РАЗСКАЗЫ
СТРАНСТВУЮЩАГО САТИРА
править
Ю. Н. БОСТРЕМА. править
1876. править
ЖЕЛѢЗНОДОРОЖНЫЕ РАЗСКАЗЫ МАШИНИСТА. править
Протекція съ черной лѣстницы. править
— Въ «Европу» пожалуйте!
— Въ гостинницу «Англію», господинъ!
— Въ "Обдирайловы номера, " дешаво!
— Въ гостинницу «Пріятный ароматъ» Жуликова, разныя номера, къ намъ, господинъ.
Съ этими предложеніями набросились человѣкъ пять, шесть номерныхъ на бывшаго машиниста Костоломовской желѣзной дороги — Николаева, только что вошедшаго въ вокзалъ съ чемоданчикомъ въ рукѣ, составлявшимъ все его имущество, пріобрѣтенное на службѣ у іерихонскихъ желѣзнодорожныхъ дѣятелей.
— Къ намъ ужь лучше, господинъ; вы у насъ стояли въ гостинницѣ «Позолоченая грязь»! проговорилъ самый завзятый изъ номерныхъ, вырывая изъ рукъ Николаева чемоданъ; пожалуйте за мной!
Занявъ небольшой, темный нумеръ, по стѣнамъ котораго висѣли изорванныя и полинялыя лигографіи, да нѣсколько фотографическихъ карточекъ, испачканныхъ до нельзя мухами, онъ велѣлъ подать себѣ чаю, а самъ, бросивъ чемоданъ на полъ, устало сѣлъ на скрипучую постелъ и началъ перебирать въ памяти своей всѣ эпизоды прошедшей своей жизни, мысленно набрасывая планъ будущаго своего существованія. Онъ вспомнилъ послѣднее крушеніе поѣзда на Костоломовской желѣзной дорогѣ, вслѣдствіе чего его устранили отъ должности машиниста; потомъ поѣздку къ своему отцу; послѣднее воспоминаніе вытѣснило всѣ прочія впечатлѣнія. Ему живо представлялся старикъ — отецъ, съ чрезвычайно хитрымъ, бѣглымъ и подсматривающимъ взглядомъ, смотрѣвшій какимъ-то слѣдственнымъ приставомъ. — Вспомнивъ послѣднія слова старика, Николаевъ глубоко призадумался. "Я долженъ съ тобою кое о чемъ поговорить, " — сказалъ старикъ; "можетъ быть, мы съ тобою такъ скоро и не увидимся… Навѣрно ты уже узналъ отъ постороннихъ, что я твой отецъ, подобный титулъ трудно скрыть отъ людей. А произошло это такъ: не зная еще хорошенько ни азбуки, ни таблицы умноженія, — я былъ уже мечтателемъ и постоянно находился въ какомъ-то тревожномъ и торжественномъ настроеніи; на жизнь я смотрѣлъ сквозь розовые очки, стараясь опоэтизировать самыя грязныя ея стороны, словомъ, это было время, когда страдаешь какой-то воскресной восторженностью, тоскуешь во время полнолунія, признаешься звѣздамъ, что любишь и тому подобную чушь, и твердо увѣренъ, что вся природа раздѣляетъ эти чувства… Къ счастію, это дурацкое время прошло для меня безвозвратно. Я любилъ твою мать. Мать твоя, дочь московскаго лавочника, умерла въ вагонѣ царско-сельской желѣзной дороги, гдѣ она тебя родила во время поѣзда. — Ты родился на лету. Можетъ быть, ни одинъ прогресистъ позавидовалъ тебѣ за подобное появленіе на свѣтъ. Мать твоя очень хорошо сдѣлала, что умерла: мнѣ не нужно было жениться на ней, что я, при тогдашнихъ рыцарскихъ убѣжденіяхъ, навѣрное сдѣлалъ бы. — Ты носишь имя ея отца, который жилъ до самой своей смерти на мой счетъ… и онъ умеръ, также очень любезно и деликатно съ его стороны; остался только братъ твоей матери, Филатка, и ты; но не думай, пожалуйста, что я тебя люблю — нѣтъ: я никого не люблю; я не могу даже упрочить твоего положенія, потому что я бережливъ, даже, вѣрнѣе — скупъ. Не удивляйся, что я такъ откровененъ: это одно еще изъ лучшихъ моихъ качествъ. Я далъ тебѣ образованіе, не понимая до сихъ поръ, какъ я рѣшился тратить на это деньги.
