Естественная колея (Ивченко)/ДО

Естественная колея : Разсказъ
авторъ Валеріанъ Яковлевичъ Ивченко

Источникъ: Ивченко В. Я. Всѣ цвѣта радуги. — СПб.: Типографія А. С. Суворина, 1904. — С. 143.

I

— Баринъ ушелъ? — спросила, входя въ кабинетъ мужа, Софья Александровна.

— Ушли, — отвѣтила горничная, затворявшая въ это время форточку.

— Вы ужасно нахолодили квартиру, Даша, — сказала Софья Александровна, кутаясь въ оренбургскій платокъ.

Въ кабинетѣ было все-таки теплѣе, потому что каминъ уже ярко разгорѣлся.

Софья Александровна придвинула низкое, глубокое, мягкое кресло къ правой сторонѣ камина такъ, чтобы огонь не очень жегъ ее, взяла со стола оставленную на немъ съ вечера книгу и стала читать.

Это былъ модный романъ, привезенный ею изъ-за границы и до сихъ поръ не прочитанный за недостаткомъ времени.

Софья Александровна читала его съ наслажденіемъ и по нѣскольку разъ смаковала скабрезныя сцены, попадавшіяся тамъ и сямъ, на многихъ страницахъ. Хорошенькая и умная горничная вела дневникъ, въ которомъ описывала, съ своей точки зрѣнія, разныя семьи, гдѣ ей приходилось служить. Сценки были комическія, трагическія, порнографическія — и все было написано талантливо и увлекательно.

Но, какъ нарочно, чтеніе теперь не шло на умъ Софьѣ Александровнѣ. Она тоже завела недавно дневникъ, по нѣкоему спеціальному поводу, и вотъ этотъ дневникъ внезапно исчезъ съ сегодняшняго утра изъ ея будуара. Ей вовсе не хотѣлось, чтобы дневникъ этотъ попался въ чьи-нибудь руки. И въ особенности въ руки мужа, который являлся главнымъ дѣйствующимъ лицомъ ея записокъ.

Она отложила романъ въ сторону, такъ какъ строки его безрезультатно мелькали передъ ея глазами, и прошла въ гостиную, въ будуаръ, въ спальню, тщетно разыскивая по разнымъ угламъ и закоулкамъ, по всевозможнымъ ящикамъ и шифоньеркамъ пропавшее карнэ въ изящномъ синемъ переплетѣ съ золотымъ ободкомъ по краямъ. Она купила какъ-то два такихъ карнэ за границей; одинъ — подарила мужу, другой — оставила себѣ, сама не зная, для чего нужны ей эти красивыя тетрадки. Но онѣ были красивы и стоили «пустяки» — по пяти, кажется, франковъ. И вотъ, съ нынѣшней осени она надумала записывать въ этомъ карнэ «дневникъ приключеній мужа».

Софья Александровна позвонила.

— Даша, — спросила она явившуюся на звонокъ горничную, — вы не видѣли моей синей тетрадки?

— Синей тетрадки? — переспросила Даша. — Видѣла.

— Гдѣ? — обрадованнымъ голосомъ вскрикнула Софья Александровна.

— На письменномъ столѣ, въ кабинетѣ.

— У барина? — смущенно проговорила Софья Александровна.

— У нихъ.

Софья Александровна кинулась въ кабинетъ.

О, ужасъ! Дѣйствительно, на столѣ, въ сторонкѣ, рядомъ съ дѣловыми бумагами, лежала тетрадка въ кожаномъ синемъ переплетѣ, съ золотой каемкой вокругъ.

«Какъ она сюда попала? — задала себѣ вопросъ Софья Александровна. — Я ли не прятала ея отъ него? Теперь все пропало! Я хотѣла сдѣлать сюрпризъ и подарить ему этотъ дневникъ завтра на елку. Воображаю, каково было бы его удивленіе… И вмѣстѣ съ тѣмъ это мнѣ развязало бы руки… Онъ зналъ бы, что его тайны мнѣ извѣстны, и никогда не узналъ бы моей тайны»…

Встревоженная и непріятно удивленная, дрожащими руками взяла она дневникъ и снова усѣлась въ кресло, чтобы просмотрѣть его.

Боже, что это?!. Рука мужа? Онъ сдѣлалъ въ ея тетради свои замѣчанія? Но, нѣтъ, это не то…

Она перелистала нѣсколько страницъ. Нѣтъ, нѣтъ, все сплошь написано имъ… Ахъ, да вѣдь это его карнэ! Его собственное. Какъ! Неужели и онъ ведетъ свои записки? Выходитъ такъ… Удивленію ея не было границъ.

