Загадочные происшествия в Герондайкском замке (Спейт)/ДО

Загадочные происшествия в Герондайкском замке
авторъ Томас Уилкинсон Спейт, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1882. — Источникъ: az.lib.ru • Издание Е. Н. Ахматовой. Санктпетербургъ. Въ типографіи А. А. Краевскаго. Бассейная, № 1, 1882.

Т. У. СПЕЙТЪ. ЗАГАДОЧНЫЯ ПРОИСШЕСТВІЯ ВЪ ГЕРОНДАЙКСКОМЪ ЗАМКѢ. ИЗДАНІЕ Е. Н. Ахматовой. САНКТПЕТЕРБУРГЪ. Въ типографіи А. А. Краевскаго. Бассейная, № 1 1882.

Глава I

Завѣщаніе Джильберта Денисона.

Первый джентльменъ въ Европѣ сидѣлъ на тронѣ своихъ отцовъ, сраженіе при Ватерлоо еще было свѣжо въ памяти людей, когда въ одинъ ясный апрѣльскій вечеръ, Джильбертъ Денисонъ, владѣлецъ Герон-Дайкскаго замка, въ Норфолькѣ, лежалъ при смерти въ своей квартирѣ, на Блумсбёрійскомъ скверѣ, въ Лондонѣ.

Это былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, и только нѣсколько дней предъ этимъ, онъ былъ полонъ жизни, здоровья, энергіи. Онъ ѣхалъ верхомъ въ Лондонъ изъ Енфильда, гдѣ навѣщалъ друзей, лошадь его поскользнулась, упала и тяжело навалилась на своего всадника. Все что искуство докторовъ могло сдѣлать, все было сдѣлано для Джильберта Денисона, но безполезно. Его часы были сочтены, и никто не зналъ этого лучше умирающаго. Но на этомъ твердомъ, суровомъ, рѣшительномъ лицѣ нельзя было прочесть страха приближающейся смерти. Онъ былъ Денисонъ, а Денисоны никогда не боялись ничего.

Возлѣ его постели сидѣлъ его любимый племянникъ и наслѣдникъ, котораго звали также Джильбертъ. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-четырехъ съ лицомъ, которое, принимая въ соображеніе разницу лѣтъ, и по выраженію, и по чертамъ чрезвычайно походило на лицо его дяди. Джильбертъ младшій былъ некрасивъ, но лицо его имѣло твердость, выражало силу воли и какой-то надменный, рѣшительный вызовъ судьбѣ, въ какомъ бы видѣ она не явилась. Этотъ молодой человѣкъ держалъ въ рукѣ хлыстъ, а на столѣ возлѣ него лежали перчатки изъ оленьей кожи. На немъ были высокіе сапоги съ кистями, темнозеленый рейдфракъ со шнурками, жилетъ изъ полосатой нанки, двое часовъ съ огромной связкой печатей, а на бархатный воротникъ кафтана падали его длинные волосы. Горло было закутано большими складками бѣлой кисеи, завязанной огромнымъ бантомъ и пришпиленной маленькой брильянтовой булавкой. Нашъ молодой джентльменъ очевидно считалъ себя брильянтомъ самой лучшей воды.

Августовское солнце тепло сіяло въ комнату, въ полуотворенныя окна доносился шумъ съ улицы, легкій вѣтерокъ колебалъ тяжелыя занавѣси постели, и приносилъ слабый запахъ резеды съ ящиковъ на широкихъ подоконникахъ. Рука умирающаго отыскала руку племянника и пожала ее. Послѣдній выразилъ свое огорченіе, что нашелъ дядю въ такомъ печальномъ положеніи, и свои надежды, что онъ поправится.

— Надежды на это нѣтъ, мой милый, сказалъ Денисонъ. — Чрезъ нѣсколько часовъ все кончится. Но зачѣмъ тебѣ жалѣть? Развѣ наслѣдникъ искренно сожалѣетъ, когда видитъ, что богатства и власть, которыя онъ всегда надѣялся получить, наконецъ достаются ему? Человѣческая натура всегда одинакова вездѣ.

— Но я дѣйствительно очень сожалѣю, вѣрьте мнѣ, дядя, или нѣтъ, какъ хотите.

— Постараюсь вѣрить тебѣ, мой милый, сказалъ Денисонъ съ слабой улыбкой: — а это можетъ быть одно и тоже.

Наступило молчаніе, потомъ больной продолжалъ:

— Племянникъ, ты велъ въ Лондонѣ эти четыре года печальную, безумную, расточительную жизнь.

— Это правда, дядя.

— Если бы я остался живъ, чѣмъ бы это кончилось?

— Честное слово, я не знаю. Я сдѣлался бы нищимъ, я полагаю.

— Сколько у тебя денегъ?

— Я выигралъ намедни сто гиней въ феро. Сколько мнѣ извѣстно, у меня немногимъ больше этого.

— А долги?

Молодой человѣкъ подумалъ.

— Право я не знаю. Вѣроятно тысяча фунтовъ заплатитъ все, но навѣрно не знаю.

— Тысяча фунтовъ! А я уже два раза платилъ твои долги въ эти четыре года!

Джильбертъ младшій улыбнулся.

— Видите, дядя, я посылалъ вамъ неполный списокъ. Я не хотѣлъ обнаруживать вамъ всего.

— Ты не ожидалъ, что я помогу тебѣ опять?

— Конечно нѣтъ, серъ, послѣ послѣдняго письма, которое вы написали мнѣ, я не безпокоилъ бы васъ опять.

— Истративъ твою сотню гиней — а она протянулась бы недѣлго — что ты намѣревался дѣлать?

— Я серіозно объ этомъ не думалъ. Можетъ быть непостоянная богиня опять улыбнулась бы, мнѣ. Если нѣтъ, я принялся бы за что-нибудь. Вѣроятно поступилъ бы въ военную службу.

— Какъ простой солдатъ?

— Какъ простой солдатъ. Ни на что другое, я негожусь.

— Но теперь все измѣнилось. Или, по-крайней-мѣрѣ, ты полагаешь такъ.

— Я ничего не полагаю, серъ, горячо сказалъ молодой; человѣкъ.

— Какъ владѣлецъ Герон-Дайка, имѣя шесть тысячъ годового дохода, ты не будешь уже нуждающимся молодымъ повѣсой, посѣщающимъ игорные дома, и старающимся выиграть нѣсколько гиней въ феро, отъ простачковъ еще глупѣе тебя.

Джильбертъ младшій вскочилъ, губы его поблѣднѣли и дрожали отъ гнѣва.

— Серъ, вы оскорбляете меня, сказалъ онъ: — и съ вашего позволенія я уйду.

Онъ взялъ шляпу и перчатки.

— Садитесь, серъ, садитесь, сурово сказалъ старшій. — Неужели вы думаете, что я сказалъ вамъ все?

— Я никогда не бывалъ въ картежныхъ домахъ, я никогда не обманывалъ въ картахъ, гордо сказалъ молодой человѣкъ.

— Ты не былъ бы Денисонъ, если бы обманывалъ въ картахъ. Но опять тебѣ говорю, садись. Я многое долженъ сказать тебѣ.

Джильбертъ младшій исполнилъ приказаніе, но не очень любезно. Въ его глазахъ было холодное, жесткое выраженіе, котораго не было прежде.

— Племянникъ, если ты до-сихъ-поръ себя не посрамилъ — а я этого не думаю — то ты на дорогѣ къ этому. Приходило ли тебѣ въ голову подумать до чего такіе безумные поступки неизбѣжно доведутъ тебя?

— Я полагаю, что и другіе прежде меня порядочно кутили, сердито сказалъ Джильбертъ: — я слышалъ, что и вы сами, серъ…

— Оставь въ покоѣ меня. Мы теперь должны соображать вопросъ о твоей будущности. Когда ты сдѣлаешься владѣльцемъ Герон-Дайка — если сдѣлаешься имъ когда-нибудь — ты намѣренъ промотать и старое имѣнье, какъ промоталъ состояніе, оставленное тебѣ твоимъ отцомъ?

— Право, серъ, я никогда объ этомъ не думалъ.

— Такъ тебѣ пора подумать. Я сейчасъ сказалъ: «Если ты когда-нибудь сдѣлаешься владѣльцемъ Герон-Дайка».

— Это была угроза, серъ? спросилъ Джильбертъ свирѣпо.

— Это все равно; слушай меня. Я полагаю тебѣ извѣстно что я имѣю право оставить Герон-Дайкъ тому, кого захочу назначить моимъ наслѣдникомъ — самому постороннему человѣку въ Англіи?

— Разумѣется мнѣ извѣстно, что имѣніе это за наслѣдниками не укрѣплено, холодно сказалъ племянникъ.

— И никогда не было, замѣтилъ Денисонъ. — Шестьсотъ лѣтъ переходило оно отъ наслѣдника къ наслѣднику. Провидѣніе не дало мнѣ дѣтей, но по неписанному закону нашей фамиліи, имѣніе перейдетъ къ тебѣ. Но этотъ неписанный законъ я имѣю право измѣнить, если вздумаю. Сдѣлай же самому себѣ этотъ вопросъ, Джильбертъ Денисонъ: «Судя по моей прошлой жизни въ послѣдніе четыре года, годный и приличный ли я представитель одной изъ стариннѣйшихъ фамилій въ Норфолькѣ? И соображая все, что знаетъ обо мнѣ, хорошо-ли сдѣлаетъ мой дядя, поставивъ меня въ это положеніе».

Старшій замолчалъ, младшій повѣсилъ голову.

— Я думаю, серъ, что вы ничего лучше не могли бы сдѣлать, какъ предоставить мнѣ разоряться по своему, сказалъ онъ.

— Потрудись вспомнить, что у меня есть другой племянникъ, сказалъ умирающій. — Есть другой такой же Джильбертъ Денисонъ, какъ и ты.

— Да! я не могу этого забыть, сказалъ тотъ свирѣпо.

— Такъ! вы встрѣчались? Я слышалъ, что сынъ моего брата Генри умный, трудолюбивый и благонравный молодой человѣкъ… не охотникъ до вина и невоздержной жизни, какъ нѣкоторые люди. Если бы ты былъ убитъ въ какой-нибудь ссорѣ, а это очень могло случиться съ тобой, онъ сдѣлался бы ближайшимъ наслѣдникомъ Герон-Дайка.

Молодой Джильбертъ тревожно завертѣлся на стулѣ, лицо его нахмурилось еще мрачнѣе.

— Даже и теперь, продолжалъ дядя: — хотя ты еще не дошелъ до безвременной кончины, я могу обойти тебя и назначить моимъ наслѣдникомъ твоего двоюроднаго брата.

— О! серъ, это нестерпимо! вскричалъ молодой человѣкъ, вскочивъ во второй разъ. — Видѣть васъ въ такомъ положеніи, дядя, мнѣ очень прискорбно, вѣрьте мнѣ или нѣтъ, но я пришелъ сюда не за тѣмъ, чтобы слушать нравоученія. Никто не знаетъ моихъ недостатковъ и сумасбродствъ лучше меня. Откажите ваше состояніе кому заблагоразсудите; но я прошу васъ, серъ, не упоминать мнѣ болѣе объ этомъ.

Онъ хотѣлъ выйти изъ комнаты и дошелъ уже до двери, когда услыхалъ голосъ дяди, тихо звавшій его. Оглянувшись, онъ былъ изумленъ перемѣной, которую нѣсколько секундъ сдѣлали въ умирающемъ. Глаза его были тусклы, блѣдность лица сдѣлалась мертвенной. Джильбертъ серіозно испугался, онъ думалъ, что пришелъ конецъ. На столикѣ стояла въ графинѣ водка. Налить ее въ рюмку было дѣломъ одной минуты. Съ помощью чайной ложки онъ влилъ нѣсколько капель въ ротъ больного. Это онъ повторялъ безпрестанно и скоро увидалъ признаки возвращающейся жизни. На каминѣ лежалъ индѣйскій вѣеръ. Отворивъ, сначала окно, онъ сталъ обмахивать лицо дяди. Вдругъ Денисонъ глубоко вздохнулъ и въ глаза его вернулся сознательный взглядъ. Онъ пристально посмотрѣлъ на племянника, какъ бы спрашивая себя, кто это могъ быть, улыбнулся и указалъ на стулъ.

Джильбертъ взялъ холодную руку дяди, тихо согрѣвалъ ее нѣсколько секундъ, а потомъ прижалъ къ губамъ.

— Теперь вамъ лучше, серъ, сказалъ онъ.

— Да, мнѣ лучше. Это была только маленькая слабость. Я умру не прежде завтрашняго вечера.

Онъ лежалъ нѣсколько времени молча, смотря на потолокъ, какъ бы въ глубокой задумчивости. Потомъ сказалъ:

— А теперь будемъ говорить объ имѣніи, Берти.

Молодой человѣкъ вздрогнулъ. Дядя съ дѣтства не называлъ его такъ.

— О! серъ, не безпокойте себя имѣніемъ, вскричатъ онъ. — Вы все сдѣлали, навѣрно, къ лучшему.

— Но я хочу тебѣ сказать, что я сдѣлалъ и зачѣмъ это сдѣлалъ. Завтра у меня можетъ быть не будетъ силъ.

Молодой Джильбертъ тревожно повернулся на стулѣ. Больной примѣтилъ это.,

— Нетерпѣливъ по прежнему, сказалъ онъ съ улыбкой. — Упрямъ, своеволенъ, настоящій Денисонъ. Дай мнѣ выпить изъ бутылки на каминѣ. Это придастъ мнѣ силы.

Джильбертъ исполнилъ приказаніе, а потомъ опять сѣлъ у постели.

— Было бы невѣроятно, чтобъ я отказалъ имѣніе не тебѣ, продолжалъ Денисонъ, и несмотря на самообладаніе, глаза Джильберта сверкнули при этихъ словахъ. — Несмотря на твои сумасбродныя привычки и неблагоразумное поведеніе, я не переставалъ любить тебя. Ты былъ для меня все равно, что родной сынъ, а твой отецъ настоящій родной братъ. Между Генри и мною не было любви. Мы поссорились и разстались въ гнѣвѣ, и будь онъ живъ, ссора возобновилась бы. Я не желаю даже думать, чтобы его сынъ называлъ когда-нибудь Герон-Дайкъ своимъ домомъ.

Лицо молодого Джильберта очень помрачилась, когда упомянули имя его кузена. Какъ между братьями много лѣтъ тому назадъ была вражда, никогда не проходившая, такъ и между обоими кузенами возникла смертельная ненависть, которую ничто на свѣтѣ — такъ молодой Джильбертъ клялся себѣ тысячу разъ — не могло никогда прекратить. Эти Денисоны умѣли ненавидѣть, а особенно своихъ родныхъ.

— Нѣтъ, старое жилище будетъ твое, Джильбертъ, и все къ нему принадлежащее, продолжалъ Денисонъ: — какъ ты увидишь, когда прочтутъ мое завѣщаніе. Ты найдешь также порядочную сумму въ банкѣ, потому что я не былъ расточителенъ. Въ тоже время у меня были издержки и потери, о которыхъ ты не знаешь ничего. Но во всемъ на этомъ свѣтѣ есть препятствіе, ты найдешь въ моемъ завѣщаніи условіе, которое, я не сомнѣваюсь, покажется тебѣ страннымъ, и вѣроятно жестокимъ и сначала примешь это за личную обиду. Не безъ большихъ и глубокихъ размышленій условіе это было помѣщено въ моемъ завѣщаніи, но я вполнѣ убѣжденъ, что чрезъ двадцать лѣтъ, если ты столько проживешь, ты будешь благословлять мою память за это.

Денисонъ минуты двѣ переводилъ духъ. Племянникъ не говорилъ ни слова, но сидѣлъ съ потупленными глазами.

— Джильбертъ, Денисоны вообще живутъ долго, продолжалъ умирающій; — и если бы не этотъ несчастный случай, я думаю, что я прожилъ бы еще лѣтъ двадцать, по-крайней-мѣрѣ. Если ты когда-нибудь потрудился прочесть надписи на могилахъ твоихъ предковъ въ Нёллигтонской церкви, ты долженъ былъ примѣтить сколько дожило до семидесяти-пяти, восьмидесяти, а иногда и девяноста лѣтъ. А какая же вѣроятность, что ты доживешь до семидесяти? Твое сложеніе уже разстроено. Впалые глаза, морщины около рта, развѣ должны быть въ твои годы? Говорю тебѣ, Джильбертъ Денисонъ, что если ты не перемѣнишь тотчасъ твоего образа жизни, ты не доживешь и до тридцати лѣтъ. А вѣроятно ли, чтобы ты образъ жизни перемѣнилъ? Этотъ вопросъ я задавалъ себѣ не разъ, а тысячу. Если эта сумасбродная и разсѣянная жизнь имѣетъ для тебя такую привлекательность, что ты даже растратилъ состояніе, оставленное твоимъ отцомъ, не разъ обращался ко мнѣ съ просьбой выпутать тебя изъ затруднительныхъ обстоятельствъ, и наконецъ, придумывалъ Богъ знаетъ какіе способы для избавленія себя отъ непріятностей, что же будетъ, когда ты сдѣлаешься владѣльцемъ шести тысячъ годового дохода? Эту проблему я разрѣшить не могу.

Денисонъ замолчалъ, какъ бы ожидая, что племянникъ отвѣтитъ на этотъ послѣдній вопросъ. Нѣсколько времени продолжалось молчаніе, а потомъ Джильбертъ сказалъ тихимъ, принужденнымъ голосомъ:

— Могу только повторить, серъ, что прежде сказалъ, оставьте меня разоряться по своему.

— Нѣтъ. Я уже сказалъ, что сдѣлалъ тебя моимъ наслѣдникомъ. Ты будешь владѣльцемъ Герон-Дайкскаго замка со всѣми его принадлежностями чрезъ нѣсколько часовъ. Я не увижу болѣе стараго жилища, прибавилъ онъ съ волненіемъ: — а у меня были такіе планы лѣтъ на двѣнадцать! Ну, Денисоны не дѣти и плакать не станутъ, когда ихъ надежды отняты отъ нихъ.

— Серъ, не вредно ли вамъ это волненіе? спросилъ племянникъ.

Дядя продолжалъ болѣе чистымъ и твердымъ голосомъ:

— Да, Джильбертъ, старое жилище, земля, все будетъ твое, и пошли тебѣ Господь долгую жизнь, чтобы наслаждаться всѣмъ этимъ. Теперь это одно дорогое желаніе, оставшееся у меня на землѣ.

— Но о какомъ это условіи вы говорили, серъ? спросилъ молодой человѣкъ, сгарая отъ любопытства.

— Условіе вотъ какое: если ты не доживешь до семидесяти лѣтъ, помѣстье со всѣми своими принадлежностями перейдетъ помимо твоихъ дѣтей, къ твоему двоюродному брату, сыну моего брата, Генри, или въ его наслѣдникамъ, если онъ не будетъ живъ въ то время. Но если ты переживешь семидесятый годъ, хотя нѣсколькими часами, ты можешь завѣщать помѣстье кому хочешь.

Джильбертъ Денисонъ младшій взглянулъ на дядю глазами, ясно говорившими: «Ты сошелъ съ ума, или нѣтъ?»

— Нѣтъ, Джильбертъ, я не сумасшедшій, хотя ты это думаешь, сказалъ Денисонъ съ слабой улыбкой, небрежно положивъ свои пальцы на руку молодого человѣка. — Я уже тебѣ сказалъ, что сдѣлалъ это послѣ глубокихъ размышленій. Это единственный способъ, который можетъ тебя спасти, оторвать тебя отъ разсѣянной жизни, сдѣлать изъ тебя такого человѣка, какимъ я и твой отецъ, если бы онъ былъ теперь живъ, желали видѣть тебя. Я далъ тебѣ цѣль въ жизни. Я далъ тебѣ самую сильную привлекательность, чтобы перемѣнить твои привычки. У тебя когда-то было великолѣпное сложеніе, а семьдесятъ лѣтъ старость не глубокая для Денисона. Ты вѣроятно женишься и у тебя будетъ сынъ. Сынъ этотъ сдѣлается нищимъ, если отецъ его не доживетъ до семидесяти лѣтъ. Если я не могу убѣдить тебя заботиться о твоемъ здоровьѣ для самого тебя, я постарался убѣдить тебя сдѣлать, это для тѣхъ, кто останется послѣ тебя. Богу одному извѣстно удастся ли мой планъ.

— А если я убьюсь на охотѣ, серъ, и…

— Или умрешь преждевременно какъ я? тогда условіе уничтожается, это въ завѣщаніи объяснено. Я ничего не забылъ. Можетъ быть ты вздумаешь, Джильбертъ опровергать, завѣщаніе послѣ моей смерти? Тебѣ это будетъ трудно.

— Сохрани Богъ, серъ, съ жаромъ вскричалъ молодой человѣкъ: — можетъ ли подобная мысль хоть на минуту прійти мнѣ въ голову! Вы считаете меня хуже чѣмъ я есть. Вы меня не знаете, вы никогда меня не понимали,

— Понимаемъ ли мы другъ друга на этомъ свѣтѣ? Мы такъ далеки отъ неба, что свѣтъ сіяетъ тускло, и мы видимъ другъ друга въ темнотѣ какъ тѣни.

Въ эту минуту раздался звонокъ, потомъ постучались въ дверь и вошла сидѣлка. Докторъ пріѣхалъ.

— Тебѣ лучше уйти, мой милый, сказалъ Денисонъ, съ любовью пожимая руку племянника: — завтра въ десять часовъ я буду ждать тебя.

Джильбертъ Денисонъ крѣпко пожалъ пальцы умирающаго и посмотрѣлъ серіозными, рѣшительными глазами въ его лицо.

— Позвольте, серъ. Я уже сказалъ, что вы не знаете меня. Вы видѣли только одну мою сторону, слабую. Если вы думаете, что я не могу, когда захочу, бросить мой настоящій образъ жизни такъ же легко какъ старый сертукъ, вы ошибаетесь. Я сознаюсь, что я былъ слабъ и глупъ, что будучи молодъ, я поддавался искушеніямъ, о которыхъ вы не знаете ничего. Сколько людей прежде меня старались найти въ разилеченіяхъ разсѣянной жизни забвеніе своимъ непріятностямъ? Я не желаю извинить себя, я очень отъ этого далекъ. Я только желаю, чтобы вы поняли и вѣрили, дядя, что одной стороны моего характера вы не знаете совсѣмъ.

— Готовъ этому вѣрить, Джильбертъ, прошепталъ въ отвѣтъ больной, и опять молодой человѣкъ поднесъ къ губамъ руку Денисона.

Когда Джильбертъ пришелъ на Блумбёрійскій скверъ на слѣдующее утро, онъ нашелъ дядю слабѣе и изнуреннѣе. Денисонъ очевидно быстро приближался къ кончинѣ. Джильбертъ оставался съ нимъ до конца. За нѣсколько минутъ до этого конца, умирающій притянулъ къ себѣ племянника и шепнулъ ему:

— Никогда не забывай девиза нашей фамиліи, мой милый: «что имѣю, то держу».

И прежде чѣмъ взошло солнце, Джильбертъ Денисонъ младшій сдѣлался владѣльцемъ Герон-Дайка съ шестью тысячами фунтовъ стерлинговъ годового дохода.

Глава II.

Мистрисъ Карліонъ у себя.

Сорокъ-пять лѣтъ со всѣми ихъ разнообразными перемѣнами, прошли послѣ того какъ сквайръ Денисонъ, владѣлецъ Герон-Дайка, умеръ въ своей квартирѣ на Блумбёрійскомъ скверѣ, въ Лондонѣ.

Былъ самый разгаръ лондонскаго сезона и въ домѣ мистрисъ Карліонъ въ Бейсватерѣ собралось небольшое общество въ честь двадцать-перваго дня рожденія ея племянницы, мисъ Эллы Винтеръ. Мистрисъ Карліонъ, вдовѣвшая уже нѣсколько лѣтъ, была еще красивая, хотя сорокалѣтняя женщина. Домъ ея былъ красивъ, пріятно расположенъ и хорошо меблированъ. Она держала экипажъ, человѣкъ шесть прислуги и очень любила окружать себя молодыми людьми. Всего пріятнѣе было для нея то время, когда мисъ Винтеръ позволялъ ея двоюродный дѣдъ, сквайръ Денисонъ, владѣлецъ Герон-Дайкскаго замка промѣнять нѣсколько недѣль спокойной деревенской жизни на Бейсватерскія веселости и прелести лондонскаго сезона. Такія посѣщенія, однако, были очень рѣдки и очень цѣнились.

Сегодня десять или двѣнадцать друзей обѣдали у мистрисъ Карліонъ. Одинъ изъ нихъ былъ Фредди Бутль съ маленькими пушистыми усиками, одноглазкой и коротко обстриженными льняными волосами, съ проборомъ по серединѣ. Фредди всѣ признавали добродушнѣйшимъ человѣкомъ и самымъ легковѣрнымъ. У него было хорошее родство и онъ былъ младшимъ товарищемъ въ большой пивоварнѣ подъ фирмою Фаунесъ, Бутль и Бутль. Онъ былъ влюбленъ въ мисъ Винтеръ и сдѣлалъ ей предложеніе годъ тому назадъ. Хотя онъ получилъ отказъ, его чувства остались неизмѣнны, и онъ надѣялся, что Элла современемъ взглянетъ на него благопріятно. Онъ и Элла оставались наилучшими друзьями. Объясненіе въ оранжереѣ, для него столь важное, для нея было мимолетной досадой.

Другой джентльменъ, котораго мы представимъ читателю, былъ Филиппъ Кливъ, сынъ леди Кливъ изъ Гомделя, близъ Нёллингтона. Онъ и мисъ Винтеръ были большіе друзья. Филиппъ влюбленъ въ Марію Кетль, единственную дочь Веллингтонскаго викарія. Онъ очень красивъ, съ каштановыми кудрявыми волосами, веселыми карими глазами и почти постоянной улыбкой. Элла иногда удивляется какъ Марія можетъ устоять отъ его очаровательнаго обращенія. Нигдѣ нѣтъ большаго фаворита какъ Филиппъ Кливъ. Самое худшее что его друзья могли сказать о немъ, это то, что онъ немножко безпеченъ въ денежныхъ дѣлахъ, и карманъ его всегда пустъ. Скажемъ между нами, что Филиппъ часто бывалъ безъ денегъ, хотя можетъ быть его друзья этого не подозрѣвали.

По окончаніи обѣда, когда дамы ушли въ гостиную, мистрисъ Карліонъ позвали внизъ, и чрезъ нѣсколько минутъ прислали за Эллой. Капитанъ Ленноксъ привезъ отъ мистера Денисона, изъ Герон-Дайка подарокъ Эллѣ на день рожденія. Капитанъ случайно встрѣтилъ Денисона наканунѣ, упомянулъ, что ѣдетъ на короткое время въ Лондонъ, и Денисонъ попросилъ его отвезти внучкѣ свертокъ, который онъ боялся отправить по почтѣ. Этотъ свертокъ капитанъ теперь отдалъ Эллѣ. Тамъ оказались серьги брильянтовыя съ жемчугомъ.

Мистрисъ Карліонъ тотчасъ дружелюбно пригласила капитана Леннокса присоединиться къ гостямъ, и онъ также дружелюбно принялъ это приглашеніе. Они не встрѣчались прежде, но Элла нѣсколько знала капитана и его сестру, вдову, которая жила съ нимъ въ Норфолькѣ. Капитанъ и его сестра пріѣхали въ Нёллингтонъ, гдѣ ихъ никто не зналъ, полгода тому назадъ, и проживъ двѣ недѣли въ гостиницѣ, наняли «Сирени» хорошенькій котеджъ. Капитанъ Ленноксъ былъ высокій, худощавый, бѣлокурый мужчина лѣтъ сорока. У него были чисто обрисованныя, орлиныя черты, усы, длинныя бакенбарды и одѣвался онъ всегда безукоризненно.

— Какъ дѣдушка на видъ, капитанъ Ленноксъ? спросила Элла нѣсколько тревожно, когда серьгами достаточно налюбовалась.

— Я никогда не видалъ его такимъ здоровымъ.

— Очень рада. Я получила отъ него письмо три дня тому назадъ, въ которомъ онъ писалъ, что много лѣтъ уже не чувствовалъ себя такъ хорошо. Но онъ всегда такъ ко мнѣ пишетъ. Онъ это дѣлаетъ, чтобы успокоить меня.

— Теперь когда капитанъ Ленноксъ увѣрилъ тебя, что дѣду твоему не хуже обыкновеннаго, ты можешь остаться у меня еще недѣлю, сказала мистрисъ Карліонъ.

Элла улыбнулась и покачала головой.

— Я должна вернуться непремѣнно въ будущій понедѣльникъ.

— Ты такая же упрямая какъ и сквайръ, вскричала ея тетка. — Мнѣ очень хочется написать къ нему, чтобы онъ не ждалъ тебя прежде двадцатаго.

— Онъ ожидаетъ меня тринадцатаго, и я ни за что не хочу заставить его обмануться въ ожиданіи.

— Ну, нечего дѣлать, пусть будетъ по твоему. А все-таки это для меня большое лишеніе. Но мои гости подумаютъ, что я пропала, пойдемте.

Тутъ доложили о новомъ гостѣ, мистерѣ Конроѣ, художникѣ и корреспондентѣ «Иллюстрированнаго Земного Шара», и котораго письма съ театра войны такъ много читались послѣднее время. Мистрисъ Карліонъ очень радушно приняла его.

— Надѣюсь, что вы привезли съ собой ваши эскизы, какъ обѣщали, сказала она послѣ первыхъ привѣтствій.

— Мой портфель въ передней, отвѣтилъ онъ: — но вы не должны ожидать найти что-нибудь оконченное. Мои эскизы едва набросаны тотчасъ послѣ событій, которыя я пытался изобразить.

— Это сдѣлаетъ ихъ еще интереснѣе, они будутъ намъ казаться животрепещущимъ изображеніемъ этой ужасной войны, сказала мистрисъ Карліонъ, позвонивъ и приказавъ принести альбомъ.

Потомъ она представила Конроя своей племянницѣ мисъ Винтеръ, и онъ замѣтно вздрогнулъ.

«Они встрѣчались прежде», подумалъ капитанъ Ленноксъ.

Онъ пристально наблюдалъ за ними, но никакихъ признаковъ знакомства не видалъ. Капитанъ человѣкъ очень смышленый, не переставалъ думать объ этомъ.

«Онъ вздрогнулъ не даромъ», думалъ онъ. «Подъ поверхностью кроется больше чѣмъ выказывается теперь».

Конрой никогда не забывалъ картины, напечатлѣвшейся въ его воспоминаніи, въ первую минуту какъ онъ увидалъ Эллу Винтеръ. Онъ увидалъ предъ собой высокую, стройную дѣвушку, походка и движенія которой были свободны и величественны, какъ у королевы. У нея были темнокаштановые волосы и большіе блестящіе, темноголубые глаза. Брови были густы, почти прямы и темнѣе волосъ. Лицо было восхитительно отъ смѣшаннаго выраженія серіозности и кротости, и серіозность часто переходила въ меланхолію. Лобъ широкій, но не очень высокъ, прямой, прекрасно обрисованный носъ съ нѣжными ноздрями, губы, можетъ быть немножко полныя, но рѣшительныя и твердыя, круглый подбородокъ съ ямочкой, вотъ какою увидалъ Эллу Винтеръ въ первый разъ Эдвардъ Конрой. Въ этотъ вечеръ на ней было богатое, но темное, каштановаго цвѣта платье, отдѣланное бѣлымъ кружевомъ.

— Я часто желалъ видѣть ее, прошепталъ про себя Конрой: — теперь я увидалъ и доволенъ.

Мистрисъ Карліонъ велѣла отнести портфель въ свой будуаръ подальше отъ музыки и разговоровъ, и тамъ собралась небольшая группа разсматривать эскизы, разсуждать о нихъ и слушать объясненія Конроя тамъ, гдѣ они были нужны.

Элла стояла и смотрѣла, слушая замѣчанія Конроя и толки окружающихъ ее, и только время отъ времени произносила нѣсколько словъ.

«Этотъ человѣкъ какъ-то непохожъ на другихъ людей», думала она. «Онъ не изъ числа толпы. У него есть своя индивидуальность. Онъ интересуетъ меня».

Она, повидимому, мало интересовалась тѣмъ, что происходило предъ нею, но не проронила ни одного слова изъ того, о чемъ говорили. Она стояла съ вѣеромъ въ рукѣ и съ выраженіемъ серіозной кротости въ глазахъ смотрѣла вопросительно на Конроя.

«Тетушка попроситъ его оставить этотъ портфель до завтра», думала она: «и когда, всѣ уйдутъ, я одна все разсмотрю».

Конрой дѣйствительно былъ созданъ иначе, чѣмъ тѣ модные мотыльки, которые обыкновенно порхали около мисъ Винтеръ. Онъ, конечно, былъ не красавецъ, въ общемъ значеніи этого слова. Лицо его было смугло и нѣсколько сурово для человѣка еще молодого, но осмыслено и энергично. Ему было двадцать-восемь лѣтъ, но онъ казался старше. Эдвардъ Конрой перенесъ много непріятностей и опасностей въ своей профессіи. Его черные волосы уже сдѣлались рѣдки у висковъ, и тамъ, и сямъ были подернуты сѣдиной. Преобладающее выраженіе въ его лицѣ была рѣшительность. Онъ казался человѣкомъ не легко поддававшимся постороннему вліянію, и котораго почти невозможно было поколебать, если онъ принялъ какое-нибудь намѣреніе. А между тѣмъ его лицу вѣрили женщины и дѣти. Иногда удивительная мягкость, выраженіе почти женской нѣжности прокрадывалось въ его темнокаріе глаза. Слезъ этотъ человѣкъ не зналъ. Съ перваго раза Элла почувствовала, что должна бороться съ волей сильнѣе ея собственной. Съ перваго раза она почувствовала къ Эдварду Конрою такое уваженіе, какого не чувствовала ни къ кому, кромѣ своего дѣда. Вѣроятно, чрезъ это онъ нравился ей еще болѣе.

Разсмотрѣвъ эскизы Конроя и поговоривъ о нихъ, почти всѣ пошли въ гостиную. Начались танцы и Эллу приглашали то одинъ, то другой кавалеръ. Конрой сидѣлъ въ углу будуара возлѣ пожилой, некрасивой мисъ Валлесъ, на которую никто не обращалъ большого вниманія, и скоро вступилъ съ нею въ разговоръ. Эллѣ было досадно на себя за то, что она раза три оглядывалась и желала знать, куда дѣвался Конрой. Она обращала менѣе вниманія, чѣмъ обыкновенно на разговоръ своихъ кавалеровъ. Они находили ее равнодушной и разсѣянной.

— Можетъ быть она богата, можетъ быть хороша собой, замѣтилъ молодой Поосонъ, гвардеецъ одному изъ своихъ друзей: — но на такой женщинѣ я жениться бы не желалъ. Она имѣетъ манеру обдавать васъ холодомъ и заставлять васъ чувствовать себя ничтожнымъ, а это непріятно, чтобы не сказать болѣе.

Конрой потомъ пришелъ въ гостиную, и капитанъ Ленноксъ, смотрѣвшій на Эллу въ это время, увидалъ, какъ глаза ея вдругъ засіяли, когда она увидала Конроя въ дверяхъ.

— Она уже имъ заинтересована, пробормоталъ про себя капитанъ. — Этотъ Конрой замышляетъ что-нибудь или я очень ошибаюсь. Желалъ бы я знать, гдѣ онъ прежде ее встрѣчалъ?…

— Какъ вы находите мою племянницу? спросила мистрисъ Карліонъ капитана Леннокса, съ любовью смотря на Эллу.

— Я нахожу ее въ превосходномъ здоровьѣ, отвѣтилъ капитанъ. — Она всегда имѣетъ самый здоровый видъ.

— Ахъ! нѣтъ, не всегда. У нея былъ нездоровый видъ, когда она пріѣхала ко мнѣ.

Капитанъ Ленноксъ подымалъ и взглянулъ на Эллу.

— Я примѣтилъ, мистрисъ Карліонъ, что у нея иногда бываетъ необыкновенно серіозное выраженіе въ глазахъ для такой молодой особы. Точно будто въ ея мысляхъ есть что-то, о чемъ ей трудно забыть.

— Въ томъ-то и дѣло. Какъ можетъ она забыть? Послѣ того страннаго происшествія, которое случилось въ прошломъ февралѣ въ Герон-Дайкѣ…

— О! это такъ таинственно, перебилъ съ жаромъ капитанъ Ленноксъ.

— И это сдѣлало вліяніе на Эллу. Да, это таинственно, вы справедливо выразились; въ любой мелодрамѣ не было большей тайны. Пребываніе Эллы у меня, конечно, принесло ей пользу отчасти, но я увѣрена, что она думаетъ объ этомъ и день, и ночь.

— Это происшествіе непонятное. Я полагаю, что оно тревожитъ и мистера Денисона.

— Оно должно тревожить всѣхъ обитателей Герон-Дайка. Мнѣ, кажется, я не могла бы жить тамъ. Будь это мой домъ, я оставила бы его.

Капитанъ Ленноксъ съ удивленіемъ погладилъ свои бакенбарды.

— Оставили бы! воскликнулъ онъ. — Оставили бы Герон-Дайкъ!

— Я оставила бы. Я боялась бы оставаться. Но я женщина, а женщины боязливы. Если… если Катерина…

Мистрисъ Карліонъ замолчала и задрожала. Она встала и ушла, какъ будто не могла продолжать этотъ разговоръ.

Это дѣйствительно была странная тайна, какъ читатель сознается, когда прочтетъ позднѣе подробности. Но это было еще не самое загадочное происшествіе въ Герон-Дайкскомъ замкѣ.

— Я прошу васъ объ одномъ одолженіи, мистеръ Конрой, начала Элла, когда они на минуту очутились поодаль отъ другихъ.

— Вамъ стоитъ только сказать, отвѣтилъ онъ съ улыбкой въ своихъ выразительныхъ глазахъ.

— Вы позволите оставить здѣсь до завтра вашъ портфель? Я желаю одна разсмотрѣть эскизы.

— Они интересуютъ васъ?

— Очень. Какъ бы мнѣ хотѣлось быть въ Парижѣ во время этой ужасной осады!

— Вамъ слѣдуетъ радоваться, что вы были за сто миль оттуда.

— Но я могла быть полезна. Я ухаживала бы за ранеными, помогала бы раздавать пищу голоднымъ, или читала бы молитвы умирающимъ. Я нашла бы какое-нибудь дѣло.

— Все-таки я не могу не сказать, что вамъ было гораздо лучше вдали. Вы можете составить себѣ весьма слабое понятіе объ ужасѣ и тоскѣ того страшнаго времени.

— Но тамъ были женщины, которыя все это перенесли и почему не могла бы я? Моя жизнь такъ безполезна — такъ безцѣльна. Мнѣ кажется, что я послана на свѣтъ, гдѣ мнѣ нечего дѣлать!

— Когда существуютъ бѣдность, болѣзнь, недостатки и нищета, тогда дѣла есть довольно для усердныхъ тружениковъ.

— Но какъ за это приняться? У меня точно будто руки связаны, а я не могу перерѣзать веревку.

— Однако, ваша жизнь имѣетъ интересъ. Дѣдъ вашъ напримѣръ…

— Вы слышали о моемъ дѣдѣ? съ живостью сказала она, смотря на него съ удивленіемъ.

— Да, я слышалъ о мистерѣ Денисонѣ Герон-Дайкскомъ. Въ этомъ нѣтъ ничего страннаго.

— Да, я думаю, что я ему нѣсколько полезна, сказала Элла тихо. — Дѣда Джильберта я не могла бы оставить ни для кого и ни для чего. У меня есть школа въ деревнѣ, нѣсколько бѣдныхъ семействъ. Жизнь моя не совсѣмъ пуста; но то, что я дѣлаю, кажется мнѣ такъ мало и ничтожно въ сравненіи съ тѣмъ, что мнѣ хотѣлось бы дѣлать. Но можетъ быть это только сумасбродныя желанія несвѣдующей дѣвушки, мало, или почти совсѣмъ не знающей свѣта.

Бутль подошелъ пригласить Эллу на слѣдующій танецъ. Лицо корреспондента смягчилось, когда онъ смотрѣлъ ей вслѣдъ.

— Милое созданіе! сказалъ онъ себѣ. — Завтра я постараюсь набросать ея лицо на память.

Филиппъ Кливъ ушелъ прежде всѣхъ. Онъ уже съ часъ жаловался на сильную головную боль и почти совсѣмъ не танцовалъ. Нѣсколько позднѣе ушли подъ руку Бутль и капитанъ Ленноксъ. Они не встрѣчались до этого вечера, но вдругъ полюбили другъ друга. Когда Конрой прощался, мистрисъ Карліонъ пригласила его опять къ себѣ, и онъ молча обѣщалъ себѣ сдѣлать это до отъѣзда Эллы Винтеръ въ Норфолькъ. Но обстоятельства такъ сложились, что онъ этого обѣщанія сдержать не могъ.

Пробило два часа, когда мистрисъ Карліонъ сѣла на диванъ въ своей уборной послѣ отъѣзда послѣдняго гостя. Вынувъ сережки изъ ушей, она подала ихъ своей горничной Гигсонъ.

— Я рада, что все прошло такъ хорошо, замѣтила она Эллѣ, которая пришла поговорить съ ней нѣсколько минутъ. — А все-таки мнѣ пріятно, что вечеръ, наконецъ, кончился, прибавила она со вздохомъ усталости.

— И мнѣ, созналась Элла. — Долго не могла бы я привыкнуть къ вашимъ позднимъ лондонскимъ часамъ, тетушка Гертруда.

— Пріятный человѣкъ этотъ капитанъ Ленноксъ, Элла, очень изящный, но онъ… Гигсонъ, что это вы суетитесь? вдругъ спросила мистрисъ Карліонъ.

— Я ищу вашу шкатулку, отвѣтила горничная: — я нигдѣ ее не вижу. Можетъ быть вы изволили ее убрать? прибавила она, обернувшись къ своей госпожѣ.

— Я не видала и не дотрогивалась до нея съ-тѣхъ-поръ, какъ одѣвалась къ обѣду, сказала мистрисъ Карліонъ. — Она стояла тогда на туалетѣ. Вѣрно вы сами убрали ее куда-нибудь?

Терпѣливая Гигсонъ знала, что не убирала никуда, хотя ничего не отвѣтила. Она продолжала искать. Элла подошла ей помочь. На лицѣ горничной выразилось смятеніе.

— Здѣсь нѣтъ, тетушка, вскричала Элла.

— Чего нѣтъ, душа моя? спросила мистрисъ Карліонъ, вздрогнувъ, и очнувшись отъ дремоты. — Я говорю, что Гигсонъ забыла, куда дѣвала.

Но Гигсонъ не забыла. Она увѣряла свою барыню, что шкатулка осталась на туалетѣ. Въ девять часовъ, когда она пошла приготовлять комнату на ночь, она видѣла ее тутъ въ цѣлости.

Не говоря ни слова, мистрисъ Карліонъ сама принялась искать. Въ уборной было двѣ двери, одна въ спальню мистрисъ Карліонъ, другая въ будуаръ, гдѣ разсматривали рисунки. Обыскавъ всю уборную, и убѣдившись, что шкатулки тамъ не было, подвергнули тому же процессу спальню, но безъ результата. Наконецъ, обыскали будуаръ, хотя трудно было вообразить, какимъ образомъ могла бы попасть туда шкатулка. Наконецъ, убѣдившись, что дальнѣйшіе поиски, по-крайней-мѣрѣ, теперь будутъ безполезны, мистрисъ Карліонъ сѣла съ отчаяніемъ въ сердцѣ и со слезами на глазахъ.

— Слуги еще спать не легли? спросила она.

Гигсонъ не думала. Когда она пошла наверхъ, они убирали закуску.

— Позовите ихъ, рѣзко приказала ей барыня. — Но не говорите, затѣмъ.

— Гигсонъ, кажется, въ отчаяніи, замѣтила Элла, когда горничная ушла.

— Еще бы! сказала мистрисъ Карліонъ. — Она вѣрная служанка и живетъ у меня двѣнадцать лѣтъ. Всѣ мои слуги вѣрные и живутъ у меня давно, сказала она съ жаромъ. — Я не могу подозрѣвать никого изъ нихъ; но все-таки ихъ слѣдуетъ спросить. Я могу довѣрить имъ все мое состояніе.

Слуги, человѣкъ пять, пришли съ такимъ выраженіемъ на лицѣ, которое какъ будто спрашивало: «Зачѣмъ мы нужны въ такое странное время?»

Въ нѣсколькихъ спокойныхъ словахъ мистрисъ Карліонъ разсказала о своей потерѣ и спросила каждаго поочередно не могутъ ли они это объяснить. Никто ничего не зналъ, какъ госпожа ихъ и ожидала. Никто, кромѣ Гигсонъ не входилъ ни въ спальню, ни въ уборную съ десяти часовъ утра. Ничего болѣе не оставалось, какъ отпустить ихъ. Гигсонъ, плакавшей все время, было тоже сказано, что и ей лучше уйти, мистрисъ Карліонъ раздѣнется сама. Она ушла, приложивъ къ глазамъ передникъ.

— Ни минуточки не засну въ эту ночь, рыдала она. — Повѣсить мало тѣхъ, кто васъ обокралъ!

Мистрисъ Карліонъ и Элла сидѣли и смотрѣли другъ на друга. Неизвѣстность становилась мучительна. Если бы былъ кто чужой изъ прислуги, то можно было бы заподозрить его, но исключая очень рѣдкихъ случаевъ, мистрисъ Карліонъ довольствовалась своей собственной прислугой. А эта прислуга была выше подозрѣнія.

— Дверь изъ уборной была заперта, или нѣтъ? спросила Элла.

— Сколько мнѣ извѣстно, она была заперта до десяти часовъ, и я скажу тебѣ, почему я это знаю, отвѣтила мистрисъ Карліонъ. — Вскорѣ послѣ того какъ были разсмотрѣны рисунки мистера Конроя, я вошла въ будуаръ и не нашла тамъ никого, кромѣ Филиппа Клива, онъ лежалъ на диванѣ съ головной болью. Думая, что моя нюхательная соль будетъ ему полезна, я пошла за ней въ уборную. Я очень хорошо помню, что дверь тогда была заперта. Я отперла ее, отыскала соль, вернулась и подала ее Филиппу, но заперла ли я за собою дверь, не помню. Вѣроятно, нѣтъ. Сказавъ нѣсколько словъ Филиппу, я оставила его все лежащимъ на диванѣ, и больше не приходила въ будуаръ.

Наступило молчаніе. Точно будто не о чемъ было больше говорить. Ни малѣйшей, тѣни подозрѣнія не могло лечь на Филиппа Клива; эта мысль была бы нелѣпа. Обѣ дамы знали его съ дѣтства, и его мать, леди Кливъ, была самымъ старымъ другомъ мистрисъ Карліонъ. А о томъ, чтобы подозрѣвать кого-нибудь другого изъ гостей, тоже не могло быть и рѣчи. А все-таки оставалось то странное обстоятельство, что шкатулка не находилась.

— Намъ кажется лучше лечь спать, сказала, наконецъ, мистрисъ Карліонъ съ раздраженіемъ въ голосѣ. — Если мы просидимъ всю ночь, шкатулка къ намъ сама не вернется.

— Я готова сказать какъ Гигсонъ, что не засну ни одной минуты, замѣтила Элла, вставая. — Одно только вѣрно, тетушка Гертруда, что здѣсь былъ воръ.

Глава III.

Капитанъ Ленноксъ пугается.

И другіе, кромѣ мистрисъ Карліонъ, имѣли причину помнить день рожденія Эллы Винтеръ.

Уже было сказано, что капитанъ Ленноксъ и мистеръ Бутль вышли вмѣстѣ изъ дома. Они шли подъ руку, куря сигары, и наткнулись на Филиппа Клива, который простился съ ними, полчаса тому назадъ.

— Ну, Филь, мой милый, что здѣсь дѣлаете? вскричалъ Бутль: — я думалъ, что вы давно уже дома.

— Я гуляю, отвѣтилъ Филиппъ. — Я думалъ, что прохладный воздухъ сдѣлаетъ пользу моей головѣ и очень радъ, что мое ожиданіе сбылось.

— Такъ пойдемте ко мнѣ въ гостиницу съ мистеромъ Бутлемъ, — сказалъ Ленноксъ. — Выпьемъ вмѣстѣ бутылку шампанскаго.

Фредди поддержалъ это предложеніе, а Филиппъ, котораго никогда не надо было уговаривать, когда дѣло шло объ удовольствіи, уступилъ послѣ минутной нерѣшимости. Онъ пріѣхалъ въ Лондонъ повеселиться нѣсколько дней, и почему же ему было не пользоваться удовольствіями?

Кликнули кебъ и три джентльмена скоро очутились въ гостиницѣ у капитана Леннокса. Они разговаривали, курили и пили шампанское, пока часы на каминѣ пробили половину третьяго. Они выпили слишкомъ много, особенно Бутль, а Филиппъ былъ нѣсколько воздержнѣе.

— Мы его посадимъ въ кебъ и онъ благополучно доѣдетъ домой, шепнулъ Ленноксъ Филиппу, когда они вдвоемъ помогли Бутлю сойти внизъ.

Скоро нашли кебъ, Бутля посадили и дали надлежащія указанія кучеру. Потомъ всѣ пожали другъ другу руку и пожелали спокойной ночи съ обѣщаніемъ увидѣться на другой день.

Около полудня на другой день, Фредди Бутль еще лежалъ въ постели, когда постучались въ дверь, и капитанъ Ленноксъ вошелъ въ комнату съ мрачнымъ видомъ.

— Еще не встали! сказалъ онъ вовсе не веселымъ голосомъ: — я позавтракалъ уже три часа тому назадъ.

— У меня голова все равно что кусокъ свинца, стоналъ Фредди: — а языкъ сухъ, какъ у попугая.

— Есть у васъ сода, и гдѣ ваши напитки? Я приготовлю вамъ питье, которое сейчасъ васъ исправитъ.

— Вы все найдете въ другой комнатѣ. Но, Ленноксъ, какъ вы свѣжи. У васъ, вѣроятно, никогда въ жизни не болѣла голова.

— А знаете зачѣмъ я сюда пріѣхалъ? сказалъ капитанъ Ленноксъ.

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія, развѣ затѣмъ, чтобы взглянуть на несчастное существо, лежащее предъ вами.

— О! вы будете совсѣмъ здоровы чрезъ два часа. Извѣстно вамъ, что у меня изъ кармана вытащили портмонне, когда я былъ съ вами вчера ночью, или лучше сказать рано утромъ?

Бутль съ удивленіемъ вытаращилъ глаза на своего пріятеля, но не сказалъ ничего.

— Тамъ были всѣ мои наличныя деньги, продолжалъ капитанъ: — и я долженъ просить васъ дать мнѣ взаймы нѣсколько фунтовъ, чтобы расплатиться въ гостиницѣ и уѣхать домой.

— А много было?

— Десяти фунтовый билетъ, немного золота и серебра.

Бутль сѣлъ на постели, прижавъ руки къ головѣ, пристально устремивъ глаза на капитана.

— Ей-Богу! сказалъ онъ, наконецъ, тономъ чрезвычайнаго удивленія: — ваши слова, Ленноксъ, запоминаютъ мнѣ то, о чемъ я забылъ. Кажется, меня обокрали. Я смутно припоминаю, что не могъ найти моихъ часовъ и цѣпочки, когда вернулся домой утромъ, но я тотчасъ легъ въ постель и забылъ объ этомъ, пока вы не стали говорить… Дайте мнѣ мое одѣяніе, я еще поищу.

Бутль осмотрѣлъ свое платье, но ни часовъ, ни цѣпочки не оказалось. Оба пріятеля съ смятеніемъ посмотрѣли другъ на друга.

— Это часы моего отца, сказалъ Фредди уныло: — и мнѣ ужасно жаль, что они пропали. Горе тому негодяю, который ихъ укралъ!

— Лучше вставайте, позавтракайте и поѣдемъ въ Скотланд-Ярдъ. Можетъ быть полиція отыщетъ эти часы у какого-нибудь закладчика.

— Никогда не увижу я больше старыхъ часовъ, сказалъ Бутль, меланхолически качая головой: — а о завтракѣ и не упоминайте.

Въ это время вошелъ Филиппъ Кливъ, нисколько не потерявшій свѣжести въ лицѣ послѣ безсонной ночи. Фредди тотчасъ разсказалъ ему о двойной потерѣ. Капитанъ Ленноксъ примѣтилъ, какъ Филиппъ былъ удивленъ.

— У васъ не пропало ничего, вѣроятно? спросилъ капитанъ ворчливымъ тономъ, какъ-будто не могъ примириться съ своей потерею.

— Нѣтъ, отвѣтилъ Филиппъ, засмѣявшись: — у меня нечего было украсть — у меня было только немного мелкаго серебра и эта древняя луковица — фамильная драгоцѣнность, видѣвшая уже три или четыре поколѣнія.

Онъ вынулъ изъ кармана большіе старинные серебряные часы, какіе носили наши дѣды.

— Такіе большіе, что годятся даже для стѣнныхъ часовъ, сказалъ онъ, засмѣявшись.

Наступило молчаніе минуты на двѣ, Ленноксъ былъ погруженъ въ задумчивость. Потомъ онъ обернулся къ Бутлю.

— Помните вы въ которомъ часу вечера вы смотрѣли на ваши часы въ послѣдній разъ?

— Моя память относительно того, что случилось въ послѣднюю часть вечера, не очень ясна, сказалъ Фредди. — Смутно припоминаю, что я вынималъ часы и смотрѣлъ на нихъ, когда часы въ вашей комнатѣ пробили.

— Это должно быть было въ половинѣ третьяго, перебилъ Ленноксъ.

— Но я въ этомъ не увѣренъ. А вашъ кошелекъ, или портмоне, что это было?

— Я хватился его, когда началъ раздѣваться. Оно могло быть украдено нѣсколько часовъ тому назадъ или только нѣсколько минутъ.

— Помните двухъ или трехъ грубой наружности людей, которые прошли мимо насъ, спросилъ Филиппъ: — когда мы минуты двѣ постояли на углу улицы и говорили, прежде чѣмъ Бутлъ сѣлъ въ кебъ.

Ленноксъ покачалъ головой.

— Не могу сказать, чтобы я помнилъ то обстоятельство, о которомъ вы говорите, отвѣтилъ онъ.

— Но я помню очень хорошо, положительно сказалъ Филиппъ. — Одинъ чуть не столкнулъ меня въ сточный желобъ. Гадкой наружности были эти люди. Я думаю, что они и были воры.

Капитанъ пожалъ плечами, замѣтивъ, что онъ знаетъ только то, что деньги его исчезли, перешелъ чрезъ комнату и сталъ смотрѣть въ окно. Фредди Бутлъ казался ужасно растревоженъ.

— Мнѣ жаль, что я не могу сегодня обѣдать съ вами, сказалъ Кливъ. — По письму, которое я получилъ сегодня утромъ, я долженъ вернуться домой.

— О! вздоръ! прервали оба: — это невозможно, Кливъ.

— Я долженъ ѣхать. Моя мать написала мнѣ, что она больна.

— Можете уѣхать завтра рано утромъ, сказалъ капитанъ Ленноксъ.

Нѣсколько часовъ не могутъ сдѣлать, разницы, прибавилъ Бутль.

Филиппъ покачалъ головой.

— Когда матушка пишетъ, что она больна — въ чемъ она никогда не сознается — я знаю, что она больна, она ждетъ меня. Можетъ быть я заѣду сюда по дорогѣ на станцію, прибавилъ Филиппъ и ушелъ. — Мнѣ еще надо заѣхать кое-куда.

Капитанъ и Бутль отправились въ полицію и сообщили о своихъ покражахъ, хотя оба чувствовали, что это никчему не поведетъ. Потомъ они вмѣстѣ отобѣдали и поѣхали въ театръ.

На слѣдующій день, капитанъ уѣхалъ обратно въ Норфолькъ.

Пробило девять часовъ вечера, когда капитанъ Ленноксъ доѣхалъ до Нёллингтонской станціи. Онъ нанялъ единственную карету, стоявшую тамъ, и велѣлъ везти себя въ Герон-Дайкъ. Какъ не было поздно, онъ хотѣлъ сказать сквайру, что благополучно передалъ его подарокъ мисъ Винтеръ. Надо было поступать осторожно, опасаясь воровства. Отпустивъ карету, когда доѣхалъ до Герон-Дайка, капитанъ Ленноксъ взялъ свою трость, небольшой дорожный мѣшокъ и позвонилъ у двери.

Все въ старомъ домѣ было темно. Не виднѣлось свѣта нигдѣ. Пронзительный звонъ колокольчика нарушилъ мертвую тишину. Послышались шаги, потомъ голосъ, ворчавшій и бормотавшій про себя, три тяжелыхъ запора были медленно отодвинуты, какъ бы сказать неохотно.

— Это старикъ Ааронъ Стонъ, и пресердитый, какъ всегда, сказалъ себѣ капитанъ.

Большая дубовая дверь какъ бы застонала, повертываясь на петляхъ. Она была отворена только на нѣсколько дюймовъ, и придерживалась тяжелой цѣпью изнутри.

— Кто вы, и съ какой стати тревожите вы честныхъ людей въ такое позднее время? спросилъ суровый голосъ.

— Я капитанъ Ленноксъ. Я сейчасъ вернулся изъ Лондона и желаю сказать нѣсколько словъ сквайру, если еще не поздно.

— Сквайръ никого не принимаетъ въ такое время. Вамъ лучше прійти утромъ, капитанъ.

— Я утромъ прійти не могу. У меня есть порученіе въ мистеру Денисону отъ его внучки, мисъ Винтеръ.

— Зачѣмъ же вы не могли сказать этого прежде? заворчалъ старикъ.

Онъ колебался минуты двѣ, потомъ повернулся и медленно пошелъ по коридору; послышался стукъ отдаленной двери и потомъ опять все смолкло.

Капитанъ Ленноксъ повернулся и засвисталъ. Ночь была облачная и виднѣлось мало звѣздъ. Спереди дома смутно виднѣлись большіе кусты молодила, а отъ грунта темнаго неба черно отдѣлялись семь большихъ тополей, стоявшихъ на противоположной сторонѣ лужайки. Тишина господствовала повсюду, только время отъ времени раздавалось издали тихое, однобразное, и жалобное, и успокоительное журчаніе. Это былъ шумъ прилива, омывавшаго отдаленные пески.

Капитанъ Ленноксъ задрожалъ, хотя ночь была темна и удушлива.

«Какое печальное мѣсто!» подумалъ онъ. «Я предпочитаю жить въ моемъ хорошенькомъ маленькомъ котеджѣ, чѣмъ въ этомъ большомъ холодномъ старомъ домѣ, въ которомъ, судя по его наружности, пожалуй водятся и привидѣнія. Это что?» спросилъ онъ себя, вздрогнувъ.

Ему послышались позади тихіе шаги. Онъ крѣпче ухватился за свою трость и осторожно осмотрѣлся вокругъ, но ничего не было ни видно, ни слышно. Опять раздался стукъ отдаленной двери, опять на каменномъ полу передней послышались медленные, тяжелые шаги. Чрезъ минуту отпустили цѣпь и большая дверь отворилась шире. Суровое лицо и согбенный станъ старика Аарона Стона сдѣлались видны; онъ осторожно держалъ дверь одной рукою, а въ другой зажженный фонарь.

— Можете войти, сказалъ онъ нелюбезнымъ тономъ. — Такъ какъ вы привезли порученіе отъ мисъ Эллы, сквайръ приметъ васъ. Но уже десятый часъ, капитанѣ, а сквайръ не любитъ ложиться позже десяти часовъ.

Капитанъ Ленноксъ вошелъ, дверь за нимъ заперли. Тусклый свѣтъ фонаря набрасывалъ фантастическія тѣни на стѣны и потолокъ, когда Ааронъ медленно шелъ по коридору, но оставляли другіе предметы въ полутемнотѣ. Въ концѣ коридора съ противоположной стороны передней была дверь, которую старикъ отворилъ ключомъ, потомъ они повернули направо по болѣе узкому коридору, въ который выходило нѣсколько комнатъ. У одной изъ этихъ дверей Ааронъ остановился, отперъ ее и доложилъ о капитанѣ Ленноксѣ.

Комната, въ которую вошелъ Ленноксъ, оставивъ въ коридорѣ свой мѣшокъ и трость, была большая, съ какимъ-то мрачнымъ великолѣпіемъ, можетъ быть величественнымъ, но вовсе не веселымъ. Весела эта комната не могла быть, даже и въ самый ясный лѣтній день. Стѣны почернѣли отъ времени. Тамъ и сямъ фамильный портретъ, тусклый и поблеклый, съ накопившимся мракомъ поколѣній, смотрѣлъ на васъ призрачными глазами изъ еще болѣе призрачной глубины окружавшаго его мрака. Два-три индійскихъ ковра на полу, бюро съ рѣзными листьями и цвѣтами, изъ средины которыхъ выглядывали странныя лица, два-три стола съ витыми ножками, двѣ восточныя вазы, нѣсколько креселъ съ прямыми спинками, составляли единственную мебель комнаты съ двумя исключеніями. Три окна были высоки и узки. Въ серебряныхъ подсвѣчникахъ надъ каминомъ и на одномъ изъ столовъ горѣло шесть восковыхъ свѣчей; но въ этой огромной мрачной комнатѣ ихъ слабое пламя только дѣлало виднѣе темноту. Въ среднемъ окнѣ красовался фамильный гербъ изъ цвѣтного стекла, а подъ нимъ девизъ: Что имѣю, то держу.

Два исключенія въ мебели составляли: высокія ширмы изъ темной тисненной кожи и большое кресло, также обитое такою же темной кожей. На этомъ креслѣ сидѣлъ владѣлецъ Герон-Дайка. Ширмы стояли позади него, и хотя вечеръ былъ лѣтній, въ огромномъ каминѣ, предъ которымъ сквайръ сидѣлъ, горѣли и трещали дрова, какъ бы споря съ пламенемъ, которое постепенно уничтожало ихъ.

Джильбертъ Денисонъ сидѣлъ въ этомъ большомъ кожаномъ креслѣ, обложенный подушками, съ медвѣжьей шкурой на ногахъ. Читатель сначала не, повѣрилъ бы, что это тотъ самый красивый молодой человѣкъ, котораго онъ зрѣлъ въ Лондонѣ возлѣ смертнаго одра его дяди, Джильберта старшаго. Но сорокъ пять лѣтъ могутъ перемѣнить всѣхъ насъ. Теперь это былъ очень высокій, худощавый, долговязый старикъ, худощавый до такой степени, что въ немъ виднѣлись только кожа да кости. Голова его была покрыта черной бархатной ермолкой, изъ подъ которой падали почти на его плечи длинные сѣдые волосы. У него были смѣлыя, чисто очерченныя черты, и должно быть когда-то наружность его была поразительна. Теперь щеки его осунулись, а длинный прямой носъ былъ, сжатъ и остръ. Бѣлыя брови были густы, глаза сверкали страннымъ, проницательнымъ, лукавымъ блескомъ, который непріятно было видѣть въ такомъ старикѣ. Въ этотъ вечеръ на немъ былъ шлафрокъ изъ толстаго сѣраго мультона, изъ рукавовъ высовывались двѣ костлявыя руки, длинные пальцы лежали на ручкахъ кресла, на одномъ изъ худощавыхъ желтыхъ пальцевъ сверкалъ великолѣпный опалъ, осыпанный брильянтами.

Капитанъ Ленноксъ медленно подошелъ къ креслу больного, потому что мистеръ Денисонъ былъ боленъ уже нѣсколько лѣтъ.

— Такъ — такъ! Вы вернулись изъ Лондона и привезли мнѣ порученіе отъ моей дѣвочки? сказалъ Денисонъ, посмотрѣвъ на своего гостя зоркими, хитрыми глазами. — Надѣюсь, что лондонскій дымъ и лондонскія увеселенія не лишили ее деревенскаго румянца? Но садитесь — садитесь.

— Мисъ Винтеръ не могла никогда казаться лучше, чѣмъ, когда я ее видѣлъ третьяго дня, возразилъ кацитанъ Ленноксъ. — Она поручила мнѣ передать вамъ ея нѣжнѣйшую любовь и сказать, что она непремѣнно вернется въ Герон-Дайкъ въ понедѣльникъ.

— Я зналъ, что она не опоздаетъ, съ усмѣшкой замѣтилъ сквайръ: — хотя если бы хотѣла, она могла бы остаться еще недѣли двѣ.

У него былъ жесткій, крикливый, пронзительный голосъ, какъ будто какія-то скрытыя петли требовалось смазать масломъ, и странно было то, что голосъ Аарона Стона, вѣроятно оттого, что онъ слышалъ голосъ барина столько лѣтъ, пріобрѣлъ тотъ же самый жесткій пронзительный тонъ, только еще болѣе ворчливый. Издали, человѣкъ, не привыкшій часто слышать ихъ, могъ принять одинъ голосъ за другой.

— Мнѣ кажется, серъ, сказалъ капитанъ: — что мисъ Винтеръ нигдѣ не бываетъ такъ счастлива, какъ въ Герон-Дайкѣ. Я нахожу ее одною изъ тѣхъ исключительныхъ молодыхъ дѣвицъ, которыя мало интересуются веселостями и развлеченіями лондонской жизни.

— Да, дѣвочка была здѣсь довольно счастлива въ старомъ домѣ своихъ предковъ. Она воспитана на нашемъ дикомъ восточномъ берегу, и наши холодные морскіе вѣтры сдѣлали ее свѣжей и румяной. Она не принадлежитъ къ числу вашихъ городскихъ куколъ, которыя счастливы только въ бальной залѣ или будуарѣ. Но она уже не ребенокъ, и дѣвушки въ ея лѣтахъ имѣютъ иногда странныя фантазіи и желанія, съ которыми не могутъ совладать. Послѣднее время мнѣ показалось, что моя красоточка немножко скучала. Можетъ быть ея крылышки начали трепетать и для ея молодыхъ глазъ свѣтъ кажется обширенъ и прелестенъ, а старое гнѣздо становится мрачнѣе и скучнѣе каждый день.

Голосъ его удивительно смягчился, когда онъ говорилъ объ Эллѣ. Онъ сидѣлъ и смотрѣлъ на горящія полѣнья, опустивъ голову на грудь. На эту минуту онъ забылъ, что не одинъ.

Капитанъ Ленноксъ подождалъ съ минуту, потомъ тихо кашлянулъ. Сквайръ поспѣшно повернулъ голову.

— Я совсѣмъ забылъ о васъ, сказалъ онъ. — Я очень радъ, что вы заѣхали сегодня, капитанъ, хотя если бы вы пріѣхали позже, вы нашли бы меня въ постели. Мы въ Герон-Дайкѣ птицы раннія. Такъ она имѣла здоровый видъ! забыла, можетъ быть, о здѣшнихъ непріятностяхъ. Вы самой ей въ руки отдали мой подарочекъ?

— Я отдалъ его такъ скоро какъ обѣщалъ. Мисъ Винтеръ сама скажетъ вамъ какъ онъ ей понравился.

Сквайръ захихикалъ и потеръ свои костлявыя руки.

— Да, да, она была довольна, я получу за это десять поцѣлуевъ, навѣрно.

Капитанъ всталъ.

— Я думалъ, вамъ пріятно будетъ узнать, что она здорова, сквайръ, иначе я не побезпокоилъ бы васъ до завтра, а такъ же и о томъ, что я благополучно довезъ вашъ подарокъ. Теперь въ Лондонѣ безпрестанно происходитъ воровство.

— Всегда такъ было, всегда. Я не прошу васъ остаться, прибавилъ сквайръ: — вамъ надо зайти къ намъ въ другой разъ. Теперь въ Герон-Дайкѣ гости бываютъ не часто. Но иногда пріятно видѣть друзей. Я думалъ послѣднее время, что, можетъ быть, моя красоточка была бы веселѣе, если бы видѣла больше гостей; ей здѣсь скучно, послѣ этого происшествія зимой. Вы хотя молоды, но не очень, вы путешествовали, видѣли свѣтъ, умѣете разговаривать. Поэтому вы можете прійти — одинъ разъ, знаете? — э! почему же нѣтъ?

Какъ только капитанъ Ленноксъ ушелъ, пришелъ Ааронъ. Медленно погасилъ онъ всѣ свѣчи, кромѣ одной на столѣ. Потомъ заперъ ставни трехъ высокихъ и узкихъ оконъ. Это была прихоть мистера Денисона, чтобы въ той комнатѣ, гдѣ онъ сидѣлъ, окна не были закрыты ни занавѣсями, ни ставнями до-тѣхъ-поръ какъ онъ ляжетъ спать.

— Терпѣть не могу сидѣть въ комнатѣ, у которой глаза закрыты, говаривалъ онъ.

Шумъ, поднятый Аарономъ, вывелъ Денисона изъ задумчивости. Онъ поднялъ голову и смотрѣлъ какъ Ааронъ запиралъ ставни у послѣдняго окна.

— Когда я ѣхалъ домой сегодня, баринъ, сказалъ Ааронъ: — я видѣлъ двухъ незнакомыхъ людей у воротъ парка. Они повернули къ долинѣ, увидавъ меня и проскользнули за заборъ.

— Да, да, шпіоны — шпіоны, сказалъ сквайръ. — Опять принялись за свои прежнія штуки! Я это чувствую уже нѣсколько недѣль. Но мы проведемъ ихъ, Ааронъ — да, мы проведемъ ихъ. Часъ тому назадъ, когда стемнѣло, прежде чѣмъ ты принесъ свѣчи, когда я глядѣлъ изъ средняго окна, я вдругъ увидалъ лицо человѣка надъ садовой стѣной, смотрѣвшее прямо въ комнату. Я тоже посмотрѣлъ на него, можешь бытъ увѣренъ. Но чрезъ двѣ минуты, я не могъ вынести этого дольше, поднялъ свою палку и погрозилъ ему, онъ и ушелъ.

— Мнѣ хотѣлось бы застрѣлить хкъ и тѣхъ, кто ихъ посылаетъ! злобно воскликнулъ Ааронъ.

— Они будутъ подсматривать больше прежняго этотъ годъ, сказалъ сквайръ. — Если бы они увидали какъ несутъ мой гробъ по парку въ старую церковь, какое это было бы пріятное зрѣлище для нихъ! тогда не стали бы шпіонить. Вотъ бьетъ десять часовъ. Пойдемъ.

Капитанъ Ленноксъ вышелъ изъ передней съ своей тростью и дорожнымъ мѣшкомъ и отправился домой. Былъ душистый іюньскій вечеръ и прогулка по парку будетъ пріятна. Какъ только дверь заперли за нимъ, онъ закурилъ сигару и перейдя лужайку и мостъ, повернулъ налѣво и пошелъ по узкой тропинкѣ по парку. Темнота и, тишина окружали его, звѣзды давали мало свѣта. Онъ шелъ по тропинкѣ скорѣе по инстинкту чѣмъ по глазамъ. Эта тропинка извивалась какъ узкая лента по густой травѣ. Его шаги были неслышны.

Тропинка вдругъ повертывала вокругъ двухъ терновыхъ кустовъ и капитанъ Ленноксъ очутился лицомъ къ лицу съ фигурой въ плащѣ и темномъ капишонѣ, точно будто выскочившей изъ подъ земли, такъ безмолвно и внезапно очутилась она предъ нимъ. Капитанъ, какъ ни былъ храбръ, испугался и невольно вскрикнулъ. Фигура также испугалась, она пристально смотрѣла на окна дома сквозь вѣтви деревьевъ и хотѣла бѣжать. Но капитанъ Ленноксъ поспѣшно сдѣлалъ шагъ впередъ и положилъ, руку на ея плечо.

— Кто вы и что здѣсь дѣлаете? сурово спросилъ онъ.

Капишонъ упалъ назадъ и при тускломъ свѣтѣ звѣздъ, капитанъ Ленноксъ увидалъ женское лицо, молодое и блѣдное, съ умоляющими глазами, устремленными на него.

— О, серъ, не удерживайте меня! отвѣтила эта женщина тономъ жалобной мольбы, и голосъ былъ необыкновенно пріятенъ. — Пожалуста отпустите меня!

— Что вы здѣсь дѣлаете? повторилъ онъ, все удерживая ее. — Зачѣмъ вы смотрите на домъ?

— Я стараюсь увидѣть Катерину, прошептала женщина. — Я прихожу сюда часто на нее смотрѣть.

— Катерину! Кто эта Катерина? спросилъ капитанъ Ленноксъ.

Но тутъ онъ вспомнилъ это имя, соединявшееся съ странной тайной, такъ изумлявшей Герон-Дайкъ.

— Моя сестра, тихо отвѣтила женщина: — я не дѣлаю ничего дурного, серъ, приходя на нее смотрѣть.

— Но моя добрая дѣвушка, вы знаете, что ее видѣть нельзя, вы никогда уже не увидите ее, возразилъ капитанъ тономъ состраданія.

— Я вижу ее, отвѣтила женщина, такъ понизивъ голосъ, что капитанъ съ трудомъ услыхалъ ее. — Я видѣла ее раза два въ ея окнѣ.

Можетъ быть капитанъ Ленноксъ былъ пораженъ этими словами. Онъ не отвѣчалъ.

— Говорятъ, что она умерла, я это знаю, продолжала женщина тѣмъ же тихимъ тономъ. — Даже мать моя говоритъ, что я вижу призракъ Катерины. Но я думаю, что это она сама, серъ. Я думаю, что она въ Герон-Дайкѣ.

Если капитанъ Ленноксъ почувствовалъ не совсѣмъ пріятное ощущеніе, его надо извинить. Это походило на что-то сверхъестественное.

— Моя бѣдная дѣвушка, не лучше ли вамъ вернуться домой и лечь спать? сказалъ онъ съ состраданіемъ. — Ничего не выйдетъ хорошаго, если вы будете странствовать здѣсь по ночамъ.

— О, серъ, я странствовать должна, я должна узнать, что сдѣлалось съ нею, отвѣтила женщина умоляющимъ тономъ. — Я не могу имѣть покоя ни днемъ, ни ночью; моя мать знаетъ это. — Когда я засну, голосъ Катерины будитъ меня.

— Но…

— Слышите! что это? вдругъ вскрикнула она, дотронувшись до руки капитана.

Онъ опять невольно вздрогнулъ.

— Я не слышу ничего, сказалъ онъ, прислушавшись.

— Вотъ опять во второй разъ крикъ. Два крика, это ея крики, серъ, я слышала ихъ въ ту снѣжную февральскую ночь.

— Но, моя добрая дѣвушка, никакихъ криковъ теперь слышно не было. Это ваше воображеніе. Въ воздухѣ мертвая тишина.

Только-что онъ произнесъ эти слова, женщина исчезла за деревьями. Капитанъ Ленноксъ, подождавъ минуты двѣ, и не почувствовавъ себя веселѣе отъ этой встрѣчи, продолжалъ свой путь по парку.

Вдругъ, какъ будто его поразила какая-то мысль, онъ повернулся взглянуть на окна дома. Они были въ тѣни, мрачные и угрюмые, и нигдѣ не виднѣлось свѣта.

«Странная фантазія у ней», пробормоталъ капитанъ, продолжая свою дорогу.

Глава IV.

Герон-Дайкъ и его обитатели.

Девисоны принадлежали къ одной изъ стариннѣйшихъ фамилій въ той части Норфолька, гдѣ находился Герон-Дайкъ. Они могли считать свое происхожденіе отъ царствованія Генриха Третьяго, но далѣе его, ихъ родословная терялась въ туманѣ древности. Какой первый членъ фамиліи поселился въ Герон-Дайкѣ, и какъ получилъ это помѣстье — не было разъяснено удовлетворительно. Денисоны всегда были простыми сквайрами. Многія женщины этой фамиліи выходили за людей съ титулами, но мужчины не имѣли никакого званія, кромѣ военнаго. Іаковъ Второй предлагалъ баронетство главѣ фамиліи, и Георгъ Второй тоже, но оба эти предложенія были отклонены.

Ни одна фамилія въ графствѣ не была извѣстна больше Денисоновъ по имени и репутаціи. Ихъ часто называли: «Сумасшедшіе Денисоны» въ продолженіи трехсотъ лѣтъ. Никто изъ нихъ не былъ помѣшанъ, и не сидѣлъ въ домѣ умалишенныхъ, но они всегда были извѣстны какъ сумасброды и оригиналы, наклонные къ самымъ безрасуднымъ поступкамъ, которые всегда удивляли, а иногда пугали ихъ смирныхъ сосѣдей, и заслужили имъ вышеприведенное названіе.

Въ царствованіе Вильгельма и Маріи, Джильбертъ Денисонъ держалъ пари во сто гиней, что зажжетъ потѣшный огонь ярче чѣмъ его короткій пріятель и сосѣдъ, полковникъ Дёксберри. Онъ, дѣйствительно, развелъ большой потѣшный огонь, потому что собственной рукою зажегъ свое сѣно и выигралъ пари.

Позднѣе, другой Денисонъ, когда его отецъ умеръ и онъ вступилъ во владѣніе, вдругъ пропалъ и явился чрезъ два года. Онъ поссорился съ своими родителями и уѣзжалъ изъ дома, и потомъ узнали, что онъ былъ наѣздникомъ въ циркѣ. Онъ же, когда его пріятель, клаунъ, пришелъ къ нему года чрезъ два просить взаймы соверенъ, одѣлъ его въ свое платье и представилъ своимъ гостямъ за обѣдомъ, какъ знаменитаго путешественника по Востоку. Старый лордъ Фосдайкъ, сидѣвшій возлѣ клауна за обѣдомъ и очень имъ прельстившійся, поднялъ ужасный шумъ, когда ему сказали, какая штука была сыграна съ нимъ, и въ послѣдствіи не хотѣлъ знать Денисона.

Другія главы фамиліи лишились жизни на дуэляхъ, одинъ изъ нихъ палъ отъ руки своего искренняго друга, съ которымъ онъ поссорился изъ-за цвѣта бровей одной дамы; другой былъ убитъ постороннимъ, съ которымъ поссорился «такъ для шутки». Есть старая поговорка, извѣстная деревенскимъъ жителямъ на двадцать миль кругомъ отъ Герон-Дайка, очень хорошо изображавшая общее мнѣніе о фамильныхъ странностяхъ: «То, что вздумаетъ сдѣлать Денисонъ, не можетъ удивить ни васъ, ни меня».

Существующій замокъ Герон-Дайкъ былъ третій, выстроенный, на томъ же самомъ мѣстѣ. На настоящемъ домѣ стоялъ 1616 годъ, домъ этотъ былъ выстроенъ вмѣсто сгорѣвшаго. Фамильное преданіе говорило, что Герон-Дайкскій владѣлецъ зажегъ старое жилище собственной рукой, надѣясь этимъ выгнать привидѣніе дѣвушки въ бѣломъ платьѣ и съ краснымъ пятномъ на груди, которое бродило по верхнимъ комнатамъ дома въ сумерки. Онъ недавно привезъ домой свою молодую жену и она клялась, что вернется къ матери, если привидѣніе не исчезнетъ. Надо предполагать, что употребленное средство оказалось дѣйствительнымъ, такъ какъ дѣвушка въ бѣломъ не являлась послѣ этого.

Настоящій Герон-Дайкскій замокъ составлялъ три стороны продолговатаго квадрата. Низкая, широкая, покрытая мохомъ стѣна, составляла четвертую сторону, за которою находился ровъ, наполненный водой футовъ въ двѣнадцать глубины съ старымъ каменнымъ мостомъ. Домъ былъ только въ два этажа и выстроенъ изъ черной плиты, столь обыкновенной въ томъ краю, и скрѣпленной цементомъ, который отъ времени сдѣлался твердъ какъ камень. Тамъ-и-сямъ скучное однообразіе толстой стѣны, нарушалось столбами изъ краснаго кирпича. Узкія высокія окна были въ красныхъ рамахъ, теперь потемнѣвшихъ отъ времени. Крутая, остроконечная кровля была покрыта черными плитами, которыя прежде были глянцевиты, но отъ дождей и снѣговъ многихъ зимъ потускнѣли, а лѣтомъ разноцвѣтный мохъ выросталъ въ ихъ трещинахъ и надѣлялъ ихъ красотой. Высокія трубы изъ краснаго кирпича придавали свой теплый колоритъ картинѣ.

У двухъ флигелей были слуховыя окна, а въ главномъ зданіи не было. Къ парадному входу вели широкія ступени съ портикомъ, поддерживаемымъ іоническими колоннами, довольно неумѣстное прибавленіе къ дому, чисто англійскому во всѣхъ отношеніяхъ. Впереди дома была широкая овальная лужайка съ клумбами молодильника и окруженная экипажною дорогою. Конюшни и службы находились позади дома, такъ же, какъ и огородъ, фруктовый садъ и цвѣтникъ, въ который выходили окна любимой гостиной Денисона. За низкой широкой стѣной, окаймленной рвомъ, росли семь высокихъ тополей, извѣстныхъ поселянамъ и простымъ тамошнимъ рыбакамъ подъ названіемъ «Семи Герон-Дайкскихъ Дѣвъ».

Паркъ былъ не очень обширный, разстояніе отъ рва до воротъ парка на большой Нёллингтонской дорогѣ было болѣе чѣмъ полмили, но очень лѣсистъ и простъ, и казался приличнымъ дополненіемъ къ старому дому, который былъ выстроенъ въ тѣнистой равнинѣ, за полмили отъ моря. Отъ сѣвера онъ защищался наклоннымъ утесомъ, на вершинѣ котораго находился маякъ. За домомъ мѣстность постепенно и почти непримѣтно возвышалась на двѣ мили до небольшого городка Нёллингтона. Недалеко отъ южнаго угла замка былъ искуственный пригорокъ значительной величины, футовъ шестидесяти въ вышину, густо насаженный лиственницей. Паркъ впереди дома слегка возвышался до наружной стѣны. За нею виднѣлась кайма молодыхъ лиственницъ и хворостинника, потомъ дюны, и наконецъ холодная сѣверная вода Сѣвернаго Моря. На нѣсколько миль къ. югу земля была такая плоская какъ бильярдъ. Поля раздѣлялись плотинами, сдѣланными для дренажа, и тамъ и сямъ кайма подрѣзанныхъ ивъ нарушала мертвенное однообразіе. Изъ нижнихъ оконъ замка моря не было видно, но изъ слуховыхъ оконъ сѣвернаго флигеля былъ на море прекрасный видъ, и тамъ для Эллы Винтеръ была устроена комната. Если бы вамъ случилось ночевать въ Герон-Дайкѣ въ зимнюю ночь при сильномъ вѣтрѣ, васъ убаюкалъ бы одинъ изъ величественныхъ звуковъ природы. Вы ложились и вставали при громкомъ шумѣ безчисленныхъ тысячъ сердитыхъ волнъ, разбивавшихся о длинный ровный берегъ, разстилавшійся къ югу на необозримое пространство.

Когда Джильбертъ Денисонъ, дядя настоящаго герон-дайкскаго сквайра, умеръ отъ несчастнаго случая въ своей квартирѣ на Блумберійскомъ скверѣ, и странное условіе въ его завѣщаніи сдѣлалось извѣстнымъ, не было недостатка въ совѣтникахъ, употреблявшихъ всѣ силы, чтобы уговорить молодого наслѣдника оспаривать завѣщаніе покойнаго. Но молодой Джильбертъ зналъ, что его дядя никогда не былъ здравомыслящее какъ въ то время когда придумалъ это условіе; кромѣ того онъ слишкомъ гордился своимъ фамильнымъ именемъ, чтобы представлять завѣщаніе Денисона въ судъ. Его дядя, всегда считавшійся степеннымъ, бережливымъ, съ буколическими наклонностями человѣкомъ, не преминулъ въ послѣднюю минуту поддержать фамильную репутацію оригинальности, и молодой Джильбертъ думалъ, что онъ самъ сдѣлалъ бы тоже при подобныхъ обстоятельствахъ.

Къ удивленію своихъ разгульныхъ товарищей онъ спокойно покорился положенію, въ которое былъ поставленъ и рѣшился извлечь изъ него все лучшее. Давъ прощальный пиръ друзьямъ, такъ милостиво помогавшимъ ему въ его кутежахъ, онъ не пріѣзжалъ въ Лондонъ нѣсколько лѣтъ, поселился въ Герон-Дайкѣ и сдѣлался такимъ степеннымъ образцомъ деревенскаго джентльмена, какимъ только могъ сдѣлаться Денисонъ. Свое ослабѣвшее сложеніе онъ принялся поддерживать со всѣми возможными попеченіями. Если человѣкъ имѣлъ возможность отстранить послѣдній ненавистный пунктъ въ завѣщаніи дяди, то именно онъ былъ способенъ на это.

— Онъ навѣрно скоро выберетъ жену, говорили въ окрестностяхъ всѣ тревожныя матушки, у которыхъ были дочери, ожидавшія жениховъ.

Но Джильбертъ Денисонъ не женился. Проходили годы. Онъ сдѣлался возмужалымъ, потомъ пожилымъ человѣкомъ, и всякая надежда на его женитьбу постепенно исчезала. Ходили слухи о романической привязанности и разочарованіи, когда онъ былъ молодъ, но можетъ быть это были пустые разсказы. Даже говорили, что дѣвушка предпочла ему его двоюроднаго брата, и между братьями непремѣнно произошло бы кровопролитіе, если бы другой Джильбертъ не поспѣшилъ съ своей молодой женой уѣхать въ Италію.

Этотъ другой Джильбертъ, или его потомки, получатъ Герон-Дайкъ, если настоящій сквайръ не доживетъ до семидесяти лѣтъ. Между старшей и младшей отраслью фамиліи не было любви. Отчужденіе, начавшееся въ юности, усилилось съ годами. Продолжительность его, если не начало, вѣроятно, происходила отъ жесткаго и злопамятнаго характера сквайра. Другая сторона не разъ дѣлала дружелюбныя предложенія главѣ дома, но сквайръ ничего не хотѣлъ слушать. Онъ ненавидѣлъ всю «скверную шайку» и корни, и стволъ, по его выраженію, и если кто-нибудь изъ нихъ осмѣлится переступить за его порогъ, онъ клялся, что застрѣлитъ ихъ безъ малѣйшаго угрызенія. Сквайръ Денисонъ твердо вѣрилъ, что шпіоны, шатавшіеся около его дома, подсылались его родственниками, чтобы подсмотрѣть не умретъ ли онъ до семидесяти лѣтъ.

Мы познакомились съ сквайромъ во время его свиданія съ капитаномъ Ленноксомъ, послѣ возвращенія послѣдняго изъ Лондона. Ему недавно минуло шестьдесятъ девять лѣтъ. Если онъ еще проживетъ одиннадцать мѣсяцевъ, тогда все будетъ прекрасно. Въ такомъ случаѣ, Элла Винтеръ будетъ наслѣдницей всего его состоянія, онъ откажетъ ей все; а его ненавистный кузенъ, и его семья останутся безъ ничего, какъ и заслуживаютъ. Всѣ знали, что сквайръ былъ нездоровъ уже много лѣтъ; но послѣднее время его болѣзнь приняла довольно опасный характеръ, и онъ по цѣлымъ недѣлямъ не переступалъ за порогъ своихъ комнатъ. Недугъ его былъ смертельный, который непремѣнно прекратитъ его жизнь не въ отдаленномъ времени, но это обстоятельство было извѣстно только ему и доктору Спрекли.

Послѣдніе двадцать лѣтъ сквайръ не держалъ въ замкѣ хозяйства, приличнаго его доходу и положенію въ графствѣ. Онъ держалъ только Аарона Стона, своего вѣрнаго слугу и дворецкаго, и жену Аарона, почти такую же старую, какъ и онъ, красиваго внука стариковъ Гьюберта, управляющаго и лѣсничаго, а иногда и секретаря и собесѣдника сквайра, и садовника съ женою, которые помѣщались въ домикѣ у воротъ парка. Къ этому надо прибавить кучера, конюха, трехъ служанокъ, вотъ и вся прислуга. Денисонъ нѣсколько лѣтъ уже не давалъ обѣдовъ и самъ не ѣздилъ на обѣды. Время отъ времени какой-нибудь старый знакомый — старый викарій, или сер-Питеръ Докврей, или полковникъ Таунсонъ — заходили безцеремонно пообѣдать чѣмъ Богъ послалъ; но кромѣ этихъ случайныхъ посѣтителей, гостей принимали мало.

Денисонъ былъ принужденъ отказаться отъ верховой ѣзди уже нѣсколько лѣтъ. Онъ ѣздилъ кататься въ старинной коляскѣ, которая когда-то была изящна и красива. Очень часто запрягалась только сѣрая кобыла, такая же дряхлая, какъ и экипажъ. Старикъ Ааронъ ѣздилъ на ней въ одноколкѣ на веллингтонскій рынокъ. У Эллы Винтеръ была бурая лошадь для верховой ѣзды, сильная, но смирная, за которую дѣдъ заплатилъ баснословную цѣну. Другой лошадью въ конюшнѣ сквайра былъ большой полезный жеребецъ, котораго Гьюбертъ Стонъ считалъ собственно ему принадлежащимъ; и никто, кромѣ него не ѣздилъ на немъ. Онъ ѣздилъ на немъ по дѣламъ сквайра, а иногда можетъ быть по своимъ собственнымъ. Больше всего онъ любилъ провожать Эллу, когда она выѣзжала верхомъ. Онъ одѣвался какъ джентльменъ фермеръ, въ жакетку, лосинныя панталоны и сапоги. Онъ не ѣхалъ рядомъ съ Эллой, какъ равный, и не такъ далеко позади, какъ грумъ. Много было толковъ въ Нёллингтонѣ, когда встрѣчали мисъ Винтеръ и ея красиваго провожатаго на большой дорогѣ, или въ тихихъ переулкахъ, которые не вели особенно никуда.

Бережливости Денисона помогалъ его старый слуга Ааронъ Стонъ. Онъ родился въ Герон-Дайкѣ, какъ рождались его предки въ теченіи двухсотъ лѣтъ. Когда ему минуло девятнадцать лѣтъ его назначилъ покойный сквайръ провожать племянника за границу и съ той поры онъ никогда не оставлялъ его. Въ характерѣ барина и слуги было много сходства. Оба были упрямы, сердиты, съ сильной волей, и оба имѣли наклонность играть роль тирановъ насколько позволяли обстоятельства. Они ворчали другъ на друга отъ января до декабря, но тѣмъ не менѣе были истинными друзьями. Никто другой не смѣлъ сказать сквайру и десятой доли того, что Ааронъ говорилъ безнаказанно, и вѣроятно, никакой другой слуга не вынесъ бы причудливаго и измѣнчиваго нрава Денисона такъ, какъ Ааронъ. Двадцать разъ въ годъ сквайръ грозилъ выгнать своего стараго слугу, какъ лѣниваго и негоднаго мота; и не проходило мѣсяца, чтобы Ааронъ не клялся уложить свой старый чемоданъ и никогда больше не являться въ Герон-Дайкъ. Но никто изъ нихъ не думалъ того, что говорилъ.

Жена Аарона, Дорозсія, родилась и выросла въ Нёллингтонѣ и слышала о Денисонахъ Герон-Дайкскихъ съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ только могла помнить что-нибудь. Теперь ей было шестьдесятъ-пять лѣтъ, маленькая, дряхлая, робкая женщина, немножко глухая, она очень боялась своего мужа. Она вѣрила снамъ и предзнаменованіямъ, и была пропитана всѣми мѣстными, суевѣрными фантазіями. Можетъ быть глухота имѣла какое-нибудь отношеніе къ ея молчаливости, потому что она говорила очень мало, исполняла свои обязанности молча, методически, и постороннихъ не любила.

Ааронъ и Дорозсія имѣли одного сына. Онъ оказался сумасбродомъ и убѣжалъ изъ дома двадцати лѣтъ, поступилъ въ труппу странствующихъ актеровъ, и два года спустя женился на актрисѣ. Говорили, что его жена была изъ хорошей фамиліи и какъ онъ убѣжала изъ дома. Какъ бы то ни было, они недолго наслаждались своимъ супружескимъ счастіемъ, четыре года спустя, мальчикъ Гьюбертъ, круглый сирота, былъ привезенъ въ Герон-Дайкъ, и тогда-то Ааронъ Стонъ узналъ, въ первый разъ, что у него есть внукъ.

Сквайру понравилась наружность мальчика и онъ сжалился надъ его сиротствомъ. Онъ былъ отданъ въ Истерби, къ женѣ рыбака, а потомъ въ хорошую школу на счетъ Денисона. Праздники онъ всегда проводилъ въ замкѣ, и тамъ двѣнадцати лѣтъ отъ рода въ первый разъ увидалъ Эллу, которая была моложе его двумя годами. Дѣти вообще мало думаютъ о разницѣ въ общественномъ положеніи, по-крайней-мѣрѣ, Элла не думала и скоро подружилась съ красивымъ, веселымъ Гьюбертомъ. Если Денисонъ и примѣтилъ короткость, онъ ее не порицалъ. Они были дѣти и ничего дурного не могло изъ этого произойти; а можетъ быть Эллѣ не дурно было имѣть провожатаго, кромѣ Нерона, большой собаки, когда она ходила гулять по берегу, или собирать орѣхи и ежевику въ переулкахъ. Это пріятное товарищество — опасное для Гьюберта, какъ ни былъ онъ молодъ — возобновлялось каждый годъ до-тѣхъ-поръ, пока мальчику минуло шестнадцать лѣтъ. Тогда вдругъ насталъ большой промежутокъ. Эллу послали за границу кончать воспитаніе, и хотя она видѣла дядю нѣсколько разъ въ этотъ промежутокъ, Гьюбертъ не видалъ ее до-тѣхъ-поръ, пока она не вернулась совсѣмъ домой девятнадцати лѣтъ. Но карьера Гьюберта въ жизни уже прежде была рѣшена, по-крайней-мѣрѣ, на неопредѣленное время. Когда мальчику минуло семнадцать лѣтъ, сквайръ рѣшилъ, что ему учиться довольно, и пора начать зарабатывать пропитаніе. Какъ приняться за это былъ вопросъ, требовавшій нѣкотораго соображенія;, а пока мальчикъ оставался въ Герон-Дайкѣ. Онъ ѣздилъ хорошо верхомъ, хорошо стрѣлялъ, имѣлъ прекрасный почеркъ и отлично зналъ арифметику. Вообще это былъ умный, способный юноша, хорошо воспользовавшійся преподаваніемъ въ школѣ; кромѣ того, онъ умѣлъ сдерживать, себя когда хотѣлъ; и мало-по-малу, сквайръ началъ находить его-полезнымъ во многихъ отношеніяхъ. Самъ онъ становился старъ, а Ааронъ дѣлался тупѣе каждый годъ. Скоро перестали говорить о томъ, что Гьюбертъ долженъ искать мѣста. Онъ освободилъ сквайра отъ многихъ обязанностей, начинавшихъ надоѣдать ему, и мало-по-малу Гьюбертъ сдѣлался сквайру необходимъ.

Никто, кромѣ самого Гьюберта не зналъ, съ какой тревожной лихорадкой ожидалъ онъ возвращенія Эллы Винтеръ. Забыла ли она его? Узнаетъ ли послѣ всѣхъ этихъ лѣтъ? Какъ встрѣтится съ нимъ? Онъ терзалъ себя множествомъ пустыхъ вопросовъ. Онъ зналъ теперь, что любитъ ее со всею преданностью страстнаго сердца.

Мисъ Винтеръ, наконецъ, пріѣхала. Она тотчасъ узнала Гьюберта, хотя онъ перемѣнился. Она подошла къ нему и протянула руку.

— Когда я вижу около себя столько знакомыхъ лицъ, я знаю, что я дома, сказала она, смотря ему въ глаза своими кроткими и серіозными глазами.

Гьюбертъ дотронулся до ея руки, покраснѣлъ, что-то пролепеталъ, хотя не многіе молодые люди умѣли такъ владѣть собой, какъ онъ. Въ ту же минуту холодъ пробѣжалъ по его плечамъ. Сердце его готово было разорваться. Элла, предметъ его мечтаній, веселая, бѣлокурая дѣвушка, обращавшаяся съ нимъ, какъ съ братомъ, схватывавшая его за руку, когда перепрыгивала чрезъ ручеекъ, повелительно приказывала ему наклонить высокія вѣтви орѣховыхъ деревьевъ, пока могла достать до плодовъ, исчезла изъ его кругозора навсегда. Вмѣсто нея, явилась мисъ Винтеръ, молодая дѣвица необыкновенной красоты, лицо которой было и знакомо ему, и нѣтъ. Тутъ онъ понялъ въ первый разъ непроходимую пропасть, раздѣлявшую ихъ. Она была леди, дочь стариннаго дома, а онъ не джентльменъ, и ничто не могло сдѣлать его такимъ, въ глазахъ ея и того свѣта, къ которому она принадлежала. Онъ былъ сынъ земли, Гуртъ свинопасъ, а она леди Ровена. Какое сумасшествіе, какое безумство любить женщину настолько выше его!

Глава V.

Неожиданный посѣтитель.

— Вы должны обойти къ боковой двери, если у васъ есть дѣло, закричалъ пронзительный, сердитый, дребезжащій голосъ изъ верхняго окна въ отвѣтъ на громкій стукъ въ парадную дверь Герон-Дайка.

Эдвардъ Конрой — ручался онъ — не могъ сначала понять, откуда раздавался голосъ, но когда онъ отошелъ отъ портика и поднялъ глаза кверху, онъ увидалъ морщинистое лицо въ одномъ изъ верхнихъ оконъ, и костлявая рука указывала на дверь, которую Конрой примѣтилъ теперь въ первый разъ въ углу праваго флигеля. Въ первый разъ также примѣтилъ онъ, что мрачная старая дверь, въ которую стучался, имѣла такой видъ, какъ будто не отворялась нѣсколько лѣтъ, и что даже молотокъ заржавѣлъ отъ неупотребленія. Ступени, которыя вели къ портику истрескались и въ трещинахъ показывались трава и бархатистый мохъ.

Конрой медленно спустился со ступеней, а потомъ повернулся еще разъ взглянуть на старый домъ, котораго онъ не видалъ никогда. Первый взглядъ, когда Конрой проходилъ по мосту подъ рвомъ, произвелъ на него неблагопріятное впечатлѣніе. Но теперь странная наружность дома больше понравилась ему. Онъ могъ имѣть мало притязаній на архитектурную красоту, но лѣта произвели въ немъ какую-то гармоничность, которой въ немъ не было при новизнѣ. Лѣтнее солнце и зимніе дожди имѣли вліяніе на него, они смягчили жесткость и придали мягкій, пріятный видъ древности.

Конрой примѣтилъ, идя отъ парадной двери къ боковой, что во всемъ ряду оконъ въ нижнемъ этажѣ были заперты ставни, а въ верхнихъ опущены сторы. Сердце его похолодѣло при мысли, что можетъ быть кто-нибудь лежитъ мертвый въ домѣ. Но потомъ онъ разсудилъ, что, конечно, услыхалъ бы объ этомъ въ деревенской гостиницѣ, гдѣ ночевалъ. Не всегда ли домъ такъ запертъ, какъ сегодня?

Конрой постучался въ боковую дверь, также тяжелую, и въ отвѣтъ залаяла собака. Подождавъ, какъ ему показалось, нестерпимо долгое время, онъ услыхалъ вдали шаги, медленно приближавшіеся. Дверь отворили насколько позволяла цѣпь. Въ это отверстіе высунулось морщинистое лицо старика съ острымъ подбородкомъ, длиннымъ носомъ и подозрительными, сердитыми глазами.

— Какія у васъ дѣла въ Герон-Дайкѣ? спросилъ онъ жесткимъ, бранчивымъ голосомъ, окинувъ посѣтителя съ ногъ до головы.

— Потрудитесь отдать эту карточку мистеру Денисону, и если онъ можетъ удѣлить мнѣ двѣ минуты…

— Онъ не приметъ незнакомыхъ, пока не узнаетъ, какое у нихъ дѣло, перебилъ старикъ, повертывая карточку къ свѣту, струившемуся изъ отворенной двери въ тотъ темный коридоръ, въ которомъ онъ стоялъ, и читая напечатанное на ней имя.

— Никогда прежде о васъ не слыхалъ, прибавилъ онъ: — можетъ-быть вы шпіонъ, низкій, подлый шпіонъ, продолжалъ онъ, помолчавъ и все подозрительно смотря на молодого человѣка изъ подъ своихъ густыхъ сѣдыхъ бровей.

— Шпіонъ! Нѣтъ, я не шпіонъ. Развѣ у васъ здѣсь есть шпіоны?

— Множество.

— Кого же они шпіонятъ?

— Это не ваше дѣло, серъ, если вы сами не шпіонъ, хотя это еще требуется доказать, отвѣтилъ сердитый старикъ, уходя съ карточкой и оставивъ Конроя за дверью.

Онъ повернулъ и началъ ходить по тропинкѣ, усыпанной пескомъ

— Здѣсь ли моя милая принцесса, желалъ бы я знать, и удастся ли мнѣ увидать ее? говорилъ онъ себѣ. — Видѣть ее разъ въ Лондонѣ часа два, влюбиться въ нее, прискакать въ это захолустье чрезъ нѣсколько недѣль только для того, чтобы увидѣть ее опять, когда она, вѣроятно, помнитъ меня не больше всѣхъ другихъ постороннихъ лицъ — что можетъ это быть, какъ не поступокъ…

Легкіе шаги раздались въ каменномъ коридорѣ. Лицо Конроя вспыхнуло и глаза засверкали. Послышался шелестъ платья, потомъ опустилась тяжелая, цѣпь, дверь отворилась широко и Элла Винтеръ явилась глазамъ счастливаго Конроя.

Его карточка была въ ея рукѣ. Она взглянула сперва на нее, потомъ на него, румянецъ вспыхнулъ на ея щекахъ, она сдѣлала два шага впередъ и протянула руку.

— Мистеръ Конрой, сказала она: — я не забыла вашихъ эскизовъ и васъ, прибавила, она съ улыбкой, какъ майское солнце, игравшей на ея губахъ.

Она пошла впередъ, онъ за нею. Длинный, темный коридоръ обдалъ его холодомъ послѣ яркаго дневного свѣта. Элла вошла въ небольшую комнату, просто и тяжело меблированную, и пригласила Конроя сѣсть.

— Мы живемъ на задней сторонѣ дома, сказала она: — дѣдъ мой предпочитаетъ тѣ комнаты переднимъ.

— Это большой старый домъ, замѣтилъ Конрой.

«И что можно бы сдѣлать изъ него!» прибавилъ онъ мысленно.

— Надѣюсь, что вамъ бережно доставили ваши эскизы, мистеръ Конрой. Тетушка завезла ихъ по оставленному адресу, когда мы ѣздили съ нею кататься.

— Неужели вы сами завезли ихъ! Какъ вы добры!

— Эти эскизы слишкомъ цѣнны, ихъ нельзя было довѣрять никому, они могли затеряться, сказала Элла.

— Я очень жалѣлъ, что не могъ зайти къ мистрисъ Карліонъ, какъ обѣщалъ, продолжалъ Конрой: — но я долженъ былъ на другой день уѣхать изъ Лондона. Желалъ бы я знать, что она подумала обо мнѣ?

— Не думаю, чтобы она думала о васъ, простодушно сказала Элла: — хотя, навѣрно, она была бы рада видѣть васъ. Тетушка Гертруда была слишкомъ озабочена своей покражей, чтобы думать о гостяхъ. Въ тотъ вечеръ она потеряла свои брильянты.

— Потеряла брильянты! воскликнулъ Конрой. — Вы говорите о тѣхъ, которые на ней были?

— Нѣтъ, нѣтъ. Шкатулка съ ея брильянтами была украдена изъ ея уборной. Тамъ были брильянты очень цѣнные. Шкатулка стояла на ея туалетѣ и исчезла вечеромъ.

— И шкатулка тоже была украдена?

— Мы такъ думали сначала, но утромъ, когда служанка мела ея будуаръ — ту комнату, гдѣ мы разсматривали ваши эскизы, помните — она нашла шкатулку на полу, спрятанную подъ оконной занавѣсью.

— Пустую?

— Разумѣется. Воръ вынулъ что лежало въ ней, а ее бросилъ. Тетушка Гертруда не можетъ отыскать своихъ вещей.

— Надѣюсь и желаю, чтобы она ихъ нашла, съ жаромъ сказалъ Конрой.

Потомъ онъ продолжалъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Мнѣ кажется, вы уже знаете, мисъ Винтеръ, что я работаю для печати. Теперь въ свѣтѣ все тихо, редакторы нашли для меня пока очень спокойное занятіе. Они прислали меня въ эту сторону снимать эскизы съ разныхъ старыхъ замковъ и фамильныхъ помѣстьевъ, и я пришелъ сюда просить у мистера Денисона позволенія снять видъ Герон-Дайка.

Элла колебалась минуты двѣ, тревожно играя карточкой Конроя, которую она все еще держала въ рукахъ. Потомъ она сказала:

— Дѣдъ мой боленъ, мистеръ Конрой, и ведетъ затворническую жизнь. Постороннихъ, и даже знакомыхъ, которыхъ не видалъ давно, онъ не любитъ принимать. Приметъ ли онъ васъ, или дастъ ли вамъ позволеніе, не видавъ васъ, я не могу сказать. Но я постараюсь уговорить его.

— Очень вамъ благодаренъ, сказалъ Конрой. — Мнѣ очень хотѣлось бы снять нѣсколько видовъ съ этого стараго дома, но скорѣе чѣмъ безпокоить мистера Денисона или сдѣлать ему хоть малѣйшую досаду, я лучше…

— Нѣтъ, поспѣшно перебила Элла: — я поговорю съ дѣдушкой. Если онъ увидитъ васъ, можетъ быть это выведетъ его изъ той летаргіи, которая постепенно овладѣваетъ имъ. Принимать посѣтителей принесло бы ему пользу! Вы меня извините на нѣсколько минутъ?

«Какую жизнь ведетъ это молодое существо!» сказалъ себѣ Конрой, когда она ушла. — «Сидѣть взаперти въ этомъ мрачномъ старомъ домѣ съ сердитымъ ипохондрикомъ, который подозрѣваетъ врага въ каждомъ постороннемъ лицѣ и боится самъ не знаетъ чего. Но, мнѣ кажется, что женщины могутъ переносить такія вещи, которыя свели бы съ ума мужчину. Не я ли тотъ рыцарь, который освободитъ ее отъ когтей чародѣя и выведетъ на ясный солнечный свѣтъ!»

Онъ стоялъ и смотрѣлъ изъ окна, слегка колотя пальцами по стеклу, улыбаясь про себя и погрузившись въ мечтательность.

— Дѣдушка приметъ васъ, сказала Элла, входй въ комнату.

— Благодарю васъ за ваше доброе заступничество.

— Онъ сегодня въ хорошемъ расположеніи духа, но вы не должны противорѣчить ему ни въ чемъ, если желаете получить его согласіе на вашу просьбу.

Пройдя два-три коридора, Конрой очутился въ комнатѣ, которая была точно такая, откуда онъ только-что вышелъ, но въ большемъ видѣ. Это была та самая комната, въ которой былъ капитанъ Ленноксъ въ день своего пріѣзда изъ Лондона. Ааронъ Стонъ выходилъ, когда вошелъ Конрой. Старикъ встрѣтилъ его страннымъ кислымъ взглядомъ и какимъ-то не лестнымъ замѣчаніемъ, которое пробормоталъ про себя. Выходя, онъ хлопнулъ тяжелой дверью.

— Ссс!.. Опять эта проклятая дверь! воскликнулъ крикливый, пронзительный голосъ изъ за ширмъ на дальнемъ концѣ комнаты. — Когда этотъ старый негодяй вспомнитъ, что у меня есть нервы? Ахъ! если бы я могъ дать ему тумака, какъ прежде! прибавилъ сквайръ и закашлялся.

Элла подняла палецъ въ знакъ предостереженія и ждала, не шевелясь, пока все опять стихло. Тогда она тихо проскользнула по гладкому, непокрытому ковромъ полу и прошла за ширмы. Конрой ждалъ позади.

— Я привела къ вамъ мистера Конроя, дѣдушка Джильбертъ, того господина, который желаетъ снять видъ съ Герон-Дайка, сказала Эляа тономъ громче обыкновеннаго.

— А кто далъ тебѣ позволеніе приводитъ ко мнѣ незнакомыхъ людей.

— Вы сами, дѣдушка, нѣсколько минутъ тому назадъ, спокойно отвѣтила Элла. — Вы сказали, что примете мистера Конроя.

— Развѣ я говорилъ, дитя?

— Конечно.

— Стало быть память измѣняетъ мнѣ быстрѣе тѣмъ я думалъ.

Онъ глубоко вздохнулъ, помолчалъ минуты двѣ и сказалъ:

— Ты права, Элла. Я теперь помню. Посмотримъ, каковъ этотъ смѣлый и незваный гость.

Конрой подошелъ и увидалъ владѣльца Герон-Дайкскаго. Онъ имѣлъ точно такой же видъ, какъ въ тотъ вечеръ, когда капитанъ Ленноксъ заѣзжалъ въ замокъ. Можетъ быть, лицо было немножко худощавѣе и изнуреннѣе, но это была единственная разница.

— Такъ! Вы тотъ молодчикъ, который желаетъ снять видъ съ моего дома? сказалъ Денисонъ, подозрительно смотря на Конроя. — Почему я могу знать, не шпіонъ ли вы? — гнусный шпіонъ?

Онъ пропустилъ послѣднее слово сквозь сжатые зубы и вытянулъ свою длинную шею, чтобы поближе взглянуть на Конроя.

— Развѣ я похожъ на шпіона, серъ? спокойно спросилъ Конрой, сдѣлавъ шагъ ближе къ стулу старика.

— Какое отношеніе имѣетъ къ этому наружность? Много фальшивыхъ сердецъ скрываются подъ благообразнымъ лицомъ. Да, много, много.

Онъ сказалъ послѣднія слова про себя, и потомъ вдругъ сталъ смотрѣть въ окно, какъ будто забылъ обо всемъ окружающемъ. Губы его шевелились, но не издавали никакого звука.

Задумчивость Денисона прервалъ приходъ Аарона съ письмами и газетами. Сквайръ обратился въ Конрою.

— И такъ вы, не шпіонъ? Ну, вы непохожи на шпіона. Позвольте спросить, для чего вы желаете снять видъ съ такого ветхаго дома?

— Денисоны одна изъ старѣйшихъ фамилій въ Норфольвѣ. Навѣрно, серъ, видъ жилища такой фамиліи заинтересуетъ многихъ.

— А какъ это вы знаете Денисоновъ? хитро спросилъ сквайръ. — Но садитесь. Мнѣ непріятно видѣть, когда предо мной стоятъ.

— Такое знаніе составляетъ принадлежность моего ремесла, сказалъ Конрой, садясь. — Я не только долженъ снять видъ, но и объяснить его публикѣ. И въ Бурке, и въ Исторіи Графствъ, я нашелъ много интересныхъ подробностей о старинной фамиліи, которой принадлежитъ Герон-Дайкъ.

— Гмъ! А позвольте спросить, серъ, съ какихъ другихъ домовъ въ графствѣ вы снимали виды, прежде чѣмъ явились сюда?

— Ни съ какихъ. Я прежде всего обратился къ вамъ.

