Железнодорожная семья (Дорошевич)
| Железнодорожная семья |
| Источник: Дорошевич В. М. Собрание сочинений. Том VII. Рассказы. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1906. — С. 165. |
— Слышали? Жанна выходит за старшего Жако!
— Да неужели?!
— Уверяю вас.
— Вот ей счастье!
— Незаконнорождённым всегда счастье!
— Ну, положим, счастье не особенно велико!
Так говорили немногие, по большей части легкомысленная молодёжь.
Но их строго останавливали старшие:
— Для бедной девушки, как она, конечно, счастье!
Семья Жако…
— А, известные железнодорожники! — с уважением говорили окрестные крестьяне.
Жако — самая зажиточная семья в округе. У них великолепный дом около самого полотна железной дороги.
Железнодорожная компания предлагала им переехать подальше и даже согласна была купить для них небольшую ферму.
Но глава семьи, Жако, с достоинством отвечал:
— У всякой семьи есть свои предания! Мы остаёмся здесь, где жил наш отец. Здесь умер он, — здесь покоятся части наших тел!
У Жако десяток лошадей, молочная ферма, 200 овец, целое стадо свиней. Они выкармливают для продажи пулярок. У них хороший виноградник, Жако дают деньги взаймы и берут хорошие проценты.
— Семья, каких мало! — говорит сам префект. — Жако знают все.
Семья Жако состоит из пяти человек: старик Жако, супруга Жако и трое сыновей. У них у всех пять ног и пять рук.
— О, Жако тонко знают свои дела! — говорят про них с завистью крестьяне.
— Они идут прямым путём к богатству!
— Вы увидите, что их внуки будут ходить на двух ногах и есть обеими руками.
Начало благосостоянию семьи Жако положил отец стариков, Франсуа.
Портрет этого «истинного родоначальника фамилии» красуется в парадной комнате дома Жако. Его писал один художник из Парижа, высаженный за неимение билета на ближайшей станции и никогда не видавший покойника. На портрете изображён Мак-Магон с благороднейшим выражением лица. Этим портретом очень гордятся.
— Таков был папаша.
— Жизнь его являет очень поучительный пример! — говорит старик Жако.
Он был страшнейшим пьяницей.
— Он не только не увеличил того, что ему досталось, но истратил и то, что было! — с грустью вспоминают про «родоначальника фамилии».
В пьянстве он не знал границ и меры.
Такого пьяницы ещё не бывало!
— Он продал за пятьдесят франков корову, стоившую двести! — со слезами вспоминает старуха Жако.
— Да! И пропил эти деньги! — подтверждает старик Жако, рассказывая поучительную историю своего отца. — За пятьдесят франков корову, которая стоила по меньшей мере, — по меньшей мере двести!
Сорок два года семья не может забыть о корове. Память о ней живёт в третьем поколении.
— Но, — тут голос старика Жако звучит торжественно, — своей смертью он искупил всё! Он жил, как великий грешник, и умер, как дай Бог умереть всякому христианину! Осчастливив своих детей!
Однажды старик Франсуа, по обыкновению пьяный как стелька, переходил через рельсы, как вдруг из-за крутого поворота вылетел курьерский поезд, шедший из Лиона.
Свист, отчаянный крик, — и на полотне, когда пронёсся поезд, лежали две половинки старика Франсуа.
— Он был разрезан изумительно! Вдоль и пополам! Хоть на весах свешайте! Две совершенно равные половинки! Как апельсин! Даже голова разрезана пополам! В этом нельзя было не видеть знамения!
За задавленного старика железнодорожная компания должна была заплатить десять тысяч франков.
И старик Жако — тогда ещё молодой человек — сказал своей жене:
— Старуха, надо быть неверующим, чтоб не видеть в этом особого указания! Старуха, ты видишь перст?
Старуха Жако — тогда ещё молодая женщина — затряслась от благоговения и прошептала;
— Вижу!
— Старуха, такие чудеса встречаются только в описаниях жизни святых. Всю жизнь человек жил великим грешником, а умер праведником! Десять тысяч франков! Старуха, нам указан путь к благосостоянию нашей семьи.
И через неделю из-под колёс вечернего курьерского поезда раздался страшный вопль.
Madame[1] Жако кувыркалась в крови без левой ноги.
«Случившийся» неподалёку Жако бросился в деревню за фельдшером, тот сделал перевязку.
И железнодорожная компания без особых споров заплатила Жако за отрезанную ногу восемь тысяч франков.
