Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского/Апрель/3

Жития святых по изложению свт. Димитрия Ростовского — 3 апреля
Источник: Жития святых на русском языке, изложенные по руководству Четьих-Миней св. Димитрия Ростовского (репринт). — Киев: Свято-Успенская Киево-Печерская Лавра, 2004. — Т. VIII. Месяц апрель. — С. 38—54.

[38]
День третий

Житие
преподобного отца нашего
Никиты Исповедника

Преподобный Никита происходил из Кесарии Вифинской[1] от благочестивых родителей. Отец его, по имени Филарет, лишившись супруги, отошедшей к Господу в восьмой день по рождении отрока Никиты, постригся в иночество; отрок же был воспитан матерью отца, еще находившеюся тогда в живых. Достигнув сознательного возраста и получив книжное обучение, преподобный Никита отдал себя на служение Богу. Сначала он проходил в церкви пономарское служение[2], упражняясь в чтении божественных книг, потом он удалился к некоему отшельнику Стефану, мужу добродетельному; получив от него достаточное наставление, преподобный Никита, по его совету, отправился затем в монастырь мидикийский, основанный преподобным Никифором, который был и игуменом в нем. Последний охотно принял Никиту, провидя в нем благодать [39]Божию, и постриг его в иноческий чин. Здесь преподобный Никита подвигами поста, смирения, послушания и вообще своею добродетельною жизнию вскоре превзошел всех иноков. Не прошло семи лет со дня поселения его в монастыре, как, по убеждению настоятеля, принял он сан пресвитера, в который и был посвящен святейшим Тарасием, Патриархом Цареградским. Тогда преподобный Никифор, ввиду своей дряхлости, вручил преподобному Никите, несмотря на его нежелание, управление монастырем вместе со старшинством. И правил преподобный Никита монастырем ко благу вместо отца своего Никифора, бдительно пася словесное стадо и умножая его примером своей добродетельной жизни: многие, слышав о его богоугодном житии, отвергались мира, приходили в обитель, ища наставлений преподобного Никиты на путь спасения, и оставались в ней. Благодатию Христовою, в течение немногих лет число братий увеличилось до ста.

Здесь был и блаженный Афанасий, дивный муж, воистину достойный почитания. Невозможно в кратких словах описать его добродетель и великую любовь к Богу, которую показал он при отречении от мира. Было в нем чему подивиться и самим Ангелам. Презирая для Бога этот мир и его похоти, блаженный Афанасий ушел тайно из дома родительского в один монастырь, желая начать иноческие подвиги; но отец его, узнав о том, с яростью поспешил в этот монастырь, взял сына, которого весьма любил, снял с него монастырское одеяние, присвоенное послушникам, и облек в светлые драгоценные одежды, а затем насильно отвел домой.

— Отче, — сказал ему отрок, — неужели этими дорогими одеждами ты думаешь заставить меня переменить мое намерение, когда мне весь мир ненавистен? ка́ѧ бо по́льза человѣ́кꙋ, а҆́ще мі́ръ ве́сь прїѡбрѧ́щетъ, дꙋ́шꙋ же свою̀ ѿтщети́тъ?[3].

Отец затворил его в отдельной горнице и всячески старался поселить в его душе любовь к миру. Но он, любовью к Богу побеждая любовь сыновнюю и пристрастие к суетному миру, совлек с себя мирские одежды, в которые был одет, и разорвал их на мелкие части. Увидев это, отец облек его в другие, еще более ценные — ибо был богат, знатен и славен. Отрок [40]поступил и с новыми одеждами, как с первыми. Такой поступок блаженного Афанасия привел отца его в великую ярость, он немилосердно бил Афанасия нагого — и раны во множестве покрыли тело его; плечи и хребет от жестоких ударов начали гноиться, так что врачам пришлось лечить его и обрезывать сгнившие части тела. Отрок же говорил:

— Если даже на куски раздробит меня отец мой, всё же не отлучит меня от любви Божией[4] и не отвратит от намерения моего.

Тогда отец умилился и после долгого плача сказал Афанасию:

— Иди, чадо мое, в путь добрый, избранный тобою, и да будет тебе Христос помощником и избавителем от всякой сети вражией.

