Жители небесных миров (Фламмарион)/2/6
| ← Пред. глава | Жители небесных миров. Часть II. Гл. 6 Луна все еще служить местом свидания для путешественников. — Человек на Луне, Годвина. — Мир Луны, Уилькинса. — Рай на Луне. Реита: Oculus Enoch et Eliae. — Странное смешение астрономических и религиозных понятий. (1638-1645). | След. глава → |
| Оригинал: фр. Les habitants de l’autre monde. — Перевод опубл.: 1862 г., перев. 1876 г. Источник: Камиль Фламмарион. Жители небесных миров. С.-Пб. Типография А. Траншели, 1876. Ч. 1-2; epizodsspace.airbase.ru |
Изобретение зрительных труб, сократив разстояния, возбудило в любознательных умах новое движение, не существовавшее ни в одном из веков, предшествовавших нашей эпохе. Со времени Христофора Колумба, воображение создавало сотни путешествий на Южные острова, на Индийские архипелаги и в страны антиподов; но в эпоху, до которой достигли мы, оно носится уже более высоким полетом и выступает из пределов обитаемаго нами мира: настал романический период нашей доктрины.
The man in the Moon, by Godvin. London, 1638. I'Homme dans la Lune ou le Voyage chimérique fait au Monde de la Lune, par Dominique Gonzalés, avanturier espagnol — Paris 1648.
Этот занимательный и, вместе с тем, очень простой разсказ есть произведение английскаго епископа Франциска Годвина, изданное по смерти автора, в 1638 году. Десять лет спустя, оно было переведено на французский язык Жаном Бодуэном, плодовитым переводчиком, которому мы обязаны переводом произведений Тацита, Светония, Тасса и Бэкона. Мы говорим „переведено,“ но напрасно искали-бы мы в труде Бодуэна буквальнаго перевода английскаго подлинника, вообще более положительнаго и серьезнаго. Французский автор следующим образом рекомендует читателю труд свой: „Очень может быть, что этот новый мир будет не лучше принят тобою, чем был принят некогда мир Колумба. Громадный американский материк, первую мысль о котором возъимел Колумб, впоследствии очень населился и хотя до тех пор он не был известен, но современем было доказало, что он не меньше остальных частей света. Если это не убедительно для тебя, то вспомни, что истины относительно антиподов казались некогда такими-же парадоксами, как и парадокс, будто на Луне существуют различные народы, которые управляются законами, вполне отличными от наших. Кажется, что разъяснение этих истин преимущественно предоставлено нашему веку.“
Фантастическое путешествие на Луну есть произведение Доминика Гонзалеса, севильскаго дворянина. В первой трети романа приведен живой разсказ о житейских невзгодах дворянина, о путешествии его к антиподам и о прибытии искателя приключений на пустынный остров св. Елены. Втечении года наш авантюрист жил с негром своим на острове, впоследствии прославленном великим именем. Не будучи в состоянии приручить туземцев, по той весьма простой причине, говорить он, что таковых там не оказывалось, он сталь искать общества птиц и диких зверей и преимущественно занялся приручением диких лебедей (gansas), которые водятся только в этой части света. Приучив их направлять полет свой к белым предметам, Гонзалес сталь употреблять их для переноски тяжестей, а впоследствии и собственной своей особы. После целаго ряда приключений, приводить которыя было-бы излишним, наш герой улетел, при помощи своих лебедей, с одного корабля, подвергавшагося крушению и очутился на вершине Тенерифскаго пика. В ту поры птицы эти, принадлежащия к числу перелетных, обыкновенно отлетают стаями и вот, вспомнив о своих обычных странствованиях, лебеди поднимаются, поднимаются... Но куда-же? Автор, сидевший на своей палке (в этом только и состоять его экипаж), и сам не знал куда; во всяком случае он сообразил, что удаляется он от Земли.
Первое, что узнал он во время воздушнаго путешествия своего, было то, что на известной высоте тела лишаются веса. Лебеди летели с страшною быстротою и для того, чтобы не умереть со страху, Гонзалесу необходимо было чисто-испанское мужество. Летел он целых двенадцать дней. С перваго-же дня его окружили злые духи, крайне перепугавшие лебедей; однакож он съумел поладить с ними, причем демоны оказались настолько любезными, что снабдили его съестными припасами и бутылкою канарийскаго вина на весь предстоявший путь. Поводимому, в эфирных пространствах человек не чувствует ни голода, ни жажды, так как Гонзалесу захотелось есть только по прибытии на Луну. Он хотел было вынуть из карманов полученныя им говядину, рыбу и вино, но к великому прискорбию своему не нашел там ничего, кроме сухих листьев, собачьей шерсти и других вещей, поименовывать который мы не станем из чувства приличия. Этим вполне выяснилось для него все коварство духов воздуха.
Во время переезда своего он удостоверился в движении Земли и окончательно убедился, что противники Коперника сами не знают, что говорят они. Гонзалес догадался также, что направляется он к Луне, потому что со дня на день последняя увеличивалась в объеме и вскоре он увидел ея горы и долины. Наконец, лебеди достигли атмосферы этого светила. Можно-бы спросить, каким образом путешественник, сидя на своей палке, со свесившимися вниз ногами и держа в руках веревку — так изображен он на гравюре, украшающей его образцовое произведение — мог сохранять такое положение втечение двенадцати дней и ночей. Но он ответит, что в такой позиции ему было столь-же удобно, как и на кровати с пуховиком.
Прежде чем прибыть на Луну, он равным же образом убедился, что люди, полагающее, будто над областью огня находится область воздуха — чистейшие неучи, никогда не видевшие того, что они утверждают. Прибыл он на Луну во вторник, 11-го Сентября и тихонько спустился на одну гору. (Повествователь не сообразил, что вступив в область притяжения Луны, он должен был упасть на Луну и лебеди никак не могли везти его).
Вот простейший способ путешествия на Луну. Современем многие отправятся туда, не подозревая даже, что то-же самое делалось со стороны их товарищей.
Посмотрим, какое впечатление произвел на Гонзалеса наш спутник.
Во первых, говорит он, я заметил, что подобно тому, как земной шар кажется там гораздо бóльшим, чем нам Луна, точно так и многие, видимые на Луне, предметы представляются в несравненно большем виде; смею даже сказать, что они в тридцать раз шире и длиннее, чем на Земле. Деревья на Луне на одну треть выше деревьев лесов наших; животныя тоже больше наших, хотя нисколько непохожи на последних, за исключением птиц, которыя улетают зимою из нашего мира и, вероятно, проводят это время года на Луне.
