Сочиненія И. С. Аксакова. Томъ третій.
Польскій вопросъ и Западно-Русское дѣло. Еврейскій Вопросъ. 1860—1886
Статьи изъ «Дня», «Москвы», «Москвича» и «Руси»
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1886.
Есть ли какой-нибудь исходъ нашей борьбѣ съ Поляками
править«Есть ли какой-нибудь исходъ вашей борьбѣ съ Поляками? При какихъ условіяхъ считаете вы возможнымъ разрѣшеніе этого бѣдственнаго и мудренаго вопроса?» спрашивалъ насъ недавно одинъ Агличанинъ-путешественникъ, заглянувшій какъ-то въ Москву. «При двухъ условіяхъ», былъ нашъ отвѣтъ: "первое состоитъ въ томъ, чтобъ ни вы, Англичане, ни Французы, никакая держава въ Европѣ, не вмѣшивались въ нашу распрю съ Поляками, — не предъявляли никакихъ притязаній за право вмѣшательства, не только вооруженнаго, но и дипломатическаго. Угрозы и вообще оффиціальное заступничество Европы приносятъ къ этому дѣйствительно сложному вопросу — новую примѣсь, еще болѣе усложняющую дѣло, именно: раздраженіе въ насъ чувства народной чести. Съ одной стороны подавая Полякамъ несбыточныя надежды, съ другой, оскорбляя наше національное самолюбіе, вы пробуждаете въ насъ всѣ инстинкты, свойственные, по выраженію Хомякова, натурѣ большихъ государствъ, — а нигдѣ эти инстинкты такъ не могучи, какъ въ Россіи, — гдѣ сознаніе своей всероссійской государственной силы, вмѣстѣ съ ощущеніемъ своей ширины и простора, своихъ громадныхъ размѣровъ, какъ народа, одно живитъ и движетъ, одно восполняетъ скудость жизни внутренней, мѣстной, земской, общественной. Да и ничѣмъ такъ не поджигается вражда къ Полякамъ, мало того, — ничѣмъ такъ не оправдывается эта вражда въ совѣсти самыхъ миролюбивыхъ Русскихъ, какъ этимъ участіемъ Европы, какъ этимъ союзомъ Поляковъ съ Западнымъ — не Славянскимъ міромъ. Что бы тамъ ни говорили, но въ Русскомъ обществѣ — «сознательно или безсознательно — живетъ память я чувство нашей родственной племенной связи, — такихъ отношеній, которыхъ опредѣленіе и оцѣнка невозможны для посторонняго народа, и которыхъ непризнаніе со стороны Поляковъ — имѣетъ для насъ видъ какой-то измѣны духу племеннаго родства. Вамъ это будетъ вполнѣ понятно, говорили мы Англичанину, если вы вообразите себѣ Шотландію, просящую помощи у Французовъ. — Другое же условіе, самое главное и необходимое для того, чтобы исходъ Польскому вопросу сталъ возможенъ, это — отреченіе Поляковъ отъ притязаній на нашъ Западный и Сѣверозападный край. Все дѣло въ этомъ. Откажись Поляки отъ Бѣлоруссіи и Украйны, ограничь они свои требованія однимъ Царствомъ Польскимъ, предѣлами Польской народности въ настоящемъ смыслѣ этого слова, — мы могли бы еще столковаться съ ними, да и раздраженія въ спорѣ было бы въ тысячу разъ менѣе. Вообще въ сочувствіи Европы къ Польскому дѣлу очень много недоразумѣнія, разъясненію котораго мѣшаетъ съ одной стороны застарѣлое хроническое предубѣжденіе противъ Россіи, съ другой Польское лганье и искусство возбуждать состраданіе видомъ угнетенной невинности. Это не значитъ, что система нашихъ собственныхъ дѣйствій была всегда безошибочна… но симпатія къ Полякамъ имѣетъ большею частью невѣрное основаніе. „Благородныя сердца“ (по выраженію, кажется, министра