Женщины-профессора Болонского университета (Никитенко)/Часть 2/РМ 1883 (ДО)

Женщины-профессора Болонского университета
авторъ Софья Александровна Никитенко

Опубл.: 1883. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1883, книга XI, с. 85—127. • Статья вторая: Гаэтана Аньези; Анна Моранди.

Женщины-профессора Болонскаго университета.

Гаэтана Аньези.

Изъ всѣхъ ученыхъ женщинъ Болоньи чуть ли не самой популярной является Гаэтана Аньези. По крайней мѣрѣ, имя ея чаще другихъ приходится слышать въ Италіи и даже встрѣчать въ печати. Это отчасти можетъ быть объяснено и тѣмъ, что ея болѣе сложная натура, не довольствуясь исключительной работой ума, еще подвигла ее на дѣятельность благотворительную, въ сферѣ которой оцѣнка ея дѣйствій становилась доступнѣе для большинства. Но не въ глазахъ всѣхъ эта послѣдняя сослужила ей службу. Въ 1878 году въ англійской International Review появилась статья^[1], въ которой отреченіе Гаэтаны отъ науки, во имя религіозныхъ вѣрованій и суроваго подвижничества, ей ставилось въ смертный грѣхъ. Авторъ статьи, натурализованная во Флоренціи англичанка, съ крайней, можно сказать непозволительной, брезгливостью относится къ католицизму Гаэтаны, въ которомъ даже видитъ поводъ, достаточный для того, чтобъ вовсе предать забвенію ея личность, а съ ней и ея ученую дѣятельность. Даже, еслибъ католицизмъ Гаэтаны Аньези былъ зараженъ тѣмъ же самымъ духомъ нетерпимости, какъ свободомысліе г-жи Виллари, то и тогда, казалось бы, что авторъ Основъ Анализа заслуживалъ бы лучшей участи. На дѣлѣ же, религіозный энтузіазмъ Гаэтаны, до какихъ бы крайностей онъ ее ни доводилъ въ примѣненіи въ самой себѣ, никогда не вооружалъ ее противъ тѣхъ, которые исповѣдывали другія вѣрованія и шли въ жизни инымъ путемъ, чѣмъ она. Если можно сѣтовать о преждевременномъ умственномъ самоубійствѣ, какое она совершила надъ собой, за то нельзя не преклоняться предъ чистотой ея намѣреній и силой въ ней любви. Вообще рѣзкій, безаппеляціонный приговоръ въ вопросахъ совѣсти рѣдко достигаетъ цѣли, а скорѣе производитъ обратное дѣйствіе. Такъ, въ данномъ, случаѣ поруганный образъ скромной, ко всѣмъ благосклонной Гаэтаны только ярче сіяетъ нравственной красотой рядомъ съ фанатической заносчивостью ея гонительницы.

Марія-Гаэтана Аньези родилась въ Миланѣ 16 мая 1718 года. Отецъ ея, донъ Піетро Аньези, владѣлецъ мѣстечка Монтевето, въ окрестностяхъ Милана, и профессоръ математики, занималъ видное положеніе въ обществѣ. Онъ любилъ науку, искусства и, въ то же время, заботливо воспитывалъ свою многочисленную семью. Не имѣя на этотъ, счетъ никакихъ предразсудковъ, онъ одинаково радѣлъ объ образованіи сыновей и дочерей. Многіе его за то порицали, но послѣдствія доказали, что онъ былъ правъ, по крайней мѣрѣ, въ отношеніи двухъ своихъ дочерей. Одна изъ нихъ, Марія-Терезія, пріобрѣла себѣ почетную извѣстность въ музыкальномъ мірѣ. Современники говорили, что у ней въ цѣлой Европѣ не было равнаго по игрѣ на клавесинѣ^[2]. Кромѣ того, она положила на музыку нѣсколько кантатъ и написала три оперы: Сафонизба, въ Арменіи и Нитокри, которыя съ успѣхомъ игрались въ Вѣнѣ. Но главною славой семейства Аньези была старшая дочь дона Піетро, Марія Гаэтана.

Рѣдкія свойства ума и характера сказались въ ней очень рано. Въ возрастъ, когда дѣти обыкновенно знаютъ только игры да шалости и живутъ почти исключительно физической жизнью, въ маленькой Гаэтанѣ уже шла дѣятельная внутренняя работа. На ея личикѣ лежала печать ранней задумчивости. Тихая и молчаливая, она особенно удивляла самообладаніемъ и стремленіемъ жертвовать своими вкусами для другихъ. Едва замѣтною отъ пола крошкой, она уже вела съ собой борьбу, чтобъ, въ угоду отцу, преодолѣть природную застѣнчивость и наклонность къ уединенію.

Случаи къ тому часто представлялись. Дѣвочка была необыкновенно одарена природой; умъ не уступалъ въ ней характеру, и донъ Піетро любилъ похвастаться передъ другими своимъ «маленькимъ чудомъ». Гаэтану выводили передъ многочисленныя собранія и заставляли публично выказывать преждевременное развитіе. Ее при этомъ, конечно, осыпали похвалами, которыя, однако, ее, повидимому, нисколько не радовали: она выслушивала ихъ съ спокойной важностью, очевидно, только подчиняясь волѣ отца, безъ всякаго личнаго желанія блистать. Одуряющее вліяніе всѣхъ этихъ дѣтскихъ тріумфовъ могло, такимъ образомъ, пройти для нея безслѣдно. Глубоко заложенное въ характерѣ Гаэтаны смиреніе уже и тогда служило ей вѣрнымъ щитомъ отъ подобнаго рода искушеній.

Первая публичная похвала выпала на ея долю, когда ей едва минуло пять лѣтъ, но, если судить безпристрастно, была вызвана обстоятельствомъ, не представляющимъ ничего необычайнаго, а именно тѣмъ, что Гаэтана тогда уже бѣгло говорила по-французски. Въ наши дни, особенно у насъ въ Россіи, такое явленіе не рѣдкость. Но иначе взглянулъ на это ранній поклонникъ дѣвочки. Онъ воспѣлъ пятилѣтнюю Гаэтану въ сонетѣ, гдѣ простодушно дивится ея успѣхамъ во французскомъ языкѣ и въ заключеніе восторженно восклицаетъ, что «прелестная малютка изъясняется на гальскомъ нарѣчіи съ граціей и легкостью, которыя врядъ ли могутъ быть превзойдены самой нимфой съ береговъ Сены»^[3].

Гораздо основательнѣе были похвалы, вызванныя Гаэтаною четыре года спустя, когда она публично защищала права своего пола на высшее образованіе. За этотъ промежутокъ времени она успѣла выучиться по-латыни. Свои первоначальныя познанія въ ней она пріобрѣла тайкомъ отъ всѣхъ, — стало быть, чисто по собственной иниціативѣ; ужь это одно прямо опровергаетъ упреки, какіе дѣлались ея отцу въ томъ, будто онъ изъ тщеславія насиловалъ ея умственныя способности. На этотъ разъ дѣло было такъ. Дѣвочка незамѣтно пробиралась въ комнату брата всякій разъ, какъ къ нему приходилъ латинскій учитель, и, притаившись въ уголку, внимательно слѣдила за урокомъ. Брату, повидимому, не такъ легко, какъ ей, давалась наука. По крайней мѣрѣ, трудности, которыхъ тотъ не могъ осилить, и повели въ открытію новаго подвига Гаетаны. Однажды мальчикъ приходилъ въ отчаяніе надъ заданнымъ ему переводомъ на латинскій языкъ нѣсколькихъ строкъ изъ Боккачіо. къ нему явилась на выручку сестра, и переводъ на слѣдующій день оказался, противъ обыкновенія, безъ ошибокъ. Пошли разспросы, розыски, и секретъ Гаэтаны обнаружился. Тогда только отецъ рѣшился дать ей учителя.

Выборъ его палъ на профессора-риторика, аббата Джемелли, который имѣлъ репутацію превосходнаго латиниста. Съ нимъ Гаэтана въ короткій срокъ сдѣлала изумительные успѣхи. Девяти лѣтъ она не только свободно читала, но и писала по-латини. На дона Піетро не переставали сыпаться укоризны за то, что онъ воспитывалъ дочь согласно ея наклонностямъ, а не принятой системѣ образованія для дѣтей ея пола. Гаэтана, оскорбленная тѣмъ, что ей отказывали въ силахъ и способностяхъ, присутствіе которыхъ она и тогда уже не могла не сознавать въ себѣ, — оскорбленная вдвойнѣ и за себя, и за отца, выступила съ протестомъ противъ его порицателей. Она, въ переведенной ею же по-латини рѣчи, опровергала мнѣніе о неспособности женщинъ къ высшему умственному развитію и доказывала недобросовѣстность тѣхъ противниковъ его, которые добровольно закрывали глаза передъ такими явленіями, какъ Изабелла Розалисъ дельи Орданьи^[4], Корнелія Писконія^[5], г-жа Дасье^[6] и т. д.

По желанію отца, Гаэтана*должна была произнести эту рѣчь въ собраніи, которое донъ Піетро, пользуясь прекрасной августовской погодой, однажды созвалъ у себя въ саду. Странное зрѣлище должно было представлять на эстрадѣ, среди зелени и цвѣтовъ, это крошечное черноглазое созданіе, изъ дѣтскихъ устъ котораго такъ плавно лилась замысловатая латинская рѣчь. Присутствовавшіе, почти всѣ сами люди науки, ей единодушно апплодировали и не могли не признать, по крайней мѣрѣ лично, за ней права на то, что она отважно требовала для всего своего пола^[7].

Да и какъ было не признать факта? Гаэтана съ этой минуты не переставала доказывать на дѣлѣ законность своихъ требованій. Тринадцати лѣтъ она, кромѣ итальянскаго, французскаго и латинскаго языковъ, знала еще греческій, еврейскій, нѣмецкій и испанскій. «Непостижимо, — говоритъ одинъ изъ ея панегиристовъ, графъ Мадзукелли^[8]: — непостижимо, съ какой легкостью и пользой для себя она усвоила все, чему училась. Несмотря на разнообразіе изучаемыхъ предметовъ, она, благодаря удивительной памяти, никогда не испытывала ни малѣйшаго замѣшательства… Одиннадцати лѣтъ она уже знала по-гречески такъ, что могла безъ подготовки переводить греческихъ авторовъ по-латини и дѣлала это такъ свободно, какъ будто употребляла при томъ свой родной языкъ…»

Отецъ ничего не жалѣлъ, чтобъ доставлять ей лучшихъ учителей. Да и многіе изъ извѣстнѣйшихъ профессоровъ сами напрашивались къ ней въ учителя. Въ числѣ ихъ, кромѣ вышеупомянутаго аббата Джемелли, были еще аббатъ Джироламо Тальядзукки и профессоръ Фойгтъ. Съ послѣднимъ она изучала языки нѣмецкій и греческій.

До какой степени Гаэтана была неутомима въ этотъ періодъ своей ранней молодости, или, вѣрнѣе, дѣтства, можно, между прочимъ, видѣть изъ того множества письменныхъ работъ, которыя она около этого времени исполнила. Къ нимъ относятся: переводъ на греческій языкъ бывшаго тогда въ большомъ ходу сочиненія Духовная борьба отца Лаврентія Скрупполи^[9]; переводъ на итальянскій, французскій, нѣмецкій и греческій языки двухъ книгъ изъ дополненій къ Квинту Курцію^[10] три томика греко-латинскаго словаря съ тридцатью тысячами словъ, записанныхъ ею для собственнаго употребленія, и переводъ съ латинскаго языка на греческій одного миѳологическаго сочиненія^[11].

Дѣтство Гаэтаны, такимъ образомъ, текло счастливо среди любимыхъ занятій, въ семьѣ, которая въ ней души не чаяла. Но на четырнадцатомъ году ей стало измѣнять здоровье. Она испытывала упадокъ силъ, который не преминула отнести на долю чрезмѣрнаго умственнаго напряженія. Доктора, въ видѣ противодѣйствія, предписали ей усиленное движеніе на открытомъ воздухѣ, танцы, верховую ѣзду. Послѣдняя пришлась особенно по вкусу Гаэтанѣ. Она предалась ей съ настойчивостью и пыломъ, какимъ отличались всѣ ея дѣйствія, и въ заключеніе еще больше себѣ повредила. Къ этому присоединилось первое горе и оно окончательно надорвало ея силы. Гаэтанѣ пришлось одновременно разстаться съ самымъ любимымъ своимъ учителемъ, Тальядзукки, и лишиться матери. Послѣдняя потеря чуть не стоила ей самой жизни. Впечатлительная дѣвушка, подкошенная и нравственно, и физически, впала въ глубокую апатію. Ей посовѣтовали перемѣну мѣста; отецъ на время отвезъ ее за городъ, къ друзьямъ. Но Гаэтана не поправлялась. Болѣзнь ея усложнилась новыми симптомами, которые ставили въ тупикъ докторовъ и приводили въ отчаяніе отца. У ней дѣлались спазмы въ груди, причинявшія ей невыразимыя страданія. Въ одинъ изъ такихъ припадковъ она поднялась на верхнюю террасу дома, гдѣ жила, въ надеждѣ, что ей тамъ будетъ легче дышать. По едва она туда взобралась, какъ упала въ конвульсіяхъ, и такъ билась, что нѣсколько человѣкъ ее съ трудомъ удерживали. Такъ продолжалось съ часъ, и затѣмъ припадки стали часто повторяться. Напрасно отецъ обращался къ лучшимъ миланскимъ докторамъ. Никто не понималъ болѣзни бѣдной дѣвушки. Ея, потрясенный горемъ, нѣжный организмъ, казалось, уже готовъ былъ уступить недугу. Но тутъ къ ней на помощь явилась сила, которой впослѣдствіи предстояло играть столь важную роль въ ея жизни. Сила эта заключалась въ ея религіозныхъ вѣрованіяхъ. Какъ въ болѣе зрѣломъ возрастѣ они подвигли ее на самоотреченіе, такъ теперь поддержали ее въ усиліяхъ воскресить въ себѣ угасавшую жизнь. Гаэтана обладала удивительной способностью сосредоточиваться. Потерявъ надежду на врачей, она, со всей силой и увлеченіемъ своей глубокой натуры, погрузилась въ молитву. Странно сказать, а припадки ея, возникшіе подъ давленіемъ нравственнаго страданія, исчезли такъ же внезапно, какъ пришли, вѣроятно, уступая давленію всѣхъ ея душевныхъ силъ, сосредоточенныхъ, какъ солнечные лучи въ фокусѣ зажигательнаго стекла, въ одномъ страстномъ желаніи исцѣленія. Какъ бы то ни было, но сама Гаэтана приписала свое выздоровленіе божественному милосердію, и въ ней уже съ той поры стали бродить, пока еще смутно, идеи будущаго подвижничества.