Наш искатель приключений ел листья и смотрел на своих милых лебедей, как вдруг его окружили какие-то люди, которых рост, вид и одежда показались Гонзалесу черезчур уж странными. Они различались по росту, но по большей части они в два раза выше нас; цвет лица у них оливковый, телодвижения странныя, а одежда до того нелепа, что невозможно определить ея покрой и материал. Нельзя также описать ея цвет: цвет ея не черный, не белый, не красный, не зеленый, не желтый, не голубой, а также и не состоять он из смешения всех поименованных цветов. Определить его столь-же трудно, как и объяснить слепому разницу между зеленым и голубым цветами.
Язык их музыкален и всеобщ. Таким образом, у всех обитателей Луны имя нашего героя, „Гонзалес“, произносится следующим образом:
-3.jpg)
Правитель страны, по имени Полинас, (насколько можно было заключить по звукам), есть важнейшее лицо в области; во всяком случае, он не больше, как простой князь. Необходимо заметить, что Луна находится под правлением одного монарха, которому подвластны двадцать девять князей, каждому из которых подчинены еще двадцать четыре других правителя. Полинас принадлежал к числу последних. Предание гласит, что королевская фамилия родом из нашего мира, откуда и явился первый монарх Луны, Ирдонозур; члены этой знаменитой династии живут по 30,000 лун, то есть 1000 лет. На каком основании автор сделал этот вывод — определить трудно.
На поверхности Луны ежедневно происходит одно достойное замечания явление. Когда человеку случается подпрыгнуть или сделать скачек, то, вследствие чрезвычайно слабаго дествия силы тяжести, он поднимается вверх на пятьдесят или шестьдесят футов и уже не опускается вниз, потому что находится он тогда вне сферы луннаго притяжения. Находясь на такой высоте, человек легко уже может путешествовать, помахивая только по воздуху опахалом.
Доминик Гонзалес был так ласково принят правителями, которых он посетил, что в величайшим трудом получил позволение вернуться на Землю. Он провел на Луне зиму с 1600 на 1601 год. Очень он удивился, что дни и ночи длятся там по полумесяцу; не меньше изумился он, узнав, что обитатели Луны спят втечение этого длиннаго дня, от восхода до заката Солнца. Они не могут переносить свет солнечных лучей, а потому и превращают ночь в день, так как Земля освещает их от первой четверти своей до последней. По заведенному обычаю, Гонзалес заснул при восходе Солнца и проспал пятнадцать дней.
В одно прекрасное утро король из рода Ирдонозура пригласил к себе Гонзалеса и потребовал у него разсказа на счет его дивных приключений. В числе подарков, данных королем герою нашему, находился брильянт, известный под именем луннаго камня и обладавший дивными свойствами. Будучи приложен к телу одною стороною, он делал человека легким; приложенный другою стороною — он увеличивал вес тела. Что касается камня, делающаго человека невидимкою, то, как кажется, обитателям Луны он столько-же известен, как и нам.
Обитатели Луны добры, не подвержены человеческим слабостям и долговечны. Ни кража, ни обман, ни убийства неизвестны у них. Даже по смерти они сохраняют превосходство своей природы: тела их нетленны и не подвергаются никаким переменам, так что каждое семейство хранит трупы своих предков. Для них смерть составляет переход к лучшей жизни; они радуются смерти непритворно, без всяких ужимок, говорит автор, не то что у нас. В большинстве подобных случаев, мы прикидываемся печальными, не будучи печальны действительно: если-же порою нам и взгрустнется, то вследствие личных наших интересов, а никак не потому, что лишаемся мы друзей.
В марте месяце 1601 года, трое из лебедей околели и путешественник наш стал побаиваться, что промедлив дольше, он лишится возможности добраться до Земли. Поэтому он поспешил распроститься с Полинасом, который поручил Гонзалесу поклониться Елизавете, королеве английской, славнейшей женщине своего века. Гонзалес обещал исполнить поручение и в четверг, 29-го числа, три дня после того, как проснулся он от сна, произведеннаго светом последней луны, он сел в свой экипаж, взял с собою драгоценные камни короля, несколько съестных припасов. и, в присутствии толпы зевак, дал волю своим диким лебедям.
Десять дней спустя он прибыл в Китай, где и стал выдавать себя за волшебника, воспользовавшись дивными свойствам камня, подареннаго королем Ирдонозуром. За анекдотическим путешествием этим следует произведение более серьезное.
A discourse concerning a new World and another Planet, in two books, by Wilkins. London 1640.
Le Monde dans la Lune, divisé en deux livres: le premier prouvant que la Lune peut etrê un Monde; le second que la Terre peut etrê une planète. Par le sieur de la Montagne. — Rouen, 1655 *).
Из двух поименованных сочинений, второе есть несомненно перевод перваго, с некоторыми только переменами, сделанными в виду католической Франции, к которой английский епископ Уилькинс относится порою очень непочтительно. Монтень не приводит ни заглавия, ни страны, ни автора „занимательной и исполненной прекрасных вещей книги, перевод которой он посвящает своему отечеству“; но сравнивая обе книги, мы немедленно-же убеждаемся в их полнейшей тождественности. Английский подлинник был издан в два приема, прежде чем появился он в одном томе. Первый трактат вышел в 1638 году, под заглавием: That the Moon may be a Planet, а второй — в 1639 году, под названием: That the Earth may be a Planet.
Одновременность появления сочинения этого с книгою Годвина, о которой мы уже упомянули, была причиною того, что Уилькинса обвиняли в плагиате в том смысле, что, подобно первому автору, он говорить о средствах, при помощи которых можно подняться на Луну. Обвинение это не может быть серьезно поддерживаемо в виду того, что между появлением обеих книг прошло немного времени; к тому-ж, Улькинс человек серьезный, смотрящий на предмет с точки зрения научной и религиозной и поддерживающий свои положения основательными аргументами, а Годвин, между тем, нисколько не заботится в своем романе о прочности основ, на которых покоится его произведение.
- ) Два тома in-12, с гравюрами и с замечательным по своей наивности фронтисписом, напоминающим несколько фронтиспис к книги Галилея — Dialogo. Представлен берег моря. Далекий горизонт обозначается линиею, где небо и Земля повидимому соприкасаются. Над горизонтом изображена планетная система. На берегу стоят три человека: Коперник, налево, держит в руках какую-то игрушку в виде Солнца и Луны; направо — Галилей держит телескоп, а Кеплер говорит ему что-то на ухо. На небесных орбитах изображены различныя божества: Венера на своей сфере, а Сатурн с косою балансирует, с грехом пополам, на последнем из кругов.
Произведение Уилькинса пользовалось некоторым успехом. Оно было переведено на французский язык в Лондоне, в 1640 году, под заглавием Decouverte d'un nouveau Monde a в 1713 году — на немецкий язык.
