Л. П. Шелгунова.
правитьЕРМАКЪ
править
ГЛАВА I.
Добрый Абдулка.
править
— Дѣдушка, ты и мнѣ сдѣлай лапотки, — говорила дѣвочка лѣтъ восьми дряхлому, сѣденькому старичку, навивавшему клубокъ бересты.
Разговоръ этотъ происходилъ за оградою маленькой лѣсной деревушки, неподалеку отъ которой пробѣгала красивая быстрая рѣка Чусовая. Старикъ сидѣлъ на пнѣ, а передъ нимъ стоялъ черноволосый мальчикъ лѣтъ десяти рядомъ со своею сестренкою.
— Лапотки тебѣ, Ѳенюшка, сдѣлаетъ Яшка, — отвѣчалъ дѣдъ: — а что будетъ неладно, я направлю.
— Я тебѣ сдѣлаю такіе лапотки, что хоть за Алтай къ татарамъ иди, — отвѣчалъ Яшка.
— Что ты часто татаръ поминаешь, парень! — строго проговорилъ дѣдъ: — нечистую силу да злыхъ людей поминать не слѣдъ.
— Да чѣмъ они злые, дѣдка? — возразилъ мальчикъ. — вотъ хоть бы тотъ татаринъ или бухарецъ, что приходилъ на прошлой недѣлѣ къ намъ съ товаромъ? Ѳенькѣ онъ подарилъ перстенекъ, а мнѣ крючковъ для удочки, а съ мамкой-то какъ ласково говорилъ. Звалъ къ себѣ въ Сибирь…
— Черезчуръ ласково… Боюсь я ихъ… такъ боюсь, что изъ-за этого къ Строгановымъ ушелъ. Давно это было, конечно. Еще я былъ молодымъ…
— А правда-ли, дѣдушка, что татары замучили дѣда нашихъ Строгановыхъ? — спросилъ Яшка.
— Спиридона-то? Правда. Они стали его строгать, да и застрогали до смерти. Сына оттого и Строгановымъ прозвали. А сыновья его, Яковъ и Григорій, толковые купцы, понастроили сколько городовъ да крѣпостей. Къ Грозному являлись, отъ него грамоту привезли. А грамотой царь имъ мѣста далъ, сколько душа хочетъ. Вотъ и мнѣ, ихъ старому слугѣ, купцы милостивые отвели мѣстечко.
День между тѣмъ клонился къ вечеру, хотя, было совсѣмъ свѣтло. Аиріады комаровъ и мошекъ закружились по воздуху.
— Яшка, гони съ поля жеребятъ, долго-ли до грѣха, какъ разъ съѣдятъ комары! — сказалъ старикъ, отмахиваясь отъ несносныхъ насѣкомыхъ.
Это были не пустыя слова. Еще нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ комары и мошки на смерть заѣдали жеребятъ, случайно оставленныхъ въ лѣсу.
— А вонъ и сноха идетъ, — прибавилъ старикъ, вставая.
Изъ воротъ вышла красивая, очень красивая женщина лѣтъ тридцати. Очевидно, это была мать ребятишекъ, потому что они сильно на нее походили.
— Яшка, — крикнула она: — загони сначала жеребятъ, а потомъ сходите съ Ѳеней на рѣку и загоните гусей и утокъ, А ты, дѣда, убери лошадь, да потомъ и ужинать.
Всѣ пошли по своимъ дѣламъ и вся семья, то есть: дѣдка Савва, сноха его Анисья, дѣти да работникъ Иванъ, окончивъ дневную работу, сѣли за ужинъ, когда низко спустившееся солнце освѣтило избу сквозь небольшое окно безъ рамы, снятой по случаю теплаго времени.
Это было наканунѣ Иванова дня и мирная счастливая семья, управляемая умною вдовою, вела разговоры о томъ, что пора начинать сѣнокосъ.
Изба у вдовы была хорошая, чистая и съ выведенною на крышу трубою. Покойный мужъ ея, сынъ Саввы, бывалъ даже въ Москвѣ, и всѣ постройки у него были хорошія, какъ было хорошо и все заведеніе. Жили они въ небольшой деревнѣ на берегу рѣки, и засѣвали хлѣба, овса и жита такъ много, что могли продавать. Анисья постоянно говорила, что здоровый трудолюбивый человѣкъ по міру не пойдетъ, и она послѣ смерти мужа хозяйство не опустила, а продолжала поднимать его.
— Ну и слава Богу, — сказалъ старикъ, вставая: — день конченъ, и на покой пора.
Кругомъ избы шли широкія лавки, на которыхъ всѣ и улеглись, заперевъ за работникомъ, отправившимся спать на сѣновалъ, дверь. Не прошло и минуты, какъ мать съ дѣтьми крѣпко спали и ворочался только старикъ, но наконецъ и онъ заснулъ.
Ночь была такая свѣтлая, хоть читай, а на рѣкѣ было еще свѣтлѣе, чѣмъ подъ деревьями. Ярко-красная заря освѣщала быстрыя воды и плывшія по нимъ довольно большія лодки. На лодкахъ сидѣли люди, но говору не было слышно никакого. Приблизившись къ деревнѣ, они стали причаливать и выходить изъ лодокъ. Это оказались татары, вооруженные луками.
Оставивъ въ каждой лодкѣ по два человѣка, они крадучись стали подходить. Люди спокойно продолжали спать, но собаки залаяли и завыли.
Дѣдка Савва тотчасъ же встрепенулся и вышелъ за ворота.
Услыхавъ лай, татары пустились бѣгомъ. Дѣдка, стоявшій въ калиткѣ, однимъ ударомъ былъ сшибленъ съ ногъ, и во дворъ и въ избу вбѣжалъ тотъ самый татаринъ, что приходилъ за недѣлю передъ этимъ съ товаромъ, и, крикнувъ своимъ спутникамъ, чтобы они выносили сундуки, самъ подбѣжалъ къ оторопѣвшей Анисьѣ и сказалъ ей:
— Хочешь быть жива, такъ отдавай все, что у тебя есть.
— Бери все, что есть. Трудомъ нажить опять все можно. А жизни не наживешь. Въ клѣтушкѣ все, что есть, лежитъ, — отвѣчала Анисья.
— Тебя я беру съ собой, и дѣтей можешь взять.
Анисья торопливо стала одѣвать дѣтей, стараясь не слушать стоновъ, долетавшихъ отъ сосѣдей. Въ деревнѣ происходилъ разгромъ невѣроятный. За малѣйшее сопротивленіе ножъ вонзался въ животъ и несчастные съ крикомъ и стономъ падали.
Не прошло и часа, какъ изъ избы Анисьи и другихъ избъ все было вынесено, а женщинъ и немногихъ дѣтей, какъ стадо барановъ, погнали къ лодкамъ.
— А гдѣ же дѣдъ нашъ? — кричала Анисья.
— Дѣду будетъ мѣсто на томъ свѣтѣ, — отвѣчалъ ея хозяинъ татаринъ: — а ты поменьше кричи. Ты баба умная, знаешь, что крикомъ не поможешь.
Хозяинъ Анисьи, по имени Маръ, часто ходилъ въ Россію и говорилъ по-русски, какъ говорили и многіе, хоть не очень хорошо, а все-таки по-маленьку говорили.
Анисью съ дѣтьми привели на лодку, гдѣ лежали ея сундуки, много другого добра; кромѣ Аара въ нее сѣли еще три татарина звѣрскаго вида и Маръ крикнулъ:
— Ну, готово! Абдулка, отчаливай!
Абдулка, молодой татаринъ, лѣтъ двадцати, сталъ отпихиваться отъ берега, а деревня въ это время пылала, какъ костеръ.
— Мамка! наша изба горитъ! — кричала Ѳеня.
— Цыцъ! молчать! — такъ крикнулъ страшный татаринъ, что Анисья, ухвативъ дѣтей, прижала ихъ къ себѣ.
Паръ строго сказалъ что-то своему спутнику, на что тотъ отвѣтилъ бранью, и на лодкѣ, плывшей позади другихъ долго, долго слышалась ругань, каждую минуту грозившая перейти въ кровопролитіе, такъ какъ татары не разъ вынимали ножи и грозили другъ другу.
Анисья въ страхѣ пересѣла на корму и перевела дѣтей. Взглянувъ на пылавшую деревню, едва виднѣвшуюся за поворотомъ рѣки, она припала головою къ борту лодки и въ первый разъ горько, горько заплакала.
— Не плачь, — тихо сказалъ ей Абдулка: — жить можно вездѣ.
Анисья взглянула на говорившаго и подумала: «Этотъ никого не обидитъ».
И, дѣйствительно, Абдулка заботился о дѣтяхъ всю дорогу. А дорога была не близкая. Сначала плыли по водѣ, потомъ пришлось тащить лодки волокомъ. Анисья пріобрѣла всеобщую любовь татаръ, потому что при этомъ трудномъ переходѣ не сидѣла сложа руки и не выла, какъ другія бабы, а работала, какъ любой мужикъ. Даже свирѣпый Ааръ сталъ ласковѣе и только подхваливалъ свою бабу.
Когда лодки были перенесены и уложены, флотилія снова пустилась въ путь. Дѣти постоянно сидѣли на кормѣ у Абдулки, отъ котораго Анисья выучилась не мало татарскихъ словъ.
Не доходя до города Сибири (не подалеку отъ нынѣшняго Тобольска), вся шайка остановилась и, выйдя на берегъ, стала держать совѣтъ. Большая часть этихъ татаръ жила за Сибирью и теперь боялась проходить мимо большого города съ награбленнымъ добромъ.
— Если пойдемъ среди бѣлаго дня, — говорили они: — у насъ все отнимутъ.
На совѣтѣ рѣшено было пройти потихоньку ночью. А ночи начинались уже темныя и пройти можно было свободно. Городъ Сибирь стоялъ на крутомъ берегу Иртыша и по другую сторону былъ окопанъ глубокими рвами.
На лодкѣ Мара его три товарища были горожане и потому рѣшено было, что они поплывутъ послѣдними.
Совѣтъ этотъ происходилъ верстъ за двадцать до города, и тутъ вся флотилія остановилась, но въ первую же ночь половина лодокъ ушла.
Паръ страшно ссорился со своими спутниками, а Анисья, слушая брань, нерѣдко спрашивала у Абдулки:
— Да что они бранятся. Что дѣлятъ?
— Добро дѣлятъ, да и тебя въ томъ числѣ, — отвѣчалъ Абдулка.
Въ ту ночь, какъ ушли послѣднія лодки, дѣлежъ между татарами сталъ происходить не только на словахъ, но и на дѣлѣ. Маръ и два татарина, внѣ себя отъ ярости, бросились съ берега, гдѣ варилась рыбья похлебка, на лодку и стали разбирать вещи. Скоро брань перешла въ драку и засверкали ножи. Не прошло и минуты, какъ Маръ дрался на ножахъ съ самымъ свирѣпымъ татариномъ, а третій татаринъ бросился на берегъ и потащилъ на лодку Анисью.
— Проклятый басурманъ! — кричала Анисья, но справиться съ Анисьей было не легко, тѣмъ болѣе, что Яшка и Феня вцѣпились ему въ ноги, и мѣшали, а Абдулка защищалъ Анисью.
