ЕЩЕ ЭПИЛОГЪ КЪ РОМАНУ: ЛѢСНОЙ БРОДЯГА.
правитьНе думалъ я, въ началѣ прошедшаго года, когда писалъ первое вступленіе къ роману Габріеля Ферри, роману, достойно оцѣненному читателями Сына Отечества, что менѣе, нежели черезъ годъ мнѣ придется написать и послѣдній эпилогъ къ этому прекрасному произведенію.
Приступаю къ дѣлу съ грустнымъ чувствомъ.
Соутемптонъ сдѣлался въ послѣдніе годы однимъ изъ главнѣйшихъ англійскихъ портовъ. Положеніе этого города, въ глубинѣ обширнаго бассейна, имѣющаго удобный доступъ, и желѣзная дорога, соединяющая Соутемптонъ съ Лондономъ, доставляютъ первому важныя преимущества передъ сосѣдними портами.
Три раза въ мѣсяцъ въ Соутемптонъ прибываютъ самыя драгоцѣнныя и рѣдкія произведенія отдаленнѣйшихъ странъ: золото Калифорніи, серебро Мехики и Хили, платина Перу, жемчугъ Панамы и Персидскаго залива, алмазы Голконды, красильныя вещества Средней-Америки, шали Кашмира, черепахи Бахамскихъ острововъ, слоновая кость Египта и Аравіи и множество другихъ разнобразнѣйшихъ сокровищъ, выгружаются въ соутемптонской гавани…. Когда прибываютъ въ одно время пароходы изъ Вестъ и Остъ-Индіи, что случается довольно часто, тогда цѣнность произведеніи, находящихся въ бассейнахъ, простирается до семи милліоновъ рублей серебромъ! Тогда складочные магазины представляютъ изумительное зрѣлище: полы ихъ завалены огромными кучами золота, серебра, платины, жемчуга и драгоцѣнныхъ камней….
Изъ Соутемптона же отправляются пароходы съ пассажирами во всѣ части свѣта.
Января 2-го и. с., между множествомъ другихъ судовъ разныхъ странъ и размѣровъ, красовался пароходъ Амазонка, готовившійся къ отплытію.
Ярко блестѣли на солнцѣ совершенію новыя украшенія парохода; сильно валилъ изъ трубы густой дымъ, какъ бы ропща на то, что ему мѣшаютъ дать ходъ колесамъ и жизнь всему судну… Матросы, въ чистыхъ, праздничныхъ курткахъ, весело и безъ суматохи исполняли послѣднія приказанія капитана, со спокойною важностію прохаживавшагося на палубѣ.
Болѣе грустную картину представляли пассажиры. Тутъ мужъ прощался съ женою; далѣе дѣти съ родителями, а далѣе друзья… Путешественникамъ представлялся далекій, опасный путь на суднѣ, величественномъ и мощномъ въ закрытой гавани, но мелкомъ, слабомъ и ничтожномъ посреди необозримаго Океана…. Одно движеніе величественнаго гнѣва могущественной стихіи, и отъ судна не останется и слѣдовъ….
Между пассажирами находился молодой человѣкъ, пріятной наружности, закутанный въ плащъ. По временамъ, умное, выразительное лицо его, оттѣнялось легкою грустію; онъ смотрѣлъ въ ту сторону, гдѣ находилась Франція и какъ бы мысленно прощался съ нею; но взглядъ его обращался въ другую сторону, туда, куда лежалъ путь его, и улыбка надежды радостнаго свиданія, разгоняла облачко грусти. Казалось, у пассажира были двѣ родины: одна — гдѣ началась физическая жизнь его; другая — гдѣ мощно развился духъ его, въ созерцаніи величественной природы, со всѣми ея чудесами и дикими обитателями, съ нравами первобытными, поэтическими…
Пассажира звали г. де-Бельмаръ.