При этомъ послѣднемъ воспоминаніи быстро растворилась дверь; Николаевъ приподнялъ голову и остался въ этомъ положеніи: передъ нимъ съ ножницами въ рукѣ, съ ремнемъ у пояса и гребенкой въ волосахъ — стоялъ въ лихой позѣ парикмахеръ Никифоръ Артамоновичъ Чулкинъ.
Рѣдко можно встрѣтить подобную подвижную натуру, какъ Чулкинъ: онъ былъ постоянно въ движеніи, шаркалъ, метался во всѣ стороны, смѣялся, разсказывалъ и распрашивалъ обо всемъ и всѣхъ; притомъ зналъ почти весь городъ и біографію каждаго жителя но одиночкѣ. — Этотъ олицетворенный perpetuum mobile принадлежалъ къ той категоріи людей, съ которыми постоянно случаются какія-то приключенія, которые всегда поспѣваютъ кстати и не кстати на пожаръ, уличную драку, видятъ какъ лошади купца П--ва разбили экипажъ и тутъ-же были свидѣтелями при паденіи кровельщика съ крыши и. т. под. Какъ водится, подобные люди всегда словоохотны.
— Господинъ Николаевъ! вскрикнулъ патетически Чулкинъ, завидя молодаго человѣка; вы-ли это? васъ ли я вижу?
— А Никифоръ! какими судьбами! — проговорилъ Николаевъ, узнавая Чулкина; да какъ-же, братъ, ты измѣнился!
— Чужая сторонушка безъ вѣтра сушитъ, господинъ Николаевъ!
— Какъ-же ты попалъ сюда?
— Эхъ, господинъ Николаевъ, — много разсказывать! Вы сами знаете, какъ родитель вашъ притѣснялъ меня. Не вытерпѣла душа — бѣжалъ! Я, Иванъ Алексѣевичъ, всегда любилъ свободу, просторъ, ширь!… Господи! чего только я не испыталъ вовремя моей бурлацкой жизни! Передъ моимъ побѣ томъ, почти цѣлыхъ двѣ недѣли скитался я въ вашихъ камышахъ; и теперь еще, можетъ быть, благословляютъ меня тамошніе комары за тогдашнее мое пребываніе: насосались, насытились, бестіи, моей невинной кровью — э-эхъ!… Было тяжелое время, это было передъ войной, когда насъ, бурлаковъ, начали преслѣдовать, когда всякъ опасался нанимать насъ на работы… Бывалъ и за границей, судырь мой, въ Турціи, гдѣ я приписался… ну да что прошедшее вспоминать — прошло! Теперь, слава Богу, живется хорошо, парикмахерской обзавелся, занимаюсь разнымъ леченіемъ: докторамъ подрывъ-съ дѣлаю… да-съ! Я здѣсь, изволите видѣть, въ большомъ почетѣ-съ… Женился, господинъ Николаевъ, не на какой-нибудь, а на образованной… Жену мою, когда она была еще дѣвицей, я встрѣчалъ почти постоянно по утрамъ на одной изъ скамеекъ въ Александровскомъ паркѣ, который можно только изъ вѣжливости къ мѣстнымъ жителямъ назвать паркомъ; она сидѣла всегда этакой, знаете, распрепоэтичной, съ романчикомъ въ рукахъ… Вотъ, господинъ Николаевъ, когда вы побываете у меня, то сами убѣдитесь, что жена моя не какая-нибудь, не изъ этакихъ, знаете, а женщина того-съ… ну, ужь вы поймете меня? Какъ-же это вамъ-то живется?
