Жизнь и сочинения Бахофена (Русанов)/ДО

Жизнь и сочинения Бахофена
авторъ Николай Сергеевич Русанов

Опубл.: 1889. Источникъ: az.lib.ru

Жизнь и сочиненія Бахофена.

Настоящая статья была задумана подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ смерти: Бахофена. Мнѣ очень жаль, что обстоятельства, лежавшія не въ моей волѣ, не позволили мнѣ раньше выступить съ этюдомъ объ этомъ замѣчательномъ ученомъ. Судьба Бахофена довольно странная. Его не-только мало знаетъ большая публика, его игнорируютъ и послѣднее (9-е) изданіе Encyclopaedia Britannica, и Conversations-Lexicon Брокхауса, и недавно начавшая выходить Grande Encyclopédie. О самой смерти его было сообщено, если не ошибаюсь, лишь въ одной изъ базельскихъ газетъ. Правда, его знаютъ спеціалисты по наукѣ о «древнѣйшихъ учрежденіяхъ». Но спеціалистамъ не до очерковъ и не до журнальныхъ статей.

Біографія Бахофена составлена мною по неизданнымъ матеріаламъ. Въ ея основаніе положены: во-первыхъ, свѣдѣнія, сообщенныя мнѣ о покойномъ его другомъ, Жиро-Тёлономъ, авторомъ извѣстной книги о происхожденіи брака и семьи; во-вторыхъ, коротенькая замѣтка, составленная для меня сыномъ Бахофена; въ-третьихъ, воспоминанія Эли Реклю, французскаго этнографа, довольно хорошо знавшаго покойнаго. Я приношу мою искреннюю благодарность всѣмъ этимъ лицамъ.

I.

Іоганнъ Якобъ Бахофенъ родился 22 декабря 1815 года въ Базелѣ. Его отецъ, старинный швейцарскій патрицій, былъ очень крупнымъ шелковымъ фабрикантомъ и оставилъ своимъ шести сыновьямъ громадное состояніе, изъ котораго на долю нашего автора пришлось около 10 милліоновъ франковъ. Повидимому, это былъ человѣкъ не совсѣмъ заурядный: пріумножая капиталы, онъ не забывалъ «духовныхъ интересовъ», и его галлерея картинъ, его коллекція античныхъ вазъ и статуй пользовались громкою извѣстностью въ Швейцаріи. Мать Бахофена, урожденная Валерія Меріанъ, была женщина, одаренная живымъ умомъ и очень образованная. Ея памяти посвятилъ авторъ свой большой трудъ о Материнскомъ правѣ, и въ граціозномъ греческомъ эпиграфѣ: «въ предѣлахъ всей нашей жизни мы не перестанемъ воспѣвать твоей любви, твоей вѣрности»^[1] — можно видѣть не только ключъ къ общей идеѣ, книги, но и проявленіе нѣжнаго сыновняго чувства. И такъ, мальчикъ росъ, окруженный рѣдкими книгами, изящными статуями, старыми вазами и медалями, на глазахъ интеллигентной и любимой матери. И кто знаетъ, не въ раннемъ ли дѣтствѣ были уже положены задатки того глубокаго пониманія античной цивилизаціи, того тонкаго чутья, которое приведетъ автора впослѣдствіи къ столь неожиданнымъ выводамъ о древнемъ мірѣ?

Окончивъ блестящимъ образомъ курсъ въ Базельскомъ Педагогическомъ Институтѣ (Paedagogium), 18-ти лѣтній Бахофенъ слушалъ лекціи по юриспруденціи, сначала въ университетѣ роднаго города, но черезъ годъ отправился въ Германію. Здѣсь четыре семестра онъ продолжалъ занятія въ Берлинскомъ университетѣ и два семестра въ Геттингенскомъ. Его интересовала при этомъ не столько практическая юриспруденція, сколько историческая и философская сторона предмета. Объ этомъ свидѣтельствуетъ и представленная имъ въ 1838 году Базельскому университету диссертація на степень доктора о римскомъ залоговомъ правѣ, блестяще защищенная и скрывающая уже въ зародышѣ его послѣдующіе взгляды на особенности римскаго права. Въ 1839—1840 годахъ мы встрѣчаемъ Бахофена въ Парижѣ и Лондонѣ изучающимъ законодательства Франціи и Англіи. Особенно онъ интересовался англійскимъ правомъ, и это обстоятельство я истолковываю себѣ такъ. Для человѣка, мысль котораго, главнымъ образомъ, направлена на историческое развитіе юридическихъ нормъ, большую привлекательность представляетъ право, подобное англійскому, въ которомъ можно наблюдать, такъ сказать, послѣдовательное наслоеніе правовыхъ формацій, покрывающихъ одна другую, но не уничтожающихся взаимно. Франція же, — эта страна переворотовъ, гдѣ первою заботой законодатели-реформатора является стереть старый законъ вплоть до воспоминанія, гдѣ историческая преемственность законовъ проявляется слабо, — не могла быть особенно пригодной Бахофену для изученія исторической стороны вопроса.

По возвращеніи на родину въ 1841 году, Бахофенъ былъ назначенъ доцентомъ римскаго права при Базельскомъ университетѣ, но читалъ лекціи не болѣе двухъ лѣтъ, что, впрочемъ, понятно. Профессоръ долженъ, прежде всего, резюмировать общепринятыя положенія науки; онъ имѣетъ въ виду аудиторію; онъ по необходимости догматиченъ. Оригинальный же и, притомъ, несложившійся мыслитель инстинктивно тяготѣетъ къ неразработаннымъ вопросамъ; онъ подвергаетъ критическому пересмотру обращающіяся догмы; онъ начинаетъ съ неизбѣжнаго скептицизма по многимъ и многимъ вопросамъ, и ужь, конечно, не въ этомъ настроеніи ему всходить на профессорскую каѳедру. Отнынѣ Бахофенъ рѣшается посвятить себя всецѣло изученію древняго міра, познакомиться съ нимъ изъ первыхъ рукъ, не только понять его мыслью, но «проникнуть въ него чувствомъ». Съ дѣтства еще выработавши значительный эстетическій вкусъ, онъ ищетъ проявленій античной цивилизаціи не въ одной литературѣ, но и въ пластическихъ искусствахъ. Его милліоны позволяютъ ему совершать долгія путешествія съ археологическою цѣлью въ Италіи, въ Испаніи, въ Греціи.

Въ послѣдней странѣ онъ производилъ на свой счетъ раскопки и цѣлые часы проводилъ надъ изученіемъ какой-нибудь маленькой статуэтки, стараясь проникнуть въ смыслъ древней символистики. Во время этихъ-то занятій, какъ мнѣ сообщилъ Жиро-Тёлонъ, его другъ впервые напалъ на мысль о «материнскомъ правѣ» (см. ниже). Толчокъ былъ данъ какою-то похоронною урной. Упомянутыя путешествія были единственными внѣшними событіями жизни ученаго, жизни мирной, спокойной и однообразной. Движеніе, разнообразіе, прогрессъ цѣликомъ совершались въ мозгу мыслителя, и вѣхами этого богатаго внутреннимъ содержаніемъ существованія могутъ являться лишь его произведенія. Уже въ 1851 г. онъ издалъ, въ сотрудничествѣ съ профессоромъ Герлахомъ, одинъ томъ Римской исторіи (Die Geschichte der Börner von d-r Gerlach u. I. I. Bachofen; Basel, 1851, I), которая, впрочемъ, не продолжалась далѣе, но на которую косвенно обрушилась критика Моммзена въ его большомъ трудѣ, посвященномъ тому же предмету. Написанная въ духѣ страшнаго идеализма, эта попытка Бахофена заключаетъ, однако, уже въ себѣ оригинальные пріемы изслѣдованія миѳовъ. Въ 1859 году онъ издалъ свой Опытъ символистики надгробныхъ памятниковъ у древнихъ (Versuch über die Gräbersymbolik der Alten; Basel), продолженіемъ котораго явилось Ученіе о безсмертіи въ орфической теологіи на надгробныхъ памятникахъ древности (Die Unsterblichkeitslehre der Orphischen Theologie auf den Grabdenkmälern des Alterthums; Basel, 1867). Въ промежутокъ между этими двумя вещами онъ напечаталъ свой капитальный трудъ: Материнское право, Изслѣдованіе о гинекократіи древняго міра въ ея религіозной и правовой сущности (Das Mutterrecht. Eine Untersuchung über die Gynaikokratie der alten Welt nach ihrerreligiösen und rechtlichen Natur, Stuttgart, 1861) и спеціальный этюдъ о ликійцахъ (Das Lykische Volk; Freiburg, 1862). Въ 1870 г. онъ возвратился къ легендарной исторіи Рима въ своемъ Сказаніи о царицѣ Танаквилѣ (Die Sage von Tanaquffl, Heidelberg), приложеніемъ къ которому онъ выпустилъ въ томъ же году полемическій этюдъ противъ Моммзена о Коріоланѣ (Mommsen’s Kritik der Erzählung von Cn. Marcius Coriolanus etc.; Heidelberg, 1870), переведенный съ сокращеніями на французскій языкъ Жиро-Тёлономъ (Coriolan devant М. Mommsen, Genève, 1870). Наконецъ, въ 1880 г. появился первый томъ его чрезвычайно интересныхъ Антикварскихъ писемъ (Antiquarische Briefe, vornehmlich zur Kenntniss der ältesten Verwandtschaftsbegriffe, I—XXX; Strassburg), а въ 1886 г. и второй (Письма XXXI—LXI). Я не привожу для краткости многочисленныхъ статей Бахофена въ нѣмецкихъ, французскихъ, итальянскихъ и другихъ археологическихъ изданіяхъ.

Бахофенъ женился поздно, когда уже ему было за 50 лѣтъ, на молоденькой дѣвицѣ, Луизѣ Буркхардтъ, отдаленной родственницѣ, и оставилъ послѣ себя семнадцатилѣтняго сына, носящаго, какъ всѣ старшіе сыновья въ родѣ Бахофеновъ, имя Іоганна Якоба. Умеръ Бахофенъ отъ апоплексіи 28 ноября 1887 г., на 73 году своей жизни.

Я лично не зналъ покойнаго, но, объединяя и продумывая свѣдѣнія, сообщенныя мнѣ людьми, близко знавшими его, я какъ живаго вижу передъ собою этого страннаго по нынѣшнимъ временамъ милліонера-ученаго, этого патриція-философа въ античномъ вкусѣ, для котораго «истина» въ наукѣ и «идеалъ» въ искусствѣ были единственною цѣлью жизни. Въ положеніи Баховена было нѣчто аналогичное съ судьбой образованнаго и богатаго грека временъ Перикла, который могъ свободно философствовать, потому что гдѣ-то тамъ, за кулисами, не покладая рукъ, трудилась на господина армія рабовъ. Пролетаріи, работавшіе на шелковыхъ фабрикахъ отца и братьевъ Бахофена, давали нашему мудрецу, незамѣтно для него самого, возможность

Усовершенствовать плоды любимыхъ думъ,

Не требуя наградъ за подвигъ благородный…

Вдвинѣте въ эти условія человѣка отъ природы мягкаго, деликатнато, находящаго наслажденіе въ умственномъ процессѣ и эстетическомъ созерцаніи, и вы поймете аттическую ясность міровоззрѣнія, душевный миръ, дѣтское незлобіе, безконечную доброту, неистощимый филантропизмъ, — словомъ, всѣ качества, которыя, по словамъ друзей, характеризовали Бахофена. Онъ не зналъ современной жизни съ ея ожесточенною конкурренціей, его мысль не отравляли заботы о кускѣ хлѣба, и, конечно, ему былъ понятнѣе древній міръ, республика καλών κάγαθών («добрыхъ и лучшихъ» гражданъ), чѣмъ раздираемая соціальными противорѣчіями Европа XIX в. Какъ въ этомъ смыслѣ типиченъ крошечный эпизодикъ съ надписью на одномъ кубкѣ (см. о немъ въ XII «антикварномъ письмѣ» Бахофена), которую разбирала въ 1877 г. Французская академія надписей. Si plus miseris, minus bibes, si minus miseris, plus lubes, — гласила эта надпись, и, конечно, французскій буржуа, жизнь котораго отравлена имъ же самимъ насажденнымъ пролетаріатомъ и нищею братіей, сейчасъ же увидѣлъ въ miseris дательный падежъ отъ miser, бѣдный, и инстинктивно сталъ разсуждать не головой, а кошелькомъ. Да, мысль о докучныхъ нищихъ должна была осаждать, по его мнѣнію, и римлянина на веселыхъ попойкахъ, и кубокъ долженъ былъ, конечно, носить зловѣщій афоризмъ: «если больше дашь бѣднымъ, то тебѣ самому придется выпить меньше — съэкономить на винѣ, а меньше дашь, можешь и больше выпить». Какъ смѣется жизнерадостный Бахофенъ надъ этимъ, такъ сказать, to drink or to give (пить или дать) буржуазнаго Гамлета, вложеннымъ въ сердце античному міру, и, ссылаясь на Настольныя рѣчи Плутарха и свои собственные «опыты», даетъ совершенно иной смыслъ надписи на кубкѣ: «чѣмъ больше ты нальешь сразу (miseris, второе лицо отъ mittere, посылать, здѣсь наливать), тѣмъ меньше ты будешь въ состояніи выпить ш наоборотъ», т.-е. пей вино небольшими глотками и ты перепьешь всѣхъ.

Природная доброта, хорошее здоровье, обезпеченное матеріальное положеніе не дали отразиться на характерѣ Бахофена тому скучно холодному педантизму, той филистерской игрѣ въ добродѣтель, которые такъ распространены среди протестантовъ; а колоссальная эрудиція, оригинальный умъ и тонкое эстетическое чутье сдѣлали изъ него чрезвычайно интереснаго собесѣдника и прекраснаго разскащика въ обществѣ. «Поэтъ, мыслитель и ученый», по выраженію Жиро-Тёлона, въ своихъ сочиненіяхъ, онъ соединялъ эти качества и въ живой бесѣдѣ. Модная пьеса, имѣвшая успѣхъ картина, поддѣлка античной вазы, отчетъ путешественника, скандальный процессъ дня, — все давало ему поводъ къ самымъ неожиданнымъ сближеніямъ, служило прологомъ къ интереснѣйшимъ сообщеніямъ, будило мысль собесѣдниковъ.

