Томасъ Карлейль.
правитьЗагадка Сфинкса
править1900.
правитьГлава I.
Загадка Сфинкса.
править
Глубоко справедливо древнее сказаніе о сфинксѣ, сидѣвшемъ при дорогѣ и задававшемъ путникамъ загадку. Кто не разгадывалъ ея, того онъ уничтожалъ! Такимъ сфинксомъ является жизнь для каждаго человѣка, для всѣхъ человѣческихъ обществъ. Природа, какъ и сфинксъ полна женственной прелести и нѣжности. У нея лицо и грудь богини, но тѣло и когти львицы. Она сіяетъ небесной красотой, такъ какъ въ ней таится небесный порядокъ и вѣчная мудрость, но въ то же время она темна, мрачна, дика, немилосердна, и это ея адская сторона. Она богиня, но въ оковахъ, на половину еще не освобожденная, безформенная и хаотичная. И развѣ она не задаетъ намъ загадки? Каждаго человѣка онъ мягко, но непреклонно ежедневно спрашиваетъ: «Понимаешь-ли ты значеніе сегодняшняго дня? Знаешь ли, что можешь совершить въ теченіе его, какъ мудро употребить его?» Какъ бы вы ни называли ту великую, невѣдомую богиню, у ногъ которой мы живемъ и боремся — природой ли, вселенной ли, судьбой, — для человѣка мудраго и смѣлаго, разрѣшающаго ея загадку и исполняющаго ея повелѣніе, она является небесной невѣстой, но для нѣмѣющаго передъ ней она врагъ всеуничтожающій. Разгадай ея загадку и она будетъ съ тобой и тебѣ будетъ хорошо. Если же не можешь дать ей отвѣта или безпечно проходишь мимо нея, она сама разрѣшитъ ее тебѣ, но ужъ зубами и когтями.
Такова эта природа — эта нѣмая львица, глухая къ безплоднымъ жалобамъ. Не разгадавъ ее ты уже не побѣдившій ее женихъ, а раздавленная ею жертва, валяющаяся на краю пропасти, какъ трупъ раба, предавшаго своего господина. Тайна, которую Мидасъ со своими длинными ушами никогда не могъ разгадать, состояла именно въ томъ, что онъ оскорбилъ небесныя силы, и, не желая проникнуть во внутреннее значеніе вѣчныхъ законовъ природы и подчиниться имъ, послѣдовалъ за обманчивой призрачностью, приведшей его къ пропасти. Это удѣлъ всѣхъ жалкихъ людей и народовъ. Если бы они познали истину природы, эта истина освободила бы ихъ. Но они, какъ заколдованные, кружатся, шатаясь у края страшной пропасти, потому что у нихъ не хватаетъ мудрости.
Они презираютъ глубокую внутреннюю истину и довольствуются только кажущейся мнимой внѣшностью. На вопросъ сфинкса они даютъ ложный отвѣтъ, да и не могутъ дать вѣрнаго, принимая преходящее за вѣчное и все больше и больше уклоняясь отъ истиннаго пути. Безумцы думаютъ, что нѣтъ дѣйствительной справедливости, а есть только случайная, потому что часто не замѣчаютъ возмездія. Но если несправедливость остается годы, и даже столѣтія, не наказанной, то все же часъ возмездія настанетъ также несомнѣнно, какъ то, что человѣку не миновать смерти. Богъ, какъ и въ началѣ, живетъ и говоритъ съ нами въ дѣлахъ вселенной. Великая міровая душа справедлива. О, братья! неужели послѣ столькихъ вѣковъ христіанской проповѣди вамъ все еще нужно напоминать о томъ, что нѣкогда понимали разные язычники: магометане, римляне, евреи, скифы и греки? Напоминать, что на землѣ существуетъ справедливость, и что въ сущности ничего вѣчнаго кромѣ ея и нѣтъ! Если вы это забудете, то все забудете и не будетъ у васъ ни въ чемъ успѣха, потому что его не можетъ быть, когда становишься въ противорѣчіе со всѣмъ мірозданіемъ. У васъ будетъ только мнимый успѣхъ, разрастающійся изо дня въ день и въ концѣ концовъ доводящій до Торпейской скалы.
О вы, разъѣзжающіе въ пышныхъ экипажахъ, снаружи обтянутыхъ лакированной кожей, а внутри устланныхъ вашими дѣловыми, парламентскими, финансовыми и судейскими уловками, мудростью вашихъ куриленъ и парламентскаго большинства, знаете ли куда вы мчитесь? Все имѣетъ достойный конецъ.
Когда горькая человѣческая нужда уже не въ силахъ будетъ выносить васъ, и природа потеряетъ терпѣніе, тогда всѣ пути, всѣ стези будутъ вамъ отрѣзаны, и передъ вами широко разверзнется только пропасть! Вы думаете, что люди и цѣлые народы, погибая въ пучинѣ водоворота и въ дико вздымающихся волнахъ этого Божьяго міра, остаются безъ отмщенія, и что не существуетъ и справедливости?
Только безумецъ можетъ говорить это. Но мудрый во всѣ времена проявлялъ свою мудрость въ томъ, что опровергалъ слова безумцевъ и доказывалъ ихъ пустоту. Повторяю, въ мірѣ превыше всего царитъ справедливость. Единственно, что неизмѣнно и вѣчно — это истина и справедливость.
Другъ, если ты поддерживаешь несправедливое дѣло, напр.: торжество Вульвичскихъ пушекъ и празднованіе ихъ побѣды потѣшными огнями, то, хотя все это совершалось сотни лѣтъ до тебя, я все же совѣтую тебѣ не принимать въ этомъ участія; отбрось отъ себя маршальскій жезлъ и скажи: «во имя Бога, нѣтъ!» А успѣхъ? — Но, бѣднякъ, какого же успѣха ждешь ты? Если дѣло твое несправедливо, то не можетъ быть и успѣха, хотя бы отъ сѣвера до юга сплошь горѣли потѣшные огни, хотя бы звонили во всѣ колокола, и газетчики писали всевозможныя передовыя хвалебныя статьи, а справедливое дѣло попиралось ногами и скрывалось отъ всѣхъ смертныхъ или даже совсѣмъ было подавлено. Успѣхъ? Пройдетъ нѣсколько лѣтъ, — ты умрешь и тебя забудутъ; холодный, слѣпой и глухой трупъ твой не увидитъ болѣе потѣшныхъ огней, не услышитъ ни звона колоколовъ, ни передовыхъ статей: это ли успѣхъ?
По законамъ старымъ, какъ вселенная, существующимъ со временъ перваго плана мірозданія, правда неуклонно стремится къ торжеству. Подождите развязки. Если дождетесь, то увидите, что, какъ и во всякой борьбѣ, всѣмъ воздастся по заслугамъ.
Боровшійся изо всѣхъ силъ побѣдитъ по скольку онъ былъ правъ. Даже смерть не въ силахъ будетъ уничтожить его торжество. Борись же, непреклонное, вѣрное сердце, или впередъ, не взирая на счастье и несчастье и будь увѣренъ, что правое дѣло, за которое ты борешься, побѣдитъ. Погибнетъ только все несправедливое; все же правое, являясь участникомъ вѣчныхъ законовъ природы и, трудясь вмѣстѣ съ ними надъ осуществленіемъ міровой цѣли, не можетъ быть побѣждено.
Всѣ мнѣнія, противорѣчащія истинѣ, только затемняютъ ее, но при столкновеніяхъ съ ней исчезаютъ какъ пыль; истинныя же очищаются, братски соединяются и проявляютъ все сильнѣе свою настоящую мощь.
Такъ это было всегда. Взгляните на вселенную — но не глазами совъ, боящихся свѣта, — и вы найдете, что живетъ и преуспѣваетъ только правда. Все же остальное вымираетъ какъ заранѣе обреченное на погибель! Справедливость существуетъ съ основанія міра и будетъ существовать до его конца.
Что такое справедливость? Вотъ вся суть вопроса, задаваемаго сфинксомъ. Законъ дѣйствительности хочетъ, чтобъ справедливость существовала во всемъ, и чѣмъ скорѣе она воцарится, тѣмъ лучше, потому что время больше не ждетъ. Но что такое справедливость? Такъ спрашиваютъ многіе, и только суровая дѣйствительность можетъ дать имъ отвѣтъ. Такъ спрашивалъ легкомысленный Пилатъ: «Что есть истина?», не имѣя ни малѣйшаго желанія когда-нибудь уяснить себѣ ея смыслъ и значеніе. Его мрачное самодовольство сильнѣе всякаго бѣльма заслоняло истину отъ его насмѣшливыхъ взоровъ; внутренняя сѣтчатая оболочка его была атрофирована и мертва.
Онъ видѣлъ истину, но не узнавалъ ея. Что же такое справедливость? Мрачное, грозное правосудіе, царящее въ палатахъ и судахъ съ ихъ карающими законами, протоколами, уставами и постановленіями, очевидно для всѣхъ. Но безплотная, истинная справедливость, говорю я, не такъ видна, потому что она нисходитъ съ неба, и только чистые сердцемъ могутъ ее узрѣть. Для нечистыхъ, смотрящихъ только тѣлесными глазами, она не существуетъ, и это они доказываютъ своей логикой, своими безконечными стенографическими отчетами и словоизверженіями, своимъ судейскимъ краснорѣчіемъ. Смотрѣть на все это очень неутѣшительно, потому что, строго говоря, только познавшіе невидимую небесную справедливость и ея всемогущество на землѣ и спасаютъ народъ отъ гибели. Только они, и никто больше.
Глава II.
Патентованное средство.
править
«Что же нужно сдѣлать? что вы хотите, чтобъ мы сдѣлали?» — спрашиваютъ многіе нетерпѣливо, почти даже укоризненно съ тѣмъ, чтобъ выслушавъ два, три или двадцать-три всевозможныхъ средствъ, насмѣшливо захихикать и отвернувшись сказать: «Такъ это-то ваши цѣлебныя средства!» Тотъ душевный недугъ, на который указываютъ такіе вопросы и отвѣты, стоитъ однако того, чтобъ разсмотрѣть его поближе.
«Вы называете это недугомъ», — кричатъ такіе господа: «и не говорите намъ какъ излечить его?»
«Какъ его излечить?» Къ сожалѣнію у меня, братья, нѣтъ патентованнаго средства для излеченія общественнаго недуга. Правда, гораздо было бы удобнѣе, если бы оно у насъ было въ видѣ какой-нибудь законодательной мѣры, которую мы могли бы, какъ пилюлю, проглотить, а затѣмъ итти своей старой, обычной дорогой, излечившись отъ всякихъ бѣдствій и немощей.