Онъ отправлялся въ Калифорнію, въ Санъ-Франциско, по порученію Французскаго правительства. На него была возложена обязанность принять въ Санъ-Франциско людей, посланныхъ туда правительствомъ на сумму, собранную лотереею золотаго слитка, и позаботиться о первыхъ нуждахъ этихъ людей.
Г. де-Бельмаръ былъ избранъ правительствомъ, какъ человѣкъ жившій долгое время въ Америкѣ и коротко ознакомившійся какъ съ природою, такъ и съ нравами и обычаями Новаго-Свѣта.
Было три четверти четвертаго. По знаку капитана, всѣ посторонніе лица должны были удалиться съ парохода.
Раздалось послѣднее прости, упала послѣдняя слеза прощанія….
У кожуха, прикрывающаго колеса парохода, стоялъ старый матросъ и серьозно, почти мрачно слѣдилъ за приготовленіями къ отплытію.
— Ну, что, Джонъ, сказалъ молодой матросъ, подходя къ нему: ты, я думаю, радъ, что отправляешься опять въ свою любимую Америку?
— Радъ, отвѣчалъ угрюмо Джонъ.
— Черезъ четверть часа мы тронемся…. Прощай тогда Англія!
— Да, да…. прощай.
— У, какимъ погребальнымъ голосомъ ты прощаешься съ родиной!
— Да, прощаюсь…. быть-можетъ навсегда.
— Что такъ? Не думаешь ли ты остаться въ Америкѣ?
— Зачѣмъ въ Америкѣ? Мнѣ вездѣ хорошо; я, вопреки пословицѣ, доволенъ всегда тѣмъ мѣстомъ, гдѣ нахожусь. На твердой землѣ — такъ на твердой; на морѣ — такъ на морѣ; въ Англіи — такъ въ Англіи; въ Америкѣ — вездѣ мнѣ хорошо!
— Что же ты такой угрюмый?
— Кто, я? Ничего.
— Полно, Джонъ, ты старый морякъ; ты вѣрно предчувствуешь что-нибудь недоброе?
— Можетъ-быть.
— Скажи, что такое?
— Струсишь, молокососъ!
— Я-то струшу? Полно врать! бояться воды, такъ и въ море не ходить. Скажи, что тебя безпокоитъ?
— Погода безпокоитъ.
— Отчего? Погода славная, зыбь легкая, вѣтра большаго нѣтъ.
— Ну, тамъ какъ знаешь.
И съ этими словами старый матросъ отвернулся. Товарищъ хотѣлъ-было еще распрашивать его, но Джонъ махнулъ рукой и не отвѣчалъ.
Раздался послѣдній звонокъ. Мостикъ съ парохода на пристань былъ спятъ. Труба на мгновеніе перестала шумѣть.
Часы въ каютѣ капитана пробили четыре. На палубѣ раздалось громкое ура!… Еще громче повторилось оно на набережной и затѣмъ наступила минута глубокаго молчанія…. Вдругъ колеса зашумѣли, вода запѣнилась и граціознымъ поворотомъ, пароходъ двинулся впередъ….
Тысячи сердечныхъ пожеланіи полетѣли ему вслѣдъ. Долго еще раздавались радушные клики на набережной, а уже Амазонка изчезла изъ виду.
Народъ, толпившійся на набережной, разошелся по домамъ. Пассажиры, увлеченные пароходомъ въ необозримую даль, стали сходиться, знакомиться, сближаться. Находясь, однакожъ, подъ первымъ тягостнымъ впечатлѣніемъ разлуки, пассажиры рано разошлись по каютамъ.
Быстро летѣлъ пароходъ. Далеко оставилъ онъ за собою Соутемптонъ, когда на другое утро пассажиры стали выходить на палубу. Въ дорогѣ, вообще, люди скоро сближаются, но на морѣ, посреди безпредѣльнаго пространства, и во время путешествія, продолжающагося иногда до четырехъ и пяти недѣль, пассажиры вскорѣ образуютъ какъ бы одну семью, тѣсно связанную однообразною жизнью, общимъ ожиданіемъ и общею опасностью. Такъ и на Амазонкѣ: на третій день, по отплытіи изъ Соутемитопа, всѣ почти пассажиры были между собою, какъ люди давно знакомые, близкіе другъ другу.
