Желтыя розы
правитьОни находились въ той опасной порѣ любовныхъ связей, когда, для того, чтобы вѣрить своему собственному счастію, людямъ необходино, чтобы посторонніе говорили о немъ. Быть вдвоемъ для нихъ недостаточно; надо, чтобы кто, нибудь сказалъ: «ихъ двое». Въ эту пору добрымъ людямъ нуженъ другъ; злымъ — завистникъ. Первымъ признакомъ пресыщенія является желаніе чаще глядѣться въ зеркало. Зачѣмъ? Потому что человѣку нуженъ свидѣтель; его собственный образъ — это почти третье лице. Дуэтъ стремится перейти въ тріо. Иногда онъ вырождается въ квартетъ — въ итальянской музыкѣ и въ легкозавязывающихся связяхъ.
Конечно, Клементина и Роберъ не скучали. Скучать, развѣ это возможно? Ему было двадцать лѣтъ, ей тридцать и книга была очень увлекательна, хотя не онъ разрѣзалъ ея страницы.
У ней была непреодолимая прелесть — стыдливость. Дѣвственность, эта глупость — увы! — есть принадлежность каждаго юнаго и неиспорченнаго существа; но стыдливость пріобрѣтается. Маленькая дѣвочка, поднимающая юбку выше живота, дѣвственна; а стыдливость — эта шутовка едва показываетъ кончикъ своей ботинки. Стыдливость наука, искусство. Она является своевременнымъ препятствіемъ, отрицаніемъ, которое согласится. Она знаетъ, что надо дать, какъ и до какой степени. Стыдливость есть сдержанность страсти. Женщины начинаютъ дѣлаться стыдливыми къ тридцати годамъ. Дѣвы непорочны.
Значитъ у Робера не было никакихъ причинъ скучать. Прибавьте къ увлекательнымъ прелестямъ его любовницы кустарники въ цвѣху, потому что дѣло было весною, журчаніе маленькой рѣчки, поддразнивающей берега подъ плакучими ивами, водяную мельницу съ ея глухимъ шумомъ и въ особенности милый, одинокій, бѣлый домикъ съ аспидной крышей, флюгеръ которой визжалъ и не давалъ спать по ночамъ, уютную столовую, гдѣ пріятно было покушать сливокъ и овощей послѣ болѣе существенныхъ блюдъ, японскій будуаръ съ бамбуковыми цыновками, покрытыми темными медвѣжьими шкурами, со стѣнами, украшенными пейзажами, и передъ окномъ этого будуара представьте себѣ длинную террасу, возвышающуюся надъ равниной, на которой цвѣли отдѣльными кустами, похожими на золотыя улыбки, милліоны желтыхъ розъ, этихъ розъ не столько дѣвственныхъ, сколько упоительныхъ, какъ будто бы и имъ было тоже тридцать лѣтъ. Прибавьте ко всѣмъ этимъ перечисленнымъ нами прелестямъ сотни мѣстечекъ, гдѣ можно было спрятаться за лиственницами въ кустахъ, прибавьте ровъ, въ которомъ журчалъ ручеекъ, и гроты, потому что тутъ были гроты, устроенные парижскимъ садовникомъ, а вы удивитесь, что Роберъ, проживъ только три мѣсяца въ этомъ очаровательномъ уголкѣ, уже написалъ своему другу Лоріяву и звалъ его пріѣхать на берега Адура и посмотрѣть, какъ цвѣтетъ дикая яблоня.
Странно одно, что Лоріянъ дѣйствительно пріѣхалъ. Мы не станемъ утверждать, что онъ пріѣхалъ собственно для того, чтобы видѣть, какъ бѣлѣютъ эти маленькіе цвѣточки, о которыхъ говорилъ его другъ; но — что дѣлать! — зима была очень длинна, ночи проходили скорѣе медленно, нежели радостно и у самаго завзятаго парижанина пробуждаются счастливыя мечты о южной веснѣ, когда апрѣль проходитъ на ципочкахъ по грязи нашихъ улицъ и бульваровъ. Окунуться въ глупую свѣжесть провинціи не лишено нѣкоторой пикантности и Лоріянъ поѣхалъ на экстренномъ поѣздѣ къ своему другу Риберу.