Къ несчастію не только у насъ, но даже у самого неба, при всемъ богатствѣ его фармакопеи, нѣтъ такого внѣшняго средства, которое могло бы излечить насъ. Нуженъ радикальный переворотъ въ нашемъ образѣ мысли и въ нашемъ образѣ жизни, нужно, чтобъ мы разъ навсегда освободились отъ нашихъ химеръ, нашихъ фантазій, нашихъ неправильныхъ заключеній; нужно въ высшей степени трудное возвращеніе къ природѣ съ ея правдивостью и неподкупностью, чтобъ внутренніе, живительные источники пробились яркими потоками свѣта и озарили и очистили наше надутое, разбухшее, гнилое существованіе, ведущее насъ къ безславной могилѣ. Или это, или смерть! Теперь судите сами, можетъ ли послѣ подобнаго діагноза существовать какое-либо патентованное средство? Но лишь только источникъ жизни забьется въ насъ, какъ появится множество спасительныхъ средствъ, всѣ они окажутся легко выполнимыми и дѣйствительно выполняются нами. Тогда то здѣсь, то тамъ заблещетъ свѣтъ въ сердцахъ людей, и они станутъ отличать правду отъ лжи, справедливость отъ несправедливости, дѣйствительную работу отъ кажущейся, болтовню отъ серьезной рѣчи, какъ это было при нашихъ болѣе счастливыхъ отцахъ, — отличіе столь же рѣзкое, какъ и между небомъ и адомъ, между тѣми вещами, которыя намъ не слѣдовало-бы дѣлать, и которыя мы глубокомысленно совершаемъ, хотя лучше для насъ еслибъ намъ повѣсили мельничный жерновъ на шею и потопили насъ въ глубинѣ морской.
Братья, можетъ ли какое бы то ни было патентованное средство или какая-нибудь спасительная мѣра дать намъ этотъ свѣтъ? Нѣтъ, пока мы въ томъ или другомъ видѣ не рѣшимся на радикальный переворотъ, мы останемся буквально неизлеченными, и никакое средство не поможетъ намъ, потому что основами человѣческой жизни до сего времени остаются природа и факты, а не актовыя дѣла и не мишурный блескъ. У вселенной свои законы. Если мы живемъ сообразно съ ними, то законодатель благоволитъ къ намъ; если же нѣтъ, то наоборотъ. Скажите, какими законами и баллотировками разрѣшите вы, напр., такую задачу: «получить благородное дѣло какъ продуктъ совмѣстной дѣятельности подлецовъ?» Очевидно, что это неразрѣшимая дилемма. И сквозь какіе перегонные кубы вы ни пропускали бы ее, въ итогѣ получится все-таки подлость, хотя быть можетъ и въ новомъ одѣяніи, въ новой окраскѣ. Пока мы продолжаемъ холопствовать, какъ можетъ руководителемъ нашимъ быть герой? Конечно, нами будетъ править, но не настоящій, а мнимый герой, имя которому сумасбродство; и оно подъ маской благовидности будетъ полно лицемѣрія и лжи, на которую природа отвѣтитъ всегда нѣтъ и нѣтъ! Цѣлые народы отступаютъ отъ верховнаго законодателя, когда не сообразуются съ Его законами. Благодаря имъ загадка сфинкса остается не только не разрѣшенной, но и все труднѣе разрѣшимой.
Если ты опять спросишь: «что же дѣлать?» то позволь мнѣ тебѣ отвѣтить: «Въ данную минуту мы ничего сдѣлать не въ силахъ. Дѣло, которое намъ предстоитъ совершить, состоитъ въ томъ, чтобъ по возможности перестать быть пустымъ отголоскомъ чужихъ словъ, отголоскомъ своего и чужого эгоизма или пустого диллетантизма и стать хотя бы и невеликой, но честной душой. Ты долженъ заглянуть въ себя и убѣдиться, есть ли тамъ хоть слѣдъ души? До тѣхъ поръ ничего нельзя дѣлать. О, братья, мы должны, насколько возможно, возстановить въ себѣ душу и совѣсть, замѣнить нашъ диллетантизмъ — искренностью и наши мертвыя каменныя сердца — живыми. Только тогда мы начнемъ понимать не одну, а цѣлый безконечный рядъ полезныхъ мѣръ въ ихъ болѣе или менѣе ясной послѣдовательности. Сдѣлайте первый шагъ, второй уже будетъ легче, яснѣе, выполнимѣе; и тогда намъ нечего уже будетъ прибѣгать къ патентованнымъ средствамъ шарлатановъ; у насъ явятся совсѣмъ особенныя лекарства; надъ нами будутъ имѣть власть уже не шарлатаны, а истинные герои и цѣлители. Не въ высшей ли степени достойнымъ дѣломъ будетъ напр. освободиться отъ шарлатановъ и мнимыхъ героевъ и, освобождаясь отъ нихъ, все болѣе и болѣе освобождать весь міръ? Когда міръ освободится отъ нихъ, онъ не будетъ болѣе бѣднымъ, проклятымъ, дьявольскимъ міромъ, а станетъ Божьимъ, благословеннымъ, ежечасно старающимся пріобрѣсть это благословеніе. Мы, по крайней мѣрѣ, уже не будемъ тяготѣть къ шарлатанамъ и не будемъ чтить какое-нибудь позолоченное ничтожество въ человѣческомъ образѣ, потому что по одному звуку мы распознаемъ лицемѣріе и убѣжимъ отъ него съ небывалымъ прежде ужасомъ, какъ отъ шабаша вѣдьмъ.
Надо замѣтить, что шарлатанство и обманъ составляютъ лицевую и обратную сторону одного и того же явленія и могутъ перемѣняться ролями; перенесите обманъ на лицевую сторону, т. е. на подходящую для него почву, и онъ превратится въ шарлатанство, потому что въ немъ уже заключается недобросовѣстность, жадность къ наживѣ и полное равнодушіе къ истинѣ.
Ахъ, не герои, а мнимые герои царятъ по всѣмъ правамъ надъ этимъ холопствующимъ міромъ! Но, что же дѣлать?»
Глава III.
Современныя явленія.
править
Если человѣкъ несчастенъ, то что слѣдуетъ ему прежде всего дѣлать? Жаловаться на того или другого человѣка, на то или другое обстоятельство? Наполнять ли всю улицу и весь міръ сѣтованіями и упреками? Совсѣмъ нѣтъ. Всѣ проповѣдники нравственности совѣтуютъ никого не винить, кромѣ себя самого. Несчастный долженъ прежде всего признать ту правду, что онъ потому и несчастенъ, что былъ неразуменъ. Если бы онъ былъ вѣренъ природѣ и ея законамъ, то природа съ ея неизмѣнными законами дала бы ему благо, изобиліе и счастье; но онъ не слѣдовалъ законамъ природы и она, истощивъ свое терпѣніе, оставляетъ его безъ утѣшенія и говоритъ ему: не этимъ, а инымъ путемъ, сынъ мой, достигнешь ты благополучія; этотъ путь, какъ ты самъ видишь, ведетъ только къ злополучію; брось его! Всѣ моралисты совѣтуютъ человѣку, раскаявшись, сказать себѣ: Да, я не былъ достаточно разуменъ, я отступилъ отъ законовъ дѣйствительности и законовъ Божіихъ и послѣдовалъ мнимымъ, ложнымъ законамъ, законамъ дьявола. Поэтому я вотъ и дошелъ до этого состоянія.
Въ сущности то же самое происходитъ и съ несчастными народами. Это хорошо знали древніе ихъ вожди; пророки, жрецы изстари вѣковъ всегда поучали ихъ этому. Современные же вожди народовъ существующіе тоже подъ различными названіями: журналистовъ, политико-экономовъ, просто политиковъ и памфлетистовъ, совершенно все забыли и готовы даже отрицать эту истину. А между тѣмъ таковъ и теперь этотъ вѣчно непреложный законъ, и мы всѣ принуждены будемъ признать его и по? каяться. До тѣхъ же поръ онъ всѣхъ насъ будетъ карать и бичевать.
Когда въ древности народъ былъ несчастенъ, пророки говорили ему: Ты забылъ Бога, отступилъ отъ Божіихъ путей — иначе несчастье не постигло бы тебя. Ты жилъ не по вѣчнымъ законамъ и не руководился ими, а слѣдовалъ законамъ лжи, обмана, сознательно или безсознательно, не понимая дѣйствительности, и теперь ты видишь, что долготерпѣніе природы истощилось. Конечно во всемъ этомъ нѣтъ ничего непонятнаго даже для журналистовъ, политико-экономовъ, памфлетистовъ и вообще для любыхъ двуногихъ животныхъ безъ перьевъ! — Но въ послѣднее время природу вообще считаютъ мертвой, чѣмъ-то въ родѣ недѣльныхъ часовъ, сдѣланныхъ много тысячъ лѣтъ тому назадъ: они все еще тикаютъ, но никуда не годятся, и вотъ мастеръ ихъ сидитъ и смотритъ на нихъ съ удивленіемъ. Но я радъ, что она оказывается не мертвой, не латунной, а живой и прекрасной, небесной и въ то же время адской; и это такъ ясно, что рано или поздно эту истину признаютъ даже самые толстоголовые обитатели нашей планеты.
Но у насъ нѣтъ ужъ болѣе религіи. Вѣчные законы Бога, съ ихъ вѣчнымъ раемъ и адомъ превратились въ правила нравственной философіи, основанныя на ловкихъ расчетахъ выгодъ и потерь съ слабымъ остаткомъ уваженія къ радостямъ, доставляемымъ добродѣтелью и возвышенной нравственностью.
Да, это такъ. Выражаясь на языкѣ нашихъ предковъ «мы забыли Бога», а употребляя современный, скажемъ, что мы ложно понимаемъ факты вселенной. Мы спокойно закрываемъ глаза и не хотимъ видѣть вѣчную сущность вещей, а присматриваемся только къ кажущемуся, мнимому виду ихъ.
Мы спокойно считаемъ вселенную за великую, непонятную случайность; судя по внѣшнему виду, она довольно ясно представляется намъ громаднымъ загономъ для скота или рабочимъ домомъ, обширными кухнями съ обѣденными столами, за которыми мѣсто себѣ находятъ только люди благоразумные.
Вся правда Вселенной есть нѣчто неопредѣленное; только выгоды и потери, пуддинги и похвалы вполнѣ ясны для практическаго человѣка.
Да, у насъ нѣтъ Бога! Законы Бога замѣнены принципомъ возможно большей выгоды; небесный сводъ, сіяющій надъ нами, служитъ только указателемъ времени, цѣлью для Гершелевскаго телескопа, предметомъ научныхъ изслѣдованій или сантиментальныхъ вздоховъ. Человѣкъ лишился души; прошло нѣсколько времени, и онъ теперь начинаетъ томиться по ней. Эта потеря души составляетъ по истинѣ наше больное мѣсто; центръ всемірной общественной гангрены, грозящей всѣмъ современнымъ явленіямъ страшной смертью. Человѣкъ, желающій вникнуть, легко пойметъ, что это стволъ, корень и мочки Анчара, широко раскинувшаго свои вѣтви съ ихъ ѣдкими, ядовитыми испареніями, подъ которыми міръ корчится въ атрофіи и агоніи. Касаясь его, вы касаетесь Фокуса нашего недуга, нашей страшной болѣзни. Нѣтъ у насъ ни религіи, ни Бога, человѣкъ лишился души и тщетно ищетъ антисептическихъ средствъ. Гнилостная проказа, ослабѣвающая на одинъ мигъ, появляется снова еще болѣе сильной и грозной.
