Женщины-профессора Болонскаго университета.
правитьСъ идеями иногда тоже, что съ иными рѣками: видишь ихъ широкій разливъ, стремительное теченіе и забываешь объ ихъ истокѣ, который нерѣдко скрывается въ далекой глуши. Нахлынувъ на современное общество бурной волной, онѣ заслоняютъ свое прошедшее, болѣе мирное теченіе, и потому принимаются часто за нѣчто еще невиданное. Но стоитъ только оглянуться назадъ, попристальнѣе всмотрѣться въ минувшее — и на его болѣе или менѣе отдаленномъ фонѣ начинаютъ выдѣляться явленія, однородныя съ тѣми, которыя теперь только ярче бросаются въ глаза, потому что они многочисленнѣе и движеніе ихъ впередъ дружнѣе. Мало того, иногда даже оказывается, что прошлое какъ бы опередило настоящее и уже не разъ, по крайней мѣрѣ въ единичныхъ случаяхъ, счастливо разрѣшало на практикѣ то, что мы теперь еще только обсуждаемъ въ теоріи и о чемъ не можемъ никакъ сговориться.
Вопросъ о высшемъ женскомъ образованіи и приложеніи женскихъ способностей къ общественной дѣятельности едва ли не изъ самыхъ раздражающихъ въ настоящее время. Онъ принадлежитъ, къ тѣмъ злобамъ дня, которыя, затрогивая слишкомъ противоположные интересы и глубоко вкоренившіеся предразсудки, возбуждаютъ черезъ-чуръ рѣзкія симпатіи и антипатіи и служатъ предметомъ ожесточенной борьбы. Мы не беремся изображать полной картины историческаго развитія идей и событій, вызвавшихъ въ послѣднее двадцатипятилѣтіе рядъ явленій, страстное отношеніе общественнаго мнѣнія къ которымъ пока еще не даетъ критикѣ простора для ихъ трезвой оцѣнки. Наша задача только, между прочимъ, указать на ихъ связь съ прошлымъ и тѣмъ, если возможно, содѣйствовать правильной постановкѣ вопроса, настойчиво требующаго рѣшенія въ близкомъ будущемъ. Не сегодня только, какъ склонны многіе думать, возникъ такъ-называемый женскій вопросъ. Наши прабабушки уже неоднократно и словомъ, и дѣломъ — особенно дѣломъ — ратовали за свое право на высшее образованіе и на общественную дѣятельность. Посмотримъ, какими способами и какихъ результатовъ онѣ притомъ достигали.:
Явленія, обратившія на себя наше вниманіе, выросли въ странѣ, подъ небомъ которой, какъ видно, быстрѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь, зрѣютъ не только плоды земные, но и идеи. Въ эпоху возрожденія въ Италіи взошли первые побѣги новой цивилизаціи. Въ ней началась реформація. Не болѣе, какъ логично, стало быть, чтобъ изъ нея же вышли и первые намеки на тотъ болѣе совершенный фазисъ цивилизаціи, который доступенъ только при равномѣрномъ развитіи всѣхъ человѣческихъ силъ.
Главный и самый древній ученый центръ въ Италіи, Болонскій университетъ, всегда широко понималъ цивилизаторскую задачу, возложенную на него, если вѣрить преданію, еще императоромъ Ѳеодосіемъ младшимъ. Государь этотъ, какъ полагаютъ иные, основалъ его въ 423 г. по настояніямъ папы Целестина I, съ цѣлью смягчить нравы народонаселенія, жившаго въ постоянныхъ междоусобицахъ, и противодѣйствовать распространенію аріанской ереси[1].
Университетъ съ самаго начала гостепріимно раскрывалъ двери всѣмъ, искавшимъ знанія. Молодые люди со всѣхъ сторонъ стекались въ него слушать знаменитыхъ профессоровъ, такъ что, въ эпоху наибольшаго процвѣтанія университета, число иноземныхъ студентовъ въ немъ доходило до десяти тысячъ[2]. Для нихъ устраивались, на счетъ ихъ отечествъ, а иногда и на чьи-нибудь частныя средства, особаго рода общежитія, подъ именемъ коллегій[3], цѣль которыхъ была облегчать имъ существованіе на чужбинѣ и обезпечивать безпрепятственное занятіе наукой. И по сю пору еще не исчезли въ Болоньѣ грандіозныя, мрачныя зданія съ названіями испанской, фландрской и другихъ коллегій, въ память ихъ первоначальнаго назначенія.
Съ такимъ же отсутствіемъ національныхъ и вообще всякихъ предразсудковъ вербовалъ Болонскій университетъ и своихъ профессоровъ. Врядъ ли въ какомъ-либо другомъ университетѣ существовало когда-нибудь такое множество каѳедръ и такое разнообразіе въ преподаваніи и въ преподавателяхъ. По спискамъ, хранящимся въ университетскомъ архивѣ, видно, что maximum профессоровъ, одновременно читавшихъ въ Болоньѣ, дошелъ въ 1669 г. до ста шестидесяти шести[4]. Права гражданства въ этой единственной въ своемъ родѣ республикѣ пріобрѣтались только знаніемъ: гдѣ было оно, тамъ не оставалось мѣста ни для какихъ постороннихъ соображеній. Такимъ образомъ, и женщинѣ, лишь бы ея умственный ростъ и запасъ научныхъ свѣдѣній подходили подъ требуемый уровень, ни мало не возбранялся входъ во святая святыхъ «храма Фёльзинской премудрости»[5], какъ величали Болонскій университетъ во времена Ирнерія и Аккурсія.
Послѣдній, родомъ тосканецъ, сначала ученикъ, потомъ самъ одно изъ свѣтилъ университета по части законовѣдѣнія, имѣлъ четырехъ дѣтей: всѣ они шли по его слѣдамъ, были юристами, и въ томъ числѣ дочь его Дота[6]. Она, за одно съ братьями, слушала уроки отца, наравнѣ съ ними оказала успѣхи и, какъ они, была удостоена степени доктора правъ и допущена къ публичному преподаванію.
Имя Доты д’Аккорсо — первое изъ женскихъ въ лѣтописяхъ Болонскаго университета. Вслѣдъ за ней, въ томъ же XIII вѣкѣ, упоминается о другой женщинѣ-юристѣ, Биттизіи Гоццадини. Одинъ старинный университетскій календарь за 1236 г. гласитъ, Что «славная донна Биттизія, дочь Аматоре Гоццадини, 3 іюня того же года получившая степень доктора правъ, начала читать публичныя лекціи, причемъ возбуждала всеобщій восторгъ своею ученостью, такъ что казалась существомъ необыкновеннымъ».
Исторіографъ города Болоньи, Гирардаччи, съ своей стороны, разсказываетъ слѣдующее[7]. Биттизія Гоццадини родилась въ 1209 г. Она съ ранняго возраста выказывала отвращеніе ко всякаго рода женскимъ рукодѣльямъ, ни за что не хотѣла учиться владѣть иглой и до двѣнадцати лѣтъ одѣвалась, какъ мальчикъ. Во вторникъ, 3 іюня 1236 г., въ день, ознаменованный полнымъ солнечнымъ затмѣніемъ, она съ великимъ торжествомъ, при участіи всей Болоньи, была возведена въ званіе доктора правъ. Въ теченіе двухъ послѣдующихъ лѣтъ, она безъ перерыва читала у себя на дому лекціи, въ которыхъ излагала и толковала институты Юстиніана. Болѣе тридцати студентовъ посѣщали ея аудиторію. Но послѣ того она тяжело заболѣла и оставалась прикованною къ постели до самой смерти своей въ 1239 года. Ей приписываютъ двѣ рѣчи: надгробную, по случаю смерти одного епископа, и похвальную, въ честь папы Инокентія IV.
Здѣсь слѣдуетъ, однако, замѣтить, что осторожный Тирабоски[8] и аббатъ Сарти, авторъ книги: О славныхъ болонскихъ профессорахъ[9], не признаютъ вполнѣ достовѣрнымъ факта профессорской дѣятельности Биттизіи Гоццадини. Они сомнѣваются въ подлинности календаря, на которомъ Гирардаччи основывалъ, главнымъ образомъ, свои показаній о прославленной имъ юристкѣ. По ихъ примѣру, и всѣ другіе, потомъ упоминавшіе о ней писатели, за исключеніемъ адвоката Карлантоніо Маккіавелли, о которомъ рѣчь впереди, предпочитали, не вдаваясь въ новыя изслѣдованія, высказывать тѣ же сомнѣнія.
Свѣдѣнія, дошедшія до насъ о профессорской дѣятельности болонскихъ женщинъ XIV столѣтія, если не полнѣе, то, во всякомъ случаѣ, состоятельнѣе. По крайней мѣрѣ, никто уже не оспариваетъ ни существованія, ни принадлежности къ университету двухъ изъ нихъ: Новеллы д’Андреа и Доротеи Букки.
Судьба этихъ двухъ женщинъ очень схожа въ общихъ чертахъ. Обѣ дочери знаменитыхъ профессоровъ, онѣ, такъ сказать, выросли подъ сѣнью университета, съизмала освоились съ наукой и въ ней усовершенствовались подъ руководствомъ родителей.
Первая по времени была Новелла, старшая дочь славнаго въ свое время законовѣда Джіованни д’Андре а, прозваннаго зеркаломъ и яркимъ свѣтильникомъ юриспруденціи (speculum juris et ardentissimum juris lumen). Онъ читалъ каноническое право то въ Падуѣ, то въ Болоньѣ, смотря по тому, въ который изъ этихъ городовъ забрасывали его политическія превратности. Горячая, преданная любовь Новеллы къ отцу и безграничная нѣжность его къ ней дѣлали ихъ неразлучными. Дочь всюду слѣдовала за отцомъ и была ему въ самомъ широкомъ смыслѣ помощницей. Она, подъ его руководствомъ, до тонкости изучила каноническое право. Джіованни, въ случаяхъ болѣзни или недосуга за учеными изслѣдованіями, посылалъ ее, вмѣсто себя, читать лекціи, и слава дочери, не меньше славы отца, привлекала въ ихъ аудиторію толпы слушателей.
Имя Новеллы, съ большой похвалой ея учености, встрѣчается въ сочиненіямъ многихъ ей современныхъ и позднѣйшихъ авторовъ. О ней, между прочимъ, упоминаютъ: юридическій писатель XVI вѣка Цанчиролли[10], историкъ Альберти[11] и ближайшій къ намъ Мадзукелли[12]. Съ большимъ сочувствіемъ также говоритъ о «прекрасной и благородной, дочери Джіованни д’Андреа другая замѣчательная женщина XIV столѣтія, славу которой похитила у Италіи Франція, — Христина Пизанская. Она въ своемъ рукописномъ сочиненіи La cité des Dames, которое хранится въ парижской публичной библіотекѣ, приводитъ нѣсколько, къ сожалѣнію, слишкомъ краткихъ, біографическихъ свѣдѣній о Новеллѣ и, между прочимъ, слѣдующую анекдотическую о ней подробность. Новелла была ослѣпительно хороша собой. Не желая смущать слушателей блескомъ своихъ глазъ, она, обыкновенно, когда входила на каѳедру, задергивала передъ собой небольшую занавѣску и изъ-за нея уже, невидимая, развивала разные запутанные вопросы каноническаго права. Джіованни д’Андреа еще съ своей стороны позаботился о томъ, чтобъ увѣковѣчить имя любимой дочери: онъ, въ честь ея, назвалъ Новеллой одно изъ главныхъ своихъ юридическихъ сочиненій. Въ числѣ слушателей красавицы-юристки былъ Петрарка, который, несмотря на разницу лѣтъ, состоялъ въ тѣсной дружбѣ съ ея отцомъ. Новелла, какъ полагаютъ, умерла въ 1366 г.
О жизни Доротеи Букки извѣстно лишь слѣдующее. Она жила на рубежѣ XIV и XV вѣковъ и была дочерью одного изъ особенно выдающихся профессоровъ того времени, — Джіованни Букки[13]. Онъ почти въ теченіе полустолѣтія занималъ каѳедру нравственной философіи и практической медицины. Замѣтивъ въ дочери недюжинныя способности, онъ съ любовью занялся ея развитіемъ: Доротеа не обманула его ожиданій. Она со страстью предалась наукѣ и достигла блестящихъ результатовъ. Сдавъ обычный въ такихъ случаяхъ экзаменъ, она получила степень доктора философіи, а когда умеръ ея отецъ, была приглашена занять его каѳедру. Кромѣ обширной и основательной учености, она обладала еще замѣчательнымъ даромъ слова. Ея аудиторія едва вмѣщала толпу разноплеменныхъ студентовъ, которые часто стекались издалека, чтобы послушать ее.