На четвертый день, передъ самымъ выходомъ въ Атлантическій-Океанъ показались послѣднія, Сорлингскія острова. Капитанъ Амазонки приказалъ пристать къ одному изъ нихъ, чтобы охолодить слишкомъ разгоряченную машину.
Остановка была не продолжительна. Часу въ пятомъ пароходъ полетѣлъ далѣе и въ послѣдній разъ твердая земля скрылась за нимъ.
Въ общей каютѣ шла веселая, живая бесѣда. Тамъ собрались Американцы, Англичане, Французы и Нѣмцы, женщины, дѣвицы и дѣти. Говорили объ удобствахъ Амазонки, о быстротѣ хода ея и уже разсчитывали, что подѣли черезъ двѣ будутъ наслаждаться прекраснымъ климатомъ тропиковъ.
Между-тѣмъ на морѣ волны подымались все выше… Не одна уже волна перебросила свою бѣлую пѣну черезъ палубу и глухіе удары волнъ о бока парохода смѣшивались съ однообразнымъ стукомъ машины и шумомъ колесъ, вертѣвшихся съ яростною быстротою.
Пассажиры, полные радостныхъ надеждъ, разошлись по своимъ каютамъ, размѣстились по своимъ койкамъ.
Наступила ночь, темная, бурная. Небо было темносиняго цвѣта и только изрѣдка на немъ показывались звѣзды, когда вѣтеръ, Гоня облака, разрывалъ ихъ.
Только одинъ изъ пассажировъ не спалъ. Выйдя на палубу, онъ задумчиво слѣдилъ за всѣмъ, что имѣло еще вокругъ него жизнь….
То былъ г. де-Бельмаръ.
Пламенная, воспріимчивая душа его любила жить съ природой, изучать всѣ виды ея…. Г. де-Бельмаръ жилъ въ пустыняхъ и пустыни являли ему картину величественнаго простора, полнаго красотами своего рода; онъ жилъ въ лѣсахъ и лѣса представляли ему болѣе разнообразія, болѣе жизни и движенія, нежели наиболѣе населенные города.
Вѣтеръ шумѣлъ, потрясая ванты, а пароходъ летѣлъ все быстрѣе и быстрѣе.
Изъ паровой и дымовой трубы валилъ красноватый дымъ, испещренный искрами; вѣтеръ подхватывалъ дымъ и уносилъ его съ собою въ своихъ бѣшенныхъ порывахъ. Пароходъ дрожалъ отъ натиска волнъ и страшныхъ усилій паровъ и волканическаго механизма. Машина стучала, вода около колесъ лѣнилась; внизу слышалось загребанье лопатой кочегаровъ….
На бакѣ раздался свистокъ боцмана, квартирмейстера; нѣсколько неспавшихъ матросовъ вскочили отъ ведра, въ которое они вставили трубки, во избѣжаніе пожара. Тамъ и сямъ подтягивали снасти. На бакѣ же стоялъ вахтенный штурманъ у пель-компаса и отдавалъ приказанія двумъ матросамъ, управлявшимъ колесомъ руля; передъ ними стояли на тумбахъ компасы, освѣщенные снизу….
Потомъ штурманъ сталъ бросать лахъ, чтобы узнать, сколько узловъ идетъ пароходъ въ часъ.
Вахтенный лейтенантъ, съ телескопомъ подъ мышкой, прохаживался то по палубѣ, то по мосту, отдавая приказанія, и поглядывая на бушевавшееся море.
Быстро промчался пароходъ мимо чистенькаго, трехмачтоваго купеческаго судна.
Г. де-Бельмаръ все сидѣлъ неподвижно.
Что-то невыразимо грустное, невыразимо тяжелое давило грудь его.