Драка на лодкѣ, между тѣмъ, кончилась тѣмъ, что Маръ хватилъ своего противника такъ, что тотъ упалъ черезъ бортъ въ воду, послѣ чего Маръ бросился на выручку Анисьи и, не говоря ни слова, ударилъ ножомъ въ спину проклятаго басурманина.
Крикнувъ отъ боли, татаринъ упалъ. Упалъ тоже и Маръ, къ немалому изумленію Анисьи.
— Абдулъ, подними, — проговорилъ онъ: — у меня въ боку рана.
Дѣйствительно у него въ боку была страшная рана; три татарина, какъ волки, пожрали другъ друга.
Абдулъ и Анисья зарыли двухъ покойниковъ, а третьяго унесла рѣка.
— Ну, Анисья, — сказалъ Абдулъ — теперь поговоримъ съ тобой, что намъ дѣлать. Самъ Аллахъ отдаетъ мнѣ тебя въ жены, значитъ, такъ и будетъ.
— Что ты, Абдулъ, вѣдь я на десять лѣтъ тебя старше, — отвѣчала Анисья.
— Это ужъ мое дѣло, а не твое.
Анисья подумала, что другого выбора ей нѣтъ и согласилась, выговоривъ условіе, что онъ не будетъ мѣшать имъ молиться на русскія иконы.
Абдулъ былъ человѣкъ кроткій и согласился на требованіе Анисьи.
Они порѣшили въ городъ не ѣхать, а выстроиться на большой зимней дорогѣ и устроить нѣчто вродѣ заѣзжаго дома. Деньги у нихъ были, и немаленькія. Лѣсу было вволю, Абдулъ тотчасъ же досталъ плотниковъ и работа закипѣла.
ГЛАВА II.
Братья Строгановы.
править
Тихо стало въ Лѣсной деревушкѣ послѣ ухода грабителей, но когда лодки скрылись изъ виду, то, мало-по-малу, изъ лѣсу стали выползать и бабы съ ребятишками и старики и даже мужики. Выползъ тоже и нашъ дѣдка Савва съ синимъ рубцомъ на головѣ.
— О, Господи! помилуй насъ грѣшныхъ.
— Батюшки свѣты! дѣвченку-то увели.
— Мамка! мамка! гдѣ ты?
Слышались въ этотъ день крики. Къ вечеру, когда потухъ пожаръ, всѣ оставшіеся въ живыхъ собрались въ овины, стоявшіе въ сторонѣ отъ деревни, и горю, кажется, не было предѣловъ.
Отдохнувъ нѣсколько дней, дѣдка Савва сплелъ себѣ изъ бересты котомку, положилъ въ нее, что нашлось въ деревнѣ и, помолившись на всѣ четыре стороны, поклонился въ ноги православнымъ христіанамъ и вышелъ за околицу. Съ нимъ вышло нѣсколько человѣкъ, пожелавшихъ проводить его.
— Куда же ты пойдешь, дѣдъ?
— Куда пойду? А куда глаза глядятъ и куда ноги дойдутъ.
— А все же куда?
— Сначала къ господамъ своимъ на солеварни, а тамъ и дальше.
— Неужто Анисью искать?
— Пойду!
— Ну съ Богомъ! съ Богомъ!..
Пошелъ старикъ по знакомой ему дорогѣ къ своимъ бывшимъ господамъ, купцамъ Строгановымъ. Братья Строгановы были богатые и энергичные люди. Царь Іоаннъ Грозный призывалъ къ себѣ двухъ старшихъ братьевъ, Якова и Григорія, бесѣдовалъ съ ними и одобрилъ ихъ желаніе защищать отъ набѣговъ сибирскихъ инородцевъ великую Пермь. Онъ далъ имъ жалованныя грамоты на пустыя мѣста, лежащія внизъ по Камѣ отъ земли Пермской до рѣки Салвы и берега Чусовой до ея вершины; позволилъ имъ ставить тамъ крѣпосцы въ защиту отъ сибирскихъ и ногайскихъ хищниковъ, имѣть снарядъ огнестрѣльный, пушкарей и воиновъ на собственномъ иждивеніи, принимать къ себѣ всякихъ людей вольныхъ и не бѣглыхъ, самимъ судить ихъ, независимо отъ пермскихъ намѣстниковъ, заводить селенія, пашни и соляныя варницы, и въ теченіе двадцати лѣтъ торговать безъ пошлины, но съ обязательствомъ не разрабатывать рудъ, а если найдутъ гдѣ-нибудь руду, то давать знать о ней государевымъ казначеямъ. Строгановы, довольные царскою милостью, основывали и крѣпосцы и городки, и привлекали селиться на свои земли бродягъ и бездомниковъ, обѣщая богатые плоды трудолюбивымъ смѣльчакамъ. У нихъ было свое войско и въ 1572 году они усмирили бунтъ черемисовъ, остяковъ и башкирцевъ, и заставили ихъ принести присягу вѣрности государю.
Въ то время Сибирью владѣлъ царь Кучумъ, платившій сначала дань нашему царю. Но потомъ онъ не только самъ пересталъ платить, но и запрещалъ платить ее своимъ инородцамъ, которые постоянно дѣлали набѣги на русскія поселенія.
Такъ вотъ къ этимъ самымъ Строгановымъ, у которыхъ Савва служилъ, когда былъ молодъ, онъ и направился теперь.
Усадьба Строгановыхъ была окружена глубокимъ рвомъ и высокимъ частоколомъ съ крѣпкими дубовыми воротами, а у воротъ въ шалашѣ жилъ сторожъ. Онъ впустилъ старика, какъ впускалъ и всѣхъ прохожихъ, не спросивъ, что ему нужно, и Савва направился прямо къ дому, выстроенному изъ крупнаго лѣса и обнесеннаго съ трехъ сторонъ открытой галлерейкою съ рѣзными балясами. Дворъ былъ обнесенъ тоже частоколомъ, но уже не такимъ высокимъ. На лай собакъ изъ дому вышелъ мужчина и сказалъ старику, что милостыню подаютъ въ людской избѣ.
— Нѣтъ, парень, я милостыни не прошу, а скажи ты своимъ господамъ, что къ нимъ пришелъ ихъ старый слуга Савва.
Не прошло и пяти минутъ, какъ на красное крыльцо вышелъ одинъ изъ Строгановыхъ и ласково крикнулъ:
— Иди, иди, къ намъ, старина. Совсѣмъ забылъ насъ. Ну, что все-ли благополучно?
— Нѣтъ, батюшка Яковъ Аникіевичъ, нѣтъ, не все благополучно. Дай присѣсть хоть тутъ на крылечко и повѣдать тебѣ о своемъ горѣ.
Присѣлъ Савва на крылечко и сталъ разсказывать, какъ ограбили ихъ деревню, какъ выжгли ее и бабъ увели.
— Вотъ пришелъ за вашимъ совѣтомъ, господа честные. Хочу идти искать свою Анисью.
— Полно, дѣдка, полно, — сказалъ Григорій Строгановъ, тоже вышедшій на крыльцо. — Ты старъ, куда ты пойдешь, и вотъ мы, такъ посылаемъ туда рать и Анисью твою можетъ назадъ приведутъ. Въ прошломъ годѣ царь Кучумъ посылалъ сюда къ намъ своего племянника Махметку и много у насъ тутъ онъ надѣлалъ бѣдъ. Онъ убилъ и посла московскаго Третьяка Чебукова, ѣхавшаго въ орду Киргизъ-Кайсакскую, но только испугался нашихъ ратниковъ и бѣжалъ. Мы дали знать въ Лоскву и получили отъ царя грамоту.
Дѣйствительно, 30-го мая 1574 года Іоаннъ далъ грамоту, въ которой было сказано, что Яковъ и Григорій Строгановы могутъ укрѣпиться на берегахъ Тобола и вести войну съ измѣнникомъ Кучумомъ для освобожденія первобытныхъ жителей югорскихъ, нашихъ данниковъ, отъ его ига, могутъ въ возмездіе за ихъ добрую службу, выдѣлывать тамъ не только желѣзо, но и мѣдь, олово, свинецъ, сѣру для опыта до нѣкотораго времени, могутъ свободно и безъ пошлины торговать съ бухарцами и киргизами.
— Какъ видишь, — прибавилъ Яковъ Строгановъ: — намъ дано право послать на Кучума рать. А ты, старикъ, оставайся у насъ и живи себѣ спокойно.
ГЛАВА III.
Подъ Царской опалой.
править
Въ царствованіе Іоанна Грознаго, когда происходило дѣйствіе нашего разсказа, на Волгѣ плавать было весьма не безопасно. Разбойники грабили суда и грабили, какъ проѣзжихъ, такъ и купцовъ на перевозахъ. Въ числѣ разбойниковъ много было вольныхъ донскихъ казаковъ. Царь такъ гнѣвался на эту вольницу, что не рѣдко высылалъ противъ нихъ рать. Разгонитъ рать казаковъ въ одномъ мѣстѣ, а смотришь, они скорешенько соберутся въ другомъ. Которыхъ успѣвали изловить, тѣхъ казнили. Но самая большая шайка была у Ермака.
Ермакъ былъ человѣкъ средняго роста, съ черною бородою и курчавыми волосами. Глаза у него были ясные и быстрые. По уму же онъ превосходилъ всю шайку. Происхожденія Ермакъ былъ простого. Дѣдъ его жилъ, какъ посадскій человѣкъ, въ Суздалѣ, и едва перебивался. Фамилія или прозвище его было Пленинъ, а звали его Аѳанасьемъ Григорьевичемъ.
Надоѣло ему перебиваться со дня на день и переѣхалъ онъ во Владиміръ, гдѣ купилъ лошадей и занялся извозомъ. Тутъ-то онъ и свелъ знакомство съ муромскими разбойниками и сталъ ихъ возить. Дѣло это было прибыльное, но и опасное. Вмѣстѣ со своими сѣдоками онъ былъ изловленъ и попалъ въ тюрьму. Изъ тюрьмы Аѳанасій бѣжалъ и, захвативъ съ собою жену и двухъ сыновей Родіона и Тимофея, переѣхалъ жить въ уѣздъ Юрьевца Повольскаго. Тутъ онъ умеръ, оставивъ семью безъ куска хлѣба. Прослышали Родіонъ и Тимофей, что Строгановы приглашаютъ селиться къ нимъ на Чусовую рѣку и перебрались туда подъ фамиліею Повольскихъ. У Родіона родились тамъ дѣти и у Тимофея тоже. Лладшій сынъ Тимофея Василій былъ особенно боекъ, ловокъ и большой краснобай. Онъ нанялся работникомъ на барки и ходилъ по Волгѣ и Камѣ. Но скучная эта работа скоро ему надоѣла и онъ ушелъ къ вольнымъ донскимъ казакамъ, но ушелъ ужъ не Василіемъ, а Ермакомъ. Аpтельный таганъ назывался ермакомъ, а такъ какъ на баркахъ Василій былъ кашеваромъ, то товарищи и прозвали его Ермакомъ. Такъ на всю жизнь онъ и остался Ермакомъ Тимофеевичемъ.
И жизнь съ казаками тоже скоро надоѣла Ермаку. Подобралъ онъ товарищей по себѣ и ушелъ со своею шайкою на Волгу разбойничать. Имя Ермака стало гремѣть по всей Волгѣ. Спуску онъ не давалъ никому и останавливалъ суда съ государевою казною и купеческими товарами и съ чужеземными послами. Все, что могъ брать, онъ бралъ, и на себѣ доказывалъ, что доброму вору — все въ пору. Показалось ему на Волгѣ тѣсно и вышелъ онъ въ Каспійское море, гдѣ напалъ на персидскихъ и бухарскихъ пословъ и ограбилъ ихъ.