— Очень хорошо, молодой человѣкъ. Графство можетъ похвалиться болѣе красивыми домами, но какія же фамиліи живутъ тамъ? Грибы. Просто грибы въ сравненіи съ Денисонами. Нѣсколько столѣтій тому назадъ мы могли бы носить титулъ, но Денисоны всегда считали себя выше подобнымъ цацъ.

— Не тоже ли самое отвѣтилъ полковникъ Денисонъ Іакову Второму, когда его величество хотѣлъ пожаловать ему патентъ на титулъ баронета наканунѣ Бойнскаго сраженія?

— Ага! вы читали не даромъ, сказалъ старикъ, усмѣхнувшись. — Вотъ портретъ полковника въ лѣвомъ углу. Мнѣ говорили, что я похожъ на него, когда я былъ молодъ.

Очевидно, ему было пріятно. Онъ потеръ свои худощавые, холодные пальцы и опять задумался. Конрой осмотрѣлся вокругъ. Элла сидѣла у рабочаго столика и занималась своими клубками. Какую прелестную картину представляла она глазамъ молодого человѣка въ своемъ сѣромъ платьѣ, съ своими великолѣпными волосами, съ агатовымъ медаліономъ въ золотой оправѣ, висѣвшимъ на лентѣ на шеѣ, и въ которомъ былъ портретъ ея умершей матери. Не зная, что Конрой смотритъ на нее, она подняла глаза съ своей работы и встрѣтилась глазами съ нимъ. Чрезъ минуту длинныя рѣсницы опять опустились, но нѣжный румянецъ на щекахъ обнаружилъ, что она попалась невзначай.

Джильбертъ Денисонъ заговорилъ опять.

— Въ васъ что-то есть, молодой человѣкъ, что пробуждаетъ въ душѣ моей отголосокъ старыхъ воспоминаній, которыя я считалъ умершими и погребенными навсегда. Голосъ вашъ, или глаза, или ваше обращеніе, или все это вмѣстѣ, я не знаю. Весьма вѣроятно, что это существуетъ только въ моемъ воображеніи, я иногда думаю, что начинаювпадать въ дѣтство. Какъ ваше имя сказали вы? вдругъ спросилъ онъ.

— Конрой, серъ. Эдвардъ Конрой.

Денисонъ покачалъ головой.

— Никогда не зналъ никого изъ этой фамиліи.

— Конрой, триста лѣтъ тому назадъ, поселились въ Сѣверномъ Девонѣ.

— Никогда не слыхалъ о нихъ. Но это ничего. Какъ я уже сказалъ, вы что-то мнѣ напоминаете, хотя, будь я повѣшенъ, если я знаю, что это, и дуракъ я, что сказалъ вамъ это. Вы можете снимать какіе хотите виды. Даю вамъ позволеніе. Если вы не пренебрегаете вареной говядиной — мы здѣсь люди простые — можете вернуться сюда къ пяти часамъ, и за столомъ для васъ будетъ приборъ. Почему же нѣтъ?

Свиданіе кончилось. Элла проводила Конроя въ другую комнату и позвонила.

— Въ васъ есть какое-то волшебство, сказала она съ улыбкой: — вы очаровали моего дѣда. Вы не знаете, какъ рѣдко видитъ онъ чужое лицо въ Герон-Дайкѣ.

Ааронъ Стонъ пришелъ на звонъ колокольчика. Элла поручила ему Конроя, приказавъ показать все, что стоитъ видѣть и даже не мѣшать снимать какіе онъ захочетъ виды. Старикъ принялъ это сердито. Онъ до такой степени проникся опасеніемъ шпіоновъ, что въ немъ не осталось ни малѣйшей вѣжливости. Ворча сквозь зубы, что гости въ пятницу всегда приносятъ несчастіе, онъ пошелъ за ключами.

«Какой великолѣпный сюжетъ для гравюры!» думалъ Конрой, смотря вслѣдъ старику.

Когда пробило пять часовъ, Конрой закрылъ свой альбомъ, и вернулся въ комнату Денисона. Обѣдъ былъ почти такъ простъ, какъ предсказывалъ хозяинъ. Но если кушанья были просты, зато вино превосходно, и такъ какъ Конрой видѣлъ, что отъ него ожидаютъ похвалъ, онъ не преминулъ это сдѣлать. Тарелка супа, желе и рюмка мадеры составляли обѣдъ Денисона. Его физическая слабость, очевидно, была велика. Конрою казалось, что старика поддерживала только его непреодолимая энергія воли.

«Герон-Дайку скоро понадобится новый владѣлецъ», думалъ Конрой, смотря на вытянутое, мертвенное лицо сквайра.

Элла хотѣла уйти, когда сняли скатерть, но дѣдъ велѣлъ ей остаться, за что Конрой внутренно поблагодарилъ его. Молодой художникъ скоро увидалъ, что поддерживать разговоръ долженъ онъ одинъ. Денисонъ никогда много не говорилъ, а Элла, по какой-то причинѣ, была молчаливѣе обыкновеннаго, поэтому Конрой употреблялъ всѣ силы, чтобы заинтересовать своихъ слушателей разсказомъ о томъ, что онъ испыталъ въ Парижѣ во время коммуны. Какъ Дездемона была взволнована приключеніями Отелло, такъ и Элла взволновалась въ этотъ вечеръ. Даже Денисонъ заинтересовался и позволилъ себѣ отвлечь мысли отъ своихъ собственныхъ интересовъ и заботъ.

Когда они сидѣли такимъ образомъ, сентябрскій вечеръ медленно стемнѣлъ. Свѣчей не зажигали до послѣдней минуты. Конрой сидѣлъ напротивъ оконъ, выходившихъ въ садъ. Садъ этотъ былъ окруженъ стѣною въ шесть футъ вышины и покрытой плющомъ. Низкая калитка въ одномъ углу вела въ огородъ, за которымъ былъ фруктовый садъ, а за нимъ простирался паркъ. Около стѣны сада росли цвѣты, но напротивъ оконъ возвышались два большіе тиса, темные листья которыхъ мѣшали проникать дневному свѣту въ узкія окна, и дѣлали еще мрачнѣе комнату, которая даже въ ясные лѣтніе дни всегда была печальна и холодна. Въ этотъ темный сентябрскій вечеръ, тисовыя деревья какъ будто заимствовали свою темноту отъ неба. Ааронъ пришелъ, наконецъ, со свѣчами, и тогда

Конрой всталъ, подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть въ садъ. Въ это время было почти совсѣмъ темно. Вдругъ онъ увидалъ человѣка, который вышелъ изъ-за деревьевъ, пристально посмотрѣлъ въ комнату и исчезъ. Конрой удивился. Неужели сквайръ сказалъ правду, что шпіоны постоянно шатаются около замка? Онъ это принялъ за фантазію больного.

Съ какою цѣлью будутъ шпіоны подсматривать за Герон-Дайкомъ. Эта тайна приводила Конроя въ недоумѣніе. Онъ подошелъ къ Эллѣ и тихо разсказалъ ей, что видѣлъ.

— Не говорите дѣдушкѣ, шепнула она: — это только раздражитъ его. И онъ и Ааронъ часто увѣряютъ, что видятъ странныя лица около дома, но сама я не видала никого.

Сквайръ опять началъ говорить и ничего больше не случилось. Когда Конрой всталъ проститься, хозяинъ протянулъ ему руку и дружелюбно сказалъ:

— Вы сказали намъ, мистеръ Конрой, что проведете въ здѣшнихъ окрестностяхъ нѣсколько дней. Если вамъ нечего будетъ лучше дѣлать во вторникъ, какъ провести нѣсколько часовъ съ выжившимъ изъ ума старикомъ и деревенской дѣвушкой, зайдите опять сюда.

Конрой обѣщалъ очень охотно, тѣмъ болѣе, что иголка Эллы оставалась секунду на воздухѣ, пока она ждала его отвѣта. Глаза Конроя встрѣтились съ ея глазами, когда она подала ему руку на прощаніе; но на этотъ разъ она остерегалась и въ ея глазахъ ничего нельзя было прочесть.

Не успѣлъ онъ отойти отъ дома, какъ между деревьевъ, мимо которыхъ онъ проходилъ, послышался шелестъ, и хорошо одѣтый молодой человѣкъ, повидимому, подсматривавшій сквозь деревья, быстро ушелъ.

«Онъ подсматривалъ что-то въ домѣ», сказалъ себѣ Конрой: «Должно быть шпіонъ. Что шпіонятъ они»?

Эллѣ сдѣлалось скучно послѣ ухода Конроя.

— Я возьму книгу, сказала она и пошла за нею въ отдаленную комнату.

Возвращаясь съ книгой, она увидала двухъ служанокъ, Марту и Анну, стоявшихъ у лѣстницы, которая вела въ сѣверный флигель. Одна держала свѣчу, другая цѣплялась за ея руку, на лицахъ обѣихъ выражался ужасъ.

— Что случилось? спросила Элла, подходя къ нимъ.,

— Мы сейчасъ слышали, сказала Анна: — какъ дверь одной изъ спаленъ громко захлопнулась.

— И кажется дверь ея комнаты, сказала блѣдная испуганная Марта.

— Дверь чьей комнаты? рѣзко спросила мисъ Винтеръ, но сердце ея сильно забилось.

— Катерины, отвѣтили обѣ служанки въ одинъ голосъ.

Біеніе сердца Эллы усилилось.

— Вы зачѣмъ ходите въ ту сторону? спросила она, помолчавъ.

— Мистрисъ Стонъ послала насъ за ея очками, объяснила Анна. — Она оставила ихъ въ вашей гостиной, когда ходила смотрѣть занавѣски. Она послала насъ, мисъ Элла, сама она ни за что не пойдетъ вечеромъ.

— Она послала обѣихъ васъ? саркастически спросила Элла.

— Она знаетъ, что никто изъ насъ не пойдетъ одна.

— Вы упрямыя, суевѣрныя дѣвушки, сдѣлала имъ выговоръ мисъ Винтеръ. — Отчего вы боитесь ходить въ сѣверный флигель больше чѣмъ въ другую часть дома? Я удивляюсь вамъ; особенно вамъ, Анна, зная, какъ ваша мать благоразумно воспитала васъ.

— Я никакъ не могу, мисъ, хотя стараюсь, сказала Анна, почти рыдая. — Я знаю, что это нехорошо, но никакъ не могу не задрожать, когда вхожу въ эту часть дома послѣ сумерекъ.

— Мы слышимъ въ сѣверномъ флигелѣ шумъ, какого не слышимъ нигдѣ, сказала Марта, дрожа: — мисъ Элла, это правда. Мы сейчасъ слышали какъ хлопнулась дверь ея комнаты, какъ будто ее захлопнулъ вѣтеръ, или кто-нибудь въ сердцахъ.

— Нынѣшній вечеръ нѣтъ вѣтра на столько, чтобы пошевелить листъ, возразила имъ молодая госпожа: — и вы знаете, что каждая дверь въ сѣверномъ флигелѣ заперта снаружи, кромѣ моей гостиной.

— Да, мисъ Элла, вѣтра нѣтъ и двери заперты, какъ вы говорите, но все-таки мы слышали какъ хлопнула одна дверь, и точно будто ея дверь, почтительно настаивала Марта.

Элла посмотрѣла на молодыхъ женщинъ. Могла ли она излѣчить ихъ отъ этого сумасброднаго страха, спрашивала она себя — или, по-крайней-мѣрѣ, уменьшить его.

— Пойдемте со мною обѣ, сказала она, взявъ свѣчу и поднимаясь по большой дубовой лѣстницѣ.

Цѣпляясь одна за другую, служанки пошли за нею. Этотъ сѣверный флигель былъ самой старой частью дома. Тамъ и сямъ трещала ступень подъ ногами; въ каждомъ, углу какъ будто таились какія-то фантастическія тѣни, готовыя вдругъ выпрыгнуть. Пискъ мыши и шорохъ лапокъ за панелями, заставляли дѣвушекъ вздрагивать и дрожать; но Элла все подвигалась по коридору, который шелъ во всю длину верхняго этажа. Въ этотъ коридоръ отворялось комнатъ двѣнадцать. Элла остановилась и подняла свѣчу.

— Вы сами увидите, что не могла хлопнуть ни одна изъ этихъ дверей. Мы разсмотримъ каждую.

Одну за другой пробовала двери мисъ Винтеръ. Каждая дверь оказалась запертой. Ключъ былъ вложенъ снаружи. Дойдя до номера девятаго, она остановилась на минуту прежде чѣмъ повернула ручку, можетъ быть, она не любила этой комнаты столько же какъ и служанки. Это была та комната, которую называли «ея комнатой». Но номеръ девятый тоже былъ запертъ. Элла прошла дальше.

Когда всѣ двери были осмотрѣны, Элла обернулась къ служанкамъ.

— Теперь видите, что вы ошиблись, сказала она очень серіозно.

Но ни Марта, ни Анна съ этимъ въ душѣ не согласились.

Элла видѣла, что онѣ не удовлетворены. Вернувшись къ номеру девятому, она повернула ключъ, отворила дверь и вошла. Обѣ дѣвушки не осмѣлились переступить далѣе порога. Въ комнатѣ находились обыкновенныя принадлежности спальни, и спальни, повидимому, занятой. На стулѣ висѣлъ кисейный передникъ служанки, на комодѣ лежалъ чепчикъ служанки, полотняный воротничекъ и лиловая лента. Все это были вещи очень простыя, но обѣ служанки задрожали, когда увидали ихъ. Въ маленькой вазѣ на каминѣ двѣ увядшіе фіалки и подснѣжники. Овальное зеркало, на туалетѣ было убрано кисеей съ розовыми бантами, но Элла, поднявъ свѣчу осматриваясь вокругъ, увидала сегодня то, чего не примѣчала прежде. Банты были развязаны и кисея опущена надъ зеркаломъ такъ, что совсѣмъ закрывала его.

Элла была въ этой комнатѣ нѣсколько недѣль тому назадъ, и знала навѣрно, что зеркало не было тогда покрыто. Это было сдѣлано послѣ, но кѣмъ и зачѣмъ? Она знала очень хорошо, что никто изъ слугъ не войдетъ въ эту комнату добровольно; но кто же кромѣ прислуги могъ сдѣлать это.

Не смотря на ея намѣреніе оставаться спокойной, сердце ея похолодѣло, когда она задавала эти вопросы, и глаза ея невольно обратились на постель, какъ будто она ожидала увидѣть тамъ. странныя очертанія фигуры, неподвижныя навсегда. Таже мысль поразила обѣихъ служанокъ.

— Посмотрите на зеркало, сказала одна другой, оно покрыто точно будто въ комнатѣ покойникъ.

Элла долѣе не могла выдержать. Сдѣлавъ служанкамъ знакъ выйти изъ комнаты, она вышла сама и заперла дверь. Но на этотъ разъ она взяла ключъ съ собою, а не оставила его въ замкѣ.

— Видите, что нечего бояться, сказала она дѣвушкамъ, отдавая имъ свѣчку внизу лѣстницы. — Не глупите же больше.

Но Элла Винтеръ сама была приведена въ недоумѣніе и потрясена болѣе чѣмъ хотѣла показать, или даже сознаться.

Глава VI.

Въ одну снѣжную ночь.

Одинъ изъ послѣднихъ домовъ, у утеса, который велъ въ Нёллингтонъ, былъ пасторатъ, прочный, красный кирпичный домъ Георгіевской эры, стоявшій немножко поодаль отъ дороги на вымощенномъ дворѣ, въ который вела желѣзная калитка. Позади дома находился прелестный садъ съ террасами и съ обширнымъ видомъ, главныя черты котораго составляли трубы Герон-Дайка и семь высокихъ тополей, возлѣ рва. Тутъ жилъ Френсисъ Кегль, нёллингтонскій и истербійскій викарій съ дочерью Маріей. Приходъ былъ не очень прибыльный, всего шестьсотъ фунтовъ ежегодно; но викарій былъ такой человѣкъ, что если бы его доходъ былъ и въ двѣ тысячи, онъ проживалъ бы его весь. Онъ любилъ отборные фрукты, хорошія вина, лакомыя блюда, и ничего не дѣлалъ для себя такого, что могла сдѣлать прислуга. Цѣлые часы проводилъ онъ въ своемъ саду. Это былъ шестидесятилѣтній дородный, громкоголосый человѣкъ, читавшій молитвы великолѣпно, но проповѣди котораго не удовлетворяли взыскательныхъ членовъ его прихода. И къ богатымъ, и въ бѣднымъ Кетль былъ равно ласковъ и вѣжливъ. Никто никогда не видалъ его не въ духѣ. Едва выказывалъ онъ минутное неудовольствіе, когда его отзывали отъ теплаго камина въ зимній вечеръ по скользкимъ улицамъ читать молитвы у постели какого-нибудь бѣднаго прихожанина. Никогда никому не отказывалъ онъ въ пособіи, хотя можетъ быть давалъ немного. Болѣе всего Кетль любилъ свои удобства и тѣлѣсныя и душевныя. Онъ зналъ, что въ свѣтѣ есть много грѣха и несчастія, но предпочиталъ не видѣть ихъ; онъ закрывалъ глаза и шелъ по другой сторонѣ дороги. Но если, случайно, какой-нибудь трогательный разсказъ о человѣческомъ злополучіи, насильно навязывался его вниманію, онъ дѣлался тревоженъ и несчастливъ и не могъ приняться за свои обыкновенныя занятія. Тогда онъ такъ страдалъ нравственно, какъ страдалъ бы физически, если бы обрѣзалъ себѣ палецъ. Очень легкомысленно поступали люди, разстраивая его и причиняя столько ненужнаго страданія. На другой день, однако, викарій опять становился веселъ и спокоенъ по прежнему, и человѣческіе грѣхи и злополучія и всѣ мрачныя проблемы жизни скромно отодвигались на задній планъ.

Можетъ быть викарій былъ очень счастливъ, имѣя дочь — по-крайней-мѣрѣ такую дочь; какъ Марія. Вс.ѣ недостатки отца заглаживались дочерью. Марія Кетль принадлежала къ числу такихъ женщинъ, которыя не могутъ быть счастливы, если не трудятся для другихъ. Ея собственной личности для нея не было достаточно, она забывала о себѣ для другихъ. Никто не зналъ слабостей въ характерѣ ея отца лучше чѣмъ она, и она старалась всѣми силами скрыть ихъ отъ глазъ свѣта. Онъ не любилъ навѣщать больныхъ и бѣдныхъ, не любилъ нарушать свой эгоизмъ, слушая разсказы объ ихъ непріятностяхъ, и она заглаживала это всѣми силами. Въ заднихъ улицахъ Нёллингтона, тамъ гдѣ скопился рабочій народъ, ничье лицо не было знакомѣе лица дочери викарія, съ ея пріятными чертами, блестящими, выразительными глазами, темнаго платья, толстыхъ ботинокъ и ридикюля. Дѣтей, едва начинавшихъ говорить, учили за нее молиться, а старики, грѣясь у своихъ дверей на лѣтнемъ солнцѣ, благословляли ее, когда она проходила мимо.

Въ началѣ настоящаго года, здоровье викарія ослабѣло, и ему велѣно было отправиться въ Южную Францію. Марія не могла отпустить его одного, и на время приходъ пришлось предоставить приглашенному пастору. Марія предвидѣла, что найдетъ многіе безпорядки, когда вернется — такъ и оказалось. Теперь она и отецъ ея, который поправился совсѣмъ; вернулись, и на другой день послѣ ихъ пріѣзда, Элла съ нетерпѣніемъ желавшая ихъ видѣть, пошла пѣшкомъ въ пасторатъ. Она и Марія были короткими, нѣжными друзьями.

Элла знала, что ей придется разсказать обо всемъ, что случилось во время ихъ отсутствія; это было естественно, а главное о томъ печальномъ, мрачномъ и непонятномъ происшествіи, которое случилось въ замкѣ въ прошломъ февралѣ. Она уже дрожала отъ этого заранѣе, потому что оно ужасно потрясло ее, и страшное опасеніе постоянно таилось въ ея душѣ.

На половинѣ дороги между Герон-Дайкомъ и пасторатомъ, стояла гостиница съ вывѣской немножко странной: «Наклонная Калитка». Хозяинъ, Джонъ Кинъ, умеръ давно, и послѣ того гостиницу содержала его жена, очень почтенная и очень трудолюбивая женщина, которую любили всѣ сосѣди. У нея было двѣ дочери Сьюзенна и Катерина; которыхъ мать воспитала въ трудолюбіи, и которыя обѣ были милыя, скромныя и добрыя дѣвушки. Сьюзенна была немножко тупа, Катерина напротивъ очень умна и большая мастерица въ шитьѣ. Она была любимой ученицей въ школѣ мисъ Кетль и послѣ помогала учить. Марія очень ее уважала; и за четырнадцать мѣсяцевъ до настоящаго времени, когда мисъ Винтеръ была нужна горничная, Марія посовѣтовала ей взять Катерину. Катерина Кинъ переселилась въ замокъ, къ большому удовольствію ея матери, потому что она считала это прекраснымъ мѣстомъ для молодой дѣвушки, но не къ удовольствію Сьюзенны.

Сестры были очень привязаны другъ къ другу, особенно Сьюзенна любила Катерину. Иногда можно примѣтить, что если умъ не блестящій, то чувства сильны, и Сьюзенна Кинъ любила свою сестру почти съ безразсудно горячей нѣжностью. Переселеніе Катерины въ Герон-Дайкъ огорчило ее. Она не могла существовать, не видя ее ежедневно, и какъ только вечеромъ кончится работа — Сьюзенна помогала матери въ гостиницѣ — она побѣжитъ въ замокъ повидаться съ Катериной. Но и Катерина и мистрисъ Кинъ обѣ говорили ей, что она не должна этого дѣлать. Такія частыя посѣщенія могли не понравиться въ замкѣ, особенно сердитому Аарону Стону и его женѣ. Поэтому Сьюзенна удерживалась, и не ходила часто въ замокъ; но по вечерамъ подкрадется въ замку, постоитъ и посмотритъ на окно, надѣясь увидать издали свою возлюбленную Катерину.

До февраля настоящаго года, Катериной всѣ были довольны въ замкѣ; даже старикъ Ааронъ удостоивалъ ее иногда ласковымъ словомъ. Надо упомянуть, что дѣвушка не сдѣлала никакихъ новыхъ знакомствъ и вела себя хорошо во всѣхъ отношеніяхъ.

Гостиная и спальня мисъ Винтеръ находились въ сѣверномъ флигелѣ. Она выбрала ихъ потому что изъ оконъ былъ прелестный видъ на море. Катерина спала въ комнатѣ возлѣ нея. Вечеромъ пятнадцатаго февраля, онѣ обѣ сидѣли въ гостиной за работой; Элла, шила платьица для бѣдныхъ дѣтей въ деревнѣ, и позвала Катерину помогать ей. У Катерины болѣла голова, ей сдѣлалось хуже, и въ девять часовъ Элла велѣла ей лечь въ постель. Дѣвушка поблагодарила ее, зажгла свѣчу и ушла; Элла, въ тоже время вошедшая за чѣмъ то въ свою спальню, видѣла, какъ Катерина вошла въ свою комнату и заперлась; и съ этой минуты Катерину Кинъ никто не видалъ ни живую, ни мёртвую. Въ эту же самую ночь Элла — какъ мы сейчасъ услышимъ отъ нея самой — входила въ комнату Катерины, она нашла дверь отпертой, но Катерины не было, и постель была не тронута. Ея передникъ, чепчикъ, воротничекъ и лента, лежавшіе въ комнатѣ показывали, что она начала раздѣваться, и больше ничего. Самой ея не было и слѣда.

Что она не ушла изъ дома — было положительно, потому что старикъ Ааронъ уже заперъ всѣ двери и выйти было нельзя. Словомъ это была тайна странная и приводившая въ недоумѣніе всѣхъ. Гдѣ была Катерина? Что могло сдѣлаться съ нею? Происшествіе это возбудило большой шумъ. Старый сквайръ Денисонъ, очень растревоженный этимъ необыкновеннымъ происшествіемъ, наводилъ всевозможныя справки, но безполезно. Всѣ уголки и закоулки въ обширномъ домѣ были обысканы нѣсколько разъ. Ааронъ Стонъ былъ растревоженъ не меньше всѣхъ, жена его прямо объявляла, съ глазами, выкатившимися отъ ужаса, что дѣвушку унесли духи. Внукъ ихъ Гьюбертъ былъ въ отсутствіи въ то время и рѣшительно не зналъ ничего объ этомъ происшествіи.

Но сестра, Сьюзенна, разсказала довольно любопытную исторію. Въ то самое утро она встрѣтила Катерину въ деревнѣ, куда ее послала зачѣмъ-то мисъ Винтеръ. Сьюзенна сказала сестрѣ, что получено письмо отъ ихъ брата молодого человѣка старше ихъ, который нѣсколько лѣтъ тому назадъ уѣхалъ къ дядѣ въ Австралію — и что она принесетъ это письмо въ замокъ въ этотъ вечеръ. Но вечеромъ пошелъ снѣгъ, и мистрисъ Кинъ не пустила Сьюзенну, потому что та была не совсѣмъ здорова. Скоро снѣгъ пересталъ, и Сьюзенна, завернувшись въ плащъ, отправилась съ письмомъ, когда она подошла къ замку пробило девять часовъ — а послѣ этого часа въ замокъ не пускали никого. Сьюзенна побродила около замка нѣсколько минутъ, надѣясь увидѣть кого-нибудь изъ служанокъ, чтобы послать письмо, или можетъ быть увидать въ окно свою возлюбленную сестру. Небо было тогда ясно, луна ярко сіяла на снѣжную землю. Въ комнатѣ Катерины мелькнулъ огонь. Сьюзеннѣ показалось что занавѣсь отдернули у окна, но больше она не видала ничего. Вдругъ Сьюзенну испугалъ крикъ испуга, потомъ другой слабѣе, но сейчасъ послѣдовавшій за другимъ. Крики эти раздавались въ домѣ и это былъ голосъ ея сестры — въ этомъ Сьюзенна была положительно увѣрена. Она бросилась бѣжать и ворвалась въ кухню матери въ самомъ жалкомъ состояніи. Мать и три посѣтителя, сидѣвшіе въ гостиницѣ, рѣшили, что это закричала какая-нибудь ночная птица, и испуганную дѣвушку послали спать.

Утромъ пришло извѣстіе о странномъ исчезновеніи Катерины, и какъ уже было сказано, съ тѣхъ поръ о ней не было слышно ничего. Ничто не могло поколебать убѣжденій Сьюзенны, что это были крики ея сестры; она увѣряла, что слишкомъ хорошо знаетъ ея голосъ и не можетъ ошибиться. Это происшествіе имѣло печальное вліяніе на ея разсудокъ; она иногда просто казалась полоумной. Ее нельзя было убѣдить, что Катерины нѣтъ въ Герон-Дайкѣ, и какъ только могла ускользнуть отъ надзора матери, она отправлялась въ темнотѣ бродить около замка, смотря не увидитъ ли въ окнахъ Катерины, и не разъ ей представлялось будто она видѣла ее.

Таково было происшествіе, потрясшее нервы мисъ Винтеръ, и о которомъ, какъ она знала, ее будутъ теперь разспрашивать въ пасторатѣ.

Кетль встрѣтилъ ее отцовскимъ поцѣлуемъ, сказалъ, что она прелестнѣе прежняго, и походитъ на англійскій розовый бутонъ. Марія сжала ее въ объятіяхъ. Элла сняла шляпу и сѣла съ ними въ гостиной у окна, въ которое врывался лѣтній вѣтерокъ; и нѣкоторое время трудно было сказать кто изъ троихъ говорилъ больше. Викарій разумѣется началъ жалобами на упущеніе въ приходѣ во время его отсутствія, особенно на Пенни Торна, замѣнявшаго его пастора. Этотъ пасторъ вздумалъ поставить на алтарь два большихъ подсвѣчника, чего никогда не бывало прежде, и пытался завести ежедневную службу, что не удалось вмѣстѣ съ другими перемѣнами и нововведеніями. Элла подтвердила это все.

— Если бы я это зналъ, я не уѣхалъ бы! воскликнулъ викарій. — Кто могъ это подозрѣвать отъ этого кроткаго молодого человѣка въ золотыхъ очкахъ. А теперь, душа моя, разскажите намъ объ этомъ странномъ происшествіи съ Катериной Кинъ, продолжала викарій, помолчавъ: — ваше письмо, въ которомъ вы описывали это, было просто невѣроятно.

— Это дѣйствительно невѣроятно, отвѣчала Элла.

— Ну, дитя, разскажите все теперь спокойно.

Свѣтъ исчезъ изъ глазъ Эллы и лицо ея подернулось грустью. Но она исполнила просьбу, не распространяясь о подробностяхъ. Викарій и Марія слушали ее молча.

— Это самое непонятное происшествіе, о которомъ когда либо случалось мнѣ слышать! вскричалъ викарій по окончаніи разсказа: — заперлась въ своей комнатѣ и исчезла! нѣтъ ли въ полу опускной двери?

Элла грустно покачала головой.

— Паркетъ въ комнатѣ твердый и крѣпкій.

— И вы говорите, что она не могла выйти ни изъ комнаты, ни изъ дома?

— Нѣтъ. Это было невозможно. У ней была сильная головная боль, какъ я вамъ говорю, и, я велѣла ей итти спать; это было около девяти часовъ. Когда она складывала дѣтское платьице, которое шила, Ааронъ пришелъ сказать, что дѣдушка зоветъ меня. Катерина зажгла обѣ свѣчи, которыя стояли на подносѣ, и мы вмѣстѣ вышли изъ комнаты. Я забѣжала въ свою спальню взять молитвенникъ, потому что дѣдушка иногда заставлялъ меня читать ему вечерніе псалмы. Катерина входила въ свою комнату, когда я выбѣжала изъ моей спальни, она пожелала мнѣ спокойной ночи, вошла и заперлась.

— Заперлась! воскликнулъ викарій: — дурная привычка спать съ запертой дверью. Что если сдѣлается пожаръ!

— Я говорила ей это, но она отвѣчала, что не чувствуетъ себя въ безопасности, если дверь не заперта. Она и Сьюзенна разъ были испуганы ночью въ дѣтствѣ, и съ тѣхъ поръ всегда запирали дверь. Я пошла къ дѣдушкѣ, продолжала Элла. — Ааронъ запиралъ тогда парадную дверь, и такъ какъ онъ всегда носитъ ключъ въ карманѣ, вы видите, что бѣдная Катерина не могла выйти въ эту дверь.

— А задняя дверь, сказалъ викарій, который говорилъ, ничего въ этомъ происшествіи не понимая. — Я знаю, что ваша парадная дверь всегда запирается.

— А Ааронъ прямо отъ парадной прошелъ къ задней двери, заперъ ее и также унесъ ключъ. Повѣрьте мнѣ, любезный мистеръ Кетль, Катерина не могла выйти изъ дома, и зачѣмъ ей было уходить?

— Ну, продолжайте, дитя. Вы нашли комнату пустою, когда входили въ нее ночью — такъ?

— Да — и это странно; очень странно, задумчиво отвѣтила Элла. — Я легла спать въ обыкновенное время и спала хорошо, но въ четыре часа утра я проснулась, потому что мнѣ послышалось, будто дѣдушка зоветъ меня. Я проснулась въ испугѣ, сама не зная почему; потомъ думала, что, должно быть, мнѣ видѣтся дурной сонъ, хотя я не помню. Я сѣла на постели прислушаться, не зная точно ли дѣдушка зоветъ меня, или мнѣ только приснилось это…

— Вы не могли слышать голоса вашего дѣда въ сѣверномъ флигелѣ, Элла, перебила мисъ Кетль.

— Нѣтъ, и я знаю, что если онъ меня звалъ, то, должно быть, вышелъ изъ своей комнаты и подошелъ къ лѣстницѣ. Я не слыхала ничего больше, но я была растревожена и захотѣла пойти и посмотрѣть. Я надѣла туфли и теплую блузу, зажгла свѣчу; но — вы извините мою глупость, я надѣюсь — мнѣ было немножко страшно итти внизъ одной, хотя я не знала почему, и я вздумала взять съ собою Катерину. Я отворила ея дверь и вошла, и уже послѣ вспомнила, что мнѣ слѣдовало найти дверь запертой. Первое мнѣ бросилось въ глаза ея свѣча, догорѣвшая до нельзя, послѣднія искры едва мелькали, и постель была не тронута. Передникъ и чепчикъ Катерины лежали, но ее не было.

— Это чрезвычайно странно! вскричалъ Кетль.

— Это болѣе, чѣмъ странно, отвѣтила Элла, готовая зарыдать.

— Что же, душа моя, дѣдушка звалъ васъ?

— Нѣтъ, онъ спалъ крѣпко всю ночь.

— Никакъ не могу понять! Катерина была печальна въ этотъ вечеръ?

— Совсѣмъ нѣтъ. У нея болѣла голова, но она была довольно весела. Она смѣялась въ этотъ вечеръ. Она отдернула занавѣсь по моему приказанію, чтобы посмотрѣть какая ночь, и воскликнула, что идетъ спать. Тогда она засмѣялась и сказала, какъ будетъ огорчена бѣдная Сьюзенна — потому что мать навѣрно не пуститъ ее по снѣгу. Сьюзенна должна была принести письмо, которое онѣ получили отъ брата.

— А что это говорятъ, будто Сьюзенна пришла, когда пересталъ снѣгъ, и слышала крики? Вы въ домѣ слышали ихъ?

— Нѣтъ. Никто изъ насъ не слыхалъ ничего.

— Но если, какъ Сьюзенна говоритъ, это кричала ея сестра въ ея комнатѣ, то кто-нибудь- изъ васъ долженъ былъ бы слышать.

— Я въ этомъ не увѣрена, отвѣтила Элла: — комната дѣдушки — я вѣдь тогда пошла къ нему — очень далеко отъ сѣвернаго флигеля, такъ же, какъ и кухня, а Ааронъ долженъ былъ слышать въ передней, а онъ говоритъ, что не слыхалъ.

— Такъ, слѣдовательно, никто не слыхалъ этихъ криковъ кромѣ Сьюзенны?

— Томъ, конюхъ, слышалъ, Томъ что-то дѣлалъ на дворѣ для своего отца, возлѣ конюшни, когда услыхалъ два крика, послѣдній гораздо слабѣе перваго. Томъ говоритъ, что эти крики имѣли какой-то глухой звукъ, и поэтому, онъ думаетъ, что они раздались въ домѣ. Такъ что слова Сьюзенны подтверждаются.

— А двери дома оказались запертыми утромъ?

— Какъ всегда. Много снѣга выпало ночью и земля была покрыта густо. Послѣ того, о Катеринѣ ничего не было слышно.

Мистеръ Кетль сидѣлъ и обдумывалъ это происшествіе. Оно было свыше его понятій.

— Дѣвушка исчезла, сказалъ онъ вдругъ: — ничего не могу понять кромѣ этого.

— Именно исчезла, подтвердила Элла тихимъ тономъ. — И такъ это непонятно, что, право, кажется, она поднялась на воздухъ. Невозможно описать, какое тревожное чувство оставило это между нами въ Герон-Дайкѣ.

— Вы все еще спите въ сѣверномъ флигелѣ? спросила Марія.

— О! нѣтъ, я послѣ этого перемѣнила комнату.

Элла разсказала все, что знала. Но предметъ былъ такъ интересенъ, что викарій и Марія закидали ее вопросами во весь завтракъ, къ которому пригласили ее остаться. Она ушла послѣ завтрака, говоря, что можетъ быть нужна дѣду, а Марія надѣла шляпку и пошла ее провожать. Проходить имъ надо было мимо «Наклонной Калитки».

Мистрисъ Кинъ низенькая, проворная женщина, съ добрымъ лицомъ и пріятными черными глазами смотрѣла, какъ вѣшали вывѣску, которую она отдавала перекрасить.

— Какъ поживаете, мистрисъ Кинъ? закричала Марія.

Мистрисъ Кинъ подбѣжала и взяла протянутую руку. — Я слышала, что вы вернулись, мисъ Марія, и очень обрадовалась. Но… но…

Она не могла продолжать. Воспоминаніе о томъ, что служилось, заставило ее залиться, слезами.

— Да, молодыя барышни, знаю я ваше доброе участіе и надѣюсь, что вы меня простите, сказала она, выслушавъ нѣсколько словъ, сказанныхъ въ утѣшеніе: — хотя, конечно, какое же утѣшеніе можно было придумать для такого несчастія? — Это случилось такъ скоро послѣ нашего отъѣзда! соболѣзновала Марія.

— Вы уѣхали перваго февраля, мисъ Марія, а это случилось вечеромъ пятнадцатаго, сказала мистрисъ Кинъ, вытирая глаза своимъ широкимъ бѣлымъ передникомъ. — Ахъ! какъ это было ужасно! Хуже всего неизвѣстность переносить. Иногда мнѣ кажется, что я была бы счастливѣе, если бы могла знать, что она умерла и лежитъ въ могилѣ.

— Что Сьюзенна? спросила Марія.

— Сьюзенна совсѣмъ сдурилась, отвѣтила трактирщица, понизивъ голосъ, и смотря чрезъ плечо въ домъ. — У бѣдной дѣвушки разныя дикія фантазіи въ головѣ; она думаетъ… думаетъ…

Мистрисъ Кинъ взглянула на мисъ Винтеръ и замолчала. Она хотѣла сказать: думаетъ, что Катерина мертвая или живая и теперь еще въ Герон-Дайкѣ.

Глава VII.

Обѣдъ.

Мисъ Винтеръ сидѣла на низкомъ стулѣ у окна въ своей гостиной въ сѣверномъ флигелѣ, потому что хотя она оставила тамъ свою спальню, она все-таки занимала иногда гостиную. Закрытая книга лежала на ея колѣняхъ, подбородокъ поддерживался рукою, а глаза, по всему видимому, разсматривали мѣстность, находившуюся предъ нею. Но въ дѣйствительности мысли ея находились въ другомъ мѣстѣ. Это былъ вторникъ, день въ который Эдвардъ Конрой былъ приглашенъ обѣдать въ замокъ. Какъ это образъ человѣка, котораго она видѣла всего два раза въ жизни, — такъ постоянно оставался въ ея мысляхъ? Она сердилась на себя за то, что мысли ея такъ часто устремлялись туда куда не слѣдовало, какъ думала она. Она старалась всѣми силами преодолѣть себя, думать о тѣхъ занятіяхъ, которыхъ до сихъ поръ доставало для ея счастія, но каждую минуту мысли возвращались.

«Зачѣмъ я безпрестанно думаю объ этомъ человѣкѣ!» спрашивала она себя съ досадой, сидя въ это утро у окна и густой румянецъ разлился по ея лицу.

Ей было стыдно вспомнить, что даже въ церкви въ воскресенье она не могла выкинуть изъ головы лицо Эдварда Конроя. Проповѣдь добраго викарія была скучнѣе и глупѣе обыкновеннаго, и Элла никакъ не могла принудить себя слушать ее внимательно. Она разъ десять старалась вспомнить что сказалъ Конрой въ четвергъ, и спрашивала себя что онъ будетъ говорить во вторникъ. Она не имѣла намѣренія влюбиться ни въ него, ни въ другого, на это она рѣшилась твердо. Она и Марія Кетль давно согласились, что онѣ принесутъ больше пользы бѣднымъ, больнымъ и несчастнымъ, если останутся незамужемъ; и Элла вовсе не желала, чтобы какой бы то ни было мужчина вдругъ подхватилъ ея сердце.

Однако, послѣ всѣхъ этихъ твердыхъ намѣреній, она сидитъ теперь и придумываетъ какое платье ей надѣть; а когда пробило одиннадцать часовъ, она сказала:

— Чрезъ шесть часовъ онъ будетъ здѣсь.

Тутъ она вскочила съ нетерпѣніемъ. Она сдѣлалась рабою мыслей, съ которыми не могла совладать. Это рабство было нестерпимо для ея гордаго духа. Она не могла читать въ это утро. Ея фортепьяно напрасно звало ее, вышиванье казалось ей скучнѣйшимъ занятіемъ. Она надѣла шляпку, шарфъ, позвала Турка и быстро пошла по парку. Можетъ быть свѣжій воздухъ прохладитъ тревожную лихорадку въ ея жилахъ. Разъ она сказала себѣ:

— Желала бы я, чтобы онъ никогда не пріѣзжалъ въ Герон-Дайкъ!

Но чрезъ минуту гордое выраженіе появилось на ея лицѣ и она сказала:

— Зачѣмъ мнѣ бояться его больше чѣмъ другихъ?

Элла Винтеръ была внучка родной сестры Денисона, которая умерла рано, оставивъ сына. Этотъ сынъ двадцати-двухъ лѣтъ женился на сестрѣ мистрисъ Карліонъ, но его супружеская жизнь недолго продолжалась. Капитанъ Винтеръ и его жена оба умерли отъ горячки въ Вест-Индіи, оставивъ послѣ себя единственную дочь Эллу.

Мистрисъ Карліонъ, бездѣтная вдова, охотно взяла бы къ себѣ сироту племянницу, но сквайръ Денисонъ и слышать объ этомъ не хотѣлъ. Онъ говорилъ, что имѣетъ больше правъ на этого ребенка и дѣвочка должна быть воспитана подъ его попеченіемъ. У него никогда не будетъ своихъ дѣтей, Элла была послѣднимъ потомкомъ старшей отрасли фамиліи, и Герон-Дайкъ современемъ будетъ принадлежать ей, если онъ, Джильбертъ Денисонъ доживетъ до семидесяти лѣтъ. Онъ любилъ свою сестру Лавинію, такъ какъ только былъ способенъ любить по своей натурѣ, и еслибы сынъ его остался живъ, онъ былъ бы его наслѣдникомъ. Но онъ умеръ, оставивъ послѣ себя только эту бѣдную дѣвочку. Джильберту Денисону казалось, что Провидѣніе обошлось съ нимъ жестоко, не давъ ему мужского наслѣдника фамильныхъ почестей. Если бы онъ это предвидѣлъ, онъ женился бы самъ.

Шестьсотъ лѣтъ имѣніе переходило отъ наслѣдника къ наслѣднику мужского пола, но теперь это прервется!

Если бы Элла была мальчикъ! вздыхалъ онъ тысячу разъ.

Но Элла была прелестной женщиной и не могла сдѣлаться ничѣмъ другимъ.

Съ концѣ парка Элла встрѣтила капитана Леннокса, который шелъ къ сквайру. Элла въ первый разъ видѣла его по возвращеніи изъ Лондона, потому что капитанъ опять уѣзжалъ. У него были аристократическіе родные въ различныхъ мѣстахъ королевства, и онъ по цѣлымъ недѣлямъ у нихъ гостилъ.

— У васъ сегодня лучше видъ, чѣмъ въ тотъ вечеръ у мистрисъ Карліонъ, замѣтилъ онъ, когда она остановилась поговорить.

— Неужели? спросила Элла и румянецъ разлился по ея лицу, потому что ей пришло въ голову, что присутствіе Конроя придавало ей счастливый видъ.

— Гораздо лучше, я нахожу. Кстати, прибавилъ капитанъ, послѣ нѣкотораго молчанія: — нашла она свои брильянты, пропавшіе въ тотъ вечеръ?

— Нѣтъ. Она въ отчаяніи. Я вчера получила отъ нея письмо. Такъ вы слышали о пропажѣ, капитанъ Ленноксъ?

— Слышалъ на слѣдующій день. Дурныя извѣстія быстро распространяются, прибавилъ онъ небрежно, примѣтивъ удивленный взглядъ Эллы.

— Какъ же вы слышали? Я думала, что вы на другой же день уѣхали изъ Лондона.

— Нѣтъ, на слѣдующій. Я слышалъ отъ молодого Клива. Онъ былъ утромъ у мистрисъ Карліонъ и разсказалъ мнѣ и Бутлю о пропажѣ, когда мы провожали его на станцію. Это было время покражъ, мисъ Винтеръ. У меня пропалъ кошелекъ, у бѣднаго Бутля часы, которыми онъ очень дорожилъ, въ тотъ же вечеръ.

— Да, Фредди говорилъ намъ объ этомъ послѣ. Онъ думалъ, что, васъ обокрали на улицѣ.

— Я самъ это думалъ сначала. Но наша пропажа ничего не значитъ въ сравненіи съ брильянтами мистрисъ Карліонъ, скороговоркой продолжалъ капитанъ Ленноксъ, какъ бы желая покрыть свои послѣднія слова. — А шкатулка была найдена на другой день, и воръ ушелъ съ брильянтами въ карманѣ!

— Именно. А они стоили триста фунтовъ!

Капитанъ Ленноксъ вытаращилъ глаза.

— Триста фунтовъ! Такъ много! Желалъ бы я знать какъ они были украдены? Какой-нибудь ловкій плутъ умѣлъ должно быть пробраться наверхъ среди суматохи въ домѣ.

— Нѣтъ, мы этого не думаемъ. Слуги говорятъ, что это было невозможно. Тетушка думаетъ тоже самое. А слуги всѣ очень вѣрные. Престранный случай.

Капитанъ Ленноксъ посмотрѣлъ на нее.

— Не подозрѣваете ли вы кого-нибудь изъ гостей?

— Это было бы несострадательно, небрежно отвѣтила Элла.

Но проницательный капитанъ примѣтилъ, что она не совсѣмъ отвергала это предположеніе.

— Какъ жаль, что брильянты не были заперты! воскликнулъ онъ.

— Уборная, въ которой стояла шкатулка, была заперта; по-крайней-мѣрѣ ключъ былъ повернутъ — да и кто могъ войти туда? Тетушка Гертруда нашла Филиппа Клива лежащаго на диванѣ въ будуарѣ съ сильной головной болью и пошла въ уборную за нюхательной солью и помнитъ, что отперла дверь ключомъ. Заперла ли она ее опять, это другое дѣло.

— Примѣтилъ Кливъ, что туда кто-нибудь входилъ, пока онъ лежалъ тамъ?

— Онъ не думаетъ, но не можетъ сказать навѣрно; мы спрашивали его на другой день. Онъ думаетъ, что заснулъ на нѣсколько минутъ, у него сильно болѣла голова. Какъ бы то ни было, брильянты пропали, и тетушка не знаетъ кто воръ, слѣдовательно, безполезно объ этомъ говорить, заключила Элла. — Какъ здоровье вашей сестры?

— Она здорова, благодарю. Зачѣмъ вы не навѣстите ее?

— Я буду у нея, но я была очень занята, вернувшись домой. Скажите ей, пожалуста, что я надѣюсь видѣть ее у меня. Прощайте пока, капитанъ Ленноксъ, вы идете къ моему дѣду, можетъ быть я еще застану васъ; я не долго буду гулять.

Элла прошла дальше, Турокъ важно выступалъ возлѣ нея. Капитанъ Ленноксъ стоялъ и смотрѣлъ ей вслѣдъ.

— Желалъ бы я знать, пробормоталъ онъ, поглаживая свои бакенбарды — его привычка, когда онъ размышлялъ — пришло ли въ голову мистрисъ Карліонъ подозрѣвать Филиппа Клива?

Послѣ всей своей нерѣшимости, Элла пришла къ обѣду въ простомъ бѣломъ платьѣ. Она не могла выбрать ничего, что болѣе шло бы къ ней, по-крайней-мѣрѣ, такъ думалъ Конрой, когда онъ вошелъ въ комнату, Обѣдъ былъ не простой, какъ въ первый разъ, Элла заказала его иначе, подавали на старомъ фамильномъ серебрѣ, не часто вынимаемомъ, а столъ былъ украшенъ цвѣтами изъ прелестнаго сада викарія.

Но Аарона удивило больше всего то, что его баринъ нарядился даже въ бѣлый галстукъ. Онъ ходилъ по дому и ворчалъ на старыхъ дураковъ, и что если въ замкѣ затѣваются обѣды съ супами и рыбами, то старымъ слугамъ пора убираться на покой. Сквайръ до такой степени пріучилъ старика къ своей скупости, что Ааронъ при всякомъ шиллингѣ, истраченномъ, по его мнѣнію, на пустяки, ворчалъ цѣлый день.

Боялась ли Элла провести вечеръ наединѣ съ Конроемъ, или хотѣла сдѣлать вечеръ привлекательнѣе для него, какъ бы то ни было она попросила у дѣда позволенія пригласить викарія, Марію, леди Кливъ, Филиппа, капитана Леннокса и его сестру. Но сквайръ оказался упрямъ. Онъ никого не позволилъ пригласить.

— Пусть этотъ молодой художникъ обѣдаетъ у насъ запросто, отвѣтилъ онъ: — но другихъ я не хочу. Да и его зачѣмъ пригласилъ, я не знаю. Должно быть, мнѣ что-то понравилось въ немъ, хотя больному не слѣдовало бы позволять себѣ подобныхъ фантазій.

Конрой, казалось былъ доволенъ тѣмъ, что другихъ гостей не было. Элла была на этотъ разъ сдержаннѣе и молчаливѣе, но онъ старался заинтересовать ее и расшевелить, и наконецъ, ему это удалось. Раза два, разговорившись съ одушевленіемъ, и даже разспрашивая его о томъ и о семъ, она вдругъ умолкала и внутренно стыдилась безполезности своихъ намѣреній. Конрой, повидимому, не примѣчалъ этихъ внезапныхъ перемѣнъ, и чрезъ нѣсколько времени Элла опять заинтересовывалась, глаза ея сверкали и нетерпѣливые вопросы дрожали на губахъ. Потомъ вдругъ губы ея дѣлались тверды и безмолвны, какъ мраморъ. Но такія перемѣны въ расположеніи духа продолжиться не могли, и она вполнѣ поддалась своему удовольствію.

«Послѣ сегодняшняго вечера, я, вѣроятно, не увижу его болѣе», убѣждала она себя. — «Какой вредъ изъ того, что я проведу съ наслажденіемъ нѣсколько часовъ?»

Денисонъ былъ молчаливъ больше обыкновеннаго. Послѣ обѣда, онъ задремалъ въ своемъ большомъ кожаномъ креслѣ, и вдругъ, желая вѣроятно, остаться одинъ, предложилъ Конрою и Эллѣ прогуляться по парку.

Элла накинула шаль на свое бѣлое платье и они отправились. Слѣды великолѣпнаго заката еще виднѣлись на западномъ небѣ, но каждую минуту цвѣтъ перемѣнялся и медленно наступала темнота.

Они шли по парку. Конрой, какъ будто вдругъ онѣмѣлъ. Есть минуты, когда слова кажутся излишними — почти дерзкими. Жить, дышать — чувствовать, что возлѣ васъ любимое существо, вотъ все, что вамъ нужно. Можетъ быть хорошо, что такія сладостно-опасныя минуты такъ рѣдко бываютъ въ жизни.

Они вышли изъ парка въ калитку и отправились къ песчанымъ холмамъ, гдѣ сѣли на нѣсколько минутъ. Предъ ними лежало море, съ полосами серебристаго свѣта, потому что въ это время взошла луна.

— Какъ глубоко эта сцена останется въ моемъ воспоминаніи, когда я уѣду далеко! воскликнулъ Конрой наконецъ.

— Вы уѣзжаете далеко? спросила Элла тихимъ голосомъ.

— Я получилъ сегодня письмо отъ моихъ редакторовъ, меня отправляютъ въ Африку, въ Ашанти!

— Въ Африку! Это дѣйствительно далеко. Зачѣмъ вамъ надо ѣхать въ Африку?

— Тамъ становится неспокойно. Мнѣ кажется мы скоро перейдемъ отъ словъ къ дѣйствію. Война можетъ быть объявлена каждую минуту.

— У васъ опасная профессія, мистеръ Конрой. Вы подвергаетесь многимъ опасностямъ. — Нѣтъ, не очень многимъ. Опасность есть на столько, чтобы сдѣлать жизнь привлекательной.

— Да; если бы я была мужчиной, мнѣ кажется, я не могла бы вести жизнь спокойнаго деревенскаго жителя, я жаждала бы болѣе обширнаго горизонта, болѣе отважной жизни, перемѣны…

Она вдругъ замолчала, опять энтузіазмъ преодолѣлъ ее. Наступило минутное безмолвіе, потомъ она продолжала засмѣявшись:

— Но я довольна своимъ положеніемъ, и предоставляю, такія далекія странствованія вамъ мужчинамъ! А теперь мы должны вернуться къ дѣдушкѣ, или онъ будетъ удивляться куда мы дѣвались.

Мало было говорено во время обратнаго пути. Сердце Эллы невольно сжималось при мысли объ отъѣздѣ Конроя. Она мысленно спрашивала себя съ нетерпѣніемъ какая нужда ей куда онъ ѣдетъ. Не говорила ли она себѣ тысячу разъ, что по всей вѣроятности она никогда не увидится съ Конроемъ? Что же за бѣда если, такъ, что ихъ будутъ раздѣлять пять миль или пять тысячъ миль?

— Боже! Я думалъ, что вы пропали, воскликнулъ сквайръ, когда они вошли въ комнату: — ходили къ морю! Вечеръ прекрасный для этого. А когда вы опять сюда будете, господинъ живописецъ?

— Этого я не могу сказать, серъ. Я самъ не знаю гдѣ мнѣ случится быть.

— Мистеръ Конрой думаетъ, что его можетъ быть пошлютъ въ Африку, въ Ашанти, сказала Элла.

— Да, да, — перемѣна нравится въ молодости. Однако въ Ашанти дурной климатъ. Вамъ надо, быть осторожнымъ.

— Надо положиться на случайность, серъ, какъ дѣлаютъ другіе.

— Для чего вы выбрали такое опасное занятіе, мистеръ Конрой, спросила Элла: — развѣ у васъ нѣтъ матери или сестры, которыя могутъ за васъ бояться, когда вы подвергаетесь безполезнымъ опасностямъ.

— У меня нѣтъ ни матери, ни сестры. У меня есть отецъ, но онъ позволяетъ мнѣ дѣлать что я хочу.

Денисонъ простился съ Конроемъ очень дружелюбно.

— Если я буду живъ, когда вы вернетесь, сказалъ онъ, взявъ за руку молодого человѣка: — не забывайте, что вы всегда будете пріятнымъ гостемъ въ Герон-Дайкѣ.

Элла простилась съ Конроемъ въ дверяхъ. Они обмѣнялись очень немногими словами.

— Если вамъ, надо ѣхать въ Африку, сказала она: — надѣюсь, что вы не будете подвергаться безполезнымъ опасностямъ.

— Не буду. Обѣщаю.

— Мы часто будемъ думать о васъ, прибавила она тихимъ голосомъ.

— А я о васъ.

Ея рука лежала въ его рукѣ, онъ наклонился, прижалъ пальцы ея къ губамъ и. ушелъ.

Глава VIII.

Въ Сиреняхъ.

Нёллингтонъ былъ сонный городокъ, стоявшій за милю отъ Герон-Дайка съ восемью тысячами жителей. Предполагали, что желѣзная дорога значительно оживила Нёллингтонъ, но это могли оцѣнить только тѣ, которые помнили еще болѣе сонное положеніе дѣлъ.

Послѣдніе годы предмѣстье выросло быстро на краю низкаго песчанаго утеса, нависшаго подъ моремъ, и предмѣстье это было названо Новый Нёллингтонъ. Въ Новомъ Нёллингтонѣ было много домовъ для пріѣзжихъ посѣтителей, и каждый годъ прибавлялись новые дома, а нѣкоторыя зажиточныя семейства, которымъ нравился свѣжій воздухъ Сѣвернаго моря, совсѣмъ тамъ поселились.

Пріятная была прогулка изъ Новаго Нёллингтона по тропинкѣ до утеса, съ полями пшеницы съ одной стороны и съ моремъ съ другой; когда доходили до маяка, утесъ начиналъ понижаться и совсѣмъ сливался съ берегомъ, простиравшимся къ югу на необозримое пространство. У соединенія утеса съ берегомъ была спасительная станція, а за нѣсколько сотъ ярдовъ отъ берега, укрытая отъ холодныхъ вѣтровъ покатистымъ утесомъ, стояла деревушка Истерби.

Новый Нёллингтонъ и Истерби составляли какъ бы два острія треугольника, съ моремъ на заднемъ планѣ, и старымъ городомъ на вершинѣ. На половинѣ дороги между Истерби и Старымъ Нёллингтономъ, были ворота герон-дайкскаго парка.

По другую сторону Нёллингтона, на лондонской дорогѣ, стоялъ Гомдель, красивая въ новѣйшемъ вкусѣ вилла, мѣстопребываніе леди Кливъ и ея сына Филиппа.

Леди Кливъ поздно вышла замужъ и Филиппъ былъ ея единственный сынъ. Она была второй женой сер-Гёнтона Клива, баронета хорошей фамиліи, но съ недостаточнымъ состояніемъ. Сынъ отъ перваго брака наслѣдовалъ титулъ и небольшое имѣніе, укрѣпленное за нимъ. Онъ теперь находился за границей при посольствѣ. Онъ былъ съ своей мачихой въ самыхъ хорошихъ отношеніяхъ. Иногда онъ писалъ ей нѣсколько строкъ, время отъ времени присылалъ небольшой подарокъ, въ знакъ памяти, и ничего больше нельзя было ожидать отъ такого бѣднаго человѣка.

Леди Кливъ принесла своему мужу въ приданое пятнадцать тысячъ фунтовъ, изъ которыхъ только половина была укрѣплена за ней, и ея настоящій доходъ составляли только триста-пятьдесятъ фунтовъ въ годъ. Домъ, однако, былъ ея собственный. Она держала двухъ служанокъ и по необходимости вела простую жизнь, экономничая для Филиппа. Этому молодому человѣку было теперь двадцать-два года, но онъ не могъ еще зарабатывать ничего, хотя считалъ необходимымъ одѣваться хорошо и тратить деньги, потому что не былъ ли онъ вторымъ сыномъ сер-Гёнтона Клива?

Послѣдніе два года Филиппъ служилъ въ конторѣ Типледи, единственнаго архитектора, которымъ могъ похвастаться Нёллингтонъ, и у котораго была большая практика. Типледи зналъ и уважалъ леди Кливъ много лѣтъ, и зная ея ограниченныя средства, согласился взять Филиппа за очень малый взносъ, но пока еще жалованья ему не давалъ. Это мѣсто было довольно хорошее, потому что Филиппъ могъ современемъ заступить мѣсто Типледи, такъ какъ у архитектора не было ни дѣтей, ни родныхъ.

Филиппъ также имѣлъ намѣреніе жениться на Маріи Кетль. Викарій и леди Кливъ, старые и крѣпкіе друзья, безмолвно рѣшили это много лѣтъ тому назадъ, когда дѣти играли вмѣстѣ; Филиппъ и Марія это понимали и были не прочь. Филиппъ считалъ себя влюбленнымъ въ Марію, можетъ быть онъ и дѣйствительно ее любилъ; но не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія, что Марія любила Филиппа всѣмъ сердцемъ. И хотя она не знала, какъ оставить приходъ, пока отецъ ея викарій, она сознавалась себѣ, что если въ далекомъ, очень далекомъ будущемъ, она рѣшится выйти замужъ, то за одного Филиппа Клива.

На половинѣ дороги между старымъ городомъ и новымъ стоялъ хорошенькій котеджъ «Сирени», въ которомъ жилъ капитанъ Ленноксъ съ своей сестрой мистрисъ Дёчи. Котеджъ былъ выкрашенъ бѣлой краской, съ верандой съ трехъ сторонъ, покрытой ползучими растеніями. Отъ большой дороги его закрывала густая бирючиновая изгородь и нѣсколько высокихъ кустовъ молодильника. Цвѣточныя гряды окружали домъ и лужайка годилась даже для игры въ лоонтенисъ. Изъ котеджа не было никакого вида кромѣ его собственнаго садика, онъ былъ довольно низокъ и, можетъ быть, слишкомъ закрытъ деревьями и зеленью; но все-таки это было очаровательное мѣстечко.

Тутъ въ одинъ сентябрскій вечеръ собралось обѣдать пріятное общество, лордъ Кемберли, знатный магнатъ въ окрестностяхъ, нашъ старый знакомый Бутль, съ своей одноглазкой и пушистыми усами, наконецъ красавецъ Филиппъ Кливъ съ своими каштановыми кудрями и вѣчною улыбкой. Изъ дамъ была только одна мистрисъ Дёчи.

Фредди Бутль пріѣхалъ на короткое время въ Нёллингтонъ, куда онъ пріѣзжалъ часто. Онъ и Филиппъ нашли капитана Леннокса и лорда Кемберли въ бильярдной въ гостиницѣ Роза и Корона — Филиппъ любилъ полѣниться, а теперь именно въ конторѣ было мало дѣла. Ленноксъ тотчасъ представилъ Бутля его сіятельству, который удостоилъ отнестись любезно къ человѣку, доходъ котораго предполагался баснословнымъ. Капитанъ предложилъ отобѣдать у него въ Сиреняхъ и тотчасъ написалъ записку своей сестрѣ мистрисъ Дёчи, чтобы она успѣла приготовить все.

Лордъ Кемберли былъ красивой наружности, стройный, смуглый двадцати-восьмилѣтній человѣкъ. У него были маленькіе черные усики, коротко обстриженные волосы и онъ былъ охотникъ до скачекъ. Послѣ смерти отца, нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, онъ полупилъ девять тысячъ годового дохода. Онъ жилъ въ Кемберлійскомъ Парнѣ въ большомъ старомъ Елисаветинскомъ замкѣ, за пять миль отъ Нёллингтона, гдѣ его тетка, высокородная мистрисъ Фесзерстонъ, хозяйничала у него.

Онъ познакомился съ Ленноксомъ за бильярдомъ. Бильярдъ все равно что путешествіе по морю; онъ знакомитъ чрезъ короткое время такихъ людей, которые при другихъ обстоятельствахъ никогда не сдѣлались бы знакомы. Выгода этого состоитъ въ томъ, что вы можете отказаться отъ этого знакомства по окончаніи игры или путешествія, хотя это дѣлается не всегда. Въ такомъ скучномъ городкѣ, какъ Нёллингтонъ, общество такого человѣка, какъ капитанъ Ленноксъ, казалось лорду Кемберли пріобрѣтеніемъ, которымъ не стоило пренебрегать. У нихъ было много общихъ вкусовъ и симпатій. Мало было такихъ хорошихъ знатоковъ въ лошадяхъ и собакахъ, какъ капитанъ. Онъ могъ быть фамильяренъ, не будучи наглъ. Лордъ Кемберли, никогда не забывавшій, что онъ лордъ, терпѣть не могъ нахаловъ. Ленноксъ былъ чертовски милый человѣкъ, какъ онъ не разъ говорилъ своей теткѣ; пока онъ часто видался съ нимъ, но онъ могъ бросить его, когда капитанъ ему надоѣстъ, а его сіятельству обыкновенно скоро надоѣдали всѣ.

Чрезъ пять минутъ послѣ того, какъ собрались гости, вошла Маргарета Дёчи. Лордъ Кемберли видалъ ее нѣсколько разъ, но Бутль и Филиппъ ее не знали. Братъ представилъ ихъ. Можетъ быть въ ея привѣтствіи Бутлю было нѣсколько болѣе дружелюбія, чѣмъ Филиппу. Кемберли циникъ, гордившійся тѣмъ, что знаетъ женщинъ, пробормоталъ про себя:

— Она уже знаетъ кто богачъ и кто бѣдный конторщикъ. Ленноксъ должно быть ей объяснилъ.

Мистрисъ Дёчи была брюнетка. У нея были густые шелковистые, черные волосы, большіе черные глаза, тонкій орлиный носъ и она рѣдко говорила безъ улыбки. Роста она была высокаго, немножко худощава, но сидѣла она, стояла, или ходила, каждое ея движеніе и каждая поза были запечатлены какой-то живописной и непринужденной граціей. Она одѣвалась очень просто и всегда надѣвала въ гости простое черное платье. Но это простое платье всегда было сшито и убрано по самой послѣдней парижской модѣ. Нёллингтонскія дамы могли только завидовать, восхищаться и подражать.

Мистрисъ Дёчи была одна изъ тѣхъ женщинъ, лѣта которыхъ невозможно угадать.

— Ей тридцать, сказалъ Кемберли чрезъ пять минутъ послѣ того, какъ былъ ей представленъ.

— Ей не можетъ быть больше двадцати трехъ, рѣшилъ Филиппъ Кливъ.

Вѣроятно ей было нѣсколько меньше и нѣсколько больше.

Каковы бы ни были ея лѣта, лордъ Кемберли очень восхищался мистрисъ Дёчи, но по своему. Онъ самъ былъ искуственъ, и сельская красота, простое бѣлое платьице не имѣли для него очарованія. Онъ любилъ женщинъ, которыя видѣли и изучили свѣтъ, а мистрисъ Дёчи много путешествовала и много видѣла, какъ лордъ Кемберли началъ примѣчать. Познакомившись съ нею, онъ остерегался, чтобы его не поймали въ супружескія сѣти, раскинутыя искусно ею и ея братомъ, потому что лордъ Кемберли былъ цѣлью заботливыхъ матушекъ и дочекъ, и хотя онъ чувствовалъ себя вполнѣ способнымъ заботиться о своихъ собственныхъ интересахъ въ этомъ отношеніи, все-таки лучше быть осторожнымъ въ этомъ хитромъ свѣтѣ, и онъ былъ очень остороженъ первые три-четыре раза, когда бывалъ въ Сиреняхъ. Онъ примѣтилъ, однако, скоро, что Маргарета Дёчи не имѣетъ на него никакихъ плановъ и сдѣлался спокоенъ.

Обѣды капитана Леннокса были во французскомъ стилѣ, Кемберли думалъ, что хорошенькая вдова, не смотря на свои бѣлыя и нѣжныя руки, была чаще въ кухнѣ, чѣмъ многіе воображали. Послѣ обѣда мужчины пошли на веранду курить сигары и пить кофей, между тѣмъ, въ гостиной, балконныя окна которой были отворены въ садъ, и которая была освѣщена только одной лампой, Маргарета играла на фортепьяно нѣжныя аріи, гармонировавшія съ сентябрскими сумерками и лѣнивымъ отдыхомъ послѣ вкуснаго обѣда.

Филиппу Кливу казалось, что онъ грезитъ на яву. Никогда прежде не случалось ему быть въ обществѣ такой женщины, какъ мистрисъ Дёчи. Въ ней было какое-то обольстительное колдовство, о которомъ прежде онъ не имѣлъ никакого понятія. Она не обращала на него болѣе вниманія, чѣмъ на другихъ, можетъ быть, даже менѣе; но онъ чувствовалъ себя подъ вліяніемъ того тонкаго магнитизма, который трудно опредѣлить и который производитъ такое вредное вліяніе, и которое нѣкоторыя женщины имѣютъ Надъ нѣкоторыми мужчинами, можетъ быть, безъ всякаго желанія или намѣренія съ ихъ стороны. У Филиппа это было какое-то нравственное опьянѣніе, восхитительное и вмѣстѣ съ тѣмъ болѣзненное.

Чрезъ нѣсколько времени кто-то предложилъ карты, вѣроятно, Кемберли — всѣ согласились и пошли въ комнату.

— Во что же мы будемъ играть, въ вистъ? спросилъ Ленноксъ, пока слуга приготовлялъ столъ.

— Надѣюсь, не такую скучную игру, сказалъ лордъ Кемберли. — Мнѣ больше придется по вкусу наполеонъ.

— Что вы скажете, господа? Я полагаю, мы всѣ знаемъ эту пошлую, но очаровательную игру? сказалъ капитанъ.

— Я мало ее знаю, отвѣтилъ Бутль.

— Я игралъ только разъ, сказалъ Филиппъ.

— Одинъ разъ все равно что тысячу, замѣтилъ Кемберли: — Я самъ не много смыслю въ картахъ, но наполеона понялъ въ десять минутъ.

— По шиллингу очко, я полагаю? сказалъ Ленноксъ.

Камберли пожалъ плечами, но не сказалъ ничего, и всѣ сѣли.

Въ комнатѣ было углубленіе, гдѣ стоялъ диванъ. Это было любимое мѣсто мистрисъ Дёчи. Она сидѣла теперь тамъ за какимъ-то вышиваніемъ, поднимала глаза, улыбалась, говорила нѣсколько словъ между сдачами, но не прерывала игры.

Филиппъ Кливъ, не смотря на то, что менѣе понималъ эту игру, чѣмъ его товарищи, и хотя черные глаза мистрисъ Дёчи постоянно становились между нимъ и картами — онъ могъ видѣть ее съ своего мѣста, почти не поворачивая головы — былъ очень счастливъ въ началѣ вечера. Чрезъ часъ онъ выигралъ три соверена, что для пустого кармана кажется значительной суммой.

— Это слишкомъ скучно! вскричалъ, наконецъ, Кемберли. — Не можемъ ли мы прибавить, Ленноксъ?

— Я въ вашемъ распоряженіи, сказалъ капитанъ.

— Что вы скажете, мистеръ Бутль? спросилъ лордъ: — не превратить ли намъ наши шиллинги въ полкроны? это придастъ немножко больше оживленія.

— Когда такъ, прибавимъ непремѣнно, отвѣтилъ добродушный Фредди, которому было все равно проиграть или выиграть.

Но тутъ счастіе вдругъ оставило Филиппа. Вино, которое онъ выпилъ, и присутствіе мистрисъ Дёчи совсѣмъ затемнили его разсудокъ. Въ полчаса онъ проигралъ все, что выигралъ, а потомъ опустѣли и его карманы. Это правда, что у него было только два соверена, но все-таки это была потеря тяжелая для него. Онъ колебался, что ему дѣлать — занять у Бутля или Леннокса — какъ вдругъ вспомнилъ, что въ этотъ день онъ собиралъ по счетамъ Типледи фунтовъ до двадцати, и еще не отдалъ ему ихъ. Онъ тотчасъ почувствовалъ облегченіе. Онъ могъ отыграться. Рукою, нѣсколько дрожавшею, онъ налилъ себѣ вина съ бокового столика и опять сѣлъ продолжать игру.

Когда часы на каминѣ пробили одиннадцать, лордъ Кемберли бросилъ карты, сказавъ, что не будетъ больше, играть, и Филиппъ Кливъ очутился съ полсовереномъ въ карманѣ.

Онъ всталъ съ головокруженіемъ и какъ бы оглушенный, и вышелъ на веранду. Туда къ нему скоро пришли всѣ. Ленноксъ далъ ему сигару, всѣ закурили, ночь была душная, но послѣ жаркой гостиной все-таки воздухъ былъ пріятенъ. Пошли по саду къ пруду, Кемберли съ мистрисъ Дёчи, другіе немножко позади.

— Я ѣду на Земледѣльческую Выставку въ Норвичъ въ будущій вторникъ, сказалъ ей лордъ Кемберли. — Ленноксъ обѣщалъ ѣхать со мной. Могу я просить васъ удостоить меня вашимъ обществомъ въ моемъ экипажѣ.

— Кто же еще ѣдетъ, кромѣ васъ и Фердинанда? спросила она.

— Капитанъ Модесли и Пирпойнтъ. Сер-Джонъ Фенъ тоже вѣроятно сядетъ, несмотря на свою подагру.

— Но другія дамы кто же?

— Сказать вамъ по правдѣ, я не приглашалъ другихъ дамъ.

— А! въ такомъ случаѣ я съ вами не поѣду, лордъ Кемберли. Пять мужчинъ и одна дама — это не годится.

— Позвольте мнѣ просить васъ…

— Пожалуста, не просите. Я не поѣду.

— Очень жалѣю, сказалъ лордъ Кемберли, разсердившись.

"Чортъ побери такихъ жеманницъ! прибавилъ онъ про себя: «этого я не ожидалъ отъ нея».

Она вернулась, сказавъ нѣсколько пріятныхъ словъ, и вступила въ разговоръ съ Филиппомъ Кливомъ. Онъ казался разсѣянъ. Она подумала, что онъ выпилъ слишкомъ много шампанскаго, и пожалѣла молодого человѣка.

— Вы никогда не скучаете, мистрисъ Дёчи, спросилъ онъ: — живя среди песковъ?

— О! нѣтъ. Тѣ, съ которыми я познакомилась здѣсь, всѣ очень пріятны и ласковы; потомъ у меня есть мои пони, мое фортепьяно, и разъ въ мѣсяцъ я получаю книги изъ библіотеки Мьюди, такъ что у меня времени для скуки нѣтъ. Мои вкусы не очень возвышенны, мистеръ Кливъ.

— Они по-крайней-мѣрѣ пріятны, отвѣтилъ Филиппъ.

Когда Филиппъ Кливъ шелъ домой, въ немъ боролись такія чувства, которыхъ онъ прежде не испытывалъ никогда. Съ одной стороны проигрышъ двадцати фунтовъ Типледи, которые надо возвратить завтра утромъ. Его бросало въ жаръ и холодъ, когда онъ думалъ о томъ что сдѣлалъ. Онъ зналъ, что это дурно, безчестно и какъ онъ могъ рѣшиться на это, онъ самъ не зналъ. Онъ долженъ просить мать дать ему эти деньги, хотя не скажетъ ей правды. Онъ не желалъ, чтобы она считала его безчестнымъ — она была нездорова и это ужасно ее огорчитъ. Онъ долженъ выдумать какой-нибудь предлогъ — годится самый ничтожный — такъ была она неподозрительна. Это было унизительно. Онъ почти готовъ былъ дать клятву никогда не дотрогиваться до картъ; почти, но не совсѣмъ.

Съ другой стороны мысли его перелетали къ Маргаретѣ Дёчи и къ ея безчисленнымъ очарованіямъ. Кровь его пылала, когда онъ думалъ о ней. Нѣжная блѣдная Марія представлялась ему теперь чѣмъ то отвлеченнымъ, ему не хотѣлось думать о ней. Онъ желалъ забыть, что почти помолвленъ съ нею, хотя какой то внутренній голосъ шепталъ ему, что если онъ цѣнитъ свое душевное спокойствіе, то ему лучше удалиться отъ прелестнаго блудящаго огонька, который мелькнулъ на его дорогѣ въ этотъ вечеръ въ первый разъ.

Глава IX.

Приговоръ доктора.

Около этого времени, сквайръ Денисонъ, обѣдая одинъ, занемогъ за обѣдомъ. Эллы очень рѣдко не было дома въ это время, но такъ случилось, что она пошла на цѣлый вечеръ къ леди Кливъ, симптомы сквайра испугали Аарона Стона и его жену, и Герберта отправили верхомъ въ Нёллингтонъ за докторомъ Спрекли.

Докторъ практиковалъ въ Нёллингтонѣ всю свою жизнь. Это былъ, теперь человѣкъ лѣтъ шестидесяти, съ свѣжимъ румянымъ цвѣтомъ лица, охотникъ поѣсть и попить; хотя никто никогда не видалъ, чтобы ему сдѣлалось худо отъ того. Онъ былъ веселъ, добродушенъ, что для многихъ было лучше всѣхъ его лѣкарствъ, и какъ будто думалъ, кто почти всѣ болѣзни можно было бы прогнать смѣхомъ, если бы его больные захотѣли отъ чистаго сердца похохотать. Денисонъ имѣлъ къ нему большое довѣріе, и неудивительно, такъ какъ онъ лѣчилъ его двадцать, лѣтъ. Докторъ Спрекли былъ не только врачомъ сквайра, но и вѣстникомъ новостей. Теперь, когда сквайръ самъ почти не выѣзжалъ и принималъ мало въ замкѣ, докторъ Спрекли разсказывалъ ему всѣ сплетни и всѣ мѣстныя дѣянія на двѣнадцать миль кругомъ.

Послѣдніе два года съ Денисономъ бывало нѣсколько такихъ внезапныхъ припадковъ, но ни одинъ не былъ такъ силенъ, какъ случившійся съ нимъ въ этотъ вечеръ. Веселое лицо доктора Спрекли измѣнилось, когда онъ увидалъ симптомы, и это, какъ ни было мимолетно, не ускользнуло отъ больного.

— Гдѣ Элла! спросилъ докторъ, нѣсколько удивленный ея отсутствіемъ.

— Мисъ Элла ушла къ леди Кливъ на весь вечеръ, серъ, отвѣтила мистрисъ Стонъ, которая ухаживала за сквайромъ.

— Прекрасно сдѣлала, замѣтилъ сквайръ. — Послушайте, я не хочу, чтобы ей говорили о моей болѣзни. Слышите всѣ вы? не къ чему ее пугать…

Докторъ Спрекли далъ больному нѣсколько лѣкарствъ и просидѣлъ часа два у постели сквайра, а Ааронъ принесъ доктору небольшой графинъ виски. Симптомы уже проходили, и лицо доктора Спрекли повеселѣло.

— Вы поправитесь, сквайръ, если хорошенько заснете, сказалъ онъ съ своимъ веселымъ добродушіемъ. — Я буду у васъ въ десять часовъ утра.

Элла вернулась въ девять часовъ и ей ничего не было сказано.

— Баринъ усталъ и рано легъ спать, вотъ все, что ей сказала мистрисъ Стонъ.

Элла не подозрѣвала ничего.

Когда она завтракала на слѣдующее утро — ея дѣдъ иногда завтракалъ въ своей комнатѣ одинъ — Ааронъ пришелъ къ ней и сказалъ, что ее зоветъ баринъ. Элла поспѣшила къ цему.

— Какъ! вы въ постели, милый дѣдушка! воскликнула она.

— Да, полѣнился встать; позавтракалъ въ постели. Почему же нѣтъ? Собираешься гулять въ это прекрасное утро, дѣвочка?

— Да, дѣдушка, если вы желаете послать меня куда-нибудь. Утро прелестное.

— Такъ, такъ! въ такую прекрасную погоду долженъ выходить тотъ кто можетъ, желалъ бы я имѣть молодыя ноги. Я хочу послать тебя въ пасторатъ, дитя, и отнести письмо Кетлю, которое лежитъ у меня уже нѣсколько дней, это на счетъ больницы для Неизлѣчимыхъ, пора этимъ заняться. Будь у него до десяти часовъ, а потомъ ты его не застанешь. Слышишь?

— Слышу, дѣдушка. Непремѣнно пойду.!

— Послушай, дѣвочка, прибавилъ сквайръ: — если желаешь провести утро съ Маріей, можешь. Ты мнѣ не нужна. Я буду валяться половину дня.

Такъ хитро отдѣлавшись отъ внучки, онъ могъ принять доктора Спрекли одинъ. Въ назначенное время докторъ подъѣхалъ въ старомъ гигѣ.

— Вамъ лучше сегодня утромъ, значительно лучше, сказалъ онъ своему больному. — Припадокъ былъ прескверный, и надѣюсь, что онъ теперь долго не повторится.

— Мнѣ было хуже, докторъ, чѣмъ даже думаете вы, сказалъ Денисонъ. — Вчера на меня подуло холодомъ изъ могилы. Еще такая схватка и я потухну, какъ свѣча.

— Мы должны надѣяться, что другой такой схватки не будетъ, весело отвѣтилъ докторъ Спрекли.

— Не можете ли вы прописать что-нибудь мнѣ, докторъ, чтобы другой такой припадокъ не возобновился? вдругъ спросилъ Денисонъ.

Докторъ Спрекли поставилъ склянку, которую взялъ въ руки, и посмотрѣлъ на своего больного.

— Я былъ бы шарлатанъ, сквайръ, если бы сказалъ, кто могу предохранить васъ отъ этого. Мы можемъ только употреблять всѣ наши силы и надѣяться на все лучшее.

Денисонъ молчалъ нѣсколько минутъ, потомъ опять началъ.

— Послушайте, Спрекли, вы знаете какъ я старъ — двадцать четвертаго апрѣля мнѣ минетъ семьдесятъ лѣтъ. Вы знаете также какіе затронуты интересы и какъ многое зависитъ отъ того чтобы я дожилъ до тѣхъ поръ.

— Не могу забыть, отвѣтилъ докторъ: — мы объ этомъ говорили много разъ.

— Вѣрите ли вы въ душѣ, Спрекли, что я доживу до двадцать четвертаго апрѣля?

Вопросъ былъ сдѣланъ очень торжественно. Больной вытянулъ впередъ свою длинную шею и жадно впился въ доктора глазами, какъ будто его спасеніе зависѣло отъ его словъ.

Румяныя щеки, доктора нѣсколько поблѣднѣли, онъ колебался, тревожно переминался съ ноги на ногу и закашлялся. Эти признаки не укрылись отъ сквайра.

— Право, любезный серъ, вашъ вопросъ очень страненъ, медленно отвѣтилъ Спрекли: — и я не могу отвѣчать на него положительно.

— Фразы, фразы! воскликнулъ больной, нетерпѣливо вертясь на изголовьѣ. — Вы можете отвѣчать на мой вопросъ, если захотите. Я спрашиваю только о томъ, увѣрены ли вы, думаете ли въ глубинѣ вашего сердца, что я доживу до двадцать четвертаго апрѣля? На это вы можете мнѣ отвѣтить.

— Вы серіозно желаете отвѣта, мистеръ Денисонъ?

— Очень серіозно. Говорю вамъ опять, что другой такой припадокъ какъ вчерашній, доканаетъ меня. По-крайней-мѣрѣ я такъ думаю. А другой такой припадокъ можетъ случиться каждый день, каждый часъ.

— Можетъ. Но, но… прибавилъ докторъ, стараясь смягчить свои слова: — онъ можетъ быть не такъ силенъ.

— Я желаю сдѣлать многое, прежде чѣмъ отправлюсь отсюда совсѣмъ, сказалъ сквайръ тихимъ тономъ: — вы не посовѣтуете мнѣ откладывать?

— Я не посовѣтую ни вамъ, и никому откладывать такихъ вещей.

— Вы въ душѣ не думаете, чтобы я дожилъ до двадцать четвертаго апрѣля — признайтесь, Спрекли!

Докторъ тихо положилъ руку на руку Денисона и наклонился къ нему.

— Вы желаете знать правду?

— Да, да, нетерпѣливо отвѣтилъ больной. — Правду, правду.

— Ну-съ — эти припадки ваши учащаются и усиливаются, каждый припадокъ уменьшаетъ ваши силы. Еще одинъ сильный припадокъ можетъ оказаться гибельнымъ для васъ.

— Вы должны отдалить его, Спрекли.

— Я не знаю какъ.

Сквайръ слегка приподнялъ руку, а потомъ опять опустилъ ее на одѣяло. Безропотность или отчаяніе выражало это движеніе? Подбородокъ его опустился на грудь и въ комнатѣ нѣсколько минутъ царствовало непрерываемое молчаніе.

— Докторъ, потомъ сказалъ Денисонъ, и голосъ его звучалъ необыкновенно глухо: — я заплачу вамъ пять тысячъ фунтовъ, если вы продолжите мою жизнь до двадцать пятаго апрѣля. Пять тысячъ, Спрекли.

— Всѣ деньги на свѣтѣ не могутъ продолжить жизни на единъ часъ, когда настанетъ наше время, сказалъ докторъ. — Вы знаете это такъ же хорошо какъ и я, мистеръ Денисонъ. Все что человѣческое искуство можетъ для васъ сдѣлать, будетъ сдѣлано, въ этомъ вы можете быть увѣрены.

— Но все-таки вы думаете, что я дотянуть не могу?

Докторъ взялъ руку больного и тихо пожалъ ее своими обѣими руками.

— Мой дорогой старый другъ, я думаю что только одно чудо можетъ продолжить вашу жизнь до тѣхъ поръ, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ.

Ничего больше, сказано не было. Докторъ Спрекли повернулся къ двери, замѣтивъ, что онъ опять пріѣдетъ въ этотъ день.

— Надобности нѣтъ, сказалъ сквайръ, какъ будто разсердился на его приговоръ и не вѣрилъ ему. Вамъ не кчему пріѣзжать сегодня. Мнѣ лучше; гораздо лучше. Я не остался бы въ постели сегодня, но вы велѣли мнѣ.

— Очень хорошо, сквайръ.

Денисонъ лежалъ съ закрытыми глазами, пока дверь закрылась за его другомъ и врачомъ. Ааронъ Стонъ, потомъ вошедшій въ комнату, думалъ, что его баринъ спитъ, и вышелъ, чтобы не разбудить его. Чрезъ часъ Денисонъ громко позвонилъ. Сквайръ сидѣлъ на постели, когда Ааронъ вошелъ, и старикѣ удивился, что ему сдѣлалось лучше въ такое короткое время.

— Часъ тому назадъ онъ походилъ на полумертваго, а теперь у него такой здоровый видъ какъ годъ тому назадъ, пробормоталъ Ааронъ.

Въ самомъ дѣлѣ въ глазахъ больного былъ блескъ, а на щекахъ слабый румянецъ, чего не было давно, а голосъ имѣлъ прежній рѣзкій и повелительный тонъ.

— Ааронъ, что ты думаешь сказалъ мнѣ сегодня докторъ Спрекли? вдругъ спросилъ онъ.

— Я плохой отгадчикъ, сквайръ, вамъ должно быть, это извѣстно, было нелюбезнымъ отвѣтомъ.

— Онъ сказалъ мнѣ, что я не доживу до двадцать четвертаго апрѣля.

Морщинистое лицо Аарона поблѣднѣло; маленькій подносъ, который онъ держалъ въ рукѣ, упалъ на полъ.

— Ахъ! баринъ не говорите этого — не говорите! застоналъ онъ.

— Я долженъ говорить, и къ тому же я чувствую, что это правда, отвѣтилъ сквайръ.

— Не могу этому повѣрить и не хочу, пролепеталъ старый слуга, который не смотря на свой дурной характеръ, былъ горячо привязанъ къ своему барину.

Ааронъ никогда серіозно не думалъ, чтобы конецъ былъ такъ близокъ. Съ сквайромъ бывали эти странные припадки, это правда, но развѣ онъ не оправляется послѣ нихъ всегда? Посмотрите-ка на него теперь.

— Спрекли долженъ быть дуракъ, серъ, если сказалъ вамъ это! Ужъ не подпилъ ли онъ?

— Я вырвалъ отъ него правду, сказалъ сквайръ. — Всегда лучше знать правду, какъ ни непріятна была бы она.

— Я просто ошеломленъ, сказалъ старикъ: — но я этому не вѣрю.

— Я смерти не боюсь, сказалъ сквайръ: — когда Денисонъ боялся умереть? а Богу извѣстно, что моя жизнь была не совсѣмъ такъ пріятна эти послѣдніе годы, чтобы я желалъ отдалить конецъ. Но имѣніе, Ааронъ — этотъ старый домъ и всѣ эти земли — ты знаешь кому они достанутся, если я не доживу до двадцать четвертаго апрѣля.

Губы стараго слуги судорожно дрожали, онъ не могъ выговорить ни слова, слезы струились по его морщинистымъ щекамъ. Притворяясь будто занимается каминомъ, онъ стоялъ спиною къ сквайру.

— Если бы не это, я не заботился бы о томъ скоро ли настанетъ мой конецъ, продолжалъ Денисонъ. — Но тяжело, когда яблоко вырвутъ у васъ въ минуту побѣды. Я отдалъ бы половину моего состоянія тому, кто сохранилъ бы мою жизнь до конца апрѣля. Почему же нѣтъ?

— Спрекли старая баба, онъ самъ не знаетъ, сказалъ Ааронъ. — Зачѣмъ вамъ, не пригласить знаменитыхъ докторовъ изъ Лондона, серъ? Весьма вѣроятно они могутъ поддержать васъ когда Спрекли не можетъ.

Сквайръ засмѣялся немножко уныло.

— Ты кажется забываешь, что двое изъ этихъ знаменитостей изъ Лондона были здѣсь нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ. Они держали консультацію съ Спрекли, и каковъ же былъ результатъ. Они вполнѣ подтвердили все, что онъ сдѣлалъ, и прибавили, что ничего не могутъ перемѣнить въ его методѣ. Никакой не будетъ пользы, старый спорщикъ, приглашать ихъ опять. Это мое убѣжденіе.

Ааронъ не былъ убѣжденъ. Онъ имѣлъ не особенно хорошее мнѣніе о Спрекли и ужасно безпокоился.

— Бѣдная Элла! бѣдная дѣвочка, пробормоталъ сквайръ очень тихо. — Я всегда надѣялся, что ена будетъ владѣтельницей Герон-Дайка послѣ меня. Но… но… но…

Онъ не могъ объ этомъ говорить. Ему было очень горько, очень тяжело.

— Вы не встанете, баринъ.

— Теперь нѣтъ. Ты можешь прійти послѣ, Ааронъ, сказалъ сквайръ.

Ааронъ вышелъ изъ комнаты, не сказавъ болѣе ни слова.

Комната Аарона Стона и его жены была возлѣ кухни. Онъ пошелъ туда, заперъ дверь и сѣлъ молча. На колѣняхъ у Дорозсіи лежала бѣлая бумага, изъ которой она вырѣзывала кружки, чтобы закрыть варенье. Случайно взглянувъ на своего мужа, она увидала слезы на его морщинистыхъ щекахъ.

Дорозсія вытаращила глаза и разинула ротъ. Она глядѣла на мужа и съ любопытствомъ, и испугомъ. Двадцать лѣтъ не видала она подобнаго зрѣлища. Запихавъ свои серебристые волосы подъ свой опрятный бѣлый чепчикъ, она выронила ножницы и бумагу и сидѣла, вытаращивъ глаза.

— Что это? спросила она тихо, представивъ себѣ тотчасъ всевозможныя несчастія. — Не случилось ли чего съ мальчикомъ, Ааронъ?

«Мальчикъ» былъ Гьюбертъ, ея внукъ. Онъ былъ очень дорогъ Дорозсіи, можетъ быть и не менѣе дорогъ Аарону. Ааронъ не отвѣчалъ, не могъ, и точно для ея успокоенія Гьюбертъ вошелъ въ эту минуту.

— Что это съ вами, дѣдушка? вскричалъ молодой человѣкъ, удивленный не менѣе Дорозсіи.

Рыдая, Ааронъ сказалъ, что съ ними случилось. Баринъ умираетъ. Спрекли говоритъ, что не можетъ продолжить его жизнь до двадцать четвертаго апрѣля, и мисъ Эллу выгонятъ изъ Герон-Дайка эти враги, другая отрасль. И ихъ тоже выгонятъ! И онъ съ Дорозсіей пожалуй умретъ въ богадѣльнѣ!

Изумительное извѣстіе. Никто не говорилъ нѣсколько времени. Потомъ Дорозсія начала высказывать свои суевѣрныя примѣты.

— Я знаю, что въ домѣ скоро будетъ покойникъ. Въ воскресенье вечеромъ, когда я проходила по болоту, мнѣ все представлялись три надгробныя свѣчи, только я не думала, чтобы это былъ сквайръ, я думала о женѣ Болтона.

Болтонъ былъ кучеръ, а жена его слабаго здоровья.

— Полноте, бабушка! выговорилъ ей Гьюбертъ: — все это вздоръ. Почему сквайръ не пригласитъ другого доктора, прибавилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Спрекли умѣетъ только сплетничать.

— Я спрашивалъ его, сказалъ Ааронъ: — но онъ думаетъ, что настала его пора. Если бы только могли сохранить ему жизнь до двадцать четвертаго апрѣля, говоритъ онъ; вотъ все чего онъ желаетъ.

— И я увѣренъ, что на это есть средство, вскричалъ Гьюбертъ. — Чего не можетъ сдѣлать одинъ докторъ, можетъ сдѣлать другой. Мнѣ очень хочется пригласить доктора Джаго и ничего объ этомъ не говорить. Онъ удивительно искусенъ.

— Баринъ тебѣ не проститъ, Гьюбертъ.

— Но если новый докторъ можетъ продолжить его жизнь, доказывалъ Гьюбертъ. — Я подумаю объ этомъ, прибавилъ онъ, схвативъ свою шляпу.

Онъ прошелъ по двору ни своей щегольской жакеткѣ, которую могъ бы надѣть лордъ, и свиснулъ одной изъ собакъ. Двѣ служанки стояли въ людской и гладили тонкія вещи на столѣ подъ окномъ. Онѣ проводили молодого человѣка съ восторгомъ въ глазахъ. Онъ держался отъ нихъ поодаль, какъ баринъ отъ слугъ, но обѣ дѣвушки любили его, потому что онъ былъ къ нимъ вѣжливъ и ласковъ.

— Какой красавецъ! вскричала Анна: — и какъ старики гордятся имъ!

— Что вы думаете я видѣла вчера? сказала Марта тихимъ голосомъ, когда Гьюбертъ Стонъ исчезъ въ зеленую калитку, которая вела въ кустарникъ. — Шла я домой изъ Нёллингтона, когда въ паркѣ стоитъ за деревомъ сѣрая фигура, которую можно было принять за привидѣніе, и смотритъ на наши окошки — это была бѣдная Сьюзенна Кинъ. Какъ же она меня испугала!

— Я удивляюсь какъ ей не запретятъ подсматривать по ночамъ, возразила Анна, встряхивая кисейный чепчикъ мистрисъ Стонъ. — Морозъ подираетъ по кожѣ, когда видишь, Какъ она смотритъ на окошки — и когда знаешь кого она хочетъ увидать.

— Вы знаете, что она говоритъ, Анна!

— Да, я знаю, и очень это непріятно, возразила младшая служанка. — Если она видитъ Катерину въ окошкѣ…

— Она опять говорила мнѣ вчера, что видитъ ее, перебила старшая: — что она видѣла ее теперь три раза. Она говоритъ, что Катерина стоитъ у окна въ своей прежней комнатѣ, при лунномъ сіяніи.

Анна, затряслась, она была почти такъ же суевѣрна какъ и старая Дорозсія.

— Развѣ вы не видите что въ этомъ подразумѣвается, Марта? Если Катерину видно въ окошкѣ, стало быть она въ домѣ. Желала бы я, чтобъ сѣверный флигель заперли!

— Вы криво гладите носовой платокъ, Анна!

— Поневолѣ выживешь изъ ума, слушая всѣ эти исторіи о привидѣніяхъ, сердито отвѣтила Анна.

Между тѣмъ, Гьюбертъ пошелъ къ берегу. То что онъ услыхалъ волновало его чрезвычайно, и его дѣятельный умъ принялся работать. Если бы можно было отклонить приговоръ, предвѣщавшій несчастіе всѣмъ имъ!

Онъ ходилъ по берегу, бросая въ воду палку, и заставляя вытаскивать ее, и припоминая все, что слышалъ о чудесномъ искуствѣ доктора Джаго, который, однако, не слылъ добросовѣстнымъ въ своихъ средствахъ — излѣчивалъ или убивалъ. Не могъ ли онъ поддержать жизнь мистера Денисона, которую, повидимому, докторъ Спрекли поддержать не могъ? Смѣлые врачи часто бываютъ счастливы. Если Джаго…

Гьюбертъ Стонъ остановился. Въ головѣ его промелькнуло, онъ самъ не зналъ почему, то что онъ прочелъ въ одной французской книгѣ, недавно купленной — молодой человѣкъ зналъ хорошо французскій языкъ. Болѣзнь была похожа на болѣзнь мистера Денисона, гдѣ жизнь больного поддержали вопреки природѣ. Тѣ же самые способы, подробно описанные, могутъ удасться и теперь. Дыханіе Гьюберта ускорилось, когда онъ думалъ объ этомъ; онъ два часа оставался на берегу, размышляя обо всемъ.

Странное выраженіе — смѣсь волненія и рѣшимости виднѣлась на его лицѣ, когда онъ вернулся въ замокъ. Мистрисъ Стонъ жаловалась ему, что обѣдъ весь простылъ. Гьюбертъ отвѣтилъ, что обѣдать не хочетъ, но желаетъ видѣть сквайра, если онъ одинъ. Да, онъ былъ одинъ и казался почти здоровъ. Строго было приказано не говорить ни слова мисъ Эллѣ объ его болѣзни.

Гьюбертъ нашелъ сквайра на креслѣ предъ каминомъ. Онъ казался очень изнуренъ и худъ, но глаза его были такъ же рѣшительны, а губы такъ же тверды какъ прежде.

— Послѣ того что дѣдушка сказалъ мнѣ сегодня, я не могъ не явиться къ вамъ, серъ, сказалъ Гьюбертъ. — Это очень печальное извѣстіе, но я надѣюсь преувеличенное.

— Преувеличенія нѣтъ, мальчикъ. Я боюсь, что ты видишь предъ собою умирающаго.

— Очень, очень жалѣю слышать объ этомъ.

— Да, да, добрый мальчикъ! Нѣкоторые изъ васъ пожалѣютъ обо мнѣ.

— Мы всѣ будемъ очень жалѣть о васъ, сквайръ, такого барина не будетъ у насъ никогда. Разумѣется, серъ, я знаю, что вы желаете больше всего дожить до семидесятаго года вашего рожденія, и навѣрно ваше желаніе исполнится.

— А вотъ именно до этого то я и не доживу, если Спрекли правъ, отвѣтилъ сквайръ и лицо его помрачилось съ этими словами. — А о моей жизни я забочусь мало; эти послѣдніе годы она походила на потухающую свѣчу. Меня терзаетъ то, что имѣніе перейдетъ не къ моей хорошенькой птичкѣ, а къ человѣку, котораго я ненавидѣлъ всю жизнь.

Гьюбертъ придвинулъ свой стулъ ближе — потому что ему велѣно было сѣсть — и сказалъ:

— Вы простите меня, серъ, если я скажу, что вамъ не слѣдуетъ вѣрить доктору Спрекли. Вамъ надо посовѣтоваться съ другимъ.

— Лондонскіе доктора были здѣсь, и не сдѣлали мнѣ никакой пользы. И теперь не сдѣлаютъ. И хлопоты и издержки пропадутъ.

— Я думалъ не о лондонскихъ докторахъ, серъ, а о здѣшнемъ — докторѣ Джаго.

— Ба! говорятъ, что онъ шарлатанъ.

Гьюбертъ Стонъ наклонилъ голову и заговорилъ тихо и серіозно о томъ что онъ слышалъ объ удивительномъ искуствѣ доктора Джаго.

— Я самъ немножко смыслю въ медицинѣ, серъ, прибавилъ онъ: — иногда жалѣлъ зачѣмъ самъ не пошелъ въ доктора, мнѣ кажется я имѣю природную способности къ этой наукѣ, я читаю медицинскія книги, бывалъ въ больницахъ и… и я думаю, сквайръ, что искусный докторъ, знающій свое дѣло, могъ бы по крайней мѣрѣ поддержать вашу жизнь до двадцать четвертаго апрѣля, да и даже больше этого. Мнѣ почти кажется, что я бы могъ.

Денисонъ улыбнулся. Мысль, что Гьюбертъ суется въ подобныя вещи смѣшила его.

— А какъ же бы ты принялся за это? спросилъ онъ съ насмѣшкой.

Гьюбертъ сказалъ нѣсколько словъ тихимъ тономъ, голосъ его понижался, по мѣрѣ того какъ онъ продолжалъ.

— Мальчикъ должно быть помѣшался, если думаетъ, что можетъ поддержать мою жизнь такими средствами! перебилъ сквайръ, вытаращивъ на Гьюберта глаза изъ подъ своихъ косматыхъ бровей, какъ будто думалъ, что предъ нимъ сидитъ сумасшедшій.

— Позвольте мнѣ только кончить, серъ, только послушайте описаніе лѣченія…

— А ты былъ свидѣтелемъ того лѣченія, которое ты описываешь — и видѣлъ, что оно продолжило жизнь?

Не отвѣчая прямо на этотъ вопросъ, Гьюбертъ продолжалъ доказывать тихимъ и горячимъ тономъ. Постепенно сквайръ заинтересовался — можетъ быть даже повѣрилъ.

— И ты бы могъ — могъ лѣчить меня такимъ образомъ, ты думаешь! воскликнулъ онъ, поднявъ руку и опять ее опустивъ.

— Я можетъ быть не могъ бы, серъ, но я говорю, что докторъ Джаго можетъ.

Сквайръ Денисонъ задумался и опустилъ голову.

— Ты знаешь этого доктора Джаго? вдругъ спросилъ онъ. — Ты его встрѣчалъ?

— Раза два, серъ. И меня поразило впечатлѣніе его внутренней силы.

— Ну, я… я его увижу, рѣшилъ сквайръ. — И если онъ думаетъ, что можетъ… можетъ поддержать мою жизнь, я его щедро вознагражу. Я отдалъ бы почти половину состоянія, чтобы спасти Герон-Дайкъ отъ когтей этихъ эхиднъ, которыя подсылаютъ сюда шпіоновъ. Можешь привести ко мнѣ этого новаго доктора.

Лицо Гьюберта радостно просіяло. Онъ столько же какъ и его баринъ желалъ, чтобы Герон-Дайкъ не перешелъ къ постороннимъ.

— Привести его завтра, серъ?

— Да, завтра. Спрекли будетъ здѣсь въ десять часовъ, пусть тотъ придетъ въ двѣнадцать. Но только слушай, мальчикъ, не говори ему ни слова о твоей идеѣ, объ этомъ новомъ лѣченіи, я хочу прежде его видѣть.

Часы пробили двѣнадцать на слѣдующій день, когда докторъ Джаго позвонилъ у дверей передней. Это былъ низенькій, смуглый, иностранной наружности человѣкъ, лѣтъ тридцати, съ черными усами, острой бородкой и маленькими безпокойными глазами, никогда не смотрѣвшими прямо ни на кого и ни на что, и внушавшими такое впечатлѣніе, что онъ постоянно остерегался. Онъ пріѣхалъ въ Нёллингтонъ годъ тому назадъ, незнакомый никому, и началъ практиковать. Плату бралъ онъ небольшую, и его паціенты были по большей части тѣ, которые не могли дорого, платить доктору. Но докторъ Спрекли былъ человѣкъ пожилой, докторъ Даунисъ старикъ, такъ что не извѣстно что могло случиться чрезъ нѣсколько лѣтъ. А пока Теофилъ Джаго терпѣливо сводилъ концы съ концами. Приглашеніе владѣльца Герон-Дайка было важнымъ событіемъ въ его жизни.

— Вы кажется докторъ Джаго, началъ сквайръ, который опять лежалъ въ постели.

Докторъ поклонился.

— Я и мой врачъ, докторъ Спрекли, не сошлись въ мнѣніяхъ. По всей вѣроятности онъ не будетъ больше навѣщать меня, и я послалъ за вами въ надеждѣ, что я сойдусь съ вами лучше чѣмъ съ докторомъ Спрекли.

— Мнѣ очень лестно ваше предпочтеніе, серъ. Вы можете положиться на то, что я употреблю всѣ силы быть вамъ полезнымъ во всѣхъ отношеніяхъ.

— Вѣроятно вы слышали, что я болѣнъ давно, слухи распространяются, и какъ докторъ, вы можетъ быть даже знаете свойство моей болѣзни?

Докторъ Джаго это подтвердилъ.

— Два дня тому назадъ со мною былъ сильный припадокъ. Вчера я спросилъ Спрекли, доживу ли до двадцать четвертаго апрѣля. Онъ отвѣчалъ, что это можетъ сдѣлать только чудо. Онъ говоритъ, что я не могу остаться живъ, а я говорю что я долженъ и останусь до того числа.

— И вы послали за мною для того чтобы… чтобы…?

— Поддержать мою жизнь! Спрекли не можетъ этого сдѣлать. Вы должны. Теперь, не говорите ни слова, пока не осмотрите меня.

Докторъ Джаго не сказалъ ни слова въ ту четверть часа, когда задавалъ вопросы, относившіеся къ болѣзни. Потомъ онъ сѣлъ возлѣ постели и глубоко вздохнулъ.

— Ну, какой вашъ приговоръ? Говорите, сказалъ сквайръ угрюмо, и прежній жадный, пристальный взглядъ мелькнулъ въ его глазахъ.

— Я полагаю вы желаете слышать правду, и только одну правду, мистеръ Денисонъ? сказалъ докторъ Джаго.

— Именно это я и желаю знать. Почему же нѣтъ?

— Когда такъ, серъ, я думаю, что докторъ Спрекли правъ, Я боюсь, что могу только подтвердить его мнѣніе.

Наступило минутное молчаніе.

— Такъ вы говорите вмѣстѣ съ нимъ, что я не доживу до двадцать четвертаго апрѣля.

— Разумѣется есть возможность, отвѣтилъ докторъ Джаго: — но вѣроятности нѣтъ. Мнѣ очень жаль, серъ, что я долженъ сказать вамъ это.

— Поберегите ваше сожалѣніе, пока у васъ его попросятъ, возразилъ сухо сквайръ. — Можетъ быть вы потрудитесь налить мнѣ полрюмки мадеры. Я не такъ силенъ, какъ желалъ бы.

Докторъ Джаго исполнилъ его просьбу, потомъ сѣлъ и ждалъ. Больной вдругъ повернулся къ нему, схватилъ его за руку, придвинулъ его ближе къ себѣ и сказалъ мрачно:

— Послушайте, Джаго, не кчему говорить, мнѣ вамъ и тысячи другимъ докторамъ, что я не доживу до апрѣля. Я долженъ и хочу дожить, и вы должны сдѣлать это. Вы смотрите на меня такъ, какъ будто я прошу васъ убить меня, и не вылѣчить.

Докторъ Джаго старался улыбнуться. Онъ, очевидно, сомнѣвался, не имѣетъ ли дѣло съ сумасшедшимъ.

— Извините, мистеръ Денисонъ, сказалъ онъ: — но въ вашемъ положеніи вамъ надо избѣгать волненій. Совершенное спокойствіе всего полезнѣе для васъ.

Больной пожалъ плечами.

— Ну, ну, вы можетъ быть правы. Вы знаете моего молодого секретаря, Гьюберта Стона?

— Немножко.

— И навѣрно, вы находите его умнымъ молодымъ человѣкомъ? Но онъ гораздо умнѣе, чѣмъ вы думаете, и занимался многими любопытными науками, между прочимъ и медициной. Онъ — послушайте господинъ врачъ — онъ предложилъ способъ лѣченія, который, по его мнѣнію, можетъ поддержать мою жизнь.

На лицѣ доктора Джаго выразилось удивленіе и недовѣріе, смѣшанное съ сарказмомъ. Дѣйствительно, уменъ будетъ Гьюбертъ Стонъ, если поддержитъ жизнь въ умирающемъ.

— Я не знаю такого лѣченія, мистеръ Денисонъ.

— Можетъ быть, но, я полагаю, можете научиться?

— Если меня могутъ научить.

— Подите въ смежную комнату. Гьюбертъ, кажется тамъ, и объяснитъ вамъ все лучше меня. Я никогда не набивалъ себѣ голову медициной. По окончаніи совѣщанія, приходите ко мнѣ.

Прошло полчаса; сквайръ начиналъ терять терпѣніе, когда вернулся докторъ Джаго. Онъ имѣлъ очень серіозный видъ.

— Поможетъ это лѣченіе? вскричалъ сквайръ нетерпѣливо, прежде чѣмъ докторъ успѣлъ заговорить.

— Можетъ помочь, мистеръ Денисонъ. Я этого не опровергаю. Но… это опасно.

— А что за бѣда, если и опасно? Я готовъ рисковать — и заплачу вамъ хорошо. Что, вы колеблетесь? А я слышалъ, что вамъ извѣстны опасныя лѣкарства, что вы часто рѣшаетесь убить или излѣчить.

— Тамъ, гдѣ нѣтъ надежды, можетъ быть. Иначе нѣтъ.

— А вы мнѣ сейчасъ сказали, что въ моей болѣзни надежды нѣтъ!

— Это правда.

— Такъ начните лѣчить меня. Боже! вы смотрите такъ, какъ если бы я вамъ сказалъ, чтобы вы дали мнѣ синильной кислоты! Послушайте, я хочу испробовать эти лѣкарства, я знаю ваше искуство, молодой человѣкъ. Я дамъ вамъ сейчасъ пятьсотъ фунтовъ, и двѣ тысячи, если вы поддержите меня до двадцать-четвертаго апрѣля.

— Принимаю эти условія, сказалъ докторъ Джаго, пробуждаясь изъ задумчивости и говоря твердо теперь, когда рѣшился.

Для бѣднаго врача эти деньги казались золотой рудой, а можетъ быть и повелительная воля сквайра Денисона имѣла вліяніе на него.

— Надѣюсь и уповаю, что поддержу васъ до нужнаго періода, прибавилъ онъ съ жаромъ. — Я посвящу этому всѣ мои старанія.

За дверью ждалъ Гьюбертъ Стонъ съ тревогою въ глазахъ.

— Да, я согласился, сказалъ докторъ Джаго въ отвѣтъ на безмолвный вопросъ. — Если это удастся — хорошо. Но я не могу забыть рискъ. А эти опасные риски, если узнаются, вредятъ репутаціи врача.

— Возьмите книгу съ собой и хорошо изучите болѣзнь, сказалъ Гьюбертъ, подавая книгу доктору. — Небольшой рискъ, разумѣется, будетъ, но я думаю, небольшой. Тутъ удалось, почему же не удастся и съ сквайромъ Денисономъ.

Въ этотъ вечеръ докторъ Спрекли получилъ письмо, написанное Гьюбертомъ Стономъ отъ имени его барина, не желавшаго болѣе лѣчиться у него. Сквайръ ласково благодарилъ его и вложилъ чекъ, но въ письмѣ было выражено очень ясно, что докторъ Спрекли не долженъ бывать даже, какъ другъ. Двумъ докторамъ, державшимся противоположныхъ взглядовъ и противоложной методы въ лѣченіи, лучше было не встрѣчаться.

Глава X.

День съ Филиппомъ Кливомъ.

Когда Филиппъ Кливъ раскрылъ глаза на слѣдующее утро послѣ вечера, проведеннаго въ Сиреняхъ, онъ долженъ былъ минуты двѣ собираться съ мыслями и припомнить все, что случилось наканунѣ. При холодномъ, не симпатичномъ утреннемъ свѣтѣ, вчерашнія фантазіи разгоряченнаго воображенія походили на сонъ. Онъ не совсѣмъ забылъ тонкіе черные глаза Маргареты Дёчи и ея очаровательную улыбку, но обаянія не было, и онъ думалъ о нихъ такъ, какъ будто они никогда не будутъ его волновать.

«Это было отъ шампанскаго», подумалъ Филиппъ.

Однако, одно обстоятельство прошлой ночи нельзя было забыть. Онъ проигралъ двадцать фунтовъ Типледи и ему предстояла непріятная обязанность, просить мать, уплатить этотъ проигрышъ. И нравственно и физически онъ былъ разстроенъ и сердитъ на всѣхъ и на себя. За завтракомъ онъ ѣлъ мало. Леди Кливъ вышла только предъ тѣмъ, какъ ему была пора итти въ контору. Она спросила его о вчерашнемъ вечерѣ и о Фредди Бутлѣ, который былъ ея фаворитъ.

— Бутль обѣщалъ обѣдать у насъ завтра, сказалъ Филиппъ. — А сегодня я обѣдаю у него въ Розѣ и Коронѣ.

Онъ всталъ съ мѣста и подошелъ къ окну. Нельзя было дольше откладывать непріятной минуты. Онъ наклонился позади стула леди Кливъ, и поцѣловалъ ее.

— Матушка, я имѣю къ вамъ самую нелѣпую просьбу, сказалъ онъ.

— Ты не часто дѣлалъ это, дружокъ, отвѣтила она. — Но что же это?

— Я желаю, чтобы вы подарили мнѣ двадцать-пять фунтовъ.

— Это большая сума, Филиппъ, то есть для меня. Но ты, навѣрно, не сталъ бы меня просить, если бы эти деньги не были тебѣ особенно нужны.

— Конечно, матушка. Мнѣ онѣ нужны для одной особенной цѣли.

— Можешь сказать мнѣ для чего.

— Нѣтъ, сказалъ Филиппъ тихимъ тономъ. — Это… для одного человѣка, прибавилъ онъ не совсѣмъ ловко.

