Женские типы в романах А. Троллопа (Полонский)/ДО

Женские типы в романах А. Троллопа
авторъ Леонид Александрович Полонский

Опубл.: 1871. Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Вѣстникъ Европы», № 8, 1871.

ЖЕНСКІЕ ТИПЫ ВЪ РОМАНАХЪ А. ТРОЛЛОПА.

I.

Одна изъ самыхъ замѣчательныхъ сторонъ таланта Троллопа, безъ сомнѣнія, — искусство его рисовать женскіе типы^[1]… Въ этомъ отношеніи Троллопъ стоитъ гораздо выше большинства талантливыхъ беллетристовъ. Удачные, живые женскіе типы рѣдкость въ беллетристикѣ всѣхъ націй. У писательницъ женскимъ типамъ, по большей части, недостаетъ рельефности, а у писателей этимъ типамъ обыкновенно недостаетъ живости. Послѣдняя трудность зависитъ отъ того, что авторъ-мужчина только посредствомъ ряда усилій можетъ весть постепенное развитіе избраннаго имъ женскаго лица. Особое положеніе и особенное воспитаніе женщинъ до сихъ поръ обусловливаютъ значительное различіе между мужчинами и женщинами не только въ общемъ взглядѣ на вещи, но и въ воспріятіи впечатлѣній и еще въ тѣхъ умственныхъ методахъ и путяхъ, какими тѣ и другіе приходятъ къ заключеніямъ и рѣшеніямъ. Изображеніе женскаго лица авторомъ-мужчиною можетъ быть превосходно, пока онъ говоритъ самъ, пока изображеніе происходитъ его анализомъ: это — апріорическое изображеніе женскихъ типовъ у авторовъ-мужчинъ бываетъ обыкновенно даже лучше, чѣмъ у писательницъ; оно бываетъ рельефнѣе, былъ можетъ потому именно, что предметъ имъ менѣе близокъ, не такъ досконально знакомъ. Объ описаніи внѣшности и говорить нечего, это у писателей выходитъ всегда лучше, чѣмъ у писательницъ. Но какъ только выводимыя женскія личности начинаютъ говорить сами, какъ скоро авторъ предоставляетъ имъ дорисовывать самихъ себя — то, по большей части, тотчасъ оказывается сухость, безжизненность или, какъ бы авторъ ни усиливался вложить въ эти рѣчи и эти поступки побольше души — все не звучитъ та струна, которая дала бы читателю знакомый ему звукъ, напомнила бы ему то именно выраженіе, которое ему фамильярно, но котораго онъ самъ ни анализировать, ни воспроизвесть не можетъ.

Авторы такъ хорошо знаютъ эту трудность, что предпочитаютъ именно сами объясняться за своихъ героинь, и еслибы счесть въ любомъ романѣ, написанномъ мужчиною, слова, вложенныя въ уста героевъ и героинь, то это могло бы послужить опроверженіемъ предразсудка о женской рѣчистости. Мало того: чтобы превозмочь трудность въ рисованіи женскихъ типовъ, авторы прибѣгаютъ обыкновенно въ какой-нибудь оригинальности и затѣмъ на ней и выѣзжаютъ, такъ какъ, конечно, гораздо легче справляться на каждомъ шагу съ одной какой-либо особенностью, чѣмъ растирать вновь всѣ свои краски и дѣлать выборъ оттѣнковъ. Отъ этого происходитъ, что женскіе типы, въ большинствѣ случаевъ, бываютъ у авторовъ оригинальнѣе, но вмѣстѣ и безжизненнѣе мужскихъ. И вотъ почему А. Троллопъ, еслибы у него даже не было иныхъ качествъ, уже по одному своему умѣнью мастерски рисовать женскіе типы заслуживалъ бы названіе художника весьма замѣтнаго въ ряду современныхъ беллетристовъ.

Любая женская личность, за которую онъ возьмется, выходитъ у него необыкновенно-живо, потому, что въ каждомъ ея словѣ, въ каждомъ подмѣченномъ жестѣ она совершенно вѣрна именно той сокровенной для насъ дѣйствительности, которую мы однакоже способны тотчасъ узнавать. — По самому свойству этого анализа, по выдержанности самыхъ тонкихъ оттѣнковъ и всегдашней вѣрности колорита — это спеціальное искусство нашего автора не можетъ быть передано въ краткомъ этюдѣ. Въ подтвержденіе нашего отзыва мы можемъ только сослаться на примѣры. А примѣромъ можетъ служить любой женскій типъ въ романахъ этого беллетриста. И замѣтимъ, что именно въ тѣхъ женскихъ типахъ, которымъ авторъ придалъ менѣе исключительности, оригинальности, въ нихъ-то именно всего удивительнѣе та жизненность, та сила колорита, какою съумѣлъ ихъ облечь Троллопъ.

Но этимъ мы не хотимъ сказать, что у Троллопа нѣтъ оригинальныхъ женскихъ типовъ. Ихъ не мало, хотя вообще этотъ авторъ отличается не столько оригинальностью, сколько вѣрностью въ изображеніи окружающаго его общества. Удачно выходятъ у него не только тѣ миссъ, которыхъ назначеніе въ романѣ — обворожатъ героевъ и приковывать къ судьбамъ своимъ вниманіе читателей. И старушки, чопорныя или простыя, и педантки — посѣтительницы методистскихъ вечернихъ чайныхъ собраній, и свѣтскія, блестящія, порою бездушныя дамы, и исключительно-страстныя женщины, и свѣтскія умницы, и женщины вульгарныя, и — камень преткновенія почти для всѣхъ беллетристовъ — обыкновенныя, что называется, нѣжныя матери семействъ, вѣрныя подруги жизни — вся эта длинная галлерея женскихъ портретовъ заслуживаетъ вниманія, а мѣстами блещетъ замѣчательными красотами. Страстная, почти безразсудная, остроумная и въ тоже время сохранившая въ себѣ столько чисто-дѣтской наивности и сердечности леди Гленкора Паллизеръ^[2], честолюбивая, необыкновенно умная и чувствительная м-ссъ Гослеръ^[3], бездушная, какъ-то ледянисто-кокетливая леди Домбелло^[4], злая, но добродѣтельная педантка м-ссъ Преймъ^[5], чопорная, но истинно-добрая старушка леди Лофтонъ^[6], надменная и жестокая леди Десмондъ^[7] или эгоистичная и злая леди де-Курси, порядочно крутая, но славная старушка миссъ Стэнбэри^[8], причудливая, откровенная и смѣлая пожилая невѣста миссъ Донстэбль^[9], добродѣтельная, но весьма нелишенная хитрости м-ссъ Грэнтли^[10] и страшная деспотка и ханжа м-ссъ Проуди^[11] — какое разнообразіе въ этой коллекціи портретовъ, какъ всѣ они реальны, живы и какое отсутствіе малѣйшаго произвола въ ихъ чертахъ и позахъ, и въ самой манерѣ художника.

А молодыя дѣвицы, главныя героини англійскихъ романовъ, назначенныхъ для семейнаго чтенія: какія увлекательныя фигуры ихъ умѣетъ рисовать Тролоппъ! Здѣсь, въ коллекціи этихъ фигуръ, конечно, меньше разнообразія. Въ тѣхъ слояхъ общества, которые изучалъ Троллопъ, то-есть не ниже (допускаемъ это выраженіе для краткости) бѣднаго, но образованнаго пасторскаго семейства, воспитаніе дѣвушекъ въ Англіи довольно однообразно; большее или меньшее развитіе воспитательнаго плана зависитъ, разумѣется, отъ средствъ, которыя весьма различны и въ этихъ слояхъ, обнимающихъ собою и голодающее семейство пастора Кроули, и богатѣйшихъ аристократовъ Паллизеровъ и такихъ богачей-промышленниковъ, какъ сэръ Люисъ Скатчердъ или отецъ миссъ Донстэбль, изобрѣтатель «ливанскаго масла». По различію средствъ и исполненіе воспитательнаго плана весьма различно, но однообразіе тутъ все-таки есть и зависитъ оно оттого, что самый планъ-то и духъ воспитанія дѣвушекъ во всѣхъ этихъ сферахъ англійскаго общества тѣже самыя. Сверхъ того, понятно, что въ типахъ молодыхъ дѣвушекъ не можетъ быть такого разнообразія, какъ въ типахъ женщинъ уже и потому, что границы дѣятельности здѣсь гораздо уже и внѣшнія условія жизни еще не успѣли такъ повліять на нихъ, чтобы дать полное развитіе характеру. Въ обыкновенныхъ обстоятельствахъ, эти внѣшія условія лѣтъ до шестнадцати вовсе и не касаются дѣвушки, въ англійскомъ обществѣ. До 16-ти лѣтъ она совершенно принадлежитъ «дому», и въ самомъ домѣ принадлежитъ еще особой области, которую составляютъ дѣтская (nursery) и школьная комнаты (schoolroom). Только съ 17-ти лѣтъ она начинаетъ понемногу «выѣзжать», т.-е. являться въ общество, при чемъ все-таки еще года два, даже три считается слишкомъ молодою для выхода замужъ.

Итакъ, молодая дѣвушка въ Англіи, пока внѣшнія обстоятельства не разовьютъ въ ней особенности характера, есть продуктъ nursery и schoolroom. А всѣ nurseries и всѣ schoolrooms въ англійскомъ обществѣ ведутся совершенно по одной системѣ. Нѣтъ другой страны въ мірѣ, въ которой на всѣ постоянныя условія быта было бы столько готовыхъ, общепринятыхъ образцовъ, какъ въ Англіи. Это и обусловливаетъ однообразіе до нѣкоторой степени и, въ особенности, до нѣкоторой поры. Правда, общепринятость и обязательность готовыхъ образцовъ для воспитанія и самаго образа жизни и создаютъ въ Англіи нѣкоторую узкость и нѣкоторый педантизмъ. Обязательность этихъ образцовъ въ англійской жизни и духъ нетерпимости и презрѣнія, съ какимъ англичане склонны относиться ко всему, что съ этими образцами несходно, напоминаютъ непреложность католическихъ догматовъ и тотъ духъ нетерпимой и исключительности, который внѣ этихъ догматовъ не признаетъ возможности спасенія.

Все это правда. Но эту правду нельзя признать безъ оговорокъ, ибо неполная правда можетъ быть понята въ смыслѣ ложномъ. Правда, что когда есть на лицо готовые образцы для воспитанія и когда образцы эти считаются обязательными для всѣхъ семействъ, имѣющихъ право или хотя бы притязаніе на respectability, то въ этомъ есть и доля педантизма и стѣсненіе. Но слѣдуетъ однако имѣть въ виду, каковы именно главныя цѣли, которыя поставило себѣ такое образцовое, общеобязательное домашнее воспитаніе въ Англіи. А если цѣли эти, какъ въ воспитаніи англійскомъ, состоятъ въ укрѣпленіи характера, сообщеніи реальныхъ свѣдѣній о жизни, въ образованіи, а не въ приниженіи воли, наконецъ въ доставленіи возможно-большаго умственнаго развитія, то вѣдь придется сказать, что такое стѣсненіе, пожалуй, гораздо лучше той полной воспитательной свободы, какая существуетъ въ нѣкоторыхъ иныхъ обществахъ, гдѣ не установилось никакихъ общихъ понятій насчетъ пріемовъ домашняго воспитанія, гдѣ готовыхъ образцовъ вовсе нѣтъ, гдѣ, положимъ, нѣтъ обязательности и педантизма, но гдѣ вовсе нѣтъ и цѣлей, гдѣ все зависитъ отъ случая, гдѣ, наконецъ, домашнее воспитаніе хотя свободно отъ установленныхъ формъ, но зато вовсе не основано ни на какихъ принципахъ, и если въ немъ еще и можно открыть что-либо похожее на общій принципъ, то этотъ принципъ или это подобіе принципа есть: не созданіе твердаго характера, образованіе воли, предоставленіе на всякомъ шагу возможности благоразумнаго выбора, а совсѣмъ напротивъ — приниженіе характера, духъ покорности, духъ неразсужденія, духъ внѣшняго почитанія къ родителямъ, а не внутренняго, свободнаго къ нимъ уваженія.

Итакъ, признавая въ англійскомъ домашнемъ воспитаніи долю педантизма и стѣсненія, намъ, еслибы мы захотѣли рѣшить вопросъ, что либеральнѣе: это ли стѣсненіе и педантизмъ или замѣчаемый у насъ самихъ полный воспитательный хаосъ, съ единственнымъ плавающимъ на немъ ковчегомъ, (да и тотъ въ весьма дряхломъ видѣ), намъ пришлось бы вопросъ этотъ отложить въ сторону, какъ невозможное сравненіе величины извѣстной, опредѣленной, съ чѣмъ-то въ родѣ безконечнаго количества x-овъ, помноженныхъ на знаки удивленія и восклицанія.

Воспитаніе дѣвушекъ въ Англіи хотя и внушаетъ имъ непреложность разныхъ условій «приличія» и вообще выставляетъ это слово propriety какъ нѣчто безусловное, unquestionable, но это объясняется не однимъ педантизмомъ, а еще тою весьма существенною цѣлью, что англійской дѣвушкѣ, когда она окончитъ свое воспитаніе, будетъ предоставлена такая свобода въ дѣйствіяхъ, какою дѣвушки не пользуются нигдѣ во всемъ мірѣ, за исключеніемъ именно Англіи и Соединенныхъ Штатовъ. Въ виду такого обстоятельства какже и не озаботиться сообщеніемъ дѣвушкѣ еще въ школьной комнатѣ не только научныхъ свѣдѣній, но и всѣхъ, хотя бы то даже и пустыхъ, но тѣмъ не менѣе обязательныхъ правилъ жизни въ обществѣ? Уже въ школьной комнатѣ, въ Англіи, дѣтямъ постоянно твердятъ, что жизнь есть борьба, общество выставляется имъ въ реальномъ свѣтѣ, какъ общество взыскательное, полное борьбы, даже жестокое — the hard, cruel world; и внушается дѣтямъ, что для борьбы этой они должны запастись надежнымъ оружіемъ — свѣдѣніями и твердою, сознательной волею. И вотъ причина того, что въ англійскомъ обществѣ не только мужчины, не только женщины, но даже дѣвушки одарены такою энергіею — spirit, и опредѣленностью намѣреній — firmness of purpose — въ каждомъ случаѣ, которые возбуждаютъ удивленіе иностранцевъ. Дѣвушкамъ еще въ школьной комнатѣ внушаютъ избѣгать всякой приторности, преувеличенія женской слабости и дѣвичьяго жеманства. Не будьте missish, т.-е. не играйте «барышни» — это внушеніе одно изъ самыхъ частыхъ въ англійскомъ воспитаніи. Очень рано, едва выходя изъ дѣтства, англійскія дѣвушки узнаютъ, что, по всему вѣроятію, имъ предстоитъ бракъ, и что выборъ мужа онѣ должны сдѣлать сами, что шагъ этотъ безповоротный и потому выборъ долженъ быть какъ можно благоразумнѣе, для чего имъ и предоставляется большая свобода въ обращеніи съ мужчинами. Континентальную манеру «выдавать» дочерей замужъ англичане презираютъ и называютъ ее «продажею» дочерей.

Прибавимъ, что собственно научное образованіе дѣвушекъ въ Англіи до такой степени превосходитъ континентальное, въ томъ числѣ и нѣмецкое, что не можетъ быть никакого сравненія. О женскомъ образованіи въ Россіи и даже во Франціи — нечего и упоминать по этому поводу. Но и въ Германіи уровень женскаго образованія несравненно ниже, чѣмъ въ Англіи. Въ курсъ образованія англичанки средняго общества входятъ естественныя науки, даже химія, не говоря о физикѣ, зоологіи и ботаникѣ; математическое образованіе не ограничивается тройными правилами (еще безъ доказательствъ, какъ въ нѣмецкихъ пансіонахъ), а обнимаетъ геометрію. Сверхъ того, очень нерѣдко англичанки учатся по-латыни и по-гречески (въ предѣлахъ благоразумныхъ, конечно, а не въ смыслѣ утвержденія всего умственнаго образованія на классицизмѣ). Что касается живыхъ языковъ, которые считаются для образованной дѣвушки уже не роскошью, какъ латынь, а необходимостью, то языки французскій и итальянскій издавна входятъ въ обязательный кругъ хорошаго образованія, а съ недавнихъ временъ и нѣмецкій языкъ^[12]. Изъ искусствъ, въ англійскомъ женскомъ образованіи, кромѣ музыки, очень распространено рисованіе. Оно входитъ въ тотъ обязательный курсъ, о которомъ мы говоримъ, и почти всѣ образованныя дѣвушки въ Англіи рисуютъ недурно съ натуры и акварель одно изъ любимѣйшихъ ихъ занятій. При средствахъ, въ образованіе англичанки непремѣнно входитъ и верховая ѣзда.

Различіе съ Германіею здѣсь въ томъ, что нѣмецкія Töchterschulen хотя и даютъ дѣвушкамъ образованіе довольно солидное, но оно все-таки ведется въ такихъ размѣрахъ, чтобы приготовить изъ дѣвушки хорошую Hausfrau (конечно, несравненно основательнѣе образованную, чѣмъ даже тѣ изъ нашихъ дамъ, которыя говорятъ по-французски съ чисто-парижскимъ акцентомъ), между тѣмъ, какъ англичанка, даже средняго общества, получаетъ такое образованіе, которое можно назвать и солиднымъ, и «блестящимъ», по понятіямъ континентальнымъ. Отсюда происходитъ довольно замѣчательное явленіе: за исключеніемъ тѣхъ мужчинъ, которые получаютъ образованіе университетское потому ли, что не имѣютъ нужды приступать въ заработкамъ, или потому, что готовятся къ заработкамъ въ такъ-называемыхъ либеральныхъ профессіяхъ, — женщины въ среднемъ англійскомъ обществѣ бываютъ образованнѣе и начитаннѣе мужчинъ. Это естественно: дѣвушки ничего не теряютъ, посвящая всѣ годы своей незамужней жизни, усовершенствованію своего образованія; напротивъ, даже съ точки зрѣнія конкурренціи въ обществѣ, онѣ и не могутъ употребить этихъ годовъ выгоднѣе для себя, между тѣмъ, какъ тѣ молодые люди, которымъ предстоитъ конкурренція для заработковъ, не могутъ «терять» нѣсколькихъ лѣтъ, когда они уже въ состояніи сѣсть въ контору, или на корабль, или за прилавокъ. Лѣтъ съ шестнадцати ихъ правильное умственное образованіе и оканчивается, и затѣмъ они стараются уже дополнить его урывочнымъ чтеніемъ, въ промежуткахъ между хлѣбной работой. Съ этой цѣлью издаются всякіе популярные научные очерки, историческія брошюры, краткія жизнеописанія знаменитыхъ людей, путешествія и т. д.

Мы вовсе не восторгаемся, чрезмѣрно англійскимъ воспитаніемъ и никакъ не расположены видѣть въ немъ окончательный педагогическій идеалъ для человѣчества. Мы согласны, что это воспитаніе недостаточно способствуетъ искорененію въ обществѣ старыхъ предразсудковъ, но при нынѣшнемъ устройствѣ общества, когда усилія всѣхъ людей направлены къ полученію немногихъ значительныхъ призовъ, а затѣмъ вся остальная масса неумѣлыхъ и падающихъ остается въ положеніи недостаточномъ и неудовлетворительномъ, или хотя въ такомъ, которое, по существующимъ понятіямъ, неудовлетворяетъ человѣка, необезпечиваетъ ему довольства въ жизни, при такомъ, говоримъ мы, устройствѣ и направленіи, когда общественная жизнь есть отчаянная борьба, въ которой большинство впередъ осуждено на пораженіе и вопросъ именно въ томъ, чтобы не быть въ числѣ этого большинства, при такой безграничной, безусловной конкурренціи, когда каждый мужчина имѣетъ въ виду сдѣлать себѣ состояніе карьерою или спекуляціею, а каждая женщина — обезпечить свое положеніе въ жизни замужествомъ — англійское домашнее воспитаніе слѣдуетъ признать вполнѣ практичнымъ. Но и на этой оговоркѣ еще нельзя остановиться. Необходимо добавить, что если англійское домашнее воспитаніе, само по себѣ, и далеко еще отъ того идеала, который можно себѣ представить въ мечтахъ о будущности человѣчества, то, во всякомъ случаѣ, оно, въ сравненіи съ тѣмъ хаосомъ и даже отсутствіемъ домашняго воспитанія, какіе замѣчаются еще у насъ, составляетъ тоже своего рода идеалъ совершенства.

