1 Этотъ новый трудъ извѣстнаго французскаго натуралиста А. де-Катрфажа составлялъ содержаніе читанныхъ имъ публичныхъ лекцій, и печатается въ Revue des deux Mondes.
Человѣческія группы, разсѣянныя по поверхности земнаго шара, различаются между собою многими физическими, умственными и нравственными особенностями; но, спрашивается, указываютъ ли эти особенности на коренныя различія между группами, или не вездѣ ли, несмотря на кажущіяся противорѣчія, человѣкъ въ сущности одинъ и тотъ же? Другими словами, существуетъ ли одинъ, или нѣсколько родовъ человѣческихъ?
Вопросъ этотъ принадлежитъ новѣйшему времени. Философы и географы древности, ученые среднихъ вѣковъ и эпохи возрожденія, по причинѣ недостаточности своихъ свѣдѣній въ зоологіи и ботаникѣ, не могли даже и задать его; тѣмъ не менѣе можно сказать, что какъ тѣ, такъ и другіе отвѣчали на него заранѣе и почти въ одномъ и томъ же смыслѣ. Изъ немногаго, написаннаго объ этомъ предметѣ первыми, можно заключить, что, по ихъ мнѣнію, природа человѣческая вездѣ одна и та же, и что одни только внѣшнія условія, холодъ и жаръ въ особенности, разнообразятъ ихъ физическіе признаки; при всемъ этомъ, однако, они повидимому производятъ людей изъ разныхъ мѣстъ. Что касается до ученыхъ среднихъ вѣковъ, то мнѣніе ихъ объ этомъ предметѣ истекало изъ религіозныхъ вѣрованій, общихъ всѣмъ народамъ, занимавшимся въ то время наукою. Христіане, евреи, магометане, одинаково видѣли въ Адамѣ отца всего рода человѣческаго. Единство рода человѣческаго было для нихъ религіознымъ догматомъ, принятымъ ими наравнѣ съ прочими изъ книги одинаково священной для всѣхъ, изъ Библіи.
Пришло однако время, когда стали посягать на вѣковой авторитетъ этой книги и отвергать его, часто съ такимъ же слѣпымъ упрямствомъ, съ какимъ прежде искали въ Библіи безусловнаго разрѣшенія всѣхъ вопросовъ, даже и такихъ, которые совершенно не входятъ въ сферу религіозныхъ ученій. Этотъ недостатокъ просвѣщенной критики, общій обѣимъ сторонамъ, долженъ былъ тамъ и тутъ сопровождаться одинаковыми результатами. Безусловное отрицаніе и безусловное утвержденіе, одинаково лишенныя основанія, часто приводили обѣ партіи къ нелѣпымъ заключеніямъ, тамъ гдѣ шло дѣло о научныхъ вопросахъ. Такимъ образомъ, если богословы среднихъ вѣковъ, чтобъ остаться въ согласіи съ буквальнымъ смысломъ текста книги Іисуса Навина, утверждали, что земля неподвижна и солнце движется, то антибиблейскіе философы, чтобъ имѣть возможность отвергнуть существованіе всемірнаго потопа, въ громадномъ множествѣ раковинъ, составляющихъ цѣлыя горы, хотѣли видѣть лишь слѣдъ нѣсколькихъ пилигримовъ, обронившихъ на пути свои раковины. Въ области научныхъ толкованій, вольнодумцы не много въ чемъ имѣютъ право упрекнуть богословъ.
Эти факты, равно какъ и многіе другіе, которые я могу припомнить, обильны поученіями. Съ одной стороны, они показываютъ, какъ опасно связывать слишкомъ тѣсно догматъ съ какимъ-либо научнымъ толкованіемъ. Догматъ прежде всего держится вѣрою; онъ по природѣ своей безусловенъ и полагаетъ свою силу въ своей непреложности. Наука же есть дочь опыта и мысли; у ней есть свои сомнѣнія, она многое оставляетъ для будущаго, она по природѣ своей прогрессивна, то есть измѣнчива, и подлежитъ преобразованіямъ. А потому всякая тѣсная связь между ею и догматомъ готовитъ только неизбѣжные и прискорбные разрывы. Священные тексты не всегда допускаютъ толкованія, принимаемыя теперь съ такою легкостью. Самыя эти толкованія, кажущіяся удачными сегодня, часто на другой день опровергаются какимъ-нибудь новымъ успѣхомъ науки, и противорѣчіе, которое хотѣли мы замаскировать, выступаетъ вслѣдствіе того еще явственнѣе. Оставимъ же за каждымъ его область, — какъ за натуралистомъ, такъ и за богословомъ.
Безъ сомнѣнія, выражаясь такимъ образомъ, я вовсе не хочу сказать, что между наукой и религіей существуетъ антагонизмъ. Я неоднократно высказывалъ убѣжденіе противоположное. Нѣтъ, вѣра имѣетъ самую твердую опору въ возможно-полнѣйшемъ познаніи этой вселенной, ея явленій, ея законовъ. Въ случаѣ нужды я могу доказать справедливость словъ моихъ многими славными примѣрами, примѣрами, которые мы можемъ встрѣтить во всѣхъ вѣроисповѣданіяхъ. Религія и наука, удовлетворяя каждая въ своей сферѣ самымъ высшимъ потребностямъ нашимъ и самымъ благороднымъ нашимъ побужденіямъ, сходятся и соединяются между собою въ томъ, что онѣ имѣютъ между собою самаго общаго и самаго великаго. Въ этихъ высшихъ областяхъ сердца и разума спорные пункты исчезаютъ передъ непреложными и вѣчными истинами. Вотъ почему католикъ и протестантъ, еврей и магометанинъ, каждый въ наукѣ нашелъ опору для своихъ вѣрованій, сходныхъ между собою по крайней мѣрѣ въ томъ, что всѣ они признаютъ за Творцомъ славу Его творенія.
Съ другой стороны, мы видимъ также, на сколько люди, имѣющіе притязаніе говорить единственно во имя философіи и разума, на сколько такъ-называемые вольнодумцы, должны остерегаться инстинктивнаго отвращенія, которое возбуждается въ нихъ всякимъ фактомъ, всякимъ свидѣтельствомъ, всякимъ ученіемъ, являющимся имъ въ сочетаніи съ какою-нибудь догматическою идеей. Подчиняясь легко этому необдуманному чувству, они часто заслуживали такіе же упреки, какъ и ихъ противники. Они обнаруживали такую же нетерпимость, такое же упорство; они возводили въ догматъ свои самые неосновательныя отрицанія и тѣмъ безславили и то дѣло, во имя котораго говорили. Имъ также наука этотъ единственный призванный и неотводный судья, дала строгіе уроки, которыми они не всегда умѣли пользоваться.
Эти размышленія прямо прилагаются къ преніямъ объ единственномъ или множественномъ происхожденіи человѣческихъ группъ. Послѣ столь долгаго безспорнаго владычества, древній догматъ объ Адамѣ встрѣтилъ многочисленныхъ противниковъ. Замѣчательно, что догматъ этотъ сталъ впервые предметомъ нападеній во имя самой же Библіи; поэтому не безполезно будетъ коснуться тѣхъ доводовъ, которые, начиная съ XVII столѣтія, выставлялись противъ этого догмата. Въ 1655 году Ла-Пейреръ, протестантскій дворянинъ, состоявшій при принцѣ Конде, напечаталъ трактатъ богословія, весь основанный на предположеніи существованія людей до Адама[1]. Въ книгѣ этой, очень любопытной и замѣчательной для тогдашней эпохи, Ла-Пейреръ старается доказать, что исторія Адама и его потомковъ есть только начало исторіи однихъ Іудеевъ, а не всего рода человѣческаго. Основываясь на извѣстномъ двойственномъ повѣствованіи книги Бытія о сотвореніи человѣка, онъ считаетъ первое повѣствованіе относящимся къ сотворенію язычниковъ, а второе — къ происхожденію праотца народа, избраннаго Богомъ. Язычники, созданные Богомъ прежде, въ шестой день творенія, вмѣстѣ съ животными, принадлежатъ нѣкоторымъ образомъ, по его мнѣнію, къ общему творенію. Они, будто бы, вмѣстѣ съ прочими существами, были извлечены изъ матеріи хаоса, и явились въ одно и то же время на всей землѣ, но ни одинъ изъ нихъ никогда не проникалъ въ земной рай. Адамъ же, первый Іудей, произведенный изъ персти, и Ева, созданная изъ ребра Адамова, явились уже на землю послѣ седьмаго дня, въ который Богъ почилъ отъ всѣхъ дѣлъ своихъ. Одни они обитали въ саду Едема, и одни слѣдовательно провинились передъ Богомъ, преступивъ заповѣдь Божію. Другіе люди, не виновные въ этомъ отношеніи, тѣмъ не менѣе были виновны въ естественныхъ грѣхахъ. Авторъ находитъ подтвержденіе этого различія въ одномъ изъ посланій апостола Павла[2].
Для доказательства своей основной гипотезы, Ла-Пейреръ опирается не на одинъ только тотъ текстъ Св. Писанія, который относится къ первымъ днямъ міра; свои спеціальнѣйшіе доводы почерпаетъ онъ въ особенности изъ исторіи Адама и его семейства. Изъ книги Бытія видно, что у Адама до ста-тридцатилѣтняго возраста было только три сына, и самыя слова его при рожденіи Сиѳа не оставляютъ никакого въ этомъ сомнѣнія. Уже позже у него раждаются сыновья и дочери. Такимъ образомъ, послѣ убіенія Авеля, когда Сиѳа еще не было на свѣтѣ, семейство Адама состояло только изъ трехъ человѣкъ. Однако же Каинъ, изгнанный Богомъ и обреченный блуждать по лицу земли, изъявляетъ боязнь быть убиту кѣмъ-нибудь встрѣчнымъ. А потому Богъ полагаетъ знакъ на Каина и объявляетъ, что кто убьетъ его, тотъ будетъ наказанъ седмерицею. Слѣдовательно. Каинъ могъ встрѣтить враговъ, Удаляясь, Каинъ увелъ съ собою и жену свою. Откуда же взялась она? До этого времени Адамъ не имѣлъ другихъ дѣтей, кромѣ того, который бѣжалъ послѣ преступленія, и того, который былъ его жертвою. Слѣдовательно должны же были быть другія семьи, кромѣ Адамовой. Наконецъ, какъ только у Каина родился сынъ, то онъ выстроилъ городъ; слѣдовательно долженъ же онъ былъ найдти себѣ товарищей, чтобы выстроить его и потомъ населить. Изъ всѣхъ этихъ фактовъ, авторъ заключаетъ, что кромѣ Адамова, еврейскаго семейства, существовали еще другіе люди, и что люди эти, разсѣянные по всей землѣ, были не что иное какъ язычники, эти первыя существа человѣческія, созданныя Богомъ, и всегда рѣзко отличавшіяся отъ народа Божія, Іудеевъ.
