Ее величество королева (Мизази)/ДО

Ее величество королева
авторъ Никола Мизази, пер. Л. Р-н

Оригинал: итальянскій, опубл.: 1909. — Источникъ: az.lib.ru • Исторический роман о жизни королевы Марии Каролины Неаполитанской (Австрийской) (1752—1814).
Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», тт. 116—117, 1909.

Никола Мизази

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЕВА

РОМАНЪ НИКОЛА МИЗАЗИ ПЕРЕВОДЪ СЪ ИТАЛЬЯНСКАГО Л. Р-НА С.-ПЕТЕРБУРГЪ

1909

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Въ столицѣ и въ горахъ.

I.
Политическій моментъ. — Наполеонъ I и дочь Маріи-Терезіи.

Обстоятельства были таковы:

Переговоры въ Пресбургѣ заключились извѣстнымъ трактатомъ. Наполеонъ стянулъ къ Болоньѣ свое войско, намѣреваясь изгнать Бурбоновъ изъ Неаполитанскаго королевства. Была обнародована слѣдующая прокламація, обращенная къ неаполитанцамъ:

"Дворъ вашего короля, подписавъ со мною договоръ о нейтралитетѣ, нарушилъ его: онъ вновь открылъ свои владѣнія русскимъ и англичанамъ. Императоръ Наполеонъ, справедливость котораго "равняется его могуществу, желаетъ примѣрно отплатить такой поступокъ. Этого требуютъ достоинство "его короны, интересы его народовъ и необходимость "возстановить въ Европѣ общественное къ себѣ довѣріе. Войско, которымъ я командую, идетъ съ цѣлью покорить вѣроломныхъ. «Вамъ, однако, нечего опасаться: французскіе солдаты будутъ всегда вашими братьями».

Прокламація, помѣченная 26-мъ декабря 1806 года, появилась въ Неаполѣ 2-ю января 1806 года одновременно съ вѣстью, что французское войско, приближающееся къ неаполитанскимъ границамъ, состоитъ подъ начальствомъ Сенъ-Сира, имѣетъ пять корпусовъ, Къ коимъ присоединенъ еще корпусъ Массены; что вся численность арміи доходитъ до сорока пяти тысячъ; что при ней находится братъ императора генералъ принцъ Іосифъ Бонапартъ.

Эти вѣсти для неаполитанскаго двора были громовымъ ударомъ, началомъ той грозы, которая захватила и русскихъ и австрійцевъ, которая закончилась Аустерлицкимъ сраженіемъ и взятіемъ Вѣны. Неаполь трепеталъ: для него были живо памятны ужасы многолѣтней войны конца XVIII вѣка; раны, нанесенныя сначала кровавой междоусобицей, а затѣмъ яростными репрессаліями Бурбоновъ, еще далеко не зажили.

Когда грянула эта новая гроза, порядокъ, особенно въ отдѣленныхъ провинціяхъ, не былъ еще вполнѣ возстановленъ возстановленной, но не успѣвшей утвердиться королевскою властью. Правда, шайки санфедистовъ^[1] и преданные Бурбонамъ партизаны отвоевали у новорожденной республики^[2] тронъ законнаго короля. Но санфедисты и партизаны не могли бы совершить этого, если бы они не разоряли все и всѣхъ на своемъ пути. Населеніе всѣхъ крупныхъ городовъ Неаполитанскаго королевства распадалось на двое: одна сторона — торжествующая и самовластная — легитимисты; другая — республиканцы, доведенные до безсильнаго раздраженія, грызшіе наложенныя на нихъ цѣпи. Эта партія продолжала, однако, ожидать мести, трепетно ожидала, что новыя событія возстановятъ ея могущество.

И въ такое-то время, когда предшествовавшая буря не успѣла улечься, загрохотала новая гроза.

Въ виду ея приближенія русскія и австрійскія войска (ради которыхъ Бурбоны нарушили нейтралитетъ, обѣщанный императору Наполеону)^[3], занимавшія дотолѣ Теано, Венафро, Миньяно, получили отъ своихъ правительствъ приказаніе удалиться. Русскій генералъ Ласси сообщилъ неаполитанскому главнокомандующему, что защита всей пограничной линіи королевства при внезапно сложившихся обстоятельствахъ немыслима прежними средствами, причемъ далъ понять, что русскій государь подготовляетъ средства для охраненія достоинства короля обѣихъ Сицилій (Неаполитанскаго королевства).

Король Фердинандъ IV хотя и понималъ, что его гибель неизбѣжна, все-таки отправилъ кардинала Руффо къ Массенѣ, поручивъ первому хлопотать о перемиріи и узнать, нельзя ли чѣмъ смягчить Наполеона. Но когда онъ узналъ, что Руффо былъ въ качествѣ плѣнника задержанъ въ Женевѣ; когда на собранномъ имъ въ Неаполѣ совѣтѣ убѣдился, что, по единогласному мнѣнію генераловъ и министровъ, безполезна всякая попытка задержать вторженіе французовъ, онъ поспѣшно отплылъ въ Сицилію, назначивъ королевскимъ намѣстникомъ въ Неаполѣ своего старшаго сына, принца Франциска.

Намѣстникъ не сумѣлъ, или не смогъ изыскать новыхъ средствъ; онъ прибѣгъ тоже къ переговорамъ; но это оказалось безполезно, какъ при отцѣ его. Тогда Францискъ, захвативъ съ собою своего брата принца Леопольда, тоже покинулъ Неаполь и чрезъ Калабрію пробрался въ Сицилію. Такимъ образомъ раскаты грозы, еще отдаленные, обращали уже въ бѣгство именно тѣхъ, кому бы слѣдовало противостоять ей. Королевство, которое нѣсколько лѣтъ ранѣе, послѣ революціи и республиканскаго правленія только что успѣло вновь организоваться, грозило опять распаденіемъ, благодаря неумѣлости обоихъ правителей.

Однако въ тотъ самый моментъ, когда правители впадали въ отчаяніе, когда генералы ломали свои шпаги, оставалась одна женщина, горделивая, стойкая, предпріимчивая, твердо рѣшившаяся или одолѣть врага, или погибнуть вмѣстѣ съ королевскою властію, если только престолу суждено было погибнуть.