В произведении Уилькинса, как и во всех почти современных произведениях, замечается преобладающая мысль, от которой ни один современный автор не был свободен. На вопрос об обитаемости светил смотрели тогда не с научной, а с богословской точки зрения и ревностнейшие поборники этой идеи старались проводить убеждения свои не путем физической или физиологической аргументации, но путем более или менее легкаго соглашения их доктрины с духом христианизма. Дело шло не столько о вопросе, обладают-ли другие миры такими условиями жизни, каковы воздух, вода, деятели теплотворные и световые и проч., сколько о том, нет-ли в Библии текста, которым допускались-бы подобнаго рода мысли. Приведем из предисловия к книге одно место, свидетельствующее о преобладании таких воззрений.
„Есть люди, настолько суеверно-мнительные, говорит автор, и опасающиеся, что мнение о множественности миров и движении Земли противоречит религии и св. Писанию, так как мнение это, равно и мысль об антиподах, были отвергаемы некогда. Но эти люди позволять мне откровенно сказать, что если только не выколят они себе очей разсудка и не откажутся от здраваго смысла, то необходимо должны они согласиться и сознаться, что ни одно из упомянутых мнений не заключаем в себе ничего такого, что хоть-бы малеейшим образом противоречило религии, св. Писанию или требованиям разсудка. Напротив, такия мысли согласуются со всем этим и содействуют к вящшей славе Творца, чтó и можно усмотреть из чтения настоящего трактата, который разрешает все сомнения и недоумения и основательно отвечает на возражения и главнейшия аргументы, почерпаемые людьми разномыслящими в требованиях разсудка и в св. Писании“. Несколько дальше автор делает следующее наивно-остроумное замечание: „Если в столь трудных материях, работая в одиночку, без помощи и содействия, мне случалось ошибаться и делать промахи, то, с одной стороны, утешением служит мне надежда, что ученые охотно извинят меня и помогут мне, а с другой — что люди невежественные и не заметят этого.“
Приведенное нами место выясняет главную цель книги и, вместе с тем, свидетельствует в пользу большой независимости убеждний автора и его откровенности в ту эпоху, когда ничего не могло быть выгоднее притворства. Во всем сочинении своем он проявляет большую силу соображения и порою известную долю остроумия, тем более замечательнаго, что наивность наших предков является здесь в ея детском простосердечии. Писатели французский и английский относятся к числу либералов тогдашней эпохи и мы не можем не удивляться откровенности, с какою выражают они свои мысли.
Главнешия положения сочинения состоять в следующем: „Новость и странность этой идеи не служит еще достаточный доказательством ея ложности. При изследовании истин теологических, говорит автор, — самый верный метод состоит, главнейшим образом, в следовании авторитету божественному, представляющемуся нашей вере в столь ясной очевидности, в какой ничто не представляется нашему разсудку. Напротив, в вопросах философских было-бы ошибочно исходить из свидетельства и мнений чисто-человеческих и затем уже обращаться к истинам, которые могут быть выводимы из природы и самой сущности вещей. Неужели, говорят наши противники, неужели столь новое мнение должно вытеснить истину, которая путем предания прошла все века мира и не только была принята общим мнением, но и умнейшими из философов и людьми учеными? Неужели можно допустить, что достойнейшие из людей, чрез посредство которых Дух Святой изложил письменно священные глаголы и которым внушено было познание сверхъестественнаго, были неучи и что Давид, Иисус Навин, Иов и Соломон ничего не знали? На это я отвечу, что не следует считать каноническим все, вышедшее из под пера Отцев Церкви или одобренное мнением древних.
И он заканчивает следующими словами Алкиноя: „Всякий, занимающийся изследованием истины, должен сохранять за собою свободу философскую и не на столько раболебствовать пред мнением кого-бы то ни было, чтобы считать непогрешимым все сказанное другими. Мы должны стараться познавать вещи в их сущности, собственным опытом и путем всесторонняго изследования их природы, а не на основании того, чтó говорят другие“.
Однакож автор не думает (по крайней мере, он не говорит этого), чтобы библейский текст стоял вне науки и чтобы между первым и последнею существовало явное противоречие. Уилкинс усвоивает себе способ аргументации, к которому прибегают и в настоящее время, в виду защиты подобных мыслей: библейский текст можно истолковывать самым различным образом, но, во всяком случай, мы должны полагать, что св. Дух соразмеряет слова свои с ложностью наших понятий и говорить о вещах не по их сущности, а по тому, какими оне представляются нам.
Такое соображение можно применить к следующим библейским выражениям: „пределы неба“; — „основы Земли“; — „Бог поставил Землю на водах“; — „два светильника небесные“ и проч.; выражения эти следует истолковывать не буквально, а в их общем смысле. Несмотря однакож на полное желание устранить все представляемыя библейским текстом трудности, наш автор по временам находится в очень неловком положении.
Многие ученые впадали в величайшия заблуждения, желая почерпать в св. Писании истины физическия. Так поступали ученые Евреи, доказывавшее, что кость ноги великана Ога (Og) имела в длину три лье и что Моисей (ростом был он четырнадцати локтей и держал он в руке копье в десять локтей длиною), подпрыгнув вверх на десять локтей, поднялся только до лодыжки сказаннаго великана. Люди, желавшие объяснить, каким образом бык Бегемот мог съедать ежедневно траву, покрывавшую тысячу гор, утверждали, будто ночью выростало столько травы, сколько было съедено ея днем. Тоже самое можно сказать и о лягушке, величиною в селение о шестидесяти домах, каковая лягушка была съедена огромною змеею, а последняя — еще более дивною вороною; поднявшись в воздух, последняя затмила Солнце и весь мир погрузила во мрак. Если вам угодно, говорит автор, узнать имя этой птицы, то справьтесь в 50 псалме, стих II, где она названа , т. е. птицею гор. Повидимому, прибавляет он, она была несколько с родни другой птице, которой повествуют, будто ноги ея отличались такою длиною, что достигали оне до дна морскаго. Но если-бы в сказанное море мы бросили топор, то он дошел-бы до дна не прежде семи лет.
Все, придерживавшиеся буквальнаго толкования Библии, впадали в подобныя-же, более или менее значительныя несообразности. К числу таковых принадлежат утверждавшие, будто над звездною твердью находится область вод. Такого мнения придерживались: Филон, Иосиф, Юстин мученик, св. Августин, св. Амвросий, св. Василий, почти все Отцы Церкви, Бэда, Страбус, Дамаскин и Фома Аквинский. Юстин-мученик объясняет даже, что необходимо это для того, во первых, чтобы освежать и умерять жар, производимый движением плотных сфер, почему Сатурн и холоднее прочих планет и, во вторых — чтобы сплотить и скрепить небеса, так как вследствие частых и сильных ветров последния могли-бы распасться и смешаться одно с другим. Разсуждавшие о сферичности и несферичности небес, тоже носились в области фантазий .