Жгучее любопытство овладѣло ею, однако.

Въ кабинетѣ становилось темно. Мутныя зимнія сумерки глядѣли въ окно, распространяя по большой комнатѣ странную бѣлесоватую тьму.

Нетерпѣливо повернула Софья Александровна выключатель, и непріятная тьма исчезла, а вмѣсто нея по кабинету разлился ровный, мягкій электрическій свѣтъ.

— Такъ вотъ какъ! Онъ ведетъ дневникъ! Это любопытно, это очень любопытно…

Она развернула тетрадку и жадно погрузилась въ чтеніе. О, это было гораздо интереснѣе, чѣмъ ея книга!

«25-го сентября. Соня стала часто ѣздить къ портнихѣ и тратить много денегъ на туалеты, чего раньше не замѣчалось.

26-го сентября. До конца мѣсяца еще нѣсколько дней, а выданныхъ на хозяйство денегъ у Сони не хватило. Она уплатила портнихѣ. Она стала одѣваться изысканно. Когда такая скромная, въ сущности, въ своихъ туалетахъ женщина, какъ Соня, начинаетъ шикарить, надо отыскивать „les dessous“^[1]. Чувствуется мужчина.

2-го октября. Соня проводитъ часами за туалетнымъ зеркаломъ и, какъ я подмѣтилъ, изучаетъ томное выраженіе глазъ»…

— Каковъ наблюдатель! — съ негодованіемъ вскрикнула Софья Александровна, прекращая на минуту чтеніе. — Это шпіонъ какой-то, а не мужъ!

Сердце ея учащенно забилось.

— Посмотримъ, что дальше…

«7-го октября. Соня сказала, что ѣдетъ къ портнихѣ (ея портниха живетъ у Синяго моста), и я, возвращаясь изъ департамента, встрѣтилъ ее на углу Кирочной и Литейной. На Кирочной живетъ ея интимная подруга Охлебаева, Екатерина Васильевна.

12-го октября. Къ намъ сталъ часто ѣздить адвокатъ Шемаринъ и объясняется мнѣ въ любви. Онъ не встрѣчалъ въ своей жизни человѣка пріятнѣе меня. Подарилъ мнѣ изданную имъ книгу „Уголовный процессъ монакскаго законодательства“, съ весьма лестной для меня надписью. Съ сентября мѣсяца заѣзжаетъ къ намъ шестой разъ; каждый разъ на минутку, — сидитъ часами. Очень торопится въ судъ и по дѣламъ, но съ удовольствіемъ завтракаетъ, пьетъ кофе и куритъ. Не знаю, каковы порядки въ Монако, но, очевидно, нашъ судъ — весьма любезный, ибо можетъ ожидать защитника часами.

25-го октября. Девятый визитъ Шемарина. Просилъ у меня фотографическую карточку и потребовалъ трогательной надписи. Сидѣлъ часъ три четверти. Я опоздалъ на службу и получилъ выговоръ отъ директора.

28-го октября. Встрѣтилъ Шемарина на Кирочной.

3-го ноября. Соня продолжаетъ ѣздить къ портнихѣ, хотя, казалось бы, все, что возможно, уже сшито, и денегъ на уплату портнихѣ больше не спрашиваетъ. Увѣряетъ, что ѣздитъ поболтать и просить отсрочки стараго долга. Ни о какомъ старомъ долгѣ не слыхалъ. Купила себѣ новый корсетъ, ажурные чулки и капоръ темно-зеленаго цвѣта для выѣздовъ въ театръ».

— Какой подлецъ! — въ безсильномъ гнѣвѣ проворчала Софья Александровна. — Это не мужъ, а какой-то бухгалтеръ, отсчитывающій визиты Шемарина. Ну, что же дальше?..

«11-го ноября. Соня уговариваетъ меня сдѣлать визитъ Шемарину. Дѣйствительно, неловко. Онъ у насъ завтракаетъ, обѣдаетъ и ужинаетъ, а я у него еще ни разу чашки кофе не выпилъ.

12-го ноября. Былъ у Шемарина. Засталъ дома, но онъ собирался въ судъ и заявилъ, что по „дорогѣ“ заѣдетъ къ намъ. Довезъ его до нашей квартиры.