Время летѣло. Вмѣстѣ съ здоровьемъ вернулась къ Гаетанѣ и любовь къ наукамъ. Она продолжала совершенствоваться въ языкахъ, особенно въ греческомъ. Ей минуло девятнадцать лѣтъ. Подстрекаемая безотчетной любознательностью, она до сихъ поръ училась почти безразлично всему, чему представлялся случай выучиться. Но около этого времени въ ней явственно обнаружилось предпочтеніе къ точнымъ наукамъ. Пытливый умъ и тревожная, чуткая совѣсть влекли ее постоянно на новые поиски за непреложными истинами, на которыхъ она могла бы прочно установить свои воззрѣнія на судьбу людей вообще и на свое личное призваніе въ жизни. По мѣрѣ того, какъ опытъ и наблюденіе раскрывали передъ ней разладъ между дѣйствительностью и идеальнымъ міромъ, въ который ее уносили великія произведенія древнихъ и новыхъ поэтовъ, она постепенно охладѣвала къ словеснымъ наукамъ, отчаиваясь найти въ нихъ рѣшеніе томившихъ ее недоумѣній. Сама она, повидимому, не обладала «даромъ пѣснопѣній». По крайней мѣрѣ, послѣ нея не осталось никакихъ стихотворныхъ попытокъ, и она чуть ли не единственный въ этомъ отношеніи примѣръ между выдающимися итальянками, которыя, при свойственной ихъ націи легкости къ импровизаціи, всѣ болѣе или менѣе пробовали свои силы въ стихахъ. Ее стала манить въ себѣ философія, а съ нею и, «какъ часть ея, математика, которая» уже и тогда казалась ей «преимущественно передъ другими заслуживающею названія науки, потому что она прямо ведетъ къ обрѣтенію и созерцанію истины, то-есть къ самому высшему благу».

Новый фазисъ умственнаго развитія, въ который вступала Гаэтана, не былъ оставленъ безъ вниманія ея отцомъ. Самъ хорошій математикъ, онъ, однако, не ограничился однимъ своимъ руководствомъ, но пригласилъ заниматься съ дочерью еще двухъ извѣстныхъ ученыхъ, отца Манари и отца Казатти. Съ ними она прошла начало геометріи Эвклида, курсъ логики, метафизики и физики общей, частной и опытной.

Усвоивъ себѣ эти предметы во всемъ ихъ тогдашнемъ объемѣ, Гаэтана опять должна была, подчиняясь желанію отца и своихъ наставниковъ, держать публичныя испытанія. Только теперь, соотвѣтственно ея возрасту и новому, высшему уровню развитія, испытанія эти стали гораздо серьезнѣе и обратились въ настоящіе ученые диспуты. Донъ Піетро любилъ собирать у себя ученыхъ и литераторовъ. Гаэтана, въ ихъ присутствіи, защищала философскіе тезисы, которые ей тутъ же предлагались. При этомъ каждый могъ дѣлать ей возраженія и задавать вопросы. «Лица, неоднократно имѣвшія удовольствіе ее слышать, — говоритъ по этому поводу Мадзукелли^[12], — передавали намъ, что она съ удивительной легкостью рѣшала всѣ предлагаемыя ей задачи. При этомъ она обыкновенно приводила все уже прежде сказанное о данномъ предметѣ другими учеными, взвѣшивала или опровергала ихъ мнѣнія и, въ заключеніе, излагала собственные взгляды, чрезвычайно мѣтко. отвѣчая на возраженія оппонентовъ, — и все это на безупречномъ латинскомъ языкѣ, даже въ тѣхъ случаяхъ, когда дѣло касалось самой сухой матеріи, плохо поддающейся изложенію по-латини».

Ученые диспуты въ домѣ дона Піетро Аньези чередовались съ музыкальными вечерами, на которыхъ блистала игрою на клавесинѣ его вторая дочь, Марія-Терезія. Гаэтана тоже не была лишена музыкальныхъ способностей. Она превосходно владѣла віолончелью и часто аккомпанировала сестрѣ. Объ эту пору она достигла своего полнаго расцвѣта. Высокая и стройная, съ величавой осанкой и медленными движеніями, она отличалась сдержанностью, была даже застѣнчива, несмотря на то, что жила постоянно въ обществѣ и находилась въ непрерывныхъ сношеніяхъ съ разными выдающимися личностями своего времени, которыя окружали ее лестнымъ вниманіемъ. Нельзя сказать, чтобъ Гаэтана была красавицей; къ тому же, она ничего не дѣлала для возвышенія своихъ природныхъ средствъ, даже пренебрегала своей наружностью. Тѣмъ не менѣе, ей нельзя было отказать въ своего рода оригинальной прелести, которая преимущественно заключалась въ черныхъ задумчивыхъ глазахъ и тонко очерченномъ выразительномъ ртѣ. Марія-Терезія съ виду составляла полную противоположность Гаетаны. Рядомъ съ ея воздушной фигуркой еще рѣзче выступала важность и сосредоточенность старшей сестры.

Понятно, что двѣ такія личности могли служить центромъ и притягательной силой для всего, что было замѣчательнаго по уму или положенію не только въ Миланѣ и Италіи, но и въ Европѣ. Иностранцы наперерывъ добивались чести быть принятыми въ домѣ дона Піетро и затѣмъ повсюду разносили молву о его талантливыхъ дочеряхъ. Такимъ образомъ, слава о Гаетанѣ перешла за границу ея отечества еще задолго до того, какъ она пріобрѣла извѣстность въ качествѣ автора Основъ Анализа. Ботъ что, между прочимъ, разсказывалъ о ней одинъ молодой французъ ДеБроссъ. Заѣхавъ въ Миланъ въ 1739 г., онъ поспѣшилъ представиться Гаетанѣ. Столица Ломбардіи въ то время была богата разнаго рода знаменитостями и въ томъ числѣ женскими. ДеБроссъ уже не мало передъ тѣмъ дивился, когда, посѣтивъ Амирозіанскую библіотеку, засталъ тамъ роющуюся въ старинныхъ латинскихъ фоліантахъ поэтессу Франческу Манцони, или когда бесѣдовалъ съ ученой Клеліей Барромео, которая, по его словамъ, «не только знала всѣ европейскіе языки и науки, но еще говорила по-арабски, какъ Алькоранъ». Все же никто, повидимому, и ничто въ Миланѣ не произвело на него столь сильнаго впечатлѣнія, какъ Гаетана Аньези.

«Это, — писалъ онъ одному изъ друзей въ Парижъ^[13], — литературный феноменъ, нѣчто еще болѣе удивительное, чѣмъ Миланскій соборъ… Меня ввели въ обширную и красиво убранную гостиную. Человѣкъ тридцать, собравшихся съ разныхъ концовъ Европы, толпились вокругъ дѣвицы Аньези. Она одна съ младшей сестрой сидѣла на диванѣ. Ей между восемнадцатью и двадцатью годами. Она не хороша, но и не дурна собой, въ ней все просто и дышетъ кротостью. Лишь только мы вошли, намъ подали сорбетты. Я полагалъ, что явился на обыкновенный вечеръ. Вмѣсто того, графъ Беллони, который меня и ввелъ, во всеуслышаніе обратился въ молодой дѣвушкѣ съ латинской рѣчью. Она ему прекрасно отвѣчала. Между ними завязался диспутъ на тему о происхожденіи фонтановъ и о причинахъ прилива и отлива въ нѣкоторыхъ моряхъ. Она говорила, какъ ангелъ, и убѣдительнѣе, чѣмъ мнѣ когда-либо приходилось слышать о такихъ предметахъ. Затѣмъ графъ Беллони просилъ меня предложить ей для обсужденія любой вопросъ философскій или математическій… Потомъ разговоръ сдѣлался общимъ. Каждый говорилъ съ ней на своемъ родномъ языкѣ, и она каждому отвѣчала также. Мнѣ она посѣтовала на то, что собраніе приняло академическій характеръ. Ей вообще, замѣтила она, не нравятся такого рода научныя бесѣды въ обществѣ, гдѣ, ради удовольствія одного лица, двадцать другихъ скучаютъ; онѣ, по ея мнѣнію, умѣстны развѣ только между двумя-тремя лицами съ одинаковыми вкусами. Въ этихъ словахъ ея было столько же здраваго смысла и ума, какъ во всемъ, что она передъ тѣмъ говорила. Я съ сожалѣніемъ узналъ о ея намѣреніи удалиться въ монастырь: это не по нуждѣ, такъ какъ она богата. Въ заключеніе, ея младшая сестра, не хуже самого Рамб, съиграла на фортепіано нѣсколько его и своихъ собственныхъ мелодій. Потомъ она пѣла, сама себѣ аккомпанируя».

Длинная серія диспутовъ Гаэтаны заключилась въ 1738 г. однимъ особенно знаменательнымъ, на которомъ она защищала сто девяносто одинъ философскій тезисъ^[14]. Испытаніе, на этотъ разъ, было обставлено еще торжественнѣе обыкновеннаго. На немъ, кромѣ ученыхъ и литераторовъ, присутствовало все высшее миланское общество, сенаторы и много иностранцевъ. Никто не стѣснялся систематически возражать молодой дѣвушкѣ-философу, безъ всякаго снисхожденія къ ея полу и возрасту. Въ числѣ разсматриваемыхъ ею тезисовъ, одинъ, а именно третій, касался вопроса, который, какъ мы видѣли, уже съ девятилѣтняго возраста занималъ Гаэтану. Она въ немъ доказывала, что и «слабѣйшій полъ» неоднократно служилъ дѣлу науки, подтверждала это разными примѣрами и развивала мысль, что природа создала умъ женщины столь же способнымъ, какъ и умъ мужчины, для воспринятія научныхъ истинъ. Она утверждала, что если женщины станутъ серьезно заниматься наукой, это не*только не повлечетъ за собой дурныхъ послѣдствій, а, напротивъ, благотворно отразится и на частной, и на государственной жизни народовъ.

Въ своихъ философскихъ воззрѣніяхъ Гаетана склонялась къ эклектизму. Она говорила, что нѣтъ такой школы, ни такого философа, которые, какъ бы они ни заблуждались, все-таки, не приближались иногда къ истинѣ. Поэтому, полагала она, лучше не дергаться исключительно одного какого-нибудь ученія, а брать у каждаго то, что всего ближе согласуется съ разумомъ и чаще подтверждается опытомъ. Трактуя о логикѣ и математикѣ, она видѣла въ послѣдней не результатъ, а скорѣе основу первой и, такимъ образомъ, стояла на точкѣ зрѣнія тѣхъ ученыхъ, которые изъ геометріи извлекали самые законы логики. Далѣе, углубясь въ дебри метафизики, она очень тонко разбирала сложные и опасные вопросы онтологіи (наука о существахъ) и пневматологіи (наука о духахъ). Отсюда она перешла на болѣе твердую почву системъ Локке, Декарта, Малебранша, Лейбница, которыя мастерски развивала, противопоставляя одну другой. По части общей физики она съ большимъ знаніемъ дѣла толковала о законахъ движенія, сопротивленія и тяготѣнія, на основаніи ученій Беплера и Ньютона. Въ заключеніе, она представила картину основныхъ законовъ балистики, статики, гидростатики, астрономіи и естественной исторіи.

Успѣхъ Гаэтаны былъ полный. Миланское общество осыпало ее знаками уваженія и вниманія; ученые и словесно, и письменно выражали ей свое одобреніе и удивленіе. И въ этотъ-то самый моментъ, когда все въ жизни ей улыбалось и будущее сулило новые успѣхи, Гаэтана вдругъ объявила роднымъ, что намѣрена идти въ монастырь. Извѣстіе это, какъ громъ, поразило всѣхъ. Желаніе удалиться отъ свѣта уже давно въ ней родилось, и теперь, на двадцать первомъ году ея жизни, окончательно созрѣло. И монастырь она избирала съ очень строгимъ уставомъ: она хотѣла поступить въ общину Голубыхъ Сестеръ или Варканіанокъ, такъ называвшихся по цвѣту присвоенной имъ одежды и по имени основателя ихъ ордена. Отецъ былъ буквально сраженъ и заболѣлъ съ горя. Гаэтана не могла долго противиться мольбамъ и, послѣ нѣкоторой борьбы, въ угоду ему, отказалась отъ своего намѣренія. Только она, въ свою очередь, просила отца, чтобъ онъ. ей отнынѣ не мѣшалъ жить по своему, то-есть не заставлялъ ее посѣщать баловъ, театровъ и многочисленныхъ собраній, а предоставилъ бы ей свободу ходить, какъ часто захочетъ, въ церковь и соблюдать строгую простоту въ пищѣ и одеждѣ. Донъ Піетро на все согласился, лишь бы она его не покидала.

Съ этой поры для Гаэтаны наступила новая, болѣе согласная съ ея вкусами, жизнь. Сбросивъ съ себя бремя свѣтскихъ обязанностей, она могла всецѣло отдаться наукѣ и, такимъ образомъ, достигнуть результатовъ болѣе серьезныхъ, чѣмъ ея предшествующіе тріумфы. Около этого времени ей пришлось разстаться съ своими учителями: отецъ Манари уѣхалъ въ Павію на каѳедру математики, а отецъ Казатти въ Туринъ. Гаэтана, такимъ образомъ, оставалась безъ руководителей, но она и не нуждалась въ нихъ болѣе. Умъ ея достигъ зрѣлости, а запасъ уже пріобрѣтенныхъ свѣдѣній дѣлалъ ее готовою, къ самостоятельному труду. Алгебра и геометрія стали главными предметами ея изученія. Въ поискахъ за новыми истинами науки она на время освободилась отъ терзавшаго ее внутренняго разлада. Усиленная умственная дѣятельность заглушила въ ней тревогу и недовольство, которое возбуждала въ ней свѣтская суета. По крайней мѣрѣ, она въ это время сама о себѣ говорила, что «внутренно удовлетворена и чувствуетъ себя успокоенною».

Но, уклоняясь отъ свѣта и его утѣхъ, Гаэтана не избѣгала сношеній съ людьми науки. Она въ рядахъ ихъ имѣла много друзей и почитателей, которые съ любопытствомъ и участіемъ слѣдили за ея успѣхами. Многіе были съ ней въ перепискѣ. Между ними и ею шелъ живой обмѣнъ мыслей и взглядовъ на предметы ихъ общаго изученія, и они подвергали взаимному обсужденію свои труды^[15]. Около этого времени вышло въ свѣтъ сочиненіе Лопиталя: Теорія коническихъ сѣченій. Изданное послѣ смерти автора и не просмотрѣнное имъ окончательно, оно представляло темныя мѣста. Гаэтана взялась ихъ разъяснить и написала: Комментаріи на коническія сѣченія Лопиталя^[16]. Современники отзывались о нихъ съ большою похвалой, но они такъ и остались въ рукописи.

