ЖАНЪ ПОКЛЕНЪ ДЕ-МОЛЬЕРЪ.
Въ біографіи Шекспира, находящейся во 2-мъ выпускѣ нашего изданіи, мы упоминали, что отъ великаго англійскаго драматурга не осталось ни единой строки, писанной его собственною рукою, — ни одного изъ тѣхъ документовъ, которые имѣютъ громадную важность для біографа: — мы говорили также, что многія изъ свѣдѣній, сообщавшихся о Шекспирѣ посторонними лицами, были больше легендарнаго, чѣмъ достовѣрно-фактическаго свойства. Точно такое же явленіе повторилось и съ знаменитымъ французскимъ драматургомъ, одна изъ лучшихъ комедій котораго представляется читателямъ въ настоящемъ выпускѣ. «Жизнь Мольера, — говоритъ одинъ французскій писатель, — отличается тою двойною странностью, что послѣ него не осталось на одной собственноручной строки его, что ни одинъ изъ его современниковъ и друзей не собралъ и не сообщилъ ничего о его личности, и что первое сочиненіе, въ которомъ было нѣчто похожее на біографію знаменитаго писателя, народнаго комика, появилось въ 1705 г., т. е. черезъ тридцать два года послѣ его смерти. Вслѣдствіе этого, позднѣйшимъ біографамъ стоило большаго труда отдѣлить правду отъ вымысла, наполнить пробѣлы новыми розысками и т. п. На основаніи всѣхъ этихъ новыхъ изслѣдованій, которымъ французскіе критики и ученые предавались съ рвеніемъ, достойнымъ великаго драматурга, составлявшаго предметъ ихъ изученія, — біографія Мольера въ настоящее время представляется въ слѣдующемъ видѣ.
Настоящая фамилія его Покленъ, а фамилія Мольера принята имъ какъ бы литературный псевдонимъ, и потомъ такъ и осталась за нимъ. Отецъ его, тоже Жанъ Покенъ, былъ зажиточный парижскій обойщикъ, будущій авторъ Скупаго родился въ январѣ 1622 г., и и первыхъ годахъ его дѣтства мы не знаемъ ничего; извѣстно только, что онъ лишился матери, будучи десятилѣтнимъ мальчикомъ и что у него были въ то время два брата и одна сестра. Мальчикъ росъ, окруженный всѣмъ житейскимъ комфортомъ, благодаря очень хорошему состоянію его отца, но, по свидѣтельству нѣкоторыхъ біографовъ, этотъ отецъ былъ человѣкъ ограниченный и крутой, дѣлавшій все для подавленія умственнаго развитія своего сына: достаточно знать, что онъ не хотѣлъ, чтобы этотъ послѣдній, учился чему нибудь, кромѣ чтенія, письма и первыхъ правилъ ариѳметики. Къ счастію, по свидѣтельствамъ тѣхъ же біографовъ, дѣдъ ребенка, любившій театръ, часто водилъ своего внука на сценическія представленія, гдѣ и возникла въ немъ страсть къ сценѣ. Но эти свѣдѣнія не подтверждаются несомнѣнными доказательствами гораздо достовѣрнѣе то, что онъ окончилъ курсъ въ Клермонтской коллегіи съ Парижѣ и получилъ хорошее классическое образованіе, что не помѣшало его отцу исходатайствовать для него званіе „обойщика при королѣ“ (tapissier ordinaire du roi), которое онъ самъ получилъ незадолго до того и намѣревался передать сыну послѣ своей смерти. Дѣйствительно-ли будущій драматургъ занимался обойными работами, — въ этомъ біографы спорятъ между собой, хотя есть довольно достовѣрныя указанія утвердительно отвѣчающія на этотъ вопросъ; но, какъ бы ты ни было, а къ 1648 г. Мольеръ получилъ отъ своего отца шестьсотъ тридцать ливровъ въ счетъ той доли, которая должна была прійтись ему изъ материнскаго наслѣдства, — и письменно отказался отъ всякихъ притязаній на званіе придворнаго обойщика, предоставивъ отцу передать эту привилегію любому изъ остальныхъ своихъ сыновей. Съ этихъ поръ Мольеръ разрываетъ всѣ связи съ преданіями и взглядами своего семейства и идетъ туда, куда влечетъ его неодолимое призваніе.