Друэна де Люи) въ Европѣ, какъ аристократовъ, такъ и демократовъ, стоятъ за принципъ національностей, за право каждой народности жить и развиваться свободно. Этому сочувствуютъ и всѣ „благородныя сердца“ въ Россіи. Но какъ только уляжется этотъ гулъ и шумъ, поднятый въ Европѣ Польскимъ дѣломъ, такъ тотчасъ же станетъ вполнѣ яснымъ, что между жалобными возгласами благородныхъ сердецъ и Польскими героическими кликами не только нѣтъ никакой гармоніи, но страшный разладъ. Государственныя вожделѣнія Польской шляхты и нравственное право каждой народности на свободное, независимое самостоятельное развитіе и жизнь — не имѣютъ между собою ничего общаго; мало того, эти два элемента находятся другъ къ другу въ совершенномъ противорѣчіи, ибо шляхетскія мечты посягаютъ на свободу и независимость чужой, т. е. Русской народности. Если бы вздумали рѣшать вопросъ на строгомъ основаніи принципа національностей и согласно съ тѣми требованіями высшей правды, сочувствіе къ которымъ такъ естественно, такъ законно, такъ понятно въ каждомъ благородномъ сердцѣ, то такое рѣшеніе вопроса едвали бы не пришлось, къ несчастію, навязывать Полякамъ силою! Поляки, какъ намъ Русскимъ извѣстно, хлопочутъ не о возстановленіи правъ Польской народности, а о возстановленіи Польскаго государства въ тѣхъ историческихъ предѣлахъ, которые оно когда-то имѣло и которые втрое превышаютъ предѣлы Польской народности, Польши въ собственномъ смыслѣ. Но историческое основаніе не есть нравственное основаніе, историческій фактъ самъ по себѣ не можетъ служить источникомъ нравственнаго права и упраздняется послѣдующимъ историческимъ фактомъ. Все это входитъ уже въ область исторической случайности, которая не можетъ быть никогда возводима на степень принципа. И потому Поляки, своими притязаніями на возстановленіе государства въ прежнихъ его предѣлахъ, лишаютъ себя даже и той нравственной опоры, которую бы они могли найти для своихъ требованій въ пользу независимости и свободы Польской народности. И потому сочувствіе и состраданіе къ Польшѣ „благородныхъ сердецъ“ Россіи и Европы и вожделѣнія „Польскихъ шляхетскихъ сердецъ“ — это какъ двѣ параллельныя линіи, которыя, проходя другъ подлѣ друга, никогда между собою не сходятся. Слѣдовательно — въ чемъ же задача? Въ томъ, чтобъ была возможность сойтись намъ съ Поляками на какомъ-нибудь пунктѣ, отыскать рѣшеніе, которое удовлетворяло бы требованіямъ нравственной правды. Мы твердо убѣждены, что препятствія къ такому исходу — возникаютъ главнымъ образомъ не отъ насъ, а отъ самихъ Поляковъ. Первымъ шагомъ къ такому исходу — должно быть полное чистосердечное отреченіе Поляковъ отъ нашихъ Западно-Русскихъ провинцій, — отреченіе хотя бы только теоретическое сначала, хотя бы только въ области сознанія. И въ этомъ-то отношеніи авторитетъ Европейской науки, Европейскаго общественнаго мнѣнія могъ бы, казалось намъ, дѣйствовать не безъ успѣха на Польскую интеллигенцію. По крайней мѣрѣ, вотъ поприще, на которомъ Европа скорѣе можетъ подвинуть къ благотворной развязкѣ это спорное кровавое дѣло, нежели вооруженнымъ вмѣшательствомъ и безтолковымъ огульнымъ сочувствіемъ „страданіямъ Польши“.