15-го ноября. Портниха оказалась не портнихой, а Охлебаевой. Я видѣлъ, какъ изъ ея подъѣзда выходили Соня и Шемаринъ. Я имъ сдѣлалъ ручкой, они не замѣтили. И это лучше. Удобнѣе слѣдить.

17-го ноября. Охлебаева перестала у насъ бывать, т. е. не совсѣмъ перестала, а показывается рѣже и выбираетъ часы, когда меня нѣтъ дома. Встрѣтился съ нею въ театрѣ, она опустила глаза. Я привѣтливо улыбнулся. Она спросила, что значитъ моя „двусмысленная улыбка“, и долго не отставала. Я ей поцѣловалъ ручку и наговорилъ кучу любезностей. Разстались большими друзьями.

19-го ноября. Соня просила меня всегда предупреждать, когда я вечеромъ предполагаю не быть дома. Она не желаетъ скучать одна. Сегодня былъ 17-й визитъ Шемарина. Онъ все горячѣе объясняется мнѣ въ любви, находя, что такіе люди рождаются разъ въ столѣтіе. Можетъ быть, онъ и правъ, но только для двадцатаго столѣтія.

20-го ноября. Соня очень полюбила проводить вечера у Охлебаевой, у которой прежде смертельно скучала. Но теперь у Охлебаевой играютъ въ макао (по маленькой), и будто бы очень весело. Возвращается домой около 3-хъ часовъ, но увѣряетъ, что не позже часу (Я ложусь спать раньше и сплю, какъ убитый).

22-го ноября. Соня устроила у насъ вечеръ. На ней былъ новый корсетъ, ажурные чулки, золотыя гребенки въ волосахъ, томные глаза, самая очаровательная улыбка и кофточка цвѣта vert-grenouille^[2], который къ ней очень идетъ. Была Охлебаева, былъ Шемаринъ и мои винтеры. Соня, Охлебаева и Шемаринъ забились въ будуаръ и весь вечеръ шептались, хохотали, а къ ужину лица ихъ радостно сіяли. За ужиномъ Шемаринъ сидѣлъ рядомъ съ Соней, и разговоръ у нихъ шелъ весьма оживленный, но во-первыхъ — вполголоса, а во-вторыхъ — на какомъ-то непонятномъ мнѣ жаргонѣ; когда они молчали, то разговоръ продолжался по телеграфу безъ проводовъ (умильные взгляды) и даже при помощи азбуки глухонѣмыхъ. Я этой азбуки не знаю. Охлебаева хохотала. Что они говорили, не знаю. Вышелъ будто бы за папиросами и посмотрѣлъ азбуку глухонѣмыхъ въ Брокгаузѣ, но ничего не понялъ. Визитовъ Шемарина больше считать не буду — скучно. Онъ обѣщалъ привезти какія-то необыкновенныя сигары, будто бы добытыя какимъ-то необычайнымъ способомъ изъ таможни.

23-го ноября. Привезъ сигары.

24-го ноября. Въ видѣ реванша, я подарилъ ему породистаго пуделя (родители премированы на собачьей выставкѣ). Шемаринъ растрогался и тутъ же назвалъ пуделя „въ мою честь“ — Никсой. Я поблагодарилъ, хотя мнѣ это вовсе непріятно.

2-го декабря. Утромъ заѣзжала хорошенькая вдовушка Курнакова, Елена Петровна, съ которой мнѣ приходилось часто встрѣчаться въ этомъ сезонѣ у директора департамента. Мы съ ней очень дружны, и я зову ее просто Лили, такъ какъ знаю еще съ дѣтства, юной гимназисткой. Къ завтраку пріѣхалъ Шемаринъ и сообщилъ свѣдѣнія о пуделѣ. Онъ въ восторгѣ, т. е. Шемаринъ, а не пудель. Вечеромъ сидѣли съ Соней дома одни. Она безконечно читала свой „Journal d’une femme de chambre“^[3], я — „Les aventures du roi Pausole“^[4] Пьера Люиса. Онъ описываетъ сказочное царство, гдѣ всѣ такъ нравственны, что ходятъ нагими. Очень интересная книга. Потомъ я читалъ газеты, а Соня играла на роли „Prière d’une vierge“^[5] или „Les cloches du monastère“^[6] — я ихъ всегда путаю, — а можетъ быть это было „Murmures d’une source“^[7], не знаю: словомъ что-то переливчатое. Потомъ ругались. Должно быть, отъ скуки.