Но всѣ эти примѣры принадлежатъ эпохѣ, до того намъ чуждой и по внѣшнему, и по внутреннему своему складу, что даже какъ будто утрачиваютъ свою реальность. Даль, изъ которой на нихъ приходится смотрѣть, сообщаетъ имъ своего рода фантастическій колоритъ, охлаждающій дѣятельное сочувствіе и практическое соревнованіе. И то, и другое они предоставляютъ другимъ, болѣе близкимъ къ намъ, примѣрамъ, за собой же сохраняютъ весь вѣсъ прецедента въ спорномъ вопросѣ.
На нихъ въ прошедшемъ столѣтіи нѣсколько даровитыхъ женщинъ могли опереть свои притязанія на то, что за это время успѣло уже сдѣлаться для ихъ пола запретнымъ плодомъ. Эпоха возрожденія, когда любовь и уваженіе къ наукѣ были такъ простодушно-искренни, что заставляли молчать предразсудки, давно миновала. Общественный бытъ усложнился, возникли новыя экономическія соображенія, породились разнаго рода условныя необходимости и разграниченія. Женщина оказалась исключительно прикованною въ домашнему очагу. Ученая и общественная дѣятельность ей уже не такъ легко давалась. И когда, въ 1722 г., одна молодая дѣвушка, Марія-Витторія Дельфини-Дози, осмѣлилась выступить на ту же арену, гдѣ въ доброе старое время безпрепятственно подвизались Доротеи Букки, Новеллы д’Андреа, Доты д’Акворсо, ея притязанія были встрѣчены враждебно. А, между тѣмъ, на этотъ разъ дѣло шло даже не о профессорской каѳедрѣ, а всего только о докторской степени.
Дочь графа Альфонсо Дельфини-Дози, представителя одной изъ самыхъ аристократическихъ фамилій Болоньи, она шестнадцати лѣтъ уже прошла курсъ философскихъ и юридическихъ наукъ[14]. Слухи о ней быстро разнеслись по городу. Болонскому обществу захотѣлось провѣрить ихъ на дѣлѣ. Молодой дѣвушкѣ предложено было публичное испытаніе, и она приняла его.
Интересъ предстоявшаго диспута оказался такъ силенъ, что въ цѣлой Болоньѣ не нашлось залы, довольно обширной, чтобъ вмѣстить всѣхъ, желавшихъ на немъ присутствовать. Торжество устроили на открытомъ воздухѣ, избравъ для этого дворъ испанской коллегіи, который въ назначенный день убрали флагами и разноцвѣтными тканями. Оппонировать молодой ученой взялись университетскіе профессора юридическаго факультета. Ей было дано пять тезисовъ. Она ихъ блистательно защищала и всѣхъ поразила богатствомъ свѣдѣній и силой діалектики.
До сихъ поръ все шло хорошо. Публика не была обманута въ своихъ ожиданіяхъ. Ея праздное любопытство нашло себѣ удовлетвореніе, и она охотно расточала похвалы и рукоплесканія. Но зашла рѣчь о болѣе осязательной наградѣ молодой ученой, въ видѣ диплома на докторскую степень. Все разомъ измѣнилось. Отовсюду посыпались возраженія, насмѣшки, двусмысленные намеки, доказывалась нелѣпость сочетанія Двухъ такихъ словъ, какъ женщина и докторъ. Многіе въ своемъ увлеченіи даже, наперекоръ истинѣ, пробовали утверждать, что еще ни одна женщина никогда не удостоивалась никакой ученой степени. Этимъ недоброжелателямъ особенно съ руки приходилась недостовѣрность профессорской дѣятельности Биттизіи Гоццадини, на которой они исключительно и основывали свой протестъ.
Нашлись, однако, и другіе, болѣе добросовѣстные люди, иначе взглянувшіе на дѣло, и въ томъ числѣ адвокатъ Карлантоніо Маккіавелли. Онъ горячо отстаивалъ право женщинъ на ученую дѣятельность и во имя закона требовалъ, чтобы равныя заслуги, во всѣхъ случаяхъ, получали одинаковое вознагражденіе и пользовались одинаковыми привилегіями. Задумавъ побить своихъ противниковъ ихъ же собственнымъ оружіемъ, онъ хотѣлъ, во что бы то ни стало, опровергнуть ихъ взглядъ на Биттизію Гоццадини: она была докторомъ правъ и профессоромъ, и это надлежало доказать. Маккіавелли написалъ пространную диссертацію[15] и въ ней, рядомъ болѣе или менѣе убѣдительныхъ доводовъ, поддерживалъ свое мнѣніе. Какъ бы то ню было, ему удалось настоять на своемъ. Его увлеченіе сообщилось обществу, и въ заключеніе Марія-Витторія Дельфини-Дозю получила докторскую степень[16].
Такая выходка со стороны болонскаго общества кажется тѣмъ страннѣе, что въ Италіи, собственно говоря, никогда не утрачивались вполнѣ традиціи о правѣ женщинъ участвовать въ состязаніяхъ на ученыя степени, получать докторскіе дипломы и читать лекціи. Каждое столѣтіе имѣло тамъ своихъ представительницъ въ этомъ родѣ, — если не въ самой Болоньѣ, то въ другихъ университетскихъ городахъ, какъ-то: въ Падуѣ, Брешіи, Павіи, Римѣ, Неаполѣ, гдѣ, между прочимъ, въ разныя, времена съ успѣхомъ подвизались на ученомъ поприщѣ: Едена. Корнаро-Пископія, Лаура Черета-Серини, Марта Маркина, Марія» Пеллегрина-Аморетти, Марія-Анджела Ардингелли, Христина Роккати.
Имя послѣдней, впрочемъ, опять-таки тѣсно связано съ Болоньей, гдѣ она училась и сдавала экзамены. Къ счастью для себя, она родилась нѣсколько позднѣе Маріи Дельфини-Дози, а именно въ 1734 году, и этой случайности обязана тѣмъ, что попала въ струю, особенно благопріятную для приложенія къ дѣлу своихъ способностей. Уроженка города Ровиго[17], она провела тамъ первые годы своего дѣтства. Ея серьезный складъ ума и любознательность были рано замѣчены отцомъ, который, четырнадцати лѣтъ, привезъ ее въ Болонью и далъ ей хорошихъ учителей. Три года занималась съ ними Христина и въ этотъ короткій срокъ вполнѣ освоилась съ логикой, метафизикой, геометріей, физикой и, кромѣ роднаго языка, изучила еще латинскій и французскій. Учителя убѣждали ее выступить публично на соисканіе ученой степени. Она согласилась, но просила, чтобъ ей предварительно было сдѣлано менѣе торжественное испытаніе на родинѣ. Въ августѣ 1750 года отправилась она съ отцомъ въ Ровиго и держала въ тамошней академіи, наукъ диспутъ на разныя темы изъ логики, физики и метафизики. Успѣхъ былъ полный. Христина; ободренная, вернулась въ Болонью, гдѣ была съ почетомъ встрѣчена университетскими знаменитостями того времени, профессорами Бальби, Занотти, Беккари, Гульельмини и Лаурою Басси. Послѣдняя, въ качествѣ ассистента, сопровождала ее на новый диспутъ и одна изъ первыхъ привѣтствовала ее докторомъ философіи.
Болонья къ этому времени уже опять успѣла освоиться съ сочетаніемъ словъ докторъ и женщина и единодушно апплодировала, когда имя Христины Роккати было провозглашено съ вновь присвоеннымъ ей ученымъ титуломъ. Новому доктору философіи была сдѣлана шумная овація. Ровиго не отсталъ отъ Болоньи, и возвращеніе молодой дѣвушки на родину было настоящимъ тріумфомъ. Христинѣ тогда шелъ всего только девятнадцатый годъ, но характеръ ея созрѣлъ не по лѣтамъ. Успѣхъ не отуманилъ ее. Лишь только вокругъ нея возстановилась сравнительная тишина, она съ новымъ рвеніемъ предалась наукѣ. Желая усовершенствоваться въ математикѣ, она въ 1751 году переселилась въ Падую, гдѣ сдѣлалась любимицей и гордостью университета. Кромѣ математики, она еще занялась тамъ астрономіей и языками греческимъ и еврейскимъ. Между тѣмъ, умеръ ея отецъ. Она не захотѣла дольше оставаться въ городѣ, гдѣ ей все напоминало ея потерю, и воротилась на родину, которой съ тѣхъ поръ и посвятила свои дарованія. Христина, въ теченіе двадцати семи лѣтъ, читала въ академіи наукъ города Ровиго публичныя лекціи физики. Она умерла пятидесяти трехъ лѣтъ, оставивъ по себѣ память честной, талантливой общественной дѣятельницы. Она не безъ успѣха также писала итальянскіе и латинскіе стихи и вела обширную переписку со многими знаменитостями своего времени[18].
Такимъ образомъ, путь къ ученой дѣятельности и къ ученымъ почестямъ былъ снова расчищенъ женщинамъ, по крайней мѣрѣ, какъ это можно видѣть изъ слѣдующихъ біографій, для тѣхъ изъ нихъ, которыя, вслѣдъ за Маріей Дельфини-Дози, съ тѣми же требованіями обращались въ тотъ же университетъ.
Не знаемъ, насколько намъ самимъ удалось очертить личность и дѣятельность этихъ замѣчательныхъ труженицъ. Намъ, яри выполненіи нашей задачи, пришлось имѣть дѣло съ большими трудностями. Въ итальянской литературѣ нѣтъ объ этихъ женщинахъ ни одного сочиненія, которое заслуживало бы названіе біографій. Все до сихъ поръ о нихъ напечатанное не превышаетъ коротенькихъ панегириковъ или статей, составленныхъ по шаблону тѣхъ, какія обыкновенно пишутся для энциклопедическихъ словарей. Чтобы сколько-нибудь поближе ознакомиться съ дѣятельностью женщинъ-профессоровъ Болонскаго университета, а, главное, съ ихъ частной жизнью и личнымъ характеромъ, оставалось одно: обратиться къ первоначальнымъ источникамъ, существованіе которыхъ можно было подозрѣвать въ университетскомъ и нѣкоторыхъ другихъ архивахъ. Задача вдвойнѣ затруднительная для иностранца. Если она намъ хоть сколько-нибудь удалась, то благодаря только любезности лицъ, состоящихъ хранителями вышеупомянутыхъ учрежденій. Особенно обязаны мы въ этомъ отношеніи директору университетской библіотеки въ Болоньѣ, Барло Джемелли, и его младшему помощнику, Олиндо Гверрини. Первый, маститый историкъ и патріотъ, прошелъ всѣ стадіи мученичества, цѣною котораго итальянцы, наконецъ, пріобрѣли единое и независимое отечество. Онъ участвовалъ въ нѣсколькихъ сраженіяхъ, сидѣлъ въ тюрьмѣ и многіе годы скитался въ изгнаніи. Авторъ очень хорошей «Исторіи бельгійской; революціи» и «Жизнеописанія Уго Фосколо», Барло Джемелли теперь спокойно доживаетъ свой вѣкъ въ Болоньѣ, собирая матеріалъ для новаго историческаго труда. Олиндо Гверрини, еще молодой человѣкъ, тоже писатель, библіографъ и поэтъ, болѣе извѣстный подъ псевдонимомъ Лоренцо Стеккетти. Какъ поэтъ, онъ стоитъ во главѣ новой ультра-реальной школы, а въ своихъ библіографическихъ трудахъ является крайне добросовѣстнымъ, изслѣдователемъ и тонкимъ критикомъ. Имъ-то обоимъ мы и приносимъ нашу сердечную благодарность за то содѣйствіе, безъ котораго невозможенъ былъ бы этотъ трудъ.
Лаура Басси.
правитьБылъ вечеръ 12 мая 1732 года. Болонья представляла непривычное зрѣлище. Выйдя изъ своего обычнаго торжественнаго покоя, она находилась въ волненіи, словно въ праздничномъ настроеніи. Люди различныхъ званій, возрастовъ и половъ толпились на улицахъ, ближайшихъ къ ратушѣ, и особенно на площади передъ этимъ зданіемъ. Изъ оконъ домовъ висѣли ковры, развѣвались флаги, глядѣло множество любопытныхъ глазъ; въ воздухѣ стоялъ гулъ отъ голосовъ и колокольнаго звона. Еслибъ въ эту пеструю, явно возбужденную ожиданіемъ, толпу случайно попалъ иностранецъ, онъ, вѣроятно, подумалъ бы, что здѣсь готовится какое-нибудь народное торжество, что дѣло идетъ, по крайней мѣрѣ, о почетномъ пріемѣ высокаго гостя или о чествованіи возвращающагося съ побѣдой героя. Но какъ удивился бы онъ, когда, немного спустя, толпа, съ громкими возгласами и рукоплесканіями, разступилась, давая дорогу молодой женщинѣ, которая и была виновницей всей этой праздничной суетни.