— Мы заплатили бы больше, но ведь, согласитесь, с потерей одной, — всего одной ноги, — madame[1] не потеряла полной способности к труду!
Левая нога madame[1] Жако была погребена в саду.
Через четыре месяца madame[1] Жако выздоровела и очень быстро ходила на деревяшке.
А через четыре месяца и пять дней после несчастного случая с madame[1] Жако по проходе вечернего курьерского поезда на полотне валялся в крови, без правой ноги, monsieur[2] Жако, крича и проклиная железную дорогу:
— Которая только и делает, что давит людей, не давая даже предупредительных свистков, что совсем не по правилам!
«Случившаяся» точно так же поблизости madame[1] Жако сбегала за фельдшером. Фельдшер сделал перевязку.
Железнодорожная компания заплатила на этот раз двенадцать тысяч франков. И таким образом установилась такса.
Нога — восемь тысяч франков.
Рука — двенадцать тысяч.
Правую руку monsieur[2] Жако положили под тем же вишнёвым деревом, рядом с левой ногой madame[1] Жако.
А через шесть месяцев в землю пошла и правая рука madame[1].
Жако сказал садовнику, которым он уже успел обзавестись:
— Вот по этой линии от этого дерева вы ничего не садите, кроме цветов. Никаких деревьев, никаких кустов. Это место нам понадобится!
Дети Жако подрастали, и когда достигали совершеннолетия, «части их тел», как называл Жако, укладывались на лужайке.
Часто старики Жако, ковыляя вечером в саду на костылях, заводили спор по поводу маленьких холмиков, покрытых цветами.
— Здесь лежит левая нога Жака!
— Ну, вот ещё! Тут правая нога Пьера. Жакова нога дальше! Жакова нога была уж позднее даже Жозефовой руки!
— Ты прав! А вот тут моя рука! Но где же Пьеровы пальцы?
Пальцы — это было уже усовершенствование в деле, выдуманное стариком Жако.
На первый раз Пьеру удалось удивительно ловко выскочить из-под поезда. Ему отрезало только три пальца на правой руке.
Только шесть месяцев спустя он попал так несчастно, что ему уж совсем отрезало начисто руку.
Железнодорожная компания сначала заплатила три тысячи франков «за частичное лишение способности к труду», а потом уже двенадцать тысяч за полное лишение правой руки.
Таким образом рука принесла пятнадцать тысяч франков.
Но, к сожалению, Пьер был младшим сыном, и удачная мысль пришла в голову слишком поздно.
В общем, практикой была выработана такая система.
Жако «резались» накрест: правая рука и левая нога.
— Это необходимо для правильной циркуляции крови, — объяснял старик Жако, — этим избегается односторонность!
И добрый деревенский врач поддакивал:
— Совершенно верно! Конечно, с медицинской точки зрения это всё-таки лучше!
Жако отлично знали, и когда он являлся в железнодорожную компанию за вознаграждением за увечье, там посмеивались:
— Ну, monsieur[2] Жако, не найдётся ли у вас ещё лишней ноги?
На что Жако отвечал строго:
— Над чужими несчастиями, сударь, не смеются. Это запрещает Господь.
Итак, в деревне прошёл слух, что Жанна, бесприданница Жанна, незаконнорождённая Жанна выходит за Жозефа, старшего сына Жака.
Жанна была красивая и здоровая девушка, — кровь с молоком.
— Главное, что здоровая! — с любовью говорила о ней старуха. — Для нас это самое важное!
Замужество Жанны вызвало массу толков.
— За самого богатого жениха в селе! Везёт этим незаконнорождённым.
— Ну, не велико счастие! — фыркала молодёжь.
Но Анатоль Жофруа, служивший в солдатах и имеющий даже политические убеждения, остановил недовольных:
— Железная дорога и всё прочее есть не что иное, как цивилизация. Цивилизация существует для блага общего. Должны же, чёрт возьми, и мы пользоваться какими-нибудь благами от цивилизации! Буржуа летит в курьерском поезде! Должно же что-нибудь перепасть и на долю бедняка, дом которого осыпают искрами и обдают дымом. Ведь не для одних же богатых, чёрт побери, существуют железные дороги! Надо и бедняку приобщить себя к благам цивилизации!
После этого всякие разговоры стихли.
— Жофруа прав! Это человек с политическими взглядами!
Свадьбу справили сейчас же после Рождества. И справили с пышностью.
Вся семья Жако, разодетая по-праздничному, ковыляла на деревяшках, и только одна Жанна шла двумя ногами и утирала слёзы двумя руками.