12-го декабря. Писать было нечего. Все попрежнему. Шемаринъ приходитъ иногда съ пуделемъ. Я просилъ его, т. е. Шемарина, перемѣнить кличку пуделя. Но Соня нашла, что это предразсудокъ, и назвала меня „буржуазнымъ ретроградомъ“. Это, должно быть, изъ „Journal d’une femme de chambre“^[3]. Вечеромъ сидѣли дома. Ругались. Должно быть, отъ тоски. Кончивъ ругаться, разъѣхались: она — къ Охлебаевой, я — къ директору департамента. Я вернулся въ два и тотчасъ же заснулъ. Сони еще не было.

13-го декабря. Соня увѣряетъ, что вернулась въ четверть второго. Должно быть, чьи-нибудь часы сильно врутъ.

19-го декабря. Вечеромъ сидѣли дома. Ругались.

20-го декабря. Сидѣли дома. Разсуждали о томъ, гдѣ встрѣтить Новый годъ. Соню, оказывается, пригласила Охлебаева. А меня? Послѣ вопроса оказалось, что и меня. Но меня раньше приглашалъ директоръ департамента. Я предложилъ отклонить и Охлебаеву, и директора, а поѣхать послѣ спектакля въ ресторанъ. Вдвоемъ? — Да. — Поругались.

22-го декабря. Что бы подарить на праздникъ Сонѣ? Думаю второй день. Ничего не придумаю. Уже все есть. Сегодня пришла идея. Можетъ быть, глупая? Я хочу ей подарить этотъ дневникъ, ну, конечно, въ какомъ-нибудь ящикѣ… и положу туда какую-нибудь ювелирную бездѣлушку. Пусть прочтетъ и пойметъ, что я не нѣмой, не глухой и не слѣпой»…

Софья Александровна съ силой захлопнула дневникъ и швырнула его на столъ. Дневникъ ударился о красивую рамку, въ которой была заключена карточка Лили, и сдвинулъ ее съ мѣста.

Софья Александровна привела на столѣ все въ порядокъ и сѣла вновь у камина. Но она была такъ взволнована, что не могла долго сидѣть, встала и начала ходить по кабинету.

— Нѣтъ, каковъ! — воскликнула она. — Развѣ можно съ нимъ жить? Это какой-то судебный слѣдователь по особо важнымъ дѣламъ, а не мужъ! Серьезный человѣкъ! А ведетъ дневникъ, точно институтка. И все эта Даша! Сколько разъ говорила: ничего не трогайте на столахъ. Не перепутала ли она наши карнэ, и не попался ли мой ему въ руки? И никогда я не видѣла, чтобы онъ писалъ дневникъ… должно быть, онъ это дѣлаетъ, когда я еще сплю… или, чего добраго, на службѣ?

Открытіе дневника мужа до того поразило Софью Александровну, что она почувствовала легкую дурноту.

II

Николай Ивановичъ быстро прошелъ накуренныя комнаты департамента, торопливо отвѣтилъ на поклоны и шмыгнулъ въ свой казенный кабинетъ.

Онъ былъ не въ духѣ. Сторожъ перепуталъ чернильницы, и Николай Ивановичъ написалъ цѣлый докладъ ярко зелеными чернилами, тогда какъ ярко-зеленыя чернила онъ употреблялъ только для резолюцій. Онъ разнесъ сторожа, приказалъ переставить чернильницы на свои мѣста, спѣшно покончилъ съ текущими дѣлами и открылъ свой портфель.

Собственно говоря, день уже былъ неприсутственный, но, въ виду спѣшности нѣкоторыхъ докладовъ, которые необходимо было окончить до Новаго года, директоръ департамента просилъ всѣхъ служащихъ «пожертвовать дѣлу еще этотъ праздничный день», пообѣщавъ въ видѣ реванша какую-то незначительную и весьма неопредѣленную льготу.

Николай Ивановичъ вынулъ изъ портфеля бумаги въ желтыхъ папкахъ съ надписями: «дѣло за № такимъ-то», а изъ самой глубины его досталъ синее кожаное карнэ, съ золотымъ ободкомъ вокругъ.

Онъ съ наслажденіемъ отогнулъ толстый переплетъ, обмакнулъ перо въ чернила — на этотъ разъ черныя — и приготовился писать, замахнувшись перомъ надъ изящной тетрадкой.