Да, не таковъ дѣйствительный міръ, онъ иначе устроенъ, и каждое общество, исходящее изъ положенія, что «нѣтъ Бога», приходитъ къ нѣкоторымъ неожиданнымъ результатамъ. Такъ какъ міровой порядокъ представляется ему рядомъ случайностей и безконечныхъ обмановъ, то какія-нибудь единичныя случайности или обманы не могутъ конечно уже никого удивить. Все это вполнѣ въ порядкѣ вещей, и призраки съ необыкновеннымъ громомъ и трескомъ проходящіе по нашимъ улицамъ въ теченіе всей нашей жизни уже не поражаютъ насъ. Заколдованные рабочіе дома, праздная аристократія, грозный капиталистическій маммонизмъ, нищета рабочихъ, окутанныхъ сѣтями празднаго диллетантизма, готоваго задушить ихъ — представляютъ во всевозможныхъ видахъ, формахъ и образахъ, вполнѣ привычную намъ картину.
Намъ говорятъ, что папская религія необыкновенно процвѣтаетъ въ наши дни, и что она, повидимому, самая живая и жизненная религія. «Elle a trois cents ans dans le ventre», — говоритъ Жофруа, — «c’est pourquoi je la respecte». Старый римскій папа жаловался на ревматизмъ и находилъ труднымъ стоять все время на колѣняхъ пока его, въ день Выноса тѣла Господня, возили по улицамъ для благословенія народа. Поэтому послѣ должнаго совѣщанія кардиналы рѣшили устроить фигуру папы изъ желѣза и дерева, набить ее шерстью и волосомъ и придать ей колѣнно преклоненный видъ, окутавъ ее папской мантіей. Папа, сидя спокойно сзади, просовывалъ свою голову и протянутыя руки, и получалась такимъ образомъ кукла, стоявшая на колѣняхъ съ живой головой и благославляющими руками, и они вдвоемъ насколько могли благославляли римскій народъ въ праздникъ тѣла Господня.
Я вдумывался въ этого папу съ его туловищемъ изъ желѣза, дерева, шерсти и волоса, съ живой головой и руками и старался вычислить и составить его гороскопъ. Я считаю его самымъ замѣчательнымъ первосвященникомъ, когда-либо омрачавшимъ дневной Божій свѣтъ или отражавшимъ свой образъ на сѣтчатой оболочкѣ человѣческаго глаза. Съ тѣхъ поръ, какъ хаосъ впервые содрогнулся, «чихнулъ», по мѣткому выраженію Арабовъ, и его прорѣзалъ первый снопъ солнечныхъ лучей, едва ли появлялся болѣе странный продуктъ природы и искусства. Вотъ передъ нами верховный первосвященникъ, считающій БогаБогъ знаетъ чѣмъ и находящій, что поклоненіе ему есть сценическая фантасмагорія изъ восковыхъ свѣчъ, органныхъ звуковъ, напѣвовъ, рева, изъ кардиналовъ въ фіолетовыхъ мантіяхъ, и шерстяныхъ и желѣзныхъ задовъ, искуссно декорированныхъ съ цѣлью спасти невѣжественныхъ людей отъ худшаго.
Я не говорю, читатель, что это избранникъ Веліала. Нѣтъ, этотъ жалкій, земноводный папа подаетъ однако хлѣбъ бѣдняку и въ немъ больше тайнаго добра, чѣмъ онъ это сознаетъ. Его жалкіе іезуиты во время италіанской холеры вмѣстѣ съ нѣсколькими нѣмецкими докторами были единственными людьми, которыхъ подлый страхъ не доводилъ до безумія; они безстрашно проникали во всѣ вертепы и бедламы, являлись у изголовья умирающихъ съ совѣтомъ, помощью и надеждой и казались немерцающими блестящими звѣздочками, въ то время какъ всѣ остальные люди погружены были въ хаосъ мрака ночей. Честь имъ и слава! Этотъ бѣдный папа — кто знаетъ, сколько въ немъ есть еще добраго? Въ нашъ вѣкъ, слишкомъ склонный къ забвенію, онъ хранитъ печальное и священное воспоминаніе о томъ, что было наиболѣе возвышеннаго и блогословеннаго на землѣ и что нѣкогда снова возстанетъ въ новомъ болѣе лучезарномъ видѣ. Развѣ онъ не является хотя бы и мертвой головой, но съ распятымъ тѣломъ, съ своимъ Resurgam на могилѣ всемірнаго геройства, на могилѣ христіанства? Такія благородныя дѣла, купленныя цѣною самой чистой крови сердца міра сего, не могутъ погибнуть безслѣдно; этого и мы при всѣхъ нашихъ заблужденіяхъ не можемъ допустить. Для всѣхъ насъ настанетъ день, — для нѣкоторыхъ онъ уже насталъ, — когда каждый смертный, чье сердце жаждетъ «божественнаго смиренія» или другой высшей формы мужества, станетъ искать ее не въ мертвыхъ, а въ живыхъ чудныхъ лицахъ ихъ окружающихъ людей.
Но зачѣмъ намъ искать въ Римѣ призраковъ, блуждающихъ по улицамъ? Въ этомъ полуночномъ мракѣ, окружающемъ насъ со всѣхъ сторонъ, призраки и привидѣнія справляютъ свой шабашъ; они пищатъ и трещатъ и гораздо умѣстнѣе задать себѣ вопросъ: гдѣ еще бодрствуетъ какая-нибудь великая дѣйствительность?
Аристократія превратилась въ призрачную аристократію, уже неспособную выполнять свою задачу и даже несознающую, что у нея есть какая-нибудь. Да она нисколько объ этомъ и не думаетъ, а заботится только о томъ, чтобъ требовать себѣ возможно большую плату, проводить хлѣбные законы и увеличивать ренту, такъ какъ прежніе доходы уже не удовлетворяютъ ее. Въ борьбѣ съ гидрой, называемой «миллократіей» или «индустрократіей», съ этимъ дѣйствительнымъ гигантомъ, хотя еще слѣпымъ и дремлющимъ, она корчится въ гнетущемъ ее, кошмарѣ, все еще считая себя силой. Но неужели наше жалкое существованіе превратится въ сплошной кошмаръ, переполненный одними привидѣніями. Предоставивъ аристократію неизбѣжно ожидающей ея участи, мы что же найдемъ взамѣнъ ея? Сколько вполнѣ пробудившихся дѣйствительностей встрѣтимъ мы во всѣхъ слояхъ общества? Увы, мы не встрѣтимъ ничего живого, а только сонмища и сборища призраковъ дьявольской лжи даже въ самыхъ низшихъ слояхъ, населяющихъ рабочіе дома. Вы можете пройтись по всѣмъ виднымъ улицамъ, заглянуть въ самые отдаленные закоулки англійской жизни и вы не. встрѣтите человѣка, который не возлагалъ бы своихъ надеждъ на все временное, полу или вполнѣ лживое, отбросивъ всякую вѣру въ вѣчное и истинное. Можно счесть себя необыкновенно счастливымъ, если встрѣтишь гдѣ-нибудь даже вполнѣ порядочную и добросовѣстную работу, хотя бы напр. порядочную, не гнилую бумагу.
Посмотрите напр. на эту громадную, саженную шляпу, которую развозятъ по лондонскимъ улицамъ и считаютъ за одну изъ англійскихъ замѣчательностей, но это высшій предѣлъ англійскаго пуфа и хвастовства и, достигнувъ этого кульминаціоннаго пункта, можно надѣяться, что произойдетъ наконецъ поворотъ. Лондонскій шляпный мастеръ, вмѣсто того, чтобъ дѣлать шляпы изъ дранокъ и гипса и заставлять человѣка возить ее по улицамъ, надѣясь тѣмъ спастись отъ раззорешя, не пытается, какъ бы ему слѣдовало, получше дѣлать шляпы, а все его стараніе направляется на то, чтобъ убѣдить насъ, что лучше его шляпъ нигдѣ нѣтъ. Онъ тоже знаетъ, что шарлатанство стало общимъ божествомъ. Не смѣйтесь надъ нимъ, или во всякомъ случаѣ не ограничивайтесь однимъ смѣхомъ. Онъ пересталъ быть комичнымъ и близокъ къ трагизму. Мнѣ эти хвастливые крики жалкой лжи, ставшіе необходимостью и проникшіе всюду вплоть до заколдованныхъ рабочихъ домовъ, звучатъ какъ трубный звукъ послѣдняго суда. Я повторяю, выражаясь языкомъ древнихъ, что во всемъ этомъ нѣтъ божьяго благословенія, а видны слѣды Его проклятья, если только вселенная не химера, не разстроенный какой-нибудь хронометръ, о которомъ даже ея мастеръ давно пересталъ заботиться.
Увы, мы, англичане, мало замѣчаемъ это самохвальство, и уже одно то, что мы считаемъ его очень обычной вещью, показываетъ, какъ мы низко пали. Даже самые строгіе изъ насъ считаютъ вполнѣ дозволеннымъ, чтобъ люди, сдѣлавшіе что-нибудь, кричали объ этомъ какъ можно громче и призывали публику вознаградить ихъ. Каждый человѣкъ является собственнымъ глашатаемъ — вотъ къ величайшему ужасу общепринятое правило. Восхваляйте насколько возможно громче вашу шляпу; справедливо если этого достаточно, а если не достаточно, то лгите, лгите, поскольку это можетъ служить вашей цѣли, т. е. поскольку это правдоподобно!« Но я разъ на всегда заявляю, что этотъ способъ противенъ природѣ, которая не допускаетъ, чтобъ кто-нибудь самъ восхвалялъ свои дѣла или даже свои шляпы. Природа запрещаетъ всѣмъ людямъ такъ поступать.
Каждый человѣкъ, даже любой шляпочникъ, чувствуетъ или чувствовалъ, что онъ унижаетъ себя, восхваляя свою ловкость, искусство или преимущества; тайный голосъ во глубинѣ его души шепчетъ ему: предоставь восхвалять тебя твоимъ друзьямъ и, если можно, даже твоимъ врагамъ, но во всякомъ случаѣ не дѣлай этого самъ».
Онъ чувствуетъ и не можетъ не чувствовать, что онъ жалкій хвастунъ, готовый стать обманщикомъ и лжецомъ.
Законы природы вѣчны; ея тихій голосъ, звучащій во глубинѣ души каждаго, требуетъ, чтобъ люди ему повиновались. Никто не можетъ отступить отъ истины безъ явнаго вреда для себя; ни единичный человѣкъ, ни цѣлыя націи. Покажите мнѣ націю, впавшую въ ложь, гдѣ каждый расчитываетъ только на нее и позволяетъ ее себѣ и другимъ, и я докажу вамъ, что она, несмотря на всѣ ея банки, фабрики и дворцы, прямо направляется широкимъ путемъ не къ счастливымъ Елисейскимъ полямъ и не къ вѣчнымъ побѣдоноснымъ вѣнцамъ, добываемымъ молчаливымъ трудомъ, а къ всепожирающимъ безднамъ ничтожества. У природы есть и счастливыя поля и побѣдоносные лавровые вѣнки, но только для людей смѣлыхъ и правдивыхъ; у неприроды, или у такъ называемаго хаоса, есть только пустота и всепоглащающія пропасти. Что значатъ двадцать семь милліоновъ и ихъ общій голосъ? Не вѣрьте имъ; міры и вѣка, Богъ, природа и всѣ люди говорятъ противъ нихъ.