Она выходить изъ-подъ угрюмыхъ сводовъ величественнаго средневѣковаго палаццо, облитая лучами заходящаго солнца. Је сопровождаютъ двѣ почтенныя матроны. За ней, въ полумракѣ только-что покинутыхъ сѣней, на лѣстницахъ и въ корридорахъ другая толпа, въ которой мелькаютъ и кардинальскія шапки, и докторскія мантіи, и пышные наряды дамъ высшаго круга.. Всѣ дружно ей рукоплещутъ.
Черные, проницательные глаза молодой дѣвушки скромно, но съ достоинствомъ смотрятъ на толпу, а миловидное лицо ея, съ чрезвычайно нѣжными очертаніями и съ маленькимъ орлинымъ носомъ, сохраняетъ серьезное, сосредоточенное выраженіе. На головѣ ея, среди массы каштановыхъ волосъ, сверкаетъ серебряный вѣнокъ; съ плечъ ея, поверхъ простаго чернаго платья, тяжелыми складками ниспадаетъ, подбитая бѣличьимъ мѣхомъ, докторская мантія. Легкими шагами, безъ робкой торопливости, но и безъ излишней смѣлости, проходитъ она сквозь толпу, приближается къ ожидающему ее на площади экипажу, садится въ него съ двумя своими ассистентками и уѣзжаетъ по направленію въ улицѣ Санъ-Феличе. Вслѣдъ за ней тянется длинный кортежъ другихъ экипажей и еще долго раздаются апплодисменты и восторженные крики толпы.
Имя этой дѣвушки — Лаура Басси. Заслуга ея передъ роднымъ городомъ въ томъ, что она своими способностями, умомъ и познаніями сообщила новый блескъ его старинной ученой славѣ. Настоящее торжество заключается въ дарованіи ей диплома на докторскую степень. Старая Болонья, вѣрная своимъ преданіямъ, раскрываетъ передъ ней двери своего университета, и ученое сословіе радушно принимаетъ ее въ свои ряды.
Лаура-Марія-Ватерина Басси родилась 11 октября 1711 г. Родители ея, докторъ правъ Джіузеппе Басси, и жена его, Роза-Марія Чезари[19], не были ни богаты, ни знатны, но слыли людьми безупречной честности. Первые годы дѣтства Лауры прошли въ замкнутой домашней средѣ, гдѣ, при скромной обстановкѣ, не было недостатка въ разнаго рода мелкихъ обязанностяхъ, которыя, несмотря на ея нѣжный возрастъ, въ изобиліи выпадали и на ея долю. Но она этимъ не тяготилась, рано усвоивъ себѣ трезвый, сознательный взглядъ на жизнь и строгое отношеніе къ долгу. А, между тѣмъ, у нея уже были свои личные, опредѣленные вкусы: она чувствовала сильное влеченіе къ умственной дѣятельности. Шутя, выучилась она читать и съ тѣхъ поръ для нея не было большаго наслажденія, какъ, притаясь гдѣ-нибудь въ уголкѣ, сидѣть за книгой. Особенно привлекали ее книги спеціальнаго содержанія, — не излюбленныя дѣтьми сказки, а для большинства изъ нихъ сухіе и скучные учебники, которые раскрывали передъ ней міръ точныхъ познаній, гораздо болѣе для нея поэтическихъ и интересныхъ, чѣмъ самые яркіе цвѣты фантазіи. Отецъ и мать долго не подозрѣвали, какъ щедро ихъ дочь была одарена природой. Любя и балуя ее, они не мѣшали ей возиться съ книгами, но и ничего не предпринимали отъ себя для удовлетворенія ея любознательности. По счастью, другіе были дальновиднѣе. Одинъ изъ частыхъ гостей и родственникъ семейства Басси, аббатъ Лоренцо Стегани, подмѣтилъ серьезный складъ ума дѣвочки и, тронутый попытками къ самообразованію въ такомъ маленькомъ существѣ, взялся, на первыхъ порахъ, помочь Лаурѣ. Она, подъ его руководствомъ, основательно изучила родной языкъ, потомъ французскій и, наконецъ, латинскій, на которомъ въ короткое время уже могла бѣгло читать и писать. Больше почтенный аббатъ не могъ ей ничего сообщить: ученица не только превзошла ожиданія своего учителя, но и быстро перегнала его въ знаніи. Случай вторично выручилъ ее: онъ скоро послалъ ей новаго и болѣе достойнаго наставника.
Около этого времени сильно занемогла мать Лауры. Въ постели больной былъ приглашенъ одинъ изъ лучшихъ болонскихъ врачей, профессоръ Гаэтано Таккони. Посѣщая свою паціентку, онъ не могъ не обратить вниманія на неотлучно находившуюся при ней худенькую, серьезную дѣвочку, которая исполняла обязанности сидѣлки. Его поразило не по лѣтамъ осмысленное выраженіе ея черныхъ глазъ, когда она выслушивала его предписанія или толково передавала ему подробности о положеніи боль- ной въ его отсутствіе. Разъ какъ-то онъ засталъ ее съ французской и латинской грамматиками въ рукахъ и вздумалъ, ради шутки, ее проэкзаменовать. Изслѣдовавъ больную и выслушавъ ея собственный отчетъ о своемъ недугѣ, онъ вдругъ приказалъ дочери тутъ же перевести по-французски и по-латыни все, сказанное матерью, по-итальянски. Лаура исполнила это такъ легко и отчетливо, что привела доктора въ изумленіе.
Дальнѣйшее наблюденіе надъ дѣвочкой окончательно убѣдило Таккони въ томъ, что она была замѣчательно одарена природой. Онъ живо заинтересовался Лаурой и, несмотря на свои многочисленныя занятія (онъ занималъ каѳедру въ университетѣ и имѣлъ большую врачебную практику), рѣшился удѣлить часть времени на уроки съ ней. Серьезный ученый не побрезгалъ снизойти до уровня, хотя и талантливой, но все не еще очень юной и пока плохо подготовленной ученицы, которую ему посылала судьба. Но онъ, какъ опытный садовникъ, сразу оцѣнилъ рѣдкія свойства молодого деревца, которое рвалось къ свѣту, не отказалъ ему въ немъ, и деревцо окрѣпло, разцвѣло и принесло обильные плоды.
Съ этой минуты Лаурѣ оставалось только плыть по теченію. Всѣ препятствіе сами собой исчезли съ ея пути. Родители, которые сначала какъ бы только изъ слабости снисходили къ пристрастію дочери къ книгамъ, теперь стали съ участіемъ и одобреніемъ къ нему относиться. Да и не даромъ: занятія Лауры съ Таккони шли чрезвычайно успѣшно. Она хватала свѣдѣнія на лету и съ изумительной легкостью ихъ себѣ усвоивала. Никакія трудности ее не устрашали. Стремленіе ея къ наукѣ, казалось, расло по мѣрѣ того, какъ она его удовлетворяла, а, вмѣстѣ «ъ тѣмъ, разгорался и энтузіазмъ учителя, который, не задумываясь, постоянно открывалъ новыя сферы ея любознательности. Усовершенствовавшись въ латинскомъ языкѣ, Лаура перешла въ изученію логики, метафизики, естественной философіи и семнадцати лѣтъ уже знала все, чему могъ научить ее Таккони. Тогда доктору пришло желаніе дать способностямъ Лауры болѣе широкое примѣненіе и для этого вывести ее на поприще общественной дѣятельности. Но привязанность къ милой дѣвушкѣ и личное участіе въ ея развитіи, пожалуй, могли его ослѣплять насчетъ ея настоящей цѣны, и Таккони счелъ за лучшее (Сначала провѣрить свое впечатлѣніе. Съ этой цѣлью онъ пригласилъ нѣсколькихъ товарищей-профессоровъ сдѣлать ей на дому экзаменъ, какой сдаютъ, по окончаніи университетскаго курса, молодые люди. Приговоръ постороннихъ экспертовъ только подтвердилъ его собственный. Профессора, съ аббатомъ Бризостомо Требелли и Франческо Занотти во главѣ, быстро разнесли по городу молву объ удивительной дѣвушкф и возбудили всеобщее къ ней любопытство. Многіе стали добиваться доступа въ домъ ея родителей, чтобы во-очію убѣдиться въ справедливости того, что о ней разсказывалось.
Внезапно поднявшійся такимъ образомъ вокругъ нея шумъ на первыхъ порахъ смутилъ Лауру. Непрошенное удивленіе, праздное любопытство, ворвавшись въ ея уединеніе, и оскорбили, и испугали ее. Спокойное теченіе ея занятій было нарушено. Она до сихъ поръ шила исключительно интересами дня, не заглядывая въ будущее, и отдавалась наукѣ безъ задней мысли о томъ, къ чему это могло ее привести впослѣдствіи. Честолюбіе не успѣло еще въ ней проснуться, и она, въ простотѣ души, и не догадывалась, что совершала подвигъ: такъ просто, естественно и весело казалось ей идти туда, куда ее увлекала природная склонность. Мысль о наукѣ, какъ объ орудіи личнаго успѣха или общественной пользы, еще не представлялась ей: она любила ее просто за удовлетвореніе, какое та доставляла ея пытливому уму. А теперь для нея вдругъ словно насталъ день расплаты за прошлыя радости, и она на мгновеніе потеряла голову. Особенно озадачили ее настойчивыя убѣжденія родителей, друзей и любимаго учителя подвергнуть себя публичному испытанію на соисканіе ученой степени. Ей, привыкшей къ уединенію, не знавшей другаго общества, кромѣ родителей и самыхъ близкихъ друзей, вдругъ предстать передъ многочисленное собраніе, выставить себя напоказъ… Въ первую минуту это показалось ей просто нестерпимо. Но Таккони удалось ее успокоить. Онъ постепенно одолѣлъ ея сопротивленіе и, наконецъ, вырвалъ согласіе. Колебанія тогда уступили въ ней мѣсто строгой сосредоточенности. Счастливо организованная личность Лауры вообще не могла долго томиться сомнѣніями. Рѣшаясь на что-нибудь, она уже рѣшалась безповоротно и шла къ цѣли безъ малодушной робости. Такъ и въ этомъ первомъ своемъ шагѣ на поприщѣ, которое передъ ней открывалось: прошло первое смущеніе и она приступила къ нему съ самообладаніемъ и достоинствомъ, уже никогда ей потомъ не измѣнявшими.
Испытаніе, предложенное Лаурѣ, должно было заключаться въ диспутѣ, по образцу средневѣковыхъ, схоластическихъ, которые въ то время были еще въ ходу и считались пробнымъ камнемъ истинной учености. Лаурѣ предстояло защищать разные философскіе тезисы, причемъ каждый изъ присутствующихъ могъ ей дѣлать возраженія и предлагать задачи. Торжественное засѣданіе было назначено на 17 апрѣля 1732 г. и состоялось въ зданіи ратуши (Palazzo publico), въ присутствіи папскаго легата кардинала Гримальди, архіепископа Ламбертини, гонфалоніера, сенаторовъ и многочисленной публики изъ литераторовъ, ученыхъ, духовенства и лицъ разныхъ другихъ сословій[20].
Оффиціальными оппонентами Лауры были пять профессоровъ, въ томъ числѣ Бартоломео Беккари и Габріело Манфреди, оба превосходные латинисты. Это послѣднее обстоятельство еще болѣе содѣйствовало торжеству Лауры, такъ какъ доказало, что ея собственная латинская рѣчь ни мало не теряла отъ сравненія съ столь опасными соперниками.
Засѣданіе открылось обращеніемъ молодой дѣвушки къ Божеству, какъ источнику разума и истины, и привѣтствіемъ въ высокимъ лицамъ, почтившимъ ее своимъ присутствіемъ. Затѣмъ начался диспутъ. Лаурѣ было предложено на разрѣшеніе семь философскихъ тезисовъ. Она развивала ихъ въ теченіе двухъ съ четвертью часовъ и очень удачно опровергала возраженія оппонентовъ. Одинъ изъ ея современниковъ, присутствовавшій на диспутѣ, говоритъ, что не было трудности, которую бы она не. разрѣшила самымъ удовлетворительнымъ образомъ. Онъ удивляется тонкости ея ума, изяществу ея латинской рѣчи, но, сверхъ всего, обширности ея познаній. Послѣднія особенно обнаружились въ обиліи текстовъ изъ священнаго писанія, которыми она подкрѣпляла свои взгляды на разные богословскіе вопросы, въ ея превосходныхъ политическихъ разсужденіяхъ и въ сжатомъ, поразительно отчетливомъ изложеніи теоріи Ньютона о свѣтѣ.