— Ты хочешь дать ихъ взаймы! Ну, Филиппъ, если онѣ нужны достойному другу, я не скажу ничего, замѣтила леди Кливъ, безусловно довѣрявшая своему сыну. — Я дамъ тебѣ деньги.

Лицо Филиппа горѣло. Онъ опять повернулся къ окну.

— Ты знаешь, что въ будущій вторникъ будетъ день-твоего рожденія, Филиппъ? сказала ему мать. — Тебѣ минетъ двадцать-два года. Какъ годы летятъ въ старости! Твоя просьба о деньгахъ напомнила мнѣ то, о чемъ я не хотѣла упоминать до дня твоего рожденія; но все равно скажу теперь. Можешь угадать, милый мальчикъ, сколько я могла сберечь и отложить для тебя въ нёллингтонскій банкъ? Но какъ тебѣ можно угадать?

Филиппъ обернулся и во всѣ глаза смотрѣлъ на мать.

— Я отложила тысячу двѣсти фунтовъ, продолжала леди Кливъ. — Да, Филиппъ, тысячу двѣсти фунтовъ; и въ тотъ день, когда тебѣ минетъ двадцать-два года, эта сумма будетъ принадлежать тебѣ.

— Матушка! могъ только сказать молодой человѣкъ въ первую минуту удивленія, потомъ взялъ руку матери и поцѣловалъ.

Она улыбнулась и съ любовью погладила его волосы.

— Мнѣ едва ли нужно говорить тебѣ, Филиппъ, что я все время имѣла надежду этими сбереженными деньгами способствовать тебѣ въ той профессіи, которую выберешь ты. Ты теперь два года пробылъ у мистера Типледи и я вижу, что ты желаешь остаться у него. Я имѣла съ нимъ разговоръ, ты знаешь, что мы съ нимъ старые друзья. Я сказала ему, какую сумму отложила въ банкъ и намекнула, что ему было бы недурно взять тебя въ партнеры. Онъ отвѣчалъ, что до-сихъ-поръ не думалъ о партнерѣ, но что объ этомъ стоитъ подумать, особенно такъ какъ онъ намѣренъ оставить дѣла чрезъ нѣсколько лѣтъ. Такъ на томъ дѣло и осталось, и я съ тѣхъ поръ не говорила съ нимъ, но думаю, что для тебя это было бы прекрасно.

— Какъ это отдать такую большую сумму старику Типледи, сказалъ Филиппъ плачевно.

— Отчего ты его называешь «старикомъ», другъ мой, онъ моложе меня, сказала леди Кливъ съ слабой улыбкой. — Его дѣло идетъ отлично, и если ты присоедишься къ нему, ты можешь разбогатѣть. Мистеръ Типледи сомнѣвался, достаточная ли это сумма, чтобъ взять тебя въ товарищи. И разумѣется, она кажется смѣшно мала въ сравненіи съ выгодами. Но мнѣ кажется, онъ думаетъ, что твои связи значатъ что-нибудь, и такъ богатъ, что не погонится за деньгами. Сначала ты будешь имѣть небольшую долю.

Филиппъ пожалъ плечами и засвисталъ.

— Мы можемъ поговорить объ этомъ въ другое время, сказалъ онъ. — Какъ мнѣ васъ благодарить, милая матушка, за такой подарокъ? Вы настоящая волшебница.

Онъ никакъ не могъ понять, откуда взялось столько денегъ. Тысячу двѣсти фунтовъ! Онъ зналъ доходъ матери и сколько перешло въ его карманы, но онъ не зналъ, что его мать, въ виду непредвидѣнныхъ обстоятельствъ, начала откладывать понемногу еще до смерти мужа, накоплявшіеся проценты сдѣлали остальное.

Съ легкимъ сердцемъ отправился Филиппъ Кливъ въ этотъ день въ контору, съ двадцатью-пятью фунтами, данными ему матерью. Онъ не только выпутался изъ настоящаго затрудненія легко и безъ хлопотъ, но чрезъ нѣсколько дней самъ будетъ капиталистомъ, однимъ изъ тѣхъ счастливыхъ смертныхъ, которые имѣютъ въ банкѣ текущій счетъ и чековую книжку въ карманѣ. Онъ едва вѣрилъ своему счастію. А чтобы отдать Типледи всю эту сумму сполна, объ этомъ слѣдовало подумать. Но пока есть еще время.

Проходя чрезъ площадь, онъ остановился у окна ювелира Томпсона. Онъ часто восхищался часами, лежавшими тамъ, и теперь чрезъ нѣсколько дней можетъ ихъ пріобрѣсти. И этотъ хорошенькій перстень съ печатью, онъ стоилъ только пять гиней — бездѣлица для человѣка, имѣющаго тысячу двѣсти фунтовъ стерлинговъ. Онъ еще никогда не носилъ перстней, но другіе молодые люди носятъ и почему же ему тоже не носить. Потомъ, онъ прошелъ мимо своего портного.

— Здравствуйте, Добсонъ, сказалъ онъ съ улыбкой. — Я зайду къ вамъ дня чрезъ два.

Проходя мимо гостиницы, по дорогѣ въ контору, онъ вздумалъ зайти къ Фредди Бутлю. Но онъ еще не всталъ и Филиппъ пошелъ въ контору. Проходя мимо цвѣточника Велланда, онъ увидалъ въ окнѣ два великолѣпные букета. Его тотчасъ поразила мысль, что на худо бы сдѣлать утренній визитъ въ Сирени и презентовать мистрисъ Дёчи одинъ изъ этихъ букетовъ. Не давъ себѣ времени подумать, онъ вошелъ въ лавку. Ему подала букетъ хорошенькая Мери Велландъ, хромая дочь цвѣточника, проворные пальцы которой дѣлали букеты. Послѣ пріятной болтовни, онъ и Мери были старые знакомые, онъ выбралъ букетъ и велѣлъ завернуть его въ бумагу. Стоилъ онъ полгинеи, но для Филиппа, въ его настоящемъ расположеніи духа, эта цѣна казалась незначительной.

Филиппъ опять пошелъ и встрѣтилъ Марію Кетль. Оба вздрогнули и виновный румянецъ выступилъ на лицѣ Филиппа. Марія тотчасъ протянула руку и глаза ея опустились на букетъ, завернутый въ бумагѣ. Вдругъ Филиппъ вспомнилъ, что сегодня день рожденія Маріи. Между ними разницу въ лѣтахъ составляла всего одна недѣля.

— Здравствуйте, Филиппъ, начала Марія. — Мы съ папашей удивлялись, что сдѣлалось съ вами. Съ тѣхъ поръ какъ мы вернулись, вы были у насъ всего одинъ разъ.

— Я былъ очень занятъ, нерѣшительно сказалъ Филиппъ: — Бутль теперь здѣсь и онъ много отнималъ у меня времени. Но я не забылъ, что сегодня день вашего рожденія, Марія и…

Онъ остановился и посмотрѣлъ на букетъ.

— Я шелъ… къ вамъ…

Онъ подалъ ей букетъ.

— Вы шли въ пасторатъ, сказала Марія съ улыбкой: — и эти хорошенькіе цвѣты назначались для меня. Какъ вы добры, нто вспомнили день моего рожденія.

Филиппъ почувствовалъ большое облегченіе.

— Примите ихъ съ моей любовью, Марія, шепнулъ онъ, и почувствовалъ въ эту минуту, что очень любитъ ее.

Онъ пожалъ ей руку и насказалъ разныхъ добрыхъ пожеланій, которыя обыкновенно говорятся въ подобныхъ случаяхъ. Веселое, радостное выраженіе засвѣтило глаза Маріи, и ея блѣдныя щеки вспыхнули при словахъ Филиппа. Онъ прошелъ съ нею нѣсколько шаговъ, потомъ они разстались.

Филиппъ вздохнулъ. Какой видъ спокойной доброты имѣла Марія! Какъ она казалась мила въ своемъ простомъ синемъ платьѣ!

— Если бы она жила пятьсотъ лѣтъ тому назадъ, съ ея лица нарисовали бы какую-нибудь святую, пробормоталъ Филиппъ. — Она слишкомъ хороша, для того чтобы сдѣлаться женой такого малодушнаго вѣтренника какъ я.

Когда онъ дошелъ до лавки цвѣточника, другой букетъ все еще красовался въ окнѣ. Онъ колебался съ минуту, а потомъ вошелъ.

— Я возьму и другой букетъ, мисъ Велландъ, сказалъ онъ, но Мери примѣтила, завязывая цвѣты, что на лицѣ его на этотъ разъ улыбки не было.

Филиппъ отправился въ Сирени. Онъ былъ недоволенъ собою, а между тѣмъ что то непреодолимое влекло его къ дому Маргареты Дёчи.

Его нагналъ капитанъ Ленноксъ въ своей одноколкѣ.

— Здравствуйте, Кливъ, закричалъ ему капитанъ: — куда это вы такъ торопитесь?

— Я не тороплюсь, отвѣтилъ Филиппъ, обернувшись, но краска невольно выступила на его лицѣ. — Я шелъ къ вамъ, прибавилъ онъ: — я хотѣлъ сдѣлать визитъ мистрисъ Дёчи и предложить ей цвѣтовъ.

— Я не сомнѣваюсь, что она будетъ рада видѣть васъ, отвѣтилъ Ленноксъ: — я самъ ѣду домой, садитесь я васъ подвезу.

Доѣхавъ до котеджа, они нашли мистрисъ Дёчи за фортепьяно, разбиравшую романсы, полученные ею изъ Лондона. На ней было платье изъ какой-то мягкой матеріи сливочнаго цвѣта, съ серебряными шпильками въ волосахъ и съ серебряной змѣей на рукѣ. Она очень любезно приняла цвѣты отъ Филиппа.

— Какъ прекрасно составленъ букетъ, сказала она: — я должна постараться срисовать эти цвѣты, пока они не увянутъ.

Филиппъ просилъ ее не прерывать пѣнія, она опять сѣла за фортепіано, а онъ сталъ за ея стуломъ и перевертывалъ ноты. Когда онъ очутился снова въ ея присутствіи и такъ близко отъ нея, что могъ наклониться и коснуться губами ея волосъ, обаяніе прошлаго вечера опять овладѣло имъ съ непреодолимой силой. Онъ походилъ на околдованнаго, отъ котораго была отнята вся сила воли. Она казалась ему еще прелестнѣе въ это утро, чѣмъ вчера вечеромъ. Онъ никогда не видалъ такой женщины какъ она, и которая производила бы на него такое всемогущее очарованіе. Потомъ она уговорила и его пѣть.

Наконецъ Филиппъ вспомнилъ, что долженъ уйти. Въ конторѣ было мало дѣла въ настоящую пору, и Типледи отпустилъ его на то время, пока не уѣдетъ Бутль, но Филиппъ чувствовалъ, что на все есть мѣра. Притомъ въ этотъ день и самого Типледи въ конторѣ не было.

— Я могу завести васъ въ городъ, если хотите, мистеръ Кливъ, сказала мистрисъ Дёчи, которая уходила и вернулась одѣтая для прогулки. — Мои пони ждутъ меня у калитки.

Филиппъ съ радостью принялъ это предложеніе.

— Я увижусь съ вами сегодня, были послѣднія слова Леннокса, когда мистрисъ Дёчи повезла Филиппа.

Мистрисъ Дёчи отлично умѣла управлять своими ретивыми пони. Чрезъ нѣсколько минутъ они были въ Нёллингтонѣ. Когда они проѣзжали мимо аптеки, оттуда вышла Марія Кетль. Она увидала мистрисъ Дёчи и Филиппа, и они также узнали ее. Выраженіе удивленія и отчасти огорченія появилось въ ея глазахъ, но она поклонилась съ серіознымъ видомъ и прошла. Мистрисъ Дёчи улыбнулась и поклонилась, Филиппъ, сильно покраснѣвъ, неловко кивнулъ головой Маріи и отвернулся. Какъ ему было стыдно!

— Какая мисъ Кетль очаровательная дѣвушка, сказала мистрисъ Дёчи.

Филиппъ пристально посмотрѣлъ въ лицо своей спутницы, но тамъ ничего нельзя было прочесть.

— Я не зналъ, что вы знакомы съ мисъ Кетль, сказалъ онъ холодно.

— Я имѣла удовольствіе встрѣчаться съ нею раза три или четыре послѣ ея возвращенія, я и Фердинандъ постоянно бываемъ въ церкви. Я никогда не встрѣчала особы, исполненной такой непритворной доброты.

Слова эти увеличивали угрызенія совѣсти Филиппа. Ничего болѣе не было сказано, пока экипажъ не остановился. Мистрисъ Дёчи протянула руку.

— Надѣюсь, что мы опять скоро увидимъ васъ, мистеръ Кливъ, любезно сказала она. — Увѣряю васъ, что и для моего брата и для меня, ваши посѣщенія всегда доставятъ удовольствіе.

Филиппъ отвѣтилъ приличными фразами и ушелъ. Ему ужасно было непріятно, что Марія Кетль видѣла, какъ мистрисъ Дёчи везла его; однако, онъ не могъ забыть, какъ очаровательна Маргарета, и какъ ласково она приняла его цвѣты.

Только-что онъ вошелъ, наконецъ, въ контору, какъ пришелъ Фредди Бутль звать его съ собой. Старый конторщикъ, Бестъ, управлявшій въ отсутствіе Типледи, не противился. Филиппъ былъ его любимцемъ, да и дѣла было мало.

Филиппъ весело ушелъ съ его пріятелемъ рука объ руку. Филиппъ всегда готовъ былъ повеселиться. Позавтракавъ въ гостиницѣ, они пошли въ бильярдную. Только теперь пришло Филиппу въ голову, что деньги, которыя дала ему мать, еще у него въ карманѣ. Ему надо было отдать ихъ Бесту, но онъ совсѣмъ забылъ.

Лордъ Кемберли и капитанъ Ленноксъ пришли обѣдать по приглашенію Бутля. Послѣ обѣда они пили кофей и курили сигары. Капитанъ Ленноксъ вдругъ спросилъ Бутля, нашлись ли его часы.

— Нѣтъ, сказалъ Бутль: — они никогда не найдутся, такъ же, какъ вашъ кошелекъ. Странно, что и мистрисъ Карліонъ обворовали въ ту же ночь. Точно будто это сдѣлалъ одинъ воръ.

Лордъ Кемберли навострилъ уши.

— Что это! спросилъ онъ. — Какое это воровство?

Бутль разсказалъ.

— Хорошо! запряталъ шкатулку за занавѣсь, а бездѣлушки унесъ! замѣтилъ лордъ. — Должно быть шкатулка слишкомъ велика?

— Конечно, вѣроятно трудно было запрятать подъ сертукъ, я такъ думаю, сказалъ капитанъ Ленноксъ. — Какъ велика была шкатулка, Кливъ? вы, кажется, видѣли. А вещи, должно быть, воръ запряталъ въ карманы.

— Какъ велика? повторилъ Филиппъ, который сидѣлъ, откинувъ голову назадъ и молча выпускалъ клубы дыма: — вотъ такой величины — онъ показалъ рукою: — передайте мнѣ мою чашку съ кофеемъ, Фредди.

Позднѣе сѣли играть въ карты. Начали наполеономъ, какъ вчера, но потомъ перешли къ игрѣ болѣе опасной: лу. Такъ какъ ни въ той ни другой игрѣ Филиппъ Кливъ не могъ сравняться съ такими опытными игроками, какъ Кемберли и Ленноксъ, онъ пришелъ въ сильное возбужденіе и кончилъ тѣмъ, что не только проигралъ двадцать-пять фунтовъ, данные ему утромъ матерью, но еще пятнадцать фунтовъ, на которые далъ расписку лорду Кемберли. Фредди Бутль не очень любилъ карты и игралъ равнодушно и къ счастію и несчастію, проиграть для него ничего не значило, а выигрышъ прибавилъ бы нѣсколько совереновъ въ карманъ человѣка, который и безъ того не зналъ куда дѣвать деньги.

Филиппъ всталъ изъ-за стола съ угрюмыми глазами, раскраснѣвшимся лицомъ и дрожащими руками.

— Я утромъ расплачусь съ вами, замѣтилъ онъ Кемберли.

— Прекрасно; вы найдете меня въ бильярдной въ четыре часа, отвѣтилъ Кемберли: — только не кчему такъ торопиться.

Онъ страшно подозрѣвалъ, что Филиппъ нуждался въ деньгахъ.

— Я буду въ бильярдной въ четыре часа, возразилъ Филиппъ нѣсколько надменно.

Онъ разсердился на тонъ Кемберли, какъ бы означавшій, что ему неудобно заплатить сейчасъ пятнадцать фунтовъ. До его бѣдности дѣла не было никому кромѣ него.

Возвращаясь домой, при холодномъ блескѣ звѣздъ, онъ припоминалъ событія этихъ двухъ вечеровъ, которые казались ему какой-то непріятной фантасмагоріей, въ которой не онъ, а призракъ его личности игралъ роль. Онъ проигралъ сорокъ фунтовъ, и гдѣ онъ найдетъ двадцать-пять для Типледи и пятнадцать для Кемберли?

Ему оставалось только обратиться къ своему пріятелю Бутлю. Это была непріятная необходимость, но дѣлать было нечего. Бутль былъ богатъ и щедръ, и тотчасъ дастъ ему денегъ. Онѣ ему понадобятся только на нѣсколько дней. Первый чекъ, который онъ напишетъ на полученіе тысячи двухсотъ фунтовъ, будетъ данъ Фредди.

Устранивъ такимъ образомъ затрудненія, Филиппъ далъ себѣ слово не дотрогиваться до картъ.

Глава XI.

Пріѣздъ мистрисъ Карліонъ.

Докторъ Спрекли разсердился. Когда онъ прочелъ короткую записку сквайра Денисона, въ которой тотъ отказывалъ ему, онъ хотѣлъ тотчасъ ѣхать въ замокъ и потребовать объясненія отъ своего стараго друга и паціента. Его принудили, такъ сказать, высказать непріятную истину, и теперь отказали за это, и вмѣсто него взяли молодого неопытнаго и неизвѣстнаго врача. Это было очень несправедливо; но докторъ Спрекли ничего не дѣлалъ второпяхъ. Онъ отложилъ записку сквайра и сказалъ:

— Оставлю до утра.

Утромъ онъ узналъ, что докторъ Джаго, дѣйствительно, лѣчитъ сквайра. Спрекли встрѣтилъ его ѣдущаго въ замокъ на извозчикѣ.

— Не стану вмѣшиваться! воскликнулъ старый докторъ съ горечью въ сердцѣ: — я никогда болѣе не переступлю за порогъ Денисоновъ, если только онъ не пришлетъ за мной, а пользу онъ ему сдѣлаетъ небольшую, прибавилъ онъ, бросивъ презрительный взглядъ вслѣдъ Джаго.

Между тѣмъ, въ замкѣ сквайръ успокоивалъ Эллу и объяснялъ ей эту перемѣну.

— Мнѣ не нравится докторъ Джаго, дѣдушка Джильбертъ. А докторъ Спрекли былъ нашъ другъ столько лѣтъ.

— А почему тебѣ не нравится докторъ Джаго, дѣвочка?

— Я не знаю. Въ немъ что-то отталкиваетъ меня; я думаю выраженіе глазъ. Я, впрочемъ, говорила съ нимъ только одинъ разъ.

— Когда ты узнаешь его короче, онъ тебѣ больше понравится, возразилъ сквайръ. — Мнѣ самому онъ не очень нравится. Но если онъ вылѣчитъ меня — что ты тогда скажешь?

— Я скажу, что буду вѣчно его любить, отвѣтила Элла, засмѣявшись.

— Онъ надѣется, я думаю.

— Правда ли это, дядя Джильбертъ?

Сквайръ потрепалъ ее по щекѣ.

— Какая же ты невѣрная! Джаго удивительно искусный докторъ, Элла; въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія; онъ учился за границей и хочетъ попробовать на мнѣ новый способъ лѣченія. Онъ думаетъ, что это сдѣлаетъ чудеса. И я тоже думаю.

Элла вздохнула съ облегченіемъ.

— Я такъ рада, милый дѣдушка! Я буду любезно принимать его.

— Сегодня ровно мѣсяцъ, какъ я не выходилъ изъ дома, продолжалъ сквайръ: — Джаго говорилъ мнѣ, что я опять выйду чрезъ три или четыре дня. Это человѣкъ искусный, я это вижу, я это чувствую. Ему нужно только доставить случай и онъ пріобрѣтетъ знаменитость. Мы съ тобой будемъ гулять по прежнему, Элла. Почему же нѣтъ?

Сердце Эллы радостно забилось; она вѣрила этому пріятному извѣстію. Ея дѣдъ послѣднее время, дѣйствительно, былъ очень колѣнъ, но она не подозрѣвала неизлѣчимой болѣзни или смертельной опасности.

Докторъ Джаго пріѣзжалъ въ Герон-Дайкъ каждый день. Скоро сквайръ уже гулялъ, но правда, опираясь на руку Эллы или Гьюберта Стона; видали его и въ Нёллингонѣ въ экипажѣ рядомъ съ внучкой. Элла стала ласково думать о докторѣ Джаго, но не могла еще освободиться отъ какого-то неопредѣленнаго отвращенія или недовѣрія.

«Такого выраженія въ глазахъ я никогда не видала ни у кого», говорила она себѣ. — «Онъ интересуетъ меня и отталкиваетъ».

— Сквайръ дотянетъ до того, что будетъ имѣть право завѣщать свое состояніе, да еще и дольше этого, говорили въ окрестностяхъ, замѣняя улучшеніе въ его здоровьѣ. — Мало двухъ докторовъ, чтобы убить Денисона.

Такимъ образомъ, насталъ октябрь. Въ половинѣ этого мѣсяца сквайръ пригласилъ къ себѣ мистрисъ Карліонъ, въ отвѣтъ на письмо, полученное отъ нея, въ которомъ она писала, что намѣреніе ея ѣхать за границу на зиму, она пока отложила, потому что ей не хочется ѣхать одной. Гигсонъ, разумѣется, поѣдетъ съ нею, но ей нужна не служанка, а другъ.

— Она должна взять тебя, Элла, сказалъ сквайръ, отправивъ пригласительное письмо.

— Взять меня, дѣдушка! О, нѣтъ!

— Почему же нѣтъ, позволь спросить, когда я говорю да?

— Я не могу оставить васъ, дѣдушка.

— Въ самомъ дѣлѣ! не можешь?

— Если вы занеможете, а я буду такъ далеко! О, милый дѣдушка, какъ вы могли думать объ этомъ!

— Надѣюсь, что я теперь болѣнъ не буду. Джаго принесъ мнѣ удивительную пользу. Не бойся. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты поѣхала на зиму за границу съ Гертрудой Карліонъ — ну мы посмотримъ!

Мистрисъ Карліонъ пріѣхала. Уже прежде было рѣшено, что если она поѣдетъ за границу, то прежде пріѣдетъ не на долго къ нимъ. Она нашла большую перемѣну къ худшему въ Денисонѣ, но не сказала объ этомъ ничего, а напротивъ, поздравила его съ улучшеніемъ здоровья.

— Да, сказалъ онъ самодовольно: — новый докторъ понимаетъ меня.

— А вы думаете, что докторъ Спрекли не понималъ? спросила мистрисъ Карліонъ.

— Послѣднее время нѣтъ. Спрекли не могъ сдѣлать для меня того, что сдѣлаетъ этотъ человѣкъ.

На второй день ея пріѣзда, когда они были вдвоемъ, сквайръ спросилъ мистрисъ Карліонъ объ ея планахъ на зиму.

— Какъ вы рѣшили, Гертруда? спросилъ онъ.

— Я еще не совсѣмъ рѣшилась, отвѣтила она. — Кажется, я поѣду за границу, вѣроятно, въ Южную Францію, прошлую зиму этотъ климатъ былъ очень вреденъ для моей груди.

— Да, я помню. Вамъ лучше уѣхать на нѣсколько мѣсяцевъ.

— Мой старый другъ, мистрисъ Ордъ хотѣла ѣхать со мною, но теперь по обстоятельствамъ не можетъ; вотъ почему я не рѣшаюсь. Мнѣ не хочется ѣхать одной.

— Возьмите Эллу.

Мистрисъ Карліонъ поспѣшно взглянула на сквайра.

— Взять Эллу? Вы серіозно это говорите?

— Конечно. Я хотѣлъ отправить ее къ вамъ въ Лондонъ на зиму, а если вы ѣдете за границу, еще лучше. Это будетъ для нея большой перемѣной, а перемѣна ей нужна.

— Конечно, я не стану колебаться, если могу взять Эллу, радостно сказала мистрисъ Карліонъ: — но я навѣрно останусь за границей мѣсяцевъ пять.

— Если шесть, еще лучше. Сказать по правдѣ, Гертруда, продолжалъ онъ, видя удивленіе на лицѣ мистрисъ Карліонъ: — я не хочу, чтобы моя красоточка скучала здѣсь зимой, вы должны взять ее отъ меня. Она сама не своя послѣ того страннаго происшествія…

Онъ указалъ чрезъ плечо на сѣверный флигель. Мистрисъ Карліонъ поняла.

— Вы говорите о Катеринѣ Кинъ?

— Да. Съ тѣхъ поръ какъ это дѣвушка пропала…

— Какой это необыкновенный случай! перебила мистрисъ Карліонъ: — какъ вы это объясняете, сквайръ?

— Это ничѣмъ нельзя объяснить.

— Я хочу сказать, не составили ли вы себѣ понятіе о томъ, что могло сдѣлаться съ нею?

— Ничего не знаю, отвѣтилъ сквайръ и стукнулъ палкой по полу. — Это не мало тревожило меня, Гертруда, могу увѣрить васъ. Она была премилая и прекроткая дѣвушка. Наканунѣ того дня, какъ она пропала, она пробѣжала весь садъ, чтобы принести мнѣ зонтикъ, оттого что пошелъ дождь. Вы не можете себѣ представить, какая это была скромная и добрая дѣвушка.

— Я всегда это находила, согласилась мистрисъ Карліонъ. — Я и мать ея уважаю, она такая трудолюбивая и почтенная… Какъ это должно быть ужасно для нея, бѣдная женщина! Я навѣщу ее.

— Да. Почему же нѣтъ? Вообще это самое таинственное непріятное происшествіе, и я вижу, что моя красоточка этого не забываетъ. Она какъ будто тоскуетъ и груститъ. Мнѣ, кажется, что глаза ея не такъ веселы какъ прежде, она сдѣлалась менѣе разговорчива и не распѣваетъ по всему дому какъ бывало прежде.

— Разумѣется ей необходима перемѣна, сказала мистрисъ Карліонъ.

— Ей принесла пользу поѣздка въ Лондонъ весной, но она оставалась слишкомъ короткое время, продолжалъ сквайръ: — вы знаете какъ мы уединенно здѣсь живемъ. Мое здоровье не позволяетъ мнѣ принимать гостей, а Элла повидимому не желаетъ расширять кругъ знакомства. Ей будетъ здѣсь ужасно скучно зимой съ больнымъ капризнымъ старикомъ. Я желалъ бы, чтобы она уѣхала мѣсяцевъ на шесть или на восемь. Она вернется весною веселая какъ жаворонокъ. Почему же нѣтъ?

— Мнѣ не нужно говорить съ какою радостью возьму я съ собою Эллу, отвѣчала мистрисъ Карліонъ. — Но остается одинъ вопросъ захочетъ ли она ѣхать, захочетъ ли она оставить васъ?

— Какъ! сердито закричалъ сквайръ: — развѣ дѣвочка смѣетъ не послушаться меня и васъ? это для ея пользы и она ѣхать должна.

— А думаете ли вы, что можете остаться всю зиму одинъ? спросила мистрисъ Карліонъ, вспомнивъ какую перемѣну въ немъ нашла. — И будетъ ли Элла думать это?

— Я! мнѣ теперь гораздо лучше чѣмъ мѣсяцъ тому назадъ. За меня нечего бояться. А если я занемогу, развѣ нельзя послать телеграмму? Я говорю, что Эллѣ нужна перемѣна для ея здоровья.

— Конечно это будетъ лучше для нея, отвѣтила мистрисъ Карліонъ медленно и какъ Денисону показалось сомнительно.

— Послушайте, Гертруда, вы женщина умная, сказалъ сквайръ, понизивъ голосъ и наклоняясь къ, ней. — Здѣсь насчетъ этого дѣла распространилось суевѣріе; женщины не смѣютъ выходить изъ кухни послѣ сумерекъ. Преобладаетъ мысль, что Катерина еще въ домѣ — что ее видятъ иногда у окна по ночамъ. А такъ какъ она не можетъ быть въ домѣ живая, то вы понимаете что это означаетъ — необразованные люди такіе дураки. Спрашиваю васъ, Гертруда, при этихъ нелѣпыхъ слухахъ прилично ли дѣвочкѣ провести здѣсь зиму?

Онъ проницательно посмотрѣлъ на мистрисъ Карліонъ, желая видѣть сдѣлали ли его слова впечатлѣніе на нее. Они конечно сдѣлали.

— Разумѣется нѣтъ, согласилась она: — и я ее увезу. Но вѣдь вы говорите о служанкахъ, Джильбертъ. Зачѣмъ же позволять имъ говорить такія вещи? Видятъ Катерину у окна! Какая нелѣпость!

— И увѣряютъ будто слышатъ странные звуки въ коридорахъ, шопотъ и тому подобное, прибавилъ сквайръ, какъ бы находя удовольствіе это повторять.

— Какъ же это позволяетъ Дорозсія Стонъ?

— Дорозсія еще хуже ихъ, она всегда была суевѣрна. Ни шагу не смѣетъ она сдѣлать въ домѣ послѣ сумерекъ. Старый Ааронъ бѣсится на нее, грозитъ иногда ее приколотить, прибавилъ сквайръ съ угрюмой улыбкой.

— Вѣдь это все пустяки, Джильбертъ.

— Я не знаю, отвѣтилъ онъ.

Мистрисъ Карліонъ вытаращила на него глаза.

— Послѣ того какъ Катерина исчезла, можно повѣрить всякимъ чудесамъ. А пока, Гертруда, мнѣ кажется, что мы можемъ простить этимъ бѣднымъ невѣждамъ. Но вернемся къ вопросу, Герон-Дайкъ пріобрѣлъ репутацію таинственности, и я не хочу, чтобы моя милая дѣвочка провела здѣсь зиму.

— Теперь я вижу все и увезу ее, по крайней мѣрѣ на два или на три зимнихъ мѣсяца.

— Два зимнихъ мѣсяца рано, раздражительно вскричалъ сквайръ. — Это не послужитъ ни къ чему. Она должна вернуться, когда настанутъ длинные и свѣтлые дни.

— Хорошо, хорошо, я вижу какъ вы заботитесь о ней, сказала мистрисъ Карліонъ, которая однако думала, что его негодится оставлять такъ долго одного: — во всякомъ случаѣ вы захотите, чтобы она вернулась домой до дня вашего рожденія.

Сквайръ не отвѣчалъ. Онъ какъ будто боролся съ какимъ-то внутреннимъ волненіемъ, и лицо его судорожно подергивалось. Мистрисъ Карліонъ приподнялась съ своего мѣста, но опять сѣла.

— Зачѣмъ до дня моего рожденія, сказалъ онъ наконецъ: — для меня это все равно что всякій другой день. Я никогда его не праздную, какъ дѣлаютъ нѣкоторые идіоты — какъ будто тутъ есть чему радоваться. Ей не къ чему пріѣзжать ко дню моего рожденія, если я не вызову ее. Я непремѣнно ее вызову, если она будетъ мнѣ нужна.

— Если вы почувствуете себя хуже, или слабѣе, вы вызовите ее?

— Да, да, почему же нѣтъ? Развѣ, мы не желаемъ въ болѣзни видѣть возлѣ себя близкихъ къ намъ? Но при лѣченіи Джаго я какъ будто снова ожилъ. Послушайте, я хочу, чтобы дѣвочка видѣла Италію.

— Она увидитъ и навѣрно ей это доставитъ большое удовольствіе, только бы она спокойно оставила васъ. Элла не похожа на другихъ дѣвушекъ, она гораздо благоразумнѣе, прибавила мистрисъ Карліонъ. — Посмотрите-ка на этихъ вѣтренницъ, онѣ думаютъ только о томъ какъ бы выйти замужъ.

— Теперь женщины очень въ этомъ смышлены. А Эллѣ кажется, не нравятся молодые люди. Молодой Ганерли хотѣлъ на ней жениться, пріѣзжалъ ко мнѣ, она и слышать не хотѣла. За кого бы она не вышла, онъ долженъ перемѣнить свое имя на имя Денисонъ. Никто кромѣ Денисона не долженъ наслѣдовать Герон-Дайкъ.

Мистрисъ Карліонъ пришло, въ голову и у нея на языкѣ вертѣлось сказать — что мужъ Эллы можетъ быть не получитъ Герон-Дайкъ. Если больной, сидѣвшій предъ нею не доживетъ до дня своего рожденія, Герон-Дайкъ не достанется Эллѣ. Но она промолчала.

— Я полагаю вы никогда не имѣете извѣстій отъ вашего кузена Джильберта? вдругъ спросила она.

Лицо Денисона помрачилось, холодное жесткое выраженіе показалось въ глазахъ. Онъ круто повернулся и взглянулъ на свою собесѣдницу, но она смотрѣла на огонь въ каминѣ.

— Съ какой стати буду я имѣть извѣстія отъ него. Я скорѣе согласенъ получить извѣстіе отъ перваго встрѣчнаго нищаго. У него никогда не достанетъ дерзости писать ко мнѣ. Онъ подсылаетъ шпіоновъ къ моему дому днемъ и ночью, я это знаю; поджидаетъ той минуты когда я испущу послѣдній духъ. Но онъ обманется, да, Гертруда Карліонъ, говорю вамъ, онъ обманется! Я еще не умеръ и не умру. Я доживу до семидесяти лѣтъ — я это знаю, я чувствую это — и ни одна десятина стараго помѣстья не перейдетъ къ этому человѣку!

Онъ говорилъ съ необыкновенной энергіей. Было очевидно, что старая ненависть къ двоюродному брату горѣла въ его сердцѣ такъ же свирѣпо, какъ и сорокъ лѣтъ тому назадъ.

— Я боюсь, что его сынъ не сдѣлаетъ чести имени, которое онъ носитъ, замѣтила мистрисъ Карліонъ послѣ нѣкотораго молчанія.

Сквайръ взглянулъ на нее, но не сказалъ ничего.

— Я слышала, что онъ поссорился съ своимъ отцомъ. Они разстались въ гнѣвѣ и съ тѣхъ поръ онъ домой не пріѣзжалъ, говорятъ, что онъ пошелъ въ солдаты и уѣхалъ въ Индію.

Сквайръ свирѣпо заворчалъ.

— Это хорошее извѣстіе, прекрасное извѣстіе, сказалъ онъ. — Я далъ бы этому мальчику тысячу фунтовъ, чтобы разлучить его съ отцомъ, если бы только зналъ гдѣ онъ — и двѣ тысячи тому, кто могъ бы указать мнѣ его могилу. Единственный сынъ! А, а! Прекрасное извѣстіе!

Въ эту минуту вошелъ докторъ Джаго. Когда онъ взглянулъ на лицо сквайра, онъ принялъ недовольный видъ.

— Сударыня, сказалъ онъ мистрисъ Карліонъ: — этого не должно быть. Чтобы поправиться, мистеру Денисону слѣдуетъ избѣгать всякаго волненія, а то это уничтожитъ всю пользу, которую я приношу ему.

Мистрисъ Карліонъ предложила Эллѣ погулять въ этотъ прекрасный октябрскій день. Воздухъ былъ пріятный и онѣ пошли къ пескамъ и сѣли на томъ мѣстѣ, гдѣ Элла сидѣла съ Эдвардомъ Конроемъ. Никогда не сидѣла она на этомъ мѣстѣ безъ того чтобы не вспомнить о немъ. Она желала бы знать въ Африкѣ ли онъ, желала знать когда о немъ услышитъ.

Когда мистрисъ Карліонъ сказала Эллѣ о путешествіи за границу, молодая дѣвушка удивилась, обидѣлась и можетъ быть пришла въ негодованіе. Неужели дѣдъ, дѣйствительно, желаетъ, чтобы она оставила его и уѣхала такъ надолго, когда ему нужны ея попеченія? Мистрисъ Карліонъ успокоила ее, убѣдила, уговорила, и наконецъ, растолковала, что такъ будетъ лучше.

Отпустивъ племянницу домой одну, мистрисъ Карліонъ пошла одна къ гостиницѣ. Ей такъ же, какъ и другимъ, было любопытно происшествіе, случившееся въ февральскую снѣжную ночь. Разговоръ съ сквайромъ и потомъ съ Дорозсіей Стонъ, еще болѣе увеличилъ ея сочувствіе къ семейству бѣдной Катерины.

Мистрисъ Кинъ ухаживала за посѣтителемъ, который остановился въ гостиницѣ на цѣлый день, Сьюзенна ушла съ работой въ садъ. Мистрисъ Карліонъ нашла ее тамъ на скамейкѣ; она подрубляла новыя полотенцы. Садъ былъ большой и красивый, лѣтомъ наполненный цвѣтами и полезными овощами. Большой кустъ маргаритокъ былъ теперь въ цвѣту, возлѣ скамейки. Сьюзенна сидѣла безъ шляпки, и солнце падало на ея гладкіе каштановые волосы, мягкіе и прекрасные, такіе же красивые, какъ были у Екатерины; между сестрами было большое сходство. Она была одѣта опрятно, по обыкновенію — въ небольшомъ бѣломъ передникѣ на темномъ платьѣ и въ бѣломъ воротничкѣ. Увидавъ мистрисъ Карліонъ, она встала поклониться, и слезы наполнили ея грустные сѣрые глаза. Мистрисъ Карліонъ сѣла возлѣ нея и начала говорить съ участіемъ объ ея прошломъ горѣ.

— Оно не прошло, отвѣтила Сьюзенна: — и никогда не пройдетъ.

— Моя добрая дѣвушка, я хотѣла съ вами поговорить, замѣтила мистрисъ Карліонъ: — я нарочно для этого пришла. То, что я слышала о васъ, очень огорчаетъ меня…

Но тутъ она остановилась, потому что мистрисъ Кинъ выбѣжала изъ дома привѣтствовать гостью. Трактирщица была пригожая женщина, въ широкихъ юбкахъ и въ большомъ бѣломъ передникѣ.

Конечно, предметъ разговора могъ быть только одинъ. Слезы текли по румянымъ щекамъ мистрисъ Кинъ, Сьюзенна была блѣдна, и глаза ея, теперь сухіе, имѣли какое-то задумчивое выраженіе. Какъ напоминала она мистрисъ Карліонъ Катерину, та не хотѣла этого сказать.

— Должно быть, что-нибудь прервало ее, когда она начала раздѣваться, это, очевидно, сказала мать. — Она сняла чепчикъ и передникъ, воротничекъ и ленту — и все остальное исчезло вмѣстѣ съ ней. Вопросъ состоитъ въ томъ, что это что-нибудь могло быть. Сьюзенна думаетъ… но я боюсь, что она думаетъ много пустого, прибавила мать, бросивъ на дѣвушку нѣжный, сострадательный взглядъ.

— Что думаетъ Сьюзенна? спросила мистрисъ Карліонъ.

Сьюзенна подняла свое блѣдное лицо, чтобы отвѣтить. То неопредѣленное выраженіе, которое по большей части теперь бывало на ея лицѣ, было очень замѣтно въ эту минуту. Голосъ ея сдѣлался глухъ и однообразенъ.

— Сударыня, сказала она: — я думаю, что когда Катерина сняла съ себя эти вещи, кто-нибудь подошелъ къ двери… и… и…

— И что? спросила мистрисъ Карліонъ, потому что дѣвушка остановилась.

— Желала бы я знать, что. Желала бы придумать что, но не могу. Иногда я думаю, что онъ вывелъ ее изъ комнаты, а иногда, что онъ убилъ ее въ ней. У меня просто голова идетъ кругомъ, сударыня.

— Кого вы называете онъ? опять спросила мистрисъ Карліонъ, желая знать, не подозрѣваетъ ли кого дѣвушка.

— Какой-нибудь пріѣзжій, какой-нибудь злой мужчина, котораго мы не знаемъ — или женщина, отвѣтила Сьюзенна медленно: — мисъ Винтеръ ушла тогда внизъ и не могла ничего слышать.

— Но въ ту ночь не было никакихъ пріѣзжихъ въ Герон-Дайкѣ, ни мужчинъ, ни женщинъ, возразила мистрисъ Карліонъ. — Только служанки, старикъ Ааронъ, сквайръ и мисъ Винтеръ.

— Кто-нибудь могъ спрятаться въ домѣ. Не сама же ушла она изъ своей комнаты.

— Если только ей не нужно было зачѣмъ-нибудь уйти, сказала мистрисъ Карліонъ: — хотя я не вижу, зачѣмъ бы это могло быть, прибавила она медленно: — или, если она вышла, зачѣмъ она не вернулась?

— Сударыня, сказала трактирщица: — противъ этого говорятъ то, что она оставила свѣчку. Мисъ Винтеръ нашла свѣчку догорѣвшую почта совсѣмъ. Если бы она ушла изъ комнаты, она взяла бы свѣчку съ собой.

— Это очень большая тайна, задумчиво сказала мистрисъ Карліонъ. — Что могло съ ней случиться? Гдѣ она можетъ быть?

— Ей сдѣлали какой-нибудь вредъ или она испугалась, сказала Сьюзенна: — я слышала два крика.

— Странно то, возразила мистрисъ Карліонъ: — что никто другой этихъ криковъ не слыхалъ.

— Томъ Барнетъ слышалъ, конюхъ, сказала мать, разглаживая рукавъ своего темнаго, лиловаго ситцеваго платья. — Мнѣ кажется, нечего сомнѣваться, что это кричала Катерина. Я отдала бы все на свѣтѣ, чтобы узнать, гдѣ она, мертвая или живая.

— Она въ Герон-Дайкѣ! вскричала Сьюзенна, и голосъ ея принялъ торжественный тонъ.

— Это вздоръ, нѣсколько нетерпѣливо возразила мистрисъ Карліонъ. — Вамъ слѣдовало бы знать, что это невозможно, Сьюзенна.

Сьюзенна подняла свое терпѣливое лицо съ умоляющимъ выраженіемъ:

— Сударыня, она тамъ, она тамъ. Я видѣла ее у окна ея комнаты при лунномъ сіяніи, три раза.

— Бѣги Сьюза; мнѣ послышался колокольчикъ господина, сказала ей мать.

Сьюзенна собрала свою работу и ушла. Но мистрисъ Карліонъ тотчасъ увидала, что это была только хитрость, чтобы отослать ее.

— Она становится совсѣмъ глупа на этитъ счетъ, сударыня, начала мистрисъ Кинъ: — все воображаетъ, что видитъ сестру у окна. Я думаю, что это одно воображеніе, отраженіе какихъ-нибудь вѣтвей на сторѣ при лунѣ.

— Зачѣмъ вы не запретите ей ходить въ Герон-Дайкъ ночью? благоразумно спросила мистрисъ Карліонъ. — Это не можетъ быть для нея хорошо.

— Я боюсь, что если я запрещу, то она совсѣмъ потеряетъ разсудокъ, отвѣтила мать. — Я останавливаю ее сколько могу, но не всегда рѣшаюсь. Ходить туда и смотрѣть не увидитъ ли въ окнахъ Катерину, сдѣлалось для нея все равно, что пища и питье.

Мистрисъ Карліонъ вздохнула. Во все время разговора, трактирщица не переставала отирать слезы; онѣ противъ воли выступали на ея глазахъ. Происшествіе это было дѣйствительно очень печально, и мистрисъ Карліонъ желала бы, чтобы оно случилось гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ, а не въ Герон-Дайкѣ.

— Я полагаю, что у Катерины никакихъ непріятностей не было? Она не была ничѣмъ огорчена? спросила она.

— Никакихъ непріятностей я у нея не знала; да и она не могла имѣть никакихъ, Сьюзенна встрѣтила ее въ Нёллингтонѣ въ то утро и она была очень весела. Мисъ Винтеръ шила фланелевыя юбки для бѣдныхъ, фланели не достало и она послала Катерину купить. Сьюзенна встрѣтила ее, какъ я вамъ говорю; и когда Катерина возвращалась въ замокъ, она увидала меня здѣсь у дверей.

— Я слышала, что вы получили письмо отъ Джона, матушка, закричала она, и лицо ея и голосъ были превеселые: — Сьюзенна говоритъ, что принесетъ мнѣ письмо вечеромъ.

" — Приди возьми его теперь, дитя, отвѣтила я.

" — Нѣтъ, возразила она: — я съ вами заговорюсь, а мисъ Винтеръ ждетъ. Она велѣла мнѣ поторопиться. Пришлите съ Сьюзенной вечеромъ, матушка.

« — Если погода будетъ хороша, отвѣтила я, взглянувъ на небо, на которомъ были тучи: — она простудилась и я ее не пущу ночью, если будетъ дождь». Съ этими словами она кивнула мнѣ головой и побѣжала смѣясь, она все подсмѣивалась надъ моей заботливостью о Сьюзеннѣ. Нѣтъ, сударыня, заключила мать: — моя бѣдная Катерина ничѣмъ не была огорчена.

Мистрисъ Карліонъ вернулась въ замокъ, задумавшись. Одно не могла она понять — какъ это, если Катерина кричала, ее слышали снаружи, а не внутри замка. Мистрисъ Карліонъ въ этотъ вечеръ, одѣваясь къ обѣду, послала Гигсонъ за Дорозсіей Стонъ, не велѣвъ своей горничной возвращаться; и начала разспрашивать Дорозсію.

Мистрисъ Стонъ такъ вся и затрепетала. Малѣйшій намекъ на это всегда заставлялъ ее дрожать. Нѣтъ, крика не было слышно въ домѣ, отвѣтила она. Ни баринъ ни мисъ Элла, ни она, ни служанки въ кухнѣ никто не слыхалъ. Но вѣдь сѣверный флигель далеко, и крикъ могъ слышать только одинъ Ааронъ.

— А онъ не слыхалъ? спросила мистрисъ Карліонъ.

— Ааронъ ничего не слыхалъ, отвѣтила экономка. — Во всѣхъ коридорахъ и внизу, и наверху было тихо, какъ въ могилѣ. Ааронъ запиралъ двери и могъ слышать крикъ въ его сѣверномъ флигелѣ. Онъ въ этотъ вечеръ возился съ дверью дольше обыкновеннаго, потому что смазывалъ замокъ лицевой двери, который заржавѣлъ. Будь какой-нибудь шумъ въ сѣверномъ флигелѣ, крикъ или что другое, онъ непремѣнно услыхалъ бы; и по этой причинѣ увѣряетъ до-сихъ-поръ, что никакого крика не слыхалъ; что крики, которые Сьюзенна Кинъ увѣряетъ, будто слышала, болѣе ничего, какъ ея фантазія.

— А вы, какъ думаете, Дорозсія?

— Сударыня, я и не знаю, что сказать, отвѣтила старуха: — я тоже думала бы, что дѣвушкѣ такъ представилось, если бы не Томъ Барнетъ. Томъ увѣряетъ, что слышалъ крикъ два раза и послѣдній разъ гораздо слабѣе перваго.

— Звонокъ къ обѣду! воскликнула мистрисъ Карліонъ: — а я еще не готова. Застегните этотъ браслетъ, Дорозсія. Мы въ другой разъ больше поговоримъ. Докторъ Джаго обѣдаетъ здѣсь сегодня; какъ къ нему пристрастился сквайръ!

Глава XII.

Прощаніе.

Насталъ день отъѣзда, и Элла не будетъ въ Герон-Дайкѣ нѣсколько недѣль, а можетъ быть и мѣсяцевъ. Воля ея дяди и мистрисъ Карліонъ, побѣдили ея волю. Докторъ Джаго прибавилъ свое вліяніе въ видѣ предостереженія, что его больного никакъ нельзя раздражать противорѣчіемъ, или онъ не отвѣчаетъ за послѣдствія. Элла чувствовала, что ей ничего болѣе не остается, какъ уступить; но много пролила втайнѣ горькихъ слезъ. Ей не хотѣлось уѣзжать изъ дома именно теперь, хотя десять дней или двѣ недѣли въ Парижѣ могли быть пріятной перемѣной. Но уѣхать на всю зиму и такъ далеко она никогда не собиралась. Правда, что Денисону казалось лучше, гораздо лучше, но все-таки Элла имѣла предчувствіе, отъ котораго никакъ освободиться не могла, что если она оставитъ его теперь, то никогда не увидитъ его на этомъ свѣтѣ. Все-таки она должна была повиноваться дѣду.

И вотъ насталъ послѣдній день предъ отъѣздомъ. Элла простилась съ Маріей Кетль, съ леди Кливъ и со всѣми другими друзьями; прошлась послѣдній разъ по берегу, взглянула на садъ и паркъ, посѣтивъ поочередно каждое любимое мѣсто; и ей казалось, что она прощается съ ними навсегда. Она ѣхала съ мистрисъ Карліонъ въ Лондонъ съ вечернимъ поѣздомъ, онѣ проведутъ въ Лондонѣ два дня, а потомъ поѣдутъ въ Дувръ.

Въ окнахъ гостиной Денисона слабо сіяли лучи октябрскаго солнца, придавая мимолетную свѣжесть, забытую грацію поблекшимъ портретамъ на стѣнахъ. Больной сидѣлъ въ своемъ большомъ кожаномъ креслѣ, время отъ времени устремляя свои тусклые глаза на фамильный девизъ. Сколько суетной гордости было въ этихъ словахъ: «Что имѣю, то держу». Сколько еще времени онъ, живой глава дома, будетъ продолжать держать то, что дала ему земля? Уже холодный воздухъ могилы дулъ на него, уже ему слышалось, какъ бросаютъ землю на крышку его гроба. «Что имѣю, то держу». Пустая насмѣшка! когда угрюмая Смерть шепчетъ ему на ухо и велитъ ему слѣдовать за ней.

Элла сидѣла на низкой подушкѣ у ногъ дѣда. Одну ея руку онъ крѣпко держалъ въ своей рукѣ, а другой своей рукою онъ съ любовью гладилъ ея волосы. Рука была худая и костлявая, и совсѣмъ не годилась для такихъ ласокъ. Они разговаривали тихо съ частыми промежутками молчанія. Всякому постороннему, который слышалъ бы ихъ голоса, а не слова, казалось бы, кто они разсуждаютъ о какомъ-нибудь пустомъ предметѣ. Но и Элла, и сквайръ рѣшились сдерживать свои чувства. Ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ показать другому своего душевнаго волненія, хотя каждый угадывалъ его. Докторъ Джаго предупредилъ дѣвушку прощаться какъ можно спокойнѣе, малѣйшее волненіе вредно для больного. Гордая и жесткая натура Денисона не могла совершенно измѣниться даже въ такое время; кромѣ того, онъ желалъ сдѣлать разлуку, какъ можно менѣе печальною для. Эллы. Можетъ быть онъ чувствовалъ, что если она разогорчится въ послѣднюю минуту, то и его стоицизмъ не устоитъ.

— Я думаю, дѣдушка Джильбертъ, что вы будете ясно помнить, какъ мы условились переписываться съ вами, сказала Элла.

— Думаю, моя красоточка. Ты можешь опять упомянуть обо всемъ, если хочешь.

— Я буду писать къ вамъ разъ въ недѣлю и посылать телеграмму, какъ только мы переѣдемъ, изъ одного мѣста въ. другое. Гьюбертъ Стонъ будетъ писать ко мнѣ отъ вашего имени каждый понедѣльникъ, чтобы избавить васъ отъ усталости, и вы должны писать иногда сами. Если здоровье ваше хоть сколько-нибудь ухудшится, онъ телеграфируетъ мнѣ безъ замедленія.

— Я ничего не забуду, сказалъ Денисонъ. — Съ телеграммами, съ тѣмъ и другимъ, мнѣ будетъ казаться, что ты не дальше отъ меня, какъ въ сосѣдней деревнѣ.

— А мнѣ будетъ казаться, что мы очень далеко другъ отъ друга, сказала Элла: — вы забываете, сколько времени потребуется, чтобы пріѣхать изъ Италіи въ Герон-Дайкъ?

— Все же не столько времени, сколько тогда, когда я былъ молодъ. Я помню, что когда я поѣхалъ путешествовать… однако, намъ надо говорить теперь о другомъ. Все-таки желѣзныя дороги удивительное изобрѣтеніе.

На языкѣ Эллы вертѣлось двадцать предметовъ, о которыхъ ей хотѣлось бы заговорить, но было благоразумнѣе воздержаться. Предостереженіе доктора Джаго не выходило изъ ея мыслей.

— Закутывайтесь потеплѣе, когда будете выѣзжать, дѣдушка.

— Да, да, милочка, не забуду.

— Я вернусь къ вамъ на первой недѣлѣ послѣ Новаго Года. Довольно два мѣсяца не быть дома.

— Мы уговорились, что я напишу къ тебѣ, когда ты будешь мнѣ нужна, и ты тогда пріѣдешь. Не прежде — не прежде.

Элла не стала продолжать этотъ разговоръ. Она поцѣловала руку дѣда со слезами на глазахъ. Онъ съ любовью потрепалъ ее головѣ.

«О! зачѣмъ онъ непремѣнно хочетъ отослать меня отсюда?» подумала она. «Гьюбертъ намедни, проговорился, что дѣдушка боится, чтобы я не соскучилась зимой въ этомъ мрачномъ старомъ домѣ. Онъ теперь мраченъ, но я очень хорошо перенесла бы это».

— Если я буду поправляться, такъ еще мѣсяцъ или два, какъ эти послѣднія три недѣли, сказалъ сквайръ: — я буду въ состояніи поѣхать на станцію встрѣчать тебя. А когда солнце будетъ грѣть тепло весною, я буду гулять съ тобой подъ руку въ персиковой аллеѣ. Почему же нѣтъ?

Что-то въ голосѣ дѣда заставило Эллу быстро на него взглянуть.

— Точно ли, дѣдушка, вы чувствуете себя крѣпче и лучше, какъ говорите? спросила она торопливо съ дурно-скрываемымъ безпокойствомъ.

Его глаза сверкнули прежнимъ подозрительнымъ блескомъ, который исчезъ чрезъ минуту.

— Точно ли, милочка? Зачѣмъ… зачѣмъ ты спрашиваешь объ этомъ? Ты сама можешь видѣть, что мнѣ лучше. Да. Джаго дѣлаетъ изъ меня другого человѣка — другого человѣка.

— Скажите мнѣ правду, дѣдушка, воскликнула она съ жаромъ: — зачѣмъ вы отсылаете меня? Я увѣрена, что на это есть какая-нибудь причина.

Минуты двѣ сквайръ не отвѣчалъ, лицо его подергивалось отъ какого-то внутренняго волненія, пальцы, гладившіе руку, которую онъ держалъ, сильно дрожали.

— Домъ этотъ сдѣлался непріятенъ, дитя, сказалъ онъ, наконецъ: — и я не хочу, чтобы моя дѣвочка жила въ немъ мрачные зимніе мѣсяцы. Прежде чѣмъ настанетъ другая зима, можетъ быть тайна разрѣшится, я надѣюсь. Во всякомъ случаѣ, мы тогда болѣе примиримся съ этимъ.

— Но, дѣдушка…

— Не возражай, милочка. Ты до-сихъ-поръ никогда не противилась моей волѣ я не должна начинать теперь. Пойми, дитя: я отсылаю тебя отсюда къ лучшему, и для тебя, и для меня, и ты должна покоряться мнѣ безусловно, какъ ты дѣлала это всегда.

Элла вздохнула и скрыла отъ дѣда свои слезы.

Золотистое солнце исчезло изъ мрачной комнаты, старые портреты на стѣнѣ сдѣлались не видны, дрова въ каминѣ трещали, а двое, сидѣвшіе рука объ руку, изрѣдка произносили нѣсколько словъ, но по большей части молчали. Наконецъ, настала минута отъѣзда, карета стояла у дверей и мистрисъ Карліонъ вошла одѣтая къ отъѣзду.

Сквайръ ухватился за спинку кресла одной рукою, онъ дрожалъ всѣми членами. Мистрисъ Карліонъ простилась съ нимъ спокойно и не суетясь. Онъ поцѣловалъ ее и протянулъ ей руку.

— Гертруда, сказалъ онъ: — вамъ я ввѣряю мое единственное земное сокровище. Поручаю вамъ беречь Эллу. Не забывайте этого никогда!

Элла прижалась къ нему и положила голову на его грудь. Его жесткія черты судорожно подергивались. Онъ нѣжно приподнялъ ея лицо и поцѣловалъ ее нѣсколько разъ.

— Позвольте мнѣ остаться съ вами, дѣдушка. Зачѣмъ вы гоните меня, сказала Элла умоляющимъ тономъ.

Въ его глазахъ блеснуло выраженіе такой страшной тоски, что Элла никогда не забывала этого взгляда.

— Нѣтъ, нѣтъ, говорю тебѣ, что я поступаю къ лучшему, повторилъ онъ хриплымъ шопотомъ: — прощай моя милая и дорогая. Теперь ступай, теперь ступай, шепнулъ онъ, опускаясь въ свое кресло и указывая на дверь.

Гьюбертъ Стонъ, джентльменъ съ головы до ногъ, проводилъ дамъ на станцію, сидя на козлахъ съ Барнетомъ. Гигсонъ сидѣла съ ними въ каретѣ. На станціи Элла отвела Гьюберта въ сторону, чтобы сказать ему нѣсколько словъ.

— Вы не забудете данныхъ вамъ инструкцій, Гьюбертъ?

— Ничего не забуду, мисъ Элла, отвѣтилъ онъ. — Можете быть увѣрены въ этомъ.

— Вы должны внимательно наблюдать за дѣдушкой. Если увидите въ немъ перемѣну телеграфируйте мнѣ. Постоянно разспрашивайте вашего друга, доктора Джаго, объ его состояніи. Не говорите дѣдушкѣ ничего. Я возьму отвѣтственность на себя, если вы вызовете меня. Вы всегда будете знать, гдѣ мы, я буду вамъ его сообщать.

Молодой человѣкъ поклонился. Онъ боялся встрѣтиться съ нею глазами; она можетъ быть угадала бы жгучую тайну, скрывавшую тамъ его страстную любовь.

— Я полагаюсь на васъ, Гьюбертъ, помните это, я только вамъ могу довѣриться въ Герон-Дайкѣ. А теперь прощайте.

Гьюбертъ пожалъ руку, которую она протянула ему, потомъ проводилъ ее въ вагонъ.

— Ахъ! если бы я могъ думать, что это случится когда-нибудь! застоналъ онъ, смотря, какъ помчался поѣздъ. — Но надежда была бы сумасшествіемъ.

Въ это самое время Норфолькское графство было приведено въ негодованіе безрасуднымъ поступкомъ одной молодой дѣвицы, принадлежавшей къ знаменитой фамиліи. Она вышла за лакея своего отца. Гьюбертъ Стонъ закурилъ сигару и вернулся со станціи домой, думая объ этомъ. Странно онъ видѣлъ въ томъ поощреніе для себя.

«Если мисъ Дж. могла выйти за такого низкаго человѣка, конечно, я могу домогаться руки Эллы Винтеръ! Я хорошо воспитанъ, я держу себя, какъ джентльменъ, я недуренъ собой. Противъ меня только мое происхожденіе и моя бѣдность. У нея будетъ достаточно денегъ, если она получитъ Герон-Дайкъ — а если Джаго искусенъ, то она получитъ. Во всякомъ случаѣ она будетъ богата, потому что сквайръ навѣрно накопилъ кучу денегъ. Она можетъ выйти за небогатаго, и если бы могла рѣшиться взглянуть на мое происхожденіе…»

— Добрый вечеръ, мистеръ Стонъ. Какъ здоровье сквайра?

Мечты Гьюберта были прерваны. Онъ машинально отвѣтилъ на вопросъ и остановился поговорить съ знакомымъ, подошедшимъ къ нему.

Между тѣмъ Элла и мистрисъ Карліонъ мчались въ Лондонъ. Въ Кембриджѣ остановились минуты на три. Вдругъ мистрисъ Карліонъ вскрикнула отъ удивленія:

— Элла! посмотри, это мистеръ Конрой. Онъ ищетъ мѣста.

Элла наклонилась впередъ. Мистеръ Конрой узналъ ихъ.

Онъ подошелъ къ окну вагона и приподнялъ шляпу.

— Кто могъ ожидать увидѣть васъ здѣсь? воскликнула мистрисъ Карліонъ, протягивая ему руку. — Я думала, что вы въ Ашанти.

— Являться въ самыхъ неожиданныхъ мѣстахъ одно изъ моихъ преимуществъ, отвѣтилъ онъ.

Онъ пожалъ руку Эллѣ и спросилъ о мистерѣ Денисонѣ.

— Вы искали мѣста? Вы ѣдете въ Лондонъ? спросила мистрисъ Карліонъ. — Если вы не прочь ѣхать съ дамами, здѣсь довольно мѣста.

Поблагодаривъ ее, Эдвардъ Конрой вошелъ въ вагонъ съ чистосердечнымъ взглядомъ и улыбкой, которые Элла помнила такъ хорошо.

«Какой смѣлый! подумала догадливая Гигсонъ. — Онъ вѣрно какъ-нибудь узналъ, что мисъ Элла будетъ здѣсь и явился встрѣтить, ее. Я это вижу по его глазамъ. Нельзя никакъ ручаться, что могутъ сдѣлать эти отважные молодые люди!»

— Не потрудитесь ли вы объяснить намъ, мистеръ Конрой, съ какой стати находитесь вы въ Англіи, когда вамъ слѣдовало бы рисовать негровъ въ Африкѣ?

— За сутки до моего отъѣзда я получилъ телеграмму, что мой отецъ опасно боленъ. Я долженъ былъ отправиться къ нему. Я пробылъ у него, пока ему стало лучше, а вмѣсто меня въ Африку послали другого.

— И очень хорошо.

Конрой засмѣялся.

— Вы не отважны, мистрисъ Карліонъ. Я боюсь, что вы не годились бы въ спеціальные корреспонденты. Долго намѣрены вы остаться въ Лондонѣ на этотъ разъ? спросилъ онъ Эллу.

— Мы ѣдемъ за границу послѣ завтра, отвѣтила мистрисъ Карліонъ. — Пріѣзжайте завтра обѣдать къ намъ, никого не будетъ, кромѣ васъ и мистера Бутля.

— Очень буду радъ, отвѣчалъ Конрой. — Въ какомъ мѣстѣ будете вы жить за границей?

— Я думаю поселиться въ Сан-Ремо, но мы, вѣроятно, будемъ перелетными птицами и недолго останемся на одномъ мѣстѣ.

Конрой видѣлъ, что Элла молчала и угадалъ, что ей было грустно разстаться съ дѣдомъ. Но онъ не зналъ, какъ ей пріятны его присутствіе и общество. Она думала о немъ въ этотъ самый день, думала съ грустью, какъ о человѣкѣ, котораго можетъ быть, не увидитъ болѣе, а теперь онъ былъ здѣсь, сидѣлъ противъ нея. Какой странный случай привелъ его? Она говорила немного, ей было достаточно слышать его голосъ и видѣть его лицо; теперь ей больше ничего не нужно было. Путешествіе, котораго она опасалась, вдругъ подернулось очарованіемъ, неожиданнымъ удовольствіемъ, которое она не старалась анализировать, довольно того, что оно существовало.

Конрой посадилъ дамъ въ ихъ экипажъ, по пріѣздѣ въ Лондонъ, и простился съ ними до завтра. Потомъ онъ закурилъ сигару и пошелъ въ свою комнату, въ Адельфи. Онъ находилсй въ задумчивости и обсуждалъ самъ съ собой какой-то вопросъ.

"Сказать мистрисъ Карліонъ, или нѣтъ? думалъ онъ. «Будетъ она молчать? Нѣтъ, нѣтъ, безопаснѣе, мнѣ самому молчать, рѣшилъ онъ: — и еще не время говорить кому бы то ни было. Что сказалъ бы сквайръ Денисонъ, если бы узналъ?»

Въ этотъ самый вечеръ, когда эти дамы ѣхали въ Лондонъ въ Герон-Дайкѣ случилось странное обстоятельство.

Было около восьми часовъ. Фичъ-сѣдельникъ пришелъ изъ Нёллингтона по дѣлу, и Ааронъ Стонъ послалъ служанку Марту принести ему хлыстъ, висѣвшій въ передней. Выйдя со свѣчкой, Марта встрѣтила другую служанку Анну и та пошла вмѣстѣ съ нею. Служанки не любили послѣ сумерекъ ходить по дому въ одиночку. Онѣ шли, весело болтая и вовсе не думая ни о какихъ непріятныхъ предметахъ. Марта повторяла смѣшную исторію, которую сѣдельникь разсказывалъ въ кухнѣ, и насилу могла говорить отъ хохота.

Какъ во многихъ старыхъ замкахъ съ трехъ сторонъ передней шла дубовая галерея, футовъ на двадцать отъ земли, а въ эту галерею отворялись двери изъ нѣсколькихъ комнатъ. Изъ передней въ эту галерею вела широкая лѣстница.

— Какое это мрачное мѣсто, воскликнула Анна, когда онѣ вошли въ переднюю.

— Много надо дюжинъ свѣчей, чтобы освѣтить его какъ слѣдуетъ, замѣтила Марта.

Найдя хлыстъ, онѣ повернули назадъ, когда Марта случайно поднявъ глаза, тихо вскрикнула и схватила за руку свою подругу. Глаза Анны невольно послѣдовали по тому же направленію и такой же крикъ ужаса сорвался съ ея губъ.

Онѣ увидали лицо пропавшей дѣвушки — лицо Катерины Кинъ, смотрѣвшей на нихъ съ галереи. Лицо было очень блѣдно, какъ мертвое. Фигура эта наклонилась надъ балюстрадой галереи и смотрѣла на нихъ пристальнымъ, грустнымъ, усталымъ взглядомъ. Она была одѣта въ что-то очень темное, накинутое на голову и придерживавшееся у шеи бѣлыми, тонкими пальцами. Съ полминуты обѣ дѣвушки стояли и смотрѣли на фигуру, а фигура грустно смотрѣла на нихъ. Наконецъ, она зашевелилась, повернулась, сдѣлала шагъ впередъ и обѣ служанки услыхали тихій вздохъ. Неужели она намѣрена сойти съ лѣстницы? Обаяніе, удерживавшее дѣвушекъ, рушилось, онѣ убѣжали съ тихимъ крикомъ ужаса, цѣпляясь другъ за друга.

Когда одна выронила хлыстъ, а другая свѣчу и какъ, наконецъ, онѣ добѣжали до людской, онѣ сами не знали. Фичъ-сѣдельникъ вытаращилъ глаза отъ изумленія; глухая кухарка выглянула изъ кухни, гдѣ предпочитала сидѣть, окруженная своими кастрюлями.

Дѣвушки, рыдая, разсказали все. Мистрисъ Стонъ закрыла передникомъ голову и откинулась на спинку кресла такъ же испуганная, какъ и онѣ. Но старикъ Ааронъ пришелъ въ такое негодованіе на ихъ сумасбродство, что тотчасъ же отказалъ имъ отъ мѣста.

Глава XIII.

Зима въ Герон-Дайкѣ.

Пріятные осенніе мѣсяцы помрачились и медленно переходили въ зиму. Сѣверный вѣтеръ дулъ болѣе свирѣпыми порывами и величественное однообразіе моря становилось громче и торжественнѣе, когда громадныя волны съ бѣлой пѣной разбивались о песокъ. Начались извѣстія о лодкахъ рыбаковъ, не возвращавшихся домой, о большихъ корабляхъ въ открытомъ морѣ, подававшихъ сигналы бѣдствія, о мертвыхъ тѣлахъ, выбрасываемыхъ на берегъ. Спасительная лодка въ Истерби всегда готова была отправляться въ свирѣпое море, а маякъ въ Истерби сіялъ свѣтло въ темную ночь, словно глазъ Вѣры въ взволнованныхъ волнахъ Надежды.

Въ Герон-Дайкѣ зимніе мѣсяцы не сдѣлали никакой перемѣны въ однообразной жизни по наружности. А между тѣмъ перемѣны были, изъ которыхъ каждая, какъ ни была ничтожна, имѣла отношеніе къ будущимъ событіямъ. Двѣ служанки, Марта и Анна, которымъ Ааронъ отказалъ въ гнѣвѣ на ихъ сумасбродство, не были прощены и оставили замокъ по истеченіи надлежащаго времени, то есть мѣсяца, и вмѣсто нихъ пріѣхали изъ Лондона двѣ здоровыя молодыя женщины, которыя никогда въ деревнѣ не жили, и можно было предположить, что поэтому онѣ не станутъ поддаваться суевѣрнымъ фантазіямъ деревенскихъ жителей. Ааронъ позаботился, чтобы Марта и Анна оставили замокъ, прежде чѣмъ Фемія и Илайза пріѣдутъ.

Сначала все шло-хорошо, Фемія и Илайза скучали, но имъ было спокойно, ѣда была хорошая, а дѣла мало. Имъ не говорили, что въ замкѣ является привидѣніе, и сѣверный флигель былъ для нихъ все равно, что всякая другая часть дома, и онѣ не видали и не слыхали ничего страшнаго. Глухая и молчаливая кухарка по обыкновенію не говорила ничего, да она ничего и не могла сказать. Если бы цѣлая армія призраковъ встала предъ нею въ рядъ, въ полночный часъ, это нисколько не испугало бы ее, она вполнѣ презирала всѣхъ, кто вѣрилъ имъ.

Старикъ Ааронъ радовался успѣху своихъ новыхъ распоряженій.

«Намъ ужъ не будутъ теперь надоѣдать болтовней о привидѣніяхъ», думалъ онъ.

Но хотя новыя горничныя не могли слышать сплетенъ въ домѣ, Ааронъ не могъ держать ихъ взаперти; онѣ ходили въ церковь, въ деревню, и хотя пріѣзжія — выпрашивали себѣ время отъ времени свободный день. И въ первый же свободный день, который выбрала себѣ Фемія, случилось кое-что. Дѣвушка отправилась _въ Нёллингтонъ. Какъ ни малъ былъ городокъ, а въ немъ были лавки, а лавки имѣютъ удивительное очарованіе для женскаго сердца. Фенія познакомилась съ продавцами, а когда вернулась въ замокъ вечеромъ принесла Илайзѣ цѣлый запасъ странныхъ новостей.

Въ замкѣ водилось привидѣніе. По-крайней-мѣрѣ въ сѣверномъ флигелѣ. Молодая дѣвушка, горничная мисъ Винтеръ, таинственно исчезла въ одну ночь прошлою зимой и съ тѣхъ поръ ничего о ней было не слыхать. Двѣ прежнія служанки чугь не сошли съ ума отъ испуга. Онѣ слышали какъ двери хлопали въ темнотѣ, слышали голосъ рыдавшій и вздыхавшій въ коридорахъ въ полночь; а разъ ихъ разбудилъ страшный стукъ въ дверь ихъ спальни, какъ будто кто-то желалъ войти, а страшнѣе всего было то, что онѣ видѣли блѣдное какъ смерть лицо пропавшей дѣвушки, смотрѣвшее на нихъ чрезъ перила галереи, и за то что испугавшись этого, онѣ объ этомъ разсказали, ихъ выгнали, что было постыдно несправедливо. Всѣ эти тревожныя извѣстія съ разными замѣчаніями Фемія успѣла слышать въ одинъ день, переходя изъ лавки въ лавку, и сообщила ихъ Илайзѣ.

Теперь обѣимъ служанкамъ было о чемъ говорить въ своей комнатѣ, и онѣ говорили, но у нихъ достало благоразумія молчать и ждать что будетъ. Услышатъ ли онѣ странныя рыданія и вздохи ночью? не взглянетъ ли на нихъ вдругъ призрачное лицо изъ-за какого-нибудь темнаго угла, когда онѣ этого вовсе не ожидаютъ? Тупое воображеніе этихъ дѣвушекъ расшевелилось, онѣ и надѣялись и боялись, что случится — онѣ сами не знали что.

Онѣ начали робко ходить по дому, избѣгали сѣвернаго флигеля послѣ сумерекъ и держались вмѣстѣ послѣ того какъ зажгутъ свѣчи. Старикъ Ааронъ, молча наблюдавшій, скоро примѣтилъ эти признаки, хотя не показывалъ этого. А жена его Дорозсія также наблюдала въ своемъ суевѣрномъ страхѣ и вывела такое заключеніе, что эти дѣвушки такъ же были напуганы какъ и первыя.

Въ одинъ день, чрезъ три недѣли послѣ того какъ Фемія принесла странное извѣстіе изъ Нёллингтона, Илайзу послала въ городъ ея хозяйка мистрисъ Стонъ, потому что мистрисъ Стонъ считалась хозяйкой женской прислуги, и въ отсутствіе и въ присутствіи мисъ Винтеръ. Илайза пошла довольно поздно, и исполнивъ данное ей порученіе, занялась своими покупками, такъ что было темно, когда она вернулась въ Герон-Дайкъ. Вечеръ былъ пріятный, холодный но сухой, звѣзды выходили одна за другой, когда Илайза шла по тихой деревенской дорогѣ, думая о своей отсутствующей матери и сестрахъ. Она повернула въ паркъ и остановилась поговорить нѣсколько минутъ съ мистрисъ Тильни, женою садовника. Какъ пріятно было по мнѣнію Илайзы въ маленькой комнаткѣ, освѣщенной огнемъ камина, потому что Ганна Тильни не зажигала лампы пока не вернется мужъ. Старшая дочь поджаривала тортъ къ чаю отца, младшая убаюкивала свою куклу, а мистрисъ Тильни раставляла чашки — всѣ ждали возвращенія добраго мужа и отца.

Простившись съ женой садовника, Илайза ушла. Было уже совсѣмъ темно, и хотя еще не было поздно, Илайзѣ не нравилось итти одной по парку. Она не привыкла къ деревенской жизни и уединеніе нѣсколько пугало ее; воображеніе шептало ей, что изъ-за каждаго дерева можетъ выскочить разбойникъ. Она вспоминала освѣщенныя и шумныя лондонскія улицы и жалѣла зачѣмъ оставила ихъ. Наконецъ, она повернула въ кустарникъ, который велъ къ черному ходу въ замокъ. Она шла торопливо, робко осматривалась направо и налѣво и сердце ея билось скорѣе обыкновеннаго. Вдругъ она вскрикнула. Темная фигура вышла изъ за деревьевъ, загородила ей дорогу и взяла ее за руку. Илайза остановилась неподвижно, она ничего больше сдѣлать не могла и дрожала всѣми членами. Предъ нею стояла женщина. Это она могла разсмотрѣть.

— Позвольте мнѣ поговорить съ вами, вскричалъ кроткій голосъ, нѣсколько успокоившій Илайзу.

— Боже! вскричала она, и гнѣвъ преодолѣлъ всякое другое чувство: — какъ же вы испугали меня! Что вамъ нужно?

— Вы новая служанка въ замкѣ, продолжала женщина тихимъ умоляющимъ тономъ: — я нѣсколько недѣль стараюсь съ вами поговорить.

— Кто вы? что вамъ отъ меня нужно? спросила Илайза.

— Я Сьюзенна Кинъ.

— Сьюзенна Кинъ, повторила служанка: — я васъ не знаю.

— Моя сестра жила въ замкѣ, горничной у мисъ Винтеръ, и исчезла въ своей спальнѣ въ одну ночь прошлою зимой, продолжала бѣдная Сьюзенна, зарыдавъ. — Это такъ таинственно. Даже мистеръ Кетль это говоритъ.

— О! да, конечно, отвѣтила Илайза съ участіемъ: — бѣдная Катерина Кинъ! Да. Что сдѣлалось съ нею?

Сьюзенна покачала головой. На этотъ вопросъ никто не могъ отвѣтитъ.

— Я желаю, чтобы вы помогли мнѣ узнать, шепнула она.

Это испугало Илайзу.

— Боже милостивый! вскричала она.

— Я желаю, чтобы вы могли мнѣ отыскать какіе-нибудь слѣды… моей бѣдной пропавшей сестры, продолжала Сьюзенна: — Какой-нибудь ключъ къ этой тайнѣ.

— Но что я могу сдѣлать, если бы даже и хотѣла? перебила служанка.

— Вы въ домѣ, а я нѣтъ, отвѣтила Сьюзенна, зарыдавъ: — ты можете сдѣлать болѣе чѣмъ я. О! не поможете ли вы мнѣ? Каждую минуту, когда менѣе всего этого ожидаешь, можетъ обнаружиться что-нибудь; простая случайность, какъ говоритъ моя мать, можетъ направить насъ на настоящій слѣдъ. Неужели вамъ не жаль ее?

— Мнѣ очень ее жаль, я никогда не слыхала такой жалкой и странной исторіи, отвѣтила Илайза: — Феміи все разсказали, когда она ходила въ Нёллингтонъ. Но знаете, она можетъ быть не умерла.

— Она умерла, сказала Сьюзенна, задрожавъ. — О! повѣрьте мнѣ. Я увѣрена въ этомъ такъ же какъ и въ томъ, что мы стоимъ здѣсь. Сначала я не думала, что она умерла, но теперь когда прошло столько мѣсяцевъ, я чувствую что надежды нѣтъ. Будь она жива, она дала бы намъ знать, чтобы облегчить наше горе. У Катерины было сердце любящее и заботливое.,

— Говорятъ, что у нея не было возлюбленнаго, а то… начала Илайза.

Но Сьюзенна продолжала, не обращая вниманія на ея слова.

— Если бы она не умерла, она не такъ часто являлась бы мнѣ во снѣ — и я всегда вижу ее мертвою. Послушайте, прибавила дѣвушка тономъ ужаса, приблизившись къ Илайзѣ и тихо пожимая ея руку: — желала бы я, чтобы кто-нибудь сказалъ мнѣ, зачѣмъ волосы ея всегда мокры, когда она является мнѣ во снѣ. Я могу видѣть какъ вода струится съ нихъ.

Илайза задрожала и невольно осмотрѣлась вокругъ.

— Иногда она зоветъ меня, какъ будто издали, и я проснусь, продолжала Сьюзенна. — Она хочетъ, чтобы я ее нашла — я знаю это; но я никакъ не могу найти, хотя постоянно ее ищу.

«Эта бѣдняжка должно быть помѣшана», подумала изумленная служанка.

— Я думала, что вы можете мнѣ помочь. Я прихожу сюда по вечерамъ, чтобы увидѣть васъ, уже давно. Вы можете разсматривать, слушать когда занимаетесь вашимъ дѣломъ въ домѣ, и можетъ быть попадете на ея слѣды.

— Боже милостивый! Неужели вы думаете что она въ домѣ? воскликнула Илайза.

— Я въ этомъ увѣрена.

— Какъ — мертвая?

— Она должна быть мертва. Она не можетъ быть жива — сколько ужъ прошло мѣсяцевъ!

— Никогда ничего подобнаго не слыхала! вскричала Илайза. — Напротивъ мнѣ и моей подругѣ Феміи говорили, что духъ ея ходитъ по дому.

— Духъ ея ходитъ, согласилась бѣдная Сьюзенна. — Но и она тоже тамъ.

Илайзу словно охватило холоднымъ воздухомъ.

— Съ нею сдѣлали что-нибудь дурное, ее убили какъ-нибудь, и я скорѣе думаю, что это сдѣлала женщина, а не мужчина, задумчиво продолжала Сьюзенна: — это случилось въ сѣверномъ флигелѣ. Потомъ ее отнесли въ какую-нибудь брошенную темную комнату и оставили тамъ, заперли можетъ быть навсегда. Вотъ это должно быть какъ было.

— Боже! проговорила Илайза, сама не зная въ испугѣ предположеніе это или фактъ.

— Такъ что если вы можете наблюдать и напасть на что-нибудь, и сказать объ этомъ мнѣ и моей матери, мы будемъ вѣчно вамъ признательны. Можетъ быть вы знаете нашу гостиницу — Наклонная калитка — когда вы идете отсюда въ Нёлингтонъ.

— Постоите, сказала Илайза, когда ее вдругъ поразила мысль: — ваша мать думаетъ все то, что вы мнѣ говорили? она тоже желаетъ, чтобы я замѣчала?

— Матушка не знаетъ что я пришла къ вамъ, а то она остановила бы меня, отвѣтила дѣвушка чистосердечно, потому что бѣдная Сьюзенна Кинъ была олицетворенная истина. — Но она знаетъ, что Катерина должна быть въ домѣ, мертвая или живая, она это говоритъ. Прощайте, благодарю, мнѣ жаль, что я испугала васъ.

Она ушла быстрыми шагами. Илайза посмотрѣла ей вслѣдъ, потомъ побѣжала въ домъ, дрожа, не смѣя взглянуть ни направо ни налѣво.

Когда послѣдніе хорошіе осенніе дни прошли и началась холодная зима, сквайръ Денисонъ пересталъ выѣзжать въ коляскѣ и уже не выходилъ изъ своихъ комнатъ. Въ началѣ ноября былъ приглашенъ его повѣренный по дѣламъ мистеръ Давентри, и ему были даны окончательныя инструкціи относительно завѣщанія.

Въ тоже время въ Герон-Дайкъ пріѣхала мистрисъ Декстеръ, сидѣлка, приглашенная изъ Лондона по желанію доктора Джаго. Это была некрасивая среднихъ лѣтъ женщина, обращеніе и разговоръ которой были выше ея положенія въ жизни. Она говорила мало, только отвѣчая на вопросы. Тихо и ловко исполняла она свои обязанности, а свободное время употребляла она на чтеніе. Ей дали комнату возлѣ комнаты мистера Денисона, и она никогда не имѣла никакихъ разговоровъ съ слугами. Никто въ замкѣ, кромѣ Гьюберта Стона, не зналъ, что мистрисъ Декстеръ была старшая сестра жены доктора Джаго. Можетъ быть лѣченіе этого несомнѣнно искуснаго врача, которое теперь, повидимому, удавалось, было слишкомъ рисковано, такъ что нельзя было довѣриться обыкновенной сидѣлкѣ.

Потомъ явилась другая новость. Чрезъ нѣсколько дней по пріѣздѣ мистрисъ Декстеръ, вызвали изъ Нёллингтона плотника Шальдерса. Ему было приказано сдѣлать двѣ двери, обитыя зеленой байкой, по одной въ каждомъ коридорѣ, которые вели въ комнаты Денисона. Прислуга очень удивлялась, сосѣди толковали, потому что у Шальдерса былъ языкъ и говорилъ, что сквайръ это сдѣлалъ для того, чтобы было больше тишины. День и ночь двери эти были заперты. Только четыре человѣка, и у каждаго былъ свой ключъ, могли входить въ эти двери: докторъ Джаго, мистрисъ Декстеръ, Ааронъ Стонъ и Гьюбертъ. Все, что происходило по другую сторону этихъ таинственныхъ дверей, было такъ же мало извѣстно остальнымъ обитателямъ замка, какъ если бы они находились за сто миль. Въ Нёллингтонѣ эти обитыя байкой двери не переставали служить предметомъ удивленія, и общее мнѣніе было то, что сквайръ Денисонъ помѣшался больше прежняго.

Элла постоянно писала дѣду разъ въ недѣлю, и разъ въ недѣлю сквайръ диктовалъ Гьюберту нѣсколько строкъ въ отвѣтъ. Въ этихъ письмахъ онъ всегда говорилъ ей, что его здоровье улучшается, что онъ становится крѣпче. Много недѣль послѣ того, какъ онъ пересталъ выходить изъ своихъ комнатъ, писалъ онъ Эллѣ — должно быть отъ безкорыстной своей любви — что онъ выѣзжаетъ и какъ свѣжій зимній воздухъ придаетъ ему силы. Элла выразила сильное желаніе вернуться домой къ Новому Году; но отвѣтъ сквайра на ея просьбу, хотя ласковый, былъ, однако, такъ рѣшителенъ, что она боялась упомянуть объ этомъ опять. Онъ писалъ ей, чтобы она не безпокоилась о немъ, и что теперь, когда она уже за границей, то ей лучше пользоваться всѣмъ, видѣть все, что стоитъ, а когда онъ захочетъ, чтобы она вернулась въ замокъ, онъ тотчасъ дастъ ей знать, но что до-тѣхъ-поръ ей лучше продолжать путешествовать. Если это письмо показалось Эллѣ жестокимъ, за то въ концѣ были ласковыя слова.

«Ты всегда въ моихъ мысляхъ», писалъ дѣдъ. «Я вижу твое лицо при каминномъ огнѣ, слышу шелестъ твоего платья за моимъ кресломъ; разъ десять въ день мнѣ представляется будто я слышу твое пѣніе въ другой комнатѣ. Когда ты вернешься ко мнѣ весною, моя дорогая, я не отпущу тебя болѣе».

Эллѣ его письма казались противорѣчіемъ. Онъ, очевидно, тосковалъ по ней, а между тѣмъ, не позволялъ ей возвращаться. Она утѣшала себя увѣреніемъ, что ему должно быть лучше. Ни въ одномъ изъ писемъ въ ней не было сдѣлано ни малѣйшаго намека на то, что сидѣлка, мистрисъ Декстеръ, поселилась въ Герон-Дайкѣ.

Гьюбертъ Стонъ получилъ нѣсколько писемъ отъ Эллы, въ которыхъ она просила подробно описать ей состояніе здоровья ея дѣда. Писавшая эти письма не знала, какъ ими дорожатъ и какъ покрываютъ ихъ поцѣлуями. На каждое письмо Гьюбертъ отвѣчалъ нѣсколькими осторожными строками, подтверждая содержаніе писемъ Денисона. Онъ писалъ, что мисъ Винтеръ не должна имѣть никакой причины къ безпокойству, что мистеръ Денисонъ гораздо крѣпче, чѣмъ послѣдніе два года. Нѣсколько старыхъ друзей сквайра иногда пріѣзжали въ замокъ узнать объ его здоровьѣ. Время отъ времени онъ принималъ то того, то другого на нѣсколько минутъ и разговаривалъ такъ, какъ будто былъ совсѣмъ здоровъ.

Но послѣ половины декабря никого не принимали. Всѣмъ посѣтителямъ говорили, кто сквайръ чувствуетъ себя по прежнему, но что его врачъ, докторъ Джаго, считаетъ необходимымъ для него совершенное спокойствіе. Когда докторъ Спрекли услыхалъ это, онъ съ этимъ не согласился.

— Я всегда говорилъ мистеру Денисону, что ему слѣдуетъ больше бывать въ обществѣ, сказалъ Спрекли. — Ему потребно оживленіе. Видъ новаго лица и пріятный разговоръ всегда приносили ему пользу.

Докторъ Спрекли удивлялся, какъ сквайръ еще живъ. Онъ желалъ знать какъ его лѣчатъ, такъ какъ былъ увѣренъ, что никакое лѣченіе не можетъ сохранить ему жизнь; онъ удивлялся еще многому.

— Чортъ побери! разъ воскликнулъ докторъ про себя. — Ничего не понимаю. Сидитъ взаперти, не видитъ никого, скрывается отъ домашнихъ за дверями, обитыми зеленой байкой! что это значитъ? ужъ не лѣчатъ ли они его медленными ядами? Право, если бы они не имѣли цѣли сохранять жизнь сквайра, я подумалъ бы, что составился заговоръ отправить старика на тотъ свѣтъ. А все-таки странно какъ онъ еще живъ.

Для доктора Спрекли это было страннѣе всего. Каждое утро просыпаясь, ожидалъ онъ услыхать извѣстіе о смерти сквайра; но зима прошла, прошелъ и старый годъ, а все извѣстія не приходили. Докторъ Спрекли удивлялся, но никому ничего не говорилъ.

Глава XIV.

Табакерка доктора Дауниса.

Эта зима въ Норфолькѣ была необыкновенно суровая. Леди Кливъ, здоровье которой давно уже было слабо, чувствовала холодъ сильнѣе прежняго и рѣдко выходила изъ дома. Вполнѣ полагаясь на своего сына, она перевела на его имя, какъ обѣщала, тысячу двѣсти фунтовъ въ Нёллингтонскомъ банкѣ. Филиппу теперь казалось, что на свѣтѣ стоитъ жить. Мысль, что онъ можетъ теперь писать чеки, восхищала его. На его веселомъ добродушномъ лицѣ теперь всегда была улыбка, онъ былъ ласковъ со всѣми, для всякаго у него находились пріятныя слова. Въ немъ было большое очарованіе и каковы бы ни были его недостатки, Филиппа Клива нельзя было не любить.

— Тысячи фунтовъ будетъ достаточно для Типледи, рѣшилъ онъ послѣ многихъ размышленій. — Если старикъ захочетъ меня взять, онъ возьметъ меня и за эти деньги, онъ въ деньгахъ не нуждается.

Это оставило бы Филиппу двѣсти фунтовъ, сумму очень порядочную. Но вопросъ о партнерствѣ оставался еще пока открытымъ. Въ это время Типледи былъ занятъ какими-то собственными непріятными дѣлами, часто отлучался изъ дома, и, повидимому, совсѣмъ забылъ о своемъ разговорѣ съ леди Кливъ.

Филиппъ особенно старался не освѣжать его памяти. Мать его безпокоилась время отъ времени, и говорила съ Филиппомъ объ этомъ, но онъ только со смѣхомъ успокоивалъ ее.

— Мѣсяцъ или два не могутъ сдѣлать разницы, матушка, сказалъ онъ однажды. — Притомъ я не думаю, чтобы было благоразумно теперь докучать Типледи. Будетъ довольно времени поговорить, когда онъ кончитъ свой процессъ съ Джарвисомъ.

Немного времени понадобилось Филиппу. Кливу, чтобы значительно убавить свои двѣсти фунтовъ. Во-первыхъ, ему надо было заплатить Фредди Бутлю свой карточный долгъ, это само по себѣ взяло значительную сумму. Потомъ Филиппъ примѣтилъ, что одѣвается не такъ хорошо, какъ слѣдовало бы, и возобновилъ весь свой гардеробъ. Потомъ ему понравились золотые часы и два дорогихъ перстня. Эти перстни онъ снималъ съ пальцевъ и клалъ въ карманъ, когда находился въ присутствіи матери, и о существованіи часовъ она также не знала ничего. Ни за что не признался бы онъ леди Кливъ, что взялъ хоть пенни изъ двухсотъ фунтовъ. Да, мистеръ Филиппъ имѣлъ недостатки.

Послѣднее время онъ взялъ привычку чаще отлучаться изъ дома по вечерамъ, и позднѣе возвращаться. Леди Кливъ не роптала, она думала, что онъ проводитъ время въ пасторатѣ, или у какихъ-нибудь другихъ друзей. Филиппъ чаще бывалъ въ Сиреняхъ, чѣмъ мать его знала, хотя она ничего не имѣла бы противъ этого, ей нравился капитанъ Ленноксъ; она не знала, какую тамъ ведутъ высокую игру, ей также не было извѣстно, что Филиппъ очень поздно возвращался домой.

Не игра, однако, главное привлекала Филиппа въ Сирени, а мистрисъ Дёчи. Самые пріятные вечера для него были тѣ, когда въ карты не играли, а время наполнялось разговоромъ и музыкой. Тогда Филиппъ возвращался домой въ одиннадцать часовъ, и на слѣдующее утро ни въ чемъ не могъ упрекать себя, развѣ только въ томъ, что въ очаровательномъ обществѣ мистрисъ Дёчи онъ почти забывалъ о существованіи Маріи Кетль.

Однако, невозможно было сказать, чтобы Маргарита Дёчи поощряла его или завлекала. Она, вѣроятно знала о томъ, что онъ восхищается ею, но въ ея обращеніи съ нимъ не было ни малѣйшаго кокетства. Она была любезна, непринужденна и пріятна, вотъ все, что можно было сказать, и провела непримѣтную черту, за которую благоразуміе не допускало Филиппа переступать. Но все-таки онъ проводилъ много пріятныхъ часовъ въ ея обществѣ.

Въ началѣ декабря мистрисъ Дёчи поѣхала въ Лондонъ погостить къ друзьямъ мѣсяца на два, и послѣ ея отъѣзда Филиппъ не часто бывалъ въ Сиреняхъ. Однажды онъ случайно встрѣтилъ на улицѣ капитана Леннокса, который дружелюбно пригласилъ его на вечеръ.

— Я ожидаю Кемберли, Лоолора и Фернесса, сказалъ капитанъ Ленноксъ. — Вы, кажется, не знаете Фернесса? Женился на женщинѣ, имѣющей четыре тысячи фунтовъ годового дохода, счастливецъ! Приходите обѣдать.

Разумѣется, Филиппъ принялъ приглашеніе. Общество нравилось ему, веселіе радовало его сердце. Игра въ этотъ вечеръ началась рано и кончилась поздно. Ставки были выше обыкновеннаго, шампанскаго больше. Пробило пять часовъ, когда Филиппъ отворялъ дверь своего дома. У него сдѣлалась сильная головная боль, а въ карманахъ было семидесятью фунтами меньше, чѣмъ восемь часовъ тому назадъ. Онъ проигралъ семьдесятъ фунтовъ!

Весь этотъ день онъ лежалъ въ постели больной, мать ухаживала за нимъ, не подозрѣвая, въ чемъ дѣло. Ея слабое здоровье принуждало ложиться рано, и она полагала, что Филиппъ по обыкновенію вернулся въ одиннадцать часовъ. Его головная боль къ вечеру прошла, но не прошло непріятное чувство, овладѣвшее имъ. Его терзало угрызеніе, можетъ быть не первый разъ въ его жизни, но никогда не было это угрызеніе такъ сильно. Вечеромъ, когда онъ одѣлся, онъ отперъ столъ и вынулъ банковскую книгу. Онъ давно на нее не смотрѣлъ. Сдѣлавъ теперь расчетъ по прежнимъ чекамъ и потому, что онъ проигралъ въ карты, онъ увидалъ, что у него въ банкѣ осталось теперь девятьсотъ тридцать-пять фунтовъ. Менѣе чѣмъ въ три мѣсяца онъ успѣлъ издержать двѣсти шестьдесятъ-пять фунтовъ изъ подарка матери, подарка, стоившаго ей терпѣливой экономіи многихъ долгихъ лѣтъ. Если онъ будетъ продолжать такимъ образомъ, во сколько времени растратитъ онъ все? Задавъ себѣ этотъ вопросъ, онъ со стономъ захлопнулъ свою банковскую книгу и почувствовалъ на своихъ глазахъ горячія слезы стыда и досады.

Онъ еще сидѣлъ въ такомъ положеніи, когда ему принесли записку отъ Маріи Кетль, приглашавшую Филиппа обѣдать 22 января, въ день рожденія викарія. Точно такую же записку подали и леди Кливъ. Викарій всегда праздновалъ день рожденія, приглашая самыхъ старыхъ своихъ друзей. Почеркъ Маріи тронулъ и взволновалъ Филиппа, какъ этого прежде не бывало никогда. Сегодня сердце его было наполнено смутными стремленіями и напрасными сожалѣніями. Онъ хотѣлъ перестать бывать въ Сиреняхъ, никогда не дотрогиваться до картъ, не искать общества Маргареты Дети и предложить свою руку Маріи. Онъ сдѣлаетъ это на обѣдѣ у викарія.

Онъ велъ себя очень тихо и сдержанно слѣдующіе дни, проводя дома почти все время. Два года тому назадъ, ему пришла фантазія учиться по-нѣмецки, но это ему надоѣло, мѣсяца чрезъ два, какъ надоѣло и многое другое. Теперь онъ отыскалъ свои книги и началъ вспоминать забытое. Мать его была отъ этого въ восторгѣ, такимъ образомъ онъ проводилъ гораздо больше времена съ нею дома.

Насталъ день обѣда и леди Кливъ съ Филиппомъ поѣхала въ пасторатъ. Колясочка толстаго, добродушнаго доктора Дауниса повернула отъ дверей, высадивъ своего хозяина. Леди Кливъ пошла въ смежную комнату снимать свою теплую одежду, а Филиппъ ждалъ ее въ передней.

— Какъ, вы здѣсь! воскликнулъ онъ, когда вошелъ капитанъ Ленноксъ.

— Да. Почему же мнѣ не быть здѣсь?

— Я думалъ бы, что этотъ домъ слишкомъ для васъ тихъ, отвѣтилъ Филиппъ. — Здѣсь не будетъ Кемберли и высокой игры.

Капитанъ Ленноксъ погладилъ свои усы и съ улыбкой взглянулъ на Филиппа.

— Неужели вы думаете, что я долженъ жить въ вѣчной трескотнѣ? Мистеръ Кетль былъ такъ добръ, что пригласилъ меня, а я съ удовольствіемъ принялъ его приглашеніе. А игра Кемберли часто заходитъ дальше, чѣмъ я желалъ бы.

Нѣжный румянецъ выступилъ на щекахъ Маріи, когда она встрѣтила Филиппа; въ его веселыхъ карихъ глазахъ было какое-то особенное выраженіе, пожатіе его руки было горячѣе обыкновеннаго. Она послѣднее время не часто видала его. Между ними еще не было произнесено ни слова о любви, но какое-то безмолвное соглашеніе съ обѣихъ сторонъ увѣряло ихъ, что, по всей вѣроятности, они сдѣлаются когда-нибудь мужемъ и женой. Послѣднее время, однако, Филиппъ рѣдко бывалъ въ пасторатѣ. До Маріи дошли слухи о вечерахъ, проводимыхъ въ бильярдной Розы и Короны, и объ его частомъ присутствіи въ Сиреняхъ. Когда Марія вспоминала о привлекательности Маргареты Дёчи, на сердцѣ ея становилось грустно.

Гости все были люди пріятные. Были и красивыя дѣвушки, но Филиппъ видѣлъ только одну Марію.

«Какъ она мила!» думалъ онъ: — «какъ чиста, какъ искренна! Въ чемъ состоитъ ея неизвѣстное очарованіе? вѣдь въ ней красоты нѣтъ».

Да, Марія не отличалась большой красотой. Но доброта сіяла изъ каждой черты ея физіономіи.

По окончаніи обѣда викарій увелъ нѣкоторыхъ гостей въ свой кабинетъ поиграть съ нимъ въ вистъ, оставивъ остальныхъ гостей въ гостиной заниматься музыкой и разговорами, и вечеръ проходилъ. Пробило десять часовъ, а важныя слова Филиппа еще не были сказаны Маріи. Наконецъ, поджидаемый случай насталъ. Отыскивая какія-то ноты, Марія пошла въ свою классную, а Филиппъ за нею. Когда она наклонилась надъ шкапчикомъ, онъ обвилъ ея станъ рукою. Она не слыхала его шаговъ и приподнялась съ испугомъ.

— О, Филиппъ! вскричала она, стараясь оттолкнуть его.

— Не отталкивайте меня, Марія, шепнулъ онъ и его обыкновенно веселые глаза сдѣлались необыкновенно серіозны. — Я пришелъ сюда сказать вамъ, какъ искренно и нѣжно я васъ люблю. Я пришелъ сюда просить васъ сдѣлаться моей женой.

— О, Филиппъ! вотъ все, что могла повторить бѣдная Марія въ первую минуту удивленія.

— Вы должны были знать давно, что я люблю васъ, и можетъ быть мнѣ слѣдовало бы объясниться раньше, продолжалъ онъ. — Но я не могу долѣе молчать. Скажите мнѣ, моя дорогая, что вы будете моею — моей милой женой навсегда!

Лицо бѣдной Маріи было покрыто румянцемъ. Глаза ея бросили на Филиппа любящій взглядъ, но она не сказала ни слова. Онъ привлекъ ее къ себѣ и нѣжно поцѣловалъ два раза. Его рука обнимала ее, голова ея лежала на его плечѣ, когда за дверью послышались шаги. Минуту спустя, Филиппъ былъ одинъ. Какъ не много понадобилось времени, чтобы рѣшить судьбу двухъ человѣкъ!

Филиппъ чувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ, хотя онъ никогда не ожидалъ отказа отъ Маріи. Не будетъ болѣе картежной игры, не станетъ онъ болѣе, бывать въ Сиреняхъ, или проводить вечера въ бильярдной; его жизнь будетъ теперь полна другихъ и болѣе пріятныхъ интересовъ. Его мать порадуется его счастію и все теперь пойдетъ хорошо.

Жаль только, что одна непріятная мысль портила все счастіе. Филиппъ вспомнилъ о деньгахъ, вынутыхъ изъ банка.

— Какъ я былъ глупъ, что не оставилъ въ цѣлости тысячи фунтовъ, воскликнулъ онъ съ горечью: — я могъ ограничиться лишними двумя стами. Это было бы не такъ важно; для Типледи достаточно было бы тысячи. Но я и тысячу почалъ — сколько я взялъ? шестьдесятъ или семьдесятъ фунтовъ. Если бы я могъ дополнить! Если бы у насъ были здѣсь золотыя розсыпи, какъ тамъ, онъ кивнулъ головой по какому-то неопредѣленному направленію: — гдѣ человѣкъ можетъ выкопать золота сколько хочетъ. Такого счастія не будетъ для меня. Я золота нигдѣ не достану.

Въ передней послышался шумъ и Филиппъ вышелъ изъ классной. Леди Кливъ уѣзжала и ее провожалъ добрый докторъ Даунисъ. Она и то уже осталась долѣе, чѣмъ обыкновенно. Филиппъ позже вернется домой. Онъ помогъ матери сѣсть въ наемную карету, пожелалъ ей спокойной ночи и, вернулся въ комнаты съ старымъ докторомъ. Въ одиннадцать часовъ гости разъѣхались, въ пасторатѣ рано ложились спать. Прощаясь съ Маріей, Филиппъ шепнулъ ей, что будетъ у нея завтра, и горячее пожатіе руки и любовь въ его глазахъ сказали Маріи больше, чѣмъ слова.

Докторъ Даунисъ съ трудомъ надѣвалъ въ рукава и застегивалъ свое пальто въ передней, обыкновенно ему помогалъ его лакей.

— Позвольте мнѣ помочь вамъ, докторъ, сказалъ Филиппъ и проворно застегнулъ ему пальто.

— Благодарю, мой милый, сказалъ докторъ: — хотите я васъ подвезу.

Филиппъ согласился и сѣлъ въ просторную старую колясочку, болтая съ докторомъ дорогой. Онъ вышелъ, когда они подъѣхали къ дому доктора, пожелалъ ему спокойной ночи и пошелъ дальше.

Докторъ Даунисъ нюхалъ табакъ. Дурная привычка, можетъ быть, и теперь уже не такъ обыкновенна, какъ въ былое время. У него была золотая табакерка, очень дорогая, подаренная ему признательнымъ паціентомъ, лордомъ Литамокъ, докторъ гордился этой табакеркой и любилъ показывать ее въ обществѣ. Какъ, только онъ подошелъ къ своему, камину, снявъ пальто и теплый картузъ, какъ тотчасъ засунулъ руку въ карманъ за табакеркой.

Ее тамъ не было.

Если бы самъ докторъ вдругъ исчезъ съ этого мѣста, онъ едва ли бы былъ больше удивленъ. Онъ зналъ, что не выронилъ табакерки въ коляскѣ, потому что не разстегивалъ пальта, но все-таки послалъ поискать, и вдвойнѣ въ этомъ удостовѣрился.

— Какъ это странно, воскликнулъ докторъ.

— Когда вы вынимали табакерку въ послѣдній разъ, серъ? спросилъ его вѣрный старый слуга Гренби.

— За нѣсколько минутъ до того, какъ я уѣхалъ изъ пастората, сказалъ докторъ Даунисъ, подумавъ. — Викарій взялъ щепотку, мы стояли у камина, и я очень хорошо помню, что опять положилъ табакерку въ карманъ. Потомъ я пожалъ руку нѣкоторымъ изъ гостей и ушелъ.

— Не послать ли мнѣ Марка въ пасторатъ, серъ? преддожилъ Гренби. — Онъ бѣгаетъ скоро, они еще не успѣли лечь спать.

— Ее навѣрно нѣтъ тамъ, сказалъ докторъ сердито, когда Гренби вернулся, отправивъ мальчика. — Какъ она могла выскочить изъ кармана, когда я положилъ ее туда?

— А можетъ быть и выскочила, серъ, когда вы надѣвали пальто. Кто знаетъ? Вы вѣдь не умѣете надѣвать это пальто, серъ — простите, если я это говорю — и вертите его во всѣ стороны.

— Мнѣ помогалъ молодой Кливъ. Пальто узко, его неловко надѣвать. Я не думаю… не думаю, прибавилъ докторъ Даунисъ медленно и задумчиво: — чтобы Кливъ взялъ табакерку для того, чтобы подшутить надо мной.

— Я не думаю, серъ, чтобы онъ вздумалъ такъ подшутить надъ вами, хотя это веселый и безпечный молодой человѣкъ.

— О! вы его находите такимъ, Гренби?

— Онъ таковъ и есть, продолжалъ Гренби. — Да еще кромѣ того онъ просто мотъ. Жаль такимъ образомъ говорить о сынѣ леди Кливъ. Половину времени онъ проводитъ въ Розѣ и Коронѣ, играя на бильярдѣ, а остальное время играетъ въ карты по высокой цѣнѣ у капитана Леннокса съ лордомъ Кемберли и другими богачами.

— Какъ это, Гренби, знаете вы все это?

— Серъ, весь городъ это знаетъ. А къ тому же слуга капитана Леннокса мой старый знакомый, и мы часто съ нимъ говоримъ. Это Джемсъ Найтъ, серъ, который прежде жилъ у сер-Гёнтона Клива, вы можетъ быть помните его.

— Но… бильярдъ, карты, высокая игра… откуда же молодой Кливъ достаетъ денегъ на это? сказалъ докторъ.

— Въ томъ то и загадка, серъ. Леди Кливъ не можетъ давать ему. А деньги у него есть, онъ сидитъ за карточнымъ столомъ капитана съ кучей золота и серебра.

Докторъ Даунисъ впалъ въ непріятную задумчивость. Онъ ничего не зналъ о деньгахъ, которыя леди Кливъ положила на имя своего сына въ банкъ, и удивлялся откуда взялись деньги у Филиппа.

— Кемберли, Ленноксъ и другіе богачи, могутъ проигрывать въ карты, если на столько глупы, разсуждалъ, докторъ, но такими тратами Филиппъ разоритъ себя. Что съ нимъ сдѣлалось? похожъ на отца, боюсь я, онъ въ молодости сумасбродствовалъ, но во время опомнился.

Маркъ вернулся изъ пастората и не принесъ золотой табакерки. Викарій, очень растревоженный, самъ искалъ въ передней, упомянулъ, что бралъ табакъ изъ табакерки и видѣлъ, какъ докторъ Даунисъ положилъ табакерку въ карманъ. Докторъ Даунисъ сидѣлъ, и тревожно смотрѣлъ въ потухающій огонь камина, разсуждая объ этомъ.

«Можетъ-ли быть, „вдругъ спросилъ онъ себя“ можетъ-ли быть, чтобы Филиппъ укралъ табакерку? Укралъ, для того чтобы достать деньги для бильярда и картъ»?

Глава XV.

Все о табакеркѣ.

Викарій, Френсисъ, Кетли и его дочь Марія, сѣли за завтракъ позднѣе обыкновеннаго, вчерашній обѣдъ задалъ слугамъ много дѣла. Мысли обоихъ были озабочены, викарія странной потерей доктора Дауниса, о чемъ онъ говорилъ время отъ времени, а Маріи предложеніемъ, сдѣланнымъ ей Филиппомъ Кливомъ — предложеніемъ самымъ важнымъ для молодой дѣвушки. Вдругъ Кетль взялъ письмо, которое лежало возлѣ его тарелки.

— О! сказалъ онъ: — это отъ мистрисъ Педжъ.

Марія подняла глаза съ улыбкой.

— По обыкновенію недовольна прислугою, папа?

— Разумѣется, тобою также, прибавилъ виварій, прочтя короткое письмо. — Она зоветъ тебя къ себѣ, Марія.

Мистрисъ Педжъ, была единственная богатая родственница Кетлей, двоюродная сестра покойной мистрисъ Кетль, она жила въ Лимингтонѣ, въ своемъ прекрасномъ собственномъ домѣ, и могла бы быть такъ счастлива, какъ только можетъ быть богатая вдова. Но, не смотря на доброе сердце, мистрисъ Педжъ была чрезвычайно капризна и взыскательна; она вела постоянную войну, съ своими слугами, и мѣняла ихъ безпрестанно. Но доброта ея сердца была неоспорима, каждое Рождество присылала она Кетлю пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, для раздачи бѣднымъ.

Время отъ времени она приглашала къ себѣ Марію, и викарій никогда не позволялъ дочери отказываться.

— Она становится стара, Марія, и почти единственная родственница, оставшаяся отъ твоей бѣдной матери, я не могу позволить тебѣ неглижировать ею, говорилъ онъ.

Но онъ не прибавлялъ другой причины, которая можетъ быть больше всего имѣла вліяніе на него, что она богата и вѣроятно, вспомнитъ о Маріи въ своемъ завѣщаніи, если она не прогнѣваетъ ее.

— Почти всѣ слуги отказались уже три дня, Марія, она очень больна и желаетъ, чтобы ты пріѣхала къ ней какъ можно скорѣе, сказалъ Кетль, передавая письмо дочери.

— Я не могу ѣхать, папа.

— Не можешь!

— Теперь такъ много дѣла дома.

— Какого дѣла?

— Въ приходѣ…

— О, къ чорту приходъ, сказалъ викарій, и тотчасъ закашлялся. — Ты не можешь вѣчно оставаться въ этомъ приходѣ, дитя.

— Эта зима тяжелая, папа, относительно работы; у многихъ совсѣмъ нѣтъ работы, а это влечетъ за собою бѣдность и болѣзнь для женъ и дѣтей. Я не говорила вамъ какъ много у насъ больныхъ.

— Наши дамы будутъ ихъ навѣщать. Ты не можешь всегда пренебрегать своими обязанностями для прихода.

— Если я поѣду въ Лимингтонъ, папа, неизвѣстно когда я могу вернуться. Мистрисъ Педжъ разъ продержала меня полгода, я это помню хорошо.

— А если теперь она пожелаетъ оставить тебя на годъ, ты должна остаться.

— О, папа!

— Ты подражаешь Эллѣ Винтеръ, сказалъ викарій: — и она не хотѣла уѣзжать, но это вышло очень хорошо. Ея обстоятельства, однако, не похожи на твои, я не говорю, что она поступала дурно, желая остаться съ дѣдомъ, такимъ старымъ и больнымъ. А я не старъ и не боленъ.

Но Марія думала, что ея отецъ боленъ, хотя, разумѣется не такъ смертельно какъ сквайръ; и хотя онъ еще не старъ, то все-таки преклонныхъ лѣтъ. Его здоровье нѣсколько ослабѣвало, зрѣніе начинало измѣнять ему, а иногда и память. Онъ еще меньше прежняго интересовался приходомъ, предоставляя все пастору Плимптону и Маріи. Пристрастіе его къ старому портвейну усиливалось, и онъ просиживалъ цѣлый вечеръ съ бутылкой подъ рукой, насилу приподнимался, когда наступало время ложиться спать. Вообще, Марія много бы дала, чтобы не уѣзжать изъ дома; но она видѣла, что должна это сдѣлать. Можетъ быть также ей не хотѣлось уѣзжать отъ Филиппа.

— Право, папа, я не знаю какъ приходъ обойдется безъ меня, сказала она, положивъ письмо. — Подумайте въ какомъ состояніи мы нашли все, когда вернулись лѣтомъ.