Нашимъ Русскимъ читателямъ все это кажется извѣстнымъ-переизвѣстнымъ, какъ азбука. Но въ Европѣ этотъ взглядъ далеко не общій, хотя и въ Европѣ, въ послѣднее время, раздались голоса способные отрезвить Польское общество, если только, несчастное, оно еще доступно отрезвленію! Впрочемъ, мы еще недавно получили письма отъ нѣкоторыхъ лицъ, проживающихъ за границею, которыя взываютъ „объ освобожденіи Польши во имя великаго начала свободы народностей“. Мы бы попросили эти лица обратиться съ своими благородными воззваніями напередъ къ Полякамъ и постараться сначала втолковать Полякамъ значеніе „начала народностей“. Пусть они укажутъ намъ хоть на одного Поляка, который бы согласился рѣшить Польскій вопросъ на основаніи этого начала, который бы призналъ, что Украйна и Бѣлоруссія не Польша и что Польская народность не имѣетъ теперь уже никакого права господства надъ Русскою народностью въ этихъ древле-Русскихъ земляхъ. Но даже если и найдется Полякъ, который будетъ на словахъ отказываться отъ Западныхъ нашихъ провинцій, то пусть они попросятъ этого Поляка напечатать публично такое отреченіе, — и тогда они увидятъ, въ какой степени это отреченіе истинно! Мы сами, съ годъ тому назадъ, бесѣдовали съ однимъ Полякомъ, лицомъ довольно значительнымъ но своему богатству и общественному положенію. Онъ великодушно уступалъ намъ Кіевъ, Кіевскую, Могилевскую губерніи, часть Минской и четыре уѣзда Гродненской; но когда мы пригласили его заявить объ этомъ великодушіи (дѣйствительно рѣдкомъ въ Польскомъ аристократѣ!), если не въ нашей газетѣ, такъ за границей, то онъ уклонился отъ нашего предложенія подъ разными предлогами. Мы просимъ всѣхъ увлекающихся сочувствіемъ къ Полякамъ — подвергнуть свое сочувствіе строгой критикѣ, испытать прежде всего силу своихъ увѣщаній на самихъ же Полякахъ, и условиться съ ними въ пониманіи слова „народность“. Тогда сочувствіе перейдетъ въ состраданіе (совершенно естественное) къ бѣдствіямъ Польши, къ такой безмѣрной, напрасной тратѣ крови и духа — или ограничится очень малымъ объемомъ. Тогда демократы съ ужасомъ увидятъ, что „простой народъ“, сочувствіе къ которому обязательно для „демократа“ — въ понятіяхъ Польскихъ героевъ есть только bydlo, скотъ; космополиты убѣдятся, что они, симпатизируя Польскому дѣлу, служатъ интересамъ исключительной узкой національности; соціалисты откроютъ, что Поляки стремятся возстановить соціальное неравенство въ самомъ отвратительномъ видѣ; ратоборцы свободы народностей также узнаютъ, что они хлопочутъ объ утвержденіи тиранніи Польской народности надъ другими, — однимъ словомъ, всѣмъ имъ достанется на долю немалый сюрпризъ увѣдать, что они говорили до сихъ поръ съ Поляками на языкахъ совершенно разныхъ, и не понимая другъ друга, воображали, въ лирическомъ восторгѣ, что понимаютъ! Изъ этого выходитъ такое нравоученіе: во-первыхъ, что правда Польскаго дѣла, какая есть, всего менѣе постигается и цѣнится самими Поляками, и едвали не болѣе всего способна быть оцѣнена въ самой Россіи, въ нашемъ народномъ сознаніи, особенно, когда это сознаніе будетъ освобождено отъ того раздраженія, вполнѣ законнаго, которымъ затемняютъ его сами Поляки своими безумными притязаніями! во вторыхъ, что прежде всего и паче всего, должны Поляки образумиться сами и отказаться отъ незаконныхъ, безнравственныхъ и несбыточныхъ надеждъ возстановить Польское государство въ предѣлахъ 1772 года.
Но образумятся ли Поляки? Способны ли они хоть когда-либо образумиться?…