Кромѣ частныхъ лицъ, разныя ученыя учрежденія и корпораціи приносили ей поздравленія и посылали дипломы на званіе своихъ членовъ. 20 іюня 1748 г., она была единодушно избрана въ члены Болонской академіи наукъ, о чемъ секретарь послѣдней, Занотти, увѣдомлялъ ее при слѣдующемъ лестномъ письмѣ:

«Ни разу еще не отправлялъ я достойнѣе и съ большимъ удовольствіемъ своихъ обязанностей, никогда еще не выказывалъ большей заботливости о чести и славѣ нашей академіи наукъ, какъ въ тотъ день, когда предложилъ въ ея члены достопочтенную г-жу Марію-Гаэтану Аньези. Единодушное согласіе моихъ товарищей, выраженное съ поспѣшностью, едва давшей мнѣ время выговорить мое предложеніе, было для меня величайшей наградой. Чрезвычайно отрадно мнѣ думать, что, благодаря вашему уважаемому имени, я самъ выросъ во мнѣніи академіи, и что на мнѣ, такимъ образомъ, какъ бы отразились ваши высокія заслуги. Такъ какъ академія вполнѣ одобрила мое предложеніе и охотно, даже съ гордостью, внесла васъ въ списки своихъ членовъ, мнѣ остается только просить васъ о благосклонномъ пріемѣ этого доказательства къ вамъ уваженія академіи и о томъ, чтобъ вы не осудили меня за смѣлость, въ которой я, впрочемъ, не сталъ бы раскаяваться даже и въ случаѣ вашего неодобренія».

Но все, что до сихъ поръ дѣлала Гаэтана, было не болѣе, какъ подготовительной работой къ труду, на который она посвятила около десяти самыхъ цвѣтущихъ лѣтъ своей жизни. Глубоко заложенное въ ея природѣ и подъ конецъ такъ ярко сказавшееся въ ней стремленіе къ дѣлу практической пользы теперь внушило ей мысль облегчить учащейся молодежи изученіе алгебры и геометріи. Гаэтана осуществила ее въ своихъ Основахъ Анализа^[17]. Книга ея подъ этимъ заглавіемъ вышла въ 1748 г. и обратила на себя вниманіе всего ученаго міра.

Въ ней она резюмировала все, что до тѣхъ поръ было сдѣлано по этимъ двумъ высшимъ отраслямъ математики, но что, разсѣянное по разнымъ сочиненіямъ, представляло сырой матеріалъ, въ которомъ, съ обыкновенной мѣрой способностей, не легко было разбираться. Гаэтана связала все это и подчинила строгому методу изложенія истины, служащія какъ бы восходящей лѣстницей къ уразумѣнію высшихъ математическихъ законовъ. «Чтобъ лучше достигнуть этой цѣли, — говоритъ Каркано^[18], — она трактату о дифференціальномъ исчисленіи предпослала изложеніе принциповъ алгебраическаго анализа и методовъ приложенія алгебры къ геометріи. Правила алгебраическихъ основныхъ дѣйствій и теорія уравненій при этомъ изложены у нея съ простотой, рѣдкой даже въ новѣйшихъ руководствахъ. Аналитическая геометрія, не задолго передъ тѣмъ основанная и обработанная Декартомъ и другими, еще не успѣла пріобрѣсти себѣ въ Италіи Популярности, какою тамъ пользовался Геометрическій синтезъ древнихъ». Книга Аньези много содѣйствовала къ облегченію изученія той части математики, которая тогда называлась анализомъ Декарта, а теперь извѣстна подъ именемъ аналитической геометріи. Въ ней авторъ дѣлаетъ постоянно приложеніе алгебры при рѣшеніи геометрическихъ вопросовъ, приводя ихъ прежде въ уравненіямъ, корни которыхъ прямо указываютъ на искомое геометрическое построеніе. Эта часть и въ наши дни еще не утратила значенія для тѣхъ, которые желали бы постепенно пріучить умъ къ переходу отъ основныхъ правилъ алгебры и геометріи къ самымъ труднымъ и отвлеченнымъ вопросамъ механики, астрономіи и физики. Переходя затѣмъ къ изложенію дифференціальнаго исчисленія по методу Лейбница, она теорію безконечно малыхъ величинъ выводитъ гораздо болѣе естественнымъ путемъ, чѣмъ Лопиталь въ своемъ Analyse des infiniment tits. Ея доказательства, къ тому же, однообразнѣе и проще, не говоря уже о томъ, что въ нихъ включены и всѣ главныя открытія, сдѣланныя послѣ появленія вышеупомянутаго труда. Нельзя не удивляться ясности въ изложеніи теоріи столь запутанной, какова была тогда теорія безконечно малыхъ величинъ различныхъ порядковъ; эта ясность уничтожаетъ всѣ трудности, которыя могли бы возникнуть въ пониманіи основныхъ положеній. Это лучшее сочиненіе того времени о дифференціальномъ исчисленіи, за исключеніемъ развѣ только Основъ (Institutiones) Эйлера, появившихся семь лѣтъ спустя. Начала интегральнаго исчисленія и его приложенія, изложенныя въ третьей и четвертой книгахъ сочиненія Аньези, служатъ лучшимъ доказательствомъ глубины ея математическихъ познаній. Въ нихъ особенно поражаетъ проницательность и гибкость ея мысли въ анализѣ и ясность ея представленія даже въ самымъ сложныхъ геометрическихъ концепціяхъ.

Такой результатъ, конечно, могъ быть достигнутъ только путемъ неусыпнаго труда и дѣятельности, строго сосредоточенныхъ на одномъ предметѣ. Дѣйствительно, Гаэтана такъ увлекалась своей работой, что мысли ея, занятыя ею весь день, и ночью не знали отдыха. Не разъ случалось ей находить во снѣ рѣшеніе задачъ, которыя затрудняли ее на яву. Тогда она, какъ лунатикъ, вставала съ постели, шла въ свою рабочую комнату и записывала рѣшеніе. Проснувшись поутру, она отчетливо сознавала сдѣланную находку, спѣшила къ письменному столу, но находила ее уже тамъ, въ чернѣ записанную собственной рукой^[19].

Окончивъ свой трудъ въ рукописи, Гаэтана еще не успокоилась. Во избѣжаніе темнотъ и неточностей, вкравшихся въ посмертное сочиненіе Лопиталя, она никому не хотѣла довѣрить печатаніе своихъ Основъ. Чтобъ имѣть возможность непрерывно самой слѣдить за ходомъ типографскихъ работъ, она велѣла принести къ себѣ на квартиру типографскій станокъ, лично руководила наборщиками, держала корректуры и рѣшала недоразумѣнія. Такимъ образомъ, получилось не только превосходное изданіе ея книги, но и доля пользы для математиковъ, послѣ нея печатавшихъ свои сочиненія. Одинъ изъ нихъ, Риккини, печатая свой трактатъ Be figura et Magnitudine Telluris, особенно не могъ нахвалиться разумному отношенію къ его дѣлу типографскаго персонала. На выраженное имъ по этому поводу удивленіе, ему отвѣчали, что наборщики обязаны своей снаровкой въ употребленіи математическихъ знаковъ наставленіямъ г-жи Аньези, которая лично руководила имя при печатаніи своихъ Основъ Анализа.

Гаэтана, по обычаю того времени, посвятила съою книгу императрицѣ Маріи-Терезіи, подданною которой была. Эта государыня лично знала семейство Аньези и прежде уже не разъ поощряла своимъ вниманіемъ труды обѣихъ сестеръ. Въ настоящемъ случаѣ, она очень сочувственно встрѣтила появленіе въ свѣтъ Основъ Анализа. Она, въ знакъ своего удовольствія, послала Гаэтанѣ драгоцѣнный ящичекъ изъ горнаго хрусталя, осыпанный брилліантами, и брилліантовое кольцо и поручила графу Цалдавичини написать соотвѣтственный случаю рескриптъ. Графъ, позднѣе австрійскій намѣстникъ въ Ломбардіи и близкій другъ семейства Аньези, съ особеннымъ удовольствіемъ, исполнилъ возложенное на него порученіе.

«Ея величество императрица, наша всемилостивѣйшая королева, — писалъ онъ, — мнѣ повелѣла засвидѣтельствовать вамъ одобреніе, съ какимъ она изволила принять, посвященный вами ей, ученый трудъ: Основы Анализа. Тщательное воспитаніе молодежи составляетъ одну изъ наиболѣе близкихъ сердцу ея величества заботъ. Она съ великимъ удовольствіемъ узнала, что особа, съ вашими заслугами, труды которой уже не разъ встрѣчали одобреніе ученыхъ, достигла новыхъ и высшихъ ступеней знанія. Одновременно съ этимъ, ея величество приказала мнѣ препроводить къ вамъ пакетъ, при семъ прилагаемый, съ тѣмъ, чтобы вы содержащееся въ немъ сохранили на память о ней и о ея уваженіи къ вамъ. Исполняя приказаніе, возложенное на меня моей августѣйшей повелительницей, я, вмѣстѣ съ Вами, радуюсь справедливой оцѣнкѣ, сдѣланной вашимъ рѣдкимъ познаніямъ, и остаюсь вашъ покорный слуга, графъ Падлавичини».

Папа Бенедиктъ XIV тоже поспѣшилъ засвидѣтельствовать свое благоволеніе дѣвицѣ Аньези. Экземпляръ ея книги былъ ему поднесенъ въ Кастель-Гандодьфо, гдѣ онъ справлялъ виддежіатуру. Его подарокъ ей заключался въ золотомъ, осыпанномъ драгоцѣнными камнями, вѣнкѣ и золотой медали, при слѣдующемъ собственноручномъ письмѣ:

"Бенедиктъ XIV излюбленной дщери — поклонъ и апостольское благословеніе.

"Въ настоящемъ мѣстопребываніи нашемъ, гдѣ мы находимся съ цѣлью дышать свѣжимъ воздухомъ, кардиналъ Антоніо Руффини поднесъ намъ два тома вашихъ Основъ Анализа. Изученіе анализа было вами предпринято еще въ года цвѣтущей молодости, но потомъ, когда мы всѣ силы наши отдали дѣлу, къ которому васъ предназначилъ божественный промыселъ, оно было нами совсѣмъ оставлено. Изъ чего слѣдуетъ, что познанія наши въ этой отрасли науки таковы, что только даютъ намъ возможность въ достаточной степени оцѣнить ея важность и побуждаютъ насъ радоваться славѣ нашей Италіи, когда въ ней являются достойные по этой части ученые. Просмотрѣвъ оглавленіе вашего сочиненія и прочитавъ въ немъ мѣста, трактующія о конечныхъ величинахъ, мы, какъ намъ кажется, можемъ безошибочно причислить васъ къ первымъ ученымъ по этой части, и признать вашъ трудъ весьма полезнымъ и не мало способствующимъ ученой славѣ Италіи и нашей Болонской академіи наукъ, членомъ которой вы, къ нашему великому удовольствію, состоите. Въ заключеніе, благодаримъ васъ за сдѣланный намъ подарокъ и посылаемъ вамъ наше апостольское благословеніе.

«Дано въ замкѣ Вастель-Гакдольфо, дня 21 іюня, лѣта 1749».

Но, ревностный покровитель наукъ, Бенедиктъ не ограничился однимъ подаркомъ и милостивымъ рескриптомъ ученой, таланты которой могли быть съ пользой употреблены нацѣло, общественное. Онъ, въ теченіе всего своего царствованія, очень заботился о славѣ и процвѣтаніи Болонскаго университета и, не стѣсняясь никакими предразсудками, вербовалъ для него силы вездѣ, гдѣ только ихъ находилъ. Такъ, въ настоящемъ случаѣ, не обращая вниманія на полъ молодой ученой, онъ предложилъ ей въ.своемъ излюбленномъ университетѣ каѳедру математики. Гаетана горячо благодарила за оказанный ей почетъ и въ отвѣтъ получила отъ папы новое собственноручное письмо, слѣдующаго содержанія:

"Бенедиктъ XIV возлюбленной дщери — поклонъ и апостольское благословеніе.

"Питая большое расположеніе и уваженіе къ нашему Болонскому университету, мы стараемся оказывать ему всяческій почетъ. Это именно и внушаетъ намъ мысль предоставить вамъ въ немъ каѳедру математики. Такимъ образомъ, не вамъ насъ, а намъ васъ слѣдуетъ благодарить, что мы и дѣлаемъ, еще разъ посылая вамъ наше апостольское благословеніе.

«Дано въ Римѣ, близъ церкви Санта Марія Маджіоре, дня 26 сентября, лѣта 1750, первосвященничества нашего одиннадцатое».

Вслѣдъ за такимъ высокимъ покровителемъ, и самый университетъ настоятельно приглашалъ дѣвицу Аньези занять de fado каѳедру, которая до того принадлежала ея отцу. Секретарь университетскаго совѣта ей по этому случаю писалъ: «Болонья съ давнихъ поръ привыкла видѣть на каѳедрѣ особъ вашего пола, публично преподающихъ науку. Вамъ предстоитъ оказать ей содѣйствіе въ удержаніи за собой этой прерогативы и даже сообщить послѣдней новую цѣну».

Дипломъ на новое званіе, снабженный висячей печатью на снуркѣ изъ золотаго шелка, Гаэтана получила 14 октября 1750 года {Вотъ этотъ дипломъ: "Die quinta Octobris 1750. Congregatis Illnes et excelsis D. D. Reformatoribus status Libertatis Civitatis Bononiae in numero Viginti sex in Camera Em & Rmi Domini Cardinalis Legati, in eins prasentia, ac de ipsius consensu & voluntate infrascriptum Partitum iuter ipsos positum, & legitime obtentum fuit videlicet Patres Conscripti cum censeant e re literaria esse, idque menti Sanctissimi Domini Nostri Papae Benedicti Decimi Quarti Summi Pantificis maxime respondere si Maria Cajetana Agnesi Nobilis Virgo Mediolanensis, cujus in Universa Analysi Peritiam egregiam hac de re opus editum luculenter testatur, coeteris Analisis Professoribus in publicis Arcbigymnasii Rotulis adjungatur. Propterea cuisdam Archigymnasii dignitati consulentes, atque unft Clementissimi Principis libentissime obsequentes voluntati, per hoc senatus Consultum obtentum per omnia suffragia favorabilia, nomen praefatae Mariae Cajetanae Agnesi, in publicis Arcbigymnasii Rotulis ad Analysim publicè legendam tamquam Lectricis bonorariae nomen immediatè describi mandarunt. Contrariis baud obstantibus quibusqumque.

«Ita Est. Јgo Angelus Michal Lotti Him. excelsi Senatus Bononiae а Secretis» "Дня пятаго октября 1750 г.

"Въ собраніи преславныхъ и знаменитыхъ господъ, возстановителей свободнаго состоянія города Болоньи, въ числѣ двадцати шести, въ камерѣ высокаго и преосвященнаго господина нашего кардинала-легата, въ его присутствіи и съ его соизволенія, между нижеподписавшимися состоялось соглашеніе, и въ силу закона опредѣлено. Сенаторы находятъ, что, ради пользы науки и въ полномъ соотвѣтствіи съ видами вашего святѣйшаго господина папы Бенедикта XIV, верховнаго владыки и первосвященника, имя Маріи-Гаетаны Аньези, благородной дѣвицы, родомъ изъ Милана, — объ отличныхъ познаніяхъ которой въ анализѣ блестящимъ образомъ свидѣтельствуетъ сочиненіе, ею объ этомъ предметѣ написанное, — имѣетъ быть внесено въ списки университетскихъ профессоровъ анализа. Посему, соблюдая попеченіе о достоинствѣ сего нашего университета и, равнымъ образомъ, съ радостью исполняя волю всемилостивѣйшаго государя нашего, сенатъ единогласно опредѣлилъ: вышеупомянутую Марію-Гаетану Аньези немедленно записать въ число лекторовъ I анализа въ университетѣ для публичнаго преподаванія этой науки. Препятствій къ сему ни отъ кого не заявлено.