Онъ сдѣлалъ себѣ уже привычку заносить событія своей жизни въ дневникъ, именно на службѣ, въ свободныя отъ занятій минуты. Здѣсь рѣшительно никто не могъ помѣшать ему, потому что безъ доклада никто не входилъ, а директоръ департамента могъ потребовать его только черезъ курьера.

Но вдругъ Николай Ивановичъ положилъ перо на столъ и протеръ себѣ глаза. Какой-то тонкій, мелкій, знакомый, но не его, почеркъ глянулъ на него со страницъ тетрадки.

Онъ еще разъ протеръ глаза, придвинулъ ближе электрическую лампу.

— Что за чортъ! — проворчалъ онъ и всмотрѣлся въ почеркъ. — Вотъ такъ фантасмагорія! Какимъ образомъ эта штука попала ко мнѣ въ портфель? Господи, да это почеркъ Сони!! Такъ и есть… Навѣрно, какія-нибудь хозяйственныя замѣтки. Посмотримъ…

Онъ надѣлъ pince-nez^[8], пододвинулъ тетрадку.

Конечно, это былъ почеркъ жены. Тонкій, какъ паутина, мелкій, какъ бисеръ, и неровный, точно всѣ буквы вздумали танцовать сарабанду.

— Гм… — проговорилъ Николай Ивановичъ. — Но тогда куда же дѣвался мой дневникъ?

Онъ уставился тревожнымъ взглядомъ въ стѣну передъ столомъ; но на стѣнѣ висѣлъ безмолвный и безстрастный портретъ стараго министра, когда-то управлявшаго ихъ министерствомъ, и плоское лицо сѣдого генерала съ пушистыми усами и выкаченными голубыми глазами ровно ничего не могло отвѣтить на его безмолвный вопросъ.

Тогда Николай Ивановичъ принялся за чтеніе. Съ первыхъ же строкъ имъ овладѣло волненіе. Онъ протяжно свистнулъ, испугался своего свиста, взглянулъ на безмолвнаго генерала, оглянулся на дверь.

— Вотъ такъ фунтъ! — проговорилъ онъ, невольно подражая любимой поговоркѣ своего курьера Игната.

«2-го октября, вторникъ, 3 часа дня. Катя Охлебаева сообщила мнѣ по секрету, что Nicolas ухаживаетъ за Лили и встрѣчается съ нею у этого стараго хрѣна, директора. Катя ненавидитъ мужчинъ и считаетъ, что они всѣ подлецы. И еще считаетъ, что надувать ихъ не только не грѣшно, а полезно».

— Вотъ дура! — проворчалъ Николай Ивановичъ. — Ну-съ, что ей еще открыла эта милая Катя?

«Какое сегодня число? Ну, все равно. Nicolas поѣхалъ въ оперу, на „Игоря“. Я знаю, что „Игорь“ кончается около половины двѣнадцатаго, Nicolas вернулся домой около четверти перваго. Я сдѣлала ему сцену. Что за манера не предупреждать, что его не будетъ дома? Я проскучала весь вечеръ, потому что не могла сговориться ранѣе съ Катей. А Катя поѣхала въ Михайловскій театръ. „Отчего такъ поздно?“ — спросила я Nicolas. — „Очень много заставляли повторять, и мнѣ долго пришлось ждать платья“. Вретъ. Провожалъ, конечно, Лили, потому что невѣроятно, чтобы ея не было въ театрѣ. Ради нея онъ и въ оперу поѣхалъ. Онъ терпѣть не можетъ музыки. И ничего не понимаетъ въ ней. Когда я играю Грига, онъ принимаетъ его за Направника. Вчера играла „Les cloches du monastère“^[6], а онъ принялъ это за „Ночь на Лысой горѣ“ Мусоргскаго. И вдругъ потащился въ оперу, да еще на „Игоря“! Конечно, ради Лили, которая позируетъ музыкантшей…

Ноябрь… нѣтъ, октябрь. Что онъ находитъ въ Лили? Дурнушка и больше ничего! Носъ заковычкой, лицо круглое, какъ у Даши; по-моему, Даша даже лучше. И потомъ душится Jicky^[9]! Кто же душится Jicky^[9]? Это мужскіе духи. А одѣвается!! Пестро, ярко, безвкусно. Въ ней вообще что-то d’un très mauvais gout^[10]. Впрочемъ, Nicolas никогда не отличался вкусомъ. Даже не понимаю, какъ это я ему понравилась?