Въ типахъ дѣвушекъ, которыхъ выводитъ на сцену Троллопъ, замѣчаются весьма многія общія черты, тѣ именно, которыя и представляютъ сущность англійскаго женскаго воспитанія. Эти молодыя англичанки очень образованы, очень разсудительны, свободны отъ всякаго жеманства, однако въ высшей степени обладаютъ умѣньемъ держать себя постоянно «подъ контролемъ», отлично отдаютъ себѣ отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ, и ставя высоко чувство долга, ни на минуту не теряютъ изъ виду и яснаго сознанія своихъ правъ. Права эти невелики доселѣ по буквѣ закона, такъ невелики, что совокупность ихъ доселѣ можно было скорѣе назвать безправіемъ. Но не все дѣло въ законахъ писанныхъ, а установившіеся обычаи предоставляютъ-таки женщинамъ въ Англіи нѣкоторыя права довольно существенныя. Главное изъ этихъ правъ, это — безспорное царствованіе женщины въ домѣ, въ дѣлахъ домашнихъ. Во Франціи; напримѣръ, вліяніе мужа и жены не такъ строго разграничены. Тамъ, и въ богатыхъ, и въ небогатыхъ сферахъ общества, въ сферѣ политической и въ сферѣ торговой женщины очень часто принимаютъ весьма важное участіе во внѣшней дѣятельности мужа. За то домашнее царствованіе ихъ не безспорно, и monsieur весьма часто позволяетъ себѣ отдавать приказаніе слугамъ помимо madame, и нерѣдко происходитъ междоусобица по поводу какого-нибудь вопроса, касающагося дѣтской или столовой. Въ Англіи не то. О подробностяхъ внѣшней дѣятельности мужа жена даже не знаетъ и участіе въ ней принимаетъ только насколько ее побуждаеть къ тому любопытство. Но въ дѣлахъ домашнихъ, она — королева, и тутъ только что-либо совсѣмъ чрезвычайное можетъ вызвать вмѣшательство мужа. Какъ хотите, а это — право довольно существенное, хотя оно и не записано ни въ какомъ законѣ.

Но…. вотъ и все. То-есть, что женщина, чтобы снискать себѣ положеніе, сколько-нибудь обезпеченное правами, должна выйти замужъ. И вотъ мы приходимъ къ тому вопросу, въ который мы вдаваться не будемъ, но котораго должны были коснуться, заговоривъ о женскихъ типахъ Троллопа. Троллопъ — не реформаторъ, а только наблюдатель и рисовщикъ. Онъ беретъ общество какъ оно есть, и такъ и передаетъ его, объективно, безнамѣренно. Критиковать самыя основы этого общества не входитъ въ общую его программу, хотя у него и вырываются порою намеки, что онъ могъ бы сказать нѣчто и о нѣкоторыхъ такихъ основахъ. Въ его планъ не входитъ разсматривать, до какой степени благоразумно то устройство общества, при которомъ каждый мужчина видитъ свою цѣль въ томъ, чтобы сдѣлать себѣ состояніе, то-есть стать въ положеніе исключительное, недоступное для большинства, а каждая дѣвушка стремится найти и обезпеченіе въ жизни, и вѣчную любовь, и полное счастье въ такомъ союзѣ, который основанъ на взаимномъ самопожертвованіи, то-есть опять-таки видитъ свою цѣль въ положеніи исключительномъ, въ огромномъ большинствѣ случаевъ неосуществляющемся. И въ виду такого-то устройства, такого направленія, въ которомъ, въ примѣненіи въ большинству, очевидно есть абсурдъ, потому именно, что оно все состоитъ въ разсчетѣ на то, чтобы стать исключеніемъ — ведется воспитаніе всего большинства средняго общества? Да, у Троллопа, какъ въ реальномъ обществѣ, дѣвушки воспитываются въ виду брака, и воспитаніе ихъ открыто снабжаетъ для этой борьбы полнымъ вооруженіемъ, какъ наступательнымъ, такъ и оборонительнымъ, дастъ имъ мечъ совершенствъ (accomplishments), рѣдкихъ на континентѣ и броню неизвѣстной на континентѣ въ юномъ возрастѣ житейской мудрости.

Есть много истинъ тривіальныхъ, открытыхъ житейской опытностью, которыхъ въ другихъ обществахъ не догадываются доводить до свѣдѣнія несовершеннолѣтнихъ дѣвушекъ, или которыми не хотятъ «разочаровывать ихъ прежде времени». А между тѣмъ, въ той упорной борьбѣ за положеніе и даже существованіе, которая постоянно выставляется въ англійскомъ воспитаніи какъ общій удѣлъ, ожидающій всякаго за предѣлами школьной комнаты, благовременное знакомство съ этою житейскою мудростью очень можетъ пригодиться. Для примѣра укажемъ на такія истины: что «любовь въ хижинѣ» есть пустая мечта; что для существованія необходимы деньги, что бѣдность разстраиваетъ и любовь, что если ни у одной изъ сторонъ нѣтъ готовыхъ достаточныхъ доходовъ, то слѣдуетъ ждать год''а до брака; что никто не долженъ вмѣшиваться между мужемъ и женою; что сожительство супруговъ съ родителями той или другой стороны въ высшей степени опасно, какъ бы хороши ни были первоначальныя отношенія; что дѣвушка должна имѣть свободу выбора; но что эта свобода означаетъ также, что ей предстоитъ озаботиться самой устройствомъ своей судьбы. И послѣднее совершенно справедливо, какъ эта истина ни прикрывается поученіями противъ кокетства и грубой ловли жениховъ; въ сущности, если назначеніе есть бракъ, то дѣвушка не можетъ же не озаботиться исполненіемъ своего назначенія. И пусть намъ не говорятъ, что все сейчасъ сказанное не входитъ въ воспитаніе женщинъ на континентѣ потому будто бы, что принципы континентальнаго общества болѣе мягки. Это совершенно невѣрно. Всякое общество, основанное на конкурренціи къ исключительнымъ цѣлямъ, стремится къ тому же, къ чему стремится общество англійское, и если континентальное — въ особенности же русское — общество въ чемъ-либо расходится по своимъ воспитательнымъ пріемамъ съ англійскимъ, то это происходитъ вовсе не по принципу, не по убѣжденію, а просто по незнанію, по меньшей образованности, меньшей выработкѣ сознанія условій успѣха, меньшей заботливости о своевременномъ вооруженіи дѣтей для борьбы.

Общія черты, замѣчаемыя нами въ дѣвицахъ, которыхъ выводитъ на сцену Троллопъ, какъ уже выше сказано, образованность, разсудительность, постоянное наблюденіе за собою, чувство долга и сознаніе своихъ правъ. Къ этимъ чертамъ мы должны прибавить твердость воли и ту особую веселость (cheerfullness), которая внушается бодрымъ воззрѣніемъ на жизнь и увѣренностью въ себѣ.

Таковы всѣ эти въ высшей степени привлекательныя, но притомъ и нѣсколько «внушительныя»: Клара Бельсонъ, Лейли Дэль, Рахиль Рэй, Люси Робартсъ, Грація Кроули, Дороти Стэнбэри и т. д., и. т. д. Изъ длиннаго, списка ихъ читателю наиболѣе понравится одна, двѣ, но онъ въ тоже время почувствуетъ, что охотно пожалъ бы руку каждой изъ этихъ славныхъ дѣвушекъ; онѣ именно — славныя. И въ виду той простоты манеръ и того открытаго, бодраго и мужественнаго характера, а также и образованности, какими онѣ отличаются, становится понятнымъ, почему уваженіе къ женщинѣ — и именно уваженіе, а не галантерейность — нигдѣ не стоитъ такъ высоко, какъ въ англійскомъ обществѣ.

Клара Бельтонъ^[13] — дочь помѣщика, остается одна, безъ матери и отца, безъ брата, безъ состоянія. Она любитъ капитана Эльмёра, капитана аристократическаго, члена парламента, и этотъ блестящій джентльменъ дѣлаетъ ей предложеніе. Но когда она понемному узнаетъ его холодность и начинаетъ догадываться, что онъ беретъ ее только для исполненія обѣщанія, и что она не можетъ разсчитывать на то, чтобы быть для него какъ онъ все для нея — она не только освобождаетъ этого блестящаго кавалера отъ обѣщанія, но даже, когда онъ, побуждаемый самолюбіемъ, начинаетъ подъ конецъ добиваться руки ея съ искреннимъ уже, хотя и непрочнымъ, конечно, увлеченіемъ, то она прямо ему отказываетъ. Она умѣла оцѣнить искреннюю любовь другого соискателя, гораздо менѣе блестящаго, и поставить эту любовь несравненно выше выгодъ положенія, а затѣмъ, за чувствомъ уваженія къ этому простому, даже грубоватому, но почтенному молодому человѣку, и сердечная склонность въ ней мало-по-малу измѣняется и, наконецъ, она сама не понимаетъ, какъ могла прежде увлекаться капитаномъ Эльмёромъ.

Рахиль Рэй^[14] — дочь стряпчаго по церковнымъ дѣламъ, жила дома въ нѣкоторомъ угнетеніи. Ея мать была женщина слабая, и всѣмъ въ домѣ заправляла старшая сестра, Доротея, страшная педантка, посѣтительница методистскихъ митинговъ, смотрѣвшая на всѣ общественная условія съ той мрачной строгостью, которая составляетъ исключительную принадлежность фанатизма почти всѣхъ протестантскихъ сектъ (т.-е. именно сектъ, а не церквей). Но это грозное господство сестры не saбило характера Рахили, и когда въ ней просыпается чувство любви въ нѣкоторому весьма энергическому пивовару, то, несмотря на сильное сопротивленіе сестры, и притомъ безъ всякаго возмущенія, а просто пассивно, но весьма рѣшительно отстаивая свое право не подчинять всей своей судьбы чьему-либо капризу, она-таки достигаетъ своей цѣли. Въ этомъ весьма удачномъ романѣ замѣчательна еще сама личность влюбленнаго пивовара, Луки Роуэна, который производитъ революцію въ пивоваренномъ дѣлѣ города Эвстера, впервые провозглашая тамъ принципъ, что «пиво слѣдуетъ варить хорошее, а не дрянное», принципъ, отъ котораго приходитъ въ ужасъ его компаньонъ, и самъ городъ раздѣляется на двѣ партіи. Люси Робартсъ^[15] и Грація Кроули^[16] — дочери пасторовъ, которымъ выпадаетъ жребій аристократическаго брака. Само собою разумѣется, что доля эта дается имъ не безъ затрудненій со стороны родственниковъ будущихъ ихъ мужей. Въ исторіи каждой изъ нихъ замѣчательна та сдержанность, то незлобіе и та благородная твердость, съ какими онѣ устраняютъ отъ себя все, что только могло бы быть похоже на интригу съ цѣлью сдѣлать хорошую партію. Каждая изъ нихъ нѣсколько разъ лучше готова пожертвовать своими надеждами, чѣмъ войти въ чужую семью насильно. И оттого, когда всѣ затрудненія наконецъ устраняются, то они устранены рукою самихъ будущихъ мужей, а никакъ не происками будущихъ женъ, вслѣдствіе чего и самое вступленіе ихъ въ чужую семью происходитъ уже при обстоятельствахъ благопріятныхъ и представляющихъ гарантію для прочности семейнаго благополучія.

Почти тоже можно сказать и о Мэри Торнъ^[17], дѣвушкѣ, которой рожденіе незаконно, и въ которую влюбленъ богатый молодой сквайръ Франкъ Грэшамъ. Чѣмъ неблагопріятнѣе ея положеніе, чѣмъ менѣе она можетъ имѣть притязаній на такую блестящую партію, тѣмъ съ большей гордостью она держитъ себя по отношенію въ человѣку, котораго любитъ съ дѣтства. Она даже уѣзжаетъ изъ его сосѣдства, чтобъ спасти его отъ нареканій его матери. Но, благодаря желанію автора, все кончается благополучно. Даже маленькая Дороти Стэнбэри^[18], это нѣжное и робкое созданіе, повидимому, назначенное самой судьбою подчиняться чужой волѣ, пребывать подъ опекою, и поставленное подъ опеку такой типично-энергической старушки, какъ тетка ея, миссъ Стэнбэри, и это кроткое существо, когда тетка пріискала ей «отличнаго» мужа, вдругъ, неожиданно, объявляетъ, что онъ ей рѣшительно не нравится! Въ глазахъ старушки миссъ Стэнбэри она этимъ поступкомъ стала на такомъ, же счету, какъ неисправимый, непослушный братъ ея, который — о ужасъ, работалъ въ газетахъ! Но Дороти, несмотря на свою кротость, все-таки одолѣла свою тетку, знаменитую на весь Экстеръ своей непоколебимостью и мужествомъ.

Та вышла замужъ, другая составила партію, третья добилась своей цѣли — преодолѣла препятствія и соединилась бракомъ…. вотъ что, пожалуй, приходитъ читателю на мысль вслѣдъ за этимъ перечнемъ. И вся эта энергія, всѣ эти дарованія и раннее знаніе жизни, все это проявляется только въ обыкновенной любовной исторіи, всѣ эти силы пошли на то, чтобы составить себѣ болѣе или менѣе удовлетворительную партію? Да, но въ этомъ виноватъ не Троллопъ. Положимъ, какъ романистъ, онъ по неизбѣжному требованію, долженъ былъ вплетать своихъ героинь въ исторіи любви. Но еслибы въ жизни были еще какія-либо иныя условія для дѣятельности дѣвушекъ, то вѣрный описатель англійскаго общества непремѣнно выказалъ бы и эти условія. Но такъ какъ ихъ нѣтъ въ дѣйствительности, то нельзя ихъ и требовать отъ романиста исключительно вѣрнаго дѣйствительности, каковъ Троллопъ. Дѣйствительность представляетъ, правда, и исключенія, даже нѣсколько блестящихъ исключеній.

Вотъ одно изъ нихъ, довольно извѣстное. Въ 1854-мъ году, когда въ англійскомъ лагерѣ въ Крыму оказались большіе недостатки въ устройствѣ медицинской части, свободная печать, не разъ оказавшая Великобританіи огромныя услуги, представила на судъ общества, въ самыхъ яркихъ краскахъ, картину того, что во всякой иной странѣ газетамъ запретили бы описывать — безпомощное положеніе раненыхъ, отсутствіе медицинскихъ средствъ, недостаточность врачебнаго штата, неразсчетливость военной администраціи и возмутительныя бѣдствія, постигшія, благодаря этой непредусмотрительности, раненыхъ слугъ отечества. Въ обществѣ раздался вопль боли и негодованія. Но это не былъ безплодный вопль обществъ, находящихся въ ребячествѣ. За нимъ послѣдовали огромныя приношенія и пожертвованія не только денегъ, но личныхъ силъ. Одно изъ этихъ пожертвованій особенно памятно: миссъ Флоренсія Найтингэль, дочь богатаго Гэмшибрскаго землевладѣльца, дѣвица въ полномъ блескѣ юности и красоты, получившая то превосходное воспитаніе, о которомъ мы говорили, знавшая и естественныя науки, и древніе языки, и нѣсколько языковъ новѣйшихъ, литературу своей страны и другихъ главныхъ народовъ Европы, дѣвица богатаго дома, блиставшая въ аристократическомъ обществѣ, — собрала нѣсколько женщинъ, пожелавшихъ, подобно ей, посвятить себя служенію больнымъ солдатамъ, отправилась съ этими новыми подругами въ Крымъ, въ англійскій лагерь, зараженный лихорадками, и организовала тамъ общество сестеръ милосердія, общество, которое оказало во все время войны весьма существенныя услуги, и въ которомъ сама миссъ Найтингэль оставалась до конца войны.

Можно указать на нѣсколько дамъ и дѣвицъ, составившихъ себѣ имя въ литературѣ и независимое положеніе литературою. М-ссъ Браддонъ, одна изъ модныхъ писательницъ, составила себѣ, такимъ образомъ, даже большое состояніе. Но вѣдь все это исключенія и къ чести англійскаго женскаго воспитанія должно сказать, что нигдѣ нѣтъ такого числа подобныхъ исключеній, какъ именно въ англійскомъ обществѣ. Воспитаніе женщинъ тамъ превосходно, и главное преимущество его именно въ томъ, что оно направлено къ развитію въ женщинѣ энергіи, а не въ подавленію ея. Много наличнаго знанія, много наличной энергіи — но что же дѣлать, когда пока еще нѣтъ въ обществѣ широкаго доступа всѣмъ женщинамъ къ серьезной дѣятельности, дѣятельности болѣе самостоятельной и плодотворной для самихъ дѣятелей, чѣмъ, напр., трудъ гувернантокъ?

Во всякомъ случаѣ, и теперь, дѣвушки въ Англіи болѣе, чѣмъ въ какой-либо иной странѣ, склонны заниматься чѣмъ-нибудь серьезнымъ, хотя бы и не по нуждѣ. Такъ, дочери помѣщиковъ и пасторовъ въ Англіи обыкновенно учатъ фермерскихъ и крестьянскихъ дѣтей въ приходскихъ и усадебныхъ школахъ. Все это, однако, не измѣняетъ того повсемѣстнаго факта, что прямымъ назначеніемъ женщины считается — вступить въ бракъ и посвятить себя хозяйству и воспитанію своихъ дѣтей. Если случается иначе, то это и обществомъ, и самою дѣвушкою, считается неудачею и жизнь ея признается «манкированною». Удивляться ли, что при такихъ условіяхъ устройство себѣ партіи представляется для дѣвушки главнымъ предметомъ думъ, главной сферой женской энергіи и главнымъ поприщемъ женскаго соревнованія, такъ, что въ концѣ концовъ, исторія женщины есть не что иное, какъ исторія ея любви?

Замѣчательно однако, что самую любимую изъ своихъ героинь-дѣвушекъ, а именно миссъ Лейли Дэль^[19], которой самъ авторъ очевидно отдаетъ предпочтеніе предъ всѣми героинями своихъ романовъ, и изображенію которой онъ, въ самомъ дѣлѣ, посвятилъ всю свою задушевность и весь блескъ своего колорита, — Троллопъ замужъ не выдаетъ.

Ему какъ будто жалко выдать ее замужъ, и онъ такъ и оставляетъ ея при намѣреніи остаться «старой дѣвой». Въ такомъ фактѣ, то есть въ томъ, что любимую, лучшую изъ своихъ героинь Троллопъ не хотѣлъ принесть въ жертву браку, со стороны самого автора нѣтъ прямого намѣренія протестовать противъ условій этого учрежденія. Но тѣмъ не менѣе, исторія Лейли Дэль можетъ служить иллюстраціею несообразности нѣкоторыхъ изъ тѣхъ видовъ, съ какими обыкновенно приступаютъ въ браку. Прелестная, въ высшей степени симпатичная фигура Лейли Дэль представляетъ англійскую дѣвушку со всѣми совершенствами, какія даетъ природа и англійское женское воспитаніе. Лейли не только хороша собой и умна, но одарена какъ всѣмъ тѣмъ, что только можетъ дать лучшее женское воспитаніе при нынѣшнемъ его направленіи, такъ и всѣми «особенностями» женской привлекательности. Она остроумна, необыкновенно-граціозна, шаловлива, добра, и т. д. Но не слѣдуетъ думать, что изъ всѣхъ этихъ хорошихъ прилагательныхъ составляется нѣчто натянутое, неестественное: искусство автора порукою въ томъ, что ничего подобнаго у него не выйдетъ независимо отъ его воли.

Несмотря на всѣ свои совершенства, Лейли Дэль есть самая «славная» изъ всѣхъ славныхъ дѣвушекъ троллоповской галлереи.

И вотъ, отчасти именно потому, что она лучше ихъ всѣхъ, ей и не «удается» выйти замужъ. А такъ какъ женщины воспитываются въ той мысли, что бракъ есть главное ихъ назначеніе, то Лейли, разумѣется, и считаетъ свою жизнь «манкированною». Воспитаніе, пріучая дѣвушекъ смотрѣть на бракъ, какъ на главное назначеніе, пріучаетъ ихъ вмѣстѣ относиться къ этому назначенію въ двоякомъ смыслѣ, т.-е. съ двумя взглядами, которые невсегда совмѣстимы, а именно: имъ внушаютъ, что бракъ есть дѣло, и самое важное дѣло, которое рѣшается однажды на всю жизнь, а потому къ нему должно относиться со всею возможной осторожностью и благоразуміемъ; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, воспитатели не имѣютъ достаточно рѣшимости, скажемъ пожалуй цинизма, чтобы прямо отвергать участіе въ бракѣ того чувства любви, которое внушается природою, и которое, съ разсчетами благоразумія и вообще съ пріемами дѣловыми, не имѣетъ ничего общаго. Затѣмъ, въ дѣйствительности оказывается, что разсчеты и влеченіе чувства не всегда сходятся, а когда сходятся, то только отчасти и не навсегда. Отсюда тѣ многочисленныя «разочарованія» въ жизни замужнихъ женщинъ, разочарованія, которыхъ бы не было, еслибы онѣ смотрѣли на бракъ исключительно только такъ, какъ то воспитаніе старается внушить имъ, но внушаетъ не совсѣмъ смѣло, не рѣшаясь совершенно отбросить любовь какъ нѣчто случайное, и къ дѣлу неидущее.