Афанасий возвратился в прежний монастырь, принял на себя полный иноческий чин и настолько смирился, что в нем нельзя было заметить ни мирского слова, ни обычая, ни пристрастия к приобретению каких-либо предметов. Кроткий и смиренный нрав, тихое и ласковое слово, самое ветхое рубище для прикрытия тела отличали Афанасия; безмерной суровостью было проникнуто житие того, кто получил изнеженное мирское воспитание, как сын богатых родителей. Столь добродетельного мужа, проведшего много лет в трудах иноческих, привлекла в мидикийский монастырь любовь к преподобному отцу нашему Никите и слава его ангелоподобного жития; и для обоих преподобных, Никифора и Никиты, блаженный Афанасий был желанным собеседником и сожителем. По прошествии некоторого времени, Афанасий принял в монастыре, по просьбе их, должность эконома. Точно одна душа и один разум в двух телах, управляли монастырем блаженный Афанасий с преподобным Никитой, наставляя братий словом и примером на всякую добродетель, — на совершенное угождение Богу: они насаждали в братии любовь, поучали смирению, были бдительными стражами их чистоты, душевной и телесной, подкрепляли немощных и малодушных, стоящих утверждали, а падающих восстанавливали разнообразными наставлениями и увещаниями, а когда один из них бывал, по-видимому, суровым наставником, другой [41]являлся увещателем самым кротким и милостивым. Оба были любимы всеми, и братия принимали слово их, как исходящее из уст Божиих.

Но не до конца жила вместе двоица столь добродетельных наставников. Прошло несколько лет, и преподобный Афанасий в 26 день октября преставился ко Господу, причем обратился к братии с таким последним словом:

— По кончине моей вы вполне удостоверитесь, обрету ли я, хотя сколько-нибудь, благодати у Бога.

Когда преподобный Афанасий был погребен, то на гробе его, от самых его персей, вырос, по повелению Божию, кипарис, листья которого совершенно исцеляли всякие недуги. Потом и преподобный Никифор, создатель и первый игумен мидикийского монастыря, после многих трудов и болезней телесных, отошел ко Господу в 4 день мая. Так осиротел преподобный Никита, лишившись духовного своего отца, святаго Никифора, и любимого друга, преподобного Афанасия; немало скорбел он по обоих, ибо весьма любил их. Утешением в скорби служило ему твердое упование, что усопшие получили благодать и блаженную жизнь у Владыки Христа, Которому угодили добрым служением от юности.

По преставлении блаженного отца Никифора вся братия просили преподобного Никиту принять сан и именоваться игуменом: ибо, пока был в живых преподобный Никифор, святый Никита не принимал наименования и сана игуменского, хотя и управлял вполне монастырем вместо отца своего святаго Никифора, немощного от старости в течение уже многих лет. По усиленным просьбам братии и особенно по убеждением многих отцов других монастырей, он принял этот сан и получил благо[42]словение святейшего Патриарха Цареградского Никифора, бывшего преемником Тарасия[5]. К прежним трудам преподобный Никита присоединил новые, когда с помощью Божией стал править монастырем как игумен, заботясь о спасении вверенных ему душ. Прославляя угодника Своего, Бог даровал ему благодать исцелять недуги и изгонять бесов. Ознаменовав крестом одного отрока, немого от рождения, преподобный Никита возвратил ему дар слова; инока, помутившегося рассудком, исцелил помазанием святаго елея; одного из вновь принятых, бесноватого, молитвою избавил от бесовского мучительства, беса же, обернувшегося змеем, отогнал; другого, также бесноватого, освободил от духа лукавого — и многих страдавших лихорадкой, горячкой и иными различными болезнями чудесно исцелил пребывавшею в нем благодатию Христовою. Так жил он, угождая Богу, и достиг старости; пред концом же жизни своей явил себя доблестным исповедником и претерпел страдание за почитание святых икон.

В те времена еще не прекратилась ересь иконоборства. Осужденная святыми отцами Седьмого Вселенского Собора[6], она как бы обновилась, получив опять помощь от царской власти, от которой и началась. Первым из греческих царей-иконоборцев был Лев, третий из носивших это имя, прозванием Исаврянин; от него ересь иконоборческая получила силу и умножилась, как вредная болезнь. Он первый издал повеление отвергать иконы и, пользуясь своею царскою властью, многих побудил к неправому мудрованию; изгнав правоверного патриарха, святаго Германа, он возвел на престол единомысленного себе еретика Анастасия[7]. По смерти этого злочестивого царя вступил на престол сын его, Константин Копроним[8], еще сильнейший гонитель Церкви Божией: он не только отвергал святые иконы, но и святых угодников Божиих запретил именовать святыми, и мощи их вменял в ничто. Скажем [43]кратко: этот царь являлся христианином только по внешности, а в душе был вполне неверным жидовином. Пречистую Матерь Божию, высшую всякого создания, Защиту и Прибежище всего мира, он, окаянный, дерзал хулить, отвергая Ея пресвятое имя и Ея честны́е иконы; о ходатайстве же Ея к Богу, которым весь мир существует, он запретил и вспоминать. На укорение Богоматери он показывал мешок, полный золотых монет, и спрашивал предстоящих:

— Драгоценен ли этот мешок?