Услыхавъ о разбояхъ Ермака, царь присудилъ его и его четырехъ атамановъ къ смертной казни. Но вѣдь судъ-то былъ произнесенъ надъ орломъ въ небѣ, онъ въ руки войску не попался и ушелъ вверхъ по Волгѣ.
Но съ этого времени Ермакъ закручинился. Глухою осенью выходила шайка на берегъ, устраивала шалаши, разставляла сторожевыхъ и разводила костры, на которыхъ варила похлебку, кашу и обогрѣвалась.
— О чемъ ты все думаешь, Ермакъ? — спрашивалъ Ермака ближайшій другъ его Иванъ Кольцо.
— Словно горе какое у тебя? — прибавилъ третій атаманъ Яковъ Михайловъ.
— Да, горе не даетъ мнѣ покоя, — отвѣчалъ Ермакъ.
— Скажи, атаманъ, какое? мы можетъ быть и поможемъ, — сказалъ Никита Панъ.
— Говори, легче будетъ, — съ участіемъ прибавилъ Матвѣй Мещерякъ.
Четыре атамана, окружавшіе Ермака, были близкіе ему люди и удальцы на подборъ.
— Тяжело мнѣ быть подъ царской опалой. Такъ тяжело, что иногда думается, что пошелъ-бы въ городъ, да и отдался въ руки. Только страшна эта проволока да казнь.
— А ты думаешь, мнѣ легко? — возразилъ Иванъ Кольцо: — легко развѣ знать, что всякій прощалыга можетъ выдать тебя и на плаху свести?
Надо думать, что въ душѣ каждый разбойникъ радъ былъ-бы избавиться отъ своего прошлаго. Да и, кромѣ того, не легко имъ было скрываться зимою по деревнямъ да по поселкамъ.
Но судьба точно сжалилась надъ шайкою Ермака и весною казаки получили грамоту отъ 6-го апрѣля 1579 года, въ которой Строгановы убѣждали ихъ бросить недостойное ремесло и пріобрѣсти добрую славу.
«У насъ имѣются крѣпости и земли, но мало дружины, — писали они: — идите къ намъ оборонять Великую Пермь и восточный край христіанства».
Когда Ермаку прочли эту грамоту, то онъ заплакалъ отъ умиленія, и вотъ полетѣлъ по Волгѣ кличъ: Ермакъ сзывалъ къ себѣ всѣхъ желающихъ отправиться вмѣстѣ съ нимъ на его родину, оборонять Великую Пермь. Желающихъ нашлось много и поплылъ Ермакъ на Каму со своими четырьми товарищами и съ 540 человѣками безстрашныхъ удальцовъ.
Въ то время Яковъ и Григорій Строгановы уже покоились вѣчнымъ сномъ и главную рать встрѣтили младшій братъ Строгановыхъ Семенъ и два ихъ сына Максимъ Яковлевичъ и Никита Григорьевичъ. Рать подъ началомъ Ермака подплыла къ городку, поставленному Строгановыми, и атаманъ въ іюнѣ мѣсяцѣ 1579 года, черезъ шесть лѣтъ послѣ того, какъ татары увели Ннисью съ дѣтьми, пришелъ съ своими четырьмя товарищами въ домъ съ почетомъ встрѣтившихъ его Строгановыхъ.
Усадивъ за столъ гостей, хозяева одарили ихъ и стали поить.
— Мы для васъ сдѣлаемъ все, что хотите, и будемъ беречь васъ; а вы не давайте въ обиду нашихъ поселковъ и городковъ. Татары и вогуличи въ конецъ раззоряютъ насъ.
Вернулись вечеромъ атаманы къ судамъ своимъ и объявили удальцамъ о предложеніи Строгановыхъ, и легли спать.
Много лѣтъ Ермакъ не спалъ такъ крѣпко и сладко, какъ въ эту ночь. На душѣ у него было легко. Онъ зналъ, чего хотѣлъ, и твердо шелъ къ цѣли. О Сибири много онъ слышалъ и порѣшилъ пробраться въ нее и побиться съ татарами.
— Почемъ знать, можетъ мы Сибирь-то и возьмемъ, — говорилъ онъ другу своему Ивану Кольцо, — тогда и у царя, и у добрыхъ людей заслужимъ.
Утромъ казаки прислали сказать атаману, что ходили они за нимъ и на разбой, такъ отчего же имъ не идти за нимъ на доброе дѣло?
Такъ и рѣшилъ Ермакъ дать Строгановымъ утвердительный отвѣтъ. Но остаться у нихъ навсегда у него и въ мысляхъ не было. Не такой у него былъ характеръ, чтобы онъ могъ вести осѣдлую жизнь. Сталъ онъ разспрашивать про Сибирь, про татаръ и про дорогу къ нимъ. А дорога въ Сибирь купцамъ была давно извѣстна, такъ какъ давно съ нею велась торговля. И сталъ Ермакъ говорить Строгановымъ:
— Пробраться-то туда не важно, только оружія хорошаго у насъ нѣтъ.
— За этимъ дѣло не станетъ, — отвѣчали ему Строгановы, — вѣдь у насъ на Сибирскія земли есть и царская грамота.
— Что значитъ грамота, коли нѣтъ земли, — возражалъ Ермакъ, — надо сначала Сибирь достать. Я самъ могу дать грамоту хоть на цѣлый свѣтъ, а вотъ ты пойди-ка да возьми его.
Строгановы снабдили его лодками, оружіемъ и съѣстными припасами. Взялъ Ермакъ переводчиковъ, знающихъ татарскій языкъ, разспросилъ про дорогу, взялъ съ собою иконы, трехъ поповъ, да бѣглаго монаха и заказалъ отслужить молебенъ.
Пока собиралась его рать, пробрался къ нему старенькій, старенькій старичекъ.
— Ермака Тимофеевича мнѣ надо, — проговорилъ онъ.
— Я за него, — отвѣчалъ атаманъ.
— Сноха мнѣ Анисья, — началъ было дѣдка Савва и заплакалъ.
— Обидѣла тебя, дѣдушка?
— Какой обидѣла. Татары ее обидѣли… увели…
— Такъ, что же тебѣ нужно?
— Какъ встрѣтишь ее, такъ скажи, что дѣдъ Савва у Строгановыхъ живетъ.
— Скажу, скажу, дѣдушка.
Отстояли казаки молебенъ при звукѣ трубъ воинскихъ, дали обѣтъ въ доблести и цѣломудріи и 1-го сентября 1581 года Ермакъ отплылъ съ дружиною въ 840 ратниковъ въ походъ на Сибирь.
Вотъ что поется въ народной пѣснѣ о сборахъ Ермака въ Сибирскій походъ:
«Какъ на Волгѣ рѣкѣ, да на Камышенкѣ
Казаки живутъ, братцы, люди вольные;
Все донскіе, гребенскіе со яицкими.
У казаковъ былъ, братцы, атаманушка,
Ермакомъ звали, Тимофеичемъ.
Не злата труба, братцы, вострубила,
Не звонка-ли, не громка-ли рѣчь возговорила.
То возговорилъ, братцы, Ермакъ Тимофеевичъ:
„Ужъ вы думайте, казаки-братцы, попридумайте,
Какъ проходитъ у насъ лѣто теплое,
Настаетъ, братцы, зима холодная,
Еще гдѣ намъ, братцы, зимовать будетъ?
Намъ на Волгѣ жить — все ворами слыть.
На Яикъ идти — переходъ великъ,
На Казань идти — грозенъ царь стоитъ:
Грозенъ царь стоитъ, братцы, немилостивый,
Онъ послалъ на насъ рать великую,
Рать великую въ сорокъ тысячей.
Такъ пойдемте-же да возьмемъ Сибирь“.
ГЛАВА IV.
Ермакъ на развѣдкахъ.
править
Весело выступила въ Сибирь рать по рѣкѣ Чусовой и перешла въ рѣку Серебрянку, впадающую въ Чусовую. Плыть приходилось противъ воды и грести было очень нелегко. Плыли они долго, а дни становились все короче, а ночи длиннѣе и темнѣе, такъ что на ночь лодки приходилось останавливать. Да и холодъ началъ донимать ихъ. Видятъ они на берегу камень, вышиною въ двадцать, и шириною саженей въ тридцать. Вышли они на берегъ и видятъ, что это пещера, и войти въ нее можно. Тутъ вся рать и зазимовала.
„И нашли они пещеру каменну
На той на Чусовой рѣкѣ, на висячемъ большомъ каменѣ,
И зашли они сверхъ того камене,
Опущались въ ту пещеру казаки
Много не мало, двѣсти человѣкъ;
А которые остались люди похужѣе,
На другой сторонѣ въ такую-жъ пещеру убиралися.
И тутъ имъ было хорошо зиму зимовать“.
Эта пещера съ тѣхъ поръ зовется „Ермаковымъ Камнемъ“.
Съ этого мѣста начались Уральскія горы. И поплыли они далѣе по Серебрянкѣ между горъ. Лѣстами горы стискивали рѣчку такъ, что едва можно было пройти. А съ рѣки Серебрянки начинался Сибирскій путь.
Вышли они тутъ на берегъ, Ермакъ и говоритъ своимъ казакамъ:
— До сихъ поръ шли мы благополучно, людей мы встрѣчали мало, да и тѣ вниманіе на насъ не обращали, а не только не задѣвали насъ. Что будетъ дальше, одному Богу извѣстно. Ложетъ быть, насъ погонятъ назадъ, такъ намъ и спрятаться-то будетъ негдѣ. Не сдѣлать-ли намъ тутъ укрѣпленія?
Вытащили они на берегъ лодки и устроили земляное укрѣпленіе. Съ этого самаго мѣста они волокомъ, потащили лодки до рѣки Жаровли. А тамъ опять пошли водою до Туры, сибирской рѣчки.
Лѣстность пошла болѣе населенная и сталъ попадаться народъ осѣдлый, а не одни кочевники.
— Теперь зѣвать нечего, — говорилъ Ермакъ; — надо держать ухо востро. Землепашецъ за землю крѣпко будетъ стоять.
По Турѣ жили татары, вогулы и остяки, и правилъ ими князь Епанча, подданный царя Кучума. Какъ увидалъ Епанча казаковъ на рѣкѣ, то тотчасъ же собралъ, своихъ людей и сталъ пускать стрѣлы въ нихъ. Казаки зарядили ружья и дали залпъ. Повалились Епанчовы воины, какъ снопы, кто со страху, а кто и отъ ранъ, а кто и убитымъ оказался. Ружейныхъ выстрѣловъ они никогда не слыхали и потому испугались, а когда опомнились, такъ бросились бѣжать.
Ермакъ велѣлъ причалить къ берегу и казаки пустились въ догонку за татарами. Тутъ они разорили татарскій городокъ Епанчинъ (Туринскъ) и нѣсколько деревень. Затѣмъ сѣли опять въ лодки и поплыли дальше въ рѣку Тавду, гдѣ поймали нѣсколько татаръ, среди которыхъ одинъ оказался понаряднѣе другихъ. Ермакъ велѣлъ его привести къ себѣ и спросилъ, кто онъ и откуда?