Восторгу публики не было конца. Несмотря на продолжительность засѣданія, никто не выказывалъ нетерпѣнія. Всѣ какъ будто забыли время, и оппоненты поднимались одинъ за другимъ: каждый хотѣлъ, въ свою очередь, состязаться съ молодой философкой и понести отъ нея пораженіе. Наконецъ, папскій легатъ и архіепископъ Ламбертини, боясь чрезмѣрно утомить Лауру, сочли нужнымъ прекратить диспутъ. Молодая дѣвушка произнесла еще нѣсколько теплыхъ благодарственныхъ словъ и затѣмъ, при дружныхъ аплодисментахъ публики, удалилась въ частные покои гонфалоніера. Тамъ для нея и другихъ почетныхъ лицъ былъ приготовленъ роскошный завтракъ. Но опасенія кардиналовъ оказались излишними: какъ во время диспута, такъ и послѣ, въ Лаурѣ не было замѣтно ни малѣйшаго признака усталости. Голова ея оставалась свѣжа, наружность сохраняла добрый видъ, и она, шутя, говорила, что готова хоть сейчасъ опять начать все съизнова.
Диспутъ произвелъ сильное впечатлѣніе на общество. Въ городѣ не умолкали толки о необыкновенной дѣвушкѣ. Мало просвѣщенные умы, разсказываетъ Бандіера[21], даже подозрѣвали въ ней присутствіе сверхестественной силы. Всѣ же, сколько-нибудь выдающіяся лица въ Болоньѣ спѣшили засвидѣтельствовать ей свое уваженіе и приносили ей поздравленія. На другой день послѣ диспута, Лауру посѣтилъ архіепископъ Ламбертини. Онъ провелъ съ нею нѣсколько часовъ въ дружеской бесѣдѣ, ободрялъ ее, благословлялъ на дальнѣйшіе успѣхи и, тронутый соединеніемъ въ ней ума и способностей съ чисто дѣвичьей скромностью, обѣщалъ ей свое покровительство, чему не измѣнилъ даже, когда сдѣлался папой Бенедиктомъ XIV.
Между тѣмъ, Таккони и другіе профессора, ея оппоненты на диспутѣ 17 апрѣля, заявили требованіе, чтобы Лаурѣ была оказана обычная въ такихъ случаяхъ почесть, а именно дарована докторская степень. Мысль ихъ встрѣтила всеобщее сочувствіе, и коллегія докторовъ философіи взялась немедленно привести ее въ исполненіе.
Болонья, всегда чуткая ко всему, что касалось ея ученой славы, вся поднялась на ноги, чтобы достойнымъ образомъ чествовать новую звѣзду, которая всходила на ея горизонтѣ. Возведеніе въ докторскую степень само по себѣ, конечно, было не рѣдкостью въ старинномъ университетскомъ городѣ. Но въ настоящемъ случаѣ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ являлась особа, полъ, нѣжный возрастъ и предъидущіе успѣхи которой завоевали всеобщее сочувствіе. Болоньѣ уже не впервые приходилось воздавать публичныя почести ученымъ заслугамъ въ женщинѣ; однако, она всегда смотрѣла на это, какъ на одну изъ своихъ самыхъ драгоцѣнныхъ прерогативъ. Поэтому и принятіе Лауры въ число членовъ ученаго сословія было положено обставить какъ можно торжественнѣе. Для этого, какъ и для предъидущаго испытанія, было избрано зданіе Palazzo publico, а въ немъ великолѣпная зала, извѣстная подъ именемъ Геркулесовой галлереи. Городское управленіе взяло на себя расходы по украшенію залы.
Въ назначенный день, надъ окнами и вдоль стѣнъ была расположена драпировка изъ шелковой матеріи желтаго цвѣта, между фестонами которой висѣли портреты замѣчательныхъ женщинъ прежнихъ временъ. Такой же точно матеріей была убрана и каѳедра, а противъ нея возвышался красный балдахинъ надъ эстрадой съ креслами для кардиналовъ и для гонфалоніера съ сенаторами. Нѣсколько ниже стояли, расположенные полукругомъ, стулья для профессоровъ и членовъ разныхъ ученыхъ коллегій. Кромѣ того, въ залу былъ открытъ свободный входъ для публики, наплывъ которой былъ такъ великъ, что она не могла вмѣститься внутри и толпилась въ сосѣднихъ проходахъ и галлереяхъ, не говоря уже о густой массѣ народа на площади передъ ратушей.
Въ числѣ почетныхъ гостей были опять папскій легатъ, архіепископъ Ламбертини и недавно прибывшій въ Болонью, проѣздомъ изъ Рима во Францію, кардиналъ Полиньякъ[22]. Лаура предстала передъ ними съ свойственнымъ ей скромнымъ достоинствомъ. На ней было простое черное платье съ длиннымъ шлейфомъ. Она вошла въ залу собранія съ двумя знатными дамами, графиней Бергонци, Рануцци и маркизой Брколани-Ратта, женами первыхъ гражданъ Болоньи, которыя сочли за честь быть въ этомъ случаѣ ея ассистентками. Ей предшествовали два университетскіе служителя (педеля) въ парадной формѣ.
Лишь только она вошла, ее пригласили занять заранѣе приготовленное для нея мѣсто между членами университета и другихъ ученыхъ обществъ. Но обычаю, ей было предложено нѣсколько философскихъ тезисовъ. Она разрѣшила ихъ ко всеобщему удовлетворенію. Секретарь университета съ привѣтственной рѣчью вручилъ ей дипломъ на званіе доктора философіи. Тогда поднялся съ своего мѣста почтенный старшина коллегіи философовъ, Маттео Баццани. Онъ, въ свою очередь, произнесъ похвальное слово Лаурѣ, а въ лицѣ ея и всѣмъ женщинамъ. Потомъ, приблизясь къ ней, онъ, при дружныхъ рукоплесканіяхъ присутствующихъ, надѣлъ ей на палецъ кольцо, возложилъ на голову серебряный лавровый вѣнокъ и накинулъ на плечи докторскую мантилію — черный плащъ, подбитый бѣличьимъ мѣхомъ. Это послѣднее отличіе считалось особенно знаменательнымъ, такъ какъ докторская мантія была присвоена исключительно только дѣйствительнымъ членамъ университета. Затѣмъ Лаура была подведена къ тому мѣсту, гдѣ сидѣли кардиналы. Они встали ей навстрѣчу и горячо привѣтствовали ее по-латыни. Она отвѣчала имъ на томъ же языкѣ, благодаря за честь, которую они ей оказали своимъ присутствіемъ. Торжество окончилось обѣдомъ у гонфалоніера, послѣ чего Лаура, какъ мы уже видѣли, была, при восторженныхъ крикахъ толпы, въ сопровожденіи длиннаго кортежа, отвезена своими ассистентками домой.
Но этимъ не кончилось чествованіе новаго доктора философіи. Въ ознаменованіе дня, когда состоялся пріемъ ея въ члены ученой коллегіи, была выбита медаль съ ея изображеніемъ среди надписи: Laura. Maria. Cath. Bassi. Bon. Phil. Doct. Colleg. Lect. Publ. Inst. Seien. Soc. An. XX. MDCCXXXII. Оборотная сторона медали представляла Минерву, которая показывается стоящей передъ ней молодой женщинѣ, для чего лѣвой рукой держитъ горящій свѣтильникъ, а правой отстраняетъ, отъ себя щитъ. У ногъ богини земной шаръ съ совой и съ изображеніемъ: Soli, cui fas. vidisse Minervam (Солнцу, которому позволено видѣть Минерву). Медаль эта, отчеканенная въ большомъ количествѣ изъ серебра, бронзы и другихъ металловъ, быстро разошлась въ публикѣ.
Кромѣ того, на Лауру со всѣхъ сторонъ посыпались поэтическія поздравленія въ формѣ болѣе или менѣе удачныхъ одъ и сонетовъ. Собранные въ одинъ томикъ[23], они были напечатаны съ приложеніемъ ея портрета, гравированнаго на стали и украшеннаго надписью: Laura vale — rIngenio quae et carmine PetrarcaLaura haec eloquio e mente Petrarca sibi. (Прощай Лаура, которую талантомъ и пѣснями прославилъ Петрарка! Эта Лаура, своимъ умомъ и краснорѣчіемъ, — сама себѣ Петрарка).
Мало того, ей пришлось выдержать цѣлый рядъ обѣдовъ и вечеровъ, которые давались въ честь ея. Каждый, кто имѣлъ на то хоть малѣйшее право по своимъ заслугамъ, или по положенію, стремился поближе на нее взглянуть. На другой же. день послѣ описаннаго торжества, маркизъ Монти поспѣшилъ устроить у себя въ домѣ свиданіе съ ней кардинала Полиньяка. Этотъ знаменитый иностранецъ не хотѣлъ уѣхать изъ Болоньи, не провѣривъ въ болѣе интимной бесѣдѣ впечатлѣнія, которое произвела на него Лаура при торжественной обстановкѣ предъидущаго дня. Впечатлѣніе это не только не ослабѣло, но еще усилилось, когда онъ, изъ ближайшаго знакомства съ молодой дѣвушкой, вынесъ убѣжденіе, что нравственныя качества въ ней вполнѣ соотвѣтствовали умственнымъ силамъ. Исторіографъ знаменитостей Болонскаго университета, Джіованни Фантуцци, въ своемъ похвальномъ словѣ Лаурѣ Басси, упоминая о собраніи у маркиза Монти, говоритъ: „.Изобиліе ученыхъ предметовъ, служившихъ въ теченіе обѣда темой для разговора, блестящее участіе въ немъ молодой героини дня, перекрестный огонь остроумныхъ выходокъ, — все это невольно вызывало воспоминаніе о древнихъ пирахъ греческихъ философовъ и о мудрыхъ бесѣдахъ за столомъ римскихъ меценатовъ“.
По еще интереснѣе свидѣтельство самого кардинала Полиньяка. Вотъ что онъ, нѣсколько дней спустя, сообщалъ друзьямъ въ Парижѣ, по поводу другого собранія, въ которомъ ему снова привелось видѣть Лауру.
„Врядъ-ли, — пишетъ онъ, — осталось въ Болоньѣ что-либо мною не осмотрѣнное, во всего больше меня изумила ученая Лаура. Я, вмѣстѣ съ ихъ преосвященствами, присутствовалъ при возведеніи ея въ докторскую степень, но первый диспутъ ея уже состоялся за нѣсколько дней до моего пріѣзда сюда, вслѣдствіе чего она согласилась доставить мнѣ удовольствіе и дать себя послушать на вечерѣ у маркизы, въ присутствіи графинь Болоньети и нѣсколькихъ другихъ лицъ. Четверо извѣстныхъ ученыхъ поддерживали съ ней диспутъ по-латыни. Она отвѣчала лучше, чѣмъ мнѣ когда-либо случалось слышать на этомъ языкѣ. Она вполнѣ заслуживаетъ чести, ей оказанной, и еще гораздо большаго. Къ тому же, въ ней съ отличными способностями соединяется скромность ангела. Ей едва минуло двадцать лѣтъ“.
Еще нѣсколько раньше, Лаура была избрана въ почетные члены академіи наукъ, о чемъ въ собраніи академическихъ актовъ хранится слѣдующая записка:
„Сего 20 марта 1732 года. Этотъ день навсегда останется достопамятнымъ, такъ какъ онъ былъ ознаменованъ единодушнымъ избраніемъ со стороны академиковъ въ число почетныхъ членовъ академіи г-жи Лауры Басси, девятнадцатилѣтней дѣвицы, на основаніи представленія, сдѣланнаго о ней гг. Еустакіо Манфреди, Беккари и другими. Всѣ они свидѣтельствуютъ о необыкновенныхъ познаніяхъ, выказанныхъ ею во многихъ философскихъ диспутахъ, которые она неоднократно держала, обнаруживая притомъ столько ума, находчивости, умѣнья владѣть языкомъ и такую глубину учености, что этому можетъ повѣритъ лишь тотъ, кто самъ ее слышалъ. Гг. Беккари и Франческо Занотти были отправлены къ г-жѣ Басси депутатами, объявить ей объ ея избраніи въ число академиковъ и просить ее принять это доказательство высокаго уваженія академіи къ ея заслугамъ“.