Лейли Дэль вообще смотритъ на вещи тѣмъ здравымъ, самоувѣреннымъ и потому добрымъ взглядомъ, какой доставляется англійскою системою воспитанія. Она очень хорошо знаетъ, что бракъ есть дѣло, но ей вмѣстѣ съ тѣмъ хочется, чтобы онъ былъ романъ, и притомъ не такой романъ, какимъ довольствуется большинство дѣвушекъ, то-есть нѣкоторое подобіе романа, безъ глубины чувства, безъ требованія его вѣчности, коротенькій дюжинный романчикъ, котораго послѣдняя страница занумерована послѣднимъ числомъ медоваго мѣсяца.

Нѣтъ, она способна любить глубоко, любить такъ, чтобы быть готовою всю свою жизнь принесть въ жертву любимому человѣку, бросить свою жизнь въ его ногамъ и продолжать любить его, хотя бы онъ растопталъ эту жизнь. Пусть требуетъ этого отъ брака малообразованная, малоразвитая пансіонерка, полудитя; ея требованіе не серьезно, и при неисполненіи его она сама его забудетъ, утѣшивъ себя мыслью, что такъ бываетъ и со всѣми. Но здѣсь такое требованіе къ браку предъявляетъ дѣвушка высоко-развитая, не ребенокъ, съ характеромъ вполнѣ уже образовавшимся, и требованіе это основываетъ на весьма прочномъ убѣжденіи. Разумѣется, она должна быть несчастлива, и счастье Лейли въ томъ только и состоитъ, что она открываетъ еще до свадьбы неосуществимость своего идеала.

Ту глубокую, непригодную для жизни и едва-ли вполнѣ сообразную съ чувствомъ человѣческаго достоинства безграничную преданность, обожаніе до самоуничтоженія, однимъ словомъ, идеалъ любви — она почувствовала. Но предметомъ ея сталъ человѣкъ, который на бракъ смотрѣлъ какъ большинство людей смотритъ, именно видѣлъ въ немъ, прежде всего, вопросъ о положеніи, дѣло, а вмѣстѣ и пріятный романчикъ. И вотъ, когда она поняла, что происходило въ умѣ этого человѣка, она сама возвратила ему свободу, которую онъ сперва не принялъ, но потомъ принялъ-таки. Разъ разочаровавшись такимъ образомъ, она уже навсегда покончила съ «главнымъ назначеніемъ» въ жизни. Она отвергаетъ любовь другого человѣка, котораго уважаетъ, отвергаетъ и новое предложеніе того самого человѣка, который ей однажды измѣнилъ. Въ какую-то сокровенную записную тетрадку она заноситъ свое имя съ надписью «старая дѣва», и можно поручиться, что это рѣшеніе неизмѣнится потому именно, что оно основано на сознательномъ убѣжденіи, которое выработалось долгими думами и немалою горечью.

Поговоривъ объ особенностяхъ женскаго воспитанія въ Англіи, и о томъ главномъ направленіи его, которое обще Англіи съ континентомъ, представимъ теперь двѣ интересныя по анализу картины брачной жизни.

II.

Въ одномъ изъ новѣйшихъ романовъ^[20] Троллопъ, можно сказать, въ первый разъ отступилъ отъ своей естественности и сдержанности и создалъ типъ, хотя въ сущности и возможный, но, во всякомъ случаѣ, преувеличенный, человѣка, который расходится со своей женой изъ-за пустяковъ, и продолжая любитъ ее, не хочетъ сдѣлать ни шагу ей на встрѣчу, а между тѣмъ такъ страдаетъ въ этомъ положеніи, что, наконецъ, чахнетъ и умираетъ. Правда, Троллопъ старается «спасти» возможность такого типа, возбуждая въ умѣ читателя подозрѣніе, въ своемъ ли умѣ г. Тревиліанъ — герой этого романа, и такъ и не разрѣшая этого вопроса. Но этотъ пріемъ, въ дѣйствительности, не спасаетъ ничего, ибо одно изъ двухъ: или Тревиліанъ — въ здравомъ умѣ, въ такомъ случаѣ упорство его до конца невозможно; или въ умѣ его есть-таки доля помѣшательства — но въ такомъ случаѣ анализъ подобнаго типа выходитъ изъ рамокъ романа, и можетъ представить только медицинскій интересъ — если только анализъ этотъ сдѣланъ надъ живымъ примѣромъ, а не надъ произвольнымъ типомъ. Два послѣдніе романа Троллопа были встрѣчены англійскою критикою неблагопріятно. О «Vicar of Bullhampton» мы читаемъ въ «Times», что «этотъ романъ ничего не придастъ къ репутаціи А. Троллопа», но между тѣмъ «Urnes» даетъ тутъ же подробное изложеніе этого романа, въ статьѣ, которая по объему равна брошюрѣ. О романѣ «Не knew he was right» мы читаемъ въ «Westminster Review», что онъ неправдоподобенъ, и что типы его слабы. Изъ той же статьи мы, между прочимъ, узнаемъ, что одно лицо и въ этомъ романѣ, именно старушка миссъ Стэнбэри свопирована съ живой личности. Но критика въ Англіи, какъ и вездѣ, дѣлаетъ оцѣнку новыхъ произведеній писателей давно извѣстныхъ гораздо строже, чѣмъ произведеній новыхъ писателей, и не будь этотъ романъ подписанъ А. Троллопомъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, что критика обратила бы вниманіе на «замѣчательный талантъ выказываемый авторомъ, несмотря на нѣкоторую долю преувеличенія». Таковъ, несомнѣнно, былъ бы отзывъ, такъ какъ такіе, и даже болѣе благопріятные отзывы мы читали въ англійскихъ журналахъ о произведеніяхъ, совершенно пустыхъ въ сравненіи и съ этимъ романомъ.

Можно даже сказать, что начало превосходно и принадлежитъ къ лучшимъ вещамъ Троллопа. Что касается того типа, который представляетъ миссъ Стэнбэри, то въ этомъ отношеніи отзывъ названнаго выше журнала нельзя не признать несправедливымъ. Сравненіе съ живою личностью могутъ сдѣлать только тѣ, кто зналъ миссъ Стэнбэри, но взятое само по себѣ литературное изображеніе этого типа очень удачно, и сдѣлана именно сильною, искусною рукой.

Конецъ романа слабъ потому, что упорство Тревиліана до самой смерти неправдоподобно. Но, до нѣкотораго времени, такое упорство очень правдоподобно и вотъ почему начало очень хорошо. Оно посвящено искусному, тонкому разъясненію, посредствомъ мелочныхъ фактовъ, развивающихся мало-по-малу въ факты крупные, — той истины, что брачный союзъ не допускаетъ дѣйствительнаго равенства воли супруговъ. Это, конечно, старая истина, и грубые законы, и грубые люди отлично поняли, что бракъ основанъ на господствѣ. Но дѣло не въ томъ, что бракъ можетъ или долженъ быть господствомъ одной стороны, а въ томъ, возможно ли, чтобы при наилучшихъ условіяхъ, если въ бракъ вступаютъ люди умственно развитые, съ наилучшими наклонностями, со взаимнымъ уваженіемъ, даже съ намѣреніемъ именно устранить между собой всякій вопросъ о личномъ преобладаніи, съ намѣреніемъ каждой стороны вестъ себя вполнѣ «конституціонно», ограничить свою власть чужою волею, съ наилучшимъ желаніемъ уступать другому всегда, когда тотъ въ самомъ дѣлѣ правъ — возможно ли, говоримъ, и при такихъ условіяхъ истинное осуществленіе такого полнаго равенства, такого «искренняго конституціонализма» и «сердечнаго согласія»? Вотъ этотъ-то вопросъ весьма обстоятельно и логично разработанъ въ романѣ Троллопа. Слишкомъ ясно, что въ жизни онъ кончиться такъ не могъ, какъ онъ кончается. Въ жизни одна изъ сторонъ непремѣнно уступила бы; та сторона, которая слабѣе, или болѣе глубоко привязана — непремѣнно уступила бы, не допустивъ трагическаго конца. Но этотъ фактъ уступки, вынужденной, недобровольной, и былъ бы фактомъ дѣйствительнаго покоренія и затѣмъ въ жизни, по всей вѣроятности, и навсегда, сломилъ бы волю одной изъ сторонъ, той, которая не выдержала борьбы до конца.

Что Троллопъ не допустилъ такой уступки и тѣмъ самымъ удалился отъ житейской правдоподобности — это правда. Но съ точки зрѣнія мысли, онъ поступилъ вполнѣ логично: онъ предоставилъ дѣйствію свободный путь впередъ отъ точки исхода и показалъ, что выхода тутъ нѣтъ. Неправдоподобность его развязки есть та невозможная величина которою въ алгебрѣ разрѣшается неразрѣшимое уравненіе. Одна изъ величинъ этого уравненія должна быть, въ сущности, помножена на нуль. И вотъ, другая величина и оказывается безусловною, безконечною.

Люисъ Тревиліанъ былъ богатый, молодой, высокообразованный джентльменъ, весьма серьезный, несмотря на молодость, и всѣми уважаемый. Изъ своей университетской коллегіи онъ вышелъ девятымъ и могъ получить стипендію члена этой коллегіи, но, будучи богатъ, отказался отъ нея, въ пользу другого. Онъ могъ бы быть и въ парламентѣ, но самъ считалъ себя еще слишкомъ молодымъ для этого. Однимъ словомъ, онъ былъ крайне благоразумный, отличный во всѣхъ отношеніяхъ молодой джентльменъ. Англійскіе писатели всегда озабочиваются аккуратно ознакомить читателя съ средствами своихъ героевъ, то-есть финансовымъ ихъ положеніемъ, точно также, какъ они, среди описанія разныхъ возвышенныхъ радостей и горестей, никогда не упускаютъ изъ виду, гдѣ и какъ завтракали, обѣдали и ужинали герои тѣхъ горестей и радостей. И это пріемъ очень хорошій; положеніе человѣка весьма существенно зависитъ отъ «какой-нибудь» лишней тысячи фунтовъ, а слѣдить за движеніями его души легче, когда видишь, какъ они отражаются на его завтракѣ и обѣдѣ, и на числѣ рюмокъ послѣобѣденнаго бордо. Тоже и о Люисѣ Тревиліанѣ мы аккуратно узнаемъ, что онъ получалъ ежегоднаго дохода 3.000 фунтовъ со своего капитала. Къ этому необходимо прибавить, что онъ былъ очень красивъ, не безъ успѣха работалъ въ журналахъ и даже напечаталъ томъ стихотвореній.

Тревиліанъ, въ ожиданіи зрѣлости, достаточной, по его мнѣнію, для вступленія въ палату общинъ, путешествовалъ, путешествовалъ такъ, какъ дѣлаютъ это англичане, которымъ и Швейцарія и Италія кажутся какъ будто окрестность Лондона, и которые считаютъ долгомъ, по меньшей мѣрѣ, побывать въ Малой Азіи, подняться немножко вверхъ по Нилу, и «переѣхать воду», т.-е. посѣтить Соединенные Штаты. Но Люисъ Тревиліанъ не ограничился и этой программою, а попалъ на какіе-то «Мандаринскіе острова». Губернаторомъ Мандаринскихъ острововъ — англійской колоніи — сэръ Мэрмадюкъ Роули. Сэръ Мэрмадюкъ тоже имѣлъ доходу 3,000 фунтовъ въ годъ, ровно столько, какъ Тревиліанъ, но положеніе его было совсѣмъ иное. Этотъ доходъ былъ только жалованье, изъ котораго онъ ничего отложить на сторону не могъ, во-первыхъ потому, что былъ губернаторъ, хотя и Мандаринскихъ только острововъ, но все-таки губернаторъ, обязанный широкимъ гостепріимствомъ; во-вторыхъ, еще потому, что у него было восемь дочерей.

И вотъ, когда случилось такъ, что Люисъ Тревиліанъ влюбился въ дочь Роули — Эмили, то это было сочтено истиннымъ благополучіемъ для нея, да и для всего семейства. Эмили полюбила Тревиліана и онъ сдѣлалъ предложеніе. Сэръ Мэрмадюкъ предварилъ его: «у меня ни полкопѣйки нѣтъ за нею», но Тревиліанъ отвѣчалъ: «мое убѣжденіе такое, что не слѣдуетъ приданаго; мнѣ кажется, мужъ чувствуетъ себя ловче безъ приданаго, и самая привязанность его, въ такомъ случаѣ, бываетъ прочнѣе». Прекрасныя убѣжденія, вполнѣ достойныя такого, во всѣхъ отношеніяхъ, совершеннаго джентльмена, какъ Тревиліанъ; вдобавокъ и «какъ будто этого еще недоставало» — онъ предложилъ оставить ему съ женою, въ Англіи, и одну изъ ея сестеръ, Нору Роули. Однимъ словомъ, превзошелъ даже тѣ ожиданія, которыхъ никто не имѣлъ.

Влюбленные супруги повѣнчавшись въ Лондонѣ, въ присутствіи родителей и поселились въ небольшой, хорошенькой квартирѣ въ Корзон-Стритѣ. Все пошло благополучно, и продолжалось благополучно около двухъ лѣтъ. У Тревиліановъ родился сынъ, которому дали имя отца, Люисъ. Они жили въ Лондонѣ, а лѣто провели на берегу моря, по обычаю достаточныхъ городскихъ жителей. Замѣтимъ однако, что въ то самое время, когда Тревиліанъ и его невѣста еще только-что получили согласіе родителей ея, на Мандаринскихъ островахъ, и когда эти родителя восхищались счастьемъ своей дочери, леди Роули сказала мимоходомъ мужу, что Тревиліанъ вообще любитъ, «чтобы все шло по его нраву».

— Такъ чтожь, возразилъ сэръ Мэрмадюкъ — его нравъ такой прекрасный, у него столько благоразумія, онъ будетъ отличнымъ руководителемъ для обѣихъ дочекъ.

— Да, проговорила леди Роули, — но Эмили тоже любитъ, чтобы все дѣлалось по ея нраву.

Еслибы авторъ представилъ намъ типы двухъ супруговъ, которые не могутъ ужиться потому, что ихъ характеры совершенно несходны, то это обстоятельство усложнило бы смыслъ изображенной имъ драмы. Еслибы онъ изобразилъ намъ разладъ между супругами, происходящій вслѣдствіе явнаго и несомнѣннаго проступка одной стороны, или вслѣдствіе нелюбви одного супруга къ другому, или вслѣдствіе охлажденія одного изъ нихъ къ другому — то каждое изъ такихъ данныхъ ослабляло бы смыслъ всей драмы, усложняя его обстоятельствомъ побочнымъ и случайнымъ. Вотъ, замѣтимъ мимоходомъ, слабости въ логическомъ отношеніи большинства тѣхъ романовъ Жоржа Санда, которые посвящены анализу брака. Она именно всегда строитъ свою драму на одномъ изъ перечисленныхъ сейчасъ обстоятельствъ, на какой-либо случайной страсти, или холодности, или винѣ. Поэтому, ея выводы и могутъ быть устраняемы побочными и случайными вопросами, отдѣльными для каждаго даннаго случая. Напримѣръ — что-жъ хорошаго можно ждать отъ брака по принужденію? или — зачѣмъ же она выходила за старика? или — развѣ любовь можетъ быть вѣчно страстною? или — развѣ въ проступкѣ виноватъ бракъ, а не самъ проступокъ?

Но у Троллопа дѣло обставлено совсѣмъ иначе, и случайнаго, побочнаго тутъ ничего нѣтъ. У него супруги не могутъ ужиться не потому, что не любятъ другъ друга, или пылаютъ преступной страстью, или упрямствуютъ просто по капризности своего характера. Нѣтъ, каждый изъ нихъ, съ своей точки зрѣнія, совершенно правъ и постоянно правъ. М-ръ Тревиліанъ «зналъ, что онъ правъ»; такъ и называется романъ. И точно также онъ могъ называться: «она знала, что она права». Они оба и любили другъ друга, а не могли ужиться потому именно, что, будучи оба совершенно правы, не хотѣли сдѣлать уступки тому, что имъ казалось неправымъ, несправедливымъ, неблагоразумнымъ. Ни одинъ изъ нихъ не хотѣлъ сдѣлать уступки на счетъ своего достоинства и своего полнаго убѣжденія. И — они разошлись. А если читатель скажетъ, что оба они все-таки неправы потому, что каждый изъ нихъ долженъ былъ скорѣе согласиться на всѣ уступки, чѣмъ довести дѣло до трагическаго конца, то читатель тѣмъ признаетъ, что равенство воли въ бракѣ невозможно, при самыхъ лучшихъ условіяхъ; что бракъ и держится именно фактомъ слабости на одной сторонѣ, и фактомъ силы на другой — и что любовь никакъ этого не исключаетъ, ибо есть и любящее рабство, и любящій деспотизмъ,

Сила разсказа Троллопа въ томъ и состоитъ, что изъ него иного вывода сдѣлать нельзя. И сила этого вывода еще увеличивается тѣмъ обстоятельствомъ, что самъ авторъ ничѣмъ необнаруживаетъ предвзятаго намѣренія провесть такую мысль. Очень можетъ быть даже, что Троллопъ и не имѣлъ такого намѣренія; что и здѣсь, какъ всегда, онъ нисколько не тенденціозезъ. Быть можетъ, онъ просто, какъ художникъ, схватилъ живыя черты, и какъ искусный анализаторъ, логически развилъ до конца, не спрашивая себя, что изъ этого выйдетъ. А вышло несомнѣнно то именно, на что мы сейчасъ указали.

Въ то время, когда сэръ Мэрмадюкъ Роули и леди Роули пріѣзжали въ Англію, по случаю свадьбы дочери, къ нимъ въ домъ являлся старинный другъ самого Роули — полковникъ Осборнъ. Полковникъ Осборнъ былъ не моложе, чѣмъ сэръ Мэрмадюкъ, которому было лѣтъ пятьдесятъ, пожалуй былъ даже старѣе его, но полковникъ принадлежалъ къ категоріи ci-devant молодыхъ людей, вѣчно играющихъ роль молодыхъ людей. Полковникъ Осборнъ былъ — старый франтъ; разумѣется, холостякъ. Саму Эмили полковникъ Осборнъ видалъ еще лѣтъ двадцать тому назадъ, когда она еще не умѣла ходить. Однимъ словомъ, старый другъ дома. Но, по характеру своему и репутаціи, онъ вовсе не соотвѣтствовалъ тому типу «стараго друга папаши», который даритъ дѣтямъ серебряные и золотые стаканчики на новый годъ.

Послѣ того, какъ Тревиліанъ года два счастливо прожилъ съ женою и свояченицею, полковникъ Осборнъ вдругъ какъ-то сталъ бывать у нихъ очень часто. Тревиліанъ, который его не уважалъ, высказалъ недовольство такими учащенными визитами. Недовольство это показалось женѣ его совершенно неблагоразумнымъ и даже смѣшнымъ. Чтожъ онъ, подозрѣвать ее что-ли вздумалъ? Да еще по поводу кого же — старика Осборна, который старше ея отца, который зналъ ее ребенкомъ! Неужели можно было оскорбить почтеннаго стараго друга родителей, отказавъ ему отъ дому, за то только, что мужу пришелъ въ голову нелѣпый капризъ? Нѣтъ, говорила Эмили сестрѣ, «если онъ хочетъ этого — пусть прямо прикажетъ, а я сдѣлать не могу, не могу признать справедливымъ такую волю и не могу притворяться и показывать ему видъ, что признаю благоразумнымъ то, что есть пустой капризъ». Сестра совѣтовала все-таки подчиниться волѣ мужа на томъ собственно основаніи, что «такъ будетъ гораздо лучше». Но это было бы слишкомъ нелѣпо; наконецъ, этого нельзя было и требовать: пусть прямо прикажетъ — тогда будетъ ясно, что онъ смотритъ на жену какъ на рабу, и его приказаніе, конечно, будетъ исполнено. Но въ душѣ признать его^: правымъ — это было невозможно, этого нельзя было и требовать.

