Женщина и негр (Аверченко)
| Женщина и негр |
| Из сборника «Отдых на крапиве. Новая книга рассказов». Опубл.: 1924. • Варшава: издательство «Добро» |
Мне рассказывали историю об одном африканском дикаре, попавшем раз в жизни в игорный дом.
Этот негр был - прекрасное чернокожее дитя природы, без всякого налета культуры и цивилизации - совершенно голый морально, как он был гол физически у себя на плоском побережье Бенгуалы, залитом лучами раскаленного солнца, под корявыми лапистыми пальмами, среди доверчивых добрых обезьян.
Попав в игорный дом, этот простодушный чернокожий впервые увидел карточную игру.
- Что это они делают? - спросил он своего спутника.
- Играют в карты.
- Для чего?
- Чтобы выиграть.
- Все выигрывают?
- Некоторые. А некоторые проигрывают.
- А что же они выигрывают?
- А вон, видишь, эти бумажки, что лежат около некоторых.
- Странно, - задумчиво заметил негр. - Они так волнуются, будто эти бумажки можно есть, и они вкусные.
- Их не едят, но на них можно купить и еды, и кумача, и бус, и целый ящик рому!
Спутник негра, насколько мог, вдолбил в курчавую голову собеседника принцип монетного обращения. Чернокожий чрезвычайно заинтересовался.
- Значит, если вот этот красный человек выдернет из пачки один раскрашенный квадратик, - он получает кучу этих бумажек, на которые можно купить рому?!
- Гм... Да! Приблизительно.
- А тот, худой, должен отдать ему ни за что ни про что пачку денег, на которые можно купить рому?
- Ну, конечно.
- Да ведь жалко. Я бы на месте худого не отдал.
- Нельзя. Так надо.
- Почему? - завопил негр. - Я еще понимаю, если бы красный угрожал худому ножом или повалил бы на землю и отнял деньги, а то что же выходит?.. За один вынутый квадратик отдавай добровольно и ром, и еду, и кумач!
- Это игра! Пойми ты это.
- А я бы не отдал. Гм! За какой-то квадратик. Я бы лучше сам вцепился красному в воротник и отнял деньги.
- А если бы он оказался сильнее?
- Ну, он бы у меня отнял. Ничего не поделаешь. Так и не удалось втолковать негру принципов благородной карточной игры.
Из-за того, что ты выдернул не тот кусочек раскрашенного картона, а другой, - ты должен без боя отдать ром, бусы и красное одеяло?! Вот дураки-то! По-моему, проще отнять без этих кусочков картона!
Я теперь все время думаю об этом негре и отчасти восхищаюсь им.
Игроки меня не поймут, а умные люди, может быть, поймут.
Сегодня я только что засел за работу, как ко мне пришел один из моих приятелей.
Я сразу увидел, что он хочет попросить у меня денег взаймы, и даже отчасти обрадовался этому: возьмет деньги и уйдет, не мешая моей работе.
Но это оказался светский воспитанный человек - не какой-нибудь хам, не понимающий приличий.
Он опустился в кресло, отер пот с лица и сказал:
- Ну, что у вас новенького?
- Ничего, - торопливо ответил я.
- Пяткина давно видели?
- Не видел Пяткина.
- А-а. А Семен Николаич к вам захаживает?
- Нет!
- Так, так. Тру-ру-ру-ру... Солнце жарит, как безумное, а все-таки знаю: будет дождь. Вы как думаете?
- Что?
- Будет дождь?
- А черт его знает.
В голове же у меня все время долбил клювом какой-то внутренний дятел: "Да проси же скорее денег, каналья, проси! Проси! Что тянешь? Возьми и уходи. Все равно ведь дам, и ты сам знаешь, что дам!"
- Что это с Лазуткиным делается?
- С ке-ем?
- С нашим знакомым Лазуткиным?
- А что?
- Да совсем закружил Лазуткин. Сегодня его с одной дамой видишь, завтра с другой.
- К черту Лазуткина, - сухо промолвил я. ("Да проси же, анафемский палач, проси скорее!")
- Почему к "черту"?
- Не интересуюсь Лазуткиным.
- Вы сегодня какой-то странный, - обиделся он.
- Были на премьере "Колесо жизни"?
Я вскочил с места.
- Сколько?
- Что "сколько"? - вспыхнул он.
- Сколько вам надо?
- Чего?
- Денег, за которыми вы пришли.
Он встал с кресла, красный, негодующий.
- Кто вам дал право так со мной разговаривать?!..
- Значит, вы не за деньгами пришли?
- Положим, я действительно пришел просить ссудить меня некоторой суммой, но после такого обращения...
- Голубчик, не сердитесь. Но зачем мне все эти Лазуткины, Семены Николаичи, "Колеса жизни"? Скажем, пришли вы: "Здравствуйте". - "Здравствуйте". - "Дайте денег". - "Нате". - "До свиданья". И больше ничего! Ведь я же видел, что и Лазуткин, и "Колесо жизни" вам, как и мне, совершенно неинтересны! К чему это?
- Простите, но я прекрасно понимаю, что такое долг вежливости и приличия, - угрюмо пробормотал он. - И по вашему способу денег никогда не попрошу! Я никогда не был хамом. И вообще после всего этого нам говорить не о чем! Прощайте. Навсегда.
Вот таким-то образом между тремя и половиной четвертого пополудни я потерял приятеля.
Вечером пошел к женщине, которая мне очень нравилась и которой, вероятно, я нравился. ("Приходите почаще. С вами так хорошо".)
Мы сидели с ней на диване друг около друга.
Я, не отрываясь, глядел на ее белую шею, упругие плечи, на красные, как вишни, губы, и она тоже глядела на мои широкие плечи и на мои губы, и мне страх как хотелось поцеловать ее, а она (я уверен) тоже стремилась спрятать свою голову на моей груди и прижаться губами к моему лицу.
