Ричардъ Гардингъ Дэвисъ.
правитьЕя первый дебютъ
правитьПервый актъ комической оперы «Султанша» только что кончился.
Она шла въ первый разъ и потому всѣ члены Лестеровскаго товарищества, начиная съ самого Лестера и кончая сыномъ прислуживающей въ уборныхъ горничной, испытывали мучительную тревогу и безпокойство. Трудно представить себѣ то лихорадочное возбужденіе, которое охватываетъ весь закулисный міръ во время перваго представленія какой нибудь пьесы. Объ немъ можетъ дать нѣкоторое понятіе только редакція какой нибудь газеты въ послѣдній вечеръ президентскихъ выборовъ, когда вывѣшенныя снаружи афиши ежеминутно смѣняются, толпа реветъ, редакторъ мечтаетъ попасть къ Сентъ Джемскому двору, если выборы пойдутъ, какъ слѣдуетъ, а прислуживающій въ редакціи малый готовъ прозакладывать свое мѣсячное жалованье, что этого никогда не случится.
Во время первыхъ представленій всѣ, имѣющіе хоть какое нибудь отношеніе къ театру, испытываютъ муки томительной неизвѣстности и ожиданія. Но Ванъ Бибберъ такъ спокойно подошелъ къ двери, ведущей на сцену, не забывъ кивнуть стоявшему около нея капельдинеру, какъ будто пьеса шла не въ первый, а въ сотый разъ, и антрепренеръ начиналъ уже мечтать о сто пятидесятомъ представленіи, а примадонна — дѣлать намеки насчетъ новыхъ костюмовъ. Растерянный капельдинеръ нерѣшительно взглянулъ на Ванъ Биббера, но тотъ хладнокровно прошелъ на сцену и съ удовольствіемъ вдохнулъ знакомый запахъ краски, пыли и горящаго газа.
Съ минуту стоялъ онъ, не узнавая, посреди этой суматохи и перекрещивающагося свѣта, своихъ старыхъ знакомыхъ, одѣтыхъ въ новые костюмы. Наконецъ, онъ увидалъ посреди сцены режиссера Крипса. Засучивъ рукава рубашки и обливаясь потомъ, онъ неистово махалъ одной рукою кому то, стоявшему на подмосткахъ, а другою дѣлалъ знаки газовщику, подзывая его къ себѣ. Рабочіе уносили декораціи перваго акта и спѣшили приготовить все, что требовалось для второго. Они тащили расписанный квадратами холстъ, который долженъ былъ изображать мраморный полъ, двигали тронъ съ двумя ступеньками и прилаживали высокія, дрожащія ставни дворца, осыпая бранью всякаго, кто попадался имъ на дорогѣ.
— А, Ванъ Бибберъ! — воскликнулъ Крипсъ, смотря дикими, блуждающими глазами на знакомую, подходящую къ нему фигуру. — Ну, долженъ сказать вамъ, что изъ всѣхъ жителей Нью-Іорка вы одинъ только пробрались сюда сегодня. Но вамъ, нельзя оставаться здѣсь… — Спускайте ниже — еще ниже! — крикнулъ онъ стоявшему на подмосткахъ рабочему. — Во всякое другое время — милости просимъ, но сегодня это положительно невозможно. Я не могу допустить этого. Мнѣ… А гдѣ же проходъ къ средней двери? Вѣдь я же говорилъ вамъ…
Ванъ Бибберъ посторонился, чтобы дать дорогу двумъ рабочимъ, которые тащили декорацію прямо на него, перешагнулъ черезъ свернутый коверъ и, пробравшись между взволнованными, перешептывающимися хористками, отворилъ дверь въ тихую уборную театральнаго свѣтила, Лестера.
Тотъ увидалъ его въ трюмо, около котораго сидѣлъ, и отчаянно взмахнулъ руками.
— Ну, что же? — воскликнулъ онъ. — Удалось намъ или нѣтъ? Сидятъ они на своихъ мѣстахъ или уже успѣли разбѣжаться?
— Здраствуйте, Джонъ, — сказалъ Ванъ Бибберъ театральному лакею, натягивавшему на Лестера сапоги. Потомъ онъ сѣлъ въ большое, стоявшее въ углу кресло и. вздохнувъ, снова приподнялся, чтобы закурить сигару у газоваго рожка, окруженнаго металлической сѣткой. — Все шло прекрасно, — продолжалъ онъ. — Въ случаѣ неудачи, я бы не пришелъ сюда. Вамъ нечего безпокоиться, если и остальное такъ же хорошо, какъ первый актъ.
Ванъ Бибберу былъ предоставленъ свободный доступъ за кулисы, и это вызывало множество толковъ и предположеній со стороны членовъ Лестеровскаго товарищества. Въ первый разъ появился онъ здѣсь годъ тому назадъ, въ жаркій лѣтній вечеръ и съ тѣхъ поръ рѣдкій день не заходилъ сюда. Сначала думали, что онъ заинтересованъ въ дѣлѣ, что онъ одинъ изъ тѣхъ богатыхъ, слабыхъ людей, такъ называемыхъ «ангеловъ», которые даютъ деньги на постановку новыхъ пьесъ. Но такъ какъ онъ никогда не заглядывалъ въ дырочку занавѣса, чтобы сосчитать зрителей, не бѣгалъ ежеминутно узнавать о состояніи кассы и былъ одинаково невозмутимъ, проваливалась ли пьеса или, наоборотъ, имѣла блестящій успѣхъ, то это предположеніе было отброшено, какъ совершенно неосновательное. Примадонна и другія хорошенькія актрисы труппы тоже, повидимому, нисколько не интересовали его. Онъ не обращалъ на нихъ вниманія, не дѣлалъ никакихъ попытокъ сблизиться съ ними, и только за стѣнами театра удалось имъ узнать, что онъ за человѣкъ и какую роль играетъ въ обществѣ. Большую часть времени проводилъ онъ въ уборной Лестера, а когда тотъ уходилъ на сцену, курилъ и слушалъ разсказы о прошломъ театральнаго лакея, который обыкновенно одѣвалъ Лестера.