— Зовутъ меня Таузакомъ и я приближенный даря Кучума, — отвѣчалъ татаринъ.
— Если хочешь живъ остаться, — сказалъ ему Ермакъ — то говори всю правду, а иначе я велю убить тебя вотъ этимъ.
Ермакъ приказалъ въ Глазахъ татарина прострѣлить желѣзную кольчугу. У татарина отъ страха подъ жилками затряслось.
— Все разскажу, что знаю, — отвѣчалъ Таузакъ; — на рѣрѣ Иртышѣ стоитъ городъ Сибирь, а живетъ въ немъ и царствуетъ царь Кучумъ. Хоть онъ слѣпъ, а сильный царь. Подъ началомъ у него много князей, которые ему платятъ дань. Есть у него племянникъ Пахметкулъ, такой богатырь, какого другаго на свѣтѣ нѣтъ. Кучума народъ не любитъ за то, что онъ обращаетъ его въ магометанство, и обращаетъ язычниковъ силой. Войска у него много и оружіе есть, а вотъ такихъ штукъ, какими вы стрѣляете, у него нѣтъ. Будь у него такія штуки, такъ онъ покорилъ бы весь міръ. Сибирь городъ хорошій, торгуетъ съ бухарцами мѣхами.
— А какъ намъ пройти въ Сибирь?
— Пройти Тавдою рѣкою, а потомъ войти въ Тоболъ, а изъ Тобола въ Иртышъ.
— Ну, такъ знаешь, что татаринъ, — сказалъ ему Ермакъ: — иди-ка ты теперь къ своему Кучуму и скажи ему, что и мы скоро будемъ.
ГЛАВА V.
Кличъ Кучума.
править
Скачетъ Таузакъ на одной лошади, а другую ведетъ подъ уздцы, а какъ начнетъ лошадь подъ нимъ приставать, онъ сядетъ на другую, а прежнюю ведетъ подъ узды, и вотъ на третій день, перебравшись черезъ три вала, подскакалъ къ городскимъ воротамъ и поѣхалъ по городскимъ улицамъ. Дома въ городѣ были деревянные, а которые побогаче, то изъ необожженнаго кирпича. Подскакалъ Таузакъ ко двору Кучума и прямо прошелъ къ нему въ горницу.
— По поступи слышу, — проговорилъ слѣпой Кучумъ: — что съ недобрыми вѣстями пріѣхалъ ты, Туазакъ.
— Съ недобрыми, царь батюшка, съ недобрыми. Горе твоему царству — близятся къ намъ русскіе, со страшными луками. Народъ они крѣпкій, сильный, а какъ стрѣлять начнутъ, то словно громъ гремитъ, а молнія такъ и сверкаетъ.
— Что ты вздоръ-то говоришь, — проговорилъ встревоженный Кучумъ.
— Нѣтъ не вздоръ, а истинную правду, и стрѣлъ они не выпускаютъ, а людей убиваютъ, даже желѣзныя кольчуги насквозь пробиваютъ.
— Горе мнѣ, горе! — закричалъ-царь: — видно правду пророчили люди.
— Горе! горе! — закричали царедворцы.
— Горе! горе! — повторили жены Кучумовы.
А по улицамъ народъ съ тревогою разсказывалъ, что въ воздухѣ виднѣлся городъ съ христіанскими церквами и что вода въ Иртышѣ была кроваваго цвѣта.
— Горе! горе! — кричали татары по всѣмъ улицамъ: — не даромъ приходилъ отъ Иртыша бѣлый волкъ, а отъ Тобола черная собака, и грызлись между собою.
— Бѣлый волкъ, — объяснили сибирскіе волхвы: — это Кучумова рать, а черная собака русскіе. Быть войнѣ! русскіе идутъ.
— Русскіе идутъ! — кричали на базарѣ: — погибнетъ царство Сибирское.
Тутъ-же на базарѣ стоялъ черноволосый парень лѣтъ около двадцати, и продавалъ привезенную имъ на двухъ возахъ муку. Разузнавъ все, что было извѣстно о приближеніи русскихъ, Иванъ Савинъ или, какъ его тутъ звали, Абдулъ сѣлъ на одну пустую телѣгу и, посадивъ на другую работника остяка, во всю прыть поѣхалъ домой.
Анисья вышла за ворота и, слыша стукъ телѣги, проговорила про себя:
— Что это скачутъ сломя голову? — навѣрное что-нибудь случилось.
Ваня съ шумомъ въѣхалъ въ отворенныя ворота и по поблѣднѣвшему лицу его мать увидала, что дѣйствительно что-то случилось.
— Что такое? — проговорила Анисья.
— Идемъ въ горницу! тамъ скажу.
Домъ Анисьи былъ цѣлою, усадьбою. Лужъ ея, Абдулка, умершій только въ этомъ году, оказался хорошимъ мужемъ и превосходнымъ хозяиномъ. Они держали пятерыхъ работниковъ и нѣсколькихъ работницъ, но не изъ татаръ. Никто не зналъ, что жена у него не татарка, и они торговали на славу. Въ горницѣ сидѣла бѣлокурая красивая дѣвушка Ѳеня и ткала какую-то матерію изъ волоконъ крапивы, чему она выучилась у сибирскихъ уроженокъ.
— Русскіе идутъ! Сибирь брать! — проговорилъ Ваня.
— Господи! Слава Тебѣ Боже! — проговорила Анисья, опускаясь на лавку.
— Наконецъ-то я не буду прятаться отъ людей, — вскричала Ѳеня.
— Надо будетъ встрѣтить ихъ съ хлѣбомъ-солью. Займись-ка, Ѳеня, да вычисти серебряную ризу хорошенько.
Въ городѣ-то всѣ точно осовѣли, — прибавилъ Ваня.
Въ городѣ, дѣйствительно, всѣ точно осовѣли, но раньше всѣхъ другихъ опомнился слѣпой Кучумъ. Онъ кликнулъ кличъ и сталъ собирать цѣлыя полчища народу и высылать ихъ противъ казаковъ. Въ самомъ узкомъ мѣстѣ на Тоболѣ онъ велѣлъ протянуть черезъ рѣку желѣзныя цѣпи, чтобы остановить русскія лодки и напасть на нихъ. Цѣпи, точно, не пустили Ермака и онъ три дня бился съ татарами, и не могъ одолѣть ихъ. Тутъ онъ пустился на такую хитрость: набилъ чѣмъ попало лишнее казацкое платье и размѣстилъ эти чучела по лодкамъ, а самъ вышелъ съ казаками на берегъ и ударилъ на татаръ. Какъ татары увидали, что въ лодкахъ еще такое множество казаковъ, они и бросились бѣжать, такъ Ермакъ дальше и поплылъ.
Видя, что удержать русскихъ нельзя. Кучумъ разослалъ гонцовъ по всему своему царству, сзывая всѣхъ воевать. И собралось у него войско. Онъ распорядился такъ: подъ горою Чувашьею, на рѣкѣ Иртышѣ, онъ приказалъ себѣ сдѣлать засѣку, а конницу подъ начальствомъ Махметкула выслалъ противъ Ермака.
— Если, ты не справишься съ русскими, — говорилъ онъ Махметкулу: — то я выйду изъ города, засяду въ каменную засѣку и не пропущу русскихъ.
Засѣка эта была сдѣлана изъ тины и каменьевъ, не подалеку отъ Сибири и верстъ за пятнадцать дальше Абдулкинаго заѣзжаго двора.
Махметкулъ пробрался въ урочище Бабасанъ, гдѣ у Ермака былъ устроенъ окопъ. Ермакъ нѣсколькими залпами остановилъ тысячъ десять татарскихъ всадниковъ, которые неслись на него, чтобы смять и потоптать. Ермакъ сталъ преслѣдовать бѣжавшихъ татаръ, но потомъ разсудилъ, что лучше поберечь порохъ, и поплылъ дальше по Тоболу. Вторая схватка происходила за шестнадцать верстъ отъ Иртыша у прибрежнаго татарскаго городка, до котораго татары провожали казаковъ, постоянно обсыпая ихъ стрѣлами. Начальникъ города Карача вывелъ своихъ татаръ и начали они драться съ Ермакомъ. Ермакъ разбилъ татаръ, взялъ городъ и перенесъ изъ него къ себѣ въ ладьи множество золота, серебра и царскаго меду, поплылъ дальше по Тоболу.
На стрѣлкѣ при соединеніи Тобола съ Иртышемъ, на берегу появилось опять множество татаръ.
— Экая ихъ пропасть! — проговорилъ Ермакъ: — всѣхъ не перебьешь, зарядовъ не достанетъ. Лучше утекать такъ.
Дружно ударили казаки веслами, а съ крутыхъ береговъ ихъ начали осыпать стрѣлами. Стрѣлы такъ и звенѣли о кольчуги, а случалось, что и ранили казаковъ. Вѣдь и мухи надоѣдаютъ, а не только стрѣлы. Когда онѣ очень надоѣдятъ казакамъ, то тѣ выходили на берегъ и давали по татарамъ залпъ, а тѣ всѣ разбѣгались; но лишь только казаки плыли далѣе, какъ татары снова осыпали ихъ стрѣлами.
Видитъ Ермакъ, что безъ схватки дѣло не обойдется, и велѣлъ онъ причалить. Вышли казаки и началась жестокая битва. Татары убили кое-кого изъ казаковъ и всѣхъ до единаго переранили, Не жалѣя себя, защищали они свою родную землю, но все-таки казаки одолѣли ихъ и поплыли дальше, ужъ вверхъ по Иртышу.
ГЛАВА VI.
Грозная дружина.
править
Въ это утро на Абдулкиномъ дворѣ страшно много было хлопотъ. Мимо взадъ и впередъ скакали татары и вѣсти обо всемъ, что происходило, передавались тотчасъ-же, такъ какъ многіе заѣзжали напиться.
— Татары бѣгутъ! русскіе близко! — говорили работники.
Янисья ногъ подъ собою не чувствовала.
Кучумъ, услыхавъ, что казаки приближаются къ Чувашьей горѣ и вездѣ разбиваютъ его войска, самъ вышелъ изъ своей столицы Сибири и съ большой ратью сталъ на горѣ, и Махметкулъ спрятался въ укрѣпленіи подъ горою.
Вечеръ уже приближался, когда казаки подошли къ небольшому городу Атикъ-Аурзы, и Ермакъ совершенно справедливо размышлялъ такъ, что ночью плыть по Иртышу вовсе не благоразумно, и что столицу татары безъ боя не отдадутъ, и потому онъ порѣшилъ взять городокъ и отдохнуть въ немъ съ казаками, которые сильно нуждались въ отдыхѣ. Городъ сдался безъ всякаго сопротивленія, но когда казаки собирались лечь отдохнуть, то вдругъ замѣтили татаръ подъ Чувашьею горою. Татаръ было такое множество, что на казаковъ напалъ страхъ и всѣ они загалдѣли и зашумѣли.
— Сбирайтесь ребята въ кругъ! сбирайтесь! — кричали они.
Всѣ они собрались и стали совѣтъ держать. Что дѣлать? Куда идти? Впередъ или назадъ?
— Лучше по добру по здорову убираться, — говорили трусливые: — татаръ тутъ тьма-тьмущая, они перебьютъ насъ, какъ мухъ.