Здѣсь опять сходство съ біографіей Шекспира. Мольеръ тоже прежде всего дѣлается актеромъ. Отецъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы отклонить его отъ этого рѣшенія; никакія просьбы, никакія заманчивыя обѣщанія, никакія ходатайства вліятельныхъ людей — ничто не помогло. Отецъ и его друзья главнымъ поводомъ къ своимъ увѣщаніямъ выставляли то униженное положеніе, въ которомъ въ то время находились актеры. Мольеръ съ одной стороны отвѣчалъ на это собственными соображеніями о высокомъ значеніи драматическаго искусства и о нелѣпомъ невѣжествѣ тѣхъ, которые продолжали смотрѣть на актеровъ, какъ на людей, которыхъ слѣдовало держать не иначе, какъ въ черномъ тѣлѣ, — съ другой, сослался на незадолго до того, именно въ 1641 г., обнародованный королевскій эдиктъ, по которому профессія актера выводилась изъ опальнаго, такъ сказать, состоянія. Какъ ни незначительны были нравственныя привилегіи, дававшіяся актерамъ этимъ эдиктомъ, онъ все-таки былъ шагомъ впередъ и, вѣроятно, способствовалъ тому, что къ Мольеру, въ качествѣ актеровъ, примкнули нѣсколько молодыхъ людей изъ порядочныхъ семействъ. Изъ нихъ составилась труппа подъ управленіемъ молодаго Поклена. Чтобъ отличить ее отъ другихъ въ глазахъ публики, зараженной предразсудками, онъ далъ ей названіе „Знатнаго Театра“ (Illustre Théâtre). Но, какъ и слѣдовало ожидать, „знатные“ юноши оказались далеко не знатными актерами, и такъ какъ свистки, которыми стала осыпать ихъ публика, прежде всего отражались неблагопріятнымъ образомъ на кошелькѣ антрепренера, т. е. Мольера, то онъ поспѣшилъ установить дѣло на болѣе раціональныхъ основаніяхъ. Главное ядро его труппы составили теперь актеры настоящіе, пользовавшіеся болѣе или менѣе значительною репутаціею, прежніе дѣятели, такъ сказать „любители“, осталась только какъ второстепенныя липа. Но названіе „Знатнаго Театра“ сохранилось и за новою группою. Директоромъ ея остался по прежнему Мольеръ, пополамъ съ дѣвицею Бежаръ, соединившею свою труппу съ Мольеровскою. Дѣла, однако, не пошли особенно блистательно; главному директору приходилось не разъ закладывать вещи для добыванія денегъ на расходы, даже высиживать по нѣсколько дней въ тюрьмѣ за долги. Дошло наконецъ до того, что большая часть актеровъ, не получая жалованья, разбрелась, — а Мольеръ — это было въ 1646 г. — съ жалкими остатками своей труппы, отправился искать счастія въ провинціи, въ сопровожденіи семейства Бежаровъ, состоявшаго въ то время изъ трехъ лицъ: одного брата и двухъ сестеръ. О путешествіи его сохранилось весьма мало точныхъ свѣдѣніи; достовѣрно только то, что, черезъ два года послѣ своего отъѣзда изъ Парижа, онъ былъ въ Нантѣ, потомъ очутился въ Бордо, гдѣ поставилъ на сцену свою трагедію „Ѳиваида“, въ Вьеннѣ и, наконецъ, въ Ліонѣ. Это было въ 1663 г. Пребываніе его въ Ліонѣ замѣчательно тѣмъ, что здѣсь была поставлена на сцену первая самостоятельная пьеса Мольера; „Вѣтренникъ“ (L’Etourdi); до тѣхъ поръ онъ писалъ только фарсы въ итальянскомъ родѣ и вкусѣ, какъ напр. „Доктора-Соперники“, „Школьный Учитель“, „Влюбленный Докторъ“ и т. п. „Вѣтренникъ“ былъ очень хорошо принятъ публикой, такой же притомъ имѣла, годъ спустя, вторая капитальная пьеса: „Любовная Досада“ (Le dépit amoureux», поставленная на сцену въ Монпелье, гдѣ авторъ находился въ то время съ своею труппою. Странствованія Мольера по провинціи продолжались до 1658 г., когда, благодаря ходатайству принца Конти и герцога Орлеанскаго, ему было разрѣшено пріѣхать въ Парижъ для того, чтобы давать представленія на придворномъ театрѣ. Первое представленіе состоялось 24 октября 1658 г., въ присутствіи Людовика XIV; король остался доволенъ, и съ этихъ поръ судьба Мольера была рѣшена: у него была постоянная труппа и постоянная сцена; зрителями его были дворъ и знатный классъ Парижа, покровителемъ — самъ король.