Онъ превосходно зналъ древніе языки и большинство европейскихъ, писалъ свободно по-англійски и по-итальянски (мы не говоримъ, конечно, о его родномъ нѣмецкомъ), а его письма на французскомъ — образецъ элегантнаго стиля, по словамъ Жиро-Тёлона. Незадолго до смерти онъ сталъ живо интересоваться русскою научною литературой по этнографіи (особенно объ инородцахъ) и по соціальнымъ отношеніямъ. Шутя, жаловался онъ своимъ друзьямъ, что уже слишкомъ старъ, чтобы быть хорошимъ ученикомъ по" русскому языку.

Въ извѣстномъ смыслѣ это былъ человѣкъ не отъ міра сего, и, несмотря на свой открытый умъ, свою смѣлость идти наперекоръ общему мнѣнію въ средѣ его спеціальности, онъ чуждался и не понималъ современности съ ея политическими и соціальными задачами. Разъ одинъ изъ его поклонниковъ, крайній прогрессистъ, заговорилъ съ нимъ о грядущей демократіи всего человѣчества. «Демократія всѣхъ вызываетъ неизбѣжно тиранію одного; мой идеалъ — республика, управляемая не многими, но лучшими гражданами», — сказалъ Бахофенъ и круто повернулъ разговоръ. Онъ устранялся всегда отъ политики. Помимо его темперамента, это, можетъ-быть, объясняется самымъ строемъ Швейцаріи, гдѣ вся политика вертится, въ сущности, около такихъ чисто-житейскихъ, мелкихъ, хотя и насущныхъ, вопросовъ, что не у всякаго хватитъ терпѣнія серьезно предаваться этой дѣятельности. Интересно, что Бахофенъ, игнорируя ради науки окружавшую его среду, самъ игнорировался этою послѣдней какъ бы въ отместку. Его знали, какъ богача-филантропа, пожалуй, какъ судью при базельскомъ трибуналѣ (онъ 25 лѣтъ провелъ въ этой должности), но Бахофенъ, извѣстный ученый, вовсе не существовалъ для почтенныхъ базельцевъ. Вотъ анекдотъ, по этому поводу. Одинъ изъ его почитателей, пораженный новизною взглядовъ Материнскаго права, прибылъ изъ Парижа въ Базель настоящимъ пилигримомъ, чтобы только увидѣть воочію любимаго автора. Онъ обращается къ первому прохожему съ просьбой указать ему мѣстожительство «знаменитаго Бахофена». Обыватель, нисколько не смущаясь, ведетъ его къ одному изъ многочисленныхъ Бахо феновъ. "Вы, конечно, хотите видѣть шелковаго фабриканта? — Нѣтъ, нѣтъ, автора того-то и того-то. — «Такого не знаемъ». Блужданіе. Затѣмъ новый прохожій — новый вопросъ: «Знаете знаменитаго Бахофена?» — Еще бы не знать! Онъ капитанъ милиціи. — «Ну, а книгъонъ не писалъ?» Швейцарецъ вытаращиваетъ глаза: «Нѣтъ такого!» Снова блужданіе по улицамъ, снова повтореніе исторіи съ Канниферштаномъ. Всякій знаетъ «знаменитаго Бахофена», всякій ведетъ васъ къ своей знаменитости, — все нѣтъ настоящаго. Наконецъ, истомленный пилигримъ, вспомнивъ титулъ автора на обложкѣ, говоритъ: «Мнѣ нужно судью Бахофена, понимаете ли, судью?» — «Den Herrn Appellationsrath? Да чего-жь вы раньше мнѣ этого не сказали?» Такимъ образомъ, авторъ Материнскаго права былъ, наконецъ, найденъ какъ «господинъ судья».

Въ заключеніе нѣсколько словъ о внѣшности. Это былъ плотный, но стройный человѣкъ, крѣпкаго здоровья. Передо мною лежитъ его фотографія. Васъ поражаетъ этотъ большой, замѣчательно красивый лобъ, лобъ безъ малѣйшей морщинки, словно у юноши. Очертанія носа безукоризненны. Короткіе бакенбарды обрамляютъ гладко-выбритое, довольно широкое лицо. Задумчиво смотрятъ хорошіе, умные глаза. Но Жиро-Тёлонъ сообщаетъ мнѣ, что эта карточка не схватываетъ обычнаго выраженія покойнаго: она дѣлаетъ его слишкомъ серьезнымъ. Въ дѣйствительности добродушная улыбка почти никогда не покидала этого лица, свѣжаго, розоваго, придавая Бахофену видъ ребенка, d’un poupon frais et rose.

II.

Къ какой же собственно области относились научныя изслѣдованія Бахофена и что новаго внесъ онъ сюда? Упорно называя себя археологомъ, Бахофенъ, въ сущности, работалъ на полѣ сравнительной соціологіи. Дѣйствительно, если оставить въ сторонѣ его раннія сочиненія исключительно по религіозной символистикѣ, то зрѣлые труды Бахофена — Материнское право, Сказаніе о Танаквимъ, Антикварскія письма, — посвящены такъ или иначе разработкѣ «древнѣйшихъ учрежденій», early institutions, какъ сказалъ бы Мэнъ. Здѣсь онъ впервые систематически и сознательна развилъ вопросы о существованіи среди первобытнаго человѣка: 1) такой формы половыхъ отношеній, которая прямо противорѣчитъ современной моногаміи: это такъ называемый имъ «гетеризмъ»; 2) такой организаціи семьи и родственныхъ узъ, которая идетъ въ разрѣзъ съ обычнымъ для насъ преобладаніемъ здѣсь мужчины: это «материнское право»; и, наконецъ, 3) такого соціально-политическаго и имущественнаго значенія женщины, которое опять-таки въ нашемъ строѣ принадлежитъ лишь мужчинѣ: это «гинекократія».

Сначала вопросъ о «гетеризмѣ». Этимъ терминомъ Бахофенъ обозначаетъ половыя отношенія внѣ брака, какъ этотъ послѣдній сложился у историческихъ народовъ, причемъ имъ подчеркивается элементъ минутности и многочисленности, — однимъ словомъ, «безпорядочности» связей между мужчинами и женщинами. Конечно, и до Бахофена въ литературѣ путешествій встрѣчались свѣдѣнія о такихъ «безпорядочныхъ» половыхъ отношеніяхъ среди отдѣльныхъ племенъ. Но на подобныя вещи сами авторы свѣдѣній смотрѣли какъ на нѣчто чудовищное, изъ ряда вонъ выходящее. Бахофену принадлежитъ неоспоримая заслуга стать на точку зрѣнія, съ которой эти явленія представляются, наоборотъ, нормальнымъ и даже необходимымъ признакомъ низшей культуры. H что въ особенности интересномъ этому выводу онъ пришелъ первоначально путемъ изученія не современнаго этнологическаго матеріала, а античной миѳологіи и древнихъ авторовъ. Бахофенъ показалъ, что греко-римскій міръ сталкивался съ племенами, среди которыхъ безпорядочныя половыя связи были правиломъ. Изъ изученія миѳовъ онъ заключилъ о такихъ же явленіяхъ у самихъ предковъ грековъ и римлянъ. Такимъ образомъ, онъ перекинулъ мостикъ между доисторическимъ человѣкомъ и современнымъ дикаремъ и показалъ законосообразность того, что до этого времени считалось случайностью. Перейдемъ къ нѣкоторымъ изъ безчисленныхъ примѣровъ, собранныхъ Бахофеномъ въ его главномъ трудѣ Материнское право.

Геродотъ (IV, 180) говоритъ объ эѳіопскомъ племени авзовъ или авсіевъ, что «они пользуются женщинами сообща: они не живутъ съ ними вмѣстѣ, но вступаютъ въ половыя сношенія на подобіе скота» (Das Mutterrecht, стр. 11). Секстъ-Эмпирикъ (Pyrrhi Hypotyp., стр. 3, 618), со словъ Кратеса, замѣчаетъ, что у нѣкоторыхъ племенъ Индіи половыя сношенія происходятъ съ кѣмъ попало и публично. Солинъ, 30, сообщаетъ, что "гарамантійскіе эѳіопы не знаютъ индивидуальнаго брака, но всякій можетъ предаваться физической любви публично (ibid.) Въ другомъ мѣстѣ тотъ же Солинъ говоритъ: «Среди насъ позорно и постыдно женщинамъ заниматься проституціей, среди многихъ египтянъ это считается почетнымъ» (ibid., р. 92).

У древнихъ же авторовъ Бахофенъ нашелъ массу обычаевъ, которыми иныя племена начинали въ извѣстной степени регулировать безпорядочность половыхъ отношеній, и, притомъ, замѣчу я, совершенно на тотъ ладъ, какъ это дѣлается среди многихъ современныхъ дикарей и варварскихъ народовъ. Вотъ, напримѣръ, жители Гиберніи (Ирландіи), по словамъ Страбона (IV, 201), еще «публично сообщаются со всѣми женщинами и съ матерями и сестрами» (Mutterrecht, стр. 198), а у персовъ есть уже настоящій бракъ, хотя жениться можно на сестрѣ, дочери и матери (ibid., стр. 112 и 204). Въ Ирландіи же Цезарь (De bello Gallico, 5, 14) уже находитъ извѣстныя ограниченія первоначальной общности женъ, которыя Бахофенъ совершенно справедливо сближаетъ (стр. 198) съ «семейною поліандріей» (братьевъ) въ Тибетѣ: гибернійцы именно «имѣли по десяти и двѣнадцати общихъ женъ, и по преимуществу братья съ братьями и родители съ дѣтьми». Подобное же общеніе женъ, основанное на родственномъ союзѣ, находитъ Помпоній Мела (1, 8), хотя и въ болѣе неопредѣленной формѣ, среди номадовъ Киренаики (Mutterr., стр. 12), а Страбонъ (16, 783) рисуетъ намъ группу родственниковъ среди арабовъ, владѣющую вмѣстѣ имуществомъ и одною женой (ibid., стр. 13).

Любопытно, что уже въ своемъ Материнскомъ правѣ (стр. 196—197) Бахофенъ указываетъ на отраженіе въ Магабгаратѣ борьбы между поліандріей и послѣдующимъ ведическимъ воззрѣніемъ на бракъ. Развивая эту мысль въ Антикварскихъ письмахъ (т. I, стр. 16 и слѣд.), авторъ подвергаетъ интересному анализу діалогъ между?отцомъ прекрасной Драаупади и Юдгиштирой, представителемъ рода Панду, который уговариваетъ отца выдать дочь сразу за пять братьевъ — Пандуидовъ. «Ни одна женщина, — говоритъ отецъ Драаупади, — не можетъ быть женой нѣсколькихъ мужьевъ». И тяжелыя его сомнѣнія разсѣяны лишь анахоретомъ Віасой, который разсказываетъ, какъ богъ Сива даровалъ пять мужьевъ одной красавицѣ, пятикратно взмолившейся къ нему, прося дать ей одного супруга, но такого, чтобъ онъ соединялъ въ себѣ качества всѣхъ людей.

Въ Материнскомъ Ѣравѣ Бахофенъ касается и иного ограниченія «гетеризма». Право мужчины и женщины вступать въ исключительный бракъ между собою болѣе не оспаривается, но должно быть куплено цѣною первой ночи, въ теченіе которой молодая отдается всякому, кто только пожелаетъ, изъ мужчинъ племени. Такъ, Мела (1, 8) говоритъ слѣдующее объ эѳіопскомъ племени авгиловъ: «У нихъ существуетъ обычай, чтобы женщина въ ночь брака постыдно предавалась каждому, кто только приходилъ съ даромъ; и чѣмъ съ большимъ числомъ онѣ имѣли дѣло, тѣмъ большая была имъ честь; все же послѣдующее время брака скромность ихъ замѣчательна». А у Діодора Сицилійскаго (5, 18) мы читаемъ о жителяхъ Балеарскихъ острововъ, что у нихъ «при совершеніи брака существуетъ странное обыкновеніе. Именно на брачномъ пиршествѣ вступаетъ, прежде всего, въ связь съ невѣстой старшій изъ друзей и знакомыхъ, и прочіе по порядку, поскольку одинъ моложе другаго, а жениху уже послѣднему достается эта честь на долю». Бахофенъ неоднократно замѣчаетъ, что въ этомъ обычаѣ сказывается несомнѣнно первобытное воззрѣніе на право мужчинъ племени вступать въ сношеніе съ любою единоплеменницей. Онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ (по поводу Кефаленскаго короля), очень убѣдительно и умѣло доказываетъ цитатами изъ авторовъ, какъ на этой переходной ступени гетеризмъ незамужнихъ женщинъ идетъ рука объ руку со строгою вѣрностью жены мужу; онъ даетъ поразительные примѣры освященнаго религіей однократнаго гетеризма (вавилонская Милетта, Анаитисъ древней Арменіи, см. стр. 188, 321), а порою (стр. 12 и 18) онъ приближается къ замѣчательной для своего времени мысли, что первоначальная общность женъ, вырождаясь съ теченіемъ времени, преобразуется въ jus primae noctis, принадлежащее лишь представителю племени, королю, тирану и проч.

