Ещё о христианском пессимизме и оптимизме (Бердяев)

Ещё о христианском пессимизме и оптимизме : Ответ протоиерею С. Четверикову
автор Николай Александрович Бердяев

Опубл.: 1935. Источник: Путь. — 1935. — № 48. — С. 69-72. — odinblago.ru

В ответ на новое возражение мне отца Сергия Четверикова должен еще раз повторить, что мне совсем не свойствен тот беспросветный пессимизм, который он склонен мне приписывать. Мой пессимизм во всяком случае активный, а не пассивный. Мировое зло совсем не исключает для меня веры в Бога, наоборот, оно скорее доказывает, что мир не самодостачен и что существует Бог. Этим я закончил свой первый ответ. Иисус Христос для меня не в прошлом существуете, Он наш вечный современник. Дело Христово продолжается на земле и будет продолжаться до конца мира. Будучи не богословом, а светским мыслителем, я говорю языком иным, чем тот, который принят в церковной среде, и избегаю говорить специально о церкви в дифференциальном смысле этого слова. Но в своей книге я отнюдь не подвергаю сомнению непрерывное существование церкви Христовой в мире и ее внутреннего значения в историческом процессе. Вопрос идете совсем о другом, вопрос идете о понимании церкви и о ее границах. Ограничивается ли сфера церкви, как мистического организма, видимой оградой церкви и принадлежностью к той или иной конфессии? и все ли, что исторически признавалось сакральным, действительно принадлежит Церкви Христовой и от нее неотъемлемо? Сфера Церкви должна быть разом и расширена и сужена. Для очищенного понимания ЦерквиМне представляется важным сознать, что под Церковью разумелось не только мистическое тело Христово, но и социальный институт. Как социальный институт, действующий в истории, Церковь погрешима и несет насебеограниченность всего исторического, всех социальных явлений, служила земным интересам, загрязнялась, выдавала временное за вечное. И в этом смысле от исторической Церкви можно ждать и требовать покаяния, сознания своих грехов и своей частичной измены Христу. Сознавать свой грех и каяться может лишь Церковь в своем человеческом составе, в лице церковной иерархии и церковного народа. Каяться нужно в измене Богу, Христу и Св. Духу. И речь идет не о личных грехах иерархии и мирян, а о грехах церковных, об искажении христианства. Христиане иерархи и христиане простые миряне, почитающие себя людьми церковными, очень виновны в безбожии современного мира и им не подобает становиться в позу обвинителей, хранящих истину. Отец Серий Четвериков говорить, что фарисеи находятся вне Церкви. Вот это и есть самый трудный вопрос. Совершенно ошибочно было бы думать, что то восстание против фарисеев, которым полно Евангелие, относится к далекому прошлому, к учителям еврейского народа. Фарисейство есть вечный элемент, который играет огромную роль в жизни исторической Церкви, подавляет христианское богословие и христианскую мораль. Фарисеи возможны, конечно, во всех областях, есть и фарисеи коммунизма. Но церковные фарисеи пребывают в видимой ограде Церкви, они не отлучены от Церкви, а отлучают других от Церкви. Мытари же и грешники сплошь и рядом находятся вне видимой ограды Церкви. Самодовольство пребывающих в церковной истине с большим основанием может быть определено, как фарисейство. Благодушие, благополучие и бестрагичность я приписываю тем христианам, которые мнят себя носителями и хранителями полноты истины и защищенными от зла мира. Беспокоит меня вопрос о том, спасает ли Церковь лишь находящихся формально в ее ограде или дело спасения распространяется и на по видимости находящихся вне ее, т. е. на большую часть мира? Мне с трудом понятна духовная настроенность, при которой сохраняют себя и своих от зла, большую же часть мира, большую часть людей предоставляют погибели. Мне думается, что притча о блудномсынеможет получить и более широкое толкование. Блудный сын странствует по миру вне отчего дома. Но таким является не только тот, кто ищет счастья и наслаждений жизни, но нередко и тот, кто ищет истины и правды. Многие ушли из отчего дома потому, что искали истины и правды, что не могли примириться с ложью и несправедливостью, ушли во имя знания или социальной справедливости. Многие отошли от видимой церкви по высоким мотивам правдолюбия, а не по низменным мотивам. В отношении к ним неуместно фарисейское самодовольство людей, пребывающих в отчем доме, в ограде Церкви, охраняющих себя от зла. Мой вопрос вот какой: не должна ли христианская Церковь не просто привлекать к себе старыми способами людей отпавших от нее и переживающих муку и тоску мира, а дать творческий ответ на эту муку и тоску, дать ответь на новые вопрошания и этим привлечь к себе? Вот что я хотел сказать, говоря, что недостаточно предлагать людям, переживающим трагедию мира, вернуться в Церковь. Это есть упование на то, что возможна новая эпоха в христианстве. Это упование никогда во мне не исчезало. Отец С. Четвериков не обратил на это внимания и потому только воспринял меня как безнадежного пессимиста.

