Живые впечатления мёртвого человека (Дорошевич)/ДО
| Живыя впечатлѣнія мертваго человѣка : Посмертное произведеніе одного великаго писателя[1] |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Папильотки. — М.: Редакція журнала «Будильникъ», 1893. — С. 77. |
…Гдѣ нѣтъ ни плиты, ни креста, Тамъ, навѣрно, лежитъ сочинитель…[2]
«Соблазнись и умри»!
Если-бы вы знали, какъ хорошо быть мертвымъ… вы навѣрное бы прочли эти строки и умерли!
Итакъ, я умеръ… Хоть это случилось со мной въ первый разъ, но я не потерялся и сразу нашелся, что мнѣ дѣлать въ своемъ новомъ положеніи: я замолчалъ на вѣки. Чертовски остроумно! Въ цѣлую вѣчность я больше не скажу ни одной глупости, и это одно даетъ право на титулъ мудреца.
Какъ хорошо! Я въ первый разъ лежу такъ спокойно, не думая, что сейчасъ надо снова вскочить и бѣжать, сломя голову, за несчастнымъ рублемъ. Я въ первый разъ предаюсь dolce far niente[3] безъ размышленій о томъ, что праздность — мать всѣхъ долговъ…
Я обезпеченъ квартирой, а это первое и самое главное въ жизни человѣка. Меня никто не выселитъ за неплатежъ изъ моего маленькаго жилища. Мнѣ чужды заботы о приличномъ костюмѣ; на мнѣ онъ есть, и мнѣ не потребуется другаго, а костюмъ, это — второе самое главное въ той-же жизни человѣка…
На счетъ третьяго самаго главнаго — стола, мнѣ было бы смѣшно безпокоиться, когда я самъ теперь всего на всего — кушанье (да и то не изъ важныхъ) для гг. червей. Пусть ѣдятъ! Всякому хочется ѣсть! Безъ этого никто бы даже не писалъ, и не издавалось-бы на свѣтѣ ни серьезныхъ, ни юмористическихъ изданій… Пусть ѣдятъ…
Зачѣмъ я не могу написать статьи?.. Я написалъ-бы изъ любви къ истинѣ, безо всякаго гонорара… Но — какъ я напишу, когда анонимныхъ вещей не печатаютъ, а я не имѣю права подписаться, ибо я ничто, — самый дѣйствительный изъ анонимовъ. На подлогъ же я не пойду…
А то бы я написалъ прекрасную статью о Шекспирѣ, гдѣ снялъ-бы всю гору лавровъ, которые ни за что, ни про что, столько лѣтъ давятъ прахъ покойнаго писателя.
Судите сами! Какая несообразность!.. Про Гамлета говорятъ, что онъ сходитъ съ ума… Да какъ можетъ сойти съ ума человѣкъ, у котораго его и не существуетъ? А придворные вѣрятъ, что Гамлетъ сошелъ съ ума… Значитъ, они сами дураки… Воля ваша, но такая коллекція дураковъ — ужь натяжка и не достойна великаго мастера.
А Гамлетъ — всесовершенный дуракъ! Онъ говоритъ: «бѣдный, бѣдный Іорикъ»… Умный человѣкъ на его мѣстѣ назвалъ-бы Іорика только счастливымъ… Возьмите одно: сколько разъ ломали и коверкали бѣднаго Гамлета гг. актеры, а Іорика никогда и никто, потому что его нѣтъ, а Гамлетъ есть… Если-бы Гамлетъ предвидѣлъ это обстоятельство, онъ позавидовалъ-бы Іорику и закололся-бы въ четвертомъ актѣ своей жизни, чтобъ ее дать гг. актерамъ коверкать его образъ въ пятомъ.
Я совѣтую гг. комментаторамъ, прежде чѣмъ писать о Шекспирѣ — умереть. Пусть перемрутъ всѣ комментаторы, и тогда Шекспиръ станетъ вполнѣ ясенъ для читающей публики.
Но къ дѣлу!.. Гамлетъ сожалѣетъ о шуточкахъ и остротахъ «бѣднаго!!!» Іорика… Несмысленышъ!.. Да къ чему-же шутки, остроты и каламбуры, когда мертвымъ гонорара не нужно!..
Глупый Гамлетъ, хоть и учился въ университетѣ!..
Я въ гробу. Вокругъ меня редакція въ полномъ составѣ. Многіе роняютъ глупыя слезы, какъ глупыя слова… Къ послѣднему они привыкли: это неизбѣжность ихъ профессіи.
Г. издатель прослезился только въ концѣ. Онъ вѣренъ себѣ, и скупъ даже на слезы. Но онъ, при взглядѣ на меня, подумалъ объ общей участи людской, и заплакалъ авансомъ.