Ла Пейреръ, съ той же точки зрѣнія, истолковываетъ многія общія выраженія, встрѣчающіяся въ Библіи. Земля, о которой такъ часто говорится въ ней, не есть для него поверхность всего земнаго шара, но только та святая земля, которую Богъ опредѣлилъ для своего народа. Онъ означаетъ даже ея границы и даетъ ея карту, хотя не очень подробную, однако довольно вѣрную для того времени. Къ ней одной относитъ онъ повѣствованіе о библейскомъ потопѣ, — потопѣ, который онъ сравниваетъ съ другими большими мѣстными наводненіями, сохранившимися въ воспоминаніи многихъ народовъ. Поэтому исторія Ноя совершенно соотвѣтствуетъ у него исторіи Адама. Патріархъ этотъ остался единственнымъ представителемъ — не всего человѣчества, а однихъ Іудеевъ. Противъ нихъ однихъ возгорѣлся небесный гнѣвъ. Богъ никогда не имѣлъ намѣренія истребить первоначально созданныхъ Имъ язычниковъ.
Трудно не видѣть сходства, и часто даже тождественности ученія Ла-Пейрера съ мнѣніями, которыя высказывались такъ часто и еще недавно; но не слѣдуетъ ошибаться въ характерѣ ихъ: Ла-Пейреръ нисколько не вольнодумецъ; онъ богословъ, принимающій за непреложную истину все, о чемъ говорится въ Библіи, и въ особенности чудеса. Только онъ къ нимъ, какъ и ко всему прочему, прикладываетъ свою теорію. По его мнѣнію, чудеса эти были нѣкоторымъ образомъ личныя, и тогда даже, когда текстъ Священнаго Писанія повидимому положительно утверждаетъ, что общіе законы природы были нарушены, онъ допускаетъ, что законы эти были пріостановлены только мѣстнымъ образомъ. Всегда въ книгѣ, на которой онъ основывается, находитъ онъ какой-нибудь фактъ въ подтвержденіе своего толкованія[3]. Однимъ словомъ, вездѣ у Ла-Пейрера видна смѣсь полной вѣры съ свободною критикой. Книга его впрочемъ не убѣдила никого, и ученіе ея автора было забыто до настоящаго времени. Лишь нѣсколько лѣтъ тому назадъ ученіе это было вновь поднято изъ забвенія, и имѣло довольно неожиданный успѣхъ, въ особенности въ Америкѣ.
Попытка Ла-Нейрера была единственная въ этомъ родѣ; она почти и не вышла изъ области богословія, и адамическій догматъ одержалъ надъ нею верхъ почти безъ всякой борьбы. Но война, объявленная противъ этого догмата философами XVIII вѣка, имѣла совершенно другой результатъ. Послѣдніе были многочисленны и могущественны: они опирались на науку своего времени; они приводили нѣкоторые Факты, доступные поверхностному наблюденію. И вотъ все, что только имѣло претензію на философскій смыслъ, начало утверждать, что негръ и бѣлый, Лапландецъ и Готтентотъ, составляютъ особые виды. Впрочемъ и ученіе объ единствѣ человѣческаго рода имѣло не мало защитниковъ. Съ одной стороны поборники за религію, оспариваемые энциклопедистами, не могли покинуть безъ борьбы догматъ, считаемый ими за одинъ изъ основныхъ; съ другой стороны, большая часть натуралистовъ, и во главѣ ихъ Линней и Бюффонъ, ясно высказывались въ смыслѣ единства. Послѣдній въ особенности, не колеблясь, усматривалъ въ разности признаковъ, которыми отличаются группы человѣческія одна отъ другой, только модификацію единаго специфическаго типа. Это мнѣніе великаго натуралиста имѣетъ еще тѣмъ большее значеніе, что Бюффонъ съ замѣчательнымъ превосходствомъ изучилъ вопросы, относящіеся къ значенію вида вообще, потому сужденіе его нельзя считать въ этомъ частномъ случаѣ за внушеніе догматическихъ предразсудковъ.
Съ этой-то эпохи, собственно говоря, получили свое начало тѣ двѣ антропологическія школы, которыя въ новѣйшее время стали называться моногенистами и полигенистами. Обстоятельства, при которыхъ эти школы образовались, объясняютъ главнымъ образомъ характеръ, который онѣ приняли при своемъ началѣ и такъ долго сохраняли. Еще въ наше время, защищать или опровергать единство рода человѣческаго, по мнѣнію многихъ писателей и большей части читателей, все равно, что защищать или опровергать Библію и религію. Мало того, что эти богословскія предубѣжденія, съ одной стороны, и философскія съ другой, уже достаточно осложнили вопросъ, самъ по себѣ въ такой степени трудный: политическія и соціальныя причины ввели въ этотъ споръ еще страсти, столь мало согласныя съ тою полною умственною свободой, какой прежде всего требуютъ изслѣдованія науки. Этотъ новый видъ борьба приняла въ особенности въ Соединенныхъ Штатахъ. Г-ну Нотту мы обязаны разказомъ въ одномъ случаѣ[4], о которомъ не мѣшаетъ сказать нѣсколько слонъ, потому что онъ характеризуетъ особенное положеніе антропологовъ американскихъ.
Извѣстно, какимъ образомъ невольничество, бывъ допущено всѣми христіянскими націями какъ учрежденіе правильное, въ послѣдствіи было осуждено большею частію ихъ. Извѣстно, какъ Англія стала во главѣ противоневольническаго движенія, и какъ вскорѣ почти всѣ государства присоединились къ трактатамъ, предложеннымъ ею, чтобы положить конецъ торговлѣ неграми и эманципировать черную породу. Извѣстно также, какъ были приняты эти предложенія Соединенными Штатами, гдѣ невольническій вопросъ связанъ съ громадными интересами. Еще въ 1844' г. Англія, при содѣйствіи на этотъ разъ Франціи, возобновила свою атаку, и г. Кальгаунъ, бывшій тогда министромъ иностранныхъ дѣлъ Соединенныхъ Штатовъ, не зналъ что отвѣчать на ноты, адресованныя къ нему державами-защитницами негровъ, когда онъ услышалъ о трудахъ г. Глиддона по предмету африканскихъ племенъ. Онъ тотчасъ же пригласилъ къ себѣ этого автора и, по его совѣту, вступилъ въ сношенія съ г. Мортономъ, корифеемъ американскихъ антропологовъ. Между министромъ и авторомъ Crania americana завязалась переписка, и результатомъ ея было то, что г. Кальгаунъ отвергъ всякое измѣненіе въ порядкѣ вещей, существовавшемъ въ Соединенныхъ Штатахъ, основываясь на коренныхъ различіяхъ, раздѣляющихъ группы человѣческія. Этого рода доводы смутили англійскаго министра, и онъ поспѣшилъ отвѣчать, что нисколько не желаетъ вмѣшиваться въ домашнія учрежденія иностранныхъ государствъ. Разказавь этотъ анекдотъ, г. Ноттъ въ восхищеніи отъ затрудненій, произведенныхъ въ филантропической дипломатіи введеніемъ въ международныя отношенія истинной этнологіи.
Такимъ образомъ въ Америкѣ антропологическій вопросъ осложняется, еще вопросомъ невольническимъ, и изъ большей части американскихъ сочиненій объ этомъ предметѣ мы видимъ, что въ Америкѣ прежде всего надобно быть либо защитникомъ, либо противникомъ невольничества, но съ тѣмъ вмѣстѣ надобно непремѣнно быть и библистомъ, и отсюда-то происходятъ тѣ особенные оттѣнки, которыми отличаются нѣкоторыя сочиненія американскихъ антропологовъ. Противники невольничества — обыкновенно моногеннеты, и принимаютъ догматъ объ Адамѣ въ общепринятомъ смыслѣ. Тотъ же догматъ принимаютъ и нѣкоторые защитники невольничества; но только, чтобъ оправдать свое, обхожденіе съ своими черными братьями, они прибѣгаютъ къ исторіи Ноя и его сыновей. Хамъ, говорятъ они, былъ проклятъ отцомъ своимъ и обреченъ имъ на рабство у братьевъ своихъ; негры происходятъ отъ Хама: слѣдовательно, обращать ихъ въ невольничество значитъ поступать совершенно согласно съ Священнымъ Писаніемъ. Но кромѣ этого въ Америкѣ есть защитники невольничества и изъ полигенистовъ. Эти послѣдніе опираются на ученіе Ла-Пейрера, подновляя его современными свѣдѣніями. Открыто признавая боговдохновенность Ветхаго и Новаго Завѣта, они старались доказать лингвистическими, географическими и историческими изысканіями, что библейскія повѣствованія о началѣ и продолженіи человѣческаго рода исключительно относятся къ бѣлымъ народамъ. При такомъ взглядѣ, они смотрѣли на различныя группы человѣческія какъ на отдѣльные виды, и, приблизивъ сколько возможно негра къ обезьянѣ, пришли къ тому же заключенію, какъ и г. Кальгаунъ.
Мы видимъ отсюда, что интересы вовсе не научнаго свойства вмѣшивались въ разсмотрѣніе вопроса, который подлежитъ теперь нашему изученію. Нельзя не пожалѣть объ этомъ обстоятельствѣ, и мы не могли не указать на него въ самомъ началѣ. Оно одно можетъ объяснить нѣкоторыя преувеличенія и нѣкоторыя ошибки, столь поразительныя, что нельзя не считать ихъ въ извѣстной степени намѣренными; имъ однимъ также объясняется тонъ, въ которомъ писались и теперь еще пишутся сочиненія большей части антропологовъ обѣихъ школъ. Съ той и другой стороны гремѣла анаѳема, и если въ наше время нѣсколько болѣе смягченные литературные нравы не дозволяютъ уже употреблять тѣ слишкомъ крупныя слова, какими перебрасывались наши предшественники, тѣмъ не менѣе у нѣкоторыхъ изъ нихъ, даже самыхъ недавнихъ и самыхъ серіозныхъ, попадаются мѣста, сильно сбивающіяся на богословскій диспутъ или на политическій памфлетъ. Къ чему всѣ эти гнѣвы? Приговоры инквизиціи не могли ни землю остановить въ ея движеніи, ни солнце заставить обращаться вокругъ земнаго шара; точно также и шутки Вольтера не уничтожили окаменѣлостей. Ни рѣзкія^выходки, ни злые намеки, ни насмѣшки не измѣнятъ нисколько отношеній, существующихъ между человѣческими группами.