Этотъ грустный вопросъ возбуждается въ насъ новымъ письмомъ „Поляка изъ Кіева“, недавно полученнымъ нами. Письмо, написанное ловко и бойко, по-Русски, человѣкомъ очевидно образованнымъ и развитымъ, произвело на насъ самое тяжелое впечатлѣніе. Авторъ письма внимательно слѣдитъ за Русскою литературой, читаетъ всѣ Русскія газеты и журналы, но не только не убѣждается доводами Русской журналистики, а напротивъ осмѣиваетъ ихъ и упрекаетъ литературу такъ — какъ могла бы только упрекать несчастная оклеветанная невинность. Просимъ читателей помнить, что авторъ пишетъ изъ Кіева, какъ Полякъ-Украинцъ, и послѣ Польскаго мятежа, бывшаго весною. Онъ начинаетъ съ того, что жалуется на безгласность, въ которую поставлены Поляки, и порицаетъ Русскую литературу за то, что она нападаетъ на беззащитныхъ, что въ ней слышно пристрастіе и раздраженіе! Словомъ, какъ будто ничего и не бывало, какъ будто Поляки и не производили никакого вооруженнаго возстанія — даже въ Кіевской губерніи, не старались увлечь на свою сторону простой народъ золотыми грамотами, не наводнили и не наводняютъ Европу издѣліями своей клеветнической литературы, не додаютъ на Украйнѣ двухъ подпольныхъ газетъ „Вальки“ и „Працы“, не учредили на Украйнѣ цѣлой революціонной организаціи! Втайнѣ устроивая подкопы, заводя въ краѣ жандармовъ-вѣшателей, дѣйствуя настойчиво и энергически во вредъ Русской народности, Поляки имѣютъ духъ требовать къ себѣ уваженія, какъ къ „лежачимъ“, и стараются поддѣть Русское общество на старую уловку, зная, что ни къ чему оно такъ не чувствительно, какъ къ упрекамъ въ недостаткѣ либерализма и благородства! Было время удобное для полемики, и мы первые открыли для нея столбцы нашей газеты; но когда Поляки отъ словъ перешли къ вооруженному, когда, вмѣсто чернилъ, они обмакнули свое полемическое перо въ Русской крови, когда стали сзывать на насъ полчища всей Европы и скликать на насъ всѣ бѣдствія войны, — тогда положеніе дѣлъ измѣнилось, и Русская журналистика горячо вступилась за права Русской народности. Г. Полякъ изъ Кіева удивляется роли, которую заняла „въ Польскомъ вопросѣ Русская пресса“, и жалуется на „несправедливость, которая есть какъ бы результатъ ея гражданской мысли и слова“. Въ чемъ же состоитъ эта несправедливость, онъ не разъясняетъ, да и разъяснять не ловко: самымъ яркимъ, окончательнымъ и единогласнымъ, — единымъ живымъ, утѣшительнымъ и благотворнымъ результатомъ Русской мысли и слова, — есть укрѣпленіе неразрывной связи Россіи съ Западнорусскимъ краемъ, полнѣйшее и окончательное усвоеніе и такъ-сказать завоеваніе его Русскимъ общественнымъ сознаніемъ. Но пускаться въ полемику о правахъ Россіи на Западный край авторъ положительно избѣгаетъ, хотя въ то же время положительно отрицаетъ ихъ, какъ это видно изъ его же письма. Авторъ нигдѣ не выражаетъ ни малѣйшаго упрека или осужденія своимъ соотчичамъ за безумныя попытки къ мятежу и къ совращенію крестьянъ, за жестокости и всяческое звѣрство жандармовъ-вѣшателей, — за систему террора — систему высшаго насилія, какое когда-либо видѣлъ міръ; между тѣмъ онъ не скупится на упреки Россіи за принятіе мѣръ, „основанныхъ на насиліи и совершенномъ устраненіи законности“, и порицаетъ литературу — за присовѣтованіе этихъ мѣръ. Какія же однако это мѣры, которыя были присовѣтованы — хоть бы въ „Днѣ“? На нихъ указы* ваетъ и самъ авторъ. Эти мѣры — обязательный выкупъ, устраненіе Польскихъ чиновниковъ отъ должностей, гдѣ имъ было удобно угнетать Русскій народъ, удаленіе изъ края людей, поддерживающихъ организацію жонда и углаживающихъ пути Польскимъ жандармамъ-вѣшателямъ! Странныя притязанія вслѣдъ за подавленнымъ вооруженнымъ мятежомъ, свидѣтельствующія или о Польской недобросовѣстности (что весьма печально), или о Польскомъ непониманіи, Польской неспособности вразумиться (что еще печальнѣе).