Они очень обрадовались его пріѣзду. Это понятно: эти люди въ теченіи трехъ мѣсяцевъ не видали никого кромѣ своей прислуги и стрѣлочника желѣзной дороги, размахивающаго краснымъ флагомъ. Да и къ тому же Роберъ и Лоріянъ были старые друзья; дѣтьми они играли въ кегли въ одной и той же коллегіи, юношами они дрались изъ-за женщины, которую они оба любили, и послѣ дуэли, когда тотъ, который уцѣлѣлъ, ухаживалъ за раненымъ, они, смѣясь, обмѣнялись воспоминаньями. Роберъ, въ особенности, кроткій, какъ овечка, обожалъ своего товарища. Ужь, конечно, онъ написалъ Лоріяну не для того, чтобы прервать однообразіе долгаго и сладкаго одиночества вдвоемъ, не для того, чтобы заставить его полюбоваться той, которая была такъ хороша, такъ добра, такъ любила его; честному малому было необходимо присутствіе его друга для полнаго счастья, и послѣ поцѣлуя Клементины ему нужно было пожатіе руки Лоріяна.
Лоріянъ былъ ослѣпителенъ. Весь Парижъ, первые ярусы съ ихъ ложами, въ которыхъ сіяютъ слишкомъ бѣлокурые волосы, съ ихъ бенуарами, въ которыхъ смягчаются скандалы, съ ихъ креслами въ оркестрѣ, прославленными Банвиллемъ; послѣднія отельскія скачки, гдѣ мадемуазель Первеншъ прискакала первая, бульвары скучающіе и движущіеся, итальянская опера, которая закрывается, и выставка картинъ, которая открывается, — онъ принесъ съ собой все, зналъ все, говорилъ обо всемъ и явился чѣмъ то въ родѣ фейерверка среди тумана ихъ провинціяльной любви.
Но въ сущности Роберъ былъ недоволенъ. Развѣ въ этотъ день Клементина была не такъ хороша? Каждому хочется, чтобы его любовница была прелестна въ день пріѣзда друга. Она была очаровательна, какъ всегда, и, можетъ быть, даже прелестнѣе, нежели когда-нибудь. Ея волосы, растрепанные и почти короткіе, такъ густы и курчавы они были, падали на ея глаза каpiя, какъ глаза Кассандры, спускались съ ея носу съ почти жирными ноздрями, и даже съ самому преступному рту, у угловъ котораго было слишкомъ много складокъ, но который былъ такой розовый! Ея платье было чудомъ искусства. Конечно, оно было бѣлое, но облака отличаются той особенной бѣлизною, которую самыя искусныя прачки не умѣютъ придать кисеѣ и прозрачная, нѣсколько тугая матерія, потому что прямые углы эффектны, въ которую облеклась для пріѣзда Лоріяна возлюбленная Робера, отличалась именно этой идеальной бѣлизной. Швея сказала бы намъ просто, что на Клементинѣ было надѣто платье изъ органдина, матеріи простой, но эффектной. Да и къ тому же полныя плечи и прекрасныя пухленькія руки какъ то розово-просвѣчивали сквозь прозрачныя волосы матеріи и иногда Клементина поднимала эти руки, зѣвая и улыбаясь. И такъ Роберъ былъ все менѣе и менѣе доволенъ. Ему казалось, что Клементина могла бы выбрать для пріѣзда Лоріяна менѣе прозрачное платье. Она слишкомъ много смѣялась, слишкомъ часто показывала свои зубки, такіе бѣлые и столь любимые имъ и, конечно, могла бы не поднимать рукъ во время ребяческой зѣвоты и держать ихъ скрещенными на колѣняхъ, какъ это принято въ порядочномъ обществѣ.