Явленія внѣбрачныхъ отношеній между полами Бахофенъ открываетъ не только у варваровъ, но и у предковъ грековъ и римлянъ. Вотъ, напримѣръ, слѣды ихъ въ легендарныхъ сказаніяхъ Греціи. Атеней (13, 2)говоритъ, что «въ Аѳинахъ Кекропсъ первый соединилъ мужчину и женщину единобрачіемъ, тогда какъ прежде были совершенно свободныя связи и общность женъ» (Mutterr., стр. 20). Съ другой стороны, о спартанцахъ есть уже чисто-историческое свидѣтельство Полибія: "У лакедемонянъ былъ старинный обычай имѣть одну жену тремъ, четыремъ и даже большему числу мужьевъ, если они братья, и дѣти ихъ были общими; а когда женщина родила достаточное число дѣтей, то считалось дѣломъ обычнымъ и прекраснымъ отдавать ее кому-нибудь изъ друзей (ibid., стр. 198; срави. Николая Дамаскина на стр. 18). О македонянахъ сохранилось знаменательное замѣчаніе Тертулліана, изъ котораго видно, что у нихъ даже связь съ матерью врядъ ли порицалась: «когда они впервые услышали трагедію Эдипъ, они стали смѣяться надъ мученіями кровосмѣсителя, говоря: „ἢλαυνε εἰς τὴν μητέρα“ (ibid., стр. 204), т.-е. „побѣжалъ къ матери“. Что касается Италіи, то здѣсь бросается въ глаза старинный обычай этрусскихъ дѣвицъ добывать себѣ приданое продажей своего тѣла, о чемъ упоминаетъ, между прочимъ, Плавтъ: ex tusco modo tute dotem quaeris corpore. Но всего характернѣе для самихъ римлянъ то мѣсто Страбона, гдѣ (11, 514) онъ, упомянувши объ обычаѣ тапировъ передавать своихъ женъ, отъ которыхъ они прижили двухъ или трехъ дѣтей, другимъ, поясняетъ это читателю ссылкой на фактъ ему современный: Катонъ передалъ свою жену другу, „согласно старому обычаю римлянъ“ (ibid., стр. 19). И такъ, Римъ, строгій Римъ, съ его идеей исключительнаго брака, зналъ когда-то иныя „обычныя“ отношенія между полами.

Останавливаясь до сихъ поръ преимущественно на Материнскомъ правѣ, я это дѣлалъ съ цѣлью показать, что уже болѣе четверти вѣка тому назадъ Бахофенъ открылъ и осмыслилъ, на основаніи древнихъ авторовъ, тѣ явленія, которыя современная этнологія считаетъ за обычные признаки низшей культуры. Но если обратиться хотя бы къ его Антикварскимъ письмамъ, которыя вышли послѣ, и отчасти подъ вліяніемъ появившихся въ этотъ промежутокъ времени трудовъ Макъ-Леннана, Моргана, Лёббока, Бастіана и друг., то здѣсь уже мы найдемъ прекрасную систематическую разработку этнографическихъ данныхъ новаго времени. Особенно интересна въ этомъ отношеніи вся вторая половина I тома (начиная съ письма XXVI), въ которой, между прочимъ, сгруппированы свѣдѣнія о жителяхъ Малабарскаго берега, особенно о военной кастѣ наировъ. О послѣдней еще Джіованни ли Барросъ, португальскій путешественникъ XVI вѣка, говоритъ: „Наиры… приписываютъ себѣ самое благородное происхожденіе, а въ сущности являются дѣтьми цѣлаго племени. Они не знаютъ опредѣленнаго отца, ибо жены наировъ общи всѣмъ мужчинамъ одного сословія“ (Antiqu. Briefe, I, стр. 239).

III.

Перехожу къ вопросу о „материнскомъ правѣ“. При мимолетныхъ и переплетающихся связяхъ мужчинъ и женщинъ не могло быть и рѣчи о какомъ-нибудь отношеніи отца къ дѣтямъ. Болѣе или менѣе прочны и естественны могли быть лишь узы, соединяющія ребенка съ матерью, пріурочивающія его къ роду ея по женской линіи. Но затѣмъ матріархатъ, какъ я все въ мірѣ, удерживался въ теченіе долгаго періода и при измѣнившихся условіяхъ: строгомъ единобрачіи. Обратимся снова къ самому Бахофену. Вотъ, напримѣръ, первая ступень материнскаго права. Мы уже слышали раньше отъ Солина, что гараманты не знаютъ индивидуальнаго брака. Далѣе авторъ продолжаетъ: „Отсюда проистекаетъ, что лишь матери признаютъ дѣтей; а къ имени отца нѣтъ никакого почтенія. Ибо кто могъ, бы узнать своего настоящаго отца среди такой распущенности и разврата?“ (Mutterr., II). Съ другой стороны, ликійцы, которые уже вышли изъ состоянія „гетеризма“, ведутъ, по словамъ Геродота, тѣмъ не менѣе, родословную по матери: „Если спросятъ ликійца, кто онъ таковъ, онъ назоветъ свой родъ съ матерней стороны и перечислитъ матерей матери; и если гражданка сочетается съ рабомъ, то дѣти считаются за благородныхъ; но если гражданинъ, будь онъ самый знатный между ними, возьметъ чужестранку или наложницу, то дѣти ихъ безправны“ (ibid., стр. 1).

Параллельно съ этимъ Бахофенъ отмѣчаетъ слѣдующій интересный рядъ явленій, вытекающихъ изъ матріархата. Эѳіопы, какъ пишетъ Николай Дамаскинъ, „держатъ въ особенной чести своихъ сестеръ. Власть свою короли ихъ оставляютъ не собственнымъ дѣтямъ, а дѣтямъ своей сестры“. А по Плутарху, въ Римѣ, гдѣ идея о бракѣ и объ основанной на немъ семьѣ была строго развита, было, однако, божество, Ино-Матута, которому женщины возсылали мольбы не о своихъ дѣтяхъ, а о дѣтяхъ своихъ сестеръ (ibid., стр. 12). У германцевъ, читаемъ мы у Тацита (Germania, 20), „сыновья сестеръ на такомъ же счету у дядей, какъ у своихъ собственныхъ отцовъ. Нѣкоторые же считаютъ эти родственныя узы даже болѣе священными и болѣе тѣсными и требуютъ въ заложники по преимуществу племянниковъ, полагая, что они и въ сердцѣ занимаютъ болѣе прочное мѣсто, и въ домѣ интересуютъ большій кругъ родственниковъ“ (стр. 78).

Современная этнологія показываетъ всю необходимость среди низшихъ племенъ болѣе тѣсной связи между сестрой и братомъ, племянникомъ (или племянницей) и дядей по матери, чѣмъ между мужемъ и женой, отцомъ и оыномъ (или дочерью). Сестра и братъ, мать и дитя принадлежатъ къ одному роду; мужъ и жена, отецъ и сынъ — члены двухъ разныхъ, часто враждебныхъ родовъ. Бахофенъ въ своихъ Антикварскихъ письмахъ даетъ богатый, уже чисто-современный матеріалъ для первобытной семьи, которая заключаетъ подъ одною кровлей мать, ея брата и ея ребенка, въ то время какъ отецъ принадлежитъ къ своему материнскому роду. Роль старшаго брата матери, или мамака у малайцевъ (см. Antiqu. Briefe., I, стр. 55 и слѣд.), всемогущество Васу или племянниковъ по сестрѣ у вождей на островахъ Фиджи (ibid., II, стр. 97—112) и множество аналогичныхъ явленій представлены Бахофеномъ съ ясностью и, такъ сказать, настойчивостью, которыя бы сдѣлали честь записному этнологу. Особенно оригиналенъ въ этомъ вопросѣ Бахофенъ тамъ, гдѣ онъ слѣдуетъ любимому имъ методу сравнительнаго объясненія различныхъ легендъ, миѳовъ и вообще эпоса. Лѣтопись Кашмира, цейлонская хроника Магавансо, сама знаменитая Магабгарата заключаютъ въ себѣ цѣлые куски старинныхъ воззрѣній на семейныя узы. „Во всѣхъ нихъ мы находимъ брата матери тамъ, куда позднѣйшее время подставляетъ отца, и сына сестры тамъ, гдѣ мы привыкли видѣть собственнаго сына“ (Antiqu. Briefe, I, стр. 54). Особенно поучительна въ этомъ отношеніи вторая половина мало оцѣненнаго до сихъ поръ втораго тома Антикварскихъ писемъ (начиная съ письма LV), посвященная разбору отношеній между дядей и племянникомъ по матери въ Магабгаратѣ. Эпическая борьба между родами Панду и Куру полна примѣрами самопожертвованія дядей въ пользу племянниковъ, полна образцами удивительной привязанности племянника къ дядѣ, въ то время какъ отецъ отступаетъ сравнительно на задній планъ. „Не обстоятельства въ рукахъ человѣка, человѣкъ въ рукахъ обстоятельствъ“, — часто звучитъ эта зловѣщая нота въ великой поэмѣ, и братъ матери и сынъ сестры могутъ быть обречены судьбой на борьбу другъ противъ друга въ двухъ враждебныхъ лагеряхъ. Но даже и на полѣ битвы, передъ началомъ, сраженія, Юдшигтира, племянникъ короля Мадри, набожно идетъ къ своему врагу — дядѣ — просить благословенія на предстоящій бой. Что трагичнѣе и поучительнѣе и необыкновеннѣе на нашъ взглядъ этого зрѣлища!

Въ томъ же духѣ Бахофенъ (отчасти, по моему мнѣнію, подъ вліяніемъ Моргана (Systems of Consanguity, стр. 40, и Ancient Society, стр. 485) подвергаетъ интересному анализу систему римскаго родства и приходитъ къ выводу, что, напримѣръ, термины avus, уменьшительное avunculus, и nepos обозначали раньше не дѣда и не внука, а дядю по матери и племянника по сестрѣ. Это позволяетъ, такимъ образомъ, заключить о материнскомъ строѣ давнишней семьи даже и у римлянъ, классическихъ представителей патріархата (см. Antiqu. Briefe, II, стр. 91—188). Въ Антикварскихъ же письмахъ (I, стр. 169—188) Бахофенъ даетъ тонкій сравнительный анализъ исландской Эдды (VII вѣка) и готской пѣсни о Нибелунгахъ (XIII вѣкъ). Онъ показываетъ, какъ Гудруна болѣе древней Эдды, кроваво мстящая своему мужу за смерть дорогаго брата, превращается въ Кримгильду Нибелунговъ, обрушивающую, наоборотъ, страшную месть на братьевъ за убійство горячо любимаго супруга. Съ большою убѣдительностью и остроуміемъ авторъ показываетъ, что это превращеніе означаетъ цѣлый переворотъ въ нравственныхъ воззрѣніяхъ прежней эпохи. Мужъ чужеплеменникъ, занимавшій въ сердцѣ женщины незначительное мѣсто по сравненію съ ея братомъ, теперь становится для нея дороже, чѣмъ сынъ ея матери и членъ ея рода. Но этотъ поворотъ представляетъ собою, конечно, не частное, а всемірно-историческое явленіе и, очевидно, тѣсно связанъ съ разложеніемъ материнскаго рода и перевѣсомъ мужскаго элемента въ семьѣ.

Опять-таки и въ этомъ вопросѣ, переходѣ отъ родства исключительно по матери къ противуположному взгляду, родству лишь по отцу, Бахофенъ сдѣлалъ одно изъ интереснѣйшихъ открытій въ области античной культуры. Геніальное чутье подсказало ему, что въ своей трагедіи Эвмениды Эсхилъ, можетъ быть, безсознательно для самого себя, облекъ въ поэтическую форму то столкновеніе матріархата и отцовской власти въ семьѣ, которое произошло и въ доисторической Греціи. Клитемнестра убиваетъ своего мужа Агамемнона. Орестъ, сынъ убитаго, мститъ за смерть отца и умерщвляетъ мать. Преслѣдуемый Эринніями, матереубійца предстаетъ на судъ боговъ, и вотъ какой діалогъ завязывается между хоромъ Эринній, обвиняющимъ Ореста, и этимъ послѣднимъ (Mutterr., стр. 45; Эсхила стихъ 565 и слѣд.)^[2]:

Хоръ.

Тебѣ велѣлъ пророкъ убить родную мать?

Орестъ.

Такъ рокъ рѣшилъ: судьбы не порицаю я.

Хоръ.

Что скажешь ты потомъ, услышавъ приговоръ?

Орестъ.

Я не боюсь: отецъ свою мнѣ помощь шлетъ.

Хоръ.

О, да, вѣрь мертвымъ ты, убившій мать свою!

Орестъ.

Въ двухъ преступленіяхъ виновна мать моя.

Хоръ.

Въ какихъ? О нихъ сейчасъ повѣдай судьямъ ты.

Орестъ.

Палъ отъ руки ея супругъ, а мой отецъ.

Хоръ.

Грѣха на мертвой нѣтъ, а ты еще въ живыхъ.

Орестъ.

Чего-жь при жизни вы не гнали мать мою?

Хоръ.

Она въ родствѣ крови съ убитымъ не была.

Орестъ.

Но развѣ съ матерью одной крови и я?

Хоръ.

Но кто во чревѣ, кто носилъ тебя, злодѣй?

Отъ крови матери готовъ отречься ты.

Эринніи, хтоническія божества, являются хранительницами древняго міровоззрѣнія. Нѣтъ ничего священнѣе узъ, соединяющихъ ребенка съ матерью. Съ другой стороны, — и этому учитъ насъ жизнь дикарей, — мужъ и жена могутъ быть враждебны другъ другу, могутъ взаимно жаждать смерти, потому что они не „одной крови“ (ὃμαιμος). Аполлонъ, въ защиту Ореста, становится, наоборотъ, на точку зрѣнія исключительнаго патріархата, который по закону реакціи совершенно игнорируетъ родство матери:

Аполлонъ.

Не мать родитъ дитя, родитъ его отецъ,

Она-жь питаетъ лишь посѣянную жизнь,

Она хранитъ въ себѣ ей ввѣренный ростокъ, —

Подруга мужу, — коль на то согласенъ богъ (ст. 557—561, изд. Таухница).