— Ну, разумѣется, надо идти назадъ, довольно насъ перебито, скоро некому будетъ и побѣждать. Смотрите, сколько у насъ раненыхъ.
— Да и чего намъ -еще? Добра нажили и будетъ съ насъ. Погонимся за журавлемъ, упустимъ и синицу.
— И не стыдно вамъ ребята, — говорили тѣ, кто посмѣлѣе: — да неужели-же намъ теперь уступать?
— Хорошо такъ говорить! а какъ придется одному противъ десяти идти!
— Хаживали и противъ двадцати.
— Это такъ, только прежде татары нашихъ ружей боялись, а теперь попривыкли.
— Смѣлымъ Богъ владѣетъ!
— Что ребята развѣсили уши-то! Давайте садиться въ лодки да и айда домой.
Тутъ Ермакъ видитъ, что дѣло-то не шуточное и что казаки его въ самомъ дѣлѣ хотятъ уходить. Онъ вошелъ въ кругъ и сталъ уговаривать да усовѣщевать.
— Ну куда мы пойдемъ, — говорилъ онъ, — сюда мы пришли водой, а какъ пойдемъ отсюда. Вѣдь по рѣкамъ ужъ сало плыветъ. И что про насъ скажутъ? Разбойничать ходили, разбойниками и вернулись. Надо, чтобы при жизни да и потомъ насъ добромъ поминали.
Рѣшили казаки оставаться и стоять за себя до смерти.
Только стала заря заниматься, и Ермакъ былъ уже на ногахъ. Дѣло это было на пятьдесятъ третій день выступленія Ермака, 23 октября.
Когда всѣ казаки собрались, то помолились Богу и вышли изъ городка.
— Съ нами Богъ! — крикнули казаки и бросились къ засѣкѣ. Стрѣлы, какъ градъ, посыпались на нихъ, а они дали залпъ. Раненые падали и съ той или съ другой стороны. Казаки стали подходить все ближе и ближе, хотя людей у нихъ валилось все больше и больше. Татары, на это глядя, обрадовались и пробили сами въ трехъ мѣстахъ засѣку и бросились на враговъ. Началась страшная рукопашная битва, продолжавшаяся довольно долго. Въ этой битвѣ былъ раненъ Махметкулъ. Татары тотчасъ-же подхватили его и увезли на Иртышъ.
Рана Махметкула произвела такое смущеніе среди татаръ, что казаки могли подвинуться впередъ.
Слѣпой же Кучумъ стоялъ на горѣ и ждалъ, чѣмъ кончится битва, но услыхавъ, что татары уступаютъ русскимъ, онъ приказалъ своимъ мулламъ просить Аллаха о помощи.
Но несмотря на это, казаки подходили все ближе и ближе. Первыми побѣжали остяки, а потомъ побѣжали, и татары.
— Наши бѣгутъ! — крикнули приближенные Кучума.
— О горе! горе! — отвѣчалъ имъ Кучумъ и тоже побѣжалъ.
Эта схватка такъ утомила казаковъ, что они не стали гнаться за бѣглецами, а вернулись въ свой городокъ и, разставивъ сторожей, крѣпко заснули.
Проснувшись по утру, пересчитали они своихъ убитыхъ. Ихъ оказалось 107 человѣкъ. Похоронили они ихъ какъ слѣдуетъ, раненыхъ взяли на лодки и поплыли дальше. Не доходя до города, казаки увидали на берегу небольшую кучку народа и нѣсколько женщинъ. „Что за притча такая?“ — думаютъ они.
— Да вѣдь съ ними иконы!
— И хлѣбъ-соль. Это насъ вышли встрѣчать.
Казака три, четыре поудалѣе вскочили въ челнъ и подъѣхали къ берегу.
— Добро пожаловать! — сказала имъ Янисья, подходя съ хлѣбомъ-солью: — добро пожаловать, православные христіане!
— А ты кто-же такая, тетка? — спросили у нея казаки.
— Я русская, уведенная сюда грабителями.
— Не Анисьей-ли. тебя зовутъ?
— Анисьей, честные господа.
— Ну такъ твой дѣдъ Савва былъ у нашего атамана и просилъ найти тебя и сказать, что онъ живетъ у Строгановыхъ.
— Милости просимъ ко мнѣ, — продолжала Анисья.
— Нѣтъ, намъ надо догонять нашихъ.
Казаки, вскочивъ въ челнъ, быстро догнали ладью, на которой плылъ Ермакъ, и сообщили ему о томъ, что съ ними случилось.
— Заѣхать намъ къ ней некогда, а раненыхъ у ней оставить было-бы хорошо, — отвѣчалъ Ермакъ; — а какъ возьмемъ Сибирь, такъ и у ней побываемъ.
Ссадили раненыхъ въ одну лодку и подвели ее къ Абдулкину двору. Кто могъ изъ казаковъ, тотъ самъ вышелъ, а кто не могъ, того вынесли, и всѣхъ размѣстили отлично.
Подойдя къ городу Сибири, удивились казаки, что никто его не защищаетъ и въ городѣ такъ тихо, точно всѣ вымерли. Боясь засады, Ермакъ послалъ казаковъ, развѣдать. Обошли казаки вокругъ города и, вернувшись, говорятъ:
— Нѣтъ въ городѣ ни единаго живого человѣка.
— Ну, такъ войдемъ съ Богомъ, — говоритъ Ермакъ.
Городъ оказался пустымъ. Кучумъ послѣ битвы заѣзжалъ къ себѣ въ столицу, распорядился, чтобы выѣхали всѣ женщины, захватилъ, что могъ, и бѣжалъ въ степь.
Казаки нашли въ городѣ много чего хорошаго, и мѣховъ и драгоцѣнныхъ камней, и все раздѣлили поровну.
ГЛАВА VII.
Дѣдъ Савва.
править
Ермакъ вступилъ въ Искеръ или въ Сибирь 26-и» октября, торжественно отслуживъ молебенъ. Проживъ въ городѣ нѣсколько дней и не видя никого, казаки начали сомнѣваться и бояться, что, съѣвъ всѣ припасы, они пропадутъ. Тѣмъ болѣе, что и пуль осталось у нихъ немного. Но вотъ 30 октября явились къ нимъ остяки съ княземъ своимъ Боаромъ съ дарами и запасами. Они поклялись Ермаку въ вѣрности и просили его покровительства. Вслѣдъ затѣмъ явилось множество татаръ съ женами и дѣтьми. Ермакъ ласково принялъ ихъ, успокоилъ и, взявъ легкую дань, отпустилъ обратно въ юрты. Бывшій разбойничій атаманъ оказался разумнымъ, гуманнымъ правителемъ, съумѣвшимъ внушить довѣріе къ своей власти въ грубыхъ, дикихъ туземцахъ. Своихъ казаковъ онъ держалъ въ ежовыхъ рукавицахъ и разсказываютъ, что еще дорогою, узнавъ, что двое изъ его дружины собрались бѣжать въ Россію, онъ велѣлъ положить ихъ и;ь мѣшки и бросить въ воду.
Черезъ нѣсколько дней послѣ взятія города казаки стали говорить Ермаку.
— Отпусти ты насъ, хоть человѣкъ десять, къ Анисьѣ. Навѣстимъ мы нашихъ раненыхъ да хоть русскихъ пироговъ поѣдимъ.
— Идите, ребята, съ Богомъ, только завтра будьте обратно. Да ведите себя хорошо. Пока походъ не кончимъ, о женитьбѣ думать не позволю.
Пошли наши казаки. Снѣгъ только что выпалъ, а рѣка покрылась мелкимъ льдомъ. Распѣвая пѣсни, подошли они къ Абдудкиному двору.
За воротами ужъ стояли хозяева съ Анисьею во главѣ. Тутъ же стояли и нѣкоторые раненые, поднявшіеся съ постели.
Анисья на радостяхъ, что пришли дорогіе гости, не пожалѣла угощенья и столы за веселымъ ужиномъ ломились подъ разными кушаньями.
— А что же, хозяюшка, дочь-то твоя не идетъ съ нами ужинать? — спросилъ кто-то изъ казаковъ.
— А не идетъ она оттого, что не можетъ оставить Матвѣя. Очень онъ тяжело раненъ, боимся какъ-бы не скончался, — отвѣчала хозяйка.
А Ѳеня, тѣмъ временемъ, сидѣла у постели молодого и красиваго казака, къ которому почему-то особенно лежало ея сердце, и горячо молилась, прося Бога спасти его.
Въ просторной избѣ лежало еще человѣкъ пять раненыхъ, но всѣ они были уже въ памяти и только часто просили пить.
День этотъ на Абдулкиномъ дворѣ былъ знаменательнымъ. Во время ужина въ окно кто-то постучалъ.
Ваня тотчасъ-же вышелъ и спросилъ молоденькаго татарченка.
— Что тебѣ?
— Ламка прислала къ вамъ. Мы нашли у деревни стараго, стараго старичка. Онъ только и говоритъ: Анисья, и больше ничего. Такъ мамка думаетъ, что онъ вашъ.
— Что такое? — крикнула Анисья.
Ваня разсказалъ ей.
— О, Господи! да неужели дѣдка? Ну, все равно, сынокъ. Закладай лошадь и поѣзжай. Тутъ близко.
Лошадь была литомъ заложена. Ваня сѣлъ въ розвальни съ татарченкомъ и они поѣхали по первопуткѣ.
Старикъ такъ былъ утомленъ, что въ видѣ покойника лежалъ на скамейкѣ, но при видѣ Вани, котораго онъ все-таки узналъ, или лучше сказать угадалъ, онъ привсталъ и сталъ креститься.
— Можешь-ли ты, дѣдушка, дойти до саней? — спросилъ Ваня.
— Дойду, дитятко, дойду.
И старикъ, надѣвъ армякъ и взявъ котомку, вышелъ на крыльцо. Запасливая Анисья положила въ сани шубу. И, уложивъ дѣдушку, Ваня закрылъ его шубою и, помѣстившись рядомъ съ нимъ, выѣхалъ за ворота.
— Охъ, дитятко, да какъ ты бойко по басурмански говоришь.
Домой Ваня пріѣхалъ, ужъ когда совсѣмъ стемнѣло, и казаки бережно внесли старика въ избу.
Старикъ сначала бодро сѣлъ за столъ и, выпивъ браги, сталъ разсказывать, какъ онъ шелъ къ нимъ и какъ добрые люди его постоянно подвозили. Искалъ онъ. Анисью не на обумъ. Строгановы узнали отъ торговыхъ людей, что вотъ не подалеку отъ Сибири есть заѣзжій домъ, и что тамъ баба-хозяйка Анисья.
— Ну, вотъ я и дошелъ, а теперь и умереть можно, — проговорилъ дѣдка Савва.
— Зачѣмъ, дѣдъ, умирать, — возразила Анисья: — поживи еще съ нами.
Но дѣдъ, добравшись до дому, сталъ слабѣть, точнона путешествіе онъ употребилъ всѣ свои послѣднія силы. Да оно такъ въ дѣйствительности и было.
Всѣ раненые настолько поправились, что ушли въ. Сибирь, и остался только одинъ Аатвѣй, который, хотя и всталъ, но на службу не годился и, чтобы не сидѣть сложа руки, онъ помогалъ Ѳени ходить за старикомъ! Оставшись, однажды, съ казакомъ ночью, дѣдка подозвалъ его къ себѣ и говоритъ:
— Все я думаю о тебѣ да о Ѳени. Вамъ бы надо жениться.
