась в лице и, наконец, в неукротимом негодовании встала, a la Ristori[1], протянула руку и молча указала ею на двери.

Видя, что он не трогается с места, она упавшим голосом проговорила: «Вон! вон! сию минуту вон!» и с тем вместе сама, с нервными слезами на глазах, выбежала, шатаясь, из своего кабинета.

Примечания

править
  1. фр. la Ristori—Подобно Ристори.