Орестъ, при помощи Аѳины, оправданъ, и это оправданіе выражаетъ тотъ всемірно-историческій переломъ, который совершился въ воззрѣніяхъ человѣчества на роль мужчины и женщины въ семьѣ, сопровождаясь громадными измѣненіями въ соціальномъ, политическомъ и экономическомъ значеніяхъ обоихъ половъ. Теперь отецъ признаетъ ребенка плотью отъ плоти своей и символически выражаетъ это, подражая акту материнства. Здѣсь какъ разъ будетъ кстати указать на блестящее объясненіе Бахофеномъ кувады, страннаго, но распространеннаго почти по всему свѣту — „world-wide“, по словамъ Тейлора, — обычая дикарей играть роль роженицъ въ то время, какъ ихъ женамъ приходитъ время родовъ. Бахофенъ изслѣдуетъ именно миѳы о двойномъ рожденіи Бахуса, объ усыновленіи Геркулеса Герою, сопоставляетъ ихъ съ разсказами Страбона, Геродота и др. {Ср. греческую цитату изъ Аполлонія о тибаренахъ (тиверцахъ?), скиѳскомъ племени, Arg., 2, 1011—1015, въ Mutterr. стр. 255:

Время настало ли женамъ родить отъ мужей зачатое,

Падаютъ мужи на ложе, главу повязавши, стонаютъ,

Словно отъ боли, а жены пекутся о нихъ и готовятъ

Имъ, какъ родильницамъ, пищу, и ванны для нихъ припасаютъ.} о корсиканскихъ, иберійскихъ, кипрскихъ племенахъ и сближаетъ ихъ съ обычаями современныхъ караибовъ и племенъ Бразиліи (см. Mutterr., стр. 254 и сл.). На основаніи всего этого онъ приходитъ къ заключенію, что кувада (онъ самъ не употребляетъ этого термина) выростаетъ изъ потребности показать внѣшнимъ образомъ, подражая потугамъ матери, родственную связь между отцомъ и ребенкомъ, признаніе ребенка своимъ со стороны отца.

IV.

Я подхожу къ еще новой серіи вопросовъ, тѣсно связанныхъ съ отмѣченнымъ выше „материнскимъ правомъ“ и въ область которой Бахофенъ внесъ немало оригинальнаго и, порою, преувеличеннаго. Дѣло идетъ о „гинекократіи“, господствѣ женщинъ. Очевидно, что тамъ, гдѣ болѣе или менѣе обширныя группы людей соединялись узами родства по матери и вообще по женской линіи, тамъ женщина должна была играть важную роль въ обществѣ, и ея вліяніе должно было отразиться на имущественныхъ и политическихъ отношеніяхъ.

Слѣдующими замѣчательными словами Страбонъ (3, 165), цитируемый въ Матер. правѣ (стр. 26), описываетъ имущественныя отношенія кантабровъ, одного изъ племенъ Испаніи: „А вотъ слѣдующіе обычаи, можетъ быть, и не совсѣмъ принадлежатъ къ явленіямъ политическимъ, но и далеко не звѣрскіе, какъ, наприм., то, что у кантабровъ мужья даютъ женамъ приданое, наслѣдницами остаются дочери, и братья выдаются (сестрами) въ бракъ женщинамъ“. Съ другой стороны, разбросанныя у Геродота свѣдѣнія о скиѳскихъ кочевникахъ рисуютъ намъ экономическую организацію общества, при которой мужчины добываютъ себѣ средства къ жизни вѣчными войнами и охотой и пользуются, какъ своеобразными орудіями производства, копьемъ и мечомъ; а женщинамъ принадлежатъ кибитки, стада, рабы. Николай Дамаскинъ (Отрывки изъ греческой исторіи, 5, 461) говоритъ о ливійцахъ: „Ливійцы почитаютъ женщинъ болѣе, чѣмъ мужчинъ, и называются по матери, а наслѣдство оставляютъ дочерямъ, но не сыновьямъ“ (Бахофенъ, ibid., стр. 1). Это подтверждается, между прочимъ, разборомъ ликійскихъ надгробныхъ надписей (ibid., стр. 391). Что эти обычаи не составляютъ принадлежности какого-нибудь племени, а характеризуютъ собою извѣстную ступень культуры, видно изъ чрезвычайно интересныхъ фактовъ, взятыхъ Бахофеномъ изъ жизни современныхъ народовъ. Такъ, Мауреръ свидѣтельствуетъ о существованіи въ наше время на нѣкоторыхъ островахъ Греціи обычая передавать имущество, пріобрѣтенное по женской линіи, исключительно женщинамъ же» (Mutterг., стр. 151—152). Замѣчательный этюдъ Кордье (Cordier: «Coutumes anciennes et nouvelles de Barège» etc. 1836) указываетъ на тотъ фактъ, что между басками, на границѣ Испаніи и Франціи, родовое имущество переходитъ къ старшему изъ дѣтей, къ которому прочія становятся въ зависимое отношеніе, и поэтому легко можетъ попасть въ руки старшей дочери умершаго (ibid., стр. 417). Въ Антикварскихъ письмахъ Бахофенъ развертываетъ цѣлый рядъ данныхъ объ имущественномъ и соціальномъ значеніи женщины на почвѣ материнскаго рода, исключающаго изъ себя отца дѣтей жены, у нѣкоторыхъ племенъ Индіи и у малайцевъ. У послѣднихъ, наприм., по словамъ голландца Писторіуса, «Са мандей, или тѣсный семейный союзъ, состоитъ изъ матери съ дѣтьми; отецъ не принадлежитъ сюда. Родство, которое соединяетъ послѣдняго съ братьями и сестрами, ближе родства его съ женой и своими собственными дѣтьми… Будь малаецъ женатъ или нѣтъ, его имущество переходитъ къ его братьямъ и сестрамъ, затѣмъ къ дѣтямъ сестеръ, но никогда къ его женѣ и дѣтямъ, которыхъ онъ прижилъ съ ней». Деньги въ материнскомъ родѣ, членомъ котораго является малаецъ, «сохраняются въ спальнѣ старшей сестры» (Antiqu. Briefe, I, стр. 55—56, passim.). Среди жителей Кананура (западный берегъ южной Индіи) англичанинъ Бухананъ былъ пораженъ жалкою ролью отца и супруга принцессы на балу, данномъ ею: «оба они не имѣли ни малѣйшаго авторитета и даже не садились за столъ» (ibid., стр. 250). У наировъ, по словамъ того же Буханана, «имуществомъ мужчины распоряжается мать, а по ея смерти старшая сестра»… «Никто не знаетъ отца, и всякій видитъ своихъ наслѣдниковъ въ дѣтяхъ сестеръ» (ibid., стр. 248).

Интересно, что уже давно Бахофенъ считалъ однимъ изъ существенныхъ признаковъ этой гинекократической культуры тотъ первобытный коммунизмъ, который современная наука находитъ повсемѣстно на порогѣ человѣческой исторіи. Общественные столы, упоминаемые обыкновенно въ исторіи Спарты, были распространены между критянами, мегарянами, у аргивянъ, у аркадянъ, въ южной Италіи и пр. и пр. и всѣ связаны съ культомъ материнскихъ божествъ, особенно. Земли — общей матери (Mutter, стр. 82). «Всѣ люди, — говоритъ Бахофенъ, становясь на точку зрѣнія этого періода, — произошли отъ матери-земли, и всѣхъ питаетъ она» (ibid., стр. 251). Изъ такого взгляда логически вытекаетъ предпочтеніе владѣнія передъ неограниченною собственностью. Такъ, Бахофенъ упоминаетъ, со словъ Аристотеля, въ Политикѣ (6, 2), о такъ называемомъ законѣ Оксила, по которому въ Элидѣ воспрещалось брать ссуду подъ залогъ земли (ibid., стр. 273) {Замѣчу отъ себя, что непосредственно передъ мѣстомъ, цитируемымъ Бахофеномъ, находятся еще болѣе выразительныя строки: «Во многихъ государствахъ существовалъ въ древности законъ, не дозволявшій продавать первоначальные надѣлы» (πρώτος χλήρυος; см. Aristotelis politica et oeconomica, изд. Таухница, 1884 г., стр. 202—3.}, т.-е., значитъ, ограничивалось право собственности на недвижимость. У локровъ всѣ договоры, въ томъ числѣ и имущественные, не могли имѣть никакого значенія для наслѣдниковъ (стр. 326), т.-е., значитъ, ограничивалось право передачи собственности. У аѳинянъ остатки первобытнаго коммунизма сохранились въ праздникѣ панегирій (стр. 369). Ученіе карпократіанцевъ, гдѣ играли такую роль женщины, и какъ прозелитки, и какъ руководительницы, старалось реставрировать черты материнскаго коммунистическаго періода культуры и заявляло, что «общность всѣхъ имуществъ и женъ есть начало божественной справедливости» (ibid., греческая цитата на стр. 384). Какъ поучительно перенестись отсюда съ Бахофеномъ въ эпоху великой французской революціи и узнать, что въ Лацеданѣ, на югѣ Франціи, вопросъ о раздѣленіи общинъ между частными лицами, на основаніи закона 1793 г., дотировался всѣми басками безъ различія половъ, и что при этомъ очень значительное меньшинство, 45 противъ 56, состоящее, главнымъ образомъ, изъ женщинъ, высказалось въ пользу стариннаго общиннаго владѣнія.

Если не ошибаюсь, Бахофенъ указалъ впервые и на другой признакъ первобытной культуры: уголовныя преступленія разсматриваются, подобно гражданскимъ, лишь съ точки зрѣнія нанесенія извѣстнаго вреда. Моментъ преступной воли вовсе не принимается въ разсчетъ, и потому неодушевленныя вещи наказываются наравнѣ съ сознательною человѣческою личностію. Такъ элійцы, по словамъ Павзанія, подвергли мѣдную статую быка наказанію за «убійство» (Mutterr., стр. 273, и Antiqu. Briefe, II, стр. 87). Теперь эта мысль получила полное право гражданства въ наукѣ. Съ замѣчательною убѣдительностью она развита, наприм., въ примѣненіи къ осетинскому праву г. Ковалевскимъ. Въ Осетіи нечаянный выстрѣлъ, убивающій человѣка/даетъ поводъ къ кровавой мести противъ владѣльца ружья (М. М. Ковалевскій: «Современный обычай и древній законъ». Москва, 1886 г.; см. т. II, стр. 90—94, особенно стр. 91 {Это воззрѣніе распространено, впрочемъ, повсемѣстно среди дикихъ и варварскихъ народовъ. Такъ, среди гоаджиро Колумбійской республики, у которыхъ существуетъ обычай налагать цѣлымъ родомъ штрафъ за самоубійство, орудіе самоубійства конфискуется, какъ виновное въ проступкѣ: «The instrument that caused the accident… is appropriated», — читаю я у недавняго англійскаго путешественника Simons: «An Exploration of the Groajiro Peninsula» въ Proceed, of Royal Geogr. Soc.; Лондонъ, 1885 г., № 12, р. 790). Мнѣ кажется страннымъ, что до сихъ поръ не было обращено вниманія на очень позднее «переживаніе» этого воззрѣнія у Лукіана, одного изъ выдающихся мыслителей II вѣка по P. X. Въ своемъ Тиранноубійцѣ (правда, одномъ изъ раннихъ этюдовъ автора) онъ рисуетъ гражданина, который проситъ у своихъ согражданъ награды за убійство тирана и говоритъ при этомъ, что если и не самъ онъ убилъ тирана, а лишь далъ послѣднему возможность заколоться его, гражданина, мечомъ, то, все-таки, онъ долженъ получить вознагражденіе, какъ «владѣлецъ столь демократической вещи» (οὕυτω δημοτικού κτήματος), а самому мечу должно быть воздано почитаніе наравнѣ съ богами (Τυραννοκτόνος, § 19). По словамъ Эліана (Aeliani 2 aria historia VIII, 8, изд. Таухница, 1882 г., стр. 115), на одномъ изъ праздниковъ въ Аттикѣ существовалъ нижеслѣдующій обычай, который, по моему мнѣнію, представляетъ подобное же «переживаніе»: лица, участвовавшія въ закланіи жертвеннаго быка, обвинялись одинъ за другимъ въ убійствѣ и, въ концѣ-концовъ, оправдывались, потому, молъ, что дѣйствительнымъ убійцей былъ мечъ.}).

Перехожу къ политической сторонѣ гинекократіи. Что греческія женщины нѣкогда принимали участіе въ подачѣ голосовъ, лежитъ въ основаніи одной старинной легенды, которую св. Августинъ (De civitate Bei, 18, 9) сообщаетъ со словъ Варрона. Во времена Кекропса жители Аѳинъ должны были однажды рѣшить, назвать ли имъ городъ въ честь Аѳины, или Нептуна. Женщины имѣли рѣшающій голосъ наравнѣ съ мужчинами и, подавивъ послѣднихъ большинствомъ вотовъ, назвали городъ именемъ богини. Но тогда разгнѣванный Нептунъ двинулъ на городъ волны моря, и для его умилостивленія было рѣшено, между прочимъ, чтобы отнынѣ аѳинянки потеряли право голоса и чтобы никто изъ рождавшихся дѣтей не носилъ имени матери (Mutterr., стр. 41). О подобномъ же участіи беотійскихъ женщинъ въ общественныхъ дѣлахъ и съ подобнымъ же финаломъ разсказываютъ Страбонъ (9, 402), Плутархъ и прочіе авторы, цитируемые Бахофеномъ. Съ другой стороны, китайскіе лѣтописцы (по Клапроту, Magasin Asiatique, Paris, 1825, т. I, стр. 230—235) повѣствуютъ о пограничныхъ съ Индіей государствахъ, гдѣ власть принадлежитъ женщинамъ и гдѣ «однѣ женщины въ почетѣ, такъ что мужчины принимаютъ фамилію своей матери» (Mutterr., стр. 208). Существуетъ вообще цѣлый циклъ азіатскихъ миѳовъ о царицахъ, возводящихъ (и низводящихъ) своихъ любимцевъ на престолъ. Въ своемъ Сказаніи о царицѣ Танаквилѣ, Бахофенъ, выводящій этрусковъ изъ Азіи, разсматриваетъ одинъ изъ такихъ величавыхъ женскихъ образовъ на частномъ эпизодѣ, возникновеніи Римской имперіи. Танаквиль (или Танаквила) является во всеоружіи ума и энергіи въ исторіи восшествія на престолъ Тарквинія Приска и, сдѣлавъ своего мужа царемъ, внезапно исчезаетъ на время. Она снова появляется на сцену рядомъ съ другимъ королемъ, Сервіемъ Тулліемъ, который «обязанъ своимъ восхожденіемъ на римскій тронъ уму, совѣту и помощи той самой женщины, которая открыла и первому королю путь къ лучшей участи» (Die Sage von Tanaquil, стр. 2). Тонкій анализъ сервіанской легенды, въ подробности котораго я не могу входить, позволяетъ Бахофену открыть здѣсь типичныя черты миѳа, выросшаго изъ отдаленной «гинекократической» эпохи. Съ рукою и вообще симпатіями женщины связано возвышеніе простыхъ лицъ въ санъ короля, какъ это видно въ лидійскомъ сказаніи о прекрасной Тидо и во множествѣ другихъ азіатскихъ легендъ (ibid., стр. 9). Повсюду женщина является здѣсь вѣнценосною гетерой, и ея гетеризмъ освященъ давнишнею религіей. Ея любимецъ, часто рабъ или рожденный рабыней, какъ это заключено въ самомъ имени Сервія (servus), является истиннымъ сыномъ материнской культуры, происходящимъ, опять-таки какъ Сервій, отъ неизвѣстнаго отца…