Мне представляется прежде всего необходимым делать различие между фактом откровения, фактом религиозно-мистического порядка и богословской и философской интерпретацией этого факта, принадлежащей к порядку мысли. Произошло сращение откровения с богословской интерпретацией, которая всегда заключает в себе ту или иную философию, хотя бы бессознательно. Проблемы происхождения зла, свободы и т. п., имеющие свой источник в духовном опыте, в своих мыслительных решениях относятся к сфере религиозной философии. К этой сфере относится и то, что я говорю о несотворенной свободе. Свобода, которой пытались объяснить грехопадение и возникновение зла, есть всегда не только свобода добра, но и свобода зла. Да и свободу нельзя понять, как выбор между добром и злом, так как самое различение между добром и злом есть уже результатгрехопадения^[1]. Изначальная свобода и возникновение зла — предельные тайны и в сфере мысли и познания мы имеем тут дело с тем, что в философии называется предельными понятиями. Но вот какова диалектика этих проблем. Если Бог наделяете человека свободой, то он знает, что наделяете его не только свободой добра, но и свободой зла. Остается совершенно непонятным, почему свобода добра должна быть приписана Богу, свобода же зла приписана исключительно человеку. Мы упираемся в непостижимую тайну возникновения зла из свободы, дарованной Богом. Очевидно, что-то должно тут быть признано, как имеющее источник иной, чем Бог, чем бытие, детерминированное Богом. Это в конце концов должен признать и о. С. Четвериков. Я и описываю это, как предельную тайну, которую богословие пыталось рационализировать. Невозможно приписывать Богу предвидение того зла, которое имеет свой источник вне бытия и вне сотворенного им мира. Это совсем не есть материя в греческом смысле слова и не есть злой бог в смысле персидско-манихейского дуализма. Это — темное и иррациональное вне-бытийственное начало, на которое не распространимы никакие рациональные понятия. Об этом нельзя мыслить, об этом можно говорить лишь мифологически, лишь в символах. И грехопадение не может быть рационально понято, оно есть миф, что совсем не означает противоположности реальности. Миротворение может быть истолковано, как борьба против небытия, которое встречает препятствие в темном элементе небытия. Свобода греха и зла, исходящая из небытия, непобедима в первичном акте миротворения, совершенным Богом Отцом, но она победима Богом Сыном, сходящим в тёмныенедра небытия, победима не силой, а жертвенной любовью. В этом вся мистерия христианства. Отец С. Четвериков говорить, что невозможно допустить, чтобы было зло непобедимое для Бога. Но то традиционное учение, которое допускает существование вечного ада, именно это утверждает, утверждает необходимость зла для Бога. Или сторонники этого мрачного и безнадежного учения должны сказать, что вечный ад есть добро, а не зло, так как означает торжество божественной справедливости. Это в сущности и утверждает Фома Аквинат. Проекция этого бесчеловечного учения в нашу земную жизнь и оправдывает как раз резкое деление мира на лагерь добрых и лагерь злых, на мир спасающихся и спасенных и мир погибающих, которое представляется мне антиевангельским и возмущающим^[2]. Это и есть самая неприемлемая форма пессимизма, которая некоторым дает возможность чувствовать себя оптимистически. Но глубже того, что мы говорим о Боге и об Его Отношении к миру и человеку катафатически, положительно, впадая в рационализм понятий, лежит неизреченная тайна Божья, о которой можно говорить лишь отрицательно, апофатически. Там нет уже никакого дуализма, никакого противоположения света и тьмы, там чистый божественный свет, который есть тьма для разума, и там невозможен уже ад и ни о каком пессимизме не может быть речи. Это граница мысли, сфера мистического созерцания и единства. Боюсь, что мой ответь не удовлетворит отца С. Четверикова, ибо его подход к поднятым вопросам прежде всего пастырски-педагогический, мой же подход иной.

Примечания автора

1. См. об этом мою книгу «О назначении человека».
2. См. мою книгу «О назначении человека».