Но какъ относилась ко всѣмъ этимъ тріумфамъ сама героиня ихъ? Судя но ея молодости, неопытности и особенно послѣ затворнической жизни, какую она до сихъ поръ вела, можно было опасаться, что они вскружатъ ей голову. Ничуть не бывало. На здоровый нравственный организмъ Лауры, при строгомъ равновѣсіи въ ней внутреннихъ силъ, никакое внѣшнее обстоятельство не могло вредно повліять. Она, на подобіе сказочной принцессы, въ рукахъ которой все, къ чему та ни прикасалась, превращалось въ драгоцѣнные перлы, умѣла, даже изъ по видимому неблагопріятныхъ условій извлекать для себя пользу. Такимъ образомъ, и излишекъ удивленія и похвалъ не только не послужилъ во вредъ ей, а, наоборотъ, явился какъ бы новымъ воспитательнымъ элементомъ въ ходѣ ея нравственнаго развитія. Да сихъ поръ она шла впередъ, слѣдуя только природному своему и безсознательному влеченію. Теперь отношеніе къ ея дѣлу другихъ выяснило ей цѣль и смыслъ того, что она дѣлала. Успѣхъ словно далъ ей мѣрку собственныхъ силъ и помогъ разомъ подняться во весь свой ростъ. Она съ удивительнымъ тактовъ съумѣла разобраться въ хаосѣ новыхъ опытовъ и впечатлѣній и вынести изъ нихъ трезвый взглядъ на самое себя и на свою задачу въ жизни. Но, узнавъ себѣ цѣну, она не возгордилась, а отнеслась къ внезапно раскрывшемуся ей факту своего превосходства совершенно просто, какъ ко всякому другому явленію въ природѣ и въ жизни. Но, разъ сознавъ это превосходство, она поняла, что, въ то же время, должна взять на себя и всю отвѣтственность за него, а потому съ одинаковымъ спокойствіемъ взглянула и на настоящіе свои успѣхи, и на ожидавшіе ее впереди новые подвиги терпѣнія и труда. Практическій смыслъ, котораго у ней было очень много, не допускалъ ее заблуждаться насчетъ настоящаго значенія выпавшихъ на ея долю овацій. Если онѣ и волновали ее пріятно, то, во всякомъ случаѣ, какъ побочное, эпизодическое явленіе въ главномъ и болѣе сложномъ ходѣ жизненной драмы, въ которой ей приходилось играть роль.
А роль ей навязывалась не изъ легкихъ и требовалось много выдержки И таланта, чтобъ ее до конца хорошо провести. Едва успѣла Лаура опомниться отъ всего, что пережила за послѣдніе полгода, какъ случилось обстоятельство, которое навсегда опредѣлило ея судьбу, окончательно закрѣпивъ ее въ сферѣ ученой дѣятельности. Болонскій сенатъ, въ вѣдѣніе котораго входили также и дѣла по общественному образованію, все это время съ любопытствомъ и участіемъ слѣдилъ за успѣхами Лауры. Убѣдясь въ дѣйствительности ея познаній и въ искренности ея призванія, онъ захотѣлъ, съ одной стороны, пріобрѣсти новыя силы для университета, съ другой — доставить молодой ученой средства самостоятельно продолжать занятія. Родители Лауры были далеко не богаты. Борьба съ нуждой могла ежеминутно грозить ей и — кто знаетъ? — не пришлось ли бы въ заключеніе и ей, какъ многимъ другимъ, -менѣе счастливымъ, изъ-за насущнаго хлѣба размѣнять на мелочь богатый капиталъ, полученный отъ природы. Въ каждомъ успѣхѣ, конечно, большую роль играетъ счастье. Но нельзя отрицать также и того, что сила, которая таится въ иныхъ избранныхъ натурахъ, часто, незамѣтно для нихъ самихъ, управляетъ событіями. Она подчиняетъ имъ и эти событія, и волю другихъ людей, такъ что все вокругъ нихъ неизбѣжно принимаетъ благопріятный для нихъ оборотъ. Какъ бы то ни было, но, что касается Лауры, успѣхъ, сопровождавшій ее въ теченіе всей жизни, если и былъ дѣломъ счастья, то, во всякомъ случаѣ, обусловливался также и ея несомнѣнными заслугами. Болонскій сенатъ, по собственной иниціативѣ, предложилъ ей мѣсто профессора при университетѣ, съ значительнымъ для того времени окладомъ въ 500 лиръ.
Какъ ни блестящи были предшествующіе дебюты Дауры, однако, ея настоящее назначеніе, несмотря на покровительство высшей административной власти въ городѣ, не могло состояться иначе, какъ послѣ новаго и еще болѣе строгаго испытанія. Университетскій уставъ того времени предписывалъ каждому кандидату на каѳедру въ стѣнахъ вѣковаго и уважаемаго учрежденія сдавать особый экзаменъ, независимо отъ того, который онъ уже держалъ на докторскую степень. Для этого назначались по жребію пять профессоровъ. Они должны были возражать испытуемому, предварительно принеся гонфалоніеру присягу въ томъ, что кандидату не былъ заранѣе сообщенъ предметъ, избранный для этой окончательной провѣрки его познаній. Но Лаура за это время уже успѣла, какъ говорится, обтерпѣться. Экзамены ее болѣе не пугали, публичность перестала ее смущать, а цѣль, для которой приходилось подвергнуться новому испытанію, особенно ей улыбалась. Поэтому она уже безъ колебаній опять предстала передъ синклитъ ученыхъ, И не позже 1 іюня того же года.
Матеріаломъ для первой части настоящаго диспута, какъ и всегда въ такихъ случаяхъ, послужили предметы общіе. Они касались разныхъ вопросовъ, которые, на основаніи схоластическихъ преданій, обыкновенно задавались испытуемому изъ логики, метафизики, физики и были раздѣлены на сорокъ девять параграфовъ. Во вторую часть вошелъ спеціальный трактатъ о свойствахъ воды. Лаура отнеслась къ этому предмету съ такимъ знаніемъ дѣла, что поразила даже такихъ знатоковъ по этой части, какъ, напримѣръ, Еустакіо Манфреди[24]. Разсматривая воду, „какъ самостоятельное тѣло, какъ элементъ другихъ тѣлъ и какъ часть вселенной“, она, еще болѣе прежняго, обнаружила, до какой степени обладала даромъ слова и капъ близко была знакома съ тайнами природы и со всѣми отраслями науки, которая тогда называлась естественной философіей. Университетскій совѣтъ послѣ итого единодушно поспѣшилъ утвердить назначеніе сената.
Де меньшимъ одобреніемъ была встрѣчена со стороны — теперь уже ея товарищей — профессоровъ и вступительная лекція Лауры. Она прочла ее съ открытіемъ новаго учебнаго семестра, 29 октября того же, знаменательнаго для нея, 1732 г. Въ ней она развила мысли о необходимости при изученіи философіи держаться въ границахъ умѣренности. „Умъ человѣческій, — говорила она, — чрезвычайно склоненъ въ самообольщенію. Онъ легко впадаетъ въ гордость и самоувѣренность, которыя увлекаютъ его въ изслѣдованіяхъ за предѣлы его способностей. Ослѣпленный необычайностью, и новизной однихъ явленій и вводимый въ заблужденіе мнимымъ сходствомъ между собой другихъ, онъ часто приходитъ къ ошибочнымъ заключеніямъ“.
Такимъ образомъ, молодая дѣвушка, всего двадцати лѣтъ отъ роду, уже достигла положенія, особенно почетнаго, потому что оно, преимущественно передъ другими, предполагаетъ личныя заслуги. Ей было, какъ и другимъ профессорамъ, предоставлено право читать на дому ту отрасль естественныхъ и философскихъ наукъ, которую она сама изберетъ, съ обязательствомъ появляться на каѳедрѣ въ стѣнахъ университета всякій разъ, какъ того потребуетъ начальство. Она избрала прикладную физику и съ этой минуты сдѣлала ее главнымъ предметомъ своего изученія.
Достигнувъ самостоятельности и рѣдкихъ для ея вола отличій, Лаура была далека отъ мысли, что ужь достигла конечной цѣли, за которою ей ничего болѣе не оставалось, какъ отдыхать на лаврахъ. Съ обычнымъ своимъ здравымъ смысломъ она сочла за нужное провести строгую черту между своимъ Прежнимъ, какъ бы то ни было все-таки диллетантскимъ, и теперешнимъ профессіональнымъ отношеніемъ къ наукѣ'. Она обуздала въ себѣ ненасытную страсть въ пріобрѣтенію новыхъ знаній и положила сосредоточить силы свои на одномъ предметѣ. Но предметъ этотъ она широко понимала и относила къ нему все, что съ нимъ хоть сколько-нибудь находилось въ связи. Желая включить въ свое преподаваніе подробное изложеніе Ньютоновой теоріи, составлявшей тогда послѣднее слово въ наукѣ, она съ усердіемъ принялась пополнять свои, и безъ того уже очень обширныя, свѣдѣнія во математикѣ. Въ этомъ, какъ и во всѣхъ другихъ ея начинаніяхъ, у Лауры не было недостатка ни въ участіи, ни въ помощи. Первоклассные ученые наперерывъ предлагали ей свое содѣйствіе. Въ данномъ случаѣ, ей особенно кстати пришлисъ совѣты Габріэло Манфреди, который руководилъ ея занятіями по алгебрѣ и геометріи. Латинскимъ языкомъ, какъ мы видѣли, она уже владѣла въ совершенствѣ, и теперь задумала, для уясненія себѣ связи между философскими системами разныхъ временъ, прослѣдить весь ходъ ихъ историческаго развитія, и для этого прочесть въ оригиналѣ сочиненія греческихъ учителей. Въ виду этого, она стала изучать греческій языкъ.
Въ атомъ же году Лаура совершила путешествіе по Италіи, цѣль и результаты котораго, къ сожалѣнію, неизвѣстны. Достовѣрно только, что оно продолжалось не долго и не произвело никакого значительнаго перерыва въ ея, теперь уже окончательна установившейся, дѣятельности[25].
Такъ прошло пять лѣтъ. Въ теченіе ихъ слава Лауры постоянно возрастала. Имя ея сдѣлалось извѣстнымъ въ Европѣ. Лондонъ и Парижъ, эти два всемірные центра, постоянно притягивающіе въ свои обширныя лабораторіи, самые разнородные элементы, изъ которыхъ вырабатываются главные мотивы цивилизаціи, неоднократно пытались овладѣть такимъ яркимъ и блестящимъ явленіемъ, какимъ была Лаура. Обѣ столицы приглашали ее, на самыхъ выгодныхъ условіяхъ, занять въ любомъ изъ своихъ высшихъ учебныхъ заведеній каѳедру прикладной физики. Но она не поддавалась соблазну, съ благодарностью отклоняла лестныя предложенія и предпочитала оставаться въ Болоньѣ. Да и зачѣмъ стала бы она искать на чужбинѣ того, что ей такъ отъ души предлагалось у себя, дома? Поговорка — нѣтъ пророка въ своемъ отечествѣ — ни въ какомъ случаѣ не оправдалась. на Лаурѣ. Отечество охотно воздавало ей должное, и Болонья гордилась тѣмъ, что считала ее въ числѣ своихъ согражданъ. Если иностранцы, посѣщавшіе старый университетскій городъ, всегда стремились поближе взглянуть на Лауру, то и болонское общество, съ своей стороны, было не прочь ею похвастаться. Оно или открывало иностранцамъ доступъ въ ея аудиторію, или устраивало вечера, на которыхъ она являлась почетной гостьей. Въ ряду такихъ собраній особеннымъ блескомъ отличалось одно, состоявшееся въ 1739 году въ домѣ кардинала Альдрованди, въ честь саксонскаго курфюрста Фридриха-Христіана, сына короля польскаго Фридриха-Августа III. Кардиналъ принадлежалъ къ древнему роду, гостепріимство и любовь къ наукамъ котораго вошли въ пословицу, и самъ былъ достойнымъ представителемъ этихъ традицій своего дома. А въ настоящемъ случаѣ высокій санъ гостя, котораго онъ у себя принималъ, какъ бы предписывалъ ему еще большую пышность. Праздникъ, дѣйствительно, вышелъ изъ ряда вонъ. Иноземный принцъ сгоралъ желаніемъ познакомиться съ Лаурой, которая и была ему представлена съ приличнымъ случаю торжествомъ. Самъ замѣчательный ученый, онъ захотѣлъ помѣриться съ ней силами и выступилъ ея оппонентомъ. Между ними завязался диспутъ, который продолжался далеко за полночь. Сначала трудно было рѣшить, за кѣмъ останется побѣда: такъ хорошо вооружены были оба противника. По въ заключеніе, все-таки, сложить оружіе пришлось принцу, и онъ охотно призналъ Лауру своей побѣдительницей.