В это же время она говорила:
- Собиралась я на "Колесо жизни", да не попала. Хорошая пьеса?
- Хорошая, - со вздохом отвечал я. - А я не видел. Лазуткин видел. Кстати, вы знаете, Лазуткин совсем закрутился.
Она с трудом отвела глаза от моего лица и, проведя по лбу рукой, сказала:
- Да... Лазуткин... "Колесо жизни"... а этого... Пяткина встречаете?
- Три раза и еще два. А Лазуткин все с дамами. Хочу вас поцеловать в губы.
- Что-о?
- Это Лазуткин своим дамам так говорит...
- А-а...
Она промолчала, но, мне кажется, я угадал ее мысль: "Что мне Лазуткин с его дамами. Лучше бы ты поцеловал, сокровище мое!"
- Хорошо, - согласился я.
- Что хорошо?
- Поцелую вас.
Я схватил ее и сжал в крепких и теплых объятиях.
Она забилась, как воробей в кулаке, вырвалась и, красная, со сверкающими, точно алмазы, глазами, сказала прерывающимся от негодования голосом:
- Этакая пошлость! Вы забылись. Подите вон.
- Господи! - растерялся я. - Да ведь весь мир целуется друг с другом. Почему бы и нам не поцеловаться? Ведь мы же нравимся друг другу.
- На все должен быть переход и должно быть место. И вообще, мы знакомы с вами только полтора месяца! Я не привыкла, чтобы ко мне вдруг, ни с того ни с чего, лезли с объятиями. Уходите!
Вот таким-то образом между девятью и половиной десятого вечера я потерял любимую женщину.
С горя пошел в какое-то варьете с десятком кафешантанных номеров.
Все было уныло, глупо и безграмотно; визгливо пели, разухабисто танцевали, вскидывая ноги до самого носа.
Но вот - восьмым номером - вышла красивая полногрудая женщина с белыми гибкими обнаженными руками и большим декольте. Что-то в ее веселом лице и смеющихся глазах было такое, что я пригляделся к ней пристальнее.
Аборигены бешено зааплодировали: видно, это была местная любимица.
Оркестр заиграл ритурнель какой-то шансонетки; певица открыла рот и издала десяток невероятно фальшивых звуков:
- Мне мама скрипку подарила... И умолкла.
Улыбнулась и попросила:
- Дайте еще ритурнель. Оркестр "дал".
Она замолкла, чарующе улыбнулась и, махнув беззаботно рукой, приблизилась к самой рампе.
Подмигнула публике и начала с самым беззаботным видом:
- Позвольте мне, господа, быть с вами совершенно откровенной, хотя в шантане это и не принято... Ну, какая я певица? Голос, как у драной кошки. И никакую мне мама скрипку не дарила, да тут и не скрипка подразумевается, а просто пошлость. Неужели вы думаете, я поверю, что вам нужно мое пение, и слова этой песенки хоть на минуту заинтересуют вас. Неужели вы из-за этого пришли? Конечно, не из-за этого! Зачем же я буду вас мучить: голос фальшивый, мотив жалкий, примитивный, вроде "Чижика", а слова глупые. Почему же мы, все шансонетные певицы, это делаем? Зачем фальшиво поем и неуклюже танцуем? Да просто это предлог, чтобы показаться вам, чтобы вы могли рассмотреть - какое у нас лицо, тело, как мы сложены Так вот, и нечего мне с вами притворяться. Ни "альбома", ни "скрипки" мама мне не дарила, - слышите вы? Просто я хорошенькая женщина, ничего не умеющая делать, бездарная-пребез-дарная!.. Зачем же я здесь стою на сцене перед вами? Очень просто: вот мои руки - смотрите на них без мамы и без скрипки. Правда, красивые? Ничего себе, а? И ямочки на локте есть. А грудь? Хорошая грудь, нечего греха таить. Танцевать я тоже не умею, поэтому покажу вам ногу так, без танцев. Вот. Красивые ножки; высокий подъем; ажурный чулок довольно мило их обтягивает. Вот это левая, это правая - не сбейтесь. Ну, довольны? Вот затылок и спина. Я ее немножко больше декольтировала, чтобы возместить то, что я не пою о маминой скрипке. Ну, нагляделись? Простая и обыкновенная женщина без голоса, таланта, но и без предрассудков. Видите, как со мной легко? И я с вами поговорила по душам, родненькие мои, да и оркестр отдохнул. А теперь пойду переодеваться: наверное, кто-нибудь меня сейчас ужинать пригласит!
Я вскочил с места и вне себя от восторга закричал:
- Я приглашу!
Она добродушно засмеялась.
- Ну, вот видите. Какой шумный успех! Сейчас приду. И то уж, заболталась я тут с вами. До свиданья, родненькие, до завтра!
Этой ночью я нашел то, что растерял днем и вечером: женщину и друга...
И когда мы весело ужинали вдвоем, запивая котлеты бокалами холодного вина и объясняясь друг другу во взаимной симпатии, мне почудилось, что с нами сидел третий. Он был такой же веселый, как и мы, белые зубы его радостно сверкали на черном лице, серые ладони рук одобрительно аплодировали нам, а из толстых красных губ вылетали добродушные слова:
- Халло! Вот это по-настоящему! А то - вытянет из пачки кусочек раскрашенного картона - давай ему и ром, и бусы, и одеяло. Зачем так запутано? Раз что нравится и можешь взять - бери так! Не можешь - уйди сразу! А то играет другой человек целый год, играет - и на бутылку рома не выиграет!
- Верно! - посмеивался я. - К черту Лазуткина!