То была ея величество королевѣ Марія-Каролина, дочь австрійской императрицы Маріи-Терезіи.

Она одна не покинула королевскаго дворца въ столицѣ. И этого было достаточно, чтобы народъ продолжалъ мечтать о возможности устранить опасность. Она не жила во дворцѣ сложа руки: всѣмъ было хорошо извѣстно, какъ зорко слѣдила она за ходомъ событій, какъ рѣшительна, неутомима была эта королева, какъ энергично подготовлялась она къ борьбѣ.

Даже самые робкіе, тѣ, которые недавно совѣтовали королю обратиться въ бѣгство, начали ободряться, толковать о средствахъ обороны, о необходимости спасти хотя честь націи. Французы уже надвигались, а въ неаполитанскомъ дворцѣ все было спокойно и оживленно. По его мраморнымъ лѣстницамъ и заламъ постоянно проходили и знатные и простые люди, хотя среди послѣднихъ встрѣчались непривлекательныя личности, извѣстные вожаки шаекъ лаццарони. А лаццарони въ Неаполѣ тогда были то же, что санкюлоты въ революціонномъ Парижѣ.

На обширномъ дворцовомъ дворѣ постоянно слышался конскій топотъ. Всадники то появлялись, то уѣзжали; и тѣ и другіе впопыхахъ.

Народъ, конечно, тоже интересовался полученными вѣстями. Небольшія группы людей нерѣдко скоплялись на улицахъ, но и расходились живо. Всякій зналъ, что заурядному обывателю опасно разсуждать о государственныхъ дѣлахъ. Всякому были памятны дни террора, водворившагося въ столицѣ по возвращеніи въ нее Бурбонскаго двора, и звѣрствъ, которыми сопровождалось вступленіе въ Неаполь буйныхъ шаекъ, предводимыхъ кардиналомъ Руффо^[4]. Тѣ либералы, которые и теперь съ нетерпѣніемъ ожидали появленія французскаго войска, намѣреваясь вновь поднять республиканское знамя, не рѣшались громко высказывать своихъ надеждъ, зная, что королева продолжаетъ резидировать во дворцѣ. Наиболѣе робкіе, такіе, которые во время прошлаго переворота не рѣшались примкнуть ни къ республиканской, ни къ монархической сторонѣ и которые все-таки изрядно пострадали во время кровавыхъ междуусобій, очутясь между двумя огнями, были нынче склонны полагать, что слухи о надвигающейся опасности преувеличены, что несокрушимая энергія австріячки сумѣетъ помѣряться силами съ подымающимся ураганомъ.

Въ ней, т. е. въ королевѣ Каролинѣ, сосредоточивалось все могущество, вся власть. Только въ ней проявилась воля. Наполеонъ говорилъ, что королева Каролина единственный мужчина въ Неаполѣ. Однимъ своимъ примѣромъ она ободряла самыхъ робкихъ, а своими рѣчами и своей физически соблазнительной внѣшностью умѣла внушать увѣренность въ ея умѣлости отвратить грозу; она поддерживала бодрость въ населеніи. Зимній сезонъ былъ въ разгарѣ; по приказанію королевы, ни одинъ театръ, ни одно увеселительное заведеніе не было закрыто; ни одинъ балъ не былъ отмѣненъ.

Носились слухи, что на предстоящемъ въ театрѣ Санъ-Карло (въ тѣ времена обширнѣйшемъ въ Европѣ) маскарадѣ будетъ присутствовать сама королева и появятся всѣ блестящія придворныя дамы, знаменитыя не только своей красотой, но и приписываемыми, по крайней мѣрѣ, имъ любовными приключеніями. Конечно, всѣмъ, кто за себя и за свои богатства боялся вторженія французовъ въ Неаполитанское королевство, было не до развлеченій. Но все-таки ни одна изъ богатыхъ буржуазныхъ семей не осмѣлилась бы оставаться дома, ибо отсутствовать на этомъ маскарадѣ значило бы навлечь на себя подозрѣніе либо въ трусости, либо во враждебности ко двору. Безъ малаго пятидесятитысячное французское войско, пододвинувшееся уже къ самой границѣ, плохо гарантировало ихъ безопасность. Боязнь этой женщины, единственной во всей Европѣ открыто рѣшившейся бороться со всемогущимъ Наполеономъ, у неаполитанцевъ доходила до террора.

II.
Веселье наканунѣ бѣды. — Королева въ маскарадѣ.

Если бы кто, незнакомый съ политическими обстоятельствами данной минуты, очутился на площади Санъ-Карло въ началѣ роковой январской ночи, онъ не могъ бы даже подозрѣвать, что на столицу надвигается врагъ, грозящій кровавыми бѣдствіями и разореньемъ. Около театра шумно, весело волновалась толпа, повидимому, совершенно беззаботная. Подъ аркой подъѣзда то и дѣло подъѣзжали богатые экипажи, окруженные гайдуками, факелоносцами; изъ каретъ выходили дамы, пышно обвитыя драгоцѣнными шалями и кружевами, въ складкахъ которыхъ сверкали брильянты и рубины. Группы шумливыхъ масокъ сливались въ сплошную безконечную веселую толпу, которая поднималась по лѣстницамъ. Казалось, весь городъ спѣшно, почти задыхаясь, сбѣгался на праздникъ. Знали, что австріячка приказала всѣмъ веселиться въ эту ночь: и огромное большинство, хотя не безъ воркотни, подчинилось ей волѣ, но, попавъ въ разгульный потокъ, скоро чувствовало себя, какъ рыба въ водѣ.

Громадная зала сіяла огнями; толпа маскированныхъ вела еще себя сдержанно. Ложи были полны аристократіей и богатой буржуазіей; всѣ дамы были въ обыкновенныхъ бальныхъ туалетахъ, лица нѣкоторыхъ были прикрыты полумасками. Только королевская ложа оставалась еще пустою, однако привлекала къ себѣ всеобщее вниманіе публики. Кой-гдѣ въ залѣ танцевали уже подъ звуки оркестра, примостившагося въ глубинѣ сцены, которая сливалась съ залой.

Вдругъ гулъ и гамъ толпы какъ бы опали. Въ королевской ложѣ появились два служителя въ придворной ливреѣ и раскинули по барьеру величавой ложи штофный коверъ, въ срединѣ котораго былъ вышитъ золотомъ бурбонскій гербъ.