Викарій обидѣлся.

— А развѣ я и Плимптонъ не будемъ здѣсь? сказалъ онъ. — А что касается того, въ какое состояніе пришелъ приходъ во время нашего пребыванія за границей, то вѣдь тогда и меня не было самого. Право, подумаешь, Марія, что ты и пасторъ, и причетникъ и все.

Марія улыбнулась. Она знала, что отецъ ея мало цѣнитъ ея труды въ приходѣ, потому что не видѣлъ и половины того, что дѣлала она, и она была этому рада.

— Я не желаю, дитя, позволить тебѣ неглижировать мистрисъ Педжъ — двоюродной сестрой твоей матери — для всѣхъ приходовъ на свѣтѣ. Напиши завтра же мистрисъ Педжъ; или я напишу, если ты занята, и назначу день твоего отъѣзда.

Только что они кончили завтракать, какъ вошелъ докторъ Даунисъ. Потеря табакерки огорчала и раздражала его, не столько по ея цѣнности, и потому что это былъ подарокъ уважаемаго друга и покровителя, но по неизвѣстности и подозрѣнію, которыя сопровождали эту потерю. Онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что табакерку искусно вытащили изъ его кармана, она не могла выскочить сама. Всю ночь, въ промежуткахъ безсонницы думалъ онъ объ этомъ, и пришелъ къ непріятному заключенію, что табакерку взялъ Филиппъ Кливъ, или чтобы сыграть съ нимъ глупую шутку, или получить за нее деньги для себя. Но это послѣднее сомнѣніе докторъ сохранялъ при себѣ.

— Встрѣтилъ я молодого Филиппа Клива, когда шелъ сюда, замѣтилъ докторъ, послѣ того, какъ всѣ трое опять осмотрѣли каждый уголокъ въ маленькой передней, потому что въ потеряхъ такого рода мы обыкновенно обыскиваемъ подозрительное мѣсто нѣсколько разъ. — Я отважился спросить его, не утащилъ-ли онъ табакерку въ шутку, когда помогалъ мнѣ надѣвать пальто здѣсь вчера. Мнѣ кажется, что тогда-то табакерка моя и исчезла.

Марію поразилъ непріятно тонъ доктора.

— Филиппъ не способенъ сыграть такую штуку, докторъ Даунисъ, возразила она. — Что же онъ вамъ сказалъ?

— Онъ сначала не сказалъ ничего, а только вытаращилъ глаза и спросилъ, что я хочу сказать. Я объяснилъ ему, что моя золотая табакерка исчезла вчера изъ моего кармана, какимъ то таинственнымъ и непонятнымъ образомъ, и я надѣялся, что можетъ быть, не онъ ли сыгралъ со мною шутку. Онъ покраснѣлъ, онъ вѣдь всегда такъ глупо краснѣетъ, и увѣрилъ меня, что не способенъ сыграть такой непростительной шутки, ни со мною и ни съ кѣмъ другимъ и ушелъ, сказавъ, что спѣшитъ на поѣздъ. Я остался не причемъ, а табакерки нѣтъ какъ нѣтъ.

— Вы публикуете о ней? спросилъ Кетль, когда они вернулись въ столовую.

— Да, хотя не ожидаю отъ этого никакой пользы. Повѣрьте мнѣ, табакерка не обронена, она украдена, воръ отправилъ ее въ Лондонъ и получилъ деньги за нее. Моя единственная надежда состояла въ томъ, что Филиппъ Кливъ взялъ для шутки.

— Но почему же Филиппъ Кливъ? спросилъ викарій: — почему же не кто-нибудь другой.

— Потому что Филиппъ Кливъ надѣвалъ на меня пальто, здѣсь, въ вашей передней, то есть, помогалъ мнѣ надѣвать. Я знаю навѣрно, что табакерка тогда была у меня въ карманѣ, а когда я разстегнулъ пальто дома, табакерка исчезла.

— Вы не оставили въ экипажѣ?

— Я въ экипажѣ не трогалъ табакерки, говорю вамъ, я не разстегивалъ пальта. И Филиппъ Кливъ это знаетъ, онъ ѣхалъ со мной.

— Право, пожалуй можетъ показаться, что Филиппъ взялъ для шутки, сказалъ викарій.

— Нѣтъ, нѣтъ, папа, возразила Марія. — Филиппъ честенъ.

— Можетъ бытъ не совсѣмъ такъ честенъ, какъ его считаютъ, быстро возразилъ докторъ Даунисъ. — Я, впрочемъ, не говорю, что онъ сдѣлалъ или способенъ сдѣлать это. Но я боюсь, что Филиппъ Кливъ имѣетъ свои недостатки, онъ долженъ позаботиться, чтобъ они его не одолѣли, а то они погубятъ его. Одна знакомая мнѣ молодая дѣвица лучше сдѣлаетъ, если не будетъ слушать его шептанья, пока онъ не сдѣлается этого достоинъ, прибавилъ онъ, когда викарій вышелъ въ другую комнату: — послушайтесь совѣта старика, душа моя.

Толстый старый докторъ ласково погладилъ Марію по волосамъ. Въ его по наружности шутливомъ тонѣ было серіозное предостереженіе, и Марія сильно покраснѣла, слушая его.

Если эта ночь была безпокойна для доктора Дауниса, то и для Маріи Кетль она была не спокойнѣе. Она никакъ не могла освободиться отъ сомнѣнія, когда думала о Филиппѣ. Марія слишкомъ хорошо сознавала, что въ немъ не было постоянства, что онъ увлекался всякимъ сумасбродствомъ. У нея было много здраваго смысла, и въ этомъ отношеніи она составляла съ Филиппомъ большой контрастъ. Марія была готова ждать Филиппа вѣчно и не терять надежды, но послѣ этой безсонной ночи, она рѣшила не давать Филиппу слова, не связывать его. Странно, что слова доктора Дауниса такъ скоро подкрѣпили ея рѣшимость.

Въ четвертомъ часу викарій отправился въ Герон-Дайкъ, а Филиппъ явился въ пасторатъ. По дѣламъ конторы онъ долженъ былъ уѣхать рано утромъ, и вернулся только теперь. Марія встрѣтила его съ милымъ румянцемъ, и протянула руку, но Филиппъ привлекъ ее къ себѣ и поцѣловалъ, сѣлъ возлѣ нея на диванъ и обнялъ ее. Она тихо оттолкнула его руку — Филиппъ, сказала она: — я боюсь, что мы оба поступили опрометчиво вчера.

— Въ какомъ отношеніи? спросилъ Филиппъ, овладѣвъ ея рукою, такъ какъ ему не позволили обнимать станъ.

— Вы знаете… въ томъ, что вы сказали… Я думаю, что намъ надо подождать, Филиппъ, еще по-крайней-мѣрѣ годъ. Это будетъ лучше.

— Чего подождать? Что вы забрали себѣ въ голову, Марія?

— Пока наша будущность будетъ больше обезпечена. Простите мнѣ, Филиппъ, но я говорю это совершенно серіозно. Чрезъ годъ, если вы пожелаете, мы опять можемъ объ этомъ поговорить.

— Вы хотите сказать, что мы не должны давать другъ другу слова? вспылилъ Филиппъ.

— Лучше нѣтъ. Никто изъ насъ не имѣетъ теперь возможности его сдержать.

— О! сказалъ Филиппъ, начиная сердиться: — можетъ быть, вы объясните мнѣ значеніе вашихъ словъ. Я ничего не понимаю.

Слезы выступили на глазахъ Маріи.

— Милый Филиппъ, не сердитесь на меня; я скорѣе говорю для васъ, чѣмъ для себя. Теперь у васъ нѣтъ дома для жены, и нѣтъ надежды…

— Есть, перебилъ Филиппъ. — Старикъ Типледи хочетъ взять меня въ товарищи…

— Надѣюсь, что это случится, но это еще впереди. Я увѣрена, что вашей матушкѣ будетъ непріятно, когда вы свяжете себя женой, пока не имѣете на это средствъ. А я съ своей стороны какъ могу выйти замужъ? Мнѣ невозможно оставить напашу, и обязанности по приходу, больныхъ и школу…

Марія зарыдала.

— Этому дураку Плимптону слѣдовало бы взять на себя эти обязанности, сердито сказалъ Филиппъ. — Чѣмъ онъ занимается? Крокетомъ и волокитствомъ. Вотъ о чемъ онъ думаетъ, а не о томъ, чтобы заботиться о бѣднякахъ, которые живутъ въ мрачныхъ переулкахъ города.

— Онъ молодъ, кротко сказала Марія. — Благоразуміе приходитъ съ лѣтами.

— Послушать васъ, такъ подумаешь, что вы стары.

— Я стара по опытности. И такъ, Филиппъ, продолжала Марія со вздохомъ: — пусть между нами не будетъ помолвки. Я буду съ вами по прежнему, а когда обстоятельства перемѣнятся къ лучшему для насъ…

Его досада прошла, какъ туманъ отъ солнца, и онъ поцѣлуемъ запечатлѣлъ договоръ.

— Будьте увѣрены въ одномъ, моя дорогая, шепнулъ онъ: — что намъ придется не долго ждать, если это будетъ зависѣть отъ меня. Я не пощажу ни трудовъ, ни усилій, чтобы предложить вамъ домъ, который одобрятъ всѣ, и быть во всѣхъ отношеніяхъ такимъ, какъ вы пожелали бы.

Марія сказала ему тогда, кто, по всей вѣроятности, ей очень скоро придется ѣхать въ Лимингтонъ на неопредѣленное время. Филиппъ, не очень любезно принялъ это извѣстіе и облегчилъ свое сердце, назвавъ эгоисткой мистрисъ Педжъ.

— Я не могу остаться долѣе, сказалъ онъ, вставая. — Въ конторѣ еще не знаютъ, что я вернулся. Вотъ вамъ гость вмѣсто меня, Марія, прибавилъ онъ.

Это капитанъ Ленноксъ пришелъ узнать о здоровьѣ викарія и Маріи послѣ вчерашняго утомленія. Филиппъ уходилъ, и всѣ трое постояли въ гостиной минуты двѣ.

— Кстати о вчерашнемъ вечерѣ, что это говорятъ докторъ Даунисъ потерялъ свою табакерку? спросилъ капитанъ Ленноксъ.

— Онъ потерялъ ее, сказалъ Филиппъ: — то есть, онъ такъ думаетъ. А мнѣ кажется, что онъ положилъ ее куда-нибудь, и найдетъ сегодня же.

— Онъ здѣсь ее хватился?

— Нѣтъ — дома. И сегодня имѣлъ наглость спросить меня, не взялъ ли ее я, потому что я помогалъ ему надѣвать пальто.

Капитанъ Ленноксъ взглянулъ на Филиппа, потомъ на Марію, потомъ опять на Филиппа.

— Онъ спросилъ васъ, не взяли ли вы ее? воскликнулъ капитанъ.

— Не взялъ ли я въ шутку. Какъ будто я сдѣлаю это! Правда, я застегивалъ ему пальто, но табакерки его не ощупывалъ и не видалъ.

— Я еще не совсѣмъ понимаю, сказалъ капитанъ Ленноксъ.

— Старикъ, Даунисъ, предъ отъѣздомъ отсюда, подчивалъ своимъ табакомъ викарія.

— Я это видѣлъ, сказалъ капитанъ Ленноксъ. — Они стояли у камина. Двое-трое насъ окружали ихъ. Старая мисъ Парамей тоже тутъ была; я говорилъ съ нею.

— Да, продолжавъ Филиппъ съ нетерпѣніемъ — онъ сердился, зачѣмъ Ленноксъ перебивалъ его — докторъ тотчасъ-послѣ этого ушелъ, и я тоже, и нашелъ доктора въ передней, онъ съ трудомъ натягивалъ пальто. Я помогъ ему и онъ подвезъ меня.

— А пріѣхавъ домой, онъ хватился табакерки, докончила Марія, когда Филиппъ остановился. — Непріятная потеря, и такъ странно куда могла дѣваться табакерка.

— Да, это странно, но я не поблагодарилъ его за то, что онъ спросилъ, не взялъ ли я, и въ его тонѣ слышалось подозрѣніе, что я взялъ и не въ шутку.

— А вы не брали? спросилъ капитанъ Ленноксъ.

Филиппъ, повернувшій къ двери послѣ своихъ послѣднихъ словъ, обернулся къ капитану.

— Я, что?

— Не взяли для шутки?

— Конечно, нѣтъ. Прощайте, Марія.

— Не кчему горячиться, смѣялся капитанъ, слѣдуя за Филиппомъ. — Вы сегодня не въ духѣ. Разумѣется, вы не украли табакерку; и, разумѣется, я этого не думалъ, а если бы думалъ, то прямо сказалъ бы вамъ, прибавилъ капитанъ, засмѣявшись еще громче. — Но… знаете что напомнило мнѣ это?

— Нѣтъ, что?

— Брильянты мистрисъ Карліонъ. Они пропали такимъ же таинственнымъ образомъ..

Филиппъ отворилъ дверь и увидалъ возвращавшагося домой викарія, который дружелюбно пожалъ руку обоимъ.

— Я былъ въ Герон-Дайкѣ, сказалъ онъ: — и по прежнему меня къ сквайру не пустили. Мнѣ кажется, меня-то могли они пустить.

— Они, кажется, никого къ нему не пускаютъ, мнѣ ужъ надоѣло туда ходить, сказалъ капитанъ. — Но все-таки для васъ, его духовника, могли бы сдѣлать исключеніе.

— Я отважился сказать это сегодня старику Аарону, отвѣтилъ Кетль. — Онъ отказалъ наотрѣзъ, говоря, что сегодня сквайру очень нехорошо, и что онъ навѣрно не захочетъ принять меня. Я настаивалъ, посылая его доложить обо мнѣ сквайру, онъ ввелъ меня въ мрачную комнату, гдѣ всѣ сторы были спущены.

— И васъ приняли, серъ? спросилъ нетерпѣливый Филиппъ, заинтересованный разсказомъ, но и торопясь итти.

— Нѣтъ, Филиппъ. Ааронъ вернулся чрезъ нѣсколько минутъ съ отказомъ. Сквайру было бы пріятно видѣть меня, очень пріятно, но ему сегодня очень нехорошо, и Джаго положительно запретилъ ему говорить даже съ прислугой — и сквайръ присылаетъ мнѣ дружескій поклонъ! Я и ушелъ, пожалѣвъ, что пришелъ понапрасну, по обыкновенію.

— Если лѣченіе Джаго состоитъ въ томъ, чтобы прятать сквайра отъ его друзей, то чѣмъ меньше онъ будетъ хвастаться этимъ, тѣмъ лучше, вскричалъ Филиппъ, уходя. — Типледи замѣтилъ намедни, что тамъ должно происходить нѣчто странное.

Марія Кетль уѣхала въ Лимингтонъ и время проходило. Филиппъ Кливъ прилежно занимался своими обязанностями, повидимому, желая загладить прошлыя проказы. Сирени не искушали его, потому что домъ оставался пустъ, и капитанъ Ленноксъ уѣхалъ въ Лондонъ къ сестрѣ. О золотой табакеркѣ никакихъ не было слуховъ, докторъ Даунисъ печаталъ объявленія, но безъ всякой пользы. Можетъ быть, онъ имѣлъ свое собственное мнѣніе объ этой потерѣ. Во время разговора съ леди Кливъ объ ея здоровьѣ, она упомянула, что будущность Филиппа обезпечена. Типледи бралъ его въ партнеры, а она положила на имя Филиппа тысячу двѣсти фунтовъ въ банкъ.

«Вотъ откуда повѣса беретъ деньги для картъ и бильярда», сказалъ себѣ докторъ. «Надѣюсь отъ всего сердца, что я ошибся, но куда же могла дѣваться табакерка?»

Докторъ, наконецъ, рѣшился помириться съ своей потерей, онъ говорилъ всѣмъ своимъ друзьямъ, что никогда не найдетъ ее и что чѣмъ менѣе будутъ говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.

Въ февралѣ Филиппъ испыталъ пріятную перемѣну. Типледи отправилъ его въ Норвичъ наблюдать за поправками въ какихъ то публичныхъ зданіяхъ. Филиппъ до отъѣзда, заговорилъ съ архитекторомъ объ ожидаемомъ партнерствѣ, но Типледи коротко обрѣзалъ его.

— Еще успѣемъ поговорить объ этомъ, серъ.

Когда Филиппъ вернулся изъ Норвича, сдѣлавъ все какъ слѣдуетъ къ удовольствію своего хозяина, онъ услыхалъ, что капитанъ Ленноксъ и мистрисъ Дёчи уже вернулись, и для Филиппа въ городѣ сдѣлалось веселѣе отъ ихъ присутствія.

Несмотря на свое доброе намѣреніе, онъ былъ у мистрисъ Дёчи два раза и не засталъ ее дома. Онъ съ удивленіемъ и удовольствіемъ получилъ приглашеніе отъ лорда Кемберли на концертъ и балъ въ Кемберлискій Паркъ. Филиппъ отнесъ письмо къ матери.

— Милый мальчикъ ты непремѣнно долженъ ѣхать, сказала леди Кливъ. — Это приглашеніе можетъ повести ко многому пріятному. Я съ удовольствіемъ вижу, что ты не забылъ, что ты сынъ сер-Гентона Клива. У тебя въ жилахъ течетъ кровь не хуже крови всѣхъ тѣхъ кто тамъ будетъ. Какая жалость, для тебя, мой милый, что мы не можемъ жить такъ какъ слѣдовало бы намъ, какъ тебѣ предназначено по твоему происхожденію.

Филиппъ былъ на концертѣ и на балѣ. Лордъ Кемберли удостоилъ протянуть ему два пальца и представилъ своей теткѣ, мистрисъ Фетерстонъ. Филиппъ во весь концертъ не сказалъ ни съ кѣмъ ни слова. Онъ обрадовался, когда концертъ кончился и прошелъ въ бальную залу. Тамъ онъ встрѣтилъ знакомыхъ. Вдругъ онъ увидалъ мистрисъ Дёчи, которая сидѣла нѣсколько поодаль отъ толпы. Она подозвала его къ себѣ и протянула ему руку съ чистосердечной улыбкой.,

— Гдѣ вы были все это время? спросила она, давая ему мѣсто возлѣ себя.

Филиппъ сказалъ ей, съ восторгомъ устремивъ глаза на ея лицо, что онъ пробылъ нѣсколько недѣль въ Норвичѣ, а потомъ, вернувшись, два раза былъ въ Сиреняхъ, но не засталъ ее дома. Она слушала очень мило, любезно и внимательно.

— Вы танцуете? спросила она, когда составлялась кадриль.

— Я не желаю — если только вы не будете танцовать со мною, отвѣтилъ онъ.

— Я сегодня танцовать не буду. Лордъ Кемберли приглашалъ меня, я отказала; я сказала, что ушибла ногу. Мнѣ не очень нравится лордъ Кемберли, прибавила она откровенно и Филиппа очень польстило ея довѣріе. — Я нахожу его легкомысленнымъ, и онъ любитъ слишкомъ высокую игру. Я намедни говорила Фердинанду, что ему не слѣдовало бы этого дозволять, но онъ отвѣтилъ, что это случается не часто… Фердинандъ съ своимъ доходомъ можетъ иногда позволить себѣ проигрывать, но не всѣ такъ счастливы.

Филиппу показалось, что она посмотрѣла на него ласково и выразительно при этихъ словахъ; онъ почувствовалъ увѣренность, что она принимаетъ въ немъ особенное участіе, и покраснѣлъ какъ школьникъ.

Онъ просидѣлъ возлѣ мистрисъ Дёчи большую часть вечера и повелъ ее къ ужину. Капитанъ Ленноксъ подходилъ къ нимъ нѣсколько разъ и они оба пригласили его вечеромъ въ пятницу.

Вечеромъ въ пятницу Филиппъ опять постучался въ хорошо знакомую дверь, и ему показалось сномъ все что случилось въ эти промежуточныя недѣли.

Тамъ было нѣсколько мужчинъ, незнакомыхъ ему, но которымъ сейчасъ его представили. Послѣ легкаго и изящнаго ужина подали карты и шампанское. Филиппъ, однако, не игралъ. Онъ читалъ мистрисъ Дёчи стихотворенія въ маленькомъ будуарѣ возлѣ гостиной. Такимъ образомъ завязалось опять тѣсное знакомство, которое онъ считалъ было прерваннымъ. Въ этой женщинѣ было какое-то странное очарованіе, оковывавшее Филиппа противъ его воли такъ сказать. Она была съ нимъ любезна и только, но она была любезна со всѣми, бывавшими въ Сиреняхъ. Въ ея обращеніи съ Филиппомъ ничто не позволяло ему думать, что онъ пользуется ея расположеніемъ болѣе чѣмъ другіе, хотя иногда ему казалось, что она интересуется имъ. Онъ не любилъ ее — его сердце было отдано Маріи — но Маргарета Дёчи держала его на какой-то невидимой цѣпи, которую слабость не допускала его оборвать.

Этотъ вечеръ былъ только предшественникомъ многихъ другихъ вечеровъ въ Сиреняхъ, потому что прежнее обаяніе вполнѣ вернулось къ Филиппу. Маріи не было, а Сирени были мѣстомъ очень пріятнымъ. Иногда онъ игралъ въ карты, а иногда не игралъ, иногда выигрывалъ немного, но чаще проигрывалъ значительныя суммы. Мистрисъ Дёчи изъ состраданія къ его молодости и неопытности, нарочно отвлекала его отъ карточнаго стола. Но все-таки въ апрѣлѣ, когда Филиппъ заглянулъ въ свою банковскую книжку, онъ съ испугомъ увидалъ, что въ эти прошлыя недѣли онъ проигралъ больше ста фунтовъ. Какъ ему эти деньги воротить?

— Теперь вамъ бы надо пріобрѣсти сотенки двѣ, однажды сказалъ ему Ленноксъ.

Филиппъ навострилъ уши.

— Кому не захочется этого. Только научите меня какъ.

— Держите пари за Пачворка.

— Что? спросилъ Филиппъ, ничего въ скачкахъ не понимавшій.

— Держите пари за Пачворка, повторилъ капитанъ. — Я знаю, что онъ не фаворитъ, публика цѣнитъ больше его двухъ трехъ другихъ лошадей, но на это вниманія не обращайте. Мы съ Кемберли все разузнали и можете положиться на насъ. Мы оба много поставимъ на эту лошадь, и если у васъ есть нѣсколько лишнихъ совереновъ, вамъ не худо послѣдовать нашему примѣру.

Филиппъ, ужасно желая пополнить свой уменьшившійся капиталъ, послушался капитана и поставилъ на Пачворка двадцать фунтовъ.

Онъ началъ тревожиться, всѣ говорили, что выиграютъ двѣ другія лошади, и Филиппъ напалъ считать потерянными свои двадцать фунтовъ.

Наконецъ насталъ день скачки, и Филиппъ ждалъ результата съ лихорадочнымъ безпокойствомъ, котораго прежде не было въ его до сихъ поръ юной жизни. Если онъ проиграетъ, двадцать фунтовъ его не разорятъ, а если выиграетъ, то двѣсти очень ему помогутъ.

Наконецъ ожидаемое извѣстіе принесла въ Нёллингтонъ телеграмма; выигралъ Пачворкъ.

Филиппъ Кливъ вздохнулъ свободно.

Три дня спустя капитанъ Ленноксъ отдалъ ему двѣсти фунтовъ.

— Если бы вы послушались моего совѣта и поставили пятьдесятъ фунтовъ вмѣсто двадцати, вы получили бы гораздо больше.

Глава XVI.

Двадцать четвертое апрѣля.

Наступило 24-е апрѣля, семидесятый день рожденія сквайра Денисона.

Длинная зима наконецъ кончилась. Было прелестное, весеннее утро, свѣжее и пріятное. Воздухъ наполнялся пѣніемъ птицъ, восхитительнымъ запахомъ изъ сада, и теплое солнце сіяло надъ всѣмъ этимъ. Но мы пока должны оставить Герон-Дайкъ.

Въ столовой Нёнгем-Прайорса, очаровательномъ замкѣ въ Суссексѣ, сидѣлъ Джильбертъ Денисонъ, двоюродный братъ владѣльца Герон-Дайка, съ которымъ у него давно была заклятая вражда, и Френкъ, его единственный сынъ.

Владѣлецъ Нёнгем-Прайорса не походилъ на своего двоюроднаго брата. Это былъ худощавый, чопорный старикъ, нѣсколько моложе своего кузена, въ темномъ парикѣ и длинномъ, темнозеленомъ, застегнутомъ наглухо сертукѣ, доходившемъ почти до пятъ. Его капризное, но добродушное лицо было все въ складкахъ и морщинахъ, и когда ожидалъ отвѣта на вопросъ, онъ имѣлъ привычку сжимать губы такъ, что этому могъ бы позавидовать любой комедіантъ. Онъ жилъ уединенно, жена его умерла, сынъ его Френкъ часто отлучался изъ дома, а старикъ не любилъ жить открыто. Онъ любилъ держать въ порядкѣ свой садъ, свои оранжереи, любилъ, чтобы все вокругъ него было удобно, но больше ни о чемъ не заботился. Ѣздилъ онъ въ старомодномъ экипажѣ на станцію желѣзной дороги, по которой часто ѣздилъ въ Лондонъ, на аукціоны. Онъ былъ большой библіофилъ и собиратель рѣдкостей. Нёнгем-Прайорсъ могъ назваться настоящимъ музеемъ рѣдкостей. Нѣсколько комнатъ было наполнено разнообразными вещами, купленными на аукціонахъ. Самымъ величайшимъ удовольствіемъ для Денисона было сметать пыль съ своихъ сокровищъ, переставлять ихъ, или объяснять ихъ рѣдкія качества какому-нибудь посѣтителю.

— Куда лучше могу я употреблять излишекъ моего дохода? спрашивалъ онъ иногда своего сына. — Почти все, что ты видишь, я купилъ за безцѣнокъ, и чрезъ двадцать лѣтъ можно будетъ продать вдвое дороже. Здѣсь нечего бояться банкрутства банка или того, что акціи упадутъ въ цѣнѣ.

Отецъ и сынъ давно не завтракали вмѣстѣ. Френкъ долго путешествовалъ, и старикъ сердился.

— Я желалъ бы, Френкъ, чтобы ты пересталъ странствовать по свѣту, сказалъ онъ, разбивая яйцо. — Пора тебѣ остепениться. Зачѣмъ ты не женишься?

Эти слова заставили Френка засмѣяться. Онъ отвѣтилъ, что еще не собирается жениться.

— Тутъ не чему смѣяться. Тебѣ надо отыскать себѣ жену. Знаешь, что я думаю, Френкъ? не дурно было бы тебѣ жениться на молодой дѣвицѣ въ Герон-Дайкѣ. Это уничтожило бы фамильную вражду, и деньги съ обѣихъ сторонъ соединились бы въ одно.

Френкъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на своего отца.

— На молодой дѣвицѣ въ Герон-Дайкѣ? повторилъ онъ.

— Ну, да, сердито сказалъ старикъ. — На твоей родственницѣ мисъ Эллѣ Винтеръ.

— Вы видѣли ее, серъ? спросилъ Френкъ.

— Нѣтъ, какъ я могъ?

— Я признаюсь, что мнѣ хотѣлось бы видѣть мисъ Винтеръ, сказалъ Френкъ.

— Такъ зачѣмъ же дѣло стало?

Френкъ покачалъ головой.

— Мой уважаемый родственникъ не позволилъ бы мнѣ, расхаживать около Герон-Дайка.

— Нынѣшніе молодые люди просто мокрыя курицы, заворчалъ съ презрѣніемъ Денисонъ. — Когда я былъ молодъ… но какая польза объ этомъ говорить?

Френкъ опять засмѣялся.

— Знаешь ли, какой сегодня день? вдругъ спросилъ Денисонъ.

— Не могу забыть, батюшка. Двадцать-четвертое апрѣля, и сквайру Денисону Герон-Дайкскому минуло семьдесятъ лѣтъ.

— Да, если онъ живъ, угрюмо сказалъ Денисонъ.

Тонъ былъ значителенъ, и Френкъ взглянулъ чрезъ столъ на своего отца.

— Имѣете ли вы какія-нибудь причины думать, что онъ не живъ?

— Я знаю, что его докторъ отказался нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, и что сквайръ не переступалъ за порогъ своего дома съ декабря. Кромѣ того, я имѣю причины думать, что въ замкѣ происходитъ что-то необыкновенное, и вспоминая, какой человѣкъ мой двоюродный братъ Джильбертъ, я увѣренъ, что онъ не остановится ни предъ чѣмъ, чтобы лишить имѣнія меня и моихъ родныхъ.

Френкъ молчалъ минуты двѣ.

— Откуда вы имѣете эти свѣдѣнія, батюшка?

— Я поручилъ это дѣло Чарльзу Плекету два года тому назадъ; да онъ и самъ зналъ, какъ хитеръ мой двоюродный братъ Джильбертъ; и съ тѣхъ поръ Плекетъ слѣдитъ за всѣмъ. Онъ взялъ въ Нёллингтонѣ агента, по имени Никсона, наблюдать за Герон-Дайкомъ; и Никсонъ наблюдалъ снаружи, конечно, потому что въ домъ войти не могъ; и время отъ времени посылалъ увѣдомленіе Чарльзу Плекету. Можетъ быть тебѣ пріятно услыхать, что онъ говоритъ?

— Да, мнѣ очень хотѣлось бы, отвѣтилъ Френкъ.

Чарльзъ Плекетъ — изъ фирмы Плекетъ, Плекетъ и Рексъ — былъ фамильный повѣренный. Денисонъ велѣлъ убрать завтракъ и вынулъ портфель съ бумагами.

— Давно это написано, замѣтилъ онъ: — но я прочту тебѣ двѣ-три выписки изъ прошлыхъ мѣсяцевъ.

Френкъ всталъ и заперъ дверь. А Денисонъ, вытеревъ очки, надѣлъ ихъ и началъ читать.

"Октября 14-го. Сквайръ вдругъ послалъ за докторомъ Джаго, а доктору Спрекли отказалъ. Такъ какъ докторъ Сирекли лѣчилъ сквайра двадцать лѣтъ, то для такой внезапной перемѣны должна быть причина.

"Октября 22-го. Докторъ Джаго каждый день ѣздитъ въ замокъ. Догадался я наконецъ, о внезапномъ отказѣ доктору Спрекли. Докторъ Спрекли самъ очень молчаливъ и остороженъ, и никому ничего не говоритъ. Докторъ Джаго, за горячимъ грогомъ въ одинъ вечеръ, въ курительной Пьед-Болла. иногда дозволяетъ себѣ поболтать. Этотъ человѣкъ по природѣ хвастунъ. Изъ того, что я могъ понять, докторъ Спрекли имѣлъ неосторожность сказать сквайру, что онъ не проживетъ зиму. Поэтому, приглашенъ былъ докторъ Джаго. Онъ называетъ доктора Спрекли старой бабой и говоритъ открыто, что сквайръ проживетъ до лѣта, а можетъ быть и дольше. Тутъ есть что-то странное, потому что докторъ Спрекли въ двадцать разъ опытнѣе Джаго.

"Октября 29-го. Мистрисъ Карліонъ гостила въ замкѣ десять дней. Она и мисъ Бинтеръ уѣхали вчера по желѣзной дорогѣ съ кучею поклажи. Слуги говорятъ, что онѣ уѣхали за границу на нѣсколько мѣсяцевъ. Это не показываетъ, чтобы сквайръ находился въ опасности. Если бы онъ думалъ это, онъ не отпустилъ бы внучку такъ надолго. Однако, окрестности наполнены глупыми слухами, будто въ замкѣ является привидѣніе и мисъ Винтеръ не могла рѣшиться остаться тамъ зимой.

"Ноября 8-го. Встрѣтилъ сегодня сквайра, когда онъ катался въ коляскѣ. Не видалъ его два мѣсяца. Не могъ не примѣтить перемѣны въ немъ — перемѣны большой. У него ужасно болѣзненный видъ, ему по настоящему слѣдовало бы лежать въ постели.

"Ноября 12-го. Плотника Шальдерса призывали въ замокъ работать. Онъ разсказалъ мнѣ все за стаканомъ водки въ отвѣтъ на мои осторожные вопросы; хотя ему не запрещали говорить. Онъ сдѣлалъ двѣ двери, обитыя байкой, чтобы отдѣлить комнаты сквайра отъ остального дома. Къ мистеру Денисону теперь нельзя иначе попасть какъ чрезъ эти двери. Двери эти отворяются только патентованными ключами, которыхъ Шальдерсъ далъ четыре. Для чего сквайръ пожелалъ уединить себя такимъ образомъ? Шальдерсъ такъ же мало понимаетъ это какъ и я. Въ замкѣ говорятъ, что этимъ хотятъ дать сквайру покой, но это можно было сдѣлать и безъ дверей.

"Ноября 28-го. Посчастливилось сегодня. Я долго говорилъ съ горничной, которой отказали отъ мѣста въ замкѣ, на желѣзной дорогѣ, пока эта молодая дѣвушка ждала поѣзда. Сквайръ сидитъ дѣйствительно взаперти за дверьми, обитыми зеленой байкой — съ своего согласія или нѣтъ, кто знаетъ? и только четыре человѣка могутъ имѣть доступъ къ нему: докторъ Джаго, Ааронъ Стонъ, внукъ его Гьюбертъ и мистрисъ Декстеръ, среднихъ лѣтъ сидѣлка изъ Лондона, нанятая докторомъ Джаго, о присутствіи которой, признаюсь я совсѣмъ не зналъ. Двери всегда заперты, никто изъ живущихъ въ замкѣ не видитъ сквайра, кромѣ тѣхъ рѣдкихъ случаевъ, когда онъ выѣзжаетъ на одинъ часъ. Очень таинственно по меньшей мѣрѣ. Эта дѣвушка имѣла глупость забрать себѣ въ голову, что въ домѣ водится привидѣніе, только объ этомъ и говорила и разсердилась, что я смѣялся надъ этимъ.

"Декабря 19-го. Сквайръ выходилъ изъ за дверей, обитыхъ байкой, только два раза въ этотъ мѣсяцъ, и то только для того чтобы прокатиться по парку два часа.

"Января 1-го. Послѣ того сквайръ не выходилъ изъ дома ни разу.

"Января 7-го. Докторъ Джаго бываетъ въ замкѣ каждое утро. Онъ сказалъ намедни одному моему знакомому, что мистеру Денисону не хуже обыкновеннаго, и что ему не позволяетъ выѣзжать только холодная погода.

"Февраля 3-го. Послѣ моего послѣдняго доклада никто сквайра не видалъ, а между тѣмъ у насъ была прекрасная погода для этого времени года. Джаго по обыкновенію каждый денъ бываетъ въ замкѣ. Я познакомился съ Ганной Тильни, женою садовника. Я пришелъ къ ней въ одно утро, приложивъ руку къ сердцу, и просилъ позволенія отдохнуть минутъ пять, выдумавъ будто я боленъ сердцемъ. Она женщина порядочная, но поболтать любитъ, какъ всѣ онѣ, и разсказала она мнѣ нѣчто странное. Она сказала, что съ самого начала декабря ставни въ гостиной сквайра запираются, хотя всѣмъ извѣстно, что сквайръ терпѣть не можетъ сидѣть въ комнатѣ съ запертыми ставнями или опущенными сторами. Я самъ въ этомъ ничего особеннаго не вижу, у стариковъ фантазія перемѣняется, но жена садовника находила это очень страннымъ и сказала, что ни она ни ея мужъ не могутъ этого понять. Вообще въ замкѣ все это имѣетъ какой-то таинственный видъ.

"Марта 1-го. О сквайрѣ никакихъ извѣстій. Говорятъ, что здоровье его довольно хорошо, но онъ не выѣзжалъ послѣ 11-го декабря. Ничего сообщить новаго не могу, кромѣ того, что каждую недѣлю чрезъ Нёллингтонскую почтовую контору получается изъ за границы письмо дамскаго почерка къ мистеру Денисону. Не отъ мисъ Винтеръ ли? Если такъ, можетъ ли она знать какъ идутъ дѣла въ Герон-Дайкѣ?

«Апрѣля 8-го. Ничего новаго. Джаго каждый день бываетъ въ замкѣ. Сквайръ остается невидимъ. Гостей давно не принимаютъ.»

Денисонъ, дойдя до послѣдней выписки, которую счелъ необходимою прочесть, взглянулъ на своего сына.

— Какъ агентъ Никсонъ, я тоже долженъ сказать, что вовсе ничего въ этомъ не вижу, замѣтилъ Френкъ.

— Не видишь! возразилъ отецъ. — А я вижу. Для меня это замѣчательно непонятно. Тутъ есть какая-то тайна, которую я разузнать не могу, и я поручилъ Чарльзу Плекету отправиться въ Герон-Дайкъ.

— Зачѣмъ, серъ?

— Чтобы видѣть моего двоюроднаго брата Джильберта и удостовѣриться самому, что онъ еще живъ и въ здравомъ разсудкѣ. Ты удивляешься, Френкъ, позволь мнѣ сказать тебѣ то, чего ты никогда прежде не зналъ, въ завѣщаніи дяди Джильберта есть одинъ пунктъ, который даетъ мнѣ право сдѣлать этотъ шагъ.

— Есть! Какъ это странно.

— Онъ дѣлалъ много страннаго. Но, я съ своей стороны думаю, что онъ предвидѣлъ надобность этого пункта. Скажу тебѣ, Френкъ, заключилъ старикъ: — что мнѣ самому необыкновенно любопытно узнать, что можетъ происходить въ Герон-Дайкѣ.

Въ теплое и солнечное утро двадцать четвертаго апрѣля, колокола въ Нёллингтонской приходской церкви весело трезвонили цѣлый день. Викарій нёллнигтонскій, отдавшій это приказаніе, радовался, что его старый другъ, сквайръ Денисонъ, дожилъ до самаго важнаго дня въ своей жизни.

Въ Нёллингтонѣ застой ежедневной жизни былъ прерванъ. Выходили изъ домовъ послушать колокола, собирались группы на углу почти каждой улицы, сосѣдъ заходилъ къ сосѣду, покупатели оставались въ лавкахъ долѣе обыкновеннаго. Всякій житель въ городкѣ зналъ, что если владѣлецъ Герон-Дайка доживетъ до полудня то и замокъ и все принадлежащее къ нему перейдетъ въ его вѣчное владѣніе, и въ великой борьбѣ своей жизни онъ останется побѣдителемъ.

Сквайръ Денисонъ никогда не былъ популяренъ, а послѣдніе годы его даже очень мало видѣли, но все таки его сосѣди считали его принадлежащимъ къ нимъ. Сорокъ лѣтъ жилъ онъ въ Герон-Дайкѣ, мало бывалъ въ Лондонѣ и за границей какъ многіе другіе знатные господа, и нёллингтонскимъ жителямъ было бы очень прискорбно, если бы его помѣстье перешло къ такой отрасли фамиліи, о которой никто ничего не зналъ, кромѣ того, что глава ея слылъ полупомѣшаннымъ, и походилъ больше на торговца разнымъ товаромъ, чѣмъ на магната. Если сквайръ Денисонъ проживетъ этотъ день, все его состояніе перейдетъ къ его внучкѣ, мисъ Винтеръ, молодой дѣвушкѣ, любимой всѣми, и бѣдными и богатыми, и вполнѣ достойной сдѣлаться владѣтельницей замка.

Однако, одинъ нёллингтонскій житель не радовался вмѣстѣ съ остальными. Онъ былъ слишкомъ озадаченъ для этого. Этобылъ докторъ Спрекли. Онъ стоялъ у своего окна на утреннемъ солнцѣ и прислушивался къ веселому трезвону. Сквайръ Денисонъ дожилъ до желаемаго дня рожденія, колокола трезвонили по этому случаю; но докторъ Спрекли былъ какъ въ туманѣ и думалъ, что никогда ничего больше въ медицинѣ не разберетъ, зная сложеніе Денисона и болѣзнь, отъ которой онъ страдалъ, онъ не понималъ какъ онъ могъ быть еще живъ.

И день и ночь послѣднее время этотъ искусный врачъ размышлялъ объ этой тайнѣ, потому что для него это казалось тайной, но тайной выше его пониманія. По соображеніямъ его собственнаго искуства и опытности и знаменитыхъ лондонскихъ докторовъ, которымъ онъ подробно описалъ болѣзнь, для него не только казалось невѣроятнымъ но и невозможнымъ, чтобы Джильбертъ Денисонъ могъ дожить до Рождества. Однако онъ былъ живъ; и какъ говорили въ Герон-Дайкѣ, чувствовалъ себя хорошо двадцать четвертаго апрѣля!

Докторъ Спрекли стоялъ еще у окна, когда его успѣшный соперникъ, докторъ Джаго проѣхалъ въ своемъ гигѣ, запряженномъ новой, недавно купленной лошадью. Онъ ѣхалъ въ Герон-Дайкъ и получасомъ ранѣе обыкновеннаго. Въ честь этого торжественнаго дня, онъ одѣлся въ новый черный фракъ, бѣлый галстукъ и новое пальто. Онъ взглянулъ на окно, проѣзжая мимо, и доктору Спрекли показалось, что на лицѣ его была улыбка дерзкаго торжества, котораго онъ скрыть не могъ. Когда Спрекли отвернулся, у него на сердцѣ была большая горечь.

Въ почтовой сумкѣ Герон-Дайка было письмо, адресованное къ сквайру, изъ Флоренціи. Элла Винтеръ постаралась отправить это письмо такимъ образомъ, чтобы оно дошло до ея дѣда двадцать четвертаго числа. Послѣ многочисленныхъ поздравленій и желаній, исполненныхъ любви, было написано:

«Не могу сказать вамъ какъ я желала быть дома въ день вашего рожденія. Но этому не суждено было случиться. Однако теперь, когда мое шестимѣсячное изгнаніе кончилось, не можете ли вы назначить время моего возвращенія въ Герон-Дайкъ? Мы медленно подвигаемся домой, какъ вамъ извѣстно, мѣшкаемъ то здѣсь, то тамъ и все надѣемся получить извѣстіе, что насъ ожидаютъ въ наше старое гнѣздо. Но даже тетушкѣ надоѣли наконецъ эти безпрестанные переѣзды съ мѣста на мѣсто, и я вполнѣ убѣждена, что въ настоящую минуту, она охотно промѣняла бы всѣ церкви и картинныя галереи Флоренціи на пріятныя странствованія по лавкамъ въ Регентской улицѣ, и мы возвращаемся въ ея Бейсватерскій домъ. Пожалуйста, милый дѣдушка, въ вашемъ слѣдующемъ письмѣ назначьте день, когда вы ждете меня опять подъ старую кровлю, и будьте увѣрены, что ни вѣтеръ, ни дождь не задержатъ меня ни на одинъ часъ».

Отвѣтъ на это письмо былъ посланъ изъ Герон-Дайка на слѣдующій день. Мы говорили, что письма Денисона къ Эллѣ писалъ Гьюбертъ Стонъ подъ его диктовку, но подъ каждымъ стояла каракульками подпись сквайра, которой очень было бы трудно подражать, и на этотъ разъ правило не имѣло исключенія. Въ письмѣ заключалось слѣдующее:

«Съ нетерпѣніемъ желаю увидѣть опять твое молодое личико. Но я опять скажу: терпѣніе, терпѣніе! Веселись пока можешь, и теперь, пока ты за границей, смотри все что можешь. Старайся обогатить твой умъ всѣми возможными способами, и набирай запасъ пріятныхъ воспоминаній для будущаго. Обѣщаю тебѣ, что когда ты вернешься опять къ морю, то не скоро уѣдешь отъ него. Я такъ здоровъ и бодръ какъ два года тому назадъ, слѣдовательно тебѣ нечего безпокоиться о моемъ здоровьѣ. Этотъ Джаго чудо что за человѣкъ. Двѣ недѣли съ твоей теткою въ Бейсватерѣ будутъ пріятнымъ окончаніемъ твоихъ путешествій; мистрисъ Карліонъ будетъ пріятно пожить съ тобою нѣкоторое время, и мы не должны поступать нелюбезно съ нею, дѣвочка. Положимъ такъ, что я увижу мою красоточку въ Герон-Дайкѣ перваго іюня, и долго долго не разстанусь съ нею болѣе.»

Гьюбертъ Стонъ также нарядился въ новый костюмъ, и даже старикъ Ааронъ надѣлъ свое лучшее платье и туго накрахмаленный галстукъ. Нетерпѣливо ожидаемый день рожденія слѣдовало отпраздновать прилично. Служанки были обрадованы новыми платьями и кисейными передниками, обшитыми лентами, а Дорозсія Стонъ чепчикомъ съ богатыми старыми кружевами. Дорозсіи, однако, не доставлялъ большого удовольствія этотъ день; она сидѣла у огня въ своей комнатѣ, жаловалась на невральгію съ испуганнымъ выраженіемъ въ лицѣ и туманнымъ выраженіемъ въ глазахъ.

Большія старыя двери были отворены настежь. Яркій огонь пылалъ въ передней, чего не было уже много лѣтъ. Турецкій коверъ покрывалъ полъ и на этомъ коврѣ стоялъ столъ чернаго дуба съ рѣзьбой, а на столѣ серебряный подносъ для визитныхъ карточекъ гостей. Кадки съ померанцевыми деревьями и оранжерейными растеніями стояли въ углахъ передней.

Ничто, однако, не могло привести Аарона въ хорошее расположеніе духа, если онъ заблагоразсудилъ быть въ дурномъ. Онъ бродилъ какъ привидѣніе, заглядывая то туда, то сюда, браня служанокъ, ворча на племянника, и косясь на доктора Джаго, какъ будто онъ былъ какой-нибудь злой колдунъ.

Вскорѣ послѣ полудня, подъѣхалъ экипажъ перваго гостя, викарія Френсиса Кетля. Дочь его тоже бы пріѣхала, да ее не было дома. Викарія приняли въ передней докторъ Джаго и Гьюбертъ Стонъ. Перемолвились нѣсколькими словами и Кетль выразилъ свое сильное желаніе еще разъ увидѣть и пожать руку своему милому старому другу сквайру. Докторъ Джаго _/очень сожалѣлъ, что долженъ отказать. Дѣло въ томъ, говорилъ онъ, что сквайръ провелъ очень тревожную ночь и даже совсѣмъ не спалъ. Часъ тому назадъ онъ впалъ въ освѣжительный сонъ, который, какъ слѣдовало ожидать, продолжится нѣсколько часовъ и будетъ очень ему полезенъ. Все-таки если викарій желаетъ, мистера Денисона разбудятъ и…

— Ни за что на свѣтѣ, торопливо перебилъ викарій: — я вовсе не желаю, чтобъ его будили. Поздравьте его отъ меня, и скажите какъ я желаю видѣть его. Можетъ быть въ другой разъ онъ будетъ въ состояніи принять ненадолго стараго друга.

— Безъ всякаго сомнѣнія, возразилъ докторъ Джаго горячо: — вы понимаете, серъ, что онъ берегъ себя для нынѣшняго дня, намѣреваясь видѣть двухъ трехъ дорогихъ друзей, но эта тревожная ночь испортила все.

Другіе экипажи быстро подъѣжали къ замку одинъ за другимъ послѣ отъѣзда викарія, пока всѣ значительные люди въ окрестностяхъ, или были сами, или прислали карточки. На всѣ вопросы былъ данъ одинъ отвѣтъ: мистеръ Денисонъ надѣялся принять двухъ трехъ друзей, но провелъ тревожную ночь, а недавно впалъ въ глубокій и освѣжительный сонъ, который нарушать нельзя.

Особенно одна посѣтительница сожалѣла, что не можетъ видѣть сквайра, это была леди Марія Скефингтонъ. Марія Кетль была ея крестная дочь и названа въ честь ея. Теперь это была шестидесятипятилѣтняя старая дѣва. Леди Марія со вздохомъ обвела глазами переднюю, и припоминала то время, когда надѣялась сдѣлаться хозяйкой въ Герон-Дайкѣ. Сорокъ лѣтъ тому назадъ Денисонъ танцовалъ съ нею нѣсколько разъ на провинціальныхъ балахъ и оказывалъ ей вниманіе при встрѣчѣ; а она, по обычаю молодыхъ дѣвицъ, приняла за вѣрное, что онъ намѣренъ сдѣлать ей предложеніе. Но желаемое объясненіе не наступило, и надежда постепенно исчезла изъ ея сердца. Но она часто говорила себѣ, что ни прежде, ни послѣ никогда не была она такъ близко къ супружеству, и до-сихъ-поръ съ нѣжностью вспоминала красиваго молодого сквайра. Они остались добрыми друзьями, и теперь сѣдая старушка леди Марія почувствовала сильное желаніе увидѣть его еще разъ. Когда ей сказали, что это невозможно, она опустила вуаль и вернулась въ свою карету со слезами.

Около пяти часовъ, въ замокъ явился посланный отъ Тумса, капельмейстера Нёллингтонскаго оркестра узнать можетъ ли оркестръ изъявить свое уваженіе сквайру въ день его рожденія и сыграть нѣсколько пьесъ въ замкѣ въ этотъ вечеръ.

Старикъ Ааронъ пошелъ доложить объ этомъ сквайру очень неохотно, ему было бы пріятно отказать, если бы онъ смѣлъ, и вернулся чрезъ нѣсколько минутъ съ любезнымъ отвѣтомъ сквайра — ему будетъ очень пріятно принять оркестръ въ половинѣ девятаго.

Оркестръ явился въ назначенный часъ: двѣ скрипки, віолончель, арфа, два кларнета, всѣ музыканты были мелкими лавочниками въ городкѣ. Гьюбертъ Стонъ въ модномъ пальтѣ и куря сигару, встрѣтилъ ихъ у калитки, выходившей въ садъ, и провелъ на лужайку за нѣсколько ярдовъ отъ оконъ гостиной Денисона. Онъ сказалъ, что сквайръ слабъ и не можетъ слышать близко музыку. Садовникъ Джонъ Тилни и его жена прокрались сзади музыкантовъ, и если бы Гьюбертъ Стонъ это замѣтилъ, онъ можетъ быть прогналъ бы ихъ, находя, что слугъ надо держать на своемъ мѣстѣ.

Ставни въ гостиной Денисона не запирались въ этотъ вечеръ. Яркій огонь горѣлъ въ каминѣ, двѣ восковыя свѣчи стояли на столѣ среди комнаты. Высокая худощавая фигура сквайра на большомъ кожаномъ креслѣ, закутанная въ длинный шлафрокъ, ясно была видна группѣ на лужайкѣ. Голова его осунулась между плечами, когда онъ наклонился нѣсколько впередъ, пристально смотря въ огонь, и сложивъ свои костлявыя руки на набалдашникѣ своей массивной палки, безъ помощи которой уже давно не могъ переходить изъ одной комнаты въ другую. Брильянтъ въ его перстнѣ сверкалъ отъ каминнаго огня, отъ огня же еще худыя щеки казались еще болѣе впалыми и контрастъ между черной бархатной шапочкой и длинными бѣлыми волосами, выбивавшимися изъ подъ нея, былъ еще замѣтнѣе. Онъ сидѣлъ одинокой живой фигурой въ картинѣ, подернутый мракомъ и это придавало всему какую-то особенную торжественность.

При первыхъ звукахъ оркестра сквайръ быстро поднялъ голову и принялъ видъ человѣка, слушающаго внимательно.

Оркестръ сыгралъ нѣсколько пьесъ. Когда затихли звуки послѣдней пьесы, сквайръ медленно и съ трудомъ приподнялся. Съ помощью своей палки, подобравъ полы своего шлафрока, онъ слабыми шагами дошелъ до окна. Взявъ палку въ лѣвую руку, онъ важно наклонилъ голову и замахалъ правою рукою два или три раза въ знакъ признательности и привѣтствія. Потомъ вернулся опять на свое кресло.

Троекратное ура раздалось въ честь сквайра, музыканты вышли изъ дома, Гьюбертъ заперъ калитку. Въ людской было приготовлено для нихъ обильное угощеніе, на которомъ не заблагоразсудилъ присутствовать ворчливый старикъ Ааронъ, и хотя внукъ говорилъ ему при всѣхъ домашнихъ, что ему слѣдуетъ это сдѣлать, но посѣщенія музыкантовъ онъ не одобрялъ. Онъ пришелъ только взглянуть на ихъ ужинъ, бормоча про себя о разореніи и мотовствѣ. Но пиво было крѣпкое и гости не обращали никакого вниманія на эту воркотню. Они давно знали старика Аарона и захохотали, когда онъ заперъ за собою дверь.

Глава XVII.

Чарльзъ Плекетъ пріѣзжаетъ къ сквайру.

Двадцать пятаго апрѣля Денисонъ получилъ письмо отъ фирмы Плекетъ Плекетъ и Рексъ, увѣдомлявшее сквайра въ вѣжливыхъ выраженіяхъ, что согласно желанію ихъ уважаемаго кліента мистера Денисона владѣльца Нёнгем-Прайорса, мистеръ Чарльзъ Плекетъ явится въ замокъ въ одиннадцать часовъ утромъ двадцать шестого, для того чтобы удостовѣриться (чисто для формы), что владѣлецъ Герон-Дайка пережилъ свой семидесятый день рожденія. Если мистеру Денисону Герон-Дайкскому не удобно лично видѣться съ мистеромъ Плекетомъ въ это время, его просятъ назначить часъ позднѣе въ тотъ же самый день. Въ письмѣ не говорилось ничего о томъ пунктѣ въ завѣщаніи покойнаго Джильберта Денисона, который давалъ младшему Денисону право потребовать такого свиданія, потому что сквайру Денисону самому долженъ былъ быть извѣстенъ этотъ фактъ.

Разсердило ли это письмо сквайра или нѣтъ, было неизвѣстно; но оно очень разсердило Аарона Стона. Ааронъ еще не повеселѣлъ послѣ вчерашняго, поздравительныя посѣщенія къ его господину разсердили его, а главное прибытіе музыкантовъ вечеромъ. А это посѣщеніе лондонскихъ повѣренныхъ просто оскорбило Аарона.

Гьюбертъ, распечатывавшій всѣ письма въ комнатѣ сквайра, вышелъ съ этимъ письмомъ въ рукѣ, оставивъ у больного доктора Джаго. Этотъ лукавый докторъ, не пропуская ни одного дня пріѣзжалъ въ Герон-Дайкъ въ разные часы, и раньше и позже, какъ ему было удобно. Старикъ Ааронъ и его жена сидѣли за чаемъ; одну изъ служанокъ, Илайзу, призвали поджарить хлѣбъ. Она стояла на колѣняхъ, у огня, когда вошелъ Гьюбертъ и подалъ письмо своему дѣду.

— Сквайръ говоритъ, что вы должны это прочесть, сказалъ Гьюбертъ: — разумѣется, надо принять этихъ людей.

Ааронъ надѣлъ очки, подошелъ къ окну, чтобы было виднѣе, и прочтя письмо, поднялъ такую брань, что мистрисъ Стонъ вскочила съ своего кресла, Илайза обернулась, а Гьюбертъ только засмѣялся.

— Подлые шпіоны! закричалъ онъ, ударивъ по столу кулакомъ, такъ что всѣ чашки забрянчали. — Не бывать имъ въ этомъ домѣ; я дверь прежде заколочу! повѣренный! какъ бы не такъ! Нѣтъ, нѣтъ!

— Зачѣмъ, дѣдушка, вы сердитесь такъ сумасбродно? увѣщевалъ Гьюбертъ. — Эти повѣренные вамъ не сдѣлаютъ никакого вреда. Сквайръ намѣренъ ихъ принять — онъ не можетъ поступить иначе.

— Не можетъ! ревѣлъ Ааронъ.

— Да. А если вы пойдете къ нему сейчасъ, то онъ скажетъ вамъ почему. Отчего же ему и не принять ихъ, если онъ чувствуетъ себя довольно хорошо? прибавилъ Гьюбертъ.

— Оттого, что ты идіотъ! закричалъ старикъ Ааронъ.

Гьюбертъ опять засмѣялся, эти запальчивыя вспышки только смѣшили его. Ааронъ сѣлъ допить чай, руки его дрожали. Илайза теперь стояла у стола и намазывала масломъ поджаренный хлѣбъ.

— Послушайте, дѣдушка, сказалъ Гьюбертъ: — сквайру угодно принять этого повѣреннаго изъ Лондона, и вы не можете не послушаться его, но если вамъ такъ не нравится это посѣщеніе, почему бы вамъ не уѣхать на это время? Вы всю недѣлю собирались въ Нёллингтонъ купить сѣна и клевера, поѣзжайте же завтра покупать.

Ааронъ съ гнѣвомъ взглянулъ на своего внука.

— Такъ сейчасъ и послушаю совѣтовъ такого молокососа! сказалъ онъ, что заставило Илайзу засмѣяться. — Хорошо пойдутъ на свѣтѣ дѣла, если такіе шелопаи будутъ распоряжаться старшими!

— Я не распоряжаюсь, да вы и не послушались бы меня, возразилъ Гьюбертъ. — Я только совѣтую для вашего же спокойствія. Сквайръ хочетъ принять этихъ повѣренныхъ — кажется ихъ будетъ двое — и вамъ не годится поднимать шумъ, когда они пріѣдутъ. Вы кажется забываете какъ боленъ и слабъ нашъ баринъ, и какъ часто повторялъ вамъ Джаго, что ему всего полезнѣе не раздражаться. Поэтому я говорю отправляйтесь въ Нёллингтонъ послѣ завтрака и пусть это посѣщеніе произойдетъ во время вашего отсутствія.

Ааронъ ворчалъ нѣсколько минутъ.

— Просто срамъ! воскликнулъ онъ: — срамъ! Ужъ прошелъ день рожденія, а теперь опять вздумали надоѣдать! Развѣ барину не велѣно оставаться въ покоѣ, спрашиваю тебя? Кто же поручится, что это свиданіе съ негодяями не…

— Повредитъ ему, хотѣли вы сказать, вдругъ перебилъ Гыобертъ. — Ну, мы можемъ принять предосторожности противъ этого. Джаго, разумѣется, долженъ быть при этомъ и щупать его пульсъ. — А вы отправляйтесь утромъ въ Нёллингтонъ и въ домѣ будетъ тишина, заключилъ Гьюбертъ, взявъ письмо и повернувшись, чтобъ уйти.

— Не сядешь ли ты напиться чаю, милый Гьюбертъ? позвала его старушка, не смѣвшая прежде прервать разговоръ.

— Я послѣ напьюсь.

Въ одномъ изъ коридоровъ по дорогѣ въ комнату сквайра, Гыобертъ встрѣтился съ Джаго.

— Чему вы смѣетесь? спросилъ докторъ, увидѣвъ улыбку на губахъ молодого человѣка.

— Смѣюсь надъ дѣдушкой. Посмотрѣли бы вы какъ онъ взбѣсился. Если его не удержать, онъ вылилъ бы цѣлое ведро на голову этого повѣреннаго, какъ только тотъ вошелъ бы въ дверь, а я посовѣтовалъ ему уѣхать утромъ въ Нёллингтонъ покупать сѣно и клеверъ.

— А этотъ повѣренный хорошо знаетъ сквайра? спросилъ докторъ.

— Кажется они встрѣчались разъ или два нѣсколько лѣтъ тому назадъ, отвѣтилъ Гьюбертъ.

Повидимому, Ааронъ нашелъ совѣтъ внука благоразумнымъ, потому что утромъ сталъ собираться въ Нёллингтонъ. Гьюбертъ случайно вошелъ въ кухню, когда Фемія застегивала штиблеты старику, а Илайза стояла возлѣ.

— Я удивляюсь, что вы не ѣдете въ одноколкѣ, серъ, сказалъ Гьюбертъ.

— На что мнѣ одноколка? заспорилъ старикъ. — Или ты думаешь, что у меня не хватитъ силъ дойти до Нёллингтона, продолжалъ онъ, взявъ зонтикъ, когда Фемія застегнула послѣднюю пуговицу.

— Это какъ вамъ угодно, сказалъ Гьюбертъ, котораго старикъ никогда не могъ вывести изъ себя. — Зайдите-ка къ седѣльщику и скажите ему, что новыя стремена хороши.

Ааронъ отправился съ зонтикомъ въ одной рукѣ, съ толстой палкой въ другой. Гьюбертъ надѣлъ шляпу и проводилъ старика чрезъ кустарникъ съ задней стороны дома. Часы пробили десять. Собирались дождевыя тучи.

Въ одиннадцать часовъ Чарльзъ Плекетъ и его письмоводитель Фокси пріѣхали въ Герон-Дайкъ. Дверь ему отворила одна изъ служанокъ, а Гьюбертъ Стонъ принялъ его въ передней. Чарльзъ Плекетъ былъ низенькій кругленькій мужчина лѣтъ пятидесяти-пяти, съ быстрыми глазами, всегда готовой улыбкой и веселымъ голосомъ. Онъ скорѣе походилъ на джентльмена фермера, чѣмъ на лондонскаго стряпчаго. Молодой мистеръ Фокси былъ въ очкахъ и въ безукоризненномъ черномъ костюмѣ, съ лицомъ очень кроткимъ.

— Мистеръ Чарльзъ Плекетъ, я? полагаю? сказалъ Гьюбертъ, подходя.

— Да, я Чарльзъ Плекетъ, а это мой письмоводитель, мистеръ Фокси. Я имѣю удовольствіе говорить съ…

— Меня зовутъ Гьюбертъ Стонъ. Я секретарь мистера Денисона и вообще занимаюсь всѣми дѣлами.

— Очень радъ познакомиться съ вами, мистеръ Стонъ. Вамъ вѣроятно извѣстна цѣль моего посѣщенія, причина заставившая меня пріѣхать сюда?

— Мнѣ извѣстно все, отвѣтилъ Гьюбертъ: — мистеръ Денисонъ не скрываетъ отъ меня ничего.

— Я полагаю, что нѣтъ никакого препятствія къ тому, чтобы я увидѣлся съ мистеромъ Денисономъ тотчасъ?

— Рѣшительно никакого. Онъ готовъ принять васъ. Но прежде чѣмъ вы пойдете къ нему въ комнату, вамъ не худо бы поговорить съ его докторомъ, который ждетъ васъ.

— Это какъ вамъ угодно, отвѣтилъ Чарльзъ Плекетъ: — мое свиданіе съ мистеромъ Денисономъ не должно продолжаться болѣе нѣсколькихъ минутъ.

Посѣтителей пригласили сѣсть въ большой гостиной. Гьюбертъ позвонилъ и вошелъ докторъ Джаго. Гьюбертъ представилъ его и онъ сѣлъ возлѣ стряпчаго.

— Съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что мой больной очень слабъ сегодня, началъ докторъ. — Поэтому я долженъ убѣдительно просить васъ сократить ваше посѣщеніе насколько возможно.

— Я уже замѣтилъ, что мнѣ нужно видѣть мистера Денисона только на нѣсколько минутъ, холодно отвѣтилъ Плекетъ.

Что-то въ этомъ низенькомъ чернобородомъ иностранномъ докторѣ сдѣлало на него неблагопріятное впечатлѣніе.

— Вы простите мнѣ, что я хлопочу о пользѣ моего больного, отвѣтилъ Джаго спокойнымъ тономъ. — Всякое волненіе опасно для мистера Денисона въ его настоящемъ положеніи. Онъ уже давно такъ слабъ, что его друзья удивляются какъ онъ могъ такъ долго остаться живъ; они такъ…

— Очень, я думаю, удивляются, перебилъ повѣренный.

Докторъ Джаго взглянулъ на него своими зоркими глазами.

— И онъ такой строптивый, продолжалъ докторъ съ улыбкой. — Намъ иногда трудно сладить съ нимъ.

Чарльзъ Плекетъ всталъ.

— Если сквайръ Денисонъ можетъ насъ принять, серъ, то мнѣ кажется, что чѣмъ скорѣе кончится наше свиданіе, тѣмъ будетъ лучше.

— Я вполнѣ согласенъ съ вами, серъ, отвѣтилъ докторъ такимъ же благодушнымъ тономъ насколько тонъ стряпчаго былъ отрывистъ. — Мистеръ Денисонъ ждетъ васъ. Вы кажется съ нимъ встрѣчались, прибавилъ докторъ Джаго, когда они выходили изъ комнаты.

— Мы встрѣчались два раза, отвѣтилъ Чарльзъ Плекетъ: — въ Лондонѣ лѣтъ шесть тому назадъ.

— Такъ давно! воскликнулъ, Гьюбертъ Стонъ. — Боже мой! вы найдете въ немъ большую перемѣну, серъ.

— Ожидаю этого. Но я его узнаю какъ бы онъ не перемѣнился, отвѣтилъ стряпчій. — Можетъ мистеръ Денисонъ сидѣть?

— Бываютъ дни — но никогда такъ рано утромъ. Вамъ придется увидѣть его въ постели.

Спальня сквайра была возлѣ его гостиной. Когда они проходили въ большія, обитыя байкой двери, обѣ теперь отворенныя настежь, Чарльзъ Плекетъ обратилъ на нихъ вниманіе.

— Это что-то новое, замѣтилъ онъ. — Вѣрно отъ сквозного вѣтра?

— Не столько отъ этого, сколько отъ шума, замѣтилъ докторъ Джаго.

— Кажется у васъ здѣсь шума большого не можетъ быть.

— Напротивъ. Часто пріѣзжаютъ гости, и сквайру непріятно слышать ихъ, когда онъ не можетъ ихъ принять. У него тонкій слухъ.

Докторъ Джаго остановился у двери спальни съ этими словами:

— Подождите, шепнулъ онъ: — я пойду и посмотрю, не заснулъ ли онъ?

Оба гостя и Гьюбертъ остались ждать за дверьми.

— Онъ не спитъ и готовъ принять васъ, сказалъ докторъ Джаго, вернувшись.

Плекетъ и его письмоводитель вошли. Гьюбертъ вошелъ послѣдній и тихо заперъ дверь.

Погода въ это утро была пасмурна — совсѣмъ не похожа на ясное утро двадцать четвертаго числа — и даже тотъ свѣтъ, который могъ еще пробраться въ комнату затемнялся тяжелыми занавѣсками, закрывавшими оба окна, и сторами, опущенными на половину. Все-таки было достаточно свѣта, чтобы увидѣть тяжелую, старинную кровать и угрюмаго человѣка, лежащаго на ней, и поддерживаемаго грудой подушекъ. На плечи его былъ накинутъ сѣрый шлафрокъ, черная бархатная шапочка прикрывала голову, а длинные сѣдые волосы, выбивавшіеся изъ подъ нея, какъ будто ожидали, чтобы ихъ причесала женская рука. Палка его лежала на одѣялѣ, такъ близко, что онъ могъ дотронуться ею до звонка, находившагося возлѣ, если бы ему было нужно позвать сидѣлку изъ смежной комнаты. Наконецъ, опаловый перстень сверкалъ на второмъ пальцѣ лѣвой руки, какъ это было уже сорокъ лѣтъ сряду. Въ каминѣ мерцалъ огонь, на столѣ возлѣ постели стояли склянки съ разными лѣкарствами.

Чарльзъ Плекетъ подошелъ къ ногамъ кровати и пристально посмотрѣлъ на больного.

— Здравствуйте, мистеръ Денисонъ, сказалъ онъ: — я полагаю, вы знаете зачѣмъ я пріѣхалъ къ вамъ сегодня?

— Да, знаю… знаю, сказалъ сквайръ тихимъ голосомъ, потерявшимъ свой жесткій и суровый тонъ, и принявшимъ отъ продолжительной болѣзни какой-то глухой звукъ. — Вотъ теперь вы. видѣли меня, какая же вамъ польза изъ того! прибавилъ онъ съ оттѣнкомъ своей прежней угрюмой ироніи: — впрочемъ, я не желаю быть невѣжливъ ни къ вамъ, серъ, ни къ тѣмъ, которые послали васъ.

Плекетъ обыкновенно не лѣзъ въ карманъ за словомъ, но, очевидно, онъ чувствовалъ неловкость своего положенія въ это утро. Онъ кашлянулъ, посмотрѣлъ на доктора Джаго, который вмѣсто отвѣта придвинулъ стулья и знакомъ пригласилъ гостей сѣсть.

— Я имѣлъ удовольствіе встрѣчаться съ вами въ Лондонѣ раза два, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, мистеръ Денисонъ, сказалъ стряпчій, чтобы какъ-нибудь начать разговоръ.

— Сомнѣваюсь, чтобы это доставило вамъ удовольствіе, возразилъ сквайръ. — Не могу сказать, чтобы это доставило удовольствіе мнѣ, я зналъ кого вы были представителемъ.

Плекетъ тихо засмѣялся. Онъ всегда это дѣлалъ, если ему говорили что-нибудь непріятное по его дѣлу.

— Ну можетъ быть, благоразумнѣе будетъ о прошломъ не вспоминать, сказалъ онъ: — хотя сколько мнѣ помнится, вы ѣъ этихъ свиданіяхъ всегда одерживали надо мною верхъ. Вашъ родственникъ, мистеръ Денисонъ, владѣлецъ Нёнгем-Прайорса…

— Если вы пріѣхали говорить мнѣ объ этой эхиднѣ… эхиднѣ, слышите ли вы? то чѣмъ скорѣе вы уберетесь отсюда, тѣмъ лучше. Вы видѣли меня, разговаривали со мною — чего еще вамъ нужно?

Больной съ своимъ блѣднымъ лицомъ и сверкающими глазами, смотрѣлъ такъ свирѣпо и говорилъ съ такимъ раздраженіемъ, что Фокси съ невольнымъ испугомъ отодвинулъ свой стулъ.

— Повѣрьте мнѣ, сквайръ, я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія оскорбить васъ, сказалъ Плекетъ самымъ примирительнымъ тономъ.

Больной отвернулся съ нетерпѣніемъ и указалъ на чашку съ буліономъ, стоявшую на столѣ. Джаго подошелъ и подалъ ему чашку. Онъ поднесъ ее къ губамъ, отпилъ немного и вдругъ бросилъ чашку прямо въ каминъ.

— Холодный, холодный! закричалъ онъ съ свирѣпой энергіей. — Вы всѣ на одинъ ладъ, накинулся онъ на Джаго. — Вы всѣ сговорились отправить меня на кладбище!

Съ этими словами онъ опустился въ изнеможеніи на свое изголовье, съ трудомъ переводя духъ.

Фокси такъ удивился, что его очки упали на полъ. Чарльзъ Плекетъ всталъ и отодвинулъ свой стулъ; онъ тоже испугался. Джаго, озадаченный не менѣе другихъ, какъ можно было видѣть по его физіономіи, сдѣлалъ посѣтителямъ знакъ выйти изъ комнаты.

— Право я не ручаюсь за послѣдствія, если вы останетесь, шепнулъ онъ.

Гьюбертъ Стонъ отворилъ дверь.

— Все такой же брюзга, пробормоталъ стряпчій, уходя.

Гьюбертъ проводилъ ихъ до гостиной и приказалъ подать хересъ и бисквиты, что и принесла Илайза. Скоро къ нимъ пришелъ Джаго.

— Онъ теперь немножко успокоился, сказалъ докторъ. — Я слышалъ, что сквайръ Денисонъ всю свою жизнь былъ подверженъ этимъ маленькимъ вспышкамъ гнѣва, но…

— Вы называете ихъ маленькими! замѣтилъ Плёкетъ, прихлебывая вино.

Докторъ улыбнулся.

— Я не досказалъ, что мы очень ихъ боимся, и что онѣ ужасно вредятъ ему въ его настоящемъ положеніи.

— Съ такимъ человѣкомъ не совсѣмъ пріятно жить, сказалъ Плекетъ, пожавъ плечами.

— Да, съ нимъ иногда бываетъ трудно, согласился Гьюбертъ. — Но мы къ нему привыкли.

— Навѣрно внучка сквайра, мисъ Винтеръ, очень заботится объ его удобствахъ? замѣтилъ стряпчій.

— Мисъ Винтеръ за границей, ее нѣтъ здѣсь съ прошлаго октября, отвѣтилъ Гьюбертъ и его черные глаза весело засверкали.

— Вотъ какъ! возразилъ Плекетъ такимъ удивленнымъ тономъ, какъ будто это была для него новость. — Это довольно странно, что мисъ Винтеръ оставила его въ такомъ положеніи.

— Сквайру было лучше, когда мисъ Винтеръ уѣхала изъ Англіи, и онъ не хотѣлъ призывать ее. Кажется ее скоро сюда ожидаютъ.

— Казалось бы она должна желать быть съ нимъ.

— Конечно, согласился докторъ Джаго: — но мы думаемъ — я думаю, что хорошо, чтобы ее не было здѣсь. Необходимо избавлять его отъ всякаго волненія. У насъ отличная сидѣлка, и онъ окруженъ всевозможными попеченіями. Въ этомъ я могу увѣрить васъ.

— О! я не сомнѣваюсь въ этомъ, отвѣтилъ стряпчій, ставя стаканъ и вставая вмѣстѣ съ своимъ письмоводителемъ.

Докторъ простился съ ними, Гьюбертъ Стонъ проводилъ ихъ до дверей и смотрѣлъ какъ они уѣхали.

— Мнѣ не нравится докторъ Джаго, замѣтилъ Плекетъ своему спутнику, когда они ѣхали по парку. — Я привыкъ изучать характеры, а этотъ человѣкъ кажется мнѣ двуличнымъ. Примѣтили вы, какая у него мрачная и зловѣщая улыбка?

Фокси съ этимъ согласился; это посѣщеніе не доставило ему никакого удовольствія.

— Прекрасное имѣніе, безспорно, замѣтилъ стряпчій, смотря на всѣ стороны. — А я надѣялся, что нашъ Денисонъ наслѣдуетъ это. Хорошо, что онъ философъ, онъ равнодушно отнесется къ этому.

— Имѣя доходъ нашего кліента, мнѣ кажется, даже я могъ бы быть философомъ, сухо сказалъ письмоводитель.

— Да, но есть старая пословица: «у кого много, тотъ хочетъ еще больше». Но наша сторона проиграла и нечего плакать о пролитомъ молокѣ. Не могу понять, какъ это мисъ Винтеръ можетъ быть въ отсутствіи въ такое время, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Соображая то, что я видѣлъ и слышалъ сегодня и донесенія Никсона, я долженъ сказать, что во всемъ этомъ есть что-то приводящее меня въ недоумѣніе и что мнѣ не нравится вовсе.

— Но вы ни на чемъ существенномъ не можете основать ваши подозрѣнія, серъ?

— Нѣтъ, въ томъ-то и дѣло! согласился Чарльзъ Плекетъ. — Мнѣ нужно что-нибудь существенное, теперь я борюсь только съ тѣнями.

Ааронъ Стонъ какъ будто повеселѣлъ въ Нёллингтонѣ, потому что, когда вернулся, то былъ въ хорошемъ расположеніи духа. Онъ прямо прошелъ въ кухню съ палкой и зонтикомъ и позвалъ служанокъ разстегнуть штиблеты.

— Видѣлъ я этихъ подлецовъ стряпчихъ, когда они проѣзжали по городу въ своемъ гигѣ, закричалъ онъ, хотя рѣдко удостоивалъ заговаривать съ служанками, а только ихъ бранилъ. — Двое сидѣли въ гигѣ. И по виду-то шельмецы и какъ скоро ѣхали!

Поощряемая этой любезностью, Фемія разсказала, какъ сквайръ разсердился, разговаривая съ стряпчими, и какъ швырнулъ въ каминъ чашку съ буліономъ. Этотъ маленькій эпизодъ Гьюбертъ разсказалъ садовнику при служанкахъ. Это такъ показалось смѣшно старику Аарону, что онъ хихикалъ полчаса.

— Я самъ бы это сдѣлалъ, я самъ бы, это сдѣлалъ, повторялъ онъ. — Сквайръ еще духомъ не ослабѣлъ.

Глава XVIII.

Неожиданное извѣстіе.

Мистрисъ Карліонъ и мисъ Винтеръ пріѣхали въ Парижъ 18 мая. Имъ нечего было торопиться. Онѣ получили письмо отъ сквайра Денисона, написанное, по обыкновенію, Гьюбертомъ Стономъ, но подписанное неподражаемымъ автографомъ сквайра. Эллѣ было назначено пріѣхать въ Герон-Дайкъ перваго іюня, и сообщено, что сквайру будетъ пріятно видѣть, въ то же время, мистрисъ Карліонъ. Поэтому мистрисъ Карліонъ рѣшила, что ничего не можетъ быть пріятнѣе, какъ провести недѣлю въ Парижѣ, а потомъ дня три въ Лондонѣ до отъѣзда въ Норфолькъ.

Утромъ 20 дамы отправились въ лавки и, вернувшись въ гостиницу, Элла нашла телеграмму, полученную безъ нея. Она была отъ Гьюберта Стона.

«Съ глубокимъ прискорбіемъ извѣщаю, что мистеръ Денисонъ умеръ скоропостижно вчера вечеромъ, послѣ полуночи. Прошу телеграфировать ваши распоряженія, и когда можно ожидать васъ въ замокъ».

Для Эллы это былъ неожиданный и страшный ударъ. Лишившись въ дѣтствѣ отца и матери, она отдала всю привязанность сердца своему дѣду. Теперь ей казалось, что этотъ, ударъ сдѣлалъ ее круглой сиротой. Горе ея тѣмъ было глубже, что она не находилась при кончинѣ дѣда. Зачѣмъ онъ отослалъ ее отъ себя, когда былъ такъ боленъ, зачѣмъ онъ такъ настойчиво не позволялъ ей возвращаться? А теперь она никогда не увидитъ его болѣе!

Мистрисъ Карліонъ взяла на себя всѣ необходимыя дорожныя хлопоты и не мѣшала Эллѣ предаваться своему горю. Чрезъ двадцать четыре часа по полученіи телеграммы, онѣ были уже въ Лондонѣ. Тамъ онѣ были принуждены переночевать и, заказавъ траурныя платья, уѣхали на другой день, въ Норфолькъ, оставивъ въ Лондонѣ Гигсонъ, которая была, не совсѣмъ здорова.

— Отдыхъ принесетъ ей пользу, сказала мистрисъ Карліонъ.

Гьюбертъ Стонъ съ каретой оставилъ ихъ на станціи и онѣ тотчасъ отправились въ замокъ.

Чрезъ нѣсколько времени, посвященному горю и волненію, Элла призвала къ себѣ Аарона Стона въ маленькую гостиную. Сторы были спущены и комната была мрачна и печальна.

Ааронъ пришелъ, дрожа и повѣсивъ голову. Онъ былъ человѣкъ жесткій, но преданный своему господину, который былъ очень дорогъ ему. Элла скорбѣла объ его печали. Она подошла къ нему и взяла его грубую руку своими нѣжными руками.

— О, Ааронъ, старый другъ, вы были его другомъ и моимъ, если бы вы увѣдомили меня! зарыдала она. — Если бы я могла увидѣть его еще разъ, прежде чѣмъ лишусь навсегда!

— Нельзя было успѣть, право нельзя, мисъ Элла, прошепталъ старикъ и его угрюмыя черты судорожно подернулись. — Никто не зналъ, никто не думалъ, что случится неожиданно въ ту ночь.

— Садитесь, Ааронъ, — она подвинула къ нему кресло: — и разскажите мнѣ все. О! хотя бы еще разъ увидѣть одинъ взглядъ его добрыхъ глазъ! услышать хоть одно слово изъ устъ, которыя никогда болѣе не будутъ говорить со мною!

Ааронъ сидѣлъ въ креслѣ и смотрѣлъ въ каминный огонь, подпирая подбородокъ рукою. Погода была еще очень холодная, хотя приближался іюнь; а въ большомъ старомъ замкѣ не бывало жарко даже въ знойные лѣтніе дни.

— Мнѣ кажется очень странно, Ааронъ, начала Элла, потому что старикъ ничего не говорилъ: — что никто не замѣтилъ никакихъ признаковъ близкой кончины дѣдушки Джильберта. Что сказалъ объ этомъ докторъ Джаго?

— Я никогда не видалъ человѣка болѣе ошеломленнаго, какъ докторъ Джаго, отвѣтилъ Ааронъ. — Смотря на бѣднаго сквайра, онъ сказалъ: «Я былъ, увѣренъ, что онъ проживетъ еще нѣсколько мѣсяцевъ…»

— Чѣмъ онъ его лѣчилъ?

Старикъ подозрительно поднялъ глаза и потомъ опять ихъ опустилъ.

— Какъ же могу я это сказать, мисъ Элла! Я не докторъ. Можетъ сказать Джаго, если захочетъ. Барину это лѣченіе какъ будто приносило пользу, къ нему вернулись силы.

— Докторъ Джаго пріѣзжалъ каждый день?

— Каждый день. Ни одинъ докторъ не могъ быть внимательнѣе. Онъ ни разу не пропустилъ дня, ни будничнаго, ни воскреснаго.

— Стало быть онъ видѣлъ его и въ день смерти?

— Да. Онъ былъ здѣсь въ полдень, и сквайръ умеръ въ полночь.

— И онъ не видалъ никакой перемѣны въ дѣдушкѣ, никакихъ признаковъ опасности?

— Никакихъ, рѣшительно никакихъ. Я встрѣтилъ его, когда онъ вышелъ изъ комнаты.

" — Ну, какъ мы чувствуемъ себя сегодня, докторъ? сказалъ я.

" — Да такъ же, какъ всегда, сказалъ онъ. — Развѣ крошечку повеселѣе. Его состояніе очень хорошо, только не надо, чтобъ онъ говорилъ слишкомъ много, помните это. А онъ любитъ поболтать не меньше прежняго. "Съ этими словами докторъ Джаго простился со мною и уѣхалъ, насвистывая про себя. Нѣтъ, нѣтъ, пробормоталъ старикъ: — онъ не видалъ никакихъ признаковъ опасности.

— Какой же причинѣ докторъ Джаго приписываетъ его смерть? спросила Элла.

— Параличу сердца, кажется, сказалъ онъ. Сквайръ не страдалъ, — онъ скончался такъ тихо, какъ бы заснулъ.

— Не могу не пожалѣть, что дѣдушка пригласилъ доктора Джаго, задумчиво сказала Элла: — я больше довѣряла доктору Спрекли, который зналъ его сложеніе такъ давно.

— Сквайръ говорилъ, вскричалъ Ааронъ, что если бы не докторъ Джаго, то онъ не прожилъ бы такъ долго.

— Можетъ быть. Но кто знаетъ? Я была глубоко огорчена, когда докторъ Спрекли пересталъ лѣчить его. Я думала, какой-то инстинктъ какъ будто предупреждалъ меня, что это будетъ не къ лучшему.

Ааронъ не отвѣтилъ и они сидѣли молча нѣсколько времени. Потомъ Элла заговорила болѣе мягкимъ тономъ:

— Часто дѣдушка Ааронъ говорилъ обо мнѣ? Много мѣста занимала я въ его мысляхъ?

— Не думаю, чтобы онъ хоть одинъ день не упомянулъ о васъ, мисъ Элла, съ жаромъ отвѣтилъ старикъ. — Когда онъ бывало сидитъ въ креслѣ и смотритъ пристально въ огонь, я говорилъ себѣ много разъ: «Онъ думаетъ объ отсутствующей».

— О! если бы онъ вызвалъ меня! какъ это, Ааронъ, онъ не позволилъ мнѣ вернуться ко дню его рожденія? Зачѣмъ вы не посовѣтовали ему, что мнѣ слѣдуетъ быть здѣсь?

Старикъ тревожно закашлялся.

— Я говорилъ съ нимъ объ этомъ, мисъ Элла. Я говорилъ ему, что ваше сердце измучится отъ этой продолжительной разлуки. Но вѣдь вы знаете какой онъ былъ человѣкъ — поступалъ по своему и не слушалъ никого.

— Мнѣ казалось иногда, что вы всѣ какъ будто сговорились, чтобы не пускать меня сюда, задумчиво возразила Элла. — Я это говорила мистрисъ Карліонъ.

— Кто всѣ? спросилъ Ааронъ.

— Вы, докторъ Джаго и вашъ племянникъ, неустрашимо отвѣтила Элла. — Дѣдушка отослалъ меня на зиму, зима прошла давно, а мнѣ не позволяли возвратиться. Ааронъ, я не могу этого понять.

— Можетъ быть онъ желалъ поправиться побольше, прежде чѣмъ вы увидите его, закричалъ старикъ, завертѣвшись на своемъ креслѣ: — онъ всегда былъ упрямъ, вы это знаете, мисъ Элла, его уговорить никто не могъ. Если станешь представлять ему одно, онъ непремѣнно выберетъ другое. Мы никакъ не могли, мисъ Элла, заставить его вызвать васъ.

— Онъ былъ въ памяти когда умиралъ? Кто говорилъ съ нимъ послѣдній?

— Я, поспѣшно отвѣтилъ старикъ. — Онъ былъ веселъ цѣлый день, въ шесть часовъ сказалъ, что ляжетъ въ постель, чувствуя усталость, и легъ. Въ девять часовъ я принесъ къ нему буліонъ и стоялъ возлѣ, пока онъ кушалъ; послѣ этого я развелъ въ каминѣ огонь. Онъ поговорилъ со мною минутъ десять о томъ и о другомъ. Онъ надѣялся, что у насъ будетъ жаркое лѣто; жаркая погода всегда была полезна для него. Потомъ онъ сказалъ, что его дѣвочка — то есть вы, мисъ Элла — вернетесь тогда домой и какъ онъ будетъ радъ увидѣть опять ваше милое личико. Говорилъ онъ еще, что хочетъ привести въ порядокъ садъ, выпишетъ изъ Лондона красивую мебель для вашихъ комнатъ, будетъ приглашать гостей, чтобы старый замокъ казался вамъ немножко веселѣе.

— Какъ будто мы не были счастливы съ нимъ вдвоемъ, сказала Элла, удерживаясь отъ слезъ.

— Я далъ ему рюмку портвейну, продолжалъ Ааронъ: — вы не забыли, что онъ всегда выпивалъ рюмку предъ сномъ, и онъ выпилъ ее всю. Послѣ этого я зажегъ восковую свѣчу, которая горѣла всегда всю ночь. Онъ такъ велѣлъ всегда ставить свѣчу, чтобы могъ видѣть портретъ этой красивой молодой леди, который висѣлъ надъ каминомъ въ его спальнѣ, кто была она, онъ никогда мнѣ не говорилъ. Потомъ онъ протянулъ мнѣ руку, онъ всегда это дѣлалъ послѣднее время — если только не былъ сердитъ. «Прощай старый другъ, сказалъ онъ: — мнѣ ничего больше не нужно до утра». Это были самыя послѣднія его слова.

Элла отвернулась и зарылась лицомъ въ подушки кресла.

— Я только что вышелъ изъ комнаты и заперъ за собою дверь, продолжалъ Ааронъ: — когда мнѣ послышался какой-то странный шумъ. Я не могъ разобрать стонъ это или крикъ. Однако я вернулся въ комнату. Сквайръ лежалъ какъ я его оставилъ, но не сказалъ мнѣ ничего. Я взялъ свѣчу и посмотрѣлъ ему въ лицо. Тутъ сердце мое встрепенулось. Я позвалъ Гьюберта; чрезъ пять минутъ онъ уже скакалъ за докторомъ. Докторъ Джаго пріѣхалъ очень скоро, но какъ только взглянулъ на сквайра сейчасъ сказалъ, что никакой надежды нѣтъ. Мой бѣдный милый баринъ говорить не могъ, но мы видѣли по его глазамъ, что онъ насъ узнаетъ. Потомъ онъ какъ будто сталъ засыпать. Мы не отходили отъ его постели и онъ умеръ, какъ только часы пробили двѣнадцать.

— О! мой дорогой… мой дорогой! стонала плачущая дѣвушка.

— Случилось одно странное обстоятельство, мисъ Элла, въ ту же ночь, продолжалъ старикъ, понизивъ голосъ: — мы легли спать въ третьемъ часу. Я послѣдній вышелъ изъ комнаты и заперъ за собою дверь, я первый вошелъ въ комнату утромъ и — что вы думаете я тамъ нашелъ?

Элла молча посмотрѣла на него.

— Я нашелъ портретъ этой прекрасной молодой леди на коврѣ. Гвоздь, державшійся столько лѣтъ, выпалъ ночью. Я не повѣсилъ портрета опять. Я спрашиваю себя иногда: отчего этотъ портретъ упалъ въ ту самую ночь, когда умеръ баринъ?

Элла Винтеръ чувствовала, что ничего не можетъ слышать теперь больше и встала съ своего мѣста.

— Я желаю видѣть его, Ааронъ; я пойду теперь. Ступайте прежде и придите мнѣ сказать есть ли кто-нибудь въ той комнатѣ.

— Вы желаете видѣть его! повторилъ Ааронъ слабымъ и робкимъ голосомъ, и странное выраженіе мелькнуло въ его глазахъ.

— Да, конечно. Я пойду теперь. Если мои грустные глаза не могли видѣть его живого…

— О! милая мисъ Элла, перебилъ старикъ: — никто не увидитъ его болѣе…

Элла съ удивленіемъ взглянула на него.

— Что вы хотите сказать? спросила она чуть слышнымъ шопотомъ,

— О! неужели вы не угадываете? Вчера привезли его гробъ и… и… нужно ли мнѣ говорить вамъ все…

— Нѣтъ… нѣтъ… это невозможно! закричала Элла: — онъ умеръ въ понедѣльникъ, а теперь только четвергъ. Кто отдалъ такое строгое приказаніе?

— Докторъ Джаго.

— По какому праву?

— Онъ сказалъ, что такъ слѣдуетъ, что гробъ надо заколотить.

Элла упала на диванъ и закрыла лицо руками. Ааронъ воспользовался этимъ, чтобы тихо выйти изъ комнаты и бормоталъ:

— Господи прости меня негоднаго обманщика!

Похороны были назначены въ слѣдующій понедѣльникъ.

Гьюбертъ Стонъ распоряжался всѣмъ по приказаніямъ мистрисъ Карліонъ, которая желала избавить Эллу отъ всего. Мистрисъ Карліонъ очень понравился Гьюбертъ, котораго она мало видѣла во время своихъ прежнихъ посѣщеній.

— Какъ необыкновенно красивъ этотъ молодой человѣкъ, говорила она себѣ не разъ. — И какое благородное обращеніе! Кто могъ бы принять его за внука слуги?

Гьюбертъ обращался съ мистрисъ Карліонъ съ полнымъ уваженіемъ, что было весьма пріятно для нея. Но то что въ Гьюбертѣ приписывалось почтительной симпатіи, въ болѣе пошломъ и менѣе красивомъ человѣкѣ сочлось бы дерзостью. Хотя мистрисъ Карліонъ была умная и свѣтская женщина, она не имѣла ни малѣйшаго подозрѣнія о томъ пламени, которое сожигало сердце Гьюберта Стона и дѣлало для него дни и ночи и восторгомъ и мученіемъ.

По пріѣздѣ въ замокъ одинъ изъ первыхъ вопросовъ Эллы относился къ тому для какой цѣли и по чьему распоряженію были сдѣланы двери, обитыя зеленой байкой. Этотъ вопросъ былъ сдѣланъ Гьюберту. Онъ могъ только отвѣтить, что двери были сдѣланы по приказанію сквайра; для того чтобы было больше тишины. Элла, знавшая какъ причудливъ былъ ея дѣдъ во многихъ отношеніяхъ, повѣрила этому объясненію.

Потому ли что забыли или потому что по ихъ мнѣнію не стоило упоминать, мисъ Винтеръ и ея теткѣ не сказали, что во время болѣзни Денисона въ домѣ находилась служанка. О существованіи сидѣлки Декстеръ Элла и не подозрѣвала. Чрезъ сутки послѣ кончины сквайра, мистрисъ Декстеръ уложила свои вещи и уѣхала. Завязывая ленты своей щеголеватой черной шляпки, она замѣтила одной изъ служанокъ, что не можетъ болѣе быть полезна въ замкѣ, и такъ какъ ея услуги нужны въ другомъ мѣстѣ, то по ея мнѣнію чѣмъ скорѣе она уѣдетъ тѣмъ лучше.

Настало утро понедѣльника. Въ девять часовъ Элла пошла въ спальню дѣда и оставалась тамъ часъ одна съ останками того, кого она любила такъ нѣжно. Послѣ этого она отправилась въ свою комнату и никто кромѣ тетки не видалъ ее до похоронъ. Марія Кетль еще домой не возвращалась. Огорченная Элла очень скучала безъ нея.

Фамильный повѣренный, Давентри, рано пріѣхалъ въ замокъ и привезъ послѣднее. завѣщаніе сквайра. Сер-Питеръ Докврей и полковникъ Таунсонъ, душеприказчики и другіе друзья сквайра Денисону пріѣхали позже. Къ процессіи присоединились въ паркѣ экипажей тридцать или сорокъ окрестныхъ дворянъ, и немногіе были пусты. Разумѣется былъ и докторъ Джаго въ наемной каретѣ. Приглашеніе было послано доктору Спрекли, котораго Элла не могла не считать обиженнымъ. Онъ былъ тронутъ такимъ неожиданнымъ знакомъ уваженія, но гордость не позволила ему принять его. Онъ смотрѣлъ на процессію изъ-за кружевныхъ занавѣсокъ окна одного изъ своихъ знакомыхъ и съ сожалѣніемъ, и горечью.

Отпѣвалъ викарій, Френсисъ Кетль, въ церкви, а потомъ около могилы, собралась толпа въ двѣсти человѣкъ.

— Скончался наконецъ бѣдный старикъ, толковали присутствующіе: — но прожилъ-таки достаточно, чтобы не дать своего имѣнія другимъ.

Всѣ знали чего старикъ желалъ и всѣ радовались за него.

Такимъ образомъ съ полнымъ почетомъ и уваженіемъ преданы были землѣ смертные останки Джильберта Денисона, владѣльца Герон-Дайка.

Элла охотно избавила бы себя отъ тяжелаго огорченія слушать чтеніе завѣщанія своего дѣда послѣ похоронъ, но мистрисъ Карліонъ и мистеръ Давентри сказали ей, что она должна присутствовать при этомъ. Всѣ собрались въ большой гостиной, куда позвали старшихъ слугъ.

— Здѣсь недостаетъ одного человѣка, замѣтилъ Давентри, осматриваясь вокругъ комнаты.

— Кого это? спросилъ сер-Питеръ Докврей.

— Доктора Спрекли. Мы дадимъ ему пять минутъ, а тамъ будемъ продолжать безъ него.

Никто не могъ быть удивленъ болѣе доктора Спрекли, когда онъ получилъ письмо, приглашавшее его въ Герон-Дайкъ присутствовать при чтеніи завѣщанія мистера Денисона. Онъ спрашивалъ себя зачѣмъ понадобилось его присутствіе? Онъ никакъ не могъ понять, но поѣхалъ.

— Вотъ явился запоздавшій, сказалъ мистеръ Давентри, когда вошелъ докторъ Спрекли.

Элла встала и горячо пожала ему руку, а Гьюбертъ придвинулъ ему стулъ. Давентри надѣлъ очки и разложилъ завѣщаніе предъ собой.

Завѣщаніе было написано три года тому назадъ, но потомъ къ нему было прибавлено нѣсколько приписей, и послѣдняя отъ 10 ноября прошлаго года, свидѣтелями которой были письмоводитель мистера Давентри и Фемія Гаргревъ, въ то время служанка въ замкѣ. Мы вкратцѣ приведемъ здѣсь содержаніе завѣщанія.

Своей родственницѣ, Гертрудѣ Карліонъ въ знакъ любви и уваженія, и въ признательность за ея доброту къ внучкѣ, Эллѣ Винтеръ, сквайръ завѣщалъ двѣ тысячи гиней.

Своему другу и врачу, доктору Спрекли, въ знакъ искренней любви и уваженія, было отказано пятьсотъ гиней. Это была припись, прибавленная къ завѣщанію, послѣ того какъ докторъ Спрекли пересталъ лѣчить сквайра.

Своему старому, вѣрному и испытанному слугѣ, Аарону Стону завѣщатель отказалъ двѣсти гиней единовременно, и по двѣсти фунтовъ въ годъ пожизненно, а послѣ его смерти ту же пенсію его вдовѣ.

Гьюберту Стону за вѣрныя услуги завѣщатель отказалъ семьсотъ гиней. Въ завѣщаніи сначала стояло только триста гиней, но сумма была увеличена, до семисотъ въ послѣдней приписи.

Джону Тильни, садовнику было отказано сто гиней.

Эдуарду Конрою «молодому человѣку, котораго я люблю, самъ не знаю почему» сто гиней.

Суммы поменьше были отказаны кучеру и остальной прислугѣ.

Элла вздрогнула при имени Конроя, невольно щеки ея вспыхнули. Она отвернулась, чтобы скрыть свой румянецъ.

— Я не знаю ни этого молодого человѣка, ни его адреса, замѣтилъ Давентри.

Чтеніе завѣщанія кончилось скоро. Но, кромѣ вышеупомянутаго, было завѣщано Эллѣ Винтеръ дома, земли, деньги, безусловно все, въ краткихъ, любящихъ выраженіяхъ, вызвавшихъ новыя слезы у дѣвушки. Послѣ выражалось желаніе, но не ставилось непремѣннымъ условіемъ — что если внучка его Элла Винтеръ выйдетъ замужъ, то пусть ея мужъ приметъ фамилію Денисонъ, для того чтобы старое имя не было забыто въ странѣ.

Давентри сложилъ завѣщаніе и снялъ очки. Приглашенные начали расходиться, одни закусили — въ другой комнатѣ была приготовлена закуска, другіе отказались; и наконецъ въ старомъ домѣ съ его обитателями остался только Давентри. Говорили о дѣлахъ, время проходило, Элла пригласила его остаться обѣдать.

Старый стряпчій принялъ приглашеніе, но уѣхалъ тотчасъ послѣ обѣда, который былъ поданъ въ уютной комнаткѣ, недалеко отъ передней. Эта комнатка была веселѣе многихъ большихъ, и Элла и мистрисъ Карліонъ, послѣ своего возвращенія, почти всегда сидѣли въ ней.

Онѣ и теперь сидѣли въ пріятныхъ майскихъ сумеркахъ, и разговаривали вполголоса а прошломъ и будущемъ. Служанка принесла свѣчи и мистрисъ Карліонъ, большая любительница чтенія, пошла за какой-то книгой въ свою спальню. Дневной свѣтъ еще не совсѣмъ исчезъ, и она пошла безъ свѣчи.

Пройдя переднюю, мистрисъ Карліонъ поднялась на большую лѣстницу, и прошла галерею до того коридора, въ который отворялась дверь ея спальни. Отыскивая книгу, она нечаянно уронила подносъ съ своего туалета, съ разными бездѣлушками и пожалѣла, зачѣмъ не принесла свѣчи, когда наклонилась, чтобы отыскать ихъ и подобрать. Наконецъ, она нашла и книгу, но все это взяло нѣсколько времени, темнота сгустилась въ коридорахъ и галереѣ, когда возвращалась мистрисъ Карліонъ.

— Кажется сюда надо итти, сказала себѣ мистрисъ Карліонъ, не зная хорошенько куда ей повернуть и наконецъ, пошла не куда слѣдуетъ.

Чрезъ нѣсколько минутъ она вбѣжала въ гостиную, съ блѣднымъ лицомъ и вытаращенными глазами, и опустилась въ кресло въ совершенномъ изнеможеніи.

Элла вскочила въ испугѣ.

— Боже милостивый, тетушка, вскричала она: — что случилось?

— О! дитя, я… я… я должно быть очень сумасбродна… но я сейчасъ ужасно испугалась.

И теперь еще испугъ ея не прошелъ, судя по ея дрожащему голосу и рукамъ.

— Но что же испугало васъ? спросила Элла.

— То-то и странно, что я не знаю что или кто, заговорила мистрисъ Карліонъ, послѣ нѣкотораго молчанія и усилія собраться съ мыслями. — Ты знаешь я пошла за своей книгой, Элла, и долго не могла ее найти; и я повернула должно быть не туда. Вмѣсто того чтобы подойти къ лѣстницѣ, какъ я ожидала, я очутилась въ части дома совершенно незнакомой мнѣ, по-крайней-мѣрѣ такъ показалось мнѣ…

— Не сѣверный ли это былъ флигель? невольно перебила Элла.

— Я не знаю, можетъ быть. Увидѣвъ окно, въ которое проходилъ тусклый свѣтъ, я остановилась сообразить, что слѣдуетъ сдѣлать, и какъ мнѣ лучше пробраться внизъ. Пока я стояла, что-то черное — не могу сказать, что это было — быстро и безмолвно промелькнуло мимо меня и исчезло въ глубокой темнотѣ.

— Что-то черное! повторила Элла, чувствуя ужасъ, котораго не могла объяснить.

— Да, человѣческая фигура, это я различила, но мужская или женская сказать не могу, хотя скорѣе похоже на послѣднюю.

— Вы шаговъ не слыхали, тетушка Гертруда?

— Нѣтъ. Я была такъ испугана, что нѣсколько минутъ не могла ни пошевелиться, ни подумать. Потомъ я бросилась по коридорамъ на удачу, и прямо попала на лѣстницу. Инстинктъ поспѣваетъ намъ на помощь въ минуты недоумѣнія, гораздо чаще чѣмъ мы думаемъ, прибавила мистрисъ Карліонъ.

— Тетушка, это должно быть была которая-нибудь изъ служанокъ, сказала Элла, найдя облегченіе въ этой мысли.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, съ убѣжденіемъ произнесла мистрисъ Карліонъ: — нѣтъ, дитя. Я бѣжала съ этой лѣстницы, не зная и не заботясь куда она доведетъ меня, и очутилась возлѣ кухни. Ааронъ сидѣлъ и курилъ трубку у огня, въ отворенную дверь я увидала въ другой комнатѣ двухъ служанокъ, сидѣвшихъ за работой возлѣ свѣчи, а старуха Дорозсія смотрѣла на нихъ сквозь очки. Какъ я съ испуга не бросилась къ нимъ, право не могу сказать, но я преодолѣла себя и пришла къ тебѣ. Теперь ты знаешь все, Элла.

Мисъ Винтеръ почувствовала и недоумѣніе, и досаду, она не знала что ей думать. Если бы эту исторію разсказала ей служанка, она тотчасъ замѣтила бы, что дѣвушка была жертвою своей сумасбродной фантазіи, но о такой женщинѣ какъ мистрисъ Карліонъ этого думать было нельзя. Кто и что было это? Имѣло ли это какое-нибудь отношеніе къ странности, исчезновенія Катерины Кинъ, и суевѣрнымъ слухамъ, возникшимъ впослѣдствіи?

— Объ этомъ лучше не говорить, тетушка, сказала Элла.

— Конечно, согласилась мистрисъ Карліонъ. — Но я ужъ не пойду теперь одна наверхъ въ сумерки. Всѣ богатства Индіи не прельстятъ меня и не заставятъ провести зиму въ этомъ страшномъ старомъ домѣ.

Глава XIX.

Владѣтельница Герон-Дайка.

Хотя многія изъ графскихъ фамилій были въ Лондонѣ и за границей, когда мисъ Винтеръ, вступила во владѣніе своимъ наслѣдствомъ, осталось еще много сосѣдей, которые не замедлили явиться въ Герон-Дайкъ засвидѣтельствовать свое уваженіе владѣтельницѣ. Въ первыя недѣли послѣ смерти сквайра Денисона, къ воротамъ замка подъѣзжало больше экипажей чѣмъ въ продолженіи лѣтъ двѣнадцати предъ тѣмъ. Всѣмъ хотѣлось польстить наслѣдницѣ, а тѣмъ, которые ее не знали, познакомиться съ нею. Элла не ожидала, чтобы ея уединеніе такъ быстро было нарушено изящною толпой; но мистрисъ Карліонъ сказала ей съ улыбкой, что она теперь въ числѣ магнатовъ графства, и что вмѣстѣ съ этимъ положеніемъ она должна принять и отвѣтственность за него.

— Ты можешь избавиться отъ этого, Элла, пріѣхавъ ко мнѣ въ Лондонъ, говорила она ей часто.

Свѣтъ, повидимому, принималъ за вѣрное, что мисъ Винтеръ выйдетъ замужъ. Такъ какъ не ходили еще слухи объ ея помолвкѣ, но въ окрестностяхъ было много приличныхъ жениховъ, много дѣлалось предположеній относительно того, кто будетъ избраннымъ счастливцемъ. Всѣ горячо желали, чтобы мистрисъ Карліонъ не увезла племянницу въ Лондонъ, какъ, повидимому, желала; было бы ужасно, чтобы такой призъ достался не мѣстному жителю.

Элла жила спокойно и не воображала какихъ предположеній служила она предметомъ. Она пока не бывала нигдѣ; потеря ея была слишкомъ недавняя, и она хотѣла пропустить нѣсколько времени, прежде чѣмъ погрузиться въ водоворотъ той силы, которая называется Обществомъ.

Между тѣмъ, старый домъ началъ принимать другой видъ. Пожелала бы этого сама Элла, неизвѣстно, но мистрисъ Карліонъ уговорила ее. Маляры и обойщики овладѣли замкомъ. Комнаты, запертыя по цѣлымъ годамъ, были отперты, но только не сѣверный флигель. Какое-то чувство, о которомъ Элла не говорила, побуждало ее не трогать этихъ комнатъ. Выписали изъ Лондона новую мебель, очень хорошую, но приличную для стараго замка. И внутри, и снаружи домъ былъ возобновленъ вполнѣ. Двери, обитыя зеленой байкой и возбудившія столько предположеній, были уничтожены. Дорожки въ саду усыпаны пескомъ и вообще видъ сада измѣнился. Садовникъ Джонъ Тильни былъ занятъ больше прежняго, хотя теперь у него было два помощника. Прибавили еще двухъ-трехъ слугъ къ великому негодованію Аарона Стона и его жены Дорозсіи, которая раздѣляла всѣ мысли своего мужа. Они предпочли бы, чтобы все продолжалось по прежнему; Ааронъ принималъ эти перемѣны за личную обиду.

— Это все мистрисъ Карліонъ, ворчалъ онъ женѣ. — Мисъ Элла никогда не вздумала бы дѣлать перемѣнъ. Ужъ лучше бы она уѣхала!

— Мисъ Эллѣ будетъ скучно безъ тетушки, осмѣлилась замѣтить Дорозсія.

— Мотовство! вспылилъ Ааронъ. — Сколько набрали лишнихъ слугъ, и новый экипажъ выписали изъ Лондона! Волосы стараго сквайра стали бы дыбомъ, если бы онъ могъ высунуть голову изъ гроба и посмотрѣть, что дѣлается здѣсь.

Если Ааронъ не любилъ мистрисъ Карліонъ, то и она платила еку тѣмъ же, и не у сквайра, а у него самого стали бы дыбомъ волосы, если бы онъ услыхалъ какой совѣтъ она дала своей племянницѣ. Ааронъ никогда не нравился мистрисъ Карліонъ, а теперь, когда она узнала его короче, его раздражительность и грубость не смягчили перваго впечатлѣнія.

— Милая Элла, я полагаю, ты теперь дашь пенсію старику Аарону и его женѣ, — сказала она однажды.

Элла съ удивленіемъ взглянула на нее.

— Я вовсе не думала объ этомъ, отвѣтила она.

— Пора подумать. Они становятся стары и дряхлы; они принадлежатъ къ прошлому.

— У моего дѣда не было слуги вѣрнѣе Аарона. Они жили вмѣстѣ около пятидесяти лѣтъ. Я не могу и думать разстаться съ нимъ, тетушка Гертруда, прибавила Элла съ вспыхнувшимъ румянцемъ.

— Это, разумѣется, какъ ты хочешь, дитя. Это пресердитый старикъ, всѣ должны согласиться съ этимъ. Онъ распоряжается другими слугами, какъ хозяинъ. Имъ не можетъ это нравиться, и мнѣ кажется, что ты не можешь принуждать ихъ переносить это. При жизни твоего дѣда это было ничего, но теперь другое дѣло.

— У Аарона только обращеніе не совсѣмъ пріятное, тетушка Гертруда, но мы всѣ къ этому привыкли. У него золотое сердце подъ грубой наружностью.

Мистрисъ Карліонъ пожала плечами. Элла улыбнулась.

— Вы кажется не вѣрите его золотому сердцу, тетушка?

— Нѣтъ, не вѣрю, Элла. Что онъ былъ вѣрный слуга твоему дѣду, съ этимъ я согласна — и хвалю его за это! Но вѣренъ ли онъ другимъ, этого я не могу сказать. Въ немъ я теперь вижу какую-то странную скрытность, которая мнѣ не нравится и которую я не могу понять. Однако, мы оставимъ это и перейдемъ къ другой сторонѣ вопроса. Не приходило ли тебѣ когда-нибудь въ голову, душа моя, что старые супруги могутъ сами желать удалиться и ожидаютъ, чтобы ты предложила это имъ? Они можетъ быть надѣятся, что ты сдѣлаешь имъ это предложеніе, конечно, съ обѣщаніемъ опредѣлить имъ содержаніе.

Элла помолчала, обдумывая слова тетки.

— Конечно, тетушка, вы представили мнѣ это въ новомъ свѣтѣ, признаюсь, мнѣ это въ голову не пришло. Я не думаю, чтобы Ааронъ или Дорозсія пожелали оставить меня, а все-таки это надо разузнать.

Не теряя времени, въ тотъ же день, Элла позвала Аарона къ себѣ, объяснила ему въ чемъ дѣло очень ласково, но старикъ какъ будто онѣмѣлъ и губы, и руки затряслись.

— Неужели вы желаете отвязаться отъ меня, мисъ Элла! вскричалъ онъ, когда она кончила. — Не можетъ быть! Знаю, что я старъ, а въ нынѣшнее время старики считаются безполезными. Но… но сквайръ никогда не выгналъ бы меня изъ стараго дома. Я завтра же пойду въ богадѣльню, если вы желаете — и никуда больше не пойду отсюда.

Элла очень сожалѣла, зачѣмъ говорила съ нимъ объ этомъ. Она начала было о томъ, что намѣрена для него сдѣлать, но онъ прервалъ ее.

— Я ни отъ кого не хочу получать на содержаніе, даже отъ васъ, мисъ Винтеръ. Я и сквайру сколько разъ объ этомъ говорилъ. Пока могу, я буду работать, успѣю еще оставить васъ, когда у меня недостанетъ силъ — но надѣюсь, что прежде разстанусь съ своей жизнью. Я былъ вѣренъ моему господину, мисъ Элла, и буду вѣренъ моей госпожѣ.

Элла протянула ему руку.

— Неужели вы думаете, что я не знаю какой вы, мой добрый старый Ааронъ! Но вамъ не надо говорить о богадѣльнѣ. Сквайръ назначилъ вамъ пожизненную пенсію, и кромѣ того, нѣкоторую сумму единовременно. Я прибавлю…

— Нѣтъ. Неужели вы думаете, что мнѣ нужны были деньги, которыя онъ мнѣ отказалъ? Я отдалъ ихъ мальчику — Гьюберту — вмѣстѣ съ тѣми денженками, которыя намъ удалось сберечь съ женой. А до пенсіи я и не дотронусь.

Элла улыбнулась и не противорѣчила ему. Такимъ образомъ, вопросъ этотъ былъ рѣшенъ; но Ааронъ нѣсколько дней былъ самъ не свой.