Тщетно вызывалъ онъ родныя воспоминанія о Новомъ-Свѣтѣ, куда такъ быстро несъ его пароходъ, какъ бы желавшій отличиться своимъ первымъ плаваніемъ и смѣло и гордо разсѣкавшій своею дѣвственною грудью грозныя волны… Тщетно вызывалъ г. де-Бельмаръ рядъ самыхъ живыхъ и близкихъ его сердцу и уму картинъ.
Вотъ передъ нимъ, посреди лѣсовъ, не тронутыхъ еще топоромъ поселенца, слышится напѣвъ унылой, но оригинальной пѣсни; потомъ виднѣется бивачный огонь и за тѣмъ является выразительное лицо гиганта, столь же мощнаго и крѣпкаго какъ дубъ, подъ вѣтвями котораго онъ покоится….
Далѣе является существо предпріимчивое, безпрестанно движимое какою-то лихорадочною корыстію, существо, подвергающееся опасностямъ, побѣждающее препятствія, не для того, чтобы мало-по-малу пріобрѣсть состояніе, по для того, чтобы разомъ захватить огромныя сокровища или — погибнуть….
Онъ видѣлъ чудное утро въ пустынѣ…. Природа пробуждалась во всемъ своемъ тропическомъ величіи; росинки дрожатъ на бѣлыхъ лепесткахъ ліаны, надъ вершинами деревъ носится хищный Чойеро, подстерегая пресмыкающихся, спавшихъ въ оврагахъ и между сучьями валежника… Изъ отдаленныхъ степей утренній вѣтеръ доноситъ ржаніе дикихъ лошадей и буйволовъ, привѣтствующихъ восходящее солнце, врывавшееся золотыми струями въ густую чащу…. Посреди безпредѣльнаго неба, котораго свѣтлая лазурь тамъ и сямъ исчезаетъ подъ трупами легкихъ, прозрачныхъ облаковъ, паритъ надъ пустынею орелъ, съ неподвижными крыльями….
И еще картина, дикая и величественная. Двѣ цѣпи горъ. На сѣверѣ двѣ высокія горы съ синими отрогами, увѣнчанныя, то облаками, окружающими острыя вершины, то діадемою ослѣпительныхъ снѣговъ. На югѣ взору представляется цѣпь менѣе высокихъ горъ, изрѣзанныхъ рытвинами и усѣянныхъ мрачными утесами. Между двумя цѣпями горъ текутъ двѣ рѣки, одна тихо, лѣниво, другая — быстро и шумно. Промежутокъ между рѣками влаженъ и болотистъ; тамъ воды дремлютъ подъ слоемъ зелени, усѣянной густыми вербами или чащею хлопчатника…. Человѣкъ рѣдко является въ этихъ безмолвныхъ и пустынныхъ мѣстахъ; только изрѣдка на одномъ изъ южныхъ утесовъ покажется горный охотникъ, съ карабиномъ на плечѣ, или Индѣецъ, въ чалмѣ изъ древесной коры, безъ шума скользнетъ по рѣкѣ, преслѣдуя звѣря или звѣролова. Кромѣ вѣтра, который постоянно дуетъ въ высокой травѣ, или стонетъ въ кустахъ изъ, почти никакой шумъ не нарушаетъ безмолвія этой пустыни. Изрѣдка, дерево, изгложенное зубами бобровъ, упадетъ съ трескомъ, или раздастся ревъ бизона, или хищныя птицы огласятъ нѣмую окрестность печальнымъ крикомъ, летая надъ трупомъ бизона, уносимаго рѣкою….
Вдругъ раздался звонокъ.
Г. де-Бельмаръ, внезапно выведенный изъ размышленій, скоро поднялъ голову.
Красное сіяніе, окутываемое, по временамъ, густымъ, чорнымъ дымомъ, носилось надъ среднею частію парохода, Сторожевые матросы забѣгали по палубѣ.
— Моватъ, закричалъ въ это время, вахтенный лейтенантъ: разбуди капитана!… А ты, Хейлинъ, собери людей… На бакѣ стоятъ ведра съ водой, тащите ихъ скорѣе сюда и заливайте!… Живѣе!