Это обозначало, что ея величество королева соблаговолитъ появиться въ маскарадѣ, добы выразить благоволеніе своимъ подданнымъ. Это означало также, что ея величество желала дать понять своимъ подданнымъ, что опасность еще далека, а, можетъ быть, и устранена даже. Во всякомъ случаѣ королева подавала примѣръ совершенной бодрости и спокойствія духа…

Ну, а если опасности нѣтъ, если спокойна королева, чего же подданнымъ безпокоиться? Отчего же и не повеселиться, какъ слѣдуетъ. И плотно сгустившаяся толпа отдалась сплошному веселью.

Въ глубинѣ зала, прислонясь къ стѣнѣ, стоялъ высокій, отлично сложенный мужчина въ костюмѣ калабрійскаго бандита: черный бархатный съ серебряными пуговицами казакинъ; за широкій красный кушакъ заткнутъ большой кинжалъ; изъ-подъ остроконечной широкополой шляпы спадаютъ на широкій бѣлый воротникъ черные кудри. Лицо его было скрыто черной маской, въ ея отверстія глядѣли черные, лучистые молодые глаза. Онъ ни на кого не обращалъ вниманія и, кажется, не ощущалъ, что имъ почти всѣ интересовались.

— Да это просто атаманъ какой-то шайки кардинала Руффо, — замѣчали одни.

— У него, кромѣ лица, ровно ничего не замаскировано, — говорили другіе.

Къ нему приставали хорошенькія женщины; онъ старался отдѣлываться отъ нихъ вѣжливостями.

— Милая дѣвочка, еще слишкомъ рано. Приходите позднѣе, я буду радъ всѣхъ васъ перецѣловать.

Вскорѣ публика подмѣтила другого калабрійскаго разбойника. Только тотъ былъ массивенъ, и одѣтъ чуть не въ лохмотья. Но также въ маскѣ. И его женщины стали задирать; но онъ ихъ грубо растолкалъ, выбиваясь изъ толпы. Женщины обидѣлись; другіе мужчины вступились за нихъ. Завязалась было борьба; но около бандита словно изъ земли выросли еще четыре вооруженныхъ калабрійца.

— Да это просто скандалъ, здѣсь собрались всѣ санфедисты, — рычали въ толпѣ. Кто-то шепнулъ: «тише вы тамъ: это все сторонники ея величества». «Это невозможно», шопотомъ же протестовали нѣкоторые и громко выражали увѣренность, что это замаскированные придворные. Толпа все-таки заволновалась; послышались возгласы: «вонъ разбойниковъ!»

Толстый, мощно массивный бандитъ пробивался ловко впередъ, возбуждая больше смѣха, чѣмъ негодованія, и, ухвативъ какого-то полишинеля, вертѣлъ его, какъ куклу. Но стоявшій долго у стѣны молодой атаманъ, приблизясь къ товарищу, посовѣтовалъ ему оставить въ покоѣ несчастнаго (что тотъ и сдѣлалъ) и убраться изъ залы безъ драки, противъ чего толстый протестовалъ.

— Я бы ушелъ вмѣстѣ съ тобой, — добавилъ молодой товарищъ: — но мнѣ необходимо дождаться, именно здѣсь, Гиро и Магаро и, какъ назначено, одной важной вѣсти. Однако, я провожу тебя на улицу, можетъ быть, тамъ найдемъ и нашихъ.

Толстый согласился; оба вышли.

Этимъ инцидентъ и кончился, тѣмъ болѣе, что вниманіе публики привлекла королевская ложа. Въ глубинѣ ея распахнулись широкія двери; изъ нихъ выступили два ряда раззолоченныхъ придворныхъ гайдуковъ съ серебряными канделябрами, восковыя свѣчи которыхъ ярко освѣщали всю ложу. Между этими потоками свѣта появилась королева.

Каролина Австрійская достигла уже того возраста, когда время успѣваетъ оставить слѣды на наружности женщины. Но ея красота изумительно сохранилась, а прирожденная величавость увеличивала еще болѣе привлекательность. Она, сбросивъ роскошный плащъ, прошла къ балюстрадѣ ложи. Взоры всей публики обратились къ ней. Кто бы не залюбовался роскошными бѣлыми ея плечами, около которыхъ искрились брильянты; ея пышными волосами, сквозь легкую пудру которыхъ золотились ея волосы, увѣнчанные небольшой короной. Ея огромные голубые глаза озирали толпу; лицо горделиво улыбалось. Ярко-пунцовыя губы оттѣняли нѣжно-розовый цвѣтъ безупречно-овальнаго лица; прямой, нѣсколько крупный носъ и чуточку выдающійся подбородокъ придавали ея физіономіи выраженіе властности и твердости несокрушимой.

Нѣсколько секундъ толпа оставалась безмолвной, словно очарованная красотой, которой время не посмѣло коснуться. Про поведеніе дочери императрицы Маріи-Терезіи ходило много неблаговидныхъ слуховъ; ея прошлое было ознаменовано кровавыми дѣяніями; много людей погибло по ея волѣ; много проливалось слезъ о жертвахъ ея жестокости. Много лжи и предательства ей приписывалось. И все-таки ея величавая красота была неотразимо ослѣпительна и какъ бы уравновѣшивала всѣ нравственныя пятна.

Всѣ знали, что она одна изъ наиболѣе образованныхъ въ Европѣ женщинъ; что она хорошо говоритъ и пишетъ на четырехъ языкахъ; что она обладаетъ тонкимъ, проницательнымъ умомъ. Она умѣла вліять на государственныя дѣла своими совѣтами и твердой, какъ алмазъ, волей, передъ которой склонялись не только министры, но и самъ король. Она сумѣла поднять противъ изгнавшей Бурбоновъ республики кардинала Руффо, добившагося при содѣйствіи предводимой имъ орды горцевъ возстановленія монархіи. Она сумѣла, распоряжаться, какъ своимъ рабомъ, англійскимъ адмираломъ Нельсономъ, очистить провинціи отъ либераловъ и потопить въ крови при помощи кардинала Руффо Партенонейскую республику.