Никто не станетъ отрицать, что Лаура уже очень много сдѣлала въ этотъ періодъ своей первой молодости и безусловной свободы. Но все, чѣмъ она насъ до сихъ поръ удивляла, блѣднѣетъ въ сравненіи съ ея дальнѣйшей дѣятельностью, когда она вступила въ новый фазисъ своего женскаго существованія, который обыкновенно принято считать роковымъ для умственной и общественной дѣятельности ея пола. Еще за годъ до своего диспута съ курфюрстомъ саксонскимъ, она вышла замужъ. Весьма вѣроятно, что, по собственной иниціативѣ, Лаура и не подумала бы усложнить свою жизнь новыми семейными обязанностями. Въ натурѣ ея, несмотря на ея южную кровь, повидимому, не было страстности. Отличительное свойство ея ума заключалось въ пытливости. Оно давало слишкомъ много положительной работы ея воображенію, чтобы оставить ему много простора въ другую сторону. Но, справедливо или нѣтъ, отецъ Лауры взялъ на себя отвѣтственность устроить ея дальнѣйшую судьбу такъ, какъ, по его крайнему разумѣнію, ей всего легче было достичь благополучія. Онъ былъ уже въ преклонныхъ лѣтахъ и скорбѣлъ при мысли, что ему, можетъ быть, скоро суждено оставить Лауру одинокою. Его пугала исключительность ея положенія, которое, подвергая ее публичности, могло быть для нея источникомъ затрудненій, незнакомыхъ ея сестрамъ въ болѣе скромной долѣ.
Сама Лаура довольно пассивно относилась къ желанію отца создать ей домашній очагъ. Сердце ея было спокойно, и она равнодушно смотрѣла на толпу своихъ поклонниковъ. Къ чести итальянскихъ Мужчинъ надо сказать, что превосходство въ женщинѣ, по крайней мѣрѣ, въ случаѣ Лауры, ихъ не ругало, и многіе изъ нихъ добивались ея руки. Отецъ Лауры не смущался мыслью, что такое предрѣшеніе участи молодой женщины въ моментъ, когда сердце въ ней еще не пробуждалось, могло гибельно отразиться на ея дальнѣйшей будущности. Вѣроятно, такъ и было бы съ натурой болѣе пылкой и впечатлительной, но съ Лаурой опытъ удался какъ нельзя лучше. Самое равнодушіе ея помогло ей сдѣлать удачный выборъ, потому что она его дѣлала, какъ говорится, съ открытыми глазами. Отецъ, въ этомъ отношеніи, не стѣснялъ ее, лишь бы она согласилась на его желаніе въ главномъ. Ей, какъ и вообще цѣльнымъ натурамъ, свойственно было подчинять себѣ обстоятельства, а не испытывать на себѣ ихъ давленіе. Въ числѣ Молодыхъ людей, домогавшихся ея вниманія, она отличила именно того, который болѣе прочихъ былъ достоинъ и способенъ идти съ ней объ руку.
Молодой докторъ медицины, Джіузеппе Верати, только-что окончилъ курсъ университетскихъ наукъ и былъ назначенъ ассистентомъ въ больницу Santa Maria della Vita. Онъ представлялъ всѣ ручательства, обезпечивающія мирное и спокойное общежитіе съ женщиной, подобной Лаурѣ. Самъ обладая недюжинными способностями, онъ стоялъ на той степени развитія, гдѣ ему были вообще доступны высшіе интересы науки и гдѣ онъ могъ по достоинству оцѣнятъ личныя заслуги передъ ней Лауры. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ былъ честенъ и недоступенъ мелкому чувству зависти, которое такъ часто отравляетъ отношенія двухъ товарищей, обреченныхъ идти по тому же пути. Превосходство надъ нимъ жены нисколько его не смущало. Онъ спокойно его признавалъ, охотно подчинялся авторитету ея въ наукѣ и въ жизни, ни мало не считая для себя унизительнымъ пользоваться ея совѣтами и, когда то было нужно, работать подъ ея руководствомъ. Онъ не отличался особенной силой характера, но это искупалось въ немъ глубиною чувства и безкорыстной преданностью наукѣ и любимой женщинѣ: онъ готовъ былъ довольствоваться второстепенной ролью, лишь бы, такъ или иначе, служить имъ обѣимъ. Лаура, съ своей стороны, съумѣла оцѣнить всю нѣжность, скромность и привлекательную мягкость его нрава. Выйдя за него безъ любви, она, съ теченіемъ времени, сильно къ нему привязалась и, какъ то свойственно натурамъ великодушнымъ, тѣмъ съ большей горячностью, чѣмъ яснѣе сознавала его зависимость отъ себя. Мы не разъ удивлялись ея находчивости и умѣнью держать себя на высотѣ обстоятельствъ, но ничто не можетъ сравниться съ неподражаемымъ тактомъ сердца, который руководилъ этой женщиною въ семейной жизни. Неблагодарная роль покровительницы и предержащей власти исполнялась ею такъ просто, скромно, съ такою умѣренностью, что не вызывала ни малѣйшаго протеста. Серьезная и сосредоточенная на каѳедрѣ, какъ жрица при отправленіи священнодѣйствія, она на порогѣ своего дома разоблачалась отъ всякой важности. Тамъ, у очага, освѣщеннаго и согрѣтаго ея любовью, никто не узналъ бы въ милой подругѣ, ласковой матери, заботливой хозяйкѣ — глубокомысленнаго профессора, который только-что трактовалъ о новыхъ открытіяхъ въ наукѣ, — академика, недавно засѣдавшаго въ торжественномъ собраніи, — наконецъ, блестящей остроумной собесѣдницы въ одномъ изъ литературныхъ салоновъ Болоньи. Въ каждое занятіе, къ которому она приступала, Лаура влагала всю душу свою. Каждую обязанность, какую она на себя брала, она считала священной и съ одинаковой добросовѣстностью надъ ней трудилась. Отъ это то все и слагалось у ней такъ стройно и давало такіе плодотворные результаты. Конечно, и природа была въ ней щедра. Она, вмѣстѣ съ интеллектуальными силами, наградила ее и соотвѣтственными физическими. Лаура не знала, что такое усталость. Читать лекціи, производить на свѣтъ дѣтей, воспитывать ихъ, дѣлать опыты надъ электричествомъ, заниматься математическими выкладками и вести домашнее хозяйство, — у нея на все хватало времени и силъ. Только подъ конецъ жизни у нея стало слабѣть зрѣніе.
Съ чисто материнскою ревностью она никому не уступала ни нравственнаго, ни физическаго ухода за своими дѣтьми. Ихъ у нея было двѣнадцать: пять сыновей и семь дочерей, которые всѣ достигли зрѣлаго возраста. Поставивъ ихъ на ноги, она, по возможности, обезпечила и ихъ положеніе въ обществѣ. Сыновья ея всѣ получили профессіональное образованіе: кто изъ нихъ впослѣдствіи пошелъ по стопамъ отца и былъ докторомъ, кто занялъ послѣ матери каѳедру физики въ университетѣ, кто пошелъ по духовной части.
Особенно трогательны были заботы Лауры относительно того, чтобы не дать, рядомъ съ ней, стушеваться болѣе скромной ученой и общественной дѣятельности ея мужа. Она не упускала случая, чтобъ дать ему ходъ. То хлопочетъ она о распространеніи написанной ими книги[26], то о допущеніи его, на основаніи безупречной нравственности, докторомъ въ женскіе монастыри, хотя ему для этого еще не доставало двухъ лѣтъ до обязательнаго сорокалѣтняго возраста[27]. Нѣсколько позже, ей удалось помѣстить его главнымъ врачемъ при-той больницѣ, гдѣ онъ до тѣхъ поръ состоялъ ассистентомъ. Въ то время всѣ люди науки были сильно заинтересованы открытіемъ въ природѣ новыхъ физическихъ силъ. Особенно занимало всѣхъ электричество. Лаура и ея мужъ съ увлеченіемъ разрабатывали вопросъ о примѣненіи электричества въ медицинѣ, который тогда былъ еще плохо выясненъ и считался спорнымъ. Она въ своей перепискѣ часто упоминаетъ объ опытахъ, которые они производили вмѣстѣ, и всегда старается при этомъ выдвинуть мужа[28].
Такимъ образомъ, Лаура Басси и Джіузеппе Верати, въ теченіе сорока лѣтъ, не переставали удивлять свѣтъ необыкновеннымъ зрѣлищемъ супружескаго счастья, при условіяхъ, которыя принято считать для него гибельными. Они и за предѣлами своего гнѣзда пребывали въ самомъ тѣсномъ общеніи, несли однѣ и тѣ же общественныя должности, преподавали въ одномъ и томъ же университетѣ, рядомъ засѣдали въ академіи, — и никогда ни одно облако зависти, раздора или недоброжелательства не омрачило изъ отношеній. Когда же, наконецъ, Лауры не стало, мужъ ея не могъ утѣшиться и, умирая, завѣщалъ положить себя и въ землѣ рядомъ съ несравненной подругой, которую ему ниспослала судьба.
Видное положеніе Лауры въ обществѣ, гдѣ у нея было много друзей и почитателей, дѣлало то, что ее часто осаждали просьбами о помощи или заступничествѣ. Она никогда не отказывалась ни за кого хлопотать и, по мѣрѣ возможности, каждому помогала. Практическій смыслъ, руководившій ею въ устройствѣ быта своего и собственной семьи, охотно примѣнялся ею и на служеніе другимъ. Нужды и страданія ближняго всегда находили отголосокъ въ ея сердце. Изъ переписки ея съ секретаремъ болонскаго сената, Фламиніо Скарселли, видно, какъ часто прибѣгала она къ посредничеству этого привилегированнаго друга при совершеніи своихъ добрыхъ дѣлъ. Принимая на себя какое-нибудь обязательство, она всегда свято его исполняла и не терпѣла никакихъ упущеній съ своей стороны. Разъ какъ-то къ ней обратилась бѣдная дѣвушка, которая желала поступить въ монастырь, но не имѣла необходимаго на то приданаго. Лаура взялась ей выхлопотать субсидію отъ духовнаго вѣдомства, въ распоряженіи котораго находились суммы, жертвовавшія разными лицами, именно для такого употребленія. Субсидіи эти выдавались обыкновенно въ извѣстные сроки. Но случилось, что около этого времени сама Лаура заболѣла рожей. Затѣмъ пошли хворать поочереди другіе члены ея семьи, и она, озабоченная уходомъ за ними, позабыла о своемъ обѣщаніи. Между тѣмъ, срокъ выдачи приданыхъ миновалъ. Молодая дѣвушка была поставлена въ необходимость ждать новой очереди. Лаура не могла простить себѣ такой небрежности. Она съ новымъ усердіемъ принялась хлопотать, и, не щадя своего самолюбія, послѣ усиленныхъ просьбъ, добилась того, что молодая дѣвушка была удовлетворена.
Сама сильная духомъ и тѣломъ, Лаура особенно участливо относилась къ дѣтской и старческой безпомощности. Много сиротъ обязано было ей своимъ воспитаніемъ; многіе старики, благодаря ей, спокойно дожили свой вѣкъ. Однажды явился къ ней престарѣлый священникъ съ просьбой похлопотать за него по очень важному для него дѣлу. Понадобилось написать прошеніе. У старика болѣли глаза, и онъ такъ неразборчиво его. настрочилъ, что оно никуда не годилось. Лаура, чтобъ его не огорчить и не затянуть дѣла, и виду не подала, что у него не все исправно, сама написала новое прошеніе и поспѣшила дать ему ходъ.
Все это, пожалуй, мелочи, но онѣ доказываютъ, что наука не изсушила сердца Лауры, а публичность не отняла у нея свѣжести чувствъ. Она до конца жизни носила въ себѣ высокіе идеалы правды и добра и ими одними регулировала свою частную и общественную дѣятельность. Современники называли ее „чудомъ своего времени, честью и украшеніемъ эпохи, въ которую она жила“[29]. И въ самомъ дѣлѣ, если насъ издали поражаетъ соединеніе въ ней столькихъ разнородныхъ качествъ, какое же обаяніе должна была она производить на тѣхъ, которые находились подъ непосредственнымъ вліяніемъ ея живаго слова.