Собственно критика Бахофена будетъ ниже. По здѣсь я вынужденъ забѣжать впередъ и сказать, что въ этомъ вопросѣ приходится считаться съ нѣкоторымъ преувеличеніемъ со стороны Бахофена роли женщинъ, какъ царицъ, законодательницъ и пр. Сказанія объ ихъ могуществѣ объясняются отчасти (о чемъ говоритъ и самъ Бахофенъ) переходомъ власти отъ вождя-мужчины къ сыну его сестры, которую можно было принять, такимъ образомъ, за настоящую «царицу». Однако, дѣло идетъ, по моему мнѣнію, лишь объ ограниченіи, а не о голомъ отрицаніи того, что Бахофенъ называетъ, «гинекократіей», какъ это дѣлаютъ порой. И до сихъ поръ, наприм., въ. Африкѣ встрѣчаются племена, управляемыя королевами, или же удержавшія ихъ, наравнѣ съ властью короля мужчины, въ формѣ «вѣнценосныхъ гетеръ», если держаться терминологіи Бахофена. Я приведу читателю два-три наиболѣе характерныхъ факта, взятыхъ мною непосредственно у путешественниковъ послѣднихъ лѣтъ. Максъ Бюхнеръ, изслѣдовавшій западную часть южной Африки, говорить въ своей интересной статьѣ о Лукокессѣ, гинекократической королевѣ царства Лунда (Globus 1887, LI, № 9, стр. 135—137), что въ началѣ XVII вѣка это государство было чисто гинекократическимъ. Въ настоящее же время политическая власть представлена въ немъ, съ одной стороны, королемъ, но, съ другой стороны, совершенно независимо отъ него, стоитъ своеобразная королева, имѣющая безпрекословно повинующагося ей мужа (шамоана) и цѣлый гаремъ рабовъ-наложниковъ, которыхъ въ случаѣ ея смерти убиваютъ. «Рядомъ съ достоинствомъ Муато-Ямво (короля), — говоритъ Бюхнеръ, — возникло, какъ противовѣсъ и дополненіе, достоинство Лукокессы. Оба имѣютъ независимыя іерархіи, соприкасающіяся лишь въ вершинахъ. Оба имѣютъ свои лены и деревни, которые пестро лежатъ другъ возлѣ друга, но платятъ подати лишь кому-нибудь одному изъ нихъ. Такимъ образомъ, въ царствѣ Лунда дѣло идетъ о двухъ государствахъ, которыя пространственно переплетены между собою, но по своей сущности остались самостоятельны» (стр. 135). А вотъ что говоритъ одинъ довольно извѣстный во Франціи миссіонеръ о странѣ Марутсе или Баротсе (южная Африка): «Издревле существуетъ у королей Баротсе обычай раздѣлять управленіе націей съ одной изъ своихъ сестеръ, иногда съ матерью. Эта королева имѣетъ свой дворъ, свои барабаны, свои серимба и окружаетъ себя церемоніаломъ, который въ употребленіи при дворѣ короля. Она засѣдаетъ въ лехотла (родъ дворца), обсуждаетъ дѣла, разрѣшаетъ тяжбы. Ее привѣтствуютъ какъ короля: Тау-тона! Ее окружаютъ криками: Лоше (родъ привѣтствія королямъ par excellence). Передъ ней простираются ницъ, и никто въ ея присутствіи не имѣетъ права сидѣть, ни даже ея мужъ, Мокуе-Тунга („зять націи“), который, въ сущности, лишь ея служитель, прогоняемый ею по желанію» (F. Coillard: «Expédition du Zambèze» въ Journal des Missions Evangéliques, Paris, 1886, octobre, стр. 397). Наивный миссіонеръ прибавляетъ: «Можетъ быть, было бы слишкомъ сказать, что она предается поліандріи» (ibid.). Я прошу читателя обратить особенное вниманіе на названіе «зять націи», данное мужу королевы, потому что въ немъ какъ нельзя яснѣе проглядываетъ политическое значеніе королевы, какъ представительницы цѣлой націи. Въ концѣ XVII вѣка болѣе половины краснокожихъ племенъ, населявшихъ Южную Каролину, управлялись женщинами-вождями, «women captains» (см. извѣстіе изъ American Antiquarian въ Globus 1887 LII, № 17, стр. 272). Самая чистая гинекократія (переходъ власти отъ принцессы матери къ принцессѣ-дочери) была очень распространена среди дравидійскихъ племенъ Индіи (наприм., въ Траванкорѣ) еще въ прошломъ вѣкѣ.

Въ связи съ вопросомъ о гинекократіи находится вопросъ объ амазонкахъ, которому Бахофенъ тоже придаетъ очень широкое значеніе. Но и здѣсь вовсе нельзя отрицать возможности этихъ явленій. «Бранная забава» вовсе не противорѣчитъ женской природѣ въ такой степени, какъ это часто принимается по отношенію даже и къ дикимъ племенамъ. Мѣстами въ той же Африкѣ, наприм., въ Дагомеѣ, тысячи женщинъ, наравнѣ съ мужчинами и ничѣмъ не уступая, если еще не превосходя послѣднихъ въ храбрости, составляютъ хорошо организованное войско короля (см. SkertcKley: «Dagomey asitis»; Hugo Zöller: «Kamerun» и проч.). Такой замѣчательный географъ, какъ Элизе Реклю, относится къ этому факту безъ недовѣрія (Géographie Universelle, t. XIII, Paris, 1887, стр. 473), а Ратцель (Die Völkerkunde, I, Leipzig, 1885, стр. 582) признаетъ существованіе подобной же военной организаціи у ашантіевъ. У географа Риттера есть немало фактовъ амазонствующихъ женщинъ въ Курдистанѣ, въ задней Индіи (Mutterr., стр. 207). Жиро-Тёлонъ указываетъ на воинственныя героическія черты женщинъ у раджпутовъ (по Русслэ), въ Южной Америкѣ (по Банкрофту) и пр. Серьезнымъ недоразумѣніемъ со стороны Бахофена мнѣ представляется лишь его мысль о цѣлыхъ амазонскихъ государствахъ, состоящихъ исключительно изъ женщинъ. Но ниже, говоря о Липпертѣ въ главѣ, посвященной литературѣ вопроса, я укажу на нѣкоторыя явленія, которыя могли подать поводъ къ этой мысли.

V.

До сихъ поръ я старался передать читателю, по возможности близка держась самого Бахофена, тѣ новые выводы, къ которымъ пришелъ авторъ. Теперь я попытаюсь охарактеризовать и критически отнестись къ методу изслѣдованія, при помощи котораго Бахофенъ дошелъ до этихъ результатовъ, и къ общему его міросозерцанію. Взгляды автора на этотъ, предметъ выражены во введеніи къ Материнскому праву, разсѣяны во многихъ мѣстахъ этого сочиненія, подробно развиты въ предисловіи къ Сказанію о Танаквилѣ и ярко охарактеризованы эпиграфомъ Антикварскихъ писемъ: «Истинная критика лежитъ въ пониманіи». Я бы ихъ резюмировалъ слѣдующимъ образомъ. При изслѣдованіи древнѣйшаго періода человѣческой исторіи мы должны отказаться отъ попытки фальшиваго прагматизма возстановить чисто-историческія событія этого періода путемъ критическаго просѣиванія миѳовъ и легендъ. Это будетъ лишь субъективная критика вѣроятностей и возможностей съ личной точки зрѣнія историка.. Стараясь «выдѣлить историческое зерно изъ миѳологической шелухи», онъ, въ сущности, рядомъ съ завѣдомо-ложными вещами (чудесами и т. п.) выброситъ за бортъ все, составлявшее культурную особенность данной эпохи, и только потому, что это противорѣчитъ воззрѣніямъ нашей эпохи. Этой «субъективной историзирующей критикѣ» Бахофенъ противупоставляетъ «объективно-историческое изслѣдованіе». Для него самъ миѳъ съ его особенностями составляетъ объективный матеріалъ изслѣдованія, гораздо болѣе важный, чѣмъ крупинки историческихъ событій, вкрапленныя въ него. Миѳъ есть, въ сущности, отраженіе въ религіозно-поэтическомъ чувствѣ міровоззрѣнія даннаго періода со всѣми его характерными чертами. Отсюда — требованіе для изслѣдователя: бережно, благоговѣйно (mit Pietät) относясь къ легендарному матеріалу, выдѣлить однородныя, наиболѣе распространенныя и наиболѣе рельефныя черты извѣстнаго цикла миѳовъ; затѣмъ, принимая эти особенности за поэтическое отраженіе реальныхъ условій той эпохи, приложить ихъ, какъ критерій, при дальнѣйшемъ изслѣдованіи отдѣльныхъ элементовъ легенды. Внутреннее согласіе между этими элементами должно считаться доказательствомъ болѣе вѣскимъ, чѣмъ сходства или противорѣчіе ихъ съ воззрѣніями нашей эпохи. Дальнѣйшая и интереснѣйшая задача заключается въ сравненіи однородныхъ между собоючертъ въ миѳахъ различныхъ народовъ и различныхъ эпохъ. Сопоставленіе родственныхъ элементовъ проливаетъ яркій свѣтъ на элементы противорѣчащіе и взаимно объясняетъ ихъ. Эта послѣдняя часть задачи съ теченіемъ времени все больше и больше подчеркивается Бахофеномъ. Въ послѣднихъ его сочиненіяхъ она выразилась въ широкихъ всемірно-культурныхъ аналогіяхъ и сближеніяхъ (наприм., Ореста съ Августомъ и Астикой, однимъ изъ героевъ Магабгараты), которыя составляютъ одно изъ удачнѣйшихъ примѣненій того, что называютъ теперь «сравнительнымъ методомъ въ соціологіи».

Здѣсь, можетъ быть, будетъ кстати устранить одно недоразумѣніе. Въ сущности, хочетъ или не хочетъ этого соціологъ и историкъ, онъ вноситъ свое субъективное пониманіе въ смѣну явленій, составляющихъ человѣческій прогрессъ, и ниже читатель увидитъ, что и у Бахофена есть свое общее міровоззрѣніе. Но иная вещь — этотъ необходимый субъективизмъ соціологическаго пониманія, и иная вещь — ничѣмъ не оправдываемый субъективизмъ въ пріемахъ обработки чисто-объективнаго матеріала. Отвергать явленія прошлаго, потому только, что они «чудовищны», «противны здравому человѣческому смыслу» современности, именно и значитъ вводить незаконный субъективизмъ въ исторію. Въ этомъ случаѣ я рѣшительно становлюсь на сторону Бахофена противъ хотя бы Моммзена, съ которымъ первому нерѣдко приходилось сталкиваться. Моммзенъ — типъ буржуазнаго историка, хотя типъ замѣчательно крупный и блестящій. Онъ разсматриваетъ явленія прошлаго лишь въ свѣтѣ современности. Напримѣръ: моногамическая семья есть одна изъ основъ настоящаго строя, и глава ея — мужчина. Буржуазный историкъ и въ прошломъ не допуститъ поэтому ни иной формы половыхъ отношеній, ни иной болѣе значительной роли женщины-матери. Просмотрите главы Римской исторіи Моммзена, трактующія о «первоначальныхъ учрежденіяхъ Рима» (книга I, глава 5)^[3]. Авторъ въ такой степени ослѣпленъ римскимъ патріархатомъ, столь понятнымъ уму и сердцу нѣмецкаго профессора, что для него исчезаютъ разбросанные, по характерные слѣды предшествовавшаго періода материнскаго права. Онъ держится при этомъ совершенно ненаучной аналогіи между политическимъ строемъ государства и патріархальною семьей и даже выводитъ первый изъ послѣдняго. «Какъ государство покоится на основѣ семьи, такъ точно, въ цѣломъ и въ деталяхъ, оно приняло ея формы», — говоритъ нашъ историкъ (т. I, стр. 87), и, чтобы объяснить, напримѣръ, происхожденіе сената при царѣ (стр. 90), онъ прибѣгаетъ къ дешевому уподобленію царя отцу семейства, который въ важныхъ случаяхъ совѣтуется съ своими сосѣдями.

Точно также нѣмецкій профессоръ, не видящій вокругъ себя чертъ гинекократическаго періода, скептически относится къ этому вопросу и въ прошломъ. Объ этрускахъ онъ не находитъ ничего сказать больше, какъ-то, что «организація семьи была у нихъ та же самая, что и въ Римѣ», и что лишь тамъ «нѣсколько больше обращалось вниманія на родство по матери» (стр. 171). А на одномъ изъ засѣданій берлинской академіи наукъ (25 февраля 1869 г.) Моммзенъ, по поводу легенды о Коріоланѣ, относитъ прямо на счетъ богатой фантазіи «неизвѣстнаго римскаго Шекспира» величавые образы Волюмніи, Ветуріи, Валеріи и даже, какъ типы, разсматриваетъ ихъ совершенно противорѣчащими римской дѣйствительности. Здѣсь снова приходится становиться на сторону Бахофена, который въ остроумномъ и ироническомъ отвѣтѣ Моммзену указываетъ наоборотъ многочисленные и неоспоримые слѣды матріархата не только у этрусковъ, сабинянъ, но и у самихъ римлянъ^[4].