Между тѣмъ, Тревиліанъ, съ своей точки зрѣнія, тоже былъ правъ. Онъ зналъ о полковникѣ Осборнѣ то, чего не знала его жена. Онъ зналъ, что этотъ старый франтъ имѣетъ старую репутацію «обольстителя», что онъ былъ виною уже не одной домашней исторіи, что онъ постоянно ухаживалъ за замужними женщинами, что именно для поддержанія своей репутаціи молодого ловеласа, онъ считалъ нужнымъ продолжать такой образъ дѣйствій и нисколько не бояться притомъ огласки. Все это Тревиліанъ очень хорошо зналъ, а потому не только считалъ себя вправѣ не принимать въ свой домъ человѣка, котораго не уважалъ, но видѣлъ себя положительно обязаннымъ отклонить всякую интимность полковника Осборна съ его, Тревиліана, домомъ.

Отчего же онъ не объяснилъ этого откровенно женѣ? Понятно, что онъ не скоро мотъ рѣшиться на подобное объясненіе. Предварить жену, которую онъ любилъ, которую онъ держалъ въ высокомъ уваженіи, о грозящей ей опасности — ему, разумѣется, было непріятно. Ему непріятно было сопоставлять даже въ мысли имя своей жены съ именемъ и репутаціею Осборна. Столь же непріятно ему было выступать какъ будто съ ревностью относительно такого недостойнаго, пустого и смѣшного влюбчиваго старика, какъ будто онъ видѣлъ въ немъ возможнаго соперника. Все это было крайне непріятно, но, наконецъ, Тревиліанъ все-таки рѣшился на такое откровенное объясненіе и остерегъ жену на счетъ репутаціи, прежнихъ подвиговъ и нынѣшнихъ замашекъ полковника Осборна.

И чтоже — жена его, конечно, ничему этому не повѣрила, опасности никакой не увидала, а напротивъ, усмотрѣла во всей этой выходкѣ только досаду Тревиліана, неуваженіе въ себѣ лично и общую манеру мужчинъ считать женщинъ неспособными судить объ общественныхъ условіяхъ. Особой щепетильности англійскихъ общественныхъ условій она не знала, потому что воспитывалась на Мандаринскихъ островахъ. Полковника Осборна она съ дѣтства привыкла считать другомъ своего отца, стало быть человѣкомъ заслуживающимъ уваженія. Она знала его двадцать лѣтъ, а мужъ едва былъ съ нимъ знакомъ. О подвигахъ его она ничего не знала сама потому, что очень рѣдко бывала въ томъ обществѣ, въ которомъ онъ жилъ. Ей было ясно, что мужъ просто ухватился за нелѣпыя сплетни по антипатіи къ Осборну, и въ повтореніи имъ этихъ сплетенъ ей — она увидѣла недостатокъ уваженія мужа къ ней, и недостатокъ уваженія его къ самому себѣ.

Да, она была совершенно права, съ своей точки зрѣнія. Она и не могла судить иначе. Сопоставленіе такихъ понятій, какъ ревность мужа, долговременная дружба старика Осборна, котораго она знала двадцать лѣтъ, который видѣлъ ее ребенкомъ, любовь мужа и въ тоже время выступленіе съ капризами, деспотическою волею — такое сопоставленіе не могло не казаться ей рядомъ противорѣчій, невозможностей.

Но Тревиліанъ тоже былъ правъ. Правда, полковникъ Осборнъ былъ лѣтами не моложе сэра Мэрмадюка Роули; правда, что Осборнъ видѣлъ Эмили ребенкомъ, и она знала его двадцать лѣтъ. Но все это было справедливо только по буквѣ, а не по смыслу. Сэръ Мэрмадюкъ Роули, на шестомъ десяткѣ лѣтъ жизни, былъ растолстѣвшій, добродушный отецъ семейства и домосѣдъ. Всѣ затѣи молодости давно вышли изъ его головы. Онъ думалъ только о своихъ восьми дочеряхъ, о своей женѣ, да еще — о своемъ обѣдѣ. Онъ, вѣроятно, задумывался иногда и надъ тѣмъ, что ничего не успѣлъ отложить на черный день, что подъ старость онъ имѣлъ въ виду одно жалованье, пока правительство держало его на службѣ.

Полковникъ же Осборнъ, хотя и старше его нѣсколькими годами, былъ человѣкъ совсѣмъ иного рода. Онъ, какъ уже сказано, не былъ женатъ и никакихъ заботъ не имѣлъ, кромѣ заботъ члена парламента. Онъ очень хорошо «сохранился», очень хорошо одѣвался, ежедневно отправлялся въ Гайдъ-паркъ верхомъ на отличной лошади, съ грумомъ, тоже на отличной лошади. У него въ имѣніи былъ хорошій конскій заводъ, и самъ онъ славился и теперь охотою верхомъ. Однимъ словомъ, онъ былъ франтъ, со всѣми претензіями франтовства, считалъ себя молодымъ, хотѣлъ казаться и казался молодымъ, былъ высокій, худощавый, красивый мужчина, съ тою «опасною» репутаціей, о которой уже упомянуто. Эмили онъ видалъ ребенкомъ, но за то вовсе не видалъ ея съ тѣхъ поръ, и познакомился съ нею, когда она уже была невѣста, и продолжалъ это знакомство потому именно, что она была хорошенькая женщина. Она знала его уже двадцать лѣтъ, но еще вѣрнѣе можно было сказать, что она его двадцать лѣтъ не знала, а ей и теперь было всего двадцать два года.

Въ сценѣ объясненія съ женою относительно увеличившейся интимности этого «стараго друга», у Тревиліана, когда его доказательства были встрѣчены недовѣріемъ и самая мысль его признана нелѣпою, вырвалось одно, довольно рѣзкое слово, сказанное или въ сердцахъ, противъ воли, какъ то бываетъ при разставаньи, послѣ жаркаго спора. Какъ только онъ сошелъ въ нижній этажъ, въ свой кабинетъ, онъ тотчасъ созналъ, что это слово, сказанное сгоряча, было совершенно лишнее, и что оно должно было оскорбить его жену. Онъ былъ почти готовъ пойти опять на верхъ и просить у Эмили извиненія. Онъ и сдѣлалъ бы это, еслибы извиненіе его не было принято какъ сознаніе въ томъ, что онъ былъ неправъ вообще, во всемъ этомъ дѣлѣ. Эта мысль и задерживала его. Прохаживаясь взадъ и впередъ по кабинету, онъ, соображая, что у жены его характеръ не уступалъ въ твердости его собственному характеру, приходилъ къ ясному заключенію, что жена не помирится съ нимъ, если онъ не возьметъ своего слова назадъ. Но какъ взять назадъ одно слово, оговоривъ справедливость всего остального, и могло ли это повесть къ примиренію? Наконецъ, онъ все-таки рѣшился просить у нея прощенія, но только не теперь, не сейчасъ, а тогда, когда представится какой-нибудь удобный случай. Напримѣръ, онъ могъ сдѣлать это тогда, когда пошелъ бы наверхъ, чтобы одѣваться къ обѣду. Въ этотъ день они приглашены были къ обѣду у графини Мильборо, старушки-вдовы, весьма почтенной и доброй, бывшей другомъ всего семейства Тревиліановъ, еще съ его дѣтства. Эмили немножко, не то что побаивалась, но стѣснялась, въѣзжая въ домъ этой старушки, окруженной въ обществѣ высокимъ почетомъ. Тревиліанъ разсчитывалъ на то, что досада его жены будетъ нѣсколько устранена этимъ чувствомъ робости, во время одѣванья въ выѣзду, и рѣшился тогда-то именно зайти въ ней, и сказать, что онъ никакъ не хотѣлъ ея обидѣть, и что предостереженіе его не имѣло ничего общаго съ малѣйшимъ какимъ-либо сомнѣніемъ или опасеніемъ насчетъ приличности собственнаго ея поведенія.

Между тѣмъ въ столовой поданъ былъ завтракъ. Тревиліанъ самъ никогда не завтракалъ, но иногда приходилъ къ завтраку и, для компаніи, съѣдалъ сухарь. Въ настоящемъ положеніи онъ могъ пойти въ столовую, могъ и не пойти, такъ какъ и то, и другое, не представляло бы ничего выходящаго изъ обыкновеній. Хорошо было бы, еслибы онъ пошелъ, но, при настоящемъ положеніи дѣлъ, явиться въ столовую ему было какъ-то неловко, и естественно, что онъ этого не сдѣлалъ. Когда же завтракъ кончился, и дамы опять пошли въ себѣ, наверхъ, онъ началъ думать о томъ, пріѣдетъ ли Осборнъ сегодня, и если пріѣдетъ, то будетъ ли принятъ его женою. Потомъ, онъ сѣлъ въ письменному столу и попробовалъ заняться статьею, которую онъ писалъ и для одного журнала; на мысль о визитѣ Осборна не оставляли его уже ни на минуту. Пятьдесятъ разъ онъ божился самъ себѣ, что то, что онъ чувствуетъ, не есть ревность, что всякое подобное чувство въ немъ было бы непростительнымъ оскорбленіемъ его жены. Но, между тѣмъ, онъ очень ясно чувствовалъ также, что былъ бы весьма радъ, еслибы хоть собственно въ этотъ день жена его не приняла Осборна. Просить у жены прощенія онъ рѣшился во всякомъ случаѣ: приметъ ли она Осборна или нѣтъ. Но, казалось ему, еслибы она не приняла, и тѣмъ выказала наклонность сообразоваться съ его желаніемъ, хотя бы въ этотъ только день, то ему было бы легче просить прощенія, и онъ съумѣлъ бы вложить въ свои слова болѣе нѣжности, болѣе выказать искреннюю свою привязанность.

— Не сказать ли слово Ричарду? — шепнула Нора сестрѣ, когда онѣ поднимались по лѣстницѣ, послѣ завтрака, Ричардъ былъ слуга, которому пришлось бы сказать, что — нѣтъ дома.

— Я не намѣрена, отвѣчала м-ссъ Тревиліанъ.

— Не могу ли я сказать?

— Конечно нѣтъ, Нора. Я бы чувствовала, что унижаю себя, еслибы допустила, чтобы вещи, сказанныя мнѣ такимъ образомъ, сколько-нибудь на меня подѣйствовали.

— Эмили, мнѣ кажется — вы неправы. Право, мнѣ кажется такъ.

— Согласитесь, что я лучше знаю, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать въ моемъ домѣ и по отношенію къ моему мужу.

— О, конечно.

— Пусть онъ дастъ мнѣ приказаніе; приказаніе я исполню. Исполнила бы и простое желаніе, еслибы онъ выразилъ его иначе. Но когда онъ говоритъ, что ему «не хотѣлось бы», чтобы полковникъ Осборнъ бывалъ у насъ въ домѣ — что же это значитъ? И еслибы вы видали, какъ онъ это сказалъ, то думали бы точно также, какъ я. Это было просто грубое оскорбленіе, и — не въ первый разъ.

Во время этой рѣчи, глаза ея блистали огнемъ и щеки покрылись яркимъ румянцемъ гнѣва. Сестра видѣла, что она серьезно сердится. Въ эту минуту послышался ударъ молотка въ дверь, и обѣ сестры поняли, что это означало визитъ полковника Осборна. И Люисъ Тревиліанъ, сидя въ своей библіотекѣ, за своей статьей, тоже понялъ, чье прибытіе возвѣщалъ этотъ ударъ молотка.

Если читатель, желающій самъ стать судьею между Тревиліаномъ и его женою, обратится къ самому автору за болѣе полными справками насчетъ истинныхъ намѣреній полковника, за такими справками, какихъ авторъ не могъ предоставить своимъ героямъ, но можетъ предоставятъ своимъ читателямъ, — то и эти справки не измѣнятъ въ умѣ читателя того, въ сущности неудовлетворительнаго мнѣнія, что и миссисъ Тревиліанъ была права, и мистеръ Тревиліанъ былъ правъ.

Чтобы, вѣря въ безтенденціозность Троллопа, не заподозрили насъ самихъ въ тенденціозномъ изложеніи настоящаго дѣла, мы справку эту выпишемъ собственными словами Троллопа: «Читатель можетъ быть вполнѣ увѣренъ, что у полковника Осборна вовсе не было предвзятаго злонамѣреннаго плана, когда онъ позволялъ себѣ становиться въ интимность съ дочерью своего стараго друга. Въ природѣ его не было ничего „адскаго“. Онъ не имѣлъ обычая хвастаться своими побѣдами. Онъ не былъ хищнымъ волкомъ, рыщущимъ по свѣту, кого бы поглотить, съ твердой рѣшимостью непремѣнно поглотить все то, что ему встрѣтится. Но онъ любилъ то, что пріятно; а изъ всѣхъ пріятыхъ вещей, самою пріятною для него было общество хорошенькой, умной женщины. Въ настоящемъ же періодѣ его жизни, ни одна женщина не нравилась ему до такой степени, какъ хорошенькая миссисъ Тревиліанъ, и не казалась ему столь пріятно-умною, какъ она». Вотъ и все. Но изъ этой справки, разсматриваемой въ совокупности съ хорошо извѣстною репутаціею полковника Осборна явствуетъ, что хотя миссисъ Тревиліанъ была права, но и мистеръ Тревиліанъ былъ вполнѣ правъ.

Услыхавъ шаги Осборна по лѣстницѣ, Тревиліанъ поднялся со стула, какъ будто намѣреваясь послѣдовать за нимъ въ гостиную. И если бы онъ сдѣлалъ это, и успѣлъ не выказать никакой досады въ обращеніи съ этимъ человѣкомъ, то это могло открыть путь къ примиренію съ женою. Но дойдя до двери кабинета, и взявшись за ручку — онъ повернулся назадъ, говоря себѣ, что онъ не хочетъ позволить себѣ чего-либо похожаго на оскорбительную для жены ревность. А между тѣмъ, причиною этого отступленія было не это, а то, что онъ не чувствовалъ себя въ состояніи быть вѣжливымъ съ человѣкомъ, котораго ненавидѣлъ. Поэтому онъ опять сѣлъ за столъ, взялся за перо, и началъ долбить свой мозгъ, стараясь продолжать статью для журнала. Но въ умѣ его не оказывалось въ ту минуту ничего, кромѣ сознанія, что полковникъ Осборнъ — пошелъ наверхъ. Онъ оставилъ перо и сжалъ кулаки. Какое право имѣлъ тотъ человѣкъ вторгаться къ нему, непрошенный, и разрушать его счастіе? И жена его, воспитанная въ глуши, что могла она знать объ ухищреніяхъ этой великосвѣтской змѣи, и ея коварныхъ намѣреніяхъ? Онъ вспомнилъ примѣръ, какъ одну молодую даму мужъ увезъ въ Неаполь, чтобы спасти ее отъ Осборна. Неужели дошло до того, что и ему, Тревиліану, необходимо спасать въ Неаполь свою, любимую жену отъ сѣтей такой презрѣнной твари? Самая мысль о бѣгствѣ передъ такимъ гадомъ была глубокоязвительна. Да еслибы онъ и рѣшился поступить такъ, то еще согласится ли жена? Нѣтъ, она не захочетъ понять причину, недопуститъ, что на это есть основаніе, что благоразуміе требуетъ этого.

А между тѣмъ, полковникъ Осборнъ сидѣлъ наверху. Сидѣлъ онъ уже давно и повидимому не собирался уходить. При этой мысли, Тревиліанъ почти пришелъ къ тому убѣжденію, что его долгъ поступить въ этомъ дѣлѣ напрямки. Извѣстно, что значитъ, когда мужъ говоритъ себѣ, что онъ долженъ поступить съ женою напрямки.

Думая такъ, Тревиліанъ пришелъ къ заключенію, что не только не слѣдуетъ просить извиненія у жены за сказанныя имъ рѣзкія слова, но что полезно даже повторить ихъ еще нѣсколько внушительнѣе. Онъ предвидѣлъ, что она приметъ ихъ съ гнѣвомъ и что за этимъ гнѣвомъ послѣдуетъ періодъ молчаливаго негодованія, еще гораздо болѣе несноснаго, чѣмъ цѣлые потоки гнѣвныхъ словъ. Но неужели же онъ, мужчина, могъ не исполнить своей обязанности изъ одного страха передъ гнѣвомъ жены? Нѣтъ, не просить прощенія, а еще разъ напомнить ей слѣдовало, что для счастья ихъ обоихъ необходимо прекратить всякую интимность съ полковникомъ Осборномъ. Это рѣшеніе образовалось въ умѣ его вполнѣ естественно подъ вліяніемъ продолжительности визита Осборна; чѣмъ дольше тотъ сидѣлъ, тѣмъ горче и мрачнѣе становились мысли Тревиліана, тѣмъ болѣе, что онъ слыхалъ, какъ къ Норѣ пріѣхала знакомая дама, которая вызвала ее изъ гостиной, такъ что жена его сидѣла съ полковникомъ Осборномъ почти все время одна.

О чемъ же говорили въ это время они? Содержаніе ихъ бесѣды было не только невинно, но даже до нѣкоторой степени добродѣтельно. Осборнъ былъ избранъ членомъ парламентской коммиссіи, которой было поручено пересмотрѣть систему колоніальнаго управленія. Для этого, коммиссіи необходимо было призвать, для личныхъ объясненіи, по меньшей мѣрѣ двухъ губернаторовъ колоній. А такъ какъ Осборнъ былъ въ связяхъ съ министромъ колоній, то отъ него зависѣло, чтобы въ числѣ этихъ двухъ губернаторовъ былъ вызванъ въ Англію губернаторъ Мандаринскихъ острововъ. Вотъ этотъ-то проектъ Осборнъ и сообщалъ женѣ Тревиліана. Этотъ проектъ открывалъ совершенно неожиданную возможность пріѣзда въ Англію отца ея и матери. Безъ него они не имѣли бы еще долгое время возможности даже и помышлять о пріѣздѣ въ метрополію, какъ потому, что сэръ Мэрмадювъ всего года два бралъ отпускъ туда, такъ и потому, что средства ихъ не позволяли имъ повторить такое путешествіе. Совсѣмъ иное дѣло быть вызвану въ Англію по казенной надобности: тутъ не надо просить отпуска, и всѣ издержки оплачиваются казною, включая даже расходы на извозчиковъ въ Лондонѣ «по дѣламъ службы». Вотъ какой добродѣтельный проектъ возымѣлъ полковникъ Осборнъ и сообщалъ своей собесѣдницѣ, которая, разумѣется, пришла въ восхищеніе.

Можно конечно сказать, что сэръ Мэрмадюкъ Роули вовсе не былъ губернаторъ особенно способный научить парламентъ чему-либо путному, и что, указывая министру на него, членъ парламента Осборнъ желалъ собственно оказать услугу хорошенькой женщинѣ, которой онъ былъ другомъ. Но можно также сказать, что такъ какъ другой губернаторъ, котораго при этомъ предполагалось вызвать, считался орломъ, былъ администраторъ, что называется «перваго сорта», то, чтобы избѣгнуть односторонности, небезполезно было придать ему въ товарищи администратора «второго сорта», какъ сэръ Мэрмадюкъ, особливо съ его опытностью. Такъ что, въ настоящемъ случаѣ, полковникъ Осборнъ, предлагая проектъ самъ по себѣ добродѣтельный, въ тоже время оставался безупреченъ и въ своемъ качествѣ одного изъ законодателей своего отечества.

Объ одномъ онъ серьезно просилъ свою «дорогую Эмили». Какъ старый другъ родителей ея, Осборнъ считалъ себя вправѣ называть м-ссъ Тревиліанъ крестнымъ именемъ; прилагательное же «дорогая» было имъ употреблено по отношенію въ ней нѣсколько разъ также въ присутствіи ея отца и матери — безъ всякаго съ ихъ или съ ея стороны возраженія. Затѣмъ, онъ такъ и продолжалъ обращаться къ ней, какъ бы къ «дорогой Эмили», — за исключеніемъ впрочемъ тѣхъ случаевъ, когда присутствовалъ ея мужъ, который, какъ зараженный педантизмомъ, могъ бы обидѣться этой невинной вольностью. Объ одномъ Осборнъ серьезно просилъ «свою дорогую Эмили» — не говорить ни слова о проектѣ его относительно ея отца — мужу. М-ссъ Тревиліанъ очень хорошо понимала неловкость такихъ вещей, какъ обращеніе къ ней посторонняго человѣка съ выраженіемъ «моя дорогая Эмили», и въ особенности — совмѣстнаго сокрытія ими чего-либо отъ мужа, но она ничего не могла, въ обоихъ случаяхъ. Относительно «дорогой Эмили», ей крайне хотѣлось какъ-нибудь высказать Осборну, что такое обращеніе съ ней слишкомъ фамильярно и потому неумѣстно. Но какъ высказать нѣчто подобное — не мальчику, а человѣку солидному, въ положеніи Осборна? Имѣть общую съ нимъ тайму отъ мужа ей также очень не хотѣлось; но Осборнъ положительно потребовалъ этого. «Если объ этомъ узнаетъ кто-нибудь, если объ этомъ хоть слово будетъ сказано въ одномъ изъ клубомъ — убѣждалъ онъ ее — то я, какъ членъ коммиссіи, буду поставленъ въ положеніе крайне-непріятное. Это тотчасъ назовутъ интригою и я долженъ буду отъ всего отречься». Нечего было дѣлать, и м-ссъ Тревиліанъ, которой страстно хотѣлось такъ неожиданно доставить отцу и матери средство побывать въ Лондонѣ, свидѣться съ нею и съ сестрою — дала обѣщаніе не говорить объ этомъ и мужу, чтобы какъ-нибудь, сохрани Богъ, не испортить всего дѣла.