Ко всѣмъ еще свѣжимъ воспоминаніямъ о казняхъ и избіеніяхъ, о разореніяхъ, совершенныхъ по волѣ этой трагической, но блистательной женщины, примѣшивались въ странномъ противорѣчіи съ ними образы ея наиболѣе извѣстныхъ любовниковъ — Гуаленго, герцога делла-Режина, Актона, Рамескаго, Сенъ-Клера. Ея закадычнымъ другомъ была лэди Гамильтонъ, одно имя которой вызывало чуть не фантастическія представленія о безстыдной распущенности, о ночныхъ оргіяхъ, о необузданныхъ минутныхъ увлеченіяхъ.

Вотъ изъ какихъ сложныхъ элементовъ, черныхъ тѣней и ослѣпительнаго свѣта, золота и грязи, капризовъ и желѣзной воли, эпическихъ предпріятій и пошлыхъ интригъ, смѣлыхъ до безумія проектовъ (которыми она чуть не увлекла даже Наполеона), изъ пріятельскихъ отношеній съ наисвирѣпѣйшими атаманами разбойничьихъ шаекъ — складывалась личность этой королевы. Она подобно своей матери Маріи-Терезіи могла бы сказать: я есмь король Марія-Каролина.

И эта-то именно сложность личности изумляла, подавляла массы. Каролина словно судьбу вызывала на бой. Чужеземное войско надвигалось для того, чтобы разрушить ея престолъ; ея мужъ обратился въ бѣгство, а за нимъ, обуреваемые страхомъ, исчезли въ Сицилію и ея сыновья, министры, сановники. А она сама, невозмутимая, пышная, присутствовала на ночномъ праздникѣ карнавала, съ королевской короной на головѣ, окруженная царственнымъ величіемъ, горделивая, властная и въ то же время улыбающаяся, словно самодержавная монархиня, которой все должно уступать.

И въ самомъ дѣлѣ публика, и въ плебейской залѣ и въ аристократическихъ ложахъ, словно побѣжденная невиданной смѣлостію этой женщины, восторженно, дружно разразилась привѣтомъ:

— Да здравствуетъ ея величество королева!

Королева стояла у барьера ложи, величавая, недвижимая, какъ статуя, словно не чуя шумныхъ привѣтовъ. Ея лицо оставалось равнодушнымъ, ни губы не шевельнулись, ни прекрасные лазурные глаза не блеснули, не выдали ни мысли, ни чувства. Она являлась олицетвореніемъ владычества, монархиней, отъ которой зависитъ жизнь и смерть каждаго и всѣхъ. Только когда восторженные клики стали чрезмѣрно шумны и оглушительны, она отвѣтила на нихъ, склонивъ голову, опустилась въ кресло и заговорила съ какимъ-то генераломъ въ блестящемъ мундирѣ, засыпанномъ звѣздами и орденами. Остальная часть свиты почтительно группировалась въ глубинѣ ложи; только въ двухъ шагахъ отъ Каролины осталась граціозная женская фигура, въ бальномъ платьѣ, но съ полумаской на лицѣ. Не трудно было догадаться, что то была очень молодая особа, по всей вѣроятности, дѣвушка. Но публика, возвратившаяся къ своему маскарадному веселью, правда, нѣсколько сдержанному присутствіемъ государыни, болѣе ничего о молодой особѣ не знала, хотя эту дѣвушку никто ранѣе при королевѣ не видывалъ. Впрочемъ, всѣ знали, что Каролина часто впезапно къ кому-нибудь привязывалась и своихъ горячихъ привязанностей ни отъ кого не скрывала.

Королева пробыла въ маскарадѣ очень недолго. Молодой бандитъ, провожавшій своихъ земляковъ на улицу, былъ все это время задержанъ толпою внѣ залы. Въ ту самую минуту, когда онъ пробивался на средину залы, чтобы хоть взглянуть на монархиню, которой онъ никогда не видывалъ, живя въ своихъ калабрійскихъ горахъ, она уже встала, завернулась въ бѣлую горностаевую ротонду, поданную двумя камергерами, и удалялась изъ ложи. Когда бандитъ успѣлъ наконецъ пробиться и оглянуться на королевскую ложу, ея величество уже скрылась. Ярко освѣщенная ложа пустѣла; удалялись всѣ придворные.

Отбытіе королевы послужило сигналомъ къ оживленію веселья. Возобновились безцеремонные танцы, шутки, хохотъ. Не только въ большой залѣ, но даже въ ложахъ, а особенно по коридорамъ и лѣстницамъ, стономъ стоялъ разгулъ. Пляшущіе въ залѣ постепенно слились въ одну безконечную цѣпь, которая, громко подпѣвая оркестру, завивалась спиралью и захватывала тѣхъ, кто вовсе не желалъ участвовать въ танцахъ.

Молодой бандитъ принадлежалъ къ числу послѣднихъ; онъ кое-какъ выбился изъ толкотни и стоялъ неподвижно ѣъ одномъ изъ отдаленныхъ уголковъ. Около него бродили два замаскированныхъ въ одинаковыхъ съ нимъ калабрійскихъ костюмахъ, очевидно, хорошо ему знакомые. Всѣ трое изрѣдка обмѣнивались словами. Наконецъ одинъ изъ нихъ ворчливо обратился къ молодому бандиту:

— Что же это такое будетъ? Для чего мы здѣсь торчимъ, капитанъ Рикардо? Я тутъ совсѣмъ одурѣю. Вы знаете, что терпѣньемъ я похвастать не могу.

— Видишь, у меня хватаетъ же терпѣнья: жду, — отвѣчалъ тотъ, кого называли капитанъ Рикардо. — Ну, и ты принатужься, потерпи. Намъ сказано ожидать въ залѣ Санъ-Карло; а до котораго часу ждать — не сказано. Если мы разойдемся, потеряемъ въ толпѣ другъ друга.

Его нетерпѣливый товарищъ продолжалъ ворчать, и всѣ трое продолжали ждать. Веселье все больше разгоралось, время шло. Къ Рикардо приставали граціозныя маски, приглашая потанцовать съ ними. Онъ не безъ затрудненій отдѣлывался.