Все еще октябрь, но числа — это мои bêtes noires^[11], — никогда не помню, а пойти посмотрѣть — лѣнь. Nicolas завелъ себѣ какіе-то бинты для усовъ, и теперь его усы пренелѣпо торчатъ кверху, какъ на карикатурахъ у Вильгельма. Если онъ… т. е. Nicolas, цѣлуетъ уже Лили, то долженъ ей колоть глаза своими глупыми усами.

3-го ноября. Запомнила число, потому что онъ укорялъ меня портнихой, а самъ заказалъ смокингъ у самаго дорогого портного, хотя его смокингъ еще очень хорошъ. И потомъ смѣялся надъ моимъ темно-зеленымъ капоромъ. Увѣрена, что подаритъ своей Лили огне-красный, потому что капоръ удобенъ для выѣздовъ, и у обоихъ нѣтъ вкуса. Шемаринъ очень интересный человѣкъ. Надо послушать, какъ онъ говоритъ въ судѣ, когда защищаетъ преступницъ. Онъ все больше преступныхъ дамъ защищаетъ.

Черезъ день. Катя говоритъ, что встрѣтила Лили въ вестибюлѣ Художественнаго театра… и въ капорѣ! Только онъ оказался синимъ. Какъ это они догадались? И на муфтѣ у нея синіе цвѣты. Что это у нихъ геральдическій цвѣтъ, или они считаютъ синій — цвѣтомъ любви?

Среда. Вечеръ провела у Кати. Почти никого не было, но провели время весело. Катя развивала очень интересный взглядъ на мужчинъ. По ея мнѣнію, честныхъ мужчинъ нѣтъ; каждый изъ нихъ измѣняетъ любимой женщинѣ по нѣскольку разъ въ жизни. Обыкновенно, та женщина, съ которой онъ измѣняетъ, — хуже той, которой онъ измѣняетъ. Вообще же, они относятся съ презрѣніемъ къ женщинѣ. У каждаго изъ нихъ есть еще что-нибудь дорогое и завѣтное, кромѣ женщины. Шемаринъ защищалъ мужчинъ… но слабо; если онъ также защищаетъ своихъ преступницъ — я бы не хотѣла совершить преступленіе. Катя еще говорила, что женщина даетъ мужчинѣ счастье, а мужчина отъ привычки къ этому счастью дѣлается если не жестокимъ, то глубоко равнодушнымъ ко всему. Кажется, все дѣло въ томъ, что ея толстый Павелъ Прокофьичъ началъ ей измѣнять. Но, въ общемъ, она, конечно, права».

Николай Ивановичъ провелъ рукою по лбу и прервалъ чтеніе.

— Какая дрянь эта Катя! — продолжалъ онъ, и ему показалось, что министръ, висѣвшій на стѣнѣ, ему сочувственно подмигнулъ.

Николай Ивановичъ заглянулъ въ дневникъ. Еще оставалось полторы странички, и онъ продолжалъ чтеніе.

«…Вечеромъ сидѣла дома и на свободѣ играла все, что мнѣ вздумается, а потомъ плакала. Въ моемъ будуарѣ выступомъ выдается на улицу фонарь съ тремя окнами, такъ что вся улица видна въ обѣ стороны. У подъѣзда горитъ электрическій фонарь, и видно подъѣзжающихъ къ подъѣзду. Я видѣла, какъ вернулся Nicolas. Онъ выскочилъ изъ экипажа, поцѣловалъ руку Лили и заботливо поднялъ ей воротникъ. Какая трогательная заботливость! У меня за всю зиму онъ ни разу не спросилъ, тепло ли я одѣта, и никогда не поднималъ мнѣ воротника. Сказалъ, что вернулся изъ засѣданія. Катя права, что всѣ мужчины — негодяи».

— Проклятый фонарь! — проворчалъ Николай Ивановичъ. — Какому идіоту пришло въ голову поставить его у самаго подъѣзда?

«Суббота. Катя говоритъ, что любовь, испытавшая ревность, похожа на красивое личико, перенесшее оспу: оно остается рябое. Катя — замѣчательная умница, если это она сама выдумала. Скоро Рождество. Что бы подарить Nicolas? Я думаю самымъ дорогимъ подаркомъ для него былъ бы портретъ этой уродки Лили въ декадентской рамѣ. Онъ такъ любитъ все декадентское. Можетъ быть, ему и Лили потому такъ нравится? Я знаю, онъ очень бы обрадовался декадентской рамкѣ, но я лучше подарю ему „Исторію Императора Александра I“^[12]. И вотъ что… Вырву эти листочки изъ карнэ и вложу ихъ въ книгу. Какъ будто я просматривала рисунки и забыла листки въ книгѣ. Онъ, конечно, не сознается, что нашелъ ихъ, а все-таки будетъ знать мое мнѣніе о его дурацкой Лили.