Выходы новаго положенія усилили въ Мольерѣ энергію къ драматической работѣ, и плодомъ этой дѣятельности была, въ 1669 г., комедіи «Смѣшныя Жеманницы» (Les Précieuses Ridicules), въ которой онъ въ первый разъ вполнѣ отрѣшился отъ латинскихъ и итальянскихъ традицій, бывшихъ съ то время въ большой модѣ (особенно итальянскія) во Франціи, и пересталъ, по его собственному выраженію, «ощипывать» (éplucher) Меннандра; «Précieuses» представляютъ уже результатъ основательныхъ и мѣткихъ наблюденій поэта надъ современною жизнію, его окружившею. Въ періодъ съ 1659 по 1665 г. онъ написалъ комедіи: «Сганарель» (Sganarelle), «Донъ Гарція» (Don Garde), «Школа Мужей» (l’Ecole des maris), «Недовольные» (Les Facheux), «Школа женщинъ» (L’Ecole des femmes), «Критика Школы женщинъ» (La Critique de l’Ecole des femmes), «Версальскій экспромтъ» (L’Impromptu de Versailles), «Бракъ по принужденію» (Le Mariage forcé), «Элидская Принцесса» (La princesse d’Elide) и три первыхъ дѣйствія знаменитаго «Тартюфа». Нѣкоторыя изъ этихъ пьесъ къ настоящее время пришли въ забвеніе, такъ какъ онѣ дѣйствительно лишены художественнаго достоинства; другія и тогда имѣли большой успѣхъ, и теперь занимаютъ мѣсто въ числѣ лучшихъ литературныхъ произведеній.
Въ 1661 г. (9-го марта) умеръ кардиналъ Мазаренъ, и Людовикъ XIV сдѣлался полновластнымъ и самостоятельнымъ владыкою государства. «Въ первое же время, послѣдовавшей за этимъ вступленіемъ во владѣніе Франціею, — говоритъ одинъ изъ біографовъ Мольера, — обнаружилось со стороны государя, въ отношеніи къ поэту нѣчто болѣе значительное, чѣмъ обыкновенное и высокомѣрное покровительство — обнаружилось движеніе привязанности разумной, сознательной. Съ той минуты, какъ эти два человѣка, стоявшіе, по своему общественному положенію, такъ неизмѣримо далеко другъ отъ друга, одинъ — король, вышедшій изъ подъ опеки, другой — заслуженный актеръ и еще робкій моралистъ, сошлось и поняли одинъ другаго, между ними установилось нѣчто въ родѣ безмолвной ассоціаціи, позволявшей послѣднему, — поэту, — свободно высказывать свои мысли и обѣщавшей ему защиту и покровительство, подъ единственнымъ условіемъ — чтить особу перваго, государя, и доставлять ему пріятное развлеченіе. Нужно прибавить, что ни одинъ государственный трактатъ, скрѣпленный словомъ монарха, не былъ, можетъ быть, исполненъ съ такою точностію, какъ этотъ безмолвный договоръ; никогда и ни при никакихъ обстоятельствахъ драматургъ не видѣлъ себя лишеннымъ покровительства и защиты государя. Тѣ біографы просто смѣются надъ нами, которые ставятъ Мольера въ число мыслителей, страдавшемъ въ свое время отъ правительственныхъ преслѣдованій. Напротивъ того, рѣдкій писатель шелъ къ своей цѣли такъ прямо, какъ это дѣлалъ Мольеръ, и въ тоже время встрѣчалъ на своей дорогѣ такъ мало препятствій…»