Вдругъ кто-то, подойдя сбоку, крѣпко ухватилъ его за локоть. Онъ оглянулся. Передъ нимъ стояли два домино: одно ярко-красное, другое блѣдно-голубое. Оба прижимались къ нему, и онъ чувствовалъ, что онѣ дрожатъ, особенно голубое, принадлежавшее, очевидно, очень молодой, стройной, граціозной женщинѣ. Она молчала. Красное было спокойно, подъ нимъ чуялось роскошное, пластическое, прекрасное тѣло, оно заговорило:

— Если вы молоды, если у васъ благородное сердце, если вы обладаете мужествомъ, которое присуще всегда одѣянію вашему, то, ради всего святого, проводите насъ до бокового выхода и защитите отъ пьяныхъ негодяевъ, преслѣдующихъ насъ, — сказало красное домино.

Онъ не сразу отвѣтилъ.

— Скорѣй, скорѣй, — нетерпѣливо требовала пунцовая маска, почти увлекая за руку по направленію къ двери.

Рикардо все-таки колебался. «Пожалуй, это какая-нибудь глупая маскарадная ловушка, хитрость, чтобъ ужинъ добыть», думалось ему. Однако въ голосѣ, которымъ къ нему обращались, хотя и звучала просьба, но слышалось что-то повелительное. Навѣрно, это какія-нибудь аристократки. Не вѣрить, что имъ грозитъ опасность, не было основаній.

— Умоляю васъ, — произнесло и трепещущее голубое домино, прижимаясь къ нему еще крѣпче.

Ему показалось, что онъ не впервые слышитъ этотъ молодой голосъ.

— Ждите меня тутъ, — сказалъ Рикардо своимъ двумъ товарищамъ бандитамъ. — Если посланный придетъ, попросите и его подождать.

Товарищи ворчливо и неохотно повиновались. Онъ повелъ своихъ масокъ. Покуда они протискались впередъ, съ ними повстрѣчалась одна изъ масокъ, пристававшихъ къ нему, раньше она была одѣта рыбакомъ.

— Видно, ты этихъ-то женщинъ и поджидалъ, что со мной не пошелъ.

Глаза пунцоваго домино, которое первое заговорило съ Рикардо, при этихъ словахъ блеснули сквозь узкіе разрѣзы маски такъ злобно, что рыбачокъ вскликнулъ:

— Ага! кажется, тетушка-то шутить не любитъ. Смотри же, прекрасный разбойникъ, черепковъ не разбей.

И, сказавъ это, рыбачокъ съ хохотомъ скрылся въ толпѣ.

Тѣмъ временемъ они добрались до дверей. Пунцовое домино остановилось. Рикардо имѣлъ возможность внимательнѣе оглядѣть эту женщину. Она казалась старше голубого домино, но, очевидно, была сложена, какъ античная статуя, сквозь отверстія маски выглядывали не то сѣрые, не то голубые глаза. Взглядъ ихъ по крайней мѣрѣ въ данную минуту былъ жестокъ. Подъ кружевомъ, падавшимъ на нижнюю часть лица, довольно рѣзко выдавался подбородокъ, щеки, насколько можно было судить, были свѣжія. Изъ-подъ покрывавшаго голову капюшона выбивалась прядка свѣтлыхъ, осыпанныхъ пудрой волосъ.

— Вся опасность тамъ, подъ внѣшней колоннадой театра, — обратилась она къ капитану. — Они потеряли въ толпѣ наши слѣды и, навѣрно, ждутъ насъ тамъ…

— Кто они?

— Мы сидѣли въ ложѣ, глядѣли внизъ, въ залу, любовались весельемъ. Моя подруга никогда не видала маскарадовъ. Вдругъ въ нашу ложу ворвались насильно три какіе-то негодяи. Навѣрно, пьяные. Между ними былъ морякъ, въ мундирѣ.

— Въ мундирѣ?

— Да, въ мундирѣ. Безцеремонно стали насъ трогать. Какъ я поняла, пьяный морякъ вообразилъ, что узналъ во мнѣ, не знаю, право, какую-то знакомую ему даму, и держалъ съ товарищами пари, что не ошибся…

— Какъ же вы ускользнули?..

— Я вамъ говорю, что эти господа были выпивши. Они едва держались на ногахъ. Мнѣ удалось двоихъ изъ нихъ оттолкнуть. Я протащила въ коридоръ мою подругу. И тамъ они пытались оскорбить насъ, покуда мы не пробрались въ залу. Кажется, они не посмѣли туда спуститься, потеряли насъ изъ виду… Но, навѣрно, поджидаютъ у подъѣзда…

— А, можетъ быть, и совсѣмъ ушли?

— О нѣтъ! Этотъ морякъ, хоть и пьянъ, а своего пари не забудетъ. А, можетъ быть, у него и есть какая-нибудь другая цѣль.

— Отчего же вы именно обратились ко мнѣ?

— На васъ одежда доблестныхъ… Такъ были одѣты тѣ, кто отвоевалъ отъ республики для короля его царство… А, впрочемъ, если вамъ боязно…

— Мнѣ боязно! — Рикардо засмѣялся. — Я позволю себѣ сказать вамъ, сударыня, что мой костюмъ не маскарадный. Я всегда такъ одѣваюсь. Я такъ же одѣвался, когда находился среди тѣхъ, кто, какъ вы говорите, отвоевалъ королевство для своего законнаго короля.

— Значитъ, вы калабріецъ?

— И горжусь этимъ.

— А какъ васъ зовутъ?

— Капитанъ Рикардо.

— Только?

— Только.

Голубое домино какъ-то встрепенулось при имени Рикардо; пунцовое продолжало разспрашивать.

— Вы въ самомъ дѣлѣ ждали женщину?

— Нѣтъ, — просто отвѣчалъ молодой человѣкъ. — Я тамъ былъ съ товарищами-земляками. Однако, скажите мнѣ, куда я васъ долженъ довести. Надолго удаляться изъ залы я не могу.