Вслѣдствіе этихъ таинственныхъ бесѣдъ съ Лестеромъ и строгаго вечерняго костюма Ванъ Биббера, нѣсколько напоминающаго одежду пастора, актеръ на вторыя роли прозвалъ его духовнымъ отцомъ свѣтила и увѣрялъ, что онъ приходитъ въ театръ только для того, чтобы налагать на Лестера эпитемью за его грѣхи. И въ этомъ была нѣкоторая доля правды. Лестеръ и Ванъ Бибберъ сошлись еще въ университетѣ, гдѣ Лестеръ, благодаря своему голосу и таланту, былъ главнымъ распорядителемъ при устройствѣ товарищескихъ спектаклей. А позднѣе, когда онъ поступилъ на сцену и родные отвернулись отъ него, не смотря на то, что онъ сталъ знаменитостью, (а, можетъ быть, именно благодаря этому), Ванъ Бибберъ зашелъ къ нему и нашелъ его такимъ же простымъ, добродушнымъ и искреннимъ, какъ и во времена «заварныхъ пуддинговъ». Лестеръ, съ своей стороны, очень обрадовался Ванъ Бибберу и, послѣ шумнаго общества своихъ собратовъ по искусству, съ большимъ удовольствіемъ слушалъ его спокойный голосъ и юношескія разсужденія о жизни и свѣтѣ. Ванъ Бибберъ добился большихъ привилегій: онъ могъ бранить своего друга, напоминать ему о серьезномъ значеніи артиста и — все равно, пріятно ли это было тому или нѣтъ — затрогивать его лучшія стороны. Мало по малу Лестеръ привыкъ цѣнить и случайныя замѣчанія своего товарища обо всемъ, касающемся театра, такъ какъ считалъ ихъ отголоскомъ публики. Даже самъ ветеранъ Крипсъ сталъ смотрѣть на Ванъ Биббера съ нѣкоторымъ уваженіемъ послѣ того, какъ тотъ сказалъ ему, что пурпурные костюмы легко превратитъ въ черные, наведя на нихъ красный свѣтъ.
Ванъ Бибберъ былъ утонченно вѣжливъ со всѣми членами труппы, но, разговаривая съ ними, ограничивался одними только общими мѣстами. Онъ нисколько не заблуждался на ихъ счетъ и понялъ ихъ лучше, чѣмъ сами они понимали себя. Женщины встрѣтили его радушно и улыбались ему, но мужчины были гораздо недовѣрчивѣе и стѣснялись его до тѣхъ поръ, пока не убѣдились, что онъ самъ застѣнчивъ, какъ молоденькая дѣвушка. Тогда они сдѣлали его своимъ повѣреннымъ и, высказывая ему всѣ свои маленькія честолюбивыя стремленія, всю свою мелкую зависть другъ къ другу, наивно ожидали, что онъ передастъ ихъ слова Лестеру. Всѣ они были простые, веселые люди, и Ванъ Бибберъ находилъ ихъ общество гораздо интереснѣе своего клуба, гдѣ не было ни души, такъ какъ всѣ обычные посѣтители его разъѣхались. Сидя въ уборной Лестера, онъ съ удовольствіемъ прислушивался къ слабымъ, заглушеннымъ, звукамъ музыки, доносившимся изъ за полуотворенной двери, и слѣдилъ за толпою спѣшащихъ на сцену хористокъ. Ему нравился разлитый въ воздухѣ возбуждающій запахъ кислорода и живописный безпорядокъ уборной, гдѣ парики, шпаги и таинственныя принадлежности гримировки лежали вмѣстѣ съ окурками сигаръ, газетами и театральными пьесами. И ему часто хотѣлось быть талантливымъ художникомъ, чтобы изобразить всѣ эти безсознательно граціозныя группы, которыя то были залиты яркимъ свѣтомъ, то терялись въ тѣни, падавшей отъ боковыхъ кулисъ. Подкрашенныя, одѣтыя въ фантастическіе костюмы молодыя дѣвушки то стояли, прислонившись къ голымъ кирпичнымъ стѣнамъ театра, то собирались вмѣстѣ и, обнявъ другъ друга, перешептывались между собою, то сидѣли въ сторонкѣ и что нибудь шили или читали такъ спокойно, какъ будто были у себя дома, а не рядомъ со сценой, откуда доносились аплодисменты публики. Онъ любилъ наблюдать за ними, когда онѣ кокетничали съ высокимъ пожарнымъ, отряженнымъ сюда изъ сосѣдняго пожарнаго депо, или съ кѣмъ нибудь изъ хористовъ; любилъ смотрѣть, какъ онѣ дразнятъ флегматичныхъ рабочихъ, которые, пользуясь свободнымъ временемъ, ложились на свернутый холстъ, чтобы заснуть хоть на минуту. Онъ даже прощалъ примадоннѣ, когда она улыбалась ему со сцены въ то время, какъ онъ смотрѣлъ, на нее изъ за кулисъ, и съ своей стороны тоже улыбался ей, какъ будто ни онъ, ни она сама не знали, что ея улыбки были не для него, а для кого нибудь изъ болѣе интересныхъ лицъ, сидящихъ въ первомъ ряду. Мало по малу всѣ артисты привыкли къ нему и обращали на него такъ же мало вниманія, какъ и на самого режиссера, который бѣгалъ, шикая на всѣхъ, хоть на самомъ дѣлѣ никто не шумѣлъ, кромѣ него самого.
Шелъ второй актъ, когда Лестеръ, кончивъ свою роль, выбѣжалъ за кулисы и бросился въ уборную.
— Идите, идите сюда! — закричалъ онъ Ванъ Бибберу. — Теперь на сценѣ поютъ дѣти. Ступайте взглянуть на нихъ. Они чудо какъ хороши!
Ванъ Бибберъ положилъ свою недокуренную сигару и подошелъ къ боковымъ кулисамъ. Съ обѣихъ сторонъ толпились, около нихъ артисты и артистки. Нѣкоторые стояли на колѣняхъ, чтобы не заслонять сцены для тѣхъ, кто стоялъ сзади, а женщины приподнимались на цыпочки и, опираясь руками на плечи мужчинъ, подпрыгивали, чтобы лучше видѣть. Около рампы стояла примадонна, окруженная дѣтьми. Она что то пѣла, а они, подражая ея движеніямъ, хоромъ подтягивали ей своими высокими, чистыми голосами. Всѣ они держали себя немножко черезчуръ развязно и, повидимому, ни мало не сомнѣвались въ томъ, что понравятся Ванъ Бибберу. Но между ними было одно исключеніе. Этимъ исключеніемъ была самая маленькая изъ всѣхъ дѣвочекъ, совсѣмъ крошка, съ каштановыми волосами и черными глазками. Она была такъ мала, что каждый изъ зрителей смотрѣлъ прежде всего на нее, а разъ взглянувъ на нее, не хотѣлъ уже глядѣть ни на кого другого. Она не обращала никакого вниманія ни на что окружающее и смотрѣла на одну только хорошенькую примадонну, какъ будто была дома и стояла около рояля за урокомъ пѣнія. Все это, повидимому, казалось ей какой то новой игрой. Когда примадонна поднимала руки, она тоже поднимала свои, когда та дѣлала реверансъ, она тоже присѣдала, немножко спотыкаясь, и приподнималась какъ разъ во время, чтобы отбросить упавшіе на глаза локоны, взглянуть на улыбающуюся ей примадонну и отвѣтить ей веселой улыбкой, которая, какъ будто, говорила: — А, вѣдь, у насъ все идетъ отлично! Неправда ли? У нея были большіе, нѣжные глаза и двѣ прелестныя ямочки на щекахъ, а танцы и пѣніе привели ее въ такое возбужденное состояніе, что глаза ея блестѣли и смѣялись, а ямочки поминутно то углублялись, то пропадали, то снова появлялись. Она была такъ счастлива и смотрѣла такъ невинно, какъ будто было девять часовъ утра и она играла въ школу въ дѣтскомъ саду. Глаза всѣхъ зрителей были устремлены на нее. Женщины перешептывались, выражая свой восторгъ, а мужчины смѣялись и крутили усы, подталкивая другъ друга локтемъ и совѣтуя взглянуть на «эту крошку».