«Все это фразы», — скажете вы. Нѣтъ, братья, это не фразы, а факты, болѣе неоспоримые, чѣмъ математическія истины. Забытые въ наши дни, они стары, какъ міръ, и исчезнутъ лишь вмѣстѣ съ нимъ. Мы ихъ забыли, и при первомъ упоминаніи о нихъ на самодовольныхъ лицахъ появляется презрительная улыбка, но они напомнятъ о себѣ, если только законъ всеобщаго тяготѣнія не перестанетъ дѣйствовать, и люди не очутятся въ пустотѣ. Общее мнѣніе всѣхъ двадцати семи милліоновъ англичанъ не поможетъ; не будьте же за одно съ ними, а бѣгите отъ нихъ, ради спасенія своей жизни. Двадцать семь милліоновъ, направляющихся по этому пути съ золотомъ, бряцающимъ въ ихъ карманахъ и съ громкими криками «ура», приближаются, какъ мы говорили, къ краю пропасти, къ концу того, что было въ ихъ жизни правдой, вѣрностью и истиннымъ достоинствомъ. Ихъ благородные предки проложили имъ жизненный путь въ самыхъ разнообразныхъ смыслахъ этого слова. Нѣтъ ни одной мудрой пословицы на ихъ устахъ, ни одного честнаго принципа въ сердцѣ, ни одного истиннаго пріема работы или сношеній между людьми, которые они не заимствовали бы отъ благородныхъ предковъ. Жизнь еще возможна для нихъ, потому что не все превратилось въ хвастовство, обманъ, въ поклоненіе маммонѣ; а сохранилась еще нѣкоторая доля вѣрности, правдивости и истиннаго достоинства. При извѣстной, хотя бы и значительной, но ограниченной, долѣ обмана и призрачности, общественная жизнь еще возможна, но не при безграничной. Переступите за предѣлы этого опредѣленнаго количества, и ваша саженная шляпа, и все вплоть до вашихъ витязей въ жестяныхъ доспѣхахъ закружится и забарахтается въ цѣломъ рядѣ возстаній, такъ какъ законъ всемірнаго тяготѣнія не пересталъ дѣйствовать.
Ужасно, когда цѣлая нація, выражаясь словами нашихъ отцовъ, «забываетъ Бога» и помнитъ только маммону; когда вашъ хвастливый шапочникъ является образцомъ всѣхъ мастеровъ, рабочихъ и людей, — начиная съ пастырей душъ и тѣлесъ, творцовъ поэмъ и парламентскихъ законовъ и кончая людьми, чистящими шляпы и сапоги. Если одинъ лживый человѣкъ приноситъ неисчислимыя бѣдствія, то сколько ихъ накопитъ одно или два поколѣнія двадцати семи милліоннаго народа? Сколько? Результаты этого видны на каждой улицѣ, на каждой площади, въ палатахъ, библіотекахъ, соборахъ, фабрикахъ и рабочихъ домахъ, и такое зрѣлище вызываетъ далеко не комическое чувство.
Глава IV.
Заповѣдь мамонизма.
править
Читатель, христіанинъ, какъ ты себя называешь, имѣешь-ли ты какое-нибудь понятіе о небѣ и адѣ? Я думаю, что нѣтъ. Часто извѣстныя слова не имѣютъ для насъ никакого значенія и звучатъ какъ пустые звуки.
И, однакожъ, намъ стоитъ разъ навсегда понять, что это не аллегоріи, не басни и не сказки, а въ высшей степени непреложные факты. «Никакое озеро сицилійской или какой-либо другой сѣры нигдѣ не горитъ въ наши дни», — говорите <пропущены 34-35>зомъ, недостиженія богатства. Не своеобразный-ли это адъ?"
Да, очень своеобразный. Если мы не преуспѣваемъ въ жизни, то какой же въ насъ толкъ? Лучше было бы намъ не родиться. И такой адъ съ соотвѣтствующимъ ему раемъ вполнѣ свойственъ поклонникамъ мамоны. У насъ среди столькихъ призраковъ есть только одна вещь, признаваемая нами за дѣйствительность и къ которой мы относимся вполнѣ серьезно — это накопленіе денегъ.
Работающій мамонизмъ раздѣляетъ міръ съ празднымъ, тѣшущимся диллетантизмомъ; и то еще слава небу, что есть что-нибудь, къ чему мы можемъ относиться серьезно. Праздность хуже всего; только праздность безнадежна; работайте серьезно надъ чѣмъ-нибудь, и вы постепенно научитесь работать надо всѣмъ. Въ трудѣ вся наша надежда, хотя бы трудъ этотъ и былъ посвященъ пріобрѣтенію денегъ.
Нужно, правда, сознаться, что мы въ настоящее время съ нашимъ поклоненіемъ мамонѣ пришли къ страннымъ заключеніямъ. Мы говоримъ, что живемъ въ обществѣ, и тѣмъ не менѣе открыто проповѣдуемъ полнѣйшее раздѣленіе и крайнюю обособленность. Наша жизнь представляетъ не картину взаимной помощи, а арену взаимной вражды, замаскированную строго точными законами войны, подъ именемъ честнаго соперничества и т. п. Мы вполнѣ забыли, что всѣ междучеловѣческія отношенія не сводятся къ платѣ наличными деньгами. «Что мнѣ за дѣло до умирающихъ съ голоду рабочихъ? — говоритъ богатый фабрикантъ. — Развѣ я открыто не нанималъ ихъ на рынкѣ и не уплатилъ имъ до послѣдняго гроша все, что слѣдовало имъ по уговору? Какое же мнѣ еще дѣло до нихъ?» Да, поклоненіе мамонѣ очень грустная вѣра. Когда Каинъ изъ собственной выгоды убилъ брата своего Авеля и его спросили: «гдѣ твой братъ?» онъ тоже отвѣчалъ: «Развѣ я сторожъ брата моего? Развѣ я не отдалъ брату его плату, все, что онъ заслужилъ?»
О, пышные денежные короли и знаменитые герцоги, охраняющіе свои парки для личныхъ своихъ потѣхъ, развѣ кромѣ грубаго способа Каина, нѣтъ другихъ, которыми мы можемъ убивать нашихъ братьевъ? Добрый человѣкъ, какъ спутникъ на тяжеломъ жизненномъ поприщѣ, однимъ своимъ взоромъ или присутствіемъ уже многое обѣщаетъ, но горе ему, если онъ забываетъ всѣ эти обѣщанія или не сознаетъ ихъ. Къ омертвѣвшей душѣ, преданной грубому чувственному поклоненію и для которой адъ равносиленъ безденежью, тщетно обращаться съ напоминаніями о всевозможныхъ обѣщаніяхъ и о нравственныхъ обязательствахъ, нарушенія которыхъ нельзя обжаловать въ коммерческомъ судѣ. Заставить ее заплатить деньги еще возможно, но большаго не требуйте.
Во всей прошлой исторіи и, надѣюсь, и во всей будущей я не встрѣчалъ и не встрѣчу разсказа объ обществѣ, которое въ Божьемъ мірѣ могло бы существовать на такихъ основахъ и поддерживаться такимъ міровоззрѣніемъ. Вселенная не такъ устроена. Люди или націи, придерживающіеся, ничто же сумняшеся, такого міровоззрѣнія, шествуютъ шагъ за шагомъ прямо къ погибели. За послѣднія два столѣтія господства атеизма мы, я полагаю, исчерпали довольно хорошо все, что имѣлось прочнаго подъ нашими ногами и теперь стоимъ у самой пропасти; да это и понятно, такъ какъ этотъ атеизмъ, породивъ множество другихъ измовъ, изъ которыхъ каждый съ своей ложью и обманомъ принесъ за собой новыя бѣдствія и язвы, завершается, въ концѣ-концовъ, неизбѣжнымъ валетизмомъ, т.-е. холопствомъ, какъ противоположностью героизма. И дѣйствительно, что еще, кромѣ холопства, остается при отрицаніи сущности всякой вѣры, т. е. при отрицаніи присутствія Невидимаго Божества во всемъ, что мы видимъ, дѣлаемъ и страдаемъ? Мы же или явно отрицаемъ Его, или, — что еще того хуже, — признаемъ Его только на словахъ и въ нашихъ молитвенникахъ, а не въ жизни. Но, увы, этотъ безбожный міръ, начиная съ Вестминстерскаго дворца и кончая самыми грязными подвалами съ ихъ голодными притонами, представляетъ очень жалкое зрѣлище. Меня недавно сильно поразилъ слѣдующій вычитанный мной фактъ: одна бѣдная вдова-ирландка, проживавшая въ Эдинбургѣ, послѣ смерти мужа не имѣя никакихъ средствъ для существованія, отправилась съ тремя дѣтьми просить помощи у благотворителей и у различныхъ благотворительныхъ учрежденій этого города, но встрѣтила всюду отказъ. Наконецъ, изнуренная голодомъ и безполезной ходьбой, она слегла и умерла отъ голоднаго тифа, — умерла и заразила тотъ переулокъ, въ которомъ жила, такъ что за ней послѣдовало еще семнадцать человѣкъ. Гуманный врачъ, передавая этотъ фактъ, съ глубокимъ негодованіемъ спрашиваетъ: не было ли бы гораздо даже выгоднѣе помочь этой вдовѣ, такъ какъ ея голодъ убилъ не только ее, но и семнадцать ея собратьевъ? Да, поразительный фактъі Бѣдная, всѣми покинутая вдова обращается къ своимъ собратьямъ, какъ бы говоря имъ: «Видите, я гибну отъ нужды и голода; вы должны мнѣ помочь; я ваша сестра, плоть отъ плоти вашей; одинъ и тотъ же небесный Отецъ сотворилъ всѣхъ насъ; вы должны мнѣ помочь». Но они отвѣчаютъ: «Нѣтъ, это невозможно, ты не сестра намъ». И вотъ она доказываетъ имъ свое братство: ея голодный тифъ убиваетъ и ихъ и тѣмъ подтверждаетъ справедливость ея словъ — дѣйствительность общаго братства — вопреки всевозможнымъ отрицаніямъ. Какое страшное доказательство!
Но все это очень естественно при такомъ порядкѣ вещей, когда все управленіе богатыми бѣдныхъ уже давно сводится къ признанію только спроса и предложенія, невмѣшательства въ экономическія отношенія и тому подобныхъ вещей, при которыхъ все человѣческое «невозможно». «Ты не сестра намъ; какія у тебя доказательства? Вотъ наши документы — наши висячіе замки — неоспоримо доказываютъ, что эти деньги наши и что тебѣ нѣтъ никакого до нихъ дѣла. Уходи! Помочь тебѣ невозможно». «Но что бы вы хотѣли, чтобъ мы сдѣлали?» — восклицаютъ негодующіе читатели. Ничего, друзья мои, ничего, пока вы не сознали въ себѣ души. До тѣхъ поръ все для васъ невозможно. Я не могу даже посовѣтовать вамъ купить, по примѣру спартанцевъ, на три копѣйки пороха и свинца и быстро покончить съ бѣдной вдовой, пристрѣливъ ее; даже это «невозможно» для васъ. Ей остается только доказать вамъ, что вы ея братья, заразивъ и васъ, сытыхъ, своимъ голоднымъ тифомъ. Семнадцать умершихъ и, можетъ быть, нѣсколько живущихъ, сожалѣющихъ о нихъ, не станутъ отрицать этого явнаго доказательства того, что она была плоть отъ плоти вашей.