Предстоящие отвечали:

— Настолько драгоценен, насколько содержится в нем золота.

Высыпав из мешка золото, Копроним снова спрашивал:

— Ценен ли мешок теперь, без золота?

Ему отвечали:

— Какая же от него польза, когда в нем нет монет? Пустой мешок ничего не стоит.

Тогда Копроним говорил:

— Так и Мария: пока имела во чреве своем Христа, дотоле и была достойна почитания, а родив Его, лишилась этого почитания, и ничем не отличается от прочих жен.

О сквернейшие уста и язык нечестивейший! Какую хулу дерзал он возносить на Честнейшую всех Небесных Сил и Святейшую всех святых Матерь Создателя! Разве царица, родив царского сына, уже недостойна царских почестей? Разве мать царя только до тех пор почитается, пока носит царя в утробе? Горе окаянному хулителю, который ничем не отличался от хулителей — жидов богомерзких! И не только хулитель был сам таков, но и других льстивыми обещаниями и грозными запрещениями побуждал к таковому же нечестивому хулению, непокорных же и противящихся ему подвергал различным мукам, моря́ узами и продолжительным голодом, ужасными ранами терзая тело, усекая мечом, сожигая огнем, потопляя в глубине морской, — словом, всевозможными способами причинял нестерпимые муки и горькую смерть верным и истинным рабам Христовым. За это и сам страшною смертью изверг окаянную свою душу и при издыхании испустил горестный вопль:

— Заживо предан я огню неугасимому!

И тот, кто прежде хулил Пречистую Матерь Божию, теперь [44]повелел почитать Ее песнопениями — но, вполне отвергнутый Божиим милосердием, уже не обрел себе отрады.

Когда погиб (со срамом) этот мучитель, вступил на престол сын его Лев, четвертый из носивших это имя, также еретик-иконоборец, подобный своему отцу, но и он вскоре умер. После него приняла царство жена его Ирина[9] с малолетним сыном Константином. Она возвратила святой Церкви мир, созвав Седьмой Вселенский Собор для осуждения иконоборной ереси. Исполнилась радости вся Церковь Христова, приняв вместе с иконами первоначальное благолепие свое и увидев на престолах православных царей и архиереев. После Ирины царствовал Никифор, затем Михаил — оба православные. Потом вступил на престол Лев, по прозванию Армянин[10], пятый из носивших это имя. Подражая прежнему соименному с ним нечестивому Льву Исаврянину, он, подобно ему, воздвиг гонение на православных и святых, обновляя и восстановляя таким образом уже осужденную иконоборную ересь. Он искал себе помощников — единомысленных злоучителей, и нашел нескольких вельмож, из которых самыми приверженными иконоборной ереси были двое — Иоанн, прозванием Спекта, и Евтихиан; из лиц священнического сана он привлек на свою сторону Иоанна, прозванием Грамматика, нового Тертулла[11], — сосуд, избранный диаволом, и некоего Антония Силея; из иноческого чина — Леонтия и Зосиму, который несколько времени спустя был уличен в распутстве, наказан отсечением носа и постыдно умер, оставив по себе худую славу. С ними царь утверждался в зловерии, а они своими советами поощряли его на брань, которую он уже начал воздвигать против Церкви.

Собрав отовсюду из страны своей в Царьград архиереев и прочее духовенство, Лев призвал в свою палату Святейшего Патриарха Никифора со всем Освященным Собором, желая, чтобы пред его лицом и в присутствии всех вельмож они имели прения с вышеназванными единомышленниками царя и, пока еще тайными, еретиками. Сначала царь сам повел беседу [45]с православными; притворяясь православным, он взял с груди икону распятия Христова, которую имел на себе, лицемерно склонил пред ней голову и сказал святым отцам:

— Я с своей стороны ни в чем не отличаюсь от вас, ибо почитаю святую икону, как сами видите; но появились другие, которые учат иначе и говорят, что их путь правый. Пусть они явятся здесь пред вами, и путем вопросов и ответов да откроется правильное учение об иконах. Если они в споре окажутся более справедливыми, убедив очевидными доводами, что их мнение согласно с истиной, то вам до́лжно не только не противиться доброму делу, но даже способствовать ему; если же они будут вами побеждены и обличены в заблуждении, то пусть перестанут рассеивать пагубное учение. И тогда, как раньше, пусть останется прежнее учение об иконах. А я буду слушателем и судьею вашего обоюдного прения; ибо если мне подобает судить о меньших вещах, то насколько более должен я заботиться об управлении церковном? Выслушаю вас, должен выслушать и другую сторону, — и на чьей стороне будет, по моему убеждению, правда, той и последую.