Артистки, смотрѣвшія на сцену изъ за кулисъ, не могли сдержать своего восторга и, осыпая дѣвочку похвалами, называя ее всевозможными, самыми нѣжными ласковыми именами, стали такъ шумѣть, что Крипсъ пересталъ улыбаться и, отвернувшись отъ сцены, взглянулъ на виновныхъ такъ грозно, какъ смотрѣлъ въ то время, когда пугалъ штрафами или звалъ на репетицію.
А когда актъ кончился и примадонна вмѣстѣ съ дѣтьми убѣжала за кулисы, вся зала загремѣла рукоплесканіями, которыя бросились Лестеру въ голову, какъ вино, и заставили дѣтей снова вернуться на сцену.
— Блестящій успѣхъ! — сказалъ Лестеръ, сдерживая свое волненіе: — Я зналъ, что эта дѣвочка очаруетъ ихъ!
Четыре раза заставила публика повторить эту сцену, а потомъ примадонна, Элиза Браутенъ, и дѣти, всѣ веселыя и счастливыя, снова появились за кулисами. Руки маленькой дѣвочки были полны цвѣтовъ. Дирекція театра предусмотрительно приготовила ихъ для примадонны, но и она, и капельмейстеръ были въ такомъ восхищеніи отъ маленькой дѣвочки, что отдали ихъ ей.
— Ну? — сказала миссъ Браутенъ, обращаясь къ Ванъ Бибберу и съ трудомъ переводя дыханіе. — Можетъ быть, вы будете такъ добры и скажете мнѣ, какая изъ артистокъ занимаетъ у насъ первое мѣсто? Примадонна я или нѣтъ? Отъ меня зависѣлъ успѣхъ пьесы или не отъ меня?
— Нѣтъ, не отъ васъ, — отвѣчалъ Ванъ Бибберъ.
Онъ отошелъ отъ миссъ Браутенъ и, розыскавъ прислуживающую въ уборныхъ горничную, попросилъ ее провести его къ маленькой дѣвочкѣ. Совсѣмъ сбившаяся съ ногъ горничная, бывшая, не смотря на это, въ такомъ восторженномъ состояніи, какъ будто сама была матерью всѣхъ игравшихъ на сценѣ дѣтей, отвѣчала ему, что всѣ они въ комнатѣ, гдѣ сложены бутафорскія вещи. Изъ нея сдѣлали уборную для дѣтей, чтобы имъ было свободнѣе.
Въ комнатѣ было шесть полуодѣтыхъ дѣвочекъ; но онѣ были слишкомъ малы, чтобы обращать вниманіе на небрежность своего костюма.
— Вотъ маленькая дѣвочка, сэръ! — возбужденно сказала горничная, гордая тѣмъ, что на ея долю выпало счастье свести вмѣстѣ двухъ такихъ замѣчательныхъ людей. — Ее зовутъ Магдалиной. Поговори съ этимъ джентльментомъ, Мади. Онъ скажетъ тебѣ, какой поразительный успѣхъ имѣла ты сегодня.
Мади сидѣла на подушкѣ трона, такого высокаго, что молодая женщина, снимавшая съ нея шелковые чулки и надѣвавшая вмѣсто нихъ шерстяные, могла дѣлать это, не нагибаясь. Женщина эта недовѣрчиво взглянула на Ванъ Биббера и недружелюбно покачала головою, а онъ поспѣшилъ отвернуться отъ нея и обратилъ все свое вниманіе на дѣвочку. Лицо молодой женщины принадлежало къ тому типу, который былъ слишкомъ знакомъ ему и не могъ интересовать его.
Онъ взялъ маленькую ручку Мади и, торжественно пожавъ ее, сказалъ:
— Очень радъ познакомиться съ тобою. Можно мнѣ сѣсть около тебя?
— Да, мадамъ… да, сэръ, — отвѣчала она.
Ванъ Бибберъ оперся на тронъ, подпрыгнулъ, сѣлъ рядомъ съ дѣвочкой и, вынувъ изъ петлицы цвѣтокъ, подалъ ей.
— Ну, что же нужно теперь сказать джентльмэну? — спросила горничная.
— Благодарю васъ, сэръ, — пробормотала Мади.
— Она не привыкла къ обществу джентльмэновъ, — замѣтила молодая женщина, надѣвавшая дѣвочкѣ чулки..
— Да, я вижу, — отвѣчалъ Ванъ Бибберъ и нерѣшительно остановился, положительно не зная, какъ бы ему поддержать разговоръ съ Мади. А между тѣмъ, ему хотѣлось поговорить съ этой дѣвочкой. Она интересовала его гораздо больше тѣхъ молодыхъ женщинъ, которыя болтали съ нимъ совершенно непринужденно и съ которыми онъ самъ не чувствовалъ ни малѣйшаго стѣсненія. На ящикѣ, стоявшемъ около трона, лежала кукла. Онъ взялъ и внимательно осмотрѣлъ ее.
— Это твоя кукла? — спросилъ онъ Мади.
— Нѣтъ, — отвѣчала она, показывая на одну изъ дѣвочекъ, которая была гораздо старше ея. — Эта кукла вонъ той маленькой дѣвоцки. Моя куколка… она умелла.
— Ахъ, какая жалость! — воскликнулъ Ванъ Бибберъ, немедленно же рѣшившись добыть утромъ новую. — Впрочемъ, бѣда не особенно велика. Вѣдь мертвыя куклы оживаютъ.
Мади пристально взглянула на него, а потомъ улыбнулась, и на щечкахъ ея появились ямочки. Она, повидимому, поняла его мысль и вполнѣ одобряла ее. Тогда Ванъ Бибберъ взялъ ея ручку въ свою и спросилъ, нравится ли ей быть великой артисткой и скоро ли начнетъ она волноваться изъ за того, что противный фотографъ до сихъ поръ еще не прислалъ пробныхъ карточекъ. Женщина, обувавшая Мади, удостоила улыбнуться, а сама Мади очень вѣжливо зѣвнула и закрыла глаза. Ванъ Бибберъ подвинулся къ ней поближе, чтобы она могла прислониться къ нему, и въ то время, какъ молодая женщина застегивала ея уморительно крошечные, башмаки, дѣвочка прижалась къ нему и задремала, положивъ свою кудрявую головку на его плечо. Многіе относились къ Ванъ Бибберу съ такимъ же довѣріемъ, хоть и въ нѣсколько иной формѣ, но, не смотря на это, онъ вздрогнулъ отъ радости, когда почувствовалъ прикосновеніе дѣтской головки и теплой ручки, лежавшей въ его рукѣ. И вмѣстѣ съ тѣмъ, его охватила глубокая жалость, которую онъ, впрочемъ, постарался заглушить, увѣряя себя, что, по всей вѣроятности, этой дѣвочкѣ живется хорошо и она вполнѣ счастлива.
