«Аполлонъ», № 7, 1911
Claude Monet.
Въ исторіи французской живописи нашего времени конецъ ХІХ-го столѣтія ознаменовался дѣятельностью не художниковъ «офиціальныхъ» Салоновъ, какъ, напримѣръ, Бонна или Ла-Тушъ, или Симонъ и Коттэ, — художниковъ посредственной формы и посредственныхъ красокъ; живопись нашего времени «не сдѣлана» также ни великимъ Пювисомъ, ни Казеномъ, ни Фантэнъ-Латуромъ, ни даже Уистлеромъ, — людьми, стоявшими слишкомъ далеко отъ окружающей ихъ жизни, отъ ея увлеченій, отъ ея ошибокъ, слишкомъ ушедшими въ искусство прошлаго, слишкомъ увлеченными и, я сказалъ бы, слишкомъ подавленными имъ; — живопись нашего времени, нашихъ настроеній, нашихъ дней, идущая рядомъ съ нашей поэзіей и литературой, есть результатъ дѣятельности сначала Эдуарда Манэ, а затѣмъ — Клода Монэ, Писарро, Сизлэ, Ренуара, Дега, Берты Моризо, Сезанна, Вамъ-Гога, Сёра, Гогэна. Точно такъ же какъ живопись предшествующей четверти столѣтія, до 80-хъ годовъ, есть въ сущности одинъ Курбэ, — такъ и живопись нашихъ дней сдѣлана этими послѣдними, — художниками истинной формы, гармоніи красокъ, ихъ ласковой силы, ихъ красивой правдивости, ихъ яркаго пѣнія. Все, что теперь намъ кажется обыкновеннымъ, легко исполнимымъ, необходимымъ въ каждой хорошо и добросовѣстно сдѣланной, намъ современной, картинѣ, — наслѣдство тѣхъ, старшихъ, которые боролись, у которыхъ каждый новый день былъ — новые поиски, новыя усилія, новыя разочарованія, новое непониманіе и глумленіе толпы…
Жоржъ Сёра — основатель пуэнтеллизма или, какъ назвалъ Синьякъ «la division des tons». Въ 1884 году, на первой выставкѣ Indépendants, Сёра выставилъ «La Baignade», написанную въ 1883—1884 году. Это былъ очень большой холстъ, исполненный новой манерой, маленькими точками, мелкими, регулярными мазками не смѣшанныхъ, чистыхъ красокъ. Они были распредѣлены сообразно закону контрастовъ и дополнительныхъ цвѣтовъ. На разстояніи, подобно мозаикѣ, эти точки смѣшивались и давали впечатлѣніе опредѣленныхъ плановъ, ясныхъ и отчетливыхъ формъ. Въ 1886 году появилась, на 8-й выставкѣ Группы импрессіонистовъ, картина «Le Dimanche à la Grande Jatte» (1884—1886) — холстъ еще большаго размѣра и еще большій шагъ впередъ. Весь первый планъ былъ покрытъ густыми мазками зеленой краски, между которыми помѣщались другіе — оранжевые, красные и синіе. На платьѣ, лицахъ гуляющихъ людей, на черной собакѣ и бѣлой скатерти, попадались одни и тѣ же мазки: зеленые, синіе, оранжевые, темно-красные. Казалось, что художникъ, сдѣлавшій это, потерялъ всякое понятіе о тонѣ, о полутонахъ, о «валёрахъ», но нѣтъ, — на разстояніи небо уходило вдаль, трава зеленѣла, бѣлое платье казалось дѣйствительно бѣлымъ и все принимало свой обыкновенный, намъ привычный, видъ.