— А… понимаю теперь! — воскликнуло красное домино. — Вы вѣроятно, ожидаете тамъ извѣщенія о томъ, куда и когда именно вы должны явиться вмѣстѣ съ вашими товарищами…

— Какъ же вы можете знать, чего я жду? — спросилъ калабріецъ, пристально взглянувъ въ глаза пунцовой маски, и засмѣялся…

— Пойдемте, пойдемте, — отозвалась она. — Теперь я увѣрена, что съ вами мнѣ нечего бояться. Вѣдь это вы первый взошли на стѣну форта Вильены, гдѣ тогда заперлись и защищались полторы сотни вашихъ земляковъ, такихъ же храбрыхъ, какъ вы… Только революціонныя бредни ихъ съ толку сбивали. Тогда вы были только сержантомъ, зато отрядъ, которымъ вы командовали, былъ однимъ изъ доблестнѣйшихъ отрядовъ, которыми руководилъ кардиналъ Руффо. За Вильену вамъ и офицерскій чинъ дали.

— Правда! — воскликнулъ изумленный молодой человѣкъ. — Вы развѣ знаете меня?

А въ толпѣ кто-то воскликнулъ:

— Вотъ глупый парень, попался на удочку двумъ бабамъ, которымъ на его счетъ хочется поужинать.

— Выйдемъ скорѣй отсюда, выйдемъ, — едва слышно обратилось къ Рикардо голубое домино.

— Экая важная бабища подъ краснымъ-то домино, — восхищался пробившійся къ нашей группѣ ряженый почтальономъ, и, растопыривъ руки предъ этой соблазнительной для него маской, сталъ ее упрашивать съ нимъ прогуляться.

А другой, турокъ, воскликнувъ: «мнѣ больше тоненькія нравятся», собирался подхватить подъ руку голубое трепещущее домино. Но калабріецъ, дотолѣ себя сдерживавшій, высвободясь отъ своихъ дамъ, отшвырнулъ на полъ и почтальона и турку, сорвалъ съ лица свою маску и громко закричалъ, обращаясь къ окружающимъ его ряженымъ:

— Теперь вы видите мое лицо; и если не пропустите меня, то, какъ Богъ святъ, познакомитесь съ моимъ кинжаломъ!

Лицо оказалось красивое, смѣлое, съ густыми усами; широкій лобъ; черные глаза сверкали. Понявъ, что съ такимъ молодцомъ шутки плохи, ряженые посторонились. Подхвативъ своихъ незнакомокъ, молодой человѣкъ наконецъ вывелъ ихъ изъ театра на улицу.

— А теперь позвольте мнѣ вернуться въ залу, — сказалъ онъ подъ колоннадой подъѣзда. Однако голубое домино, еще крѣпче прижимаясь къ нему, съ ужасомъ произнесло:

— Вонъ они, тѣ, что къ намъ въ ложу врывались; морякъ около колонны стоитъ.

Красное домино тоже просило Рикардо не покидать ихъ, тѣмъ болѣе, что ихъ обидчики сдѣлали уже нѣсколько шаговъ по направленію къ нимъ.

— Ради Бога не оставляйте насъ. Вы молоды и храбры. Здѣсь меньше опасности, чѣмъ подъ Вильеной, — говорила пунцовая женщина.

Обѣ онѣ влекли Рикардо къ дворцовой площади, близко держась театральной стѣны, въ нѣсколькихъ шагахъ сливавшейся съ дворцовой.

— Будьте только осторожны; чрезъ нѣсколько минутъ мы будемъ въ полной безопасности, — говорила старшая.

— Если такъ… если чрезъ нѣсколько минутъ я могу вернуться на мой постъ, то извольте, провожу. И будьте спокойны: я сумѣю васъ оборонить.

Но едва красная маска успѣла прошептать «спасибо», какъ группа ихъ обидчиковъ, до тѣхъ поръ медленно шевелившаяся около колоннады театра, почти ринулась на нихъ съ ругательствами:

— Не удерешь отъ насъ, подлая женщина, — кричали они. — Думаешь, что мы не узнали тебя, развратную клятвопреступницу! И домино-то твое окрашено кровью жертвъ твоихъ.

Рикардо, оставивъ женщинъ за своей спиной, обернулся лицомъ къ обидчикамъ, спрашивая ихъ, чего имъ надо отъ дамъ, которыхъ онъ провожаетъ домой изъ маскарада. Красное домино успѣло шепнуть капитану: «отступайте вслѣдъ за нами; мы почти у двери и можемъ скрыться». Но морякъ, который, повидимому, руководилъ остальными тремя обидчиками, отвѣтилъ Рикардо:

— Если вы стоите за этихъ женщинъ, значитъ, не знаете, кто онѣ. Мы хотимъ видѣть ихъ лица и свести счеты съ одной изъ нихъ. Совѣтую вамъ предоставить ихъ намъ. Идите своей дорогой.

— Этого не будетъ. Можетъ быть, вамъ и знакомы эти маски, но, полагаю, вы меня не знаете. Я капитанъ Рикардо.

— Вы капитанъ? — отозвался одинъ изъ обидчиковъ, — Какъ не стыдно честному войну заступаться за эту стерву.

— Будьте благоразумны, еще нѣсколько шаговъ, и мы спасены, — шептала сзади красная маска, продолжавшая все время двигаться вдоль стѣны. Она не выпускала изъ своей руки руку Рикардо и какъ бы вынуждала его отступать также. Онъ старался быть спокойнымъ, но кровь его начинала закипать. Онъ сказалъ своимъ противникамъ:

— Мои маски просятъ меня быть благоразумнымъ. И вы видите, господа, что я не только спокоенъ, но и вѣжливъ съ вами. Что же касается до моего чина, такъ я не принадлежу къ регулярнымъ войскамъ, а получилъ званіе капитана, сражаясь въ отрядахъ кардинала Руффо.

— Ага, санфедистъ! — презрительно зарычали всѣ четверо обидчиковъ: — это одинъ изъ тѣхъ разбойниковъ, убійцъ, грабителей…

Но они не успѣли договорить, такъ какъ Рикардо ринулся на нихъ съ обнаженнымъ кинжаломъ, все отступая, по стѣнѣ. Завязался бой, безмолвный, но отчаянный.

— Вотъ мы и у двери; скройтесь, слѣдуйте за нами, — говорили калабрійцу обѣ дамы, передъ которыми въ дворцовой стѣнѣ пріотворилась маленькая дверь.