Опредѣлить эти отношенія и есть именно та задача, которую мы предложили себѣ въ этомъ трудѣ. Извѣстно, что ежедневно натуралисты, и одни только натуралисты, рѣшаютъ подобнаго рода задачи; имъ слѣдовательно принадлежитъ по праву и та, которая занимаетъ насъ теперь. Если же мы на вопросъ этотъ будемъ смотрѣть исключительно съ точки зрѣнія естественной исторій, то, кажется, было бы не возможно не согласиться съ мнѣніемъ моногенистовъ. Безъ сомнѣнія, ученіе ихъ не отвѣчаетъ на всѣ вопросы: почему и какъ, возбуждаемые тысячью антропологическихъ задачъ. Напротивъ, съ перваго взгляда, и въ особенности для умовъ, хотя и очень развитыхъ, но не посвящавшихъ себя нѣкоторымъ спеціяльнымъ изученіямъ, теорія моногенистовъ повидимому только увеличиваетъ и осложняетъ трудности. Здѣсь происходитъ нѣчто подобно этому, что бываетъ въ зоологіи и ботаникѣ при приложеніи системъ, противоположномъ употребленію метода. Системы несравненно легче схватываются и удобнѣе въ практикѣ. Было время, когда онѣ приносили дѣйствительную пользу и имѣли ревностныхъ защитниковъ; но истинные ученые, даже самые изобрѣтатели ихъ, скоро увидѣли въ нихъ важные недостатки. Они поняли, что самая лучшая система часто скрываетъ существующія затрудненія, не разрѣшая ихъ, а иногда сама создаетъ затрудненія, не имѣющія никакого основанія, и такимъ образомъ ведетъ только къ заблужденіямъ. Естественный методъ, напротивъ, ставитъ ботаника и зоолога лицомъ къ лицу съ каждою задачей, и заставляетъ ихъ обозрѣть ее со всѣхъ сторонъ. Вслѣдствіе этого, онъ иногда доказываетъ имъ безсиліе рѣшить задачу, но по крайней мѣрѣ никогда не дозволитъ строгому уму обольщать себя увѣренностію, что онъ достаточно объяснилъ то, что вовсе имъ не объяснено.
То же самое, если сравнимъ ученіе моногенистовъ съ противоположною теоріей. Въ виду разнообразія, представляемаго человѣческими группами, казалось бы, нѣтъ ничего проще какъ сдѣлать изъ этихъ группъ столько же различныхъ видовъ, и каждому изъ нихъ приписать отдѣльное происхожденіе. Рѣшить задачу нашу такимъ образомъ весьма соблазнительно; рѣшеніе это такъ просто и, повидимому, отвѣчаетъ на все; но стоитъ лишь немного вникнуть въ дѣло, и послѣдствія, вытекающія изъ этого рѣшенія, тотчасъ же убѣдятъ насъ въ его неточности. Въ самомъ дѣлѣ, рѣшеніе это повело бы насъ къ заключенію, что законы, которымъ подчиненъ человѣческій организмъ, во многихъ и притомъ самыхъ важныхъ пунктахъ не согласны съ законами, которые управляютъ прочими живыми организмами.
Напротивъ, если мы будемъ смотрѣть на эти группы какъ на происходящія отъ одного первоначальнаго типа, то различіе въ этихъ группахъ покажется намъ съ перваго взгляда въ высшей степени труднымъ для объясненія; но стоитъ только сравнить ихъ съ растеніями и животными, чтобъ убѣдиться, что фактъ этотъ не есть единственный въ своемъ родѣ, что онъ встрѣчается еще и въ двухъ остальныхъ органическихъ царствахъ, гдѣ принятъ всѣми, и наконецъ, что законы простой физіологіи объясняютъ безъ большихъ затрудненій, по крайней мѣрѣ, его общій характеръ. Эти самые законы согласуются во всѣхъ другихъ пунктахъ съ ученіемъ моногенистовъ, въ той же мѣрѣ, въ какой противорѣчатъ теоріи полигенистовъ. Въ виду такого результата, кажется, нельзя колебаться.
Полигенисты очень хорошо поняли, какъ опасно для ихъ теоріи приложеніе естественныхъ наукъ къ изученію человѣка. Поэтому многіе изъ нихъ еще заранѣе объявили себя несогласными съ какими бы то ни было заключеніями, которыя могли бы произойдти изъ этого приложенія. Они выставили человѣка существомъ исключительнымъ, во всѣхъ отношеніяхъ стоящимъ внѣ общихъ законовъ. Другіе, понимая несостоятельность подобнаго утвержденія, постарались скрыть противорѣчіе, существующее между этими законами и полигенизмомъ. Эти-то полигенисты самые серіозные изъ нашихъ противниковъ. Какъ и мы, они говорятъ во имя науки и провозглашаютъ множественность родовъ человѣческихъ. На сколько ихъ доводы неосновательны — вотъ что хотимъ доказать мы теперь; но прежде всего, чтобы споръ былъ серіозный, чтобъ онъ не превратился въ одно словопреніе, мы должны припомнить главныя физіологическія правила и наиболѣе существенные факты, которые могутъ имѣть здѣсь свое приложеніе; мы должны также бросить взглядъ на естественную исторію самихъ животныхъ и растеній.
Такимъ образомъ мы подойдемъ къ человѣку хотя косвеннымъ путемъ, но тѣмъ не менѣе единственно-вѣрнымъ, и тѣ изъ нашихъ читателей, которые захотятъ послѣдовать за нами, согласятся, что единство рода человѣческаго есть не только ученіе Филантропическое, внушаемое самымъ благороднымъ чувствомъ, возвышенное философское понятіе, догматъ, уже потому заслуживающій уваженія, что онъ связанъ съ религіозными вѣрованіями большей части человѣчества, но что единство человѣческаго рода есть великая истина науки.
Что такое человѣкъ? Этого вопроса, на который отвѣчали уже столько разъ и такъ различно, мы можемъ коснуться здѣсь только съ точки зрѣнія естественной исторіи. Мы поступимъ точно такъ же, какъ поступаетъ всякій натуралистъ, который хочетъ самъ изучить одно или нѣсколько вмѣстѣ взятыхъ существъ, или познакомить съ ними другихъ. Въ подобномъ случаѣ, онъ прежде всего долженъ опредѣлить къ какой первоначальной группѣ принадлежитъ предметъ его изслѣдованія, и тогда только онъ можетъ перейдти къ болѣе-опредѣленнымъ подробностямъ и окончательно назначить мѣсто для разсматриваемаго имъ минерала, растенія или животнаго. Такимъ образомъ вопросъ: что такое человѣкъ? приводится къ слѣдующему: какое мѣсто занимаетъ человѣкъ въ естественной классификаціи существъ? Какъ повидимому ни простъ этотъ вопросъ, однако онъ произвелъ разногласіе между людьми равныхъ достоинствъ. Чтобъ оправдать принятое нами рѣшеніе, мы должны припомнить, какія именно тѣ первоначальныя группы, между которыми раздѣляется вся природа.
Со временъ Аристотеля до нашего времени, всѣ натуралисты различаютъ въ природѣ два разряда тѣлъ: одни состоящія изъ частей косныхъ и не имѣющихъ между собою другой связи кромѣ механическаго сцѣпленія и молекулярныхъ силъ; другія же составленныя изъ частей дѣятельныхъ, изъ коихъ каждая способствуетъ какимъ-нибудь особымъ дѣйствіемъ къ сохраненію цѣлаго, а потому и зависитъ болѣе или менѣе отъ другихъ частей и вмѣстѣ съ ними составляетъ то, что мы называемъ недѣлимымъ (individu). Вслѣдствіе этого, всѣ натуралисты, въ той или другой формѣ, признали основное различіе между тѣлами органическими и неорганическими. Въ этомъ конечно и мы послѣдуемъ ихъ примѣру. Принимая наименованіе, предложенное впервые Далласомъ, мы означимъ словами имперія природы каждый изъ этихъ великихъ разрядовъ, и такимъ образомъ въ природѣ будемъ различать имперію органическую и имперію неорганическую[5]. Въ каждой изъ нихъ мы встрѣчаемъ тѣла и существа, отличающіяся отъ другихъ тѣлъ и существъ общими сходственными свойствами, а потому мы и раздѣлимъ еще имперіи природы на царства, чтобъ удержать такимъ образомъ для этихъ новыхъ разрядовъ названія, освященныя авторитетомъ Линнея и всеобщимъ признаніемъ. На какихъ же фактахъ основано введеніе этого раздѣленія въ науку? Въ чемъ именно состоитъ разница и связь между царствами природы?
Заявимъ прежде всего то, что тѣла небесныя группируются особо. Какъ бы мы ни назвали эти тѣла: звѣздами, солнцами, планетами, кометами или спутниками планетъ, они въ глазахъ нашихъ все-таки остаются крошечными частицами великаго цѣлаго, котораго никакія вычисленія, никакое пылкое воображеніе не въ состояніи измѣрить. Между этими миріадами свѣтилъ небесныхъ существуютъ-нѣкоторыя отношенія, и отношенія несравненно болѣе сложныя чѣмъ прежде полагалось съ точностію. Если въ нашей крошечной солнечной системѣ спутники обращаются вокругъ своихъ планетъ, а планеты вокругъ солнца, то и солнце также увлекается въ пространство по направленію къ созвѣздію Геркулеса со скоростію, которую наука надѣется въ скоромъ времени опредѣлить съ точностію. Безъ сомнѣнія, оно обращается вокругъ какого-либо центра, положеніе котораго узнаютъ будущія поколѣнія. Въ небѣ нашемъ, два солнца, составляющія одну и ту же двойную звѣзду, вращаются одно вокругъ другаго, и можетъ-быть весь нашъ видимый міръ, со всѣми солнцами нашего неба, притягивается къ какому-нибудь неизвѣстному центру, скрытому въ пучинахъ безконечнаго. Будучи опредѣлены математическими законами, орбиты всѣхъ этихъ міровъ представляютъ тѣмъ не менѣе нѣкоторыя неправильности. Вслѣдствіе самой силы, движущей ихъ, небесныя свѣтила воздѣйствуютъ одно на другое, и вычисленіе уклоненій ихъ отъ своего пути показало астрономамъ, что даже будучи отдалены между собою на милліоны перстъ, свѣтила эти тѣмъ не менѣе, въ извѣстныхъ предѣлахъ, зависятъ другъ отъ друга.
Что же нужно было, чтобы дать всѣмъ этимъ движеніямъ опредѣленное направленіе, установить ихъ взаимную зависимость? Достаточно было одной силы притяженія, чтобы превозмочь косность вещества, и привести въ движеніе всю эту чудную систему міровъ, разсѣянную въ безпредѣльности. Сходные по своей натурѣ, управляемые одною и тою же неизмѣнною силой, а потому и представляющіе намъ одинаковаго рода явленія, міры эти очевидно составляютъ изъ себя группу, совершенно отличную отъ той, которую образуютъ другія тѣла, простыя матеріялы нашего земнаго шара. Потому-то нѣкоторые натуралисты, и въ особенности знаменитый Декандоль, составили изъ нихъ совершенно отдѣльное царство — царство звѣздное. И мы примемъ это раздѣленіе, считая его совершенно основательнымъ.