«Вѣрно. Я, Микель-Анджело Лотти, преславнаго и знаменитаго Болонскаго сената секретарь, сіе скрѣпилъ».}). Онъ имѣлъ въ ея глазахъ важное значеніе, и она дорожила имъ болѣе, чѣмъ всѣми другими знаками отличія, которыми была осыпана.

Въ числѣ лицъ, особенно горячо привѣтствовавшихъ въ Гаэтанѣ новую славу ея отечества и пола, была другая замѣчательная женщина Лаура Басси, въ то время уже состоявшая профессоромъ физики въ Болонскомъ университетѣ. Благодаря Гаэтану за присылку ея книги, она повторяетъ тоже самое, что одновременно, писалъ секретарь Бенедиктинской академіи, Защити, а именно, что jна отнынѣ во всѣхъ алгебраическихъ затрудненіяхъ будетъ искать разъясненій исключительно въ Основахъ Анализа.

По мнѣнію извѣстнаго итальянскаго математика Винченцо Риккатти, «въ двухъ томахъ книги дѣвицы Аньези собраны и изложены, въ стройномъ порядкѣ, всѣ важнѣйшіе и полезнѣйшіе выводы, не только заключающіеся въ анализѣ Декарта (аналитическая геометрія) и въ анализѣ Лейбница (дифференціальное исчисленіе), но и всѣ тѣ, которые были сдѣланы великими геометрами позднѣйшихъ временъ» (до 1748 г.).

Аббатъ Боссю, авторъ Общей Исторіи математики, перевелъ сочиненіе Гаэтаны на французскій языкъ подъ заглавіемъ: Traités Elementaires de Calcul Différentiel et de Calcultégral, traduits de l’Italien de mademoiselle Agnesi. Въ предисловіи, предпосланномъ. переводу, онъ, между прочимъ, говоритъ, что въ книгѣ Гаэтаны «правила дифференціальнаго и интегральнаго исчисленій объяснены очень ясно и точно». «Трудъ этотъ, — прибавляетъ онъ, — можетъ служить превосходнымъ руководствомъ для желающихъ пріобрѣсти свѣдѣнія, необходимыя для полнаго уразумѣнія разныхъ отраслей механики, гидродинамики и проч.».

Поэты, съ своей стороны, писали въ честь Гаэтаны оды и сонеты и ловили всякій удобный случай, чтобъ упоминать ея имя въ своихъ произведеніяхъ. Между прочимъ, Гольдони въ комедіи Голландскій докторъ посвятилъ ей слѣдующее четверостишіе, которое тогда было въ большомъ ходу: «Дивитесь лучше, господа, что глубокая ученость женщины произвела на свѣтъ столь великую книгу. Сочинительница ея итальянка, сударь, а не голландка, — женщина знаменитая, мудрая, приносящая честь своему отечеству» {Stupitevi puittosto, che con saper profondo

Prodotto abbia una donna un si gran libro al mondo.

И Italiana l’Autrice, Signor, non è Olandese,

Donna illustre, sapiente, ehe onora il suo paese.

(Goldoni: Il Medico Olandese).}.

Различныя общества и цѣлые города посылали ей корпоративныя поздравленія. Къ хвалебному голосу ученыхъ присоединялись и лица съ высокимъ положеніемъ, слывшія за покровителей наукъ, каковы маршалъ де-Саксъ, венеціянскій дожъ Лоренцо Гримальди, савойскій принцъ, курфюрстъ саксонскій и т. д. Но при этомъ всѣ единодушно сѣтовали на черезъ-чуръ скромное названіе, которое она дала своему труду. «Это, — говорили ей, — все равно, какъ еслибъ Юстиніанъ свои драгоцѣнныя книги Пандектовъ назвалъ основами законодательства».

Но самая вѣская и подробная оцѣнка Основъ Анализа была сдѣлана французской академіей наукъ. Гаэтана послала нѣсколько экземпляровъ своей книги въ Парижъ для математическаго отдѣленія академіи. Одинъ изъ членовъ его, Фонтаньо, благодаря ее отъ имени всѣхъ товарищей, въ то же время, сообщалъ ей, что академія назначила двухъ коммиссаровъ для разсмотрѣнія ея труда. Ему удалось провѣдать, что отчетъ ихъ будетъ въ высшей степени благопріятенъ для автора, и онъ спѣшитъ увѣдомить о томъ Гаэтану. «Въ немъ (въ отчетѣ), — пишетъ онъ, — говорится, что ваша книга лучшая въ своемъ родѣ: ничто не можетъ быть лестнѣе и, въ то же время, заслуженнѣе этой похвалы… Несомнѣнно, — прибавляетъ онъ, — что еслибъ по уставу нашей академіи можно было избирать въ ея члены женщинъ, торжество г-жи Аньези было бы полное: могу васъ увѣрить, что нѣчто подобное дѣйствительно было сказано».

Отчетъ не заставилъ себя долго послѣ того ждать. Однимъ изъ коммиссаровъ, разсматривавшихъ Основы, былъ извѣстный Монтиньи. Подробно разобравъ книгу Гаэтаны, онъ заключилъ свой отзывъ о ней слѣдующими словами:

«Довольно сказано мной, чтобы дать понятіе какъ объ объемѣ этого труда, такъ и о связи между его частями. Онъ охватываетъ весь анализъ Декарта и вообще всѣ открытія, до сихъ поръ сдѣланныя въ дифференціальномъ и интегральномъ исчисленіяхъ. Много надо было знанія и ума, чтобы, какъ здѣсь, привести къ методамъ, почти всегда однообразнымъ, всѣ открытія, разсѣянныя по разнымъ сочиненіямъ новѣйшихъ геометровъ и часто изложенныя посредствомъ совершенно различныхъ методовъ. Порядокъ, ясность и точность господствуютъ во всѣхъ отдѣлахъ этого труда. Ни на одномъ еще языкѣ не было до сихъ поръ сочиненія по части анализа, которое могло бы вести такъ быстро и такъ далеко желающихъ проникнуть въ тайны этой науки. Мы признаемъ сочиненіе дѣвицы Аньези самымъ полнымъ и лучшимъ изъ всѣхъ написанныхъ въ этомъ родѣ и полагаемъ, что академія не опровергнетъ насъ, если мы скажемъ, что оно вполнѣ заслуживаетъ ея одобренія и изложенныхъ здѣсь похвалъ».

Посылая молодой ученой оффиціальный отзывъ о ея книгѣ, Монтиньи захотѣлъ еще лично отъ себя ее поздравить съ успѣхомъ.

«Позвольте мнѣ, сударыня, — писалъ онъ, — къ громкому одобренію всей нашей академіи присоединить мои собственныя похвалы. Академія оказала мнѣ честь, поручивъ составить отчетъ о прекрасномъ трудѣ, которымъ вы ее подарили. Порученіе это было для меня тѣмъ пріятнѣе, что ваше имя и таланты мнѣ у хе извѣстны десять лѣтъ. Вы были еще очень молоды, но уже пользовались извѣстностью во время моего путешествія по Италіи въ 1740 году. Г-жа Басси, секретарь академіи наукъ Занотти и многія другія извѣстныя лица внушили мнѣ желаніе съ вами познакомиться. Они даже простерли свою любезность до того, что предупреждали васъ о моемъ посѣщеніи. Но планъ моего путешествія былъ разстроенъ разными обстоятельствами, и я вернулся во Францію черезъ Геную, миновавъ Миланъ. Мнѣ и тогда было жаль, что я не видѣлъ васъ, но сожалѣнія мои еще усилились теперь, послѣ прочтенія вашего труда. Я никогда не утѣшусь, что не имѣлъ счастія васъ видѣть и съ вами бесѣдовать, такъ какъ не знаю въ цѣлой Италіи явленія, боЛѣе васъ заслуживающаго удивленія. На мою долю, по крайней мѣрѣ, выпало удовольствіе познакомить мое отечество съ вашимъ высоко-полезнымъ сочиненіемъ, подобнаго которому всѣ давно желали. До сихъ поръ у насъ были только весьма несовершенные опыты въ этомъ родѣ, не исключая и анализа (Analyse démontreé) отца Рено, и послѣднихъ опытовъ по этой части въ Англіи. Я не знаю другаго сочиненія, гдѣ бы все было изложено такъ ясно и подробно и расположено по столь строгому методу… Кто въ такомъ порядкѣ и такъ изящно, какъ вы, развиваетъ во всемъ ея объемѣ науку анализа, тотъ, совершенствуясь самъ, несомнѣнно двигаетъ ее впередъ и раздѣляетъ славу изобрѣтателей…»

Казалось бы, такой успѣхъ долженъ былъ возбудительно подѣйствовать на молодую ученую и подвигнуть ее на дальнѣйшую дѣятельность по тому же пути. Но не такъ было съ Гаетаной. Съ окончаніемъ труда, который, въ теченіе десяти лѣтъ, составлялъ центръ всѣхъ ея помышленій, въ ней словно оборвалась энергія. Поднявшійся вокругъ нея хвалебный концертъ опять смутилъ ея до крайности чуткую совѣсть й, раздражительно отозвавшись на ея фантазіи, снова поднялъ въ ея душѣ разладъ, который было въ ней умолкъ подъ вліяніемъ уединенія и усиленной работы ума. Она или вовсе не была доступна честолюбію, или старательно заглушала его въ себѣ. По крайней мѣрѣ, оно никогда не было въ ней дѣятельной пружиной, и все, что въ другихъ обыкновенно питаетъ его, въ ней, напротивъ, усиливало природную склонность къ самопожертвованію. Послѣ каждаго особенно яркаго успѣха ею овладѣвало тревожное чувство недовольства собой. Она точно ощущала потребность искупить этотъ успѣхъ какимъ-нибудь подвигомъ милосердія или самобичеванія. Понятно, что, при такомъ настроеніи, для Гаэтаны, рано или поздно, неизбѣжно долженъ былъ наступить полный разрывъ со свѣтомъ и его соблазнами, къ числу которыхъ она, естественно, причисляла и ученую славу. Но пока она свято хранила данное отцу обѣщаніе и не пыталась больше отъ него уйдти.

Десять лѣтъ чрезмѣрнаго умственнаго напряженія, какъ бы то ни было, не прошли безслѣдно для Гаэтаны и отразились на ея физическихъ силахъ. Здоровье ея разстроилось, какъ она сама жаловалась одному изъ своихъ друзей, аббату Фризи. Благодаря его за присылку книги, она около этого времени ему писала:

«Мнѣ очень грустно, что я не могу теперь же приступить къ чтенію вашей книги и тѣмъ доставить себѣ немедленное удовольствіе. По докторъ запретилъ мнѣ всякое занятіе, вслѣдствіе упорной головной боли, которая почти безпрестанно меня терзаетъ. Дня не проходитъ безъ того, чтобы я ее не испытывала въ сопровожденіи съ пульзаціей, особенно сильной по ночамъ. Голова моя отъ этого очень ослабѣла, и я принуждена на нѣсколько времени оставить ее въ совершенномъ покоѣ».

Къ счастію, у Гаэтаны былъ крѣпкій организмъ и несокрушимая воля, съ помощью которой ей всегда удавалось преодолѣвать недуги, нерѣдко посѣщавшіе ее вслѣдствіе непомѣрныхъ трудовъ. Такъ и теперь. Она, послѣ короткаго отдыха, совсѣмъ оправилась, но наука, на этотъ разъ, отъ того мало выиграла. Силы Гаэтаны потребовались на другое дѣло, отъ котораго она, при крайней чуткости своей совѣсти и при безграничной преданности семьѣ, не могла и не хотѣла отказаться. Вскорѣ послѣ смерти ея матери, донъ Піетро Аньези женился во второй разъ, опять овдовѣлъ и вступилъ въ третій бракъ, который, въ самомъ непродолжительномъ времени, былъ тоже расторгнутъ смертью. Гаэтанѣ, такимъ образомъ, приходилось не только утѣшать отца въ столь быстро слѣдовавшихъ одна за другою утратахъ, но еще и замѣнять мать сиротамъ, которые при томъ всякій разъ оставались у ней на рукахъ. Она была старшею изъ его двадцати трехъ дѣтей и видѣла какъ вокругъ нея постоянно подростали новые братья и сестры, требовавшіе ея попеченій. Самопожертвованію ея тутъ представлялось обширное поле и при ея страстномъ отношеніи къ обязанностямъ, которыя она къ тому же часто еще и сама себѣ создавала, ей, по смерти третьей жены дона Піетро, немного оставалось времени для преслѣдованія своихъ личныхъ вкусовъ. Наблюдая за физическимъ развитіемъ однихъ, обучая и воспитывая другихъ, она ни минуты не принадлежала себѣ. Каждый членъ семьи, въ горѣ и въ радости, въ своихъ дѣтскихъ мелочныхъ требованіяхъ и въ болѣе серьезныхъ заботахъ взрослыхъ лѣтъ, шелъ въ ней за помощью, совѣтомъ или участіемъ. Вліяніе ея на домашнихъ было безгранично и распространялось даже на слугъ, которые безотчетно преклонялись передъ ея нравственнымъ авторитетомъ. Съ появленіемъ «философки», какъ ее полушутливо, полу серьезно, называли въ домѣ, мгновенно превращались недоразумѣнія и возстановлялся случайно нарушенный семейный миръ.

Но съ своей неутомимой жаждой добра Гаэтана еще не удовлетворялась пользой, какую приносила дома, и простирала свою помощь и участіе далеко за предѣлы родной семьи. Всѣ попадавшіеся ей на глаза бѣдные и больные составляли предметъ ея заботъ. Она упросила отца отдать ей въ распоряженіе находившіяся у него въ домѣ пустыя комнаты и устроила въ нихъ убѣжище для старухъ, за которыми лично ухаживала. Все, что у ней было своего, шло на нихъ, между тѣмъ какъ себѣ самой она отказывала даже въ необходимомъ. До послѣдней степени воздержная въ пищѣ, она удѣляла сну едва потребное для возстановленія силъ время, а въ одеждѣ избѣгала всего, что хоть сколько-нибудь напоминало роскошь. При всемъ томъ въ ней не было ни тѣни ханжества или нетерпимости. Сама отказавшись отъ свѣта, она вовсе не требовала того же отъ другихъ. Наконецъ, зная, какъ отецъ любитъ видѣть ее въ кругу друзей и ученыхъ, которыхъ попрежнему продолжалъ у себя собирать, она еще часто уступала его просьбамъ и появлялась на его вечерахъ. И это, какъ все остальное, что Гаэтана считала своимъ долгомъ, исполняла она съ полной добросовѣстностью. Выходя къ гостямъ, она не считала нужнымъ вносить съ собой въ ихъ среду пуританскую атмосферу, въ которой большею частью сама жила, но принимала участіе въ разговорахъ и иногда соглашалась еще руководить учеными диспутами, безъ которыхъ тогда не обходилось ни одно собраніе, сколько-нибудь претендовавшее на образованность.