Она была очень обрадована проектомъ Осборна, хотя въ бесѣду его съ нею, на этотъ разъ, какъ-то прокрались еще нѣкоторыя новыя неловкости. Такъ, напр., онъ сказалъ мимоходомъ, что «ни для кого иного въ свѣтѣ» онъ не сдѣлалъ бы того, что рѣшился сдѣлать для нея. Казалось, какъ будто Осборнъ сознавалъ, что въ этомъ дѣлѣ онъ приноситъ въ жертву свою гордость политическаго человѣка, приноситъ жертву весьма серьезную, которую онъ только въ состояніи перенесть изъ любви къ ней. Сверхъ того, при прощаніи, онъ, назвавъ ее опять дорогою Эмили, придалъ своему голосу нѣкоторый оттѣнокъ нѣжности, который почти уже показался ей совершенно лишнимъ. Но, конечно, все это можетъ быть ей только показалось такъ, да, и во всякомъ случаѣ, все это были пустяки.

Когда Осборнъ ушелъ, м-ссъ Тревиліанъ оставалась нѣкоторое время въ гостиной одна. Она знала, что мужъ ея все еще въ нижнемъ этажѣ, и прислушивалась нѣсколько минутъ, не придетъ ли онъ къ ней. И онъ, онъ тоже слыхалъ, какъ уходилъ полковникъ, и въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ не зналъ, идти ли сейчасъ къ женѣ или нѣтъ. Онъ считалъ себя человѣкомъ характера весьма твердаго, но, тѣмъ не менѣе, въ теченіи предшествовавшей четверти часа, умъ его колебался, то въ ту, то въ другую сторону, между двумя рѣшеніями: рѣшеніемъ поступить съ женою «напрямки» или же — просить-таки у нея извиненія и тѣмъ покончить ссору. Онъ сознавалъ, что лучше исполнитъ свой долгъ, если поступитъ «напрямки», это такъ. Но за то, въ сущности, гораздо пріятнѣе да и легче было бы извиниться. Въ одномъ онъ былъ положительно убѣжденъ, именно то, что такъ или иначе, но непремѣнно слѣдовало выпрововодить Осборна изъ дому, потому что жизнь — съ такими чувствами, пока жена его сидѣла вдвоемъ съ Осборномъ — была бы невыносима, невозможна. Очень можетъ быть, что тутъ и въ самомъ дѣлѣ не было ничего сколько-нибудь серьезнаго. Въ невинности своей жены, даже въ мысляхъ, а не только въ намѣреніяхъ ея, онъ былъ увѣренъ вполнѣ. Все дѣло въ томъ, что такъ идти далѣе не могло, что если на то пойдетъ, то онъ готовъ скорѣе послѣдовать примѣру того джентльмена, который увезъ свою жену отъ полковника Осборна въ Неаполь, иначе, всѣ его способности мышленія будутъ парализованы, онъ самъ не будетъ знать, что съ нимъ дѣлается, онъ станетъ негоднымъ ни на что. Съ этой рѣшимостью, онъ — не пошелъ на верхъ, а надѣлъ шляпу и вышелъ изъ дому.

А миссисъ Тревиліанъ, между тѣмъ, все еще оставалась одна въ гостиной, ожидая, не зайдетъ ли мужъ. Ей очень хотѣлось, чтобы онъ зашелъ, и она рѣшилась, несмотря на предшествовавшія свои рѣшенія, не поддаваться несправедливости, — рѣшилась теперь ухватиться за всякій, хотя бы самый легкій намекъ своего мужа въ смыслѣ извиненія. И это было естественно. Сознаніе, что ей не слѣдовало бы имѣть тайну отъ мужа, и воспоминаніе о нѣжности тона, который былъ принятъ Осборномъ при прощаніи съ нею, смягчали сердце ея по отношенію къ мужу. И еслибы Тревиліанъ пришелъ наверхъ въ эту минуту, то все могло поправиться. Но онъ не пришелъ. «Хочетъ дуться, ну такъ и пусть дуется», — сказала себѣ Эмили, узнавъ объ уходѣ мужа изъ дому.

Чтобы провесть время до обѣда, Тревиліанъ пошелъ на улицу Пэлл-Мэллъ, въ свой клубъ. Осборнъ также членомъ въ этомъ клубѣ. Первое, что услыхалъ Тревиліанъ въ клубѣ, былъ разговоръ двухъ членовъ о предполагаемомъ вызовѣ сэра Мэрмадюка Роули въ Англію, и объ участіи принимаемомъ въ этомъ дѣлѣ Осборномъ. Такъ-то самъ Осборнъ хранилъ молчаніе о томъ дѣлѣ, въ которомъ онъ такъ настойчиво требовалъ тайны отъ м-ссъ Тревиліанъ. Тревиліанъ, разумѣется, понялъ, что между ними происходитъ нѣчто такое, изъ чего онъ исключенъ или при чемъ онъ оставленъ въ сторонѣ. Онъ узнавалъ въ клубѣ то, чего не могъ узнать дома! Каково это было для супруга любящаго и проникнутаго взаимными обязанностями мужа и жены, святостью откровенности, отвращеніемъ ко всякому постороннему вмѣшательству между ними?

Возвратясь домой, Тревиліанъ прямо отправился къ женѣ, но она одѣвалась при помощи горничной, такъ что онъ не могъ говорить, и опять ушелъ, говоря себѣ, что Эмили нарочно не выпускаетъ изъ комнаты горничную, для того, чтобы объясненія не могло быть. Когда дамы собрались, они всѣ втроемъ отправились къ леди Мильборо, въ каретѣ. Тревиліанъ все время молчалъ, а сестры все время вели между собой разговоръ, но тонъ этого разговора былъ фальшивый, какой всегда бываетъ, когда говорятъ не для того, чтобы что-нибудь сказать, а для того собственно, чтобы избѣгнуть молчанія. Онѣ чувствовали, что разговоръ не достигалъ и этой цѣли, что принужденность его была очевидна.

Обѣдъ у леди Мильборо былъ скученъ, особенно для м-ссъ Тревиліанъ, которая не любила леди Мильборо, за то, что та раза два попробовала дать ей совѣты. Совѣты эти были самаго невиннаго свойства, напримѣръ, относительно пользы пить пиво въ нѣкоторомъ интересномъ періодѣ. Но вообще всякія наставленія и совѣты, даваемые замужней женщинѣ другою женщиною, которая принадлежитъ въ семьѣ или къ старымъ знакомымъ мужа, рѣдко имѣютъ успѣхъ, а по характеру Эмили, они не только успѣха не имѣли, но еще предрасположили ее противъ леди Мильборо.

Между тѣмъ, леди Мильборо сама очень не любила полковника Осборна, котораго она именно почитала какимъ-то «хищнымъ звѣремъ», рыщущимъ по свѣту, и случилось такъ, что именно въ этотъ день, отведя Тревиліана въ сторону, она сдѣлала ему нѣсколько вопросовъ насчетъ того, часто ли бываетъ у нихъ Осборнъ. Итакъ, убѣдился Тревиліанъ, не одинъ онъ, а и другіе начинаютъ уже замѣчать неумѣстную интимность Осборна въ его домѣ, и быть можетъ въ свѣтѣ скоро начнутъ шептаться по этому поводу, соединяя съ именемъ Осборна имя его жены. Эта мысль была невыносима. Тутъ же кто-то другой обратился уже прямо къ нему съ вопросомъ: правда ли, что тесть его ѣдетъ въ Англію? Итакъ, это дѣло было извѣстно всему городу, и сохранялось въ тайнѣ только отъ него.

Когда они ѣхали домой, онъ обратился съ вопросомъ къ женѣ:

— Скажите, Эмили, правда ли, что я слышу насчетъ пріѣзда вашего отца? Нѣсколько секундъ не было отвѣта. Можетъ вы, Нора, — продолжалъ онъ обращаясь въ свояченицѣ — скажете мнѣ, такъ какъ Эмили не хочетъ отвѣчать. Извѣстно вамъ, что вашъ отецъ пріѣдетъ?

— Да, нерѣшительно отвѣчала Нора.

— Почему же мнѣ не сказали объ этомъ?

— Это былъ секретъ, отвѣчала м-ссъ Тревиліанъ, вооружись смѣлостью.

— Секретъ — отъ меня? Между тѣмъ, всѣ уже знаютъ. И почему же это могло быть секретомъ?

— Потому, что полковникъ Осборнъ не желалъ, чтобы это стало извѣстно, отвѣчала Эмили.

— А какое можетъ быть дѣло полковнику Осборну въ чемъ-либо такомъ, что касается васъ и вашего отца, не подлежа моему свѣдѣнію? Я не хочу, чтобы вы имѣли какія-либо отношенія съ полковникомъ Осборномъ. Я не желаю, чтобы вы видѣлись съ полковникомъ Осборномъ, слышите?

— Слышу, Люисъ.

— Но намѣрены ли вы сообразоваться съ этимъ? Помните только, что я положительно приказываю вамъ не видаться съ полковникомъ Осборномъ. Вамъ можетъ быть неизвѣстно, что вы уже наносите себѣ ущербъ въ мнѣніи объ васъ людей, какъ о честной женщинѣ, и позорите меня вашей интимностью съ полковникомъ Осборномъ.

— Люисъ, какже можно! — вступилась Нора.

— Оставьте, пусть его выскажетъ все разомъ, возразила ея сестра.

— Я высказалъ все, что слѣдуетъ и теперь необходимо только, чтобы вы дали мнѣ торжественное обѣщаніе исполнить мою волю.

— Если вы высказали все, что имѣли сказать, то выслушайте же меня.

— Мнѣ нечего отъ васъ слушать, пока вы не дадите мнѣ обѣщанія, котораго я требую.

— Въ такомъ случаѣ, я, конечно, не дамъ вамъ его.

— Эмили, душа моя, — опять вмѣшалась Нора — сдѣлайте такъ, какъ онъ желаетъ.

— Она еще не знаетъ, — сказалъ Тревиліанъ, — что ее обязываетъ долгъ поступать такъ, какъ я желаю. И такъ какъ она упряма, и не хочетъ слушаться тѣхъ, кто лучше ея знаетъ, что женщинѣ позволительно и что нѣтъ — то дѣло и кончится тѣмъ, что она погубитъ себя и погубитъ мое счастье.

— Одно я знаю, — отвѣчала она, — что вы вашей безразсудной ревностью уже погубили мое счастье. Подумали ли вы, что должна я чувствовать, слыша такія слова отъ мужа? Если я заслуживаю, чтобы отъ меня требовали обѣщанія не видѣть кого бы то ни было, то значитъ я не заслуживаю быть чьею бы то ни было женою. Затѣмъ она предалась истерическому плачу, и въ такомъ положеніи, подъѣхавъ къ дому, убѣжала прямо наверхъ.

Послѣ этого м-ссъ Тревиліанъ отказалась видѣться съ мужемъ, если онъ не намѣренъ извиниться передъ нею, а мистеръ Тревиліанъ отказался видѣться съ женою, если она не намѣрена прежде всего дать ему требуемое обѣщаніе. И каждый былъ правъ по-своему. Онъ былъ убѣжденъ, что дѣло слишкомъ серьезно и что необходимо остановить жену на скользкомъ пути, во что бы то ни стало. А она была глубоко оскорблена. Такъ они и не видались.

На другой день Тревиліанъ, возвратившись домой, въ передобѣденное время, нашелъ у себя на столѣ конвертъ со своемъ именемъ, и узнавъ руку жены, обрадовался, думая, что онъ заключаетъ въ себѣ ея обѣщаніе. Онъ тотчасъ рѣшился выказать ей въ такомъ случаѣ всю свою привязанность и всю свою уступчивость. Но въ конвертѣ была только слѣдующая записка: «Дорогая Эмили, я только что возвратился изъ министерства колоній. Все устроено, и вызовъ сэру М. посланъ. Теперь, разумѣется, вы можете сказать объ этомъ Т. Вашъ Ф. О.». Записка эта была Осборна.

М-ссъ Тревиліанъ, хотя и отказывалась дать требуемое мужемъ обѣщаніе, считая это обидою, однако рѣшилась въ дѣйствительности исполнить его волю. Еслибы онъ запретилъ ей даже принимать письма отъ Осборна, она не вскрыла бы этого письма, а отправила бы его къ мужу непрочтеннымъ. Но въ его приказаніи ничего не было о письмахъ. Думая такъ, она прочла письмо и потомъ послала его внизъ съ Норою, чтобы не обратить вниманія прислуги. Въ самомъ этомъ дѣйствіи она видѣла такое заявленіе покорности, которое должно было показать мужу всю его несправедливость. Но вышло совсѣмъ не такъ.

Во-первыхъ, вскрывъ конвертъ, онъ тотчасъ почувствовалъ горькое разочарованіе, найдя вовсе не ея обѣщаніе, а нѣчто совсѣмъ иное. Во-вторыхъ, какое право имѣлъ этотъ человѣкъ называть его жену «дорогая Эмили»? Въ-третьихъ, она прочла письмо, стало быть прямо показывала, что намѣрена продолжать сношенія съ Осборномъ, и если послала письмо мужу, то только потому, что не намѣрена была скрывать своихъ дѣйствій. «Теперь вы можете сказать объ этомъ Т.», — каково было читать это позволеніе Осборна?

До сихъ поръ Тревиліанъ не думалъ о всемъ томъ, что онъ сдѣлалъ для своей жены. Теперь онъ сталъ припоминать себѣ, какъ онъ взялъ ее, бѣдную дѣвушку, изъ глуши, изъ другой, части свѣта, окружилъ ее довольствомъ, ввелъ ее въ общество, взялъ къ съ себѣ ея сестру, исполнялъ малѣйшія желанія своей жены, искренно любилъ ее, не имѣлъ никакого удовольствія, кромѣ удовольствія быть съ нею, не имѣлъ никакой дамы, которая бы называла его «дорогой Люисъ», и которою бы онъ не пожертвовалъ малѣйшей прихоти своей жены, наконецъ никогда же имѣлъ отъ нея рѣшительно никакихъ секретовъ. Честность, невинность своей жены онъ и теперь не думалъ заподозривать. Сохрани Богъ! Но ему было очевидно, что она недостаточно знаетъ свѣтъ, что она можетъ невинно компрометтировать себя, ему уже слышался возмутительный свѣтскій шепотъ… Не было никакого сомнѣнія, что онъ долженъ былъ исполнить долгъ, налагаемый на него именно любовью его къ женѣ. Онъ еще разъ рѣшился непремѣнно добиться онъ нея потребованнаго обѣщанія, объявивъ ей, если окажется нужное что иначе они не могутъ жить вмѣстѣ. Да и какъ, въ самомъ дѣлѣ, жить вмѣстѣ, какая оставалась возможность для отношеній мягкихъ, искреннихъ, если она въ глаза отказывалась исполнить первую волю, которую пришлось облечь въ приказаніе?

Подъ вліяніемъ этихъ чувствъ онъ написалъ женѣ письмо, весьма мягкое по формѣ, съ выраженіемъ любви и всякой готовности забыть все случившееся, но съ твердымъ повтореніемъ своего требованія, чтобы она обѣщалась не видѣться съ Осборномъ, прибавивъ къ этому еще свое желаніе, чтобы она не принимала и писемъ полковника, а отправляла ихъ къ мужу. Затѣмъ отъ отправился обѣдать въ клубъ.

Получивъ это письмо, м-ссъ Тревиліанъ сказала слугѣ, чтобы не принималъ никого.

— Могу ли я сказать слугѣ, чтобы онъ не допускалъ ко мнѣ именно такого-то господина? говорила она сестрѣ. — Послѣ этого мнѣ совѣстно будетъ смотрѣть слугѣ въ глаза.

— Чтоже вы намѣрены дѣлать? спросила Нора.

— Да ничего. Что же можемъ сдѣлать женщина при подобныхъ обстоятельствахъ? Просто жить въ одиночествѣ, и ждать, пока мужу заблагоразсудится перестать глупить. О, кто могъ думать, что дойдетъ до этого! И что я сдѣлала, чтобы заслужить такое обращеніе? Было ли когда-нибудь болѣе нелѣпое, болѣе чудовищное обвиненіе!

Однако, наконецъ, состоялось нѣчто въ родѣ соглашенія. При усердномъ посредничествѣ Норы, произошло свиданіе мужа и жены, и м-ссъ Тревиліанъ сказала мужу, что она, разумѣется, не станетъ принимать кого-либо противъ воли мужа, и Тревиліанъ радъ былъ удовольствоваться этимъ обѣщаніемъ, хотя она отняла у него всякое значеніе уступки разными оговорками, и затѣмъ старалась постоянно показать, что считала себя оскорбленною совершенно безъ всякаго основанія. Однимъ словомъ, она ясно показала, что подчиняется только капризу мужа. Но Тревиліанъ и этимъ быль бы доволенъ, еслибы жена не выводила его иногда изъ терпѣнія возвращаясь въ этому обстоятельству въ видѣ преувеличенія приказанія мужа; такъ, однажды, когда Осборнъ написалъ, что пріѣздъ сэра Мэрмадюка отложенъ до зимы, она ни за что не хотѣла сама взять въ руки этого письма, хотя его подавалъ ей мужъ; если эти письма ядовиты, то зачѣмъ же брать ихъ? Другой разъ, когда Осборнъ впередъ написалъ, что придетъ къ завтраку, Тревиліанъ хотѣлъ, чтобы его принять на этотъ разъ, для устраненія всякихъ догадокъ съ его стороны — но жена его ни за что не хотѣла остаться въ столовой и не показалась Осборну. Когда Тревиліанъ, на прогулкѣ съ женою и свояченицею, встрѣтилъ Осборна и послѣдній заговорилъ съ его женою, то она рѣзко просила мужа увестъ ее домой, — такъ что Осборнъ не могъ не понять всей исторіи. Тревиліану это было крайне непріятно, и чтобы загладитъ этотъ случай, онъ отмѣнилъ данное имъ слугѣ приказаніе не принимать Осборна. А когда онъ сдѣлалъ это, тогда м-ссъ Тревиліанъ стала опять принимать Осборна одна и вновь начала съ нимъ переписываться.

— Я готова слушаться его приказаній, возражала она сестрѣ, но онъ самъ не знаетъ чего хочетъ; сегодня одно, завтра другое. Захочетъ опять запретить — тогда я опять буду знать, что нельзя.

Тревиліанъ, видя, что жена, въ концѣ концовъ, одержала надъ нимъ самую безспорную побѣду, счелъ нужнымъ снова сдѣлать ей внушеніе. Но изъ этого внушенія ничего хорошаго не вышло; оно только послужило сигналомъ къ возобновленію враждебныхъ демонстрацій съ обѣихъ сторонъ, изъ которыхъ каждая, въ тоже время, чувствовала любовь въ непріятелю и свое несчастное положеніе быть въ необходимости поступать такъ, а не иначе, для защиты своего нравственнаго достоинства.

Такъ, узнавъ, что Осборнъ опять пишетъ къ его женѣ, Тревиліанъ потребовалъ отъ нея снова обѣщанія, въ которомъ она на этотъ разъ уже рѣшительно отказала, объявляя, что будетъ сообразоваться съ его волею только тогда, когда онъ самъ будетъ знать чего хочетъ. Она разсказала все одному близкому пріятелю мужа, прося этого пріятеля вразумить Тревиліана, а Тревиліанъ отказался его слушать. Потомъ, онъ послалъ въ ней леди Мильборо съ увѣщаніями, а она съ негодованіемъ отвергла увѣщанія, ссылаясь на то, что никто не имѣетъ права вмѣшиваться между мужемъ и ею. При новомъ свиданіи мужа и жены — теперь уже прямо устроенномъ для переговоровъ, она, опираясь на тотъ фактъ, что онъ самъ нѣсколько разъ торжественно призналъ ея невинность, отказалась отъ всякихъ уступокъ капризамъ. Дѣло въ томъ, что каждому изъ нихъ хотѣлось собственно только того, чтобы другой призналъ, что онъ былъ неправъ. А такъ какъ и онъ, и она были убѣждены въ совершенной своей правотѣ, то именно такого признанія ни онъ, ни она не хотѣли допустить съ своей стороны. При настоящемъ свиданіи въ первый разъ произнесено уже было слово о возможности — разлученія.