2-го декабря. Лили Курнакова, ни съ того ни съ сего, пріѣхала ко мнѣ. Я приняла ее вѣжливо, но сухо. Былъ еще Шемаринъ. Онъ очень друженъ съ Nicolas. Вечеромъ бранилась съ мужемъ, потому что онъ дѣйствуетъ мнѣ на нервы. Нѣтъ, какова наглость? Притащить Лили ко мнѣ въ домъ? Этого листочка я не вложу въ „Исторію Александра I“.

…Странно, что Шемаринъ въ послѣднее время все чаще и чаще заговариваетъ о разводѣ, но какъ-то странно… Онъ не одобряетъ развода. Онъ говоритъ, что жениться на разведенной — безнравственно. Онъ это доказывалъ какъ-то, но я не поняла. Теперь все навыворотъ. Такое декадентское время! Характеръ Nicolas дѣлается невыносимымъ. Вечеромъ была перебранка.

Пятница. Nicolas поѣхалъ въ квартетное собраніе и вдругъ объявилъ, что обожаетъ камерную музыку и всегда обожалъ ее. Это онъ-то, который не умѣетъ отличить Грига отъ Направника! Но ломака Лили дѣлаетъ видъ, что музыкантша, и этотъ глупый Nicolas торчитъ на квартетныхъ собраніяхъ. Пріѣхалъ домой и сталъ мнѣ расточать нѣжности. Ужъ очень, видно, ему солоно пришлось четыре часа слушать пиликанье скрипки и еще тамъ чего-то. Дѣлаетъ видъ, что отъ концерта въ восторгѣ, но говоритъ, что нѣсколько утомительно. Не бранились, потому что онъ былъ очень ласковъ. Пожалуй, квартетныя собранія — вещь недурная для исправленія порочныхъ мужей»…

На этомъ кончался дневникъ.

Николай Ивановичъ закрылъ его и положилъ въ портфель. У директора департамента онъ былъ очень разсѣянъ, такъ что обратилъ на себя вниманіе его превосходительства.

Его превосходительство пригласилъ его для встрѣчи Новаго года къ себѣ.

— Жена и я были бы очень рады, если бы и Софья Александровна пожаловала. Но она такъ рѣдко бываетъ у насъ…

Николай Ивановичъ поблагодарилъ и отвѣтилъ уклончиво.

— И Лили Курнакова будетъ, — сказалъ вскользь директоръ департамента и, подавъ Николаю Ивановичу руку, погрузился въ чтеніе доклада.

III

Въ сочельникъ Николай Ивановичъ и Софья Александровна сидѣли одни, и оба вопросительно посматривали другъ на друга. Они ничего не говорили, скучали, позѣвывали, но не бранились.

Ихъ дневники были водворены какимъ-то невѣдомымъ образомъ на своихъ обычныхъ мѣстахъ. Николай Ивановичъ, вернувшись со службы домой, тотчасъ же потихоньку подложилъ дневникъ жены въ ея будуаръ подъ груду газетъ и журналовъ. Тамъ она его и нашла, чрезвычайно обрадовавшись находкѣ и рѣшивъ въ душѣ, что онъ не былъ въ рукахъ мужа, и мужъ его не читалъ. Николай Ивановичъ нашелъ свой дневникъ у портрета Лили, на письменномъ столѣ, и въ сотый разъ задавалъ себѣ вопросъ, какимъ образомъ онъ могъ забыть его на такомъ видномъ мѣстѣ.

Онъ тонко допросилъ Дашу, заходила ли Софья Александровна въ кабинетъ въ его отсутствіе; оказалось, что заходила. Но читала ли дневникъ — дознаться никакъ не могъ.

Софья Александровна сѣла играть и начала съ своихъ любимыхъ «Les cloches du monastère»^[6]. Николай Ивановичъ читалъ газету. Потомъ Софья Александровна вышивала и вдругъ, прервавъ работу, сказала:

— А знаешь, Nicolas, я тебѣ придумала отличный подарокъ…

Онъ вздрогнулъ.

«Подарокъ? На Рождество?.. „Исторія Александра I“ съ вложенными въ нее листками… нѣтъ, мерси^[13]», — подумалъ онъ и громко сказалъ:

— И я…

Софья Александровна поблѣднѣла.