Изъ посѣтителей многіе, поддаваясь Обаянію ея рѣдкихъ качествъ, добивались ея руки, но она на всѣ предложенія отвѣчала отказомъ. Въ этомъ отъ нея не отставала и сестра ея, Марія-Терезія. Сестры удовлетворялись каждая своимъ дѣломъ и не желали разставаться съ отцомъ, къ которому были сильно привязаны. Гаэтана, къ тому же, отказывалась отъ брака на основаніи своихъ религіознымъ воззрѣній. Но не такъ смотрѣлъ на это свѣтъ, который во всемъ ищетъ эгоистическаго разсчета и подозрѣваетъ скрытые мотивы. Дона Піетро часто упрекали въ томъ, что его двѣ талантливыя дочери не выходятъ замужъ, говорили, что онъ нарочно отстраняетъ отъ нихъ жениховъ, съ цѣлью подольше пользоваться привлекательностью, какую онѣ сообщали его дому. Случилось, что Маріи-Терезіи было сдѣлано особенно выгодное предложеніе. Отецъ самъ представилъ ей жениха, но молодая дѣвушка наотрѣзъ отказала. Слухи объ этомъ, какъ водится, въ искаженномъ видѣ, дошли до одного изъ друзей дона Піетро, австрійскаго намѣстника въ Ломбардіи, графа Паллавичини. Тотъ счелъ своей обязанностью вмѣшаться въ дѣло, не только въ качествѣ стараго друга, но и оффиціальнаго лица. Онъ обратился къ дону Піетро съ увѣщаніемъ, на которое послѣдній, задѣтый за живое, отвѣчалъ рѣзко. Слово за слово, между друзьями вспыхнула ссора. Донъ Піетро, обиженный незаслуженнымъ обвиненіемъ и огорченный размолвкой съ пріятелемъ, возвратился домой въ возбужденномъ состояніи, которое превратилось въ опасную болѣзнь и черезъ нѣсколько дней свело его въ могилу.

Со смертью отца, порвалась послѣдняя связь, соединявшая Гаетану съ обществомъ, а также, надо сказать, къ сожалѣнію, и съ наукой. Написавъ Основы, Анал, она полагала, что долгъ, налагаемый на нее дарованіями и знаніемъ, ею въ достаточной мѣрѣ выполненъ, и что она теперь въ правѣ безраздѣльно слѣдовать указаніямъ сердца. А сердце давно тянуло его на болѣе симпатичный ей путь служенія людямъ. Любя ихъ безгранично, она и безгранично о нихъ скорбѣла. Въ годы первой молодости, покуда опытъ еще не познакомилъ ее со злобою жизни, она могла, спокойная духомъ, отдаваться наукѣ. Но позже, когда она заглянула въ бездну горечи и страданія, которую ей открылъ и помогъ измѣрить ея возвышенный умъ, она не могла уже долѣе жить наукой: ея чуткая совѣсть, горячее сердце потребовали инаго.

Подвижничество Гаэтаны не было обусловлено никакимъ внѣшнимъ обстоятельствомъ, — ни разочарованіемъ, ни инымъ какимъ-либо нравственнымъ или матеріальнымъ гнетомъ. Оно было вполнѣ самобытнымъ продуктомъ ея сердца и склада характера. Условія, при какихъ созрѣла въ ней самая мысль о немъ, были даже, но общимъ понятіямъ, скорѣе неблагопріятны такому настроенію. Въ личной жизни ей до сихъ поръ все улыбалось. Она была душой семьи, любимицей общества. Ее окружалъ ореолъ славы. Ей стоило только захотѣть, и не было земнаго счастья, которое не далось бы ей само собой. До всѣ эти блага и преимущества казались ей мелки и холодны въ сравненіи съ тѣми сферами, въ которыя она уносилась духомъ. Она принадлежала къ числу тѣхъ душъ, которыя, по словамъ поета, наслушавшись райскихъ пѣсень, не могутъ ихъ позабыть и «томятся на свѣтѣ желаніемъ чуднымъ полны», — желаніемъ безпрепятственнаго и полнаго общенія съ идеалами, которые онѣ утратили при рожденіи. Имъ кажутся скучными всѣ земныя утѣхи и онѣ стремятся гармоніей собственныхъ добрыхъ дѣлъ, насколько то имъ доступно, напомнить себѣ, въ своемъ изгнаніи, пѣсни небесъ.

Тѣмъ, которые и по смерти отца старались во имя науки удержать Гаетану въ свѣтѣ, она отвѣчала: «Каждый человѣкъ руководствуется въ своихъ поступкахъ какой-либо цѣлью. Христіанинъ имѣетъ въ виду славу Божію. Я надѣюсь, что мои занятія до сихъ поръ наукой тоже имѣли это въ виду: они были направлены на пользу общую и находились въ зависимости отъ воли моего отца. Теперь его воли не стало, и мнѣ представляются другіе, лучшіе способы служить Богу и приносить пользу ближнимъ; этихъ способовъ я должна и хочу держаться».

Съ этихъ поръ Гаэтана перестала дѣлать даже тѣ немногія уступки требованіямъ общества, на какія еще удавалось ее склонять отцу. Она окончательно заперлась отъ свѣта и отказалась принимать посѣтителей, которыхъ еще долго продолжала привлекать къ ней ея прочно установившаяся извѣстность. Первоначальный свой планъ, — постричься въ монахини, — она совсѣмъ оставила. Но, не произнося монашескаго обѣта, она жила добровольно затворницей и строго исполняла всѣ предписанія католической церкви. Главной ея заботой, попрежнему, оставались бѣдные и больные, которыхъ она посѣщала въ больницѣ и на квартирахъ, не избѣгая самыхъ убогихъ жилищъ, гдѣ съ нищетой нерѣдко гнѣздится и норокъ. Кромѣ того, она продолжала содержать у себя на доку нѣсколькихъ больныхъ женщинъ и сама отправляла при нихъ обязанности сидѣлки.

Особенное вниманіе еще обращала она на обученіе дѣтей обоего пола грамотѣ и религіи. «Невѣжество, — говорила она, — въ большинствѣ случаевъ, порождаетъ нечестіе, безнравственность и разные пороки, которые потрясаютъ государства и губятъ народы». Она сама наставляла дѣтей, обиженныхъ природой, которыя, по слабости умственныхъ или физическихъ силъ, не, могли слѣдить за публичнымъ курсомъ катехизиса въ своемъ приходѣ. Другихъ она помѣщала въ ремесленныя заведенія и въ школы, а молодыхъ дѣвушекъ снабжала приданымъ.

Для благотворительности въ столь широкихъ размѣрахъ, понятно, требовались и большія средства. Пока былъ живъ донъ Піетро, онъ не отказывалъ въ нихъ любимой дочери. Когда же его не стало, Гаэтана буквально раздала, неимущимъ свою часть наслѣдства. Туда же пошла и сумма, вырученная ею за продажу брилліантовъ, которые она получила отъ австрійской императрицы и отъ папы. Когда у нея истощились всѣ средства, она стала собирать пожертвованія по домамъ.

Въ 1764 г. Гаэтана совсѣмъ отдѣлилась отъ своей семьи. къ этому времени и самые младшіе братья и сестры ея успѣли подняться на ноги и больше не нуждались въ ея попеченіяхъ. Но связь ея съ ними не прекращалась, и они не переставали видѣть въ ней лучшаго друга и помощницу. Одинъ изъ ея братьевъ долго жилъ у нея, трое другихъ умерли на ея рукахъ. Свою новую квартиру она всю отвела подъ больницу, оставивъ для собственнаго употребленія одну только комнату, которая служила ей и спальной, и пріемной, и кухней.

Между тѣмъ, память о ней не изглаживалась въ ученомъ мірѣ. Ея Основы Анализа, кромѣ французскаго, были переведены еще на англійскій языкъ и приняты за руководство во всѣхъ высшихъ учебныхъ заведеніяхъ Италіи. Вновь основанная Туринская академія наукъ посылала ей на разсмотрѣніе свой первый годичный отчетъ. Члены этого молодаго учрежденія добивались «чести сдѣлаться ей извѣстными и искали случая воспользоваться ея уважаемыми совѣтами». Къ сожалѣнію, намъ неизвѣстно, какъ отнеслась Гаэтана къ попыткѣ академіи завязать съ ней сношенія. Судя по отсутствію дальнѣйшихъ объ этомъ свѣдѣній, должно полагать, что дѣло такъ и кончилось любезностями съ одной стороны.

Какъ ни старалась такіе Гаэтана отвадить отъ себя докучливыхъ посѣтителей, это ей не всегда удавалось. Ей иногда, волей-неволей, приходилось дѣлать исключенія въ пользу особенно настойчивыхъ или высокихъ гостей. Въ такихъ случаяхъ ей нерѣдко случалось выслушивать упреки за измѣну наукѣ и за чрезмѣрное рвеніе въ религіи. Но она полагала, какъ и сказала одному изъ своихъ посѣтителей, наслѣдному принцу шведскому, что «лучше вѣрить слишкомъ много, чѣмъ слишкомъ мало».

Многіе изъ почитателей Гаэтаны желали имѣть ея портретъ. Художники докучали ей просьбами сеансовъ, но она постоянно имъ отказывала. Одинъ изъ нихъ, скульпторъ Франкъ, пустился на хитрость. Онъ нѣсколько разъ становился въ засаду на улицѣ, по которой Гаетана чаще всего ходила, и пристально всматривался въ ея благородныя, но уже слегка поблекшія черты лица. Онѣ врѣзались у него въ памяти, и онъ превосходно передалъ ихъ въ мраморномъ бюстѣ, который и теперь можно видѣть въ Амирозіанской библіотекѣ въ Миланѣ. Гаэтана ничего не подозрѣвала, когда въ одинъ прекрасный день получила въ подарокъ снимокъ съ своего собственнаго изображенія и при немъ слѣдующее латинское четверостишіе:

Igaotus Te adii, et tum, Te Tibi surripiebam

Francus, cum fieri quae peto posse negas

Parce dolo, et votis commuuibus annue. Jam hie nil

Est lexe, quodque Ingens Foemina despicias.

(Такъ какъ ты говорила, что не можетъ быть того, о чемъ я тебя просилъ, то я, Франкъ, невѣдомо для тебя самой, къ тебѣ обратился и тебя у тебя похитилъ. Не гнѣвайся, но снизойди на общее, желаніе. Во всемъ этомъ нѣтъ ничего легкомысленнаго или такого, что подобной тебѣ женщинѣ слѣдовало бы презирать).

Гаетанѣ ничего не оставалось какъ также добродушно отнестись къ выходкѣ художника, какъ та была продѣлана. Она отвѣчала Франку:

«Милостивый Государь!

„Съ величайшей благодарностью принимаю я подарокъ, который вы пожелали мнѣ сдѣлать, и не перестаю удивляться искусству, съ какимъ вы, украдкой, изобразили меня. Вы правы, утверждая, что въ совершонномъ вами похищеніи ничего нѣтъ легкомысленнаго. Я далека отъ того, чтобы презирать вашъ поступокъ, но не могу и одобрить его, зная, какъ мало заслуживаю великой чести, мнѣ оказанной. Отъ всей души желаю, чтобъ мнѣ представился случай вамъ на дѣлѣ доказать искреннее къ вамъ уваженіе вашей покорной слуги М. Гаэтаны Аньези“.

Стремясь постоянно расширить предѣлы своей благотворительной дѣятельности, Гаэтана мечтала объ учрежденіи грандіозной богадѣльни, гдѣ бы всѣ нищіе, старые и больные мбгли спокойно доживать свой вѣкъ. Усердно хлопотала она, чтобъ упразднявшійся о ту пору монастырь св. Алполинаріи былъ преобразованъ въ такого рода заведеніе. Но это ей не удалось. Нѣсколько позже, мечта ея, впрочемъ, отчасти осуществилась, благодаря частной благотворительности. Одинъ богатый миланецъ, Толомео Тривульци, пожертвовалъ въ 1771 г. большой капиталъ на устройство богадѣльни съ больницей для престарѣлыхъ лицъ обоего пола. Учредитель просилъ Гаэтану взять на себя попечительство и высшій надзоръ надъ женскимъ отдѣленіемъ. Она согласилась, склоняемая къ тому же миланскимъ епископомъ Пиццобонелли.

Съ этой минуты Гаэтана сдѣлалась провидѣніемъ несчастныхъ, находившихся въ богадѣльнѣ. Не ограничиваясь однимъ надзоромъ надъ отданнымъ въ ея распоряженіе служебнымъ персоналомъ, она, за одно съ нимъ, отправляла всѣ самыя скромныя обязанности, ухаживала за больными и дежурила у нихъ по ночамъ.

До 1783 г. она продолжала еще жить на собственной квартирѣ, но потомъ согласилась переселиться въ самое заведеніе, которымъ управляла. Тамъ ей отвели просторное помѣщеніе,¹ меблировали его, сообразно ея званію начальницы, и хотѣли приставить въ ней соотвѣтственный персоналъ прислуги. Но, соглашаясь поселиться подъ одной кровлей Съ своими питомцами, Гаетана имѣла въ виду только ихъ пользу и рѣшительно отказалась отъ всѣхъ преимуществъ, которыхъ тѣ не могли раздѣлять: Она удалила изъ своихъ комнатъ красивую и удобную мёбель, замѣнила ее самой необходимой и простой утварью, а изъ многочисленной прислуги удержала одного лакея и одну женщину. Но безпощадная строгость ея къ себѣ не мѣшала ей быть въ высшей степени снисходительною къ другимъ. Ея кроткости и терпѣнію не было границъ. Никакая требовательность, раздражительность, даже неблагодарность со стороны опекаемыхъ ею, не могли вывести ее изъ себя. Она одного только не выносила, это — упущеній по службѣ среди своихъ подчиненныхъ. Небрежное или грубое обращеніе съ больными немедленно влекло за собой строгую кару, и виновный безпощадно удалялся.

Гаатану часто упрекали въ томъ, что она безразлично помогала всѣмъ, обращавшимся къ ней за помощью, и, вслѣдствіе этого, какъ бы добровольно давала себя иногда обманывать. Но она не сожалѣла о томъ, предпочитая помочь, между прочимъ, и недостойному, чѣмъ оскорбить подозрѣніемъ дѣйствительно несчастнаго. Служившій у нея слуга особенно часто позволялъ себѣ критиковать ее. Онъ находилъ, что ей слѣдовало бы чаще ходить въ церковь и не удѣлять такъ много времени больнымъ. Она кротко его выслушивала и только говорила: „Душа, посвятившая себя Богу, должна быть совсѣмъ свободна и также мало обращать вниманія на укоры, какъ и на похвалы“.

Неудивительно, если при всемъ этомъ и физическія силы Гаэтаны, и матеріальныя средства ея быстро таяли. „Однако, сударыня, — замѣтилъ ей однажды все тотъ же критически относившійся къ ней слуга, — вѣдь, этимъ путемъ у насъ самихъ скоро не останется чѣмъ жить и во что одѣваться“. — „Довольно съ насъ, — отвѣчала она, — если у насъ еще будетъ чѣмъ поддерживать свое существованіе и чѣмъ пристойно себя прикрывать“.