— Посмотрите-ка на нее! — сказала горничная, замѣтивъ, что Мади закрыла глаза. — Всѣ другія дѣти такъ возбуждены, что не могутъ ни одной минуточки постоять спокойно, а она спитъ себѣ, какъ ни въ чемъ не бывало, да еще послѣ такого блестящаго успѣха!
— Она совсѣмъ не привыкла къ этому, — отвѣчала молодая женщина. — Она не понимаетъ, въ чемъ тутъ дѣло, и считаетъ это игрой.
Сказавъ это, она вопросительно взглянула на Ванъ Биббера, котораго сочла за переодѣтаго агента общества попеченія о дѣтяхъ. Онъ только кивнулъ ей въ отвѣтъ, такъ какъ чувствовалъ себя совершенно неспособнымъ поддерживать разговоръ. Онъ задумался о судьбѣ прижавшейся къ нему дѣвочки, заглянулъ далеко въ ея будущее и представилъ себѣ, какъ омрачится красота ея свѣтлаго личика, въ которомъ было что то изящное и благородное, послѣ того, какъ она узнаетъ зло и будетъ бороться противъ искушеній. А въ то время, какъ онъ думалъ объ этомъ, черезъ отворенную дверь доносился до него голосъ поющаго на сценѣ Лестера, а потомъ раздались громкіе, хоть и заглушенные аплодисменты публики.
— Отецъ и мать ея тоже артисты? — тихо спросилъ Ванъ Бибберъ. Онъ боялся главнымъ образомъ не того, что потревожитъ дѣвочку, а того, что она услышитъ его слова.
— Да, — коротко отвѣчала женщина и, нагнувъ голову, стала расправлять на колѣняхъ театральный костюмъ Мади.
Ванъ Бибберъ дотронулся до головы дѣвочки и, замѣтивъ, что она спитъ, осторожно положилъ руку на ея локоны.
— И вы… вы ея мать? — спросилъ онъ, наклоняясь къ ней.
Онъ былъ почти увѣренъ, что не она мать этого ребенка — по крайней мѣрѣ, онъ надѣялся на это.
— Нѣтъ, — отвѣчала она, покачавъ головой.
— Кто же ея мать?
Женщина посмотрѣла на спящую дѣвочку, а потомъ подозрительно взглянула него.
— Ида Клэръ была ея матерью, — сказала она.
Какъ будто что то обожгло Ванъ Биббера при этихъ словахъ. Онъ отнялъ руку, которой обнималъ дѣвочку, и такъ быстро откинулся назадъ, что головка ея соскользнула съ его плеча. Мади проснулась и вопросительно взглянула на него. Онъ отвѣчалъ ей тревожнымъ, полнымъ глубокой жалости взглядомъ и, нѣжно прижавъ ее къ себѣ, снова положилъ ея головку на свое плечо. Дѣвочка сонно улыбнулась и тотчасъ же заснула.
— У кого же живетъ она теперь? — спросилъ Ванъ Бибберъ.
Этотъ вопросъ успокоилъ молодую женщину. Незнакомый джентльмэнъ не станетъ распрашивать ее, такъ какъ, очевидно, хорошо знаетъ исторію Мади.
— Она живетъ у меня, — отвѣчала она уже не такъ сдержанно, какъ прежде. — Я была актрисой въ одно время съ Идой и мы часто играли вмѣстѣ. Потомъ я оставила сцену и завела пансіонъ для артистовъ. Тутъ какъ разъ состоялся ея разводъ, и она пришла ко мнѣ. Она жила съ нами около года и, умирая, поручила мнѣ свою дѣвочку. Мы готовимъ ее для сцены — я и сестра моя, Ада Дайеръ. Вы, навѣрное, слыхали объ ней? Судъ платитъ намъ за ея содержаніе, но очень мало. Я, впрочемъ, надѣюсь вознаградить себя за всѣ траты тѣми деньгами, которыя она будетъ получать за участіе въ представленіяхъ. Двѣ изъ этихъ дѣвочекъ тоже мои воспитанницы, но имъ далеко до Мади. Она танцуетъ и поетъ несравненно лучше ихъ и уже два года тому назадъ могла бы поступить на сцену. Я ждала до сихъ поръ только потому, что боялась вмѣшательства со стороны общества попеченія о дѣтяхъ. Оно могло отобрать ее у меня. Да, изъ этой дѣвочки выйдетъ великая артистка — она будетъ имѣть такой же успѣхъ, какъ и ея мать!
Ванъ Бибберъ былъ глубоко взволнованъ, но постарался скрыть свое волненіе.
— А ея отецъ? — нерѣшительно спросилъ онъ. — Развѣ…
— Ея отецъ? — воскликнула молодая женщина. — О, онъ думаетъ только о себѣ! Ужъ, конечно, мы не станемъ обращаться за помощью къ нему. Дѣвочка добьется успѣха и безъ него. И этого человѣка еще называютъ джентльмэномъ! Нечего сказать, хорошъ джентльмэнъ! — Туть она вдругъ остановилась и прибавила уже другимъ тономъ: — Можетъ быть, вы знакомы съ нимъ. Можетъ быть, онъ даже вашъ другъ?
— Да, я знаю его, — тихо сказалъ Ванъ Бибберъ.
Онъ продолжалъ сидѣть, обнявъ Мади, а молодая женщина подошла къ другимъ дѣтямъ и стала одѣвать ихъ для послѣдняго акта. Она сказала Ванъ Бибберу, что Мади не участвуетъ въ немъ — на сцену выйдутъ только двѣ дѣвочки побольше.
Нѣсколько времени сидѣлъ Ванъ Бибберъ, глубоко задумавшись. Потомъ онъ быстро поднялъ глаза, такъ же быстро опустилъ ихъ и наконецъ обратился къ молодой женщинѣ:
— Такъ какъ Мади не придется больше выходить на сцену, то не позволите ли вы мнѣ отвезти ее домой? — спросилъ онъ, стараясь говорить какъ можно равнодушнѣе и спокойнѣе. — Меня ждетъ здѣсь кэбъ. Я завезу ее къ вамъ, и ваша сестра или кто нибудь другой уложитъ ее въ постель. Посмотрите, какъ ей хочется спать!