Перейдемъ теперь отъ сферъ небесныхъ къ поверхности нашего земнаго шара. Здѣсь также мы встрѣтимъ силу притяженія, но уже подъ именемъ силы тяжести; и здѣсь также эта сила есть причина всеобщаго движенія. Всѣ тѣла, какъ неорганическія, такъ и живыя, подчинены этому движенію. Будучи частями цѣлаго, они повинуются тому закону, той силѣ, которая управляетъ цѣлымъ. Представимъ себѣ однакоже, что было бы съ нашимъ шаромъ, еслибъ онъ получилъ свое образованіе ітри дѣйствіи одной силы тяжести. Допустимъ, что вещество могло бы еще находиться въ тѣхъ трехъ состояніяхъ, въ которыхъ оно является намъ теперь: твердые элементы составили бы плотное и однородное ядро математически-опредѣленной Формы, а вокругъ него, по тѣмъ же неизмѣннымъ законамъ, расположились бы слой жидкій и слой воздухообразный. Эта Форма земнаго шара должна была бы сохраниться въ продолженіи цѣлой вѣчности. Единственнымъ измѣняющимся явленіемъ была бы здѣсь неправильность воздушныхъ и морскихъ приливовъ и отливовъ, производимыхъ притяженіемъ солнца и луны на поверхности безбрежнаго океана, въ атмосферѣ, незнакомой съ вѣтрами и бурями.
Чтобы возбудить другія явленія, нужно было что-нибудь еще кромѣ силы тяжести или притяженія, нужны были силы физико-химическія. Вслѣдствіе этихъ-то силъ, тревожныя реакціи и могущественныя движенія взрыли и взбугрили твердое ядро нашей планеты. Эти-то силы, при содѣйствіи силы тяжести, произвели твердую землю съ ея горами, долинами, плоскими возвышенностями и низменными равнинами; ограничили бассейны океановъ и озеръ, породили множество теченій, которыя, будто рѣки, заключенныя въ водяныхъ берегахъ, бороздятъ самые обширные океаны, и эти другія теченія, извѣстныя подъ именемъ вѣтровъ, которыя возмущаютъ атмосферу; установили это очередное испареніе и сжатіе водъ, производящія источники и рѣки, однимъ словомъ дали начало этому множеству всѣмъ извѣстныхъ явленій, на которыя достаточно, только указать.
Здѣсь нельзя не остановиться и не предложить себѣ вопроса, невольно приходящаго на умъ всякому мыслящему человѣку. Если единственная сила притяженія достаточна, чтобъ управлять всѣми мірами, то вѣроятно ли, чтобы десятки силъ были необходимы для того, чтобы привести въ движеніе элементы малѣйшаго изъ этихъ міровъ? Это предположе-^ ніе противорѣчивъ разсудку нашему, и мы надѣемся, что съ успѣхами науки противорѣчіе это исчезнетъ. Человѣкъ, пораженный видимою несходностію нѣкоторыхъ явленій, сначала могъ сблизить между собою только. наиболѣе сходныя изъ нихъ, и такимъ образомъ составить извѣстное число группъ и каждую изъ нихъ приписать отдѣльной причинѣ. Черезъ это, по мѣрѣ того какъ онъ открывалъ какое-нибудь новое явленіе, ясно отличавшееся отъ другихъ, уже извѣстныхъ ему, онъ все болѣе и болѣе умножалъ число силъ физико-химическихъ; но мы ежедневно убѣждаемся, что ученіе это могло имѣть лишь временное значеніе. Мало-помалу открываются промежуточные факты, и сближаются такія явленія, которыя прежде считались самыми отдаленными. Одною и тою же силой производятъ явленія, которыя до нашего времени считались совершенно разнородными. Въ рукахъ нашихъ искусныхъ физиковъ одна и та же причина пораждаетъ, въ одно и то же время, теплородъ, электрическій токъ, химическія соединенія и движеніе. Дошли уже до того, что такъ-сказать преобразуютъ одну силу въ другую, и убѣи. даются, что это преобразованіе совершается по законамъ столь же твердымъ, какъ замѣщеніе одного химическаго эквивалента другимъ; потому многіе уже не колеблются Признавать между всѣми этими силами болѣе или менѣе тѣсныя аналогіи. Даже есть такіе ученые, и притомъ принадлежащіе къ числу замѣчательнѣйшихъ, которые считаютъ ихъ частнымъ проявленіемъ одной и той же силы, болѣе общей, и многое даетъ право думать, что они не ошибаются.
Сила тяжести и силы физико-химическія — лучше сказать сила физико-химическая — опредѣляютъ собою всѣ явленія, представляемыя извѣстными земными тѣлами, которыя мы называемъ неорганическими. Со временъ Линнея, совокупность всѣхъ этихъ тѣлъ именуется: царствомъ ископаемымъ, или минеральнымъ. Это-то царство и составляетъ второй отдѣлъ имперіи неорганической.
Легко можно себѣ представить, что было бы съ нашимъ шаромъ, предоставленнымъ дѣйствію одной силы тяжести и силъ физико-химическихъ. Небо осталось бы почти такимъ же, каково оно теперь. Море также не измѣнило бы своихъ границъ, и въ пучинахъ его, какъ и на поверхности земли, царствовало бы совершенное безплодіе: не было бы водорослей и другихъ морскихъ растеній, точно такъ же какъ не было бы лѣсовъ и луговъ. Подвижные матеріалы почвы, безъ всякой защиты подверженные дѣйствію атмосферическихъ силъ, не могли бы оставаться на склонахъ горъ, и голые утесы, такіе, какіе мы въ настоящее время встрѣчаемъ выше предѣловъ растительности, возвышались бы почти вездѣ надъ пустынными наносами. Ни одна птица, ни одно насѣкомое не нарушало бы этого мертваго безмолвія, котораго можетъ-быть мы не встрѣтимъ ни на одной точкѣ настоящаго земнаго шара, и только шумъ мертвыхъ тѣлъ, колеблемыхъ и приводимыхъ въ движеніе физическими силами, прерывалъ бы тишину безжизненности, простертую по всей землѣ. Чтобы преобразовать эту грустную картину, оживить и украсить поверхность нашего шара, нужно было нѣчто болѣе чѣмъ двѣ силы, названныя выше; нужна была новая сила, которая произвела бы новыя явленія; это нѣчто, эта сила — жизнь.
Неоднократно, въ моихъ прежнихъ сочиненіяхъ, объяснялъ я смыслъ, который я придаю этому слову, и однакожь будетъ не лишнимъ еще разъ повторить это здѣсь. По моему мнѣнію, жизнь вовсе не есть, какъ объясняетъ ее Ванъ-Гельмонтъ, нѣчто въ родѣ верховнаго архея, властителя тѣла, имѣющаго свою собственную индивидуальность, и изъ френическаго центра своего сѣдалища управляющаго множествомъ второстепенныхъ археевъ, помѣщающихся въ разныхъ частяхъ тѣла и ежеминутно выходящихъ изъ повиновенія своему главѣ. Точно также, въ глазахъ моихъ, жизнь-имѣетъ не болѣе аналогіи съ жизненнымъ началомъ (principe vital) Бартеса, или лучше его учениковъ, другою сущностію, довольно темною, не имѣющею, опредѣленнаго мѣстопребыванія, но непрестанно пекущеюся о ввѣренномъ ей тѣлѣ и часто причиняющею болѣе зла чѣмъ добра, изъ желанія исправить какой-нибудь небольшой вредъ. Нѣтъ, жизнь есть просто неизвѣстная причина всѣхъ особенныхъ явленій, свойственныхъ живымъ существамъ, подобно тому какъ электричество для физики есть неизвѣстная причина явленій, представляемыхъ наэлектризованными тѣлами, подобно тому какъ теплородъ есть столь же неизвѣстная причина явленій, происходящихъ въ нагрѣтыхъ тѣлахъ, и наконецъ подобно тому какъ сила физико-химическая вообще, какое бы мы ни дали ей названіе, составляетъ неизвѣстную причину явленій, свойственныхъ тѣламъ неорганическимъ. Жизнь не есть также сила до такой степени особенная, чтобы по своему характеру она противополагалась силамъ упомянутымъ выше. Безъ сомнѣнія, при многихъ обстоятельствахъ, она измѣняетъ и уравновѣшиваетъ ихъ дѣйствіе; но и самыя силы Физическія, при одновременномъ дѣйствіи, часто имѣютъ вліяніе одна на другую. Теплота измѣняетъ дѣйствіе электричества, и обѣ силы вмѣстѣ часто превозмогаютъ тяжесть, то-есть притяженіе, эту всеобщую силу, которую мы встрѣчаемъ какъ въ неорганическихъ тѣлахъ и живыхъ существахъ, такъ въ солнцахъ и мірахъ. Идея жизни, понятая такимъ образомъ, не заключаетъ въ себѣ ничего противнаго самому строгому естествоиспытательному уму. Это просто сила, которая присоединяется къ другимъ силамъ прежде признаннымъ и всѣми принятымъ, и которая, какъ и эти послѣднія силы, заявляетъ себя въ своихъ дѣйствіяхъ. Этою-то силой отличаются тѣла органическія отъ неорганическихъ, существа живыя отъ тѣлъ грубыхъ. Организація, а вмѣстѣ съ тѣмъ слѣдовательно и индивидуализація извѣстнаго количества вещества, вотъ два громадныя явленія, которыя жизнь вводитъ на поверхность земнаго шара.
Жизнь, организація, представляющая собою результатъ, а не причину жизни, глубоко отдѣляю существа живыя отъ тѣлъ неорганическихъ. Между тѣми и другими цѣлая пропасть. Но значитъ ли это, что они не имѣютъ рѣшительно ничего общаго между собой, что раздѣляющая ихъ пропасть — бездонна? Нѣтъ, не такова наша мысль. Живыя существа, какъ растенія, такъ и животныя, столько же какъ и тѣла неорганическія, подчинены вліянію тяжести, теплоты, электричества. Силы химическаго сродства дѣйствуютъ въ нихъ такъ же, какъ онѣ дѣйствуютъ въ лабораторіяхъ. Различія между имперіями неорганическою и органическою состоятъ слѣдовательно не въ томъ, что послѣдняя не подчиняется тѣмъ же силамъ, какъ первая, но только въ томъ, что къ дѣйствію этихъ силъ присоединяется еще новая сила, обнаруживающаяся совершенно особеннымъ образомъ и способная слѣдовательно произвести особенныя явленія, а также и измѣнить въ нѣкоторой мѣрѣ результаты дѣйствія другихъ силъ. Въ приборахъ нашихъ, въ нашихъ тигляхъ, силы физико-химическія обнаруживаются изолированно, и явленіями простыми. Въ существѣ органическомъ, эти же самыя силы дѣйствуютъ подъ господствомъ жизни, и въ виду совокупнаго результата. Вслѣдствіе этого, производимыя ими явленія всегда будутъ болѣе или менѣе сложны, но чрезъ то все-таки не измѣнятъ своей природы. Вотъ почему весьма часто можно, на основаніи тѣлъ неорганическихъ, выводить заключенія о существахъ живыхъ; вотъ почему механикъ, химикъ, физикъ, могутъ бросать яркій свѣтъ на общее дѣйствіе нашихъ органовъ, но при непремѣнномъ условіи никогда не забывать о жизни, между тѣмъ какъ они слишкомъ часто бываютъ склонны забывать о ней; вотъ почему физіологія, наука о существахъ живыхъ, не можетъ обойдтись безъ помощи другихъ наукъ, имѣющихъ цѣлію изученіе природы неорганической.