— Нельзя, — отвѣчалъ ему Аатвѣй.
— Отчего нельзя? Кто мѣшаетъ?
— Атаманъ не позволяетъ. Пока не кончится походъ, мы должны жить монахами.
— Это-то дѣло! Какой ужъ походъ съ бабами. — Ну вотъ, такъ и атаманъ говоритъ.
— А все-же обручиться-то вамъ надо.
И вотъ, на слѣдующій день дѣдъ подозвалъ къ себѣ. Ѳеню и высказалъ ей свое желаніе.
— Обручитесь вы при мнѣ. Я спокойнѣе умру.
Ѳеня исполнила желаніе дѣдаи стала невѣстою Аатвѣя.
Старикъ былъ очень доволенъ и въ этотъ день даже привсталъ, но тутъ же уснулъ и съ этого времени сталъ, спать постоянно, да такъ и заснулъ на вѣки.
Старика похоронили тутъ-же неподалеку, гдѣ былъ похороненъ и Абдулъ.
Родные поплакали и забыли. Матвѣй ушелъ въ городъ, но какъ онъ, такъ и другіе казаки, и даже самъ Ермакъ посѣщали Анисью, и Ермакъ много разъ говорилъ ей:
— Отдай мнѣ въ дружину сына.
Но у Анисьи всегда находилась какая-нибудь отговорка: то овинъ надо выстроить, то баню поправить.
Наконецъ Ваня самъ сказалъ, что все поправитъ и уйдетъ съ казаками.
— Помни-же, парень, свое слово, — сказалъ Ермакъ: — при мнѣ будешь.
ГЛАВА VIII.
Иванъ Кольцо у Іоанна Грознаго.
править
Въ Сибири рать его вела себя безукоризненно и мѣстные жители были очень довольны Ермакомъ, обложившимъ ихъ небольшою данью.
Хотя о Кучумѣ не было ни слуха, ни духа, но онъ не дремалъ. Племянникъ его Махметкулъ; поправившись отъ полученной имъ раны, внезапно напалъ 5-го декабря на 20 человѣкъ казаковъ, ловившихъ рыбу въ озерѣ по близости отъ города, и убилъ всѣхъ до единаго. Узнавъ объ этомъ, Ермакъ направился туда, догналъ татаръ и обратилъ ихъ въ полное бѣгство.
Въ эту зиму нечего было и думать о дальнѣйшемъ походѣ. Дни были коротенькіе, темные, а ночи длинныя и морозныя. Казаки ходили на охоту и, разумѣется, никогда не пропускали случая зайти погрѣться къ теткѣ Анисьѣ.
— Теперь, — говорила Анисья: — намъ нечего и перебираться въ Россію, вѣдь и тутъ будетъ та же Россія.
— Кончимъ войну, — говорили ей казаки: — тогда атаманъ позволитъ намъ жениться и выбирай изъ насъ любого для твоей Ѳени. А теперь нашъ атаманъ на бабъ и смотрѣть не позволяетъ и самъ не смотритъ.
Никто объ обрученіи Ѳени не зналъ.
Наступила весна, рѣки разлились, а въ Сибири снѣгу много и каждая маленькая рѣченка дѣлается страсть какая. Въ это время явился къ Ермаку одинъ татаринъ и говоритъ ему, что Махметкулъ стоитъ на вершинѣ за сто верстъ отъ города на рѣкѣ Вагаѣ.
Ермакъ тотчасъ-же послалъ туда отрядъ казаковъ. Казаки тихонько подкрались къ стану ночью, когда татары спали; напали на нихъ, окружили шатеръ Махметкула, захватили его и привели въ Сибирь къ Ермаку. Ермакъ очень ласково обошелся съ царскимъ племянникомъ и отлично содержалъ его.
Услыхавъ, что Махметкулъ живымъ достался въ руки казаковъ, Кучумъ, стоявшій на рѣкѣ Ишимѣ, горько заплакалъ, тѣмъ болѣе, что къ этой бѣдѣ присоединилась еще и новая: сынъ князя Бекбулата, убитаго Кучумомъ, князь Сейдакъ, двинулся на слѣпого царя. Еще пуще прежняго заплакалъ Кучумъ.
— Горе мнѣ! горе! — говорилъ онъ: — всѣ противъ меня.
Ермакъ, зная, что Кучумъ въ такой бѣдѣ, пересталъ его бояться и, оставивъ въ городѣ Сибири часть казаковъ, отправился съ другими воевать противъ вогуловъ, остяковъ и татаръ, жившихъ по Иртышу и Оби. Взявъ одну татарскую крѣпость, онъ перевѣшалъ непокорныхъ, а остальнымъ въ знакъ вѣрности велѣлъ цѣловать свою окровавленную саблю. Послѣ этого онъ подошелъ къ крѣпости, стоявшей на высокомъ берегу Иртыша, гдѣ правилъ князь Демьянъ, съ двумя тысячами, татарскихъ воиновъ. Всѣ предложенія сдаться онъ гордо отвергнулъ и Ермакъ узналъ, что въ этомъ городѣ находился кумиръ, вывезенный изъ Россіи во время ея крещенія. Этотъ идолъ становился въ воду, которую татары пили, говоря, что она имъ придавала бодрость. Казаки выстрѣлами такъ напугали татаръ, что легко взяли городъ, но идола найти не могли. Казаки побѣдоносно пошли далѣе и всюду выстрѣлами разгоняли непріятеля. Такъ, городкомъ Нарымскимъ они завладѣли однимъ выстрѣломъ и нашли тамъ только женъ и дѣтей, но вскорѣ явились и мужья и принесли повинную и дань. Затѣмъ Ермакъ вступилъ въ страну знатнаго остятскаго князя, Самара, который, соединившись съ другими князьями, надѣялся побѣдить русскихъ. Но хвастливый Самаръ былъ неостороженъ и крѣпко спалъ на разсвѣтѣ, когда казаки ударили на его станъ. Войско Самара разбѣжалось отъ перваго же выстрѣла. Далѣе Ермакъ покорилъ еще нѣсколько городковъ и, пройдя немного пустынною Обью, вернулся назадъ. Во время этого похода былъ убитъ старый атаманъ Никита Пана, котораго Ермакъ сильно жалѣлъ.
Вернувшись въ Сибирь, Ермакъ увидалъ, что помощь ему нужна. Изъ восьмисотъ казаковъ у него осталось не болѣе трехсотъ. Счастливый покоритель Сибири д^лъ знать Строгановымъ, что ему Богъ помогъ одолѣть, слѣпого царя, взять его столицу, землю и царевича, а съ народовъ взять присягу въ вѣрности. Къ царю Іоанну онъ послалъ друга своего Ивана Кольцо съ грамотою, въ которой говорилъ, что его бѣдные опальные казаки, мучимые угрызеніями. совѣсти и раскаявшіеся, шли на смерть и присоединили знаменитую державу къ Россіи, во имя Христа и великаго Государя, на вѣки вѣковъ, доколѣ Всевышній благоволитъ стоятъ миру: что они ждутъ указа и воеводъ его, сдадутъ имъ царство Сибирское и безъ всякихъ условій, готовые умереть или въ новыхъ подвигахъ чести или на плахѣ, какъ будетъ угодно ему и Богу. Иванъ Кольцо поѣхалъ къ царю, готовый на лютую казнь преступника.
Строгановы были въ восторгѣ отъ новой побѣды и поспѣшили въ Москву. Они умоляли утвердить Сибирь за Россіею. Почти въ одно время съ ними явилось и посольство Ермаково съ драгоцѣнными соболями, чернобурыми лисицами и бобрами. Иванъ Кольцо былъ принятъ не какъ разбойникъ, а какъ почетный гостъ.
— Что скажешь? — спросилъ его царь.
— Не вели казнить, а вели миловать, — отвѣчалъ Кольцо: — Ермакъ повергаетъ къ стопамъ твоимъ царство Сибирское и царевича Махметкула. Онъ посылаетъ тебѣ въ даръ 60 сороковъ соболей, 20 черныхъ лисицъ и 50 бобровъ.
Съ: этими словами Иванъ подалъ царю грамоту о покореніи Сибири.
Царь такъ былъ радъ, что велѣлъ трезвонить во всѣ колокола, а самъ сталъ разспрашивать подробности о походахъ, хвалилъ казаковъ и послалъ имъ денегъ, суконъ и разныхъ подарковъ, а Ермаку послалъ шубу со своего плеча, серебряный ковшъ и два дорогихъ панцыря. Ермака онъ назвалъ княземъ Сибирскимъ и на помощь къ нему отправилъ триста ратниковъ съ двумя воеводами: княземъ Семеномъ Волховскимъ и Иваномъ Глуховымъ. Царь точно также щедро наградилъ землями и Строгановыхъ.
Вотъ что поется по этому поводу въ пѣснѣ:
«Какъ на славныхъ на степяхъ было Саратовскихъ,
Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Собирались казаки-други, люди вольные,
Собирались они, братцы, во единый кругъ:
Какъ донскіе, гребенскіе и яицкіе;
Атаманъ у нихъ Ермакъ, сынъ Тимофеевичъ,
Есаулъ у нихъ Остатка, сынъ Лаврентьевичъ.
Они думали думушку все единую:
Ужъ какъ лѣто проходитъ, лѣто теплое,
А зима настаетъ, братцы, холодная,
Какъ и гдѣ-то намъ братцы, зимовать будетъ;
На Яикъ намъ идтить, да переходъ великъ,
А на Волгѣ ходить намъ, все ворамц слыть.
Подъ Казань градъ идтить, да тамъ царь стоитъ,
Какъ грозный-то царь Еванъ Васильевичъ;
У него тамъ силы много множество,
Да тебѣ, Ермаку, быть тамъ повѣшену,
А намъ казакамъ быть переловленнымъ.
Да по крѣпкимъ по тюрьмамъ поразсаженнымъ,
Какъ не золотая трубушка вострубила,
Рѣчь возговорилъ Ермакъ, сынъ Тимофеевичъ:
Гей вы думайте, братцы, вы подумайте.
И меня Ермака, братцы, послушайте:
Зазимуемъ мы, братцы, поисправимся,
А какъ вскроется весна красная,
Мы тогда-то, други-братцы, во походъ пойдемъ,
Мы заслужимъ передъ грознымъ царемъ вину свою:
Какъ гуляли мы, братцы, по синю морю.
Да по синему морю по Хвалынскому,
Разбивали мы, братцы, бусы-корабли,
Какъ и тѣ-то корабли, братцы, не орленые,
Мы убили посланничка все царскаго,
Какъ того-то вѣдь посланничка персидскаго.
Какъ во славномъ было во городѣ во Астрахани
На широкой, на ровной было площади,
Собирались казаки-други во единый кругъ.
Они думали думу крѣпкую,
Да и крѣпкую думушку единую:
Какъ зима-то проходитъ все холодная,
Какъ и лѣто настанетъ, братцы, лѣто теплое,
Да пора ужъ намъ, братцы, во походъ идтнть;
Рѣчь возговорилъ Ермакъ Тимофеевичъ:
Ой вы гой еси, братцы, атаманы молодцы,
Эй, вы дѣлайте лодочки каломенки.