— Мнѣ? плохо!
И Николаевъ, передавъ Чулкину о своемъ прошедшемъ, объяснилъ ему теперешнее свое безвыходное положеніе
— Гмъ! такъ вы желаете служить на Реброломовской желѣзной дорогѣ и надѣетесь получить мѣсто начальника депо на станціи «Козявки», по протекціи графа Горбачевскаго?
— Да; но я врядъ-ли получу его: одна вліятельная особа старается всѣми силами доставить это мѣсто другому. Особа эта, князь Заингульскій, навѣрное успѣетъ въ томъ, такъ какъ онъ въ очень близкихъ отношеніяхъ къ графу.
— Помилуйте! проговорилъ съ усмѣшкой Чулкинъ, что можетъ успѣть князь Заингульскій, когда я возьмусь за это дѣло!.. Позвольте я васъ отрекомендую-съ… Считайте это мѣсто за вами.
— Но какъ же ты это все устроишь? спросилъ Николаевъ.
— Повѣрьте, что и я имѣю знакомство съ вліятельными лицами, съ очень даже вліятельными… да-съ! Даже можно сказать, я въ очень дружескихъ отношеніяхъ съ ними… Ну, а искусство мое проложитъ мнѣ всегда дорогу. Приходите завтра ко мнѣ, и вы сами удостовѣритесь, что я кой что да значу: меня уважаютъ-съ!
На слѣдующій день отправился Николаевъ къ Чулкину. Отыскавъ вывѣску: «Парикмахеръ Н. А. Чулкинъ», онъ вошелъ въ дверь, по обѣимъ сторонамъ которой красовались также двѣ вывѣски: на одной была изображена дама съ кривой таліей, окруженная разными шиньонами, а на другой какой-то противный франтъ, съ вывернутыми ногами, съ надписью: «бреютъ и стрижуть»
Въ то время, когда Николаевъ вошелъ въ парикмахерскую, Чулкинъ намыливалъ бороду какому-то угрюмому господину, который старался, повидимому, придать своей физіономіи какъ можно больше важности.
Завидѣвъ Николаева, Чулкинъ бросилъ въ сторону кисточку и встрѣтилъ его съ видимою радостью.
— Хорошо, что вы пораньше пришли, господинъ Николаевъ, — не то, можетъ быть, мы еще и опоздали бы.. Ну, пойдемъ! сказалъ въ торопяхъ Чулкинъ.
— Послушай, долго-ли я просижу еще съ намыленной бородой? послышался строгій голосъ.
Но голосъ этотъ остался вопіющимъ гласомъ въ пустынѣ: Чулкинъ, взявъ Николаева, подъ руку, быстро вышелъ на улицу. Угрюмый господинъ сердито вскочилъ съ своего мѣста, вытеръ съ какимъ то ожесточеніемъ намыленную бороду полотенцемъ и вышелъ также, браня Чулкина на всевозможные лады и способы.
Четверть часа спустя, Николаевъ и Чулкинъ очутились передъ домомъ графа Горбачевскаго.
— Мы, господинъ Николаевъ, пойдемъ не по парадной, а по черной лѣстницѣ, проговорилъ, охорашиваясь, и важно ступая по лѣстницѣ Чулкинъ.
Въ большой, богато-меблированной комнатѣ, предназначенной для господъ лакеевъ графа Горбачевскаго, сидѣли за карточнымъ столомъ каммердинеръ, егерь, швейцаръ и еще два выѣздныхъ лакея въ штиблетахъ и ливреяхъ съ эксельбантами; въ сторонѣ стоялъ серебряный самоваръ съ фаянсовымъ чайнымъ приборомъ: они пили чай, а потомъ, по обыкновенію, доливая во второй или въ третій разъ чайникъ, подавали уже графу.
Въ комнату вошли Чулкинъ и Николаевъ.