Въ концѣ 1661 г. Мольеръ, хотя отецъ его былъ въ это время еще живъ, принялъ по смерти своего брата титулъ «королевскаго камердинера», безъ прибавленія однако званія «обойщика». Въ 1662 г., онъ, будучи уже сорока лѣтъ отъ роду, женился на дѣвицѣ Бежаръ, незаконной дочери той самой Мадлены. Бекаръ, съ которою Мольеръ началъ свое сценическое поприще: женѣ его было "сего семнадцать лѣтъ, и эта разность въ возрастѣ, въ соединеніи съ легкомысленностью и вѣтреностью молодой г-жи Мольеръ, была причиною того, что въ семейной своей жизни онъ былъ очень несчастливъ. Ничто не могло утѣшить его въ этомъ несчастіи, потому что, не смотря на дурные поступки жены, онъ все-таки продолжалъ сильно любить ее: ни ухаживанье лучшихъ представителей высшаго общества, ни искреннія дружба, съ которою относились къ нему такіе писатели, какъ Буало и Лафонтенъ, ни постоянная благосклонность короля, не перестававшаго давать ему доказательства этой пріязни, сперва назначеніемъ пенсіи въ тысячу лавровъ, послѣ представленія «Школы Женщинъ», потомъ — отдачею подъ его управленіе своей придворной труппы, съ ежегодною субсидіею въ семь тысячъ ливровъ и титуломъ «Труппы Короли»,
Въ 1664 г., во время великолѣпныхъ версальскихъ празднествъ, Мольеръ поставилъ на тамошней сценѣ въ первый разъ три первыхъ дѣйствія «Тартюфа», — остроумной и грозной сатиры на ханжей-лицемѣровъ. Пьеса была хорошо принята дворомъ; но въ массѣ публики, узнавшей о ней только по наслышкамъ, скоро поднялся такой скандалъ, что король, самъ апплодировавшій ей на первомъ представленіи и сознавшій полную благонамѣренность, руководившую авторомъ при сочиненіи этой комедіи, увидѣлъ себя въ необходимости запретить ее для публики. Снятіе этого запрещенія послѣдовало только черезъ три года, именно въ 1667 г. Но треволненія съ «Тартюфомъ» далеко не кончились. На другой же день послѣ представленія, Людовикъ XIV былъ въ эти время во Фландріи — первый президентъ парламента отдалъ приказаніе немедленно снять съ афиши «Обманщика» (подъ этимъ названіемъ былъ теперь поставленъ «Тартюфъ»). Напрасно Мольеръ ссылался на королевское разрѣшеніе; пришлось подчиниться волѣ парламента, но къ тоже время онъ написалъ къ королю просьбу, въ которой напоминалъ о полученномъ разрѣшеніи и почтительно просилъ заставить чиновниковъ чтить слово, данное ихъ государемъ. «Если — говорить онъ въ этой просьбѣ — побѣда останется на сторонѣ Тартюфовъ, то мнѣ, конечно, надо навсегда отказаться отъ сочиненія комедій». Въ то время, когда просьба была ни пути къ тому городу, гдѣ находился Людовикъ XIV, на злосчастную комедію обрушилась новая гроза; бывшій учитель короля, парижскій архіепископъ, отдалъ распоряженіе, которымъ запрещалъ «всякому смотрѣть на сценѣ, читать самому или слушать, какъ декламируютъ другіе, комедію подъ заглавіемъ „Обманщикъ“, — какъ публично, такъ и частнымъ образомъ, подъ страхомъ отлученія отъ церкви». Между тѣмъ посланные отъ Мольера съ вышеупомянутой просьбой представились государю, были ласково приняты имъ и возвратились съ отвѣтомъ, что король, по возвращеніи въ Парижъ, снова прикажетъ пересмотрѣть пьесу, и она будетъ поставлена на сцену. Но постановка эта совершилась только черезъ два года, именно въ 1669 г.