Какъ бы ни были, впрочемъ, вѣрны и оригинальны взгляды Бахофена на методъ изслѣдованія, они не могли бы еще объяснить тѣхъ важныхъ результатовъ, къ какимъ пришелъ этотъ авторъ. Нужно еще принять во вниманіе согрѣвающее вліяніе аффекта; и его источникъ лежалъ у Бахофена въ глубокомъ поэтическомъ чутьѣ, которое помогло ему погрузиться въ тотъ странный и чуждый намъ міръ матріархальной культуры, когда, по словамъ Гезіода (ор. 130), человѣкъ

Росъ и рѣзвился сто лѣтъ на глазахъ своей матери нѣжной

Глупымъ и малымъ ребенкомъ, подъ кровлей жилища роднаго.

Я склоненъ думать, что именно этотъ поэтическій инстинктъ позволилъ Бахофену съ любовью выискивать слѣды «гинекократической» эпохи, такъ какъ съ чисто-логической точки зрѣнія его общее міросозерцаніе было, наоборотъ, враждебно этой культурѣ. Его двигатели прогресса, его «солнечные герои» (Sonnenheide) — всѣ «женоненавистники» (Weiberhässer). Общее міровоззрѣніе Бахофена — самый крайній идеализмъ или, если хотите, идеологизмъ. Въ основаніи явленій, которыя онъ изобразилъ намъ во всей ихъ грубой реальности, лежатъ, тѣмъ не менѣе, по его мнѣнію, религіозныя идеи^[5]. «Представленія, связанныя съ культомъ, есть первичная причина; гражданскія формы жизни — слѣдствіе и выраженіе» (Mutterr, стр. XV). Порою (см. тамъ же, стр. XXI) онъ какъ будто говоритъ обратное; и, въ сущности, его фактическое отношеніе къ мнеамъ, какъ къ отраженію жизни, вытекаетъ изъ этого обратнаго взгляда. Но какъ бы на практикѣ онъ ни отклонялся порою отъ своего теоретическаго идеализма, въ принципѣ онъ считаетъ его единственно вѣрнымъ. Даже въ его Антикварскихъ письмахъ, гдѣ онъ держится исключительно на реальной почвѣ, можно найти фразы вродѣ слѣдующей: «Въ мірѣ боговъ должно свершиться раньше то, что позже достигнетъ соотвѣтствующаго выраженія въ отношеніяхъ земной жизни» (Antiqu. Briefe, I, стр. 68).

Каковы же были измѣненія въ «мірѣ боговъ», которыя обусловливали измѣненія соціальной, политической и семейной жизни? Человѣчество начинаетъ съ самой низменной религіи, «теллурической», культа земли, — въ гражданской жизни этому соотвѣтствуетъ ничѣмъ не стѣсняемая свобода отношеній между полами. Мужской элементъ играетъ лишь роль оплодотворителя всѣмъ отдающейся женщины: дѣти, символизируемыя «роскошною болотною растительностью», не принадлежатъ никому. Но вотъ человѣчество поднимается до «луннаго» культа — и въ гражданской жизни возникаетъ бракъ. Семья группируется около матери, общество — гинекократично. Наконецъ, человѣчество достигаетъ «солнечнаго, аполлиническаго» культа, — мужчина вырываетъ скипетръ изъ рукъ женщины и въ семьѣ, и въ обществѣ. «Вакхическій» же культъ есть посредствующая стадія между вторымъ и треть, имъ и, съ одной стороны, представляетъ побѣду надъ ненавидящею мужчинъ женщиной-амазонкой, а съ другой — влечетъ реакцію половой разнузданности.

Въ сущности, довольно небольшаго усилія мысли, чтобъ разрушить эту непрочную, какъ карточный домикъ, схему. Допустимъ, что религіозныя воззрѣнія — первая причина. Но что же заправляетъ ихъ смѣной, и почему культу земли соотвѣтствуетъ непремѣнно гетеризмъ, культу луны — матріархатъ, а культу солнца — патріархатъ? Если обратиться за объясненіями къ Бахофену, то нельзя получить иного отвѣта, кромѣ слѣдующаго. Человѣкъ, которому врождено стремленіе къ лучшему, начинаетъ съ необузданнаго удовлетворенія «низменнаго», «теллурическаго» инстинкта, чтобы перейти къ регулированію его путемъ брака. Самый бракъ имѣетъ мѣсто сначала при выдающейся роли женщины, поклонницы «цѣломудренной» луны, затѣмъ при господствѣ мужчины, представителя «чистаго», «аполлиническаго, солнечнаго свѣта». Но, вѣдь, это, въ сущности, значитъ, что авторъ приставляетъ просто-на-просто къ землѣ, лунѣ и солнцу различные эпитеты, взятые изъ области нравственности, но ничуть не вытекающіе изъ физической природы данныхъ предметовъ культа. Понятно, что здѣсь приходится какъ разъ наоборотъ изслѣдовать, прежде всего, условія общественной жизни, которыя создаютъ различныя нравственныя категоріи. А затѣмъ уже можно будетъ понять, съ какими физическими свойствами предметовъ культа человѣкъ связалъ эти категоріи. Бахофенъ говоритъ, напримѣръ: человѣкъ стремился къ чистому солнечному свѣту патріархальной власти. По моему же мнѣнію, человѣкъ могъ переходить къ культу солнца, какъ онъ могъ переходить къ патріархату, но онъ не стремился къ послѣднему, потому что солнце есть символъ «чистаго», нравственнаго свѣта. Для этого человѣку нужно бы было сначала еще признать патріархатъ за болѣе чистый, болѣе нравственный; но для выработки нравственныхъ понятій никакія солнца не помогутъ, а нужна жизнь въ обществѣ. Конечно, нѣкоторая связь между переходомъ отъ луны къ солнцу и переходомъ отъ патріархата къ патріархату есть, но она лишь слѣдующая. Болѣе дикія племена обожаютъ луну, потому что періодичность ея фазъ легче замѣчается первобытнымъ человѣкомъ, и эти же болѣе дикія племена основываютъ систему родства по матери, потому что отца трудно узнать при тѣхъ условіяхъ, о которыхъ говорилось выше, да и принадлежитъ-то онъ часто къ другому роду. Переходъ отъ матріархата къ патріархату и переходъ отъ луннаго культа къ солнечному, въ сущности, вовсе не находятся между собою въ причинной связи, но представляютъ лишь явленія, параллельно отражающія третье, болѣе общее явленіе — общій прогрессъ культуры.

Совершенно въ духѣ этого крайняго идеализма Бахофенъ разсматриваетъ и имущественныя отношенія, которыя играли важную роль въ преобразованіи и семьи, и правъ наслѣдованія. Укажу хотя бы на то, что развитіе производительныхъ силъ, начавшееся накопленіе богатствъ, количественное и качественное увеличеніе предметовъ, которые можно было оставлять въ наслѣдство, должно было вызвать у отца стремленіе передавать имущество не въ свой материнскій родъ, а женѣ и собственнымъ дѣтямъ. Для этого нужно было лишь болѣе строгое сожительство паръ, которое сдѣлало вѣроятнымъ происхожденіе дѣтей отъ даннаго мужчины. Бахофенъ, сдѣлаю эту оговорку, собралъ много данныхъ по экономической жизни народовъ и порою подходитъ близко къ сути дѣла, напр., подчеркивая уже въ Материнскомъ правѣ первобытный коммунизмъ матріархальнаго строя. Въ Антикварскихъ письмахъ онъ рисуетъ даже очень ясно процессъ перехода отъ наслѣдованія имущества мужчины материнскимъ родомъ къ наслѣдованію этого имущества его собственными дѣтьми (см. т. I, особенно стр. 55—57 и слѣд.). По вообще онъ отодвигаетъ эти явленія на задній планъ и ищетъ побуждающей причины культурнаго прогресса въ «хтоническихъ», «лунныхъ» и т. п. идеяхъ. Само по себѣ, экономическое явленіе интересуетъ его мало. Меня поразило, наприм., что, цитируя въ Mutterrecht Страбона (XV, 1, 66) по вопросу о браминахъ при дворѣ королей Индіи, онъ обрываетъ цитату какъ разъ тамъ, гдѣ географъ сообщаетъ объ очень интересной формѣ земельной общины у индусовъ — обработкѣ земли сообща родовыми группами. Точно также онъ передаетъ очень характерный для первобытнаго коммунизма разсказъ Атенея (3, 3) о дикихъ бобахъ, переставшихъ рости, о прекрасномъ ключѣ, переставшемъ бить, лишь только люди захотѣли обратить эти предметы въ личную собственность (Antiqu. Briefe, I, стр. 13). Но пользуется онъ этимъ разсказомъ лишь для того, чтобы показать, въ какой степени «великимъ материнскимъ божествамъ природы, которыя вызываютъ изъ болотистой почвы роскошную чащу тростника, противно ограниченіе гетерической жизни» и проч. (ibid., стр. 14).

Въ связи съ черезъ-чуръ большимъ значеніемъ, какое Бахофенъ приписываетъ абстрактнымъ воззрѣніямъ людей, находится иной недостатокъ автора. Обращаясь къ изученію «міра боговъ» часто въ ущербъ изслѣдованію конкретныхъ условій жизни, онъ набрасываетъ черезъ-чуръ схематично историческое развитіе отношеній между полами и семейной организаціи. Въ его исторіи брака слишкомъ мало движенія. Переходъ отъ одной формы къ другой опредѣляется у него гораздо болѣе однимъ какимъ-нибудь психологическимъ моментомъ, чѣмъ совокупностью реальныхъ условій, и потому подчасъ не лишенъ фантастичности. Такъ, переходною ступенью отъ гетеризма къ индивидуальному браку является у Бахофена періодъ амазонства, когда женщина, утомленная безпорядочною половою жизнью, съ оружіемъ въ рукахъ добивается, такъ сказать, коллективнаго развода съ мужскимъ населеніемъ племени.

Изслѣдованіе частностей символическаго характера, часто разростающееся до несоразмѣрно широкихъ границъ, является новымъ недостаткомъ Бахофена. И этотъ недостатокъ опять-таки зависитъ отъ того черезъ-чуръ большаго вліянія, которое авторъ приписываетъ абстрактнымъ понятіямъ. Такъ, цѣлая треть втораго тома Антикварскихъ писемъ занята нескончаемыми доказательствами въ пользу значенія цифры 8, какъ основнаго числа, господствующаго надъ всѣми проявленіями жизни материнскихъ, «теллурическихъ» и вообще первобытныхъ народовъ. Я уже не говорю о томъ, что само это число слишкомъ сложно, чтобы представиться непосредственно воображенію первобытнаго человѣка. Но и всѣ эти разсужденія о какомъ-то почти мистическомъ тяготѣніи людей къ извѣстной цифрѣ подлежатъ провѣркѣ. Во-первыхъ, при нѣкоторомъ трудолюбіи можно бы было подыскать частое повтореніе въ миѳахъ и обычаяхъ любаго изъ не особенно большихъ, наприм., хотя бы первыхъ 10 чиселъ. Во-вторыхъ, это подыскиваніе имѣетъ, въ сущности, такъ же мало значенія, какъ игра въ цифровые гороскопы. Кто не слышалъ о роковыхъ числахъ, управляющихъ жизнью великихъ людей? Но получаются-то лишь они, къ сожалѣнію, манипуляціями надъ цифрами въ виду достиженія уже заранѣе предположеннаго результата.

Оканчивая эту главу, я остановлюсь еще на чисто-внѣшнемъ недостаткѣ сочиненій Бахофена: нестройности общаго плана. Дѣйствительно, если исключить Сказаніе о Танаквилѣ, то труды Бахофена съ формальной стороны можно охарактеризовать такъ. Критика Моммзена есть небольшая брошюрка, трактующая объ одномъ изъ эпизодовъ римской исторіи. Антикварскія письма представляютъ рядъ интересныхъ, но по большей части независимыхъ этюдовъ, связанныхъ лишь единствомъ міровоззрѣнія автора и общаго предмета изслѣдованія. Что касается Материнскаго права, то это, въ сущности, не книга, а родъ хаотической энциклопедіи античнаго міра, гдѣ масса интереснѣйшихъ фактовъ освѣщена съ. крайне оригинальной точки зрѣнія, но расположена безъ всякаго порядка, безъ подраздѣленій, съ безконечными отступленіями, возвращеніями, повтореніями.

VI.

Закончу эту статью самымъ общимъ указаніемъ на предшественниковъ Бахофена и его послѣдователей, на его критиковъ и вообще людей, писавшихъ о немъ.

Вопросъ о литературномъ первенствѣ — вопросъ и трудный, и сравнительно неблагодарный. Самой оригинальной, повидимому, мысли почти всегда предшествуютъ аналогичныя попытки въ прошломъ. Все дѣло въ томъ, кому удалось наиболѣе удачно формулировать назрѣвающую идею. Вотъ, наприм., еще у Платона, несмотря на весь его идеализмъ, встрѣчается слѣдующая фраза: «И войны, и возстанія, и битвы вызываются не инымъ чѣмъ, какъ тѣломъ и его желаніями; ибо всѣ войны рождаются среди насъ изъ-за пріобрѣтенія имуществъ» (см. Phaedo, § 66, D: δια γὰρ τὴν τῶων κτημάτων κτῆσιν πάντες ὁι πόλεμοι ἡμῖν γίγνονται). И, однако, на основаніи этой отдѣльной мысли моралиста, нельзя отказать въ оригинальности хотя бы соціологической формулѣ Маркса: «Способъ производства матеріальной жизни обусловливаетъ общій процессъ соціальной, политической и умственной жизни» (Zur Kritik der Politischen Oeconomie\ Berlin, 1859, Vorwort).

Были, конечно, и у Бахофена предшественники, особенно между путешественниками среди дикарей. Такъ, Лафито, ученый іезуитъ прошлаго вѣка, говоритъ, напримѣръ, о краснокожихъ, что у нихъ «какъ разъ въ женщинахъ сосредоточены національность, знатность, генеалогическое дерево, порядокъ поколѣній и сохраненія семей» (цитир. у А. Giraud-Teuton: «Les origines du mariage et de la famille»; Genève — Paris, 1884, стр. 189). Но какъ далеко отсюда до всемірно-культурнаго обобщенія Бахофена: «Материнское право отнюдь не принадлежитъ какому нибудь опредѣленному народу, но извѣстной степени культуры… Вслѣдствіе одинаковости и законосообразности человѣческой натуры, оно не можетъ быть поэтому обусловлено или ограничено какою бы то ни было этническою близостью» (Mutterr., стр. VI).