По окончании венчания кюре обратился к Жанне с проповедью на тему «довольствуйтесь малым».
— Жанна, — сказал он, — вы бедная девушка, и Небу угодно было взыскать вас за вашу бедность и за вашу чистоту, невзирая даже на ваше грешное происхождение. Вы зачаты ведь в грехе, Жанна! Но Небу угодно было не обратить внимания на это. Вы входите, Жанна, в самую почтенную и самую состоятельную семью нашего прихода. Постарайтесь быть достойной её, Жанна. Вы будете жить в богатстве, но никогда не забывайте правила: довольствуйтесь малым. Блестящий пример этого вы видите в той семье, в которую вы ныне вступаете, Жанна. Вся семья Жако всегда в скромности своей довольствовалась меньшим, чем довольствуемся мы, прочие грешные люди. Они довольствуются всего одной ногой и всего одной рукой! Вот пример довольства малым! И Небо невидимо награждает их. Посмотрите на их виноградники, на их сады, на их стада — и умилитесь! Так награждается, дети мои, скромность, так награждается довольство малым!
Глубоко тронутый, старик Жако даже прослезился, слушая проповедь, и по окончании подковылял к кюре на своей деревяшке:
— Вы отлично говорили! Даже меня прошибла слеза, а я видал виды, — согласитесь! Вот вам, кроме условленного за венчание, ещё сто франков. Украшайте церковь. Благодарю вас за то, что вы внушаете добрые мысли молодёжи!
Свадебный стол отличался изобилием, и когда молодая взялась за ложку, старик Жако встал и торжественным голосом, при общих одобрениях, сказал:
— Эге! Возьми-ка ложку в левую руку, моя милая Жанна! В левую! Семья крепка преданиями! А в семье, куда ты входишь, дитя моё, все едят левой рукой — за неимением правой!
Гости закричали «ура», а старуха Жако со слезами обняла Жанну и, прижимая её левой рукой к сердцу, сказала:
— Привыкай есть левой рукой, дитя моё! Это твой первый опыт!
У Жанны, похолодело сердце.
Жанне жилось великолепно.
Она отлично ела, прекрасно работала, и единственное — что на неё покрикивали:
— Жанна, не работай правой рукой! Правая тебе ни к чему! Приучайся всё делать левой!
И на неё смотрели с любовью.
— Ты бы подвязала Жанне правую руку, — говорил жене старик Жако, — скоро время.
Старуха Жако ласково прибинтовывала Жанне правую руку:
— Зачем тебе она? Ты посмотри, как без неё удобно! Легко! Ничего лишнего! Дай я тебе подвяжу, чтоб эта дрянь не болталась!
И она целовала Жанну.
— Готовься, готовься, дитя моё! Ты скоро принесёшь приданое своему мужу! двенадцать тысяч франков!
Жанна вздыхала:
— Маменька, разбинтуйте! Я чувствую какую-то неловкость в правой руке. Разбинтуйте!
И вся семья с радостью восклицала:
— Не долго уж, не долго потерпеть, Жанночка! Вот ты уж и сама чувствуешь, что она тебе мешает!
Настала весна, и старик Жако сказал однажды, с любовью глядя на руки и ноги Жанны:
— Пора уж у Жанночки обстричь купончик!
Жанна зарыдала и кинулась в ноги старикам:
— Я буду работать, сколько угодно! Я буду работать за двоих, за всех! Не трогайте меня!
Но старик нахмурился:
— Вот ещё глупости! Что мы за миллионеры такие, чтоб иметь по две руки и по две ноги?! Прихоть не по карману! Мы люди бедные, — впору иметь необходимое. А роскоши заводить не к чему!
— Будем благоразумны, — сказал ей муж, лаская Жанну левой рукой, — будем благоразумны, моя жизнь, моё счастье! Ведь должна же ты принести мне приданое? Не так ли? Ну, что за охота, чтобы вся деревня говорила про тебя, что ты бесприданница? Я не хочу, чтобы о моей жене говорили дурно!
— Да и, наконец, это безобразие! — протестовали младшие братья. — Вся семья обходится деревяшками, — с какой же стати она одна будет отпускать себе руки и ноги?! Если так, мы тоже женимся и тоже не позволим трогать наших жён! Хороша будет семья! Рукастая! Ногастая! Куда ни плюнь, везде торчит рука или нога! Тьфу!
— Даже неприятно смотреть! Висят лишние вещи! — поддакивал отец.