На сколько жизнь и организація отдѣляютъ существа живыя отъ тѣлъ неорганическихъ, на столько же онѣ сближаютъ существа живыя между собой. Этотъ послѣдній фактъ важно заявить не менѣе перваго; но нужно ли доказывать его? Всѣ существа органическія имѣютъ начало и конецъ, всѣ они раждаются, растутъ и умираютъ; ни одно изъ нихъ, въ минуту своего появленія на свѣтъ, не походитъ на то, чѣмъ будетъ въ послѣдствіи, то-есть всѣ подвергаются превращеніямъ, всѣмъ имъ необходимо питаніе, и самое питаніе въ сущности одинаково для всѣхъ. Эти общія явленія, происходящія подъ властію одной и той же силы, сходственныя въ сущности по своимъ процессамъ и тождественныя я по цѣли устанавливаютъ между всѣми живыми существами отношенія самыя тѣсныя; вотъ почему въ физіологіи такъ часто дозволяется на основаніи растеній дѣлать заключенія о животныхъ, и на основаніи животныхъ — о растеніяхъ.
Имперія органическая заключаетъ въ себѣ, какъ извѣстно, двѣ группы, два царства, весьма различныя одно отъ другаго и всѣми принятыя. Первое царство, растительное, заключаетъ въ себѣ существа почти всѣ крѣпкія почвѣ, не имѣющія другихъ движеній, кромѣ тѣхъ, которыя происходятъ отъ ихъ организаціи или отъ дѣйствій извнѣ, не имѣющія никакого сознанія ни о себѣ, ни объ окружающемъ ихъ. Только организація и слѣдствія, которыя она влечетъ за собою, отличаютъ растенія отъ тѣлъ неорганическихъ. Въ нихъ только одна жизнь присоединилась- къ силамъ Физико-химическимъ.
Но не то происходитъ въ другой группѣ имперіи органической. Здѣсь обнаруживаются явленія совершенно-новыя. Животное чувствуетъ, то-есть воспринимаетъ впечатлѣнія,, источникъ которыхъ заключается въ немъ самомъ или которыя приходятъ извнѣ; оно движется всею своею цѣлостію или частями, независимо отъ всякаго дѣйствія, произведеннаго силами Физико-химическими или происходящаго отъ игры ихъ организаціи; оно пользуется движеніемъ сознательнымъ, произвольнымъ, или лучше сказать автономическимъ, какъ назвалъ его г. Изидоръ Жофруа Сентъ-Илеръ {Αὐτονόμος — управляющій собою по своимъ собственнымъ законамъ.}, и слѣдовательно обладаетъ волею, опредѣляющею это движеніе. Въ этихъ двухъ пунктахъ невозможенъ никакой споръ, и мы отослали бы къ Лафонтену всякаго, кто вздумалъ бы воскресить странную теорію животныхъ машинъ. Несмотря на авторитетъ Декарта, достаточно для опроверженія этой теоріи единодушія натуралистовъ. Всѣ они, начиная отъ Аристотеля, признали отличительными признаками животнаго царства чувствительность и способность произвольно перемѣщаться. Многіе изъ нихъ приписываютъ животнымъ способности даже болѣе возвышенныя, и мнѣ кажется невозможнымъ не раздѣлять ихъ мнѣнія, даже теперь, когда мы, вѣроятно, достигли предѣла этого міра низшихъ животныхъ, почти неизвѣстныхъ нашимъ предшественникамъ. Всякій, кто сдѣлаетъ достаточно наблюденій надъ кольчатыми (annélides), слизнями (mollusques) и даже животно-растеніями (zoophytes), кто подвергнетъ ихъ тѣмъ легкимъ опытамъ, которые я неоднократно повторялъ, тотъ безъ сомнѣнія долженъ будетъ согласиться, что хотя эти существа и далеко не такъ развиты какъ млекопитающія и птицы, но тѣмъ не менѣе до извѣстной степени обладаютъ сознаніемъ собственнаго индивидуума, чувствомъ внѣшняго міра, ихъ окружающаго, постигаютъ существующія между ними отношенія, и наконецъ сообразно съ этими отношеніями измѣняютъ свою волю и свои движенія. Но постигать какія-либо отношенія и на основаніи ихъ управлять своими дѣйствіями, не значитъ ли смыслить? Легко было бы привести здѣсь много и другихъ явленій подобнаго же рода, чуждыхъ растеніямъ и свойственныхъ описываемому нами царству; но здѣсь не мѣсто касаться великаго вопроса о смыслѣ животныхъ; достаточно напомнить, что даже у самыхъ деградированныхъ, пока только они по величинѣ своей и по своей природѣ доступны наблюденію, мы всегда находили слѣды тѣхъ основныхъ способностей, совокупность которыхъ составляетъ самый смыслъ человѣческій.
Эти основныя способности весьма различны, и по всей справедливости носятъ различныя названія; но слѣдуетъ ли изъ этого, что въ каждомъ животномъ каждая изъ этихъ способностей связана съ особою причиной? Трудно было бы податься на такую мысль. Теперь, когда мы должны коснуться одного изъ этихъ малыхъ міровъ, называемаго нами недѣлимымъ, умъ нашъ, еще болѣе чѣмъ когда мы говорили о силахъ физико-химическихъ, чувствуетъ потребность отнести къ одной и той же причинѣ всѣ эти сознательныя дѣйствія животныхъ, опирающіяся одно на другое и стремящіяся къ одной и той же цѣли. Но какая же именно эта причина, и какъ назвать ее? Многіе пытались отвѣчать на эти вопросы. Много уже было писано о душѣ животныхъ и много сдѣлано попытокъ къ объясненію ея природы и способа дѣйствія. Мы не будемъ такъ отважны; тамъ, гдѣ у насъ нѣтъ опытовъ и наблюденій, мы всегда считаемъ долгомъ остановиться. Достаточно было показать, что если растенія отдѣлены отъ животныхъ, то это потому, что у этихъ послѣднихъ обнаруживаются такія явленія, которыхъ мы не встрѣчали ни въ растеніяхъ, ни въ предыдущихъ группахъ, что въ нихъ есть нѣчто существенно характеристическое.
Изъ всего предыдущаго слѣдуетъ, что натуралисты, при своемъ первоначальномъ раздѣленіи природы на имперіи и царства, не приняли за основаніе ни химическаго состава тѣлъ, ни частичнаго ихъ состоянія, ибо царство ископаемыхъ обнимаетъ собою всѣ извѣстныя тѣла простыя, и всѣ ихъ неорганическія соединенія, и заключаетъ въ себѣ какъ тѣла твердыя, такъ и жидкія и воздухообразныя. Нѣтъ, натуралисты сознательно или безотчетно обратились къ тому, въ чемъ тѣла и существа имѣютъ между собою наиболѣе общаго, наиболѣе абсолютнаго въ своей природѣ и въ своихъ отношеніяхъ къ цѣлому творенію. Переходя отъ простаго къ сложному, возвышаясь отъ тѣлъ неорганическихъ до животныхъ, въ каждой имперіи, въ каждомъ царствѣ, мы видимъ цѣлую совокупность фактовъ, цѣлый рядъ явленій, совершенно чуждыхъ низшимъ группамъ, но повторяющихся въ высшихъ. Въ этомъ-то очевидно заключается главнымъ образомъ характеръ великихъ первоначальныхъ раздѣленій. Результатъ этотъ, независимо отъ всѣхъ тѣхъ гипотезъ, которыми руководствовались умы, достигшіе его, ежедневно подтверждается наблюденіемъ и опытомъ. Вотъ почему время оставило его неприкосновеннымъ, и вотъ почему современной наукѣ со всѣми ея новыми пособіями остается въ сущности только подтвердить его[6].
Теперь мы можемъ приступить къ задачѣ, которая вызвала все вышесказанное; теперь, когда мы уже знаемъ, что такое ископаемое, растеніе и животное, и какими признаками различаются царства, мы можемъ спросить себя: имѣетъ ли въ дѣйствительности человѣкъ мѣсто въ одномъ изъ трехъ царствъ намъ извѣстныхъ, или проще сказать, въ послѣднемъ изъ нихъ? Человѣкъ есть ли животное? и если есть, то какое онъ долженъ занимать мѣсто въ нашихъ зоологическихъ кадрахъ? Отвѣты на этотъ двойной вопросъ были многочисленны и очень разнообразны: «Въ этихъ отвѣтахъ, говоритъ г. Изидоръ Жоффруа, видимъ мы полную таблицу противорѣчій человѣческаго ума; ни одна клѣтка этой таблицы не осталась пуста.» И это строгое сужденіе вполнѣ справедливо. Изъ человѣка дѣлали поперемѣнно: отдѣльное царство, вѣтвь царства животнаго, классъ, разрядъ, подразрядъ, семейство, подсемейство, родъ, и наконецъ просто видъ рода, въ которомъ его прицѣпили къ обезьянѣ. Я не стану разбирать всѣ эти мнѣнія, въ числѣ которыхъ есть до такой степени странныя. Достаточно, если я докажу справедливость того изъ нихъ, которое давно уже принято мною, и которое съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе признаю единственно вѣрнымъ[7]. Въ моихъ глазахъ, человѣкъ на столько же отличается отъ животнаго, на сколько животное отличается отъ растенія; онъ одинъ долженъ составить отдѣльное царство, царство человѣческое, и это царство имѣетъ столь же рѣзкую характеристику и въ той же степени важную, какъ и прочія первоначальныя группы, исчисленныя нами выше.
Для того чтобъ оправдать это мнѣніе, намъ нужно доказать, что въ человѣкѣ существуетъ совокупность такихъ фактовъ или явленій, которые совершенно чужды животному. Гдѣ найдемъ мы эти факты? Ужь не въ организаціи ли его, въ его сложеніи или въ дѣйствіяхъ его орудій? Сравнительныя анатомія и физіологія давно отвѣчали на это отрицательно. Первая изъ нихъ нашла даже въ низшихъ типахъ главные органы человѣка, а въ млекопитающихъ и въ особенности въ обезьянахъ, она даже доказала полную тождественность анатомическаго строенія, кость въ кость, мускулъ въ мускулъ, сосудъ въ сосудъ, нервъ въ нервъ. Кое-какія варіаціи въ объемѣ, размѣрахъ, или расположеніи, соотвѣтственно наружнымъ формамъ, вотъ почти единственныя различія между ними. По мѣрѣ того какъ способы изслѣдованія стали многочисленнѣе и могущественнѣе, сближеніе стало тѣснѣе. Микрографія показала между элементами животнаго организма и организма человѣческаго сходство столь же поразительное, какъ и усмотрѣнное анатоміей; химія привела къ тому же результату. Какъ и легко было предвидѣть, органы почти тождественные исполняютъ почти одни и тѣ же дѣйствія и одинаковымъ образомъ. Убѣдившись въ этихъ общихъ фактахъ, физіологія воспользовалась ими для себя, и вотъ почему съ каждымъ днемъ физіологи бросаютъ новый свѣтъ на естественную исторію человѣка опытами, производимыми ими надъ собаками, кроликами и даже лягушками.