— Да, Ада теперь дома, — нерѣшительно отвѣчала женщина. — Пожалуй, если хотите, можете отвезти ее домой.
И она дала ему свой адресъ. Онъ всталъ, взялъ на руки дѣвочку и вышелъ изъ комнаты. Примадонна была на сценѣ, а остальныя актрисы стояли за кулисами, дожидаясь той минуты, когда имъ нужно будетъ выходить. Но, какъ только показался Ванъ Бибберъ сть Мади, всѣ онѣ бросились къ ней и съ восторженными восклицаніями стали цѣловать ее.
— Оставьте ее, — сказалъ Ванъ Бибберъ, самъ не зная, почему такъ непріятно дѣйствовали на него эти поцѣлуи, — не трогайте ее.
— Это почему? — спросила одна изъ молодыхъ дѣвушекъ, съ удивленіемъ взглянувъ на него.
— Она спала. Вы разбудили ее, — тихо отвѣчалъ онъ.
Но онъ чувствовалъ, что не это возмутило его. Выйдя на театральный подъѣздъ, онъ сѣлъ г кэбъ, осторожно положилъ Мади въ уголокъ и, убѣдившись, что по близости нѣтъ никого, сказалъ извозчику: — Въ Беркли, пятое Авеню. — Кэбъ тронулся, и Ванъ Бибберъ, нѣжно и шоднявъ дѣвочку, положилъ ее на колѣни и задумался, смотря на ярко освѣщенные магазины Брадуэя. Удастся-ли то, что онъ задумалъ? Онъ былъ далеко не увѣренъ въ этомъ и успокаивалъ себя только тѣмъ, Что поддался одному изъ тѣхъ внезапныхъ, инстинктивныхъ побужденій, которыя почти никогда не обманывали его.
Черезъ нѣсколько времени кэбъ остановился. Швейцаръ сказалъ, что м-ръ Карюсерсъ дома, и Ванъ Бибберъ облегченно вздохнулъ. Отворившій ему дверь англичанинъ-лакей едва могъ скрыть свое изумленіе, увидавъ его, и молча смотрѣлъ, какъ онъ укладывалъ Мади на диванъ и прикрывалъ ее снятымъ съ вѣшалки пледомъ.
— Скажите м-ру Карюсерсу, что я желалъ бы поговорить съ нимъ, — сказалъ Ванъ Бибберъ, — но не упоминайте о томъ, что я привезъ сюда эту дѣвочку.
Мади все еще спала, и Ванъ Бибберъ, завернувъ газовый рожокъ, чтобы уменьшить свѣтъ, остановился, смотря на нее, въ то время, какъ лакей уходилъ доложить объ немъ.
— Пожалуйте, сэръ. Я провожу васъ, — сказалъ тотъ, вернувшись.
— Нѣтъ, вамъ лучше остаться здѣсь, — отвѣчалъ Ванъ Бибберъ. — Если она проснется, скажите мнѣ.
М-ръ Карюсерсъ стоялъ, опершись на каминъ, и въ ту минуту, какъ вошелъ его поздній гость, завязывалъ поясъ своего длиннаго, широкаго халата. Онъ, должно быть, уже собирался ложиться спать. Это былъ высокій, красивый мужчина. Темно-каштановые волосы его серебрились на вискахъ, усы уже совсѣмъ посѣдѣли, а на лицѣ замѣтны были слѣды слишкомъ бурно проведенной жизни или тяжелаго горя, а, можетъ быть, и того и другого вмѣстѣ. Даже теперь, не смотря на свободный домашній костюмъ, у него былъ видъ и самоувѣренное обращеніе джентльмэна или, по крайней мѣрѣ, свѣтскаго человѣка.
Въ роскошно убранной комнатѣ было много хорошихъ картинъ, прекраснаго фарфора и гравюръ. Окна были открыты, и при слабомъ свѣтѣ наполовину завернутыхъ газовыхъ рожковъ Ванъ Бибберъ могъ видѣть ряды уличныхъ фонарей, темныя крыши домовъ Брадуэя и Авеню, лампочки Мадисонскаго сада и даже огни лодокъ на рѣкѣ. Грохотъ тяжелыхъ омнибусовъ и стукъ колесъ быстро несущихся кэбовъ доносился снизу.
Если м-ра Карюсерса и удивилъ такой поздній визитъ Ванъ Биббера, онъ ничѣмъ не выдалъ своего удивленія и пошелъ къ нему навстрѣчу, какъ будто поджидалъ его.
— Надѣюсь, вы извините мой костюмъ? — сказалъ онъ. — Такъ какъ сегодня было очень жарко, я раздѣлся раньше обыкновеннаго. Не хотите ли выпить чего нибудь? — прибавилъ онъ, показывая на столъ, на которомъ стоялъ графинъ, нѣсколько бутылокъ съ содовой водой и ваза со льдомъ. И, вынимая пробку изъ бутылки, онъ посмотрѣлъ на своего гостя, какъ бы ожидая, что тотъ объяснитъ ему причину своего посѣщенія.
— Нѣтъ, благодарю васъ, — отвѣтилъ Ванъ Бибберъ. — Да, сегодня очень жарко, — прибавилъ онъ, вытирая лобъ платкомъ.
М-ръ Карюсерсъ положилъ въ стаканъ кусокъ льду, налилъ въ него водки и содовой воды, подошелъ къ камину и, облокотившись на него, сталъ размѣшивать ледъ, пристально смотря на посѣтителя.
— Я былъ сегодня на первомъ представленіи «Султанши», — тихо и нерѣшительно началъ Ванъ Бибберъ.
— А, это новая пьеса Лестера, — вѣжливо замѣтилъ м-ръ Карюсерсъ. — Ну, что же, имѣла она успѣхъ?
— Не знаю… да, кажется такъ. — отвѣчалъ Ванъ Бибберъ. — Я смотрѣлъ на нее не изъ зрительной залы. Въ ней участвовало нѣсколько дѣтей — совсѣмъ маленькихъ. Они пѣли, танцовали и имѣли большой успѣхъ. Одна изъ этихъ дѣвочекъ никогда еще не выходила на сцену. Это былъ ея первый дебютъ.
Онъ налилъ въ стаканъ содовой воды, выпилъ ее однимъ глоткомъ и сталъ вертѣть пустой стаканъ.