Чулкинъ разшаркался передъ каммердинеромъ и лакеями, и таинственно склонясь къ уху швейцара, спросилъ шопотомъ: «а что въ духѣ-ли сегодня каммердинеръ Иванъ Матвѣевичъ?»
— Они-съ, Иванъ Матвѣевичъ, отвѣчалъ также шопотомъ швейцаръ, — сегодня оченно-съ въ духѣ… а что просьба какая?
— Да-съ.
— Можно приступить смѣло, отвѣчалъ швейцаръ.
Лицо Чулкина просіяло; онъ ловко представилъ Николаева каммердинеру, на что они-съ, Иванъ Матвѣевичъ, — отвѣтствовали благосклоннымъ киваніемъ головы.
— Мы, проговорилъ подобострастно парикмахеръ, къ вамъ-съ прибѣгаемъ подъ ваше крылышко. одни лишь вы можете намъ помочь, такъ какъ ваше слово больше значитъ, чѣмъ графское, оно-съ, Иванъ Матвѣевичъ, вѣрнѣе графскаго: это ужь всѣмъ извѣстно.
— Гдѣ тамъ! отвѣчалъ важно каммердинеръ.
— Помилуйте, — это каждому дитятѣ извѣстно… графъ все дѣлаетъ лишь то, что вамъ угодно, Иванъ Матвѣевичъ. Сперва нужно ваше слово, а графское, этакъ, знаете, для проформы-съ… Вамъ сейчасъ угодно бриться?.. Да и постричь не мѣшаетъ…
— Пожалуй!..
И Чулкинъ тотъ-часъ-же принялся за дѣло.
— Если-бъ вы только знали, Иванъ Матвѣевичъ, съ какимъ чувствомъ, съ какимъ удовольствіемъ, я васъ всегда стригу… пожалуйста, не принимайте слова мои за лесть, но каждый разъ, во время бритья или стрижки, я любуюсь вашей физіономіей; у меня, дома-съ, есть картинка, Пальмерстонъ, ну, точь-въ-точь вашъ портретъ, да-съ… Весь городъ принимаетъ васъ за графа, а графа за каммердинера.
— Хе, хе хе!.. это вѣрно, это такъ-съ! Когда мы путешествовали за-границей, то меня тамъ величали: «ваше сіятельство», отвѣчалъ каммердинеръ, съ чувствомъ собственнаго достоинства.
— Ну вотъ и выходитъ по моему, Иванъ Матвѣевичъ! Давича читала жена моя какой-то романчикъ, кажется, «Донъ-Жуанъ», и говоритъ: «не правда-ли, Никифоръ Артамоновичъ, какъ похожъ этотъ Донъ-Жуанъ на Ивана Матвѣевича?»
— А что супруга ваша?.. Въ здоровьи-съ?..
— Здоровы, Иванъ Матвѣевичъ; приказали передать поклонъ, а за присланныя книги сама лично васъ поблагодаритъ… Вотъ скоро мы попросимъ васъ въ кумовья…
— Очень буду радъ-съ. Что же вы хотѣли просить, Никифоръ Артамоновичъ? спросилъ благосклонно каммердинеръ.
— А вотъ что, если смѣю доложить: отъ графа, такъ какъ онъ въ родствѣ съ управляющимъ Реброломовской желѣзной дороги, зависитъ дать мѣсто начальника депо на станціи: «Козявка», которое желаютъ получить вотъ они-съ, господинъ Николаевъ, но говорятъ, что какая то вліятельная личность, князь Заингульскій кажется, желаетъ отрекомендовать графу на это мѣсто какого-то распреглупѣйшаго господина, который рѣшительно ничего не понимаетъ. Вотъ я имъ, то есть г-ну Николаеву, и говорю, что безъ вашего согласія этому не бывать; что Иванъ Матвѣеичъ вліятельнѣе у графа, чѣмъ всякое наивліятельнѣйшее лицо; говорю: «пойдемъ къ Ивану Матвѣевичу, попросимъ, а они уже если пообѣщаютъ-съ, то ужъ надѣйтесь: ихъ благородное слово вѣрнѣе графскаго; отъ нихъ только и зависитъ дать мѣсто, или нѣтъ».