«Ящикъ съ бездѣлушками и дневникомъ… Надо какъ-нибудь отказаться»…

— А знаешь что? — проговорила она смущенно.

— Что?

— Сдѣлаемъ на этотъ разъ что-нибудь оригинальное. Это такая банальщина дѣлать другъ другу подарки. Теперь вѣдь все наоборотъ, время такое… декадентское… Давай ровно ничего другъ другу не сдѣлаемъ? А поѣдемъ завтра на тройкѣ за городъ, поужинаемъ въ ресторанѣ, выпьемъ шампанскаго…

— Это идея, — процѣдилъ Николай Ивановичъ. — Съ кѣмъ поѣдемъ? — осторожно спросилъ онъ.

— Вдвоемъ. Ты не хочешь? — быстро проговорила Софья Александровна.

— Напротивъ, напротивъ. Это будетъ очень оригинально… И ново… Такъ вдвоемъ? Это весело… Что подарки? Подарки — это банальщина, я съ тобой согласенъ. Совершенно согласенъ.

На томъ и порѣшили. Оба вздохнули, какъ будто освободились отъ большой тяжести.

Наступилъ вечеръ. На улицахъ стало тихо. Въ окнахъ домовъ на противоположной сторонѣ зажглись огоньки елокъ. Софья Александровна стояла у окна и долго смотрѣла на эти веселые рождественскіе огни. Ей сдѣлалось скучно. Просидѣть цѣлый вечеръ дома! Хоть бы Катя зашла, что ли? Но кто же зайдетъ въ такой день… въ сочельникъ!

Къ чаю настроеніе испортилось. Николай Ивановичъ немилосердно зѣвалъ, чѣмъ чрезвычайно раздражалъ жену. Они начали браниться.

По коридору въ переднюю пробѣжала Даша.

— Въ винтъ бы что ли сыграть… да не съ кѣмъ! — вяло проговорилъ Николай Ивановичъ. — Такая скука эти праздники, кто только ихъ выдумалъ?

Даша вошла въ столовую, плотно притворивъ двери.

— Елена Петровна Курнакова, говорятъ на минутку… — вполголоса проговорила она.

Николай Ивановичъ смутился, но Софья Александровна быстро сказала:

— Просите.

И еще быстрѣе прибавила, обращаясь къ мужу:

— Ты хотѣлъ играть въ винтъ, Nicolas… знаешь… Не послать ли за Шемаринымъ?

— Въ сочельникъ-то?

— Курнакова же пришла? Всѣмъ вѣдь скучно дома сидѣть.

— Пожалуй, пошли, — стараясь казаться равнодушнымъ согласился Николай Ивановичъ.

Черезъ полчаса всѣ четверо мирно сидѣли за зеленымъ столомъ и играли въ винтъ.

Впрочемъ, ради сочельника разошлись рано и не говорили другъ другу колкостей. Напротивъ: Софья Александровна обнимала Лили, когда та извинялась, что ей пришла сумасбродная идея, ѣдучи мимо ихъ дома, завернуть къ нимъ въ такой день, а Шемаринъ, какъ всегда, объяснялся въ любви къ Николаю Ивановичу и, прощаясь съ нимъ, даже поцѣловался.

На другое утро Софья Александровна получила все-таки отъ мужа ящикъ и дрожа открыла его. Но ничего въ немъ не нашла, кромѣ фермуара въ декадентскомъ стилѣ, на изящной цѣпочкѣ; а Николай Ивановичъ нашелъ на своемъ столѣ «Исторію Александра I», трепетно сталъ ее перелистывать, но, кромѣ текста и рисунковъ, въ книгахъ ничего не оказалось.

На третій день Рождества Софья Александровна отправилась къ Катѣ Охлебаевой, а Николай Ивановичъ поѣхалъ слушать «Нижегородцевъ».

И ихъ семейная жизнь вошла въ свою естественную колею.

Примѣчанія

1. фр.
2. фр.
3. фр. «Journal d’une femme de chambre» — Октавъ Мирбо «Дневникъ горничной». Прим. ред.
4. фр. «Les aventures du roi Pausole» — «Приключенія короля Посоля». Прим. ред.
5. фр.
6. фр.
7. фр.
8. фр. Pince-nez — Пенснэ. Прим. ред.
9. фр.
10. фр.
11. фр.
12. Необходим источник цитаты
13. фр. Merci — Спасибо. Прим. ред.