— Жалко смотрѣть на ребенка, котораго готовятъ къ такой жизни, — продолжалъ онъ, вопросительно взглянувъ на Карюсерса, который отвѣчалъ ему равнодушнымъ взглядомъ, видимо, нисколько не интересуясь этимъ предметомъ разговора. — Да, больно смотрѣть на это, — повторилъ Ванъ Бибберъ. — Другое дѣло, когда на сцену поступаетъ женщина или хорошо воспитанная молодая дѣвушка. Онѣ идутъ на это съ открытыми глазами и понимаютъ, что дѣлаютъ. Съ ребенкомъ не то. У маленькой дѣвочки нѣтъ выбора, согласія ея не спрашиваютъ, да она и не понимаетъ, въ чемъ тутъ дѣло. И мало по малу она привыкаетъ къ этой жизни и начинаетъ любить ее прежде, чѣмъ подростетъ настолько, чтобы понять, въ чемъ заключается опасность. А тогда ужъ слишкомъ поздно. Мнѣ кажется, что и объ ней — объ этой маленькой дѣвочкѣ, имѣвшей такой блестящій успѣхъ — слѣдовало бы разсказать кому-нибудь, имѣющему право вмѣшаться и спасти ее, пока еще есть время. Я бы самъ охотно предупредилъ такого человѣка. Мнѣ было бы тяжело знать, что у меня былъ случай помочь ей и я не воспользовался этимъ случаемъ. Вы знаете, какую жизнь ведутъ эти женщины, какимъ искушеніямъ… — Ванъ Бибберъ остановился, какъ бы спохватившись, и поспѣшно добавилъ: — Каждый изъ насъ, мужчинъ, знаетъ, какова эта жизнь.
М-ръ Карюсерсъ слушалъ его, нахмуривъ брови и стиснувъ зубы. А когда тотъ кончилъ, пристально взглянулъ на него.
— Что все это значитъ? — спросилъ онъ. — Неужели вы пріѣхали ко мнѣ только для того, чтобы разсказать все это? Какое дѣло до этого вамъ или мнѣ. Зачѣмъ вы желали видѣться со мной?
— Изъ за ребенка.
— Какого ребенка?
— Вашего ребенка, — отвѣчалъ Ванъ Бибберъ.
Онъ ждалъ какой нибудь страшной вспышки и приготовился къ ней. М-ръ Карюсерсъ, конечно, разсердится и выйдетъ изъ себя. Онъ далъ ему для этого вполнѣ достаточный поводъ. Самъ же онъ обязанъ сдержаться и быть какъ можно терпѣливѣе и хладнокровнѣе, если желаетъ добиться чего-нибудь. Но ожиданія его не оправдались. Лицо м-ра Карюсерса не исказилось отъ гнѣва — оно было совершенно безстрастно. Не спуская глазъ съ своего стакана, онъ осторожно поставилъ его на каминъ и потомъ взглянулъ на Ванъ Биббера.
— Вы очень смѣлый молодой человѣкъ, — сказалъ онъ холодно, но очень вѣжливо. — Вы рѣшились заговорить о томъ, о чемъ не позволяютъ себѣ говорить со мною самые близкіе друзья — даже родные. Должно быть, они боятся, что это будетъ непріятно мнѣ. Они — какъ это ни странно — принимаютъ во вниманіе мои чувства и не рѣшаются затрогивать то, что нисколько не касается ихъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ они полагаюгь, слишкомъ тяжело для меня. Вы смотрите на это иначе и смѣло высказываете свои взгляды. Васъ нисколько не смущаетъ то, что вы растравляете старыя раны. И вы явились сюда, нежданный и непрошенный, чтобы сказать мнѣ, какъ вы смотрите на мое поведеніе — чтобы дать мнѣ понять, что оно не согласно съ вашими взглядами, чтобы научить меня, какъ вести себя. А, между тѣмъ, я настолько старше васъ, что по годамъ могъ бы быть вашимъ отцомъ. Вы, вѣроятно, думаете, что мнѣ остается только поблагодарить васъ? Я, съ своей стороны, смотрю на это иначе. Давно уже пришелъ я къ убѣжденію, что весь вредъ, все зло происходятъ главнымъ образомъ не отъ дурныхъ, испорченныхъ людей. Мы знаемъ, какъ держать себя съ ними, и съумѣемъ принять предосторожности и дать имъ отпоръ. Нѣтъ, глупцы съ своими добрыми намѣреніями несравненно вреднѣе. Ихъ не узнаешь, пока они не выскажутся, и такимъ образомъ зло бываетъ сдѣлано прежде, чѣмъ успѣешь предупредить его. Долженъ прибавить, что вы самымъ блистательнымъ образомъ доказали сегодня вѣрность моей теоріи и надѣлали въ одинъ вечеръ столько ненужнаго зла, что можете быть вполнѣ довольны. А теперь, — сурово сказалъ онъ, отходя отъ камина, — надѣюсь, вы извините меня, если я пожелаю вамъ спокойной ночи и попрошу васъ избавить меня отъ вашихъ посѣщеній до тѣхъ поръ, пока вы не станете старше, умнѣе и осмотрительнѣе.
При первыхъ словахъ м-ра Карюсерса, Ванъ Бибберъ вспыхнулъ, а потомъ сталъ блѣденъ и видимо сдерживался. Когда тотъ кончилъ, онъ не тронулся съ мѣста и, пересиливая свое волненіе, обратился къ нему.
— Не трудно назвать человѣка дуракомъ, — тихо сказалъ онъ. — Гораздо труднѣе выслушать это и не выбросить оскорбившаго человѣка за окно. Но я не вижу въ этомъ никакой пользы и, кромѣ того, мнѣ еще нужно сказать вамъ нѣсколько словъ. Я вполнѣ ясно понимаю положеніе, въ которое поставилъ себя, и не позволю себѣ забыться изъ за того, что вы сказали или еще скажете, пока не кончу. На это найдется время потомъ. Я знаю, что, придя сюда, поступилъ не такъ, какъ принято, — пожалуй, слишкомъ смѣло или глупо, если вамъ угодно, но дѣло слишкомъ серьезно, чтобы обращать на это вниманіе. Я поступилъ такъ, какъ желалъ бы, чтобъ поступили со мной, если бы у меня былъ ребенокъ, гибнущій ребенокъ, и я бы не зналъ этого. Я былъ бы благодаренъ даже совершенно незнакомому человѣку, который захотѣлъ бы предупредить меня. Хорошо еще, — прибавилъ онъ, подвигая къ себѣ шляпу, — что на свѣтѣ много добрыхъ людей и безъ отцовъ. Иногда находится какая нибудь тетка, иногда дядя, а иногда, даже и въ наше время, какой нибудь благодѣтельный самаритянинъ.
Ванъ Бибберъ взялъ со стола свой цилиндръ и надѣлъ его на голову.
— Спокойной ночи! — сказалъ онъ и пошелъ къ дверямъ. Онъ уже дотронулся до ручки двери, когда м-ръ Карюсерсъ поднялъ голову и остановилъ его.
— Не можете ли вы подождать одну минуту, м-ръ Ванъ Бибберъ? — спросилъ онъ.
Ванъ Бибберъ тотчасъ же выпустилъ ручку двери. Казалось, онъ надѣлъ шляпу только для того, чтобы ускорить развязку.
— Прежде, чѣмъ вы уйдете, — мрачно сказалъ м-ръ Карюсерсъ, — я долженъ… я хочу, чтобы вы поняли мое положеніе.