Иные, по поводу следующих слов Библии: „Рука моя распростерла небеса подобно шатру, да будут они обитаемы;“ И Я повелевал их воинством“, — старались доказать, что светила обладают способностью мышления или разумом. Только разумныя существа, говорят они, могут подчиняться велениям, следовательно у светил душа разумная. Такого мнения придерживались Филон и многие из раввинов, прибавляя еще, что звезды вечно воспевают славу Господа, по словам Иова: „И поют звезды утренния“ и проч.
Необходимо, значит, допустить, что ни Ветхий, ни Новый завет не имеют никакого отношения к истинам физическим и не следует извращать слов св. Писания для того только, чтобы извлечь из них что-либо клонящееся в пользу науки. Св. Писание, в его прямом и естественном значении, не утверждает ни движения, ни неподвижности Земли.
Остроумный автор устраняет таким образом, одни за другими, многия из затруднений, представляемых толкованием Библии последователям новой доктрины, затруднений, которыя и в наше время выставляют нам на вид закоснелые диссиденты, старающиеся оправдать неточныя библейския выражения, в роде следующих: „два конца мира“, — „середина Земли“, — „столбы неба“ — „неподвижность Земли“ и проч. Мы не будем настаивать на подобнаго рода аргументах, тем более, что для представления в истинном свете догматических, возбуждавшихся в ту эпоху, споров, потребовались-бы многие томы, особенно при желании приводит дословно вопросы и ответы. Впрочем, эта сторона предмета много утратила своего значения и важности втечение двух последних веков, так что в наше время главнейший интерес ея заключается в исторической ея занимательности, а не в отношении к ея к совести. Ко всему вышеприведенному мы можем присовокупить еще так называемые, аргументы „приличествования“, бывшие в большой чести в сказанную эпоху.
Прилично, говорить Фромон, чтобы ад, находящийся в средоточии Земли, был, по возможности подальше от пребывания блаженных. Но небо, обитель блаженных, концентрично с звездным небом, следовательно Земля необходимо должна находиться в центре сферы этой, а затем — и в центре вселенной. Можно-ли устоять против силы такой аргументации и очевидности следующаго толкования: дела человеческия нередко называются в Библии „делами, совершающимися под Солнцем“, следовательно Земля находится под Солнцем и гораздо ближе к центру вселенной, чем Солнце!
Законы приличествования, сказали мы, были тогда в большой чести и даже самые независимые умы не решались отступать от них. Сам Кеплер приносил им жертвы и следуя им, он открыл свои три безсмертные закона, после тридцатилетних изысканий над симметрическими геометрическими фигурами. Поэтому нельзя ожидать, чтобы наш автор стоял выше их. Есть заблуждения, присущия известному веку, но распознать их никто не в состоянии. Кеплер не допускает больше шести планет на том основании, что ненужно более шести отношений, именно столько, сколько есть правильных геометрических тел. Если книга, о которой идет речь, помещает Солнце в центре вселенной, то потому только, что такое место ему прилично.
Из числа множества возражений, приводимых против мысли о движении Земли (мы не касаемся перваго из них, основаннаго на наблюдении видимых явлений), упомянем только о силе центробежной, вследствие которой все предметы должны разлететься в воздухе. Коперник полагал устранить возражение это сказав, что так как движение Земли есть движение естественное, а не искуственное, то и не может оно, подобно последнему, производить насильственнаго действия. Наш автор, соглашаясь с доводом этим, вместе с Гольбергом отвечает очень остроумным соображением. Если вы предполагаете, что мир светил вращается с страшною скоростью, которою вы наделяете его, то можно-ли надеяться, чтобы незаметная точка Земли вращалась вместе со всем остальным? Вот еще пример наивности некоторых возражений по поводу естественнаго и искуственнаго движении, о которых мы только что упомянули. Допустим, говорит один из противников, что движение — это естественно по отношению к Земле, но в таком случае оно не может быть естественным по отношению к городам и зданиям, потому что как те, так и другия — искуственны! На это наш остроумный писатель отвечает только: „Хе, хе, хе!“
Итак, предки наши не меньше нас посмеивались над благодушными замечаниями, противополагавшимися порою их воззрениям.
Все предъидущия сображения находятся в трактате: „ Что Земля может быть планетою“; но вот мысли, касающияся Луны. По нашему мнению, нельзя лучше выяснить идею сочинения Уилькинса, как представив перечень главнейших его положений. Если перечень этот несколько и монотонен, за то он ясно и кратко излагает последовательность мыслей, входящих в систему аргументации автора; если он не блестящ, то незатейливость его дает, по крайней мере, все обещанное ею. Вот положения эти:
Идея множественности миров не противоречить ни законам разсудка, ни догматам религии;
Небеса не состоят из вещества настолько чистаго, чтобы оно сообщало им нетленность;
Луна есть тело плотное, твердое и темное и само по себе оно не обладает светом;
Многие философы, как древние, так и новейшие, допускали возможность существования на Луне другаго мира, что выводится из положений людей, придерживавшихся противоположнаго мнения;
Пятна и светлыя места, замечаемыя часто на Луне, указывают на разницу, существующую там между морями и сушею;
На Луне есть высокия горы, глубокия долины и обширныя поля;
Атмосфера или сфера грубаго воздуха из паров непосредственно окружает Луну;
Подобно тому, как мир этот служить для нас Луною, так точно земной шарь есть Луна того мира;
По всем вероятиям, в мире Луны совершаются такия-же явления, как и в нашем;
Очень может быть, что лунный мир обитаем, хотя и нельзя с точностию определить природу его обитателей;
Быть может, кто-либо из потомков наших найдет средетво перенестись в мир Луны и войти в сношения с его обитателями.
Таков вкратце метод, которому следуют Уилькинс и Монтень. Последния две главы представляют для нас живейший интерес, так как в этой именно части сочинения главнейшим образом выступает наружу вся оригинальность книги. Вот слова автора:
„Поговорим о временах года и явлениях, относящихся к этому миру, я должен сказать несколько слов и о его обитателях, на счет которых можно возбудить множество трудных вопросов, а именно: не менее-ли удобен для обитания мир Луны, чем наш мир, как полагает Кеплер? От семяни-ли Адама произошли его обитатели? Находятся-ли они в состоянии блаженства и какими способами достигают они спасения души? Я ограничусь здесь изложением того, что вычитал я в сочинениях авторов относительно этого предмета.