Между тѣмъ, здоровье ея совсѣмъ разстроилось. Ее мучила одышка, острые ревматизмы сводили ей руки и ноги; у ней слабѣли зрѣніе и слухъ. Она должна была постепенно отказываться то отъ ночнаго дежурства у постели больныхъ, то отъ другихъ изъ болѣе тяжелыхъ обязанностей. Уступая просьбамъ родныхъ и друзей, она было согласилась уѣхать на нѣсколько дней въ деревню къ брату и тамъ отдохнуть на* свѣжемъ воздухѣ. Но ничто уже не могло поправить ее, и она поспѣшила обратно въ Миланъ, желая умереть на своемъ посту.

17 декабря 1798 года она еще была у обѣдни, но, возвращаясь къ себѣ, вдругъ почувствовала себя дурно. Ее подняли безъ чувствъ и уложили въ постель. Немедленно призванный докторъ нашелъ ее безнадежной. Она уже нѣсколько лѣтъ страдала водяной. Теперь вода подступала въ сердцу и душила ее. Къ умирающей явились братъ и сестры. На квартирѣ у Гаэтаны не оказалось ни денегъ, ни другихъ предметовъ первой необходимости. Она до послѣдней минуты не переставала заботиться о ввѣренныхъ ея попеченію больныхъ, и строила планы объ улучшеніи ихъ участи. Въ сочельникъ передъ Крещеніемъ, ей стало замѣтно хуже, а въ ночь съ 8 на 9 января 1799 года наступила томительная агонія. Гаэтана съ трудомъ повторяла за напутствовавшимъ ее священникомъ слова молитвы и въ шесть часовъ утра испустила духъ. Она скончалась на восемьдесятъ первомъ году своей жизни.

Тѣло ея, выставленное на поклоненіе въ церкви при богадѣльнѣ, было потомъ перенесено въ базилику св. Стефана и тамъ съ почетомъ предано землѣ.

Мѣсто ея покоя отмѣчено плитой съ слѣдующей надписью:

Maria. Cajetaoa. Agnesi. Pietate. Doctrine. Benefecentia. Insignis H. S. E. Dec. An. MDCCXCIX. V ID. IA. А. AEt, LXXXI.

(Марія-Гаэтана Аньези, славная благочестіемъ, ученостью, благотворительностью, умерла 9 января 1799, на восемьдесятъ первомъ году своей жизни).

Анна Моранди.

Одновременно съ Гаэтаной Аньези и съ Лаурой Басси, въ одномъ городѣ съ послѣдней, жила и, какъ онѣ, ознаменовала себя ученой и общественной дѣятельностью анатомъ Анна Моранди. При нынѣшнемъ развитіи медицинскихъ и вообще естественныхъ наукъ, когда для болѣе успѣшнаго ихъ изученія выработано столько вспомогательныхъ средствъ, искусство воспроизводить изъ воска или другаго пластическаго матеріала различныя части человѣческаго тѣла и внутреннихъ его органовъ доведено до высокаго совершенства. Но въ прошломъ столѣтіи оно чуть ли не дѣлало первые шаги и, гдѣ именно, во Франціи прежде, или въ Италіи, повидимому, не доказано. Во всякомъ случаѣ, его распространенію и усовершенствованію въ Италіи много способствовала Анна Моранди^[20].

Она родилась въ Болоньѣ, въ 1716 г.^[21]. Родители ея,.Карло Моранди и Роза Джіованини, принадлежали въ среднему сословію городскаго населенія, изъ уровня котораго нисколько не выдѣлялись ни матеріальными средствами, ни умственнымъ развитіемъ. Впрочемъ, они были люди здравомыслящіе и нельзя сказать, чтобы вовсе уже пренебрегали воспитаніемъ своей дочери. Заботясь прежде всего сдѣлать изъ нея хорошую хозяйку и приспособить ее, главнымъ образомъ, къ отправленію семейныхъ обязанностей, они, однако, не мѣшали ей заниматься рисованіемъ и лѣпкой, къ чему у нея оказывались недюжинныя способности. Это послѣднее обстоятельство играло важную роль вд» ея дальнѣйшей судьбѣ и было первымъ шагомъ къ той дѣятельности, которою она себя прославила впослѣдствіи. Но пока Анна ничѣмъ не отличалась отъ своихъ сверстницъ. Она росла, повидимому, совершенно довольная своей долей, не задаваясь никакими высшими задачами и не стремясь выдти изъ обычной колеи. По крайней мѣрѣ, нѣтъ никакого намека, чтобъ дѣвичій періодъ ея существованія смущенъ былъ какими-нибудь стремленіями къ высшей умственной дѣятельности. Любовь впервые пробудила, невѣдомо для нея самой, таившіяся въ ней силы.

Бракъ произвелъ радикальный переворотъ во внѣшней судьбѣ и во внутреннемъ мірѣ Анны. Онъ заключенъ былъ въ 1740 г., когда она достигла уже зрѣлаго двадцатичетырехлѣтняго возраста, а мужу ея, Джіованни Манцолини, минуло сорокъ лѣтъ. Личность послѣдняго была далеко не изъ обыкновенныхъ. Онъ о ту пору уже пользовался вполнѣ заслуженной репутаціей искуснаго живописца, скульптора и опытнаго анатома. Сынъ башмачника^[22], онъ въ дѣтствѣ готовился слѣдовать профессіи отца и уже въ самомъ нѣжномъ возрастѣ былъ участникомъ въ его заработкѣ: мальчикъ точилъ каблуки для обуви, которую изготовлялъ отецъ. Но, нервный, болѣзненный, онъ плохо ладилъ съ такимъ занятіемъ. Тогда отецъ помѣстилъ его ученикомъ въ живописцу, одному изъ своихъ пріятелей, у котораго Джіованни и пріобрѣлъ, первыя свѣдѣнія въ рисовкѣ. Немного спустя, онъ перешелъ къ другому художнику, но тотъ вскорѣ уѣхалъ изъ Болоньи. Въ то же самое время умеръ его отецъ, и Джіованни, еще далеко не въ зрѣломъ возрастѣ, остался, безъ всякаго руководства и опоры, въ крайней бѣдности. Но онъ не потерялся и сталъ добывать себѣ дневное пропитаніе копированіемъ картинъ извѣстныхъ мастеровъ. Это, къ тому же, давало ему возможность усовершенствоваться въ любимомъ искусствѣ. Дѣйствительно, онъ скоро до того набилъ себѣ руку, что даже пріобрѣлъ нѣкоторую извѣстность. Ему часто дѣлали довольно выгодные заказы, особенно посѣщавшіе Болонью англичане. Для нихъ онъ съ одной св. Цециліи, Рафаэля сдѣлалъ болѣе двадцати копій.

Достигнувъ, такимъ образомъ, относительнаго благосостоянія, молодой человѣкъ принялся пополнять недостатки своего образованія. Онъ въ короткое время настолько ознакомился съ ариѳметикой и геометріей, что могъ преподавать ихъ въ школѣ. Затѣмъ, онъ, попрежнему заботясь о своемъ усовершенствованіи въ живописи, приступилъ въ изученію остеологіи и міологіи. Для этого онъ поступилъ въ ученики къ извѣстному въ то время анатому и скульптору Лелли. Успѣхи его подъ руководствомъ послѣдняго были такъ быстры и онъ такъ хорошо заявилъ себя со стороны честности и добросовѣстнаго отношенія къ дѣлу, что скоро пріобрѣлъ расположеніе и довѣріе своего учителя. Лелли составилъ себѣ о немъ высокое мнѣніе и когда, въ 1742 г., получилъ отъ папы Бенедикта XIV заказъ на изготовленіе разныхъ анатомическихъ препаратовъ для Болонскаго, университета, пригласилъ его къ себѣ въ помощники по договору на трехлѣтній срокъ.

Къ несчастію, Манцолини, при всѣхъ своихъ достоинствахъ, уже съ молоду былъ человѣкъ больной и въ высшей степени раздражительный, а съ годами страданіе печени сдѣлало его положительнымъ ипохондрикамъ. Онъ сталъ придирчивъ, подозрителенъ. Ему казалось, что окружающіе относятся къ нему несправедливо и недостаточно цѣнятъ его заслуги. Это печальное настроеніе духа отразилось и на сношеніяхъ его съ Лелли. Онъ сталъ подозрѣвать учителя въ недобросовѣстномъ намѣреніи скрыть отъ папы и отъ общества участіе его, Манцолини, въ изготовленіи анатомическихъ препаратовъ, съ тѣмъ, чтобы одному воспользоваться славой и выгодами исполненнаго вмѣстѣ дѣла. Понятно, если при такихъ условіяхъ и работа перестала спориться въ его рукахъ. Положеніе съ каждымъ днемъ становилось натянутѣе, и разрывъ съ Лелли казался неминуемъ. А, между тѣмъ, такой разрывъ до истеченія установленнаго по договору срока не только подорвалъ бы матеріальныя средства Манцолини, который къ тому времени уже успѣлъ обзавестись семьей, но еще могъ бы дурно отразиться и на его репутаціи.

Анна нѣкоторое время оставалась безмолвной, но далеко не безучастной свидѣтельницей терзаній своего мужа. Въ ней, подъ давленіемъ обстоятельствъ, въ виду угрожающей катастрофы, впервые родилась мысль о возможности облегчить его участь. До сихъ поръ она была ему помощницей въ домашнемъ быту; отчего бы ей не раздѣлить его трудовъ и но профессіи? Мысль эта, конечно, не сразу созрѣла въ ней. Интересно было бы, шагъ за шагомъ, прослѣдить психологическій процессъ, какимъ совершилось это преобразованіе, во имя любви, умной и доброй, но невѣжественной женщины въ серьезную труженицу и основательнаго ученаго. Особенно драгоцѣнно въ этомъ отношеніи могло бы быть свидѣтельство о себѣ самой Анны. Но, къ сожалѣнію, послѣ нея не осталось ни писемъ, никакихъ бумагъ, изъ которыхъ можно было бы лучше познакомиться съ ея внутреннимъ бытомъ въ это переходное для нея время. Всѣ свѣдѣнія о ней приходится почти исключительно почерпать изъ краткихъ замѣтокъ двухъ ея панегиристовъ, Креспи и Фантуцци, которые ограничиваются сухимъ перечнемъ главныхъ событій ея жизни. Можно только догадываться о томъ, что должно было происходить въ этомъ любящемъ сердцѣ и въ этомъ* сильномъ, но неразвитомъ умѣ, прежде, чѣмъ Аннѣ удалось вполнѣ овладѣть своимъ положеніемъ и выяснить себѣ свою задачу. Но, разъ ставъ на ея высоту, она уже смѣло и твердо пошла къ цѣли.

Ей, прежде всего, не доставало познаній. И вотъ она принялась втихомолку ихъ собирать, то роясь въ тяжеловѣсныхъ фоліантахъ библіотеки мужа, то прислушиваясь къ толкованіямъ, которыми онъ сопровождалъ свои анатомическія демонстраціи студентамъ (Манцолини имѣлъ ученую степень, предоставлявшую ему право публичныхъ лекцій), то подражая его пріемамъ въ воспроизведеніи изъ воска разныхъ частей животнаго организма. Здѣсь ей оказалось большимъ ^подспорьемъ ея прежнее пристрастіе къ лѣпкѣ и уроки,, которые она въ ней брала. Такимъ образомъ, она, по крайней мѣрѣ, въ этомъ послѣднемъ отношеніи не встрѣтила большихъ трудностей. Иное дѣло, когда ей пришлось перенести свои занятія на почву практической анатоміи и приступить къ диссекціи настоящихъ труповъ. Тутъ ей, кромѣ научныхъ трудностей, пришлось бороться еще и съ чисто-физическимъ отвращеніемъ. Сколько разъ выпадалъ у нея изъ рукъ скальпель, и она, шатаясь, выходила изъ анатомическаго кабинета съ тоскливой мыслью, что никогда ужь больше не рѣшится переступить порогъ его. Но на завтра расходившіеся нервы успокоивались, Анна дѣлала новую попытку, — и такъ каждый день, пока, наконецъ, она совсѣмъ освоилась съ возмущавшимъ ее зрѣлищемъ и не стала къ нему относиться равнодушно. А тамъ, далѣе, въ ней пробудилось какъ бы любопытство и личный интересъ къ дѣлу, начатому исключительно въ интересахъ любимаго человѣка. Еще дальше изъ чисто личной привязанности и жалости къ любимому человѣку, въ ней выросли любовь и состраданіе къ людямъ вообще. Желаніе облегчить имъ существованіе посредствомъ научныхъ изысканій сдѣлалось новымъ стимуломъ въ ея занятіяхъ, и, въ заключеніе, она съ увлеченіемъ отдалась наукѣ.

Намѣреніе жены раздѣлить съ нимъ его труды встрѣтило полное сочувствіе со стороны Манцолини. Онъ самъ горячо ее любилъ и находилъ утѣшеніе въ ея заботахъ о немъ. Ничто не могло сравниться съ терпѣніемъ, съ какимъ она переносила вспышки его раздраженнаго самолюбія, выслушивала его безконечныя жалобы, служила примиряющимъ элементомъ въ его сношеніяхъ съ людьми. Онъ и въ настоящемъ случаѣ не отказался отъ ея помощи и самъ взялся усовершенствовать ее въ лѣпкѣ и въ анатоміи. Она" подъ его руководствомъ, быстро преодолѣла всѣ остальныя трудности, и, когда онъ, по истеченіи договорнаго срока, разстался съ Лелли и сталъ принимать самостоятельные заказы, она уже могла работать съ нимъ на ровной ногѣ. Еще немного спустя, она превзошла и его, и Лелли, и всѣхъ другихъ, наиболѣе извѣстныхъ исполнителей такихъ работъ.

Проводя цѣлые дни въ анатомическихъ изслѣдованіяхъ, Анна пріобрѣтала все большую опытность, расширяла кругъ своихъ свѣдѣній и даже не разъ нападала на слѣды новыхъ открытій. Силы мужа ея тѣмъ временемъ, видимо, падали. Онъ день это дня становился угрюмѣе и терялъ способность къ труду. Вся тяжесть послѣдняго вскорѣ почти исключительно легла на его жену. Она даже стала замѣнять Манцолини въ его аудиторіи, вмѣсто него производя на глазахъ студентовъ вскрытіе труповъ и читая имъ лекціи. Имя ея не замедлило пріобрѣсти извѣстность. Заказы на анатомическіе препараты дѣлались уже прямо ей и слушать ее стекалось все больше и больше студентовъ, въ томъ числѣ много иностранцевъ.