Съ 1664 г. по тотъ годъ, къ которому мы теперь пришли въ нашемъ изложеніи, т. е. 1669-й, Мольеръ послѣдовательно написалъ и поставилъ на сцену пьесы: «Донъ-Жуанъ», «Любовь-Докторъ», (L’Amour Médecin), «Мизантропъ», «Врачъ поневолѣ» (Lе Médesin malgré lui), «Амфитріонъ», «Жоржъ Данденъ», «Скупой» (L’Avare). Жеманныя кокетки, невѣжественные доктора, педанты, пустые щеголи высшаго свѣта, плохіе писатели, іезуиты, ханжи — все, что задѣвалось и мѣтко осмѣивалось перомъ знаменитаго драматурга, поочередно, по поводу той или другой комедіи, бурно возставало на автора, причинило ему всевозможныя непріятности, — но онъ не гнушался ничѣмъ и прямо шелъ впередъ, обнаруживая не только громадную даровитость, но и изумительную неутомимость и легкость въ работѣ; такъ напр., комедія «Les Fâcheux» была написана и поставлена на сцену въ теченіи пятнадцати дней. «L’amour Médecin» въ пять дней; не забудемъ при этомъ, что авторъ ихъ продолжалъ оставаться актеромъ и директоромъ труппы, т. е. несъ на себѣ трудъ, тоже весьма многосложный. Не было почти ни одной комедіи его, въ которой онъ не игралъ бы одной изъ главныхъ ролей; такъ наприм., онъ создалъ типъ Маскарилла въ «Вѣтренницѣ» и «Смѣшныхъ жеманникахъ»; Альберта — въ «Любовной Досадѣ»; Сганареля въ «Школѣ Мужей», «Бракѣ по неволѣ», «Донъ-Жуанѣ» и др., Арнольфа — въ «Школѣ женщинъ», Алцеста — въ «Мизантропѣ», Оргона въ «Тартюфѣ», Жоржа Дандена — въ комедіи тѣмъ-же названіемъ; Гарпагона — въ «Скупомъ»; Журдини — въ «Мѣщанинѣ-Дворянинѣ». Аргала — въ «Мнимомъ Больномъ», и много другихъ. Что касается до того, какъ онъ исполнялъ эти роли, то всѣ современныя свидѣтельства сходятся въ искреннихъ похвалахъ его сценическому таланту, особенно блистательно обнаруживавшемуся въ роляхъ чисто-комическихъ и оказывавшемуся очень слабымъ въ роляхъ серьезныхъ. Какъ директоръ труппы и главный режиссеръ ея, онъ занимался и этимъ дѣломъ съ неутомимымъ рвеніемъ и горячею любовью. Но постоянныя непріятности, неизбѣжно сопряженныя съ этомъ занятіемъ, слабость здоровья и нѣкоторыя другія обстоятельства заставили его, подъ конецъ жизни, разочароваться къ прелестяхъ своей профессіи. Не смотря, однако, на это разочарованіе, не смотря и на то, что матеріальныя средства вполнѣ позволяли Мольеру оставить занятіе актера и антрепренера, — онъ до послѣдней минуты (и, какъ мы ниже увидимъ, въ буквальномъ смыслѣ слова послѣдней) оставался вѣренъ своему призванью. За два мѣсяца до смерти Мольера, его посѣтилъ извѣстный поэтъ Буало и, заставъ его очень больнымъ, сильно страдающимъ отъ кашля, сталъ увѣщевать его, говоря: «Послушайте вы вѣдь въ очень жалкомъ положеніи. Постоянное напряженіе вашего ума, безпрестанная работа вашихъ легкихъ на сценѣ, все, однимъ словомъ, должно было бы, наконецъ, побудить васъ отказаться отъ игры на театрѣ. Неужели-же во всей вашей труппѣ не сыщется никто, способный, кромѣ васъ, на исполненіе первыхъ ролей? Ограничьтесь актерскою дѣятельностью и предоставьте сценическое исполненіе кому нибудь изъ вашихъ товарищей. Это принесетъ вамъ болѣе почета въ глазахъ публики, которая будетъ смотрѣть на вашихъ актеровъ, какъ на вашихъ наемщиковъ; да при этомъ и ваши актеры, которые вѣдь не особенно мягки въ отношеніи къ вамъ, лучше почувствуютъ ваше превосходство». На это увѣщаніе Мольеръ отвѣчалъ. «Ахь, что вы такое говорите мнѣ? Честь для меня заключается въ томъ, чтобы не покидать моей профессіи».