„До сих пор на счет этого не сделано ни одного открытия, на котором мы могли-бы возвести здание наших предположений. Во всяком случае, можно полагать, что на планете этой существуют жители; иначе к чему природа наделила-бы ее всеми удобствами жизни, как заметили мы это выше? Не возразят-ли нам, что на Луне слишком сильный, невыносимый жар? Но продолжительныя ночи охлаждают одно из полушарий Луны и Солнце долго не может нагреть его; кроме того, оно охлаждается частыми, перепадающими там в полдень дождями. Куза и Кампанелла такого мнения; они полагают, что на Луне существуют люди, животныя и растения. Но Кампанелла не может с достоверностью сказать, люди-ли это или какия-либо другия существа. Если это люди, то он полагает, что они непричастны первородному греху; но, может статься, им свойственны грехи, подвергающие их несовершенствам равным нашим и от которых, быть может, обитатели Луны искуплены таким-же способом, как и мы, т. е. смертию Иисуса Христа. Кампанелла полагает, что в таком смысле должно понимать слова апостола: „Бог соединил в Иисусе Христе все сущее в небесах и на земле.“ Но не осмеливаясь легкомысленно относиться к истинам божественным и истолковывать выражения эти согласно с внушениями фантазии, я не думаю однакож, чтобы мнение Кампанеллы в чем-либо противоречило св. Писанию, а равным образом, чтобы им доказывалось что-либо. Следовательно, самою правдоподобною является мысль Кампанеллы, что обитатели луннаго мира не люди, а какия-то другия существа, имеющия с нами некоторое соотношение и сходство“.
Заметим, по поводу этих слов Кампанеллы, что главнейшие писатели, входящие в обозрение наше, вместе с своими собственными идеями, проводят идеи своих современников, сочувственно отзывавшихся о нашем предмете.
Как кажется, Уилькинс в особенности расположен ко второму мнению Кампанеллы о существовании на Луне людей, по природе своей отличных от нас. К подобнаго рода мыслям, приводимым в его сочинении, мы относимся с особым сочувствием и читателю известно, на каких началах основаны наши воззрения.
По природе своей они могут быть, говорит Уилькинс, — совершенно отличны от всего существующаго на Земле и никакое воображение не в состоянии определить природу их, так как мы способны мыслить лишь то, что доставляется нам путем чувств. (Вспомните аксиому: Nil est in intellectu, quin prius fuerit in sensu). Быть может природа обитателей Луны смешанная. Кроме уже известных, в природе могут существовать множество других существ. Между природою ангелов и людей — бездна. Быть может, что по сущности своей, обитатели планет занимают середину между людьми и ангелами. Очень возможно, что Бог создал различныя породы существ с тем, да прославится Он в делах мудрости и всемогущества своего.
Николай де-Куза тоже полагает, что они отличны от нас во многих отношениях. — Плутарх упоминает об одном жреце Сатурна, объяснявшем природу Селенитов тем, что они обладают различными свойствами: одни из них любят жить в нижних частях Луны, откуда они могут смотреть на нас, а другие находятся выше и светлы они, как лучи Солнца.
Но предположения эти не удовлетворяют нашего философа: ему необходимо нечто более положительное и это положительное может быть достигнуто лишь тогда, когда мы перенесемся в пределы соседняго нам луннаго мира. Осуществление попытки этой сильно занимает его. „Если взглянем, говорит он, — с какою постепенностью и медленностью все искусства достигали своего полнаго развития, то нечего и сомневаться, что со временем будет открыто и искусство воздухоплавания. До сих пор Провидение никогда не учило нас всему разом, но постепенно вело нас от одной истины к другой“.
„Много прошло времени, прежде чем стали отличать планеты от неподвижных звезд, и затем не мало еще прошло времени до открытия, что вечерняя и утренняя звезда — одно и то-же свеило. Я нисколько не сомневаюсь, что со временем будет сделано такого рода изобретение, равно как и разъяснены другия важная тайны. Время, всегда, бывшее отцем новых изобретений и открывшее нам многое, чего не знали предки наши, выяснить потомству нашему то, чего мы желаем теперь, но чего не можем знать. Настанет пора, говорить Сенека, когда все сокровенное в настоящее время, с течением многих веков выступить в полном свете. Искусства еще не достигли своего солнцестояния. Промышленность грядущих веков, при содействии труда веков предшествовавших, достигнуть уровня, на который мы не можем еще подняться. Подобно тому, как мы удивляемся слепоте предшественников наших, так точно потомки наши будут изумляться нашему невежеству.“
„Первобытные Ирландцы считали себя единственными обитателями Земли и никак не могли понять, чтобы при существовании даже других людей, можно было войти с ними в сношения, по причине обширных и глубоких морей. Но в следующие века были изобретены корабли, для плавания на которых, по словам трагика, потребовались люди отважные: Trop hardy lut celyu qui d'un foible vaisseau Osa fendre premier l'inconstant sein de l'eau.
„Изобретение снаряда, при помощи котораго можно подняться на Луну, не должно казаться нам более невероятным, чем казалось невероятным на первых порах изобретение кораблей и нет поводов отказываться от надежды на успех в этом деле.“
„Но, скажете вы, на Луну можно подняться в таком только случае, если вымыслы поэтов окажутся истиною, т. е. если она отправляется на покой в море. В настоящее время нет у нас ни Дрэка (Drake), ни Колумба, ни Дедала, изобревшаго способ летать по воздуху. Хотя мы и не имеем их, но спрашивается, почему-бы в грядущих веках не могли явиться столь высокие умы для новых предприятий? Кеплер полагает, что как скоро будет изобретено исскуство воздухоплавания, то его соотечественники не замедлять заселить своими колониями этот новый мир.“
Остроумный мыслитель старается разрешить трудности, вытекающия из законов тяжести, разреженности воздуха и холода в небесных пространствах. Он полагает, что поднявшись на известную высоту, мы не подвергаемся притяжению Земли и можем свободно носиться тогда в воздухе. Но он является истинным предшественником Монгольфье и изобретателем воздухоплавания в следующих словах, которыя, несмотря на всю их наивность, заслуживают полнейшаго внимания нашего.
„Альберт Саксонский, а после него и Франциск Мендос (Mendoce), говорить он, — делают чрезвычайно приятное замечание, что по воздуху некоторым образом можно плавать. И происходит это вследствие законов статики, по которым каждый сосуд, медный или железный, — котел, например, — несмотря на то, что он тяжелее воды, будет плавать по воде и не опустится на дно, если только он наполнен воздухом. Предположите, что сосуд или деревянная чаша находятся на поверхности стихийнаго воздуха; в таком случае они станут плавать по ней, если полость их наполнена воздухом эфирным и сами собою не опустятся на дно, так точно, как не пойдет ко дну пустой корабль.“
Он заботится даже о принятии всех мер предосторожности. Чем питаться во время путешествия? В какой гостиннице останавливаться? Для принятия новых странствующих рыцарей, в воздушных пространствах не имеется замков. Что касается пищи, то не следует слишком доверять басням Филона-еврея, полагающаго, будто гармония сфер может заменить собою пищу. Быть может, подобно некоторым животным с зимнею спячкою, можно спать во время всего путешествия, или, по примеру Демокрита, питавшегося запахом теплаго хлеба, и вовсе обойтись без пищи, вдыхая только эфирный воздух. Впрочем, неужели путешествие должно длиться так долго, что нельзя запастись достаточным количеством съестных припасов?...