Нѣкоторые натуралисты, и въ числѣ ихъ люди весьма замѣчательные, приняли и старались оправдать научными соображеніями мнѣніе, столь поэтически выраженное Овидіемъ. Вертикальный станъ на двухъ ногахъ и os sublime считались ими за наружные признаки, характеризующіе человѣческое царство. Но трудно согласиться съ ними въ этомъ Г. Изидоръ Жоффруа сдѣлалъ на это возраженіе, ускользнувшее по какому-то странному недосмотру отъ вниманія всѣхъ его предшественниковъ; онъ замѣтилъ, что многія птицы держатся въ обыкновенномъ своемъ положеніи совершенно прямо. Пингвины и даже наши домашнія утки обладаютъ этою особенностію. Не въ этомъ впрочемъ состоитъ главнѣйшее возраженіе противъ упомянутаго мнѣнія. Относительно стана, между человѣкомъ и животнымъ все различіе заключается только въ степени. Если станъ у большей части млекопитающихъ — горизонтальный, за то у человѣкообразныхъ обезьянъ онъ естественно наклонный. Обезьяны часто, и совершенно произвольно, принимаютъ осанку, напоминающую человѣка. Съ этой точки зрѣнія они являются животными дѣйствительно переходными. Итакъ у человѣка сдѣланъ только шагъ впередъ въ направленіи уже ясно обозначившемся; мы видимъ шагъ впередъ, прогрессъ, но не видимъ еще ничего существенно новаго.
Не въ умственныхъ ли способностяхъ, человѣка найдемъ мы главную характеристику человѣческаго царства? Разумѣется, у меня и въ мысли не можетъ быть отождествленіе умственнаго развитія человѣка съ скуднымъ смысломъ животныхъ, даже наиболѣе одаренныхъ. Между ними и человѣкомъ разстояніе такъ велико, что многіе могли даже найдти полное несходство, но теперь уже нельзя думать такимъ образомъ. Животное имѣетъ свою долю смысла, и если его основныя умственныя способности далеко не такъ развиты какъ у насъ, тѣмъ не менѣе въ основѣ онѣ однѣ и тѣ же. Животное ощущаетъ, хочетъ, помнитъ, соображаетъ, и точность и вѣрность его соображеній поразительны; въ то же время ошибки, которыя оно дѣлаетъ, доказываютъ, что эти соображенія вовсе не составляютъ слѣдствія силы слѣпой и роковой. При всемъ томъ, въ каждой изъ группъ этихъ животныхъ, мы замѣчаемъ весьма значительныя неравенства. Если взять даже однихъ позвоночныхъ животныхъ, то мы увидимъ, что птицы, несравненно совершеннѣйшія чѣмъ рыбы и пресмыкающіяся, во многомъ уступаютъ нѣкоторымъ млекопитающимъ. Не было бы ничего страннаго находить еще иное животное, которое стояло бы выше млекопитающихъ по смыслу. Было бы только отношеніе большаго къ меньшему; но не было бы явленія радикально новаго.
Все, что мы говорили объ умственныхъ способностяхъ вообще, относится и къ высшему способу ихъ обнаруженія — языку. Правда, одинъ человѣкъ обладаетъ словомъ, то-есть членораздѣльнымъ голосомъ, но два класса животныхъ имѣютъ также голосъ. У нихъ, какъ и у насъ, есть способность производить звуки, передающія впечатлѣнія и представленія, и понимаемыя не только существами имъ подобными, но и самимъ человѣкомъ. Охотникъ весьма скоро научается такъ-называемому языку птицъ и млекопитающихъ. Даже безъ большой опытности онъ отличаетъ звуки, выражающіе гнѣвъ, нѣжность, удовольствіе, боль, испугъ, тревогу. Безъ сомнѣнія, это языкъ совершенно элементарный; можно сказать, что онъ весь состоитъ изъ однихъ междуметій. Такъ, но все же онъ вполнѣ удовлетворяетъ потребностямъ существъ, его употребляющихъ, и ихъ взаимнымъ отношеніямъ. Въ сущности отличается ли онъ отъ языка человѣческаго, какъ по механизму, его производящему, такъ и по цѣли своей и результатамъ? Нѣтъ. Слѣдовательно и въ этомъ случаѣ въ человѣкѣ мы видимъ только прогрессъ, и прогрессъ громадный, но существенно-новаго нѣтъ ничего[8].
Наконецъ то, что мы называемъ способностями сердца, способностями, зависящими столько же отъ инстинкта, сколько отъ смысла, обнаруживается у всѣхъ животныхъ совершенно такъ же, какъ и у человѣка. Животное любитъ и ненавидитъ. Извѣстно до какой степени у нѣкоторыхъ породъ простирается привязанность къ дѣтямъ; извѣстно также на сколько между другими существуетъ инстинктивное отвращеніе, переходящее при каждомъ удобномъ случаѣ въ ожесточенныя и смертельныя побоища; извѣстно, наконецъ, какимъ образомъ воспитаніе развиваетъ эти зачатки и открываетъ намъ въ нашихъ домашнихъ животныхъ индивидуальныя различія, совершенно сходныя съ тѣми, которыя поражаютъ насъ въ людяхъ. Каждый изъ насъ знавалъ собакъ признательныхъ, ласковыхъ и даже можно сказать любящихъ; каждый также встрѣчалъ собакъ ворчливыхъ, злыхъ, завистливыхъ. Можетъ-быть по характеру-то именно человѣкъ и животное болѣе всего сближаются между собою.
Гдѣ же мы найдемъ это что-то такое, совершенно чуждое животному и исключительно свойственное человѣку, такое слѣдовательно, что оправдывало бы отдѣленіе его въ особое царство? Чтобы разрѣшить это затрудненіе поступимъ какъ натуралисты: дадимъ себѣ полный отчетъ въ свойствахъ существа, которое намъ нужно опредѣлить. До сихъ поръ мы имѣли въ виду только одни органическія и умственныя свойства, но не обращали еще вниманія на свойства нравственныя. Здѣсь тотчасъ же являются два такіе основные факта, о которыхъ еще ничто не могло дать намъ понятіе въ прочихъ царствахъ.
Во всякомъ обществѣ, гдѣ только существуетъ языкъ, достаточно совершенный для выраженія понятій общихъ и отвлеченныхъ, мы встрѣтимъ слова, долженствующія выражать понятія о добродѣтели и порокѣ, человѣкѣ добромъ и негодяѣ. Тамъ же, гдѣ языкъ еще не на столько развитъ, мы встрѣчаемъ вѣрованія и обычаи, доказывающіе ясно, что хотя эти понятія и не имѣютъ выраженій въ народномъ словарѣ, но тѣмъ не менѣе существуютъ. У народовъ самыхъ дикихъ, у племенъ, занимающихъ самое послѣднее мѣсто, въ ряду человѣчества, нѣкоторыя дѣйствія общественныя или частныя заставятъ насъ признать, что вездѣ человѣкъ, сверхъ физическаго блага и зла, видитъ нѣчто болѣе возвышенное; у народовъ передовыхъ, цѣлыя учрежденія стоятъ на этомъ основаніи. Понятіе о нравственномъ добрѣ и злѣ встрѣчается такимъ образомъ во всѣхъ группахъ человѣческихъ, но ничто не можетъ заставить насъ предполагать, что оно существуетъ и у животныхъ. Понятіе это составляетъ слѣдовательно первый признакъ человѣческаго царства. Чтобъ избѣгнуть слова: совѣсть, принимаемаго часто въ смыслѣ слишкомъ тѣсномъ и ограниченномъ, я употреблю слово нравственность чтобъ означить эту отличительную способность человѣка понимать добро и зло, подобно тому какъ словомъ чувствительность названа способность воспринимать впечатлѣнія.
Есть, еще нѣкоторыя другія понятія, находящіяся обыкновенно въ связи одно съ другимъ и встрѣчаемыя даже въ самыхъ ограниченныхъ человѣческихъ обществахъ. Вездѣ вѣрятъ въ другой высшій міръ, въ нѣкоторыя таинственныя высшія существа, которыхъ нужно бояться или почитать, вѣрятъ въ будущую жизнь, которая ожидаетъ часть нашего существа по разрушеніи тѣла. Другими словами, понятія о Божествѣ и будущей жизни такъ же распространены повсемѣстно, какъ и понятія о добрѣ и злѣ. Какъ ни смутны они у нѣкоторыхъ народовъ, тѣмъ не менѣе вездѣ они составляютъ начало извѣстнаго рода знаменательныхъ Фактовъ. Съ ними неразрывно связано множество обычаевъ и обрядовъ, описываемыхъ путешественниками и представляющихъ собою, у племенъ самыхъ варварскихъ, скромные эквиваленты величественныхъ проявленій такого же свойства у народовъ образованныхъ. Никогда ни у какихъ животныхъ не замѣчалось что-нибудь подобное или даже аналогическое. Слѣдовательно, въ этихъ общихъ понятіяхъ, встрѣчаемыхъ у человѣка, мы видимъ второй отличительный признакъ человѣческаго царства, и словомъ религіозность назовемъ мы способность, или совокупность способностей, производящихъ эти понятія.
Но вотъ вопросъ: составляютъ ли въ дѣйствительности нравственность и религіозность признаки на столько общіе, чтобъ они принадлежали всѣмъ человѣческимъ группамъ безъ исключенія, какъ мы допустили это? Фактъ этотъ былъ многими отвергаемъ. Многіе, опираясь на разказахъ нѣкоторыхъ путешественниковъ, утверждали, что есть племена и даже цѣлые народы, лишенные того или другаго изъ этихъ признаковъ. Что касается до нравственности, то на отсутствіе этого признака мало указывалось. Необходимость нравственныхъ связей во всякомъ человѣческомъ общежитіи, въ какой бы то ни было степени, такъ очевидна, что самое существованіе обществъ уже доказываетъ этотъ общій Фактъ. Здѣсь впрочемъ затрудненія были вообще скоро устранены, вслѣдствіе болѣе точныхъ свѣдѣній, лишь благодаря весьма простымъ наблюденіямъ. Такъ напримѣръ, нарѣчія народовъ Австраліи не содержатъ въ себѣ словъ, которыми переводились бы слова: честность, правосудіе, грѣхъ, преступленіе, но заключать изъ этого, что племенамъ, говорящимъ этими нарѣчіями, чужды понятія, выражаемыя вышеприведенными словами, было бы большою ошибкой. Дѣйствія ихъ доказываютъ противное. Въ этомъ видна только бѣдность ихъ языка, которая обнаруживается столько же въ отношеніи къ предметамъ физическимъ, сколько же въ отношеніи къ понятіямъ нравственнымъ. На тѣхъ самыхъ нарѣчіяхъ не существуетъ также словъ, выражающихъ родовыя понятія, какъ напримѣръ: дерево, птица, рыба, а изъ этого безъ сомнѣнія никто не заключитъ, чтобъ Австралійцы смѣшивали всѣ эти предметы.