Слово это въ теченіе болѣе четверти столѣтія раздавалось съ университетской и академической каѳедръ. Оно сослужило не малую службу обществу, популяризируя въ его средѣ новѣйшія открытія науки. Опредѣлить достоинства Лауры, какъ профессора, главная сила котораго въ личномъ впечатлѣніи, имъ производимомъ на слушателей, мы, конечно, не можемъ иначе, какъ шагъ за шагомъ слѣдя за мнѣніемъ о ней кого-нибудь изъ наиболѣе компетентныхъ въ этомъ отношеніи ея современниковъ. Такимъ намъ кажется аббатъ Маньяни, самый обстоятельный изъ ея панегиристовъ. Самъ профессоръ и библіотекарь при Болонскомъ университетѣ, онъ лучше другихъ былъ знакомъ съ ея дѣятельностью, и потому отзывъ его о ней пріобрѣтаетъ особенный вѣсъ[30].
Лаура Басси, по его свидѣтельству, во всѣхъ своихъ научныхъ выводахъ выказывала большую самостоятельность. Приступая къ рѣшенію какого-либо вопроса, она, какъ и всѣ сильные умы, обыкновенно начинала съ сомнѣнія, а затѣмъ уже, путемъ опытовъ и провѣрокъ, доходила до сознательнаго усвоенія себѣ истины. Не увлекаясь ни старыми, ни новыми авторитетами, она ничего не принимала на вѣру и требовала отъ всѣхъ и каждаго доказательствъ, которыя неопровержимо подтверждали бы ихъ теоріи. Изъ этого не слѣдуетъ, однако, чтобы она впадала въ другую крайность повальнаго отрицанія или же самонадѣянно сама создавала новыя системы. Нѣтъ, она только оставалась строго безпристрастною на нейтральной почвѣ, доколѣ, какъ Ѳома невѣрный, не убѣждалась наглядно въ безошибочности данныхъ положеній. Если она и выказывала склонность идти по чьимъ-либо стопамъ, то развѣ только Ньютона. Въ немъ она чтила глубокаго, и серьезнаго мыслителя, никогда не выдававшаго за конечные выводы науки еще мало доказанныхъ предположеній. „Природа, — говорила Лаура, — подъ покровомъ священнаго тумана ревниво скрываетъ свои тайны отъ непосвященныхъ глазъ. На насъ обязанность слѣдить за ея проявленіями и изучать свойствѣ ея феноменовъ, проникая до ихъ сокровенныхъ причинъ и до двигающихъ ими удивительныхъ силъ… Но кто будетъ мнѣ вѣрнымъ товарищемъ въ столь трудномъ предпріятіи? Довѣрюсь ли я чьимъ-либо заключеніямъ, когда они такъ часто оказываются ошибочными и вовлекаютъ въ ошибки и возвышенные умы?“
Немудрено, если такъ настойчиво преслѣдуя истину, Лаура часто достигала плодотворныхъ результатовъ. Не будучи сама изобрѣтательницею новыхъ системъ, она не разъ бросала свѣтъ на уже установившіяся ученія и разсѣивала окружающія ихъ недоумѣнія, чѣмъ расчищала путь для дальнѣйшихъ открытій даровитѣйшимъ изъ своихъ учениковъ, въ числѣ которыхъ были, между прочимъ, Фонтана, Марѳскотти и Спалланцани. Такъ, напримѣръ, современные ученые придавали большую важность ея изслѣдованіямъ по части сжатаго воздуха. Однажды, когда она была занята опредѣленіемъ соотношенія между давленіемъ и объемомъ сжатаго воздуха, въ ней возникло сомнѣніе относительно безусловной примѣнимости нѣкоторыхъ физическихъ законовъ въ тѣлу, столь упругому и сложному, какъ воздухъ. Подъ вліяніемъ этого сомнѣнія, — которое уже само по себѣ является какъ бы предисловіемъ къ позднѣйшимъ открытіямъ по этой части, — она предприняла цѣлый рядъ опытовъ, сжимая поперемѣнно влажный или сухой, нагрѣтый или охлажденный воздухъ. Результаты получались ею при этомъ не всегда одинаковые и тѣмъ самымъ вполнѣ оправдали ея гипотезу о несостоятельности въ иныхъ случаяхъ закона, дотолѣ считавшагося непреложнымъ[31]. Важность такого рода трудовъ несомнѣнна: разоблаченіе старыхъ заблужденій и отмѣна ошибочныхъ законовъ врядъ-ли имѣютъ для науки меньше значенія, чѣмъ постановка новыхъ, хотя бы и остроумныхъ теорій.
Кромѣ того, Маньяни признаетъ въ Лаурѣ проницательность и вѣрность взгляда въ соединеніи съ зрѣлой обдуманностью сужденія и съ большой начитанностью по части естественныхъ наукъ. Ей были знакомы не только положительныя, но и отрицательныя стороны ученій всѣхъ временъ, начиная съ Аристотеля, Ѳеофраста, Плинія и кончая новѣйшими открытіями Бюффона, Левенока, Линнея, Турнефора, Мальпигія, Понтедера по естественной исторіи; Коперника, Кеплера, Галилея, Босковича, Кассини, Лаланда по астрономіи; Декарта, Ньютона, Гревезанда, Лейбница по математикѣ. Она вращалась среди микроскоповъ, призматическихъ стеколъ, телескоповъ и электрическихъ машинъ, какъ домовитая хозяйка среди домашней утвари. Не говоря уже объ электричествѣ, идею о примѣненіи котораго въ медицинѣ Лаура съ мужемъ одни изъ первыхъ пустили въ ходъ въ Италіи, ей обязаны добросовѣстнымъ изслѣдованіемъ еще многихъ законовъ пневматики, статики, гидродинамики и другихъ частей механики. Нерѣдко, вооруженная телескопомъ, слѣдила она за движеніемъ небесныхъ тѣлъ и затѣмъ краснорѣчиво, въ стройной поэтической рѣчи, передавала слушателямъ свои наблюденія надъ звѣздами и преимущественно надъ кометами.
Познанія ея въ алгебрѣ, геометріи и вообще математикѣ были очень обширны. Въ дифференціальномъ исчисленіи она была достойной соперницей своей знаменитой миланской современницы, Гаэтаны Аньези. Она свободно читала и понимала творенія Ньютона, на глазахъ слушателей доказывала трудныя, отвлеченныя теоремы Эйлера и подкрѣпляла его заключенія соотвѣтственными примѣрами собственнаго изобрѣтенія. Ни одно новѣйшее открытіе, или даже простое предположеніе въ наукѣ не оставалось ею незамѣченнымъ. Она немедленно подвергала его изслѣдованію и затѣмъ уже или окончательно его усвоивала, или отвергала, или помѣчала сомнительнымъ, съ неподражаемой чуткостью улавливая его связь съ предъидущими выводами науки и безошибочно отводя ему мѣсто среди нихъ.
Всѣ эти качества возбуждали довѣріе къ ней не только учениковъ, но и товарищей по наукѣ. Они часто прибѣгали къ ней за совѣтомъ, и мнѣніе ея имѣло въ ихъ глазахъ большой вѣсъ. Такъ, Беккари неоднократно обращался въ ней за подтвержденіемъ Франклиновой теоріи объ электричествѣ. Гаэтана Аньези посылала ей на разсмотрѣніе свое сочиненіе объ Основахъ анализа. Босковичъ гордился ея лестнымъ отзывомъ объ изобрѣтенномъ имъ приборѣ для измѣренія силъ. Ноллё, пріѣхавъ изъ Франціи, поспѣшилъ въ ней явиться съ изъявленіями восторга. Впрочемъ, этотъ послѣдній, повидимому, остался не совсѣмъ доволенъ Лаурой. Она оказалась недоступной лести и имѣла смѣлость отнестись критически къ нѣкоторымъ изъ его работъ. По крайней мѣрѣ, въ одномъ изъ писемъ Лауры къ Фламиніо Скарселли есть намекъ на внезапное охлажденіе къ ней Ноллё. Посѣтивъ ея физическій кабинетъ, онъ напросился произвести съ ней нѣкоторые опыты надъ электричествомъ, но, получивъ согласіе, больше, не показывался. Занотти, Манфреди, Фризи, Требелли, Жавіе и многіе другіе обращались къ ней, — кто за, отзывомъ о своихъ трудахъ, кто съ посвященіемъ своихъ сочиненій. Заслуженныя ученыя учрежденія, какъ Парижскій, Лондонскій, Лейпцигскій университеты, признавая въ ней достойный уваженія авторитетъ, посылали ей на разсмотрѣніе свои мемуары.
Въ ея аудиторію стекались слушатели со всѣхъ концовъ Европы. Въ числѣ ихъ нерѣдко встрѣчались лица, уже и сами съ успѣхомъ подвизавшіяся на одномъ поприщѣ съ ней. Кромѣ того, посѣщавшіе Болонью знаменитые иностранцы и коронованныя лица, Марія-Терезія и Францъ-Іосифъ въ томъ числѣ, почитали за честь у ней бывать и слушать ея лекціи. Иные, въ знакъ уваженія, или желая ей оказать содѣйствіе въ ея трудахъ, обогащали ея библіотеку и физическій кабинетъ дорогими книгами и инструментами, которые она неизмѣнно обращала въ общественное достояніе.
Въ отправленіи своихъ профессіональныхъ обязанностей Лаура отличалась педантической точностью, особенно удивительною, если принять въ соображеніе ея многочисленныя семейныя заботы. Она никогда, ни подъ какимъ предлогомъ не отказывалась отъ ежегоднаго чтенія рѣчей и диссертацій на публичныхъ актахъ и въ другихъ торжественныхъ университетскихъ и академическихъ собраніяхъ. Болѣе того, она смотрѣла на это, какъ на почетное право, которое ревниво охраняла.
Помимо обязательныхъ лекцій по назначенію университетскаго совѣта или сената, она еще открыла у себя на дому публичные курсы физики. Эти послѣдніе стоили ей не мало хлопотъ. Болонья составляла часть папскихъ владѣній и испытывала на себѣ всю тяжесть мелочнаго деспотизма клерикальной власти, которая подозрительно слѣдила да каждой попыткой мысли вырваться изъ-подъ ея оковъ. Добиваясь разрѣшенія открыть публичныя лекціи, — то былъ первый опытъ этого рода въ ея отечествѣ, — Лаурѣ не разъ приходилось испытывать на себѣ произволъ административныхъ лицъ, подчиняться утомительнымъ формальностямъ и всякаго рода случайностямъ, отъ которыхъ осуществленіе ея проекта терпѣло разныя проволочки.
„Дѣло мое опять отложено въ длинный ящикъ, — такъ, между прочимъ, писала она однажды по этому дѣлу своему обычному повѣренному и помощнику, Фламиніо Скарселли, — и на этотъ разъ безъ особенно важныхъ причинъ, — просто вслѣдствіе закрытія учебнаго семестра. Посмотримъ, что можно будетъ сдѣлать съ началомъ новаго учебнаго года. При кардиналѣ Альберони все казалось уже слаженнымъ. Онъ даже назначилъ день для открытія лекцій, которыя самъ намѣревался почтить своимъ присутствіемъ. Но въ этотъ самый день состоялось вступленіе въ нашъ городъ испанскихъ войскъ и ученіе вездѣ прекратилось. Затѣмъ насталъ рядъ болѣзней моихъ и кардинала, и такъ время прошло до окончанія его легатства. Надо было опять все отложить… Съ тѣхъ поръ я не переставала хлопотать, чтобъ снова поставить дѣло на прежнюю ногу, такъ какъ мнѣ близко къ сердцу все, что имѣетъ хоть малѣйшее отношеніе къ моимъ обязанностямъ. Я не хотѣла бы, насколько то дозволяютъ мои слабыя силы, оставаться совсѣмъ безполезной… По вамъ здѣшній край извѣстенъ еще лучше, чѣмъ, мнѣ, и вы хорошо знаете, какъ часто во власти меньшинства противодѣйствовать желаніямъ большинства“.