Болѣзнь, о которой мы упомянули, была смертельная. Мольеръ находился въ апогеѣ своей славы (послѣ названныхъ нами пьесъ имъ были еще написаны: «Г. Пурсоньякъ», «Мѣщанинъ-Дворянинъ» (Le Bourgeois Gentilhomme), «Плутни Скапена» (Les Fourberies de Scapin), «Ученыя женщины» (Les Femmes Savantes), и нѣсколько менѣе значительныхъ), и академія наукъ предлагала ему мѣсто въ своей средѣ, подъ условіемъ, однако, чтобы онъ пересталъ играть на сценѣ, — когда судорожный кашель, никогда не покидавшій его, началъ замѣтно усиливаться. Въ разгарѣ этой болѣзни онъ написалъ и поставилъ на сцену свою послѣднюю комедію «Мнимый Больной», въ которой игралъ главную роль. Въ разгарѣ ея четвертаго представленія, Мольеръ чувствовалъ себя хуже обыкновеннаго. Друзья убѣждали его не играть и отложить представленіе. «Да какъ-же это возможно? — отвѣтилъ онъ; вѣдь въ спектаклѣ заняты пятьдесятъ рабочихъ, которые только этимъ и живутъ. Что же они станутъ дѣлать, если я отмѣню спектакль! Я бы тогда упрекалъ себя въ томъ, что лишилъ ихъ заработка хоть одинъ вечеръ, когда очень могъ не дѣлать этого». И онъ, дѣйствительно, отправился въ театръ и сталъ играть съ величайшимъ трудомъ. При произнесеніи слова juro «клянусь», въ четвертомъ дѣйствіи, съ нимъ сдѣлался припадокъ, который онъ имѣлъ силу преодолѣть и не обнаружить; но это было послѣднее усиліе. По окончаніи акта, его отнесли домой. Чувствуя приближеніе смерти, онъ послалъ, послѣдовательно, на двумя священниками; оба отказались прійти: напутствовать въ вѣчную жизнь актера, считалось у тогдашняго духовенства грѣхомъ, оскверненіемъ святыни. Третій священникъ пришелъ, но поздно. Въ припадкѣ кашлѣ, въ груди больнаго лопнулъ одинъ сосудъ, и онъ умеръ въ десять часовъ вечера, 17 февраля 1673 г. Священникъ того прихода, гдѣ онъ жилъ, отказался похоронить его, какъ актера; тогда вдова обратилась къ архіепископу парижскому съ просьбой, въ которой напоминала ему, что ея покойный мужъ умиралъ какъ христіанинъ, потому что хотѣлъ причаститься св. Тайнъ; кромѣ того, она просила короля, который приказалъ дать разрѣшеніе на похороны. Архіепископъ велѣлъ произвести слѣдствіе, чтобы удостовѣриться, дѣйствительно ли Мольеръ, умирая, былъ проникнутъ чувствомъ истиннаго христіанина; результатъ слѣдствія оказался утвердительный, и тогда архіепископъ далъ разрѣшеніе, которое мы приводимъ здѣсь подлинными его словами, какъ любопытный документъ: «Принимая въ соображеніе и пр….. во вниманіе къ доказательствамъ, обнаруженнымъ слѣдствіемъ, произведеннымъ по моему приказянію, мы позволили священнику церкви св. Евстахія, похоронить по церковному обряду тѣло покойнаго Мольера, на приходскомъ кладбищѣ, съ тѣмъ, однако, условіемъ, чтобы это погребеніе было совершено безъ всякой торжественности, не болѣе, какъ двумя священниками, и не днемъ, и чтобы за упокой души его не было отправляемо торжественнаго богослуженіи ни въ вышеупомянутой церкви св. Евстахія, ни въ какой либо другой…»