Гораздо болѣе настаивали на отсутствіе религіозности. Если вѣрить множеству путешественниковъ и антропологовъ, то способность эта не существуетъ не только у нѣкоторыхъ отдѣльныхъ народцевъ, но даже и у многочисленныхъ племенъ, разсѣянныхъ на обширномъ пространствѣ! Ежедневно факты доказываютъ намъ, съ какимъ часто легкомысліемъ дѣлались такія важныя заключенія. Европейцу, даже и тогда, когда онъ самъ находится между дикими народами и болѣе или менѣе въ совершенствѣ знакомъ съ ихъ языкомъ, чрезвычайно трудно получить свѣдѣнія объ ихъ вѣрованіяхъ, которыя касаются того, что есть самаго сокровеннаго и задушевнаго въ человѣкѣ. Не выходя изъ предѣловъ Франціи, можно составить себѣ понятіе о трудностяхъ такого рода изслѣдованій, если попробовать выспросить у крестьянина Баска.или Бретонца его мнѣніе о привидѣніяхъ и шабашѣ. Въ этомъ случаѣ я часто испытывалъ неудачу съ людьми, съ которыми жилъ въ самыхъ короткихъ отношеніяхъ. Легко представить себѣ затрудненія, которыя долженъ встрѣтить путешественникъ, появляющійся посреди дикихъ племенъ какимъ-то высшимъ существомъ и часто даже опаснымъ врагомъ, или миссіонеръ, который каждымъ словомъ своимъ опровергаетъ и разрушаетъ то, что для его собесѣдниковъ съ дѣтства было предметомъ боязни и поклоненія. Самое рвеніе религіозное, воодушевляющее миссіонеровъ, часто вредитъ точности свѣдѣній, которыя они передаютъ намъ. Они слишкомъ пренебрегаютъ или презираютъ вѣрованія, не освященныя ихъ собственною вѣрой, и не разспрашиваютъ серіозно о нихъ; этимъ-то объясняются странныя противорѣчія и явныя неточности, встрѣчаемыя слишкомъ часто въ разказахъ самыхъ благочестивыхъ и ревностныхъ проповѣдниковъ разныхъ христіанскихъ вѣроисповѣданій. Къ счастію, есть и такіе миссіонеры, которые съ тѣми добрыми качествами умѣютъ соединить еще истинное желаніе узнать и потомъ передать другимъ нравственную исторію народонаселеніи, ими просвѣщаемыхъ, и результаты ихъ изслѣдованій съ каждымъ днемъ исправляютъ понятія наши объ этихъ народонаселеніяхъ.
Два племени въ особенности подвергались всевозможнымъ обвиненіямъ, и еще самымъ легкимъ было обвиненіе въ отсутствіи всякой религіозности. Племена эти Готтентоты и Австралійцы. Въ послѣдствіи я возвращусь къ послѣднимъ; теперь же скажу о нихъ только то, что всѣ эти будто бы безбожныя населенія имѣютъ нѣкоторую элементарную миѳологію. Что касается до Готтентотовъ и Кафровъ, которыхъ уподобляютъ имъ въ этомъ, то говорили, и теперь еще повторяютъ въ нѣкоторыхъ сочиненіяхъ, что у нихъ понятіе о Богѣ и будущей жизни рѣшительно не существуетъ. Говорящіе такимъ образомъ совершенно забываютъ свѣдѣнія, собранныя въ различныя эпохи объ этихъ племенахъ и явно доказывающія противное. Напомнимъ хотя новѣйшія изъ нихъ; напримѣръ Кэмпбелъ во время перваго своего путешествія[9] даже у Бошисменовъ открылъ то, что онъ называетъ смутнымъ понятіемъ о высшемъ существѣ; во время же втораго своего путешествія[10] получилъ, хотя и не безъ труда, отъ Макуна, начальника малаларинскихъ. Бошисменовъ, точныя подробности о Гохѣ, мужескомъ богѣ, стоящемъ выше людей, и о Ко, женскомъ, стоящемъ ниже. Хотя отвѣтъ этого же Макуна, очевидно внушенный ему отвращеніемъ отъ подобнаго рода бесѣдъ, и доказываетъ намъ повидимому, что самъ онъ не вѣрилъ въ будущую жизнь; однакожь извѣстно, что его соотечественники хоронятъ мертвыхъ съ ихъ луками и стрѣлами, чтобъ они могли охотиться по смерти, и что, по ихъ мнѣнію, рай есть мѣсто, гдѣ они найдутъ дичь въ изобиліи. У собственно Готтентотовъ нашли вѣрованіе въ доброе и злое начала, оба олицетворенныя и носящія особенныя названія, собрали преданія о происхожденіи человѣка, и много разъ даже замѣчали вѣру въ будущую жизнь, ясно доказываемую молитвами, къ великимъ людямъ, боязнію духовъ умершихъ и т. п. Значитъ, защищать опровергаемое нами мнѣніе совершенно невозможно, и еслибы какой-нибудь авторъ, опираясь на странныя показанія какого-нибудь путешественника или миссіонера, сталъ опровергать существованіе религіозности у племенъ южной Африки, то достаточно было бы отвѣчать ему столь ясными словами самаго отважнаго изъ новѣйшихъ изслѣдователей этихъ странъ, доктора Ливингстона: «Какъ ни низко развитіе этихъ народовъ, но нѣтъ никакой надобности говорить имъ о существованіи Бога и о будущей жизни: эти обѣ истины повсемѣстно признаны въ Африкѣ.» Послѣ этого путешественникъ входитъ въ нѣкоторыя подробности объ этихъ понятіяхъ, и прибавляетъ: «отсутствіе идоловъ, общественнаго богослуженія и всякаго рода жертвоприношеній у Кафровъ и Бичуановъ заставитъ на первый разъ подумать, чтц эти племена исповѣдуютъ атеизмъ самый безусловный.»[11]
Изъ этого видно, что Ливингстонъ, обнаруживъ заблужденіе, объясняетъ его, и объясненіе это могло бы, вѣроятно, быть приложено къ нѣкоторымъ подобнымъ случаямъ, находимымъ у племенъ Южной Америки. Здѣсь также увѣреніямъ, часто противорѣчивымъ, нѣкоторыхъ путешественниковъ можно противопоставить свидѣтельство того, кто болѣе всѣхъ занимался изученіемъ американскаго человѣка, и подъ этимъ самымъ заглавіемъ издалъ трудъ, по справедливости сдѣлавшійся классическимъ. «Хотя нѣкоторые авторы, говоритъ А. д’Орбиньи, и отвергали существованіе всякой религіи у Американцевъ, но очевидно для насъ, что всѣ племена, даже самыя дикія, имѣли хотя какую-нибудь.» Слова эти оправдываются съ каждымъ днемъ; даже посреди вѣковыхъ лѣсовъ рѣки Амазонки, у племенъ, ужасные нравы которыхъ возмущаютъ насъ, понятіе о высшемъ мірѣ и высшихъ существахъ, равно какъ и понятіе о безсмертіи одной части нашего существа, оказывается болѣе и болѣе, по мѣрѣ того какъ мы проникаемъ въ тайну этихъ пустынь[12]. Что касается до азіятскихъ народовъ, то у нихъ всегда находили религіозныя наклонности. Здѣсь мы вездѣ встрѣчаемъ по крайней мѣрѣ шамана съ его волшебнымъ бубномъ; это суевѣріе, но не атеизмъ, въ которомъ упрекали азіятекихъ варваровъ. Мореплаватели видѣли идоловъ у всѣхъ островитянъ Полинезіи. Идея религіозная встрѣчается слѣдовательно на всемъ земномъ шарѣ, у всѣхъ человѣческихъ существъ; и если она иногда дурно опредѣляется, тѣмъ не менѣе она существуетъ. Самая эта неопредѣленность можетъ оставлять нѣкоторыя сомнѣнія лишь относительно какой-нибудь малой группы, всегда составляющей вѣтвь какого-нибудь племени болѣе многочисленнаго, въ которомъ существованіе религіозности несомнѣнно. Какъ же тутъ эти сомнѣнія, происходящія единственно отъ нашего незнанія, класть на вѣсы съ общимъ Фактомъ, столь великимъ, столь поразительнымъ?
Нравственность и религіозность, свойственныя всѣмъ людямъ, чужды всѣмъ животнымъ; обѣ онѣ, дѣйствуя какъ причины, даютъ н^ало второстепеннымъ явленіямъ, называемымъ нами религіозными и нравственными вѣрованіями; въ свою очередь, эти послѣднія въ жизни общественной и политической играютъ такую роль, что о важности ея было бы излишнимъ говорить. Нравственность и религіозность дѣйствуютъ слѣдовательно на человѣка совершенно такъ же, какъ дѣйствуютъ тѣ силы, свойства и основныя способности, которыя характеризуютъ различныя имперіи и царства природы. Итакъ заслуживаютъ ли эти свойства названіе признака или, аттрибута въ научномъ смыслѣ этого слова? Нѣтъ, говорятъ тѣ, которые хотятъ чтобы признакъ всегда основывался на органической особенности, которая можетъ быть выражена словомъ или представлена рисункомъ. Да, отвѣтятъ вмѣстѣ съ нами всѣ тѣ, которые, не имѣя никакого систематическаго предубѣжденія, будутъ просто руководствоваться тѣмъ методомъ, тѣми способами, какимъ слѣдуетъ большая часть натуралистовъ. Сошлюсь здѣсь только на одного изъ самыхъ замѣчательныхъ изъ нихъ, — на того, чье имя пользуется наибольшимъ авторитетомъ, когда дѣло идетъ объ основахъ номенклатуры; сошлюсь именно на Линнея. Какъ характеризуетъ онъ растенія и животныхъ? Первыя изъ нихъ онъ опредѣляетъ словами: тѣла органическія, живущія, по не чувствующія; значитъ жизнь есть для него признакъ, аттрибутъ, а можно ли жизнь описать или представить? Перейдемъ къ животнымъ. Линней называетъ ихъ: тѣла органическія, живущія, чувствующія и двигающіяся произвольно. Здѣсь опять чувствительность и произвольность движенія дѣлаются признаками, аттрибутами, а между тѣмъ слова эти нсе-таки понятія отвлеченныя. Такимъ образомъ, если слѣдовать за Линнеемъ шагъ за шагомъ, опредѣленіе человѣка или, какъ говорятъ въ зоологіи, его характеристика будетъ слѣдующая: человѣкъ есть тѣло, или лучше сказать существо органическое, живущее, чувствующее, произвольно движущееся, одаренное нравственностью и религіозностью.