Забивайте вы.кичета еловые,
Накладайте бабаички сосновыя,
Мы поѣдемте, братцы, съ Божьей помощью,
Мы пригрянемте, братцы, вверхъ по Волгѣ рѣкѣ,
Перейдемте мы, братцы, горы крутыя,
Доберемся мы до царства басурманскаго,
Завоюемъ мы царство Сибирское,
Покоримъ его мы, братцы, царю бѣлому.
А царя то Кучума въ полонъ возьмемъ.
И за то-то государь царь насъ пожалуетъ.
Я тогда-то пойду самъ ко бѣлу-царю,
Я надѣну тогда шубу соболиную,
Я возьму кунью шапочку подъ мышечку,
Принесу я царю бѣлому повинную:
Ой ты, гой еси надежда православный царь,
Не вели меня казнить, да вели рѣчь говорить.
Какъ и я-то Ермакъ сынъ Тимофеевичъ,
Какъ и я-то воровской донской атаманушка,
Какъ и я-то гулялъ вѣдь по синю морю,
Что по синю морю по Хвалынскому;
Какъ и я-то разбивалъ, вѣдь бусы-корабли,
Какъ и тѣ-то корабли все не орленые:
А теперича надежда православный царь.
Приношу тебѣ буйную головушку,
И съ буйной головой царство Сибирское.
Рѣчь возговоритъ надежа православный царь.
Какъ и грозный-то царь Иванъ Васильевичъ:
Ой ты, гой еси Ермакъ сынъ Тимофеевичъ,
Ой ты, гой еси войсковой донской атаманушка,
Я прощаю тебя, да и со войскомъ твоимъ,
Я прощаю тебя да за твою службу,
За твою-то ли службу мнѣ за вѣрную.
И я жалую тебѣ, Ермакъ славный тихій Донъ.
ГЛАВА IX.
Коварство Карача и гибель Ермака.
править
Ермакъ не сидѣлъ, сложа руки, въ ожиданіи возвращенія пословъ, а продолжалъ дѣлать завоеванія. Такъ прошли года 1582 и 1583.
Ермакъ такъ обрадовался возвращенію Ивана Кольца, что на радостяхъ задалъ пиръ.
Волховской привезъ съ собою въ Сибирь очень мало запасовъ, думая, что въ такой богатой странѣ можетъ-ли быть недостатокъ въ хлѣбѣ и что казаки навѣрное запаслись всѣмъ на зиму. Казаки-же запасли только для себя, а не для царскихъ войскъ, и потому запасы вышли очень скоро, начался голодъ и появилась цынга. Цынгою начали умирать и казаки и ратники и умеръ воевода Волховской. Вьюги и морозы были такъ сильны, что мѣшали выходить на охоту, и даже Абдулкинъ дворъ былъ забытъ — значитъ, и тутъ бѣда. Но вотъ наступила весна, и можно было отправиться на охоту. Съ наступленіемъ весны и окрестные народы навезли всего, и казаки вздохнули.
Въ скоромъ времени явились къ Ермаку посланные отъ Карача съ подарками. У мурзы или князя Карача, бросившаго своего царя въ несчастій, былъ на Тарѣ большой улусъ, а по всѣмъ окрестностямъ множество приверженцевъ. Карача мечталъ спасти свою родину отъ нашествія чужестранцевъ, и содержалъ въ Искерѣ лазутчиковъ. Послы его такъ съумѣли говорить съ Ерма» комъ, что онъ повѣрилъ имъ, будто Карача просилъ послать къ нему воиновъ, чтобы защитить отъ ногаевъ. Онъ снарядилъ сорокъ воиновъ подъ начальствомъ Ивана Кольца. Эти сорокъ храбрецовъ могли однимъ залпомъ разогнать тысячи дикарей, но шли къ нимъ не какъ къ врагамъ, а какъ друзьямъ. Казаки остановились отдохнуть и въ это время коварный Карача напалъ на нихъ на сонныхъ и перерѣзалъ всѣхъ до единаго. Эта рѣзня послужила сигналомъ всеобщаго возстанія. Всѣ русскіе данники присоединились къ Карачѣ, убивали гдѣ только могли русскихъ, и осадили Искеръ или Сибирь. Ермакъ оказался окруженнымъ со всѣхъ сторонъ и ничего не могъ сдѣлать, потому что осаждающіе стояли такъ далеко, что пули не могли достигать до нихъ, и надѣялись голодомъ заставить городъ сдаться. Находясь въ такой крайности, казаки рѣшились на отчаянное дѣло. 12 іюня, ночью, атаманъ Матвѣй Мещеряковъ прокрался сквозь обозъ въ станъ Карача за нѣсколько верстъ отъ города, и со своими удальцами бросился на сонныхъ татаръ. Тутъ казаки забыли всякую пощаду и били направо и налѣво. Два сына Кучума пали отъ ихъ руки, а самъ князь бѣжалъ на озеро съ нѣсколькими приверженцами. Казаки засѣли въ обозѣ, когда съ разсвѣтомъ татары стали на нихъ двигаться и сражались необыкновенно успѣшно. Въ полдень осада была снята и городъ освобожденъ. Всѣ селенія и народы пришли съ повинною, а Карача бѣжалъ за Ишимъ.
Не долго горевала Анисья, потерявъ дѣда, слишкомъ много было у нея дѣла. Во время осады татары чуть ее не убили. Она, все что могла, перетаскала въ лѣсъ, и лошади у нея работали все время. Въ лѣсъ же она спрятала и Ѳеню, но не успѣла уйти только сама, такъ какъ хотѣла все-таки домъ запереть. Татары пріѣхали на лодкахъ и замѣтила она ихъ, когда они уже вышли на берегъ. Они ее тоже замѣтили и бѣгомъ пустились къ ней.
Если бѣжать въ лѣсъ, то это значило показать имъ дорогу къ тому мѣсту, гдѣ у нея все спрятано, а этого она ни въ какомъ случаѣ не желала.
Что тутъ дѣлать? Изъ двора у нея, кромѣ воротъ, были двѣ калитки. Въ виду татаръ, пріѣхавшихъ на двухъ лодкахъ, она заперла ворота на крѣпкій запоръ и въ то время, какъ они ломали ворота, она выбѣжала въ калитку, незамѣтно пробралась къ рѣкѣ и, перерѣзавъ ножемъ веревки, на которыхъ были привязаны лодки, она вскочила въ одну изъ нихъ, отпихнулась отъ берега и, выѣхавъ на середину рѣки, отпустила тамъ вторую лодку, которую тащила съ собой. Татары замѣтили это, когда дѣло было сдѣлано. Проклятія и брань неслись вслѣдъ за расторопною бабою, но она не смутилась и только помахивала веслами и плыла посреди рѣки. Татары посмотрѣли ей вслѣдъ, потараторили промежъ себя и пошли къ городу пѣшкомъ.
Анисья-же, дождавшись ночи, причалила къ берегу и вышла въ лѣсъ. Лѣсъ она знала какъ свои пять пальцевъ и къ утру была уже съ Ѳенею и съ работницею, которая боялась страшнымъ образомъ татаръ.
Когда осада была кончена, то Иванъ, служившій уже у Ермака, и Матвѣй тотчасъ же отправились спровѣдать Анисью, а такъ какъ Ваня зналъ, гдѣ спряталась мать, то туда и прошелъ прямо.
Радость свиданія была великая, Анисья, несмотря на свой мужской характеръ, даже заплакала, увидавъ сына и Матвѣя.
Такъ какъ они были отпущены на короткій срокъ, то и посовѣтовали матери тотчасъ же начать перебираться, чтобы имѣть возможность помочь ей.
Ермакъ какъ ребенокъ плакалъ по своемъ погибшемъ другѣ Иванѣ Кольцѣ..
— Никогда не прощу я этого Карачѣ, не прощу пока живъ буду, — говорилъ онъ и снова бросался на землю и рыдалъ.
Тоску свою онъ надѣялся размыкать на полѣ брани и пошелъ вверхъ по Иртышу, гдѣ завоевалъ всѣ мѣстечки до Ишима: съ непокорными онъ поступалъ жестоко, а съ безоружными милостиво. Одинъ князь вмѣстѣ съ данью прислалъ ему свою дочь, невѣсту сына Кучума. Татарка была очень красива, но Ермакъ находилъ, что воину не слѣдъ обзаводиться семьею, и отправилъ ее обратно къ отцу.
Въ началѣ августа къ Ермаку, вернувшемуся уже въ столицу, пришли гонцы отъ: бухарскихъ торговцевъ и обратились къ нему такъ:
— Доблестный завоеватель! Ѣдутъ къ тебѣ съ товарами бухарскіе купцы и дошли они уже до Иртыша, а тутъ остановилъ ихъ царь Кучумъ. И вотъ они послали насъ къ тебѣ съ поклономъ и просятъ тебя выручить ихъ.
Не подозрѣвая ничего дурного, Ермакъ взялъ съ собою самыхъ храбрыхъ и самыхъ надежныхъ казаковъ и приготовилъ большую лодку.
Иванъ Савинъ зная, что идти имъ придется вверхъ по Иртышу, просилъ позволенія съѣздить къ матери проститься, Янисья чинила дворъ, онъ былъ почти что уничтоженъ. Она, какъ баба рабочая, не сидѣла сложа руки.
Какъ услыхала Анисья, что Иванъ опять идетъ въ походъ, такъ и заплакала.
— Ой, чуетъ мое сердце недоброе! — причитала она, — быть бѣдѣ.
Несмотря на ея причитанье, Ваня все-таки отправился. Ѳеня украдкой тоже поплакала, потому что боялась за Матвѣя, а не посмѣла спросить у брата: идетъ-ли съ ними Матвѣй?
Поплыли наши казаки вверхъ по Иртышу до Вагая рѣки, но бухарцевъ нигдѣ не встрѣчали. Раздумье взяло Ермака. Не предательство-ли какое?
Не сталъ бы онъ сомнѣваться, Кабы могъ видѣть, что по берегамъ изъ-за каждаго куста выглядывали татары царя Кучума.
Наступила ночь — эти не видать. Велѣлъ Ермакъ вернуться въ Иртышъ, а тутъ полилъ и дождь.
— Пристать бы куда-нибудь, — послышался въ лодкѣ голосъ.
— Да вотъ тутъ недалеко отъ берега островокъ есть.
— Ну, причаливай! — скомандовалъ Ермакъ.
Лодка причалила къ островку, казаки вышли и раскинули шатеръ.
— Ну, тутъ никто насъ не потревожитъ, — говорятъ казаки. — Этакая темень, да и вода кругомъ, лодокъ тутъ ни у кого нѣту. Значитъ, можно выспаться.
Лодку привязали къ кустамъ и всѣ улеглись. Волны по Иртышу шумно раскатывались, дождь билъ по шатру, и подъ этотъ шумъ, заглушавшій всякіе другіе звуки, казаки заснули крѣпкимъ богатырскимъ сномъ.
А врагъ въ это время не дремалъ. На берегу былъ Кучумъ съ цѣлымъ войскомъ.
Одинъ изъ его татаръ такъ провинился, что Кучумъ приговорилъ его къ смертной казни. Кучумъ, произнося приговоръ, прибавилъ:
— Если выищешь бродъ на островъ, то будешь цѣлъ, я прощу тебя.