Похороны совершились согласно этому приказанію, въ сопровожденіи друзей покойнаго и громадной толпы народа; тѣло знаменитаго драматурга было похоронено на кладбищѣ св. Іосифа, на которомъ хоронили преимущественно самоубійцъ и дѣтей, умершихъ безъ крещенія[1]. Но общественное мнѣніе возмутилось такою нетерпимостью архіепископа. Не смотря на его запрещеніе, было отслужено множество частныхъ панихидъ по усопшемъ, и друзья выбили въ честь его бронзовую медаль, съ изображеніемъ, на одной сторонѣ, его бюста, а на другой — гробницу, на которой написано: «Поэтъ и актеръ, умеръ въ 1673 г.»
Общее сожалѣніе проводило его въ могилу не только какъ геніальнаго писателя и превосходнаго артиста, но и какъ человѣка съ рѣдкой душой. "Онъ обладалъ — говорятъ одинъ изъ его современниковъ — всѣми качествами, составляющими вполнѣ честнаго человѣка: онъ былъ великодушенъ и добръ, честенъ во всѣхъ своихъ дѣйствіяхъ, скроменъ въ отношеніи къ похваламъ, которыми осыпали его, ученъ безъ хвастовства своимъ познаніями, и такой мастеръ говорить, что первыя лица двора и города наперерывъ искали наслажденія бесѣдовать съ нимъ. Другой современникъ восхваляетъ его за ненарушимую прямоту характера, вѣрность въ дружбѣ и неистощимую обязательность.
Закончимъ этотъ біографическій очеркъ слѣдующею характеристикою Мольера, написанною однимъ изъ лучшихъ изслѣдователей и знатоковъ его произведеній. Подобно Шекспиру и Сервантесу, Мольеръ принадлежитъ къ тѣмъ мыслителямъ и поэтамъ, которые создаютъ въ области фантазіи міръ дѣйствительный, которые, изъ вымышленныхъ ими личностей, творятъ живые типы, — типы, никогда не умирающіе и извѣстные каждому, называются-ли они Фальстафами, донъ-Кихотами, Санчо-Пансами, Тартюфами, Алцестами или Гарпагонами. Правда, которою проникнуты его произведенія, такъ глубока, такъ общечеловѣчна, что, подобно его славѣ, она постепенно молодѣетъ, старѣясь. Когда онъ говорилъ: «я беру свое добро вездѣ, гдѣ нахожу его, (французская поговорка: „je prends mon bien partout où je le trouve“), то имѣлъ право выражаться такимъ образомъ, потому что искалъ въ книгахъ не остроумныхъ выходокъ или удачныхъ фразъ, чтобы присвоивать ихъ себѣ, а результатовъ опыта и наблюденія прошедшаго, съ цѣлью исправлять и расширять ихъ опытомъ настоящаго и наблюденіемъ надъ жизнью современной. Онъ бралъ въ займы мѣдь и превращалъ ее въ золото. Его пьесы — будь то серьезныя комедіи или фарсы — всѣ представляютъ собою психологическіе этюды, глубокіе и полные, — и если вы станете анализировать, одного вслѣдъ за другимъ, его дѣйствующихъ лицъ, то, сведя итогъ различнымъ характерахъ, которыхъ эти лица служатъ представителями, получите всю сумму нашихъ страстей, нашихъ пороковъ, нашихъ чувствъ, а типъ различныхъ классовъ общества. Гарпагонъ — это гнусная