Г. редакторъ тоже плачетъ, но онъ сдерживается, редактируетъ и сокращаетъ выраженія своихъ чувствъ. Сотрудники плачутъ, потому что хотятъ согласоваться съ направленіемъ редакціи.
Со мной прощаются… Меня цѣлуютъ… хорошіе поцѣлуи… Смѣшно было-бы предполагать въ нихъ хоть одинъ Іудинъ: «ничто» нечего и предавать.
Фу, наконецъ-то!.. Меня закрыли крышкой… Теперь я дома, но не хочу, имѣю право и возможность хотѣть никого не принимать!.. Да и къ тому-же мнѣ некогда. Я жду черезъ часъ визита гг. червяковъ, этихъ маленькихъ Шопенгауеровъ, которые лучше большаго докажутъ мнѣ ничтожество всего существующаго на землѣ…
Я жду съ нетерпѣніемъ минуты, когда я, безпочвенный писачка, наконецъ, «прикрѣплюсь къ землѣ»… Я сдѣлаюсь собственникомъ хоть и небольшой, но безспорной полосы земли и начну всѣмъ своимъ существомъ — именно всѣмъ своимъ существомъ — заботиться о ея плодородіи… Я сдѣлаюсь землевладѣльцемъ!.. Писачка, мечталъ-ли ты объ этомъ?!..
Я въ могилѣ… Могильщикъ заступомъ вводитъ меня во владѣніе моею земельной собственностью; каждый комъ земли, словно старшій нотаріусъ, скрѣпляетъ мое право.
Стопъ машина!.. Еще не все кончено… Сквозь землю долетаютъ до меня какія-то слова… Ахъ, это надгробныя рѣчи моихъ сотоварищей.
Надо ихъ послушать, хотя-бы изъ простой вѣжливости: вѣдь, слушали же они нѣсколько часовъ мое философское молчаніе, порождавшее въ нихъ больше мыслей, чѣмъ рѣчь любимаго философа.
Слушаю… Что это — стихи?.. Даже въ могилу не уйдешь въ нашъ вѣкъ отъ стиховъ… Стихи недурны; въ нихъ трактуется о страшномъ горѣ, постигшемъ поэта, благодаря утратѣ лучшаго друга… Странно одно, какъ это человѣкъ могъ такъ тщательно обработать стихи, не смотря на постигшее его страшное горе!.. Ни одной некрасивой натянутой риѳмы!.. Весьма странно!.. А, вѣдь, онъ всегда оправдывался передъ редакторомъ, когда приносилъ плохіе стихи, тѣмъ, что былъ чѣмъ нибудь обезпокоенъ или взволнованъ… Весьма и весьма странно…
Но въ стихахъ ни разу нѣтъ слова «грязь»… Вретъ мой другъ поэтъ!.. Это не его стихи, онъ не написалъ-бы такого анахронизма; онъ, очевидно, взялъ ихъ у какого-нибудь поэта XVI вѣка.
Стихи кончились, но начались рѣчи… Говоритъ нашъ редакціонный романистъ, въ краткихъ чертахъ говоритъ о «поучительной жизни покойнаго». Ну, его слушать нечего, это не моя жизнь, это фабула какого-то новаго романа… Романъ выйдетъ недуренъ… Но почему именно такое странное названіе, какъ «поучительная жизнь покойнаго», выдумалъ онъ своему роману?..
Говорятъ одинъ за другимъ… «Еще однимъ общественнымъ дѣятелемъ меньше»… И какъ я до сихъ поръ не догадывался, что я, вѣдь, тоже общественный дѣятель!.. «Грущу о смерти общественнаго дѣятеля»… «Крупный родной талантъ сошелъ со сцены»… «Грущу о дорогой родинѣ»… «Гуманнѣйшій человѣкъ»… это похвально съ моей стороны… «Покойный былъ мнѣ лучшимъ другомъ»… Ахъ, до чего жаль мнѣ терять такого друга… «Умный, откровенный, отзывчивый на все доброе, высоко-честный»… Какъ рѣдки въ нашъ вѣкъ такіе люди!… Они бываютъ только въ могилахъ! «Даровитый, глубоко-нравственный, энергичный»… Да какъ-же эти люди, которые говорятъ все это, не носили меня при жизни на рукахъ?.. Зачѣмъ мнѣ дѣлали подчасъ мелкія гадости?.. «Развитой, много обѣщавшій, незамѣнимый»…
Ахъ, зачѣмъ я, такой, умеръ?.. Боже, зачѣмъ умираютъ такіе хорошіе люди?!..