— Что случилось? спросилъ г. де-Бельмаръ вахтеннаго лейтенанта.
— Пожаръ! отвѣчалъ послѣдній отрывисто.
Поднялась страшная суматоха.
Несмотря на то, что за нѣсколько часовъ до этого ужаснаго происшествія, капитанъ нашелъ нужнымъ остудить машину, она опять разгорячилась до того, что дерево, находившееся по близости ея, загорѣлось.
Пламя быстро распространялось.
На англійскихъ пароходахъ есть обычай мыть палубу по воскресеньямъ, послѣ обѣдни. Съ этою цѣлію на бакѣ были поставлены еще съ вечера ведра съ водою. Матросы бросились къ этимъ ведрамъ и стали тушить огонь. Другіе матросы овладѣли соломой и другими горючими веществами и бросали ихъ за бортъ.
Явился капитанъ. Онъ успѣлъ только надѣть панталоны и выбѣжалъ босой, безъ сапоговъ и чулковъ. Блѣдный, но спокойный, и не теряя присутствія духа, увидѣлъ онъ всю величину опасности и сталъ отдавать приказанія. Матросы исполняли ихъ усердно.
Пароходъ шелъ противъ сильнаго вѣтра. Первымъ намѣреніемъ капитана было поворотить пароходъ и пустить его по вѣтру — но тщетно. Пары уже не повиновались; судно, несомое впередъ какъ бы сверхестественною силою, не повиновалось рулю. Пламя распространялось съ устрашительною быстротою. Гротъ, и фокъ-мачта сдѣлались уже добычею пламени….
Тогда наступила ужасная минута. Со всѣхъ сторонъ слышались отчаянные крики.
— Огонь! огонь!…
Пожаръ распространился такъ быстро, что многіе изъ пассажировъ задохлись въ своихъ каютахъ. Другіе, сильно обожженые, взбѣгали на палубу, и пораженные невыразимымъ ужасомъ, падали безъ чувствъ или въ припадкѣ безумнаго отчаянія бросались въ воду. Со всѣхъ сторонъ слышались вопли отчаянія, а внизу, въ трюмѣ, плачевный ревъ запаснаго скота, уже обхваченнаго пламенемъ….
— Остановить машину! скомандовалъ капитанъ, когда увидѣлъ невозможность дать пароходу другое направленіе.
Но и остановить его не было никакой возможности. До машины нельзя было Добраться; оставленная машинистами, она дѣйствовала съ яростною скоростью….
И посреди мрака бурной ночи страшное чудовище, объятое пламенемъ, летѣло съ быстротою вѣтра, уносившаго съ собою тщетный плачь и вопль несчастныхъ пассажировъ….
Судорожно сжавъ въ рукѣ пистолетъ стоялъ капитанъ…
Блуждающій взоръ его какъ бы искалъ средствъ ко спасенію….
— Мы погибли, произнесъ онъ наконецъ вполголоса.
— Такъ нѣтъ надежды? спросилъ его дрожащимъ голосомъ г. де-Бельмаръ, находившійся почти все время близъ капитана.
— Никакой!
И г. де-Бельмаръ понялъ причину того тяжелаго чувства, которое во весь вечеръ давило грудь его. То было Предчувствіе, свойственное душамъ избраннымъ, поэтическимъ.
— Спустить лодки! скомандовалъ капитанъ. Спасайте женщинъ, потомъ пассажировъ!
Сколько высокаго чувства въ этихъ словахъ, въ подобную минуту! Сколько благороднаго присутствія духа!
На пароходѣ было девять лодокъ. Двѣ изъ нихъ были немедленно спущены. Движимые отчаяніемъ и чувствомъ самосохраненія, пассажиры бросились толпою въ лодки…. Онѣ переполнились и увлекаемыя вмѣстѣ съ тѣмъ быстротою хода судна, опрокинулись и море поглотило нѣсколько несчастныхъ жертвъ….