«Невозможно!» Объ одномъ двулапчатомъ животномъ говорятъ, что если обвести кругомъ него мѣломъ, то оно будетъ сидѣть, какъ бы прикованное желѣзнымъ кольцомъ судьбы. Поставьте передъ нимъ пищу и оно умретъ съ голоду, но не дотронется до нея, или кормите его до полнаго ожиренія, а оно все будетъ сидѣть, пока не умретъ. Зовутъ этого жалкаго двулапчатаго животнаго — гусемъ, его откармливаютъ и дѣлаютъ изъ него страсбургскіе пироги; нѣкоторые гастрономы очень любятъ ихъ.
Глава V.
Диллетантизмъ.
править
Еще болѣе печальное зрѣлище, чѣмъ это поклоненіе мамонѣ, представляетъ диллетантизмъ правящихъ классовъ, не управляющихъ и даже нисколько не понимающихъ, что на нихъ возложены обязанности управленія. Мамонизмъ, по крайней мѣрѣ, работаетъ, а этотъ диллетантизмъ исключительно предается только праздности. Мамонизмъ исполняетъ хоть одну изъ задачъ, возложенныхъ природой на людей, и, исполняя ее, будетъ все больше постигать истинное назначеніе человѣка, которое диллетантизмъ окончательно не признаетъ. «Добывайте деньги», въ сущности, означаетъ: «трудитесь съ цѣлью добывать деньги», но что означаетъ или что можетъ означать правило аристократизма, гласящее: «предавайтесь граціозно праздности въ блескѣ майскаго дня, исключительно заботясь объ охраненіи парковъ для собственныхъ потѣхъ, о законахъ противъ свободнаго ввоза зернового хлѣба и объ увеличеніи ренты, получаемой съ земли»?
Вполнѣ справедливо, что земля составляетъ истинную основу аристократіи, что кто обладаетъ землей, является болѣе чѣмъ кто-либо настоящимъ распорядителемъ, «викингомъ», т.-е. вицекоролемъ страны; такъ это было во времена Генриха Плантагенета, такъ это остается и по сіе время. Земля есть общая наша мать, она кормитъ насъ, даетъ намъ пріютъ, радуетъ и любовно обогащаетъ насъ; съ минуты рожденія и пока мы не успокоимся вѣчнымъ сномъ на ея материнской груди, она постоянно своими нѣжными объятіями лелѣетъ насъ. Что можетъ замѣнить мнѣ тѣ холмы, надъ которыми я впервые увидѣлъ восходъ солнца, пробуждавшаго все къ новой жизни? Таинственны и глубоки, какъ центръ міра, тѣ корни, что соединяютъ насъ съ родной землей, и ни одно дерево не коренится такъ прочно. Отъ самаго благороднаго патріотизма до самаго скромнаго промышленнаго механизма, отъ самаго самоотверженнаго героя, умирающаго за свою страну, до самаго скромнаго работника, трудящагося въ каменоломняхъ и угольныхъ копяхъ, — словомъ, всѣ и вся жизнь страны зависятъ отъ земли. И вотъ,: несмотря на это, люди толкуютъ объ ея продажѣ. И дѣйствительно, въ нашъ продажный вѣкъ земля рядомъ съ эпическими поэмами и даже болѣе возвышенными вещами представляется на рынокъ для оцѣнки и для такъ-называемой продажи; но продажа «Илліады», созданной Гомеромъ, а тѣмъ болѣе земли, созданной небеснымъ Творцомъ, является дикой нелѣпостью. Собственно говоря, земля и можетъ только принадлежать всемогущему Богу и всѣмъ сынамъ человѣческимъ, работавшимъ на ней, или тѣмъ, что будутъ на ней работать. Она представляетъ собственность не одного какого-либо поколѣнія, но всѣхъ прошлыхъ, настоящихъ и будущихъ поколѣній, работавшихъ на ней, и потому владѣющіе ею обязаны быть руководителями своей страны и составлять классъ людей благородныхъ въ истинномъ значеніи этого слова. Но въ чемъ же заключается это благородство? Всегда оно состояло только въ томъ, чтобы мужественно страдать за другихъ, а не заставлять другихъ страдать за себя.
Вождь людей тотъ, кто стоитъ впереди ихъ, смѣло ограждая ихъ и борясь съ грозящими имъ опасностями.
Всегда здѣсь, на землѣ, благороденъ былъ только терновый вѣнецъ. Почему язычникъ Геркулесъ считается героемъ? Потому, что онъ побѣдилъ Нимезійскаго льва, очистилъ Авгіевы конюшни, совершилъ двѣнадцать подвиговъ, которые были подъ силу только богамъ. Въ современномъ, какъ и въ древнемъ обществѣ, да и всюду люди благородные всегда занимали мѣста почетныя, т.-е. самыя трудныя, гдѣ имъ предстояло грудью своей защищать общество отъ грозившихъ ему невзгодъ и опасностей. Почетность и состоитъ въ томъ, чтобы въ борьбѣ со зломъ жертвовать своей жизнью — il faut payer de sa vie. И теперь аристократія, чтобы быть достойной своего призванія, должна отбросить свою праздную помпу, сойти съ своихъ мягкихъ ложъ, извѣдать всѣ страданія нищеты, узнать, какъ ихъ облегчить и исцѣлить, и грудью своей приняться за борьбу съ ними. Русскій царь работалъ какъ простой плотникъ на саардамскихъ докахъ, и его подвигъ все же ничтоженъ сравнительно съ тѣмъ, который предстоитъ совершить праздному диллетантизму, ничего не дѣлающему въ борьбѣ съ хаосомъ невѣжества и голода, царящимъ у его ногъ. «Я исцѣлю этотъ недугъ или умру въ переднихъ рядахъ смѣлыхъ борцовъ», — таковъ всегда долженъ быть лозунгъ аристократіи. Но теперь этотъ лозунгъ давно забытъ и, соотвѣтственно съ безсильнымъ, наглымъ ничего недѣланіемъ на практикѣ, у диллетантизма является и поразительное празднословіе въ разговорахъ. Люди не стыдятся высказывать публично то, чего они и не думаютъ. Они толкуютъ о «цѣлесообразности», о своемъ «призваніи», о «необходимости партіи» и о проч., забывая, что слово есть даръ священный, что человѣкъ въ высшемъ значеніи является «воплощеніемъ слова», что безъ слова нѣтъ человѣка, а есть только призракъ.
Неискренное слово порождаетъ ложь и неискренность въ дѣлахъ. Дѣла возникаютъ изъ словъ, какъ послѣднія изъ мыслей, являясь ихъ тѣнью. Поэтому какова рѣчь человѣка, таковы и его дѣла. Наша рѣчь въ настоящее время стала поразительна. Никто не говоритъ просто, а старается быть ѣдкимъ, остроумнымъ и рѣчистымъ, такъ что не услышишь и «серьезной бесѣды». Для насъ всѣ серьезныя рѣчи пуританъ семнадцатаго столѣтія, католиковъ двѣнадцатаго и нѣмецкихъ поэтовъ настоящаго столѣтія стали непонятными и кажутся безумными. Кромвель кажется сумасброднымъ шарлатаномъ, Ансельмъ, Гёте тоже.
Изъ всѣхъ сказаній едва-ли не самое глубокое значеніе имѣетъ сказаніе о Моисеѣ и объ обитателяхъ Мертваго моря. На берегу этого озера обитало племя людей, забывшихъ, какъ и мы, внутренній смыслъ и значеніе явленій природы и довольствовавшихся внѣшними мнимыми признаками; благодаря этому, они впали въ очень печальныя условія, и небеса, сжалившись надъ ними, послали имъ пророка Моисея съ словомъ увѣщанія и предостереженія, которое могло бы спасти ихъ отъ многихъ бѣдствій. Но обитатели Мертваго моря отнеслись къ Моисею такъ, какъ и всѣ холопствующіе относятся къ героямъ или пророкамъ, т. е. не нашли въ немъ ничего пріятнаго. Они слушали его, видимо, скучая, съ легкой усмѣшкой, желчно пофыркивая и подсмѣиваясь, и даже старались притворяться зѣвающими, — словомъ, они явно показывали ему, что считаютъ его шарлатаномъ и даже очень скучнымъ человѣкомъ. Такое мнѣніе составили себѣ эти обитатели Мертваго моря о Моисеѣ.
Моисей удалился, но осталась природа съ ея непреложными законами. По словамъ Корана, эти обитатели Мертваго моря превращены были въ обезьянъ. Они сидятъ тамъ на деревьяхъ, гримасничая теперь уже непритворно, скалятъ зубы и болтаютъ самый невыносимый вздоръ, находя, что вся вселенная есть несомнѣнная безсмыслица. Да, вселенная этимъ обезьянамъ кажется безсмыслицей. И вотъ онѣ сидятъ и трещатъ и по сіе время. Только мнѣ кажется, что каждую субботу къ нимъ возвращается смутное полусознаніе, воскресаютъ туманныя воспоминанія, и онѣ съ своими испитыми, морщинистыми лицами сидятъ въ самомъ трагическомъ положеніи (какое только мыслимо для обезьянъ) и смотрятъ своими подслѣповатыми, слезящимися глазами на дивный міръ, который, подернутый дымкой густого тумана, представляется имъ непонятнымъ и безпорядочнымъ хаосомъ. Ничего онѣ не въ силахъ разобрать ни въ немъ, ни въ себѣ, и лишь въ видѣ легкаго дополненія къ общей картинѣ кое-гдѣ раздается довольно немузыкальная болтовня или пискъ, довершая тѣмъ самую трагическую нелѣпость, какую только могутъ представить себѣ люди или обезьяны. Онѣ не пользовались душой и лишились ея. Ихъ субботнее поклоненіе состоитъ теперь въ томъ, что они гнѣздятся на деревьяхъ, издавая отвратительнѣйшіе крики и визги и смутно вспоминая, что у нихъ нѣкогда была душа.
Не встрѣчали-ли вы когда-нибудь толпы людей этого племени? Мнѣ кажется, что въ настоящее время они стали довольно многочислены.
Глава VI.
Трудъ.
править
Каждый долгъ мучителенъ; жизнь въ покоѣ и въ довольствѣ непригодна ни для людей, ни для боговъ. Жизнь всѣхъ боговъ представляется намъ величественной грустью, серьезнѣйшей безконечной борьбой и рядомъ безконечныхъ усилій.
Наша высшая религія называется «религіей скорби», такъ какъ для сына человѣческаго самый благородный вѣнецъ есть терновый, хорошо или даже дурно носимый. Нѣкогда люди отлично понимали это и не только высказывали на словахъ, но и живо чувствовали въ сердцѣ своемъ.