Но Святейший Патриарх и с ним все архиереи отнюдь на это не соглашались; они не желали не только иметь прение с зломудренными еретиками, но даже и видеть их, не соглашаясь, чтобы те явились пред их лицо.

— Эта ересь уже рассмотрена и осуждена с проклятием святыми отцами Седьмого Вселенского Собора; нет нужды ее более рассматривать, и восстанавливать в Церкви то, что вполне ею отвергнуто.

Видя, однако, что царь весьма склонен к зловерию и помогает еретикам, святые отцы говорили с ним смело. Святый Емилиан, епископ Кизический[12], сказал:

— Царь! Если вопрос, для которого ты призвал нас, — рассмотрение о правой вере, — вопрос церковный, то подобает обсуждать его, по обычаю, в святой церкви, а не в царской палате.

Царь возразил:

— Но и я сын церкви и выслушаю вас как посредник и примиритель, чтобы, сообразив доводы обеих сторон, узнать самую истину.

[46]На это отвечал ему святый Михаил, епископ Синадский:

— Если ты посредник и примиритель, то почему делаешь не то, что подобает посреднику и примирителю? Собираешь противящихся учению Церкви, держишь в своей палате, даешь им смелость безбоязненно всех поучать, чтобы держались злочестивых догматов! А православные, страшась твоих грозных запрещений, даже в углах не смеют говорить что-либо в защиту Православия. Это знак не посредничества и примирения, а гонения и мучительства.

— Я, с своей стороны, — отвечал царь, — рассуждаю, как сказал, одинаково с вами; но так как до меня дошло, что есть сомнение относительно почитания икон, то мне подобает это не замалчивать, но стараться узнать истину. Какая же причина тому, что вы не хотите беседовать с противниками вашими? Очевидно, та, что вы невежды и не имеете тех свидетельств из Божественного Писания, которыми могли бы защищать ваше мудрование.

Тогда святый Феофилакт, епископ Никомидийский, сказал:

— Христос, икону Которого ты имеешь сейчас пред глазами, свидетель, что мы имеем бесчисленные доказательства нашей православной веры, утверждающие благочестивое почитание святых икон; но никто не слушает нас, и трудно нам иметь какой-либо успех в борьбе с державною рукою, с силою налагающею на нас запрещение.

Потом к царю обратился святый Петр, епископ Никейский:

— Как приглашаешь ты нас иметь прение с теми, кому помогаешь и с которыми вместе сам нападаешь на нас? Или неизвестно тебе, что если бы даже манихеев[13] ты ввел сюда и захотел бы им помогать, то и они под твоей защитой легко одержали бы над нами верх.

Еще более смелую речь произнес святый Евфимий, епископ Сардийский.

— Слушай, царь! Уже более восьмисот лет, как Христос Господь наш, сошедший на землю, всюду в церквах изображается иконописанием и почитается в Своем образе. Кто же настолько горделив, что дерзнет изменить или отменить преда[47]ние, столько лет хранимое в церквах и чрез святых Апостолов, мучеников и боговдохновенных отцов дошедшее до нашего времени? Апостол говорит: тѣ́мже ᲂу҆бѡ бра́тїе, сто́йте и҆ держи́те преда́нїѧ, и҆̀мже наꙋчи́стесѧ и҆лѝ сло́вом и҆лѝ посла́нїемъ на́шимъ[14]. И еще: а҆́ще а҆́гг҃лъ съ нб҃с̀е бл҃говѣсти́тъ ва́мъ па́че, є҆́же бл҃говѣсти́хомъ ва́мъ, а҆на́ѳема да бꙋ́детъ[15]. Поэтому и был собран, в благочестивое царствование Ирины и Константина, Вселенский Собор против первых еретиков-иконоборцев, и Сам Сын Божий перстом Своим отметил тот Собор; кто дерзнет что-либо из постановлении того Собора нарушить или уничтожить, да будет проклят.