Въ это самое время вошла въ комнату мамзель Дуня, служанка графини, вертлявая съ острымъ, вздернутымъ носикомъ, брюнетка. Чулкинъ ловко шаркнулъ ногой и низко поклонился ей.
— Иванъ Матвѣевичъ! обратилась мамзель Дуня къ каммердинеру, васъ требуетъ графъ.
— А что принималъ онъ пилюли? спросилъ каммердинеръ.
— Принимали, отвѣчала мамзель Дуня, полуотворотившись отъ каммердинера.
— Ну, подѣйствовали?..
— Ступайте, васъ ожидаютъ! добавила она съ гримасой.
— Вы что-то не въ духѣ, мамзель Дуня, а можетъ быть вы больны? спросилъ каммердинеръ.
— Онѣ съ, отвѣчалъ иронически егерь, страдаютъ корнетомъ.
— Что-же принесли вы мнѣ обѣщанную косу, готова? спросила Дуня Чулкина.
— Какъ же-съ, готова: всю ночь проработалъ, вмѣстѣ съ женой… я вамъ доставлю ее тотчасъ-же.
Чулкинъ отвелъ въ сторону Николаева.
— Послушайте, г. Николаевъ, есть у васъ деньги?..
— Немного есть.
— Сходите — это недалеко — въ магазинъ и купите косу, не забудьте для брюнетки. Она… эта мамзель намъ нужна: я ее попрошу поддержать просьбу Ивана Матвѣевича у графа.
Николаевъ, исполнивъ данное порученіе, возвратился кстати: его потребовалъ графъ.
Нѣсколько минутъ спустя Николаевъ и каммердинеръ вышли изъ графской комнаты.
— Ну что? спросилъ, завидя ихъ, Чулкинъ.
— Мѣсто начальника депо, Козявской станціи за господиномъ Николаевымъ, сказалъ съ достоинствомъ каммердинеръ… пилюли, того-съ, подѣйствовали, добавилъ онъ шопотомъ, ну а въ такомъ случаѣ проси, что хочешь: не откажетъ.
Раздался стукъ подъѣхавшаго экипажа, потомъ звонокъ: въ пріемную вошли князь Заингульскій и какой-то молодой человѣкъ съ pince-nez.
— У себя графъ? спросилъ князь.
— Дома нѣтъ, отвѣчалъ сухо каммердинеръ.
— Если пріѣдетъ, то скажи, что я буду здѣсь въ три часа. скажи, что со мною пріѣзжалъ господинъ, желающій получить должность начальника депо.
— Мѣсто это уже занято другимъ, сказалъ каммердинеръ.
— Кѣмъ? спросилъ съ удивленіемъ князѣ.
— Вотъ-съ, ими, добавилъ каммердинеръ, указывая на Николаева
— Извините за нескромный вопросъ, обратился князь къ Николаеву, кѣмъ вы отрекомендованы графу?
— Ими-съ, добавилъ въ свою очередь Николаевъ, указывая на Чулкина.
— Вѣроятно, вы, вѣжливо обратился снова князь къ Чулкину, уже давно знакомы съ графомъ?
— Давно.
— Князь Заингульскій! отрекомендовался князь; съ кѣмъ я честь имѣю говорить?
— Парикмахеръ Никифоръ Артамоновичъ Чулкинъ, важно отвѣтилъ парикмахеръ, принимая лихую позу.
Князя покоробило.
— Но какъ же ты, братецъ, успѣлъ отрекомендовать ихъ? спросилъ князь.
— Успѣлъ-съ! Иногда протекція съ черной лѣстницы вѣрнѣе, чѣмъ съ парадной, наставительно отвѣчалъ Чулкинъ, съ достоинствомъ кланяясь князю.