Развѣ все злополучіе, весь этотъ современный атеизмъ человѣческой жизни, какъ я называю его, не отражается въ житейской мудрости, стремящейся къ такъ называемому довольству? Самый жалкій мальчишка уже набилъ себѣ голову претензіей, что онъ рожденъ для жизни въ довольствѣ и по всѣмъ божескимъ и человѣческимъ законамъ долженъ ею наслаждаться. Всѣ прихоти этого жалкаго мальчишки должны быть удовлетворены, и дни его должны протекать въ однихъ наслажденіяхъ, невозможныхъ даже для боговъ. Современные пророки твердятъ намъ, что мы должны жить въ полномъ довольствѣ, искать только пріятныхъ вещей и находить ихъ. Со всѣхъ сторонъ слышатся вопли: «почему у насъ такъ мало удовольствій?» Мы основываемъ свою теорію человѣческихъ обязанностей не на безошибочномъ принципѣ величайшаго благородства, а на принципѣ величайшаго довольства.
«Душа», повидимому, стала синонимомъ желудка. Мы всюду ратуемъ и говоримъ объ интересахъ не души, а желудка, потому-то всѣ наши слова и имѣютъ такое ничтожное значеніе. Мы не молимъ о Божьей справедливости, а не стыдясь кричимъ о собственныхъ выгодахъ, рентахъ и барышахъ; мы говоримъ, что въ этомъ состоитъ «выгода» массы, о которой мы такъ сильно заботимся. Мы требуемъ свободы торговли, съ справедливымъ негодованіемъ возстаемъ противъ пошлинъ и благосклонно стараемся о томъ, чтобы бѣдные классы, которымъ теперь такъ страшно дурно живется, могли получать болѣе дешевую свинину изъ Новаго Орлеана. Люди отстаиваютъ свободную торговлю потому будто бы, что немыслимо поддерживать мужество безъ достаточнаго количества свинины. Безъ нея мы станемъ раззорившейся націей. Безспорно, друзья мои, что имѣть вдоволь свинины есть вещь хорошая и даже необходимая, но я сомнѣваюсь, чтобы вы когда-нибудь достигли даже этого, если ваши стремленія будутъ ограничиваться только такими требованіями.
Вы люди, а не хищныя животныя, и единственное счастье, о которомъ мужественный человѣкъ когда-либо заботился, было счастье, заключавшееся въ должномъ выполненіи его работы. Не о томъ, что они не могутъ ѣсть, а о томъ, что они не могутъ работать, вотъ въ чемъ сущность жалобъ всѣхъ мудрыхъ людей. Да, единственное несчастіе человѣка дѣйствительно состоитъ въ томъ, что онъ не можетъ работать, не въ силахъ выполнить своего назначенія. Смотрите: незамѣтно пройдетъ день, промелькнетъ наша жизнь, и наступитъ ночь, когда ни одинъ человѣкъ уже не можетъ работать. Когда настанетъ эта ночь, наше счастье и несчастье исчезнутъ и не останется никакихъ слѣдовъ отъ того, были-ли мы счастливы, какъ самыя жирныя свиньи въ стадѣ Эпикура, или несчастны, какъ Іовъ на обломкахъ своего благополучія, какъ поэтичный Байронъ съ его гауэрами и великими страданіями въ сердцѣ. Но наша работа не исчезнетъ, не уничтожится и, по крайней мѣрѣ, стремленія къ ней останутся на всѣ вѣка, а потому въ этомъ и заключается единственно важный для насъ вопросъ. Короткій, шумный день съ крикливыми призраками въ ихъ бумажныхъ коронахъ изъ сусальнаго золота проходитъ и наступаетъ, наконецъ, божественная, вѣчная ночь съ ея тишиной, правдивостью и діадемами изъ звѣздъ. Что ты сдѣлалъ и какъ? Твое счастье и несчастье были только должнымъ возмездіемъ, отъ котораго не осталось и слѣда, но покажи намъ твои дѣла, твою работу, чтобы мы всѣ могли ихъ видѣть.
Въ трудѣ несомнѣнно заключается благородство и даже святость. Какъ бы не былъ человѣкъ затуманенъ и какъ бы ни забылъ онъ о своемъ высокомъ призваніи, но отчаиваться въ немъ нельзя, если онъ только дѣйствительно и серьезно работаетъ. Одна праздность вполнѣ безнадежна. Желаніе хорошо выполнить свою работу приближаетъ человѣка все больше къ основнымъ законамъ природы, которые вполнѣ истинны. Послѣдняя заповѣдь этого міра гласитъ: «познай то дѣло, для котораго ты призванъ, и выполняй его». «Познай самого себя». Давно это жалкое «я» мучитъ насъ и мы все не можемъ познать его. Да я думаю, что это и не наше дѣло, такъ какъ человѣкъ существо непознаваемое; познай, что ты можешь работать и исполняй это, какъ Геркулесъ, — это лучше всего!
Древніе говорили, что трудъ имѣетъ громадное значеніе, что человѣкъ совершенствуется трудясь. Гнилыя болота осушаются, вмѣсто нихъ возникаютъ роскошныя поля и цвѣтущіе города, а вмѣстѣ съ тѣмъ и самъ человѣкъ перестаетъ быть гнилымъ болотомъ или дикой пустыней. Посмотрите, какъ при самой грубой работѣ душа человѣка наполняется гармоніей! Сомнѣнія, желанія, грусть, раскаяніе, негодованіе, даже отчаяніе, — всѣ эти адскіе псы терзаютъ душу бѣднаго поденщика, также какъ и любого, но онъ радостно принимается за свою работу и всѣ эти псы утихаютъ и прячутся по своимъ конурамъ, оскаливъ зубы. Человѣкъ сталъ теперь дѣйствительно человѣкомъ. Благословенное пламя труда, какъ всеочищающій огонь, уничтожило въ немъ все ядовитое, и ѣдкій дымъ превратился въ широкое, яркое, блестящее пламя.
У судьбы, въ сущности, и нѣтъ другого пути для развитія насъ. Безформенный, хаосъ, придя въ движеніе, постепенно формируется; въ силу тяготѣнія, онъ принимаетъ извѣстныя формы, извѣстныя расположенія, перестаетъ быть хаосомъ и становится шарообразнымъ міромъ. Что сталось бы съ землей, если бы она перестала вращаться? По мѣрѣ того, какъ эта старая, бѣдная земля вертится, всѣ неровности, неправильности исчезаютъ и принимаютъ все большую стройность.
Смотрѣли~ли вы когда-нибудь на колесо горшечника, вещь крайне почтенную и болѣе древнюю, чѣмъ даже пророкъ Езекіиль? Грубые комья глины, вслѣдствіе быстраго вращенія, становятся прекрасными сосудами. Вообразите себѣ теперь самаго прилежнаго горшечника, но безъ колеса, принужденнаго выдѣлывать сосуды, изготовляя ихъ руками. Такимъ горшечникомъ была бы судьба, если бы душа человѣческая вѣчно покоилась въ самодовольствѣ, не желая ни работать, ни волноваться. Изъ лѣниваго, неподвижнаго человѣка самая благосклонная судьба не сдѣлаетъ ничего хорошаго, какъ и самый прилежный горшечникъ безъ колеса, сколько бы онъ ни старался, не получитъ ничего, кромѣ лепешки, и какъ бы онъ ни раскрашивалъ ее и ни покрывалъ золотомъ и эмалью, лепешка останется лепешкой. Пусть лѣнивые не забываютъ этого.
Благословенъ тотъ, кто нашелъ свою работу, и пусть онъ не ищетъ никакого другого благословенія. У него есть работа, есть цѣль жизни, онъ нашелъ ее и будетъ слѣдовать ей подобно свободному потоку, путемъ благородныхъ усилій пробившемуся сквозь гнилыя и стоячія трясины нашего существованія; онъ, какъ все разростающаяся рѣка, течетъ и разливается, всасывая въ себя прокислыя воды болотъ и превращая ихъ въ зеленые и плодородные луга. Какое это благословеніе и для луговъ, и для рѣки, какъ бы велика или ничтожна она ни была! Трудъ есть жизнь; изъ глубины сердца работника проявляется эта божественная сила, эта священная, небесная, жизненная мощь, вложенная въ него самимъ всемогущимъ Богомъ. Какъ только онъ должнымъ образомъ принимается за работу, она пробуждаетъ въ немъ всѣ благородныя стремленія, призываетъ его къ знанію, самопознанію и ко многому другому. Знаніе? Дорожите знаніемъ, поддерживающимъ васъ въ трудѣ. Собственно говоря, истинныя знанія только и пріобрѣтаются путемъ труда. Все же остальное только гипотезы, предметы преній въ школахъ, вещи, витающія въ облакахъ, въ безконечныхъ логическихъ водоворотахъ, пока мы не испытаемъ ихъ на дѣлѣ. Всякаго рода сомнѣнія кончаются, какъ только мы принимаемся за дѣло.
Далѣе, достаточно-ли цѣнимъ мы терпѣніе, мужество, постоянство, стремленіе къ свѣту, готовность признать свои ошибки и исправить ихъ? Въ этихъ добродѣтеляхъ, въ борьбѣ съ грубой, животной силой и въ привлеченіи къ этой борьбѣ своихъ собратій мы только и можемъ учиться. Безстрастная природа правила которой не начертаны на ея лицѣ, а глубоко таяться въ ея сердцѣ, будетъ тогда отчасти за насъ. Ея щедрость и помощь негромки и невидимы, а препятствія и противорѣчія крайне разнообразны и явны. Да, всякаго рода помощь ея всегда молчалива; она не сказывается и не проявляется, пока мы не стараемся вглядѣться въ нее и обратиться къ ней. Каждое благородное дѣло является въ началѣ невозможнымъ, если нѣтъ вѣры. Ты долженъ, подобно Гедеону, разослать шкуру у твоей палатки и внимательно смотрѣть, не появятся-ли подъ сводомъ небеснымъ благотворныя капли росы. Твое сердце и цѣль твоей жизни, подобно дивной шкурѣ Гедеона, пусть разстилаются въ молчаливомъ призывѣ къ небесамъ, и тогда со щедрыхъ безпредѣльныхъ пространствъ ниспадетъ къ тебѣ достаточно благословенной влаги, которой ты никогда не дождешься ни съ жалкихъ городскихъ замковъ, ни съ деревенскихъ колоколенъ.
Трудъ по природѣ своей религіозенъ; трудъ по природѣ своей мужественъ, а мужество есть цѣль всѣхъ религій; трудъ человѣка напоминаетъ усиліе пловца; обширный океанъ грозитъ поглотить его и, если онъ смѣло не борется съ нимъ, то погибаетъ. Путемъ мудраго и непрерывнаго противодѣйствія, гордо ударяя и разсѣкая волны, онъ преодолѣетъ ихъ и онѣ понесутъ его, какъ побѣдителя, на своихъ хребтахъ. «Такъ, — говоритъ Гёте, — бываетъ во всемъ, что человѣкъ предпринимаетъ въ этомъ мірѣ».