Главное в том, чтобы приделать себе крылья и подражать птичьему полету, а то можно взобраться на спину больших птиц, которыя, как говорят, водятся на Мадагаскаре или, наконец, сделать летающую колесницу. Снаряд этот может быть устроен по тем началам, на основании которых Архитас заставил летать деревяннаго голубя, а Региомонтан — орла.
Такое изобретение, говорит автор, было-бы чрезвычайно полезно и прославило-бы не только изобретателя, но и его век, ибо независимо от дивных открытий, которыя при помощи его можно-бы совершить в мире Луны, оно было-бы несказанно полезно для путешествий на Земле.
Несмотря на заблуждения, свойственныя тогдашней эпохе, в этом замечательном произведении замечаются проблески, предшествовавшие астрономическим истинам и заре науки. Таким образом, полагая с одной стороны, что все звезды находятся в равном от нас разстоянии и занимают один и тот-же пояс на небе, автор не доходит до мысли об их числе и значении, но, с другой стороны, с такою точностью говорить об их паралаксах, с какою можно говорить об этом только в наше время. Допуская вместе с Коперником, что диаметр земной орбиты очень незаметен в сравнении с разстоянием от светил, Уилькинс отвечает таким образом на возражения против движения Земли, возражения, основания на неподвижности звезд.
Автор „Луннаго Мира“, подобно многим писателям шестнадцатаго и предшествовавших веков, возобновил мысль о существовании Елисейских полей на этом соседнем нам светиле. Мнение это имеет многих защитников и противников; мысли как тех, так и других, представляют известнаго рода исторический интерес.
Рай на Луне.
Если есть люди, полагающие, что Бог в начале мира создал слишком много материи для того, чтобы можно было образовать из нея совершенный шар, и не зная затем, куда девать остальной материал, употребил его на образование Луны; — то есть и люди, наделющие последнее светило достоинствами и свойствами, до которых нашей Земле далеко. Древние полагали, говорит наш автор, что небеса и Елисейския поля находились на Луне, где воздух чрезвычайно прозрачен и чисть. Платон, Сократ и их ученики думали, что Луна обитаема чистыми духами, освободившимися от уз могилы и бреннаго тела. Басню о Церере, скитающейся и отыскивающей свою дочь Прозерпину, следует понимать в том смысле, что люди, обитающие в области Цереры, стремятся получить удел и в царстве Прозерпины, т. е. на Луне.
Как кажется, Плутарх такого-же мнения; но он полагает, что есть две обители блаженства, соответствующия двум сущностям человека, по предположению Плутарха не погибающим и в загробной жизни: душе и мыслительной способности.
Тот же писатель полагал, что демоны и души отверженных пребывают в срединной области воздуха, в чем согласны с ним и новейшие писатели. Правда, св. Августин утверждал, что невозможно определить место, где находится ад, но другим известно это из св. Писания. Иные полагают, что ад находится вне нашего мира, так как в Евангелии он называется σχοτοι ἒζωθεν, внешним мраком, небольшая часть писателей помещают его в центре земнаго шара. Многие с полною уверенностью утверждают, что там именно находится ад и даже знают и описывают все его закоулки, стороны и объем. Франциск Рибера, в своих комментариях на Апокалипсис, по поводу слов: „и кровь поднялась из под точила до удил коней на пространстве шестисот стадий“ говорит, что эти выражения относятся к аду, а упомянутым числом определяется диаметр ада, равный 200 итальянским милям. Но Лессий полагает, что мнение это сообщает аду слишком большие размеры, так как диаметр в одно лье, будучи возвышен в куб, дал бы сферу, могущую вместить в себе 800,000 милионов грешников, предполагая, что для каждаго из них было-бы отведено место в шесть квадратных футов. Дело в том, что по разсчету Риберы, не наберется больше 100,000 миллионов грешников. Из этого видно, замечает Уилькинс, с какою заботливостью этот отважный иезуит печется о том, чтобы каждый из этих несчастливцев не получил места больше, чем следовало-бы. Как-бы то ни было, прибавляет он, но по всем вероятиям об этом нельзя сказать ничего положительнаго; впрочем, где только страдает душа, там и ад.
Возвратимся однакож к Луне. Когда Плутарх называет ее земным светилом или небесною Землею, то понятия эти соответствуют земному раю схоластиков. Рай находится на Луне или по близости Луны — так полагали новейшие писатели, по всем вероятиям заимствовавшие эту мысль у Плутарха или Платона. Тостат приписывает ее Исидору и Бэде, а Перерий - Страбусу и своему учителю, Рабанусу. Одни полагают, что рай находится в местности, отыскать которую невозможно; поэтому в книге „Эздра“ говорится, что „гораздо труднее найти выход из рая, чем определить вес пламени, измерить ветер или воротить протекший день“. Не смотря на все это, есть люди, полагающие, что рай находится на вершине какой-то высокой горы под экватором; они же утверждают, что знойный пояс есть именно тот пламенный меч, которым охраняется земной рай. По мнению других, рай находится в какой-то высокой и гористой местности. С этим согласны Руперт, Скотт и многие другие схоластики, как цитируют их Перерий и кавалер Роулей. Причина этого, по их мнению, заключается в том, что по всем вероятиям в сказанной местности не было потопа, по недостатку в ней грешников, которые-бы навлекли бы на себя подобную кару. Тостат полагает, что там хранится тело Эпоха, а некоторые из Отцев Церкви, — Тертуллиан и св. Августин, например — утверждают, будто души праведников должны находиться там до дня суднаго. Не трудно привести единогласныя мнения Отцев Церкви в подтверждение того, что они считали рай действительно существующим и в настоящее время, что в него именно был восхищен св. Павел и что из него были изгнаны прародители наши. Но как на Земле нет места, удовлетворяющаго сказанным условиям, то очень возможно, что таким местом может оказаться мир Луны.
Так как без грехопадения Адама люди ходили-бы нагими, то необходимо, чтобы в месте этом не было ни сильных стуж, ни сильных жаров, чтó скорее может быть в верхних слоях атмосферы, чем в нижних. Заметим, что этим условиям не удовлетворяет ни одна гора и что мы не можем придумать ни одного места, находящагося вне нашей Земле и более удобнаго для обитания, чем Луна, пришли наконец к заключению, что рай находится на последней. Это обусловливается двумя главными причинами: 1) рай земной находится не на Земли, так как высочайшия горы земнаго шара были покрыты волнами потопа, и 2) необходимо, чтоб он был известной величины, а не малою частицею нашей Земли, так как без грехопадения Адама род человеческий обитал-бы в раю.
Будем однакож справедливы в отношении автора „Луннаго мира“: он не допускает благодушно все предположения и следующими словами заявляет о своем здравом разсудке и своей смелости: Ничего не смею я говорить о Селенитах, но полагаю, что не мало еще откроют их с течением времени“.