— Я требую только одного — сказалъ онъ — обѣщайте мнѣ не входить ни въ какія сношенія съ этимъ человѣкомъ.

— Я не хочу дать обѣщанія, которое свидѣтельствовало бы о моей винѣ.

— Тогда мы должны разойтись. Вы можете жить гдѣ вамъ угодно, въ Лондонѣ, или въ провинціи; но я приму мѣры, чтобы полковникъ Осборнъ не посѣщалъ васъ тамъ.

— Я не останусь въ этой комнатѣ, чтобы подвергаться вашимъ оскорбленіямъ, — сказала она и вышла.

— Лучше разойтись…. подумалъ Тревиліанъ.

И они разошлись. Но Тревиліана вѣчно мучила одна мысль. Онъ ничѣмъ не могъ заниматься, онъ мало-по-малу обращался въ маніака. Онъ пріискалъ — самъ внутренно презирая себя за это — человѣка, который слѣдилъ за его женою. И узнавъ отъ него, что Осборнъ осмѣлился явиться въ домъ, гдѣ м-ссъ Тревиліанъ поселилась съ однимъ семействомъ, онъ пришелъ къ заключенію, что остается одно средство смирить ее: отнять у нея ребенка. И онъ это сдѣлалъ; по его распоряженію, ребенокъ, былъ похищенъ изъ ея квартиры во время ея отсутствія.

Въ страшномъ горѣ, постигшемъ, такимъ образомъ, м-ссъ Тревиліанъ, нѣтъ сомнѣнія, что начала наконецъ угасать и самая любовь ея къ мужу. Но онъ — онъ продолжалъ горячо любить ее, и живя съ сыномъ въ дикомъ уединеніи, въ Италіи, онъ изсушалъ себя горемъ, сознавая, что она должна была разлюбить его, а вмѣстѣ мыслью о всей жестокости и несправедливости, какою она отплатила за его чистую любовь. Но — онъ зналъ, что онъ правъ.

Эмили, когда пріѣхали ея родители, переѣхала жить къ нимъ, и само собою разумѣется, что родители вполнѣ сочувствовали ея положенію. Она знала, что она невинна, она знала, что и онъ это знаетъ — а между тѣмъ онъ ее бросилъ и отнялъ у нея ребенка. Вся ея жизнь была испорчена. Чѣмъ заслужила она это? И въ дѣйствіяхъ, и въ мысляхъ она была вѣрна ему, она была права.

Сэръ Мэрмадюкъ два раза являлся къ Тревиліану, разъ еще въ Англіи, другой разъ въ Италіи (на своемъ обратномъ пути въ колонію) и въ гнѣвѣ своемъ объявилъ зятю, что онъ — сошелъ съ ума, и что онъ, сэръ Мэрмадюкъ, потребуетъ освидѣтельствованія его врачами и затѣмъ потребуетъ учрежденія надъ нимъ опеки. Тревиліанъ съ негодованіемъ отвѣчалъ тестю, и просилъ его выйти вонъ; но такъ какъ въ самомъ дѣлѣ здоровье его приходило въ упадокъ, такъ какъ онъ вѣчно сидѣлъ въ задумчивости и не могъ ничего дѣлать — то въ немъ возникло опасеніе, что люди, судя ао внѣшности, пожалуй и въ самомъ дѣлѣ сочтутъ его безумнымъ и примутъ какія-либо насильственныя мѣры. Это и было главной причиною его отъѣзда въ Италію.

Но его нашли и тамъ. Два раза Тревиліанъ видѣлся и съ женой. При видѣ его исхудавшаго тѣла, его померкшаго взгляда, наконецъ глубокой меланхоліи, которую выражали всѣ его движенія, она бросилась ему на шею, умоляя его не мучитъ себя. Въ первый разъ она только просила возвратить ей ребенка, обѣщая сдѣлать все, что будетъ угодно мужу: она видѣла, что имѣетъ дѣло съ человѣкомъ, который въ самомъ дѣлѣ боленъ. При этомъ она обѣщала ему забыть прошлое. Тревиліанъ, хотя отвѣчалъ ей мягко, но отказался отдать ребенка.

— Чтоже вы хотите, чтобы я сдѣлала? спрашивала она.

— Сознайтесь, что вы грѣшны предо мною. На это она отвѣчала; слезами и заклинаніями, что она не согрѣшила, что она невинна передъ нимъ. Они разстались, предполагай увидѣться еще разъ. Но Тревиліанъ тогда-то вдругъ и рѣшился уѣхать въ Италію и уѣхалъ, не повидавшись съ нею.

Другой разъ они видѣлись въ Италіи. Она провожала отца и мать, и открывъ убѣжище мужа, просила его позволенія повидаться съ ребенкомъ. Онъ согласился. Она убѣдилась, что онъ сталъ еще болѣе боленъ, еще болѣе непохожъ на себя. Она опять умоляла его отдать ей ребенка, обѣщаясь забыть все прошлое.

Она обѣщала ему забыть прошлое. Еслибы только она была менѣе увѣрена въ совершенной своей правотѣ, то она догадалась бы иначе составить свою рѣчь — попросить его, чтобы онъ забылъ прошлое. Этого было бы довольно, потому что человѣкъ, тотъ, въ то время, въ самомъ дѣлѣ уже былъ почти маніакомъ и стоило удовлетворить его idée fixe, чтобы спасти его отъ нея.

Но ей, искренно, добросовѣстно, при всемъ намѣреніи сдѣлать все для мужа въ его положеніи, все-таки не пришло въ голову малѣйшаго сомнѣнія насчетъ полной своей правоты. Вотъ почему она и не догадалась сказать того, что могло спасти ея мужа, избавить его мысль отъ напряженія къ одной и той же цѣли.

Между тѣмъ, Тревиліанъ, чувствуя, зная, что онъ правъ, рѣшился все-таки принесть себя въ жертву — отдать ей ребенка. А самъ онъ, мало-по-малу, зачахъ. Жена ухаживала за нимъ во время послѣдней его болѣзни. Наконецъ, когда онъ уже умиралъ, ей внезапно пришла мысль, что онъ унесетъ съ собою во гробъ убѣжденіе въ ея невѣрности. Она стояла на колѣняхъ передъ его кроватью. Онъ повернулся въ стѣнѣ; онъ зналъ, что умираетъ.

— Другъ мой, дорогой мой Люисъ, скажи мнѣ одно слово… просила она.

— Какое?

— Обвиняешь ты меня въ прелюбодѣяніи — или нѣтъ? Если нѣтъ — поцалуй мою руку, Люисъ. И она приложила свои пальцы къ его губамъ. Нѣсколько секундъ она понапрасну ждала поцалуя. Страшное отчаяніе овладѣвало ею. Значитъ, онъ въ сердцѣ произноситъ надъ нею приговоръ — навѣки? Наконецъ, она почувствовала движеніе éro губъ. Онъ не произнесъ ни слова, ни въ подтвержденіе, ни въ отрицаніе, и испустилъ духъ.

Несовмѣстимость характеровъ, скажутъ пожалуй. Если несовмѣстимость значитъ несходство характеровъ, то возраженіе это было бы неосновательно: супруги Тревиліанъ оба совершенно сходны въ томъ, что каждый изъ нихъ безусловно убѣжденъ въ своей правотѣ. Если же несовмѣстимость характеровъ — извѣстная incompatibilité d’humeur, служащая легальнымъ поводомъ къ разводамъ — состоитъ именно въ томъ, что характеры супруговъ слишкомъ сходны въ твердости, а потому и несовмѣстны — то изъ этого выходитъ, что въ бракѣ немыслимо равенство.

Обратимся теперь къ другой картинѣ, картинѣ брака вполнѣ удовлетворительнаго, и предоставимъ судить, насколько онъ соотвѣтствуетъ идеаламъ женской юности.

III.

Мистеръ Фэрниваль — одинъ изъ извѣстнѣйшихъ въ Лондонѣ адвокатовъ. Съ нашею недавнею практикою гласнаго судопроизводства мы не можемъ имѣть понятія о томъ, какихъ усилій и трудовъ стоитъ адвокату, чтобы стать въ первомъ ряду въ Англіи. Причиною тому не столько сложность англійскаго законодательства, сколько — огромная конкуррекція. Образованныхъ людей, посвящающихъ себя юридической профессіи — множество, и начинающіе адвокаты цѣлые года сидятъ безъ серьезной практики. Мистеръ Фэрниваль^[21] въ настоящее время одинъ изъ извѣстнѣйшихъ адвокатовъ, и разумѣется очень богатъ. Но извѣстность онъ пріобрѣлъ уже, когда ему было подъ пятьдесятъ лѣтъ, а для пріобрѣтенія ея ему, кромѣ замѣчательнаго таланта, надо была работать съ молодости по пятнадцати часовъ въ сутки. Во время сессій онъ весь свой день и часть ночи посвящалъ практикѣ; во время вакацій онъ составлялъ судебные сборники изъ процессовъ, которые имъ же были записаны; у адвокатовъ непремѣнно цѣлая полка занята семнадцатью томами судебныхъ сборниковъ, изданныхъ Фэрнивалемъ и Стэпльсомъ. Сверхъ того, Фэрниваль работалъ и для издателей-книгопродавцевъ, и для газетъ, и все работалъ но юридической части, и долгіе, долгіе годы работалъ, такъ за безцѣнокъ. Этотъ работящій человѣкъ былъ вмѣстѣ, человѣкъ терпѣливый: никто не слышалъ отъ него ни одной жалобы на жестокость свѣта и несправедливость судьбы, во все то долгое время, когда за непомѣрные труды свои онъ получалъ непомѣрно малое вознагражденіе, едва дававшее ему возможность сводить концы съ концами, или — какъ говорятъ англичане — «держать волка за дверьми».

Какой особенный случай вывелъ наконецъ Фэрниваля изъ этого положенія, какой процессъ далъ ему извѣстность, нельзя сказать, да едва-ли былъ въ дѣйствительности такой особый случай. Мало-по-малу установилось такое мнѣніе, что онъ — человѣкъ надежный, знающій свое дѣло, добросовѣстный со своими кліентами и весьма опасный для противной стороны. Люди, имѣющіе процессы, берутъ иногда извѣстнаго адвоката не только для того, чтобы онъ велъ ихъ дѣло, но и для того, чтобы онъ не велъ дѣла противной стороны. Нельзя было, конечно, пригласить вмѣстѣ, для одного и того же дѣла, и знаменитаго сэра Ричарда и г. Фэрниваля: это стоило бы слишкомъ дорого и представляло бы, пожалуй, излишекъ силъ, такъ какъ каждый изъ нихъ, самъ по себѣ, былъ уже могуществомъ. Но когда противная сторона брала, напримѣръ, сэра Ричарда, то было необходимо обратиться къ Фэрнивалю, для того, что «нейтрализировать» (выражаясь химически) знаменитаго сэра Ричарда.

Фэрниваль, достигнувъ въ своей профессіи извѣстности и составивъ себѣ въ ней состояніе, вступилъ — какъ подобаетъ для увѣнчанія карьеры — въ парламентъ. Само собою разумѣется что парламентской карьеры онъ уже не можетъ имѣть въ виду, такъ какъ онъ взялся за это дѣло слишкомъ поздно, но онъ можетъ все-таки оказаться весьма полезнымъ, но своимъ спеціальнымъ свѣдѣніямъ, членомъ палаты. У адвокатовъ, какъ и у врачей, есть различныя спеціальности. Спеціальностью Ферниваля были не уголовныя дѣла, а наиболѣе трудныя, наиболѣе запутанныя изъ дѣлъ гражданскихъ, такія дѣла, въ которыхъ нужно было разъяснить запутанность самыхъ законовъ, дѣла по завѣщаніямъ, дѣла желѣзнодорожныхъ компаній, дѣла по брачнымъ записямъ и укрѣпленіямъ, и — дѣла бракоразводныя. Этотъ перечень не исчерпываетъ всего круга дѣятельности Фэрниваля, но показываетъ только, въ какого рода дѣлахъ онъ былъ особенно великъ и побѣдоносенъ. Вообще же не было такой отрасли гражданскаго судопроизводства, по которой не имѣлъ бы репутаціи адвоката весьма сильнаго; при чемъ не мѣшаетъ замѣтить", что онъ имѣлъ также репутацію противника весьма опаснаго для добраго имени тѣхъ людей, противъ которыхъ онъ велъ дѣло. Такихъ соображеній, что поручаемое ему дѣло можетъ быть само по себѣ честно или безчестно, онъ не зналъ: его дѣло было всегда, честно, въ томъ смыслѣ, что онъ поступалъ честно со своимъ поручителемъ. А было ли дѣло самого поручателя — честное, объ этомъ Фэрниваль и не спрашивалъ себя: его долгъ состоялъ въ томъ, чтобы выиграть дѣло ему порученное, какъ долгъ врача, призваннаго къ больному — излечить болѣзнь, не входя въ разсмотрѣніе, чѣмъ больной навлекъ на себя эту болѣзнь, и не заслуживаетъ ли онъ ея въ нравственномъ отношеніи. Исполнивъ свой долгъ по отношенію въ кліенту, онъ былъ спокоенъ. И. таковъ былъ никакъ не одинъ Фэрниваль, а — всѣ юристы его времени. Вопросъ о томъ, честно ли со стороны адвоката браться за дѣло нравственно-неудовлетворительное, вопросъ весьма деликатный, котораго мы здѣсь касаться, разумѣется, не будемъ, вполнѣ сочувствуя тѣмъ примѣрамъ среди молодой вашей адвокатуры, которые отвѣчали на этотъ вопросъ отрицательно. На это — одинъ изъ вопросовъ, возбужденныхъ нашимъ временемъ, и среди старинныхъ судебныхъ сословій онъ еще слыветъ какъ бы революціоннымъ Ниже мы покажемъ, что Троллопъ коснулся этого вопроса, стало быть, онъ поставленъ и въ современной Англіи.

Фэрнивалю теперь пятьдесятъ-пять лѣтъ, и въ чертахъ его уже сказываются лѣта. Онъ высокаго роста, широкоплечъ; лобъ его высокъ, взглядъ сѣрыхъ глазъ его необыкновенно пронзителенъ! Это свойство было однимъ изъ элементовъ его успѣха. Если кліентъ, обращавшійся къ маклеру (attorney) за совѣтомъ какого взять адвоката, пугался имени — т. е. цѣны — Фэрниваля, то маклеръ имѣлъ полное право сказать ему: «если Фэрниваль будетъ на противной сторонѣ, то ваши свидѣтели не устоять на ногахъ подъ его взглядомъ». У Фэрниваля былъ голосъ громкій, не непріятный въ залѣ суда, но нѣсколько рѣзкій для обыкновенной комнаты. Какъ только онъ надѣвалъ свой парикъ и мантію, на него тотчасъ какъ-то нисходилъ даръ слова, онъ тотчасъ начиналъ говорить ровно, плавно, безъ малѣйшаго усилія. Въ Англіи члены судебнаго сословія носятъ (въ судѣ) пудреные парики, cъ горизонтально-приглаженными «коками», и черныя мантіи или плащи. Проходя въ залу засѣданій палаты общинъ, вы часто встрѣчаете, въ такъ-называемой «центральной залѣ», джентльменовъ въ такомъ удивительномъ для иностранца нарядѣ, со свертками бумагъ, или портфелемъ подъ мышкой: зданіе судебныхъ мѣстъ смежно съ новыми домами парламента и входитъ съ нимъ въ одну группу строеній.

Въ парикѣ и плащѣ мистеръ Фэрниваль былъ фигурой весьма внушительной, облеченной торжественнымъ и строгимъ достоинствомъ. Можно было, пожалуй, замѣтить въ этомъ величіи нѣкоторую долю претензіи, но тѣмъ не менѣе, оно было своего рода величіе. Онъ говорилъ и смотрѣлъ такъ, какъ будто глубоко убѣжденъ, что дѣло его кліента — дѣло и честное, и вѣрное, а дѣло противной стороны — и некрасиво, и слабо. Разумѣется, и Фэрнивалю случалось проигрывать иныя дѣла: но и въ такихъ случаяхъ, видѣвшіе его во время преній и слышавшіе его рѣчь, обыкновенно выносили удивленіе, какъ могло быть проиграно такое дѣло.

Внѣ суда, безъ парика, безъ мантіи, фигура Фирниваля лишалась значительной доли величественности и даже внушала гораздо менѣе довѣрія. Черты его были грубыя и выраженіе какъ будто немножко-подозрительнаго свойства. При первомъ взглядѣ на него могло показаться, что отъ него нельзя ожидать ни особенной добросовѣстности, ни особенно нѣжныхъ чувствъ.

Но Фэрниваль, по крайней мѣрѣ въ молодости, былъ весьма нѣжный мужъ и отецъ. Правда, въ послѣдніе года, то-есть съ тѣхъ, поръ, какъ все положеніе его существенно измѣнилось, онъ довольно охотно сталъ исчезать изъ дому. Встарину онъ не могъ доставить своей женѣ никакого излишка, никакой роскоши, но за то самъ все свое время, за исключеніемъ утра, посвященнаго хлопотамъ внѣ дома, сидѣлъ у домашняго очага; жизнь его шла правильно, какъ прочный механизмъ: утро въ хлопотахъ, потомъ, усталый, онъ съ удовольствіемъ возвращался домой, садился съ женою за обѣдъ, который всегда казался ему вкусенъ, и за тѣмъ, вечеромъ обращался къ своей бумажной работѣ въ кабинетѣ. Теперь, не то, Фэринваль, пріобрѣтя извѣстность, столкнувшись съ людьми иныхъ сферъ, сталъ ощущать потребность чего-либо болѣе пикантнаго, записался въ клубъ, посѣщалъ другой, выше его стоявшихъ по положенію, узналъ толкъ въ настоящемъ портвейнѣ, томъ портвейнѣ, за который въ Лондонѣ, въ клубахъ, платятъ по 9-ти рублей за бутылку, — а дома часто выражало недовольство, требовательность, даже выказывалъ несправедливость. За то онъ доставлялъ женѣ своей «весь желательный комфортъ», т. е. квартиру весьма роскошную для жены адвоката, экипажъ, нанимаемый помѣсячно и имѣющій «видъ собственнаго», лакея въ ливреѣ, и мѣсто на одной изъ переднихъ скамей въ самой фэшенебльной церкви въ Брайтонѣ. Затѣмъ, онъ самъ себя спрашивалъ, чего же ей нужно еще, и, разумѣется, отвѣчалъ себѣ на этотъ вопросъ самымъ успокоительнымъ образомъ, то-есть въ томъ смыслѣ, что онъ вполнѣ исполняетъ долгъ хорошаго семьянина.

Но миссисъ, Фэрнивалъ думала иначе и нерѣдко сожалѣла о былыхъ временахъ, о прежней бѣдности, которая такъ тѣсно связывала мужа съ нею. Г-жѣ Фэринваль было лѣтъ не менѣе чѣмъ ея мужу, то-есть ровно пятьдесять пять и ей, пятидесяти-пятилѣтней дамѣ, нравился мистеръ Фэрниваль пятидесяти-пяти лѣтъ отъ роду точно такъ, какъ ей нравился двадцати пятилѣтній мистеръ Фэрниваль, въ то время, когда ей самой было двадцать пять лѣтъ. Нужды нѣтъ, что подъ глазами мистера Фэринваля съ тѣхъ поръ образовались отёки и что верхушки щекъ его и носа покрылись синеватымъ оттѣнкомъ. Она все-таки желала, чтобы онъ былъ всегда при ней и въ этомъ полагала свое главное удовольствіе, и ощущала глубокую, хотя и сдерживаемую покамѣстъ печаль и ревность при мысли, что пятидесяти-пятилѣтній Фэринваль сталъ ухаживать на «посторонними идеалами».