Смѣлый морской капитанъ, величайшій изъ морскихъ королей, Колумбъ былъ истинный герой. Не дружественная среда окружала его среди обширныхъ, бездонныхъ морей; кругомъ мятежные или унылые люди, позади немилости и раззореніе; впереди непроницаемый мракъ ночи. Братъ, эти дикія, громадныя морскія волны, вздымающіяся со дна, глубиной въ десять миль, клокочутъ не противъ тебя одного! У нихъ иная забота, чѣмъ нести тебя впередъ, и ужасныя бури, мчащіяся къ тропикамъ и къ экватору, выдѣлывая свой титаническій танецъ по царству хаоса и безпредѣльности, мало заботятся о томъ, правильно или нѣтъ вздуваютъ онѣ твои крохотные паруса и несутъ твои скорлупки-лодочки. Ты окруженъ не друзьями, говорящими членораздѣльнымъ языкомъ, а безпредѣльно нѣмыми чудовищами, ревущими, клокочущими по всему безбрежному морю. Но тайную, далекую, никѣмъ, кромѣ тебя, невидимую помощь скрываютъ они въ себѣ и вотъ какъ ты пріобрѣтаешь ее. Терпѣливо ты выжидаешь, пока безумный Зюдъ-Вестъ не утихнетъ, спасаясь отъ него при помощи твоей ловкости и знанія, и смѣло бросаешься впередъ, какъ только подуетъ благопріятный вѣтеръ. Мятежъ людей ты строго подавляешь, ихъ слабость и нерѣшительность ты побѣждаешь своей смѣлостью и затаиваешь въ себѣ всѣ жалобы, все неразуміе, всю усталость и слабость свою и другихъ.
Сколько придется тебѣ затаить! Въ тебѣ будетъ бездна молчанія, болѣе глубокая, чѣмъ самое море, беззвучнаго молчанія, вѣдомаго одному Богу. Ты будешь великій человѣкъ, величественнѣе этого бурнаго, безпредѣльнаго міра, разстилающагося кругомъ тебя; ты своей мощной душой и неустанными руками укротишь его и заставишь нести тебя къ новымъ Америкамъ или куда захочетъ Богъ.
Глава VII
Награда.
править
Я сказалъ, что трудъ по природѣ своей религіозенъ. Собственно говоря, всякій истинный трудъ есть религія, а религія безъ труда можетъ существовать развѣ у браминовъ, у танцующихъ дервишей или у кого угодно, но я ее рѣшительно не признаю. Замѣчательно хорошо изреченіе древнихъ монаховъ, говорившихъ: «laborare est orare» (работа — это молитва).
Древнѣе всякаго проповѣдыванія евангелія была заповѣдь, высказанная не словами, но неизгладимо начертанная для всѣхъ вѣковъ: «трудись и въ этомъ находи свое счастье». Человѣкъ, сынъ неба и земли, развѣ въ глубинѣ твоего сердца не заключается духъ дѣятельнаго труда, сила для работы, и развѣ онъ не сжигаетъ тебя, какъ мучительно тлѣющее пламя, не давая тебѣ покоя, пока ты не дашь ему простора и не проявишь его въ дѣлахъ, благотворныхъ для всего окружающаго? Все безпорядочное, пустынное ты долженъ привести въ порядокъ. уровнять, вспахать, сдѣлать плодотворнымъ. Всюду, гдѣ ты встрѣчаешь безпорядокъ, смѣло борись съ нимъ и побѣждай, превращай его въ порядокъ, въ слугу не хаоса, а разума, божества и себя. Чертополохъ, встрѣчающійся на твоемъ пути, ты уничтожь съ корнемъ, чтобы былинки полезной травы могли расти вмѣсто него. Собирай безполезный пушокъ хлопчатобумажника, пряди, тки его, чтобы взамѣнъ ненужныхъ хлопьевъ получилось хорошее тканье и прикрыты были голыя спины людей. Борись, главнымъ образомъ, всюду, гдѣ ты встрѣчаешь невѣжество, глупость, животную злобу съ ея тюрьмами, висѣлицами и крестами для распятія. Нападай на нихъ мудро, неустанно и не успокаивайся до тѣхъ поръ, пока живъ ты и существуютъ они. Богъ, если у тебя есть уши, чтобы слышать, явно повелѣваетъ это тебя своимъ неизреченнымъ голосомъ, болѣе грознымъ, чѣмъ громъ Синая или ревъ бури. Не внемлешь ты развѣ молчанію глубокихъ вѣчностей-міровъ за предѣлами утренней звѣзды? Неродившіеся вѣка, старые гробы съ ихъ давно разсыпавшимся прахомъ даже слезы, нѣкогда увлажавшія очи, теперь совсѣмъ высохшія, развѣ не говорятъ тебѣ того, что слышало не одно уже ухо? Глубокія царства смерти, звѣзды въ своемъ никогда не останавливающемся движеніи, всѣ пространства и вѣка вѣщаютъ это тебѣ голосомъ вѣчно немолчнаго увѣщанія. И ты, какъ и всѣ, должны работать, пока еще день. Настанетъ ночь, когда никто не можетъ работать. Всякій истинный трудъ священенъ; въ каждой истинной работѣ, даже въ грубой, ручной, есть нѣчто божественное. Трудъ великій, какъ земля, вершиной своей касается небесъ. Работай въ потѣ лица въ потѣ мозга, въ потѣ сердца. Этимъ отмѣчены всѣ вычисленія Кеплера, всѣ думы Ньютона, всѣ науки, всѣ эпическіе поэмы, всѣ геройскія дѣянія, всѣ мученичества вплоть до агоніи кроваваго пота, которую всѣ люди называютъ божественной. Если это не молитва, не благоговѣйное поклоненіе, то что такое молитва, эта самая благородная вещь изъ всѣхъ извѣстныхъ намъ въ Божьемъ мірѣ? Какъ можешь ты жаловаться на трудовую жизнь? Не сѣтуй, взгляни, усталый братъ, твоихъ сотоварищей тружениковъ, въ Божьей вѣчности. Они тамъ пребываютъ, и пребываютъ только они одни, составляя священные союзы безсмертныхъ, небесныхъ охранителей царства человѣчества. Даже въ слабой человѣческой памяти они живутъ такъ же долго, какъ святые, герои и боги, переживая безконечныя времена. Грозныя небеса полны къ тебѣ благоволѣнія, какъ та благородная спартанская мать, которая, передавая сыну Шитъ, говорила: «Или съ нимъ, сынъ мой, или на немъ!» Какъ и онъ, ты долженъ вернуться съ честью домой, въ далекій, далекій свой вѣчный домъ; и несомнѣнно, ты вернешься съ честью, если въ битвѣ будешь твердо держать свой щитъ. Въ вѣчности и въ глубокомъ царствѣ смерти ты будешь не чужимъ, а всюду какъ родной. Не сѣтуй же, спартанцы не сѣтовали на трудовую жизнь. «Laborare est orare» — трудиться значитъ молиться. Да, это вполнѣ вѣрно. Каждый трудящійся, какова бы ни была его работа, придаетъ плоть и форму вещамъ невидимымъ и является своего рода поэтомъ, творцомъ.
Каждому человѣку приходится на жизненномъ пути брести рядомъ съ безуміемъ съ его безпредѣльнымъ и бездоннымъ царствомъ мрака, и каждый трудъ въ извѣстной степени замѣняетъ безуміе разумностью. Развѣ это не божественное дѣло и можетъ-ли оно быть совершено помимо религіи? И такъ, всѣ люди всегда работали и работаютъ религіозно, даже бѣдный поденщикъ, портной, шьющій вамъ платье, сапожникъ, точающій ваши сапоги. Если работа не совершается какъ бы передъ лицомъ Великаго Хозяина, то это негодная работа, не приносящая счастья ни самимъ работникамъ, ни обществу.
Но еще худшее зрѣлище, чѣмъ негодный работникъ, представляетъ человѣкъ, кичащійся своей праздной жизнью, появляющійся въ роскошныхъ, раззолоченныхъ экипажахъ, развалясь на мягкихъ подушкахъ съ приспособленіями для сложенныхъ рукъ, чтобы лучше предаваться дремотѣ. Оглянитесь кругомъ, взгляните вверхъ, внизъ, направо и налѣво, гдѣ вы увидите празднаго героя, святого, бога или дьявола? Нигдѣ нѣтъ и слѣда ничего подобнаго: ни въ небесахъ горѣ, ни на землѣ низу, ни въ водахъ подъ землей нѣтъ подобія ему. Это совершенно оригинальная фигура въ цѣпи творенія, выродокъ этого столѣтія или полустолѣтія.
Есть одно только чудовище въ этомъ мірѣ и это чудовище — праздный человѣкъ. Какова его религія? Природа кажется ему призракомъ, въ которомъ при ловкомъ нищенствѣ или мошенничествѣ можно хорошо нажиться. Бога онъ считаетъ за призракъ, точно также и человѣка съ его истинной жизнью. Въ самомъ дѣлѣ, кто изъ насъ можетъ сказать, что онъ работаетъ? Даже самые честные являются нерадивыми слугами, лучше всего понимающими и знающими это, и вмѣстѣ съ правдимымъ древнимъ Самуиломъ они могутъ воскликнуть: «большая доля моей жизни погибла безплодно»; но тотъ, у кого нѣтъ иной задачи жизни, какъ проводить ее самымъ граціознымъ или неграціознымъ образомъ въ полной праздности, порождая такихъ же праздныхъ сыновъ, считаетъ себя вправѣ обращаться къ ткачамъ и землекопамъ съ" грознымъ крикомъ негодованія: «Вы, негодяи, перепроизводите! Невѣжественные и лѣнивые, вы производите слишкомъ много рубашекъ для прикрытія голыхъ спинъ людей, слишкомъ много нанковыхъ, бумазейныхъ и всякаго рода штановъ и всевозможныхъ другихъ предметовъ и потому должны ходить голыми и холодными!» Что это за странное и невозможное Эльдорадо!
Относительно вопроса о платѣ за работу можно сказать очень многое. Конечно, денежная плата въ размѣрѣ, необходимомъ для существованія, одинаково неизбѣжна какъ для самаго благороднаго, такъ и для самаго грубаго работника, если только мы не намѣрены прямехонько отправить ихъ на тотъ свѣтъ. Это вполнѣ понятно и не требуетъ никакихъ разъясненій, но здѣсь я хочу замѣтить только одну вещь, имѣющую непосредственное отношеніе къ благороднымъ труженикамъ, но бросающую свѣтъ на всѣхъ.
Плата за каждый благородный трудъ не здѣсь, на землѣ, а на небѣ. Каждая геройская душа представляетъ счета своихъ заработковъ не англійскому или другому какому-нибудь банковому учрежденію. Человѣческіе банки не признаютъ ихъ или признаютъ, когда пройдутъ цѣлыя поколѣнія или столѣтія; да, въ сущности, развѣ такая душа и нуждается въ какой-нибудь наградѣ? Развѣ цѣль и стремленіе ея жизни состоитъ въ томъ, чтобы за свой героизмъ получить всевозможныя матеріальныя блага, пользоваться роскошной и удобной жизнью и быть, по общепринятому понятію, счастливой въ этомъ и будущемъ мірѣ? Я отвѣчаю рѣшительно, что нѣтъ. Все духовное пріобрѣтеніе новѣйшей эпохи заключается именно въ признаніи того, что геройская душа при полной ясности ума и сердца можетъ на этотъ вопросъ отвѣтить рѣшительно: нѣтъ.