Они сѣли за фортепіяно. Кто же? Клементина и Роберъ? ничуть не бывало: Лоріянъ и Клементина. О немъ, о счастливцѣ, о возлюбленномъ, о хозяинѣ никто и не вспомнилъ и онъ сидѣлъ въ своемъ углу; слушая романсы, находя въ этомъ мало удовольствія, разсерженный.
Клементина шепнула ему на ухо:
— Твой другъ очень милъ.
Лоріянъ сказалъ ему:
— Твоя возлюбленная очаровательна.
Но это неудовлетворяло его. Интимная жизнь втроемъ, о которой онъ мечталъ, складывалась совсѣмъ не такъ. Онъ предпочелъ бы, — конечно, онъ былъ несправедливъ, — чтобы они занимались, имъ немножко больше и немножко меньше занимались самими собой. Ему показалось, что между ними съ самаго начала было слишкомъ много фамиліярности, слишкомъ много условленнаго въ обмѣнѣ улыбокъ и, наконецъ, онъ никакъ не могъ понять, зачѣмъ онъ самъ торчитъ въ своемъ углу на стулѣ, тогда какъ онъ и она тамъ, у фортепіяно — и зачѣмъ? я васъ спрашиваю, — чтобы спѣть глупый, смѣшной, нелѣпый романсъ, который онъ, Роберъ, сто разъ пѣлъ съ нею и гораздо лучше, потому что у Лоріяна былъ ужасно фальшивый голосъ.
— О! ревнивецъ! разразился смѣхомъ Лоріянъ.
Нужно сознаться, что у Робера была очень жалкая физіономія. Онъ принудилъ себя улыбнуться какъ можно привѣтливѣе и его лицо приняло такое глупое выраженіе, что Клементина, обернувшись, тоже расхохоталась.
— Онъ ужъ такимъ уродился, сказала она, — не слѣдуетъ обращать на него вниманія. Вы увидите, что онъ разсердится на насъ за то, что мы смѣемся. Фи! малютка; какъ это нехорошо! Будете ли вы умникомъ? Потомъ я прощу вамъ. Пойдите наберите мнѣ большой букетъ розъ.
Что было дѣлать Роберу? Онъ отправился набирать розы. Понятно, что онъ и не думалъ серьезно сомнѣваться ни въ вѣрности своей любовницы, ни въ честности своего друга. Онъ былъ не дуракъ. Онъ угадывалъ очень хорошо, что ихъ фамильярность была просто игрой, измышленной ими, чтобы возбудить въ немъ ревность. Они шутили и онъ не хотѣлъ ни за что на свѣтѣ показаться менѣе остроумнымъ, нежели они.
«Хорошо! хорошо! Они меня не поддѣнутъ. Послѣдній всегда смѣется лучше всѣхъ. Я очень хитеръ. Сегодня вечеромъ за обѣдомъ, я докажу имъ, что имъ не удалось меня одурачить».
И онъ отправился собирать розы на террасѣ. Онъ сорвалъ сначала одну, а потомъ и нѣсколько. Мы уже сказали, что это были желтыя розы. Онъ улыбался недальновидности Клементины и Лоріяна. Они хотѣли возбудить въ немъ ревность и послали его на террасу, откуда можно было видѣть все, что дѣлается въ японскомъ будуарѣ. Если бы онъ былъ на ихъ мѣстѣ и изобрѣлъ эту шутку, то онъ придумалъ бы что нибудь поостроумнѣе. Было очевидно, что его хотѣли проучить; но ему могли бы дать болѣе искусный урокъ. Между тѣмъ, онъ расхаживалъ взадъ и впередъ, собирая розы и бросая отъ времени до времени взглядъ въ окна будуара.
Онъ видѣлъ ихъ. Они были у фортепіяно и пѣли. Все обстояло благополучно. Однако, онъ уже пересталъ понимать, въ чемъ дѣло. Теперь эффектъ былъ произведенъ. Онъ не ревновалъ, онъ выигралъ пари, его можно было воротить, потому что онъ уже начиналъ скучать одинъ на террасѣ.