Съ другой стороны, и вопросъ о плагіаторахъ Бахофена, не представляя самъ по себѣ большаго научнаго интереса, въ то же время, не можетъ быть рѣшенъ, что называется, съ плеча. Многіе авторы берутъ у Бахофена факты, — правда, часто безъ указанія источника, — но дѣлаютъ изъ нихъ свои выводы.

Я, какъ было уже сказано, ограничусь лишь самымъ общимъ указаніемъ на литературу вопроса, вовсе не думая исчерпать ее.

Вопросъ о давнишнемъ первенствѣ женщины въ семьѣ, въ связи съ гинекократіей, былъ впервые поставленъ на научную почву въ концѣ прошлаго вѣка англичаниномъ Миллеромъ (Millar), другомъ Адама Смита и Юма. Въ своей книгѣ о Происхожденіи сословій и ихъ разницы, авторъ, по словамъ Макъ-Леннана, даетъ «превосходный очеркъ» интересующихъ насъ явленій и «почти совершенно предвосхищаетъ Бахофена»^[6].

Въ началѣ 50-хъ годовъ этого столѣтія въ Америкѣ появилась замѣчательная книга Льюиса Моргана, прошедшая почти совершенно незамѣченною. Это — сочиненіе о Лигѣ ирокезовъ^[7], основанное на глубокомъ непосредственномъ изученіи жизни пяти сконфедерированныхъ племенъ. Уже въ немъ авторъ говоритъ о родовой организаціи ирокезовъ, что «племя… никогда не слагалось изъ потомковъ, происходящихъ отъ одного общаго отца, такъ какъ отецъ и дитя никогда не были одного и того же рода», и что эта организація «отличалась отъ всѣхъ другихъ учрежденій Стараго Свѣта тѣмъ, что родословная велась во всѣхъ случаяхъ по женской линіи» (стр. 79). О собственности же мы читаемъ, что имущество мужа переходило обыкновенно не къ его дѣтямъ, а къ членамъ его рода, т.-е., значитъ, къ его родственникамъ по женской линіи; ему лишь позволялось «при жизни и въ присутствіи свидѣтелей» передавать вещи женѣ и дѣтямъ (стр. 327). Въ послѣдующихъ своихъ сочиненіяхъ: Системы родства и свойства и Древнее общество^[8] Морганъ разсматриваетъ происхожденіе по женской линіи уже какъ всеобщее культурное явленіе и даетъ цѣлый рядъ таблицъ родства и богатѣйшій матеріалъ по исторіи развитія семьи и перехода отъ матріархата къ патріархату въ цѣломъ мірѣ. Морганъ, какъ видно изъ его цитатъ, внимательно изучалъ Материнское право Бахофена, вышедшее въ промежутокъ между первымъ и послѣдующими сочиненіями Моргана, и отзывается о немъ, какъ о «трудѣ, основанномъ на обширныхъ изысканіяхъ» (Ane. Soc., стр. 349). Онъ считаетъ вполнѣ доказанными явленія материнскаго права и гинекократіи, которыя Бахофенъ открылъ и прослѣдилъ съ помощью отрывковъ исторіи и традицій" (ibid., стр. 350). Морганъ лишь принимаетъ «съ измѣненіями» взглядъ Бахофена о «беззаконномъ» сожительствѣ между мужчиной и женщиной, какъ бросающій невѣрный свѣтъ на явленія ранней семьи. Въ свою очередь Бахофенъ часто пользовался Морганомъ въ своихъ Антикварскихъ письмахъ, которыя онъ посвятилъ даже ему на ряду съ люттихскимъ ученымъ Либрехтомъ и русскимъ археологомъ Стефани..

На англійскомъ же языкѣ появилось въ 1865 г. сочиненіе Макъ-Леннана о Первобытномъ бракѣ^[9], гдѣ, между прочимъ, цѣлая глава (VIII) посвящена «стариннымъ системамъ родства исключительно черезъ женщинъ». Въ своемъ этюдѣ о Материнскомъ правѣ Бахофена^[10] Макъ-Леннанъ откровенно заявляетъ, что въ этомъ «открытіи» материнства онъ былъ предвосхищенъ Бахофеномъ, о сочиненіи котораго онъ узналъ лишь весною 1866 г. Соглашаясь съ критикой Макъ-Леннана относительно «мистическаго характера» общихъ взглядовъ Бахофена, я не иду, однако, за нимъ, когда онъ говоритъ, что авторъ Материнскаго права «лишь видѣлъ фактъ первоначальнаго родства исключительно черезъ женщинъ, но не причину этого факта» (Studies, стр. 418), и что будто Бахофенъ совершенно не обратилъ вниманія на одну изъ такихъ причинъ, заключающуюся въ отсутствіи моногаміи и въ трудности отыскать дѣйствительнаго отца. Пусть читатель припомнитъ хоть цитату Бахофена о гарамантахъ, у которыхъ вслѣдствіе отсутствія индивидуальнаго брака «лишь матери признаютъ дѣтей, а къ имени отца нѣтъ никакого почтенія». Замѣчу мимоходомъ, что въ своемъ этюдѣ о Родствѣ въ древней Греціи^[11] Макъ Леннанъ цитируетъ Бахофена лишь вскользь, а, между тѣмъ, большинство фактовъ матріархата въ Греціи взяты безъ указанія источника изъ Материнскаго права. Сравните, наприм., параллельно стр. 244, 249 въ Апс. History съ стр. 9—10 Бахофена, стр. 290—291 со стр. 1, стр. 294 со стр. 41—42, стр. 296 съ 28, стр. 297 съ 31, стр. 298 съ 38 и проч., не говоря уже о томъ, что блестящій анализъ миѳа объ Орестѣ цѣликомъ заимствованъ у Бахофена.

Лёббокъ часто цитируетъ Бахофена въ своихъ Началахъ цивилизаціи (см., наприм., стр. 75, 106—107, 121, 125—126 и, безъ указанія источника, о миѳѣ Ореста, стр. 129—130)^[12]. Онъ соглашается съ Бахофеномъ въ существованіи первоначальнаго гетеризма, communal marriage по его терминологіи, но, по моему мнѣнію, черезъ-чуръ отрицательно относится къ бахофеновской гинекократіи (стр. 78). Примѣръ австралійцевъ, гдѣ положеніе женщины очень низко, не можетъ служить доказательствомъ уже потому, что тамъ царитъ полигамія. Въ другомъ мѣстѣ Лёббокъ критикуетъ, и на этотъ разъ справедливо, чрезмѣрный идеализмъ Бахофена, который видитъ въ переходѣ отъ матріархата къ патріархату стремленіе человѣческаго духа «разбить оковы теллуризма и поднять взоры къ высшимъ сферамъ космоса».

Въ послѣднемъ своемъ трудѣ Миѳъ, обрядъ и религія^[13] Андрью Лэнгъ касается Бахофена по вопросу о кувадѣ и присоединяется совершенно къ взгляду автора Материнскаго права, указанному нами выше. Къ Бахофену онъ относится какъ къ «ученому, который употреблялъ поистинѣ широкій сравнительный методъ, но лишь видѣлъ все сквозь собственныя мистическія спекуляціи» (т. II, стр. 224).

Перейду ко Франціи. Я не буду останавливаться на нѣкоторыхъ сочиненіяхъ XVI и XVII вѣка, устанавливающихъ равенство и даже превосходство женщины надъ мужчиною, — все это, по большей части, моральныя разсужденія. Но нельзя пройти молчаніемъ одного труда XVIII вѣка, имѣющаго уже нѣкоторое научно философское значеніе. Я говорю объ изслѣдованіи нѣкоего Роллана, члена Амьенской академіи, о Прерогативахъ дамъ у галловъ и проч., и проч.^[14]. Въ немъ, несмотря на недостатокъ общаго плана и критической оцѣнки доказательствъ, встрѣчаются мысли вродѣ слѣдующей: «напоминая женщинамъ ихъ прежнее величіе, я вызову у нихъ желаніе сравняться съ предками»; приводятся «историческія свидѣтельства» о женскомъ парламентѣ у древнихъ галловъ, у элейцевъ (по Плутарху), о двойномъ парламентѣ, мужскомъ и женскомъ, у старинныхъ ирландцевъ; указывается на обычаи, передававшіе право дворянства по женской линіи еще во времена автора во многихъ мѣстностяхъ Франціи и т. п.

Если исключить Лафито и въ нашемъ вѣкѣ Кордье, писавшаго о баскахъ, и барона Экштейна, писавшаго о карійцахъ, «материнское право» было впервые подвергнуто изученію во Франціи Жиро-Тёлономъ, однимъ изъ лучшихъ учениковъ Бахофена. Жиро-Тёлонъ дебютировалъ въ 1868 г. сво?іо книжечкой: La mère chez certaines peuples de l’antiquité, Paris et Leipsig, очень удачномъ резюме на 60 страничкахъ громаднаго Mutterrecht’а. Порою здѣсь проскальзываютъ еще у автора пріемы до извѣстной степени мистической психологіи, свойственные Бахофепу, наприм., тамъ, гдѣ возникновеніе родства по отцу признается дѣломъ геніальнаго и великодушнаго піонера цивилизаціи, который хочетъ «идти къ высшей цѣли» путемъ признанія ребенка. Въ 1870 г. Жиро-Тёлонъ перевелъ брошюру Бахофена противъ Моммзена, предпославъ ей иронически-остроумное предисловіе. Въ 1874 г. появилось его сочиненіе о Происхожденіи семьи, второе изданіе котораго, совершенно передѣланное, вышло въ 1884 г. подъ заглавіемъ Les origines du mariage et de la famille. Нѣсколько эклектичная по своему характеру, эта книга, по моему мнѣнію, является, тѣмъ не менѣе, одною изъ лучшихъ попытокъ критически резюмировать взгляды главнѣйшихъ изслѣдователей по исторіи семьи и брака. Авторъ, несмотря на свое глубокое почтеніе къ Бахофену, которому онъ посвятилъ свою книгу, дѣлаетъ въ двухътрехъ мѣстахъ косвенную критику «нѣсколько мистической формы» Mutterrecht’а (стр. 147). Но въ примѣчаніи къ этой же страницѣ авторъ высказываетъ на мистицизмъ Бахофена взглядъ, съ которымъ вполнѣ согласиться я не могу. «Мало умовъ лучше поняли и передали мистицизмъ и религіозную символистику античнаго міра. Предисловіе Mutterrecht’а въ особенности широты удивительной; въ немъ дышешь странною и мистическою атмосферой героическаго періода» и проч. Впечатлѣніе отъ чтенія бахофеновскаго предисловія передано вѣрно: дѣйствительно, эти страницы полны таинственной поэзіи. Но именно въ данномъ случаѣ Бахофенъ не ограничился ролью изслѣдователя, «понявшаго и передавшаго религіозный мистицизмъ», а самъ явился религіознымъ мистикомъ до мозга костей, наивнымъ сыномъ героическаго періода. Иллюзія реальности мистическаго міра произведена, но произведена не сознательно, а невольно, въ ущербъ критическому пониманію дѣйствительныхъ причинъ развитія «материнскаго права».

Этнографъ Эли Реклю, братъ знаменитаго географа, еще въ шестидесятыхъ годахъ, по его собственнымъ словамъ, изучалъ Бахофена, но далъ, лишь въ половинѣ 70-хъ годовъ рядъ статей въ République franèaise по поводу «хтонической, теллурической религіи» въ духѣ Бахофена. Но скоро онъ освободился отъ излишняго символизма послѣдняго и, отдавъ должное Матріархату Бахофена (см. его Le matriarcat d’après Bachofen въ Revue internationale des Sciences 1881, VIII, № 9), тѣмъ съ большимъ жаромъ посвятилъ себя изученію соціальной и семейной жизни дикарей. Плодомъ этого изученія явился его живо написанный сборникъ этюдовъ по сравнительной этіологіи «первобытныхъ племенъ»^[15]; этюдъ этого сборника о материнской фамиліи наировъ (напечатанный раньше въ Nouvelle Revue г-жи Аданъ) составленъ Эли Реклю, главнымъ образомъ, по Бахофену.

Вопроса же о «матріархатѣ» касался Поль Лафаргъ (въ книжкѣ Nouvelle Revue отъ 15 марта 1886 г.), подробно разсмотрѣвъ, между прочимъ, столь извѣстный со временъ Бахофена миѳъ объ Орестѣ.

Въ Германіи труды Бахофена медленно проникали въ ученую публику; ихъ отчасти замалчивали, отчасти подвергали мелочной критикѣ. Читатель видѣлъ уже раньше взаимное отношеніе взглядовъ Моммзена и Бахофена. На вопросъ о родствѣ по женской линіи въ древней Греціи былъ данъ утвердительный отвѣтъ ученымъ Курціусомъ, который въ своей Исторіи Греціи прямо отсылаетъ къ Бахофену за фактами, касающимися матріархата у аѳинянъ.

Значительною долей выводовъ Бахофена воспользовался Юлій Липпертъ въ двухъ своихъ послѣднихъ сочиненіяхъ: Исторія семьи и Исторія культуры^[16]. Онъ указываетъ на то обстоятельство, что до Бахофена «материнскій періодъ не имѣлъ вовсе мѣста въ историческомъ изложеніи» (Ист. сем., стр. 5) и слѣдуетъ ему во многихъ мѣстахъ этой книги, наприм., особенно въ объясненіи миѳа Ореста (ibid., стр. 80—81), порою безъ указанія источниковъ, наприм., тамъ, гдѣ (стр. 73—74) онъ говоритъ о культѣ Деметры, матери-земли. Въ Исторіи культуры онъ отдаетъ должное «громадной начитанности» Бахофена въ классической литературѣ, — начитанности, которая помогла ему «напасть на пробивающую совершенна новые пути мысль о прежнемъ строѣ семьи». Но онъ критически относится къ «миѳически-символическому» элементу, въ чемъ онъ, однако, видитъ дань Бахофена своему времени (т. I, стр. 88). Далѣе, онъ принимаетъ «гинекократію» Бахофена, но старается ограничить это понятіе, указывая на то обстоятельство, что материнское право принадлежитъ первобытнымъ народамъ, у которыхъ не можетъ быть рѣчи о собственно политическомъ владычествѣ женщинъ, а лишь о выдающейся роли женщинъ внутри мелкихъ родовыхъ группъ (см. т. II, стр. 23 и слѣд.). Онъ, со словъ Нахтигаля, указываетъ на сравнительную распространенность "королевъ-матерей въ оазисахъ Сахары и въ Суданѣ (см. т. II, стр. 41) и не видитъ ничего невозможнаго въ существованіи воинственныхъ женщинъ, подавшемъ поводъ къ миѳамъ объ амазонскихъ государствахъ. Онъ, сверхъ того, указываетъ на довольно распространенный этнологическій фактъ, что среди иныхъ племенъ мужчины и женщины обыкновенно живутъ отдѣльно и ведутъ независимое хозяйство (замѣчу, что эти факты нашелъ Бахофенъ и у народовъ древности). Немудрено, если существованіе этническихъ группъ, основанныхъ на такомъ обособленіи половъ, могло вызвать у Бахофена представленіе о цѣлыхъ государствахъ амазонокъ, вѣчно враждующихъ съ мужчинами.