Теперь, рядомъ съ другими произведеніями Сёра, эти двѣ вещи кажутся почти черными, въ нихъ мало свѣта, мало свѣжести красокъ; позднѣйшія работы говорятъ о быстрыхъ успѣхахъ, сдѣланныхъ художникомъ за послѣдніе четыре года его жизни. Въ свое время, La Baignade и Le Dimanche à la Grande-Jatte имѣли огромное вліяніе, возбуждали нескончаемые споры. Импрессіонисты взяли кое что имъ нужное у пуэнтеллизма — принципъ контрастовъ, дополнительныхъ тоновъ, которые даютъ впечатлѣніе, смѣшиваясь въ глазѣ, оптически. Если въ концѣ семидесятыхъ годовъ, съ ихъ палитры исчезаютъ, «земли» и черная краска, и они покидаютъ свой очаровательный сѣрозолотистый, теплый тонъ и пріобрѣтаютъ эту манеру пробѣгающей по всему холсту кисти, которой самое высокое выраженіе — «руанскіе соборы» Монэ, то, несомнѣнно, здѣсь нужно видѣть, послѣдовательно, вліяніе не однихъ англичанъ, но и Сёра. Что касается Писарро, вліяніе Сёра слишкомъ очевидно, и вліяніе не только картинъ Le Dimanche à la Grande-Jatte и La Baignade, но и всѣхъ послѣдующихъ холстовъ, — набережныхъ Honfleur’а, Gravelines’а, со всей ихъ свѣтлой и воздушной красотой. Далѣе вліянію его живописи обязаны Лотрекъ, Морисъ Дени, не говоря о непосредственномъ продолжателѣ — Синьякѣ, на котораго нужно смотрѣть, какъ на популяризатора идей Сёра, превратившаго ихъ въ формулу, что влечетъ за собой, неизбѣжно, упадокъ.
Сёра началъ съ Ecole des Beaux-Arts. Большое упорство и хорошее знаніе мастеровъ спасли его отъ вліянія профессоровъ и школы. Изученіе мастеровъ убѣдило его, что одни и тѣ же законы управляютъ линіей, краской, композиціей, свѣтотѣнью, — столько-же у Рафаэля, сколько у Рубенса, у Микеланджело, у Делакруа: le rythme, la mesure, le contraste. Затѣмъ Chevreuil, Helingoltz, Rood дали нужныя знанія. Долгое изученіе Делакруа указало ему, что надо еще сдѣлать, чтобы исполнить предвидѣнное мастеромъ. Такъ онъ создалъ теорію контрастовъ. Нѣсколько сотенъ законченныхъ рисунковъ, потомъ множество этюдовъ были ея практическимъ примѣненіемъ, и привели къ «La Baignade». «Онъ употреблялъ, положимъ, ослабленные тона», говоритъ Синьякъ, съ сожалѣніемъ, потому что самъ пишетъ совершенно чистыми, слѣдуя слѣпо и по книгѣ, имъ-же самимъ написанной, наставленію учителя: «L’Art c’est l’Harmonie, l’Harmonie c’est l’Analogie des Contraires, l’analogie des Semblables, de tons, de teintes, de lignes; le ton — c’est à dire le clairet le sombre; la teinte — c’est à dire le rouge et sa complémentaire le vert, l’orange et sa complémentaire le bleu, le jaune et sa complementaire le violet… Le moyen d’expression, c’est le mélange optique des tons, des teintes et de leurs réactions (ombres) suivants des lois très fixes».[1]
Сёра, создавая пуэнтеллизмъ, la division des tons, исходилъ изъ того факта, доказаннаго Рудомъ, что механическое смѣшеніе красокъ на палитрѣ даетъ результатъ слабѣе того, какой получается при смѣшеніи тѣхъ же красокъ оптически, — слабѣе по силѣ цвѣта и по силѣ свѣта. Это доказывается при помощи извѣстнаго диска Maxwell’я и резюмируется формулой для кармина и зеленой, напримѣръ:
Между тѣмъ о Сёра ходила басня какъ о чудакѣ, который непремѣнно хотѣлъ ходить вверхъ ногами, потому что всѣ люди ходятъ вверхъ головой…