Гьюбертъ Стонъ пока остался въ замкѣ. Онъ такъ долго управлялъ фермой и другими дѣлами, что мисъ Винтеръ не могла обойтись безъ него. Она и не желала отказывать ему. Онъ былъ хорошій управляющій, а объ его привязанности къ ней, она, разумѣется, ничего не подозрѣвала. Она назначила ему хорошее жалованье, сказала, что онъ не долженъ жить въ замкѣ, но занимать тамъ комнату какъ контору для его счетныхъ книгъ и бумагъ. Полагали, что онъ найметъ приличную квартиру въ Нёллингтонѣ, онъ могъ устроиться тамъ очень хорошо, и имѣть даже мужскую и женскую прислугу. Но къ удивленію всей общины онъ нанялъ у Джона Тильни спальню и гостиную и мистрисъ Тильни взялась услуживать ему.

Гьюберту приходилось видѣть свою молодую госпожу почти каждый день по дѣламъ, но онъ держалъ себя съ нею очень сдержанно. Ни малѣйшій признакъ не обнаруживалъ пылкой страсти, бушевавшей въ немъ.

Элла мало говорила съ теткой о томъ испугѣ, которому мистрисъ Карліонъ подверглась вечеромъ послѣ похоронъ сквайра. Предметъ былъ непріятный и онѣ обѣ избѣгали его по взаимному согласію.

Недѣли двѣ послѣ смерти сквайра, горничная Илайза заболѣла горломъ и мисъ Винтеръ послала за добрымъ старымъ докторомъ Спрекли. Докторъ Джаго, послѣ смерти сквайра, въ замокъ приглашаемъ не былъ. Докторъ Спрекли пріѣхалъ въ Герон-Дайкъ и съ радостью, и гордостью, что его опять пригласили туда какъ врача, и прямо прошелъ къ мисъ Винтеръ. Она и мистрисъ Карліонъ только что кончили обѣдать и сидѣли за десертомъ. Узнавъ въ чемъ дѣло, докторъ отправился къ Илайзѣ.

— Болѣзнь довольно сильная, сказалъ онъ, вернувшись: — но не опасна. Я опять пріѣду утромъ.

— Садитесь, докторъ, и выпейте рюмку вина, сказала Элла.

Докторъ придвинулъ стулъ къ камину; вечеръ былъ сыръ и холоденъ, и въ обѣду развели огонь. Говорили о томъ и о другомъ, пока докторъ прихлебывалъ вино.

— Такъ какъ вы здѣсь, докторъ Спрекли, то я попрошу васъ прописать мнѣ какое-нибудь лѣкарство, вдругъ замѣтила мистрисъ Карліонъ.

— А что такое съ вами? спросилъ докторъ.

— Должно быть печень не въ порядкѣ. Послѣ этого испуга я еще не могу оправиться.

Докторъ Спрекли круто повернулся къ ней.

— Какого испуга? спросилъ онъ.

Мистрисъ Карліонъ взглянула на Эллу, она проговорилась не подумавши.

— Я не вижу причины, почему вамъ не сказать, продолжала она послѣ минутнаго соображенія. — Я раза два говорила Эллѣ, что не лучше ли сказать объ этомъ какому-нибудь скромному другу, хотя тутъ не подѣлаешь ничего.

Мистрисъ Карліонъ разсказала всю исторію своего испуга въ темномъ коридорѣ. Докторъ Спрекли слушалъ внимательно.

— Сама не знаю, что это было, докторъ, прибавила она: — мужчина, женщина или привидѣніе. Какая-то тѣнь проскользнула мимо меня и тотчасъ исчезла.

— Которая-нибудь изъ служанокъ, замѣтилъ докторъ.

— Нѣтъ. Всѣ сидѣли въ кухнѣ, какъ я говорила вамъ. Я видѣла ихъ, когда сбѣжала внизъ.

— Не молодой ли Стонъ? Можетъ быть онъ пришелъ наверхъ зачѣмъ-нибудь.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Гьюбертъ Стонъ не скользилъ бы по коридору такъ тихо и съ такой украдкой. Притомъ Гьюберта Стона не было дома въ тотъ вечеръ, онъ уѣхалъ съ докторомъ Джаго.

— Это правда, согласился докторъ.

Онъ вспомнилъ, что Гьюбертъ тотчасъ послѣ чтенія завѣщанія уѣхалъ съ Джаго.

— Это было въ сѣверномъ флигелѣ? спросилъ онъ.

— Я не знаю, отвѣтила мистрисъ Карліонъ. — Элла это думаетъ. Я въ темнотѣ повернула сама не знаю куда, и заблудилась.

— Должно быть въ сѣверномъ флигелѣ, вмѣшалась Элла. — Тетушка сбѣжала съ той лѣстницы, которая прямо ведетъ туда.

— Этотъ сѣверный флигель пріобрѣлъ такую странную репутацію, сказалъ докторъ: — что какъ только вы туда попадете, то вашъ здравый смыслъ сейчасъ оставитъ васъ. Я говорю не о васъ, сударыня, прибавилъ онъ: — но о всемъ домѣ вообще, и, перемѣнивъ разговоръ, сталъ разспрашивать мистрисъ Карліонъ объ ея нездоровьѣ.

«Какая-нибудь служанка зашла туда, больше ничего», подумалъ докторъ, когда простился съ дамами и ушелъ. «На мѣстѣ мисъ Винтеръ я передѣлалъ бы весь этотъ флигель и вдоль, и поперекъ».

По дорогѣ къ конюшнѣ за своимъ гигомъ, ему пришлось проходить мимо оконъ кухни. Было уже темно, но кухонный огонь освѣщалъ комнату. Докторъ увидалъ Дорозсію Стонъ, которая наклонилась надъ огнемъ и мѣшала что-то въ кастрюлѣ. Докторъ Спрекли прямо прошелъ въ кухню.

— Ахъ, серъ, какъ вы меня испугали, вскричала Дорозсія, вздрогнувъ.

— Вы легко пугаетесь, возразилъ докторъ. — Что это, вы подогрѣваете вино?

— Какое вино, серъ! Я приготовляю Илайзѣ аррорутъ, она ничего не ѣла цѣлый день, бѣдняжка, а вы сказали, что надо поддерживать ея силы.

— Непремѣнно. Прибавьте немножко водки въ аррорутъ. Послушайте, мистрисъ Стонъ, бы помните вечеръ въ день похоронъ сквайра?

Этотъ вопросъ доктора испугалъ мистрисъ Стопъ больше, чѣмъ его приходъ. Она поставила кастрюлю на очагъ, сдѣлала шагъ назадъ и взглянула на доктора Спрекли.

— Зачѣмъ вы спрашиваете меня объ этомъ, серъ?

— Помните вы вечеръ того дня, когда похоронили сквайра?

— Какъ не помнить, серъ, это было не такъ давно.

— Ходила когорая-нибудь изъ служанокъ въ сѣверный флигель въ этотъ вечеръ?

— Господи спаси насъ и помилуй! воскликнула старуха, опускаясь на стулъ.

— Не глупите! сердито закричалъ докторъ. — Я дѣлаю вамъ простой вопросъ, неужели вы не можете отвѣтить на него? Ходила ли которая-нибудь изъ дѣвушекъ, Илайза, или та другая, какъ бишь ее зовутъ? Фемія, въ сѣверный флигель въ вотъ вечеръ? Отчего это вы дрожите?

— Не могу слышать объ этомъ флигелѣ безъ того, чтобы не дрожать, сказала Дорозсія, чуть не плача. — А дѣвушки туда не ходили, серъ. Ни которая изъ дѣвушекъ не пойдетъ туда послѣ сумерекъ, даже для спасенія своей жизни, да и днемъ не пойдетъ одна. А что же тамъ случилось въ тотъ вечеръ, серъ?

— Вамъ до этого дѣла нѣтъ, если что и было, то теперь прошло. Такъ на сколько вамъ извѣстно, никто изъ прислуги не ходилъ туда?

— Въ этомъ я могу поручиться.

— Ну, прощайте, мистрисъ Стонъ; бояться вамъ нечего. Выпейте сами нѣсколько капель водки, ласково прибавилъ онъ,

— Въ этомъ домѣ есть чего бояться, докторъ Спрекли. Это мѣсто нехорошее — хотя я не смѣю говорить этого при моемъ мужѣ. Сколько служанокъ у насъ перемѣнилось отъ того, что онѣ видятъ и слышатъ здѣсь, вотъ и эти скоро перепугаются.

Когда докторъ ушелъ, Дорозсія съ отчаяніемъ накинула на голову передникъ. Она по природѣ была суевѣрна, а происшествія въ эамкѣ еще болѣе укрѣпили ея суевѣріе. Она жила въ страхѣ и трепетѣ, опасаясь, что если привидѣніе Катерины Кинъ явится ей когда-нибудь, то она отъ этого умретъ. Вопросы доктора Спрекли еще увеличили ея ужасъ.

Мистрисъ Карліонъ чувствовала себя не спокойнѣе Дорозсіи въ уединенномъ старомъ домѣ на Норфолькскомъ берегу. Она давно желала бы уѣхать, но не рѣшалась оставить Эллу,

Но когда ясная лѣтняя погода уступила мѣсто осени, мистрисъ Карліонъ должна была уѣхать въ Лондонъ по своимъ дѣламъ. Она сказала Эллѣ, что ей надо пригласить къ себѣ кого-нибудь. Элла думала, что по своимъ лѣтамъ она очень можетъ жить одна. Но тетка была неумолима, приличіями и обычаями пренебрегать было нельзя. Элла по неволѣ уступила и начали искать приличную компаніонку.

Около этого времени Конрой опять появился въ Герон-Дайкѣ. Послѣ чтенія завѣщанія сквайра, Давентри, нёллингтонскій стряпчій, отправилъ къ нему письмо въ контору Иллюстрированнаго Земного Шара, съ увѣдомленіемъ о наслѣдствѣ, завѣщанномъ ему. По какимъ-то причинамъ молодой человѣкъ до-сихъ-поръ не могъ явиться за этимъ наслѣдствомъ. Онъ пріѣхалъ въ Нёллингтонъ, былъ у Давентри и потомъ пошелъ въ Герон-Дайкъ засвидѣтельствовать свое уваженіе его владѣтельницѣ.

Хорошо, что мистрисъ Карліонъ смотрѣла въ окно въ то время, когда слуга доложилъ о Конроѣ: Если бы она видѣла лицо Эллы въ эту минуту, то, вѣроятно, спутное подозрѣніе, нѣсколько времени тому назадъ зародившееся въ ея душѣ, перешло бы теперь въ увѣренность. Но она не увидала ничего

Конрой оставался съ ними съ часъ; обѣ дамы были приглашены куда-то въ этотъ день, но пригласили его на завтра въ замокъ. Онъ пришелъ къ завтраку. Потомъ поѣхали въ коляскѣ осмотрѣть развалины какого-то знаменитаго замка. Гьюбертъ Стонъ изъ окна своей конторы видѣлъ, какъ они отправились. Горячка ревности горѣла въ его жилахъ. Онъ боялся и ненавидѣлъ этого Конроя, хотя, если бы его спросили о причинахъ, онъ съ трудомъ могъ бы объяснить. Онъ могъ только сказать, что сталъ бояться и ненавидѣть его съ перваго раза. Это блѣдное лицо и ревнивые глаза Гьюберта видѣлъ Коврой за деревьями изъ гостиной сквайра въ тотъ первый вечеръ, который онъ провелъ въ замкѣ. И сквайръ не разъ принималъ Гьюберта за шпіона. Да, Гьюбертъ ненавидѣлъ Эдварда Конроя и боялся его. Какъ только экипажъ отъѣхалъ, Гьюбертъ отложилъ свои книги и бумаги въ сторону и вышелъ въ паркъ, угрюмый и печальный. Онъ ходилъ нѣсколько часовъ, самъ не зная и не заботясь, куда идетъ. Наконецъ, звукъ отдаленныхъ часовъ, пробившихъ пять, напомнилъ ему, что общество должно скоро вернуться въ замокъ, онъ зналъ по какой дорогѣ, и прошелъ къ пустой изгороди, мимо которой они должны были проѣзжать.

Наконецъ, экипажъ показался. Гьюбертъ осторожно выглядывалъ изъ своего лиственнаго убѣжища. Мисъ Винтеръ и мистрисъ Карліонъ сидѣли рядомъ, Конрой напротивъ ихъ. Конрой, наклонившись, разговаривалъ съ Эллой, лицо которой было такъ весело и оживленно, какъ Гьюбертъ не видалъ послѣ смерти ея дѣда. Минуту спустя, поворотъ дороги скрылъ ихъ изъ вида. Гьюбертъ вернулся въ замокъ еще несчастнѣе, чѣмъ вышелъ оттуда. Сердце его раздиралось отъ любви, ненависти, ревности и отчаянія. Будь это безлунная полночь, вмѣсто августовскаго вечера, и встрѣться Эдвардъ Конрой съ Гьюбертомъ въ какомъ-нибудь уединенномъ мѣстѣ, одинъ изъ нихъ не ушелъ бы оттуда живой.

Свѣтъ сіялъ изъ оконъ въ маленькой гостиной, которая теперь была меблирована заново. Она была еще пуста, обѣдъ не кончился. Для компаніи мистеру Конрою были приглашены викарій и Филиппъ Кливъ.

Гьюбертъ пошелъ въ эту освѣщенную гостиную, самъ не зная, зачѣмъ. Онъ походилъ на человѣка, котораго толкаетъ впередъ какая-то невѣдомая сила къ цѣли, еще смутно сознаваемой имъ, но отъ которой никакія усилія его собственной воли не могутъ его отвлечь.

Погрузившись въ задумчивость, онъ не слыхалъ приближенія дамъ, и по внезапному побужденію, спрятался за складками тяжелой бархатной занавѣси, закрывавшей глубокую амбразуру окна. Скоро пришли мужчины. Мистрисъ Карліонъ и викарій сѣли играть въ триктракъ, Филиппъ разсматривалъ альбомъ съ фотографіями въ увеличительное стекло, а Элла, по просьбѣ Конроя, сѣла за фортепіано, онъ сталъ возлѣ перевертывать ноты.

Изъ своего убѣжища Гьюбертъ не могъ видѣть ничего, но почти весь разговоръ, особенно происходившій у фортепіано, былъ слышенъ ему. Конрой стоялъ такъ близко къ нему, что, протянувъ руку, онъ могъ дотронуться до него. Гьюбертъ стоялъ неподвижно, какъ каменная статуя, съ блѣднымъ лицомъ и пылающими глазами, слушая нѣжныя слова своего соперника и еще болѣе нѣжный голосъ, отвѣчавшій ему. А между тѣмъ, слова были довольно обыкновенны; имъ придавалъ значеніе только тонъ. Если Гьюбертъ Стонъ ожидалъ услышать признаніе въ любви, онъ ошибся.

— Мистрисъ Карліонъ сказала мнѣ, что вы обѣщали провести съ нею въ Лондонѣ недѣли двѣ, сказалъ Конрой.

— Да, я обѣщала, отвѣтила Элла.

— Я боюсь, что вы найдете Лондонъ пустымъ.

— Тѣмъ лучше. Я не люблю толпы. Мистрисъ Карліонъ была такъ добра, что пригласила меня къ себѣ. Надѣюсь увидѣть васъ у нея.

Сердечныя чувства Эллы обнаружились на ея лицѣ при этихъ словахъ. Она повернула голову, дѣлая видъ, будто смотритъ на другихъ. — Весело смотрѣть, какъ викарій играетъ въ триктракъ онъ какъ-будто кладетъ всю свою душу въ игру, — сказала она, опять обернувшись къ Конрою. — Вамъ посчастливилось сдѣлаться большимъ любимцемъ тетушки Гертруды, мистеръ Конрой, продолжала она. — Я увѣрена, что ей будетъ очень пріятно видѣть васъ въ Лондонѣ — и мнѣ также. Не потрудитесь ли вы отыскать на этажеркѣ ту пьесу Шуберта, которая такъ вамъ понравилась, когда вы были здѣсь въ послѣдній разъ, я опять сыграю вамъ ее.

Пьеса была сыграна и опять начался разговоръ. Конрой спросилъ Эллу, неужели она намѣрена остаться въ замкѣ всю зиму.

— Да, почему же нѣтъ? отвѣтила она: — я люблю этотъ старый домъ. Это мой домашній кровъ, а это значитъ все.

— Совершенно справедливо, мисъ Винтеръ, я самъ думалъ бы такъ, какъ вы. Могу я спросить, вдругъ прибавилъ Конрой: — узнали ли что-нибудь объ участи дѣвушки, которая такъ таинственно пропала здѣсь?

— Рѣшительно ничего, грустно отвѣтила Элла, и вся радость исчезла изъ ея глазъ. — Кажется, эта тайна такъ и останется тайной. Мнѣ не нужно говорить, до какой степени это возмущаетъ меня. Хуже всего то, что ея бѣдную сестру Сьюзенну, не отличающуюся большимъ умомъ, все преслѣдуетъ галлюцинація — я не могу назвать это иначе — что въ лунныя ночи сестра ея иногда смотритъ изъ окна своей спальни. Ничто не можетъ поколебать ея убѣжденія, что Катерина, мертвая или живая, скрывается гдѣ-нибудь въ замкѣ.

— Странно, какъ мысли дѣвушки могутъ быть такъ поглощены этой идеей.

Элла не могла удержаться отъ трепета. Не могло ли быть какого-нибудь основанія для дикихъ фантазій бѣдной Сьюзенны? Чьи руки покрыли кисеею зеркало въ спальнѣ Катерины? Откуда явилась и куда исчезла фигура, которую обѣ служанки видѣли въ галереѣ? Какой разумной теоріей объяснить испугъ мистрисъ Карліонъ? Эта тайна тяготила Эллу и день, и ночь, и она никакъ не могла оторвать отъ нея своихъ мыслей. Многіе при подобныхъ обстоятельствахъ заперли бы старый домъ и переселились въ другое мѣсто, но Эллѣ казалось, что участь пропавшей дѣвушки слѣдуетъ разъяснить на мѣстѣ, и на этомъ мѣстѣ она рѣшилась остаться.

Сказали что-то о картинѣ въ смежной комнатѣ, Филиппъ Кливъ увѣрялъ, что одна изъ фотографій похожа на нее. Молодежь ушла въ ту комнату рѣшить этотъ вопросъ, остались мистрисъ Карліонъ и викарій за триктракомъ. Гьюбертъ Стонъ воспользовался этимъ, смѣло вышелъ изъ-за занавѣски и молча прошелъ чрезъ комнату въ дверь.

— Это кто такой? воскликнулъ викарій.

— Что такое кто? спросила мистрисъ Карліонъ, которая сидѣла спиною къ окну и не видѣла ничего.

— Какой-то высокій молодой человѣкъ прошелъ по комнатѣ изъ окна. Какъ онъ сюда попалъ? Онъ походилъ на Гьюберта Стона. Да, я увѣренъ, что это былъ онъ.

— О! онъ вѣрно пришелъ спросить о чемъ-нибудь свою госпожу и, увидѣвъ гостей, опять ушелъ, спокойно рѣшила мистрисъ Карліонъ. — Этотъ молодой человѣкъ прекрасно себя держитъ, его можно принять за джентльмена.

Вечеръ кончился. Конрой уѣхалъ.

Вскорѣ уѣхала и мистрисъ Карліонъ. Но она дождалась компаніонки для молодой владѣтельницы Герон-Дайка.

Выборъ палъ на мистрисъ Тойнби, худощавую, степенную пятидесятилѣтнюю вдову маіора Тойнби. Ея аттестаты были превосходны, а условія очень высоки. Эллѣ она не очень понравилась, но она сказала себѣ, что мы не можемъ имѣть все по нашему желанію на этомъ свѣтѣ. Она была ласкова и любезна къ мистрисъ Тойнби, которая скоро почувствовала себя въ замкѣ какъ дома.

Между тѣмъ, Гьюбертъ Стонъ проводилъ время очень тяжело. Для него было ясно, какъ день, что Конрой влюбленъ въ мисъ Винтеръ, а она въ него. Могъ ли онъ помѣшать этой любви, спрашивалъ онъ себя, въ своихъ печальныхъ прогулкахъ по парку. Онъ зналъ то, чего они не знали: важную тайну, о которой никто изъ нихъ не мечталъ. Могъ ли онъ воспользоваться этимъ знаніемъ, какъ бы ни было оно опасно, чтобы ихъ разлучить? Онъ думалъ, что можетъ. Во всякомъ случаѣ, объ этомъ слѣдовало подумать.

Глава XX.

Что Дорозсія увидала въ кустарникѣ.

Элла Винтеръ очень скучала послѣ отъѣзда тетки; хотя почтенная мистрисъ Тойнби очень годилась для мѣста провожатой и главной экономки, она не могла быть ничѣмъ болѣе для мисъ Винтеръ. Теперь-то Эллѣ недоставало присутствія Маріи Кетль, которая была еще въ Лимингтонѣ у мистрисъ Педжъ. Элла часто получала письма отъ Маріи, но это было все не то, что личныя свиданія. Одно Элла могла дѣлать и дѣлала — принимать дѣятельное участіе въ благосостояніи школы Маріи и бѣдныхъ, которыхъ Марія посѣщала часто, когда бывала дома. Элла сдѣлала еще болѣе, она поручила Филиппу Кливу начертить планы новаго флигеля для школы, который намѣревалась выстроить на свой счетъ, чтобы сдѣлать Маріи пріятный сюриризъ, когда она вернется.

Элла часто думала объ обѣщаніи, которое она дала мистрисъ Карліонъ погостить у нея въ Лондонѣ. До посѣщенія Конроя, она не съ особеннымъ удовольствіемъ думала объ этой поѣздкѣ. Теперь она считала дни, остававшіеся до ея отъѣзда. Хотя время не было еще назначено, каждое утро, просыпаясь, говорила она себѣ съ легкимъ трепетомъ счастія:

— Однимъ днемъ ближе.

Конрой не говорилъ ей ни слова о любви, но въ сердцѣ ея лежало смутное блаженное сознаніе, что она дороже ему, чѣмъ всѣ на свѣтѣ.

Однажды она получила приглашеніе для себя и мистрисъ Тойнби обѣдать въ Гомделѣ. Леди Кливъ желала отплатить за приглашенія, которыя дѣлались сосѣдями ея сыну. Она пригласила нѣсколькихъ друзей, Фредди Бутля, капитана Леннокса и его сестру. Леди Кливъ мало знала ихъ, но ей было извѣстно, какъ гостепріимно принимали они Филиппа. Разумѣется, и викарій былъ въ числѣ гостей. Старикъ Даунисъ страдалъ подагрой, Типледи былъ въ отъѣздѣ, но докторъ Спрекли явился. Собраніе было пріятное и безцеремонное.

Какъ только Фредди Бутль очутился въ присутствіи Эллы, его прежняя любовь къ ней вспыхнула опять. Въ этотъ вечеръ онъ могъ только вздыхать, принимать печальный видъ и безпрестанно вытирать свой лорнетъ. Его обычное краснорѣчіе изсякло какъ горный ручей лѣтомъ.

— Такъ и хочется написать стихи, шепнулъ онъ Ленноксу: — никогда прежде этого желанія не чувствовалъ, только навѣрно вышла бы чепуха…

Въ этомъ, конечно, нечего и сомнѣваться.

Мистрисъ Дёчи, которая могла быть очаровательна безъ всякихъ сознательныхъ усилій, очень понравилась леди Кливъ. Мистрисъ Дёчи также была большая фаворитка викарія, и послѣ обѣда онъ просидѣлъ возлѣ нея цѣлый часъ. Глаза Филиппа очень часто обращались къ ней, но онъ оказывалъ ей не болѣе вниманія какъ и другимъ гостямъ своей матери.

— Какъ жаль, что бѣдный старикъ Даунисъ не можетъ быть здѣсь, замѣтилъ капитанъ Ленноксъ мисъ Винтеръ. — Эта подагра вѣчно является не кстати.

Элла улыбнулась этой послѣдней фразѣ и подвинулась датъ мѣсто капитану на диванѣ.

— Послѣднее время докторъ Даунисъ казался не совсѣмъ здоровъ, сказала она.,

— Онъ только страдаетъ подагрой. А какъ онъ жалѣетъ до сихъ поръ о потерѣ своей золотой табакерки. Какой это былъ странный случай!

— Очень, согласилась Элла. — Меня въ то время не было здѣсь, но я услыхала объ этомъ воротившись. Мнѣ это напомнило пропажу брильянтовъ моей тетки.

— И мнѣ также, отвѣтилъ капитанъ Ленноксъ. — Я говорилъ объ этомъ Филиппу Кливу.

Оба при этомъ посмотрѣли на Филиппа. Эллѣ показалось, что Филиппъ былъ необыкновенно взволнованъ въ этотъ вечеръ. Глаза его сверкали и лицо пылало.

«Глупый мальчикъ! выпилъ слишкомъ много вина!» подумала она.

Бутль очевидно былъ того же мнѣнія. Но онѣ ошибались. Филиппъ былъ взволнованъ уже нѣсколько дней, одинъ капитанъ Ленноксъ, вѣроятно, угадывалъ настоящую причину.

— Желала бы я знать, продолжала Элла: — найдется-ли когда-нибудь золотая табакерка доктора?

— Это сомнительно, отвѣтилъ капитанъ, съ важнымъ видомъ качая головой: — никогда не найдется, если ее укралъ обыкновенный воръ.

— Что вы хотите сказать, капитанъ Ленноксъ?

— Если табакерку укралъ обыкновенный воръ, то, вѣроятно, онъ тотчасъ же растопилъ ее.. А если ее взялъ кто-нибудь другой, то, вѣроятно, продалъ ее за что могъ, эта табакерка въ такомъ случаѣ могла бы когда-нибудь и найтись.

— Но зачѣмъ было брать ее не обыкновенному вору?

При этомъ вопросѣ на губахъ капитана мелькнула улыбка.

— Разумѣется для денегъ, сказалъ онъ, понизивъ голосъ. — Джентльмены въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ дѣлаютъ такія вещи.

Элла поглядѣла на него, тонъ его былъ страненъ, она думала, что онъ сказалъ это съ какимъ-нибудь намѣреніемъ, но онъ отошелъ и не сказалъ больше ничего.

Гости разъѣхались рано, помня слабое здоровье леди Кливъ. Мисъ Винтеръ предложила викарію мѣсто въ своемъ экипажѣ, хотя его ждала наемная карета. Онъ предпочелъ экипажъ мисъ Винтеръ и отпустилъ карету. Вернувшись домой, онъ посидѣлъ нѣсколько времени у камина въ своемъ кабинетѣ, но ему ужасно хотѣлось спать и онъ скоро легъ.

Преподобный Френсисъ Кетль имѣлъ, привычку вынимать все изъ своихъ кармановъ, прежде чѣмъ начнетъ раздѣваться и класть все въ нижній ящикъ шкапа, который стоялъ возлѣ его кровати. И теперь онъ сдѣлалъ тоже. Футляръ для визитныхъ карточекъ, карандашъ, золотая зубочистка и связка ключей, все было положено въ надлежащемъ порядкѣ, но самую важную вещь, небольшой портмонне изъ русской кожи, онъ никакъ не могъ найти. Въ большомъ недоумѣніи викарій взялъ свѣчу и пошелъ внизъ. Не оставилъ-ли онъ его въ разсѣянности на столѣ въ своемъ кабинетѣ, или не выпалъ-ли портмонне изъ кармана, когда онъ дремалъ на своемъ креслѣ.

Не много времени понадобилось ему, чтобы убѣдиться, что портмонне нѣтъ въ кабинетѣ, и викарій вернулся наверхъ еще въ большемъ недоумѣніи. Эта потеря не могла разорить его, въ портмонне лежало нѣсколько совереновъ и мелкое серебро, а все-таки ему было непріятно это непонятное исчезновеніе. Онъ далъ извозчику шиллингъ, когда пріѣхалъ къ леди Кливъ, и это было въ послѣдній разъ, что онъ вынималъ свое портмонне.

— Что это дѣлается со всѣми нами? вскричалъ онъ сердито. — Это повтореніе золотой табакерки Дауниса. Неужели, въ самомъ дѣлѣ между нами забрался воръ? Если такъ, кто же это?

Широкая одежда и обширные карманы викарія не могли представлять большихъ затрудненій для искуснаго вора. Но тамъ, гдѣ былъ викарій нельзя предполагать присутствія воровъ. Викарій находился въ обществѣ друзей и сосѣдей, въ Гомделѣ не было ни одного человѣка въ этотъ вечеръ, котораго бы онъ не зналъ. Ему казалось это непонятно и потревожило его сонъ.

Теперь намъ надо вернуться въ Герон-Даикъ, за нѣсколько часовъ до возвращенія мисъ Винтеръ и ея провожатой. Читатель не забылъ, что у одной изъ горничныхъ заболѣло горло. Докторъ Спрекли вылѣчилъ ее; но скоро послѣ того, такая же болѣзнь появилась въ окрестностяхъ замка, время отъ времени, эпидеміей этого назвать было нельзя, хотя нѣкоторые случаи были довольно опасны, и одинъ больной даже умеръ.

Въ этотъ вечеръ, довольно поздно, Ганна Тильни, жена садовника, пришла въ замокъ. Былъ уже десятый часъ. Она пришла попросить у мистрисъ Стонъ желе изъ черной смородины. Дорозсія Стонъ очень растревожилась, когда услыхала, что это желе нужно ея внуку Гьюберту.

— У него заболѣло горло вчера, сказала Ганна: — сегодня онъ ничего не ѣлъ.

— Онъ ничего не говорилъ намъ объ этомъ, сердито вмѣшался старикъ Ааронъ: — онъ сидѣлъ здѣсь за своими книгами какъ обыкновенно. Должно быть не очень опасно, вы женщины пугаетесь легко.

— Я знаю, что это опасно, настаивала Ганна. — Онъ ничего не хочетъ ѣсть, но я думаю, что если поставлю желе возлѣ его кровати, то онъ можетъ быть покушаетъ ночью. Желе изъ черной смородины удивительно какъ помогаетъ отъ горла. А если ему сдѣлается хуже, у меня въ домѣ нѣтъ никого кто могъ бы сбѣгать въ Нёллингтонъ за докторомъ Джаго. Джонъ уѣхалъ въ Норвичъ.

— Ааронъ, сказала робко Дорозсія: — мнѣ хотѣлось бы сходить къ Гьюберту. Онъ можетъ быть очень болѣнъ, а онъ не станетъ жаловаться хоть будетъ при смерти.

— Ты сочтешь опаснымъ, если бы онъ обрѣзалъ себѣ палецъ, заворчалъ Ааронъ.

— Пожалуста, отпусти меня, упрашивала Дорозсія.

— А кто будетъ тебя ждать? спросилъ Ааронъ. — Я не буду. Теперь почти десять часовъ.

— Никому не нужно ждать, возразила Дорозсія: — я возьму ключъ отъ боковой двери и сама войду, только не задвигай запоровъ.

Она надѣла шляпку и шаль, взяла ключъ и ушла съ мистрисъ Тильни. Гьюберта онѣ не нашли въ домѣ садовника. Онъ вышелъ во время отсутствія Ганны Тильни. Дѣти давно были въ постели и спали.

— Онъ часто выходитъ по ночамъ, замѣтила Ганна: — и гуляетъ по парку. Мой мужъ часто встрѣчаетъ его. Мы думаемъ, что онъ дѣлаетъ это для моціона, такъ какъ сидитъ, за своими счетами цѣлый день.

— Ему не слѣдовало выходить съ больнымъ горломъ, сказала Дорозсія, развязывая шляпку и садясь въ кухнѣ ждать.

Между тѣмъ мисъ Винтеръ и мистрисъ Тойнби вернулись домой и ихъ впустилъ Ааронъ. Онъ ничего имъ не сказалъ объ отсутствіи своей жены.

— Вы всѣ можете ложиться спать, сказала ему мисъ Винтеръ. — Намъ ничего болѣе не нужно сегодня.

Всѣ въ домѣ легли. Горничная мисъ Винтеръ сильно простудилась и ея госпожа не велѣла ей ждать.

Обѣ дамы сѣли у камина въ гостиной, ни одной не хотѣлось спать. Онѣ вступили въ оживленный разговоръ о настоящемъ и будущемъ и время проходило быстро и незамѣтно; гораздо быстрѣе чѣмъ для Дорозсіи. Гьюбертъ не возвращался, стрѣлки на кухонныхъ часахъ показывали приближеніе полночи.

— Гдѣ можетъ быть мальчикъ? что съ нимъ случилось? говорила мистрисъ Стонъ.

— Никогда онъ такъ не опаздывалъ — развѣ ушелъ въ доктору Джаго и пѣшкомъ возвращается изъ Нёллингтона. Я вотъ что скажу вамъ, вдругъ прибавила Ганна: — онъ навѣрно тамъ, и докторъ, видя его больное горло, не захотѣлъ пустить его до утра.

— Должно быть такъ, согласилась Дорозсія: — во всякомъ случаѣ я не могу остаться долѣе. Если мой мужъ ждетъ меня, хотя онъ сказалъ, что ждать не будетъ, онъ порядкомъ напустится на меня.

Завязавъ ленты шляпки и закутавшись въ шаль, Дорозсія Стонъ отправилась долой. Она предпочла бы пройти двадцать миль днемъ, чѣмъ сдѣлать эту короткую прогулку въ полночь. Душу ея раздиралъ страхъ. Ночь была не темная, звѣзды виднѣлись хорошо. Опустивъ голову внизъ, торопливо дошла она до кустарника, когда на большихъ часахъ въ конюшнѣ пробило двѣнадцать.

Это увеличило ея суевѣрный страхъ, отчего она не знала, но вдругъ ей сдѣлалось ужасно холодно. Она оглянулась по какому-то инстинкту не слѣдуетъ-ли кто за ней. Все вокругъ было безмолвно какъ могила.

Вдругъ ей показалось, какъ будто что-то шевелится позади нея, что-то черное, чего не было минуту тому назадъ, и что какъ будто выскочило изъ подъ земли. Она не могла отвлечь отъ этого своихъ глазъ, лицо ея было блѣдно, сердце замерло.

Она увидѣла черныя дроги, запряженныя четырьмя безголовыми лошадьми, которыми управлялъ безголовый кучеръ. Дроги быстро подвигались къ ней. Если бы она не отошла въ траву, — то они наѣхали бы на нее. Ни жива ни мертва Дорозсія смотрѣла какъ проѣхали эти дроги, безъ всякаго шума и исчезли вдали. Они направились прямо къ самому концу стѣны, гдѣ дорога сдѣлала поворотъ, и какъ будто исчезли въ самой стѣнѣ.

— Господи сжалься надо мною! произнесла Дорозсія: — только этого не доставало. Никогда прежде не видала этого сама, хотя слышала отъ тѣхъ, кто видѣлъ.

Здѣсь надо объяснить, что вѣра въ появленіе черныхъ дрогъ съ четверкой безголовыхъ лошадей и безголовымъ кучеромъ, существуетъ во многихъ мѣстахъ Норфолька и не ограничивается какой-нибудь одной мѣстностью. Предполагаютъ, что это предсказываетъ смерть какого-нибудь близкаго друга или родственника несчастнаго зрителя.

Когда часы пробили двѣнадцать, это очень удивило мисъ Винтеръ и мистрисъ Тойнби. Онѣ не думали, что уже такъ поздно. Мистрисъ Тойнби вскочила и зажгла свѣчу для себя и для Эллы.

— Вы ступайте, сказала Элла, пожелавъ мистрисъ Тойнби спокойной ночи: — а я прежде соберу мою работу, я забыла отнести ее наверхъ.

Для этого понадобилось минуты двѣ. Проходя чрезъ переднюю со свѣчою и съ работою въ рукахъ, Элла была испугана шумомъ у задней двери, которая вдругъ отворилась съ страшнымъ крикомъ, что чрезвычайно удивило мисъ Винтеръ, такъ, какъ она думала, что вся прислуга уже спитъ. Бросивъ свою работу, она побѣжала со свѣчою и нашла Дорозсію въ креслѣ у потухающаго кухоннаго огня.

Со стонами, рыданіями, задыхаясь, Дорозсія разсказала что видѣла.

— Вели бы я не отскочила съ дороги, мисъ Элла, дроги такъ и наѣхали бы на меня, повторяла она, и зубы ея стучали: — такъ прямо ѣдутъ и ѣдутъ, не поворачивая ни направо ни налѣво. О, какъ страшно было смотрѣть!

Невольно Элла не могла удержаться отъ трепета. Исторія о появленіи черныхъ дрогъ и безголовыхъ лошадей, была ей извѣстна.

— Смерть будетъ у насъ въ домѣ, говорила дрожа старуха. — Это предвѣщаніе вѣрное — о! кто же изъ насъ умретъ?

Стараться разувѣрить ее было бы совершенно безполезно, Дорозсія вѣрила этому всю жизнь. Мисъ Винтеръ старалась только успокоить ее какъ могла и просила не говорить объ этомъ никому.

Но этого отъ Дорозсіи ожидать было нельзя.

Глава XXI.

На бригѣ Чайка.

Съ сентябремъ кончилась и хорошая погода, и вскорѣ разразилась большая буря. Въ одно утро въ Герон-Дайкъ пришло извѣстіе, что ночью бригъ, въ триста тонъ, Чайка, шедшій изъ Данцига въ Лондонъ, ударился о Крефельскую мель, два матроса утонули, а остальные, включая капитана, были спасены Истербійской спасительной лодкой. Крефельская отмель была извѣстна, какъ самое опасное мѣсто въ этой мѣстности и много кораблей погибло у этой вѣроломной отмели.

Мисъ Винтеръ тотчасъ послала Гьюберта Стона въ деревню помочь кораблекрушеннымъ въ чемъ только будетъ возможно. Всѣ, кромѣ капитана, выразили желаніе отправиться въ Лондонъ, и Гьюбертъ взялъ для нихъ мѣста на желѣзной дорогѣ. Бригъ ко дну не пошелъ и когда буря утихла, часть груза, которая осталась неиспорченной, успѣли перевезти на берегъ. Но сама Чайка такъ глубоко засѣла въ пескѣ, что сдвинуть ее не было никакой возможности и первая буря, вѣроятно, разрушитъ ее совсѣмъ.

Въ одинъ солнечный день Элла съ своимъ альбомомъ отправилась на пески въ сопровожденіи мистрисъ Тойнби, которая взяла съ собой книгу. Но Элла скоро примѣтила, что не расположена рисовать и погрузилась въ какія-то неопредѣленныя золотыя мечты о неопредѣленномъ будущемъ. Наконецъ, она закрыла свой альбомъ съ маленькимъ движеніемъ нетерпѣнія, и медленно пошла дальше. Мистрисъ Тойнби вздохнула и кротко послѣдовала за нею. Она было усѣлась такъ спокойно и начала преинтересную главу; но обязанность исполнять слѣдуетъ, какъ она ни непріятна.

Начался отливъ, и обѣ дамы увидали лодку, приближавшуюся къ берегу съ однимъ гребцомъ. Гребецъ былъ Гьюбертъ Стонъ и лодка принадлежала ему. Онъ любилъ кататься по водѣ и часто катался по цѣлымъ часамъ одинъ или съ какимъ-нибудь пріятелемъ. Элла стояла и смотрѣла на приближавшутося лодку. Она направилась къ тому мѣсту, гдѣ стояла Элла. Добравшись до берега, Гьюбертъ положилъ свои весла и, приподнявъ свою соломенную шляпу, поклонился мисъ Винтеръ. Какъ казался онъ красивъ весь облитый полуденнымъ солнцемъ!

— Вы ѣздили далеко? спросила Элла, когда онъ вышелъ на берегъ.

— Только до новаго Нёллингтона и обратно, отвѣтилъ. Гьюбертъ.

— Сегодня, должно быть очень пріятно на водѣ?

— Дѣйствительно, очень пріятно. Подальше въ морѣ дуетъ такой освѣжительный вѣтерокъ. Не свезти ли мнѣ васъ, мисъ Элла и мистрисъ Тойнби, до Чайки?

Мисъ Винтеръ посмотрѣла на мистрисъ Тойнби.

— О! это было бы очаровательно, сказала послѣдняя.

Они не примѣтили, что она говорила иронически.

— Кто-нибудь есть на бригѣ? спросила Элла.

— Тамъ теперь Джорджъ Питертонъ, отвѣтилъ Гьюбертъ. — Если погода продержится хорошая, надѣятся спасти еще что-нибудь изъ груза, а пока за нимъ присматриваетъ Джорджъ.

— Такъ поѣдемте. Мы успѣемъ вернуться къ обѣду.

Элла хорошо знала Джорджа Питертона. Это былъ самый старый и надежный лодочникъ въ Истерби.

Элла вошла въ лодку и сѣла. Гьюбертъ подалъ руку мисстрисъ Тойнби, но она невольно сдѣлала шагъ назадъ.

— Бояться нечего, мистрисъ Тойнби, сказалъ Гьюбертъ.

Но лодка показалась ей очень мала и не безопасна, бригъ находился за двѣ мили. Мистеръ Стонъ говорилъ, что въ морѣ дуетъ пріятный вѣтерокъ. Какой вѣтерокъ можетъ быть пріятенъ въ морѣ?

— Мнѣ не очень здоровится, я должна просить васъ извинить меня, сказала она Эллѣ дрожащимъ голосомъ.

— Ужъ вы не боитесь ли? спросила Элла съ улыбкой: — вѣтерокъ, когда мы отъѣдемъ подальше, принесетъ пользу вамъ.

Мистрисъ Тойнби задрожала.

— Право, мнѣ было бы пріятно, если бы вы извинили меня, сказала она: — я сегодня не совсѣмъ здорова, а на морѣ я всегда бываю очень больна. Пожалуста извините меня, я подожду васъ здѣсь.

— А мнѣ хочется ѣхать, отвѣтила Элла: — хочется посмотрѣть на бригъ, я скоро вернусь. Вы можете видѣть отсюда, какъ я буду подвигаться по водѣ.

— Буду смотрѣть, согласилась обрадованная мистрисъ Тойнби: — желаю вамъ пріятнаго пути и благополучнаго возвращенія.

Гьюбертъ больше не ждалъ. Онъ оттолкнулъ лодку въ воду и взялъ весла. Онъ не желалъ присутствія мистрисъ Тойнби и обрадовался, что она осталась. Она стояла на берегу и долго махала имъ носовымъ платкомъ, потомъ сѣла продолжать свой романъ.

Но прогулка эта продолжалась гораздо долѣе, чѣмъ ожидала мистрисъ Тойнби. Ей надоѣло ждать, она озябла, потому что на ней была только тонкая газовая шаль, наконецъ, она встала и вернулась въ замокъ.

Гьюбертъ Стонъ не зналъ во снѣ онъ это видитъ, или на яву. Можетъ ли это быть, спрашивалъ онъ себя — чтобы онъ и его прелестная госпожа были наединѣ? Наединѣ въ обширномъ водномъ пространствѣ, гдѣ между ними не могла стать ни одна живая душа? Они были вмѣстѣ, да; но въ сущности такъ далеки, какъ два полюса. Все-таки находиться такъ близко къ ней, хотя бы только на одинъ короткій часъ, было и невыразимымъ удовольствіемъ, и горемъ. Если бы они могли плыть такимъ образомъ вѣчно, никогда не выходить на берегъ, развѣ на какой-нибудь пустынный островъ, гдѣ не было бы никого, кромѣ нихъ! Дикое, сумасбрадное желаніе! Чрезъ часъ путешествіе ихъ кончится и никогда болѣе, по всей вѣроятности, не придется ему сидѣть въ лодкѣ съ Эллой вдвоемъ. Никогда!

Мало-по-малу Элла пробудилась изъ задумчивости, въ которую невольно впала. Они приближались къ бригу. Онъ лежалъ низко на своемъ песчаномъ ложѣ. Остался одинъ только кузовъ, мачты и бушпритъ были сняты.

— Какъ здѣсь тихо и пустынно! воскликнула Элла. — Я, однако, не вижу Джорджа Питертона.

— У насъ будетъ великолѣпный закатъ солнца, отвѣтилъ, Гьюбертъ, не обративъ вниманія на ея слова. — Посмотрите, мисъ Винтеръ!

— Да, эти облака производятъ очень красивый эфектъ.

Чрезъ нѣсколько минутъ подъѣхали совсѣмъ близко къ бригу.

— Я не вижу Джорджа Питертона, опять замѣтила Элла.

— Онъ, вѣроятно, внизу куритъ трубку или старается вытащить что-нибудь изъ груза. Джорджъ не такой человѣкъ, чтобы любоваться солнечнымъ закатомъ.

Гьюбертъ сказалъ эти. слова съ короткимъ жесткимъ смѣхомъ, на который Элла не обратила вниманія. Хорошо, что она не видала выраженія его лица. Оно необыкновенно измѣнилось въ послѣднія минуты. Ротъ его былъ сжатъ, а въ глазахъ виднѣлось выраженіе отчаянія жгучей страсти и рѣшительнаго намѣренія.

Гьюбертъ положилъ свои весла, приложилъ руки ко рту и закричалъ:

— Питертонъ! Питертонъ, гдѣ вы?

Отвѣта не было; на бригѣ не виднѣлось ни малѣйшаго признака жизни.

— Не уѣхалъ ли онъ на берегъ, воскликнула Элла быстро.

— Врядъ ли, отвѣтилъ Гьюбертъ. — Онъ заперся внизу, куритъ трубку и не слышитъ, можетъ быть, онъ заснулъ. Я пойду и разбужу его. Но прежде позвольте мнѣ помочь вамъ влѣзть на бригъ, мисъ Винтеръ. Слышите! Да, Джорджъ здѣсь, я слышу его.

Онъ прикрѣпилъ лодку къ бригу веревкою, легко прыгнулъ на палубу Чайки и обернулся помочь. Но Элла не шла.

— Подите и скажите, чтобъ онъ пришелъ помочь вамъ высадить меня на бригъ, сказала она, смѣясь.

Гьюбертъ исчезъ на лѣстницѣ каюты. Онъ вернулся не сейчасъ. Оставшись одна въ лодкѣ, Элла начала смутно тревожиться. Если бы она могла угадать вѣроломство Гьюберта! Онъ зналъ очень хорошо, что Джорджа Питертона на бригѣ не было, онъ съѣхалъ на берегъ еще вполдень.

Гьюбертъ прошелъ въ крошечный уголокъ, не больше кроличьей клѣтки, хотя это была капитанская каюта. Тамъ онъ нашелъ боченокъ можжевеловой водки и роговой стаканъ. Два раза наполнялъ онъ стаканъ водкою и выпивалъ. Онъ былъ очень блѣденъ и въ глазахъ его все свѣтился какой-то странный, мрачный блескъ.

Выпивъ водки, онъ стоялъ неподвижно, какъ статуя, сжавъ руки и потупивъ глаза въ землю.

— Его или моя — его или моя? бормоталъ онъ. — Не его, не его! Никогда не будетъ его! Прежде смерть.

Опять налилъ онъ стаканъ и выпилъ. Потомъ приложилъ руку къ сердцу, какъ бы желая утишить его біеніе; а потомъ, боясь колебаться долѣе, поспѣшно вернулся на палубу.

Элла тревожно наблюдала за нимъ. Какъ только она увидала его блѣдное лицо, она испугалась.

— Что такое? спросила она. — Не заболѣлъ ли Питертонъ? Вѣрно съ нимъ случилось что-нибудь?

— Да, коротко отвѣтилъ Гьюбертъ: — вамъ лучше подняться на палубу, мисъ Винтеръ.

Элла не колебалась болѣе. Она всю жизнь знала Джорджа Питертона и очень любила его. Ей пришло въ голову, что онъ вѣрно упалъ и ушибся среди разломанныхъ снастей.

— Станьте одной ногой сюда, а другой туда и дайте мнѣ вашу руку, продолжалъ Гьюбертъ.

Мисъ Винтеръ, проворная и безстрашная, исполнила что ей было сказано, и чрезъ минуту стояла на палубѣ.

— Вы найдете его въ каютѣ капитана, сказалъ Гьюбертъ.

Думая только о бѣдномъ старомъ лодочникѣ, Элла медленно спустилась по маленькой лѣстницѣ и исчезла изъ вида. Когда Гьюбертъ уже не могъ видѣть ее, онъ тяжело вздохнулъ и упалъ на одно колѣно, положивъ голову на бортъ брига.

— Что я сдѣлалъ, что я сдѣлалъ? вскричалъ онъ. — Теперь слишкомъ поздно останавливаться, слишкомъ поздно.

Услыхавъ шаги возвращающейся дѣвушки, онъ медленно всталъ.

— Я не могу найти Джорджа Питертона, сказала она. — Его нѣтъ внизу. Вы кажется сказали мнѣ…

— Я сказалъ вамъ ложь, мисъ Винтеръ. Питертонъ съѣхалъ на берегъ нѣсколько часовъ тому назадъ.

Элла съ изумленіемъ взглянула на него,

— Такъ зачѣмъ вы сказали, что онъ здѣсь? Что это значитъ?

— Развѣ вы слѣпы? развѣ вы не можете угадать? воскликнулъ онъ, дѣлая шагъ ближе къ ней.

Элла съ своей стороны отступила назадъ, она начала пугаться свирѣпаго страшнаго выраженія его глазъ.

— Я привезъ васъ сюда, зная, что мы будемъ одни, чтобы сказать вамъ тайну мисъ Винтеръ. Я привезъ васъ сюда, потому что я васъ люблю, прибавилъ онъ, упавъ предъ нею на колѣни: — потому что я не могъ прожить еще день, не сказавъ вамъ! Теперь вы со мною здѣсь, и никто не можетъ помѣшать.

— Встаньте сію же минуту, съ негодованіемъ вскричала Элла, собравшись съ мужествомъ: — и чтобы я никогда больше не слыхала слова объ этомъ сумасбродствѣ. Проводите меня въ лодку, я вернусь на берегъ.

Сердце ея билось очень сильно и весь румянецъ сбѣжалъ съ губъ, но лицо ея пылало гнѣвомъ.

— Сумасбродство! да, это настоящее слово, отвѣтилъ Гьюбертъ, вставая. — Но вы не сойдете съ этого мѣста, пока не услышите объ этомъ сумасбродствѣ съ начала до конца.

— Неужели вы осмѣлитесь удержать меня? гордо сказала Элла.

— Осмѣлюсь. Я въ такомъ расположеніи духа, что готовъ осмѣлиться даже на кое что побольше этого. О! зачѣмъ вы пренебрегаете мною такимъ образомъ? продолжалъ онъ совсѣмъ другимъ тономъ: — какъ же могъ я видѣть васъ ежедневно и не полюбить васъ? Неужели вы думаете, что я охотно навлекъ это несчастіе на себя? Вы испортили мнѣ жизнь, но что же изъ этого? Она была однимъ продолжительнымъ поклоненіемъ вамъ. Я люблю васъ съ тѣхъ поръ, когда мы вмѣстѣ собирали ежевику съ вашей няней, и выкапывали хорошенькія раковины изъ песку.

Онъ замолчалъ отъ волненія. Элла пугалась болѣе съ каждымъ словомъ.

— Зачѣмъ судьба не сдѣлала меня равнымъ вамъ? Навѣрно сила моей любви вызвала бы отъ васъ взаимность. У меня есть руки, чтобы работать для васъ, у меня есть умъ, чтобы устроивать для васъ все къ лучшему, у меня есть любовь, которая никогда не охладѣетъ. Обращеніе у меня хорошее, я образованъ, но не смотря на все это, свѣтъ не считаетъ меня джентльменомъ. Я простолюдинъ и не смѣю глядѣть на благородную дѣвицу глазами любви.

Его тонъ, исполненный тоски, почти отчаянія, былъ теперь почтителенъ. Не смотря на негодованіе Эллы, она чувствовала къ нему состраданіе.

— Вы должны забыть все это, сказала она съ кроткой серіозностью: — и я постараюсь забыть, что вы говорили такимъ образомъ со мною сегодня. Предъ вами хорошая карьера, если вы только захотите, и вы можете положиться на то, что я употреблю всѣ силы, чтобы споспѣшествовать вашимъ интересамъ. Но вы не должны никогда говорить со мною въ такомъ тонѣ, помните это. А теперь я буду рада, если вы свезете меня на берегъ.

Какъ много открыли ей его слова! Тысячи маленькихъ признаковъ, которыя она прежде оставляла безъ вниманія, мелькнули въ ея воспоминаніи. Но Гьюбертъ не дѣлалъ никакого движенія къ лодкѣ.

— Забыть все это! никогда объ этомъ не говорить! воскликнулъ онъ съ горечью. — Какъ это легко сказать! Мнѣ хотѣлось бы напомнить вамъ одно, мисъ Элла, это можетъ быть уменьшитъ мою кажущуюся самонадѣянность! Мать моя была леди, но она бросила друзей, положеніе въ свѣтѣ, все, чтобы раздѣлить смиренную долю моего отца. Были и другія женщины благороднаго происхожденія, которыя пожертвовали всѣмъ для своей любви, и были счастливы.

Эта настойчивость и сердила, и пугала Эллу. Она никогда не видала на лицѣ Гьюберта такого выраженія и дрожала смотря на него. Неужели это былъ тотъ самый Гьюбертъ Стонъ, котораго она знала столько лѣтъ! Какой-то демонъ овладѣлъ имъ, она боялась показывать ему слишкомъ большую строгость.

— Поѣдемте же, я устала, сказала она ласково. — Вы не похожи сегодня на себя, Гьюбертъ. Я васъ совсѣмъ не узнаю.

— Я самъ себя не узнаю, отвѣтилъ онъ съ страннымъ непріятнымъ смѣхомъ: — это виноваты вы, вы погубили меня.

Элла бросила отчаянный взглядъ на отдаленный берегъ. Испугъ ея увеличивался. Расположеніе духа Гьюберта опять сдѣлалось нѣжнымъ.

— Неужели для мейя нѣтъ надежды? печально сказалъ онъ. — Никакой? никакой? Никто другой не можетъ любить васъ такъ какъ я; ничье сердце не будетъ такъ вѣрно какъ мое.

— Гьюбертъ Стонъ, довольно объ этомъ, вскричала Элла, страхъ которой перешелъ въ негодованіе. — Разъ навсегда поймите, что вы не можете быть для меня тѣмъ, о чемъ мечтаете. Если въ васъ есть хоть малѣйшая искра чести, вы не будете преслѣдовать меня болѣе.

Онъ не могъ не видѣть презрѣнія, звучавшаго въ ея голосѣ, выражавшагося на ея лицѣ. Какъ хороша казалась она ему!

— Я желалъ бы, чтобы молнія вашихъ глазъ поразила меня мертвымъ у вашихъ ногъ, воскликнулъ онъ. — И для васъ, и для меня это было бы лучше. Я знаю, что безполезно просить о томъ, чего вы дать не въ состояніи. Ваша тайна извѣстна мнѣ, мисъ Винтеръ, какъ вы ни скрываете ее. Вы любите другого и думаете, что любимы взаимно.

Она раскрыла губы, чтобы отвѣтить, но промолчала. Прелестный румянецъ покрылъ ея алебастровыя щеки.

Гьюбертъ подошелъ къ ней и положилъ свою руку на руку ея.

— Я слышалъ все, что происходило между вами и нимъ намедни, сказалъ онъ, прямо смотря ей въ глаза.

— Между кѣмъ? спросила Элла, едва дыша.

— Между вами и этимъ человѣкомъ — этимъ Конроемъ — вашимъ любовникомъ. Я слышалъ его тихіе вопросы и ваши нѣжные отвѣты. Ему вы презрѣнія не показывали, а чѣмъ же я хуже его, и не люблю ли я васъ въ тысячу разъ больше, чѣмъ онъ?

— Пропустите меня, серъ, сію минуту. Какъ вы смѣете оскорблять меня такимъ образомъ? вскричала Элла.

— Вы уйдете, когда я позволю вамъ уйти, ни одной минутой ранѣе, отвѣтилъ Гьюбертъ. — Вы любите этого человѣка, я это знаю по тому тону, которымъ вы говорите съ нимъ, по тому выраженію, съ какимъ вы смотрите на него. И онъ любитъ васъ — повидимому. Но я прошу васъ выслушать меня, мисъ Винтеръ. Я долженъ вамъ сказать кое-что. Человѣкъ этотъ себѣ на умѣ. Онъ подождалъ, пока вашъ дядя умеръ и Герон-Дайкъ сдѣлался вашъ — только тогда, замѣтьте, не прежде — подъѣхалъ онъ къ вамъ съ своими медовыми рѣчами, чтобы плѣнить ваше сердце. Но слушаете ли вы?

Что могла она сдѣлать, бѣдняжка, какъ не слушать.

— Осмѣльтесь обвѣнчаться съ этимъ человѣкомъ, продолжалъ Гьюбертъ: — и въ тотъ же самый день тайна, которую я скрывалъ для васъ, сдѣлается извѣстна всему свѣту.

— Вы скрывали тайну для меня! воскликнула Элла съ удивленіемъ.

— Очень было бы хорошо для этого авантюриста, журналиста, фотографа, сдѣлаться владѣльцемъ Герон-Дайка, не такъ ли? Онъ думаетъ это. Но этого не будетъ никогда.

— Молчите, серъ. Вы сами не знаете, что говорите.

— Къ несчастно, знаю слишкомъ хорошо. Если онъ женится на васъ, онъ не найдетъ на васъ той богатой наслѣдницы, какую ожидалъ найти. Онъ узнаетъ слишкомъ поздно, что его жена имѣетъ не больше меня правъ на Герон-Дайкъ, что она владѣетъ имъ обманомъ.

— Обманомъ!

Слова Гьюберта поразили Эллу.

— Что хотите вы сказать?

— А вотъ что, мисъ Винтеръ. Стоитъ мнѣ произнести нѣсколько словъ и вы не будете уже владѣтельницей Герон-Дайка.

— Скажите же эти слова, храбро возразила Элла. — Вы обязаны сдѣлать это. Я не желаю присвоивать себѣ то, что принадлежитъ другимъ.

Тонъ ея былъ ясенъ и рѣшителенъ. Она вѣрила, что Гьюбертъ говоритъ не безъ основанія.

— Зачѣмъ мнѣ говорить и сдѣлать вамъ вредъ? Нѣтъ. Откажитесь отъ этого человѣка, который дорожитъ только вашими деньгами и мои уста сомкнутся навсегда.

— Исполните вашу обязанность, я только объ этомъ прошу васъ. Я ничего другого не могу сказать вамъ.

— Обѣщаетесь вы отказаться отъ этого человѣка?

— Нѣтъ.

— Остерегайтесь. Вы доведете меня до отчаянія.

— Я въ этомъ не виновата.

— Вы ничего другого не скажете мнѣ?

— Ничего.

— Пусть будетъ такъ. Вы сами довели меня до этого. Вспомните это.

— Что же вы сдѣлаете? спросила Элла слабымъ голосомъ.

— Вы увидите.

Онъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ лодка была привязана къ бригу. Онъ отвязалъ веревку и бросилъ ее въ воду, потомъ оттолкнулъ лодку, которая медленно поплыла по морю.

Элла сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ.

— Неужели вы хотите убить меня? воскликнула она.

— Нѣтъ, я васъ не убью, отвѣтилъ онъ спокойно: — но если судьба не опредѣлила жить намъ вмѣстѣ, то мы, по-крайней-мѣрѣ, можемъ вмѣстѣ умереть.

Элла отступила назадъ, ей сдѣлалось. дурно, голова ея кружилась. Неужели единственная связь между ними и берегомъ порвалась? Другой лодки близко не было и между крушеннымъ бригомъ и землею было двѣ мили разстоянія. Ужасно было подумать, на какую участь осудилъ ее этотъ сумасшедшій.

Сумасшедшій! Неужели онъ дѣйствительно помѣшался? Въ головѣ Эллы промелькнуло воспоминаніе, что она слышала, что мать Гьюберта Стона умерла сумасшедшая. Не наслѣдовалъ ли онъ этой страшной болѣзни и не вызвало ли ее вдругъ волненіе этого дня? Съ страшнымъ опасеніемъ посмотрѣла она на него

Онъ стоялъ на противоположной сторонѣ палубы и закуривалъ сигару. Шляпы не было на головѣ его и вѣтеръ развѣвалъ его черные, шелковистые волосы. Что, кромѣ сумасшествія, могло объяснить его поступки въ этотъ день? Элла задрожала и зажмурилась, стараясь придумать, что ей предпринять. Желаніе жить было сильно въ ней. Трудно было представить себѣ, что конецъ — и такой конецъ — такъ близокъ.

Вдругъ Гьюбертъ приблизился къ ней. Онъ спокойно курилъ сигару. Всѣ слѣды прежняго волненія изчезли.

— Барометръ опускался весь день, замѣтилъ онъ: — и начинается вѣтеръ. Ночью поднимется буря, разобьетъ бригъ и на разсвѣтѣ Чаша исчезнетъ навсегда.

Мисъ Винтеръ не отвѣчала.

— Чрезъ нѣсколько дней, медленно продолжалъ онъ: — два тѣла выкинетъ на берегъ, мужчину и женщину. Женщина будетъ такъ крѣпко стиснута въ объятіяхъ мужчины, что люди не будутъ въ состояніи разлучить ихъ. Ихъ похоронятъ вмѣстѣ, и та, которая не могла быть его невѣстою въ жизни, будетъ его невѣстою въ могилѣ.

«Этого не будетъ никогда», про себя сказала Элла, задрожавъ.

Но вслухъ она не сказала ничего.

— А пока, мисъ Винтеръ, намъ нечего бояться, мы можемъ прожить еще нѣсколько часовъ.

Въ это время лодка чуть-чуть виднѣлась издали. Вѣтеръ былъ небольшой, но дулъ порывами, предвѣщая наступающую бурю. Время отъ времени бригъ трещалъ, точно будто старый корабль предвидѣлъ свою близкую кончину и не могъ удержать своихъ стоновъ. Чрезъ часъ надъ землей и моремъ распространится мракъ.

Гьюбертъ продолжалъ курить молча, и закурилъ другую сигару, когда первую выкурилъ, а Элла что могла сказать? Даже если бы она могла упросить его спасти ей жизнь, то и это было бы безполезно. Лодка исчезла, а вмѣстѣ съ нею и послѣдняя надежда добраться до берега. Еще нѣсколько часовъ и придетъ конецъ; радости, горести, недоумѣнія, которыя мы называемъ жизнью, исчезнутъ какъ прерванный сонъ, и неизвѣстность, страшный разсвѣтъ вѣчности засіяетъ въ ея глазахъ.

Элла сѣла у борта, закрывъ руками лицо. Никогда мысли не мелькали такъ быстро въ головѣ ея! У нея такъ много было о чемъ думать и такъ мало времени для этого! Она подумала о мистрисъ Тойнби, спокойно читавшей романъ въ гостиной Герон-Дайка — Элла не сомнѣвалась, что она давно вернулась домой — время отъ времени взглядывавшей на часы и удивляющейся, куда дѣвались бѣглецы, но все-таки спокойно наслаждающейся чтеніемъ.

Потомъ ея мысли обратились къ Эдварду Конрою. Гдѣ онъ былъ въ эту минуту и что онъ дѣлалъ? О! если бы онъ только зналъ, въ какомъ она положеніи! Элла не скрывала отъ себя долѣе того обстоятельства, что любитъ его. Увидитъ ли она его когда-нибудь? Слезы отуманили ея глаза и нѣсколько времени ей казалось, что смерть уже охватила ее. Но она скоро сдѣлалась спокойнѣе, и молча молилась о ниспосланіи ей помощи и силы.

— Не озябли ли вы, мисъ Элла? спросилъ ее Гьюбертъ. — Не могу ли я сдѣлать что-нибудь для васъ?

— Я не озябла, и желаю только, чтобы меня оставили въ покоѣ, отвѣтила она.

Онъ отвернулся, застонавъ, и что-то пробормоталъ.

— Я отдалъ бы для васъ всю кровь своего сердца, закричалъ онъ страстно. — Но вы никогда не будете женою этого человѣка. Я въ этомъ поклялся и сдержу свою клятву. Мы умремъ вмѣстѣ.

Онъ осмотрѣлся вокругъ и сошелъ внизъ, вѣроятно для того, чтобы выпить еще водки.

Элла вскочила, когда онъ исчезъ. Она чувствовала ознобъ и все какъ будто прыгало предъ ея глазами. Она напрягла глаза чрезъ темную воду и вдругъ увидала свѣтъ Истербійскаго маяка. Сердце ея забилось быстрѣе. Помощь казалась такъ близка и ей трудно было представить себѣ, что для нея никакой помощи не можетъ быть. Вѣтеръ становился пронзительнѣе. Что дѣлаетъ внизу этотъ сумасшедшій? Если бы онъ остался тамъ и не приходилъ больше на палубу!

Но пока она смотрѣла и прислушивалась, странная идея, порожденная отчаяніемъ, мелькнула въ головѣ ея такъ же быстро и ясно, какъ свѣтъ маяка мелькнулъ предъ ея глазами. Она стояла, приложивъ пальцы къ вискамъ, спрашивая себя, должна ли она сдѣлать это, или нѣтъ. Да! Въ этомъ лежала ея единственная надежда на спасеніе. Лѣстница, по которой Гьюбертъ сошелъ внизъ, запиралась въ дурную погоду дверью, которая теперь стояла отворенной. Для Эллы потребовалось не болѣе минуты, чтобы захлопнуть эту дверь и задвинуть запоръ. Ея врагъ очутился въ плѣну.

Разбитые ящики и другіе обломки валялись на палубѣ. Былъ тутъ также боченокъ съ дегтемъ. Элла поспѣшно нагромоздила ящики и обломки одни на другіе и облила ихъ дегтемъ, потомъ вырвала нѣсколько листковъ изъ своего альбома и подсунула ихъ подъ ящики. Коробочка со спичками лежала возлѣ, Гьюбертъ оставилъ ее на палубѣ. Послѣ нѣкотораго затрудненія ей удалось зажечь бумагу и скоро яркое пламя поднялось къ небу.

Это сдѣлалось въ то время, когда Гьюбертъ увидалъ, что онъ въ плѣну. Онъ сталъ трясти дверь изъ всей силы. Это не помогло. Онъ нашелъ тяжелый обломокъ и началъ колотить въ дверь. Эти удары наполняли испугомъ душу Эллы. Она надѣялась, что сигналъ ея увидятъ съ берега и помощь придетъ — посланная Богомъ. Но во время ли придетъ она? Прежде ли придетъ она, чѣмъ запертый безумецъ успѣетъ вырваться на волю? Она присѣла на палубу нѣсколько поодаль отъ огня.

Вдругъ слабый отдаленный звукъ достигъ ея напряженнаго слуха. Пока она спрашивала себя, не фантазія ли это, звукъ сдѣлался сильнѣе. Должно быть приближалась помощь. Она не могла выдержать долѣе. Удары Гьюберта раздались слабѣе въ ея ушахъ и она упала на палубу безъ чувствъ.

Глава XXII.

Спаситель и спасенная.

Когда мисъ Винтеръ раскрыла глаза, она увидала прежде всего лицо Эдварда Конроя, наклонившагося нѣжно къ ней. Стоя на одномъ колѣнѣ, онъ отогрѣвалъ ея руки, поодаль стояли два истербійскіе лодочника.

— Вамъ теперь лучше, сказалъ Конрой.

— Да, мнѣ теперь лучше, машинально повторила Элла.

Она сознавала пока только одно, что Конрой находился возлѣ нея. Онъ помогъ ей встать. Когда она встала и осмотрѣлась вокругъ, всѣ событія этого дня въ одно мгновеніе мелькнули въ головѣ ея. Какой счастливый случай привелъ Конроя, именно его, чтобы спасти ее? Но не было времени дѣлать вопросы, это могло быть сдѣлано впослѣдствіи.

— Чѣмъ скорѣе мы доберемся до берега, тѣмъ лучше, сказалъ Конрой. — Чувствуете ли вы себя въ силахъ отправиться сейчасъ?

— Мнѣ теперь совсѣмъ хорошо, отвѣтила Элла съ потокомъ слезъ: — нѣсколько времени тому назадъ я думала, что никогда болѣе не стану ногою на землю.

— Но куда же дѣвалась лодка, на которой вы пріѣхали сюда? и куда дѣвался мистеръ Стонъ?

— Веревка отвязалась и лодка уплыла, медленно отвѣтила Элла послѣ продолжительнаго молчанія.

"Но гдѣ же Гьюбертъ Стонъ? спрашивала она себя: «что сдѣлалось съ нимъ? не внизу ли онъ еще?»

Конрой повторилъ вопросъ. Ему сказала мистрисъ Тойнби, что Стонъ повезъ въ лодкѣ Эллу на корабль.

— Онъ… сошелъ въ каюту, сказала Элла, не желая сказать правду. — Онъ пошелъ отыскать Джорджа Питертова и увидалъ, что его на бригѣ нѣтъ. Мистеръ Стонъ былъ внизу, когда я лишилась чувствъ.

— Мы сейчасъ найдемъ его. А вы можете садиться въ лодку, сказалъ онъ лодочникамъ.

Дверь каюты оказалась выбитой; разумѣется, это сдѣлалъ Стонъ; но Конрой предположилъ, конечно, что это случилось во время кораблекрушенія, и спустился внизъ. Онъ тотчасъ вернулся.

— Стона нѣтъ внизу. Его нѣтъ нигдѣ. Я искалъ его вездѣ.

— Онъ долженъ быть здѣсь, возразила Элла, которая не желала бросить его на произволъ судьбы, хотя онъ нехорошо поступилъ съ нею. — Онъ не могъ уѣхать отсюда. Лодки не было.

— Онъ, можетъ быть, до берега доплылъ, сказалъ Конрой: — хорошій пловецъ можетъ сдѣлать это.

— Гьюбертъ Стонъ лучшій пловецъ у насъ, серъ, сказалъ одинъ изъ лодочниковъ: — барышня знаетъ это. Онъ должно быть поплылъ за лодкой.

— Я видѣлъ что-то на водѣ, вмѣшался другой лодочникъ: — но не могъ разобрать, человѣкъ это или что другое.

— Должно быть вы видѣли Стона! сказалъ Конрой. — Во всякомъ случаѣ, его здѣсь нѣтъ. Онъ должно быть отправился за помощью для васъ, прибавилъ онъ, обратившись къ Эллѣ: — отважный молодой человѣкъ! хотя ему помогалъ приливъ.

Конрой помогъ Эллѣ сѣсть въ лодку. Теперь было почти темно. Черный дымъ все еще поднимался къ небу, вѣтеръ значительно усилился.

Элла и Конрой сидѣли рядомъ въ лодкѣ. Онъ накинулъ на Эллу свое пальто, чтобы защитить ее отъ вѣтра. Онъ держалъ ее за руку, и она не отнимала ее. Она уже отдала ему свое сердце, зачѣмъ же не дать и своей руки?

Элла зажмурила глаза и старалась насладиться своимъ счастіемъ. О! какую разницу сдѣлали для нея только полчаса!

— Какая странная случайность привела васъ сюда сегодня? сказала она, наконецъ. — Вы точно свалились съ облаковъ; какъ вы сюда попали?

— Я просто пріѣхалъ по желѣзной дорогѣ, отвѣтилъ Конрой. — Мои хозяева велѣли мнѣ вчера отправляться за границу, на этотъ разъ не очень далеко, только въ Испанію.

— Надолго?

— Можетъ быть на три мѣсяца, а можетъ быть и на шесть. Я не могъ уѣхать, не увидавъ васъ.

Его тонъ заставилъ забиться сердце Эллы и вспыхнуть ея щеки. Она была рада, что темнота не позволяла ему видѣть ея лицо.

— Я прошелъ со станціи прямо въ замокъ, продолжалъ Конрой послѣ нѣкотораго молчанія: — мистрисъ Тойнби сказала мнѣ, что вы уѣхали на бригъ. Ваше продолжительное отсутствіе начинало нѣсколько тревожить ее, но не очень. «Никогда нельзя знать заранѣе, что можетъ сдѣлать мисъ Винтеръ», сказала она мнѣ.

Конрой передразнилъ тонъ мистрисъ Тойнби. Элла засмѣялась.

— Я думаю, что она считаетъ меня самой оригинальной дѣвушкой, съ какою приходилось ей жить.

— Но хотя мистрисъ Тойнби довольно спокойно мирилась съ вашимъ отсутствіемъ, меня оно встревожило. Я пошелъ въ деревню и спросилъ у лодочниковъ, не видалъ ли кто изъ нихъ, когда вы вернулись. Многіе видѣли, какъ вы уѣхали, но не видали, какъ вы вернулись, и никакъ не могли придумать, что задерживало васъ. Тогда я не колебался болѣе. Я нанялъ лодку и пригласилъ этихъ двухъ лодочниковъ ѣхать со мною. На половинѣ дороги отъ берега мы увидали яркое пламя на кораблѣ, мы догадались, что съ вами случилось что-нибудь, лодочники стали грести скорѣе, остальное вамъ извѣстно. Конрой почувствовалъ, что рука, которую онъ держалъ, нѣжно пожала его руку.

— Я отказалась отъ всякой надежды на спасеніе, сказала Элла. — Должно быть особый промыслъ Провидѣнія привелъ васъ сюда сегодня!

— Да. А все-таки со стороны Гьюберта Стона непростительная небрежность не привязать лодку крѣпче.

Элла не отвѣчала. Конрой разсудилъ по ея молчанію, что ей непріятно говорить объ обстоятельствѣ, такъ сильно напугавшемъ ее. Конрой думалъ, что Стонъ, безъ сомнѣнія, употребилъ всѣ силы, чтобы достать помощь, бросившись къ берегу вплавь, и болѣе объ этомъ не говорилъ.,

Съ признательнымъ сердцемъ вышла Элла изъ лодки на песчаный берегъ. Она была спасена отъ вѣрной смерти и чувствовала глубокую благодарность къ Тому, чье милосердіе безконечно.

Поселяне увидали сигналъ съ корабля, и мужчины, женщины и дѣти торопливо бѣжали къ берегу. Они столпились вокругъ Эллы и встрѣтили ее радостными восклицаніями. Тутъ ужъ она выдержать не могла. Слезы ея полились и нѣсколько времени она не могла произнести ни слова. Сбѣгали въ гостиницу за каретой и Элла поѣхала въ замокъ. Приближаясь къ нему, она взглянула на Конроя, который сидѣлъ напротивъ нея.

— Пожалуста не говорите ничего мистрисъ Тойнби о томъ, что случилось, сказала она. — Конечно, я завтра ей разскажу, но сегодня я чувствую, что не могу выносить разспросовъ.

Конрой очень ловко справился съ вопросами мистрисъ Тойнби. Они плыли по морю долѣе чѣмъ ожидала мисъ Винтеръ, и она очень устала.

Мало спала Элла въ эту ночь. Не смотря на ея усталость, взволнованныя мысли не давали ей заснуть; холодный сѣрый разсвѣтъ пробрался къ ней въ комнату, прежде чѣмъ она сомкнула глаза. Цѣлую ночь вѣтеръ дулъ порывами, дождь билъ въ окна, и морскія волны, ударяясь о низкій песчаный берегъ, становились все громче и громче. Была большая буря, и въ замкѣ еще одна обитательница замка, кромѣ мисъ Винтеръ, не могла спокойно спать.

Это была Бетси Тёкеръ, поступившая служанкой въ замокъ недѣли двѣ тому назадъ, по рекомендаціи мистрисъ Кинъ. Мать этой молодой женщины когда-то жила въ Нёллингтонѣ; она недавно умерла, и дочь написала къ мистрисъ Кинъ, подругѣ юности ея матери, не можетъ ли она найти ей хорошее мѣсто; трактирщица, услыхавъ, что третья служанка нужна въ замкѣ, рекомендовала ее мисъ Винтеръ.

Бетси Тёкеръ, ничего не, знавшая о суевѣрныхъ слухахъ въ Герон-Дайкѣ, въ эту ночь не могла заснуть отъ шума вѣтра, и вдругъ услыхала шаги по коридору возлѣ своей двери. Очень испугавшись, дѣвушка притаила дыханіе и убѣдилась, что она не ошиблась, она ясно слышала шаги. Они подходили и уходили нѣсколько разъ и раза два ихъ сопровождалъ тихій стонъ.

Бетси не могла долѣе переносить это въ темнотѣ, она зажгла свѣчу. Привставъ на постели и прислушиваясь къ шагамъ, она услыхала, что они вдругъ остановились у ея двери, и увидала, какъ ручка двери зашевелилась. Кто-то повертывалъ ее снаружи. Бетси забыла, что дверь заперта, громко вскрикнула, съ ужасомъ всплеснула руками, опрокинула свѣчу и осталась въ темнотѣ.

— Вы, конечно, понимаете, что я не спала всю ночь, разсказывала Бетси другимъ служанкамъ на слѣдующее утро. — Но кто же могъ это быть? Я слышала шаги и стоны, видѣла какъ повернули ручку двери.

Пораженные ужасомъ слушательницы подумали о Катеринѣ Кинъ, но не упомянули о ней. Бетси спала въ комнатѣ одна и онѣ не хотѣли пугать ее.

Рано утромъ пришло извѣстіе, что Чайки больше не видать. Какъ предсказывали, бригъ совсѣмъ разбила буря. Элла задрожала, услыхавъ объ этомъ. Неужели Гьюбертъ Стонъ еще былъ тамъ? Скоро нѣсколько разбитыхъ досокъ выкинуло на берегъ.

Какъ только Элла проснулась утромъ, слова Гьюберта раздались въ ея ушахъ: «Вы владѣете обманомъ Герон-Дайкомъ, стоитъ мнѣ произнести нѣсколько словъ и вы не будете уже владѣтельницей Герон-Дайка». Она разсудила, что эти слова могъ произнести только сумасшедшій.

Однако, эти слова преслѣдовали ее. Что если они справедливы? что если отъ нея скрывали какую-нибудь тайну? Она не считала этого возможнымъ, но никакъ не могла выкинуть этого изъ головы. Прошлую ночь, радуясь освобожденію отъ жестокой смерти, и подъ вліяніемъ присутствія Конроя, она не думала объ этихъ словахъ; но утромъ, когда ея мысли сдѣлались яснѣе и свѣжѣе, слова эти запечатлѣлись въ ея памяти, какъ бы раскаленнымъ желѣзомъ.

Гьюберта въ замкѣ никто не видалъ въ этотъ день и мисъ Винтеръ не спрашивала о немъ. Она думала, что послѣ всего этого, онъ не покажется нѣсколько времени. Она видѣла сама внизу боченокъ съ водкой и стаканъ, и не сомнѣвалась, что Гьюбертъ выпилъ этой водки слишкомъ много, что въ нѣкоторой степени могло объяснить его дурное поведеніе, и вѣрно теперь ему стало стыдно. Было уже невозможно оставлять его въ замкѣ управляющимъ, но мисъ Винтеръ могла рекомендовать его въ другое мѣсто. Говорить о томъ, что случилось, она намѣренія не имѣла, а хотѣла предать это забвенію. Объ этомъ не совсѣмъ было пріятно ни думать, ни говорить.

Конрой явился въ Герон-Дайкъ рано утромъ. Онъ желалъ поскорѣе узнать, не пострадала ли Элла отъ своего приключенія, по-крайней-мѣрѣ, онъ такъ сказалъ мистрисъ Тойнби, потому что мисъ Винтеръ еще не сходила внизъ, но въ душѣ его были другія причины, о которыхъ онъ говорить не хотѣлъ. Какая радость сверкнула въ глазахъ Эллы, когда, войдя въ гостиную, она увидала тамъ Конроя! Лицо Конроя засіяло, когда онъ взялъ ее за руку и спросилъ объ^; ея здоровьѣ. У Эллы въ это утро болѣла голова, но она ни за что не хотѣла сознаться въ этомъ. Они сидѣли и разговаривали о томъ и другомъ, не упоминая о вчерашйемъ приключеніи. Мистрисъ Тойнби вставляла иногда свои пустенькія замѣчанія, такъ время прошло до завтрака.

— Не пойдете ли вы прогуляться со мною, мисъ Винтеръ, спросилъ Конрой послѣ завтрака. — Вы не можете себѣ представить, какъ восхитительно въ паркѣ послѣ вчерашняго ночного дождя.

— Восхитительно! воскликнула мистрисъ Тойнби. — Дорожки всѣ должны быть грязны.

— Это такъ, но все-таки паркъ сегодня утромъ восхитителенъ.

— И вѣтеръ какой сильный, и дождь можетъ пойти каждую минуту, настойчиво увѣряла мистрисъ Тойнби.

— Это безполезно будетъ оспаривать, спокойно возразилъ Конрой.

— Въ такой день, мисъ Винтеръ лучше не выходить изъ дома.

— Напротивъ, я думаю, что именно въ такой день и слѣдуетъ гулять, сказала Элла, зарумянившись и улыбнувшись: — вѣдь у меня есть толстыя ботинки, мисъ Винтеръ. Немножко вѣтра, немножко солнца и можетъ быть маленькій дождь, чего еще можетъ человѣкъ желать. Мистеръ Конрои, я буду готова въ три минуты.

Мистрисъ Тойнби пожала плечами, но не сказала больше ничего.

Дорожки въ паркѣ были очень скользки и вѣтеръ захватывалъ духъ. Но что значили для влюбленныхъ подобныя бездѣлицы? Онѣ только увеличивали прелести ихъ прогулки. Конрой повернулъ къ берегу.

— Пожалуста не сюда, сказала Элла съ легкимъ трепетомъ.

Она не желала видѣть море, они повернули въ крытую аллею, гдѣ могли укрыться отъ вѣтра и тамъ ходили взадъ и впередъ цѣлый часъ.

Элла находилась въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, почему она не могла бы сама объяснить себѣ, потому что не говоритъ ли ей Конрой, что уѣзжаетъ на неопредѣленно продолжительное время, и не звучали ли въ ея воспоминаніи таинственная слова Гьюберта Стона? Она не болѣе ребенка, находящаго удовольствіе въ игрѣ, не могла отдать себѣ отчетъ въ своей радости. Не предвѣщало ли ей сердце, что важная минута подъ рукой? Какъ бы то ни было, Элла не переставала разговаривать ни на минуту. Она предлагала Конрою разные вопросы объ Испаніи, какъ будто никогда въ жизни ничего не читала объ этой странѣ. Она изъявляла надежду, что Конрой не подвергнетъ себя никакой безполезной опасности, и что время отъ времени будетъ присылать ей эскизъ какого-нибудь мѣста, какое онъ посѣтилъ, чтобы увѣдомлять ее, что онъ еще живъ. Она часто желала учиться по-испански, и слышала, что испанскій языкъ почти такъ же музыкаленъ, какъ итальянскій. Она тотчасъ купитъ грамматику и лексиконъ; это будетъ прекраснымъ занятіемъ для длинныхъ вечеровъ наступающей зимы; а когда Конрой вернется, она безъ сомнѣнія будетъ въ состояніи привѣтствовать его на чистѣйшемъ кастильскомъ языкѣ.

Вдругъ Элла остановилась. Часы замка пробили четыре часа.

— Я не думала, чтобы было такъ поздно, воскликнула она. — Намъ лучше вернуться. Зная то, что случилось вчера, мистрисъ Тойнби пошлетъ отыскивать меня по всей деревнѣ.

— Останьтесь со мною еще минутъ десять и потомъ мы дойдемъ, сказалъ молодой человѣкъ. — Кто знаетъ, когда мы увидимся опять?

Элла безмолвно согласилась, и они молча прошлись раза два взадъ и впередъ. Вся веселость какъ будто вдругъ оставила Эллу.

— Прежде чѣмъ я оставлю васъ, я желаю сказать вамъ нѣсколько словъ, для этого-то я и пріѣхалъ изъ Лондона.

Говоря это, Конрой опять взялъ ее за руку, какъ вчера вечеромъ въ лодкѣ. Сердце Эллы забилось. Она глубоко вздохнула и задрожала съ головы до ногъ.

— Элла, могу ли я осмѣлиться назвать васъ такимъ образомъ? Я не могу уѣхать не сказавъ вамъ, какъ я васъ люблю, какъ я васъ любилъ съ тѣхъ поръ, какъ увидалъ васъ въ прошломъ году у мистрисъ Карліонъ, и я не перестану любить васъ пока я живъ! Я не могу уѣхать — Элла, не могу, не спросивъ васъ могу ли я предложить вамъ сдѣлаться моей женой, когда вернусь.

Онъ нѣжно смотрѣлъ ей въ лицо, она очень поблѣднѣла, когда онъ съ нею заговорилъ, но когда онъ кончилъ, щеки ея пылали. Трепетъ любви, радости и невыразимаго счастія волновалъ ея сердце. Она стояла съ потупленными глазами, пока онъ не пересталъ говорить. Слезы выступили на глазахъ ея. Но чрезъ минуту она взглянула на него. Губы ея дрожали, но любовь сіяла изъ глазъ сквозь туманъ слезъ. Она не сказала ни слова, но и не было никакой надобности говорить. Одинъ взглядъ сказалъ Конрою все, что онъ желалъ знать. Онъ обнялъ ее, прижалъ свои губы къ ея губамъ и шепнулъ слова, священныя для нея одной.

Когда они медленно возвращались въ замокъ рука объ руку по парку, Конрой прервалъ упоительное молчаніе.

— Знаете ли вы какъ свѣтъ назоветъ меня? Онъ скажетъ, что я гнался за богатствомъ и не сдѣлалъ бы вамъ предложенія не. будь вы владѣтельница Герон-Дайка.

Эти слова пронзили Эллу какъ стрѣла. Дѣйствительно ли она владѣтельница Герон-Дайка? Нѣтъ, если Гьюбертъ Стонъ сказалъ ей правду. Вѣрность ея обожателя можетъ быть придется скоро подвергнуть такому испытанію, о какомъ онъ не мечталъ.

— Вы можете смѣяться надъ всѣмъ, что вздумаетъ говорить свѣтъ, отвѣтила она. — И я тоже, пока во мнѣ достанетъ тщеславія думать, что вы любите собственно меня.

— Если бы меня не пугало ваше богатство я давно объяснился бы съ вами, сказалъ Конрой: — будь вашъ дѣдъ бѣденъ, или не будь вы его наслѣдница, я прошлою осенью просилъ бы у него вашей руки.

Какъ упоительны казались ей его слова — какъ справедливо они звучали! особенно послѣ того, что сказалъ тотъ другой!

— А что если вернувшись изъ Испаніи, вы узнаете, что я уже не владѣтельница Герон-Дайка! вскричала она. — Если вы узнаете, что по какому-нибудь несчастію я уже не богата, а бѣдна? Что вы скажете тогда вашей невѣстѣ?

— Я скажу: «Это обстоятельство сдѣлало меня счастливѣйшимъ человѣкомъ на свѣтѣ». Я скажу: «обвѣнчаемся сейчасъ и будемъ жить въ нашемъ маленькомъ смиренномъ домикѣ». Я скажу: «Я радъ, что ваше богатство улетѣло; мужу слѣдуетъ работать для своей жены». Не думаю, прибавилъ онъ: — чтобы я могъ любить васъ больше, чѣмъ теперь, но мнѣ будетъ казаться, что мы съ вами сойдемся какъ-то тѣснѣе, когда вы выйдете бѣдной за меня.

Элла вздохнула. Ей было отрадно слышать эти слова, а между тѣмъ, они болѣзненно кололи ее. Какъ она была бы рада надѣлить его всѣми благами міра — и кому приличнѣе было бы сдѣлаться владѣльцемъ Герон-Дайка? А между тѣмъ, можетъ быть онъ дѣйствительно любилъ бы ее болѣе, если бы она отдалась ему въ ситцевомъ платьѣ и съ простымъ цвѣткомъ въ волосахъ.

— Но кчему вы говорите, что можете лишиться Герон-Дайка? вдругъ спросилъ Конрой.

— Это случиться можетъ, не могу сказать, отвѣтила она и лицо ея помрачилось.

На физіономіи Конроя выразилось недоумѣніе; онъ закусилъ губы.

— Простите меня, Элла, но я не вижу какъ это могло бы случиться. Вашъ дѣдъ былъ человѣкъ слишкомъ осторожный для того, чтобы не принять всѣ предосторожности въ дѣлѣ такомъ важномъ.

Элла не отвѣчала нѣсколько минутъ, и потомъ заговорила нерѣшительно:

— Развѣ не могло случиться какой-нибудь ошибки на счетъ правъ.

Конрой слегка вздрогнулъ.

— Его правъ, хотите вы сказать? Ничего не могу вобразить невѣроятнѣе. А вы развѣ имѣете какую-нибудь причину предполагать это?

— Ничего не могу сказать вамъ болѣе и пожалуста не спрашивайте меня. Во всякомъ случаѣ, что ни случилось бы, надѣюсь, что я исполню свой долгъ.

— Я въ этомъ увѣренъ, горячо отвѣтилъ Конрой. — Помните, прибавилъ онъ тихимъ тономъ: — что и въ счастіи и несчастіи любовь моя къ вамъ не перемѣнится никогда.

Они подошли въ это время къ крыльцу дома. Элла подняла глаза съ застѣнчивой и нѣжной улыбкой. Случай былъ слишкомъ искусителенъ, другой можетъ быть долго не представится. Онъ былъ человѣкъ смѣлый во многихъ отношеніяхъ, и прежде чѣмъ Элла успѣла опомниться, онъ обнялъ ее и поцѣловалъ.

Глава XXIII.

Ничѣмъ не рискнешь, ничего не пріобрѣтешь.

Марія Кетль вернулась изъ Лимингтона. Мистрисъ Педжъ умерла и оставила Маріи двѣ тысячи фунтовъ.

— Разумѣется, это лучше чѣмъ ничего, ворчалъ викарій: — но могла бы она кажется отказать тебѣ три дли четыре тысячи вмѣсто двухъ.

Марія съ удовольствіемъ вернулась домой и никому не сказала о своемъ маленькомъ наслѣдствѣ. Онѣ съ Эллой увидались какъ сестры послѣ продолжительной разлуки. Какъ много должны были онѣ разсказать другъ другу, а между тѣмъ, каждая не желала говорить о томъ, что было ближе къ ея сердцу. Марія ничего не сказала о предложеніи Филиппа Клива, а Элла не упомянула объ Эдвардѣ Конроѣ. Такъ недавно еще онѣ говорили о своемъ желаніи никогда не выходить замужъ, по-крайней-мѣрѣ, нѣсколько лѣтъ; и вотъ послѣ ихъ важнаго намѣренія, онѣ оказались такъ же слабы, какъ всѣ другія особы ихъ пола. Каждой было немножко стыдно этого; а между тѣмъ, ни одна изъ нихъ не согласилась бы промѣнять свои настоящія узы на прошлую свободу. Но Марію ожидалъ большой ударъ.

Чѣмъ болѣе мистеръ Кетль думалъ о потерѣ своего портмонне. тѣмъ болѣе расположенъ онъ былъ приписать эту потерю Филиппу Кливу. Онъ положительно не говорилъ себѣ, что Филиппъ взялъ портмонне; но какимъ-то страннымъ образомъ онъ всегда соединялъ молодого человѣка съ этою потерею. Можетъ быть онъ былъ обязанъ этимъ чувствомъ доктору Даунису.

Онъ и докторъ Даунисъ пострадали вмѣстѣ, потому что докторъ, не имѣя ни слуху, ни духу о своей золотой табакеркѣ, часто говорилъ о ней съ викаріемъ и можетъ быть сказалъ болѣе, чѣмъ намѣревался. Скоро викарій услыхалъ въ первый разъ о томъ, что Филиппъ часто бываетъ въ бильярдной Розы и Короны и играетъ въ высокую игру съ лордомъ Кёмберли и другими въ Сиреняхъ.

— Какой же онъ идіотъ! воскликнулъ викарій съ негодованіемъ, а докторъ Даунисъ согласился съ этимъ.

— Если что-нибудь было между Кливомъ и вашей дочерью, какъ мнѣ кажется, прибавилъ старикъ: — я запретилъ бы это пока. Филиппъ принялъ дурныя привычки, это очевидно, и даже если эти непріятныя подозрѣнія окажутся неосновательными, онъ все-таки долженъ очень измѣниться, прежде чѣмъ будетъ въ состояніи жениться на такой милой дѣвушкѣ, какъ Марія.

Викарій взъерошилъ пальцами свои сѣдые волосы и не могъ не согласиться, что взглядъ доктора справедливъ. Между нимъ и леди Кливъ было безмолвное соглашеніе обвѣнчать этихъ молодыхъ людей, если они будутъ любить другъ друга, и онъдумалъ, что любовь ихъ взаимна. Ему было прискорбно, что сынъ его стараго друга сбился съ пути, но обязанность къ дочери стояла выше всего, и всѣ другія соображенія должны были устраниться предъ этимъ.

Послѣ возвращенія Маріи изъ Лимингтона, викарій какъ-то разъ вдругъ сказалъ ей:

— Марія, я надѣюсь, что ты не давала Филиппу Кливу никакого сумасброднаго обѣщанія.

Сердце Маріи сильно забилось.

— Я не давала ему никакого обѣщанія, папа.

— Но между вами что-то было? Онъ что-нибудь сказалъ тебѣ?

— Филиппъ говорилъ со мною предъ отъѣздомъ въ Лимингтонъ, но я не дала ему никакого обѣщанія.

— Если онъ опять заговоритъ съ тобою, ты не должна подавать ему надежды никакой! Пойми это, Марія.

Ея бѣдное сердечко страшно билось.

— Но… но отчего, папа?

Викарій сказалъ ей о бильярдѣ въ Розѣ и Коронѣ и о высокой игрѣ въ Сиреняхъ. Онъ сказалъ, что есть другія вещи, о которыхъ онъ не желаетъ говорить, разумѣется подразумѣвая золотую табакерку доктора и свой портмонне.

— Мнѣ кажется, онъ, должно быть, сдѣлался опытнымъ картежникомъ, Марія, докончилъ Кетль: — если онъ играетъ съ такими богатыми людьми, какъ Кемберли и Ленноксъ. Они могутъ позволить это себѣ, а Филиппъ не можетъ. Кромѣ этого, по занимаемому имъ мѣсту, онъ не въ состояніи устроить домъ для своей жены.

— Мистеръ Типледи намѣренъ взять его въ свои товарищи, Филиппъ сказалъ мнѣ это.

— Я думаю, что Типледи человѣкъ слишкомъ осторожный и не сдѣлаетъ ничего подобнаго.

Марія вздохнула.

— Мы можетъ быть судимъ о Филиппѣ слишкомъ строго, папа?

— Напротивъ. Развѣ я тебѣ не сказалъ, что есть другія причины, по которымъ ты не можешь имѣть съ Филиппомъ никакого дѣла, причины, о которыхъ я не желаю говорить.

— Мнѣ кажется довольно тяжело, папа, что отъ меня требуютъ осудить Филиппа, когда я не знаю, что онъ сдѣлалъ?

— Боже милостивый, Марія, развѣ я не объяснилъ тебѣ достаточно причинъ? Можетъ ли онъ сдѣлаться твоимъ мужемъ, не измѣнивъ радикально своего образа жизни? А что касается другихъ причинъ, на которыя я намекалъ, то чѣмъ меньше говорить о нихъ теперь, то тѣмъ будетъ лучше.

«Стало быть всѣ обѣщанія Филиппа оказались безполезны», говорила Марія про себя. «Онъ все еще бываетъ въ Сиреняхъ, онъ все еще посѣщаетъ бильярдныя. Почему у него нѣтъ болѣе душевной силы? И что значатъ эти таинственные намеки папаши на что-то еще хуже? О, Филиппъ, Филиппъ!»

Марія была увѣрена, что ея непридирчивый и снисходительный отецъ не могъ говорить такъ строго безъ какой-нибудь важной причины. Она и не думала возмущаться противъ его приказанія, но Филиппъ сдѣлался еще дороже ея сердцу.

Викарій отдалъ приказаніе прислугѣ, чтобы не принимать мистера Клива. Филиппъ приходилъ нѣсколько разъ и, наконецъ, понялъ, что дверь для него заперта. Онъ очень разсердился и сталъ поджидать случая увидѣть Марію внѣ ея дома.

Въ одно утро онъ неожиданно встрѣтилъ ее въ хорошенькомъ зеленомъ переулкѣ и подошелъ къ дей прежде, чѣмъ Марія успѣла примѣтить его присутствіе.

— Здравствуйте, Марія, сказалъ онъ, протянувъ ей руку.

Что могла она сдѣлать, какъ не подать ему также своей руки.

— Здравствуйте, отвѣтила она.

— Очень сожалѣю о смерти мистрисъ Педжъ. Должно быть вы провели весьма печальное время. Вы кажется вернулись уже съ недѣлю?

— Около того.

— А я заходилъ въ пасторатъ каждый день и все мнѣ говорили, что ни мистера, ни мисъ Кетль видѣть нельзя. Разумѣется, я могу только заключить, что меня принимать не желаютъ. Что это значитъ, Марія?

Она не знала, что сказать; слезы выступили на ея глазахъ. Какъ онъ былъ дорогъ ей! Какъ голосъ его волновалъ ее!

— Папа находитъ, что вамъ лучше не быть въ пасторатѣ нѣкоторое время, прошептала она.

— Но почему? Что я сдѣлалъ? Зачѣмъ меня выгоняютъ такимъ образомъ?

— Папа слышалъ… прошептала Марія: — что вы часто бываете въ бильярдной, ведете высокую игру, какъ лордъ Кемберли и капитанъ Ленноксъ. Онъ говоритъ, что они могутъ позволить себѣ это, а вы не можете, что, разумѣется, справедливо. О, Филиппъ, развѣ вы забыли, что мнѣ обѣщали предъ моимъ отъѣздомъ въ Лимингтонъ?

Филиппъ измѣнился въ лицѣ и закусилъ губы. Онъ началъ проводить гіероглифы на пескѣ своей тростью.

— Папа спрашивалъ меня, не давала ли я вамъ обѣщанія, продолжала Марія: — я сказала, что обѣщанія не давала, но что вы говорили со мною предъ моимъ отъѣздомъ. Тогда онъ сказалъ, что между нами все должно быть кончено, по-крайней-мѣрѣ, теперь; вы должны знать сами почему, Филиппъ?

— Никто не могъ знать лучше меня, что я былъ слабъ и сумасброденъ, Марія, отвѣтилъ онъ чистосердечно: — но не думаю, чтобы я заслуживалъ такое обращеніе.

На языкѣ Маріи вертѣлось, что ея отецъ имѣетъ противъ Филиппа болѣе, чѣмъ сказала она, хотя не говоритъ ей, что это; но, послѣ минутнаго размышленія, она только сказала:

— Папа не имѣетъ привычки обращаться жестоко съ кѣмъ бы то ни было.

— Я нахожу, что онъ жестокъ со мной. Впрочемъ, Марія, мнѣ, можетъ быть, лучше самому увидѣться съ вашимъ отцомъ и объясниться съ нимъ, прибавилъ Филиппъ съ своей обычной живостью.

Марія покачала головой, она знала, что свиданіе Филиппа съ ея отцомъ не можетъ кончиться ничѣмъ пріятнымъ.

— Напрасно будетъ, Филиппъ, отвѣтила она грустно: — Папа скажетъ вамъ только то, что я, и можетъ быть, употребитъ болѣе сильное выраженіе.

Филиппъ разсердился.

— Какое право имѣетъ мистеръ Кетль порицать мою нравственность и мое поведеніе? спросилъ онъ съ вспыхнувшимъ румянцемъ.

— Никакого права, я полагаю, онъ и не изъявляетъ на это притязанія, серіозно отвѣтила Марія. — Но онъ имѣетъ право заботиться о моемъ счастіи, развѣ вы не видите этого, Филиппъ?

Филиппъ нахмурился и сбилъ ни въ чемъ неповинную крапиву своею тростью. Онъ и Марія шли медленно по этому пустынному переулку, гдѣ могли разговаривать непримѣтно ни для кого.

— Слѣдовательно я долженъ считать нашу помолвку прерванной, спросилъ Филиппъ послѣ минутнаго молчанія.

— Помолвки между нами не было, какъ вамъ извѣстно, тихо отвѣтила Марія.

— Вы знаете очень хорошо, что я хочу сказать. Долженъ ли я считать все конченнымъ между нами?

— Папа такъ говоритъ. Онъ думаетъ, что это будетъ лучше.

— А вы, Марія?

Она помолчала, потомъ сказала очень тихимъ голосомъ:

— Я думаю какъ папа, вы знаете, что я должна такъ думать, Филиппъ.

Опять они прошлись молча, не говоря ни слова. Вдругъ Филиппъ продолжалъ:

— Я уже сознался вамъ, Марія, что я поступилъ необдуманно и сумасбродно, но я, право, думаю, что не зашелъ бы такъ далеко, если бы былъ помолвленъ съ вами. Тогда у меня была бы какая нибудь опредѣленная цѣль. А что вы мнѣ сказали въ наше послѣднее свиданіе, лишило меня бодрости, Марія. Вы не позволили даже писать къ вамъ. Я лишился всякой опоры.

— Ахъ, Филиппъ, не малодушное ли это признаніе?

— Да, я согласенъ съ этимъ.

— И послѣ всѣхъ вашихъ обѣщаній.

— Я ихъ не забылъ. Марія, вдругъ сказалъ онъ страстно: — только вы одна можете спасти меня отъ самого себя. Когда вы сдѣлаетесь моей женой, вы можете передѣлать меня по своему; если вы даже будете только моей невѣстой, я сдѣлаюсь совсѣмъ другимъ.

Марія не нашлась, что отвѣтить, но бросила на Филиппа взглядъ любви и нѣжности.

— Обѣщанія я больше не буду давать, продолжалъ Филиппъ съ горькимъ смѣхомъ: — они только обрушиваются на мою же голову. Я исполню требованіе вашего отца и буду держаться поодаль. Но помните, только на время. Я все буду считать васъ своей будущей женой. Этого никто запретить не можетъ.

Марія вздохнула. Она чувствовала, что онъ смотритъ на эти непріятности не съ настоящей точки зрѣнія.

— Подождите, Марія, вы увидите… Я надѣюсь доказать и вамъ и вашему отцу, что… но нѣтъ, я сказалъ, что обѣщанія больше не дамъ, вдругъ прибавилъ онъ.

Они дошли до конца переулка; предъ ними была калитка съ лѣсенкой, которая вела въ поле и на пригорки, возвышавшіеся надъ городомъ. Марія остановилась.

— Я должна вернуться, я и то уже прошла слишкомъ далеко, сказала она.

Филиппъ взялъ обѣ ея руки и нѣжно посмотрѣлъ ей въ глаза. Потомъ, прежде нѣмъ она успѣла догадаться объ его намѣреніи, онъ обнялъ ее, прижалъ къ сердцу и оставилъ горячій поцѣлуй на ея губахъ. Чрезъ минуту, не говоря ни слова, онъ исчезъ, быстро пройдя по лѣсенкѣ въ лугъ за заборомъ. Съ пылающими щеками и сильнымъ біеніемъ сердца Марія вернулась въ городъ.

Что она увидитъ, если подождетъ? спрашивала она себя. Филиппъ придалъ своимъ словамъ какое-то особенное значеніе.

Двѣсти фунтовъ, выигранные Филиппомъ Кливомъ на скачкахъ, до нѣкоторой степени пополнили его проигрышъ въ карты. Но нѣсколько мѣсяцевъ прошло съ тѣхъ поръ, и капиталъ его значительно уменьшился. Онъ сдѣлался менѣе воздерженъ въ своихъ привычкахъ. Карманныхъ денегъ, которыя давала ему мать, уже не доставало ему. Счеты портного и сапожника были вдвое больше обыкновеннаго, и послѣднее время въ Нёллингтонѣ не было молодого человѣка такъ щегольски одѣтаго какъ Филиппъ Кливъ. Прежде онъ игралъ въ бильярдъ по шести пенсовъ за игру, а теперь не менѣе полкроны. Въ Сиреняхъ онъ бывалъ разъ въ недѣлю и иногда и чаще, и хотя уже не по прежнему игралъ въ карты, предпочитая разговаривать съ мистрисъ Дёчи или перевертывать для нея ноты, однако не могъ не играть совсѣмъ, и часто возвращался домой безъ десяти или пятнадцати совереновъ. Словомъ, въ началѣ сентября въ его капиталѣ оказывался большой дефицитъ. Не разъ капитанъ Ленноксъ говорилъ ему:

— Какъ жаль, что вы не положили всѣ ваши деньги на Пачворка. Теперь уже вамъ не представится больше такой случаи.

И Филиппъ соглашался съ капитаномъ, что очень жаль.

Однажды въ Сиреняхъ, не задолго до настоящаго времени, Филиппъ нашелъ на столѣ печатное объявленіе и взялъ его разсмотрѣть. Это было объявленіе о Компаніи Германдадскихъ Серебряныхъ Рудниковъ въ Колорадо. Филиппъ съ удивленіемъ увидалъ въ спискахъ директоровъ имя капитана Леннокса.

— Я не зналъ, Ленноксъ, что вы занимаетесь такими дѣлами, сказалъ онъ.

— Это помогаетъ убивать время и даетъ мнѣ предлогъ время отъ времени ѣздить въ Лондонъ, отвѣтилъ Ленноксъ. — Кромѣ того это сводитъ меня со множествомъ людей, которые могутъ оказаться полезными.

— Я полагаю, что Германдадскіе рудники дѣло прибыльное?

— Милый мой, оно еще въ младенчествѣ, затѣяно нѣсколько недѣль тому назадъ. Я не сомнѣваюсь, что оно окажется очень прибыльно современемъ, иначе я не позволилъ бы поставить мое имя въ этомъ спискѣ, и не отдалъ бы туда всего моего капитала.

— Колорадо кажется слишкомъ далеко для того, чтобы отдавать свой капиталъ, замѣтилъ Филиппъ.

— Теперь-то, въ телеграфную эру? Полноте! теперь разстоянія не существуетъ. Кромѣ того, у комитета тамъ есть свой экспертъ — очень талантливый молодой инженеръ — и на него можно положиться вполнѣ. Мы знаемъ очень хорошо въ чемъ дѣло.

Филиппъ думалъ, что капитанъ всегда и во всемъ въ жизни зналъ очень хорошо въ чемъ дѣло.

— Я полагаю, что современемъ эти серебряные рудники сдѣлаются золотыми въ иносказательномъ смыслѣ, замѣтилъ онъ.

— Современемъ! повторилъ Ленноксъ, поднявъ брови. — Я знаю только то, что недалеко отъ нашего есть два рудника, приносящіе своимъ счастливымъ владѣльцамъ тридцать и сорокъ процентовъ, и не вижу причинъ, почему Германдадскій рудникъ долженъ быть бѣднѣе своихъ сосѣдей. Намъ нужно только побольше капитала для надлежащей разработки, и теперь мы его собираемъ. Въ этомъ затрудненія не будетъ.

Вошла мистрисъ Дёчи и ничего болѣе объ этомъ не было говорено. Но Филиппъ всю ночь видѣлъ во снѣ Германдадскіе рудники, и на слѣдующій день въ конторѣ думалъ болѣе о нихъ чѣмъ о своихъ обязанностяхъ.

Два дня спустя Филиппъ опять увидалъ Леннокса.

— Почемъ германдадскія акціи? спросилъ онъ. — Я не нашелъ ихъ въ числѣ биржевого курса.

Капитанъ Ленноксъ улыбнулся.

— Тамъ вы ихъ не увидите. Мы — директоры — намѣрены оставить ихъ для себя и для нашихъ друзей.

— По чемъ они, повторилъ Филиппъ.

— По двадцати фунтовъ каждая. Пять фунтовъ сейчасъ, и пять фунтовъ чрезъ два мѣсяца.

— Остальные десять позднѣе?

— Ихъ не придется платить. Перваго и второго взноса будетъ достаточно для всѣхъ нашихъ издержекъ. Наши выгоды начнутся съ того самаго дня какъ мы примемся дѣйствовать.

У Филиппа, какъ говорится, слюнки потекли изо рта. Тридцать процентовъ! Слова капитана раздавались въ его памяти какъ нѣжная музыка.

— Я полагаю, что посторонній ужъ никакъ не можетъ достать вашихъ драгоцѣнныхъ акцій? спросилъ онъ.

— Гмъ… можетъ быть еще осталось нѣсколько. Вы говорите о себѣ?

— Я вѣдь выигралъ двѣсти фунтовъ на Пачворкѣ, отвѣтилъ Филиппъ. — Этимъ я рисковать могу?

— Конечно, согласился Ленноксъ. — Я послѣ завтра ѣду въ Лондонъ, если вы хотите, я посмотрю, что могу сдѣлать для васъ. Но это какъ вы желаете, Кливъ, я не имѣю никакой выгоды вліять на ваше рѣшеніе такимъ или другимъ способомъ.

— Я это знаю. Вы очень добры. Позвольте: двадцать акцій по пяти фунтовъ каждая, составитъ сто фунтовъ. Такимъ образомъ другая сотня останется мнѣ для второго взноса.

Капитанъ засмѣялся — нѣсколько презрительно, какъ показалось Филиппу.

— Какой же вы робкій спекуляторъ, сказалъ капитанъ: — въ такихъ вещахъ мой девизъ: «Никѣмъ не рискнешь ничего не пріобрѣтешь». На вашемъ мѣстѣ я сейчасъ отдалъ бы двѣсти фунтовъ. Но разумѣется вы лучше знаете ваши дѣла.

Филиппъ покраснѣлъ и пролепеталъ:

— Вы знаете навѣрно, что третьяго взноса не будетъ, Ленноксъ?

— Насколько можно быть увѣреннымъ въ чемъ-нибудь, отвѣтилъ онъ. — Притомъ вы всегда можете продать ваши акціи.

— Ну, я подумаю объ этомъ, рѣшилъ Филиппъ: — и увижусь съ вами до вашего отъѣзда.

Онъ подумалъ и мысли ослѣпляли его. Кончилось тѣмъ, кто онъ отдалъ чекъ на двѣсти фунтовъ Ленноксу за полчаса до его отъѣзда въ Лондонъ.

Тревожное и лихорадочное время послѣдовало за этимъ для Филиппа. Его веселый безпечный характеръ заставлялъ его глядѣть на хорошую сторону всего, но бывали времена, во время одинокихъ часовъ ночи, когда онъ думалъ съ страшнымъ замираніемъ сердца о томъ, кто онъ сдѣлалъ. Второй взносъ совсѣмъ истощитъ его остальной капиталъ, и если рудники окажутся неудачной спекуляціей, онъ будетъ разоренъ.

Но мысли его чаще имѣли веселое направленіе. Германдадскія акціи поднимутся, какъ онъ слыхалъ о другихъ акціяхъ. Онъ ихъ продастъ и возвратитъ свой капиталъ, потомъ отправится къ викарію и скажетъ ему;

— Я пришелъ просить руки вашей дочери. Я скоро сдѣлаюсь товарищемъ Типледи, и у меня есть домъ для моей жены не хуже того, который она оставляетъ. Какая сладостная месть будетъ это за жестокость викарія Кетля!

Глава XXIV.

Возвращеніе Гьюберта Стона.

Конрой уѣхалъ въ Лондонъ немедленно послѣ той достопамятной прогулки съ Эллой Винтеръ, которой никто изъ нихъ не забудетъ никогда. Послѣднее пожатіе руки, послѣдній взглядъ въ глаза другъ другу, и Конрой исчезъ. Элла не желала говорить пока объ ихъ помолвкѣ, и онъ охотно согласился.

Прошло уже три дня, а о Гьюбертѣ Стонѣ никакихъ извѣстій не было, и старикъ Ааронъ пришелъ въ недоумѣніе.

Куда онъ дѣвался? Чтобы такой хорошій пловецъ и такой сильный человѣкъ, какъ Гьюоертъ, не могъ доплыть до берега, никто не опасался. Гдѣ же онъ, когда, такъ?

На четвертый день Ааронъ явился къ своей госпожѣ, которая сидѣла одна въ маленькой гостиной.