— Осторожнѣе! крикнулъ капитанъ, — не бросайтесь въ безпорядкѣ, если не хотите всѣ погибнуть!
Спустили третью лодку. Она повисла на воздухѣ, и неслась еще нѣсколько времени съ пароходомъ. Одинъ изъ матросовъ старался посадить въ лодку молодую дѣвушку, на которой не было ничего, кромѣ рубашки…. Волнуемая вмѣстѣ страхомъ и дѣвственною стыдливостью, молодая дѣвушка вырвалась изъ рукъ матроса и воротилась на пароходъ…. Чувство самосохраненія Не побѣдило чувства дѣвственности.
Въ то же время, какъ бы въ противуположность предшествовавшему, молодой офицеръ бросился въ лодку.
— Назадъ! крикнулъ ему капитанъ, съ достоинствомъ: ваше мѣсто здѣсь, на палубѣ! Успѣемъ, такъ и мы спасемся, а нѣтъ — такъ да будетъ воля Божія!
Наконецъ веревки, удерживавшія лодку, были перерѣзаны; она осталась за пароходомъ и изчезла во мракѣ….
Далѣе представлялось другое зрѣлище. Молодая женщина, полунагая, стояла на колѣняхъ, прижавъ къ груди полуторагодоваго ребенка и обративъ глаза къ Небу, на которомъ въ это самое время изъ-за тучъ, разсѣянныхъ вѣтромъ, выплывала луна… Молодая женщина молчала, ни малѣйшая жалоба не вырвалась изъ груди ея…. Ее схватили и спустили во вновь спущенную лодку…. Только тамъ она осмотрѣлась и, крѣпче прижавъ ребенка къ груди, вскрикнула умоляющимъ голосомъ:
— Спасите моего мужа!
Но въ это самое время лодка отдѣлилась отъ парохода.
Мужъ молодой женщины, желая защитить жену и ребенка отъ холода, бросился въ каюту за платьемъ но — уже не возвращался.
Палуба пустѣла.
— All right! Все готово! крикнулъ матросъ, когда спустили новую лодку.
— Идите, спасайтесь! сказалъ капитанъ г. де-Бельмару, съ невыразимою грустію, но съ рѣдкимъ присутствіемъ духа слѣдившему за печальными эпизодами ужасной катастрофы.
— Будто не все равно умереть, здѣсь или тамъ? отвѣчалъ г. де-Бельмаръ, печально покачавъ головой и указавъ на море.
Въ одной изъ лодокъ, наполненной спасшимися пассажирами, лежала въ обморокѣ молодая женщина съ ребенкомъ.
Единственная одежда, оставшаяся на ней, служила уже парусомъ.
Луна опять скрылась. Шелъ мелкій, холодный дождь. Пассажиры, застигнутые несчастіемъ во время сна, не имѣли ничего, чтобы хоть малѣйше защититься отъ холода. Ужасно было положеніе ихъ.
Вдали, подобно сказочному чудовищу, неслась во мракѣ быстрѣе и быстрѣе Амазонка, обхваченная пламенемъ…. Вдругъ поднялся къ небу огромный, огненный столбъ, раздался страшный трескъ, миріады искръ поднялись надъ волновавшеюся поверхностью моря….
Потомъ все угасло.
Амазонки не стало. А море по прежнему волновалось и пѣнилось, вѣтеръ по прежнему шумѣлъ, разгоняя по разнымъ направленіямъ лодки, наполненныя спасшимися.
Уныніе овладѣвало уже послѣдними, когда вдругъ, на разсвѣтѣ, раздался общій крикъ неописанной радости.
Въ недальнемъ разстояніи показалось судно.
Часть экипажа и часть пассажировъ Амазонки спасены.
Между первыми нѣтъ капитана Сеймура.
Между послѣдними нѣтъ г. де-Бельмара.
Г. де-Бельмаръ авторъ «Лѣснаго Бродяги».
Габріель Ферри — псевдонимъ г. де-Бельмара.