Синьякъ особенно возстаетъ противъ клички «пуэнтеллисты»: Діасъ называютъ «точечниками», — на самомъ же дѣлѣ наша эстетика очень далека отъ эстетики тѣхъ, кто смѣшиваетъ краски на палитрѣ и покрываетъ холстъ точками. Мы выдѣляемъ изъ каждаго тона его составляющія краски и размѣщаемъ ихъ затѣмъ чистыми, руководствуясь совѣтами Делакруа, традиціей и наукой. Насъ нужно назвать, скорѣе, «люминаристами», потому что мы ищемъ силу и яркость краски; и мы совсѣмъ не похожи на импрессіонистовъ: они — инстинктъ и мгновеніе, а мы — размышленіе и постоянство".[2]
«La Baignade» Морисъ Дени считаетъ шедевромъ. Въ этой картинѣ, правда, есть удивительное спокойствіе и простота, широкій взглядъ, охватывающій равно детали и общее, прекрасная размѣренность, равновѣсіе линій, композиціи, красокъ. Къ ней не хочется подойти близко, чтобы не нарушить то спокойное и торжественное, что происходитъ въ картинѣ. Между тѣмъ, какой обыкновенный сюжетъ: купающіяся дѣти. «Le Dimanche à la Grande Jatte», несмотря на значительные успѣхи въ примѣненіи новой теоріи, — въ рисункѣ, въ этой схематичности фигуръ, въ намѣренной неподвижности ихъ позъ, въ композиціи, — уступаетъ купанью". «Le Cirque» (1891), — неоконченный холстъ; въ немъ много характера и въ толпѣ зрителей, и въ наѣздницѣ, — но этотъ характеръ впадаетъ въ карикатурность. И эта картина уступаетъ, купанью* — въ ней нѣтъ наивности, непосредственности; здѣсь Сёра очевидно переживалъ постороннее вліяніе, и вліяніе это шло не изъ совсѣмъ чистаго источника. Я говорю о сюжетѣ, о выборѣ, о дисгармоніи между благороднѣйшимъ сочетаніемъ красокъ и формой, въ которой характеръ переходитъ въ карикатуру. Несомнѣнно, что эти три значительныя и столь разнородныя вещи представляютъ и самостоятельную, и вполнѣ современную попытку декоративной живописи. «Циркъ» весьма занимательное, весьма обдуманное, весьма тонкое «панно», родъ очень серіозной афиши, отъ которой, въ сущности, идетъ Лотрекъ, и вся современная афиша, и мѣсто этой вещи, конечно, украсить стѣну какого нибудь фойэ или бара. Вѣдь написалъ же Лотрекъ нѣсколько панно для балагана извѣстной La Goulu! Такъ же и картины — «Le Chahut» (пріобрѣтенная Берлинскимъ Музеемъ въ 1899 году) и «La Grande Jatte».
Сёра умеръ 32 лѣтъ. Грустно думать, что рѣдкой красоты, чудной души художники жили среди насъ, въ молчаніи, въ тишинѣ своихъ мастерскихъ, и мы этого не знали… Какіе чудесные пейзажи: Honfleur (1886 года), или эти спокойные каналы Гравелина — «Soir», «Direction de la mer», «Grand Fort Philippe» (1890 года)! Какъ свѣтло, радостно, какія удивительныя, нѣжныя небеса, нѣжные, далекіе, дальніе планы, отчетливые, рѣзкіе предметы на горизонтѣ, неопредѣленнаго, неуловимаго тона, далекіе и не то синіе, не то зеленые и сѣрые. Эти ясные, солнечные дни не рѣжутъ глаза своей силой: въ нихъ все свѣтло и отчетливо, все пропитано прозрачнымъ воздухомъ, все удалено отъ рамы въ глубину картины, все ласкаетъ глазъ. Эта поэзія солнечнаго дня, все рѣзко опредѣляющаго и обезцвѣчивающаго, такъ нелюбимаго Уистлеромъ. Поэзія воздуха и свѣта. Нѣтъ скуки въ этой симметричности линій, въ этой механичности пріема, въ этой правильности. Тонкое чувство истиннаго художника подсказало Сёра мѣру этого равновѣсія композиціи, линіи и цвѣта. Сёра создалъ свой стиль, — свой языкъ, свои формы, — свою природу. Онъ владѣлъ большимъ, рѣдкимъ въ наше время, знаніемъ своего ремесла, и при его дарѣ распредѣлять счастливо и прекрасно большія массы, большіе планы, большія линіи, при его ясномъ, методичномъ умѣ, при его тонкомъ, возвышенномъ чувствѣ природы, изъ него долженъ былъ выйти, если бы онъ не умеръ такъ рано, большой мастеръ стѣнной живописи.