— Извѣстій-то о мальчикѣ нѣтъ никакихъ, сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ. — Онъ должно быть поплылъ за помощью для васъ, мисъ Элла, это онъ долженъ былъ сдѣлать, но Богу одному извѣстно куда дѣвался онъ.

Элла улыбнулась. Она думала, что Гьюбертъ находится гдѣ-нибудь здравъ и невредимъ, и желала успокоить старика.

— Не безпокойтесь, Ааронъ. Послѣ такого подвига, вашъ племянникъ навѣрно захотѣлъ отдохнуть и навѣрно уѣхалъ куда-нибудь на нѣсколько дней повеселиться. Мы скоро увидимъ его опять.

— Я не могу выкинуть изъ головы, что онъ можетъ быть остался на бригѣ. А вѣдь бригъ-то, милая барышня, въ ту ночь разрушила буря!

— Онъ на бригѣ не остался, Ааронъ, въ этомъ не сомнѣвайтесь; и одинъ изъ лодочниковъ видѣлъ какъ онъ плылъ къ берегу. Вѣрьте мнѣ, убѣдительно прибавила мисъ Винтеръ: — нѣтъ ни малѣйшей причины бояться за него. Гьюбертъ отправился можетъ быть по какому-нибудь дѣлу, и вы скоро увидите его опять. Я имѣю основательныя причины думать это.

Ааронъ успокоился. Онъ сознавался, что это могло быть.

— Хотя этому безпечному молокососу слѣдовало сказать мнѣ объ этомъ, мисъ Элла, доказывалъ онъ.

— Или написать, замѣтила Элла.

Но когда время проходило, а Гьюбертъ не являлся и не писалъ, и другіе кромѣ Аарона начали удивляться, и вопросъ что могло сдѣлаться съ нимъ составлялъ главный предметъ разговора въ окрестностяхъ. Никто не спорилъ, что онъ бросился вплавь за помощью для мы съ Винтеръ, и Элла не выводила изъ заблужденія никого. Но нечего было сомнѣваться, что Гьюбертъ, выбивъ запертую дверь и увидѣвъ мисъ Винтеръ безъ чувствъ на палубѣ, увидѣлъ также и лодку, спѣшившую къ ней на помощь. Опасаясь, чтобы ея первыя слова не выдали его, и вѣроятно устыдившись, онъ бросился въ море, чтобы доплыть до берега, не желая присутствовать при сценѣ.

Но гдѣ онъ вышелъ на берегъ и гдѣ могъ оставаться? Что сдѣлалось съ нимъ? Ааронъ и жена его очень стали тревожиться, если его удерживали дѣла или что другое, навѣрно онъ написалъ бы, говорили они другъ другу.

— Съ нимъ нѣтъ ни чистой рубашки, ни воротника, сѣтовала Дорозсія. — Какъ онъ можетъ обойтись безъ нихъ?

— О! къ чорту воротники и рубашки, возражалъ Ааронъ, по прежнему строптивый и грубый. — Какъ будто онъ не можетъ купить себѣ!

Докторъ Джаго, услыхавъ, что старики тревожились серіозно, признался, что Гьюбертъ Стонъ благополучно вышелъ на берегъ въ ту ночь, и тотчасъ отправился къ нему, переодѣлся, потому что нѣкоторыя его вещи случайно остались у доктора, занялъ у него денегъ и ушелъ, сказавъ, что у него есть дѣло далеко.

— Зачѣмъ вы не могли сказать этого прежде, заворчалъ Ааронъ, услышавъ разсказъ доктора Джаго.

— Оттого что Гьюбертъ просилъ меня не упоминать объэтомъ, пока онъ не вернется, отвѣтилъ докторъ. — Но я подумалъ, что нельзя откладывать, когда времени прошло довольно, а вы такъ тревожитесь.

— Знаете ли вы куда онъ отправился, серъ?

— Нѣтъ, не знаю. Съ нимъ ничего не случилось дурного, не безпокойтесь, Ааронъ. Онъ вернется не сегодня, завтра.

— Онъ все-таки могъ бы мнѣ написать нѣсколько строкъ, спорилъ старикъ.

Мисъ Винтеръ начала съ такимъ же нетерпѣніемъ ожидать возвращенія Гьюберта, какъ и Ааронъ. Она рѣшилась разспросить его подробнѣе объ его странномъ увѣреніи — что она не имѣла права на Герон-Дайкъ — и настойчиво потребовать яснаго отвѣта. Ей приходило иногда въ голову, что Гьюбертъ, можетъ быть, боится этихъ разспросовъ, и поэтому не возвращается.

Прошло три недѣли, а о Гьюбертѣ все не было ни слуху, ни духу.

— Онъ не возвращается, мисъ Элла, сказалъ Ааронъ своей госпожѣ въ одно утро, и на лицѣ его было такое жалобное выраженіе, какого Элла никогда не видала прежде. — Дорозсія страшно боится, она увѣряетъ, что съ нимъ случилось что-нибудь ужасное и что мы никогда не увидимъ его больше.

Невольно Элла вспомнила, что Дорозсія разсказывала ей о видѣніи вполночь въ кустарникѣ. Элла не вѣрила такимъ сумасброднымъ фантазіямъ, но понимала, какое они могутъ имѣть вліяніе на такую женщину, какъ Дорозсія Стонъ.

— Это странно, отвѣтила Элла Аарону: — я съ этимъ согласна. И вы говорите правду, онъ могъ бы написать. Все-таки если бы съ нимъ случилось что-нибудь дурное, то вы услыхали бы это какимъ бы то ни было образомъ. Я не боюсь ничего съ тѣхъ поръ, какъ услыхала разсказъ доктора Джаго.

— Но Гьюберта нѣтъ такъ долго…

— Мы можемъ надѣяться только всего лучшаго. Молодые люди иногда любятъ странствовать и не всегда думаютъ о тѣхъ, кого ихъ отсутствіе или молчаніе можетъ огорчить.

— Можетъ быть онъ уѣхалъ въ Лондонъ, въ это опасное мѣсто, и не вернется, пока не истратитъ послѣдняго шиллинга, замѣтилъ Ааронъ, стараясь ухватиться за послѣднее утѣшеніе. — И со мною разъ это было, сударыня, въ молодости, только я доѣхалъ не дальше Норвича. Думали, что я утонулъ, и отецъ мой велѣлъ осмотрѣть съ баграми весь Виленгемскій прудъ.

— Буду надѣяться, что шалость Гьюберта окажется не хуже вашей, весело сказала Элла. — Погодите, не уходите, мнѣ нужно говорить съ вами.

За отсутствіемъ Гьюберта мисъ Винтеръ рѣшилась разспросить Аарона, потому что ея недоумѣніе сдѣлалось нестерпимо.

— Ааронъ, начала она очень серіозно: — когда вашъ внукъ Гьюбертъ былъ со мною на бригѣ, три недѣли тому назадъ, онъ сказалъ мнѣ то, что сдѣлало на меня очень большое впечатлѣніе и чего я не могу забыть съ тѣхъ поръ. Такъ какъ онъ не возвращается, я должна разспросить васъ.

Ааронъ взглянулъ на госпожу свою. Ей показалось, что взглядъ его былъ тревоженъ.

— Онъ сказалъ мнѣ, что ему стоитъ сказать нѣсколько словъ и что я не буду уже владѣтельницей Герон-Дайка, что я владѣю имъ обманомъ. Теперь я спрашиваю васъ, Ааронъ Стонъ, какъ стараго и вѣрнаго слугу моего дѣда, что значили таинственныя слова вашего внука?

Ааронъ помертвѣлъ, два раза пытался онъ заговорить, но звуки не могли сорваться съ его сухихъ губъ. Мисъ Винтеръ примѣтила это волненіе.

— Если онъ знаетъ что-нибудь, мнѣ кажется и вы должны это знать, и я спрашиваю васъ, Ааронъ, что онъ хотѣлъ сказать.

— Почемъ мнѣ это знать, проговорилъ старикъ хриплымъ шопотомъ: — онъ, должно быть, помѣшался…

— Вы не придаете никакого значенія его словамъ?

— Никакого, рѣшительно никакого. Онъ должно быть помѣшался.

— Нѣтъ, мнѣ кажется, онъ не былъ помѣшанъ. Онъ сказалъ эти слова, какъ человѣкъ правдивый. И тогда мнѣ казалось, и теперь мнѣ кажется, что въ его словахъ была правда, хотя я не знаю, что значили они.

— Мисъ Элла, съ жаромъ вскричалъ старикъ: — мнѣ сказали, что въ каютѣ былъ боченокъ съ водкой, Гьюбертъ, должно быть, напился.

Элла сама это думала, но, по ея мнѣнію, этого не было достаточно, чтобы заставить Гьюберта выдумать такія вещи.

— Мать его умерла въ домѣ сумасшедшихъ, бѣдняжка, продолжалъ Ааронъ: — и иногда — только иногда — я самъ не могъ хорошенько разобрать, но мнѣ казалось, что съ нимъ бываетъ тоже. Должно быть это и случилось съ нимъ въ тотъ, день.

Руки Аарона дрожали, какъ въ параличѣ, а мускулы лица судорожно подергивались. У его госпожи не достало духу болѣе разспрашивать его.

— Однако, это было странное увѣреніе со стороны Гьюберта, сказала она кротко. — Онъ прямо сказалъ, что я владѣю Герон-Даикомъ обманомъ. Если это правда, Ааронъ, то вы, какъ самый довѣренный слуга моего дѣда, должны это знать, Гьюбертъ не можетъ знать того, чего не знаете вы, особенно когда это важная тайна.

— Конечно, я зналъ больше, чѣмъ Гьюбертъ всѣ тайны сквайра, мисъ Элла, подтвердилъ старикъ: — будь онъ живъ, онъ самъ сказалъ бы вамъ это.

— Слѣдовательно, никакого обмана не было, на сколько вамъ извѣстно?

— Конечно, нѣтъ. Какъ же это могло быть возможно?

— Этого я знать не могу.

— Послушайте, мисъ Элла, обмана бытъ не могло. Завѣщаніе сквайра писалъ мистеръ Давентри, а сквайръ подписалъ въ присутствіи свидѣтелей. Все, кромѣ нѣсколькихъ суммъ, отказанныхъ другимъ, должно было перейти къ вамъ, какъ онъ желалъ всю жизнь. Если бы онъ не отказалъ имѣнія вамъ, тогда это можно было бы назвать обманомъ. Нѣтъ, нѣтъ! Этотъ несчастный мальчикъ — ужъ и достанется ему за это отъ меня — былъ въ припадкѣ какого-то безумія, когда сказалъ эти слова.

Что могла мисъ Винтеръ сказать болѣе? Она перестала разспрашивать Аарона и отпустила его. Но въ душѣ она не осталась довольна. Что вызвало на лицо Аарона выраженіе ужаса, когда она повторила ему слова Гьюберта? Почему старикъ дрожалъ? И отчего его волненіе было такъ велико?

Чѣмъ больше мисъ Винтеръ старалась увѣрить себя, что не было причины бояться чего-нибудь безчестнаго, тѣмъ болѣе она опасалась этого, и рѣшилась поговорить съ повѣреннымъ дѣда Давентри. Она отправилась пѣшкомъ въ Нёллингтонъ и нашла Давентри, въ его конторѣ, одного.

— Я пришла просить вашего совѣта объ одномъ важномъ дѣлѣ, начала она: — я не могла оставаться спокойна, пока не увижу васъ.

— Нужно ли говорить мнѣ, любезная мисъ Винтеръ, что я вполнѣ къ вашимъ услугамъ, отвѣтилъ Давентри.

— Мнѣ намекнули, что наслѣдство герон-дайкское досталось мнѣ обманомъ, продолжала Элла, рѣшившись, если возможно, не упоминать о Гьюбертѣ. — Я не могу сказать вамъ, какимъ образомъ дошло до меня это свѣдѣніе, но мнѣ было сказано очень ясно, что я не имѣю никакого права на Герон-Дайкъ.

Стряпчій Давентри съ удивленіемъ поднялъ брови. Онъ придвинулъ свое кресло ближе къ мисъ Винтеръ и задумчиво кусалъ перо, ожидая продолженія.

— Вы, мистеръ Давентри, управляли самыми важными дѣлами моего дѣда, вы писали его завѣщаніе и, кажется, онъ подписалъ его при васъ. Я увѣрена, что вы не поддались бы обману никакому, скажите же мнѣ, что, по вашему мнѣнію, это свѣдѣніе можетъ означать?

— По моему мнѣнію, мисъ Винтеръ, въ немъ не можетъ быть ни малѣйшей доли правды. Вѣроятно оно окажется попыткою къ вымогательству у васъ денегъ.

— Этимъ оно не окажется, рѣшительно возразила Элла: — въ этомъ отношеніи я могу говорить съ увѣренностью.

— Вы не скажете мнѣ, кто сообщилъ вамъ это свѣдѣніе?

— Я предпочла бы не говорить, по-крайней-мѣрѣ, теперь. Я могу сказать только, прибавила она нерѣшительно: — что это мнѣ сказалъ старый другъ.

— Другъ очень странный, какъ кажется мнѣ. У него, вѣроятно, была причина — какая?

— Извините меня, возразила Элла: — но дѣло не въ томъ, положимъ, если вы хотите, что причина отчасти извѣстна мнѣ, что-жъ изъ этого? Мы все-таки не ближе къ тому, что я желаю знать: есть ли правда въ этомъ увѣреніи.

— Но причина можетъ быть коварна. Въ такомъ случаѣ…

— Опять извините меня, но дѣло вотъ въ чемъ, перебила Элла: — Извѣстно ли вамъ что-нибудь въ дѣлахъ моего дѣда, что могло бы заставить васъ предположить какую-нибудь возможность обмана относительно моего наслѣдства?

— Нѣтъ. Я не могу представить себѣ ни малѣйшей возможности такого рода, продолжалъ Давентри. — Я писалъ завѣщаніе вашего дѣда по его инструкціямъ и завѣщаніе было подписано и засвидѣтельствовано надлежащимъ образомъ. Если-бы дѣдъ вашъ умеръ до семидесятаго дня своего рожденія, завѣщаніе оказалось бы недѣйствительно относительно помѣстья, оно перешло бы въ другому Джильберту Денисону. Деньги, сбереженныя вашимъ дѣдомъ, вы все-таки получили бы въ наслѣдство, но не Герон-Дайвъ, но такъ какъ онъ пережилъ день своего рожденія, то имѣніе неоспоримо принадлежитъ вамъ.

— А вѣдь вы можете засвидѣтельствовать, что онъ пережилъ, сказала Элла, чувствуя большое облегченіе.

Давентри улыбнулся.

— Любезная мисъ Элла, этого я засвидѣтельствовать не могу. Мы, юристы, люди осторожные. Такъ какъ я не видалъ вашего дѣда послѣ дня его рожденія, то я засвидѣтельствовать этого не могу.

— Но другіе видѣли его! другіе знали, что онъ пережилъ! вскричала Элла, едва переводя духъ отъ волненія.

— Несомнѣнно. Я говорю только о себѣ.

— Когда вы видѣли его въ послѣдній разъ? Задолго до его смерти? Можетъ быть вы не помайте?

— Я помню очень хорошо. Это было 24 ноября, когда онъ подписалъ свое завѣщаніе. Я пріѣхалъ въ замокъ съ моимъ письмоводителемъ и меня поразила перемѣна, которую я увидалъ въ сквайрѣ. Мнѣ онъ показался умирающимъ.

— Но навѣрно вы видѣли его послѣ этого? вскричала Элла съ удивленіемъ.

— Нѣтъ, не видалъ. Я заѣзжалъ къ нему раза два, но не могъ его видѣть. Докторъ Джаго не пускалъ никого, и сквайръ потомъ прислалъ мнѣ сказать, что когда онъ пожелаетъ видѣть меня, то пришлетъ за мной. Апрѣля 23 рано утромъ за мною прислали…

— Стало быть вы видѣли его послѣ дня его рожденія, перебила Элла.

— Позвольте. Я его не видалъ. Я отправился въ Лондонъ наканунѣ и еще не возвращался. Этотъ отвѣтъ передали сквайру. Онъ ждать не хотѣлъ, если я не могу, то Веббъ долженъ пріѣхать — такъ онъ прислалъ опять сказать — и въ десять часовъ утра Веббъ былъ въ замкѣ. Онъ управляющій моей конторой, какъ извѣстно вамъ, и самъ имѣетъ право на званіе повѣреннаго по дѣламъ. Онъ дѣлъ сквайра не зналъ, потому что не такъ давно поступилъ ко мнѣ.

— Но онъ видѣлъ моего дѣда?

— Да, разумѣется. Сквайръ показался Веббу страшно слабъ. Онъ пожелалъ, чтобы ему прочли его завѣщаніе и прибавили короткую припись. Это было сдѣлано и онъ подписалъ.

— Мистеръ Веббъ нашелъ въ немъ большую перемѣну?

— Веббъ никогда его не видалъ. Онъ показался ему чрезвычайно больнымъ и слабымъ, насколько онъ могъ разсмотрѣть въ темной комнатѣ. Сквайръ лежалъ на изголовьѣ, въ своей черной бархатной шапочкѣ, и его длинные сѣдые волосы висѣли съ каждой стороны осунувшагося лица. Веббъ, описывая это мнѣ, когда я вернулся домой вечеромъ, сказалъ, что сквайръ походилъ на прекрасный старый портретъ. Говорилъ онъ шопотомъ, но мысли были твердыя и ясныя.

Слезы выступили на глазахъ Эллы. Она могла видѣть въ воображеніи какъ лежалъ ея бѣдный дѣдъ..

— Нѣтъ, моя милая мисъ Элла, будьте увѣрены, что въ вашемъ наслѣдствѣ никакого обмана нѣтъ, заключилъ опытный юристъ: — И я вамъ совѣтую не думать болѣе объ этомъ. Успокойтесь.

Элла, успокоившись отчасти, хотя не совсѣмъ, вернулась домой. Она не могла забыть какая истина выражалась и на лицѣ и въ голосѣ Гьюберта Стона. Для Эллы было очевидно, что онъ вѣрилъ тому, въ чемъ увѣрялъ.

Чрезъ нѣсколько дней послѣ этого, мисъ Винтеръ была приглашена на чай въ Сирени. Дамы составили комитетъ для улучшенія положенія нёллингтонскихъ бѣдныхъ въ наступающую зиму, и должны были сойтись въ этотъ вечеръ у мистрисъ Дёчи. Однако, мисъ Винтеръ ѣхать не могла, потому что неожиданно пріѣхали знакомые издалека и послала за себя мистрисъ Тойнби.

Новый экипажъ изъ Лондона, который такъ пугалъ старика Аарона, довезъ ее туда. Мистрисъ Тойнби провела время очень весело. Она нашла тамъ леди Кливъ, Марію Кетль и другихъ знакомыхъ дамъ ей. Какъ представительница мисъ Винтеръ она видѣла, что на ея мнѣніе обращаютъ вниманіе, что было чрезвычайно пріятно ей. Кромѣ того мистрисъ Тойнби разсказала очень любопытное извѣстіе, когда, наконецъ, представился случай, потому что совѣщаніе комитета длилось довольно долго. Пришелъ и Филиппъ Кливъ, мать просила его зайти за ней. Кромѣ него мужчинъ не было, капитанъ Ленноксъ уѣхалъ въ Норвичъ.

— А у насъ въ замкѣ сегодня было престранное приключеніе, начала мистрисъ Тойнби: — и все общество съ удивленіемъ подняло на нее глаза: — нѣсколько комнатъ въ замкѣ, какъ я слышала, были заперты уже много лѣтъ; такъ желалъ покойный мистеръ Денисонъ…

— Вѣрно нашли Катерину Кинъ? съ волненіемъ перебила одна изъ слушательницъ.

— Катерину Кинъ! О, нѣтъ! холодно отвѣтила мистрисъ Тойнби. — Въ одной изъ этихъ запертыхъ комнатъ стояло бюро изъ рѣзного чернаго дерева, фамильное наслѣдство, и на бюро вырѣзано число 1714 годъ. Мисъ Винтеръ вздумала разсмотрѣть эту старинную вещь, велѣла перенести ее въ свою маленькую гостиную, и сегодня послѣ завтрака позвала меня помочь ей осмотрѣть, что въ немъ лежитъ. Мы не нашли ничего кромѣ множества старыхъ контрактовъ и другихъ бумагъ по имѣнію. Но пока мы разсматривали ихъ, мы сдѣлали очень любопытное открытіе; вѣроятно, какъ-нибудь нечаянно дотронулись мы до тайной пружины, и секретное углубленіе этого бюро вдругъ обнаружилось нашимъ глазамъ.

— Ахъ, Боже мой, какъ это восхитительно! — секретное углубленіе!

— Разумѣется, наше любопытство, тотчасъ было возбуждено.

— А что же вы нашли въ этомъ углубленіи?

— Вообразите, цѣлую кучу драгоцѣнностей, отвѣтила мистрисъ Тойнби медленнымъ и важнымъ тономъ.

— Драгоцѣнностей! скажите пожалуста!

— Перстни, брошки, ожерелья, серьги, браслеты, и медаліоны, всѣ осыпанные драгоцѣнными камнями самой дорогой цѣны. Разумѣется, оправа старомодная, но это можно передѣлать.

Волненіе дамъ было неописанно. Всѣ до одной объявили, что имъ было бы пріятно взглянуть на эти вещи.

— Что вы сдѣлали съ ними, мистрисъ Тойпби? — Мисъ Винтеръ опять спрятала ихъ въ бюро. По меньшей мѣрѣ эти камни должны стоить тысячу фунтовъ.

— Такія вещи слѣдуетъ отдавать на храненіе къ банкирамъ, замѣтилъ Филиппъ Кливъ.

Онъ стоялъ у камина нѣсколько поодаль отъ кружка. Физіономія его была какъ-то растревожена, что замѣтила Марія Кетль, и рука его, которую онъ подалъ ей при входѣ, показалась суха и лихорадочна.

— Вѣроятно, мисъ Винтеръ и пошлетъ ихъ къ своимъ банкирамъ чрезъ нѣсколько дней, отвѣтила на его замѣчаніе мистрисъ Тойнби: — но она желаетъ, чтобы мистеръ Давентри прежде видѣлъ ихъ, а его нѣтъ дома. Она…

— Давентри въ Лондонѣ, перебилъ Филиппъ: — онъ не вернется прежде будущей недѣли — въ понедѣльникъ или во вторникъ.

— Это правда, согласилась мистрисъ Тойнби. — Я заѣзжала въ его контору и нашла тамъ только мистера Вебба. Мисъ Винтеръ право ужъ чрезчуръ добросовѣстна, она не увѣрена принадлежатъ-ли ей эти вещи и не хочетъ ничего сдѣлать съ ними, прежде чѣмъ узнаетъ мнѣніе мистера Давентри, а пока онѣ остаются тамъ неприкосновенны.

— Надѣюсь, что онѣ будутъ тамъ въ безопасности, засмѣялся Филиппъ.

— Въ безопасности! повторила мистрисъ Тойнби: — вѣдь онѣ лежали тамъ всѣ эти годы. Никому изъ слугъ не было сказано объ этомъ открытіи, даже старику Аарону и его женѣ.

— Кстати, вскричала Маргарита Дёчи, которая дѣлала отмѣтки карандашомъ о предположеніяхъ, высказанныхъ комитетомъ для облегченія бѣдныхъ: — родственникъ этихъ стариковъ, молодой Стонъ, еще не нашелся?

— Нѣтъ еще, отвѣтила мистрисъ Тойнби: — никто не можетъ понять, гдѣ онъ находится, и какъ это странно, что онъ не пишетъ ничего.

Разговоръ этотъ происходилъ въ четвергъ. Въ слѣдующій понедѣльникъ утромъ старикъ Ааронъ по обыкновенію отворилъ двери и окна въ замкѣ — онъ никому не позволялъ исполнять эту обязанность, и служанки постоянно были недовольны, что онъ такъ рано заставляетъ ихъ приниматься за работу. И въ этотъ день, едва разсвѣло, вошелъ онъ въ маленькую гостиную мисъ Винтеръ и тотчасъ увидалъ, что въ ней уже былъ кто-то прежде него. Окно было отворено, одинъ ставень сломанъ и бумаги, разбросанныя по полу, показывали, что кто-то рылся въ бюро, Ааронъ ничего не зналъ о драгоцѣнностяхъ, которыя лежали тамъ, но для него было достаточно этихъ доказательствъ воровства. Онъ поспѣшилъ въ спальню миссъ Винтеръ и разбудилъ ее. Она наскоро одѣлась и сошла внизъ.

Первая мысль ея была о драгоцѣнностяхъ, и она тотчасъ разсмотрѣла секретное углубленіе. Да, оно было отворено и вещи исчезли. Но ни одна вещь въ комнатѣ, кромѣ этого бюро, тронута не была.

Пока его госпожа медленно соображала эти подробности, Ааронъ отворилъ другой ставень и чрезъ низкій подоконникъ наклонился въ садъ. Усыпанная пескомъ тропинка шла подъ самымъ окномъ, и на ней не виднѣлось никакихъ слѣдовъ вора или воровъ. Но Ааронъ, пристально осматриваясь вокругъ, увидалъ что-то лежащее подъ кустомъ остролиста, довольно далеко, но сердце его вдругъ замерло. Его старымъ глазамъ показалось, что это лежитъ Гьюбертъ на спинѣ.

Сонныя горничныя начали сходить внизъ. Одна изъ нихъ Бетси Тёкеръ, войдя въ маленькую гостиную, остановилась въ изумленіи. Окно отворено, бумаги разбросаны по ковру, барышня полуодѣтая, стоитъ предъ бюро, а Ааронъ торопливо идетъ по тропинкѣ.

Пронзительный крикъ вдругъ поразилъ слухъ служанки и госпожи. Это былъ крикъ старика. Онъ опустился на одно колѣно и старался поднять лежащаго Гьюберта Стона. Ахъ! никогда, никогда не поднимется онъ живой. Широко раскрытые глаза поднятые кверху, не видали ничего, тѣло окоченѣло, волосы были мокры отъ ночной росы. Онъ былъ мертвъ уже нѣсколько часовъ, пронзенный въ сердце какимъ-то злодѣемъ.

Глава XXV.

Кто это сдѣлалъ?

Пока будетъ жива Элла Винтеръ, никогда не забудетъ она картины, напечатлѣвшейся въ ея воображеніи въ ту минуту, когда испуганная крикомъ Аарона Стона, вышла она изъ окна своей гостиной. На краю лужайки, подъ большимъ кустомъ остролиста, стоялъ на колѣняхъ Ааронъ; грубыя черты его лица судорожно подергивались, дрожавшія руки ухватились за того, кто лежалъ предъ нимъ во всемъ неподвижномъ величіи смерти. Одинъ взглядъ на блѣдное лицо сказалъ Эллѣ, что бѣглецъ, отсутствіе котораго возбудило столько недоумѣнія, вернулся наконецъ, но тайна, которую можетъ быть зналъ онъ, останется тайной навсегда.

Старикъ увидалъ ее.

— О, милая барышня, это мой мальчикъ! Мой мальчикъ вернулся ко мнѣ мертвый. Его убили здѣсь.

Трепетъ пробѣжалъ по тѣлу Эллы. Убили! Неужели это правда? или старикъ Ааронъ бредитъ.

Она бросилась назадъ въ гостиную, позвонила и упала въ кресло. Никогда Элла Винтеръ не была такъ близка къ обмороку.

Слуги прибѣжали звонить въ большой колоколъ на конюшенномъ дворѣ, это вызвало кучера Барнета, и Джонъ Тильни пришелъ съ однимъ изъ своихъ работниковъ.

Барнетъ удостовѣрился, что Гьюбертъ Стонъ дѣйствительно мертвъ и по всей вѣроятности убитъ. Онъ поспѣшилъ вернуться въ конюшню, осѣдлалъ лошадь и поскакалъ за докторомъ. Мисъ Винтеръ приказала ему привезти ближайшаго доктора, а на другой лошади отправили грума за главнымъ констеблемъ въ Нёллингтонъ.

Испуганныя служанки собрались вокругъ мисъ Винтеръ, когда Дорозсія Стонъ явилась въ дверяхъ, дрожащими руками завязывая ленты своего чепчика. Звонъ колокола и суматоха испугали ее, но она не знала что случилось. При видѣ ея морщинистаго лица и тусклыхъ голубыхъ глазъ, выражавшихъ тревожное удивленіе, жалость охватила сердце мисъ Винтеръ, слезы наполнили ея глаза, когда она подошла къ старухѣ и увела ее. Теперь еще ей нечего было узнавать страшное извѣстіе.

За этимъ на сцену явилась мистрисъ Тойнби, она заблагоразсудила прежде одѣться. Прежде всего она отослала испуганныхъ служанокъ заниматься ихъ дѣломъ, а потомъ приказала Джону Тильни и его двумъ работникамъ — теперь подошелъ и другой — отнести несчастнаго молодого человѣка въ комнату нижняго жилья. Потомъ съ большимъ тактомъ и кротостью мистрисъ Тойнби успѣла уговорить Аарона, обезумѣвшаго отъ горя и ужаса, позволить Тильни отвести его въ его комнату. Ничего больше нельзя было сдѣлать до прибытія доктора и полиціи.

Докторъ Спрекли и главный констебль Ведъ прибыли въ Герон-Дайкъ въ гигѣ изъ Розы и Короны. Прежде всего они осмотрѣли покойника. Легко было удостовѣриться, что Гьюбертъ Стонъ убитъ. Его пронзили въ сердце кинжаломъ или какимъ-нибудь другимъ острымъ оружіемъ. Безпорядокъ его одежды, и слѣды по песчаной аллеѣ показали, что онъ умеръ, не безъ борьбы.

Но что привело его туда? Зачѣмъ онъ-вернулся ночью въ Герон-Дайкъ? Эти вопросы ходили крутомъ. Мысли мисъ Винтеръ, которыя она оставляла при себѣ, устремлялись совсѣмъ на другое. Она спрашивала себя не вернулся ли Гьюбертъ по желѣзной дорогѣ наканунѣ, намѣреваясь зайти въ замокъ вечеромъ, и боясь или стыдясь этого, и такимъ образомъ оставаясь въ паркѣ до поздней ночи? И можетъ быть такъ поздно, что не могъ вернуться въ свою квартиру? и ходилъ всю ночь, помѣшавъ вору или ворамъ грабить бюро? Мысли мисъ Винтеръ терялись въ предположеніяхъ.

Дознаніе показало, что стекло въ окнѣ той комнаты, гдѣ лежали вещи, вырѣзано алмазомъ, окно отворено, а ставень снята съ петель. Бюро должно быть отперли какимъ-нибудь тупымъ инструментомъ, и вещи украдены изъ углубленія. Вѣроятно въ ту минуту какъ воръ выходилъ изъ комнаты съ своей добычей, его встрѣтилъ Гьюбертъ Стонъ, и можетъ быть схватилъ его. Какъ кончилось по всей вѣроятности неравная борьба, было слишкомъ очевидно. Повидимому, ничего не было тронуто въ карманахъ Гьюберта. Его часы, цѣпочка, портмонне были въ цѣлости, но не нашлось ни писемъ, ни бумагъ, изъ которыхъ можно было бы узнать, что онъ дѣлалъ и откуда теперь явился.

— Его часы остановились на двадцати минутахъ третьяго, замѣтилъ докторъ Спрекли, который производилъ дознаніе съ инспекторомъ Ведомъ. — Можетъ быть въ это время и случилась гибель съ бѣдняжкою. Что тутъ такое, желалъ бы я знать.

Дѣлая это послѣднее замѣчаніе, докторъ раскрывалъ золотой медаліонъ, прикрѣпленный къ часовой цѣпочкѣ, и можетъ быть хорошо, что инспекторъ, на минуту отвернувшійся, этого не слыхалъ, потому что въ медаліонѣ былъ портретъ мисъ Винтеръ. Докторъ Спрекли вытаращилъ глаза.

— Негодный нахалъ! невольно назвалъ онъ безсознательнаго покойника. — Бѣдный юноша, ты былъ глупѣе чѣмъ я предполагалъ. Во всякомъ случаѣ я это возьму, не къ чему людямъ видѣть это, рѣшилъ онъ и проворно сунулъ портретъ, въ карманъ жилета.

— Что это? спросилъ инспекторъ, возвращаясь.

— Только это, отвѣтилъ докторъ Спрекли, показывая пустой медаліонъ.

Инспекторъ Ведъ былъ увѣренъ, что человѣкъ или люди, совершившіе покражу, также совершили и убійство. Онъ сообщилъ это мисъ Винтеръ, у которой просилъ свиданія. Разумѣется и она вывела это заключеніе. Потомъ онъ спросилъ мисъ Винтеръ, имѣетъ ли она хоть какое-нибудь подозрѣніе относительно честности кого-нибудь изъ своей прислуги. Было очевидно, что воры были знакомы съ домомъ и знали гдѣ искать этихъ вещей, и повидимому не гнались за другой добычей.

Мисъ Винтеръ отвѣчала въ самыхъ рѣшительныхъ выраженіяхъ, что не имѣетъ ни малѣйшей причины подозрѣвать честность кого бы ни было изъ окружающихъ ее.

— Дѣйствительно невозможно, чтобы кто-нибудь изъ слугъ былъ виновенъ, прибавила она: — они даже не знали о существованіи этихъ вещей, а еще менѣе о томъ мѣстѣ, гдѣ онѣ лежали. Никто этого не зналъ, кромѣ меня и мистрисъ Тойнби.

Главный констебль, державшій въ рукѣ карандашъ, раза два задумчиво провелъ имъ по своимъ губамъ.

— Простите мнѣ это замѣчаніе, мисъ Винтеръ, сказалъ онъ, взглянувъ на нее: — но могу ли я спросить какимъ образомъ вы не нашли мѣста надежнѣе для такихъ цѣнныхъ вещей какъ старое бюро въ гостиной нижняго этажа, гдѣ еще одно окно отворяется въ паркъ. Туда могъ забраться въ десять минутъ всякій воръ.

— Но какимъ же образомъ могли воры узнать, что тамъ лежатъ такія вещи? возразила Элла.

— Оказывается, что по-крайней-мѣрѣ одинъ это зналъ. Простите меня, но это все равно, что искушать вора.

— Только мнѣ и мистрисъ Тойнби было извѣстно, что эти вещи существовали, повторила Элла. — Если бы не это, то я спрятала бы ихъ въ болѣе надежное мѣсто. Если вы выслушаете меня, мистеръ Ведъ, то я разскажу вамъ какъ это случилось и какимъ образомъ эти вещи были найдены.

Онъ слушалъ, пока она разсказывала какъ велѣла принести старое бюро внизъ, и къ удивленію своему нашла секретное углубленіе, а въ немъ множество драгоцѣнныхъ вещей. Мистрисъ Тойнби была при этомъ и она предостерегла ее, чтобы ничего не говорить слугамъ. Мистрисъ Тойнби вполнѣ согласилась съ нею. Разсмотрѣвъ брильянты, онѣ опять спрятали ихъ въ прежнее мѣсто, пока она, Элла, не поговоритъ съ мистеромъ Давентри.

— Невозможно чтобы это могло разгласиться, заключила мисъ Винтеръ, смотря на инспектора.

Ведъ, нѣсколько озадаченный, не отвѣчалъ минуты двѣ.

— Но вы не можете не видѣть, доказывалъ онъ: — что вѣроятно узнали какъ-нибудь объ этихъ вещахъ и о томъ гдѣ онѣ спрятаны. Это воровство вѣроятно было предумышленное и заранѣе придуманное.

— Конечно оно имѣетъ такой видъ, согласилась молодая дѣвушка: — но увѣряю васъ, что я не могу этого понять. Мистрисъ Тойнби…

— Я думаю, что мнѣ лучше видѣть мистрисъ Тойнби.

Ее позвали, и она пришла въ нервномъ трепетѣ. Она сидѣла какъ на иголкахъ, по выраженію старой Дорозсіи Стонъ, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ Ведъ говорилъ съ мисъ Винтеръ. Инспекторъ примѣтилъ выраженіе ея лица, и, какъ говорится, схватилъ быка за рога. Онъ не сказалъ ей: «Не упоминали ли вы кому-нибудь о томъ, что найдены эти вещи?», а сказалъ:

— Кому вы сказали объ этомъ?

Она то блѣднѣла, то краснѣла, сердце ея билось, дрожащіе пальцы не могли держать иголки — она пришла съ вышиваніемъ въ рукахъ.

— Я боюсь, что поступила очень легкомысленно и глупо, начала она дрожащимъ голосомъ. — Разумѣется, я понимала, что при слугахъ не слѣдовало упоминать объ этихъ вещахъ, но мнѣ въ голову не пришло, что это запрещеніе должно распространяться на всѣхъ. Вы можетъ быть помните, любезная мисъ Винтеръ, что я ѣздила въ Сирени вмѣсто васъ въ четвергъ на чай, и… и… мы, дамы, разговорились о томъ и о другомъ и…

Мистрисъ Тойнби замолчала отъ страха.

— И вы сказали, что вещи были найдены и гдѣ онѣ лежатъ, докончилъ за нее инспекторъ.

— Разговоръ меня увлекъ, извинялась она какъ могла, съ трудомъ удерживаясь отъ слезъ. — Дамы говорили мнѣ, что деревенская жизнь должна мнѣ казаться довольно однообразной, послѣ столичной, на это я отвѣчала, что даже и въ деревнѣ бываютъ развлеченія и… и сказала объ этихъ вещахъ. Но кто же могъ вообразить, прибавила она, нѣсколько пріободрившись: — что могло быть опасно упомянуть объ этомъ дамамъ. Это были все дамы знакомыя…

— Долженъ ли я понять, сударыня, что тугъ были только дамы? спросилъ инспекторъ: — а мужчинъ не было?

— Только одинъ пришелъ потомъ, мистеръ Филиппъ Кливъ, отвѣтила мистрисъ Тойнби: — онъ пришелъ проводить домой свою мать. Я помню онъ замѣтилъ, что въ бюро не безопасно оставлять эти вещи.

— Замѣчаніе очень благоразумное, сухо сказалъ инспекторъ. — А можете ли вы назвать дамъ, которыя слышали объ этомъ.

— О, да, отвѣтила мистрисъ Тойнби: — насъ было немного, восемь или десять дамъ.

Ей удалось вспомнить имена всѣхъ. Всѣ онѣ были извѣстны инспектору, какъ особы совершенно благонадежныя.

«Которая-нибудь изъ нихъ должно быть упомянула объ этомъ при какомъ-нибудь опасномъ человѣкѣ», подумалъ онъ.

— Сударыня, обратился онъ къ мисъ Винтеръ: — я не стану удерживать васъ долѣе теперь, но можетъ быть мнѣ понадобится увидѣть васъ опять.

— Когда вамъ будетъ угодно, мистеръ Ведъ, отвѣтила Элла со вздохомъ. — Это происшествіе ужасное — и очень таинственное. Я нахожу, что съ нѣкотораго времени у насъ въ Герон-Дайкѣ случаются какія-то непріятныя тайны.

Главный констебль въ отвѣтъ на это проницательно взглянулъ на мисъ Винтеръ и простился съ нею. Когда онъ затворилъ дверь гостиной, мистрисъ Тойнби не могла уже удерживать своихъ слезъ.

— У меня сердце разрывается, милая моя, рыдала она, дѣйствительно съ горькимъ раскаяніемъ: — когда я подумаю, что мое легкомысленное замѣчаніе могло повести къ такой ужасной катастрофѣ. Я никогда не думала…

— Я сама не сочла бы это опаснымъ, ласково перебила мисъ Винтеръ. — Не огорчайтесь. Хотя объ этомъ, вѣроятно, кто-нибудь упомянулъ опять, такъ это и разнеслось и дошло до свѣдѣній опасныхъ людей.

— Да, должно быть такъ, сѣтовала мистрисъ Тойнби. — Желала бы я ничего никогда не знать объ этихъ вещахъ!

Оставивъ ее раскаиваться и горевать, Элла пошла къ бѣдной мистрисъ Стонъ.

Дорозсія — она теперь знала все — сидѣла въ своемъ креслѣ предъ каминомъ въ праздничномъ платьѣ и чепцѣ черномъ тюлевомъ, красиво убранномъ крепомъ и черными газовыми лентами — въ этотъ день былъ какой-то праздникъ — потому что она еще носила глубокій трауръ по сквайрѣ.

Въ лѣта Дорозсіи внѣшніе признаки сильныхъ волненій продолжаются не долго. Слезы бываютъ, но не текутъ такъ обильно, какъ въ молодости, источники ихъ скрываются глубже, до нихъ добраться трудно, а когда они и найдутся, то оказываются почти сухи. Когда лѣта проходятъ, а одинъ за другимъ изъ любимцевъ нашихъ оставляетъ насъ, намъ кажется, что періодъ разлуки будетъ не дологъ и что мы скоро послѣдуемъ за ними, такъ что горе наше объ ихъ потерѣ не можетъ быть такъ сильно, какъ то, которое мы чувствуемъ въ молодости, когда жизненный путь разстилается предъ нами до необозримаго горизонта, а струны нашего сердца отзываются на малѣйшее прикосновеніе.

Молодая госпожа сѣла возлѣ Дорозсіи и взяла ея морщинистую руку. Это нѣжное, теплое, ласковое прикосновеніе раскрыло источники престарѣлаго сердца. Одной рукою поднесла она къ глазамъ уголъ своего чернаго шелковаго передника, забывъ можетъ быть, что это не будничный полотняный.

— Какой это былъ красивый и славный мальчикъ, мисъ Элла! вскричала она: — годился бы въ сыновья лорда, и какъ подумаешь, что онъ лежитъ блѣдный, холодный, безгласный… ахъ! если бы я могла лежать такъ вмѣсто него!

— Моя бѣдная Дорозсія! мнѣ право васъ жаль.

— Я знала, когда я увидѣла безголовыхъ лошадей и черныя дроги ночью въ паркѣ, что скоро между нами будетъ смерть, но не думала, чтобы умеръ мой милый мальчикъ. Ахъ! ничего мы не можемъ знать, ничего не можемъ знать, хотя въ ту ночь онъ былъ болѣнъ горломъ, и я могла бы догадаться, что это привидѣніе явилось для него.

— Дорозсія, не думайте объ этомъ.

— Мисъ Элла, вѣрьте старухѣ, имѣвшей большую опытность въ жизни, такіе признаки посылаются не даромъ, хотя многіе смѣются надъ ними, это предостереженіе изъ другого міра, торжественно прабавила старуха: — и когда-нибудь для насъ становится ясно зачѣмъ они посылаются.

Началось слѣдствіе, собрали показанія и потомъ отложили на недѣлю, чтобы полиція могла произвести болѣе подробное дознаніе. До-сихъ-поръ еще не было узнано, чтобы объ этихъ вещахъ узналъ какой-нибудь подозрительный человѣкъ.

Изъ всѣхъ друзей мисъ Винтеръ больше всѣхъ суетился нёллингтонскій викарій. Вообще, лѣнивый и безпечный, Кетль могъ оживиться въ подобномъ случаѣ, онъ очень жалѣлъ о мисъ Винтеръ, и притомъ его любопытство было затронуто.

— Самое таинственное въ этомъ дѣлѣ, замѣтилъ онъ Эллѣ однажды, когда разбиралъ подробности вмѣстѣ съ нею: — не внезапное появленіе Гьюберта Стона на сцену. Это, вѣроятно, бѣдняжка могъ бы объяснить легко, будь онъ живъ, можетъ быть, онъ попалъ на тотъ поѣздъ, который по воскресеньямъ идетъ въ часъ утра, и не хотѣлъ будить здѣсь никого. Нѣтъ, тайна заключается въ томъ, какъ мошенникъ, укравшій вещи, узналъ о нихъ. И констебль Ведъ справедливо замѣтилъ, что воръ долженъ знать подробно расположеніе вашего дома. Вы сами должны видѣть это, милая моя.

— Да, къ моему сожалѣнію, вздохнула Элла.

— Вѣдь мистрисъ Тойнби сказала только, что бюро было перенесено въ вашу маленькую гостиную, какъ же обыкновенный воръ могъ знать которая это комната? Вѣдь вы сдѣлали эту комнату своей маленькой гостиной только послѣ смерти сквайра?

— Это правда, согласилась Элла.

— И соображая одно съ другимъ, я начинаю думать, что вещи укралъ не обыкновенный воръ.

Элла поспѣшно подняла на него глаза.

— Вы подозрѣваете кого-нибудь? спросила она.

— Нѣтъ, милая моя, нѣтъ, отвѣтилъ онъ медленно, и какъ ей показалось, нерѣшительно: — мы можемъ только ждать. Можетъ быть, Ведъ разузнаетъ больше подробностей.

Но въ этотъ самый вечеръ, когда викарій былъ дома и въ безопасности въ четырехъ стѣнахъ своего кабинета, онъ сказалъ нѣсколько словъ, перепугавшихъ до смерти его дочь. Онъ подозрѣвалъ въ этомъ воровствѣ Филиппа Клива.

— О, папа! воскликнула Марія тономъ ужаса и негодованія.

— Я не утверждаю, что это онъ, Марія; и я не позволю себѣ выразить это сомнѣніе кому бы то ни было, кромѣ тебя. А все-таки я не могу оставаться слѣпъ къ тому обстоятельству, что поступки Филиппа довольно подозрительны — а докторъ Даунисъ давно это думаетъ.

— Папа, папа! повторила она.

— Послушай, дитя. Во всѣхъ таинственныхъ воровствахъ, приводившихъ насъ въ недоумѣніе послѣдніе полтора года, всегда присутствовалъ Филиппъ, начиная съ брильянтовъ мистрисъ Карліонъ. Онъ былъ у нея въ тотъ вечеръ, когда они были украдены; онъ былъ съ Даунисомъ, когда онъ потерялъ свою табакерку — онъ былъ со мною, когда пропало мое портмонне, былъ онъ также и съ Ленноксомъ и Фредди Бутлемъ въ Лондонѣ въ ту ночь, когда у одного украли часы, а у другого деньги.

— Это ужасно, произнесла Марія. — Папа, это не можетъ быть. Я поручусь моей жизнью за Филиппа.

— Очень будетъ неблагоразумно съ твоей стороны, дупга моя. Я еще не кончилъ. Когда эта смѣшная женщина — онъ указалъ пальцемъ по направленію къ Герон-Дайку — выболтала въ домѣ мистрисъ Дёчи исторію драгоцѣнныхъ вещей и гдѣ онѣ лежатъ, слышалъ ее изъ мужчинъ только одинъ Филиппъ Кливъ. Я говорю, что не обвиняю его, Марія, но не могу выкинуть изъ головы этихъ фактовъ.

Вмѣсто отвѣта, Марія залилась слезами.

На похороны Гьюберта Стона собрался весь Нёллингтонъ. На гробѣ лежалъ вѣнокъ, положенный, прежде чѣмъ тѣло вынесли изъ замка, тою, которая простила прошлое.

Чрезъ два дня опять собрались присяжные. Ничего новаго, не оказалось. Полиція узнала, что Гьюбертъ Стонъ пріѣхалъ по желѣзной дорогѣ изъ Лондона въ суботу, остановился въ маленькой гостиницѣ мили за двѣ отъ Герон-Дайка, пробылъ, тамъ до вечера воскресенья и ушелъ. Послѣ того никто не видалъ его живымъ.

Приговоръ присяжныхъ былъ произнесенъ противъ неизвѣстнаго лица или неизвѣстныхъ лицъ, совершившихъ умышленное убійство. Были предложены награды за открытіе убійцы, одну предложила мисъ Винтеръ, другую — правительство.

Докторъ Спрекли отдалъ мисъ Винтеръ портретъ, вынутый изъ медаліона Гьюберта Стона.

— Какъ это было глупо со стороны молодого человѣка, замѣтилъ онъ небрежно: — но, можетъ быть, онъ имѣлъ къ вамъ такое же благоговѣйное уваженіе какъ и въ сквайру.

— Да, отвѣтила Элла: — благодарю, очень благодарю васъ, любезный докторъ Спрекли, прибавила она съ жаромъ и бросила портретъ въ каминъ.

Близъ Норвича жили ея короткіе друзья Кёрситоры. Старый полковникъ Кёрситоръ, еще здоровый и бодрый, былъ, товарищемъ сквайра Денисона въ юности. Семейство его пріѣхало пригласить въ себѣ Эллу на недѣлю. Она обрадовалась случаю уѣхать, и мистрисъ Тойнби воспользовалась этимъ и поѣхала погостить къ сестрѣ въ Лондонъ.

Мы не упомянули бы объ этомъ, если бы въ ихъ отсутствіе не случилось одного обстоятельства. Служанка Бетси Тёкеръ занемогла: оказались симптомы горячки, и старикъ Ааронъ настаивалъ, чтобы ее отправить изъ дома.

— Хорошо будетъ, если замокъ заразится тифомъ! ворчалъ онъ — смерть Гьюберта не смягчила его нрава.

— Я возьму ее къ себѣ, сказала мистрисъ Кинъ, въ присутствіи которой онъ это говорилъ; она пришла въ замокъ навѣстить больную дѣвушку. — Я не боюсь заразы, да и не думаю, чтобы это была заразительная болѣзнь. Вы, можетъ быть, помните, что я знала ея мать, мистеръ Стонъ.

Ааронъ тотчасъ ухватился за это предложеніе. И первое извѣстіе, которое услыхала владѣтельница Герон-Дайка, возвратившаяся чрезъ недѣлю послѣ своего пріятнаго посѣщенія изъ Норвича, была болѣзнь Бетси Тёкеръ, и что Ааронъ выпроводилъ ее изъ замка выздоравливать или умирать въ Наклонную Калитку.

Мисъ Винтеръ очень на это разсердилась, но дѣло было уже сдѣлано.

Глава XXVI.

Что разсказала Присилья Пейтонъ.

Въ веселенькой комнатѣ въ Герон-Дайкѣ, освѣщенной яркимъ солнцемъ, прилежно шили двѣ молодыя женщины: горничная мисъ Винтеръ Адель и модистка Присилья Пейтонъ. Присилья была пригожая дѣвушка лѣтъ за тридцать, часто работавшая въ замкѣ. Она и Адель шили блузу для хозяйки замка.

— Что мнѣ дѣлать? вдругъ воскликнула Присилья: — безъ шнурка обойтись нельзя. Я думала, что, у васъ здѣсь есть, а то принесла бы свой.

— У насъ всегда было много, да на прошлой недѣлѣ вышелъ весь, отвѣтила Адель, степенная черноволосая дѣвушка, одинаково хорошо говорившая и по-французски и по-англійски.

Въ эту минуту въ комнату вошла мисъ Винтеръ, и ей объяснили затрудненіе. Она приказала Адели сходить въ ближайшую лавку и купить шнурковъ. Но это приказаніе, повидимому, не понравилось модисткѣ.

— Что это Присилья? спросила мисъ Винтеръ. — Развѣ Адель вамъ нужна?

— Мнѣ придется ждать оборки, которую она подрубляетъ.

— Я кончу за нее, назвалась молодая хозяйка, которая любила и умѣла шить.

Она сѣла у окна, а Адель отправилась за шнуркомъ. Проворно подрубляя кембрикъ, Элла разговаривала съ Присильей Пейтонъ, которую давно знала и уважала.

— Вы давно ужъ здѣсь не работали? замѣтила она.

— Да, давно. У васъ теперь такъ много горничныхъ, и онѣ шьютъ для мистрисъ Стонъ что бывало шила я. Въ послѣдній разъ я здѣсь работала, когда вы были за границей, мисъ Элла, а бѣдный сквайръ лежалъ больной.

— Вы видѣли его?

— О! нѣтъ, нѣтъ! Никто не видѣлъ его тогда кромѣ доктора. Я пробыла здѣсь почти недѣлю, чинила платья для мистрисъ Стонъ и шила новое. Это было за двѣ недѣли до смерти сквайра.

Элла вздохнула. Присилья Пейтонъ, наклонившись надъ своей работой, опять заговорила.

— Сидя въ комнатѣ мистрисъ Стонъ, я все думала, какъ мнѣ хотѣлось бы увидѣть сквайра еще разъ, и сказала это Илайзѣ, а она отвѣтила мнѣ, что это все равно, что желать попасть на луну, что уже нѣсколько мѣсяцевъ сквайра видѣли только тѣ, у кого были ключи.

Элла съ удивленіемъ подняла глаза на гладко причесанные каштановые волосы и красивый бѣлый чепчикъ молодой женщины, наклонившейся надъ своей работой, какъ будто отыскивая значеніе ея словъ.

— Какіе ключи? повторила она.

— Ключи отъ дверей, обитыхъ зеленой байкой, которыя сквайръ велѣлъ поставить, чтобы отдѣлить свои комнаты отъ всего дома, и которыя были заперты и ночь и день, отвѣтила Присилья.

— У кого же были эти ключи?

— Ключей было четыре, у Аарона Стона, у бѣднаго мистера Гьюберта, у доктора Джаго и у сидѣлки.

— У какой сидѣлки? У дѣдушки не было сидѣлки.

— Какъ же? была, мисъ Элла, мистрисъ Декстеръ, выписанная изъ Лондона докторомъ Джаго.

Сидѣлка изъ Лондона! Въ первый разъ мисъ Винтеръ услыхала о существованіи такой особы. Это извѣстіе было не совсѣмъ пріятно для нея.

— Долго пробыла эта мистрисъ Декстеръ въ замкѣ? спросила она.

— Довольно долго, но сколько времени въ точности не могу сказать. Кажется она пріѣхала сюда до Рождества… Да, теперь помню, прибавила молодая женщина: — она пріѣхала въ ноябрѣ, и въ дождливый день, я сушила свое платье у огня въ кухнѣ, а Фемія шепнула мнѣ, что должно быть барину хуже, потому что изъ Лондона пріѣхала сидѣлка.

— И эта сидѣлка оставалась съ моимъ дѣдомъ до самой его кончины?

— Оставалась. Она уѣхала на другой день послѣ его смерти, въ маѣ.

Мисъ Винтеръ не сказала больше ничего; она думала. Зачѣмъ отъ нея скрыли присутствіе сидѣлки въ домѣ? почему и для чего ей никогда не упомянули объ этой женщинѣ и о томъ, что она такъ долго жила въ замкѣ? Ни дѣдъ, ни Гьюбертъ Стонъ не говорили о ней въ своихъ письмахъ.

— Я видѣла какъ уѣхала мистрисъ Декстеръ, продолжала Присилья: — это было въ прелестное майское утро, я провожала на станцію моего маленькаго племянника. Мистрисъ Декстеръ подъѣхала въ наемной каретѣ съ чемоданомъ и съ чернымъ мѣшечкомъ, который она держала въ рукахъ, и я видѣла какъ она сѣла въ вагонъ, это было на другой день послѣ смерти сквайра, колокола еще звонили по немъ.

Это было только за три дня до возвращенія мисъ Винтеръ. А между тѣмъ, никто изъ обитателей замка не упомянулъ ей объ этой сидѣлкѣ! Это было очень странно.

— Вы кажется сказали, Присилья, что дѣда моего никто не видалъ до самой кончины, кромѣ тѣхъ у кого были ключи?

— Много мѣсяцевъ не видалъ никто. Илайза сказала мнѣ, что съ прошлаго ноября къ нему не пускали никого, даже мистера Кетля, словомъ никого изъ старыхъ друзей сквайра.

— Желала бы я знать, почему? невольно воскликнула мисъ Винтеръ.

— Этого я сказать не могу, и думаю, что никто не можетъ сказать кромѣ доктора Джаго. Бѣдному больному джентльмену должно быть было ужасно скучно. Его не видѣли никогда, не слыхали даже его шаговъ, его голоса, говорила Илайза. Ей казалось, что сквайръ запертъ въ живую могилу.

Мисъ Винтеръ не дѣлала болѣе вопросовъ. Она теперь была вполнѣ убѣждена, что отъ нея скрывали что то съ умысломъ, что въ этихъ стѣнахъ происходила какая то драма, о которой не хотѣли, чтобы знала она. Потомъ промелькнули въ головѣ ея слова Гьюберта Стона — что она не имѣла никакого права на Герон-Дайкъ. Безпрестанно спрашивала она себя какъ ей: обнаружить истину.

Элла отправилась въ своемъ недоумѣніи къ Кетлю, многолѣтнему другу ея дѣда. Въ его кабинетѣ, въ присутствіи Маріи, она разсказала ему о своихъ сомнѣніяхъ, намекнула на странное увѣреніе Гьюберта, повторила слова Присильи Пейтонъ и просила посовѣтовать что ей дѣлать.

Викарій не отличался проницательностью, но онъ былъ человѣкъ доброжелательный, когда не затрогивали его собственнаго спокойствія и удобства, и если слова его были иногда ничтожны, онъ могъ принимать очень мудрый и торжественный видъ, который самъ по себѣ былъ утѣшеніемъ для тѣхъ, кто спрашивалъ у него совѣта. Но теперь онъ самъ не зналъ какой можетъ подать совѣтъ.

— Я самъ, сказалъ онъ: — такъ былъ удивленъ и обиженъ, что не могу выразить вамъ, когда за нѣсколько мѣсяцевъ до смерти моего друга, меня перестали пускать къ нему, — а я вѣдь бывалъ въ замкѣ, по-крайней-мѣрѣ, разъ въ двѣ недѣли, а иногда и чаще, послѣдніе двадцать лѣтъ. Я никакъ не могъ повѣрить, чтобы сквайръ не желалъ видѣть меня, хотя меня увѣряли въ этомъ. Старикъ Ааронъ введетъ меня въ какую-нибудь комнату такъ вѣжливо, какъ только онъ былъ способенъ, и пойдетъ доложить, потомъ вернется или онъ или докторъ. Джаго, или эта хитрой наружности сладкорѣчивая сидѣлка, а иногда и Гьюбертъ Стонъ. Но кто бы ни пришелъ, все была одна и таже пѣсня: сквайръ провелъ ночь хуже обыкновеннаго, или спитъ, или слишкомъ слабъ, чтобы видѣть кого-нибудь, подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, меня никогда не пускали къ нему. Это очень огорчало меня въ то время, и я упоминалъ объ этомъ въ довольно сильныхъ выраженіяхъ въ моихъ письмахъ къ Маріи.

— Въ этомъ что-нибудь да было — какъ вы думаете, серъ? спросила Элла. — Что-нибудь скрывалось.

— Похоже на это, милая моя. Только я не вижу, что это могло быть, и никакъ не могу вообразить чего-нибудь такого, что могло бы подвергнуть опасности ваше наслѣдство.

— И я также, сказала Элла: — но мнѣ хотѣлось бы разрѣшить эти сомнѣнія. Завѣщаніе было въ порядкѣ, мистеръ Давентри сказалъ мнѣ.

— Онъ самъ его писалъ, вы можете быть спокойны, перебилъ викарій.

— Только одно, сказалъ онъ, могло сдѣлать его недѣйствительнымъ, если бы дѣдъ мой умеръ прежде дня своего рожденія, продолжала Элла.

— А мы знаемъ, что онъ умеръ послѣ. Онъ прожилъ почти мѣсяцъ послѣ этого.

— Я… полагаю… что… онъ прожилъ? нерѣшительно проговорила Элла.

— Прожилъ! повторилъ викарій съ удивленіемъ. — Какъ же! Вѣдь его видѣли и говорили съ нимъ. Развѣ вы не знаете, что повѣренный другого мистера Денисона съ своимъ помощникомъ пріѣзжалъ въ замокъ, чрезъ нѣсколько дней послѣ дня рожденія сквайра, видѣлъ его и говорилъ съ нимъ. Какъ же бы это могло быть, если бы онъ не былъ живъ? Говорятъ, что сквайръ разсердился, швырнулъ чашку съ буліономъ и разругалъ стряпчаго.

Элла не могла не улыбнуться.

— Да, сказала она: — мнѣ говорили объ этомъ.

— Чего же вамъ бояться? Тотъ, это вамъ сказалъ, кто вы не владѣтельница Герон-Дайка, нагородилъ вздоръ, можетъ быть изъ злости. На вашемъ мѣстѣ, милая мисъ Винтеръ, я не сталъ бы безпокоить себя этимъ.

Элла покачала головой.

— Всѣ эти доводы кажутся такъ справедливы, такъ основательны, сказала она: — а между тѣмъ, я не могу оставаться довольной. Я никакъ не могу придумать, что мнѣ дѣлать.

— Не дѣлайте ничего, рѣшительно сказалъ викарій: — мнѣ кажется, вы приписываете преувеличенную важность этимъ словамъ. Должно быть это сказалъ какой-нибудь хитрый мошенникъ, которому хотѣлось выманить у васъ денегъ. Отправьте его въ тюрьму, если онъ явится опять.

При воспоминаніи какъ ему невозможно опять явиться, тѣнь пробѣжала по лицу Эллы. Викарій перетолковалъ это въ другую сторону и нахмурилъ брови.

— Послушайтесь моего совѣта, любезная мисъ Винтеръ, и успокойтесь, сказалъ онъ. — Не выдумывайте тайны, когда она существуетъ только въ вашемъ воображеніи.

Разсужденія и совѣтъ викарія очень походили на то, что сказалъ Эллѣ Давентри. Элла жалѣла, что не можетъ думать такъ какъ они.

Она вышла вмѣстѣ съ Маріей навѣстить Бетси Тёкеръ. Болѣзнь оказалась незаразительна, но больной становилось хуже и мисъ Винтеръ сочла своей обязанностью навѣстить ее. Марія была у больной уже нѣсколько разъ.

— Что вы думаете, Марія, о совѣтѣ вашего отца не сомнѣваться болѣе о моемъ наслѣдствѣ? спросила Элла дорогою. — Ахъ! если бы я знала какъ поступить!

— Можетъ быть, если что-нибудь было, чего вы не знаете, то надо надѣяться, что это откроется современемъ.

— А на моемъ мѣстѣ вы что сдѣлали бы, Марія?

— Право не знаю, медленно отвѣтила Марія. — Мнѣ кажется, вы обязаны употребить всѣ силы, для того, чтобы узнать правду, и нисколько не остановило бы меня, а напротивъ подстрекнуло бы къ тому то обстоятельство, что правда можетъ вамъ повредить въ матеріальномъ отношеніи.

— Я могу только ожидать открытія правды, сказала Элла со вздохомъ: — я не знаю гдѣ самой отыскивать ее.

— Конечно, вамъ надо ждать, согласилась Марія. — Вотъ мы и пришли къ мистрисъ Кинъ.

Бетси Тёкеръ лежала въ постели. Докторъ Спрекли надѣялся вылѣчить ее, но увѣренъ не былъ. Послѣ утомительной безсонницы, какъ сказала посѣтительницамъ мистрисъ Кинъ, больная впала въ тревожный сонъ. Онѣ стояли молча у постели, смотря на пылающія лихорадочнымъ жаромъ щеки больной дѣвушки.

— Она иногда бредитъ, сказала трактирщица: — воображаетъ будто она въ замкѣ, вскочитъ на постели и закричитъ: «Вотъ опять шаги въ коридорѣ! вотъ трогаютъ ручку двери. Посмотрите! посмотрите! она шевелится!», потомъ упадетъ и зароется головой въ подушкѣ. Я думаю, что горячка-то съ нею сдѣлалась отъ испуга, заключила мистрисъ Кинъ.

— О чемъ это вы говорите? спросила мисъ Винтеръ: — развѣ она испугалась чего-нибудь?

— Какъ же! Я думала, что вы объ этомъ знаете. Въ замкѣ много говорили объ этомъ. Она была ужасно испугана.

— Чѣмъ?

— Въ ту ночь какъ была буря, нѣсколько недѣль тому назадъ, отвѣтила трактирщица, досадуя, что упомянула объ этомъ при мисъ Винтеръ, такъ какъ оказалось, что она этого не знала: — Бетси не могла заснуть отъ шума вѣтра, и между порывами, когда на минуту все стихло, она услыхала шаги въ коридорѣ у двери своей спальни. Она зажгла свѣчу и говоритъ, что ясно увидала какъ ручка двери повертывалась въ разныя стороны, какъ будто кто-то хотѣлъ отворить дверь, но она заперла ее, когда ложилась спать. Она на другой же день пришла ко мнѣ разсказать объ этомъ, я старалась увѣрить ее, что это ей вообразилось, а она разсердилась на меня. Должно быть это очень напугало ее, судя потому, какъ она въ бреду говоритъ объ этомъ.

— Я ничего объ этомъ не слыхала, замѣтила мисъ Винтеръ: — но я не могу понять, зачѣмъ Бетси было такъ пугаться. Она должна была догадаться, что приходила какая-нибудь служанка, которой буря не давала спать. А что же могло быть естественнѣе, что онѣ повертывали ручку двери, стараясь войти къ Бетси?

— Да, сударыня, согласилась мистрисъ Кинъ.

— Гдѣ Сьюзенна? спросила Марія.

— Она пошла купить кое-что, мисъ Марія. Какъ она хорошо помогаетъ мнѣ ухаживать за Бетси!

— Сьюзенна всегда была кротка и терпѣлива, замѣтила Элла.

— И всегда останется такою, я надѣюсь, отвѣтила мистрисъ Кинъ. — Она во многихъ отношеніяхъ не глупѣе другихъ, но иногда она какъ будто не понимаетъ, о чемъ вы говорите съ ней, и на ея память не всегда положиться можно. Но она добрая, хорошая дѣвушка и прекрасно помогаетъ мнѣ въ домѣ; я не знаю, что буду дѣлать безъ нея.

— Она все еще тоскуетъ по сестрѣ? спросила мисъ Винтеръ, невольно понизивъ голосъ при этомъ вопросѣ.

— Мнѣ кажется, что сестра не выходитъ у нея изъ головы, отвѣтила трактирщица. — Я знаю хорошо, что Сьюзенна думаетъ о ней, когда сидитъ молча, смотря прямо предъ собой, но не видя ничего. Теперь я никогда не упоминаю при ней о Катеринѣ, я думаю, что это лучше, продолжала мистрисъ Кинъ со слезами на глазахъ: — хотя Богу извѣстно что моя бѣдная пропавшая любимица рѣдко выходитъ у меня изъ головы.

— Вы, конечно, заботитесь о томъ, чтобы Бетси Тёкеръ не нуждалась ни въ чемъ, мистрисъ Кинъ, сказала мисъ Винтеръ, когда трактирщица провожала ихъ до дверей. — Я уже вамъ говорила, что мнѣ было очень непріятно, зачѣмъ ее выслали изъ замка, этого не было бы, будь я дома. Все нужное для нея я буду присылать отъ себя, и я пришлю сейчасъ одну изъ служанокъ сидѣть возлѣ нея ночью. Мы не должны допустить васъ слечь въ постель.

— О, пожалуста, не думайте обо мнѣ. Я крѣпка здоровьемъ и привыкла къ работѣ. Я только безпокоюсь о томъ, вылѣчимъ ли мы ее?

— Докторъ Спрекли надѣется, а вы знаете, онъ искусенъ и внимателенъ.

Уходя Элла взглянула на садикъ, который казался лѣтомъ такъ красивъ, а теперь, при блѣдномъ ноябрскомъ свѣтѣ, показывалъ только голыя вѣтви, пустыя гряды и тропинки, усыпанныя увядшими листьями.

— Мнѣ кажется, мистрисъ Кинъ ошибается, воображая, что болѣзнь Бетси Тёкеръ произошла отъ испуга, замѣтила мисъ Винтеръ, пройдя нѣсколько времени молча. — Невѣроятно, чтобы шаги въ коридорѣ и попытка отворить дверь испугали ее до такой степени. Она не могла подумать ничего другого, кромѣ того, что это ходили другія служанки, испуганныя бурей.

— Я скажу вамъ, Элла, возразила мисъ Кетль: — что дѣвушка была очень напугана тогда, но это впечатлѣніе изладилось бы, если бы, къ несчастію, двѣ другія служанки не сказали при ней, не зная, что она слышитъ ихъ, что это ходило привидѣніе Катерины Кинъ.

Мисъ Винтеръ гнѣвно нахмурила брови.

— Кто были эти служанки?

— Илайза и Фемія. Они скрывали это отъ нея, она услыхала случайно. Бетси, кажется, вѣритъ привидѣніямъ, и призналась мистрисъ Кинъ, что съ тѣхъ поръ не спала спокойно ни одной ночи отъ страха.

— Это вѣрно мистрисъ Кинъ сказала вамъ, Марія.

— Да, въ первый разъ, какъ я ходила навѣстить Бетси.

Мисъ Винтеръ вздохнула.

— Не вижу, какъ этому помочь. Вотъ что хуже всего, Марія.

— Такъ это непріятно, отвѣтила Марія: — что когда я говорю или слышу объ этомъ, со мною дѣлается дрожь, какъ будто я сама вѣрю привидѣніямъ. Вотъ идетъ Сьюзенна.

Молодая дѣвушка приближалась съ корзинкой, наполненной покупками. Онѣ остановились поговорить съ ней. Эллу поразило тревожное выраженіе на исхудаломъ лицѣ дѣвушки.

— Вы желаете спросить о чемъ-нибудь, Сьюзенна?

— О! если бы я могла! если бы могла!

— Конечно можете. Что вы желаете знать?

— Я желаю знать, куда дѣвали Катерину, отвѣтила дѣвушка шопотомъ. — Можетъ быть вы знаете; вы хозяйка дома, жива она или умерла.

— Моя бѣдная Сьюзенна, я знаю объ этомъ не больше васъ. Желала бы знать!

— Сколько еще времени придется намъ ждать? вздохнула Сьюзенна.

— Можетъ быть, Сьюзенна, мы никогда этого не узнаемъ.

Сьюзенна покачала головой.

— Мнѣ кажется, это сдѣлается извѣстнымъ когда-нибудь. Можетъ быть это узнаю я сама. Я часто просыпаюсь по ночамъ и слышу, какъ Катерина зоветъ меня, только не могу сказать, откуда слышится голосъ. Я часто слышу его въ лиственницахъ, позади замка, когда бываетъ полнолуніе. Но когда я пытаюсь итти въ ту сторону, откуда раздается этотъ голосъ, голова моя закружится отъ странныхъ и дикихъ фантазіи, а иногда вдругъ раздастся смѣхъ позади меня, я поспѣшу домой, лягу въ постель и повторяю гимны, пока не засну.

— Бѣгите же теперь домой, Сьюзенна; ваша мать ждетъ васъ, повелительно сказала мисъ Кетль, потому что эти мечты Сьюзенны было полезно прерывать.

Всегда послушная Сьюзенна поспѣшила къ Наклонной Kaлиткѣ, и мечтательное выраженіе исчезло изъ ея глазъ. Марія и Элла пошли дальше. Марія шла, потупивъ глаза.

— Взгляните, Марія, сказала Элла: — подходитъ вашъ знакомый.

Марія подняла глаза и увидала Филиппа Клива, который такъ же былъ погруженъ въ мысли, какъ и она, и шелъ, опустивъ голову. Онъ какъ будто постарѣлъ двадцатью годами, у него не было прежней легкой и быстрой походки, веселой улыбки и привѣтливаго взгляда для всѣхъ, кого онъ зналъ. Случайно поднявъ глаза, онъ вздрогнулъ, покраснѣлъ до ушей, приподнялъ шляпу и торопливо прошелъ.

Марія тоже покраснѣла и выраженія горя мелькнуло въ ея глазахъ, когда она съ серіознымъ видомъ отвѣтила на поклонъ Филиппа и прошла мимо него рядомъ съ мисъ Винтеръ.

— Надѣюсь, что вы не поссорились съ Филиппомъ, Марія? спрашивала Элла.

— Мы не ссорились, отвѣтила Марія со вздохомъ: — но онъ теперь не приходитъ къ намъ, папа запретилъ.

— Онъ какъ будто измѣнился по наружности.

— Я сама эта нахожу. Онъ кажется, проводитъ слишкомъ много времени въ бильярдной и ходятъ слухи, что онъ ведетъ высокую игру въ Сиреняхъ съ лордомъ Кемберли и другими. Все это очень огорчаетъ меня.

— Весьма естественно — если вы особенно интересуетесь имъ.

Румянецъ на лицѣ Маріи сгустился.

— Предъ моимъ отъѣздомъ въ Лимингтонъ онъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе.

— А вы отказали ему?

— Пока.

— И еще не рѣшились принять его предложеніе?

— Нѣтъ. Какъ я могу? Я никогда не рѣшусь противъ желанія папаши.

— Можетъ быть Филиппъ раздраженъ — приведенъ въ отчаяніе и потому рѣшился на эти сумасбродные поступки.

— Не знаю, вздохнула Марія: — это показываю бы большое малодушіе, не такъ ли?

— Говорятъ, что влюбленные не всегда могутъ быть отвѣтственны въ своихъ поступкахъ. Бѣдный Филиппъ. Но вы еще любите его?

— Я недавно узнала, что онъ такое для меня, отвѣтила Марія тихимъ голосомъ: — я старалась не интересоваться имъ, но….

— Узнали, что и вы тоже немножко малодушны?

— Кажется. Но прежде онъ никогда не проходилъ мимо меня, не заговоривъ со мною.

Глава XXVII.

Малахитъ и золото.

Изъ всѣхъ дней въ недѣлѣ Элла Винтеръ больше всѣхъ любила суботу, по той причинѣ, что почти всегда въ этотъ день она получала письмо отъ Эдварда Конроя. Эти письма были для нея величайшимъ утѣшеніемъ среди ея недоумѣній и заботъ. Она читала и перечитывала ихъ, пока не знала наизусть всѣ нѣжнѣйшія мѣста. Какъ желала она его возвращенія, чтобы разсказать ему все! потому что чувствовала иногда, что не можетъ безъ помощи нести тяжестей, возложенныхъ на нее. Если бы онъ былъ здѣсь, чтобы раздѣлить эти тяжести вмѣстѣ съ нею! Отсутствіе позволило ей прочесть свое сердце вполнѣ, но образъ Эдварда Конроя дѣлался для нея дороже каждый день. Конроя ждали въ Англіи не прежде весны, но въ концѣ ноября пришло письмо, которое привело Эллу въ восторгъ. Порученіе Конроя въ Испаніи кончилось и его можно было ожидать чрезъ три или четыре недѣли — къ Рождеству. Конрой написалъ Эллѣ, что ея письма послѣднее время до такой степени тревожили его, что онъ упросилъ своихъ довѣрителей освободить его отъ его обязанностей за границей, и рѣшился удостовѣриться самъ, какъ можно скорѣе, въ настоящемъ положеніи дѣлъ въ Герон-Дайкѣ.

Мало-по-малу, волненіе, возбужденное убійствомъ и воровствомъ въ Герон-Дайкѣ, утихло, такъ какъ полиція, не смотря на всѣ свои усилія, не узнала ничего новаго. Говорили и удивлялись, пока ничего не осталось такого, о чемъ говорить и чему удивляться. Новые предметы и другіе интересы начали привлекать вниманіе общества. Газеты перестали говорить объ этомъ дѣлѣ, и по всей вѣроятности, еще одно убійство прибавилось къ списку не открытыхъ преступленій.

Однажды мистрисъ Тойнби, ѣздившая въ городъ за покупками, привезла домой новость. Кто-то сказалъ ей, что докторъ Джаго уѣзжаетъ изъ Нёллингтона, потому что купилъ въ другомъ мѣстѣ болѣе прибыльную практику. Это заставило Эллу задуматься. Не повидаться ли ей, спрашивала она себя, съ этимъ докторомъ, прежде чѣмъ онъ уѣдетъ, и попытаться, не можетъ ли она узнать отъ него что-нибудь? Онъ лѣчилъ ея дѣда до самаго конца, ему должно быть извѣстно все, что происходило въ Герон-Дайкѣ въ то время, когда ее, Эллы, не было; отъ него ничего нельзя было скрыть. Элла не любила доктора Джаго, но ей казалось, что она не должна позволить ему уѣхать, не повидавшись съ нимъ.

На другой же день она поѣхала въ Нёллингтонъ, и по дорогѣ заѣхала въ пасторатъ за мисъ Кетль.

— Какъ вы думаете, Марія, хорошо ли поступаю я?

— Да, я думаю, что хорошо.

— Такъ поѣдемте со мной. Вы согласны?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ.

Докторъ Джаго былъ дома и молодыхъ дѣвицъ ввели въ его пріемную. Повернувъ голову отъ чемодана, въ который онъ укладывалъ, докторъ измѣнился въ лицѣ, какъ бы отъ досады, когда увидалъ посѣтительницъ. Однако, это мимолетное выраженіе скоро исчезло; онъ встрѣтилъ ихъ вѣжливо, извинился за безпорядокъ въ комнатѣ и пригласилъ сѣсть.

— Я слышала, что вы уѣзжаете изъ Нёллингтона, докторъ Джаго, начала мисъ Винтеръ, садясь.

— Это правда, отвѣтилъ онъ: — я купилъ болѣе прибыльную практику въ Лондонѣ. Чѣмъ я могу служить вамъ?

— Я пріѣхала сдѣлать вамъ нѣсколько вопросовъ, докторъ Джаго. Надѣюсь, вы будете въ состояніи отвѣтить на нихъ.

Докторъ поклонился.

— Я была за границей, какъ вамъ извѣстно, въ то время, какъ умеръ мой дѣдъ, начала Элла: — но, мнѣ кажется, вы навѣщали его, какъ докторъ, до самаго дня его смерти?

— Да, отвѣтилъ онъ: — я видѣлъ мистера Денисона каждый день и былъ съ нимъ, когда онъ умеръ.

— Кончина его была скоропостижна?

— И скоропостижна, и неожиданна, отвѣтилъ докторъ: — я былъ удивленъ. Конечно, я зналъ, что болѣзнь мистера Денисона можетъ имѣть только одинъ исходъ, но не думалъ, чтобы конецъ былъ такъ близокъ. Я былъ съ нимъ только нѣсколько часовъ предъ этимъ и не примѣтилъ никакой причины къ опасенію.

— Вамъ извѣстно, что до Рождества — кажется, это было въ октябрѣ — докторъ Спрекли, лѣчившій моего дѣда двадцать лѣтъ и, слѣдовательно, знавшій его сложеніе лучше кого бы то ни было, высказалъ свое рѣшительное мнѣніе, что мистеръ Денисонъ не можетъ долго пережить новый годъ — и можетъ быть не доживетъ до него.

— Самъ мистеръ Денисонъ сообщилъ мнѣ это мнѣніе.

— А между тѣмъ, ваше искуство продолжило его жизнь почти до конца мая?

Докторъ Джаго опять поклонился, но не сказалъ ничего.

— Слѣдовательно вы, хотя гораздо моложе и не такъ опытны какъ докторъ Спрекли, вѣроятно выбрали болѣе полезный способъ лѣченія для вашего больного?

Докторъ Джаго пожалъ плечами и слегка улыбнулся.

— Я не имѣю ни малѣйшаго желанія унижать доктора Спрекли, сказалъ онъ: — но можетъ быть онъ нѣсколько отсталъ отъ вѣка. Медицина сдѣлала большіе успѣхи въ послѣдніе двадцать лѣтъ, и пожилой провинціальный врачъ, если онъ только человѣкъ не любознательный и не читаетъ много, узналъ бы, что въ лондонскихъ и парижскихъ школахъ учатъ многому такому о чемъ и не думали, когда онъ былъ молодымъ человѣкомъ.

Все это казалось справедливо и разсудительно, и мисъ Винтеръ не имѣла никакого желанія это отвергать. Она помолчала минуты двѣ, потомъ опять заговорила, смотря пристально на доктора.

— Можетъ быть до васъ дошли слухи, распространившіеся въ окрестностяхъ и непріятные для всѣхъ насъ, но которые вы безъ сомнѣнія могли бы прекратить, если бы захотѣли.

— Слухи! О чемъ, мисъ Винтеръ? поспѣшно спросилъ докторъ.

Элла молчала, ей было нѣсколько трудно придумать слова для того, что она желала сказать.

— Я право не знаю какъ мнѣ высказать вамъ это, сказала она съ чистосердечной улыбкой: — какъ-то распространилось мнѣніе, что относительно смерти моего дѣда былъ какой-то обманъ.

— О, неужели? небрежно отвѣтилъ докторъ,

— Говорятъ, что за нѣсколько мѣсяцевъ до смерти мистера Денисона его не видалъ никто кромѣ трехъ или четырехъ лицъ, что его держали подъ замкомъ и не пускали къ нему никого изъ его старыхъ друзей. А также и то, что въ то самое время, когда письма изъ дома сообщали мнѣ, что онъ становится здоровьемъ крѣпче каждый день и каждую недѣлю, за нимъ ходила какая-то сидѣлка, вызванная изъ Лондона. Весьма естественно всѣ спрашиваютъ для чего была такая таинственность, если бы нечего было скрывать. Доходитъ даже до того, что намекаютъ будто владѣлецъ Герон-Дайка не дожилъ до своего семидесятаго дня рожденія.

Докторъ Джаго, несмотря на свои очевидныя усилія, не могъ не измѣниться въ лицѣ при словахъ мисъ Винтеръ. Лицо его пожелтѣло, глаза опустились. Онъ вдругъ всталъ и отворилъ дверь.

— Это вы, Джемсъ? закричалъ онъ.

Но никто не отвѣтилъ.

— Извините, сказалъ онъ, опять садясь на свое мѣсто и теперь совершенно спокойно: — мнѣ послышалось, что постучался мой слуга. Вернемся къ этому дѣлу, мисъ Винтеръ, Если обращать вниманіе на всѣ пустые разсказы, распространяемые невѣжественными и сумасбродными людьми, то пришлось бы заниматься только этимъ. Покойный мистеръ Денисонъ былъ человѣкъ оригинальный во многихъ отношеніяхъ, какъ вамъ самимъ должно быть извѣстно. Онъ дѣлалъ много страннаго и имѣлъ весьма причудливый нравъ. Притомъ, относительно его имѣнія были нѣкоторыя особенности, хорошо извѣстныя въ окрестностяхъ и какъ магнитъ привлекавшія любопытство свѣта. Это и послужило основаніемъ самыхъ пустыхъ фантазій и пустой болтовни. Но если мы спокойно разберемъ эти слухи, что же мы найдемъ?

Элла не отвѣтила ничего.

— Если вы позволите мнѣ, мисъ Винтеръ, я разсмотрю это дѣло съ вашихъ же словъ. Вы говорите, что за нѣсколько мѣсяцевъ до его смерти, мистера Денисона не видалъ никто кромѣ трехъ или четырехъ лицъ, и что его держали такъ сказать подъ замкомъ. Это правда; но это дѣлалось по его собственному приказанію. Вы можетъ быть помните его странную фантазію, что около замка шатаются шпіоны, подосланные какими-то людьми — родственниками его какъ кажется, но объ этомъ я знаю очень мало. Мысль эта овладѣла имъ еще больше при приближеніи дня его рожденія. Онъ приказалъ, чтобы его комнаты были отдѣлены отъ остального дома, и чтобы къ нему имѣли доступъ только тѣ, на кого онъ безусловно полагался. Онъ запретилъ пускать къ нему прислугу, увѣряя, что это могутъ быть шпіоны. Эту галлюцинацію я преодолѣвалъ на сколько могъ, но противорѣчіе, особенно въ этомъ отношеніи, только раздражало его. Не разъ это вызывало въ немъ припадки гнѣва, и такимъ образомъ вредило той пользѣ, которую я старался сдѣлать ему въ другомъ отношеніи.

Это было правдоподобно и вѣроятно, и мисъ Винтеръ наклонила голову въ знакъ согласія. Докторъ продолжалъ:

— Относительно того, что старыхъ друзей не пускали къ мистеру Денисону, я долженъ отчасти взять на себя порицаніе. Съ самаго начала я растолковалъ мистеру Денисону, что если онъ хочетъ лѣчиться по моему способу, то для этого необходимы тишина и уединеніе, и онъ согласился со мною безъ малѣйшей нерѣшимости. Но сначала я не запрещалъ ему видѣть друзей; я былъ принужденъ сдѣлать это только послѣ посѣщенія нѣкоторыхъ изъ нихъ, когда видѣлъ какъ это волновало его. Я просилъ его не принимать никого, потому что если бы онъ принялъ одного, то долженъ былъ бы принимать и другихъ. Я растолковалъ ему какъ для него необходима полнѣйшая тишина, онъ согласился. Онъ сказалъ мнѣ, что согласенъ на все, если только я могу продлить его жизнь до семидесятаго дня его рожденія, и мнѣ это удалось.

— Развѣ ему нужна была сидѣлка?

— Непремѣнно.

— И развѣ необходимо было приглашать чужую?

— По моему мнѣнію для него была необходима сидѣлка опытная. Какая-нибудь старуха, взятая на удачу изъ окрестностей, была бы безполезна. Никто, кромѣ насъ докторовъ и тѣхъ больныхъ, которые испытали опытныхъ сидѣлокъ, не знаетъ, какъ онѣ неоцѣненны въ комнатѣ больного.

— Я этому вѣрю, поспѣшила сказать Элла. — Но… почему мнѣ никогда не упомянули о присутствіи этой сидѣлки въ Герон-Дайкѣ? Ни въ письмахъ, которыя я получала изъ дома, ни по моемъ возвращеніи — а я вернулась почти тотчасъ послѣ отъѣзда сидѣлки — ее даже не называли мнѣ.

Докторъ Джаго покачалъ головой.

— Не могу объяснить вамъ этого, отвѣтилъ онъ. — Я не скрывалъ этого отъ васъ. Я не писалъ къ вамъ писемъ, и не видалъ васъ по возвращеніи. Я не вижу причины почему вамъ было этого не знать. Можетъ быть это одна изъ причудъ старика Аарона — онъ былъ такъ же причудливъ, какъ и его баринъ — чтобы вамъ не говорить.

И это могло быть, но мисъ Винтеръ все чувствовала себя какъ бы въ туманѣ, не смотря на правдоподобіе всего этого.

— Можете ли вы увѣрить меня, докторъ Джаго, что видѣть двухъ трехъ старыхъ друзей было бы такъ вредно для моего дѣда, хоть напримѣръ викарія?

— Папа находилъ это очень страннымъ, и теперь еще находитъ, заговорила Марія въ первый разъ.

Докторъ круто повернулся къ ней, слегка нахмуривъ брови, какъ будто забылъ объ ея присутствіи.

— Самъ сквайръ боялся волненія, отвѣтилъ онъ мисъ Винтеръ: — и оберегалъ себя отъ него. Относительно другихъ слуховъ, упомянутыхъ вами, мисъ Винтеръ, что мистеръ Денисонъ не дожилъ до семидесятаго дня своего рожденія — Это право слишкомъ смѣшно, для того чтобы опровергать. Мистера Денисона видѣли многіе позднѣе и разговаривали съ нимъ. Стряпчій Веббъ видѣлъ его и говорилъ съ нимъ на счетъ его завѣщанія. Лондонскіе стряпчіе имѣли свиданіе съ нимъ. Его видѣли многіе, и музыканты, и другіе въ день его рожденія. При такихъ фактахъ, возможно ли вамъ — простите мнѣ это замѣчаніе, мисъ Винтеръ — слушать такіе нелѣпые слухи?

Она сидѣла задумавшись и не отвѣчала.

— Гдѣ же обманъ? продолжалъ онъ. — Да и какая была необходимость обманывать? Важная цѣль жизни мистера Денисона была достигнута. Онъ пережилъ семидесятый день своего рожденія и могъ завѣщать свое имѣніе кому хотѣлъ. Обманъ! Это увѣреніе противорѣчитъ само себѣ.

Не о чемъ было больше говорить, и, очевидно, нечего было больше узнавать отъ доктора Джаго. Вѣжливо простившись съ обѣихъ сторонъ, дѣвицы уѣхали, докторъ проводилъ ихъ до экипажа и самъ посадилъ. Въ эту минуту докторъ Спрекль проѣхалъ верхомъ; съ глубокимъ изумленіемъ вытаращилъ онъ глаза, какъ бы говоря: «Что это вы дѣлали въ домѣ этого человѣка»? и почти забылъ поклониться.

Мисъ Винтеръ сидѣла, задумавшись, всю дорогу. Она не могла не замѣтить, что докторъ Джаго находился въ тревожномъ, чтобы не сказать въ взволнованномъ состояніи, когда она заговорила съ нимъ; это подтвердило ея убѣжденіе, что отъ нея скрываютъ что-нибудь. И хотя его увѣренія потомъ казались совершенно разсудительны и убѣдительны, она не могла освободиться отъ тревожнаго подозрѣнія, что докторъ, говоря метафорически, бросалъ ей пыль въ глаза. Во всякомъ случаѣ, она была такъ же далеко, какъ прежде, если не дальше, отъ возможности узнать истину.

— Что вы думаете о докторѣ Джаго? вдругъ спросила она Марію.

— Онъ мнѣ вовсе не нравится, Элла. Его слова довольно правдоподобны, но онъ самъ какъ будто фальшивъ, я никогда не могла бы имѣть довѣріе къ этому человѣку. Вы разспрашивали вашихъ слугъ?

— Только старика Аарона, и ничего не могла добиться отъ него. Онъ говорилъ почти тоже, что и докторъ Джаго. Марія, я увѣрена, что были какія-нибудь штуки.

— Я спросила бы Фемію и Илайзу, не примѣтили ли онѣ чего-нибудь страннаго. Вѣдь онѣ были въ домѣ во все время.

— Кажется. Мнѣ приходило въ голову спросить ихъ, но я боялась, чтобы изъ моихъ разспросовъ не вышло какихъ-нибудь сплетенъ.

— Скажите мнѣ, что вы подозрѣваете?

— Я не знаю, что мнѣ подозрѣвать; мнѣ только кажется, что былъ какой-то обманъ. Въ этомъ и заключается мое затрудненіе. Какъ ни невозможна, и ни ужасна эта мысль, а мнѣ представляется иногда, что дѣдушка не дожилъ до дня своего рожденія.

Марія вздрогнула:

— О, Элла!

— Вотъ къ чему склоняются мои опасенія, прошептала мисъ Винтеръ: — и въ такомъ случаѣ, я не владѣтельница Герон-Дайка.

— А кто же?

— Двоюродный братъ моего покойнаго дѣда, другой Джильбертъ Денисонъ.

Въ этотъ же самый вечеръ мисъ Винтеръ призвала къ себѣ Фемію и Илайзу и разспросила ихъ о послѣдней болѣзни сквайра. Онѣ разсказали почти тоже, что Элла слышала отъ Присильи Пейтонъ. За нѣсколько недѣль и даже мѣсяцевъ до 24-го апрѣля, никто въ домѣ, кромѣ четырехъ человѣкъ, не допускался за двери, обитыя байкой, не видалъ сквайра и не слыхалъ его голоса.

— Вы имѣли причину думать, что онъ очень боленъ? спросила мисъ Винтеръ.

— Мы ничего не можемъ сказать, отвѣтила Фемія. — Онъ могъ быть и мертвъ и похороненъ, такъ мало знали мы о немъ. Мы съ Илайзой часто разсуждали, какъ-это странно, частенько прислушивались, но никогда не слыхали его голоса, даже кашля. До пріѣзда мистрисъ Декстеръ, я иногда носила сквайру саго или буліонъ, а потомъ никогда.

— Отчего вы не упомянули мнѣ, что мистрисъ Декстеръ была здѣсь? Случайно?

— Нѣтъ, наканунѣ вашего пріѣзда, Ааронъ запретилъ всѣмъ въ домѣ говорить о мистрисъ Декстеръ, онъ думалъ, что васъ огорчитъ, когда вы узнаете, какъ опасно былъ боленъ сквайръ, если для него понадобилось выписать сидѣлку.

— Вы, вѣроятно, никогда не заходили за двери, обитыя зеленой байкой?

Фемія взглянула на свою подругу.

— Илайза разъ ходила. Вамъ лучше разсказать, Илайза.

— Разскажите мнѣ все, не бойтесь, Илайза, сказала мисъ Винтеръ ласково, потому что дѣвушка казалась смущена.

— Я одинъ разъ была въ коридорѣ и увидала, что обѣ двери не притворены, начала Илайза: — я подошла осторожно, думая, что тамъ, можетъ быть, мистеръ Стонъ. Однако, я не увидала никого, тогда я подумала, что, можетъ быть, мистрисъ Декстеръ забыла ихъ запереть, когда ушла въ Нёллингтонъ, ей было нужно видѣть доктора Джаго.

— Продолжайте, Илайза.

— Я шла все дальше и дальше, продолжала дѣвушка, которая говорила теперь совершенно свободно. — Все было тихо. Я подумала, что сквайръ, можетъ быть, спитъ, и мнѣ захотѣлось еще разъ на него взглянуть. Первая комната за дверьми была спальня мистрисъ Декстеръ, я тихо отворила дверь и заглянула. Въ углу стояла кровать, у камина круглый столикъ и кресло. Изъ этой комнаты я прошла въ другую, гостиную мистера Денисона. Дверь отворилась безъ шума. Я заглянула, тамъ не было никого. Кресло сквайра стояло у камина, но оно было пусто и въ каминѣ не было огня; эта комната имѣла такой видъ, какъ будто въ ней давно никто не былъ, и у меня похолодѣло сердце. Слѣдующая комната была спальня сквайра. Я не осмѣлилась бы отворить дверь, но она была полуотворена. Я прислушалась къ дыханію мистера Денисона, полагая, что онъ спитъ, но не слыхала ничего. Я побольше отворила дверь и вошла. Повѣрите ли вы, сударыня, что сквайра не было тамъ. Тамъ не было никого.

— Онъ вѣрно былъ гдѣ-нибудь въ комнатѣ, Илайза.

— Нѣтъ, сударыня. Комната была пуста. Я глазамъ вѣрить не хотѣла. Я прошла къ окну, вернулась, въ комнатѣ все было прибрано, точно въ ней не жилъ никто, даже книжки не виднѣлось никакой, всякій стулъ стоялъ на мѣстѣ.

Это казалось удивительно. Элла говорить даже не могла.

— Я просто испугалась, сударыня. Я спрашивала себя: куда же дѣвался баринъ? И до-сихъ-поръ я не могу разгадать эту тайну.

— А входили ли вы въ темную комнатку возлѣ спальни дѣдушки? спросила Элла.

— Нѣтъ. Я пробовала дверь, она была заперта и ключъ вынутъ. Только сквайръ нашъ не могъ быть въ этой запертой и заваленной разными вещами комнатѣ. Я послѣ говорила Феніи…

Илайза вдругъ замолчала и покраснѣла. Ея госпожа велѣла ей продолжать.

— Я сказала Феміи, разсказывая ей объ этой странности, что мнѣ пришло въ голову, не унесли ли и барина духи, какъ Катерину Кинъ.

На это мисъ Винтеръ не сказала ничего.

— Узнали, что вы входили? спросила она.

— Нѣтъ, я и никому не говорила объ этомъ, кромѣ Феміи. Я затворила обѣ двери, обитыя байкой, когда вышла, скоро вернулась мистрисъ Декстеръ и тотчасъ пошла въ кухню за буліономъ сквайра и понесла къ нему. Только я никакъ не могла придумать, гдѣ же былъ сквайръ все это время.

Мисъ Винтеръ тоже не могла придумать и затерялась въ предположеніяхъ. Сдѣлавъ еще нѣсколько вопросовъ, она отпустила горничныхъ, запретивъ имъ говорить объ этомъ.,

Бетси Тёкеръ становилось не лучше, а хуже; несмотря на все свое искуство и на хорошій уходъ, докторъ Спрекли началъ отчаяваться въ ея выздоровленіи. Мисъ Винтеръ была испугана въ одинъ день, когда Адель вошла къ ней и сказала, что мистрисъ Кинъ проситъ принять ее.

— Пусть войдетъ, сказала Элла тихимъ голосомъ.

Она боялась, что Бетси умерла.

— Нѣтъ, я не думаю, чтобъ ей было хуже, отвѣтила трактирщица на боязливый вопросъ: — ей, пожалуй, даже лучше. Она меньше бредитъ, а я это считаю хорошимъ признакомъ. Я осмѣлилась побезпокоить васъ, мисъ Элла, на счетъ совсѣмъ другого.

— Садитесь и разскажите мнѣ, сказала Элла.

— Благодарю васъ, сударыня. Сегодня утромъ Бетси была совсѣмъ въ памяти, хотя очень слаба, и попросила меня подать ей на постель чемоданчикъ, присланный ей изъ замка, она хотѣла что-то отыскать, начала мистрисъ Кинъ, садясь на указанный стулъ. — Вынула она изъ чемоданчика крошечный свертокъ и попросила меня отнести этотъ сверточекъ въ замокъ и отдать вамъ въ руки.

Сверточекъ состоялъ изъ тонкой бумаги, завязанной узенькой розовой ленточкой. Элла развязала его съ удивленіемъ. Въ немъ нашла она мужскую рукавную запонку, завернутую въ хлопчатую бумагу. Запонка была изъ малахита съ золотомъ очень хорошей и изящной работы.

— Что это? спросила Элла. — Зачѣмъ вы принесли мнѣ это, мистрисъ Кинъ?

Трактирщица объяснила.

— Бетси очень объ этомъ безпокоится, очень. Въ то утро, когда нашли тѣло бѣднаго Гьюберта, Бетси, когда полиція и всѣ разъѣхались, вышла въ садъ и увидала что-то блестящее на дорожкѣ. Она подняла, это была вотъ эта самая запонка, Бетси прельстилась ею и спрятала въ карманъ, желая подарить своему жениху, сыну столяра Давиду Свиту. И я подозрѣваю, сударыня, хотя она этого не говорила, что она взяла здѣсь мѣсто, для того чтобы быть возлѣ него.

— Весьма вѣроятно, согласилась мисъ Винтеръ: — но ей не слѣдовало утаить эту вещь.

— Вотъ это-то и мучитъ ее теперь. Она не могла успокоиться, пока я не обѣщала отнести запонку къ вамъ и разсказать вамъ все. Бетси говоритъ и я вѣрю ей, что вечеромъ, когда она легла спать, она поняла, что сдѣлала дурно и раскаялась, но боялась, признаться. Вы знаете, мисъ Элла, что ночью къ намъ приходятъ разныя сумасбродныя фантазіи, и Бетси говоритъ, ей пришло въ голову, что если она признается и покажетъ запонку, то ее пожалуй сочтутъ замѣшанной въ воровствѣ. Она завернула, завязала запонку и спрятала ее, теперь она только и твердитъ: «Проститъ-ли меня мисъ Винтеръ!»

— Да, да, скажите, что я прощаю ей, мистрисъ Кинъ. Мнѣ кажется, что когда мы поступаемъ дурно, то наша совѣсть болѣе всего другого наказываетъ насъ. Я искренно рада, что Бетси лучше, я завтра зайду къ ней. Вы говорили это и показывали запонку кому-нибудь?

— Нѣтъ, я не говорила даже. Сьюзеннѣ. Это совсѣмъ не мое дѣло.

— Сохраняйте же это пока втайнѣ. Почемъ мы знаемъ, можетъ быть эта запонка можетъ послужить къ разъясненію чего-нибудь.

Трактирщица ушла, а Элла спрятала запонку. На слѣдующее утро мистрисъ Тойнби получила изъ Лондона письмо отъ своей сестры, которая занемогла и звала ее къ себѣ на нѣсколько дней.

— Поѣзжайте, сказала Элла въ отвѣтъ на плачевный взглядъ мистрисъ Тойнби, когда она подала ей письмо: — вы думаете, что мнѣ будетъ скучно одной? Да, можетъ быть въ настоящихъ обстоятельствахъ, но я приглашу къ себѣ Марію Кетль. Это будетъ для нея полезно, она не совсѣмъ здорова.

Марія сильно простудилась въ одну холодную ночь, когда шла отъ одного бѣднаго больного. Элла поѣхала въ пасторатъ и привезла ее. Марія не хотѣла ѣхать, но отецъ заставилъ ее.

На слѣдующій день ей не было лучше, она находилась въ сильномъ лихорадочномъ состояніи. Когда Элла одѣвалась къ обѣду, Марія пришла къ ней извиниться, что къ обѣду не выйдетъ, тѣмъ болѣе, что Элла обѣдала не одна. Въ это утро она встрѣтила Давентри и пригласила его обѣдать; ее многое тревожило и она желала поговорить съ нимъ.

— Вы лягьте здѣсь, Марія, сказала она, придвинувъ диванъ къ камину въ своей уборной: — и напейтесь чаю, Адель вамъ принесетъ.

Марія легла на диванъ, закутавъ голову шалью, и напилась чаю. Потомъ она заснула. Элла обрадовалась этому, потому что такимъ образомъ она могла провести вечеръ вдвоемъ съ мистеромъ Давентри.

Старый стряпчій уѣхалъ въ девять часовъ. Элла нѣсколько минутъ посидѣла у камина, размышляя о совѣтѣ, который онъ подалъ ей — пока не дѣлать ничего. Изъ этой задумчивости ее вызвалъ стукъ быстро растворившейся двери.

Марія Кетль вошла, шатаясь, съ лицомъ блѣднымъ, съ глазами полными ужаса.

— О, Элла! проговорила она.

Элла вскочила съ сильнымъ біеніемъ сердца.

— Вамъ хуже, Марія! вскричала она.

— Нѣтъ, не то, не то, застонала Марія, опускаясь на кресло, съ котораго недавно всталъ Давентри: — я видѣла Катерину Кинъ.

— Катерину Кинъ! проговорила Элла и губы ея сдѣлались сухи. — Это невозможно.

— Я сама сказала бы это десять минутъ тому назадъ, отвѣтила больная, стараясь сохранить спокойствіе: — но когда я говорю вамъ, Элла, что я видѣла ее и нахожусь въ полномъ разсудкѣ, мнѣ кажется вы должны повѣрить мнѣ.

Элла Винтеръ задрожала, какъ будто холодный вѣтеръ продулъ ее насквозь. Ставъ на колѣни, она обняла Марію и шепнула:

— Разскажите мнѣ.

— Я согрѣлась, напившись чаю, и скоро крѣпко заснула, начала Марія тихимъ и дрожащимъ голосомъ. — Вдругъ я проснулась отъ страннаго сознанія, которое, вѣроятно, случалось испытывать и другимъ, что кто-то наклонился надо мною. Глаза мои раскрылись широко совершенно противъ моей воли, и я увидѣла наклонившееся ко мнѣ и серіозно смотрящее на меня лицо Катерины Кинъ.

— Марія!

— Я узнала ее сейчасъ. Въ комнатѣ было свѣтло отъ каминнаго огня, и ошибиться я не могла. Я такъ хорошо помнила бѣлокурые волосы, нѣжные кроткіе глаза и грустное, серіозное выраженіе ихъ.

— Вы заговорили съ ней?

— Минуты двѣ мы смотрѣли другъ на друга, потомъ, кажется, на губахъ моихъ сложилось имя, но раздались-ли звуки не могу сказать. Я тотчасъ же примѣтила, что ее не было возлѣ меня. Я вскочила и увидала какъ фигура въ черномъ платьѣ исчезла въ отворенную дверь, я думала, что умру на мѣстѣ.

— Въ черномъ платьѣ, повторила Элла машинально, вспомнивъ, что это явленіе всегда описывалось такъ.

— Она была въ черномъ съ головы до ногъ. Голову ея покрывало что-то черное, придерживаемое рукою подъ подбородкомъ. Когда она исчезла, я бросилась къ двери и выбѣжала въ коридоръ.

— За нею! Вы мужественны, Марія.

— У меня мужества не было. Я была слишкомъ испугана, чтобы оставаться одна и спѣшила къ вамъ. Ее не было видно, она исчезла. На дальнемъ концѣ коридора горѣла лампа, но въ коридорѣ было пусто и тихо, не слышалось ни малѣйшаго звука, кромѣ біенія моего сердца. О, Элла! Слышала я о страшныхъ тайнахъ Герон-Дайка, но никогда не думала, что буду сама свидѣтельницей ихъ.

— Да, въ Герон-Дайкѣ неоспоримо есть какія-то несчастныя тайны, сказала Элла, подавляя рыданіе: — и я право не знаю какъ ихъ разъяснить.

Глава XXVIII.

Чарльзъ Плекетъ въ недоумѣніи.

— Помни, Элла, что ты обѣщала мнѣ пріѣхать въ Лондонъ осенью и остаться, по-крайней-мѣрѣ, двѣ недѣли, были предъ отъѣздомъ послѣднія слова мистрисъ Карліонъ племянницѣ.

Давая это обѣщаніе, Элла Винтеръ имѣла твердое намѣреніе исполнить его. Но осень приближалась къ концу, скоро наступитъ Рождество, а Элла еще у тетки не была. Обстоятельства помѣшали ей.

Но мистрисъ Карліонъ опять написала настоятельное письмо. Она говорила, что наступаетъ холодная погода, что кашель очень безпокоитъ ее, что она рѣшилась ѣхать на Гіерскіе острова, но что пока она не увидитъ племянницу, она не уѣдетъ никуда. Элла отвѣтила тотчасъ, что пріѣдетъ немедленно. На слѣдующій же день былъ назначенъ отъѣздъ ея и Маріи Кетль, которую она выпросила позволеніе привезти съ собой.

Мисъ Винтеръ думала, что перемѣна сдѣлаетъ пользу Маріи. И для нея самой это будетъ недурно. Сказать по правдѣ мисъ Винтеръ болѣе разстроило положительное увѣреніе ея пріятельницы, что она видѣла Катерину Кинъ, чѣмъ она желала признаться даже себѣ самой. Въ Маріи Кетль было много практическаго здраваго смысла, она вовсе не имѣла романическихъ наклонностей, и Элла не могла пренебречь ея заявленіемъ, хотя оно казалось ей странно, какъ она сдѣлала бы это, услышавъ его отъ необразованнаго или суевѣрнаго человѣка.

Не одинъ разсказъ Маріи смущалъ Эллу, она не могла забыть того, что подтверждало его, не могла забыть, что войдя въ комнату Катерины, увидала таинственно покрытое зеркало, не могла забыть положительныхъ увѣреній служанокъ Анны и Марты, что онѣ видѣли Катерину — обѣ знали ее хорошо — смотрящую на нихъ чрезъ перила изъ галереи, не могла забыть испугъ мистрисъ Карліонъ, хотя та лица не видала, а только что-то таинственное промелькнуло мимо нея въ темнотѣ и исчезло. Не могла Элла также не вспомнить, что Бетси Тёкеръ слышала шаги въ коридорѣ въ ночь бури, видѣла какъ повернули ручку замка и какъ это испугало дѣвушку. Мисъ Винтеръ потомъ разспрашивала служанокъ и ни одна изъ нихъ въ эту ночь въ коридорѣ не была. Онѣ всѣ были такъ перепуганы бурей, что ни одна не рѣшилась бы встать съ постели. Одному этому Элла не приписала бы большой важности. Старый домъ былъ полонъ странныхъ звуковъ, особенно въ бурную погоду, и она сама, если бы дала волю своему воображенію, пожалуй представила бы себѣ, что слышитъ шаги, шопотъ и шелестъ почти каждую ночь.

Но разсказъ Маріи Кетль былъ совсѣмъ другое дѣло, Элла не могла не приписать ему большаго значенія чѣмъ всему, что было прежде, и странное убѣжденіе бѣдной Сьюзенны Кинъ, что ея сестра жива и находится въ замкѣ, непріятно вспомнилось ей. Могло-ли это быть? Было-ли возможно, что Катерина Кинъ еще жива, скрывается гдѣ-нибудь въ старомъ замкѣ и ходитъ по темнымъ коридорамъ пугать людей? Неужели это она сама, а не духъ ея? Сердце Эллы замерло такъ, какъ никогда прежде не замирало. Нѣтъ, даже тогда, когда дѣвушка исчезла, ее нигдѣ нельзя было найти; хотя съ того дня жизнь ея была уже совсѣмъ не та. Страшная неизвѣстность относительно того, что сдѣлалось съ Катериной, увеличивала въ десять разъ горе о потерѣ ея, и теперь послѣ такого продолжительнаго времени неизвѣстность все-таки разъясниться не могла. Что, если Катерина была жива все это время? Что, если она не выходила изъ замка? Здравый смыслъ Эллы Винтеръ, побуждалъ ее отвергнуть такую несбыточную теорію, но она также должна была отвергать и сверхъестественныя явленія. Она сама не знала, что ей думать. Что Катерину дѣйствительно видѣли, въ этомъ сомнѣваться было нельзя. Но видѣли-ли ее живую, или духъ ея?

Когда предъ вами находится проблема, которую вамъ невозможно разрѣшить какъ бы вы этого не желали, благоразумно отвлечь свое вниманіе на другое и положиться на Того, Кто можетъ сдѣлать для васъ то, чего не можете сдѣлать вы сами. Такъ поступила и Элла Винтеръ въ настоящемъ случаѣ. Она была приведена въ недоумѣніе и огорченіе и нервы ея разстроились. Кромѣ этого, аппетитъ пропалъ, длинныя темныя ночи тяготили ее, сонъ замѣнила безсонница и Элла начала бояться спать одна. Поэтому со вздохомъ облегченія отвѣтила она на приглашеніе мистрисъ Карліонъ, и первый разъ въ жизни безъ сожалѣнія оставила Герон-Дайкъ.

Мистрисъ Карліонъ приготовила сюрпризъ для своей племянницы на второй вечеръ послѣ ея пріѣзда въ Лондонъ. Зная какъ тетка ея любитъ общество, но чувствуя себя неспособной наслаждаться имъ, Элла упросила тетку не давать большихъ пировъ во время ея пребыванія въ Лондонѣ, она желала обѣдать между своими и проводить тихіе вечера. На это мистрисъ Карліонъ охотно согласилась, выговоривъ, однако, условіе, что исключеніе будетъ сдѣлано для двухъ или трехъ лицъ, которыхъ можно назвать короткими друзьями.

— Я обѣщаю тебѣ, душа моя, сказала мистрисъ Карліонъ въ первый день по пріѣздѣ Эллы: — что я не представлю тебѣ ни одного посторонняго человѣка кромѣ одного.

— Кромѣ одного! повторила Элла.

— Да, кромѣ одного, очень пріятнаго старика лѣтъ семидесяти. Ты навѣрно ничего не будешь имѣть противъ него!

Элла засмѣялась. Она думала, что ничего не должна имѣть противъ мужчины такихъ лѣтъ, а скорѣе желать его знакомства.

Но мисъ Винтеръ была очень поражена, когда на слѣдующій вечеръ, тетка подвела ее къ низенькому худощавому старику въ старомодномъ костюмѣ, парикѣ и длинномъ сертукѣ бутылочнаго цвѣта и рекомендовала такъ:

— Мистеръ Джильбертъ Денисонъ изъ Нёнгем-Прайорса.

Элла минуты двѣ не нашлась что сказать. Она невольно представляла себѣ мистера Денисона человѣкомъ весьма свирѣпаго вида, употреблявшимъ шпіоновъ и не останавливающимся ни надъ чѣмъ, чтобы сдѣлать вредъ своему родственнику. Между тѣмъ, она видѣла предъ собою старика весьма невинной наружности, съ морщинистымъ, комичнымъ, но честнымъ и добрымъ лицомъ, черные живые глаза котораго засверкали веселостью при видѣ ея изумленія.

Съ старомодной любезностью онъ поднесъ ея руку къ своимъ губамъ.

— Надѣюсь, что моя свирѣпая наружность не испугала васъ, сказалъ онъ съ улыбкой: — вы скоро привыкнете ко мнѣ, душа моя. Почему вы смотрите на меня съ такимъ изумленіемъ? А я не могу выразить вамъ какъ мнѣ пріятно видѣть васъ.

Онъ далъ ей мѣсто на диванѣ возлѣ себя.