Братъ мой, мужественный человѣкъ отдаетъ свою жизнь, а не продаетъ ее. Какой цѣной довольствовался бы ты, напримѣръ? Справедливой платой за жизнь была бы вся совокупность Божьяго творенія, вся вселенная и вся вѣчность. Жизнь для тебя все, и за нее ты желалъ бы все получить. Ты, безразсудный смертный, или, вѣрнѣе, ты, жалкій безсмертный, который въ тѣсной темницѣ плоти кажешься здѣсь такимъ неразумнымъ, никогда, однако, не можешь продать свою жизнь или часть ея за удовлетворительную плату; отдай ее, какъ царственное сердце, отдай ее даромъ, и тогда ты въ извѣстномъ смыслѣ получишь всю должную за нее плату. Герой, — а развѣ каждый человѣкъ, благодаря Бога, не имѣетъ задатка героя? — герой всегда долженъ такъ поступать во всѣ времена и при всевозможныхъ обстоятельствахъ. Въ самый геройскій и въ самый негеройскій вѣкъ онъ долженъ сказать, какъ Бёрнсъ гордо и смиренно говорилъ о своихъ шотландскихъ пѣсняхъ (этихъ маленькихъ росинкахъ небесной мелодіи, въ вѣкъ, когда было такъ много немелодичнаго): «Клянусь небомъ, онѣ будутъ или безцѣнными, или ничего не стоющими. Деньги за мой незначительный трудъ въ размѣрѣ, необходимомъ для того, чтобы продолжать работать, — да, мнѣ это необходимо, если вы не намѣрены отправить меня на тотъ свѣтъ прежде, чѣмъ я выполню всю работу, но не говорите мнѣ о жалованьи, о рабочей платѣ».
Я знаю одно, что никогда на. землѣ отношенія между людьми не опредѣлялись исключительно рабочей платой. Когда вся жизненная мудрость сводится къ пріобрѣтенію прибыли, къ laisser faire, къ спросу и предложенію, всегда можно смѣло ожидать, что обществу грозитъ погибель.
И вотъ тогда-то и являются подобныя экономическія и философскія системы, такъ какъ философія служитъ человѣку обыкновенно оправданіемъ его образа дѣйствій, а логика является изящной политурой, при помощи которой разсудокъ старается прилично прикрыть безсознательные и темные проступки человѣка. Такія теоріи, повторяю, какъ и евангеліе мамоны, — эта новѣйшая заповѣдь міра, — производятъ только внѣшній переполохъ, даютъ нѣкоторымъ какъ бы примиряющее ихъ удовлетвореніе, но, въ сущности, служатъ самыми вѣрными предвѣстниками скорыхъ, радикальныхъ преобразованій. Когда общество начинаетъ такъ фантазировать, нужно ожидать, что старый строй его близится къ концу и что оно впало въ старческое безсиліе. Большинство общественныхъ формъ, смерть которыхъ я прослѣдилъ за послѣднія 3,000 лѣтъ, погибало именно такимъ путемъ. Такъ какъ все идеальное, истинно-благородное исчезало въ нихъ и оставался только голый эгоизмъ, хищническая жажда наживы, то долѣе существовать онѣ не могли. Древнѣйшая богиня судьбы, праматерь вселенной, неизбѣжно присуждала ихъ къ вымиранію. Довольно странно, что люди тогда-то, какъ я обыкновенно замѣчалъ, и придумывали своего рода «послѣобѣденную философію», довольно легковѣсную и отчасти пріятную, напр., теорію спроса и предложенія или чего-нибудь въ этомъ родѣ, которую они развивали въ часы жеванія и пережевыванія, называемые ими часами обдумыванія. Тутъ они успокоивали свою совѣсть, говоря: «это хорошо, и вполнѣ въ порядкѣ вещей, что ты душа не человѣка, а хищнаго коршуна»; и предсмертныя муки наступали тѣмъ скорѣе, чѣмъ менѣе они ихъ ожидали. Денежное вознагражденіе никогда не могло въ теченіе долгаго времени служить связующимъ звеномъ междучеловѣческихъ отношеній. Денежная плата никогда еще не восполняла всѣхъ обязанностей, которыя человѣкъ имѣетъ по отношенію къ своему ближнему, и не восполнитъ ихъ во вѣки вѣковъ. Объ этомъ стоитъ серьезно подумать. Двойная бухгалтерія вещь замѣчательная и многое она опредѣляетъ самымъ точнымъ образомъ, но и богиня рока тоже ведетъ свои записи въ небесной канцеляріи, и вещи происходятъ въ этомъ мірѣ, по выраженію моихъ друзей Мошлемовъ, согласно тому, какъ онѣ записаны рокомъ на его «желѣзныхъ листахъ». Вы, по всѣмъ вѣроятіямъ, довольно аккуратно посѣщаете церковь. Въ свободныя минуты, когда скучный проповѣдникъ произноситъ свою проповѣдь, не заглядывалили вы когда-нибудь въ Новый Завѣтъ и въ тѣ разсчеты, которые встрѣчаются тамъ у всѣхъ четырехъ евангелистовъ? Я нахожу, что и тамъ есть своего рода расплата, что тамъ подведены тоже итоги за сдѣланную работу и получаемая награда заслуживаетъ глубокаго вниманія. Именно такая расплата, только въ меньшихъ размѣрахъ, происходитъ ежеминутно и здѣсь, на землѣ, и между нею и итогами, подведенными въ главныхъ книгахъ конторы Плутсона, существуетъ громадная разница. И это должно бы научить насъ, кичащихся своей разсудительностью, по крайней мѣрѣ, одной или двумъ истинамъ и прежде L всего тому, что все человѣческое должно обладать идеаломъ, своего рода душой, предохраняющей отъ тлѣнія.
Замѣчательно, какъ эта душа придаетъ красоту самымъ безобразнымъ лицамъ, какъ она постепенно, безустанно измѣняетъ, преобразовываетъ даже самое безобразное тѣло, которое, въ концѣ-концовъ, является прекраснымъ и «въ извѣстной степени даже божественнымъ». О, если бы вы могли этого золотого тельца, эту мамону свергнуть съ алтаря и на мѣсто ея поклоняться Богу въ духѣ и истинѣ! Но тѣмъ или инымъ путемъ она должна быть и будетъ свергнута.
Бороться, напр., какъ я часто повторяю, бороться стальными смертоносными орудіями есть занятіе безспорно гораздо болѣе гнусное, чѣмъ работа, съ какой бы точки зрѣнія мы это ни разсматривали. И все-таки посмотрите, какъ изъ этой борьбы во времена скромнаго аббата Самсона возникъ такой феодализмъ, такое славное рыцарство, которое воспѣвалось не разъ вплоть до послѣдняго времени. Развѣ это не было одно изъ необычайныхъ и даже невозможныхъ чудесъ? Въ подлунномъ мірѣ нѣтъ зрѣлища болѣе безобразнаго, чѣмъ видъ двухъ людей со взорами, блестящими адскимъ пламенемъ, съ оскаленными зубами рвущихъ другъ у друга мясо и превращающихъ драгоцѣнныя, живыя, одушевленныя тѣла въ безжизненныя кучи гніющихъ труповъ, пригодныхъ только для удобренія почвы подъ свекловицу. Какъ же могло изъ этого возникнуть не рыцарство, возникнуть что-нибудь не вполнѣ отвратительное и адски-безобразное? Этотъ вопросъ стоитъ того, чтобы о немъ серьезно подумать.
Человѣкъ рожденъ для борьбы и его вѣрнѣе всего можно было бы назвать борцомъ по природѣ, жизнь котораго есть вѣчная битва подъ руководствомъ истиннаго полководца. Борьба для человѣка неизбѣжна, — то борьба съ нуждой, съ безплодіемъ, съ топями и болотами, съ заросшими лѣсами, съ растрепаннымъ хлопкомъ, съ безумными представленіями своихъ бѣдныхъ собратій.
Безумныя представленія возникаютъ въ мозгу моего бѣднаго собрата человѣка и побуждаютъ его предъявлять ко мнѣ права, не имѣющія никакого разумнаго основанія. Каждая борьба есть вздымающаяся пыль двухъ силъ, изъ которыхъ каждая мнитъ себя наиболѣе сильной и справедливой. Въ борьбѣ превращается въ прахъ ихъ смертная часть, распадаясь на отдѣльные атомы, и, когда все кончено, тогда безсмертное, истинное и дѣйствительное выступаетъ побѣдителемъ. Это во-первыхъ.
Во-вторыхъ, я хочу обратить вниманіе на то, какая разница существуетъ между образомъ дѣйствія честнаго, благороднаго рыцаря и подлаго, безбожнаго морского разбойника. Цѣль у обоихъ одна и та же — побѣда. Но глубоко въ сердцѣ благороднаго человѣка запечатлѣно, что онъ созданъ невидимымъ, но справедливымъ богомъ, и что божественная справедливость, — и только она одна, — при всѣхъ кажущихся противорѣчіяхъ, должна, въ концѣ-концовъ, одержать побѣду. Это сознаніе имѣетъ громадное значеніе; оно всегда живо въ благородномъ человѣкѣ, какъ душа въ грубой оболочкѣ (Caliban) тѣла, какъ небесный лучъ, творческое Fiat-Lux среди пустыннаго земного хаоса. Если ты хочешь одержать побѣду, то долженъ быть силенъ не только физически, но имѣть и мужественное сердце, и благородную душу. Ты не долженъ страшиться ни страданій, ни смерти, не можешь дорожить ни покоемъ, ни жизнью своей. Въ разгарѣ яростнаго боя ты не долженъ забывать ни о великодушіи, ни о справедливости, и если хочешь одержать побѣду, то долженъ оставаться рыцаремъ, а не грабителемъ. Это правило всякой борьбы: и съ безуміемъ своихъ собратій, и съ растрепаннымъ хлопкомъ, и со всѣмъ, что выпадаетъ на долю человѣка въ этой жизни.
Энтузіазмъ, самоотверженность, небо, адъ и т. п., — все это было справедливо въ въ былыя времена, когда люди были глупы, говорятъ мнѣ, но мы все это измѣнили, «nous avons changé tout cela», какъ говоритъ докторъ у Мольера. Хорошо, если вы перемѣстили сердце на правую сторону, а легкія на лѣвую, если весь вашъ героизмъ состоитъ только въ желаніи послаще поѣсть, а въ душѣ вашей нѣтъ мѣста ни для безконечной надежды, ни для благоговѣнія; если небесная тишина не имѣетъ властнаго велѣнія надъ вами, такъ какъ въ ней не слышится синайскаго грома, если узами, связующими васъ, могутъ служить только веревки висѣлицъ, то вы дѣйствительно все измѣнили, и такому порядку вещей, какъ и вамъ, грозитъ только бездна и полное уничтоженіе. Да, такой гадкій и нищенскій міръ не заслуживаетъ ничего лучшаго, и я бы не сталъ спасать его отъ уничтоженія. Пустота и небесная лазурь будутъ гораздо красивѣе и удобнѣе для всѣхъ насъ. По крайней мѣрѣ, я безусловно отказываюсь жить въ качествѣ такого патентованнаго аппарата, переваривающаго только пищу, или въ роли болвана для майскихъ праздничныхъ одеждъ.