скупость; его сынъ, Клеанть — безпорядочность и расточительность; Тартюфъ — безсовѣстное лицемѣріе: донъ-Жуанъ — нахальство въ порочности; Арганъ — эгоизмъ и малодушіе; Журденъ — тщеславіе, соединенное съ глупостію и невѣжествомъ; Вадіусъ и Триссотенъ — глупость и тщеславіе ученаго педантизма; Селимена — умъ, соединенный съ сухостью сердца; Акасть — болѣзненныя щекотливость душевной нѣжности и чести, Жоржъ-Данденъ — слабость и нерѣшительность; Сганарель — безсмысленная и грубая ревность; Аглора — ревность и зависть женщины; Дорантъ — плутъ и мошенникъ большаго свѣта; Сотанвиль — деревенскій дворянчикъ и т. д., и т. д…
„Человѣкъ съ прямымъ сердцемъ, съ здравымъ и твердымъ умомъ, откровенный, какъ его стиль, слишкомъ глубокій мыслитель для тоги, чтобъ не стоять выше мелочей литературнаго тщеславія“ — Мольера», главнымъ образомъ, стоялъ за здравый смыслъ и правду. Онъ былъ, въ одно и тоже время, великій живописецъ, великій сатирикъ, великій моря, листъ. Въ «Тартюфѣ» онъ преслѣдовалъ лицемѣріе религіозное; въ «Жеманницахъ» — лицемѣріе языка; въ «Ученыхъ женщинахъ» — лицемѣріе чувствъ; въ личностяхъ Панкраса и Морфурія — лицемѣріе знанія. Подобно Кольберу[2], онъ ратовалъ за великія реформы: рядомъ съ Декартомъ[3] онъ сражался съ схоластическимъ варварствомъ; рядомъ съ Бакономъ[4] — противъ науки, отдѣлывающейся словами. Каждый разъ, какъ Мольеру приходится выступать на защиту своихъ собственныхъ произведенія, онъ является великимъ критикомъ. Его достоинство состоитъ не только въ изображеніи пороковъ и смѣшныхъ сторонъ, но и въ начертаніи правилъ жизни, и если рѣдкій писатель понималъ лучше его всю безпредѣльность человѣческой глупости, то рѣдкій писатель также умѣлъ глубже и проще его говорить языкомъ разума…
«Пьесою „Пурсоньякъ“ Мольеръ представилъ образецъ самаго уморительнаго фарса; его „Мизантропъ“ — самая глубокая комедія; „Донъ-Жуанъ“ --прекраснѣйшая изъ французскихъ романтическихъ драмъ. Такимъ образомъ, онъ прошелъ по всѣмъ ступенямъ драматическаго искусства, и ни на одной изъ нихъ не встрѣтилъ себѣ соперника».
- ↑ На томъ же кладбищѣ былъ похороненъ знаменитый баснописецъ Лафонтенъ, Члены парижской коммуны (во время революціи 1793 г.), постановили вырыть кости этихъ двухъ писателей и сложить ихъ въ мѣстѣ, болѣе достойномъ ихъ славы. Такъ и было сдѣлано, хотя очень сомнительно, чтобы вырыты кости принадлежали дѣйствительно Мольеру и Лафонтену. Въ продолженіи семи лѣтъ ихъ перетаскивали съ мѣста на мѣсто, наконецъ въ 1799 г. окончательно сложили въ музеѣ французскихъ памятниковъ. Но такъ какъ онъ былъ упраздненъ въ 1817 г., то останки двухъ знаменитостей, или, по крайней мѣрѣ, считавшіеся именно ихъ останками, были погребены на кладбищѣ Отца-Лашеза, гдѣ они покоятся и до сихъ поръ.
- ↑ Извѣстный министръ Людовика XIV.
- ↑ Знаменитый французскій философъ.
- ↑ Знаменитый англійскій философъ.