Но Рикардо продолжалъ отбиваться. Чрезъ нѣсколько мгновеній женщины вошли во дворецъ. Дверь за ними замкнулась. Рикардо, получившій двѣ-три раны, продолжалъ отбиваться съ успѣхомъ: онъ опасно ранилъ одного и убилъ другого противника, и оба они лежали на мостовой безъ движенія. Тогда морякъ выстрѣлилъ по калабрійцу изъ пистолета и ранилъ его въ грудь. Истекая кровью, Рикардо упалъ у ступенекъ дворцовой двери. Оставшіеся въ живыхъ обидчики думали, что врагъ сраженъ на смерть, покинули и его и трупы двухъ своихъ товарищей. Площадь опустѣла. До нея со стороны Санъ-Карло доносились звуки музыки, пѣсенъ и смѣха. Вѣроятно, около театра кто-нибудь да слышалъ выстрѣлъ, подозрѣвалъ кровопролитную свалку. Но въ тѣ времена люди были привычны къ убійствамъ и грабежамъ, которые совершались на главныхъ улицахъ и площадяхъ Неаполя. Всѣ мирные жители старались обходить мѣста, гдѣ подозрѣвали лихое дѣло, отнюдь не вмѣшиваясь въ чужую бѣду. Когда обидчики удалились, дворцовая дверь снова пріотворилась, и два гайдука, поднявъ капитана, унесли его внутрь зданія.

III.
Горцы-атаманы въ гостяхъ у ея величества.

Той же самой ночью въ обширной, хотя невысокой залѣ, стѣны которой были обиты дорогимъ штофомъ и освѣщены множествомъ канделябръ, висячихъ и разставленныхъ на консоляхъ предъ большими зеркалами, одинъ за другимъ собирались странные люди, очевидно, не столичные жители. Всѣ они были въ темныхъ плащахъ толстаго сукна, какіе носятъ въ горныхъ мѣстностяхъ Южной Италіи, въ Калабріи, въ Везувіанской области и землевладѣльцы разнаго калибра, и рабочіе, и разбойники. Вводилъ ихъ въ залу, по одиночкѣ или парами, старичокъ почтенной наружности, по одеждѣ судя, духовное лицо.

Эти люди дивились незнакомой имъ обстановкѣ; даже робѣли предъ ея роскошью; молча, но съ какой-то оглядкой, усаживались въ покойныя кресла, обитыя пуховымъ бархатомъ. Кресла были тремя рядами уставлены посреди зала. Пришельцы озирались, словно не разумѣя, куда они попали. Очевидно, всѣ они чувствовали себя не въ своей тарелкѣ среди штофа и зеркалъ. Молчали, покашливали ради самоободренія и поворачивали головы каждый разъ, когда старичокъ въ черной рясѣ вводилъ новое лицо и безмолвно указывалъ новичку на предназначенное для него кресло.

Въ залѣ становилось жарко; гости начинали помаленьку распахивать свои плащи; изъ-подъ плащей виднѣлись короткіе кафтаны изъ темнаго грубаго сукна, съ зелеными отворотами и серебряными пуговицами. Просторные жилеты, скорѣй куртки, съ объемистыми охотничьими карманами были или красные, или зеленые, бѣлые отложные воротники спадали на кафтаны. Изъ-за широкихъ кожаныхъ поясовъ выглядывали рукоятки пистолетовъ и кинжаловъ. Кой-кто сталъ узнавать знакомыхъ. Почти всѣ оказывались горцами, калабрійцами, сражавшимися шесть лѣтъ назадъ въ отрядѣ кардинала Руффо, подавившаго революцію и недолго прожившую Партенопейскую (Неаполитанскую) республику. Послышались имена партизановъ, игравшихъ немаловажную роль въ подавленіи возстанія, отголоска французской революціи.

— Э! да это ты, Парафанте! — восклицалъ одинъ.

— А ты какъ сюда попалъ, Франкатриппа? — отзывался сосѣдъ.

— Да вонъ и Панедиграно, чортъ возьми!

— Я-то, я; да зачѣмъ мы всѣ здѣсь? Растолкуйте, въ чемъ дѣло?

— Ну, да ты самъ зачѣмъ сюда пріѣхалъ?

— Зачѣмъ? Надоѣло мнѣ жить въ нашемъ селѣ, сложа руки. Онѣ у меня, знаешь, вольную работу любятъ. Забыли меня, думаю, совсѣмъ… Когда дьяволу душа твоя нужна, онъ къ тебѣ всячески ластится, а забралъ душу — словно и не знавался никогда съ тобой…

— Да у тебя на чортову долю еще душа полна осталась ли?

— Кабы души-то у меня своей не было, такъ не нападалъ бы на меня страхъ, что въ пекло попаду, когда умру… А ей-Богу, нападаетъ иной разъ. Вѣдь какія дѣла мы продѣлывали, когда командовалъ этотъ сатана кардиналъ. Помнишь, въ Кольтроне? Андріа памятна тебѣ? А Антоніевъ день 13-го іюня въ этихъ республиканскихъ-то городишкахъ. Я какъ только закрою глаза, особенно ночью, въ потолкѣ такъ все мнѣ это и представляется. Женщины, малые ребятишки въ крови, зарѣзанные, удавленные, пожарища эти. Мы въ огонь еще живыми людей швыряли: у меня и теперь въ ушахъ трескъ идетъ… Въ домахъ все залито кровью тѣхъ, кто пытался защищать свое добро, мужчинъ, женщинъ и дѣтей… И трупы ихъ валяются… Кардиналъ, какъ живой, представляется мнѣ въ своемъ красномъ подрясникѣ. Мы жжемъ, рѣжемъ, грабимъ, а онъ таково ласково насъ крестомъ — что въ рукѣ держитъ — осѣняетъ,

— Ну, такъ чего жъ тутъ! Коли самъ кардиналъ благословлялъ, значитъ, и грѣхи намъ отпущены. Я, братъ, надъ такими пустяками не ломаю себѣ головы. Будто не о чемъ другомъ думать… Ты вотъ лучше скажи, что о насъ забыли тѣ, кому мы царство отвоевали. Да!

— Тсс… молчи, лучше будетъ! Кто ихъ знаетъ, можетъ быть, насъ сюда какъ въ ловушку заманили…

— Для чего въ ловушку?