Сирано де-Бержерак прежде веего прибыл, вероятно, в рай, где сохраняется еще предание о славном Мада (Адам). Не смотря на искажение текста, в нем можно заметить мысль, что Бержерак видел обитель нашего прародителя.
Рядом с преданием, помещавшим земной рай на Луне, можно проследить признаки противоположнаго предания, по которому рай находился в южном полушарии, под экватором. Как помнится, Данте прямо прибыл туда, возвратившись к антиподам. Он говорит, что рай представляется в виде очень высокой горы, произведенной, вероятно, падением Луцифера, низвергнутаго на Землю архангелом Гавриилом. Мнение Христофора Колумба не разнится существенно от вышеприведеннаго мнения. „В течение некотораго времени я полагал, говорит он, что Земля сферична, но теперь я составил себе другое понятие о мире и нахожу, что он не на столько кругл, как обыкновенно описывают его. Он имеет форму груши, или круглаго клубка, на одной из оконечностей котораго находится нечто в роде возвышения. Полагаю, что пройдя экватор и достигнув возвышеннейшей точки, о которой я упомянул, я найду более теплую температуру и разницу в светилах небесных. Думаю я так не потому собственно, чтобы самая возвышенная точка была вмесе с тем и приятнейшею, чтобы находились там воды и чтобы продоставлялась возможность подняться туда, но я убежден, что там находится земной рай, в который никто не может проникнуть без воли Божией“. *) Благочестивый адмирал считал многия реки Новаго света истекающими из этой обители блаженства и в пятнадцатом веке появилось множество описаний великолепных городов, начиная с города Сипангу Марка Поло, до Цейлонскаго пика, на котором замечались следы, оставленные ногою Адама. Не без скорби видели, что епископ авильский перенес на Луну или в какую-то другую вне-земную область вертоград блаженства и монахи постоянно говорили возвращавшимся с Востока богомольцам: „Если только земной рай не исчез, подобно обманчивым парам миража сирийских пустынь, то он находится в Эдене, в Счастливой Аравии“.
- ) Colleccion de los viages. Madrid, 1825.
Без сомнения, читатель уже заметил, что до эпохи, до которой мы дошли, колонизация светил заканчивалась Луною; до сих пор разсуждали не о множественности, а просто о дуализме миров. Почти то-же самое замечается и теперь в провинциях наших: говоря о других мирах, тотчас-же сводят речь на Луну. Помнится, что когда в детстве нашем, по ребяческому любопытству, мы возбуждали порою подобнаго рода вопросы, то всегда разсуждали при этом о Луне, а не о далеких и неведомых светилах. На Луне останавливается полет мысли человеческой. Еще до Сократа Окелл Луканийский (Ocellus de Lucanie) говорил: „Окружность, описываемая Луною, составляет пограничную черту между конечным и безсмертным. Все, находящееся выше ея и до нея, есть обитель богов, а находящееся ниже ея составляет обитель природы и борьбы; последняя разрушает, а первая созидает все сущее“. Как кажется, что подобныя воззрения долго еще существовали и после этих далеких эпох и область физической природы ограничивалась системою Земли.
Порою взоры устремлялись и дальше, но крылья мысли оказывались слишком еще слабыми для более смелаго полета и тени глубокой тайны расстилались пред небесными мирами. Прежде втораго шага необходимо сделать первый, но в описываемую эпоху благоразумно ограничивались первым. „Если взглянем на другия планеты, говорит автор „Луннаго мира“, то, быть может, найдем вероятным, что каждая из них составляет отдельный мир, так как оне не входят в состав одной сферы, подобно неподвижным. звездам, как кажется. Но это значило-бы высказывать все разом. Главное, к чему стремлюсь я в настоящем трактате, это желание доказать, что на Луне может существовать мир“. Из этого ясно, что тут нет и речи о неподвижных звездах.
Причина этого заключалась в изобретении Галилеем первой зрительной трубы, в столь высокой степени изумлявшей наших добродушных предков. В сущности, эта труба была очень скромною трубою, потому что она увеличивала предметы только в 32 раза и вообще не достигала этих пределов. При помощи ея, с некоторым интересом могла быть наблюдаема и изучаема только Луна, так как эта труба представляла планеты в едва заметных дисках.
Приводя так подробно предшествовавшая стремления, мы делали это в виду того, что ими выражается эпоха, до которой мы достигли. Нижеприведенное сочинение объясняет причину таких стремлений и, вместе с тем, представляет образчик самаго страннаго смешения астрономических и религиозных понятий.
А. Рейта. Око Эноха и Илiи. Oculus Enoch et Eliae, sive radius sidereomysticus, eic. *) Antuerpiae, 1645.
- ) Вот полное заглавие этого сочинения. во всем его объеме. Представляем его для людей любознательных, как истинный тип подобных заглавий, столь обыкновенных в средние века. „Oculus Enoch et Eliae, sive radius sidereomysticus. Pars prima, authore R. P. F. Antonio de Rheita, Capucinorum, concionat. et provinciae Austriae ac Bohemiae quondam praebitore. Opus philosophis, astronomis et rerum coelestium aequis aestimatoribus non tam utile quam jucundum; quo omnium planetarum veri motus, stationes, et retrnordocessiones, sine ullis epicyclis vel aequantibus, tam in the oria Tychonica quam Copernicana compendiosissime et jucundissime demonstrantur, exhibenturque. Hypothesis Tychonis quoad absolutam veritatem stabilitur ac facilior ipsa Copernicana redditur, reformatur et ad simplicissimam normam et formam reducitur. Hisce accesserunt novae harmonicae determinationes molium et proportionum planetarum ad invicem. Item plurimae aliae novitates coelo ab authore deductae. Probabilissima causa fluxus et refluxus Oceani. Ratio brevis conficiendi telescopium astronomicum. Et ultimo planetalogium mechanicum et novum, guo paucissimis votis veri omnium planetarum motus jucunde exhiberi queunt. Pars altera, sive Theo-Astronomia, qua consideratione visibilium et coelestium, per novos et jucundos conceptus praedicabiles ab astris desumptos, mens humana, invisibilia Dei itroducitur. Opus theologis, philosophis et verbi Dei praeconibus utile et jucun, dum“.
В богатейших монастырских библиотеках средних веков трудно найти книгу, которая могла-бы соперничать с этим огромным фолиантом в 700 страниц. Дивное смешение величия и странности понятий, замечаемых в произведении этом, выдвигают его из ряда обыкновенных книг. На фронтисписе изображен мир, поддерживаемый тройною цепью, среди храма византийской архитектуры. Спаситель держит верхний конец безконечной цепи, поддерживаемой ангелами, апостолами и современными государями, в их костюмах. Наивность выражения сообщает этому рисунку несравненную оригинальность.