Хотя слова эти и возбудили в царе страшный гнев, однако он слушал терпеливо, лицемерно притворяясь кротким. Дерзнул безбоязненно говорить и святый Феодор, ревностный церковный учитель, игумен Студийского монастыря:

— Царь! Не разрушай устроенного ко благу чина церковного. Говорит святый Апостол Павел: Бог дал в церкви ѻ҆́вы ᲂу҆́бѡ а҆пⷭ҇лы, ѻ҆́вы же прⷪ҇ро́ки, ѻ҆́вы же бл҃говѣ́стники, ѻ҆́вы же па́стыри и҆ ᲂу҆чи́тели, къ соверше́нїю свѧты́хъ[16], царей же не прибавил сюда Апостол. Тебе, царь, поручено править мирскими делами, государством и воинскими силами, о них и заботься, а церковное управление, по учению Апостольскому, оставь пастырям и учителям. Если же не сделаешь так, то знай, что если бы даже Ангел с Неба принес учение, противное нашей правой вере, то мы не послушаем его, а тем более тебя, бренного человека.

Тогда царь весьма разгневался и, сочтя слова святых отцов за хулу и оскорбление себе, обнаружил внутреннюю ярость, которую доселе скрывал под притворною кротостию. С бесчестием и оскорблениями удалив из палаты весь Освященный Собор, он несправедливо сверг затем с престола праведного пастыря — Святейшего Патриарха Никифора, так же поступил и с прочими православными архиереями и всех разослал на заточение в различные страны и места, равно и преподобного Феодора Студита. На патриарший цареградский престол возвел он одного из советников своих, мирянина Феодота, прозванием Касситера, верою еретика, человека греховной жизни, который как [48]бы для исцеления недуга своего (он говорил, что болен желудком), а на самом деле ради греха держал у себя некую рабыню, занимавшуюся врачебным искусством. Также и на других престолах царь посадил, по изгнании православных, своих зловерных лжеепископов и выбросил святые иконы из святых церквей. И началось вновь на православных такое же гонение за почитание икон, какое было раньше при Льве Исаврянине и сыне его Копрониме.

Царь-еретик Лев Армянин и единомысленный ему лжепатриарх Феодот созвали в Царьграде свое беззаконное сборище и, сами находясь под клятвой, прокляли православных, божественных и благословенных святых отцов, несогласных же с этим неправедным сборищем предавали разным мукам и смерти. Когда еретическое сборище окончилось, царь призвал к себе игуменов из главнейших монастырей, и в числе их божественного отца нашего Никиту, о котором мы повествуем. Сначала льстивыми речами он склонял их к своему зловерию, а потом, видя, что они не покоряются его воле, заключил их в различные темницы, каждого отдельно, и думал: как дальше с ними поступить?

И находился преподобный Никита много дней в смрадной темнице. Уже самое это смрадное темничное заключение было для святаго немалым мучением; кроме того, каждый день приходили к нему разные люди бесчинные и бесстыдные нравом и словом, недостойные даже имени человеческого. Хульными и срамными словами они бесчестили и укоряли святаго старца и причиняли ему великие обиды. Эти люди нарочно были подосланы еретиками; среди них самым злым был один, по имени Николай: он особенно печалил преподобного, оскорбляя его безумными и сквернословными речами, пока ему не явился во сне давно умерший отец его, сказав: «Оставь раба Божия». С того времени Николай перестал суесловить, и не только сам не докучал святому, но и другим не позволял докучать. Много дней провел преподобный в темничных страданиях; потом царь повелел отвести его на заточение в страну восточную, в город Масалеон. Была лютая зима, и много бед перенес старец в своих худых одеждах от мороза, снега и ветра. Притом и приставник, ведший его в изгнание, оказался жестоким, лишенным всякого сострадания человеком: он изнурял старца во [49]время путешествия, заставляя его спешить, чтобы в короткий срок пройти очень долгий путь.

Так же поступил царь и с прочими честны́ми игуменами, каждого отдельно послав в изгнание. Потом, размыслив в себе, что, держа в заточении тех, кто выше всякой скорби, он не только не достигнет успеха, но даже побудит их еще с большим усердием держаться своего учения, — царь, непостоянный умом, переменил свое намерение. Едва пять дней прожил преподобный Никита в Масалеоне изгнанником, как царь повелел его, а также и прочих игуменов, немедленно возвратить в Византию. Обратный путь был совершен еще скорее первоначального, так что святый от быстрого путешествия и от великой стужи едва остался жив. Когда все игумены были приведены в Византию, царь повелел оставить их под присмотром, пока не решит, каким способом привлечь их к единомыслию с собою. Прошла зима, святая Великая Четыредесятница и пресветлый праздник святой Пасхи; тогда царь отдал узников вышеупомянутому Иоанну Грамматику, точно диавольскими устами учившему красноречию, чтобы он мучил их, как хочет. Затворив в различных темницах каждого отдельно, он мучил их не меньше, чем язычники святых. Темницы были тесны, мрачны, смрадны и причиняли тяжкие страдания заключенным, не имевшим никаких удобств, даже постелей. Через малое оконце подавали им, как псам, нечистый и гнилой хлеб, лишь по восьми золотников на день, чтобы только не умерли они от голода, и мутную, зловонную воду. Содержа отцов в такой нужде, мучитель Иоанн думал победить их, или принудить к согласию с собою, или уморить. Еще к большей печали преподобного Никиты, злобный Иоанн захватил его бывшего ученика, только что достигшего юных лет, именем Феоктиста; он также заключил его в тяжкой темнице, мучил голодом и жаждой. Еретики, видя, что отцы готовы скорее умереть, чем отступить от своего правоверия, измыслили против них такую хитрость. Они сказали:

— Ничего иного мы от вас не требуем, кроме того, чтобы вы приобщились только один раз в церкви с патриархом Феодотом Святых Таин; более ничего делать не будете, и пойдете свободно каждый в свой монастырь, с своей верою и мудрованием.

[50]Введенные в заблуждение этим лукавством еретиков, отцы до некоторой степени склонились на их желание. Потом, убедившись в обмане, они вполне раскаялись и возвратились на благой путь. После того как каждого из них выпустили из особого темничного затвора и заключения, они пришли к преподобному отцу Никите и начали убеждать и молить его, чтобы он согласился вступить в общение с Феодотом и вышел из темницы. Святый Никита не соглашался оставить темничное заключение, переносимое им для Христа, и отнюдь не желал исполнять просьбу отцов; но отцы настояли, говоря:

— Невозможно нам выйти отсюда, а тебя оставить здесь: небольшого дела от нас требуют — только причаститься вместе с Феодотом; вера наша в нас останется. По рассуждению, в настоящих тяжелых обстоятельствах лучше разрешить себе малое, чем погубить всё.

Так они долго и докучливо настаивали и принуждали Никиту; преподобный, не из желания избежать страданий и не из боязни мук, но по прилежным мольбам отцов и почитая седины их, склонился помимо воли своей к их увещанием и вышел. Ему предстояли жизнь и смерть; и хотя он охотнее избрал бы смерть за Православие, чем жизнь, однако не ослушался в то время честно́й дружины, правая вера и добродетельная жизнь которой были ему известны.

Все вместе пошли к лжепатриарху; тот, чтобы удобнее уловить их к общению с собою, повел их в некое молитвенное место, нарочно украшенное иконами, чтобы отцы, при виде святых икон, заключили о правоверии патриарха. Там Феодот служил Литургию; они приняли причащение из рук его и слышали из уст его такие слова: «Кто не почитает иконы Христовы, анафема да будет». Патриарх сказал так не потому, что сам почитал икону Спасителя, но из лицемерия — пред отцами, чтобы они не сомневались иметь с ним общение. Потом, когда все разошлись по своим монастырям, преподобный Никита начал сердечно скорбеть, что имел общение с лжепатриархом Феодотом, лицемерным обманщиком: малое уклонение от правого пути святый вменял себе во всецелое заблуждение. Он задумал удалиться в иную страну и там каяться в своем прегрешении. Сев на корабль, он поплыл к острову, называемому Проконнис[17]. Но потом он рассудил в себе: [51]где было прегрешение, там должно быть и покаяние, — и вернулся в Византию.

Открыто ходя по городу, преподобный Никита безбоязненно учил людей держаться правых догматов, установленных святыми отцами Седьмого Вселенского Собора. Царь узнал об этом, призвал святаго к себе и спросил:

— Зачем ты не ушел в свой монастырь, как прочие игумены? Почему ты один остался самовольно, не повинуясь, как я слышу, нашему повелению? Или власть нашу ты вменяешь в ничто? Исполни повеление наше и иди в свой монастырь; если не пойдешь, я велю мучить тебя.

Святый кротко отвечал:

— Царь! В монастырь мой я не пойду, веры моей не оставлю, держусь и буду держаться моего исповедания; его держатся отцы мои, святые православные епископы, и без вины терпят от тебя изгнание, узы и многие беды, защищая Православную Церковь, в которой мы пребываем и утешаемся надеждой славы Божией. Знай же достоверно обо мне, что не из боязни смерти и не из любви к временной жизни я сделал то, чего не следовало делать, но ради послушания повиновался старцам и против желания: лишь исполняя их волю, вошел в общение с лжепатриархом Феодотом, о чем ныне жалею и в чем раскаиваюсь. Будь вполне уверен, что отныне нет у меня никакого общения с вами: держусь предания святых отцов, которое принял сначала. Делай со мной что хочешь и не надейся слышать от меня что-либо иное.