— Скажите теперь, вѣдь я не таковъ, какимъ вы ожидали меня найти.

Элла очаровательно улыбнулась. Она сама не знала почему почувствовала вдругъ такое большое пристрастіе къ нему.

— Я всегда представляла васъ себѣ совсѣмъ другимъ, сказала она.

— Людоѣдомъ, безъ сомнѣнія, сказалъ онъ, комически кивнувъ головой: — я, зналъ. Бѣдный Джильбертъ! у него были престранныя фантазіи и, между прочимъ, страсть бранить меня, я въ этомъ такъ убѣжденъ, какъ будто слышалъ его брань. Милая моя, не могу вамъ выразить какъ мнѣ пріятно видѣть васъ. Признайтесь же, вы ожидали увидѣть во мнѣ опаснаго человѣка, который, пожалуй, кусается?

— Нѣтъ, отвѣтила Элла: — я удивлена, потому что не ожидала видѣть васъ.

— И нашли хуже, чѣмъ воображали?

— Совсѣмъ нѣтъ, сказала Элла, садясь возлѣ него.

— Какая жалость, что Френка нѣтъ здѣсь сегодня, сказалъ Денисонъ.

— Это вашъ сынъ, мистеръ Денисонъ? спросила Элла, устремивъ на старика свои серіозные темно-голубые глаза.

— Да, мой сынъ, мой блудящій огонь, мой бѣглецъ, терзаніе моей жизни.

Эти короткія, отрывистыя фразы напомнили Эллѣ ея дѣда.

— Мнѣ было бы очень пріятно видѣть его, сказала она. — Его теперь нѣтъ дома?

— Теперь! вспылилъ старикъ: — онъ никогда не бываетъ дома. Настоящій цыганъ, сегодня здѣсь, завтра тамъ. Какъ бы я желалъ, чтобы онъ женился на такой женщинѣ, которая сумѣла бы укротить его и заставить оставаться дома!

Эллѣ сдѣлалось смѣшно и это выразилось на лицѣ ея. Денисонъ покачалъ головой и нахмурился.

— Почему бы напримѣръ Френку не жениться на васъ? вдругъ сказалъ онъ послѣ краткаго молчанія.

Это разсмѣшило Эллу еще больше.

— Любезный мистеръ Денисонъ, я боюсь, что я не была бы способна укротить такого закоренѣлаго любителя странствовать, спокойно сказала она.

— Напротивъ, напротивъ. Вы именно кажетесь на это способны. А какъ было бы пріятно соединить оба имѣнія въ одно — и ваше и мое. Хотя Френку нѣтъ никакой надобности искать денегъ, я оставлю ему кое-что. Но Герон-Дайкъ долженъ бы принадлежать ему — послѣ меня, онъ имѣетъ на него больше правъ чѣмъ вы. Я вижу, милая моя, что у васъ слишкомъ много здраваго смысла, и потому васъ не обидятъ причудливыя слова старика. Я вѣдь говорю съ вами какъ съ другомъ.

— Я надѣюсь, что вы всегда будете такъ говорить со мною, съ жаромъ отвѣтила Элла.

— Вотъ я и желалъ бы, чтобы Френкъ познакомился съ вами и чтобы вы понравились ему. Но я боюсь, что теперь уже слишкомъ поздно надѣяться на это. Френкъ никогда не былъ особенно благоразуменъ, и я подозрѣваю, что онъ уже въ кого-то влюбленъ.

— Слѣдовательно для меня уже надежды нѣтъ, весело сказала Элла.

— Только бы онъ не вздумалъ привезти домой жену негритянку, а я этого боялся одно время, продолжалъ Денисонъ, качая головой. — Я надѣюсь, что Френкъ вернется домой весною, и если вы будете въ Лондонѣ въ то время, мы съ мистрисъ Карліонъ постараемся познакомить васъ. Можетъ быть еще надежда будетъ. Вѣроятно мой молокососъ не разучился любезничать съ дамами, а его находятъ не дурнымъ — очень похожимъ на меня, когда я былъ моложе.

Серіозность Эллы подвергалась большому испытанію.

— Я опять повторю, что мнѣ будетъ пріятно познакомиться съ вашимъ сыномъ, сказала она.

— Но вернется Френкъ домой, или нѣтъ, а вы должны пріѣхать ко мнѣ въ Нёнгемъ весной. Вы найдете тамъ много такого, него никогда не видали прежде и врядъ ли увидите когда-нибудь. Вы умны и благоразумны и я увѣренъ, что это васъ заинтересуетъ.

Ничто не доставляло Денисону такого удовольствія, кромѣ дешевой покупки на аукціонѣ, какъ найти внимательнаго слушателя, когда онъ описывалъ достоинство и цѣнность своихъ любопытныхъ рѣдкостей; и такую слушательницу онъ надѣялся найти въ Эллѣ. Мисъ Винтеръ съ своей стороны была очень рада, что познакомилась съ нимъ. Не смотря на его странности, онъ достоинъ былъ и уваженія и любви, и Элла съ радостью думала, что семейный разрывъ, существовавшій столько лѣтъ, наконецъ прекратился. Лицо ея вспыхнуло при воспоминаніи, что если опасеніе, мучившее ее послѣднее время, было основательно, то Герон-Дайкъ принадлежалъ не ей, а мистеру Денисону.

Она не видала его болѣе, потому что онъ уѣхалъ въ Нёнгем-Прайорсъ. Если бы онъ остался, Элла готова была сообщить ему всѣ свои сомнѣнія и опасенія. И онъ и она были равно честны, и всегда желали поступать справедливо.

Сама она осталась въ Лондонѣ только недѣлю, которая прошла пріятно и быстро; и Элла и Марія Кетль вернулись въ замокъ здоровѣе и веселѣе чѣмъ были до отъѣзда.

Въ деревняхъ и маленькихъ провинціальныхъ городкахъ, сплетни распространяются очень быстро, и, Нёллингтонъ не составлялъ исключенія изъ этого правила. Въ городѣ начали почему-то говорить, что смерть сквайра Денисона была какъ-то таинственна и необъяснима. Какимъ образомъ и откуда произошло это убѣжденіе, и въ чемъ могла состоять таинственность, не спрашивалъ никто, а если бы кто и спросилъ, то некому было отвѣтить.

Слухи эти скоро дошли до Никсона, агента, которому Плекетъ поручалъ доставлять ему свѣдѣнія о здоровьѣ сквайра Денисона и вообще о томъ, что происходило въ замкѣ. Никсонъ на время уѣзжалъ изъ Нёллингтона, и эти слухи встрѣтили его по возвращеніи. Не говоря уже о денежныхъ выгодахъ, которыя могъ пріобрѣсти, Никсонъ по природѣ былъ пытливаго и любопытнаго характера; ни въ чемъ не находилъ онъ болѣе удовольствія, какъ разузнавать чужія тайны. Онъ сталъ собирать свѣдѣнія то отъ одного, то отъ другого, складывалъ вмѣстѣ разные отрывки сплетенъ и старался добраться до ихъ источника. Изъ всего ему удалось сдѣлать нѣчто связное цѣлое, что онъ и сообщилъ господамъ Плекету, Плекету и Рексу длиннымъ письмомъ.

Письмо это вызвало Чарльза Плекета изъ Лондона и Никсонъ встрѣтилъ его по условію на желѣзной дорогѣ. Они поговорили.

— Мы не можемъ понять въ вашемъ письмѣ вотъ чего, замѣтилъ Чарльзъ Плекетъ: — что мисъ Винтеръ сама подозрѣваетъ какой-то обманъ и желаетъ изслѣдовать дѣло.

— Я знаю это изъ вѣрнаго источника, подтвердилъ Никсонъ.

— Я намѣренъ видѣться съ нею, сказалъ Чарльзъ Плекетъ.

Никсонъ вытаращилъ глаза.

— Видѣться съ нею, серъ! какъ, въ Герон-Дайкѣ?

— Да. Почему же нѣтъ? Это единственный шагъ, который я могу сдѣлать. Если она, какъ вы думаете, сама желаетъ изслѣдовать дѣло, то она значитъ добрая и честная дѣвица, вотъ все, что я могу сказать.

Чарльзъ Плекетъ нанялъ карету и отправился въ Герон-Дайкъ. Онъ послалъ свою карточку мисъ Винтеръ и былъ тотчасъ принятъ. Элла была одна. Марія Кетль вернулась въ пасторатъ, а мистрисъ Тойнби еще не возвращалась изъ Лондона. Элла знала, что Плекеты повѣренные Денисона, и предположила, что мистеръ Чарльзъ Плекетъ пріѣхалъ къ ней съ какимъ-нибудь порученіемъ отъ него. Это предположеніе однако тотчасъ разсѣялось.

— Я пріѣхалъ сюда сегодня, мисъ Винтеръ, по дѣлу довольно странному, началъ Плекетъ своимъ веселымъ тономъ. — Но прежде чѣмъ я приступлю къ этому дѣлу, я долженъ сказать, что мой уважаемый кліентъ мистеръ Денисонъ въ Нёнгем-Прайорсѣ ничего не знаетъ о моемъ пріѣздѣ. Я даже поступилъ вопреки всѣмъ принятымъ обычаямъ повѣренныхъ по дѣламъ, я побезпокоилъ васъ самъ отъ себя.

Мисъ Винтеръ поклонилась.

— Я съ удовольствіемъ выслушаю все, что вамъ угодно будетъ мнѣ сообщить, сказала она чистосердечно.

Плекетъ помолчалъ.

— Я право не знаю какъ начать, признался онъ съ улыбкой.

— Я думаю, что это затрудненіе не часто случается съ людьми вашей профессіи, вѣжливо замѣтила Элла.

Стряпчій засмѣялся.

— Я полагаю, что вы не ошибаетесь въ этомъ отношеніи, мисъ Винтеръ. Можетъ быть лучше всего приступить къ дѣлу безъ обиняковъ. Итакъ я скажу, что до меня дошли тревожные слухи о нѣкоторыхъ событіяхъ, которыя происходили въ этомъ домѣ въ то время, когда вы были за границей. Я говорю о болѣзни и смерти покойнаго мистера Денисона. То что мы слышали, почти заставляетъ насъ предполагать, что тутъ былъ какой-то обманъ и… и…

Онъ замолчалъ. Элла ждала.

— Я скажу откровенно, мисъ Винтеръ, что я узналъ, будто эти слухи дошли и до васъ; и пріѣхалъ спросить васъ — но прошу васъ, отвѣчайте на этотъ вопросъ только въ такомъ случаѣ, если вы чувствуете себя вправѣ это сдѣлать — дѣйствительно ли это справедливо?

— Да, отвѣтила Элла откровенно: — до меня дошли эти слухи.

— А! Благодарю васъ за откровенность. Я полагаю, однако, что вы приписываете имъ мало важности?

— Напротивъ, я приписываю имъ очень большую важность. Я не говорю, что они справедливы; но съ другой стороны, я не знаю, ложны ли они. Это сомнѣніе очень меня тревожитъ.

— Неужели! Я увѣренъ, что немного найдется такихъ правдивыхъ и чистосердечныхъ особъ, какъ вы. Но — простите мою смѣлость — могу я спросить, добрались ли вы до источника этихъ слуховъ? Можетъ быть вы и не старались?

— Я старалась. Я употребила всѣ усилія, чтобы узнать ихъ начало; хотя, конечно, я не въ состояніи дѣлать большихъ усилій.

— А каковъ же былъ результатъ?

— Никакого. Я не могла узнать, стоитъ ли имъ вѣрить, или это выдумки. Конечно, справедливо то, что во время послѣдней болѣзни моего дѣда, принимались, повидимому, безполезныя предосторожности — сдѣлали двери, обили ихъ байкой, чтобы отдѣлить его отъ всѣхъ домашнихъ; не пускали къ нему друзей; выписали изъ Лондона какую-то таинственную сидѣлку, но докторъ Джаго и старикъ Стонъ объясняютъ все это очень правдоподобно.

Чарльзъ Плекетъ задумался.

— Нѣтъ, конечно, нѣтъ, вы немногое могли сдѣлать, замѣтилъ онъ, какъ бы говоря самъ съ собой.

— Одинъ человѣкъ, котораго я не назову, сказалъ мнѣ, что Герон-Дайкъ, по закону, мнѣ не принадлежитъ, продолжала мисъ Винтеръ. — Я, разумѣется, удивилась, но больше ничего добиться не могла, ничего, кромѣ того, что я вамъ говорю — будто я обманомъ владѣю Герон-Дайкомъ.

— Скажите пожайлуста!

— Я не знала, вѣрить этому или нѣтъ; и теперь не знаю. Я сообщила объ этомъ мистеру Давентри, говорила также старому другу моего дѣда, нёллингтонскому викарію. Никто изъ нихъ не приписалъ малѣйшаго вѣроятія этому сообщенію. Мистеръ Давентри говоритъ, что ничто не могло лишить меня Герон-Дайка, развѣ только, если бы дѣдъ мой не дожилъ до семидесятаго дня своего рожденія. А его видѣли и говорили съ нимъ послѣ этого нѣсколько человѣкъ.

— И я въ томъ числѣ, замѣтилъ Чарльзъ Плекетъ. — Ну, я не вижу, чтобы можно было сдѣлать что-нибудь. Вы не хотите сказать имя того человѣка, который…

— Нѣтъ, перебила Элла: — и если бы даже я назвала его, то это ни къ чему не поведетъ. Его уже… нѣтъ здѣсь; его разспросить нельзя.

— Это одинъ изъ самыхъ загадочныхъ вопросовъ, съ которыми когда-либо случалось мнѣ встрѣчаться. Герон-Дайкъ прекрасное имѣніе, вамъ было бы непріятно отказаться отъ него.

— Я отказалась бы сегодня же, если бы была увѣрена, что оно принадлежитъ мистеру Денисону. Я желала бы знать навѣрно — или то или другое. Мистеръ Денисонъ знаетъ объ этомъ сомнѣніи?

— Ни одного слова.

— Я встрѣтилась съ нимъ нѣсколько времени тому назадъ въ Лондонѣ. Онъ былъ у моей тетки, мистрисъ Карліонъ. Онъ очень понравился мнѣ.

Чарльзъ Плекетъ улыбнулся.

— А ему очень понравилась нѣкая дѣвица. Онъ былъ у насъ въ конторѣ на слѣдующій день, предъ отъѣздомъ въ Нёнгем-Прайорсъ. Что вы думаете онъ сказалъ, мисъ Винтеръ? Онъ сказалъ, что теперь, когда онъ увидалъ въ какихъ очаровательныхъ рукахъ находится Герон-Дайкъ, онъ не очень сожалѣетъ объ его потерѣ.

Эллу не очень польстилъ этотъ комплиментъ.

— Я и мои интересы не значатъ ничего, мистеръ Плекетъ, въ сравненіи съ истиной. Если былъ какой-нибудь обманъ, то его слѣдуетъ обнаружить и разрушить.

Плекетъ съ восторгомъ глядѣлъ на ея пылающее лицо.

— Если бы всѣ думали и поступали такъ, какъ вы, сказалъ онъ: — я боюсь, что намъ, бѣднымъ стряпчимъ, скоро пришлось бы остаться безъ занятій.

Разговоръ продолжался. Одно слово вело къ другому. Элла сообщила ему, что сказала ей Илайза — какъ она вошла въ двери, обитыя зеленой байкой, когда ихъ однажды забыли запереть, и нашла комнаты сквайра пустыми, мистера Денисона не было нигдѣ.

Чарльзъ Плекетъ, хотя, очевидно, очень удивленный, все-таки ничего не могъ понять. Онъ перебиралъ пальцами свои сѣдые волосы — его привычка, когда онъ размышлялъ.

Элла спросила его, что еще можетъ она сдѣлать?

— Я, право, не вижу, что вы можете сдѣлать еще что-нибудь, отвѣтилъ онъ. — Я вполнѣ убѣжденъ, что ни одинъ человѣкъ изъ тысячи не сдѣлалъ бы столько, сколько уже сдѣлали вы.

— Вы увѣрены, что видѣли моего дѣда, вдругъ спросила Элла по внезапному побужденію: — когда были здѣсь чрезрь два дня послѣ дня его рожденія.

Чарльзъ Плекетъ помолчалъ, обдумывая этотъ вопросъ.

— Я такъ думаю, сказалъ онъ: — хотя я видѣлъ мистера Денисона только два раза въ жизни и много лѣтъ тому назадъ, онъ показался мнѣ такимъ же, хотя похудѣлъ и измѣнился отъ болѣзни. Одно я помню очень хорошо: великолѣпный опаловый перстень, который онъ носилъ. Да, я думаю, что это не могъ быть никто другой, какъ мистеръ Денисонъ — да и ни у кого и не было такого нрава. Вы вѣроятно слышали, какъ онъ разсердился?

— Швырнулъ чашку съ буліономъ и разбилъ ее. Конечно, я не могу вообразить, чтобы кто-нибудь сдѣлалъ это кромѣ моего дѣда.

— Я долженъ сказать, что ни одно дѣло не озадачивало меня до такой степени, замѣтилъ стряпчій, прощаясь.

И Чарльзу Плекету было предназначено оставаться озадаченнымъ, по-крайней-мѣрѣ еще долгое время. Если мисъ Винтеръ думала воспользоваться его совѣтомъ, она обманулась въ ожиданіи. Онъ не могъ подать ей никакого совѣта. Онъ могъ только поблагодарить ее за откровенность и сказать, что онъ посовѣтуется съ своимъ кліентомъ, мистеромъ Денисономъ, и съ ея позволенія, напишетъ къ ней чрезъ нѣсколько дней. Потомъ отказавшись отъ предлагаемой закуски, онъ уѣхалъ гораздо въ большемъ недоумѣніи, чѣмъ былъ по пріѣздѣ.

Но чрезъ часъ по отъѣздѣ стряпчаго мисъ Винтеръ пришлось думать о другомъ, а не объ обѣщаніи Плекета писать къ ней. Пришла телеграмма отъ Эдварда Конроя. Онъ пріѣхалъ въ Лондонъ и надѣялся быть въ Герон-Дайкѣ завтра.

Глава XXIX.

Безполезная поѣздка.

Дѣла Филиппа Клива шли не совсѣмъ удовлетворительно. Выйдя къ завтраку въ одно утро, онъ съ удивленіемъ, засталъ въ столовой свою мать; леди Кливъ рѣдко вставала такъ -рано. Филиппъ нѣжно поцѣловалъ ее.

— Это удовольствіе рѣдкое, матушка, сказалъ онъ.

Она пожала ему руку и ласково улыбнулась, смотря на его красивое лицо.

— Я желаю поговорить съ тобою, Филиппъ. Я ждала тебя вчера, но ты вернулся поздно.

— Ахъ! да, торопливо отвѣтилъ Филиппъ: — я былъ у Джорджа Винстона и время проходило незамѣтно.

— Если тебѣ доставляетъ это удовольствіе, дружокъ, то и прекрасно, отвѣтила леди Кливъ.

Въ ея глазахъ Филиппъ не могъ поступать дурно.

— Что же вы желали сказать мнѣ, матушка? спросилъ онъ, играя ножомъ.

Онъ началъ ощущать нѣкоторое безпокойство.

— Я вчера встрѣтила мистера Типледи, начала леди Кливъ.

Сердце Филиппа замерло.

— Я заходила къ Гартону вставить стекло въ мои разбитыя очки и застала тамъ мистера Типледи, который покупалъ новый ключъ къ своимъ часамъ. Мы вышли вмѣстѣ, и я воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы напомнить ему объ его давнишнемъ обѣщаніи взять тебя въ товарищи. Онъ сказалъ, что нисколько не забылъ этого и готовъ исполнить свое обѣщаніе такъ скоро, какъ только я захочу. Разумѣется, ты теперь не будешь получать всей половины, а только небольшую долю, онъ прямо это сказалъ; но для тебя это очень важно, Филиппъ, и ты можешь ждать.

Филиппъ ничего на это не сказалъ, леди Кливъ продолжала:

— Я поблагодарила его за его великодушіе. Брать тебя съ какой-нибудь тысячью великодушно съ его стороны, прибавила она.

— Денегъ ему не нужно, съ досадой перебилъ Филиппъ: — Типледи богатъ и наслѣдниковъ не имѣетъ.

— Все-таки это великодушно, многіе въ его положеніи не взяли бы товарища безъ нѣсколькихъ тысячъ, возразила леди Кливъ. — Я вотъ что хотѣла сказать тебѣ, дружокъ — онъ, вѣроятно, будетъ говорить съ тобой сегодня. Откладывать нечего, мистеръ Давентри напишетъ условіе и ты долженъ тотчасъ передать ему деньги.

Филиппъ вдругъ отодвинулъ свой стулъ и всталъ. Потомъ, отвернулся и сталъ смотрѣть въ окно, чтобы скрыть свое волненіе.

— Ты еще не кончилъ завтракать, дружокъ! вскричала леди Кливъ: — и ты почти ничего не ѣлъ.

— Я ѣлъ достаточно, благодарю васъ, матушка, отвѣтилъ онъ. — У меня сегодня болитъ голова.

«Бѣдный мальчикъ! это извѣстіе было для него пріятнымъ сюрпризомъ», подумала леди Кливъ. «Филиппъ чувствителенъ по прежнему».

Филиппъ ушелъ отъ матери и изъ дома такъ скоро, какъ только могъ. Всѣ деньги его перешли въ руки капитана Леннокса. Филиппъ хотѣлъ увидѣться съ нимъ пораньше и направилъ шаги свои къ Сиренямъ.

Дорогою ему пришло въ голову, что онъ давно не видалъ Леннокса. Послѣдній разъ какъ Филиппъ былъ у него, ему сказали, что капитанъ уѣхалъ на цѣлый день, а мистрисъ Дёчи простудилась и больна.

И теперь Филиппу отвѣтила служанка, отворившая дверь на его звонокъ, что ея баринъ въ Лондонѣ.

— Въ Лондонѣ! воскликнулъ Филиппъ: — когда онъ уѣхалъ?

— Да уже болѣе недѣли тому назадъ.

— Я очень желаю видѣть капитана Леннокса.

— Капитанъ вѣрно скоро вернется, серъ.

— А не могу ли я видѣть мистрисъ. Дёчи? Попросите ее извинить такое раннее посѣщеніе и принять меня на одну минуту.

— Мистрисъ Дёчи не могутъ принять васъ, серъ, онѣ еще не встали. Онѣ очень простудились и не выходятъ изъ своей спальни.

— Можете вы передать ей нѣсколько словъ?

— Это я могу. Имъ сейчасъ отнесли завтракъ.

— Передайте мой поклонъ мистрисъ Дёчи и спросите ее, не можетъ, ли она мнѣ сказать, когда капитанъ будетъ дома.

Служанка побѣжала и скоро вернулась съ отвѣтомъ. Мистрисъ Дёчи приказала сказать, что она ничего не знаетъ о возвращеніи своего брата. Она думаетъ, что онъ не вернется еще нѣсколько дней, такъ какъ въ своемъ послѣднемъ письмѣ, полученномъ вчера, онъ ничего объ этомъ не говоритъ.

Филиппъ ушелъ изъ Сиреней, самъ не зная куда идетъ, только подальше отъ своей конторы. Онъ спрашивалъ себя, какъ онъ будетъ отвѣчать на вопросы Типледи? Изъ тысячи-двухъсотъ фунтовъ, подаренныхъ ему матерью, такъ недавно, у него не осталось въ банкѣ даже и ста фунтовъ.

Правда, что если предсказанія капитана Леннокса о блестящей будущности Германдадскихъ серебряныхъ рудниковъ окажутся вѣрны, то Филиппъ Кливъ болѣе чѣмъ пополнитъ истраченную сумму. Когда Ленноксъ купилъ для него акціи, онъ увѣрилъ Филиппа, что болѣе взносовъ не будетъ, но, не смотря на это увѣреніе, послѣ того потребовались еще два большихъ взноса, которые истощили остальныя средства Филиппа. Капитанъ. Ленноксъ не скрывалъ своей досады, но на успѣхъ по прежнему надѣялся, и говорилъ объ этомъ въ такихъ сильныхъ выраженіяхъ, что Филиппъ сомнѣваться не могъ въ томъ, что послѣдній взносъ слѣдуетъ сдѣлать, особенно такъ какъ безъ этого онъ потерялъ бы все.

Теперь, однако, Филиппъ долженъ былъ отыскать Леннокса и сказать ему, что акціи слѣдуетъ непремѣнно продать. Въ этомъ отношеніи Филиппъ затрудненій не боялся, такъ какъ, по увѣренію капитана Леннокса, на эти акціи былъ большой спросъ. Или онъ долженъ убѣдить капитана Леннокса отправиться вмѣстѣ съ нимъ къ леди Кливъ и мистеру Типледи и объяснить имъ, что въ виду ожидаемыхъ блестящихъ результатовъ, было бы безумно продать акціи теперь. Очевидно, прежде всего слѣдовало отыскать капитана Леннокса.

Нѣсколько успокоенный тѣмъ, что пришелъ къ какому-нибудь рѣшенію, Филиппъ отправился въ контору. Тамъ онъ съ радостью узналъ, что Типледи съ раннимъ поѣздомъ уѣхалъ въ Норвичъ и до вечера не вернется. Это дало Филиппу возможность что называется перевести духъ.

Обѣдалъ онъ въ гостиницѣ, вечеръ онъ провелъ у знакомыхъ и постарался вернуться домой тогда уже, когда мать его спала. И въ эту ночь, на своемъ безсонномъ изголовьѣ онъ рѣшилъ, какъ ему поступить.

Рано утромъ, прежде чѣмъ леди Кливъ вышла изъ своей спальни, Филиппъ наскоро позавтракалъ, оставилъ записку къ матери, что долженъ ѣхать въ Лондонъ по дѣламъ, чтобы она не удивлялась и не пугалась, если онъ не вернется до вечера на слѣдующій день. Потомъ онъ отправилъ такую же записку Типледи и думалъ, что поступилъ хитро. Леди Кливъ подумаетъ, что онъ поѣхалъ по дѣламъ конторы, а Типледи вообразитъ, что мать отправила его въ Лондонъ по своимъ дѣламъ.

Филиппъ зналъ, что капитанъ Ленноксъ всегда останавливался въ Лондонѣ въ своей любимой гостиницѣ «Піацца». Вѣжливый служитель, отвѣчавшій на вопросъ Филиппа и походившій скорѣе на церковнаго сановника, чѣмъ на слугу, сказалъ Филиппу, что капитанъ Ленноксъ въ гостиницѣ не былъ уже недѣль шесть, и что тамъ ничего не знаютъ объ его мѣстопребываніи. Филиппу оставалось только подавить свою досаду и уйти.

Это раздосадовало Филиппа болѣе нѣмъ вчерашняя неудача въ Сиреняхъ. Остановившись на улицѣ, онъ сталъ думать, гдѣ ему искать Леннокса. Одно только мѣсто представилось его уму — контора Германдадскаго Общества. Она находилась въ Сити, въ Нью-Бродской улицѣ. Если онъ не увидитъ тамъ капитана, то, по-крайней-мѣрѣ, узнаетъ, гдѣ его найти. Но Филиппъ думалъ, что, по всей вѣроятности, онъ увидитъ его тамъ.

Онъ взялъ кебъ и чрезъ полчаса былъ въ Нью-Броской улицѣ. Но не такъ легко могъ онъ отыскать контору, которую искалъ. На большой дощечкѣ на дверяхъ стояли имена тридцати или сорока разныхъ обществъ, конторы которыхъ находились въ одномъ зданіи. Филиппъ скоро отыскалъ нужное ему названіе, почти въ концѣ списка, и ему указали третій этажъ.

Въ третьемъ этажѣ, грязномъ, темномъ — домъ былъ старый — онъ нашелъ контору Германдадскаго Общества. Филиппъ воображалъ, что контора такого важнаго общества должна быть обширна и красива, но эта казалось не такова. Дверь была заперта, Филиппъ стучался нѣсколько разъ, но никто не отворялъ. Когда онъ, удивляясь этому, стоялъ и думалъ, что ему теперь дѣлать, отворилась противоположная дверь и вышелъ юноша хитрой наружности.

— Вѣроятно, тутъ нѣтъ никого, спросилъ Филиппъ, указывая на запертую дверь: — въ какое время лучше ихъ застать.

— Я не знаю, отвѣтилъ юноша съ наглой усмѣшкой. — Здѣсь уже двѣ недѣли никто не былъ, только мальчикъ приходилъ за письмами.

— Никто здѣсь не былъ двѣ недѣли! воскликнулъ Филиппъ.

— Никто. Да и зачѣмъ? Ужъ вы не акціонеръ ли Общества Серебряныхъ рудниковъ? Многіе приходятъ и уходятъ ни съ чѣмъ. Скоро будетъ крахъ!

Юноша помчался съ лѣстницы, а у Филиппа замерло сердце.

Германдадскіе рудники, очевидно, рухнули, и Филиппъ сталъ подозрѣвать, что капитанъ Ленноксъ разорился и скрывается.

Филиппъ не зналъ, что дѣлать. Ему оставалось одно: вернуться домой и разсказать все своей матери. Онъ цѣлый день ничего не ѣлъ послѣ поспѣшнаго завтрака; и хотя у него аппетита не было, онъ чувствовалъ такую дурноту, что рѣшился съѣсть что-нибудь, для того чтобы совсѣмъ не лишиться чувствъ. Войдя въ ближайшую ресторацію, онъ спросилъ стаканъ вина и сталъ разсматривать роспись блюдамъ, но ничего не понималъ.

— Принесите мнѣ что-нибудь, сказалъ онъ прислужнику: — хоть тарелку супа.

Онъ откинулся на спинку стула и зажмурилъ глаза.

Прислужникъ только-что принесъ супъ, какъ Филиппъ вскочилъ на ноги и воскликнулъ:

— Я объ этомъ и не подумалъ!

Онъ тотчасъ же сконфузился и сѣлъ опять, слуга вопросительно на него взглянулъ, ужъ не съ ума ли онъ сошелъ.

Дѣло въ томъ, что на Филиппа нашло нѣчто въ родѣ вдохновенія. Онъ вдругъ вспомнилъ о существованіи Фредди Бутля. Почему не обратиться къ нему? Фредди богатъ и добръ, онъ съ удовольствіемъ поможетъ пріятелю; по-крайней-мѣрѣ, Филиппъ былъ увѣренъ въ его сочувствіи и совѣтѣ. Поѣвъ супу съ чувствомъ облегченія, онъ поѣхалъ къ Бутлю.

Филиппъ былъ въ отчаяніи главное отъ того, что долженъ признаться въ своемъ сумасбродствѣ матери, онъ зналъ, какъ это огорчитъ ее. Это казалось ему прискорбнѣе потери денегъ. Никогда его поведеніе, его почти преступная слабость не представлялись ему въ такомъ гнусномъ свѣтѣ. Будь эти деньги, его собственностью, получи онъ ихъ по завѣщанію или какимъ бы то ни было другимъ способомъ, онъ перенесъ бы потерю ихъ почти равнодушно. Но когда онъ припоминалъ, сколько лѣтъ терпѣливаго труда понадобилось его матери, чтобы скопить сумму, которую онъ такъ скоро промоталъ, и что она накоплялась для того, чтобы дать ему возможность устроить его жизнь, онъ почти готовъ былъ думать, что чѣмъ скорѣе онъ освободитъ отъ себя свѣтъ, тѣмъ будетъ лучше. Какъ онъ встрѣтится съ своею матерью, какъ вынесетъ выраженіе ея огорченнаго лица, когда будетъ разсказывать ей о своемъ сумасбродствѣ? Надо ли ей сказать? Если Фредди Бутль поможетъ ему, онъ сдѣлается совсѣмъ другимъ человѣкомъ!

Съ этими горькими мыслями подъѣхалъ онъ къ дверямъ дома Бутля. Пожилой слуга отвѣтилъ на его стукъ и звонокъ. Онъ съ огорченіемъ доложилъ Филиппу, что мистеръ Бутль теперь въ Римѣ и не вернется до Рождества.

«Есть ли на свѣтѣ кто-нибудь несчастнѣе меня!» прошепталъ Филиппъ.

Единственная его надежда исчезла.

Короткій, зимній день приближался къ концу, фонари были зажжены, когда онъ повернулъ въ Пиккадили. Онъ бродилъ безъ цѣли нѣсколько времени, останавливаясь время отъ времени поглазѣть въ окно какого-нибудь магазина, или на нескончаемую процессію экипажей въ шумныхъ улицахъ, и потомъ шелъ, самъ не зная куда.

Вдругъ въ толпѣ предъ собою онъ увидалъ капитана Леннокса. Свѣтъ изъ окна лавки освѣщалъ его блѣдныя, рѣзкія черты, Филиппъ ошибиться не могъ. Онъ торопливо бросился впередъ, и это внезапное движеніе привлекло вниманіе капитана. Филиппу показалось, что капитанъ его увидалъ и узналъ, но чрезъ минуту ихъ опять раздѣлила толпа, и какъ Филиппъ Кливъ не старался пробраться сквозь нея, онъ больше Леннокса не видалъ. Капитанъ исчезъ, какъ-будто провалился сквозь землю. Куда онъ могъ дѣваться?

«Зачѣмъ ему скрываться отъ меня», подумалъ Филиппъ. «Съ нами обоими случилось одно и тоже несчастіе».

Осматриваясь вокругъ, все въ надеждѣ, не увидитъ ли капитана, Филиппъ увидалъ, что стоитъ возлѣ отворенной двери какой-то большой лавки. Не туда ли вошелъ Ленноксъ? Какъ только эта мысль пробѣжала въ головѣ Филиппа, онъ тотчасъ смѣло вошелъ въ лавку. Тамъ было нѣсколько покупателей, но того, кого онъ искалъ, не было. Приказчикъ подошелъ къ нему спросить, что ему угодно, и Филиппъ откровенно признался, что его знакомый вдругъ исчезъ на улицѣ, прежде чѣмъ онъ успѣлъ до него дойти, и онъ думаетъ, не вошелъ ли онъ въ эту лавку.

— Очень можетъ быть, отвѣтилъ приказчикъ: — онъ можетъ быть вышелъ въ противоположную дверь.

Тогда Филиппъ увидалъ, что изъ этой лавки былъ другой выходъ на другую улицу. Не вышелъ ли Ленноксъ въ эту другую дверь, не останавливаясь для. покупокъ? Филиппъ пришелъ къ этому заключенію. Для него сдѣлалось ясно, что капитанъ съ умысломъ избѣгалъ его и причину недалеко было искать. Филиппъ купилъ пару перчатокъ и опять пошелъ уныло, куда глаза глядятъ.

Что ему дѣлать и куда итти? Онъ не зналъ и не заботился. Онъ былъ одинъ въ обширной лондонской пустынѣ и ни одно живое существо не знало его и не заботилось о немъ. Еще было не поздно отправиться домой съ послѣднимъ поѣздомъ, но онъ этого не желалъ. Зачѣмъ торопиться встрѣтить упрекъ въ глазахъ матери и пытливые вопросы Типледи? Но если онъ переночуетъ въ Лондонѣ, то долженъ завтра выдержать все это. Что можетъ принести ему завтрашній день? Онъ все бродилъ безцѣльно, съ горечью думая о своемъ сумасбродствѣ. Что это было, какъ не сумасбродство въ ту ночь въ Сиреняхъ, когда, разгорячившись отъ вина, онъ поставилъ на карту деньги, скопленныя его матерью и перешедшія въ карманы такихъ людей, какъ Кемберли и Ленноксъ, которые, въ ту минуту какъ онъ повернулся къ нимъ спиной, вѣроятно, насмѣхались надъ нимъ, какъ надъ вороной, нарядившейся въ павлинныя перья? Что это, если не безумство, то очарованіе, которому онъ поддавался въ присутствіи Маргареты Дёчи?

Бѣдный Филиппъ! Предъ нимъ вдругъ явился чистый образъ Маріи Кетль. Неужели онъ лишился ее? Теперь только онъ созналъ вполнѣ, что никого не любилъ никогда, кромѣ нея.

Да, конечно, она потеряна для него навсегда. У него не будетъ дома для нея, и нѣтъ никакой надежды составить себѣ положеніе; теперь ему предстоитъ жизнь самая пошлая; не интересно трудовая, разлука съ единственной женщиной, которую онъ можетъ любить… и онъ шелъ все впередъ и впередъ.

— О, моя дорогая, ты могла бы спасти меня, если бы захотѣла! вскричалъ онъ. — Могла бы, могла бы!

Часы проходили, а Филиппъ не примѣчалъ. Приближалась полночь, когда онъ очутился на одномъ изъ большихъ мостовъ на Темзѣ. Далеко съ каждой стороны его разстилался черно большой городъ, казавшійся его воображенію въ этотъ часъ какимъ-то громаднымъ чудовищемъ, медленно приготовляющимся заснуть. Безмолвно внизу текла угрюмая рѣка, неся свои страшныя тайны въ море. И тамъ, и сямъ тусклые фонари насмѣшливо освѣщали темноту.

Филиппъ Кливъ стоялъ и смотрѣлъ чрезъ парапетъ на черную воду. Сколько несчастныхъ сбросили съ себя тяжесть жизни на этомъ самомъ мѣстѣ? Какъ это казалось легко! Прыжокъ, минутная борьба, а потомъ глубокій, глубокій сонъ не знающій пробужденія. Могло ли быть дурно бросить то, что не представляло уже цѣнности, что сдѣлалось тяжестью? Чѣмъ болѣе Филиппъ смотрѣлъ на рѣку, тѣмъ болѣе ему казалось, что она нашептываетъ ему объ успокоеніи и концѣ всѣхъ его непріятностей. Почему не оставить міръ, въ которомъ для него, повидимому, не было мѣста? Почему?

Вдругъ позади него послышался шумъ, быстрые шаги. Прежде чѣмъ Филиппъ успѣлъ понять въ чемъ дѣло, какая-то женщина, одѣтая бѣдно, съ волосами, развѣваемыми вѣтромъ, вскочила на парапетъ и сложивъ руки надъ головой съ тихимъ безумнымъ крикомъ бросилась въ воду.

Какъ бы по волшебству собралась толпа, которой за минуту не было. Съ замираніемъ сердца, съ головокруженіемъ, Филиппъ Кливъ отошелъ. Что значили его непріятности въ сравненіи съ тѣми, которыя довели это бѣдное отчаянное существо до погибели? Черная, угрюмая рѣка вдругъ сдѣлалась ему ненавистна, и онъ поспѣшилъ оставить ее.

Глава XXX.

Совѣщаніе съ мистеромъ Митомъ.

Странныя вещи сообщала Элла Винтеръ своему жениху! Онъ былъ теперь съ нею съ тѣмъ, чтобы долго не оставлять ее. Туча, послѣдніе мѣсяцы нависшая надъ ея жизнью, наконецъ, просвѣтлѣла; ноша, слишкомъ тяжелая для нея, была теперь снята съ ея плечъ тѣмъ, кто былъ способнѣе нести ее. Недоумѣніе и тоска еще остались; но въ сравненіи съ прежнимъ, Элла жила какъ въ солнечномъ сіяніи, радость свѣтилась въ ея глазахъ, а въ ушахъ раздавались нѣжныя слова любви.

Эдвардъ Конрой остановился въ Нёллингтонской гостиницѣ, откуда часто приходилъ пѣшкомъ въ Герон-Дайкъ. Мистрисъ Тойнби, теперь вернувшаяся въ замокъ, скоро примѣтила въ чемъ дѣло. Она написала своему другу и покровительницѣ леди Димсдель, что ей скоро придется отыскивать другое мѣсто, потому что, если она не ошибается, мисъ Винтеръ скоро выйдетъ замужъ. Женихъ былъ человѣкъ очень пріятный, по имени Конрой; но она выражала сожалѣніе, что мисъ Винтеръ не выбрала мужа болѣе подходящаго къ ней по своему общественному положенію.

Погода была теплая въ это время года, и Конрой, и Элла много гуляли. Во время этихъ прогулокъ, разговоръ обращался на прошлое и много происходило совѣщаній, какъ разъяснить то, что все еще оставалось темно.

А какъ многое еще представляло затрудненій. Сомнѣніе, законная ли наслѣдница Элла Герон-Дайка; исчезновеніе Катерины Кинъ и суевѣріе, возникшее отъ этого, убійство несчастнаго Гьюберта Стона, покража драгоцѣнностей; изъ всего этого не разъяснилось еще ничего.

Эдвардъ Конрой находился въ такомъ же недоумѣніи, какъ Чарльзъ Плекетъ. Онъ не уставалъ разспрашивать Эллу объ этомъ и о томъ, и иногда записывалъ ея отвѣты; но нисколько не подвигался къ разъясненію.

— Сообразили ли вы вполнѣ, что вамъ предстоитъ, если откроется, что былъ обманъ? сказалъ онъ ей однажды, когда они говорили о сомнѣніи относительно Герон-Дайка.

— Вполнѣ, отвѣтила Элла.

— Домъ, деньги и земли, принадлежащія къ имѣнію, все отойдетъ отъ васъ.

— Знаю. Но развѣ вы желали бы, чтобы я поступала иначе; и оставила мое сомнѣніе при себѣ?

— Ни за что на свѣтѣ.,

— Мнѣ кажется, Эдвардъ, что вамъ столько же, какъ и мнѣ хочется узнать правду.

— Еще болѣе.

— Хотя это можетъ быть окажется противъ вашихъ интересовъ. Можетъ быть, вамъ достанется бѣдная жена, а не та богатая, которую вы ожидали?

— Тѣмъ лучше, она будетъ больше обязана мнѣ и свѣтъ не скажетъ, что я женился на ея состояніи.

— Какъ будто вы дорожите мнѣніемъ свѣта.

Въ отвѣтъ на это замѣчаніе Конрой только засмѣялся.

Какъ только онъ пріѣхалъ въ Герон-Дайкъ, мисъ Винтеръ показала ему запонку малахитовую съ золотомъ, которую прислала къ ней съ мистрисъ Кинъ Бетси Тёкеръ. Бетси медленно выздоравливала, опасность прошла.

— Мнѣ хотѣлось бы видѣть эту молодую женщину и разспросить ее, замѣтилъ Конрой, вертя запонку въ рукахъ и разсматривая ее.

— Это будетъ не трудно, сказала Элла: — Бетси выходитъ уже на воздухъ и ее можно привезти сюда. Зачѣмъ вы смотрите на запонку такъ внимательно? Вы развѣ прежде видѣли ее?

— Никогда. Но это довольно рѣдкая работа.

Бетси Тёкеръ привезли въ замокъ въ каретѣ. Въ присутствіи Конроя просили ее указать, гдѣ она подняла эту запонку. Это оказалось за нѣсколько шаговъ отъ того мѣста, гдѣ нашли Гьюберта Стона. Дѣвушка ничего больше не могла сказать и рыдала отъ раскаянія въ своемъ проступкѣ. Мисъ Винтеръ обошлась съ нею очень ласково; но Конрой сурово приказалъ ей ни слова не говорить никому о томъ, что она нашла, а то неизвѣстно каковы могутъ быть послѣдствія. Бетси, заливаясь слезами, обѣщала вѣрно хранить тайну, и казалась рада, что отдѣлалась такъ легко.

Насколько могли узнать, запонка эта не принадлежала Гьюберту; принадлежала ли она тому, кто на него напалъ; это былъ другой вопросъ. Если принадлежала, то должно быть была оторвана отъ его рукава во время борьбы; и, по основательному мнѣнію Эдварда Конроя, это доказывало, что напавшій былъ джентльменъ. Человѣкъ низкаго званія такихъ запонокъ носить не могъ.

— Я завтра съѣзжу въ Лондонъ, сказалъ Эдвардъ Конрой Эллѣ, когда послѣ разговора съ Бетси они остались одни.

— Въ Лондонъ!

— И возьму эту запонку съ собой. Если можно будетъ отыскать ея владѣльца, то это поведетъ къ открытію.

Вернувшись изъ Лондона на слѣдующій день, онъ сказалъ Эллѣ, что передалъ и запонку, и всѣ дѣла кому слѣдуетъ. Поселившись по прежнему въ Нёллингтонѣ, онъ проводилъ большую часть времени въ Герон-Дайкѣ.

Конрой давно уже слышалъ о странномъ исчезновеніи Катерины Кинъ, но только теперь узналъ о появленіяхъ ея въ замкѣ. Онъ выслушалъ разсказъ, какъ двѣ служанки, которымъ, вслѣдствіи этого, Ааронъ Стонъ отказалъ отъ мѣста, положительно увѣряли, что видѣли какъ она смотритъ на нихъ изъ галереи, выслушалъ разсказъ объ испугѣ мистрисъ Карліонъ, и о странномъ видѣніи Маріи Кетль. Всѣмъ этимъ взятымъ вмѣстѣ нельзя было пренебрегать, не смотря на его желаніе.

— Желалъ бы я, чтобы привидѣніе удостоило меня своимъ посѣщеніемъ! воскликнулъ онъ. — Я употребилъ бы всѣ силы, чтобы разъяснить это все.

— Я не знаю, что было бы хуже, узнать ли, что Катерина находится въ замкѣ живая, что она не умерла, какъ думаетъ ея бѣдная сестра, или что здѣсь является ея духъ, сказала мисъ Винтеръ.

— Вы ничего не имѣете противъ того, чтобы я осмотрѣлъ сѣверный флигель? спросилъ Конрой послѣ минутнаго молчанія.

— Напротивъ, я буду очень вамъ признательна за это.

Конрой не терялъ времени. Въ тотъ же самый день отправился онъ въ сѣверный флигель и не приходилъ пока не осмотрѣлъ каждый уголокъ. Комнату за комнатой, коридоръ за коридоромъ онъ осмотрѣлъ все и удостовѣрился, что въ нихъ не скрывается никто. Принявъ предосторожность запереть всѣ двери, онъ принесъ ключи съ собою.

— Привидѣніе, кажется, никогда не является днемъ, замѣтила ему мистрисъ Тойнби, которая не любила суевѣрныхъ разсказовъ: — мы должны отыскивать ихъ въ темнотѣ, мистеръ Конрой.

— Я именно это и намѣренъ сдѣлать, отвѣтилъ Конрой.

Онъ началъ бродить по сѣверному флигелю по вечерамъ, въ надеждѣ, что когда-нибудь да встрѣтитъ предполагаемое, привидѣніе. Онъ просиживалъ по получасу безмолвно и неподвижно въ самомъ темномъ углу галереи одинъ одинехонекъ, только мыши скребутся за панелью.

— Можетъ быть мнѣ придется ждать нѣсколько недѣль, говорилъ онъ Эллѣ: — но если здѣсь является какое бы то ни было привидѣніе, я непремѣнно увижу его когда-нибудь.

Въ одинъ вечеръ въ замокъ пріѣхалъ мистеръ Митъ, увѣдомившій Конроя телеграммой о своемъ пріѣздѣ. Это былъ начальникъ одной извѣстной сыскной конторы въ Лондонѣ, ему-то Конрой отдалъ запонку. Это былъ долговязый, костлявый человѣкъ лѣтъ шестидесяти, съ крашеными волосами и раболѣпной улыбкой. Онъ всегда одѣвался въ черное, самый приличный костюмъ для джентльмена, а мистеръ Митъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что онъ всегда смотритъ джентльменомъ; между тѣмъ, какъ онъ болѣе походилъ на зажиточнаго подрядчика. Въ своей профессіи онъ считался проницательнымъ и опытнымъ человѣкомъ.

Его приняли въ одной изъ маленькихъ гостиныхъ. Какъ только Эдвардъ Конрой вошелъ и сѣлъ, Митъ пошелъ удостовѣриться заперта ли дверь и не спрятался ли кто за занавѣсками окна.

— Извините эти предосторожности, серъ, сказалъ онъ съ своей раболѣпной улыбкой: — но я не разъ имѣлъ случай удостовѣриться какъ онѣ полезны.

— О, конечно. Ваша телеграмма сообщила мнѣ, что вы везете мнѣ какія-то свѣдѣнія, мистеръ Митъ, прибавилъ Конрой.

— Я привезъ вамъ извѣстія, серъ, которыя могутъ оказаться важными. Прежде чѣмъ дѣйствовать далѣе, я нашелъ нужнымъ сообщить вамъ о результатѣ уже достигнутомъ, и получить отъ васъ инструкціи какъ дѣйствовать дальше.

Придвинувъ свой стулъ къ столу, Митъ вынулъ коробочку изъ кармана.

— Вотъ эта запонка, сказалъ онъ, раскрывъ коробочку: — вы безъ сомнѣнія замѣтили, серъ, что она рѣдкой, не обыкновенной работы?

— Да. Если вы припомните, я говорилъ это вамъ самъ.

— Разсматривая запонку въ увеличительное стекло, продолжалъ Митъ: — я увидалъ знакъ, который принялъ за клеймо фирмы дѣлавшей ее. Я отнесъ запонку къ главному подмастерью большой ювелирной фирмы, съ которой я имѣлъ прежде дѣла, и онъ подтвердилъ мое мнѣніе.

— Нѣтъ никакого сомнѣнія, что это клеймо ювелира, сказалъ онъ. Вопросъ состоялъ въ томъ, какой это былъ ювелиръ.

— А онъ не зналъ?

— Не зналъ, но думалъ, что можетъ узнать, если я оставлю у него запонку дня на два. На это я согласился.

— Что же, онъ узналъ?

Частный сыщикъ торжественно кивнулъ головой.

— Чрезъ два дня онъ пригласилъ меня къ себѣ, серъ, и сказалъ, что это клеймо господъ Вулеровъ въ Пиккадилли. Фирма извѣстная — какъ можетъ быть вы знаете, мистеръ Конрой.

— Слышалъ.

— Я отправился къ Вулерамъ, разсказалъ сколько было необходимо, и они тотчасъ согласились справиться съ своими книгами. Вчера прислали они за мной. Въ книгахъ своихъ они нашли, что запонка, которую я теперь держу въ рукахъ, принадлежитъ къ той парѣ, которую вмѣстѣ съ разными другими вещами — они дали мнѣ ихъ списокъ и описаніе — дѣлали они четыре года тому назадъ для маіора Пайпера тогда жившаго въ Чельтенгамѣ. Могу я спросить васъ, серъ, знаете вы этого господина; или извѣстенъ ли онъ въ этихъ окрестностяхъ?

— Я его не знаю и не могу сказать знаютъ ли его здѣсь, я самъ здѣсь пріѣзжай. Но я могу узнать отъ здѣшнихъ дамъ, прибавилъ Конрой, выходя изъ комнаты.

Онъ вернулся и сказалъ, что мисъ Винтеръ не знала никакого маіора Пайпера. Мистрисъ Тойнби знала. Она встрѣчала маіора Пайпера въ обществѣ раза два, но довольно давно, и считала его человѣкомъ вполнѣ достойнымъ уваженія.

— Адресъ маіора въ Чельтенгамѣ у меня записанъ, сказалъ Митъ: — но только это адресъ извѣстный четыре года тому назадъ. Очень можетъ быть, что онъ уѣхалъ оттуда, и даже умеръ.

— Это очень возможно, отвѣтилъ Конрой.

— Вамъ остается рѣшить, стоитъ ли продолжать розыски далѣе. Если этотъ маіоръ Пайперъ въ Чельтенгамѣ, тогда не будетъ никакихъ затрудненій отыскать его, а если нѣтъ, то кромѣ затрудненій будутъ также и издержки.

— Мы зашли какъ далеко, что, кажется, должны итти дальше, отвѣтилъ Конрой: — а вы какъ думаете?

— Я думаю тоже, но рѣшить все-таки должны вы. Мы уже напали на кое-какой слѣдъ. Приведетъ ли это насъ къ тому, что мы желаемъ знать, это могутъ доказать только время и настойчивость. — Я положительно думаю, что маіора Пайпера слѣдуетъ отыскать. А относительно издержекъ я еще въ Лондонѣ далъ вамъ уполномочіе.

— Такъ я приступлю къ дѣлу немедленно, сказалъ Митъ, вставая: — и я надѣюсь, серъ, что вскорѣ сообщу вамъ еще кое-что.

— Но вамъ надо закусить предъ отъѣздомъ, сказалъ Конрои, позвонивъ.

Принесли подносъ съ закуской, послѣ которой Митъ уѣхалъ.

Прошло нѣсколько дней, Эдвардъ Конрой уѣзжалъ по своимъ дѣламъ. Вскорѣ послѣ его возвращенія, Митъ опять явился въ Герон-Дайкъ, по прежнему вечеромъ. Мисъ Винтеръ такъ интересовалась результатомъ его розысковъ, что захотѣла присутствовать при свиданіи съ нимъ.

— Мнѣ удалось болѣе чѣмъ я осмѣлился ожидать, началъ

Митъ, когда они всѣ сѣли.

— Вы налили маіора Пайпера? перебилъ Эдвардъ Конрой.

— Я нашелъ маіора Пайпера и безъ большого затрудненія. Онъ теперь не въ Чельтенгамѣ, а въ Батѣ; хотя постоянное мѣстожительство его Чельтенгамъ. Маіоръ Пайперъ въ отставкѣ офицеръ, служившій въ Индіи, хорошо извѣстный и уважаемый.

Мы повторимъ здѣсь вкратцѣ разсказъ Мита.

Онъ видѣлъ маіора Пайпера въ Батѣ; маіоръ страдалъ отъ подагры, больная нога его была укутана фланелью. Митъ показалъ ему запонку, маіоръ тотчасъ ее узналъ и улыбнулся отъ удовольствія.

— Она находилась въ числѣ нѣсколькихъ цѣнныхъ вещей, которыя исчезли изъ моей шкатулки въ Чельтенгамѣ при довольно таинственныхъ обстоятельствахъ, сказалъ онъ. — Это было около… да, около четырехъ лѣтъ тому назадъ. Я купилъ всѣ эти вещи въ Лондонѣ въ подарокъ моему племяннику на двадцать-первый день его рожденія. Но наканунѣ того дня, когда надо было отсылать, эти вещи исчезли изъ моей шкатулки.

— Подозрѣвали вы, кто могъ ихъ взять? спросилъ Митъ.

— Нѣтъ, я и теперь даже не знаю, что мнѣ думать, отвѣтилъ маіоръ. — У меня въ тотъ вечеръ были гости, трое друзей для партіи въ вистъ, все люди порядочные, болѣе или менѣе извѣстные мнѣ. Я разсказалъ имъ, что купилъ для моего племянника, и велѣлъ моему человѣку Томикинсу принести шкатулку и показать моимъ гостямъ. Потомъ Томикинсъ поставилъ ее на тоже мѣсто, откуда взялъ, въ ящикъ моего туалетнаго стола, но не заперъ его, не видя въ этомъ необходимости.

— Вашъ человѣкъ былъ надежный? перебилъ слушатель.

— Вполнѣ. Томикинсъ нѣсколько лѣтъ жилъ со мною въ Индіи и теперь еще у меня. Покража эта, я думаю, взволновала его еще больше, чѣмъ меня, хотя, конечно, и мнѣ было жаль лишиться этихъ вещей.

— А кто-нибудь изъ вашихъ гостей входилъ въ вашу уборную въ этотъ вечеръ?

— Да, уборная была возлѣ моей гостиной, и гости мои входили туда и выходили оттуда. Тамъ были зажжены свѣчи. На другой день шкатулки не оказалось и сколько мнѣ извѣстно, ничего о ней не было слышно до-сихъ-поръ.

— Не могъ ли кто пройти въ вашу уборную въ этотъ вечеръ, пока вы съ вашими гостями сидѣли за карточнымъ столомъ?

— Нѣтъ, этого быть не могло. Пройти въ уборную можно было только чрезъ ту комнату, гдѣ мы сидѣли, или чрезъ маленькую переднюю, по другую сторону уборной, а въ этой передней весь вечеръ сидѣлъ Томикинсъ.

— Вы сообщили объ этомъ въ полицію? спросилъ Митъ.

— Частнымъ образомъ, отвѣтилъ маіоръ: — я не хотѣлъ оглашать этого дѣла. Съ одной стороны я не могъ подозрѣвать моего слугу, съ другой не хотѣлъ заставить думать, что я подозрѣваю кого-нибудь изъ моихъ гостей. Дѣло это было весьма непріятное и очень раздражило меня въ то время. Я все надѣялся, не окажется ли чего-нибудь; но теперь этого, кажется, слишкомъ поздно ожидать.

— Не знаю, замѣтилъ Митъ. — Эта запонка можетъ оказаться связью между вашимъ воровствомъ и еще болѣе мрачнымъ преступленіемъ, совершеннымъ въ Герон-Дайкѣ. То есть она можетъ повести къ открытію обоихъ виновниковъ, которые можетъ быть окажутся однимъ и тѣмъ же лицомъ. Не соблаговолите ли вы, серъ, назвать мнѣ тѣхъ, на сколько вамъ не измѣнитъ память, которые играли съ вами въ вистъ въ ночь покражи.

— Не имѣю ничего противъ этого, сказалъ маіоръ: — и надѣюсь отъ всего сердца, чтобы это могло быть вамъ полезно. Я могу назвать вамъ всѣхъ, потому что тотъ вечеръ оставилъ неизгладимое впечатлѣніе въ моей памяти.

Митъ записалъ имена подъ его диктовку, такъ же какъ и число того дня когда воровство случилось. Это оказались все люди порядочные и нѣкоторые изъ нихъ даже довольно знатные.

— Двое изъ нихъ, докторъ Бекгаузъ и мой старый товарищъ, серъ Маркусъ Гённъ, умерли, замѣтилъ маіоръ: — изъ другихъ двое живутъ въ Чельтенгамѣ, третій за границей служитъ въ посольствѣ, а четвертый и пятый неизвѣстно мнѣ гдѣ, свѣтъ широкъ.

— Можете вы назвать мнѣ этихъ двухъ послѣднихъ? спросилъ Митъ.

Маіоръ Пайперъ назвалъ.

Вотъ что разсказалъ Митъ въ Герон-Дайкѣ.

— Я привезъ съ собою списокъ этихъ именъ, прибавилъ онъ, когда кончилъ свой разсказъ: — можетъ быть вы и эта дама потрудитесь взглянуть и скажете мнѣ, знаютъ ли въ этихъ окрестностяхъ кого-нибудь изъ этихъ господъ.

Эдвардъ Конрой взялъ отъ него бумагу и пробѣжалъ глазами списокъ, нисколько не ожидая найти знакомое имя. Митъ наблюдалъ за нимъ съ сдерживаемымъ любопытствомъ.

— Адмиралъ Темберлинъ, питалъ Конрой. — Докторъ Бекгаузъ, серъ Гёнтонъ Кливъ…

Предъ слѣдующимъ именемъ онъ вдругъ остановился. Митъ все съ удерживаемымъ любопытствомъ въ глазахъ угрюмо улыбнулся про себя при видѣ удивленія Конроя.

Съ минуту Конрой не спускалъ глазъ съ этого имени, которое онъ еще не произнесъ, потомъ, оправившись, передалъ бумагу мисъ Винтеръ, не говоря ни слова, а только указавъ пальцемъ на имя.

— О, это невозможно! воскликнула Элла съ испугомъ и поблѣднѣвъ какъ смерть.

— Сударыня, вмѣшался Митъ, примѣтивъ ея волненіе: — если какой-нибудь господинъ носилъ теперь эти запонки, изъ этого не слѣдуетъ, чтобы онъ укралъ ихъ у маіора Пайпера. Воръ могъ ихъ продать, а онъ купилъ ихъ законнымъ образомъ.

— Но развѣ вы не видите, серъ? вскричала Элла: — что если этотъ господинъ былъ въ числѣ гостей маіора въ тотъ вечеръ и потерялъ эту запонку здѣсь въ борьбѣ съ Гьюбертомъ Стономъ…

Она замолчала, не будучи въ состояніи продолжать. Митъ медленно кивнулъ головой.

— Да, я вижу… если этотъ господинъ извѣстенъ здѣсь…

— Извѣстенъ! онъ здѣсь живетъ, перебила Элла. — О, Эдвардъ, это не можетъ быть, не можетъ быть!

— Не лучше ли вамъ пойти къ мистрисъ Тойнби, шепнулъ ей женихъ: — не говорите ей ничего. Предоставьте дѣйствовать мнѣ.

— Но, Эдвардъ, вы навѣрно не будете обвинять его! вскричала она громко.

— Разумѣется, не буду. Можетъ быть это страшное подозрѣніе разъяснится. Мистеръ Митъ прежде всего удостовѣрится, есть ли основаніе обвинять его.

Отворивъ дверь для Эллы, Конрой сѣлъ опять на свое мѣсто у стола.

Когда онъ пришелъ къ дамамъ послѣ отъѣзда Мита; онъ увидалъ, что мистрисъ Тойнби не было сказано ни слова.

Вечеромъ онъ опять отправился въ сѣверный флигель — онъ не переставалъ тамъ наблюдать. Идя по коридорамъ, онъ; однако, ни разу не подумалъ о Катеринѣ Кинъ, происшествія этого дня занимали его мысли. Теперь онъ уже зналъ каждый уголокъ и закоулокъ флигеля и могъ тамъ ходить въ темнотѣ точно такъ же, какъ и днемъ. Въ углу галереи стоялъ старый дубовый стулъ, Эдвардъ сѣлъ на него почти машинально. Извѣстіе, привезенное Митомъ, занимало всѣ его мысли, приводило его въ недоумѣніе, тревожило.

Просидѣлъ онъ пять минутъ или двадцать, онъ этого сказать не могъ, когда мертвую тишину вдругъ прервалъ тихій, нѣжный, жалобный голосъ — голосъ женскій, въ которомъ слышались слезы:

— О! зачѣмъ ты не приходишь ко мнѣ? Сколько времени еще должна я ждать?

Послѣ этихъ словъ опять настала тишина. Эдвардъ вскочилъ съ восклицаніемъ удивленія. Онъ такъ былъ погруженъ въ свои мрачныя размышленія, что никакъ не могъ узнать, откуда раздался этотъ голосъ, справа или слѣва, сверху или снизу. Онъ постоялъ нѣсколько минутъ, надѣясь опять услышать голосъ или шаги, или какой-нибудь другой признавъ живого присутствія; но слушалъ онъ напрасно. Онъ услыхалъ только стукъ захлопнувшейся двери въ другомъ флигелѣ дома и больше ничего. Онъ былъ одинъ съ тишиною и мракомъ.

Убѣдившись, что оставаться тутъ долѣе было бы безполезно, онъ медленно спустился съ темной лѣстницы, которая вела внизъ. Эллѣ онъ не хотѣлъ говорить объ этомъ. У нея было довольно заботъ и безъ того. Но онъ рѣшился извѣдать таинственность сѣвернаго флигеля во что бы то ни стало.

Глава XXXI.

Пріѣзжіе въ Розѣ и Коронѣ.

Мистрисъ Карліонъ сидѣла въ столовой своего пріятнаго домика въ Бейсватерѣ, представляя себѣ какимъ путемъ поѣдетъ она на Гіерскіе острова, когда ей принесли письма. Одно изъ нихъ было отъ ея племянницы, Эллы Винтеръ. Мистрисъ Карліонъ распечатала и была поражена извѣстіемъ, которое заключалось въ немъ: ея племянница выходитъ замужъ за Эдварда Конроя!

Удивленіе и огорченіе заставили мистрисъ Карліонъ тотчасъ отправиться въ Норфолькъ.

«И не по этому одному должна я отправиться, говорила она себѣ, садясь въ карету, чтобы ѣхать на желѣзную дорогу: — мнѣ надо удостовѣриться, бросила ли моя племянница свою нелѣпую идею, что она не законная наслѣдница своего дѣда, Джильберта. Въ какомъ смѣшномъ мірѣ мы живемъ!»

Такимъ образомъ, въ этотъ вечеръ мистрисъ Карліонъ съ своей горничной пріѣхала въ Герон-Дайкъ безъ предувѣдомленія.

— Твое письмо, Элла, поразило меня, начала она, не успѣвъ еще проговорить привѣтствій: — неужели ты зашла такъ далеко, что не можешь не разойтить съ твоимъ женихомъ?

— Для чего же расходиться, тетушка Гертруда? спросила Элла.

— Какъ! подумай, милая моя, газетный репортеръ! Я согласна, что онъ очень милый человѣкъ и составилъ себѣ имя, — но онъ не пара наслѣдницѣ Герон-Дайка.

— Я выхожу замужъ не изъ честолюбія, тетушка, а изъ… изъ…

— Любви, хочешь ты сказать. Любовь очень хорошее дѣло въ своемъ родѣ, но зачѣмъ не соединить и то, и другое? Твои мужъ долженъ занимать, по-крайней-мѣрѣ, равное съ тобою положеніе. Я очень недовольна.

— Мнѣ очень жаль, тетушка, и мистеръ Конрой будетъ жалѣть.

— Душа моя! неужели ты будешь имѣть глупость сказать объ этомъ мистеру Конрою? торопливо вскричала мистрисъ Карліонъ. — Я сказала это только для тебя. Я очень люблю мистера Конроя — я такъ его люблю, что не желаю оскорблять его чувствъ, хотя онъ такъ честолюбиво выбралъ тебя.

— Я боюсь, тетушка, что онъ не могъ не полюбить меня.

— Еще бы! Это, конечно, правда. Но если бы у него хоть была хорошая родня, или будь онъ землевладѣлецъ, или адвокатъ, словомъ, что бы то ни было, только не газетный репортеръ, я предпочла бы его всѣмъ другимъ женихамъ твоимъ. Но въ его положеніи…

— Я довольна его положеніемъ, тетушка Гертруда. И вамъ надо вспомнить, прибавила Элла съ улыбкой: — что я познакомилась съ нимъ у васъ. Развѣ вы не помните, съ какимъ удовольствіемъ вы представили его мнѣ.

Мистрисъ Карліонъ завертѣлась на своемъ креслѣ.

— Можно находить удовольствіе видѣть человѣка своимъ гостемъ, сказала она: — но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы было пріятно имѣть его членомъ своей семьи. А о томъ вечерѣ я терпѣть не могла вспоминать съ тѣхъ поръ, вѣдь тогда украли мои брильянты, а теперь еще больше этотъ вечеръ сдѣлается ненавистенъ мнѣ. Но вернемся къ дѣлу. Ты владѣтельница Герон-Дайка.

— Владѣтельница ли я? или, лучше сказать, останусь ли? перебила Элла.

— Слышать не хочу такого вздора, вспылила мистрисъ Карліонъ. — Я говорю о томъ, что ты теперь, и повторю, что дѣвушкѣ въ твоемъ положеніи неприлично выходить за бѣднаго газетнаго репортера.

Элла обвила руками шею тетки и поцѣловала ее.

— Свѣтскія правила не вашимъ устамъ произносить, тетушка, шепнула она. — Предоставьте мнѣ быть счастливой по своему.

Мистрисъ Карліонъ вздохнула. Какъ разно смотрятъ на все молодые и пожилые люди! и какъ невозможно согласить ихъ взгляды! Она должна была покориться этому. Элла имѣла право сама располагать собой. Посѣтовавъ нѣсколько времени, мистрисъ Карліонъ мало-по-малу примирилась съ этимъ бракомъ, тѣмъ болѣе, что Конрой все болѣе и болѣе нравился ей.

Она рѣшилась остаться въ Герон-Дайкѣ, Конрой бывалъ тамъ каждый день и тетка Эллы считала своей обязанностью поддерживать своимъ присутствіемъ племянницу въ общественномъ мнѣніи. Мистрисъ Тойнби была не родственница, и мистрисъ Карліонъ рѣшилась переносить свой кашель эту зиму. Можетъ быть морской воздухъ и здѣсь принесетъ ей пользу.

Когда Чарльзъ Плекетъ былъ въ Герон-Дайкѣ, онъ обѣщалъ мисъ Винтеръ написать къ ней какъ только переговоритъ съ мистеромъ Денисономъ. Вмѣсто Чарльза Плекета написалъ самъ Денисонъ.

"Нёнгем-Прайорсъ".

"Моя милая родственница, вы часто бывали въ моихъ мысляхъ съ тѣхъ поръ какъ я видѣлъ васъ въ Лондонѣ, и съ большимъ удовольствіемъ ожидаю вашего обѣщаннаго посѣщенія весной.

"На прошлой недѣлѣ бывши въ Лондонѣ, я видѣлся съ моимъ повѣреннымъ, Чарльзомъ Плекетомъ, который разсказалъ мнѣ подробно о своей поѣздкѣ въ Герон-Дайкъ. Онъ предпринялъ ее самъ отъ себя и не спросивъ меня, какъ ему слѣдовало сдѣлать. Я имѣю чрезвычайное довѣріе къ здравому смыслу и дѣловымъ способностямъ Плекета, но согласился ли бы я, чтобы онъ посѣтилъ васъ съ такой цѣлью, въ этотъ вопросъ я теперь не стану входить. То что сдѣлано передѣлать нельзя, и мнѣ остаемся только поблагодарить васъ, милая моя, за откровенность и чистосердечіе, съ какими вы отвѣчали на его вопросы. Я сказалъ Плекету, что многіе, при подобныхъ обстоятельствахъ попросили бы его убраться, я самъ, вѣроятно, поступилъ бы такъ.

«На вашемъ мѣстѣ, милая моя, я не сдѣлалъ бы шага болѣе въ томъ дѣлѣ, по которому Плекетъ былъ у васъ. Вы сдѣлали все, чего требовала честь, и болѣе чѣмъ можно было ожидать отъ васъ. Кромѣ того мнѣ кажется, что дальнѣйшія изслѣдованія ни къ какому результату не приведутъ. Оставьте въ покоѣ это дѣло, вотъ вамъ мой совѣтъ. Я не имѣю особеннаго желанія сдѣлаться владѣльцемъ Герон-Дайка, особенно теперь, когда я узналъ васъ и полюбилъ. У меня денегъ довольно и для себя и для повѣсы, который будетъ моимъ наслѣдникомъ. Для чего желать еще большаго?

Не забудьте, что я ожидаю васъ въ Нёнгем-Прайорсъ весной. А пока вамъ ничего больше не будетъ писать любящій васъ родственникъ

"Джильбертъ Денисонъ".

P. S. Я ожидаю Френка недѣли чрезъ двѣ. Постараюсь приковать его за ноги до вашего пріѣзда. Я такъ желаю, чтобы вы познакомились съ нимъ».

— Очевидно мистеръ Денисонъ рѣшилъ, чтобы вы влюбились въ его таинственнаго сына! сказалъ Эдвардъ, съ улыбкой, прочтя письмо, которое мисъ Винтеръ показала ему.

Элла кивнула головой.

— А вѣдь это было бы самымъ благоразумнымъ способомъ уладить все, это соединило бы-двѣ отрасли фамиліи и состояніе ихъ. Какая жалость, что вы отдали ваше сердце не кому слѣдовало!

— Я сама начинаю это думать, отвѣтила Элла, принявъ серіозяый видъ. — Можетъ быть еще не поздно потребовать назадъ мое сердце и отдать его по вашему совѣту.

— Опрометчивость никогда къ добру не доводитъ. Не лучше ли подождать возвращенія странствующаго родственника? Можетъ быть онъ не оцѣнитъ приношенія?

— А если оцѣнитъ?

— Навѣрно не такъ какъ тотъ, кому оно принадлежитъ теперь.

— Навѣрно столько же.

— Въ такомъ случаѣ, если пожелаете можете взять назадъ.

Элла взглянула на своего жениха.

— Вы это говорите не шутя?

— Нисколько.

«Неужели я ему надоѣла?» подумала Элла.

— Вы послушаетесь совѣта мистера Денисона, и оставите въ покоѣ вопросъ о наслѣдствѣ? продолжалъ Конрой послѣ нѣкотораго молчанія.

— Нѣтъ. И вы вѣдь этого не пожелаете?

— Нѣтъ. Я думаю, что если былъ обманъ, то его надо прослѣдить и открыть. Я всегда это говорилъ. Но знаете ли вы почему главное я этого желаю?

— Почему?

— Для вашего собственнаго спокойствія, моя дорогая. Я вижу, что вы не будете спокойны, пока это не разъяснится.

— Это правда, это правда! Но, Эдвардъ, что можемъ мы сдѣлать? Что можемъ мы сдѣлать болѣе того что уже сдѣлали мы?

— Ничего — пока. И право такъ или иначе это все равно.

— Вы хотите сказать, что все равно имѣю ли я право на имѣніе, или нѣтъ?

— Почти.

— Я не понимаю васъ сегодня, Эдвардъ.

Конрой улыбнулся.

— Вы послѣ лучше будете понимать меня.

— Этого не будетъ никогда, если я выйду за молодого Денисона.

— Будетъ, не смотря на молодого Денисона, отвѣтилъ Конрой съ задорливой улыбкой на губахъ.

Всѣ знали, что мистрисъ Дёчи страдала отъ сильной простуды. Вдругъ, не простившись ни съ кѣмъ, уѣхала она въ Лондонъ съ тѣмъ, конечно, чтобы посовѣтоваться съ лучшими докторами. Въ Нёллингтонѣ надѣялись, что она выздоровѣетъ, потому что ее тамъ всѣ любили.

Мистрисъ Дёчи не вернулась; и потомъ узнали, что ея хорошо извѣстный миніатюрный фаэтонъ и пара пони были куплены лордомъ Кемберли и подарены имъ его теткѣ мистрисъ Фесзерстонъ. Судя по этому, возвращеніе мистрисъ Дёчи въ Нёллингтонъ казалось событіемъ довольно проблематическимъ. Капитана Леннокса, который поселился въ Лондонѣ, а въ Сирени являлся изрѣдка, пріѣзжая съ вечернимъ поѣздомъ и уѣзжая съ утреннимъ, разспрашивали объ этомъ, и онъ сказалъ, что нездоровье мистрисъ Дёчи продолжается и можетъ быть ей придется поѣхать за границу. Распространились слухи, что и капитанъ также оставляетъ Нёллингтонъ. Онъ этого не опровергалъ и не подтверждалъ, а говорилъ, что это будетъ зависѣть отъ здоровья его сестры.

Въ одинъ вечеръ, когда капитанъ остался нѣсколько долѣе обыкновеннаго, онъ пришелъ въ бильярдную «Розы и Короны». Ленноксъ безъ общества существовать не могъ, и не былъ въ состояніи провести вечеръ дома безъ гостей.

Сыгравъ нѣсколько партій съ молодымъ мистеромъ Сендисомъ изъ Дёнскаго Парка, онъ уходилъ изъ гостиницы, когда трактирщикъ Бёттерби отвелъ его въ сторону.

— Не могу ли я поговорить съ вами, серъ?

— Что вамъ? рѣзко вскрикнулъ капитанъ.

— Извините, капитанъ, если я васъ спрошу; но правда ли, что вы оставляете Сирени?

— А вамъ что до этого? спросилъ капитанъ, бросивъ подозрительный взглядъ на хозяина гостиницы.

— Я знаю человѣка, который взялъ бы у васъ котеджъ съ мебелью и со всѣмъ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Кто же это? спросилъ капитанъ.

— Мистеръ Норрисъ, серъ. Онъ стоитъ въ моей гостиницѣ.

— Зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ?

— Да такъ, разъѣзжаетъ по разнымъ мѣстамъ. Онъ не джентльменъ, но, кажется, очень богатъ. Должно быть нажился торговлей и теперь хочетъ поселиться здѣсь, ему здѣсь понравилось, у него двѣ взрослыя дочери, вотъ я и думалъ…

— Понимаю, перебилъ Ленноксъ.

Онъ помолчалъ, кусая губы и потупивъ глаза въ землю.

«Какой у него больной видъ», думалъ трактирщикъ, смотря на капитана. «Это должно быть отъ лондонской жизни, она скажется на человѣкѣ въ концѣ-концовъ».

— Можетъ быть было бы не худо повидаться съ этимъ мистеромъ Норрисомъ, сказалъ капитанъ Ленноксъ, выходя изъ задумчивости. — Сказать вамъ по правдѣ, Бёттерби, я намѣренъ оставить Нёллингтонъ.

— Мы слышали. Очень жалѣемъ, серъ.

— Однако ничего пока не рѣшено. Видите, моя сестра находитъ, что здѣсь для нея холодно, да и самъ я не совсѣмъ здоровъ. Мы хотимъ путешествовать года два. Я посмотрю какъ она будетъ себя чувствовать, когда съѣзжу въ Лондонъ. Можетъ быть мы еще вернемся сюда.

— Мы будемъ жалѣть, если вы отъ насъ уѣдете, сказалъ Бёттерби.

Лицо капитана выражало нерѣшимость, и прошло минуты двѣ, прежде чѣмъ онъ сказалъ:

— Вы бы спросили вашего посѣтителя какой домъ ему нуженъ. Можетъ быть Сирени окажутся слишкомъ малы или слишкомъ дороги для него. Въ такомъ случаѣ мнѣ было бы безполезно видѣться съ нимъ. Я зайду къ вамъ утромъ часовъ въ десять, и тогда вы скажете мнѣ о результатѣ.

Съ этими словами капитанъ Ленноксъ поправилъ камелію къ своей петлицѣ, закурилъ сигару, взялъ подъ руку молодого Сендиса и ушелъ.

Аккуратно въ десять часовъ на слѣдующее утро пришелъ капитанъ въ гостиницу «Роза и Корона».

— Мистеръ Норрисъ желалъ бы видѣть васъ, серъ, началъ трактирщикъ: — я вчера съ нимъ говорилъ; изъ его словъ я могъ понять, что если вы съ нимъ сойдетесь, то онъ возьметъ Сирени. Онъ немножко страненъ, но пріятный человѣкъ, когда съ нимъ поговоришь.

— Покажите мнѣ его комнату.

Норрисъ былъ высокій, неуклюжій человѣкъ, одѣтый какъ деревенскій сквайръ въ сертукъ, штиблеты, синій съ бѣлымъ галстукъ и высокій воротникъ; а платье какъ-то неловко на немъ сидѣло. Онъ всталъ изъ-за завтрака, когда Ленноксъ къ нему вошелъ, и рукою указалъ ему на стулъ.

— Очень радъ видѣть васъ, серъ, сказалъ онъ: — чрезъ двѣ минуты буду къ вашимъ услугамъ. Я сегодня утромъ немножко поздно всталъ.

— Не торопитесь, вѣжливо сказалъ капитанъ Ленноксъ.

Но мистеръ Норрисъ позвонилъ и велѣлъ убрать подносъ.

Потомъ онъ придвинулъ свое кресло нѣсколько ближе къ камину, такъ чтобы сидѣть напротивъ своего гостя, и протянулъ свои большія костлявыя руки къ яркому огню.

— Мнѣ сказали, серъ, что у васъ здѣсь есть хижинка, которую вы желаете оставить, началъ онъ: — а такъ какъ мнѣ нужно нѣчто въ этомъ родѣ, то мы можетъ быть сойдемся.

— Можетъ быть, мистеръ Норрисъ. Но входить въ подробности, прежде чѣмъ вы увидите котеджъ, можетъ быть будетъ безполезно. Я могу сказать вамъ только, что контрактъ продолжается еще три года, и что мнѣ хотѣлось бы вмѣстѣ съ котеджемъ продать мебель.

— Прекрасно. Если котеджъ мнѣ понравится, мы въ условіяхъ сойдемся, я надѣюсь.

— Когда мнѣ быть у васъ?

— Чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше. Я долженъ завтра ѣхать въ Лондонъ. Угодно вамъ сегодня въ два часа? У васъ будетъ время осмотрѣть котеджъ до сумерекъ, а потомъ вы, можетъ быть, удостоите отобѣдать у меня, если не приглашены въ другое мѣсто.

— Прекрасно. Ровно въ два я буду у васъ.

Въ назначенное время Норрисъ пріѣхалъ въ Сирени, и капитанъ повелъ его осматривать все. Норрисъ очень внимательно заглядывалъ въ каждый: уголокъ, каждый шкапъ и чуланъ. На мебель онъ большаго вниманія не обращалъ.

— Для меня и моихъ дѣвочекъ это довольно хорошо, сказалъ онъ, махнувъ своей широкой рукой, когда Ленноксъ замѣтилъ, что коверъ въ гостиной немножко потертъ.

А послѣ всего осмотрѣли садъ.

— Мнѣ нравится все, что я видѣлъ, сказалъ Норрисъ, когда они возвращались въ комнаты: — но прежде чѣмъ я дамъ окончательный отвѣтъ, я долженъ спросить моихъ двухъ дѣвочекъ. Не я одинъ буду жить здѣсь, а и онѣ также, капитанъ. Онѣ теперь въ западной Ирландіи, но вернутся чрезъ недѣлю.

— Чрезъ недѣлю?

— Можетъ быть вамъ неудобно ждать такъ долго моего отвѣта?

Капитанъ отвѣтилъ, что недѣлей больше, недѣлей меньше ничего не значитъ для него.

За обѣдомъ Ленноксъ былъ очень вѣжливъ съ своимъ гостемъ, хотя не разговорчивъ. Однако, Норрисъ съ своей стороны разговора не прерывалъ, дѣлая честь вкуснымъ блюдамъ, которыми его угощали. Онъ, ничего не говорилъ о своей профессіи, но по нѣкоторымъ признакамъ Ленноксъ заключилъ, что онъ человѣкъ бывалый и знакомый съ разными сторонами жизни. Послѣ обѣда пришелъ Сендисъ и еще трое-четверо гостей, потомъ перешли въ курительную, и наконецъ, кто-то предложилъ карты.

— Вы играете, мистеръ Норрисъ, спросилъ Ленноксъ съ безпечнымъ видомъ.

— Только въ вистъ, отвѣтилъ Норрисъ съ улыбкой: — но я вамъ мѣшать не буду. Если кто-нибудь изъ васъ поучитъ меня, я сдѣлаю что могу.

Сендисъ взялся за роль ментора и нашелъ своего ученика очень способнымъ. Онъ скоро сказалъ:

— Я думаю, мистеръ Норрисъ, что вы теперь можете играть сами.

На это Норрисъ кивнулъ головой.

Сначала счастіе было рѣшительно противъ него, но мало-по-малу проигранные соверены возвращались въ его карманы. Норрисъ отличался такою странностью, что когда проигрышъ его оказывался больше обыкновеннаго, онъ откидывался на спинку своего стула и громко хохоталъ, между тѣмъ, какъ если карты оказывались въ его пользу, онъ становился мраченъ какъ судья. Сендисъ смотрѣлъ на него въ лорнетъ какъ на какого-то страннаго звѣря, попавшаго сюда по ошибкѣ, между тѣмъ, какъ холодные и проницательные глаза капитана Леннокса все чаще и чаще обращались на его гостя. Въ мысляхъ капитана начало мелькать, что Норрисъ не такой новичекъ, какимъ старался выставить себя. Въ концѣ вечера онъ остался въ выигрышѣ, только не много.

Норрисъ ушелъ первый. Онъ сдѣлалъ неловкій поклонъ всей компаніи вообще, а капитану пожалъ руку.

— Все будетъ рѣшено чрезъ недѣлю, шепнулъ онъ съ значительнымъ взглядомъ. — Будьте увѣрены, прощайте.

— Что это за оригиналъ, сказалъ Сендисъ, когда дверь затворилась за долговязой фигурой Норриса. — Гдѣ вы его подцѣпили, Ленноксъ.

— Я радъ, что онъ ушелъ, сказалъ Ленноксъ съ утомленнымъ видомъ. — Онъ беретъ у меня этотъ котеджъ — если я рѣшусь оставить его.

— Что это, старый дружище, какой у васъ унылый видъ сегодня, продолжалъ Сендисъ, пристально смотря на Леннокса.

— Я не въ духѣ. Эти противные англійскіе вѣтры убьютъ хоть кого.

Капитанъ Ленноксъ дѣйствительно былъ радъ, что Норрисъ ушелъ, и онъ обрадовался бы еще больше, если бы не видалъ его никогда. Онъ почувствовалъ къ нему большое отвращеніе, въ которомъ не могъ датъ себѣ отчета, и какой-то страхъ, который все увеличивался, по мѣрѣ того, какъ проходила ночь.

Сонъ его былъ очень безпокойный, ему все представлялась во снѣ высокая долговязая фигура Норриса, и даже во снѣ онъ чувствовалъ, что ненавидитъ его.

На слѣдующее утро капитанъ уѣхалъ въ Лондонъ съ раннимъ поѣздомъ. Онъ думалъ, что ему столько же какъ и сестрѣ его былъ нуженъ другой воздухъ.

Конрой жилъ въ Нёллингтонѣ въ гостиницѣ «Роза и Корона», Онъ раза два встрѣчался съ Норрисомъ на лѣстницѣ какъ незнакомый. Но въ этотъ вечеръ, когда Конрой ложился спать, въ дверь его гостиной постучались и явился Норрисъ.

— Я имѣю кое-что сказать вамъ, серъ.

— А, это вы, мистеръ Митъ! отвѣтилъ Конрой. — Войдите. У васъ вѣрно есть для меня какая-нибудь новость, что это? Садитесь.

— Я сдѣлалъ нѣсколько любопытныхъ открытій о прошлой жизни господина, который живетъ здѣсь подъ именемъ капитана Леннокса.

— Подъ именемъ! Развѣ это не его настоящее имя?

— Онъ въ своей жизни носилъ множество именъ; и которое настоящее знаетъ онъ одинъ.

Митъ вынулъ записную книжку, раскрылъ ее и началъ свой разсказъ:

— Десять лѣтъ тому назадъ, Ленноксъ слылъ подъ именемъ Блейдона, въ то время онъ былъ настройщикомъ большой фортепіанной фирмы въ Лондонѣ. Онъ лишился этого мѣста, потому что много цѣнныхъ вещей пропало изъ разныхъ домовъ, куда его посылали. Потомъ мы слышимъ, что подъ именемъ Перка онъ служилъ бухгалтеромъ въ модной гостиницѣ въ Мейферѣ. Тамъ тоже случилось воровство, онъ ли это сдѣлалъ или нѣтъ, я удостовѣриться не могъ, но только онъ очень скоро лишился мѣста. Послѣ этого онъ уѣхалъ за границу на три года, и его видѣли въ Парижѣ, Брюсселѣ, Гомбургѣ и другихъ мѣстахъ. Такими-то способами, и вѣроятно, успѣшной картежной игрой онъ накопилъ себѣ порядочную сумму, потомъ мы находимъ его въ Чельтенгамѣ.

— Въ Чельтенгамѣ! невольно воскликнулъ Конрой.

— Въ Чельтенгамѣ, серъ. Онъ тогда уже сдѣлался капитаномъ Ленноксомъ и большимъ щеголемъ. Разумѣется, тогда онъ воздерживался отъ незаконнаго присвоенія чужой собственности и позволялъ себѣ только поддаваться большому искушенію, какъ, напримѣръ, съ вещами маіора Пайпера. Своимъ искуствомъ въ картежной и бильярдной игрѣ онъ успѣлъ составить себѣ очень приличный доходъ. Онъ заманивалъ къ себѣ богатыхъ молодыхъ людей и обиралъ ихъ. Вы слѣдите за мною, серъ?

— Вполнѣ.

— Оказывается, что онъ опасался оставаться долѣе въ Чельтенгамѣ, и благоразумно отретировался, прежде чѣмъ подозрѣніе коснулось его. Сопровождаемый своей сестрой, мистрисъ Дёчи, пріѣхалъ онъ въ Норфолькъ и нанялъ Сирени на пять или на шесть лѣтъ. Выборъ такого мѣста казался страненъ, замѣтилъ Митъ, заглянувъ опять въ свою записную книжку: — но, конечно, Ленноксъ зналъ что дѣлаетъ, и я не сомнѣваюсь, что планъ его удался вполнѣ. Онъ вѣрно зналъ, что въ этой части страны есть много знатныхъ молодыхъ людей, у которыхъ больше денегъ въ карманѣ, чѣмъ мозга въ головѣ, а такъ какъ у капитана было больше мозга чѣмъ денегъ, то это какъ разъ могло дополнить разницу. Жаль, серъ, очень жаль, прибавилъ Митъ, торжественно качая головой: — что такой искусный мошенникъ не остановился во время, онъ могъ бы остальную жизнь провести какъ джентльменъ.

Эдвардъ Конрой задумался. Въ этомъ разсказѣ ему показались противорѣчія.

— Вы говорите, мистеръ Митъ, что Ленноксъ былъ настройщикомъ и бухгалтеромъ въ гостиницѣ, сказалъ онъ: — но онъ несомнѣнно джентльменъ по воспитанію и обращенію. Мнѣ кажется, онъ и родился джентльменомъ.

— Въ этомъ нельзя сомнѣваться, серъ. Это только повтореніе старой исторіи. Сынъ благородныхъ родителей, получилъ, хорошее образованіе, началъ жизнь прилично, потомъ искушеніе, слабость, разореніе. Потомъ новая жизнь подъ чужимъ именемъ… Ахъ! серъ, такіе случаи, къ несчастію, слишкомъ обыкновенны; страненъ этотъ міръ, а жить въ немъ надо.

— Какъ вы думаете, насколько мистрисъ Дёчи была замѣшана въ этихъ непріятныхъ дѣлахъ?

Частный сыщикъ покачалъ головой.

— Серъ, я не могу на это отвѣчать. Мы еще ничего противъ нея не узнали, да и не желаемъ узнавать. Она очень привязана къ своему брату. Не можетъ быть, чтобы она жила съ нимъ съ закрытыми глазами, и не примѣчала, что онъ набиваетъ карманы, обыгрывая въ карты молодежь. Знала-ли она что-нибудь хуже этого, я не могу сказать, но если и знала, конечно, не стала бы на него доносить, но должно быть жила въ постоянномъ страхѣ. Мужъ ея былъ военный, умеръ молодой и оставилъ ей хорошее состояніе, которое она имѣетъ и теперь. Ее любятъ и знакомство у нея хорошее.

— Что вы теперь намѣрены предпринять? спросилъ Конрой.

— Выхлопочу разрѣшеніе на производство обыска и осмотрю всякій уголокъ въ Сиреняхъ.

— Съ какой-нибудь особенной цѣлью?

— Да. Я надѣюсь найти запонку малахитовую съ золотомъ подъ пару той, которая была найдена въ аллеѣ герон-дайкской.

Конрой улыбнулся. Это казалось ему надеждой несбыточной.

— Вы не можете ожидать найти. Зная, что потерялъ одну запонку въ борьбѣ съ Гьюбертомъ Стономъ, Ленноксъ, навѣрно прежде всего, позаботился припрятать подальше другую.

— Позвольте мнѣ сказать вамъ, мистеръ Конрой, что, по всей вѣроятности, онъ этого не сдѣлалъ. Преступники всегда дѣлаютъ какую-нибудь гибельную ошибку и не уничтожаютъ того, что можетъ ихъ погубить.

Глава XXXII.

Вмѣсто наконецъ.

Филиппъ Кливъ уѣхалъ въ Лондонъ въ среду, а въ четвергъ вечеромъ леди Кливъ ждала его возвращенія. Но Филиппъ не вернулся.

"Онъ вѣрно остался провести вечеръ съ мистеромъ Бутлемъ, сказала она себѣ: «а я получу утромъ письмо».

Утромъ письма не принесли и леди Кливъ почти не дотронулась до завтрака.

«Онъ вернется сегодня», подумала она: «и разсудилъ, что не къ чему писать».

Но когда и пятница прошла, а Филиппъ не вернулся и въ суботу не пришло письмо, леди Кливъ испугалась. Разумѣется, дѣла могли задержать его, но почему онъ не пишетъ? Филиппъ былъ всегда такъ почтителенъ къ ней.

«Пошлю узнать къ мистеру Типледи», подумала она.

Она послала бы уже давно, но Филиппъ не любилъ, чтобы о немъ разузнавали. Разъ, когда онъ загостился въ Норвичѣ, леди Кливъ сама ходила въ контору и Филиппъ остался этимъ недоволенъ.

— Бриджета, приказала леди Кливъ своей горничной, которая служила у нея много лѣтъ и была такъ же хорошо извѣстна въ Нёллингтонѣ какъ и леди Кливъ: — сходите въ контору узнать, когда ждутъ мистера Клива. Можете сказать, если хотите, что я немножко безпокоюсь, не получая извѣстія отъ него.

Бриджета ушла въ своемъ шотландскомъ пледѣ и черной шляпкѣ. Типледи стоялъ у дверей конторы и смотрѣлъ по сторонамъ. Бриджета передала порученіе своей госпожи.

— Леди Кливъ прислала узнать отъ меня о мистерѣ Филиппѣ, сказалъ архитекторъ, выслушавъ Бриджету: — а я сейчасъ хотѣлъ послать спросить объ этомъ же леди Кливъ.

Знаменитый архитекторъ, извѣстный не въ одномъ этомъ графствѣ, былъ добрый, незаносчивый человѣкъ, маленькій, худенькій и неразговорчивый.

— Миледи думаетъ, серъ, что вамъ должно быть извѣстно, что задерживаетъ въ Лондонѣ мистера Филиппа.

— Ничего объ этомъ не знаю, Бриджета. Я даже не знаю зачѣмъ объ поѣхалъ. Его отсутствіе несовсѣмъ для насъ удобно.

Бриджета, пользовавшаяся довѣріемъ своей барыни, не могла этого понять.

— Вѣдь мистеръ Филиппъ поѣхалъ по вашимъ дѣламъ, серъ?

— Совсѣмъ нѣтъ. Мистеръ Бестъ получилъ отъ него записку въ среду утромъ, онъ писалъ, что ѣдетъ въ Лондонъ по дѣламъ, но вернется на слѣдующій день. Послѣ того мы ничего о немъ не слыхали. Поклонитесь отъ меня вашей барынѣ и скажите ей это.

Леди Кливъ теперь положительно испугалась. Разныя непріятныя предчувствія наполнили ея материнское сердце. Лондонъ былъ городъ опасный во многихъ отношеніяхъ, она слышала и вполнѣ вѣрила тому, что не проходило дня, чтобы кто-нибудь не пропалъ тамъ безъ вѣсти.

Она послала нанять карету и поѣхала въ контору. Типледи былъ въ своемъ кабинетѣ и придвинулъ ей кресло.

— Я былъ бы очень радъ сообщить вамъ, что удерживаетъ его, если бы зналъ, сказалъ онъ съ ласковой улыбкой. — Мы полагали, что онъ поѣхалъ по вашимъ дѣламъ. Пропалъ? нѣтъ, любезная леди Кливъ, не воображайте такихъ небылицъ. Филиппъ уже не ребенокъ, онъ сумѣетъ уберечь себя.

— Но зачѣмъ могъ онъ поѣхать въ Лондонъ? и зачѣмъ сдѣлалъ изъ этого тайну?

— Сказать по правдѣ я и самъ это понимаю не совсѣмъ. Бестъ сказалъ мнѣ сегодня, а онъ слышалъ отъ Плимптона, что Филиппъ отдалъ деньги на какую-то спекуляцію. Вы ничего не знаете объ этомъ?

— Ничего, отвѣтила леди Кливъ.

— Я позову Беста, сказалъ архитекторъ.

Но, сходивъ въ контору, онъ узналъ, что Бестъ вышелъ. Онъ привелъ съ собою Ричарда Плимптона. Этотъ молодой человѣкъ былъ братъ Кьюрета, помощника викарія Кетля, и большой пріятель Филиппа.

Плимптонъ, пожавъ руку леди Кливъ, сказалъ ей, находя это нужнымъ при настоящихъ обстоятельствахъ, что Филиппъ купилъ акціи Германдадскихъ серебряныхъ рудниковъ, и поѣхалъ въ Лондонъ продать ихъ.

— О! онъ на это употребилъ свои деньги? сказалъ Типледи: — я вчера случайно слышалъ объ этихъ рудникахъ.

— Вѣдь это очень богатые рудники, серъ? съ энтузіазмомъ вскричалъ Плимптонъ.

— Очень! сухо отвѣтилъ архитекторъ.

— Капитанъ Ленноксъ доставилъ ему эти акціи, серъ. Онъ одинъ изъ директоровъ и имѣетъ самъ большую долю.

— Очень о немъ жалѣю, вскричалъ Типледи: — съ рудниками приключилась бѣда.

— Нѣтъ? вскричалъ молодой человѣкъ, вытаращивъ глаза. — Неужели? ужъ не это ли задерживаетъ Леннокса въ Лондонѣ все это время, прибавилъ онъ, пораженный внезапной мыслью.

— Безъ сомнѣнія. Теперь вы можете итти, мистеръ Плимптонъ. Желалъ бы я знать, много ли рискнулъ Филиппъ отдать на это пропащее дѣло? спросилъ архитекторъ леди Кливъ, когда писарь ушелъ.

— Это печальное извѣстіе для меня, сказала она, отирая свое блѣдное лицо. — Мы можемъ узнать въ банкѣ, много ли денегъ вынулъ онъ. Все-таки это лучше, чѣмъ если бы онъ пропалъ.

— Разумѣется, улыбнулся Типледи. — Все-таки я не вижу, зачѣмъ Филиппъ остается въ Лондонѣ. Это разгласилось уже нѣсколько дней. Разузнать мнѣ въ банкѣ, леди Кливъ?

— Потрудитесь. Я буду очень благодарна вамъ.

— Мнѣ нужно ваше полномочіе, а то мнѣ не скажутъ, впрочемъ, не знаю, имъ извѣстно, что я Филиппу добрый другъ.

Рѣшили, что онъ поѣдетъ теперь съ леди Кливъ. Остановились у банка. Типледи пошелъ туда и вернулся съ серіознымъ лицомъ.

— Вамъ не отвѣтили? спросила леди Кливъ.

— О! на счетъ этого не сдѣлали затрудненій…

— Сколько же онъ вынулъ?

— Почти все.

Бѣдная леди Кливъ вернулась домой еще въ большемъ безпокойствѣ. Что если Филиппъ, испуганный потерей денегъ, рѣшился на… на какой-нибудь опрометчивый поступокъ!

Субота прошла. На мать жалко было смотрѣть. Она сидѣла у окна, которое выходило на калитку, и ждала того, кто не приходилъ.

И на другой день, въ воскресенье, письма отъ Филиппа не было. Докторъ Спрекли собирался въ церковь, когда къ нему вбѣжала Бриджета. Съ ея барыней вдругъ случился одинъ изъ ея давнишнихъ припадковъ, и докторъ долженъ былъ спѣшить къ ней.

У доктора въ это время былъ на рукахъ другой больной — викарій Френсисъ Кетль, страдавшій подагрой. Зайдя къ нему послѣ обѣдни, докторъ упомянулъ Маріи о болѣзни леди Кливъ.

— Ей такъ было хорошо послѣднее время, сѣтовалъ онъ. — Душевное безпокойство вызвало этотъ припадокъ, и больше ничего.

— Душевное безпокойство? повторила Марія.

— Да, объ ея безпутномъ сынѣ. Онъ поѣхалъ въ Лондонъ въ среду и съ тѣхъ поръ о немъ неизвѣстно ничего. Она страшно безпокоится, воображая, что съ нимъ случилось какое-нибудь несчастіе.

— Но почему съ нимъ можетъ случиться несчастіе? спросила Марія и сердце ея сильно забилось.

— Да, почему? Онъ самъ на себя навлекъ несчастіе, это такъ. Взялъ да истратилъ всѣ свои деньги…

— О! какъ это? проговорила Марія.

— Какъ! отвѣтилъ докторъ, смотря на измѣнившееся лицо Маріи: — накупилъ акцій какихъ-то рудниковъ, а они и лопнули.

Марія въ этотъ же день отправилась къ леди Кливъ. Она нашла ее очень больной. Марія скрыла свои опасенія и предчувствія и говорила весело, хотя время отъ времени слезы навертывались на ея глазахъ при мысли, что можетъ быть она не увидитъ Филиппа на этомъ свѣтѣ никогда. Болѣе прежняго понимала она теперь, какъ онъ дорогъ ея сердцу.

Сколько дней прошло въ этомъ страшномъ безпокойствѣ, ни леди Кливъ, ни Марія не заботились считать. Викарію было лучше, хотя онъ еще лежалъ на диванѣ въ своей комнатѣ, и Марія много времени проводила въ Гомделѣ. Въ одно утро леди Кливъ получила телеграмму. Она сдѣлала знакъ Маріи, чтобы та прочла.

"Максвельская Терраса, № 6, Лондонъ.

"Отъ Филиппа Клива.

«Со мною случилось небольшое приключеніе, которое задержитъ меня въ Лондонѣ еще на нѣсколько дней. Опаснаго ничего нѣтъ, не пугайтесь. Завтра опять пришлю телеграмму».

— Слава Богу! мой сынъ еще живъ. Однако, странно, зачѣмъ онъ не написалъ, сказала леди Кливъ, протянувъ руку къ телеграммѣ. — Кчему завтра посылать телеграмму? Если бы онъ сегодня вечеромъ отправилъ письмо, я получила бы его сегодня утромъ. Ему вѣрно такъ худо, что онъ это скрываетъ отъ меня и онъ должно быть такъ боленъ, что не можетъ писать. Онъ можетъ быть при смерти, а я не могу ѣхать къ нему!

— Я поѣду къ нему, любезная леди Кливъ! сказала Марія и на щекахъ ея вспыхнулъ прелестный румянецъ.

— Вы, милая моя!

— Да, я. Ѣхать я могу. Папа теперь почти здоровъ.

— Прилично ли это будетъ? Вы…

— Я его невѣста и никто болѣе меня не имѣетъ права быть возлѣ него?

Она бросилась на шею леди Кливъ и онѣ вмѣстѣ поплакали.

Марія не теряла времени. Прежде чѣмъ удивленный викарій успѣлъ согласиться или отказать, прежде даже чѣмъ успѣлъ хорошенько понять въ чемъ дѣло, она была уже на пути къ станціи желѣзной дороги.

Въ тотъ же вечеръ Марія Кетль постучалась въ дверь дома подъ № 6, на Максвельской террасѣ, и спросила мистера Клива.

Прежде чѣмъ слуга успѣлъ отвѣтить, сѣдой румяный господинъ вышелъ изъ боковой комнаты въ переднюю и сказалъ, смотря на Марію сквозь очки:

— Пожалуйте сюда, пожалуйте сюда. Да, мистеръ Кливъ здѣсь. Онъ мой гость, а вы его родственница, я полагаю? прибавилъ онъ, провожая Марію въ гостиную: — можетъ быть его сестра?

— Нѣтъ, не сестра его, пролепетала Марія, вдругъ понявъ затруднительность своего положенія: — я ему не родня.

— Не родня! повторилъ старикъ, смотря на нее.

Но въ выраженіи его румянаго лица было что-то доброжелательное, а въ честныхъ глазахъ такая доброта, что Марія пріободрилась.

— Я его невѣста, серъ, сказала она просто: — некому было пріѣхать, кромѣ меня.

— Его невѣста! Боже мой! да вѣдь это очень мило, знаете! У меня никогда не было невѣсты; а я часто этого желалъ. Меня зовутъ Марджорамъ, Джозія Марджорамъ, бывшій торговецъ въ Сити, теперь оставилъ дѣла и не дѣлаю ничего-ничего. Трудненько приходится иногда.

— Но Филиппъ… мистеръ Кливъ очень боленъ, серъ? спросила Марія. — Я должна послать телеграмму его матери. Что случилось съ нимъ?

— Садитесь, душа моя, а я все вамъ разскажу. Какой это былъ благородный поступокъ! Я стоялъ у окна въ моей гостиной, посвистывалъ и думалъ такъ особенно ни о немъ, какъ вдругъ изъ-за угла показался во всю прыть кабріолетъ, а по дорогѣ бѣжалъ ребенокъ, оступился и упалъ, молодой человѣкъ, проходившій мимо, бросился и схватилъ ребенка на руки. Но было уже поздно, кабріолетъ наѣхалъ на него, ребенокъ отдѣлался легкимъ ушибомъ, но молодой человѣкъ получилъ сильный толчекъ. «Въ больницу его», кричалъ сбѣжавшійся народъ.

" — Я возьму его къ себѣ, отвѣтилъ я, ко мнѣ его и отнесли. На визитной карточкѣ мы нашли его имя: «Мистеръ Кливъ», а адреса не было, такъ что я не могъ дать знать его друзьямъ.

— А онъ такъ былъ боленъ, что не могъ сказать вамъ свой адресъ?

— Да; онъ былъ безъ чувствъ. Но теперь ему лучше, о! гораздо лучше, прибавилъ старикъ: — и доказательствомъ служитъ то, что онъ самъ продиктовалъ телеграмму въ леди Кливъ. Мой докторъ и другой, приглашенный на консультацію, оба сказали, что мы скоро поставимъ его на ноги.

— Мнѣ хотѣлось бы видѣть его, серъ, сказала Марія тихимъ голосомъ.

— Увидите, увидите, вотъ я поговорю съ сидѣлкой. А пока моя экономка, мистрисъ Вель, добрая старушка, проведетъ васъ въ вашу комнату, чтобы вы сняли шляпку. Мы приготовили эту комнату для его матери, думая, что она пріѣдетъ.

Старая экономка вошла съ поклономъ. Она приняла Марію за дочь леди Кливъ. Марія сняла дорожныя одежды и мистеръ Марджорамъ проводилъ ее въ комнату Филиппа. Марія увидала на подушкѣ его блѣдное лицо, и наклонившись къ нему, прошептала:

— О! милый мой! Слава Богу, я нашла васъ, наконецъ!

Марія рѣшила мысленно, что не оставитъ его болѣе.

Послѣ своей первой несчастной ночи въ Лондонѣ, Филиппъ нѣсколько образумился, рѣшился вернуться въ Нёллингтонъ и признаться во всемъ своей матери и мистеру Типледи. Дѣлать было больше нечего. Но прежде онъ хотѣлъ еще разъ побывать въ конторѣ Германдадскихъ рудниковъ и удостовѣриться, если возможно, дѣйствительно ли рушилось все.

Контора по прежнему оказалась заперта, и Филиппъ ничего не могъ узнать. Уходя, онъ встрѣтился съ однимъ господиномъ, котораго видалъ въ Сиреняхъ, знакомимъ капитана Леннокса и мистрисъ Дёчи. Этотъ господинъ также купилъ акціи Германдадскихъ рудниковъ и приходилъ въ Сити за тѣмъ же, за чѣмъ пришелъ Филиппъ.

— Ленноксъ? Нѣтъ, я не могу сказать вамъ гдѣ онъ; я не видалъ его послѣднее время, отвѣтилъ онъ на вопросъ Филиппа. — Ленноксу пришлось хуже, чѣмъ намъ. Онъ, должно быть, уѣхалъ къ своимъ знакомымъ въ Вандсвортъ; онъ ѣздитъ туда иногда.

— Можете вы датъ мнѣ ихъ адресъ?

— Могу. Я былъ тамъ раза два съ Ленноксомъ.

Филиппъ взялъ адресъ и поѣхалъ, въ Вандсвортъ. Но тамъ онъ ничего не могъ узнать о капитанѣ Ленноксѣ; его знакомые думали, что онъ въ Нёллингтонѣ. Кабріолетъ наѣхалъ на Филиппа, когда онъ выходилъ изъ ихъ дома.

Собравшись съ силами, Филиппъ разсказалъ Маріи Кетль всю исторію своихъ сумасбродствъ. Онъ былъ еще такъ слабъ, что во время своего разсказа плакалъ, какъ ребенокъ. Марія прижала его руку къ своимъ теплымъ, мягкимъ щекамъ и утѣшала его:

— Я думаю, Марія, что если бы вы не отвергли меня, ничего этого не случилось бы, продолжалъ онъ: — а какъ я былъ малодушенъ и сумасброденъ, никто не знаетъ лучше меня.

— Я никогда болѣе не оставлю васъ, прошептала она съ пылающими щеками.

Женихъ и невѣста запечатлѣли это обѣщаніе поцѣлуемъ.

— Я всегда скажу, Марія, что вашъ отецъ былъ слишкомъ жестокъ ко мнѣ.

— Да. Но дѣло въ томъ, Филиппъ, что онъ думалъ болѣе нежели хотѣлъ сказать, отвѣтила она.

— Что же онъ думалъ? спросилъ Филиппъ.

— Папашѣ вообразилось, что вы замѣшаны во всѣхъ этихъ воровствахъ… его портмонне, табакерки доктора… и драгоцѣнныхъ вещей мисъ Винтеръ.

Большіе глаза Филиппа сдѣлались еще больше, когда онъ вглянулъ на Марію.

— Неужели онъ думалъ, что я укралъ ихъ?

— Я этого боюсь. И докторъ Даунисъ тоже это думалъ.

Филиппъ лежалъ молча, пораженный изумленіемъ. Вдругъ онъ захохоталъ.

— Какая шутка, Марія! Они не могли думать этого обо мнѣ. Я Филиппъ Кливъ. А вы думали это?

— О, Филиппъ! Я полагала, что вы лучше знаете меня.

— Простите мой вопросъ. Вы говорите, что никогда не оставите меня, Марія, я благословляю васъ за это. Если бы мы могли обвѣнчаться здѣсь, теперь, чтобы злой рокъ не могъ насъ разлучить!

Единственнымъ отвѣтомъ Маріи былъ яркій румянецъ.

— Но какъ будемъ мы жить теперь, когда наша будущность испорчена? продолжалъ Филиппъ. — Какъ товарищъ Типледи, я могъ устроить для васъ хорошій домъ, но деньги, которыя могли доставить мнѣ это положеніе, пропали безвозвратно.

— У меня есть двѣ тысячи, о которыхъ вы, кажется, не слыхали, сказала Марія тихо: — мистрисъ Педжъ отказала ихъ мнѣ. Мы дадимъ часть ихъ мистеру Типледи въ замѣнъ потерянныхъ.

— Марія!

— Да. Я вознамѣрилась это сдѣлать, какъ только услыхала о потерѣ вашихъ денегъ.

Хотя мистеръ Марджорамъ имѣлъ романическія наклонности, однако и онъ удивился, когда ему сказали, что молодые люди, пользовавшіеся его гостепріимствомъ, рѣшились обвѣнчаться какъ можно скорѣе, если только онъ по добротѣ своей поможетъ имъ.

— Ого! сказалъ онъ. — Ну, что же, готовъ отъ всего моего сердца. Вы говорите, что ваши родители съ дѣтства предназначали васъ другъ для друга.

— Это правда, сказалъ Филиппъ.

— Филиппу долго понадобятся внимательныя попеченія, вскричала Марія съ пылающими щеками и потупивъ глаза: — и никто не можетъ ухаживать за нимъ такъ какъ жена. Если вы, серъ, потрудитесь достать намъ позволеніе и… и… позволите намъ обвѣнчаться здѣсь тихо когда-нибудь вечеромъ…

Слезы засверкали на рѣсницахъ старика. Онъ привлекъ Марію къ себѣ и прижалъ ее къ своему сердцу, а она поплакала на его плечѣ, точно онъ былъ ея отецъ. Марджорамъ жалѣлъ зачѣмъ небо не дало ему такой дочери.

Такимъ образомъ нѣсколько дней спустя, въ гостиной дома подъ № 6 на Максвельской террасѣ, Филиппъ Кливъ обвѣнчался съ Маріей Кетдь. Его въ этотъ день въ первый разъ послѣ приключенія подняли съ постели и во время обряда онъ лежалъ на кушеткѣ. Бѣдняжка имѣлъ очень болѣзненный видъ, но счастіе сіяло изъ его глазъ, и прежняя милая улыбка мелькала на его губахъ. Мистеръ Марджорамъ былъ посаженымъ отцомъ невѣсты, а его сестра, премилая пятидесятилѣтняя дѣвица, нарочно пріѣхала изъ Гертфорда присутствовать при вѣнчаніи. Все опять пошло по прежнему. Бѣдный больной Филиппъ лежалъ въ постели, а Марія ухаживала за нимъ.