Вдругъ Клементина появилась у окна и спустила японскую стору, которая была очень плотна.
— Наконецъ-то! сказалъ онъ про себя; по крайней мѣрѣ, это похоже на фарсъ. Теперь это становится смѣшно. Но я не вернусь въ домъ и сегодня вечеромъ послѣ обѣда они останутся съ длиннымъ носомъ, когда я имъ разскажу, какъ я посмѣялся надъ ними.
Онъ продолжалъ расхаживать, по террасѣ и рвать желтыя розы.
Въ сущности онъ не былъ спокоенъ. Конечно, онъ зналъ, что его другъ и его любовница неспособны ему измѣнить. Но все-таки, въ концѣ концовъ, онъ предпочелъ бы, чтобы они не испытывали его терпѣнья такимъ образомъ. Она оба должны были быть достаточно увѣрены въ немъ и такой опытъ былъ совершенно излишнимъ!.. Да и съ тому же время шло своимъ чередомъ и эта шутка становились слишкомъ продолжительной. Онъ уже цѣлый часъ былъ на террасѣ среди желтыхъ ризъ и, расхаживая взадъ и впередъ, ожидалъ, что его позовутъ. Одна подробность: фортепіяно смолкло.
Напрасно онъ боролся съ самымъ собой, въ немъ зародились подозрѣнія, настоящія, сильныя подозрѣнія. Они сговорилась сдѣлать его смѣшнымъ! Ну, это удалось имъ. Онъ ревновалъ. Что вы хотите? Онъ дѣйствительно ревновалъ. Напрасно подыскивалъ онъ всевозможныя причины, ему страшно хотѣлось узнать, что дѣлается за японской сторой. Ему надоѣло расхаживать два часа по террасѣ среди желтыхъ ризъ. Надо положить конецъ всему этому. Съ его стороны было очень глупо, что онъ не рѣшался войти въ домъ и сказать имъ:
— Ну, довольно шутить, будемъ опять болтать вмѣстѣ.
Когда пришло два съ половиною часа — букетъ желтыхъ розъ сталъ гримаднымъ, — онъ не выдержалъ. Онъ взбѣжалъ на крыльцо, пробѣжалъ черезъ переднюю, черезъ столовую, прошелъ въ три прыжка всю залу и остановился передъ дверью будуара съ своимъ большимъ букетомъ въ рукѣ.
— Нѣтъ, право, я просто болванъ! Вотъ то они посмѣются! Подозрѣвать Клементину! Клементину, которая оставила ради меня свою мать, своего мужа! Клементину, которая втеченіи трехъ мѣсяцевъ мыслитъ одной мыслью со мной и не имѣетъ другого горизонта, кромѣ моего взгляда, — которая еще сегодня утромъ обмокнула кусочекъ хлѣбца въ то яйцо въ смятку, которое я ѣлъ! Заподозрить честность Лоріяна, Лоріяна, который учился въ одной школѣ со мной, которыя вѣчно кралъ у меня всѣ мои кегли, когда мы играли вмѣстѣ, которыхъ отбилъ у меня всѣхъ моихъ любовницъ, Лоріяна, друга, брата, моего Пилада, Лоріяна, человѣка серьезнаго, человѣка съ состояніемъ, съ вѣсомъ! Я просто глупецъ. Однако, мнѣ все-таки лучше войти.
И онъ вошелъ.
Какъ хорошо онъ поступилъ, войдя: какъ онъ обрадовался, увидя ихъ, сидящими на довольно далекомъ разстояніи другъ отъ друга, его — на тубуретѣ у фортепіяно, ее — на низкомъ креслѣ, равнодушными, улыбающимися, разговаривающими о первомъ представленій Аиды и o «Revue» въ театрѣ Фоли Мариньи; увидя его, остроумнымъ, дружески привѣтливымъ, ее, доброй, сочувствующей и такой хорошенькой въ ея органдиновомъ платьѣ, прямыя складки котораго смялись бы отъ малѣйшей неосторожности…
— Ахъ! чортъ побери!
Она переодѣлась.