Такое неправильное его направленіе прямо, приписывала тому самому портвейну, который въ клубѣ стоитъ 9 р. бутылка; между тѣмъ, какъ миссисъ Болль, старая кухарка ея, а нынѣ ключница, приписывала эту бѣду поварской кухнѣ, съ которою слишкомъ освоился мистеръ Фэрниваль, такъ что домашній обѣдъ ему казался невкуснымъ. Но предоставимъ слово Троллопу: «Миссисъ Фэрниваль была полная, солидная женщина, весьма здравомыслящая въ извѣстной сферѣ. Когда она еще была Китти Блэккеръ, то обладала прелестями, которыя могли бы прославить ее, еслибы только были болѣе извѣстны, Ея розовыя, щеки, круглые глазки и модный бюстъ покорили себѣ, работящаго молодого адвоката; и вотъ она соединилась съ нимъ и они пошли вмѣстѣ бороться съ міромъ. Глаза ея и теперь были круглые, щеки красныя, и бюстъ — полный; во всемъ этомъ не произошло никакой убыли; не скажу даже, чтобы губы ея имѣли теперь менѣе свѣжести. Но, тѣмъ не менѣе она отцвѣла, и въ настоящее время обратилась въ полную, крѣпкую женщину материнскаго характера, не особенно-блестящую въ разговорахъ, но никакъ не лишенную природнаго смысла, признающую вполнѣ всѣ свои обязанности по отношенію къ другимъ, но вмѣстѣ сознающую столь же ясно все, что было должно ей отъ другихъ. Развѣ вся красота ея молодости не была отдана мужу, и вся энергія ея въ борьбѣ съ жесткимъ окружающимъ міромъ? Когда они вдвоемъ переносили бѣдность, развѣ она не просиживала рядомъ съ нимъ долгіе вечера, молча штопая, выворачивая, обшивая, потому только, что не хотѣла спросить у него денегъ на новое платье? Почему же должно быть иначе теперь, когда они разбогатѣли? — Теперь денегъ и всякихъ удобствъ у нея было довольно, но сама она все-таки была недовольна, такъ какъ м-ръ Фэрниваль постоянно ссылался на какія-то юридическія или политическія дѣла, которыя отзывали его изъ дому на весь день, и даже за городъ. Между тѣмъ, миссисъ Фэрниваль не желала оставаться покинутой или утѣшаться обществомъ другихъ женщинъ въ такомъ же положеніи. Фэрниваль былъ ея мужъ и она хотѣла, чтобы онъ сидѣлъ за столомъ, разрѣзывалъ жаркое, сидѣлъ съ ней за утреннимъ чаемъ, разсказывалъ ей новости, слышанныя имъ въ теченіи дня, и шелъ подъ ручку съ нею въ церковь, въ воскресенье. Тридцать лѣтъ тому назадъ они были соединены въ плоть едину, дѣлить вмѣстѣ и радость, и горе; и вотъ нынѣ, въ зрѣлыя лѣта, она не могла привыкнуть къ разлученію.

„Но люди, которымъ, подобно Фэрнивалю, удается возвыситься въ обществѣ, часто находятся въ затрудненіи, куда дѣвать своихъ женъ. Дѣло не въ томъ, что дамы, сами по себѣ, менѣе способны стать въ уровень съ высшимъ положеніемъ, чѣмъ ихъ счастливые обладатели. Дѣло въ томъ, что имъ вовсе не предстоитъ дѣлать усилій къ собственному возвышенію. Мистеръ Броунъ, дѣлаясь генеральнымъ прокуроромъ, получаетъ кавалерское достоинство, становится сэръ Джакобъ Броунъ, а миссисъ Броунъ тѣмъ самымъ дѣлается леди Броунъ. Но всѣ тѣ люди, въ среду которыхъ сэръ Джакобъ бываетъ принужденъ при этомъ входить, вовсе не интересуются новою леди, и не желаютъ съ нею познакомиться. Броунъ возвысился, вышелъ въ люди, но женѣ его вовсе не представляется и случая попробовать, могла ли бы и она занять мѣсто въ новой сферѣ, ибо при возвышеніи Броуна вовсе не было включено такое условіе, что женѣ его будетъ предоставлено такое мѣсто. Хорошо, если она сама чѣмъ-либо можетъ привлечь къ себѣ особенное вниманіе: кокетствомъ ли, или необыкновенною роскошью, или хотя бы сочиненіемъ стиховъ пріобрѣсти себѣ отдѣльную отъ мужа, независимую славу и почетъ. Но почтенная миссисъ Фэрниваль — она была въ самомъ дѣлѣ достойная женщина — никакой такой отдѣльной славы себѣ, не составляла, да и не мечтала о чемъ-либо подобномъ. Вотъ почему положеніе ея и стало неопредѣленно“. Приведемъ еще отрывокъ изъ одного разговора между миссисъ Фэрниваль, миссъ Софіею — дочерью ея, и однимъ молодомъ человѣкомъ, Люціемъ Мезономъ:

— Папа какъ разъ теперь очень занятъ политикою, сказала Софи, желая смягчить недовольство матери; — ему необходимо было поѣхать въ Ромфордъ въ началѣ недѣли, а потомъ онъ долженъ ѣхать въ Бирмингемъ. Тамъ, кажется, засѣдаетъ какой-то конгрессъ, не такъ ли?

— Все это требуетъ много времени, — сказалъ Люцій.

— Да, и все это прескучно, прибавила Софи. Я знаю, что папа такъ именно смотритъ на это.

— Вашему папа, напротивъ, это нравится, сказала миссисъ Фэрниваль, которая не могла скрыть даже своей скорби притворнымъ молчаніемъ.

— Не думаю, мама, чтобы ему нравилось такъ часто отлучаться изъ дому. Хотя, разумѣется, и онъ любитъ возбужденіе и успѣхъ. Всѣ мужчины любятъ это. Не такъ ли, м-ръ Мэзонъ?

— Такъ и слѣдуетъ; и женщины должны бы любить это.

— Да, но у женщинъ нѣтъ сферы для такой дѣятельности.

— Умъ женщинъ равенъ уму мужчинъ, сказалъ Люцій, и слѣдовало бы, чтобы имъ былъ открытъ доступъ къ блестящимъ карьерахъ, также какъ мужчинамъ.

— Никакихъ сферъ женщинамъ имѣть не слѣдуетъ, возразила м-ссъ Фэрниваль.

— Не знаю, помоему это не совсѣмъ такъ, мама.

— Свѣтъ ныньче что-то ужъ слишкомъ стремится къ тому, что вы называете возбужденіемъ и успѣхомъ. Конечно, хорошо, если человѣкъ заработываетъ себѣ состояніе въ своей профессіи и ему очень тяжело, когда это ему неудается — прибавила м-ссъ Фэрниваль, вспомнивъ о давнихъ годахъ. Но если успѣхомъ въ свѣтѣ называется то, чтобы вѣчно скакать куда-нибудь, не находя ни минуты, чтобы спокойно присѣсть у своего очага, то, во мнѣ, по крайней мѣрѣ легко было бы обойтись безъ такого успѣха.

— Но мама, сказала Софи; почему успѣхъ непремѣнно долженъ вѣчно скакать?

— Женщины, которыя пріобрѣли себѣ имя въ литературѣ, замѣтилъ Люцій — носятъ свой почетъ спокойно.

— Не знаю, возразила м-ссъ Фэринваль. Говорятъ, нѣкоторыя изъ нихъ также рады таскаться изъ одного мѣста въ другое, какъ мужчина. Хорошо, если онѣ старыя дѣвы. О такихъ я не говорю. Кто не замужемъ и не женатъ, можетъ дѣлать съ собою что хочетъ, и никто не въ правѣ сказать ему что-либо. Но у кого мужъ или жена — того дѣло совсѣмъ иное. Никакой успѣхъ не долженъ отстранятъ ихъ отъ дома. Жить слѣдуетъ дома, и жизнь дома есть лучшая часть жизни. Иначе, я не понимаю, что же значитъ домъ».

Претензія пятидесяти-пятилѣтней м-ссъ Фэрниваль весть жизнь аркадскихъ пастушковъ съ ровесникомъ ея и супругомъ забавна, но нельзя не согласиться, что въ ея положеніи, столь часто встрѣчаемомъ въ обществѣ, есть и нѣчто трогательное. Троллопъ превосходно развилъ эти естественныя, обыденныя данныя, и создалъ изъ нихъ полный юмора и точнаго анализа эпизодъ о томъ, какъ между этими супругами происходитъ сперва недоразумѣніе, а потомъ и разладъ, доходящій до того, что м-ссъ Фэрниваль, поощряемая одною знакомою старою дѣвицею, рѣшается покинуть домъ своего мужа, подъ вліяніемъ ревности въ одной изъ его кліентокъ, точно какъ будто обоимъ дѣйствующимъ лицамъ этой трагедіи лѣтъ по двадцати. У супруговъ Ферниваль есть взрослая дочь; а у мнимой соперницы м-ссъ Фэрниваль — леди Мэзонъ есть взрослый сынъ. Тѣмъ не менѣе дѣла доходятъ совершенно естественно до такого кризиса, что почтенная хозяйка уходитъ отъ своего мужа. И какъ ни забавно это странное положеніе Фэрнивалю, разсказъ веденъ такъ, что м-ссъ Фэрниваль вовсе не кажется взбалмошною старухой; напротивъ, читатель никахъ не можетъ отказать ей въ нѣкоторомъ сочувствіи, хотя внутренно и улыбается ея горю, зная, какъ малы въ сущности вины мистера Фэрниваля, и наконецъ, какъ мало онъ похожъ на Париса, Лозёна или Бокингэма, изъ-за которыхъ сердца могли бы предаваться отчаянію. М-ссъ Фэрниваль уходитъ, оставляя мужу трогательное по простотѣ и истинности чувства письмо, въ которомъ говоритъ ему, между прочимъ, что она чувствуетъ себя такъ глубоко несчастною, что моглабы сидѣть цѣлый день и все плакать, еслибы но гордость и то, что прислуга увидитъ это, и спрашиваетъ его, думаетъ ли онъ когда-нибудь о старыхъ временахъ, когда они были такъ счастливы вдвоемъ въ бѣдной квартирѣ въ Кеппель-стритѣ.

"Не знаю, — говоритъ затѣмъ самъ Троллопъ, — думаете ли вы когда-нибудь о тѣхъ старыхъ временахъ, когда вы были такъ счастливы въ Кеппель-Стритѣ? О, какъ часто, въ позднѣйшее время жизни, въ тотъ періодъ, увѣнчанный успѣхомъ, когда война доведена до конца и привела къ побѣдѣ, когда все, по-видимому, уже обстоитъ благополучно, — какъ часто именно тогда ссылаются на тѣ счастливыя времена въ Кеппель-Стритѣ! не награда, не призъ, за которымъ мы гнались, могутъ сдѣлать насъ счастливыми, даже не въ самый моментъ побѣды, хотя онъ самъ по себѣ и доставляетъ короткое наслажденіе. Борьба, жаркій часъ честнаго боя, жестокая работа, когда сжимаются зубы, а кожа докрывается потомъ и пылью, когда все еще сомнительно, а иногда чуть не отчаянно, когда человѣкъ долженъ самъ вѣрить въ свое мужество и силу, правда, что окружающіе его вовсе въ немъ не увѣрены — вотъ, это-то время и есть счастливое время жизни. Нѣтъ такого доступнаго человѣку наслажденія, которое бы равнялось съ работою на двѣнадцать часовъ, при всего шести часахъ времени для исполненія ея. И если еще ожидаемая плата за эту работу сомнительна — то тѣмъ сильнѣе внутреннее довольство своимъ усиліемъ. О, эти счастливые дни въ Кеппель-Стритѣ, а можетъ быть и дальше — въ грязномъ предмѣстьѣ или гдѣ-нибудь вблизи Марилебонскаго рабочаго пріюта, — да, вездѣ, гдѣ за квартиру платится понедѣльно и платится дешево. Эти-то дни были для насъ, теперь есть для другихъ — и всегда будутъ для многихъ — счастливыми днями жизни. Какъ прекрасна была въ то время любовь, какъ полна поэзіи! Искры юмора порою, освѣщали все это; а какъ радушно онѣ встрѣчались, какъ грѣли онѣ сердце. А бутылка, рѣдкая въ то время! Мнѣ кажется, съ тѣхъ поръ вино совсѣмъ утратило свой вкусъ. Ничто въ свѣтѣ не можетъ сравниться съ этимъ: долгая работа, жестокая, утомительная работа, работа безъ увѣренности въ платѣ, работа безнадежная, но работа такая, въ которую работникъ вѣритъ самъ, считая ее цѣнною. Пусть только будетъ у него, какъ у Магомета, одинъ кто-нибудь, кто увѣруетъ въ него, и больше ничего не надо. Да, да; не знаю, думаете ли вы когда-нибудь о тѣхъ старыхъ временахъ, когда вы были такъ, счастливы въ Кеппель-Стритѣ? «Ничто не дѣлаетъ, и въ человѣка такого брюзгу, какъ успѣхъ, ничто не превращаетъ такъ легко хорошаго пріятеля, въ неблагонадежнаго знакомаго, какъ успѣхъ. Человѣкъ, увѣнчанный успѣхомъ, начинаетъ слишкомъ плотно ѣсть и желудокъ начинаетъ докучать ему; онъ слишкомъ много пьетъ, и носъ его синѣетъ. Онъ начинаетъ чувствовать потребности въ удовольствіяхъ и возбужденіи, и гоняется за благополучіемъ в такія мѣста, гдѣ еще никто не находилъ его. Его безпокоитъ счетъ его у банкира, и все ему не нравится, что не позолочено. Онъ замѣчаетъ, что солома, подостланная въ омнибусахъ, воняетъ, а подкладка въ кебахъ грязна. Во всѣхъ Лондонѣ только и оказываются три мѣста, въ которыхъ можно обѣдать. А между тѣмъ еще немного лѣтъ тому назадъ, какой великолѣпной кусокъ жаренаго гуся подавали — всего за шиллингъ — въ кухмистерской гдѣ-то вблизи Гольден-Сквера. М-ссъ Джонсъ и м-ссъ Гринъ, м-ссъ Уокеръ, и всѣ другія миссисы такъ приторны, глупы и ограничены въ понятіяхъ, что нѣтъ средствъ выносить ихъ. Театры скучны, какъ рѣка Лета, и въ политикѣ нѣтъ болѣе соли. Короче — успѣхъ есть въ жизни необходимое несчастіе, но хорошо, что только немногимъ, наиболѣе несчастнымъ, онъ достается въ жизни рано».

Mы привели эту тираду потому, что много говорили о разныхъ карьерахъ въ англійской жизни. Тирады у Троллопа — рѣдкость. Въ настоящемъ случаѣ онъ довольно близко подошелъ къ Тэккерею, въ томъ юмористическомъ идеализмѣ, который доказываетъ призрачность, такъ-называемыхъ реальныхъ благъ, и реальность такъ-называемыхъ иллюзій.

М-ссъ Фэрниваль, когда она вышла изъ мужняго дому, конечно не особенно озаботившись своимъ туалетомъ, при такихъ обстоятельствахъ, казалась, на посторонній взглядъ, просто неряшливою, сердитою, брюзгливою пожилою дамою. А между тѣмъ сердце ея было полно нѣжности, полно до изобилія любви въ нему; она уже готова была искренно и навсегда простить его, еслибы только онъ обѣщалъ не видаться болѣе съ тою «негодной женщиной», т.-е. съ леди Мэзонъ, — которая, замѣтимъ, сама и не подозрѣвала, что по ея винѣ происходитъ драма. Переселившись на маленькую квартиру, вблизи своей пріятельницы, старой дѣвы, м-ссъ Фэрниваль не осталась однакоже въ бездѣйствіи, какое часто внушается отчаяніемъ, а напротивъ, отправилась за городъ, къ самой леди Мэзонъ, убѣдилась, что у той въ самомъ дѣлѣ есть процессъ, порученный ея мужу, разузнала всѣ обстоятельства у другой дамы, жившей въ сосѣдствѣ, увидѣла, что она, миссисъ Фэрниваль, поступила глупо, и — стала въ весьма неловкое положеніе. Но характеръ ея былъ слишкомъ открытый и добросовѣстность ея не дозволяла ей окружить свое отступленіе и раскаяніе какими-либо предлогами и оговорками для поддержанія мнимаго достоинства. Возвратясь въ Лондонъ, она прямо такъ и поѣхала въ свой домъ и застала мужа, скучавшаго за одинокимъ обѣдомъ. «Томъ — сказала она тихо, подойдя къ нему — я пришла къ тебѣ опять».

Мистеръ Фэрниваль, какъ уже сказано, пользовался большой извѣстностью въ обществѣ. Но мало того онъ занималъ въ своей профессіи мѣсто весьма почетное не только по своему таланту и числу своихъ подвиговъ, но и по самому роду дѣлъ, которыми онъ занимался. Въ англійской адвокатурѣ есть люди очень талантливые и извѣстные, но которые такимъ почетомъ не пользуются по роду тѣхъ дѣлъ, изъ которыхъ они составили для себя спеціальность. Есть адвокаты, которые спеціально занимаются, за хорошее вознагражденіе, спасеніемъ отъ петли и ссылки такихъ людей, которыхъ виновность имъ самимъ, то-есть этимъ адвокатамъ, извѣстна лучше чѣмъ кому-либо. Средства, употребляемыя для спасенія такихъ отчаянныхъ людей, не запрещаются буквою закона, но, тѣмъ не менѣе, составляютъ злоупотребленіе. Они необыкновенно искусно путаютъ и запугиваютъ свидѣтелей на судебномъ слѣдствіи, и пользуются этою частью судебнаго отправленія еще для того, чтобы набросить всякую тѣнь на нравственный характеръ свидѣтелей, поддерживающихъ обвиненіе. Они славятся тѣмъ, что могутъ заставить свидѣтеля сказать все, что надо имъ, наговорить на самого себя, однимъ словомъ лишить свои прежнія показанія всякаго значенія или цѣны.

Таковъ былъ мистеръ Чафэнбрассъ. Онъ былъ самый знаменитый спеціалистъ по этой части. Это былъ маленькій человѣчекъ, весьма неряшливо одѣтый, и съ виду казавшійся незначительнымъ. Но на своемъ мѣстѣ, въ судѣ, онъ превращался въ хищную птицу и приводилъ въ трепетъ свидѣтелей. Въ обществѣ онъ не бывалъ, и личность его была мало извѣстна, во имя его было знаменито и когда онъ шелъ по улицѣ, то на него указывали, какъ на нѣчто удивительное и вмѣстѣ недоступное для созерцанія обыкновенныхъ смертныхъ. «Вонъ — онъ, это — Чафэнбрассъ, тотъ самый, который такъ отдѣлалъ N на перекрестномъ допросѣ, что тотъ скрылся изъ Лондона, убѣжавъ съ воплемъ въ пустыню!»

Фэрниваль, когда ему пришлось защищать леди Мэзонъ, въ умѣ своемъ достигъ почти полнаго убѣжденія, что она виновна. Тогда онъ увидѣлъ необходимость призвать къ себѣ на помощь Чафэнбрасса. Вина леди Мэзонъ состояла въ томъ, что она составила подложное завѣщаніе, въ силу котораго одно имѣніе умершаго мужа ея должно было перейти къ ея сыну, съ устраненіемъ отъ этого наслѣдства старшаго сына, ея пасынка, который получилъ другія имѣнія. Фэрниваль, при разговорѣ съ Чафэнбрассомъ, употребилъ всѣ усилія, чтобы, глядя ему прямо въ глаза, выразить полное свое убѣжденіе въ невинности леди Мэзонъ. Чафэнбрассъ и не думалъ оспаривать его, и согласился быть его помощникомъ въ этомъ дѣлѣ, но тѣмъ не менѣе, Фэрниваль, уходя отъ него, замѣтилъ, что онъ, Чафэнбрассъ не имѣетъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ виновности леди Мэзонъ.

Впослѣдствіи, въ самомъ судѣ, Фэрниваль дѣлаетъ совершенно тоже, что Чафэнбрассъ, т.-е. сбиваетъ и пугаетъ свидѣтелей. Разница между ними только въ томъ, что Фэрниваль рѣдко занимается вообще такими дѣлами, и въ настоящемъ случаѣ хлопочетъ самъ не о вознагражденіи себѣ, а объ участи леди Мезонъ, къ которой чувствуетъ влеченіе. Вотъ вся разница между ними; Фэрниваль все-таки способенъ дѣйствовать точно также, какъ Чафэнбрассъ, а между тѣмъ, пользуется почетомъ.

Въ настоящемъ случаѣ, они практикуются надъ двумя свидѣтелями: мужчиною характера слабаго и женщиною простою, но очень увѣренною въ себѣ. Приведемъ разговоръ между нѣсколькими пріятелями перваго изъ этихъ свидѣтелей, разговоръ, происходящій гораздо ранѣе слушанія этого дѣла въ судѣ, но когда оно уже началось, и когда извѣстно, что этотъ свидѣтель — Джонъ Кэнби будетъ призванъ въ судъ для дачи показанія. Самъ Канби и его родственники и пріятели принадлежатъ къ классу мелкой буржуазіи.