Но онъ сталъ поправляться, и когда былъ въ состояніи оставить гостепріимную кровлю старика, новобрачные отправились къ морю, чтобы Филиппъ могъ подышать свѣжимъ морскимъ воздухомъ. По возвращеніи домой они должны были на время пожить съ леди Кливъ, которая теперь даже радовалась тому, что случилось, такъ какъ это повело къ счастію. Викарій, сначала вознамѣрившійся держать себя очень сурово и величественно, при первомъ же свиданіи не выдержалъ. Главное онъ теперь зналъ, что Филиппъ не былъ причастенъ къ воровствамъ. Сыщикъ Митъ нашелъ слишкомъ много доказательствъ въ Сиреняхъ, для того чтобы можно было подозрѣвать кого-нибудь кромѣ капитана Леннокса.

Прежде всего нашлась табакерка доктора Дауниса. Должно быть капитанъ боялся слишкомъ скоро продать ее. Много изъ вещей, украденныхъ въ Герон-Дайкѣ нашлись въ Сиреняхъ, нашлась также и малахитовая съ золотомъ запонка.

Глава XXXIII.

Въ сумеркахъ.

Никогда тихая жизнь добрыхъ нёллингтонцевъ не была такъ встревожена какъ въ тѣ рождественскіе праздники, къ которымъ теперь событія привели насъ. Романическій и неожиданный бракъ Филиппа Клива прошелъ почти незамѣтно въ сравненіи съ удивительными извѣстіями, касавшимися капитана Леннокса.

И онъ и его сестра исчезли словно провалились сквозь землю. Ихъ прослѣдили до Лондона, но тамъ слѣдъ пропалъ. Ленноксъ не возвращался передать котеджъ Норрису. Что-нибудь возбудило подозрѣніе Леннокса, и вѣроятно его же прислуга дала знать ему о произведенномъ обыскѣ. Какъ бы то ни было, его нигдѣ нельзя было найти. Ни мистеръ Митъ, ни полиція ничего не могли сдѣлать; и пока котеджъ находился подъ надзоромъ полиціи.

Рождественскіе праздники въ Герон-Дайкѣ прошли очень тихо. Конрой уѣзжалъ на нѣсколько дней. Мистрисъ Карліонъ и Элла иногда ѣздили въ Лондонъ навѣщать Марію и Филиппа, и это было ихъ единственное разилеченіе.

— Должно быть капитанъ Ленноксъ укралъ мои брильянты, замѣтила мистрисъ Карліонъ однажды. — А какъ я подумаю, что я подозрѣвала бѣднаго Филиппа Клива!

Элла съ удивленіемъ взглянула на свою тетку.

— Филиппа Клива! воскликнула она.

— Ну, да, мнѣ стыдно говорить это, Элла. Чрезъ нѣсколько дней послѣ покражи, капитанъ Ленноксъ пріѣхалъ ко мнѣ и спросилъ нашлись ли мои вещи. Говоря объ этомъ, онъ сдѣлалъ какой-то намекъ, обратившій мои мысли на Филиппа. Послѣ того, когда я услыхала, какъ Филиппъ тратитъ деньги на картежную и бильярдную игру, намекъ капитана Леннокса непріятно вспоминался мнѣ.

— Вы думаете, что капитанъ желалъ заставить васъ думать, что онъ обвиняетъ Филиппа?

— Нѣтъ, возразила мистрисъ Карліонъ: — мнѣ кажется онъ хотѣлъ набросить легкое сомнѣніе въ мои мысли, и тѣмъ отвлечь всякое подозрѣніе отъ себя.

— Тетушка, задумчиво сказала Элла: — желала бы я знать не капитанъ ли Ленноксъ укралъ часы и цѣпочку Фредди Бутля въ туже ночь, и выдумалъ будто у него самого украли портмонне?

— Ничего не можетъ быть вѣрнѣе, сказала мистрисъ Карліонъ: — онъ должно быть жилъ этимъ воровствомъ. И какъ подумаешь какъ прилично онъ держалъ себя во все время.

Конрой вернулся. Несмотря на разныя причины къ безпокойству, въ жизни Эллы теперь была пріятная полнота, и все другое въ сравненіи съ этимъ казалось ей ничтожнымъ. Чѣмъ болѣе узнавала она Конроя, тѣмъ болѣе находила въ немъ качествъ, достойныхъ любви и уваженія. Даже мистрисъ Карліонъ, видаясь теперь съ Конроемъ ежедневно, уже не удивлялась тому, что называла ослѣпленіемъ Эллы.

Свадьбу назначили въ началѣ весны. Элла желала отложить бракъ до тѣхъ поръ, пока разрѣшится сомнѣніе относительно времени смерти ея дѣда и правъ ея на наслѣдство, но Конрой доказывалъ, что это ни къ чему не поведетъ.

— А что; если послѣ нашей свадьбы вдругъ откроется, что я не настоящая наслѣдница и Герон-Дайкъ отъ меня отойдетъ? сказала она ему однажды.

— Что жъ такое? отвѣтилъ онъ: — у насъ останется еще довольно. У васъ есть доходъ, помимо Герон-Дайка, и у меня найдется не меньше, чѣмъ у васъ.

— Отъ вашихъ литературныхъ работъ?

— Отъ этого и отъ другого. Я пока пересталъ писать въ газеты, и не думаю, чтобы опять сталъ. Будьте спокойны и имѣйте довѣріе ко мнѣ. Мы будемъ въ состояніи жить скромно, держать корову и пони съ экипажемъ. Что болѣе нужно намъ?

— Вы насмѣхаетесь надо мною, Эдвардъ.

— Нѣтъ. Я только желаю, чтобы вы не терзали себя на счетъ имѣнія, оно можетъ быть ваше, а можетъ быть и нѣтъ.

— Мнѣ кажется, вы думаете, что оно не мое?

— Я думаю, что оно по праву должно принадлежать мистеру Денисону; но мы на это доказательствъ не имѣемъ, и можетъ быть, я ошибаюсь.

— Короче всего, было бы передать ему тотчасъ.

— Милая моя, мистеръ Денисонъ не возьметъ.

— Вы знаете мистера Денисона?

— Я видалъ его, и знаю, что онъ прямой и честный человѣкъ.

Элла вздохнула, она желала бы разрѣшить сомнѣніе. Конрой тоже этого желалъ, хотя, можетъ быть, не такъ горячо. Онъ имѣлъ тайное убѣжденіе, что Ааронъ былъ замѣшанъ въ заговорѣ, если заговоръ былъ.

Какъ ни былъ черствъ и безсердеченъ Ааронъ Стонъ, но скоропостижная смерть его внука, послѣдовавшая такъ скоро послѣ смерти сквайра, оставила въ немъ свои слѣды. Въ нѣсколько мѣсяцевъ Ааронъ постарѣлъ десятью годами. За барышней своей онъ готовъ былъ ходить, какъ старая собака, выглядывалъ изъ дверей, когда Элла гуляла по саду, вертѣлся около ея стула за обѣдомъ. Къ Конрою онъ чувствовалъ недоброжелательство и бормоталъ, что чужому человѣку не слѣдъ слоняться въ Герон-Дайкѣ, что и Конрой тоже шпіонъ.

«Что онъ дѣлаетъ въ сѣверномъ флигелѣ», разсуждалъ съ собой старикъ: — «я вижу, кто онъ каждый вечеръ отправляется туда. Чего онъ тамъ ищетъ? Знаетъ ли объ этомъ барышня? Почемъ знать, не замѣшанъ ли онъ въ воровствѣ вещей? Шпіонъ»!

Изъ всѣхъ обитателей замка, менѣе всѣхъ снисходительна къ причудамъ Аарона была мистрисъ Карліонъ. Она иногда говорила объ этомъ съ Эллой.

— Это отчасти твоя вина, Элла; ты такъ ему потакаешь. Какую это сумасбродную фантазію забралъ онъ себѣ въ голову, чтобы въ домѣ не было другихъ лакеевъ кромѣ него! И ты на это соглашаешься.

— У насъ достаточно служанокъ для работы, тетушка Гертруда.

— Я это знаю. Не въ этомъ вопросъ. Въ твоемъ положеніи, какъ владѣтельницѣ большого помѣстья, тебѣ слѣдуетъ держать лакеевъ, какъ это дѣлаютъ другіе, потому что Ааронъ этого не хочетъ, ты…

— Нѣтъ, тетушка, перебила Элла: — я не посмотрѣла бы на Аарона, если бы находила нужнымъ сдѣлать что-нибудь, повѣрьте мнѣ. Это неизвѣстность заставляетъ меня жить тихо. Когда я узнаю — если только узнаю — что я законная владѣтельница Герон-Дайка, я сдѣлаю всѣ необходимыя перемѣны.

— Странное дѣло, мисъ Элла, воскликнулъ Ааронъ однажды, войдя къ своей барышнѣ въ новую оранжерею: — на счетъ этого капитана Леннокса. Это, должно быть, онъ, злодѣй, убилъ моего бѣднаго мальчика. Возможно ли, какъ подумаешь! Капитанъ Ленноксъ! только я никогда его не любилъ. Мнѣ никогда не нравилось его хитрое лисье лицо.

Элла мысленно спросила себя: кого любилъ старикъ.

— Я не довѣрялъ ему, мисъ Элла, съ перваго раза, какъ увидалъ его. Когда человѣкъ, говоритъ, съ вами такъ мягко и сладко, и въ то же время смотритъ на васъ такими жестокими, жадными глазами, то съ нимъ лучше никакого дѣла не имѣть. Я считаю такого человѣка опаснымъ.

Мисъ Винтеръ. сама чувствовала тайное недовѣріе къ Ленноксу, сама не зная почему. Можетъ быть, какъ сказалъ Ааронъ, этому причиною былъ контрастъ между его медовымъ тономъ и выраженіемъ его холодныхъ, жесткихъ взглядовъ. Какъ бы то ни было, Элла никогда не была дружелюбно расположена къ капитану Ленноксу.

— Ваша жена, кажется, очень нездорова сегодня, Ааронъ? продолжала Элла, переходя къ другому предмету.

— Она сдѣлалась глупѣе прежняго, отвѣтилъ Ааронъ запальчиво. — Извините, барышня, но эта старуха хоть кого выведетъ изъ терпѣнія.

Дорозсія Стонъ жила въ какомъ-то хроническомъ страхѣ. Чего она боится, сердито спрашивалъ ее мужъ, и могъ только понять, изъ ея трепещущихъ отвѣтовъ, что она боится «привидѣній». Герон-Дайкъ сдѣлался страшнымъ мѣстомъ, говаривала она; каждый вечеръ она можетъ встрѣтить въ коридорахъ Катерину Кинъ, или покойнаго сквайра. Ааронъ внѣ себя отъ гнѣва, грозилъ прибить жену. Мисъ Винтеръ время отъ времени урезонивала ее, но жизнь какъ будто сдѣлалась въ тягость бѣдной старухѣ.

Она находила только удовольствіе, грустное и отрицательное, вспоминать совершенства своего внука, и въ этомъ находила сочувственныхъ слушательницъ въ горничныхъ.

— Могъ ли кто сравняться съ нимъ, говаривала она, сидя на креслѣ предъ каминомъ въ своей комнатѣ съ огромнымъ чернымъ бантомъ на кисейномъ чепчикѣ: — какъ онъ былъ отваженъ, какъ красивъ, не хуже любого джентльмена во всей Англіи.

— Вотъ ужъ это истинная правда, сударыня, отвѣчали Фемія и Илайза.

Однажды Эдварду Конрою пришло въ голову, не кроется ли въ нервномъ страхѣ Дорозсіи что-нибудь такое, о чемъ она не хочетъ говорить. Чего она боится? спрашивалъ онъ себя. Когда она сидитъ у яркаго огня, или въ своей комнатѣ, или въ кухнѣ при солнечномъ свѣтѣ, окруженная людьми, не можетъ же она бояться увидѣть привидѣніе бѣдной Катерины, а что Дорозсія часто и днемъ замирала отъ страха — этого оспаривать нельзя.

— Элла, насколько Дорозсія знаетъ обстоятельства, сопровождавшія смерть вашего дѣда? однажды спросилъ Конрой.

— Право не могу сказать, отвѣтила Элла: — мнѣ не хотѣлось разспрашивать ее. Навѣрно она знаетъ не больше насъ.

— Это неизвѣстно. Она была здѣсь все время.

— О! да, она была здѣсь.

— Странная у нея фантазія, продолжалъ Конрой, послѣ продолжительнаго молчанія: — я слышу, что она боится встрѣтить привидѣніе сквайра, если подойдетъ вечеромъ къ его комнатамъ.

— Дорозсія всегда была такъ глупа въ этомъ отношеніи.

— Я наблюдалъ за нею, когда она выходитъ погулять въ свой садикъ, разговаривалъ съ нею время отъ времени, и она сдѣлала на меня такое впечатлѣніе, что у нея есть что-то на душѣ. Я говорю не объ ея суевѣрныхъ фантазіяхъ, она боится чего-то другого, если я не ошибаюсь.

— Нѣсколько дней тому назадъ, я нашла ее въ слезахъ, замѣтила мисъ Винтеръ: — она сказала мнѣ, что задремала на своемъ креслѣ, и видѣла сонъ, который испугалъ ее.

— Разсказала она вамъ этотъ сонъ?

— Нѣтъ. Она сказала только, что видѣла моего дѣда.

— А! Мнѣ кажется странно то, что она слишкомъ много думаетъ о немъ. Я желалъ бы, Элла, чтобы вы сдѣлали ей нѣсколько вопросовъ о сквайрѣ при мнѣ.

— Не такихъ вопросовъ, какіе могутъ напугать ее?

— Милая моя, если она не знаетъ ничего дурного, чего же она можетъ испугаться.

— Это правда. Я завтра же спрошу ее.

На слѣдующее утро Дорозсію позвали къ мисъ Винтеръ. Конрой сидѣлъ въ глубинѣ комнаты и читалъ газету.

— Я желаю сдѣлать вамъ нѣсколько вопросовъ, Дорозсія, о мистрисъ Декстеръ, начала Элла: — о той женщинѣ, которая ухаживала за моимъ дѣдомъ во время его послѣдней болѣзни. Я желаю видѣть мистрисъ Декстеръ. Можете вы мнѣ сказать, гдѣ отыскать ее.

Руки Дорозсіи начали дрожать, какъ будто вдругъ съ нею сдѣлался припадокъ лихорадки. Она бросила на свою госпожу такой испуганный и умоляющій взглядъ, что Элла почти стала сожалѣть зачѣмъ заговорила съ нею, а потомъ старушка взглянула на Конроя, но онъ не глядѣлъ никуда, кромѣ своей газеты.

— Гдѣ я могу найти мистрисъ Декстеръ? повторила мисъ Винтеръ.

— Я ничего не знаю о мистрисъ Декстеръ, шепнула Дорозсія дрожащимъ голосомъ. — Да и не желаю знать.

— Развѣ она не нравилась вамъ, Дорозсія?

— Не нравилась.

— Сядьте, Дорозсія, ласково сказала Элла: — вамъ не кчему волноваться. Сядьте въ это кресло и скажите мнѣ почему вамъ не нравилась мистрисъ Декстеръ.

— Право не могу сказать почему, сударыня. Не нравилась да и только. Когда она пріѣхала сюда съ докторомъ Джаго, это разсердило меня, обидѣло, лучше сказать. До-тѣхъ-поръ мои услуги годились для барина, я такъ и сказала доктору.

— Дорозсія, продолжала мисъ Винтеръ: — я никогда не разспрашивала васъ о смерти моего дѣда. Это предметъ очень печальный, и я была такъ глубоко огорчена, что меня не было здѣсь въ то время. Вы видѣли его до самой смерти?

— Нѣтъ, чуть слышно проговорила Дорозсія.

— Когда же вы видѣли его въ послѣдній разъ? Задолго ли до его смерти?

Дорозсія бросила на Эллу умоляющій взглядъ, но не отвѣчала.

— Вы должны сказать мнѣ, Дорозсія.

— За нѣсколько недѣль, отвѣтила экономка, но съ очевиднымъ принужденіемъ.

— Какъ это странно! вѣдь дѣдушка Джильбертъ всегда, такъ васъ любилъ.

Дорозсія приподняла уголъ своего чистаго, бѣлаго полотнянаго передника и дрожащими пальцами вытерла свое лицо, она, повидимому, нѣсколько пріободрилась.

— Когда пріѣхала мистрисъ Декстеръ, я уже стала ему не нужна. Она никого не пускала къ барину.

— Она держала его взаперти, за дверьми, обитыми зеленой байкой, и не позволяла никому видѣть его, вы это хотите сказать?

— Точно такъ, сударыня, подтвердила Дорозсія.

— Но послѣ его смерти вамъ позволили видѣть его, вамъ его вѣрной и многолѣтней служанкѣ?

— Даже тогда мнѣ не позволили видѣть его, вскричала экономка: — даже тогда. Это было жестоко — жестоко.

Она вздохнула и опустила свой передникъ. Все это начало пугать ее.

— А за этими дверьми, обитыми зеленой байкой, не происходило ничего? спросила Элла, не спуская глазъ съ старухи: — ничего такого, что желали скрыть отъ васъ всѣхъ?

Дорозсія съ испугомъ подняла руки.

— Ахъ, сударыня, ради Бога не спрашивайте меня! вскричала она: — я не знаю ничего, мнѣ нечего разсказывать.

— Нечего? повторила мисъ Винтеръ.

— Нечего, сударыня.

Бѣдная трепещущая старушка казалась такъ разстроена, что мисъ Винтеръ позволила ей уйти.

— Элла, спокойно сказалъ ея женихъ, вставая: — отъ этой женщины мы должны добиться объясненія. Она знаетъ больше чѣмъ смѣетъ сказать.

— Конечно, это можно предположить по ея обращенію, согласилась Элла: — но посмотрите какъ она разстроена, какъ мы добьемся отъ нея чего-нибудь.

— Мы должны подумать объ этомъ.

— Я убѣждена только въ томъ, что она никогда не скажетъ неправды.

— При обыкновенныхъ обстоятельствахъ да, я самъ это думаю; но ее могутъ принудить Ааронъ и другіе заговорщики.

— О, Эдвардъ! Заговорщики! Бѣдный старикъ Ааронъ!

— Время покажетъ намъ. Если у этого старика нѣтъ на душѣ тяжелой тайны, скажите мнѣ, что меня зовутъ не Конрой.

Нѣсколько дней послѣ этого все шло по обыкновенію, и съ Дорозсіей ничего болѣе не было говорено. Мало-по-малу она успокоилась и говорила себѣ:

— Барышня должна видѣть, что я не могу сказать ей ничего, она не будетъ болѣе пугать меня разспросами. Зачѣмъ невиннымъ страдать за виновныхъ? Если бы эта Декстеръ и этотъ противный Джаго никогда не приближались къ нашему дому!

Въ одинъ январскій вечеръ, когда солнце закатилось и настали сумерки, въ дверь, которая вела изъ кухоннаго коридора въ кустарникъ, послышался тихій стукъ.

Дорозсія сидѣла въ своей комнатѣ возлѣ кухни, дверь была полуотворена. Она сидѣла у огня, не дѣлала ничего и лѣниво смотрѣла на Фемію, которая приготовляла для нея въ кухнѣ чай. Ааронъ съ кучеромъ уѣхали въ Нёллингтонъ, посланные туда мисъ Винтеръ по какому-то дѣлу.!

— Въ дверь изъ кустарника какъ будто постучались, Фемія, сказала Дорозсія, возвысивъ голосъ.

— Мнѣ тоже послышалось, отвѣтила Фемія, единственная служанка, находившаяся въ эту минуту въ кухнѣ. — Я сейчасъ посмотрю. Это должно быть Джемъ.

Прежде чѣмъ Фемія успѣла дойти до двери, тихій стукъ послышался во второй разъ. Фемія бѣгомъ пустилась по коридору, и ожидая увидѣть садовника, отступила съ испугомъ при видѣ странной фигуры, когда отворила дверь. Это была высокая, свирѣпой наружности женщина смуглая, съ блестящими черными глазами. Красный платокъ былъ обвязанъ вокругъ ея растрепанныхъ черныхъ волосъ, полинялая красная шаль закутывала ея грудь и была завязана сзади. Въ ушахъ виднѣлись толстыя золотыя серьги, а на пальцахъ перстни. Фемія тотчасъ догадалась, что это цыганка-ворожея. Она видала такихъ женщинъ. Отъ удивленія она не успѣла заговорить. Цыганка предупредила ее.

— Не бойся, дѣвушка. Я честная цыганка, я заблудилась. Мнѣ надо въ Нёллингтонъ, вотъ я и осмѣлилась завернуть сюда и спросить.

— Дорога все прямая, отвѣтила Фемія,

— Ахъ! да какіе у тебя лукавые блестящіе глаза, дѣвушка, шепнула цыганка: — заболитъ отъ нихъ сердечко у какого-нибудь молодца. Положи на ладонь цыганочки серебреца, и она предскажетъ тебѣ твою судьбу.

Феміи очень хотѣлось знать свою судьбу, но она оглянулась на комнату мистрисъ Стонъ.

— Я не смѣю, отвѣтила она и хотѣла запереть дверь.

Но въ это время подошли другія служанки и начали перешептываться и хохотать.

— Проводите меня въ кухню, я всѣмъ вамъ поворожу, сказала цыганка, и смѣло вошла.

Служанки побѣжали за нею и одна проворно затворила дверь въ комнату мистрисъ Стонъ. Фемія поспѣшила отнести туда подносъ съ чайнымъ приборомъ, поставила его на круглый столъ и уходя заперла дверь.

Вынули изъ кармана мелочь, надавали цыганкѣ серебра, и легковѣрныя дѣвушки стали слушать предсказанія ворожеи. Дорозсія Стонъ, прихлебывая чай и закусывая булкой съ масломъ, услыхала какіе-то необыкновенные звуки, какой-то необыкновенный говоръ въ кухнѣ и взрывы хохота.

«Что это тамъ у нихъ?» подумала Дорозсія: «Онѣ вѣчно затѣятъ что-нибудь, когда Аарона нѣтъ».

Она отворила дверь и выглянула: какая-то страшная цыганка, вся въ красномъ, разсѣлась въ кухнѣ, а служанки стояли около нея. Дорозсія очень испугалась и вскрикнула, дѣвушки оглянулись.

— Что это вы здѣсь дѣлаете? спросила она. — Кто кто?

— Ахъ, сударыня, отвѣтила одна изъ служанокъ Селли: — это намъ предсказываютъ нашу судьбу. У меня мужъ будетъ, солдатъ, и я поѣду съ багажемъ…

— Я приказываю вамъ уйти, все стоя въ дверяхъ, сказала цыганкѣ Дорозсія, дрожащій голосъ которой не^- согласовался съ повелительнымъ тономъ: — ступайте сейчасъ вонъ отсюда, и какъ смѣли вы войти?

Цыганка встала, показывая свои большіе бѣлые зубы.

— Позвольте бѣдной цыганочкѣ поворожить вамъ, сударыня, сказала она, кланяясь съ улыбкой и поклономъ.

Дорозсія разсердилась.

— Уйдешь ли ты, дерзкая женщина? закричала она пронзительно и попятившись назадъ. — Не пытайся говорить мнѣ ложь, ты ужъ и то довольно насказала этимъ глупымъ дѣвушкамъ.

Лицо цыганки помрачилось, она сдѣлала нѣсколько шаговъ и вошла въ комнату Дорозсіи.

— Я насказала ложь, ну такъ позволь мнѣ сказать тебѣ правду.

Она наклонилась и шепнула нѣсколько словъ на ухо старухѣ.

Лицо Дорозсіи покрылось смертельной блѣдностью. Она тихо вскрикнула.

— Правда это или нѣтъ? спросила цыганка.

Но Дорозсія не могла отвѣтить. Она дрожала и только вытаращила глаза на ворожею.

Цыганка повернулась къ удивленнымъ служанкамъ:

— Заприте дверь и оставьте насъ вдвоемъ, сказала она повелительно.

Дверь немедленно затворилась и обѣ женщины остались однѣ. Служанки ждали, ждали и перетревожились. О чемъ это цыганка такъ долго говоритъ съ старой экономкой?

— Не пойти ли намъ посмотрѣть, сказала, наконецъ, Фемія: — она можетъ быть напугала ее такъ, что съ нею сдѣлался припадокъ.

Въ эту минуту дверь отворилась и цыганка вышла. Затворивъ за собою дверь, она прошла чрезъ кухню, не сказавъ ни слова испуганной прислугѣ, стоявшей тамъ, и ушла чрезъ кустарникъ, какъ пришла.

Служанки молча переглянулись. Потомъ, какъ бы сговорившись, бросились въ комнату экономки и заглянули.

Дорозсія Стонъ сидѣла у стола возлѣ чайнаго подноса и рыдала, такъ что страшно было слышать, отъ испуга, горя и волненія.

Глава XXXIV.

Правда наконецъ.

Въ одно прекрасное январское утро, солнечное, но холодное, дамы сидѣли за завтракомъ въ Герон-Дайкѣ. Мисъ Винтеръ почти не сказала ни слова во весь завтракъ и почти не дотронулась ни до чего, она казалась погружена въ задумчивость.

— Что съ тобою, Элла? спросила мистрисъ Карліонъ: — ужъ здорова ли ты?

— Никогда не чувствовала себя лучше, тетушка Гертруда, отвѣтила Элла съ своей нѣжной, серіозной улыбкой. — Только я не расположена говорить.

— И ѣсть, замѣтила мистрисъ Карліонъ, качая головою: — мнѣ не нравится ни то, ни другое, и если это будетъ продолжаться за обѣдомъ, я пошлю за докторомъ Спрекли.

Элла засмѣялась. Она встала, надѣла шляпку, шаль и пошла въ садъ по той дорогѣ, гдѣ могла встрѣтить своего жениха. Встрѣтившись съ нимъ, она взяла его подъ руку и прохаживалась съ нимъ около часа, въ жаркомъ разговорѣ. Это было на другой день послѣ посѣщенія цыганки. Читатели, вѣроятно, угадали, что это была хитрость, придуманная Конроемъ, чтобы добиться свѣдѣній отъ Дорозсіи Стонъ.

Поговоривъ въ саду, Элла и Конрой пошли въ гостиную сквайра, которая была заперта послѣ его смерти. Въ это утро тамъ былъ затопленъ каминъ. Элла остановилась на порогѣ. Вотъ высокое кожаное кресло ея дѣда, ширмы, старинный столикъ, стоявшій у него подъ рукой. Съ небольшимъ усиліемъ воображенія можно было легко представить себѣ, будто слышится тяжелая походка сквайра и вотъ онъ сейчасъ войдетъ и начнетъ мѣшать огонь въ каминѣ — онъ думалъ, что никто не дѣлаетъ этого такъ хорошо, какъ онъ. Глаза Эллы наполнились слезами.

— Думайте о настоящемъ, а не о прошломъ, шепнулъ Конрой.

Она отерла слезы, кивнула головой и позвонила. Пришла Фенія, которой было приказано сказать Аарону Стону, что мисъ Винтеръ ждетъ его въ гостиной сквайра.

Ааронъ выслушалъ это недовѣрчиво, вытаращивъ глаза.

— Вамъ это пригрезилось, сказалъ онъ съ гнѣвомъ. — Барышня въ этой холодной комнатѣ ждетъ меня! Убирайтесь съ вашими росказнями.

— Холодной! возразила Фемія: — въ каминѣ-то горитъ яркій огонь. Барышня съ мистеромъ Конроемъ ждетъ васъ тамъ, серъ.

Ааронъ медленно повиновался. Ему не нравилось, что Элла будетъ говорить съ нимъ при Конроѣ. Его одного боялся Ааронъ. Его холодно-серіозный, проницательный взглядъ всегда смущалъ старика. Что они съ Дорозсіей будутъ дѣлать, когда Конрой женится на ихъ барышнѣ, это послѣднее время не мало смущало Аарона.

Ааронъ остановился, отворивъ дверь. Зачѣмъ его призвали именно въ эту комнату?

— Войдите, Ааронъ, сказала мисъ Винтеръ. — Затворите дверь и сядьте.

Она сидѣла въ маленькомъ креслѣ. Конрой стоялъ, облокотись на старинный каминъ. Старикъ сѣлъ на стулъ возлѣ двери съ замирающимъ сердцемъ.

— Нѣсколько времени тому назадъ, Ааронъ, начала мисъ Винтеръ серіознымъ, но ласковымъ голосомъ: — я сдѣлана вамъ нѣсколько вопросовъ о болѣзни и смерти моего дѣда. Я имѣла причины предполагать, что отъ меня скрывали какую-то тайну. Вы отвѣтили мнѣ, что я ошибалась.

— Мисъ Элла, я ничего отъ васъ не скрылъ, право ничего, отвѣтилъ старикъ дрожащимъ, умоляющимъ голосомъ, и на его волненіе жалко было смотрѣть.

— А я теперь знаю, что вы скрыли, Ааронъ. Я знаю, что дѣдъ мой умеръ не въ половинѣ мая, а задолго до того! Скажете вы мнѣ, почему вы увѣрили меня, что Джонъ Тильни и оркестръ изъ Нёллингтона видѣли моего дѣда вечеромъ въ день его рожденія, и что мистеръ Плекетъ, лондонскій стряпчій, видѣлъ его дня два спустя, такъ же какъ и товарищъ мистера Давентри — когда вы знали очень хорошо, что всѣ они видѣли васъ, переодѣтаго такъ чтобы разыграть роль вашего барина?

Зубы Аарона начали стучать.

— Истина, наконецъ, извѣстна мнѣ, продолжала Элла, — Не дѣлайте больше никакихъ попытокъ обмануть меня; онѣ будутъ безполезны.

— Совершенно безполезны, вмѣшался Конрой съ суровостью въ голосѣ, которой недоставало мисъ Винтеръ. — Мы знаемъ все.

Вся кровь сбѣжала съ морщинистаго лица Аарона. Онъ съ испугомъ повертывалъ глаза отъ своей госпожи на Конроя и отъ Конроя на нее.

— Ужъ лучше разскажите все, старикъ, спокойно сказалъ Конрой.

— Разскажу, наконецъ заговорилъ Ааронъ хриплымъ шопотомъ, вѣроятно, видя, что ничего другого ему не остается. — Сквайръ умеръ прежде мая, и даже прежде дня своего, рожденія 24-го апрѣля.

— Это былъ ужасный обманъ! сказала Элла.

— Да, это былъ обманъ, согласился Ааронъ: — только не я его придумалъ, я только помогалъ.

— Кто же его придумалъ? спросилъ Конрой.

— Гьюбертъ, мой внукъ Гьюбертъ, вмѣстѣ съ сквайромъ.

— Съ сквайромъ! вскричала Элла съ упрекомъ. — Ааронъ!

— Я говорю правду. Сквайръ не имѣлъ покоя отъ страха, что умретъ прежде дня своего рожденія, старикъ Спрекли сказалъ ему, что онъ не можетъ дожить. Гьюбертъ и придумалъ кое-что. Онъ прочелъ въ одной французской книгѣ, что какого-то умершаго француза выдавали за живого нѣсколько мѣсяцевъ. Онъ сказалъ объ этомъ сквайру, сквайръ съ жаромъ за это ухватился, они обратились къ Джаго, и тотъ помогъ исполнить это.

— И вы тоже помогали, сказалъ Конрой.

— Я сдѣлалъ къ лучшему, къ лучшему, вздыхалъ Ааронъ со слезами на глазахъ и поднимая кверху свои морщинистыя руки. — Притомъ сквайръ мнѣ приказалъ, а когда же я ослушался его? Въ этой самой комнатѣ, мисъ Элла, заговорилъ онъ со мною въ первый разъ. Я пришелъ укладывать его спать, и онъ мнѣ сказалъ. Я перепугался до смерти, и сказалъ ему:

" — Баринъ, этого сдѣлать нельзя.

" — Можно и будетъ сдѣлано; какъ ты смѣешь спорить? отвѣтилъ онъ сердито и я не смѣлъ болѣе возражать.

Что могла отвѣтить Элла?

— Это все для васъ, мисъ Элла, все для васъ, говорилъ, дрожа, вѣрный старый слуга, потому что онъ былъ вѣренъ, не смотря на свой дурной поступокъ. — Какъ же бы вы могли наслѣдовать Герон-Дайкъ, если бы баринъ не дожилъ до дня своего рожденія? Помѣстье перешло бы къ другимъ. Хорошо было бы, если бы тому другому Денисону досталось старинное имѣніе! Они всѣ мошенники и шпіоны…

— Молчите! сурово перебилъ Конрой: — какъ вы смѣете говорить такимъ образомъ о родственникѣ вашего барина?

Ааронъ съ изумленіемъ вытаращилъ на него глаза.

— Мистеръ Денисонъ Нёнгем-Прайорскій точно такъ же достоинъ уваженія, какъ и покойный мистеръ Денисонъ Герон-Дайкскій. Осторожнѣе говорите о немъ впередъ. И помните, что онъ теперь мистеръ Денисонъ Герон-Дайкскій — и былъ бы имъ съ прошлаго апрѣля, если бы не ваши штуки.

Никогда Конрой не былъ такъ суровъ, и Элла хотя соглашалась съ каждымъ его словомъ, взглянула на него съ удивленіемъ. Ааронъ растерялся и обидѣлся; онъ считалъ это нахальствомъ со стороны человѣка, который былъ никто иной, какъ газетный репортеръ, и ему хотѣлось бы это сказать.

— Барышня, пролепеталъ онъ хриплымъ голосомъ: — какъ это вы узнали о сквайрѣ?

— Этого я вамъ не скажу, отвѣтила мы съ Винтеръ: — довольно того, что я знаю это. Если бы вы сказали мнѣ правду, сколькими непріятностями было бы менѣе!

Но старый слуга могъ только повторить: — Это было сдѣлано къ лучшему.

— Я желаю, чтобы вы сказали мнѣ, Ааронъ, когда умеръ сквайръ, сказалъ Конрой.

Ааронъ бросилъ быстрый, угрюмый, подозрительный взглядъ на допросчика.

— Долженъ я отвѣтить на это, мисъ Элла? спросилъ онъ обиженнымъ тономъ.

— Конечно.

— Ну, если вамъ надо знать, серъ, то онъ умеръ 19-го февраля.

— Что же вы сдѣлали тогда?

— Мы положили тѣло въ гробъ, заказанный въ Лондонѣ два мѣсяца тому назадъ по приказанію самого сквайра. Заказалъ гробъ Гьюбертъ и гробъ прислали въ ящикѣ, а слугамъ сказали, что это новое покойное кресло для барина.

— И этотъ заколоченный гробъ держали въ комнатѣ?

— Въ комнаткѣ возлѣ спальни; туда никто не входилъ, да и мы держали эту комнату запертой послѣ того.

— А то, что вы мнѣ разсказывали о смерти моего дѣда, вмѣшалась Элла: — было справедливо?

— Все до одного слова, отвѣтилъ старикъ: — кромѣ того, что это случилось въ февралѣ, а не въ маѣ.

— Кто придумалъ, чтобы вы разыграли роль вашего барина послѣ его смерти? продолжалъ Конрой.

Ааронъ не тотчасъ отвѣтилъ, глаза его приняли тусклое, туманное выраженіе, какъ будто онъ затерялся въ прошломъ.

— Многое пришлось дѣлать такого, что прежде и въ голову не пришло, сказалъ онъ. — Никто не можетъ предвидѣть, какой оборотъ примутъ дѣла. Гьюбертъ увидалъ, что недостаточно говорить, что сквайръ пережилъ день своего рожденія; могли потребовать свиданія съ нимъ и убѣдиться самимъ въ этомъ; и Джаго видѣлъ это также.

— Да. Продолжайте.

— Они думали, что ничего болѣе не остается какъ мы переодѣться и представлять его. Я противился этому, увѣряю васъ, мисъ Элла, но это ни къ чему не повело; они доказали мнѣ, что все можетъ открыться, если я не уступлю.

— И такъ, вы переодѣлись! вскричалъ Конрой.

— Это все устроилъ Гьюбертъ. О! какъ онъ былъ уменъ, Джаго хитеръ и лукавъ, но у него нѣтъ ума Гьюберта. Кто какъ не онъ досталъ мнѣ парикъ съ длинными сѣдыми волосами сквайра и бархатную шапочку? Я долженъ былъ одѣваться каждый день и учиться своей роли цѣлый часъ, такъ что наконецъ я сталъ воображать будто я въ самомъ дѣлѣ превратился въ сквайра. Это обмануло товарища Давентри, и лондонскихъ мошенниковъ, и оркестръ изъ Нёллингтона, и Джона Тильни и его жену! Я надѣвалъ опаловый перстень.

— Вы говорите, что докторъ Джаго съ самаго начала былъ посвященъ въ эту тайну?

— Разумѣется. Онъ былъ способенъ къ штукамъ такого рода, а безъ доктора сдѣлать этого было нельзя.

Конрой дѣлалъ отмѣтки въ своей записной книжкѣ.

— Я думаю, что пока этого довольно, сказалъ онъ Аарону. — Если понадобится, я послѣ предложу вамъ еще нѣсколько вопросовъ.

Ааронъ угрюмо всталъ съ своего стула. Старику было чрезвычайно непріятно самовольство Конроя, но туча исчезла съ его лица и его шероховатыя черты смягчились, когда онъ взглянулъ на свою барышню. Не гнѣвъ и не надменное осужденіе увидалъ онъ на ея прелестномъ личикѣ, а только кроткую и терпѣливую грусть.

— Мисъ Элла, вы теперь знаете все, шепнулъ онъ, сдѣлавъ къ ней нѣсколько шаговъ: — но, чтожъ изъ этого? свѣтъ никогда не узнаетъ ничего. Тайна въ безопасности по прежнему.

— Да, Ааронъ, я знаю все, отвѣтила Элла: — я знаю, что я уже не владѣтельница Герон-Дайка. Я знаю, что милый старый домъ уже принадлежитъ не мнѣ, а другому! Но я знаю также, что онъ будетъ достойнымъ наслѣдникомъ.

Ааронъ чуть не задохнулся отъ удивленія.

— Но, мисъ Элла, вамъ стоитъ только молчать и никто ничего не узнаетъ. Сквайръ запретилъ всѣмъ намъ говорить вамъ, но вы узнали это сами. Вы навѣрно не скажете — нѣтъ, нѣтъ! нѣтъ, нѣтъ!

— Мнѣ ничего больше не остается, Ааронъ. Я должна поступить какъ слѣдуетъ. Это домъ не мой, его слѣдуетъ передать тому, кому онъ принадлежитъ по праву.

— Ахъ, сударыня! миссъ Элла! Баринъ перевернулся бы въ могилѣ, если бы могъ слышать ваши слова. Отдать старый замокъ? Нѣтъ — нѣтъ! и ни одна душа не знаетъ этой тайны кромѣ насъ, Джаго и сидѣлки, а ихъ ротъ закрытъ.

— Если бы мой дѣдъ могъ теперь посовѣтовать мнѣ, неужели вы думаете, что онъ не убѣдилъ бы меня поступить честно и справедливо? сказала Элла. — Вашъ баринъ видитъ теперь все другими глазами; онъ не сталъ бы требовать, чтобы я удержала у себя то, что никогда не принадлежало мнѣ.

Ааронъ слушалъ, но не убѣждался.

— И подумайте, что имѣніе перейдетъ къ тѣмъ, кого баринъ такъ ненавидѣлъ! мошенникамъ и шпіонамъ.

— Ни слова болѣе! строго сказала мисъ Винтеръ. — Вы забываетесь, Ааронъ.

Старикъ потупилъ голову, опустилъ руки съ движеніемъ отчаянія и медленно вышелъ изъ комнаты.

— Бѣдный, вѣрный старикъ! вскричала Элла, смотря ему вслѣдъ. — Хотя онъ поступилъ дурно, но онъ это сдѣлалъ изъ преданности къ моему дѣду и мнѣ. И такъ, Эдвардъ, прибавила она, улыбаясь сквозь слезы: — вы видите, что у васъ будетъ не богатая жена.

— Тѣмъ лучше, милая моя, отвѣтилъ Конрой, обхватывая ея станъ рукою: — стало быть вы будете обязаны чѣмъ-нибудь мнѣ, а не я вамъ. Теперь никто не скажетъ, что я гнался за богатой невѣстой.

— Никто этого не говорилъ о васъ.

— Будто бы! Спросите этого старика, что онъ думаетъ обо мнѣ. Спросите вашу тетушку Гертруду, спросите мистрисъ Тойнби, спросите свѣтъ.

— Я никогда не думала о васъ этого.

— Я никогда и не былъ такимъ. Но, Элла, вамъ грустно будетъ разстаться съ Герон-Дайкомъ?

— Я постараюсь перенести.

— Почему знать, можетъ быть старикъ въ Нёнгем-Прайорсѣ позволитъ вамъ жить здѣсь, замѣтилъ Конрой: — онъ, кажется, говорилъ вамъ что-то въ этомъ родѣ?

— Неужели вы думаете, что я воспользуюсь его великодушіемъ? Нѣтъ, нѣтъ. Это замокъ его предковъ и долженъ принадлежать ему вполнѣ, а послѣ него его сыну. Вы забываете, что у него есть сынъ, Эдвардъ.

— Какой-то мистеръ Френкъ. Самый безпутный по разсказамъ.

— Можетъ быть, но онъ Денисонъ, и наслѣдникъ своего отца. Притомъ, вы сказали не подумавши, Эдвардъ! Какъ можемъ мы бѣдные люди жить въ такомъ большомъ домѣ? Для того, чтобы содержать такой домъ, нуженъ большой доходъ.

— Это такъ.

— Вамъ лучше можетъ быть отказаться отъ меня, Эдвардъ, теперь когда все открылось, сказала Элла дрожащимъ голосомъ. — Я только помѣшаю вашимъ успѣхамъ въ жизни и стѣсню васъ.

— Вы думаете? отвѣтилъ онъ серіозно: — вы можетъ быть боитесь связать свою жизнь съ такимъ бѣднякомъ какъ я? Конечно, нѣтъ никакого сомнѣнія, что вы можете выйти за богача. Много знатныхъ и богатыхъ людей съ радостью женятся на васъ. Молодыя дѣвушки съ десятой долей вашей красоты дѣлаютъ богатыя партіи. Почему же не сдѣлать и вамъ? Вы привыкли къ роскоши и утонченности, мнѣ будетъ прискорбно не имѣть возможности доставлять ихъ вамъ. Не лучше ли намъ разойтись?

Элла смотрѣла на него съ испуганнымъ выраженіемъ въ глазахъ, боясь, неужели онъ говоритъ серіозно. Веселый смѣхъ Конроя раздался въ ея ушахъ. Онъ привлекъ ее къ себѣ и нѣжно поцѣловалъ.

— Какая же вы глупенькая сегодня, сказалъ онъ: — точно будто вы не знаете, что наша любовь нисколько не зависитъ отъ бѣдности и богатства, и что ни то ни другое не можетъ имѣть вліянія на нее! Вы моя, а я вашъ, и никакія причуды фортуны не могутъ стать между нами. А теперь бросимъ наши заботы на время и забудемъ все кромѣ того, что мы любимъ другъ друга, надѣньте вашу амазонку и поѣдемъ покататься на этомъ пріятномъ январскомъ солнцѣ.

Ааронъ Стонъ былъ положительно поставленъ втупикъ, не только оттого, что карточный домъ, выстроенный имъ и другими, развалился такъ внезапно, но что мисъ Винтеръ узнала обо всемъ. Тайна смерти сквайра была извѣстна только тремъ лицамъ, ему, доктору Джаго и мистрисъ Декстеръ; Гьюберта уже не было въ живыхъ. Джаго и мистрисъ Декстеръ щедро заплатили и, конечно, они не станутъ разглашать того, что можетъ предать ихъ уголовному суду. Изъ какого же неизвѣстнаго источника могла мисъ Винтеръ узнать обо всемъ? Ааронъ не могъ на это отвѣтить, и чѣмъ чаще задавалъ себѣ этотъ вопросъ, тѣмъ болѣе приходилъ въ недоумѣніе. А что касается этого нахальнаго Конроя, то послушать его такъ подумаешь, что помѣстье принадлежитъ ему.

— Тутъ есть какое-то колдовство, заключилъ озадаченный старикъ.

Тутъ дѣйствительно было колдовство, только не въ томъ родѣ какъ воображалъ Ааронъ Стонъ.

Убѣжденный, что Дорозсія Стонъ знала больше, чѣмъ осмѣливалась сказать, и что ключъ къ ея тайнѣ можно было достать только посредствомъ хитрости, а ужъ никакъ прямымъ путемъ, Конрой сталъ придумывать какъ бы ему это устроить. Дорозсія была такъ суевѣрна, что Конрой вздумалъ воспользоваться этимъ суевѣріемъ. Сначала мисъ Винтеръ сопротивлялась, но она убѣдилась наконецъ, что невозможно жить въ такой неизвѣстности.

Конрою, случилось видѣть въ Лондонѣ представленіе пьесы «Гай Маннерингъ» и онъ былъ пораженъ искусною игрою актрисы мисъ Мёркотъ въ роли Мег-Меррилизъ. Это была женщина безукоризненной репутаціи и Конроя представилъ ей послѣ окончанія спектакля одинъ изъ его газетныхъ друзей. Придумавъ свой планъ, онъ отправился въ Лондонъ, увидѣлся съ актрисой, разсказалъ ей въ чемъ дѣло и уговорилъ ее съѣздить въ Нёллингтонъ, переночевать у мистрисъ Кинъ, и въ костюмѣ цыганки, подъ предлогомъ ворожбы, добраться до Дорозсіи Стонъ, а Аарона въ это время позаботилась удалить мисъ Винтеръ. Подученная Конроемъ, актриса шепнула на ухо Дорозсіи нѣсколько словъ, которыя сдѣлали ее послушной какъ овцу.

— Дайте мнѣ вашу руку, сказала ложная цыганка.

Озадаченная и дрожащая старуха протянула руку, не говоря ни слова. Цыганка проводила указатальнымъ пальцемъ по линіямъ руки.

— Это обозначаетъ гробъ, сказала она.

Дорозсія застонала.

— А это — Боже! это что? Это показываетъ здороваго старика съ длинными сѣдыми волосами и съ чѣмъ-то чернымъ на головѣ… А это темную комнату, зеленыя двери, отворяющіяся безъ шума, низенькаго человѣка съ длинными усами и злыми глазами… А эта темная линія должна обозначать тайну, тайну съ преступленіемъ, которая вполночь будетъ вызывать васъ изъ могилы…

— Я преступленія не совершала, застонала Дорозсія. — Мнѣ ничего не говорили.

— Но вы сами узнали и скрыли эту тайну; вотъ эта линія показываетъ мнѣ, вы должны обнаружить эту тайну, пока еще не поздно — пока не поздно!

— Что мнѣ дѣлать! рыдала Дорозсія. — Что мнѣ дѣлать!

— То, что я вамъ скажу, сурово отвѣтила цыганка. — Скажите мнѣ все, что вы знаете — а то вамъ ни въ жизни, ни въ смерти не будетъ покоя.

Этого было достаточно, чтобы убѣдить Дорозсію. Со вздохами, со стонами, мало-по-малу разсказала она все. Оказалось, что въ то время любопытство ея было возбуждено, и въ нѣкоторой степени даже ея гнѣвъ на то, что ее не пускали за двери обитыя зеленой байкой и не говорили о томъ, что происходитъ тамъ.

— Со мною обращались какъ съ судомойкой, говорила она съ горечью.

Положеніе мистрисъ Декстеръ въ домѣ также не мало раздражало ее.

— Я ухаживала за бариномъ двадцать лѣтъ, когда онъ былъ болѣнъ, а теперь должна уступить мое мѣсто посторонней! жаловалась она Аарону.

Въ отвѣтъ на это она получила приказаніе не мѣшаться не въ свое дѣло.

«За этими дверями происходитъ что-то такое, о чемъ они боятся мнѣ сказать», заключила старушка въ умѣ.

Она рѣшилась забраться за эти двери и самой пожаловаться сквайру. Случай скоро представился. Однажды Ааронъ пріѣхалъ изъ Нёллингтона немножко пьяный отъ крѣпкаго эля. Это случаюсь съ нимъ не часто, и чтобы скрыть это отъ прислуги, онъ тотчасъ легъ въ постель, жалуясь на головную боль. Какъ только онъ заснулъ, Дорозсія вынула изъ его кармана ключъ отъ зеленыхъ дверей. Мистрисъ Декстеръ, рѣдко выходившая изъ дома, ушла въ этотъ день на станцію желѣзной дороги послать какую-то телеграмму, которую не хотѣла довѣрить никому, а Гьюбертъ Стонъ уѣхалъ верхомъ. Въ сильномъ волненіи Дорозсія отперла обѣ зеленыя двери, постучалась въ дверь гостиной сквайра и ждала приглашенія войти. Она не слыхала ничего, думая, что сквайръ дремлетъ, она отворила дверь, съ нетерпѣніемъ желая узнать отъ своего барина, зачѣмъ онъ ее отстранилъ. Комната была пуста. Дорозсія подумала, что сквайръ лежитъ въ постели и пошла въ спальню. И спальня была пуста. Старушка стояла въ изумленіи; что могло это означать? Можетъ быть сквайръ пошелъ за чѣмъ-нибудь въ смежную комнатку, Дорозсія отворила дверь и заглянула. Этого одного взгляда было достаточно. Тихій крикъ сорвался съ ея губъ, она затворила дверь и убѣжала. Въ маленькой комнаткѣ она увидала заколоченный гробъ — тотъ самый гробъ, который выносили изъ замка два мѣсяца спустя въ день похоронъ сквайра Денисона.

Она видѣла, что сквайръ умеръ; но зачѣмъ скрывали это? Наблюдая и подсматривая, Дорозсія убѣдилась, что прежде чѣмъ о смерти сквайра объявили, ея мужъ разыгрывалъ его роль. Она прошла въ садъ въ тотъ вечеръ, когда музыканты играли и узнала Аарона въ одеждѣ барина. Въ тотъ день какъ Чарльза Плекета ждали изъ Лондона, она видѣла какъ мужъ ея вернулся потихоньку и пробрался въ комнаты сквайра, вмѣсто того, чтобы отправиться въ Нёллингтонъ. Во всемъ этомъ она призналась цыганкѣ, которая въ свою очередь разсказала мисъ Винтеръ и Конрою.

Глава XXXV.

Еще разъясненіе.

По возвращеніи домой съ Филиппомъ Кливомъ сдѣлался возвратъ болѣзни. Но потомъ онъ опять сталъ поправляться.

Дѣло съ Типледи устроили, онъ уже заказалъ новую мѣдную доску къ дверямъ своей конторы: «Гг. Типледи и Кливъ архитекторы и землемѣры». Марія заплатила требуемыя деньги и викарій ничего противъ этого не возражалъ. Года два Филиппъ будетъ получать нѣкоторую часть изъ дохода, потомъ половину, и получитъ все, когда Типледи вздумаетъ оставить дѣла. Перспектива была такая прекрасная, что викарій Кетль не видѣлъ причины возражать.

Въ условіе былъ включенъ одинъ пунктъ, извѣстный только Давентри, который писалъ условіе, Типледи и Филиппу. Пунктъ этотъ состоялъ въ томъ, что кромѣ своей доли, Филиппъ не имѣетъ право брать изъ фирмы ничего, если онъ надѣлаетъ долговъ, то Типледи нечего бояться, что онъ обязанъ ихъ платить.

— Это только изъ предосторожности, Кливъ, сказалъ ему Типледи. — Я теперь не боюсь, что вы будете вести въ карты или на бильярдѣ высокую игру, или прибавилъ архитекторъ, улыбаясь: — накупите акцій на серебряные рудники.

— Никогда, никогда, шепнулъ Филиппъ и слезы выступили у него на глазахъ, когда онъ пожималъ руку своему доброму другу.

Уплата денегъ была сюрпризомъ для Типледи, который зналъ, что у Филиппа не осталось ничего. Не сказавъ ни слова своему мужу, Марія отправилась къ Типледи и заплатила ему тысячу двѣсти фунтовъ. Какъ пріятно было для Филиппа знать, что мать его никогда не узнаетъ о всѣхъ его сумасбродствахъ и останется въ томъ убѣжденіи, что деньги, которыя она подарила ему въ день его рожденія, всѣ пропали въ серебряныхъ рудникахъ! Въ ея глазахъ Филиппъ навсегда остался несравненнымъ сыномъ. Какая тяжесть была снята съ сердца молодого человѣка этимъ великодушнымъ поступкомъ его жены! Съ этого дня здоровье его стало быстро улучшаться, онъ опять сдѣлался веселымъ и безпечнымъ Филиппомъ Кливомъ, смѣхъ его пріятно было слышать. Но полученный имъ урокъ не легко могъ онъ забыть. И возлѣ него всегда будетъ милая жена, чтобы поддерживать его колеблющіеся шаги, ободрять его, если путь жизни покажется ему тяжелъ и труденъ.

Филиппъ Кливъ былъ счастливѣе чѣмъ заслуживалъ, и еще большее счастіе предстояло ему. Все-таки мысль, что жена пожертвовала для него большую часть своего состоянія, была для него не совсѣмъ пріятна. Но даже и эта горечь была отъ него отнята.

Въ это время братъ его серъ Гёнтонъ Кливъ, былъ посланъ въ Англію по порученію посольства, въ которомъ онъ служилъ, и пріѣхалъ въ Гомдель на двадцать четыре часа. Филиппъ откровенно разсказалъ ему обо всемъ.

— Какъ же ты глупо поступалъ! воскликнулъ баронетъ.

— Я самъ это знаю, Гёнтонъ, и не забуду никогда.

Серъ Гёнтонъ самъ былъ порядочный кутила, хотя давно остепенился, и къ строгости не былъ расположенъ.

— Мнѣ не нравится, Филиппъ, что твоя жена заплатила Типледи. Что говоритъ твоя мать и викарій?

— Викарій не сказалъ мнѣ ничего, я долженъ сознаться, что онъ былъ очень добръ ко мнѣ. Маріи онъ сказалъ, что деньги принадлежатъ ей и вмѣшиваться онъ не станетъ. А мать моя, Гёнтонъ, не знаетъ ничего о моихъ сумасбродствахъ. Она думаетъ, что тысяча двѣсти фунтовъ пропали въ рудникахъ. Марія сама заплатила деньги Типледи.

— Послушай, Филиппъ. Я этого допустить не могу. Мы Кливы никогда не были скаредны. Я не богатъ, какъ тебѣ извѣстно, но это устроить я могу. Я возвращу Маріи деньги, которыя она заплатила Типледи и пусть онѣ будутъ укрѣплены за ней. Но я дѣлаю это только съ тѣмъ, что ты больше никакихъ сумасбродствъ дѣлать не будешь. Пойми это, молодой человѣкъ.

Слезы выступили на глазахъ Филиппа.

— О, Гёнтонъ, ты можешь положиться на меня! Какъ ты щедръ!

Потомъ они начали говорить о капитанѣ Ленноксѣ.

— Гдѣ онъ теперь? спросилъ серъ Гентонъ.

— Его не могутъ отыскать! Кстати, ты, вѣдь, зналъ его нѣсколько лѣтъ тому назадъ, Гёнтонъ.

— Я зналъ его! возразилъ серъ Гёнтонъ: — зналъ Леннокса!

— По-крайней-мѣрѣ, ты видѣлъ его въ Чельтенгамѣ у маіора Пайпера. Мнѣ это разсказывалъ мистеръ Конрой въ Герон-Дайкѣ. У маіора играли въ карты и ты и Ленноксъ были тамъ; а на другой день вещи маіора пропали.

— Да, я помню этотъ вечеръ. Ленноксъ? Ленноксъ? Да, я помню его теперь. Бѣлокурый стройный мужчина съ прекраснымъ обращеніемъ, съ бѣлой розой въ петлицѣ.

— Да, это онъ. Съ трудомъ вѣрится, что онъ былъ мошенникъ.

— Если онъ часто кралъ вещи и портмонне и тому подобное, то удивительно какъ онъ такъ долго не былъ пойманъ, замѣтилъ серъ Гёнтонъ.

— Это самое замѣтилъ мнѣ Конрой.

— Скажи пожалуста, кто это Конрой?

— Счастливѣйшій человѣкъ на свѣтѣ, съ энтузіазмомъ отвѣтилъ Филиппъ.

— Этимъ много сказано, вскричалъ баронетъ, поднявъ брови.

— Право я это нахожу, Гёнтонъ, возразилъ Филиппъ. — Онъ болѣе ничего какъ сотрудникъ какой-то газеты, встрѣтился съ мисъ Винтеръ, влюбился въ нее, а она въ него, и теперь выходитъ за него и онъ будетъ владѣльцемъ Герон-Даіка. Какъ же не сказать, что онъ счастливчикъ.

— Онъ какой-нибудь проныра?

— Напротивъ, образованный, чистосердечный, пріятный человѣкъ. Смотря на него и слушая его, можно подумать, что онъ самъ родился владѣльцемъ Герон-Дайка, по меньшей мѣрѣ. Какъ бы то ни было Элла Винтеръ намѣрена сдѣлать его такимъ.

— У ней денисоновская кровь въ жилахъ, а мы знаемъ старую поговорку: «То, что вздумаетъ сдѣлать Денисонъ, не можетъ удивить ни васъ, ни меня», небрежно замѣтилъ серъ Гёнтонъ.

Мисъ Винтеръ дала маленькій обѣдъ, на который пригласила Филиппа съ матерью и Маріей, леди Марію Скефингтонъ, викарія и доктора Спрекли.

Послѣ обѣда, когда всѣ перешли въ большую гостиную, принесли письма съ почты. На одномъ, адресованномъ къ мисъ Винтеръ, стоялъ американскій штемпель. Это подстрекнуло любопытство Эллы, потому что она въ Америкѣ не знала никого.

Она вышла въ другую комнату прочесть письмо. Вернувшись, она была блѣдна.

— Это отъ мистрисъ Дёчи, сказала она тихимъ голосомъ своимъ гостямъ. — Изъ Род-Эйланда. Мнѣ кажется, вамъ надо выслушать его. Не прочтете-ли вы его вслухъ, обратилась она къ Конрою.

Конрой взялъ письмо и началъ читать.

"Мистрисъ Дёчи, жившая въ Сиреняхъ близъ Нёллингтона, осмѣливается написать нѣсколько строкъ къ мисъ Винтеръ въ Герон-Дайкъ. Она дѣлаетъ это неохотно, какъ мисъ Винтеръ легко пойметъ; но это ей предписано и она не можетъ отъ этого уклониться; настало время, когда нѣкоторыя обстоятельства, относящіяся къ прошлому, должны сдѣлаться извѣстны.

"Братъ мистрисъ Дёчи, извѣстный мисъ Винтеръ и другимъ подъ именемъ капитана Леннокса, умеръ два дня тому назадъ. При семъ прилагается показаніе, продиктованное имъ предъ смертью, съ просьбою препроводить его куда слѣдуетъ.

«Мистрисъ Дёчи не можетъ пытаться смягчить что-нибудь, какъ кто было такъ и должно остаться. Если бы все сдѣлалось извѣстно, а этого на землѣ не можетъ быть, то иногда оказалось бы, что самые величайшіе грѣшники вовлечены въ грѣхъ не по своему желанію и не по своей волѣ. Многіе, которымъ предназначена почетная карьера, были вынуждены обстоятельствами, которыхъ они передѣлать не могли, вступить на противоположный путь. Смерть священна, и та, которая принуждена писать эти тягостныя строки, никогда не можетъ забыть, что она лишилась брата, который, не смотря на свои недостатки, былъ дороже ея сердцу чѣмъ всѣ, которые теперь остались вживыхъ».

Таково было письмо мистрисъ Дёчи. Вложенная въ него бумага также была написана ея рукою. Конрой продолжалъ читать:

"Я, Фердинандъ Ленноксъ, или человѣкъ извѣстный подъ этимъ именемъ, оставляя сей міръ и переселяясь въ невѣдомую страну, изъ которой возврата нѣтъ, желаю, пока во мнѣ остается достаточно силъ и ясности ума, изложить обстоятельства, относящіяся къ одному событію, потому что эти обстоятельства, по всей вѣроятности, окажутся не таковыми, какъ ихъ понялъ свѣтъ. Я говорю о смерти Гьюберта Стона.

"Судьба не благопріятствовала мнѣ нѣсколько времени; обстоятельства были противъ меня, я много потерялъ на разныхъ спекуляціяхъ и ничего не могъ придумать, чтобы достать денегъ. Въ это-то время моя сестра совершенно невинно сказала мнѣ, какимъ страннымъ образомъ нашли множество старинныхъ драгоцѣнностей въ Герон-Дайкѣ.

"Чтобы отдать справедливость моей доброй и вѣрной сестрѣ, я замѣчу здѣсь, что съ тѣхъ поръ, какъ она стала жить со мною, я поступалъ очень осторожно и старался скрывать отъ нея мои грѣшки. Можетъ быть она иногда думала, что мое счастіе въ картахъ было довольно необыкновенно, но о болѣе туманныхъ продѣлкахъ въ моей жизни, она положительно не знала ничего.

"Немного потребовалось мнѣ времени рѣшить, что я долженъ завладѣть этими драгоцѣнностями. Я находился тогда въ отчаянномъ положеніи и какое-нибудь смѣлое предпріятіе было необходимо. Воровство со взломомъ было не но моей части, но теперь случай казался мнѣ очень удобенъ. Я зналъ комнату, въ которой лежали вещи, зналъ, что стоитъ только отворить окно и сломать ставень, послѣ того, какъ всѣ лягутъ спать. Собакъ не было, слуги спали въ другомъ флигелѣ дома, ничего не могло быть легче. Я чувствовалъ, что никогда себѣ не прощу, если пропущу такой удобный случай.

"До нѣкоторой степени все случилось согласно моимъ ожиданіямъ. Въ замкѣ было темно; нигдѣ не виднѣлось признаковъ жизни. Я нашелъ окно, которое искалъ, и чрезъ нѣсколько минутъ стоялъ уже въ комнатѣ. Я раскрылъ мой фонарь и осмотрѣлся. Бюро стояло на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я ожидалъ его найти. Я принесъ съ собою нѣсколько инструментовъ и не много понадобилось мнѣ времени, чтобы разломать то углубленіе, гдѣ спрятаны были вещи. Какая радость наполнила мое сердце, когда я любовался ихъ блескомъ и сознавалъ, что они мои! На нѣсколько времени мои финансы были обезпечены.

"На мнѣ была старая жакетка съ множествомъ кармановъ, такъ что я безъ труда могъ спрятать свою добычу. Я засовывалъ въ карманъ послѣднюю пригоршню, когда шумъ позади меня заставилъ меня вздрогнуть и оглянуться. Звѣздная ночь позволила мнѣ различить фигуру человѣка, стоявшаго у окна и смотрѣвшаго въ комнату. Наведя свѣтъ отъ моего фонаря на его лицо, я узналъ Гьюберта Стона. Онъ вспрыгнулъ чрезъ низкій подоконникъ въ комнату и закричалъ:

" — Сдавайся негодяй или худо тебѣ придется!

"Я не отвѣчалъ, но тихо прошелъ въ темнотѣ по мягкому ковру въ другой уголъ комнаты. Постоявъ минуты двѣ, я могъ различить, что онъ направился къ противоположному мѣсту отъ того, гдѣ я стоялъ. Я воспользовался этимъ, бросился къ окну и хотѣлъ выпрыгнуть, но къ несчастію нога моя зацѣпилась за раму окна и я упалъ ничкомъ на тропинку. Хотя я сильно ушибся, я тотчасъ вскочилъ, но молодой Стонъ схватилъ меня своими сильными руками. Сдайся! сказалъ онъ опять! Я опять не отвѣтилъ, надѣясь, что онъ не узналъ меня, и между нами началась отчаянная борьба, но онъ былъ моложе и сильнѣе, и мы скоро повалились другъ на друга на землѣ. Должно быть въ это время я потерялъ запонку, что и довело меня до бѣды. Хотя я не могъ вырваться отъ Стона, однако и онъ не могъ сладить со мной. Вдругъ, держа меня правою рукою, онъ лѣвою вынулъ изъ кармана закрытый ножикъ, который началъ раскрывать зубами. «Если ты не сдашься, сказалъ онъ: — я такъ тебя намѣчу, что тебя найдутъ вездѣ». Что онъ хотѣлъ сдѣлать я не знаю, но я вдругъ ударилъ его по рукѣ и ножъ выпалъ. Теперь его цѣль состояла въ томъ, чтобы опять схватить ножъ, а моя, чтобы не допустить его до этого. Мы еще боролись на землѣ, когда мои пальцы ощупали ножъ на пескѣ. Я притянулъ ножъ къ себѣ, Стонъ примѣтилъ это и наклонился, чтобы отнять ножъ отъ меня, но въ это самое мгновеніе остріе воткнулось въ его грудь. Съ губъ его сорвался пронзительный крикъ, онъ вскочилъ на ноги, поднялъ кверху руки, зашатался, застоналъ и упалъ — безъ сомнѣнія, мертвый.

"Увѣряю торжественно, и въ такое время, когда ложь не можетъ принести мнѣ пользы, что я не имѣлъ ни малѣйшаго намѣренія причинить смерть Гьюберту Стону. Она была результатомъ случайности, вызванной его собственной опрометчивостью въ борьбѣ. Оставь онъ ножъ въ карманѣ, онъ былъ бы живъ и теперь, хотя какъ кончилась бы борьба въ такомъ случаѣ и что могло бы быть со мною, это вопросъ другой.

"Такъ какъ я уже признался въ этомъ, то открою еще и другія тайны, которыя но сравненію ничтожны. Это я присвоилъ себѣ брильянты мистрисъ Карліонъ, часы и цѣпочку мистера Бутля, золотую табакерку стараго доктора и еще нѣсколько вещей, находившихся по близости моихъ рукъ, которыя пріобрѣли замѣчательное проворство. Право, если беззаботные люди искушаютъ такимъ образомъ бѣдныхъ заблуждающихся людей, то они рѣшительно достойны порицанія. Если бы предо мною искушеній не было, то можетъ быть и я былъ бы далеко не такъ виновенъ какъ теперь.

"Задача моя кончена — она стоила мнѣ большого горя, хотя бы только оттого, что слезы моей бѣдной сестры капаютъ на это письмо, когда она сидитъ возлѣ моей постели, и я послѣдній разъ на этомъ свѣтѣ подписываю свое имя:

"Фердинандъ Ленноксъ".

Подпись была сдѣлана имъ самимъ дрожащею рукою.

— Бѣдная мистрисъ Дёчи! воскликнула Элла. — Я напишу къ ней любезное письмо.

— И я также, прибавила Марія.

— Я самъ къ ней напишу, вскричалъ добродушный викарій. — Если бы насъ всѣхъ бросали за грѣхи нашихъ родственниковъ и друзей, то свѣтъ былъ бы чрезчуръ жестокъ.

— Имѣть такого брата должно быть очень тяжело для такой милой женщины какъ Маргарета Дёчи, бѣдняжечка! сѣтовала леди Марія Скефингтонъ. — Она совсѣмъ плѣнила мое сердце.

Лицо Филиппа Клива вспыхнуло. Маргарета Дёчи чуть не плѣнила его сердце. Онъ вспомнилъ свои чувства къ ней. Но эти чувства теперь завяли какъ лѣтніе цвѣты.

— Мистрисъ Дёчи вѣроятно никогда не вернется въ Англію, замѣтилъ онъ.

— Никогда, подтвердилъ докторъ Спрекли: — это навѣрно. Должно быть Ленноксу обязаны вы потерею вашего портмонне, обратился онъ къ Кетлю.

— Да, сказалъ викарій. — Я помню очень хорошо, что онъ говорилъ со мною нѣсколько времени до того, какъ всѣ стали расходиться. Человѣкъ этотъ былъ такъ пріятенъ, что никто на свѣтѣ не принялъ бы его за вора. Боже! какія странныя вещи узнаемъ мы въ жизни!

Вѣроломный заговоръ, приведенный въ дѣйствіе въ Герон-Дайкѣ не хотѣли разглашать; это набрасывало безславіе на стараго сквайра столько же какъ и на его подчиненныхъ, и мисъ Винтеръ желала избавить отъ порицанія его намять. Но нѣкоторымъ лицамъ по необходимости слѣдовало это открыть, но Элла намѣревалась упросить ихъ сохранить тайну. Прежде всѣхъ объ этомъ услыхалъ Давентри.

Элла въ сопровожденіи своей тетки поѣхала въ Лондонъ. Конрой уже уѣхалъ изъ Нёллингтона по своимъ дѣламъ. Элла поѣхала въ Лондонъ за тѣмъ чтобы сообщить Чарльзу Плекету о своемъ намѣреніи передать Герон-Дайкъ владѣльцу Нёнгем-Прайорса. Но она хотѣла просить у мистера Денисона позволенія остаться въ Герон-Дайкѣ еще нѣсколько времени, то есть до своего замужства.

Элла разсказала своей теткѣ не все. Она дала ей понять, что по какой-то неправильности въ документахъ, Герон-Дайкъ долженъ перейти во владѣніе другой отрасли фамиліи. Невозможно описать треволненій мистрисъ Карліонъ, когда она увидала, что ея племянница рѣшилась добровольно отказаться отъ всего. Она плакала и упрашивала Эллу не дѣлать такихъ романическихъ сумасбродствъ.

— Если есть какая-нибудь неправильность, они должны доказывать ее, а не ты, повторяла она.

Но Элла увѣряла тетку, что иначе поступить не можетъ, что имѣніе принадлежало мистеру Денисону съ самаго дня смерти ея дѣда. Это нѣсколько усмирило мистрисъ Карліонъ, она поцѣловала Эллу и замѣтила, что «нечего дѣлать, если надо».

На другой же день по пріѣздѣ въ Лондонъ, Элла отправилась къ Чарльзу Плекету, гдѣ долженъ былъ съѣхаться съ нею и Давентри. Въ нѣсколькихъ словахъ объяснила она Плекету, что послѣ свиданія съ нимъ, новыя обстоятельства дошли до ея свѣдѣнія, въ слѣдствіе которыхъ она рѣшилась передать имѣніе мистеру Денисону. Обстоятельства эти она отказалась объяснить и просила не разспрашивать. Она желала, чтобы мистеръ Денисонъ принялъ то, что она передаетъ ему добровольно и въ прошлое не заглядывалъ. Давентри сидѣлъ и все время не говорилъ ничего. Онъ пріѣхалъ только для того чтобы такъ сказать законнымъ образомъ подтвердить сообщеніе мисъ Винтеръ, показать другой сторонѣ, что это дѣлается не слегка и не въ шутку.

— Вижу, сказалъ Чарльзъ Плекетъ, смотря на своего собрата: — что вы убѣдились въ законныхъ правахъ моего кліента, но не желаете сообщать подробностей?

— Именно, отвѣтила мисъ Винтеръ.

— Могу я спросить моего уважаемаго друга, присутствующаго здѣсь, извѣстны ли ему эти подробности?

— Извѣстны, отвѣтилъ Давентри. — И я готовъ засвидѣтельствовать, что мистеръ Денисонъ можетъ безъ всякаго зазрѣнія совѣсти вступить во владѣніе. Мисъ Винтеръ передаетъ ему имѣніе съ нынѣшняго дня.

Чарльзъ Плекетъ пристально посмотрѣлъ на нее.

— Это будетъ большая жертва съ вашей стороны.

— Да, я это не опровергаю, созналась Элла и слезы невольно выступили на ея глазахъ. — Но мнѣ ничего болѣе не остается. Я попрошу только у мистера Денисона позволенія остаться въ Герон-Дайкѣ еще нѣсколько недѣль.

Чарльзъ Плекетъ любезно улыбнулся.

— Эта небольшая просьба, разумѣется, будетъ уважена, мисъ Винтеръ. Я помню, что говорилъ мой кліентъ въ этой самой комнатѣ не очень давно. Хотя бы и было доказано, что Герон-Дайкъ принадлежитъ ему, но ему было бы пріятно, чтобы его очаровательная родственница владѣла имъ.

Элла улыбнулась и покачала головой.

— Это невозможно, отвѣтила она: — но я тѣмъ не менѣе обязана мистеру Денисону за эту мысль.

Глава XXXVI.

Нѣсколько сюрпризовъ.

Мисъ Винтеръ осталась съ теткой въ Лондонѣ четыре дня. Она должна была сдѣлать нѣсколько покупокъ для своей свадьбы, совѣщаться съ модисткой

Наканунѣ отъѣзда въ Герон-Дайкъ, онѣ съ удивленіемъ увидѣли Конроя.

— Моя поѣздка была неудачна, сказалъ онъ Эллѣ: — пріятеля, къ которому я ѣздилъ, я не засталъ. Я подождалъ дня два, но онъ не вернулся, я и пріѣхалъ сюда. Вы пріискивали квартиру? спросилъ онъ безпечно.

— Квартиру! повторила Элла. — Нѣтъ!

— Такъ какъ Герон-Дайкъ передается, то вѣдь необходимо пріискать какое-нибудь гнѣздышко, продолжалъ Конрой.

Рѣсницы Эллы сдѣлались влажны, она отвернулась. Чрезъ нѣсколько времени, старый домъ, который она такъ любила, не будетъ болѣе принадлежать ей, какъ будетъ горько разстаться съ нимъ, понимала она одна.

— И мебель надо выбрать, продолжалъ Конрой тѣмъ же безпечнымъ тономъ: — столы, стулья, ковры, и тысячу другихъ вещей, безъ которыхъ обойтись нельзя. Но все это я предоставляю вамъ.

— Надѣюсь, что вы этого не сдѣлаете, сказала Элла съ испугомъ: — я ничего не понимаю въ мебели.

— И я тоже, замѣтилъ Конрой. — Мистрисъ Карліонъ, намъ придется обратиться къ вамъ. Вы должны купить для насъ.

— Еще довольно времени для этого, отвѣтила сердито мистрисъ Карліонъ.

Всякое напоминаніе о передачѣ Герон-Дайка тотчасъ дѣлало ее сердитой.

— Вы сказали, что поѣдете путешествовать мѣсяца на три послѣ свадьбы, по возвращеніи можете остановиться у меня и выбрать себѣ квартиру.

— Пусть будетъ такъ, сказалъ Конрой.

Съ тяжелымъ серцемъ вернулась Элла въ свой многолѣтній домъ. Недолго уже будетъ она называть его своимъ. Но ни въ замкѣ, ни въ Нёллингтонѣ еще никто не зналъ о предстоящей перемѣнѣ. Мисъ Винтеръ не желала сдѣлаться предметомъ соболѣзнованія, послѣ ея отъѣзда пусть говорятъ что хотятъ.

Ей было о чемъ думать кромѣ грустной разлуки съ Герон-Дайкомъ. Предъ нею разстилалась странная, новая, неизвѣстная жизнь — море, глубину и отмели котораго она еще не извѣдала — и иногда перспектива пугала ее. Но мысль о томъ, что Конрой будетъ кормчимъ въ ея жизненной ладьѣ успокоивала ее, какіе ни подули бы вѣтры, пока онъ будетъ управлять рулемъ, она бояться не станетъ.

Утромъ, чрезъ день послѣ возвращенія мисъ Винтеръ въ Герон-Дайкъ, Ааронъ, идя по лужайкѣ предъ домомъ, увидалъ пожилого господина, который расхаживалъ взадъ и впередъ и разсматривалъ домъ съ разныхъ сторонъ, что показалось Аарону въ высшей степени нахальнымъ. Ааронъ терпѣть не могъ постороннихъ, прямо подошелъ къ этому господину и спросилъ его по какому праву забрался онъ въ Герон-Дайкскій садъ.

— А! вы вѣрно Ааронъ Стонъ, отвѣтилъ незнакомецъ, смотря на стараго слугу въ лорнетъ: — а я мистеръ Денисонъ изъ Нёнгем-Прайорса. Вотъ моя карточка. Отнесите ее къ мисъ Винтеръ и спросите можетъ ли она меня принять.

Ааронъ вздрогнулъ и отступилъ на два шага. Этотъ пріятной наружности пожилой господинъ, былъ тотъ человѣкъ, котораго онъ всю жизнь ненавидѣлъ, и котораго всегда воображалъ болѣе похожимъ на демона чѣмъ на человѣка! Онъ едва могъ вѣрить глазамъ и стоялъ молча въ почтительномъ разстояніи.

— Возьмите же карточку! Чего вы боитесь? закричалъ Денисонъ.

Нетерпѣливый, повелительный тонъ такъ напомнилъ Аарону другого Денисона, теперь умершаго, что онъ тотчасъ взялъ карточку и пошелъ. Денисонъ смотрѣлъ ему вслѣдъ съ улыбкой. Элла была одна въ своей маленькой гостиной, когда старый слуга вошелъ къ ней, блѣдный, какъ полотно.

— Ахъ, сударыня! ахъ, мисъ Элла! онъ пріѣхалъ, наконецъ! Только вы къ нему не выходите; не говорите съ нимъ! Сквайръ перевернется въ гробу, если вы сдѣлаете это.

— Кто пріѣхалъ? Кого я не должна видѣть?

— Онъ тамъ на лужайкѣ, разсматриваетъ домъ и явился въ образѣ тихаго, улыбающагося старичка… Только если это не самъ дьяволъ…

Въ это время Элла уже держала карточку въ рукахъ. Бросивъ свое шитье, она выбѣжала на лужайку съ радостнымъ лицомъ. Ааронъ оторопѣлъ. Ему казалось, что насталъ конецъ свѣта.

— Какъ я рада, что вы пріѣхали! Какъ я рада видѣть васъ! вскричала Элла, протягивая обѣ руки.

Денисонъ привлекъ ее къ себѣ и нѣжно поцѣловалъ.

— Вы не знаете, какъ мнѣ пріятно видѣть васъ, сказалъ онъ. — Чего не далъ бы я, чтобы имѣть такую дочь, какъ вы!

— Какъ вы сюда попали? Откуда вы?

— Я пріѣхалъ вчера изъ Лондона, душа моя; остановился въ гостиницѣ мили за двѣ отсюда. Я люблю старинныя деревенскія гостиницы, онѣ такъ удобны — и пришелъ сюда пѣшкомъ. Я люблю прогуляться иногда.

— Пойдемте же въ вашъ собственный домъ, сказала Элла, взявъ его подъ руку.

— Я съ этимъ обстоятельствомъ еще долго не освоюсь, отвѣтилъ Денисонъ: — я не былъ въ Герон-Дайкѣ съ девятнадцатилѣтняго возраста. Боже! Боже! сколько перемѣнъ произошло Въ тѣхъ поръ и въ свѣтѣ, и во мнѣ!

Они сѣли въ пріятной гостиной Эллы, окнами въ садъ и паркъ.

— Неужели правда то, что сказалъ мнѣ Чарльзъ Плекетъ, Элла? спросилъ Денисонъ.

— Истинная правда, любезный мистеръ Денисонъ, отвѣтила стараясь скрыть трепетъ своихъ губъ.

— Мнѣ не велѣли дѣлать вопросовъ и я не буду, хотя могу имѣть свое собственное мнѣніе, которое можетъ быть справедливо, или нѣтъ. Но мы оставимъ это. Я желалъ видѣть васъ. Какъ только Плекетъ мнѣ сказалъ, мнѣ захотѣлось посмотрѣть на старый замокъ, потому что я такой же Денисонъ, какъ былъ и мой кузенъ. Но въ Лондонѣ было два интересныхъ аукціона и я присутствовалъ на нихъ. А вы рады видѣть меня?

— Можете ли вы сомнѣваться?

— Нѣтъ не могу, и вашъ тонъ и ваше лицо говорятъ мнѣ это столько же, какъ и ваши слова. А теперь я вамъ скажу, душа моя, что Герон-Дайкъ долженъ остаться вашимъ домомъ. Какъ я ни цѣню старый замокъ, я не желаю въ немъ жить, я слишкомъ старъ, чтобы бросать свой привычный домашній кровъ. А на счетъ доходовъ мы устроимъ современемъ. Вы поступили такъ благородно, что я не допущу васъ пострадать, вы безопасно можете оставить ваши интересы въ моихъ рукахъ. Я желаю, чтобы здѣсь все шло по прежнему. Вы останетесь хозяйкой Герон-Дайка.

Элла покачала головой.

— Это невозможно, любезный мистеръ Денисонъ, отвѣтила она сквозь слезы.

— Почему же, позвольте спросить, когда я такъ рѣшилъ?

Повелительный тонъ опять напомнилъ Эллѣ дѣда, но съ примѣсью добродушія, котораго въ сквайрѣ не было. Элла сначала не отвѣтила, ея лицо вспыхнуло.

— Я выхожу замужъ, сказала она тихимъ тономъ: — слѣдовательно, я здѣсь хозяйкой остаться не могу. Я боюсь, что мой мужъ не захочетъ, чтобы я была обязана кому-нибудь, даже вамъ, любезный мистеръ Денисонъ.

Выраженіе огорченія пробѣжало по лицу Денисона.

— Конечно, я самъ долженъ былъ догадаться, что какой-нибудь молодчикъ скоро завладѣетъ такимъ сокровищемъ. Я имѣлъ глупость воображать, что можетъ быть современемъ мой мальчикъ встрѣтится съ вами и вы полюбите другъ друга, но теперь все кончено.

Элла грустно смотрѣла изъ окна. Наступило молчаніе.

— Надѣюсь, что мужъ, выбранный вами, дастъ вамъ такой же хорошій домъ, какъ этотъ, милая моя. Онъ богатъ?

— Нѣтъ, вѣрнаго дохода у него только четыреста фунтовъ въ годъ, и…

— Четыреста фунтовъ! презрительнымъ тономъ перебилъ Денисонъ. — Я столько же даю моему повѣсѣ. Полно! полно! вы не можете выйти за человѣка, у котораго только четыреста фунтовъ въ годъ!

— И у меня почти столько же, отвѣтила Элла: — мы будемъ жить очень хорошо.

— Очень хорошо послѣ Герон-Дайка! Душа моя, я очень васъ полюбилъ и мнѣ непріятно это слышать, я это не одобряю. Четыреста фунтовъ въ годъ!

— Вашъ сынъ вернулся изъ за границы? спросила Элла, чтобы перемѣнить разговоръ.

— О, да! пріѣхалъ, безпутный, въ Нёнгем-Прайорсъ пообѣдать со мною на Рождество. Однако, остался только два дня.

— Неужели онъ дѣйствительно безпутный?

— То есть, какъ вамъ сказать. Онъ считаетъ себя образцовымъ сыномъ, напомнилъ мнѣ разъ, когда я его разносилъ, что онъ никогда въ жизни не причинялъ мнѣ заботъ. О! мистеръ Френкъ не позволитъ никому сѣсть себѣ на голову, даже мнѣ!

— А онъ заботъ дѣйствительно вамъ не причинялъ?

— Напротивъ, множество. Онъ разъѣзжаетъ почти круглый годъ, оставляя меня одного съ моимъ китайскимъ фарфоромъ и рѣдкостями. Развѣ это почтительно? Я не скажу, чтобы Френкъ огорчалъ меня въ другомъ отношеніи. У него прекрасный характеръ и правила есть… Ахъ! душа моя, если бы вы могли выйти за него! Тогда вы согласились бы остаться въ Герон-Дайкѣ.

— Нѣтъ, не съ нимъ, улыбнулась Элла: — объ этомъ намъ думать не надо.

— Да, не надо. Мой молодчикъ намекнулъ мнѣ раза два, что онъ уже выбралъ себѣ невѣсту, надѣется жениться на ней когда-нибудь. Когда я спросилъ, кто она, онъ пріосанился и сказалъ только, что я современемъ это узнаю.

— Слѣдовательно, онъ не захотѣлъ бы жениться на мнѣ, засмѣялась Элла. — Это онъ вамъ сказалъ на Рождество?

— Нѣтъ, въ другой разъ, онъ вѣдь время отъ времени прилетаетъ ко мнѣ. «Почему бы тебѣ не посвататься за нашу родственницу въ Герон-Дайкѣ?» сказалъ я ему. А у него хватило дерзости расхохотаться мнѣ въ лицо. «Поймите, сударь, продолжаю я: — что если вы вздумаете подцѣпить какую-нибудь негритянку, будь хоть она принцесса, я вашего брака не признаю». Онъ увѣрилъ меня, что это не негритянка, слѣдовательно это какая-нибудь наша глупая кукла.

Элла засмѣялась при видѣ искренней досады старика. Чрезъ минуту, она вспыхнула при шумѣ знакомыхъ шаговъ и въ комнату вошелъ Конрой.

Онъ окаменѣлъ отъ изумленія, увидѣвъ Денисона, который всталъ и на него смотрѣлъ.

— Серъ! воскликнулъ Конрой: — какъ это вы очутились здѣсь?

— Кажется и я могу спросить васъ о томъ же, отвѣтилъ старикъ, между тѣмъ, какъ Элла смотрѣла на обоихъ съ удивленіемъ.

— Вы знаете этого господина, Эдвардъ? спросила она, когда ея женихъ подошелъ къ Денисону и съ улыбкой обнялъ его.

— Какъ же ему не знать, когда онъ мой сынъ, отвѣтилъ за него старикъ, прежде чѣмъ тотъ успѣлъ раскрыть ротъ. — Безпутный, вѣчно дѣлаетъ мнѣ сюрпризы!

Элла Винтеръ не могла прійти въ себя отъ изумленія.

— Это мистеръ Конрой.

— Это неправда, его зовутъ Денисонъ.

— Милый батюшка, мое имя Конрой, вы забыли, сказалъ молодой человѣкъ, засмѣявшись: — мое имя Френсисъ-Эдвардъ-Конрой Денисонъ, такъ значится въ моей метрикѣ.

— Объясните же мнѣ въ чемъ дѣло, мистеръ Френкъ. Кажется вы знакомы съ нашей родственницей.

— Я помолвленъ съ нею, она обѣщала мнѣ быть моей женой.

— Господи помилуй! воскликнулъ Денисонъ. — Конрой? да! это одно изъ твоихъ именъ. Душа моя, обратился онъ къ Эллѣ: — вы, кажется, изумлены.

— Я изумлена, подтвердила Элла.

— Отецъ мой не воспиталъ меня ни для какой профессіи, началъ Конрой, обратившись къ Эллѣ: — онъ думалъ, что такъ какъ онъ человѣкъ богатый, то для меня нѣтъ никакой необходимости трудиться. При всемъ моемъ уваженіи къ нему, я думать иначе. Праздность была противна мнѣ. Я желалъ насладиться пріятной гордостью зарабатывать хлѣбъ трудами своихъ рукъ. Я бросилъ мое фамильное имя и пустился по свѣту, послѣдствія вамъ извѣстны.

— Не Богъ знаетъ чего надѣлалъ ты въ свѣтѣ, заворчалъ Денисонъ.

— Я успѣлъ сдѣлать кой-какую пользу, серъ, а я именно это и имѣлъ въ виду. Я видѣлъ свѣтъ, пріобрѣлъ опытность, это не сдѣлаетъ меня хуже.

— И лучше также, возразилъ Денисонъ. — Душа моя, неужели это правда, что вы дали слово моему повѣсѣ?

— Да, сказала Элла съ улыбкой и покраснѣла.

— Очень хорошо. Но зачѣмъ же, мистеръ: Френкъ, вы скрыли это отъ меня?

— Я объясню вамъ. Я увидѣлъ эту молодую дѣвицу въ первый разъ у мистрисъ Карліонъ, и влюбился. Мало-по-малу, моя любовь перешла въ пылкую страсть, но скажи я вамъ это, батюшка, вы тотчасъ поспѣшили бы начать переговоры съ вашимъ двоюроднымъ братомъ сквайромъ — такъ?

— Вѣроятно.

— А это испортило бы все. Сквайръ не только воспротивился бы этому браку, вѣдь онъ ненавидѣлъ насъ, а потребовалъ бы обѣщанія съ мисъ Винтеръ никогда не видѣться со мною. Поэтому я сохранялъ мое инкогнито съ нею и вамъ ничего не говорилъ. Послѣ смерти сквайра я продолжалъ молчать, но мнѣ хотѣлось, чтобы меня любили какъ небогатаго Конроя, а не вашего наслѣдника. На прошлой недѣлѣ я ѣздилъ въ Нёнгем-Прайорсъ, чтобы сказать вамъ, но не засталъ васъ.

— Послушайте какъ онъ краснорѣчиво представляетъ все! сказалъ Эллѣ старикъ Денисонъ. — Подумаешь, что онъ и правъ.

Френкъ улыбнулся.

— Теперь вамъ нечего бояться, что я женюсь на негритянкѣ, сказалъ онъ отцу.

— Онъ не совсѣмъ глупъ, обратился Денисонъ къ Эллѣ: — что я могу ему сказать, въ какихъ выраженіяхъ могу его бранить, когда онъ въ оправданіе ссылается на васъ?

Онъ привлекъ ее къ себѣ и нѣжно расцѣловалъ.

— Вы будете для меня родной дочерью во всѣхъ отношеніяхъ. Господь наградилъ меня не по заслугамъ, да и Френка также. Вотъ теперь вамъ и не придется оставлять старый домъ.

— Но онъ вашъ, отвѣтила Элла сквозь слезы.

— Онъ принадлежитъ Френку съ нынѣшняго дня. Я своего стараго дома не оставлю. Боже милостивый! какъ уложить и перевозить всѣ мои вещи? Я буду навѣщать васъ, а вы меня.

— И теперь для начала вы останетесь здѣсь нѣсколько дней, упрашивала признательная дѣвушка.

— Я согласенъ, мнѣ хочется разсмотрѣть внимательнѣе старый фамильный домъ.

Мы предоставляемъ читателю вообразить удивленіе мистрисъ Карліонъ, когда она узнала, что презираемый ею Эдвардъ-Конрой былъ наслѣдникъ Френкъ Денисонъ. А Ааронъ на отрѣзъ отказался этому повѣрить.

— Это Денисоновскія штуки, пробормоталъ онъ и чувства его къ Конрою не смягчились.

Не всѣ непріятности кончились еще. Въ этотъ вечеръ, когда послѣ обѣда дамы пошли въ гостиную. Адель вызвала Эллу сказать, что вся прислуга переполошилась. Двѣ служанки, посланныя зачѣмъ-то въ гостиную мисъ Винтеръ въ сѣверномъ флигелѣ, прибѣжали назадъ въ страшномъ испугѣ, увѣряя, что имъ явилось привидѣніе Катерины Кинъ. Вся прислуга перепугалась. Элла шепнула объ этомъ Френку Денисону, который рѣшился опять приняться за свои прерванные розыски. Терпѣніе его недолго подвергалось испытанію.

На слѣдующій вечеръ Френкъ — какъ мы теперь можемъ называть его — вмѣсто того, чтобы пойти съ своимъ отцомъ въ гостиную, спокойно отправился въ сѣверный флигель. Онъ не увидалъ ничего, и на слѣдующій вечеръ тоже не видалъ и не слыхалъ ничего. На третій вечеръ, сидя на томъ самомъ мѣстѣ въ темномъ углу галереи, гдѣ онъ уже прежде сидѣлъ, когда слышалъ таинственныя слова, смыслъ которыхъ еще понять не могъ, онъ услыхалъ тихій вздохъ не далеко отъ себя.

Онъ едва осмѣлился дышать. Небо сіяло звѣздами и молодой луной, и глаза Френка, привыкшіе къ полутемнотѣ, устремились въ ту сторону, откуда раздался звукъ. Чрезъ минуту онъ увидалъ фигуру, вышедшую изъ темнаго коридора и медленно подвигавшуюся въ галлерею, наполненную звѣзднымъ свѣтомъ. Френкъ могъ разсмотрѣть, что она была въ черномъ съ головы до ногъ, могъ видѣть ея блѣдное лицо и бѣлую руку, придерживавшую платье около шеи. Френкъ Денисонъ былъ не трусъ; но фигура, тихо скользившая къ нему, казалась такъ воздушна при этомъ тускломъ свѣтѣ, что нечего удивляться, если его сердце замерло. Если онъ, сильный и безстрашный мужчина, чувствовалъ это, каково же должно быть дѣйствіе подобнаго явленія на нервы робкихъ и невѣжественныхъ женщинъ?

Фигура приближалась все ближе и ближе. Она прошла бы мимо, не примѣтивъ его, но Френкъ собрался съ мужествомъ, бросился впередъ, и обѣими руками крѣпко схватилъ фигуру за талію. Она оказалась изъ плоти и крови, хотя онъ почти ожидалъ, что его руки не ощупаютъ ничего кромѣ воздуха. Вмѣстѣ съ этимъ тишина сѣвернаго флигеля нарушилась пронзительнымъ крикомъ, и фигура упала на руки Френка.

Крикъ услыхали внизу, чрезъ двѣ минуты испуганныя лица и огни наполнили галерею. Прежде всѣхъ прибѣжала мисъ Винтеръ. Она наклонилась и повернула къ свѣту лицо, лежавшее на рукѣ Френка.

— Это бѣдная Сьюзенна! воскликнула она. — Сьюзенна Кинъ.

— Сьюзенна Кинъ! повторили удивленныя служанки, столпившись кругомъ.

— Это не можетъ быть Сьюзенна Кинъ! Какимъ образомъ Сьюзенна Кинъ очутится здѣсь? вскричала мистрисъ Карліонъ.

— Это Сьюзенна, сказалъ Френкъ. — Прежде всего надо постараться привести ее въ чувство.

Дѣвушку отнесли въ уборную мисъ Винтеръ и положили на диванъ возлѣ камина, на тотъ диванъ, гдѣ лежала Марія Кетль, когда испугалась. Сьюзенна скоро пришла въ себя и ей дали напиться горячаго вина. Выславъ всѣхъ, кромѣ мистрисъ Карліонъ, Элла успокоивала дѣвушку ласковыми словами. Постепенно глаза лишились испуганнаго выраженія, и бѣдное трепещущее сердце начало биться ровнѣе. Ее стали разспрашивать осторожно, и мало-по-малу Сьюзенна разсказала все.

Убѣжденная, что ея сестра, живая или мертвая, скрывается гдѣ-то въ замкѣ, бѣдная Сьюзенна, какъ мы уже знаемъ, какъ только могла ускользнуть отъ надзора своей матери, бродила по парку вечеромъ, смотрѣла на окна стараго дома, и главное на окна спальни сестры, часто воображая, что слышитъ голосъ. Катерины, зовущей ее, и старалась отыскать вездѣ слѣды пропавшей дѣвушки. Чрезъ нѣсколько времени ей пришла въ голову мысль, что если она постарается забраться въ замокъ и поискать тамъ, то это будетъ лучше. Случилось раза два, при жизни Катерины, что когда Сьюзенна приходила въ замокъ, надѣясь увидѣть ее, всѣ двери уже были заперты Аарономъ Стономъ. Тогда Сьюзенна кинетъ пригоршню песку въ окно сестры, чтобы привлечь ея вниманіе, Катерина выйдетъ, поцѣлуетъ ее и велитъ возвращаться домой. Сьюзенна полюбопытствовала узнать какимъ образомъ сестра ея могла выходить изъ дома послѣ того, какъ онъ былъ запертъ. Катерина объяснила ей.

Въ нижнемъ этажѣ, съ задней стороны дома, или лучше сказать, сбоку, куда никто не ходилъ, былъ чуланъ для дровъ, гдѣ держались дрова для сухости. Въ окнахъ этого чулана стеколъ не было, а была только желѣзная решетка, и однажды Катерина увидала, что нижняя перекладина держится не крѣпко, что ее можно вынимать, и потомъ въ отверстіе вылѣзть не трудно. Катерина пользовалась этимъ способомъ, чтобы выходить раза два къ своей бѣдной простодушной сестрѣ, боясь, что если она не выйдетъ, то дѣвушка, пожалуй, останется въ паркѣ на всю ночь.

Сьюзенна этого не забыла, и побуждаемая непреодолимымъ желаніемъ узнать объ участи сестры, и пробраться въ домъ, она вынимала перекладину у окна дровяного чулана и входила въ замокъ. Возлѣ дверей чулана была узкая лѣстница, по которой никогда не ходили и которая вела въ сѣверный флигель и къ спальнѣ, занимаемой Катериной.

Сьюзенну Кинъ можно было назвать полоумной, но она была хитра. Найдя способъ пробираться въ замокъ, она нашла также способъ выходить изъ дома матери. Когда мать думала, что она лежитъ уже въ постели, она прокрадывалась внизъ, отворяла нижнее окно, выходила и возвращалась такимъ же способомъ. Мистрисъ Кинъ ничего объ этомъ не знала. Сьюзенна сшила себѣ пару войлоковыхъ туфель, которыя надѣвала сверхъ своей обыкновенной обуви, когда входила въ замокъ, что, впрочемъ, было рѣдко. Между обѣими сестрами было сильное родственное сходство, у обѣихъ продолговатое, блѣдное, серіозное лицо, большіе сѣрые глаза, и волосы одного цвѣта, темно-каштановые. Въ сумеркахъ, или при тускломъ свѣтѣ свѣчи большой комнаты, легко было принять одну сестру за другую, даже тѣмъ, которые знали обѣихъ хорошо. Это Сьюзенну видѣли Анна и Марта смотрящую на нихъ съ галереи, это она испугала мистрисъ Карліонъ и Марію Кетль, это ея голосъ, звавшій сестру въ темномъ коридорѣ сѣвернаго флигеля, слышалъ Конрой; это она старалась отворить дверь Бетси Тёкеръ въ ночь бури; это она также переставила мебель въ комнатѣ Катерины. Предполагаемое привидѣніе, посѣщавшее сѣверный флигель, оказалось не мертвой Катериной, а живой Сьюзенной.

— Но она не приходитъ ко мнѣ, хотя я вездѣ ее ищу, жаловалась бѣдная Сьюзенна, кончивъ свой разсказъ и жалобно смотря на сострадательное лицо миѳъ Винтеръ. — Ахъ, сударыня, гдѣ она можетъ быть? Живая или мертвая она должна быть въ этихъ стѣнахъ. Я слышу ея голосъ, зовущій меня, но не могу ее найти. Гдѣ можетъ она быть? гдѣ можетъ она быть?

На этотъ вопросъ мисъ Винтеръ отвѣта дать не могла.

Глава XXXVII.

Послѣдняя тайна разъясняется.

— Некчему возражать, душа моя. Я такъ рѣшила и такъ будетъ. Зачѣмъ вамъ дожидаться моей смерти? Я можетъ быть проживу еще лѣтъ десять, а доходъ будетъ для васъ полезнѣе теперь, когда вы заводитесь хозяйствомъ, чѣмъ позднѣе.

Это говорила леди Марія Скефингтонъ своей крестной дочери Маріи Кетль — или лучше сказать, мистрисъ Кливъ. Марія и Филиппъ переѣхали въ хорошенькій домикъ близъ Гомделя и заводились своимъ хозяйствомъ. Крестная мать застала Марію въ большомъ передникѣ, съ засученными рукавами, молодая хозяйка приводила все въ порядокъ съ помощью двухъ служанокъ.

Леди Марія сѣла на диванъ, заставила Марію сѣсть возлѣ себя и объявила, что всегда имѣла намѣреніе завѣщать ей двѣ тысячи фунтовъ послѣ своей смерти, но такъ какъ Марія теперь вышла замужъ, то эти деньги могутъ быть полезны для нея теперь.

Пораженная такой неожиданной добротой, Марія возражала, что для чего леди Маріи лишать себя дохода?

— Ни слова болѣе, дитя, если вы любите меня. Я вамъ сказала, что это уже рѣшено.

Марія знала свою крестную Мать, и ей не оставалось ничего болѣе, какъ покориться.

— А теперь, душа моя, я желаю, чтобы вы надѣли шляпку и поѣхали со мною въ Герон-Дайкскій замокъ, продолжала леди Марія. — Прогулка въ экипажѣ будетъ вамъ очень пріятна въ это ясное свѣжее утро.,

Молодая жена предпочла бы остаться дома, но она не могла отказать своей крестной матери, особенно въ такую минуту, когда она поступила такъ щедро съ нею. Дорогою леди Марія безъ умолку говорила о томъ удивительномъ открытіи, что Эдвардъ Конрой превратился въ Френка Денисона.

— Это настоящій романъ, согласилась Марія: — а мистера Денисона вы видѣли?

— Видѣла въ Герон-Дайкскомъ замкѣ, намедни. Премилый старичокъ! немножко напомнилъ мнѣ покойнаго сквайра. И представьте себѣ, что еще, прибавила леди Марія: — привидѣніемъ-то въ сѣверномъ флигелѣ оказалась полоумная Сьюзенна Кинъ.

— Она сама въ этомъ призналась, отвѣтила Марія. — Какъ хорошо, что это, наконецъ, открылось.

— Я помѣстила бы эту дѣвушку въ домъ умалишенныхъ. Докторъ Даунисъ согласенъ со мною, хотя думаетъ, что впередъ этого опасаться нечего.

— Это, правда, сказала Марія: — мать будетъ смотрѣть за нею. Она поставила ея кровать возлѣ своей и не выпуститъ ее изъ глазъ.

— Что это за суматоха? вскричала леди Марія, когда кучеръ подъѣхалъ къ Герон-Дайку. — Что происходитъ здѣсь, желала бы я знать.

Мистеру Денисону такъ было хорошо въ старомъ фамильномъ домѣ, что онъ и не думалъ уѣзжать въ Нёнгем-Прайорсъ. Не прошло и недѣли, какъ онъ сталъ придумывать разныя улучшенія, разумѣется, для удобства и пользы своего сына и невѣстки. Онъ пригласилъ архитектора Типледи и улучшенія начались.

Новая оранжерея, недавно выстроенная мисъ Винтеръ, была довольно хороша, но недостаточно велика, ее удлинняли и расширяли.

— Не люблю ходить по такой узкой тропинкѣ, что задѣваешь за растенія съ обѣихъ сторонъ, замѣтилъ старикъ Эллѣ.

Кухня и службы дѣлались удобнѣе, сообразно современнымъ требованіямъ. Чрезъ кустарникъ проводили новую дорогу, а прежнюю, узкую и неудобную засадили деревьями.

Въ то утро, когда въ замокъ пріѣхала леди Марія Скефингтонъ съ женою Филиппа, Френкъ Денисонъ торопливо вошелъ въ ту комнату, гдѣ сидѣлъ его отецъ съ Эллой, мистрисъ Карліонъ и мистрисъ Тойнби. Лицо Френка имѣло испуганное выраженіе, и онъ былъ серіозенъ и блѣденъ. Элла тотчасъ подумала о работникахъ. Она боялась, не случилось ли какого-нибудь несчастія.

— Что это? вскричала она, вставая: — ушибся кто-нибудь?

— Нѣтъ, нѣтъ, все благополучно, отвѣтилъ онъ.

Потомъ, послѣ нѣкотораго молчанія, онъ спросилъ Эллу, показывая ей что-то въ рукѣ:

— Знаете вы это? Можете сказать, кому это принадлежало?

Это былъ небольшой золотой медаліонъ, зазубренный съ одной стороны и очень потускнѣвшій, какъ будто долго лежалъ въ сыромъ мѣстѣ. Элла узнала его и начала дрожать отъ страха, который не могла опредѣлить.

— Этотъ медаліонъ я подарила Катеринѣ Кинъ въ день ея рожденія, и онъ былъ на ней въ тотъ вечеръ, когда она пропала. О! Эдвардъ, гдѣ вы его нашли?

— Я боюсь, что мы нашли ее, отвѣтилъ онъ.

— Нашли ее! Катерину?

— Сядь, душа моя, сказала Эллѣ мистрисъ Карліонъ: — ты насилу держишься на ногахъ. Френкъ, вы говорите, что нашли Катерину Кинъ?

— Я думаю такъ.

— Мертвую?

— О! да.

— Но гдѣ же?

— Въ старомъ колодезѣ за дровянымъ чуланомъ. Работники разламывали колодезь сегодня, и… и… нашли тамъ мертвое тѣло. На шеѣ былъ этотъ медаліонъ.

Элла блѣдная и безмолвная зарылась лицомъ въ подушкахъ дивана. Мистеръ Денисонъ схватилъ свою палку и поспѣшно вышелъ. Извѣстіе уже распространилось. Всѣ бѣжали къ тому мѣсту, и въ эту-то минуту подъѣхалъ экипажъ леди Маріи. Дѣйствительно, нашли бѣдную Катерину Кинъ.

Мы должны вернуться къ тому времени, когда исчезла Катерина. Старый колодезь, находившійся недалеко отъ дровяного чулана, снабжалъ замокъ водою болѣе, чѣмъ сто лѣтъ. Но, наконецъ, по какой-то неизвѣстной причинѣ, вода начала убывать и сдѣлалось ее такъ мало, что колодезь этотъ бросили, окраины его медленно гнили и отъ лѣтняго солнца и отъ зимняго дождя. Сквайръ однажды, проходя мимо, посмотрѣлъ на колодезь, приказалъ сломать его и засыпать.

Его приказанія тотчасъ стали приводить въ исполненіе, сломали окраины, навозили земли и мусора, чтобы засыпать колодезь и большой камень, чтобы закрыть отверстіе. Это было въ февралѣ, и вдругъ пошелъ густой снѣгъ, заставившій прекратить работу до утра.

То, что случилось въ ту роковую ночь, можно только предположить. Должно быть, Катерина, войдя въ свою спальню и, начавъ раздѣваться, приподняла стору и увидала сестру, смотрѣвшую на окно. Снѣгъ въ то время пересталъ, и свѣтлая луна пробивалась сквозь тучи. Катерина, должно быть, поспѣшила внизъ съ намѣреніемъ отослать сестру домой. Хотя домъ былъ запертъ, она могла выйти легко и непримѣтно изъ окна дровяного чулана, и изъ предосторожности, опять вложила перекладину на мѣсто. Сдѣлавъ это, она, безъ сомнѣнія, побѣжала по той дорогѣ, гдѣ былъ колодезь, оставленный, работниками не закрытымъ и прямо упала въ него. Два крика, которые слышали одинъ громче, другой слабѣе, вырвались у нея въ то время, когда она падала. Кричала ли она еще, упала ли безъ чувствъ, или тотчасъ убилась, должно остаться неизвѣстнымъ.

Рано на другое утро пришли работники. Ночью еще выпалъ снѣгъ и скрылъ всѣ слѣды, покрывъ и дно колодезя бѣлой пеленой. Работники поторопились кончить свою работу, не зная и не подозрѣвая ничего; и судьба Катерины осталась неузнанной до сихъ поръ.

Этому способствовала обычная брюзгливость Аарона. Встрѣтившись съ работниками, когда они уходили домой вечеромъ, онъ грубо спросилъ ихъ, кончили ли они засыпать колодезь. Боясь старика, не желая подвергнуться его колкимъ выговорамъ, оба работника отвѣчали, что работа кончена, поэтому Ааронъ не подумалъ соединить колодезь съ исчезновеніемъ Катериры, такъ же какъ и сквайръ и вся прислуга. При томъ предположеніе, что Катерина никакимъ образомъ не могла выйти изъ дома, еще болѣе отвлекала мысли отъ истины. А работники, обманутые утромъ бѣлой пеленой внутри колодезя, никакъ не могли предположить, что онъ имѣетъ какое-нибудь отношеніе къ исчезновенію дѣвушки.

Такимъ образомъ разъяснилась и послѣдняя тайна. Такова была несчастная судьба Катерины Кинъ. Сьюзенна уже не будетъ бродить по парку по ночамъ или въ замкѣ и отыскивать ее; не будетъ воображать будто слышитъ голосъ сестры, зовущій ее, будто видитъ ее стоящую въ окнѣ, когда мѣсяцъ освѣщаетъ окна ея комнаты.

Свадьба была очень тихая. Безъ всякой пышности Элла сдѣлалась женою Френсиса-Эдварда-Конроя Денисона наслѣдника Герон-Дайка. Старикъ мистеръ Денисонъ непремѣнно захотѣлъ быть посаженымъ отцомъ невѣсты, и прислалъ изъ Нёнгем-Прайорса цѣлую корзину своего лучшаго фарфора для украшенія свадебнаго стола. Племянникъ леди Маріи, молодой графъ Скефингтонъ самъ назвался въ шаферы.

Ааронъ стоялъ за стуломъ своей госпожи за свадебнымъ завтракомъ, отнять отъ него это преимущество, значило бы разбить его сердце; но это была послѣдняя его услуга въ замкѣ. Мистеръ Денисонъ, по желанію Эллы, подарилъ ему съ женой хорошенькій котеджъ возлѣ Наклонной Калитки, и они переселялись туда.

Френкъ и его жена, теперь мистрисъ Денисонъ — такимъ образомъ исполнилось желаніе ея дѣда, чтобы она носила это имя — уѣхали за границу. Во время ихъ отсутствія, которое продолжится мѣсяца три, перемѣны въ Герон-Дайкѣ будутъ кончены.

О чемъ еще разсказать? Всѣхъ оставляемъ мы счастливыми. Прошли годы. Молодой сквайръ, какъ теперь, называютъ Френка Денисона, поступилъ въ Парламентъ, такъ что онъ и его жена большую часть времени года проводятъ въ Лондонѣ. Старикъ Денисонъ часто гоститъ въ Герон-Дайкѣ. Когда у Эллы родилась дочь, онъ немножко поворчалъ зачѣмъ это не мальчикъ, но прибавилъ, что мальчикъ можетъ явиться потомъ.

Большая короткость и даже дружба существуютъ между Эллой, ея мужемъ и Кливами. Филиппъ совсѣмъ остепенился, его дѣловыя способности и его прилежаніе изумляютъ даже Типледи, и смѣхъ его такъ же искрененъ, а обращеніе такъ же пріятно какъ и прежде. Фредди Бутль часто пріѣзжаетъ въ Нёллингтонъ, и всегда въ замкѣ пріятный гость. Пріѣзжаетъ иногда и мистрисъ Карліонъ, и дѣвочка Эллы носитъ ея имя Гертруда.

Даже старикъ Ааронъ счастливъ, потому что можетъ ворчать сколько душѣ угодно. А онъ ворчитъ безпрестанно, отчасти на Дорозсію, хотя она не обращаетъ на это вниманія, отчасти на своихъ друзей вообще. Онъ разыгрываетъ важную роль по вечерамъ въ «Наклонной Калиткѣ». Для него ставится особое кресло, и въ промежутокъ своего ворчанія на всѣхъ, онъ разсказываетъ анекдоты изъ своей сорокалѣтней жизни въ замкѣ внимательной компаніи, которая куритъ около него.

Мистрисъ Кинъ, дѣятельной по прежнему, очень хорошо помогаетъ Сьюзенна, время исцѣлило ея горе. Бѣдная Сьюзенна никогда не будетъ счастлива вполнѣ, и полутуманное выраженіе еще иногда виднѣется на ея лицѣ, но теперь, когда таинственная судьба сестры уже не тяготитъ ея воображенія, въ ней есть какая-то кроткая ясность очень привлекательная. Больше всего она любитъ ходить въ замокъ и смотрѣть на дѣвочку Эллы, Гертруду, и няни увѣряютъ, что маленькая капризница никогда такъ хорошо не ведетъ себя, какъ когда ей позволятъ посидѣть на рукахъ у Сьюзенны. Но какъ только дневной свѣтъ начинаетъ исчезать въ лѣсу около Герон-Дайка, когда въ длинныхъ коридорахъ стараго дома сдѣлается темно, а широкія лѣстницы покроются таинственной тѣнью, Сьюзенна спѣшитъ домой. Прежде, когда она старалась отыскать несчастную Катерину, она приходила въ замокъ по ночамъ, теперь же не подходитъ къ нему иначе какъ при дневномъ свѣтѣ.

Конецъ.