Разбирая, одно за другимъ, мнѣнія, высказанныя въ Русской, преимущественно Московской журналистикѣ, г. Полякъ изъ Кіева такъ отзывается объ нашей газетѣ: „День“ проникнуть въ отношеніи къ Полякамъ почти такою же любовью, какъ и „Московскія Вѣдомости“. Разница состоитъ въ томъ только, что когда „Московскія Вѣдомости“ предлагаютъ мелкой шляхтѣ на самыхъ пріятныхъ условіяхъ переселеніе на Сѣверныя тундры я хлопочутъ какъ бы устроить безобидно обязательную продажу Русскимъ Польскихъ имѣній въ Западномъ краѣ, — „День“ съ хлыстомъ въ рукѣ гонитъ ту же шляхту въ противоположную сторону, именно въ Польшу, и хлопочетъ объ одномъ: какъ бы ее сдать поскорѣе и получить квитанцію. Онъ твердитъ тѣ же, что и Редакція „Московскихъ Вѣдомостей“, нравоученія Полякамъ, но кажется болѣе ея снисходительнымъ. Онъ, кромѣ того, хлопочетъ неугомонно объ общественной силѣ, о народности и повидимому не хотѣлъ сначала опираться на правительство, но въ полѣднее время перемѣнилъ мнѣніе и находитъ, что приставъ и квартальный необходимы для скораго порѣшенія мелочныхъ вопросовъ». Да, г. Полякъ не ошибается: противъ вооруженнаго нападенія мы признаемъ необходимость вооруженнаго же отпора, а противъ коммиссаровъ жонда и жандармовъ-вѣшателей (изъ которыхъ одинъ былъ недавносхваченъ въ Немировѣ, Подольской губерніи, гдѣ онъ собирался убить Русскаго учителя тамошней гимназіи) едвали даже достаточно приставовъ и квартальныхъ: нужна усиленная дѣятельность полиціи, именно, а никакъ не общества! Ужъ не думаетъ ли г. Полякъ изъ Кіева, что Польскихъ ножевщиковъ и вѣшателей слѣдуетъ увѣщевать литературно, никакъ не допуская вмѣшательства правительственной власти, Польскіе кинжалы отбивать перомъ, а противъ вооруженныхъ бандъ высылать на подводахъ общественное мнѣніе?! Неужели онъ не понимаетъ, что имевно эти-то подвиги Поляковъ, вызывая дѣйствіе силы правительственной, составляютъ главную помѣху для общественной мирной дѣятельности, и для разрѣшенія вопроса на основаніяхъ нравственно-отвлеченной правды?.. Если Польская шляхта вся обратится въ жандармовъ-вѣшателей, такъ не будетъ уже мѣста никакому Польскому вопросу, и обществу придется окончательно устраниться…
«О томъ, какимъ образомъ вѣрнѣе можно умиротворить Польскую народность, какъ съ нею ужиться, какъ ее удовлетворить въ справедливыхъ ея требованіяхъ — нѣтъ и рѣчи въ Русской литературѣ», говоритъ авторъ письма. Но гдѣ же эти справедливыя требованія? И такъ ли поступаютъ сами Поляки, чтобъ умиротвореніе было возможно? Мы помѣщаемъ въ этомъ же No нѣкоторыя корреспонденціи, изъ которыхъ читатели увидятъ, какъ способствуютъ сами Поляки дѣлу умиротворенія. Могутъ ли Поляки требовать умиротворенія, когда они не допускаютъ и мысли «о преобладаніи въ Западныхъ губерніяхъ и на Украйнѣ Русской и православной стихіи»? Да вотъ что наконецъ говоритъ г. Полякъ изъ Кіева въ самомъ этомъ письмѣ: «Дайте Полякамъ въ Западномъ краѣ побольше средствъ, побольше силы; пусть народъ увидитъ, что Москали уходятъ, пусть будетъ возможность объяснить ему настоящій (?!) смыслъ Польскаго движенія — и вы увидите, что онъ станетъ на сторонѣ Польской… Въ томъ-то и заключается вся ошибка Поляковъ, что они надѣялись въ черни найти тѣ же увлеченія, такую же любовь свободы (?!) и такую же готовность на жертвы, какія одушевляли ихъ самихъ. Горькій опытъ разувѣрилъ ихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и научилъ многому»… Никакой другой ошибки на сторонѣ Поляковъ авторъ и не признаетъ! 'Очевидно, что горькій опытъ ведетъ лишь къ тому, чтобы достигать той же цѣли другими болѣе вѣрными путями. Спрашивается — какая же есть надежда на умиротвореніе въ виду такого рода воззрѣній и стремленій?