А мать, обнимая Жанну, уговаривала:
— Ты себе представить не можешь, Жанночка, какая это прелесть без руки, без ноги! Какое облегчение! Ложишься в постель — словно бесплотный дух! Ничего не чувствуешь! Один воздух! Ах, как хорошо!
Жанна плакала, и на семейном совете было решено:
— Пусть лето с рукой проведёт! Пусть пощеголяет! Женщина молоденькая! Пусть пофрантит! Кстати не рабочее время. Но осенью…
Сентябрь забрызгал мелким дождём, и однажды, когда все сели за обед и Жанна взялась за ложку, свекровь остановила её с нежностью:
— Для тебя, Жанночка, приготовлено особо! Получше!
И поставила на стол жареную баранью ногу.
— Теперь тебе надо кушать получше! Эти две недели!
У Жанны затряслись руки и ноги.
Никогда Жанне не снилось, чтобы в людях было столько нежности.
Вся семья ходила поутру на цыпочках:
— Тс! Жанна спит! Жанне нужно теперь набираться сил!
Обед Жанне вызывал горячие споры.
— Баранины ей! Баранины! — говорил старик Жако. — Что за беда! Прирезать ещё барана!
— Суп из бычачьих хвостов — очень-очень питательная вещь!
— Гусь хорошо помогает женщинам!
— Дайте ей гуся! Молока! Яиц! Масла!
Оставаясь одна, Жанна целовала свою правую руку.
Как нарочно, без работы, рука стала такой белой, нежной и красивой. Сквозь тонкую кожу просвечивали голубенькие жилки. Жанна припадала к ней со слезами и целовала, целовала, целовала свою руку.
Голова у неё шла кругом, и иногда у Жанны являлась безумная мысль:
«Взять нож и самой отрезать себе руку. Самой! И бросить её старикам!»
В одну из таких минут её застала старуха Жако. Лицо у Жанны было такое страшное, что старуха поняла её мысль. Затряслась и побледнела.
— Что ты думаешь сделать? Не смей, не смей и думать об этом! Ты нас разоришь!
Жанна разрыдалась.
— Маменька, да ведь как больно-то будет!
Но старуха с ласковой улыбкой обняла её:
— Глупенькая моя! А как же рожают-то?
За ужином старик Жако с любовью глядел на расписание поездов, которое, как святыня, в рамке висело на стене, и говорил, указывая на поезд, подчёркнутый красным карандашом:
— Вот наш поезд!
И однажды, после ужина, старик поднялся и сказал, взглянув на часы:
— Половина девятого. Жанна, идём!
Жанна кинулась на пол, она хватала всех Жако за уцелевшие ноги, за деревяшки, целовала ноги, целовала деревяшки:
— Ну, подождём хоть до пассажирского поезда! Ещё полчаса!
Старик Жако отрицательно покачал головой:
— У всех есть своё самолюбие, дитя моё! Нас всегда давил курьерский поезд, — зачем же ложиться под какой-то пассажирский, когда есть курьерский! Из вагонов первого класса, — ты только подумай! Да курьерский и лучше. Курьерский пролетает по руке стрелой, а пассажирский, — жди там, пока протащится! Курьерский — одна прелесть! Коротко и скоро. Ты не успеешь опомниться, — чик, и готово! Как ноготь обстричь. Идём, Жанна, идём!
— Ой-ой-ой! —вопила Жанна. — Хоть пьяною меня напойте!
Но старики расхохотались:
— Ах, молодость, молодость! Да ведь если от тебя будет пахнуть абсентом, это уж будет собственная неосторожность!
И старик Жако прибавил строго:
— И к тому же, что скажут люди? Молодая Жако так напивается, что попала под поезд! Мы живём среди людей и должны считаться с общественным мнением! Ну, идём! Довольно глупостей!
И вся семья повела Жанну, похолодевшую, трясущуюся, едва державшуюся на ногах.
— Так помни, дитя моё, — говорила мать, обнимая её за талью, — там есть такая гайка на внутренней стороне рельса, схватись за неё и держись крепче, чтоб не отнять руку в нужную минуту! Только держись за гайку, — остальное всё само собой!
— Вот наше место, — с гордостью сказал старик Жако, светя фонарём, — вот и гайка. Жанна, ложись, дитя моё.
Старуха слегка подтолкнула еле державшуюся на ногах Жанну; та упала.
— Вот так, вот так, дитя моё! Дай руку! Вот гайка! Схвати пальцами! Держись!
Старуха заботливо оправила и подоткнула платье Жанны, чтоб его не втянуло в колёса.
— Слышишь, как рельсы загудели. Теперь уж близко! Близко! Лежи с Богом!