Анна въ ту пору была еще совсѣмъ молодою женщиной. Она имѣла привлекательную наружность. Высокаго роста, довольно полная, съ небольшой головой, красиво посаженной на роскошныхъ плечахъ, съ румянымъ лицомъ, оживленнымъ парою умныхъ карихъ глазъ, она производила чрезвычайно выгодное впечатлѣніе. Видъ у нея всегда былъ добрый, обращеніе ровное, привѣтливое. Въ высшей степени выносливая, она могла много работать безъ всякаго ущерба для своихъ силъ или для своего расположенія духа и всегда съ одинаковой готовностью отвѣчала на требованія своей профессіи и своей семьи. Обладая большимъ здравымъ смысломъ, она легко отдѣлалась отъ предразсудковъ своего воспитанія и справилась съ исключительнымъ положеніемъ, въ которомъ очутилась безъ предварительной подготовки. Му жъ — ипохондрикъ не могъ служить ей ни руководителемъ, ни покровителемъ. Ей приходилось совсѣмъ одной и разбираться въ своемъ внутреннемъ мірѣ, и регулировать свои и мужнины отношенія къ другимъ. Постоянно окруженная толпой молодежи, она находилась въ положеніи, гдѣ злословію не трудно было бы найдти себѣ пищу. Но она обезоружила его двоимъ простымъ, скромнымъ и, въ то же время, полнымъ достоинства обращеніемъ съ слушателями. Они выказывали ей глубокое уваженіе. Во всей ея фигурѣ на каѳедрѣ или за анатомическимъ столомъ было столько самообладанія и такое спокойное отношеніе къ дѣлу, что и то, и другое невольно сообщалось присутствующимъ и заставляло ихъ сосредоточивать свое вниманіе исключительно на предметѣ ихъ общихъ занятій.

Изъ работъ, исполненныхъ Анной въ этотъ промежутокъ времени, особеннаго вниманія заслуживаетъ рядъ изваяній, съ поразительной вѣрностью передающихъ разныя неправильности въ положеніи матки и зародыша во время беременности и въ родильный періодъ женщины. Она ихъ исполнила по заказу, сдѣланному ей въ 1757 году знаменитымъ докторомъ Галли, для публичныхъ лекцій акушерства, которыя онъ читалъ у себя на дому. Изваянія эти и теперь еще считаются образцовыми. Они, по смерти Галли, были, вмѣстѣ съ другими частями его анатомическаго кабинета, пріобрѣтены правительствомъ для университетскаго музея.

Аннѣ, между тѣмъ, готовился тяжелый ударъ. Въ этомъ самомъ году умеръ ея мужъ, оставивъ ее, съ двумя дѣтьми, безъ всякихъ средствъ къ существованію, кромѣ тѣхъ, какія она сама способна была добывать трудомъ. Она до конца очень любила этого умнаго, талантливаго, честнаго, но глубоко несчастнаго человѣка, болѣзненная раздражительность котораго подчасъ дѣлала тягостнымъ близкое съ нимъ общеніе. Но Анна умѣла такъ осторожно касаться больныхъ сторонъ его характера, съ такимъ терпѣніемъ обходила все, что могло раздражать его самолюбіе, и окружала его такой атмосферой спокойствія и любви, что онъ невольно смягчался, даже въ часы самаго мрачнаго настроенія и упадка духа. Онъ умеръ на ея рукахъ съ сознаніемъ, что она была его свѣтлымъ я у чемъ въ жизни, бремя которой безъ нея уже давно сдѣлалось бы для него невыносимымъ.

Похоронивъ мужа, Анна съ новымъ рвеніемъ предалась наукѣ, ища въ ней утѣшенія и поддержки для своихъ сыновей. До сихъ поръ какъ ни самостоятельны были ея занятія, она, все-таки, не имѣла оффиціальнаго нрава преподавать анатомію и дѣлала это подъ прикрытіемъ имени и ученой степени своего мужа. Теперь же Болонскій сенатъ поспѣшилъ оформить ея положеніе, и въ слѣдующемъ 1758 году, съ одобренія университетскаго совѣта, причислилъ ее къ коллегіи профессоровъ по каѳедрѣ анатоміи, съ весьма скуднымъ, впрочемъ, вознагражденіемъ въ триста лиръ {Вотъ дипломъ, ей по этому случаю выданный:

"Die 27 Februari 1758.

"Congregates Illustrissimis et Excellentissimis D. D. Reformatoribus Status Libertatis Civitatis Bononiae in Camera Eminentissimi ac Reverendissimi D. Cardinalis Legati in Numerum viginti quinque in ejus praesentia ac do ipsius consensu, et voluntate inter ipsos infrascriptos partitum positum, et legitione obtentum fuit videlicet.

"Patres Conscripti per spffragia viginti duo afferinativa concesserunt stipens dium L. 300, de Pecuniis Gabellae Grossae, Annae Morandiae Manzolinae in disecandis praeparandisque sublimissibis, quibusce humani corporis partibus iisdemque ejusmodi artis suae praemiam, et in obsequium clementissimae comeudationis Illastrissimi Domini Nostri fйliciter regnantis. Stipendium autem illud ratatim percipiat ex consuetis distributionem Archigymnasii Tabulis inquibus prop* terea describatur inter stipendiaries, sic ut anno exacto ante dictum Stipendium sit intйgrй consecutum atque id quiddem quoad vixerit illi conceditur, dummodo tarnen а Patria interim non discedat, et ibi artem praedictom exercere pergat; ne ejus opera ab iis desisteretur, qui praeparationes bujusmodi sibi conquirere soluto praetio student, turn ut illas ad pubblicum commodum aliquando demontret, eo loco et tempore а D. D. Archigymnasio Praefectis praescribendis.

"Contrariis baud, absentibns quibuscumque.

«Ita est loannes Baccialius.Illustrissimi et Excellentissimi Bononiae Senatuprof, а Secretis».

"Въ собраніи преславныхъ и знаменитыхъ господъ возстановителей свободнаго состоянія города Болоньи, въ числѣ двадцати пяти, въ камерѣ высокаго и преосвященнаго господина нашего кардинала-легата, въ его присутствіи и съ его соизволенія, между нижеподписавшимися состоялось соглашеніе и въ силу закона опредѣлено. Сенаторы, въ точномъ соотвѣтствіи съ рекомендаціей нашего святѣйшаго господина, нынѣ счастливо царствующаго папы, двадцатью двумя голосами назначили выдавать изъ суммъ Большой Таможни стипендію, въ 300 лиръ, Аннѣ Моранди-Мандолинѣ, въ вознагражденіе за^ея искусство въ анатоміи и въ приготовленіи препаратовъ изъ нѣжнѣйшихъ частей человѣческаго тѣла. Стипендію эту ей надлежитъ получать въ сроки, обозначенные на таблицахъ, распредѣляющихъ университетскія жалованья. Въ эти таблицы, на основаніи сего, и должна быть внесена она, такъ чтобы, въ теченіе года, вышеупомянутая стипендія получалась ею сполна. Присемъ она обязуется не покидать отечества и продолжать занятіе своимъ искусствомъ, такъ чтобы не оставались безъ ея содѣйствія желающіе пріобрѣтать подобные препараты. Кромѣ того, для общей пользы, ей предписывается демонстрировать свои препараты въ сроки и въ помѣщеніяхъ, какіе ей будутъ указаны университетскимъ начальствомъ.

"Препятствій къ сему не заявлено.

«Вѣрно. Я, Іоаннъ Баччіали, профессоръ и преславнаго Болонскаго сената секретарь, скрѣпилъ».}. Академія наукъ тогда же избрала Анну въ свои дѣйствительные члены, а нѣсколько позже, примѣру ея послѣдовали Елиментинская академія художествъ въ Болоньѣ же, Флорентинская академія живописи и литературное общество въ Фолиньи.

Вообще, что касается почестей, судьба не скупясь награждала ими Анну. Она со всѣхъ сторонъ, не изъ одной Италіи, но и изъ другихъ странъ Европы получала лестныя предложенія и разнаго рода знаки уваженія къ своей дѣятельности. Миланъ настойчиво приглашалъ ее читать анатомію въ одномъ изъ своихъ высшихъ учебныхъ заведеній, заранѣе соглашаясь на всѣ ея условія. Онъ посылалъ ей бѣлый листъ, предоставляя самой Аннѣ выставить на немъ цифру вознагражденія, какое пожелаетъ. Также точно обращались къ ней еще два другіе итальянскіе университета. Изъ Лондона неоднократно возобновлялись переговоры, съ цѣлью добиться ея переселенія туда. Наша Императрица Екатерина II горячо убѣждала Анну пріѣхать въ Петербургъ, причемъ сулила ей почетное мѣсто при своемъ дворѣ и щедрое денежное вознагражденіе^[23]. Но никакія богатства, никакія почести не прельщали Анну, разъ что ихъ приходилось покупать цѣной разлуки съ родной Болоньей. Она на всѣ предложенія отвѣчала отказомъ, но приглашавшимъ ее, въ знакъ благодарности за оказанную честь, посылала ящики съ анатомическими препаратами своего издѣлія и съ соотвѣтственными письменными объясненіями.

Любовь къ родинѣ, должно быть, дѣйствительно была очень сильна въ Аннѣ, потому что она предпочитала въ ней оставаться даже въ крайне стѣсненныхъ обстоятельствахъ, изъ которыхъ легко могла бы выйдти, еслибъ согласилась съ ней разстаться. Трехсотъ лиръ, получаемыхъ ею отъ сената, не хватало даже на ея- пропитаніе съ дѣтьми. Когда настало время ихъ воспитывать, она одного изъ нихъ, за недостаткомъ средствъ учить дома, принуждена была отдать въ пріютъ св. Варѳоломея. Наконецъ, въ 1765 году дѣла ея дошли до кризиса, и она рѣшилась просить сенатъ объ увеличеніи ей содержанія еще на двѣсти лиръ. Какъ ни скромно было это требованіе, оно не имѣло успѣха. А нужда, между тѣмъ, росла и съ каждымъ днемъ сильнѣе тяготѣла надъ Анной. Не видя другаго исхода, она прибѣгла къ средству, которое ее жестоко огорчало, а именно рѣшилась продать свой анатомическій кабинетъ. Тутъ надъ ней сжалилась судьба и послала ей покупщика на особенныхъ условіяхъ. Одинъ, знатный и богатый болонецъ, графъ Рануцци, купилъ у Анны сполна всю ея коллекцію книгъ, инструментовъ и анатомическихъ препаратовъ, а ее самое пригласилъ быть хранительницей этого маленькаго музея, съ пожизненнымъ правомъ пользоваться имъ для лекцій и только съ обязательствомъ его еще пополнять. Мало того, назначивъ ей и соотвѣтственное жалованье, онъ еще отвелъ ей квартиру со столомъ въ своемъ палаццо, куда былъ перенесенъ и анатомическій кабинетъ Анны.

Обезпеченная, такимъ образомъ, на остатокъ дней своихъ, она, наконецъ, могла отдохнуть отъ усиленныхъ трудовъ и лишеній, которыя до сей поры были ея удѣломъ. Капризное счастье, между тѣмъ, улыбнувшись ей разъ, захотѣло ее побаливать еще и съ другой стороны. Грцфъ Рануцци точно разбилъ своимъ великодушнымъ поступкомъ заколдованный кругъ, въ которомъ до сихъ поръ вращалась Анна въ борьбѣ съ нуждой, и благосостояніе разомъ хлынуло въ пробитую имъ брешь. По странной игрѣ случайностей, одинъ изъ сыновей Анны, тотъ самый, котораго она принуждена была отдать въ пріютъ, вдругъ получилъ богатство и высокое положеніе въ свѣтѣ. Дѣло было такъ. Въ Болоньѣ умеръ послѣдній представитель стариннаго рода Солимё. Не желая, чтобъ имя его совсѣмъ угасло, онъ оставилъ завѣщаніе, въ силу котораго и имя его, и состояніе должны были перейдти по жребію къ одному изъ сиротъ, воспитывавшихся въ пріютѣ бв. Варѳоломея. Жребій палъ на Джіузеппе Манцолини. Другой сынъ Анны, Карло, воспитывался въ духовномъ училищѣ и былъ впослѣдствіи каноникомъ при соборѣ св. Петронія.

Анна и посреди новой, безбѣдной обстановки не измѣнила своихъ скромныхъ привычекъ. Трудъ, попрежнему, составлялъ для нея нравственную потребность, и она не переставала съ любовью заниматься наукой. Уединеніе ея, впрочемъ, какъ и въ старомъ жилищѣ, и при жизни мужа, часто нарушалось посѣщеніемъ разныхъ лицъ, любопытствовавшихъ видѣть поближе, въ ея частномъ быту, женщину, дѣятельность которой ихъ удивляла издали. Особенно осаждали ее иностранцы. Осматривая достопримѣчательности Болоньи, они считали своей непремѣнной обязанностью заглянуть и въ аудиторію Лауры Басси, и въ анатомическую мастерскую Анны Моранди. Хорошо еще, когда они ограничивались ихъ лекціями, не претендуя на личную бесѣду съ тѣмъ или другимъ профессоромъ. Въ числѣ почетныхъ гостей Анны упоминаютъ объ императорѣ Іосифѣ II. Онъ посѣтилъ ее за-просто, имѣлъ съ ней продолжительный разговоръ и, уѣзжая, оставилъ ей на память золотой ларчикъ и золотую медаль съ своимъ изображеніемъ^[24].

Послѣ счастливой перемѣны въ ея обстоятельствахъ, Анна прожила еще десять лѣтъ. Уваженіе согражданъ не измѣнило ей до конца и проводило ее въ могилу. Она умерла въ 1774 г., пятидесяти восьми лѣтъ отъ роду. Тѣло ея было первоначально предано землѣ въ церкви Св. Прокла, гдѣ и теперь еще остается доска, сооруженная въ ея память сыновьями {На доскѣ слѣдующая надпись:

Annae. Manzolinae. In. Patrio. Gymnasio. Anatomiae. In. Florentissimas., Italiae. Accademias. Cooptatae. Amplificatrice. Facultatis. Snae. In Pingendis. E. Cera. Hutani. Corporis Partibus. Supra. Omnes. Retro. Artifices. Praestantissimae. In. Iisdem. Explicandis. Dissertissimae. Tanta. Celebritate. Famae. Ut. Earn. Iosephus. II. Augustus. Adierit. Tanta. In. Patriam. Claritate. Ut. Conditionibus. Amplissimis. Saepe. Repudiatis. Civium. Suorum. Causa. In. Mediolanensium. Londinensium. Petropolitanorum. Accademias. Ultro. Accersita. Venire. Nolverit. Quae. Vixit. Ann. LVII.

Obiit VII. Id. Iul. Ann. MDCCLXXIV.
Iosephus. Solimeius. et Carolus. Manzolinus.
Filii.
Matri. Cariesimae. Incomparabili. Benemerenti.

Maestissimi. Posuerunt.