Царь, видя твердость его убеждения, отдал его некоему Захарии, начальнику царских палат, называемых Мангана, чтобы тот держал его под стражей до решения. Захария был муж добрый и благочестивый; он не только не причинял старцу никакого огорчения, но даже оказывал ему много почета. Потом царь послал преподобного Никиту в заточение на остров святой мученицы Гликерии[18]: этот небольшой остров назывался именем святой мученицы потому, что там лежали святые мощи ее и были созданы во имя ее великая церковь и монастырь, порученный еретичествующими властями некоему евнуху Анфиму. Этот человек отнюдь не отличался добротой — был волхв, святотатец, способный на зло, неприязненный, лукавый, гордый и немило[52]сердный; тамошние жители за лютость и злой нрав называли его Каиафой. Подобные люди назначались тогда для управления монастырями, чтобы, при поддержке мирской власти, всё изменять по своему произволу. Анфим принял присланного к нему святаго и, пользуясь властью, данной ему приславшими, усердно мучил его. Заключив угодника Божия в самую тесную темницу, он подвергал его беспрерывным мучениям, не позволяя ему даже выглянуть из темницы; сам носил ключ от нее и скудную пищу приказал подавать ему через очень узкое отверстие. Вожди еретиков много обещали этому Анфиму, если он принудит преподобного Никиту к единомыслию с ними, и окаянный из-за этого особенно досаждал святому, надеясь принуждением склонить его к еретическому мудрованию; но преподобный переносил причиняемое ему за благочестие зло с любовью; Бог же явил в нем чудесную благодать Свою и показал, что это муж праведный, святый и чудотворный помощник людям в бедах. Вышеупомянутый Захария, когда он по народным делам был послан царем во Фракийские страны, попался в руки варваров, которые отвели его в плен. Об этом узнал святый Михаил, епископ Синадский, также содержавшийся в темнице за Православие, он послал сказать преподобному Никите:

— Наш общий друг Захария связан и уведен в варварскую страну; прошу тебя, умоли о нем Бога, ибо ты это можешь.

Получив такую весть, святый глубоко опечалился и весь этот день не вкушал пищи, вечером же взял свечу у служащего ему брата Филиппа, зажег и всю ночь стоял на молитве, умоляя о плененном Захарии милосердого Бога, да освободит его из рук варварских. И было ему извещение от Бога, что вскоре Захария выйдет на свободу. Утром пришел Филипп, увидел, что отец светел лицом и радостен духом, и сказал ему:

— Отче! Вчера я оставил тебя весьма печальным и скорбным, а теперь вижу радостным. Прошу тебя, поведай мне причину этого перехода твоего от печали к радости.

Святый ответил:

— Я радуюсь, что мы вскоре увидим здесь друга нашего Захарию.

Так и было. Прошло немного дней; царь греческий заключил мир с варварами, и с обеих сторон начали размениваться пленниками. Посылая пленников на обмен, царь не имел в [53]виду Захарии, ибо уже узнал, что он держится догматов Седьмого Вселенского Собора, помогает православным; поэтому он оставил его в руках варваров, да погибнет там. Когда варвары отпустили многих греческих пленников, Захария же остался, предводитель варваров сказал ему:

— Хочешь ли идти на родину?

— И очень хотел бы, — отвечал Захария, — но царю нашему не угодно было избавить меня от этого плена.

Предводитель сказал:

— Я тебя освобождаю; иди согласно своему желанию.

Видя, что предводитель варваров так неожиданно милостив к нему, Захария познал, что Сам Бог устрояет это по молитвам святых отцов, которым некогда он оказывал добро. Исполнившись смелости, он сказал предводителю:

— Если угодно тебе отпустить меня на свободу, то даруй мне и другого пленника, единоименного мне и соотечественника, который вместе со мной был в узах.

Предводитель отвечал:

— Возьми и его, и идите оба с миром на родину.

Так был освобожден Захария. Прибыв с другом своим на остров к преподобному отцу Никите, он благодарил его за святые молитвы, ради которых Бог избавил их от варварского плена. Еще и другое преславное чудо сотворил этот святый отец: своею усердною молитвою к Богу избавил от потопления и вывел на сушу невредимыми трех братьев, которые, плавая по морю в одной ладье, среди ночи были внезапно застигнуты волнением. Так, находясь сам в узах пленником и бедствуя, он чудесно избавлял других от уз и бед.