Старуха поцеловала Жанну и отошла в сторону от полотна.
— Полминуты каких-нибудь! Держись, Жанна! — донеслось из темноты.
— За гайку держись!
Поднялся дьявольский шум. Из-за поворота, словно чёрт с огненными глазами, сверкая огромными фонарями, вылетел паровоз.
Грохот, треск, свист, вопль.
— Человека задавили! Человека задавили! — закричал Жозеф Жако, кидаясь в деревню за фельдшером.
Семья Жако бросилась к рельсам, светя фонарём, отыскивая, где Жанна.
Жанна лежала около рельсов, белая как мел, с вытаращенными глазами, с оскаленными стиснутыми зубами.
— Будьте вы прокляты!.. Прокляты!.. Прокляты!.. — со стоном крикнула она.
Старуха Жако нагнулась и воскликнула:
— Поздравляю вас! Как нельзя быть лучше! Немного ниже плеча!
А из деревни с фонарями бежали уж люди.
— У Жако опять несчастье!
— Жанна?
— Она!
— Руку или ногу?
Кровь хлестала из Жанны, и она стонала, впадая в забытьё:
— Будьте прокляты… прокляты… прокляты…
— Это она железную дорогу! — пояснил старик. — Конечно, будь они прокляты! Калечат людей, даже свистка не дают!
Жанна лежала в соседней комнате на отличной хирургической койке, давно уже заведённой в доме Жако. Около неё хлопотали доктор и фельдшер.
А семья Жако, собравшись в столовой, чокалась красным вином.
На Жозефа сыпались поздравления.
— Теперь ты можешь позволять себе всё! — говорил со слезами Жако-отец. — Я тебе разрешаю! Безумствуйте, дети мои! Наслаждайтесь жизнью! Теперь Жанна может быть в интересном положении!
Через два с половиной года над железнодорожной семьёй разразилось несчастье.
— Мы потеряли двадцать тысяч франков! — говорила мне Жанна, утирая слёзы левой рукой и с трудом стоя на деревяшке.
Она только что встала после «левой ноги» и ещё плохо управлялась с деревяшкой.
— Двадцать тысяч франков! Вы только подумайте!
Через полтора года «после руки» Жанна родила мальчика.
— Прелестный был такой бутуз. Верите ли, кровь с молоком.
И старик Жако решил:
— Надо проучить железнодорожную компанию на этот раз как следует!
Мимоходом он посоветовался с опытным юристом:
— Скажите, если ребёнку отдавят правую ручку, — это дороже стоит?
— Конечно же, дороже! — ответил опытный юрист. — Лишенье способности к труду на всю жизнь! Шутка! Надо с детства держать инвалидом!
И старик Жако решил:
— Надо заблаговременно позаботиться о малютке!
— К тому же, — говорил он дома, — это лучше, если ребёнок вырастет без правой руки. Он затем не чувствует никакого лишения. Он даже не знает, что такое правая рука!
Все с ним согласились.
И когда младенцу исполнился год, настал торжественный день!
С утра вся семья была в радужном настроении:
— Сегодня маленький Жако сделает своё дело!
— Такой маленький — и уж заработает двадцать тысяч франков по меньшей мере! — шутил дедушка. — Молодец, Жако! Настоящий Жако!
— И это, не считая ножки! — с гордостью говорила счастливая мать. — Ножкой оп потом ещё заработает!
И все целовали маленького карапуза, который, лёжа в чистенькой кроватке, играл купонами: ручками и ножками.
— А не обрезать ли нам ему все четыре купончика?! — весело подмигивал дед. — Пусть грабит компанию! А?
Вся семья понесла маленького Жако «на место».
Младенчик улыбался и смотрел весело своими глазёнками.
— Молодчина!
Маленького Жако уложили на место, мать расцеловала его в обе пухлые щёчки и пригрозила пальчиком, чтоб лежал смирно.
Рельсы гудели уже, стонали, дрожали.
Все отошли в сторону от полотна.
Но, оставшись один, маленький Жако забарахтался ручками и ножками, стал на четвереньки и взлез верхом на рельс.
Из-за поворота с громом вылетел паровоз курьерского поезда…
— Пополам ангельчика! — рассказывала мне Жанна. — Умилительно было смотреть! Пополам! Как арбузик! Сверху беленький, а в серёдке весь красненький. А кругом кишочки, кишочки! Гарнирчиком! Красота!
И ничего за младенца не дали.
— Свинство! — выругался старик Жако. — За купон деньги, а за целую акцию ничего!