Наконецъ, лекціи, благодаря личному участію къ Лаурѣ папы Бенедикта XIV, были разрѣшены. Открытыя въ 1749 г., онѣ существовали въ теченіе двадцати восьми лѣтъ. Лаура читала ихъ съ особенной любовью и ничего не щадила, чтобъ сдѣлать ихъ интереснѣе и полезнѣе. Ея матеріальныхъ средствъ при многочисленной семьѣ едва хватало на безбѣдное существованіе, и, все-таки, она еще находила возможность содержать на свой счетъ библіотеку и физическій кабинетъ, доступъ въ которые былъ всегда открытъ каждому изъ ея слушателей. Но быстрые успѣхи въ данный моментъ естественныхъ наукъ требовали слишкомъ частыхъ дополненій къ ея коллекціи. Лаурѣ становилось не подъ силу одной ее содержать и, она, волей-неволей, иногда пыталась прибѣгать въ пособію правительства.
„Цѣлыя шесть лѣтъ, — писала она секретарю болонскаго сената, — прошли съ тѣхъ поръ, какъ я открыла у себя на дому публичные курсы прикладной фишки. Въ теченіе восьми мѣсяцевъ въ году я ежедневно читаю лекціи, сопровождая ихъ опытами, для чего всѣ необходимые инструменты пріобрѣтены мною на собственныя средства, за исключеніемъ только тѣхъ, которые уже были прежде собраны моимъ мужемъ, во время его лекторства. Бурсы мои за послѣдніе годы очень расширились. Они посѣщаются не только молодежью, но и людьми зрѣлыми, часто иностранными учеными. Это ставитъ меня въ необходимость постоянно заботиться о пополненіи моего физическаго кабинета особенно сложными инструментами. Здѣсь не мѣсто распространяться о причинахъ, побуждающихъ меня продолжать начатое. Я только хочу просить вашего совѣта, что мнѣ предпринять, дабы его святѣйшество мнѣ помогло въ предпріятіи, которое стоитъ мнѣ уже свыше 400 скуди. Я и теперь не перестаю на него тратиться“ ко вижу, что не въ состояніи долѣе дѣлать все необходимое, безъ ущерба моему семейству. А, между тѣмъ, мнѣ очень хочется обставить дѣло такъ, чтобъ, по крайней мѣрѣ, мой преемникъ былъ избавленъ отъ подобныхъ заботъ».
Отвѣтъ на это письмо былъ, какъ видно, неудовлетворительный, потому что Лаура, немного спустя, опять писала:
«Что касается моихъ занятій физикой, то, въ виду постоянныхъ затратъ, какія они требуютъ для ихъ болѣе быстраго усовершенствованія, необходима посторонняя немощь. Но разсчитывать можно развѣ на самую ничтожную субсидію и то по истеченіи нѣсколькихъ лѣтъ, когда сенатъ удовлетворитъ другія, уже прежде имъ на себя взятыя обязательства такого рода… А, между тѣмъ, прикладная физика пріобрѣла въ наши дни важное значеніе. Мы первые дали ей ходъ въ Италіи, а теперь должны, къ стыду нашего университета, краснѣя, смотрѣть, какъ она, не въ примѣръ намъ, повсюду преподается по способу и въ объемѣ, обезпечивающемъ успѣхи молодежи. Для нея во многихъ мѣстахъ существуютъ ежегодные, хорошо остановленные курсы. У насъ же по уставу для преподаванія физики опредѣлено только ограниченное число часовъ, Я задумала ихъ пополнить и употребить на пользу общую мои слабыя силы, не предполагая, что это потребуетъ слишкомъ большихъ издержекъ, Я при этомъ имѣла въ виду только учащуюся молодежь, желающую усовершенствоваться въ физикѣ. Но теперь моя затѣя приняла общественный характеръ, и я не могу отъ нея отказаться, не возбудивъ неудовольствія людей образованныхъ и ученыхъ, для которыхъ частые опыты составляютъ необходимость, а также иностранцевъ, безпрестанно посѣщающихъ нашъ городъ. Общественная польза и приличіе требуютъ гораздо большаго, чѣмъ въ состояніи сдѣлать одно частное лицо, и я, уже истратясь на эта дѣло сверхъ моихъ средствъ, нахожусь въ необходимости, или, ко всеобщему негодованію, отъ него отказаться, или искать помощи на сторонѣ. Это и побуждаетъ меня ходатайствовать передъ верховнымъ владыкой объ опредѣленіи суммъ, которыя, въ видахъ общественной пользы, были бы, разъ навсегда, назначены для поддержанія такихъ курсовъ, какъ мои»… {Въ 1875 г. вышелъ въ свѣтъ, всего въ числѣ 202 экземпляровъ, сборникъ Scelta di Curiosità letterarie inedite о rare dal seceio al XVII. Въ немъ, въ числѣ многихъ интересныхъ документовъ, напечатаны три записки, представленныя Лаурой Басси на разсмотрѣніе сената, по дѣлу объ увеличеніи ея-средствъ для содержанія библіотеки и физическаго кабинета. Приводимъ самую полную изъ нихъ:
«Лаура-Марія-Катерина-Басси-Верати уже шестнадцать лѣтъ состоитъ въ званіи публичной преподавательницы. Въ теченіе всего этого времени они только всего одинъ разъ была удостоена прибавки. Знаменитая и пресвѣтлая канцелярія наукъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ оказала ей честь и представила ее къ прибавкѣ, но представленіе это не было уважено и съ тѣхъ поръ больше не возобновлялось. Между тѣмъ, г-жа Басси постоянно держала и теперь продолжаетъ держать диспуты и устраиваетъ литературно-ученыя собранія у себя, на дому, куда, въ большомъ количествѣ, стекаются знаменитые ученые и иностранцы. Она при этомъ производитъ частые опыты, которые стоятъ дорого и требуютъ большихъ заботъ. Кромѣ того, она всякій разъ, какъ получала на то предписаніе, читала лекціи въ публичныхъ аудиторіяхъ и ежегодно произносила рѣчи въ анатомическомъ театрѣ. Она посѣщаетъ академію наукъ и читаетъ тамъ диссертаціи. Четыре года сряду, она преподавала то геометрію, то философію и постоянно занимается физическими изслѣдованіями, для чего содержитъ большое количество машинъ. Производимые ею опыты и пріобрѣтеніе необходимыхъ книгъ требуютъ большихъ затратъ».}.
Но на этотъ разъ ни связи, ни личное вліяніе, какимъ пользовалась Лаура, не принесли ей желаемаго. Она до конца жизни продолжала одна нести на себѣ всю тяжесть общественнаго дѣла, которое.къ тому же доставляло почетную извѣстность ея родному городу. Въ настоящемъ случаѣ не помогло даже могущественное покровительство папы.
Бенедиктъ XIV, какъ мы уже говорили, очень уважалъ таланты и характеръ Лауры. Онъ это особенно доказалъ, когда, основавъ при болонской академіи наукъ особый отдѣлъ академиковъ, съ опредѣленнымъ годовымъ окладомъ, назначилъ Лауру сверхштатнымъ членомъ его, съ предоставленіемъ ей всѣхъ правъ и обязанностей, какія несли остальные ея товарищи, въ числѣ двадцати четырехъ. Названіе сверхштатной означало здѣсь только то, что послѣ нея кресло ея упразднялось. И дѣйствительно, оно впослѣдствіи было только еще два раза занято двумя другими учеными женщинами, Клотильдой Тамброни и Маріей Далле-Донне.
Обязанности свои и здѣсь Лаура выполняла съ обычной энергіей и добросовѣстностью. Она участвовала во всѣхъ академическихъ работахъ и ежегодно готовила къ открытію засѣданій диссертаціи и отчеты о своихъ физическихъ изслѣдованіяхъ. Многія изъ ея рѣчей и диссертацій хранятся въ университетской библіотекѣ. Онѣ почти всѣ рукописныя. Лаура изъ скромности отказывалась ихъ печатать. Поэтому, хотя въ академическихъ и университетскихъ мемуарахъ часто встрѣчаются ссылки и указанія на ея труды, изъ ея собственныхъ ученыхъ трактатовъ напечатаны только два: De problemate quodam hidrometirico и De prdblemate quodam mecanico[32].
Сообразуясь съ обычаемъ того времени, Лаура писала по-латыни. Письменная ея рѣчь, такъ же какъ и устная, отличалась сжатостью и ясностью. Знатоки утверждали, что у ней были соперники по умѣнью выражаться по-латыни, но не было никого, кто бы ее въ томъ превосходилъ. Занимаясь изученіемъ иностранныхъ, древнихъ и новыхъ языковъ, она, кромѣ латинскаго, очень хорошо знала французскій, испанскій, англійскій, греческій и этрусскій языки; она не пренебрегала и своимъ собственнымъ, на которомъ, между прочимъ, писала стихи. Она любила поэзію и отдавала ей минуты своего досуга, хотя трудно себѣ представить, откуда брались у нея еще подобныя минуты. Впрочемъ, главный интересъ этихъ, тоже рукописныхъ, стихотвореній въ томъ, что они служатъ лишнимъ доказательствомъ ея неутомимой дѣятельности. Въ нихъ мало оригинальности и вдохновенія. Они всѣ написаны на какіе-нибудь торжественные случаи, полны великодушныхъ мыслей, правильны и звучны, но не могутъ быть по справедливости названы художественными. Ей еще приписываютъ рукописную поэму: О послѣднихъ войнахъ Италіи, будто бы хранящуюся гдѣ-то въ архивахъ, но намъ не удалось не только видѣть ее, но и напасть на ея слѣды.
Въ концѣ-концовъ, однако, время и усиленные труды не преминули сломить и эту мощную натуру. Только и здѣсь, въ заключительномъ актѣ своего земнаго существованія, Лаура осталась вѣрна самой себѣ. Она не дала болѣзни постепенно себя истомить, но пала, почти внезапно сокрушенная случайнымъ недугомъ, какъ падаетъ дубъ, сраженный молніей, въ моментъ, когда распространяетъ вокругъ себя наиболѣе тѣни и смѣло возноситъ вершину къ небесамъ. Ей минуло шестьдесятъ семь лѣтъ. Она попрежнему продолжала работать въ университетѣ, въ физическомъ кабинетѣ, въ академическихъ засѣданіяхъ, попрежнему была душой семьи и любимицей общества, когда почувствовала первые приступы роковой болѣзни. Но въ этотъ самый вечеръ въ Бенедиктинской академіи было назначено собраніе и предстояли пренія о предметѣ, особенно интересовавшемъ Лауру. Она скрыла отъ домашнихъ свои страданія и поѣхала въ засѣданіе, гдѣ много и горячо говорила. Никогда еще умъ ея не казался свѣжѣе, соображеніе быстрѣе, рѣчь убѣдительнѣе и вся ея личность благороднѣе и изящнѣе въ своей полной зрѣлости. То былъ одинъ изъ самыхъ блестящихъ, но, въ то же время, и послѣдній изъ ея тріумфовъ! На другой день, 20 февраля 1778 года, болѣзнь ея, воспаленіе въ груди, разразилась съ неумолимою силой и вернула въ лоно природы благородный духъ, такъ горячо любившій эту природу и такъ много трудившійся надъ изслѣдованіемъ ея тайнъ.
Печальная вѣсть глубоко поразила всѣхъ, знавшихъ Лауру лично или по репутаціи. Ресь городъ собрался отдать ей послѣдній долгъ. Опять по улицамъ Болоньи толпился народъ, какъ въ день дарованія молодой блестящей дѣвушкѣ докторской степени; опять гудѣли въ воздухѣ колокола… Но на всѣхъ лицахъ, вмѣсто радостнаго ожиданія, лежала тѣнь печали. Лаура, какъ и тогда, предстала передъ глаза возбужденнаго населенія въ докторской мантіи, съ тѣмъ же самымъ лавровымъ вѣнкомъ на головѣ, только черные, пытливые глаза ея теперь были закрыты: для нихъ болѣе не было тайнъ. За тѣломъ философки, такъ долго бывшей украшеніемъ ихъ корпораціи, шли члены Бенедиктинской академіи, всѣ ея товарищи-профессора, ученики и безконечной вереницей тянулись ея почитатели и друзья. Съ сокрушеннымъ сердцемъ предали они ее землѣ въ церкви Corpus Domine, гдѣ ея надгробную плиту и по сейчасъ можно видѣть, въ сосѣдствѣ съ могилой другаго ученаго и философа, прославившаго Болонью, Гальвани.
Вскорѣ послѣ ея смерти, болонскія женщины, гордясь своей соотечественницей, соорудили ей по подпискѣ памятникъ, который, какъ и самую Лауру при жизни, пріютилъ у себя знаменитый университетъ. Памятникъ этотъ, въ числѣ многихъ другихъ, украшаетъ лѣстницу, ведущую въ музей и въ библіотеку.