— О, все прекрасно, — беззаботно отвѣчалъ Ванъ Бибберъ, отворяя дверь.
— Нѣтъ, не все прекрасно. Побудьте здѣсь еще минуту. Я не хочу, чтобы вы ушли отсюда съ мыслью, что хотѣли оказать мнѣ услугу, а я не съумѣлъ оцѣнить ее. Я не желаю, чтобы вы считали себя оскорбленнымъ и непонятымъ. Такъ какъ вы уже сдѣлали мнѣ честь вмѣшаться въ мои личныя дѣла, вы, по крайней мѣрѣ, должны познакомитися съ ними поосновательнѣе. Мнѣ будетъ не особенно пріятно, если вы начнете толковать о моемъ поведеніи въ клубахъ или за чайнымъ столомъ съ молодыми женщинами, пока…
Ванъ Бибберъ съ трудомъ перевелъ дыханіе и сжалъ руки.
— Будь я на вашемъ мѣстѣ, я не сказалъ бы этого, — тихо проговорилъ онъ.
— Извините меня, — быстро сказалъ м-ръ Карюсерсъ. — Мнѣ не слѣдовало говорить этого. Я виноватъ и прошу васъ извинить меня. Вы заставили меня вынести слишкомъ многое, заведя такой разговоръ. Вамъ слѣдовало подумать о томъ, что онъ слишкомъ тяжелъ для меня. Но я вѣрю, что у васъ было хорошее намѣреніе. Я знаю, что вы джентльмэнъ, и готовъ признать, что вы дѣйствовали только необдуманно, подъ первымъ впечатлѣніемъ, и завтра же убѣдитесь сами въ своей ошибкѣ. Я никогда не говорилъ объ этомъ даже съ самыми близкими изъ своихъ друзей, а они слишкомъ деликатны, чтобы начать такой разговоръ. Вы считаете меня теперь какимъ то звѣремъ, и я не желаю быть до такой степени непонятнымъ. Въ каждомъ вопросѣ есть двѣ стороны, и вы увидите, что найдется нѣкоторое оправданіе даже и для меня.
Онъ снова подошелъ къ камину и, облокотившись на него, взглянулъ на Ванъ Биббера.
— Всѣ мои родные, всѣ мои друзья были противъ моей женитьбы, — продолжалъ онъ. — Вы, конечно, знаете это?.. Господи, да кто же не знаетъ со всѣми подробностями нашей жизни! — горько добавилъ онъ. — Объ этомъ безъ конца писали газеты, пользуясь тѣмъ богатымъ матеріаломъ, который мы, не скупясь, доставляли имъ, а публика, конечно, была въ восторгѣ и жадно читала ихъ… Я вырвалъ ее изъ той жизни, которую она вела, и женился на ней потому, что считалъ ее хорошей женщиной, нисколько не хуже тѣхъ, которымъ никогда не приходилось бороться за существованіе и жить своимъ трудомъ. Я надѣялся, что люди нашего общества, мои и ваши друзья, примутъ ее и будутъ уважать, какъ мою жену. И чтобы дать этимъ любезнымъ, изящнымъ людямъ достаточно времени освоиться съ мыслью, что имъ придется относиться вѣжливо къ женщинѣ, бывшей до замужества актрисой комической оперы, я уѣхалъ съ нею за границу. Это началось въ Парижѣ. Что мнѣ пришлось вынести тогда, не знаетъ никто. А когда мы вернулись, — я не вернулся бы никогда, если бы она не принудила меня къ этому, — мнѣ приходилось быть благодарнымъ не ей, а моимъ друзьямъ. Это было у нея въ крови. Это было въ той жизни, которую она вела и къ которой мужчины, подобные мнѣ и вамъ, пріучили ее. А потомъ наступила развязка.
По лицу м-ра Карюсерса пробѣжала судорога, и онъ съ трудомъ сдерживалъ свое волненіе. Но Ванъ Бибберъ не видалъ этого: онъ стоялъ у окна и пристально смотрѣлъ на темныя крыши.
— Рѣдкой женщинѣ выпадалъ такой удобный случай начать новую жизнь, какъ ей послѣ ея замужества. Мнѣ, конечно, и въ голову не приходило сдѣлать изъ нея хозяйку или экономку. Она могла пользоваться всѣми удовольствіями, у нея было вдоволь денегъ, былъ домъ, въ которомъ она могла прекрасно устроиться и отдохнуть послѣ путешествій. И я былъ… и мужъ, который любилъ ее, какъ… однимъ словомъ, у нея было все, что только могутъ доставить горячая любовь, постоянная заботливость и деньги. Вы знаете, чѣмъ это кончилось.
Онъ взглянулъ на Ванъ Биббера, но тотъ стоялъ по прежнему, смотря въ окно.
— А послѣ развода, — она могла теперь жить, гдѣ угодно, съ кѣмъ и какъ угодно, не покрывая позоромъ имя горячо любившаго ее мужа, — я поклялся, что не увижу никогда ни ее, ни ея ребенка. И я не видалъ ее ни разу, даже когда она умерла. Я любилъ эту женщину, а она опозорила меня и разбила мое сердце… Я начиналъ уже привязываться къ ея ребенку и не хотѣлъ, чтобы и онъ обманулъ меня такъ же, какъ и его мать. Не только такой юноша, какъ вы, — рѣдкій мужчина пойметъ, сколько пришлось мнѣ вынести и перестрадать. Это можетъ понять только тотъ, кто прошелъ черезъ такія же муки и принужденъ былъ послѣ этого жить. Неужели же вы думаете, что я соглашусь еще разъ пережить все это? Нѣтъ, я не хочу заботиться объ этой дѣвочкѣ, не хочу любить ее, не хочу слѣдить, какъ будутъ развиваться въ ней животная натура и тщеславіе ея матери, и ждать, когда она докажетъ мнѣ, какъ сильна наслѣдственность и какой я дуракъ — жалкій, любящій дуракъ! Я не въ состояніи буду довѣрить ей. Съ тѣхъ поръ я не могъ положиться ни на одну женщину, ни на одного ребенка, тѣмъ болѣе не довѣрюсь я ея ребенку. Эта дѣвочка умерла для меня, умерла также, какъ если бы была похоронена вмѣстѣ съ своею матерью. Мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до нея, ни до той жизни, которую она ведетъ. Я знаю, чѣмъ это кончится. Она только начала немного раньше, чѣмъ я думалъ, вотъ и все.