Этому огромному сочинению предпосланы два предисловия: в первом автор обращается к Сыну Божиему: Deo opt. max. Christo Iesu, rerum. omnium patratori, siderum pientissimo conditori et moderatori, etc., а во втором — к Фердинанду III Австрийскому: Augustissimo invictissimoque Caesari romani imperil septemviris etc. В первом предисловии мы присутствуем при освящении книги Триединым Богом, во втором — при принятии ея земным владыкою.
Автор свято верит в неподвижность Земли и в центральное положение, занимаемое ею среди единственной вселенной, состоящей из Земли, звезд и Эмпирея. Поэтому, как скоро речь касается идеи множественности миров, разсуждения автора становятся черезчур уж странными.
„Так как нет недостатка, говорит он, в древних и новейших писателях, трактовавших об этой гипотезе, то не мешает поговорить здесь о них. В своем трактате об оракулах, Плутарх говорит, что Платон допускал существование многих миров, пяти именно. Если верить Феодориту (Тhéоdorеt), то Аристарх, Анаксимен, Ксенофан, Диоген, Левкипп (Leucippe), Демокрит и Эпикур также допускали идею множественности миров. Метродор говорит, что „столь-же неразумно было-бы помещать в безконечном пространстве один только мир, как и допускать существование одной только былинки на обширном лугу“ *).
- ) Эта фраза Метродора Хиосскаго может относиться к числу таких которыя пользовались огромным успехом втечении 2000 лет. Мы заметили, она процитирована 35 раз, начиная с Плутарха и кончая автором „Множественности миров“.
Но для бóльшаго уразумения вопроса, необходимо выяснить следующее различие: под словом „мир“ разумеется или вся существующая материя, вся вселенная, или только некоторая часть последней, Земля, например, окруженная всем остальным, подобно косточке, заключающейся в своем плоде. В первом случае, мысль о существовании многих миров была-бы не только слишком смелою, но даже и противоречила-бы самой себе.
Вот главнейший софизм теологов, софизм, который не принадлежит лично нашему автору: „За пределами нашего мира и всей вселенной существует только воображаемое пространство. Это воображаемое пространство не обладает свойствами протяженности и не имеет оно ни длины, ни ширины, ни глубины. Так как оно ничто, положительно ничто, или иначе — полнейшее ничтожество, то очевидно, что ничего не может заключаться в нем. Следовательно, в этом воображаемом пространстве не существует возможных миров“.
Решаемся оставить без комментариев эти бредни, на счет которых мы высказали уже, впрочем, наше мнение.
За исключением вышеприведеннаго, автор допускает возможность существования многих миров и столь благосклонным мнением мы обязаны влиянию кардинала де-Куза, который, как помнится, не допускал, чтобы во вселенной мог существовать хоть один необитаемый мир. Действительно, королларий главы XI (De docta ignorantia, lib. II) занимает бельшую часть главы, посвященной Антонием Рейта идее множественности миров. Писатель этот на столько либерален, что отвергает мнение о. Мерсенна, выводившаго мысль о немножественности миров из факта, что св. Писание хранит на счет этого молчание.
У о. Рейта не всегда бывало хорошее зрение. Однажды он принял маленькия звезды вокруг Юпитера за новых спутников светила этого и желая польстить папе Урбану VIII, преподнес их ему под именем урбанооктавийских звезд: неудачное и очень плохое подражание наименованию медицейских звезд, которым Галилей обозначил четырех спутников Юпитера.
Ни мнения пифогарейцев относительно лунных животных, ни мнение Фалеса Милетскаго, ни мнения Гераклита и Демокрита нисколько не смущают нашего автора. Он не думает также, подобно некоторым современным ему да и нынешним писателям, чтобы лунныя животныя, люди и растения, в 43 раза были меньше таковых на Земле так как Луна в 43 раза меньше земнаго шара. Нет, он не занимается ростом Селенитов, но питает однакож надежду, что грядущие века, благодаря успехам оптики, выяснят человечеству этот вопрос и довольствуется заявлением, что на Луне попеременно стоят то большия жары, то жестокия стужи, что никогда не бывает там дождей, но по временам падает роса.
В замен этого, наш теоретик полагает, что небесная твердь есть плотная сфера: факт этот для него очевиден, так как подобнаго рода мысль допускается некоторыми местами св. Писания. Равным же образом он думает, что небеса, находящаяся над твердью, состоять из воды, потому что еврейское слово „шамаин“ значит: aqua. Толкования эти составляют исходную точку для целаго ряда предположений относительно того, что должно произойти с Небом и Землею после страшнаго суда.
В другом месте он самым курьезным образом определяет объем неба: вот вкратце ход его умозаключений. Диаметр Солнца равен квадратному корню из разстояния Солнца от Земли. Подобно тому как диаметр Земли содержится 1,000 раз в диаметре эклиптики, так точно диаметр Солнца 1,000 раз заключается в радиусе орбиты Сатурна. Диаметр Солнца, выраженный в диаметрах Земли, равен квадратному корню из разстояния его от Сатурна (100X100 составляет 10,000 диаметров Земли); следовательно диаметр сферы Сатурна равен квадратному корню, выраженному в диаметрах Солнца, из радиуса или полудиаметра тверди небесной. Но как диаметр Солнца содержится в диаметре сферы Сатурна 1,000 раз, то полудиаметр тверди равен 1,000,000 солнечных диаметров; число это, помноженное на 10, даст в произведении 10,000,000 земных поперечников, или 20,000,000 полудиаметров. Если умножить число это на 1,000 (число часов, заключающихся в земном диаметре), то получится 20.000,000 часов для полудиаметра тверди небесной.
Подобно тому, как диаметр Сатурна равен квадратному корню, в диаметрах Солнца, из полудиаметра тверди, так и последний, в диаметрах сферы Сатурна, равен квадратному корню из полудиаметра неба — Эмпирея. В конце концов, вычисление дает 20.000,000,000,000 полудиаметров Земли, а в часах: 20,000,000,000,000,000.
Но как отношение диаметра к окружности равно 7/22, то умножив приведенное число на 22 и разделив на 7, в окончательном выводе получится, что окружность Эмпирея, выраженная в часах, равна 125,714,285,714,285,714. Это дает добродушному капуцину основательный повод уповать на милость Господа, уготовавшаго достаточно листа, для своих избранников. Тут как нельзя больше кстати восклицание Баруха: O Israel, quam magna est domus Dei! Как велика обитель Бога!
Если-бы время позволяло нам дойти до Тропологии II Аналогии VI второй части, трактующей о действии звука трубнаго на грешников in die judicii, то нам крайне было-бы приятно продолжать беседу с Антонием де-Реита и уразуметь мистическое значение знаков зодиака; но, ей-ей, места у нас не хватает для этого, тем более что толпа последующих писателей не оставляет нас в покое и деспотически распоряжается нами.