Преподобный страдал в темнице шесть лет, до самой погибели богопротивного царя Льва Армянина. Когда последний был неожиданно убит своими воинами и вступил на престол Михаил из Аммории, прозванием Травлий, или Валвос, стали выпускать святых отцов из уз и заточений на свободу; тогда был освобожден и преподобный отец Никита, игумен Мидикийского монастыря, без пролития крови мученик, мужественный исповедник Православия, непобедимый воин Христов. Он не пошел в свой монастырь, а поселился в одном уединенном месте недалеко к северу от Византии, желая жить безмолвно. Там он после продолжительных страданий своих жил не[54]долгое время, но многие оказал чудесные благодеяния силою многоцелебной благодати. Пред кончиной своей, после всех перенесенных в изгнании многоболезненных страданий, заболел он уже в последний раз, причастился Божественных Таин в субботу, а в воскресенье на рассвете преставился ко Господу в 3 день месяца апреля[19].

О святой кончине его тотчас стало известно в столице и окрестностях. Вскоре из города и отовсюду собралось множество народа обоего пола и обоего чина, духовного и мирского, братия из Мидикийского и прочих монастырей, пришли и два епископа — святый Феофил Ефесский и святый Иосиф Фесалонитский; опрятав по обычаю честно́е тело святаго отца, они положили его в раку, отнесли на корабль и отвезли в Мидикийский монастырь. Блаженный Павел, епископ Плусиадский, с множеством иноков и мирян встретили тело на берегу, подняли на плечи и понесли в монастырь. На пути совершались дивные чудеса: недужные получали исцеления и одержимые избавлялись от духов лукавых; одна женщина, долго страдавшая кровотечением, лишь коснулась святых мощей преподобного, тотчас получила исцеление. При соборном пении Псалмов и подобающих песней положили преподобного по левой стороне паперти, в гробнице прежде почившего святаго отца Никифора, первого игумена той обители. И после погребения также совершались многие чудеса и подавались исцеления приходящим с верою, во славу Христа Бога нашего, во святых Своих прославляемого, Ему же со Отцем и Святым Духом да будет от всех честь и слава, и поклонение, ныне и всегда, и во веки веков, аминь.


В тот же день память преподобного Иллирика чудотворца и святых мучеников: Елпидифора, Дия, Вифония и Галика.


  1. Вифиния — северо-западная область Малой Азии, лежащая по берегам Черного моря, Босфора и Константинопольского пролива. Мидикийская обитель находилась недалеко от города Пруса, который стоял близ горы Олимпа; мидикийская обитель основана святым Никифором, присутствовавшим на VII-ом Вселенском Соборе (787 г.) в качестве ее игумена. Кесария Вифинская находилась между реками Риндаком и Апамеею.
  2. Пономари, или иначе парамонари, — то же, что наши причетники.
  3. Еванг. от Матф., гл. 16, ст. 26.
  4. Ср.: Посл. к Рим., гл. 8, ст. 35.
  5. Св. Тарасий был патриархом с 784 по 806 г., св. Никифор — с 806 по 815 г.
  6. Седьмой Вселенский Собор был созван в 787 г. в Никее императрицей Ириной, вдовой Льва IV. Собор, состоявший из 367 отцов, под председательством святаго Тарасия осудил иконоборство и восстановил иконопочитание.
  7. Лев III Исаврянин — 716—741, святый Герман † 730, Анастасий † 753. Засим до восстановления иконопочитания на константинопольском престоле сменились 10 патриархов, из которых 5 были иконоборцы.
  8. Константин V Копроним царствовал с 741 по 775 год.
  9. Лев IV царствовал в 775—780 гг., Ирина — в 797—802 гг.
  10. Никифор I царствовал в 802—811 гг., Михаил I — в 811—813 гг., Лев V Армянин — в 813—820 гг.
  11. Ритор (преподаватель красноречия) Тертулл поддерживал пред римским правителем Феликсом обвинение, возбужденное иудеями против Ап. Павла, и в речи своей позаботился прежде всего польстить Феликсу — якобы радетелю о нуждах иудеев (Деян. Апост., XXIV).
  12. Кизик — город, находившийся на одном из островов Пропонтиды, основанный за 5 в. до Р. Хр. милетцами.
  13. Манихеи учили, что в мире существуют два царства — добра и зла, находящиеся в постоянной борьбе друг с другом, а в человеке — две души, добрая и злая, что Христос не имел тела и страдал только видимо; допускали переселение душ.
  14. 2 Посл. к Сол., 2, 15.
  15. Посл. к Галат., 1, 8.
  16. Посл. к Ефес., 4, 11—12.
  17. Остров на Мраморном море, ныне Мармара.
  18. Память ее — 13 мая.
  19. В 824 году.