Онъ остановился и, отвернувшись отъ Ванъ Биббера, облокотился на каминъ и закрылъ лицо руками. — Я способенъ привязываться слишкомъ сильно, — сказалъ онъ, — и потому долженъ держаться въ сторонѣ. Я принимаю все черезчуръ близко къ сердцу. Есть люди, которые переживаютъ всевозможныя испытанія и забываютъ, и могутъ смѣяться. Я не могу. — Онъ подошелъ къ креслу и бросился на него. — Да, я любилъ мать этого ребенка до ея смерти. — воскликнулъ онъ. — Я любилъ ее послѣ того, какъ она умерла, и — Боже, помоги мнѣ! — я люблю ее и до сихъ поръ!
Онъ опустилъ голову и снова закрылъ лицо руками. Ванъ Бибберъ все еще стоялъ, смотря на огни, прорѣзывающіе ночную темноту. Его, повидимому, нисколько не тронулъ горячій взрывъ чувства, прорвавшійся, не смотря на сдержанность этого уже немолодого человѣка. На минуту наступило глубокое молчаніе. На этотъ разъ его прервалъ Ванъ Бибберъ.
— Внезапное побужденіе заставило меня придти къ вамъ, какъ вы совершенно вѣрно замѣтили. — началъ онъ. — Но я очень радъ, что видѣлся съ вами. По крайней мѣрѣ, я получилъ отъ васъ вполнѣ опредѣленный отвѣтъ и знаю теперь, какъ вы относитесь къ этой дѣвочкѣ. Въ то время, какъ вы говорили, — тихо продолжалъ онъ, — я думалъ… нѣтъ, еще раньше, когда я смотрѣлъ, какъ она танцовала около рампы, и не зналъ, кто она, я рѣшилъ отказаться отъ одной или двухъ изъ своихъ лошадей и позаботиться объ этой дѣвочкѣ. Забота о ребенкѣ важнѣе заботы о лошади. Кромѣ того, — прибавилъ онъ, краснѣя и смущенно улыбаясь, — говорятъ, что тому, кто спасетъ человѣческую душу, прощается много грѣховъ. Можетъ быть, и мнѣ хочется избавиться отъ нѣкоторыхъ изъ своихъ. Я уже все обдумалъ и рѣшилъ увезти ее подальше отсюда и помѣстить въ семью моихъ фермеровъ — очень хорошую семью, гдѣ всѣ будутъ добры къ ней. Они не будутъ знать ничего объ ея прежней жизни, а сама она еще такъ мала, что скоро забудетъ все, выростетъ вмѣстѣ съ ихъ дѣтьми и сдѣлается такою же, какъ они. А когда она станетъ постарше, я отдамъ ее въ школу… впрочемъ, теперь еще слишкомъ рано загадывать объ этомъ. Да, я сдѣлаю это, — продолжалъ онъ, какъ бы говоря самъ съ собою. — Отъ этой бывшей актрисы, хозяйки пансіона, легко будетъ откупиться деньгами, а Лестеръ не станетъ удерживать дѣвочку, если я попрошу его. Да, такъ оно и будетъ. Можетъ быть, вы правы, что тутъ есть нѣкоторый рискъ, но я все-таки рискну.
Онъ вышелъ изъ комнаты и тотчасъ же вернулся, держа на рукахъ спящую Мади.
— Вотъ она! — сказалъ онъ, нѣжно смотря на нее. Онъ не глядѣлъ на отца, не замѣчалъ его и смотрѣлъ только на дѣвочку, лежащую у него на рукахъ. — Вотъ она, — повторилъ онъ. — Вотъ вашъ ребенокъ. — Онъ проговорилъ это такъ спокойно, такимъ довольнымъ тономъ, какъ будто Мади уже принадлежала ему. Онъ какъ бы совершенно устранялъ отца и предоставлялъ ему быть простымъ, безучастнымъ зрителемъ.
— Ее нужно будетъ немножко откормить, — весело продолжалъ Ванъ Бибберъ. — Какъ видно, ее не особенно хорошо содержали. Посмотрите, какъ она худа и истомлена! — Онъ осторожно приподнялъ голую ручку дѣвочки и обхватилъ ее большимъ и указательнымъ пальцемъ. — Да, она очень худа, — сказалъ онъ. — Если бы лицо ея не было нарумянено, вы увидали бы, какъ ввалились у нея глаза. Вотъ сюда, въ это розовое пятнышко на ея щекѣ, поцѣловала ее сегодня Мэри Ванъ, а это слѣды отъ поцѣлуевъ Альмы Смантлей и этой хористки, Ли. Вы, можетъ быть, слыхали объ нихъ? Никогда уже больше не будутъ онѣ цѣловать ее. Изъ нея выйдетъ милая, отличная, прелестная дѣвушка — вѣдь такъ? — прибавилъ онъ, смотря на Мади, и приподнялъ ее повыше на свое плечо, такъ что ея личико дотронулось до его пщки. — Нѣтъ, въ ней нѣтъ ни малѣйшаго сходства съ ея матерью. У нея такіе же каштановые волосы, какъ у отца, такой же прямой носъ и тонко очерченные губы и подбородокъ. Да, она очень похожа на отца. Какъ жаль, что она выростетъ, совсѣмъ не зная его, что у нея не останется даже воспоминаній объ немъ, когда онъ умретъ. Она никогда не увидитъ его, никогда не будетъ говорить съ нимъ. Они, можетъ быть, случайно встрѣтятся когда нибудь на улицѣ и, не узнавъ другъ друга, разойдутся, какъ чужіе. Всю свою нѣжность, всю свою любовь отдастъ она тѣмъ простымъ, добрымъ людямъ, которые заботились объ ней въ то время, какъ она была маленькой дѣвочкой.
Мади пошевелилась, вздрогнула и проснулась. М-ръ Карюсерсъ и Ванъ Бибберъ слѣдили за ней молча, затаивъ дыханіе. Она приподняла голову, обвела глазами незнакомую комнату, остановила ихъ на минуту на лицѣ отца и тотчасъ же отвернулась. Потомъ, взглянувъ на Ванъ Биббера, она узнала его и, облегченно вздохнувъ и крѣпко обнявъ его шею рукою, довѣрчиво положила головку къ нему на плечо.
Крикъ ревности и боли вырвался изъ груди отца, и онъ вскочилъ съ мѣста.
— Отдайте ее мнѣ! — задыхаясь, проговорилъ онъ, выхватывая Мади изъ рукъ Ванъ Биббера. — Она моя!
Ванъ Бибберъ торопливо вышелъ изъ комнаты, осторожно притворивъ за собою дверь, и побѣжалъ по лѣстницѣ, перепрыгивая черезъ три ступеньки.
А черезъ часъ, когда англичанинъ-лакей вошелъ въ комнату, онъ увидалъ, что м-ръ Карюсерсъ еще не ложился. Онъ сидѣлъ въ темнотѣ около окна и смотрѣлъ на спящій городъ, держа на рукахъ ребенка.
— Постелите мнѣ здѣсь, на диванѣ, Джемсъ, — сказалъ онъ. — Моя дочь, миссъ Карюсерсъ, будетъ спать сегодня въ моей комнатѣ.