Аннѣ Манцолини, анатому въ отечественномъ университетѣ, состоявшей членомъ славнѣйшихъ итальянскихъ академій, превзошедшей всѣхъ прежнихъ художниковъ въ искусствѣ воспроизводить изъ воска части человѣческаго тѣла, краснорѣчивѣйшей истолковательницѣ собственныхъ произведеній, достигшей такой извѣстности и славы, что удостоилась посѣщенія императора Іосифа И, отличавшейся столь горячей любовью къ отечеству, что, бывъ приглашаема въ академіи Миланскую, Лондонскую и Петербургскую, ради пользы своихъ согражданъ, неоднократно отъ себя отклоняла выгодныя предложенія, прожившей пятьдесятъ семь лѣтъ и скончавшейся 9 іюля 1774 г. — Іосифъ Солимео и Карло Манцолини, глубоко-опечаленные сыновья дражайшей и несравненной матери за ея благодѣянія воздвигли.}. Позднѣе оно было, по желанію города, перенесено на знаменитое кладбище Чертозы, гдѣ и теперь находится. Тамъ же, въ небольшой ротондѣ, служащей какъ бы маленькимъ храмомъ славы для Болоньи, среди изображеній другихъ знаменитыхъ уроженцевъ этого города, помѣщенъ и ея мраморный бюстъ.

Что касается открытій, приписываемыхъ Аннѣ, то о нихъ упоминаютъ всѣ, писавшіе о ней современники^[25]. Но, къ сожалѣнію, они говорятъ о нихъ только въ общихъ чертахъ, не объясняя подробно, въ чемъ именно они заключались. Нѣсколько опредѣленнѣе другихъ выражается только одинъ изъ ея товарищей-профессоровъ, аббатъ Тозелли^[26]. Онъ прямо указываетъ на тѣ опыты Анны, которыми она опровергла существованіе у матки жилистыхъ продолженій, о которыхъ такъ много толковалъ извѣстный французскій врачъ Астрюкъ. Далѣе онъ свидѣтельствуетъ, что она первая доказала, какъ нижняя косая мышца глаза не оканчивается, согласно существовавшему до тѣхъ поръ мнѣнію, у верхней части носовой кости, но идетъ дальше и примыкаетъ къ слезному мѣшку.

Завѣтнымъ желаніемъ Анны, въ послѣдніе годы жизни, было, чтобъ ея анатомическій кабинетъ современемъ сдѣлался общественнымъ достояніемъ и попалъ въ стѣны университета. Ей хотѣлось, чтобъ плоды ея опытности и многолѣтнихъ трудовъ и по смерти ея продолжали приносить родному городу посильную пользу, а именно служили бы для нагляднаго обученія молодежи, посвящавшей себя изученію медицины и хирургіи. Умирая, она свое желаніе и свои сомнѣнія по этому поводу повѣряла знаменитому Гальвани^[27], съ которымъ была въ дружбѣ. Два года спустя, желаніе ея исполнилось. Сенатъ перекупилъ у графа Рануцци всю коллекцію анатомическихъ препаратовъ Анны и, въ 1776 г., перенесъ ихъ въ университетскій музей, гдѣ уже находились ея работы, исполненныя по заказу доктора Галли. Въ ознаменованіе этого событія, Гальвани произнесъ латинскую рѣчь^[28]. Въ ней онъ выражалъ удовольствіе по случаю того, что эта замѣчательная коллекція не попала, какъ того можно было сначала опасаться, въ чужія руки, но осталась въ Болоньѣ, при томъ самомъ учрежденіи, для котораго его предназначала сама художница. Доказывая вообще преимущества дѣланныхъ фигуръ передъ препаратами изъ настоящихъ органовъ человѣческаго тѣла, которые, рано или поздно, неизбѣжно подвергаются порчѣ, Гальвани очень высоко ставитъ заслугу Анны передъ наукой. Затѣмъ, переходя къ частностямъ, онъ перечисляетъ свойства, которыя сообщаютъ ея произведеніямъ особенную долговѣчность, а за ней самой должны навсегда упрочить благодарность роднаго города. «Наука и искусство, — говоритъ онъ, — въ ней чудеснымъ образомъ слились. Не знаешь, чему больше удивляться въ ея произведеніяхъ: анатомическимъ ли дознаніямъ, какія они изобличаютъ, или художественности ихъ выполненія. Они съ поразительной вѣрностью воспроизводятъ натуру и отличаются неподражаемой тонкостью и чистотой отдѣлки». По мнѣнію Гальвани, Анна оставила позади себя всѣхъ предшествовавшихъ ей и современныхъ анатомовъ-скульпторовъ. Особенно драгоцѣнными считаетъ онъ ея препараты органовъ слуха, зрѣнія, вкуса, осязанія и обонянія, которые, впрочемъ, и всѣми признаются за единственные въ своемъ родѣ {

Коллекція Анны Моранди занимаетъ въ музеѣ пять шкафовъ.

Въ первомъ изъ нихъ находятся кости взрослаго человѣка, расположенныя отдѣльно, по частямъ, и собранныя въ одинъ общій скелетъ.

Во второмъ кости, принадлежащія разнымъ возрастамъ человѣка, начиная съ едва замѣтнаго для глазъ зародыша до его возмужалости. Онѣ тоже расположены въ одиночку, отдѣльными группами, и сложены въ скелеты разныхъ величинъ. Тутъ же хранятся и анатомическіе инструменты, служившіе Аннѣ.

Въ третьемъ шкафу видны разныя части человѣческаго тѣла въ полномъ своемъ составѣ, потомъ обнаженныя отъ верхнихъ покрововъ, съ мельчайшими мускулами наружу, начиная отъ тѣхъ, которые ближе къ поверхности, и кончая послѣдними у костей. Все это вылѣплено изъ воску, исключая костей, которыя натуральныя.

Четвертый шкафъ заключаетъ самыя замѣчательныя произведенія Анны, тѣ, по тонкой отдѣлкѣ которыхъ у ней не было равныхъ. Въ немъ расположены по частямъ и собраны вмѣстѣ воспроизведенные изъ воска съ мельчайшими подробностями органы слуха, вкуса, обонянія и зрѣнія. Многія частицы этихъ органовъ до того мелки и тонки, что ихъ едва видно простымъ глазомъ, и, несмотря на это, въ передачѣ ихъ нѣтъ ни малѣйшаго отступленія отъ правды; въ нихъ цвѣтъ, форма, положеніе, — все какъ въ натурѣ.

Въ пятомъ шкафу помѣщены, тоже въ отдѣльности и потомъ въ своей общей связи, дѣтородные органы.

Въ заключеніе, посреди залы, на пьедесталѣ подъ стекломъ, находится, тоже со всѣми соотвѣтственными подробностями, восковое ухо въ увеличенныхъ размѣрахъ.

Въ нижнихъ отдѣленіяхъ всѣхъ этихъ пяти шкафовъ хранятся книги, по которымъ Анна теоретически изучала анатомію и слѣдила за ея успѣхами въ другихъ странахъ.}.

И дѣйствительно, если Анна достигла такихъ замѣчательныхъ результатовъ, то именно потому, что съ обширными научными свѣдѣніями соединяла еще большой талантъ къ скульптурѣ. Она, между прочимъ, лѣпила превосходные бюсты и разныя фигуры изъ воска. Въ томъ же университетскомъ музеѣ, въ одной залѣ съ ея анатомическими препаратами, находятся двѣ замѣчательныя фигуры ея работы: поясная статуя ея мужа и ея собственная. Фигуры въ настоящую величину и одѣты въ костюмы того времени. Обѣ смотрятъ, какъ живыя. Джіованни Манцолини, въ бархатномъ камзолѣ, съ кружевными манжетами и жабо, со взглядомъ изподлобья, имѣетъ болѣзненный, унылый видъ. Анна, напротивъ, цвѣтетъ здоровьемъ и лицо ея дышетъ энергіей. На губахъ у ней легкая, чрезвычайно добродушная улыбка. Она въ желтомъ атласномъ платьѣ, держитъ въ правой рукѣ небольшой ножъ и вскрытый черепъ, а въ лѣвой — анатомическіе щипчики, которыми прикасается въ обнаженному мозгу.

С. Никитенко.

---

1. Same noted Women of Bologna, by M-me Villari: International Review, March and April 1878.
2. Mazzuchelli: Gli acrittori d’Italia.
3. Antonio Frisi: Elogio storico di Donna Maria Gaetana Agnesi dell’Accademia dell’Istituto delle Scienze e Lettrice Onoraria di Matematiche nella Università di Bologna. — Сонетъ этотъ былъ напечатанъ въ Миланѣ въ 1723 г. подъ заглавіемъ: Allo nobile fanciulпa D. Maria Gaetana Agnesi Milanese, che nell’età di anni cinque parla mirabilmente francese.
4. Ученая итальянка, жившая въ XVI вѣкѣ. Она особенно прославилась удачной защитой богословскихъ тезисовъ въ присутствіи папы Павла III и всей священной коллегіи.
5. Прозванная семиязычнымъ оракуломъ. Она жила въ XVIII вѣкѣ, имѣла степень доктора философіи, которую получила въ Падуанскомъ университетѣ, и читала публичныя лекціи.
6. Извѣстная француженка, переводчица Гомера.
7. Рѣчь эта была тогда же напечатана подъ заглавіемъ: Oratio qua tur: Artium liberalism studio, а foemineo sexu neutiquam abhorrere, habita а Maria de Agnesiis, rhetoricae operam dante anno aetatis suoe nono nodum exacto, die 18 Augustii 1727. Mediolani. Fer Ioseph Richinu Къ первому изданію ея были присоединены итальянскіе, греческіе и латинскіе стихи, написанные но этому случаю въ честь Гаэтаны разными лицами. Дѣвочка посвятила рѣчь одному изъ своихъ учителей, августинскому монаху, отцу Толоттѣ. Она, въ горячихъ выраженіяхъ, благодаритъ его за участіе, какое онъ принималъ въ ея воспитаніи, и высказываетъ надежду, что прилагаемыя стихотворенія «послужатъ къ смягченію скуки тѣхъ, которые вздумаютъ заняться наблюденіемъ надъ проявленіями ея младенческой мысли».
8. Mazzuchelli: Gli scrittori d’Italia.
9. Il Combattimento Spirituale del P. Lorenzo Scruppoli.
10. Vol. I in f. cum titolo: Quinti Curtii Lib. I II inltalicam, Germanicum а Graecum Conversio, ecc…
11. Mitologia, ossia Trattato delle Favole tolto secondo ehe pare da alcuno degli Autori raccolti e pubblicati in Germania sotto il titolo di Mithoiogi Latini.
12. Mazzuchelli: Gli scrittori d’Italia.
13. Italie il у а cent ans; ou Lettres par. M. de Brosses. Paris 1836.
14. Они были напечатаны подъ заглавіемъ: Propositions philosophicae, quas crebris disputationibus domi habitis coram clarissimis viris explicabat ex tempore et ab object is vindicabat Maria Cajetana de Agnesiis. — Mediolani 1738. Per Ios. Rich. Malatestam.
15. Такъ, въ перепискѣ съ Манари она толкуетъ о баллистикѣ, а Карло Беллони предлагаетъ для разрѣшенія слѣдующую задачу: «Если взять параболы различныхъ параметровъ, но съ одной и той же осью и съ общей вершиной, и изъ данной точки опустить къ этимъ параболамъ рядъ нормалей, то какое будетъ геометрическое мѣсто точекъ пресѣченія этихъ нормалей съ параболами?» — И сама, разрѣшая вопросъ, находитъ, что «это искомое геометрическое мѣсто есть эллипсъ».-- Далѣе сна, въ томъ же письмѣ въ Беллони, трактуетъ о способѣ Де-Шаля (De Chales) относительно полученія прерывистой струи нѣкоторыхъ фонтановъ и высказываетъ свое мнѣніе о новомъ изданіи сочиненій Вольфа, въ которомъ послѣдній исправилъ свою ошибку относительно теоріи истеченія жидкостей изъ загнутыхъ трубокъ. — Одновременно съ этимъ, ей присылали на разсмотрѣніе: профессоръ Казатти свою рукопись De telluris аc Syderum vita; Паоло Фризи диссертацію De Figura et magnitudine; президентъ Болонскаго университета свои ученые мемуары; Карло Беллони свое Разсужденіе о сѣверномъ сіяніи; секретарь Болонской академіи наукъ свои Замѣчанія насчетъ нѣкоторыхъ солнечныхъ затмѣній.
16. Comento sopra le Sezioni coniche del Marchese de l’Hopital.
17. Instituzioni analitiche ad uso della gioventù italiana di donna Maria Gaetana Agnesi, milanese, dell’Accademia delle Scienze di Bologna. Milano 1748. Nella R. D. Corte. Tomi due in 4° con 59 Tavole incise in rame.
18. Guilio Carcano: di Grandi.
19. Frisi: Elogio di Maria Gaetana Agnesi.
20. Въ старинныхъ итальянскихъ лѣтописяхъ (Frammenti Storici Persistani; Effemаridi Sacro-Oivili perpetue bolognesi) упоминается о другой женщинѣ, Александрѣ Джиліанѣ, жившей въ XIV вѣкѣ, которой тоже приписываютъ большое искусство въ анатомированіи труповъ и въ приготовленіи анатомическихъ препаратовъ. Она, еще очень молодой дѣвушкой, скрывъ свой полъ подъ мужскою одеждой, поступила въ ученицы къ знаменитому въ то время анатому Мондини и, благодаря своей усидчивости въ занятіяхъ и способностямъ, быстро достигла блестящихъ результатовъ. Скоро она сдѣлалась необходимой помощницей учителя въ его изысканіяхъ. Она съ удивительнымъ искусствомъ умѣла отдѣлять и очищать, ни мало ихъ не повреждая, тончайшіе мускулы и фибры внутреннихъ органовъ человѣческаго тѣла. Для предохраненія ихъ отъ порчи, она погружала ихъ въ жидкость, которая, нисколько не измѣняя ихъ, сообщала имъ твердость. До смерти Мондини, она перешла къ ученику его, Аджени, и съ нимъ еще нѣсколько времени продолжала свои занятія. Но самоотверженное увлеченіе, съ какимъ она предавалась анатомическимъ изслѣдованіямъ, очень рано положило конецъ ея жизни. Она заразилась, вскрывая трупы зачумленныхъ, и умерла 26 марта 1326 г., всего девятнадцати лѣтъ. Аджени, горько ее оплакивавшій, и самъ скоро за ней послѣдовалъ: онъ такъ же, какъ и она, сдѣлался жертвой любви въ наукѣ.
21. Crespi: Fellina Pitrice.-- Fantuzzi: degli Scritori bologncsi.
22. Crespi: Felsina Pittrice.-- Oretti Marcelle: Notizie Professori delle art del disegno. Mss.
23. Azzoguidi: Observations ad uteri constructionem Bononiae 1773.
24. Оборотная сторона этой медали представляетъ обвитое виноградными листьями кормило и мечъ съ лавровой вѣткой на треугольникѣ, посреди котораго глазъ, а вокругъ рядъ облаковъ со словами: Virtute et Exemplo.
25. Crespi: Felsina Pittrice.-- Oretti Marcello: Notise de’Prifessori delle arti del disegno. Mss.-- Zanotti: De Bononiensi Scientiarum et Accademia Commentari: De re dbstetrica. Fantuzzi: Not izie degli Scrittori Bolognesi. — Azzoguidi: Observationes ad uteri constructionem pertinentes.
26. Toselli Philippi Mariae: De Bononiensium in litteris hoc actate praestantia Oratio in solemni studiorum instauratione, &.
27. Galvani: De Manzoliana supellectile.
28. Galvani: De Manzoliana supellectile.