Да позволятъ мнѣ еще остановиться на этихъ соображеніяхъ, чтобы заранѣе отвѣтить на большую часть возраженій, которыя были сдѣланы противъ этого взгляда на человѣка и его естественныя отношенія къ прочимъ твореніямъ. Главное изъ нихъ, которое уже было высказано во многихъ видахъ, можетъ быть Формулировано такимъ образомъ: «нравственность и религіозность не составляютъ особенныхъ способностей; онѣ происходятъ отъ умственнаго развитія и составляютъ только слѣдствія здраваго разсужденія.» Другіе же говорятъ слѣдующее: «эти способности отличаются отъ способностей умственныхъ, но, собственно говоря, вмѣстѣ онѣ составляютъ только одну способность, ибо не можетъ быть религіи безъ нравственности и нравственности безъ религіи.» На всѣ эти возраженія я могъ бы отвѣчать многое, но я не хочу выйдти изъ предѣловъ той науки, которою занимаюсь. Я не хочу быть здѣсь ни метафизикомъ, ни философомъ, я хочу и долженъ остаться натуралистомъ. Поставивъ же себя на эту точку зрѣнія, я имѣю право сказать моимъ возражателямъ: "Стараясь привязать исключительные факты, представляемые изученіемъ человѣка, къ фактамъ, представляющимся у животныхъ, и къ причинамъ, ихъ производящимъ, вы поступаете какъ физики и химики, которые, не отвергая существованія живыхъ существъ и особенныхъ явленій, ими представляемыхъ, хотятъ объяснять жизнь игрою силъ Физико-химическихъ; вы поступаете какъ Декартъ, который во всѣхъ дѣйствіяхъ животныхъ видѣлъ только приложеніе законовъ механики. Я же поступаю, какъ поступилъ Линней. Когда онъ въ животномъ нашелъ два общіе основные факта, чуждые растеніямъ, то онъ назвалъ ихъ признаками, аттрибутами животнаго царства, внѣ всякихъ объясненій, всякой теоріи. Этимъ онъ далъ своему раздѣленію непровержимое основаніе, предоставляя будущему времени его права и наукѣ ея успѣхи. Я старался поступить такъ, какъ онъ; хорошо, еслибы мнѣ удалось достигнуть того же результата[13].
Всякій, кто только останется вѣренъ методу, то-есть пріемамъ естественныхъ наукъ, долженъ будетъ по необходимости слѣдовать за нами до самого того пункта, котораго мы достигли. Не выходя изъ предѣловъ умозаключеній и наведеній, какъ въ отношеніи человѣка, такъ и въ отношеніи животныхъ, мы можемъ сдѣлать еще одинъ шагъ далѣе. Замѣчая, что нравственность и религіозность почти постоянно способствуютъ одна другой въ своихъ проявленіяхъ и принимая въ соображеніе тѣсныя отношенія между ними, которыя могли казаться даже отношеніемъ причины къ дѣйствію, мы полагаемъ невозможнымъ не приписать ихъ одной и той же причинѣ. Сосредоточивая наше вниманіе внутри насъ самихъ, заявляя факты самосознанія, находимые каждымъ въ самомъ себѣ, мы не можемъ также не допустить, что причина эта находится въ полной гармоніи со всѣмъ существомъ нашимъ, что она имѣетъ свою собственную индивидуальность, какъ и тѣло, дѣйствіями котораго она управляетъ. Вотъ какимъ образомъ естественныя науки, и именно зоологія, приводятъ насъ къ признанію этого начала, этого нѣчто, которое означили именемъ души человѣческой; но представить дальнѣйшее развитіе этого понятія онѣ уже не въ состояніи: далѣе мы не имѣемъ уже ни опытовъ, ни наблюденій. Предоставимъ же тому, кому слѣдуетъ по праву, изслѣдовать природу этой души, ея начало и назначеніе, и каждому Предоставимъ, изъ множества рѣшеній, предложенныхъ на эти трудные вопросы, избирать себѣ то, которое наиболѣе согласуется съ его сердцемъ и разсудкомъ.
Итакъ вотъ въ сущности выводъ нашъ: человѣкъ имѣетъ тяжесть и подверженъ силамъ Физико-химическимъ, какъ и тѣла неорганическія; онъ организованъ, какъ организованы растенія и животныя, и какъ эти послѣднія, живетъ и. движется произвольно. По своему матеріальному естеству, онъ слѣдовательно не что иное, какъ животное, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ усовершенствованное, въ другихъ же менѣе совершенное. Его умственныя способности, гораздо совершеннѣйшія и болѣе развитыя, ставятъ его на неизмѣримую высоту надъ всѣми животными, но не представляютъ еще достаточной причины для отдѣленія его отъ нихъ. Если онъ представляетъ существо особенное, если изъ него должно составить отдѣльное царство, то это только потому, что въ немъ обнаруживаются способности совершенно новаго рода. Заключеніе это истекаетъ изъ разсмотрѣнія прочихъ царствъ, разсмотрѣнія, сдѣланнаго исключительно съ научной точки зрѣнія, ни на шагъ не отступая отъ метода и пріемовъ натуралистовъ. Если я не ошибаюсь, то выводъ, къ которому привело насъ изслѣдованіе наше, независимо отъ научныхъ слѣдствій, изъ него истекающихъ, удовлетворяетъ въ то же время и самымъ благороднымъ стремленіямъ нашимъ. Человѣкъ охотно приписываетъ себѣ господство надъ міромъ, онъ любитъ считать себя законнымъ властелиномъ всего существующаго на поверхности земнаго шара. И дѣйствительно, ни одно твореніе не въ состояніи оспаривать у него этой власти, которая съ каждымъ днемъ все растетъ и распространяется. Не пріятно ли намъ видѣть, что антропологическіе признаки освящаютъ и облагораживаютъ это господство, присоединяя къ понятію права, основанному на умственномъ превосходствѣ нашемъ, еще понятіе долга, истекающее изъ нашей нравственности и религіозности?
- ↑ Systиme theologicum ex praeadamitariim hypothesi. Pars prima. — Вторая часть этого сочиненія не вышла въ свѣтъ, вѣроятно вслѣдствіе преслѣдованій, вызванныхъ первою противъ автора.
- ↑ Посланіе къ Римлянамъ, глава V, стихи 12, 13 и 14.
- ↑ Такъ напримѣръ, если для того, чтобъ увѣрить царя Езекію, тѣнь отошла на 10 градусовъ назадъ на солнечныхъ часахъ Ахаза, то чудо это было чисто-мѣстное, и солнце вовсе не обращалось вспять. Доказательствомъ тому можетъ служить то, что царь вавилонскій нарочно отправлялъ пословъ, чтобъ удостовѣриться (въ этомъ чудѣ, чего не нужно было бы ему дѣлать, еслибы теченіе солнце дѣйствительно измѣнилось для всей земли. «Звѣзда маговъ, говоритъ также Ла-Пейреръ, была не что иное какъ блистаніе, какъ бы свѣточъ, видимый только для однихъ благочестивыхъ волхвовъ»; въ доказательство этого онъ приводитъ тотъ Фактъ, что звѣзда остановилась надъ вертепомъ, гдѣ былъ Новорожденный, чтобъ указать Его волхвамъ, а это безъ сомнѣнія было бы невозможно, еслибы здѣсь дѣло шло о настоящемъ свѣтилѣ небесномъ, имѣющемъ опредѣленное мѣсто въ небѣ.
- ↑ Types of Mankind. Introduction.
- ↑ До сихъ поръ въ подобномъ случаѣ я всегда употреблялъ выраженія: міръ органическій и міръ неорганическій. Какъ и большая часть моихъ современниковъ, я забылъ, что Палласъ далъ уже названія этимъ двумъ мірамъ, составляющимъ вселенную. Г. Изидоръ Жоффруа Сентъ-Илеръ первый напоминаетъ намъ объ этомъ въ замѣчательномъ своемъ сочиненіи, которое издается имъ въ настоящее время: Histoire naturelie gegrale des regnes orneaniques.
- ↑ Три царства: ископаемыхъ, растеній и животныхъ, приняты почти повсюдно натуралистами. Царство звѣздное принимается менѣе повсюдно. Царство человѣческое, составляющее существенный предметъ статьи нашей, прежде имѣло и теперь еще имѣетъ многихъ приверженцевъ. Независимо отъ этихъ пяти группъ, болѣе или менѣе повсемѣстно принятыхъ, нѣкоторые натуралисты предлагали еще и другія раздѣленія того же рода, основываясь на весьма-различныхъ соображеніяхъ; но большая часть этихъ новыхъ системъ оставалась принятою только самими авторами, да и тѣ не рѣдко въ послѣдствіи отказывались отъ нихъ. Во второмъ томѣ уже однажды приведеннаго нами сочиненія г. Изидора Жоффруа Сентъ-Илера помѣщенъ превосходный историческій очеркъ этой части науки и самый тщательный разборъ большей части вопросовъ, ею поднимаемыхъ.
- ↑ Я ясно выразилъ свое мнѣніе относительно существованія отдѣльнаго царства, составляемаго однимъ родомъ человѣческимъ, въ замѣткѣ моей, помѣщенной въ началѣ одного изъ моихъ трудовъ, напечатанныхъ въ Revue de deux Mondes 1854 года (Souvenirs d’un naturaliste). Еще въ 1838 году я объяснялъ этотъ взглядъ въ публичномъ курсѣ моемъ, читанномъ въ Тулузѣ.
- ↑ Выражаясь такимъ образомъ, я думаю, мнѣ нечего бояться, чтобы во мнѣніяхъ моихъ нашли тождество съ мнѣніями, высказанными въ послѣднее время нѣкоторыми американскими натуралистами и антропологами, преимущественно г. Агасисомъ. Этотъ ученый натуралистъ до такой степени уподобилъ крики животныхъ человѣческимъ нарѣчіямъ, что утверждалъ даже, что легко было бы рычанія медвѣдей различныхъ породъ производить одно отъ другаго совершенно такъ же, какъ лингвисты производятъ греческій языкъ отъ санскритскаго. Едва ли нужно опровергать это мнѣніе, съ которымъ и безъ того врядъ ли кто-либо можетъ согласиться. Человѣкъ, одинъ обладая словомъ, одинъ можетъ обладать въ собственномъ смыслѣ и языкомъ.
- ↑ Въ 1812 году.
- ↑ Въ 1820 году.
- ↑ Нѣсколько далѣе Ливингстонъ прибавляетъ: «Чѣмъ болѣе приближаемся къ сѣверу, тѣмъ болѣе развитыя религіозныя идеи встрѣчаемъ у туземцевъ.»
- ↑ Подробности объ этомъ можно найдти въ особенности въ сочиненіи г. Фердинанда Дениса: Histoire abregee du Bresil, въ которомъ авторъ собралъ всевозможныя свѣдѣнія о народахъ этихъ странъ.
- ↑ Между всѣми возраженіями, дѣланными противъ моего взгляда на человѣческое царство, я долженъ упомянуть еще о томъ, которое основывается на нѣкоторыхъ фактахъ, будто бы обнаруживающихъ у животныхъ, живущихъ обществами, первоначальныя основанія нравственности. Не входя въ подробное опроверженіе этихъ фактовъ, не дозволямое мнѣ предѣлами моей статьи, достаточно сказать, что можно дать себѣ отчетъ объ этихъ кажущихся исключеніяхъ еще легче чѣмъ мы даемъ себѣ отчетъ въ ботаникѣ о движеніяхъ не-тронь-меня или діонеи-мухоловки. Кажущаяся, еще необъясненная произвольность этихъ движеній, никогда не препятствовала натуралистамъ принять характеристику животнаго царства, предложенную Линнеемъ, и также не заставила ихъ считать эти растенія за животныхъ. Во всякомъ случаѣ да будетъ позволено мнѣ сослаться на этотъ примѣръ.