Касается Бахофена и Энгельсъ, въ своей брошюрѣ о Происхожденіи семьи, частной собственности и государства^[17], представляющей искусно написанное резюме Моргановскаго Древняго общества и освѣщенное лишь съ точки зрѣнія экономическаго матеріализма Маркса. Говоря о первобытной свободѣ половыхъ отношеній, Энгельсъ разсматриваетъ «открытіе этого первобытнаго состоянія» какъ «великую заслугу Бахофена» (стр. 17). Но въ примѣчаніи къ этой страницѣ читаешь, что «Бахофенъ мало понималъ самъ, что онъ открылъ или, вѣрнѣе, отгадалъ», и въ доказательство Энгельсъ обращаетъ вниманіе на неумѣстность термина «гетеризмъ» въ приложеніи къ той эпохѣ, когда брака вовсе не существовало. Но это замѣчаніе, какъ мнѣ кажется, нисколько не говоритъ за или противъ пониманія Бахофеномъ открытаго имъ. Оно можетъ касаться лишь общаго міровоззрѣнія автора, который, отрицательно относясь къ «теллурической» формѣ свободныхъ половыхъ отношеній, выбираетъ съ своей точки зрѣнія такой терминъ, чтобы уже въ немъ самомъ выражался извѣстный оттѣнокъ порицанія.

Въ недавнемъ сочиненіи Гельвальда о человѣческой семьѣ^[18] Баховену дается эпитетъ «заслуженнаго изслѣдователя», но ставится въ ошибку, что онъ смѣшалъ власть женщины въ домѣ съ политическою властью въ государствѣ (стр. 214), которая врядъ ли была когда-нибудь гинекократіей. Однако, самъ Гельвальдъ приводитъ дальше нѣсколько примѣровъ (см. стр. 215), которые заставляютъ, по моему мнѣнію, относиться довольно скептически къ голому отрицанію возможности гинекократіи.

Теорія первобытнаго патріархата и рѣзкая критика противуположной теоріи материнства встрѣчаются на страницахъ новаго труда датчанина Старке^[19]. Суть взглядовъ автора заключается въ томъ, что семья и родъ возникаютъ не изъ представленій о родствѣ и, стало быть, въ первое время, родствѣ по матери, а изъ права (sic!) отца распоряжаться группой окружающихъ его лицъ по своему произволу независимо отъ того, его ли это фактическія дѣти, или нѣтъ и пр. Въ одномъ мѣстѣ авторъ считаетъ «совершенно безсознательными мечтаніями» (стр. 69) взгляды Бахофена на высокое положеніе женщины, вытекающее изъ первоначальнаго родства по женской линіи. Въ другомъ Материнское право Бахофена названо критикомъ ни больше, ни меньше какъ «рапсодіей многознающаго поэта (стр. 259). Въ третьемъ миѳъ объ Орестѣ разсмотрѣнъ лишь какъ доказательство уваженія къ женщинѣ (стр. 125). Далѣе (стр. 123—124, прим.)» сравненіе Гудруны съ Вримглльдой ничего не доказываетъ, по мнѣнію Старке: и теперь, молъ, однѣ женщины убиваютъ мужей изъ-за братьевъ, другія — братьевъ изъ-за мужьевъ и пр., и пр. Вообще книжка Старке показываетъ въ достаточной степени, что старинная теорія патріархата принуждена для своей защиты прибѣгать къ аргументамъ, слабость которыхъ нельзя замаскировать ни эрудиціей, ни болѣе или менѣе остроумными натяжками.

У. меня нѣтъ подъ рукою достаточнаго числа русскихъ книгъ, чтобы съ надлежащею точностью прослѣдить въ нашей литературѣ вліяніе идей Бахофена. Я могу, наприм., лишь по памяти сослаться на нѣкоторыя статьи прежняго Дѣла по поводу первой книги Жиро-Тёлона или на затронутые г. Михайловскимъ нѣкоторые вопросы, касающіеся Бахофена. Я остановлюсь болѣе точнымъ образомъ на отношеніяхъ къ Бахофену покойнаго Зибера и М. М. Ковалевскаго, одного изъ лучшихъ соціологовъ-юристовъ нашего времени.

Зиберъ въ своихъ Очеркахъ первобытной экономической культуры (Москва, 1883) дѣлаетъ порою (особенно въ главѣ VIII) довольно длинныя цитаты изъ Материнскаго права, которое онъ считаетъ «сочиненіемъ, основаннымъ на обширномъ изслѣдованіи» (стр. 294), и примыкаетъ къ Бахофену не только въ его взглядахъ на матріархатъ, но въ значительной степени и на гинекократію (стр. 285 и слѣд.). Такъ, ссылками на Маринера, Земпера, Крауфорда и друг. онъ показываетъ распространенность женскихъ полуполитическихъ ассоціацій на ряду съ мужскими на островахъ Тонга, Палау; передачу власти черезъ женщинъ и частое правленіе самихъ женщинъ на Сандвичевыхъ островахъ; достиженіе правительственныхъ должностей и даже верховной власти женщинами на Целебесѣ и многихъ, другихъ островахъ Архипелага.

М. М. Ковалевскій упоминаетъ порою Бахофена въ своемъ замѣчательно интересномъ и сжатомъ этюдѣ о Первобытномъ правѣ (Москва, 1886 г., выпускъ 1: «Родъ»; выпускъ II:"Семья"): на стр. 136-й I выпуска по вопросу объ отношеніяхъ брата къ сестрѣ въ сербскихъ пѣсняхъ (соглашаясь со взглядомъ Бахофена); на стр. 158 того же выпуска о формахъ усыновленія у древнихъ (указывая на свидѣтельства Плипія и Діодора по Бахофену). Отрицательно относится г. Ковалевскій къ «гинекократіи». «Предположеніе, что во главѣ рода, основаннаго на материнствѣ, должна непремѣнно стоять женщина… и что, такимъ образомъ, съ материнствомъ неразрывно связана гинекократія, не поддерживается этнографическими данными» (вып. I, стр. 108), «должно быть окончательно оставлено» и составляетъ, по мнѣнію г. Ковалевскаго, «слабое мѣсто» Бахофена. Представителемъ материнскаго рода бываетъ или братъ, или дядя женщины-матери (ibid.). Мнѣ кажется, здѣсь есть, извѣстная доля недоразумѣнія, въ которомъ виновата, можетъ быть, неясная порою мысль самого Бахофена. Что Бахофенъ не разсматривалъ неизбѣжнымъ главенство матери въ родѣ, видно уже изъ того, что въ Антикварскихъ письмахъ онъ даетъ массу фактовъ о братѣ матери или вообще старшемъ мужчинѣ материнскаго рода, заправляющемъ родомъ. Съ другой стороны, уже въ Материнскомъ правѣ (стр. 17) Бахофенъ прямо говоритъ о господствѣ тирановъ у эѳіоповъ, троглодитовъ и проч. Онъ указываетъ лишь, что «тиранъ получаетъ свое право отъ женщины» и «передаетъ королевское достоинство не своимъ дѣтямъ, а дѣтямъ сестры», и что, такимъ образомъ, «въ признаніи владычества мужчины не заключается никакого отклоненія отъ jus naturale (материнства), которое господствуетъ надъ этимъ строемъ». Что касается собственно гинекократіи, то я уже нѣсколько разъ высказывалъ мнѣніе, что нужно не столько «окончательно оставить», сколько ограничить это явленіе, и. именно «этнографическія данныя» послѣднихъ лѣтъ (см., наприм., выше конецъ IV главы) показываютъ сравнительную распространенность явленій гинекократіи. Почти тоже самое можно сказать и объ «амазонкахъ», въ чемъ г. Ковалевскій видитъ лишь «легенду», (ibid., стр. 120). За то критика г. Ковалевскаго бьетъ какъ разъ въ точку по отношенію къ тому фальшивому всемірно-культурному значенію, которое придаетъ Бахофенъ амазонству, особенно въ своихъ представленіяхъ о государствахъ амазонокъ, жившихъ изолированно отъ мужчинъ и воевавшихъ съ ними.

---

Задача этой статьи кончена. Въ ней я хотѣлъ обрисовать по мѣрѣ силъ и пониманія и самую личность Бахофена, и особенно его взгляды, поскольку они вносили новое въ науку о человѣческихъ учрежденіяхъ. Я несчиталъ, себя вправѣ уклониться и отъ критики его воззрѣній. Конечно, истинная оцѣнка Бахофена можетъ быть сдѣлана лишь человѣкомъ, приближающимся по эрудиціи и оригинальности къ самому Бахофену. Но пока важно дать хоть что-нибудь. Представляя мою попытку на судъ читателя, я счелъ бы себя удовлетвореннымъ, если бы съумѣлъ возбудить въ немъ интересъ къ автору, извѣстность котораго, по странной судьбѣ, далеко уступаетъ его несомнѣннымъ и крупнымъ достоинствамъ.

Н. Русановъ.

"Русская Мысль", кн.VI, 1889

---

1. Въ теченіе всей этой статьи я даю по возможности точный переводъ греческихъ и латинскихъ цитатъ, которыми испещрены сочиненія Бахофена и которыя онъ очень часто оставляетъ непереведенными.
2. Переводъ сдѣланъ мною размѣромъ подлинника, съ греческаго текста Эсхила изд. Таухница, 1888 г., въ которомъ нѣсколько иная нумерація стиховъ, чѣмъ въ прежнихъ изданіяхъ. Переведенное мѣсто относится къ ст. 595—609 этого изданія.
3. Я имѣю подъ рукою французское изданіе 1863 г., см. въ особенности стр. 87 и слѣдующ. тома I.
4. См. брошюру Mommsen’s Kritik der Erzählung von Coriolanus, напримѣръ, латинскую цитату на стр. 29 (Бахофенъ даетъ ее безъ указанія источника; она взята изъ Тита Ливія, XXXIV, 5), начинающуюся чрезвычайно интересными словами, обращенными Валеріемъ къ Катону, который порицалъ манифестацію женщинъ:, и такъ, что же таксго невиданнаго совершили матроны, что въ большомъ числѣ и публично выступили въ интересующемъ ихъ дѣлѣ?…" Слѣдуетъ перечисленіе случаевъ плодотворнаго вмѣшательства женщинъ въ политическую жизнь Рима.
5. Во избѣжаніе недоразумѣнія, замѣчу, что и у Бахофена, и въ этой статьѣ рѣчь идетъ исключительно о религіозныхъ воззрѣніяхъ язычества.
6. Книга эта, появившаяся въ 1771 г. водъ заглавіемъ The Origin of the Distinction of Ranks и вышедшая четвертымъ изданіемъ еще въ 1806 г., стала библіографическою рѣдкостью. Несмотря на всѣ усилія, я не могъ достать ее и принужденъ говорить ней, опираясь на авторитетъ Макъ-Леннана (см. Studies in Ancient History, примѣч. къ стр. 420).
7. Lewis Н. Morgan: «League of the Ho-dé-no-sau-nee, or Iroquois»; Rochester, 1851.
8. Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Family, 1871, и Ancient Society, or researches in the lines of Human progress etc.; London, 1877.
9. Mac Lennan: «Primitive Marriage»; Londres, 1865.
10. Напечатано въ числѣ прочихъ этюдовъ, появившихся вмѣстѣ съ перепечаткой Первобытнаго брака подъ общимъ заглавіемъ: Studies in Ancient History; London, 1876.
11. Этюдъ Kinship in Ancient Greece впервые появился въ апрѣльской и майской книжкахъ Fortnightly Rewiew 1866, какъ отвѣтъ на вызовъ Гладстона примирить данныя Гомера съ теоріей матріархата, и былъ перепечатанъ въ Studies in Апс. History, стр. 236—309.
12. Sir John Lubbok: «The origin of civilisation and the primitive condition of Man»; London, 1870, 2-е изданіе.
13. Andrete Land: «Myth, Ritual and Religion»; London, 1887, въ двухъ томахъ.
14. Rolland: «Recherches sur les prérogatives des dames chez les Gaulois etc.»; Paris, 1787. Я пользуюсь перепечаткой этого этюда въ XI томѣ малоизвѣстной, но очень любопытной Collection de pièces relatives à l’histoire de France; Parie, 1826—1838, въ 20 томахъ, подъ редакціей Лебера и др.
15. Elie Reclus: «Les Primitifs»; Paris, 1885.
16. Julius Lippert: «Die Geschichte der Familie»; Stuttgart, 1884; и его же: Die Kulturgeschichte der Menschheit etc.; Stuttgart, 1886—1887, въ двухъ томахъ.
17. Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats; Zurich, 1884.
18. Fr. von Hellwald: «Die menschliche Familie nach ihrer Enstehung und natürlichen Entwickelung»; Leipzig, 1889.
19. С. N. Storche: «Die primitive Familie in ihrer Enstehung und Entwickelung»;: Leipzig, 1888. Книжка эта, составляющая одинъ изъ томовъ международной библіотеки, появилась недавно въ англійскомъ переводѣ: The primitive Family in its Origin andL Development; London, 1889.