Но всего интереснѣе отзывы г. Поляка изъ Кіева объ отношеніи въ Полякамъ простаго народа. Не видать изъ нихъ, чтобъ горькій опытъ раскрылъ глаза Полякамъ-Украинцамъ, — и дождутся Поляки отъ народа новаго вразумленія, новыхъ доказательствъ, если до сихъ поръ предъявленныя были для нихъ недостаточны! Въ особенности рекомендуемъ это мѣсто тѣмъ юнымъ демократамъ, которые, по странному противорѣчію, кипитъ симпатіями къ Польскому дѣлу, не зная для нихъ предѣловъ:
«Бы ссылаетесь на народъ еще и, опираясь на нерасположеніе его къ Польскимъ помѣщикамъ, приходите къ тому заключенію, что онъ не желаетъ Польскаго владычества. Это, кажется, самая сильная ваша противъ насъ улика, смотря по тому, какъ вы ее стараетесь выставить всегда на видъ. Но отнеситесь ясно къ этому вопросу, и онъ вамъ предстанетъ въ другомъ видѣ… Народъ самъ заявилъ себя! говорите вы. А спросили ли вы его: понимаетъ ли онъ споръ нашъ? Созрѣлъ ли онъ для того, чтобы его понять? Это еще самая темная, грубая, фанатическая масса, рая ровно ничего не смыслитъ въ Нашемъ дѣлѣ… И мы не прочь были бы уважить народную волю и покориться ей, — но волю разумную, которая знаетъ чего должна хотѣть и чего хочетъ? Если масса не обладаетъ такимъ развитымъ смысломъ, если его никто до сихъ лоръ не только не раскрылъ, но портилъ, — то къ чему вся эта комедія? Какъ бы вы ни были предубѣждены въ непогрѣшимости народнаго смысла, вы не можете однакожъ придать ему безусловнаго значенія. Вамъ воспретитъ самая простая логика сдѣлать это. И такъ, лучше опредѣлите прежде вѣрно: что онъ въ данный моментъ выражаетъ? Онъ выражаетъ самый грубый соціализмъ…»
Странны эти упреки въ соціализмѣ и въ возбужденіи въ народѣ соціальныхъ стремленій, когда сами Поляки фабриковали золотыя грамоты и старались разжечь въ народѣ, но безуспѣшно, соціальныя страсти — уступкою ему земли въ полную собственность!..
Не можемъ здѣсь кстати не вспомнить поэмы Польскаго поэта Красинскаго, — поэта мессіанизма, послѣдователя Товіанскаго, — Красинскаго, автора «Адской Комедіи», пользующагося такой огромной извѣстностью и авторитетомъ у Поляковъ. Онъ дѣйствительно обладаетъ огромнымъ поэтическимъ даромъ и можетъ считаться талантливѣйшимъ представителемъ того мистическаго отношенія Польской мысли къ судьбамъ Польши, которое и теперь составляетъ едвали не главную нравственную силу возстанія. Красинскій во всѣхъ своихъ произведеніяхъ, воспѣвая подвиги шляхты, называлъ ее не иначе, какъ святою, призванною пострадать за человѣчество, — обѣтованной мессіей народовъ. Но подъ конецъ своей жизни онъ написалъ небольшую поэму въ прозѣ, подъ названіемъ «Ночь на Рождество Христово», за которую Поляки назвали Красинскаго отступникомъ, апостатомъ, и которой распространенію стараются мѣшать всѣми способами, особенно же въ настоящее время… Вотъ, въ короткихъ словахъ, содержаніе этой поэмы:
На церковное празднованіе ночи на Рождество Христово стекаются всѣ католическіе народы въ Римъ, въ храмъ св. Петра. Отъ Польши приходитъ шляхта — изнуренная борьбою, израненная, изможденная, гордая, грустная и прекрасная. Приносятъ папу. Начинается богослуженіе… Но чѣмъ-то скорбнымъ, тревожнымъ полны души молящихся, — будто близокъ послѣдній часъ, будто грядетъ и уже подходитъ какое-то грозное великое событіе. Духъ захватываетъ ожиданіемъ… все ждетъ и чаетъ… И вдругъ раздается гулъ и раскаты подземнаго грома. Дрогнули и колыхнулись стѣны исполинскаго храма, закачались громадные столбы, — куполъ далъ трещину и осѣлъ, и всѣ народы въ неописанномъ ужасѣ бѣгутъ вонъ, вонъ изъ собора… Остается въ храмѣ, у гробницы св. Петра, только — папа и — Польская шляхта: она не двинулась съ мѣста, она не покинула главы своей латинской церкви, она вмѣстѣ съ нимъ хочетъ погибнуть. Падаютъ, разбиваясь, столбы одинъ за другимъ, гнутся и ломятся своды, — наконецъ рухнулъ и куполъ и схоронилъ подъ своими развалинами и папу и шляхту… И все стихло… И на развалинахъ храма св. Петра, подъ которыми погреблись и папство и шляхта, — возстаетъ предъ смятенными взорами народовъ — Іоаннъ Богословъ… Начинается царство любви…
Итакъ, вѣщій поэтъ — возрожденіе Польши признаетъ возможнымъ только съ исчезновеніемъ католицизма или латинства и Польскаго шляхетства. Онъ не призналъ послѣднюю способною къ перерожденію, но на смерти шляхетства (не людей, разумѣется, а историческаго явленія) сооружаетъ новый міръ, міръ любви и братства…
Вопросы Папскій и Польскій тѣсно связаны между собою…