Джонъ Кэнби былъ человѣкъ слабый, но добросовѣстный, и ощущая немалый страхъ при мысли о предстоящей ему задачѣ, утѣшалъ себя однако тѣмъ, что онъ будетъ стоять на одной правдѣ, и что такая роль, во всякомъ случаѣ, безопасна,,

— Постараюсь высказать все какъ только могу лучше, а въ прочемъ положусь на Провидѣніе, говорилъ онъ сестрѣ и ея мужу Моульдэру.

— И захватите съ собой глоточекъ чего-нибудь комфортэбльнаго, чтобы поддержать свой духъ, когда васъ позовутъ; сказала м-ссъ Моульдэръ.

— Подкрѣпить тутъ духъ! воскликнулъ Моульдеръ. Полагать надо, безъ малаго день цѣлый проведетъ онъ на мѣстѣ. Я зналъ одного человѣка, который былъ свидѣтелемъ; дѣло было по части конокрадства, и свидѣтелемъ былъ тотъ, кому досталась лошадь.

— Что же, онъ показывалъ противъ самого себя? спросила вдова Смайли.

— Нѣтъ, онъ купилъ ее. То-есть, это и разбиралось: правда ли, что онъ ее купилъ или нѣтъ. Это-то они и хотѣли вытянуть изъ него, но ей-ей же, онъ самъ затаскалъ ихъ такъ, что наконецъ самъ судья не усидѣлъ на мѣстѣ. И такъ-таки ничего отъ него и не добились.

— Но нашъ Джонъ Кэнби не таковской, замѣтила вдова Смайли.

Джонъ Кэнби заявилъ: «Я желаю быть на распашку передъ судомъ. А тотъ человѣкъ этого не желалъ».

— Конечно нѣтъ, — сказалъ Моульдэръ. Ихъ братья рѣдко желаютъ этого.

— Но я-то желаю, — продолжалъ Кэнби. Если только они позволятъ мнѣ высказать безъ стѣсненія; все, что я знаю о дѣлѣ, то я нисколько не затрудню ихъ.

— Вы хотите честно сдѣлать, сказала его сестра.

— Всегда хотѣлъ, Мэри-Анна.

На это мистеръ Моульдэръ хотѣлъ замѣтить по своему обыкновенію — «ерунда». Но выразился иначе: "Ладно, такъ я же вамъ скажу, каковы эти порядки. Такъ какъ м-ссъ Смайли не любитъ этого слова, то я не упомяну его, то-есть «на этотъ разъ»,

— Я ничего не имѣю противъ «ерунды» употребленной кстати, м-ръ Моульдэръ, возразила м-ссъ Смайли; — но нахожу это слово неуважительнымъ.

— Ладно, ладно, — продолжалъ Моульдэръ, такъ вотъ я вамъ иначе выражу мое мнѣніе Послушайте, братъ Джоннъ, вамъ будетъ также легко говорить въ этомъ случаѣ безъ сомнѣнія, какъ… какъ когда вы стоите въ церкви, во время проповѣди. Подумайте, за что же этимъ молодцамъ, деньги платятъ, если вамъ будетъ предоставлено говоритъ все, что вамъ, угодно, и говорить все это по вашему?

— Да вѣдь все, что онъ хочетъ, вмѣшалась м-ссъ Моульдэръ, такъ это — высказать правду….

— А ну ее къ чорту, вашу правду! прервалъ Моульдэръ.

— Мцстеръ Моульдэръ! воскликнула вдова Смайли. Здѣсь дамы, пожалуйста не забудьте.

— Да этакій вздоръ хоть кого выведетъ, изъ себя, продолжалъ онъ. Точно будто всѣхъ этихъ адвокатовъ — умнѣйшихъ, вострѣйшихъ молодцовъ во всемъ, королевствѣ, — соберутъ сюда для того собственно, чтобы такой человѣкъ, какъ Джонъ, могъ шевелить языкомъ по-своему. Нѣтъ, братъ, не тѣмъ пахнетъ: они заставятъ васъ разсказать дѣло не по вашему, — а по ихнему, то-есть на два ихнихъ манера, оба разные. Сперва одинъ молодчикъ заставитъ васъ разсказать все на его ладъ, а послѣ другой заставить васъ разсказать все на его ладъ; и — бьюсь объ закладъ — тотъ первый потомъ еще разъ нападетъ на васъ, опять на прежній манеръ, — то-есть такъ, что вы, наконецъ, будете не увѣрены, на чемъ вы стоите, на пяткахъ или на головѣ.

— Ну, это несправедливо, высказала м-ссъ Моульдэръ.

— А почему же несправедливо? возражалъ Моульдэръ. По чему это несправедливо, когда они за это берутъ деньги? Это ихъ должность: точно такъ какъ моя должность — продавать сахаръ фирмы «Гоббльсъ и Гризъ». Развѣ я хотъ бы сказалъ, что ихъ сахаръ не хорошъ, или что товаръ въ поставкѣ не будетъ соотвѣтствовать образцамъ? Моя должность — продавать его, я и продаю. А ихъ должность — добиться приговора въ свою сторону.

— А какже — правда-то? спросилъ Кэнби.

— Ну, ерунда! сказалъ Моульдэръ — опять-таки съ вашего позволенія, м-ссъ Смайли. Вотъ, слушайте еще, Джонъ: если теперь — вамъ бы платили деньги за то, чтобы вы сдѣлали человѣка невиновныхъ? чтожъ, развѣ бы вы не старались сдѣлать его невиновныхъ? Я самъ бывалъ въ судахъ, и слушалъ, слушалъ такъ, что, бывало, отъ глубины сердца сожалѣлъ, что меня не воспитали въ адвокаты. Не то, чтобы я о себѣ слишкомъ много думалъ, а конечно при образованіи тамъ, и все это въ соотвѣтственности. То-есть это чудо — ихъ слушать. Вотъ видишь, какъ встаетъ маленькій человѣчекъ въ парикѣ; а передъ нимъ стоитъ на своемъ мѣстѣ этакой, понимаете, франтъ, разодѣтый, что называется, по самые глаза, и думаетъ-то онъ поди о себѣ, куда какая птица. И вотъ, минутъ черезъ десять изъ него становится просто тряпка, мокрая бумага, и онъ высказываетъ — подъ присягой, помните это — все рѣшительно, что только тотъ маленькій человѣчекъ хочетъ, чтобы онъ сказалъ. Вѣдь это, какъ хотите — сила, и по-моему это чудесно.

— Но это не есть справедливость, сказала вдова Смайли.

— Почему же? А я такъ говорю — это справедливость. Вамъ она нужна и вы можете заплатить за нее, и я могу. Если я куплю себѣ теплое зимнее пальто, а вы не въ состояніи купить его и пойдете въ зимнюю ночь такъ, на легкѣ, — такъ развѣ это будетъ несправедливость, что васъ холодъ погубитъ, а я буду себѣ теплешенекъ? Нѣтъ, я такъ говорю — слава Богу жить въ странѣ, гдѣ можно купить теплое пальто.

Такой филистерскій взглядъ чисто въ духѣ разсуждающаго мѣщанства. Духъ этотъ еще очень силенъ въ Европѣ, и потому еще преобладаютъ множество взглядовъ, которые не выдерживаютъ критики ни съ точки зрѣнія принципа, ни съ точки зрѣнія интересовъ большинства, а между тѣмъ слывутъ практическими. И относительно юстиціи взглядъ, подобный выраженному Моульдэромъ, не составляетъ исключительной принадлежности мѣщанства англійскаго. Но въ иныхъ странахъ подобнымъ взглядомъ едва-ли кто будетъ гордиться. А въ Англіи это можетъ быть потому именно, что принципъ англійскаго общества до сихъ поръ былъ — безусловная свобода конкурренціи преимущественно капитала съ капиталомъ.

Въ подробномъ описаніи хода процесса леди Мэзонъ, Троллопъ приводитъ и перекрестный допросъ, которому подвергаются свидѣтели Фэрнивалемъ и Чафэнбрассомъ. Фэрниваль такъ наконецъ запутываетъ Джона Канби, что тотъ и въ самомъ дѣлѣ говоритъ почти все что угодно адвокату противной стороны. Онъ соглашается признать такія возможности, которыя лишаютъ цѣны самое его показаніе. Чафэнбрассу, какъ еще большему знатоку, спеціалисту такихъ дѣлъ, поручается переспросить другого свидѣтеля, то-есть свидѣтельницу, которая обнаружила весьма твердый характеръ и большую настойчивость въ своемъ первомъ показаніи. Чафэнбрассъ, съ первыхъ же словъ увидавъ съ кѣмъ имѣетъ дѣло, довольствуется угрозою свидѣтельницѣ, что ее можно будетъ преслѣдовать за клятвопреступничество, какъ только она на волосъ отступитъ отъ точности, — и затѣмъ обращается къ новой тактикѣ, начинаетъ выспрашивать у ней такія вещи, которыя могутъ быть истолкованы во вредъ нравственному ея характеру, о близкихъ ея отношеніяхъ къ противной сторонѣ, о томъ, обѣщано ли ей вознагражденіе за расходы ея по переѣзду, и въ какихъ именно словахъ дано это обѣщаніе и т. п., наконецъ, онъ доводитъ ее до смущенія, допытавшись-таки отъ нея, что она для подкрѣпленія выпила маленькую рюмку водки. Все это онъ потомъ соберетъ вмѣстѣ, сплететъ въ одну ткань противорѣчій, корыстныхъ стремленій, порочныхъ привычекъ и т. д. и постарается закрыть этой тканью истину показанія.

Совершенно справедливо отдаютъ нѣкоторымъ англійскимъ обычаямъ судоговоренія преимущество предъ нѣкоторыми обычаями французской практики: — свобода судебныхъ преній, большое безпристрастіе президента въ заключительномъ обзорѣ и въ особенности отсутствіе безусловно-обвиняющаго прокурора вполнѣ оправдываютъ такое предпочтеніе. Но вотъ злоупотребленіе англійской уголовной практики, которое менѣе извѣстно. Устранить злоупотребленіе это вмѣшательствомъ президента суда нельзя, не стѣсняя свободы защиты. Но слѣдовало бы, чтобы общественное мнѣніе прониклось и по отношенію къ свидѣтелямъ тѣмъ благороднымъ и раціональнымъ принципомъ, который англійское судоговореніе примѣняетъ въ обвиняемымъ, именно: что никто не принуждается показывать противъ самого себя, то-есть — относительно свидѣтелей, противъ собственной своей нравственности и добросовѣстности. Это можетъ быть достигнуто только движеніемъ въ самомъ общественномъ мнѣніи противъ адвокатовъ, подобныхъ Чафэнбрассу. А пока большинство Моульдэровъ будетъ смотрѣть на юстицію съ той точки, съ какой смотритъ онъ, — до тѣхъ поръ Чафэнбрассы будутъ процвѣтать и Фэрнивали хотя и не будутъ очень уважать Чафэнбрассовъ, но будутъ не прочь подражать имъ, когда это нужно (или, какъ въ подобныхъ случаяхъ говорится — неизбѣжно).

Начало такого движенія въ общественномъ мнѣніи уже есть, и оно отражается и у Троллопа въ лицѣ молодого адвоката Феликса Грэама^[22]. Этотъ молодой человѣкъ держится такого принципа, что если онъ самъ убѣдится въ преступности или несправедливости порученнаго ему, за деньги, дѣла, — то отъ веденія такого дѣла онъ долженъ устраниться. Само собою разумѣется, что старые юристы, подобные Чафэнбрассу, смотрятъ на такіе принципы съ ужасомъ, провидятъ въ нихъ, такъ сказать, конецъ свѣту (юридическому). И мало того, съ своей точки зрѣнія они считаютъ такой образъ дѣйствій «нечестнымъ». Но современный взглядъ, распространяющійся въ обществѣ, выражается и въ собственныхъ словахъ Троллопа о героѣ его Чафэнбрассѣ: «Принявъ во вниманіе, на какихъ мнѣніяхъ этотъ человѣкъ воспитался, нельзя не признать, что у Чафэнбрасса была своего рода добросовѣстность, заслуживающая похвала. Онъ всегда оставался вѣренъ тому человѣку, которому нанялся и предоставлялъ своему покупщику всѣмъ своимъ могуществомъ всю ту помощь, которую обязался за деньги ему поставить. Но такую же похвалу можно дать и наемному браво, который добросовѣстно и мужественно исполняетъ то порученіе, за которое взялся. Я зналъ въ Ирландіи одного убійцу^[23], который хвалился тѣмъ, что занимаясь въ Типперари своей „практикою“ въ теченіи двѣнадцати лѣтъ, онъ во все это время ни разу не обманулъ ожиданій своихъ поручителей. Добросовѣстность относительно нанимателей — великая добродѣтель, но въ этомъ отношеніи я склоненъ сопоставить съ мистеромъ Чафэнбрассомъ того человѣка».

Одна изъ самыхъ лучшихъ сценъ въ этомъ юридическомъ романѣ та, въ которомъ, какъ говорится, «коса находитъ на камень». Все дѣло леди Мэзонъ, т.-е. дѣло обвиненія ея начато маленькимъ провинціальнымъ стряпчимъ, мистеромъ Дократомъ, изъ-за какого-то поля, которое онъ арендовалъ у нея, и которое подало поводъ въ несогласію. Мистеръ Дократъ былъ человѣкъ не глупый и въ своемъ ремеслѣ весьма «острый». Онъ постоянно помнилъ, что у него шестнадцать дѣтей, и для прокормленія такого количества рыскалъ по свѣту какъ голодный волкъ, съ волчьимъ нравомъ и волчьими пріемами.

Но вотъ этотъ «пройдоха и дока», этотъ «мѣднолобый» Довратъ попадаетъ на зубы грознаго Чафэнбрасса, при судебномъ слѣдствіи, и тотъ его сокрушаетъ. Сокрушеніе Дократа, несмотря на навыкъ Чафэнбрасса въ такихъ дѣлахъ, оказалось бы не столь легко, если бы Дократъ былъ равенъ Чафэнбрассу по положенію. Но хотя оба они — юристы и ходатаи, между положеніями ихъ лежитъ цѣлая пропасть — одинъ провинціальный стряпчій, другой лондонскій адвокатъ. Не только Чафэнбрассъ, который дѣйствительно знаменитъ, но даже обыкновенные лондонскіе стряпчіе и маклера, мистеры Роундъ и Кларкъ смотрятъ на Дократа съ неизмѣримой высоты величія. Самъ Дократъ, когда является въ ихъ контору, то, несмотря на свой мѣдный лобъ, чувствуетъ себя слабымъ. И дѣйствительно, Роундъ одолѣваетъ его. Іерархическій духъ на всѣхъ степеняхъ нигдѣ не силенъ такъ, какъ въ Англіи. Вездѣсущность соціальныхъ разграниченій поражаетъ иностранца въ Англіи столько же, какъ и правильность и кажущаяся неизмѣнность однажды установленныхъ, обыденныхъ отправленій.

Англія — страна строгихъ правилъ и многочисленныхъ, весьма твердыхъ ограниченій. Иностранцу, пріѣхавшему въ Лондонъ, въ первый день кажется, что англичане больше всего занимаются тѣмъ, чтобы какъ можно больше запрещать себѣ. Предостереженія и запрещенія преслѣдуютъ васъ повсюду въ видѣ надписей: «здѣсь не курить», «не наклеивать», «просятъ не трогать»^[24], «просятъ не кормить животныхъ (въ саду зоологическаго общества)», «нѣтъ проѣзда», «не впускаютъ» и т. п. Въ первый день кажется, точно все запрещено. А воскресные запреты? Все это, конечно, одна поверхность; но поверхность эта отражаетъ весьма существенный фактъ дѣйствительнаго обилія ограниченій и разграниченій всякаго рода въ англійскомъ обществѣ. И какъ твердо держатся эти грани, какъ трудно ихъ сломить, какъ всѣ сами ихъ держатся! А между тѣмъ, та же Англія, безъ всякаго сомнѣнія, самая свободная страна Европы. Мы разумѣемъ не только политическія права, но и то вездѣ присутствіе духа свободы, духа личныхъ правъ, который проникаетъ въ этой странѣ всѣ общественныя и даже семейныя отношенія.

Тверды въ этомъ обществѣ и грани, тверда и свобода: прочна вся эта постройка, въ ней крѣпко все — и крыша, и печь, и замки. Мужественное воспитаніе и тотъ духъ бодрости, энергіи, который англичане спеціально называютъ spirit, дѣлаютъ это общество въ высшей степени способнымъ къ завладѣнію, преодолѣванію препятствій, подчиненію себѣ, всего чужого, что неспособно противоставить равную силу сопротивленія. Все это общество ведено въ духѣ безпощаднаго соревнованія, и въ духѣ завладѣнія. И въ самомъ дѣлѣ, англійское общество, которое положило свою печать и на Соединенные Штаты, есть общество завоевательное: это римляне или норманны нашего времени, съ тѣмъ различіемъ, какое обусловлено различіемъ эпохъ. Но внутри этого новаго Рима, между этими новыми cives romani господствуетъ свобода, для всѣхъ священная, всѣми поддерживаемая, свобода въ разъ условленныхъ граняхъ. Въ этомъ обществѣ невозможны уже никакіе сюрпризы^[25]. Оно свое держитъ въ рукѣ и держитъ крѣпко.

Когда вслѣдствіе своей новой реформы, право полнаго гражданства въ самой Англіи расширится и власть перейдетъ въ болѣе многолюдныя сферы, тогда тѣ грани, которыя основаны только на преданіи, падутъ, и свобода въ этомъ обществѣ освятится шагомъ въ сближенію съ равенствомъ. Англія уже перестала быть чисто-аристократическою страной. Но когда политическая власть изъ полу-аристократической, полу-буржуазной сферы «верхнихъ ста тысячъ» перейдетъ въ народную среду милліоновъ людей, тогда это англійское общество, какъ мы уже видимъ его за океаномъ, станетъ ближайшими идеаломъ человѣчества. И отъ такого идеала до совершенства въ общественномъ устройствѣ еще весьма далеко; на пути къ такому устройству, при которомъ возможность удовлетворительнаго существованія представлялась бы не исключеніямъ, а большинству — если только такое устройство осуществимо — предстоитъ еще много усилій, кромѣ реформъ чисто-политическихъ. Но, и до того времени, Англія будетъ для Европы свѣтильникомъ, какъ единственное истинно-свободное государство, гдѣ свобода уже не есть только сильное стремленіе, какъ въ Германіи, и не отвлеченный принципъ, какъ во Франціи, а — фактъ, главнѣйшій, преобладающій въ обществѣ фактъ, законъ неоспоримый, прочный, непоколебимый, ибо онъ, въ самомъ дѣлѣ, начертанъ въ груди каждаго англичанина и не даромъ въ національной пѣсни ихъ вѣчно повторяется клятва, что «никогда, никогда британцы не будутъ рабами».

Л. Полонскій.

"Вѣстникъ Европы", № 8, 1871

---

1. Мы имѣли уже случай познакомить нашихъ читателей вообще съ талантомъ и дѣятельностью Троллопа: см. въ 1870 г. авг. 613 и окт. 667 стр.
2. Can you forgive her.
3. Phineas Finn.
4. The Small House at Allington.
5. Rachel Ray.
6. Framley Parsonage.
7. Castle Richmond.
8. He knew he was right.
9. Doctor Thome.
10. Last chronicle of Barset.
11. Borchester Towwers.
12. Замѣчательно, что знаніе нѣмецкаго языка въ Англіи до сихъ поръ было мало распространено, и еще недалеко то время, когда англичане вовсе не учились по-нѣмецки. Когда Карлейль захотѣлъ учиться нѣмецкому языку, то онъ нѣкоторое время, не могъ найти въ Лондонѣ учителя и наконецъ нашелъ — польскаго еврея! Въ настоящее время самъ Карлейль болѣе кого-либо способствовалъ ознакомленію англійскаго общества съ Германіею, такъ что теперь именно въ Англіи стало являться множество учебниковъ нѣмецкаго языка, переводовъ съ нѣмецкаго, и вообще вниманіе англичанъ сильно обратилось на Германію еще до послѣдней войны.
13. The Belton Estate.
14. Rachel Ray.
15. Frаmley Parsonage.
16. Last Chronicle of Barset.
17. Doctor Thorne.
18. Не knew he was right.
19. The Small House at Allington. The Last Chronicle of Barset.
20. Не knew be was right.
21. Orley Farm.
22. Orley farm.
23. А. Троллопъ служилъ въ Ирландіи во время бывшаго тамъ въ 1846—1847 году голода. Картины изъ ирландской жизни той эпохи есть въ романѣ его Castle Richmond.
24. Не безъ улыбки смотришь на такое приглашеніе, висящее на стѣнахъ внутри вестминстерскаго аббатства: стѣнъ просятъ не трогать!
25. Какъ въ 1815 и 1850 годахъ для Германіи, а въ 1851 и нынѣ для Франціи.