Ложно себѣ представить, что татаринъ готовъ былъ на все. Онъ верхомъ въѣхалъ въ воду и очень удачно поднялся на островъ. Привязалъ лошадь къ дереву и сталъ обшаривать островъ; убѣдившись, что всѣ спятъ, онъ тихонько отвязалъ казацкую лодку, а самъ, вскочивъ на коня, уѣхалъ обратно.
— Ермакъ тутъ и всѣ казаки спятъ мертвымъ сномъ.
— Не могу тебѣ повѣрить, — сказалъ Кучумъ, — привези что-нибудь оттуда и если это такъ, то я прощу тебя.
Снова поѣхалъ татаринъ, снова привязалъ лошадь и ползкомъ пробрался до шатра, просунулъ руку и вытащилъ три лядунки съ порохомъ.
Около этого мѣста спалъ Ваня и шорохъ разбудилъ его. Онъ открылъ глаза, приподнялся на локтѣ и сталъ прислушиваться.
Все было какъ прежде. Иртышъ шумѣлъ и дождь билъ по палаткѣ.
— Господи, помилуй, — прошепталъ онъ: — видно мнѣ померещилось.
Онъ повернулся на другой бокъ и хотѣлъ заснуть, но тревожно бившееся сердце не давало ему покоя.
Онъ снова приподнялся на локоть: ему показалось, что вода шумитъ какъ-то иначе, не такъ равномѣрно. Но затѣмъ дождь захлесталъ сильнѣе, шумъ покрылъ плескъ воды и Ваня опять легъ…
Онъ вдругъ вскочилъ. Теперь онъ ясно услышалъ шаги нѣсколькихъ человѣкъ.
— Ребята! — крикнулъ онъ, — вставайте!
Кое-кто проснулся и вскочилъ, но было уже поздно. Татары съ дикимъ крикомъ бросились въ шатеръ. Ваня оторвалъ холстъ снизу и крикнулъ Ермаку, чтобы онъ пробивался къ лодкѣ.
Ночь была такъ темна, что идти можно было ощупью. Ваня бросился къ лодкѣ, но ее не оказалось. Думая, что она отплыла за кусты, онъ спустился въ воду, цѣпляясь за кусты, и пока онъ выбирался, то слышалъ только стоны умирающихъ, и на мѣстѣ замеръ, стоя по поясъ въ водѣ.
Ермакъ же вскочилъ, началъ рубить и вправо и влѣво и пробрался къ тому мѣсту, гдѣ была лодка, но ее не было, и онъ бросился въ воду, чтобы вплавь догнать ее. На немъ былъ панцырь, присланный ему Грознымъ. Тяжесть тянула его книзу и выплыть онъ не могъ. Ваня видѣлъ, какъ атаманъ бился съ волнами и утонулъ.
Это было 5-го августа 1584 года. Татары, добивъ всѣхъ казаковъ, сѣли на коней и поѣхали на берегъ. Ваня сидѣлъ ни живъ ни мертвъ до самаго утра. Утромъ онъ вылѣзъ изъ воды, пересмотрѣлъ убитыхъ товарищей и, переплывъ Иртышъ на ближайшій берегъ, крадучись пошелъ въ Сибирь.
А тѣло Ермака, то погружаясь, то всплывая, тихо плыло по Иртышу, із-то августа татаринъ Янимъ ловилъ рыбу въ селеніи Епанчинскія юрты и, увидавъ ноги человѣческія, вытащилъ тѣло на берегъ и узналъ Ермака по желѣзнымъ латамъ съ мѣдною оправою и съ золотымъ орломъ на груди. Надъ тѣломъ Сибирскаго героя татары надругивались и стрѣляли въ него. Узнавъ, что найденъ трупъ Ермака, пріѣхалъ даже Кучумъ; татары, изстрѣлявъ всю броню, зарыли тѣло въ землю, а броню взяли себѣ.
Ваня, между тѣмъ, усталый, полуголодный пришелъ въ Сибирь, и оповѣстилъ обо всемъ. Горько заплакали казаки.
— Пропали наши головушки! — причитали они: — ну, что мы за люди безъ атамана, безъ нашего князя Сибирскаго. Перебьютъ насъ татары, какъ мухъ, и тѣла наши псамъ побросаютъ. Нѣтъ, видно, намъ лучше идти домой.
А куда же я-то пойду — ч думалъ Ваня и прежде всего отправился къ матери.
Велика была радость Анисьи, при видѣ сына.
— И горевать я не могу, потому что ты дѣлъ — говорила она.
— Ламка, всѣ уходятъ съ воеводой Глуховымъ, — сказалъ Ваня: — а что же намъ-то дѣлать? Пойти съ ними?
— Бабъ они съ собой не возьмутъ, — отвѣчала Анисья: — да я сама не пойду. Я здѣсь привыкла. Дѣдъ нашъ умеръ. Татаръ я не боюсь. У меня былъ мужъ татаринъ и такой человѣкъ, что лучше и быть не можетъ. Развѣ не роднымъ онъ былъ вамъ отцомъ?
— Это правда, — сказала Ѳеня. — Да вѣдь и Матвѣй не уходитъ, а съ нами останется.
— Завтра васъ повѣнчаемъ и заживемъ мы на Абдулкиномъ дворѣ, — продолжала Анисья: — и будемъ ждать русскихъ. Одни здѣсь пожили и другіе придутъ.
— Ну такъ и я останусь! порѣшилъ Иванъ.
Такъ и было рѣшено. Всѣ четверо принялись за прежнее дѣло и направили его еще лучше, чѣмъ оно было.
15-го августа вышли казаки изъ города Сибири и городъ опустѣлъ. Въ него пришелъ сначала сынъ Кучума Алей, а потомъ пришелъ и самъ Кучумъ. Но не долго пришлось радоваться и ликовать дарю, пришелъ Сейдякъ, сынъ человѣка, убитаго Кучумомъ, и выгналъ слѣпого старика изъ города.
ГЛАВЪ X.
Подвиги казаковъ по смерти Ермака.
править
Іоаннъ Грозный, между тѣмъ, умеръ и новый царь послалъ въ Сибирь воеводу Лансурова съ сотнею человѣкъ и съ пушкою. Лансуровъ встрѣтилъ бѣжавшихъ казаковъ и узналъ отъ нихъ о смерти Ермака. Казаки вернулись съ воеводою, но взять города никакъ не могли. Сейдякъ крѣпко держался въ немъ. Они прошли на Обь и тамъ выстроили деревянную крѣпость, которую остякамъ очень хотѣлось взять. Остяки принесли своего идола, по имени Славутей, и, прислонивъ его къ дереву, стали молиться, прося его помочь имъ одолѣть русскихъ.
Пансуровъ же приказалъ пушкарю цѣлиться получше и ядромъ идола разбило. Какъ услыхали остяки пушечный выстрѣлъ, такъ и присѣли, а какъ увидали, что идолъ у нихъ разбитъ въ дребезги, такъ и совсѣмъ упали духомъ.
— Ну, пропали мы, — говорили они: — даже идола нашего русскіе разбили! Нѣтъ, видно, уходить намъ надо.
Такъ остяки и оставили русскихъ въ покоѣ.
Царь, услыхавъ о смерти Ермака, выслалъ въ Сибирь воеводу Чулкова съ тремя стами человѣкъ. Пришелъ воевода на Иртышъ и неподалеку отъ города Сибири заложилъ новый городъ Тобольскъ. Съ Сейдякомъ онъ въ началѣ жилъ въ согласіи, но Сейдяку захотѣлось самому напасть на русскій городъ и онъ вышелъ съ Карачею изъ Сибири и двинулся на Тобольскъ, подъ тѣмъ видомъ, будто они вышли на охоту на птицъ. Они стали пускать ястребовъ.
— Что за дивная охота такая — думаетъ Чулковъ: — идти къ городу на птицъ. Хитеръ ты Сейдякъ, да не очень.
Послалъ онъ просить Сейдяка въ себѣ въ гости.
— Хочу — велѣлъ сказать: — потолковать о замиреньи. Не слѣдъ русскимъ съ татарами во враждѣ жить.
Подошелъ Сейдякъ къ самому городу, взялъ съ собою сто татаръ и вошелъ съ ними въ Тобольскъ.. Съ нимъ вмѣстѣ вошелъ Карача и какой-то Салтанъ царевичъ. Чулковъ пригласилъ ихъ отобѣдать и ввелъ всѣхъ троихъ въ избу.
Усѣлись всѣ за столъ, подали кушанье, но какъ хозяинъ ни угощаетъ, ничего гости не ѣдятъ.
— Видно, князь, ты брезгаешь нашею христіанскою ѣдой, что ничего не трогаешь? — сказалъ Чулковъ, — не замышляешь ли ты чего?
— Нѣтъ, ничего не замышляю, хмуро отвѣчалъ Сейдякъ.
— А если вы ничего не замышляете, такъ выпейте за здравіе.
— Ну, наливай, мы выпьемъ, — отвѣчаютъ татары.
Чулковъ налилъ чарку и первому поднесъ Сейдяку,
Сейдякъ отхлебнулъ и поперхнулся, поперхнулся и Салтанъ царевичъ.
— Такъ вы вотъ какіе! Такъ вы замышляете противъ насъ! Рябята, вяжи татаръ!
Татары бросились въ окно, но казаки догнали ихъ и связали. Татаръ, что пришли съ Сейдякомъ, казаки стали бить и многіе покорились.
Городъ Сибирь опустѣлъ и такъ и исчезъ, развалившись.
Кучумъ никакъ не могъ отказаться отъ надежды воротить свое царство и величалъ себя царемъ и писалъ русскому царю о замиреньи. — «Коли хочешь пріѣзжай ко мнѣ въ Москву, я тебя приму ласково, а о царствѣ своемъ и думать не смѣй» — отвѣчалъ ему русскій царь.
Не понравилось это Кучуму и онъ отказался.
— Какъ хочешь, — сказали ему казаки и захватили всю семью его въ плѣнъ и отправили ее въ Аоскву, гдѣ уже давно жилъ и служилъ въ царскихъ войскахъ Аахметкулъ.
Кучумъ же бѣжалъ къ ногаямъ въ степь. Сначала ногаи приняли его дружелюбно, а потомъ стали сомнѣваться, что русскіе побѣдили Кучума и выгнали его; и если они, ногаи, будутъ держать его, то пожалуй и съ ними поступятъ не лучше. Посудили, порядили да и убили слѣпого даря.
Такимъ образомъ, Сибирское царство было окончательно покорено и русскіе вернули все, что послѣ смерти Ермака у нихъ было отнято.
Въ Сибири нѣтъ дома, нѣтъ избы, гдѣ бы не висѣлъ портретъ покорителя Сибири Ермака Тимофеевича. Въ Тобольскихъ церквахъ до сихъ поръ поминаютъ Ермака и убитыхъ казаковъ.
Въ Тобольскѣ Ермаку воздвигнутъ памятникъ на довольно высокомъ холмѣ. Подножіе у памятника гранитное, а верхъ мраморный. Памятникъ вышиною 7 саженей.
Съ одной стороны его высѣчено:
«Покорителю Сибири Ермаку».
Съ другой стороны: «Воздвигнутъ въ 1839 году».
Съ третьей стороны: «1581» (годъ прихода Ермака въ Сибирь).
Съ четвертой «1584» (годъ его смерти).
Какъ современники, такъ и потомство забыли всю прежнюю безпутную жизнь Ермака и всѣ его преступленія и оцѣнили его доблесть и старанія примѣнить силы и удальство на пользу отечества.