— Да… да просто, чтобъ насъ съ дороги убрать. Вѣдь больно многое намъ извѣстно…

— Такъ зачѣмъ же ты-то сюда притащился?

— Тоже скучища начинала одолѣвать… Принимался было я за путевое дѣло… Да не такой я человѣкъ. Мнѣ поразмашистѣе дѣло нужно… Къ тому же и мошна, въ которой я кой-что на старость припасъ, все мелѣла да мелѣла, только на донышкѣ оставалось. Собирался было я собрать старинныхъ товарищей да попытать счастья хоть на маломъ, какъ тогда мы съ кардиналомъ на большомъ пытали… Вотъ я надумалъ было…

— Да, видно, передумалъ, когда къ тебѣ въ хату заглянулъ одинъ важный баринъ и сказалъ, что тебя въ Неаполь требуютъ.

— Вотъ, вотъ…

— И отсыпалъ онъ тебѣ пятьдесятъ дукатовъ на дорожные расходы. И, кромѣ того, попросилъ, чтобъ ты озаботился собрать старыхъ товарищей, которые прежде подъ твоей командой работали.

— Это самое! Да ты-то почему знаешь?

— Очень просто. Этотъ баринъ и у меня за такимъ же дѣломъ побывалъ. А я, признаться, такъ, какъ и ты, скучать начиналъ… Да и мошна тоже отощала… И я собирался было за свой счетъ поработать…

— Противу короля и королевы, которыхъ мы тогда сами на тронъ посадили?

— А хоть бы противу самаго наисвятѣйшаго дьявола.

Покуда между двумя пріятелями, случайно очутившимися сосѣдями по бархатнымъ кресламъ, шелъ такой разговоръ почти шопотомъ, зала наполнялась новыми гостями. Всѣ они, какъ и первые, сначала растерянно оглядывались, не сразу рѣшаясь опускаться въ богатыя мягкія кресла. А если заговаривали между собой, то едва слышно.

— Поди, изъ серебра эти подсвѣчники вылиты? — интересовался бородачъ съ мрачной физіономіей, по костюму богатый калабрійскій крестьянинъ.

— А то изъ чего же? — отвѣчалъ ему сосѣдъ, бодрый старикъ, морщинистое лицо котораго перерѣзывалъ длинный рубецъ.

— Эка штука! Въ такомъ разѣ каждый подсвѣчникъ стоитъ не меньше, чѣмъ тѣ, что мы нашли въ церкви альтамурской. Мнѣ тогда всего одинъ достался; я его въ куски поломалъ, продалъ тогда за тридцать дукатовъ. А потратилъ я на него всего два заряда…

— Дешевенько добылъ.

— Недорого. Да ты пойми, мы вѣдь самъ-двадцатъ были. Какъ только, бывало, управимся со всѣми республиканцами, такъ промежъ себя непремѣнно свары заведемъ. Иной разъ и поколошматимся. Двадцать насъ человѣкъ, всѣ вмѣстѣ, эту церковь грабили.

— Я церкви всегда уважалъ, не грабилъ.

— Да то альтамурская, анаѳемѣ была предана, потому что въ ней республиканцы защищались; заперлись было… Да еще и капелланъ требовалъ отъ насъ своей части изъ добычи… Дѣтина былъ этотъ попъ! Въ одной рукѣ распятіе, въ другой винтовка. Четверыхъ нашихъ одинъ стоилъ; только взглянуть на него. Хорошее тогда времечко было. Ась?

— Погодите, опять вернется, — отвѣчалъ сосѣдъ увѣренно и знающе.

— Какъ? Право? Да ты знаешь, что вернется?

— Тише ты! Ну, гдѣ мы теперь, по-твоему?

— Знать не знаю, а хотѣлось бы развѣдать. Эти подсвѣчники на худой конецъ по сотнѣ дукатовъ штука стоятъ.

— Мы, братецъ, сидимъ въ залѣ королевскаго дворца, — прошепталъ старикашка на ухо пріятелю.

— Что ты! Очумѣлъ развѣ?

— Меня провели сначала въ арсеналъ, черезъ низенькую дверь; а потомъ водили, водили: то вверхъ, то внизъ, то вправо, то влѣво. Да меня не обойдешь! Ужъ я тебѣ вѣрно говорю: сидимъ мы съ тобой въ залѣ королевскаго дворца; она въ самомъ нижнемъ этажѣ, что къ арсеналу, на море выходитъ. Слышишь, гудитъ? Это море…

— Пожалуй, что… Чего имъ отъ насъ надобно?

— Ты молчи, знай, узнаешь, потерпи.

Освоившись съ внушительной обстановкой и таинственностью положенія, гости стали развязнѣе; говоръ громчалъ; нѣкоторые, завидя знакомыхъ, вставали съ указанныхъ имъ креселъ, здоровались, перебирали старыя воспоминанія.

— А что же о капитанѣ Рикардо ни слуху, ни духу? — освѣдомился тотъ, кого звали Парафанте.

— Онъ въ Неаполѣ; надо бы ему и здѣсь теперь быть, — откликнулся густой басъ.

— Эва! Да и ты, Піетро Таро, съ нами! — воскликнули нѣкоторые.

— Какъ видите, вотъ со мной Магаро и Гиро. Помните ихъ? Васъ я сразу призналъ. По правдѣ сказать, подумывалъ, что и никогда Богъ не судитъ свидѣться. Цѣлыхъ щесть лѣтъ не видались.

— Ну, такъ отчего же Рикардо-то тутъ, не хватаетъ?

— А что мнѣ вамъ сказать? Въ театрѣ мы съ нимъ были; надоѣло мнѣ тамъ, я ушелъ; даже повздорилъ съ нимъ. Я вѣдь не люблю, чтобы мухи около носа меня щекотали. А его я все-таки люблю. Этотъ парень меня около пальца обовьетъ… Ждалъ я его, ждалъ у подъѣзда, и ждать надоѣло. Вернулся въ залу, а Магаро и Гиро мнѣ сказали, что онъ ушелъ съ какими-то двумя женщинами. Къ намъ отъявился какой-то человѣкъ, котораго намъ было наказано ждать въ маскарадѣ. И вотъ сюда привелъ насъ. Думали мы, что и Рикардо уже здѣсь. Анъ ошиблись. Видно, правду говорятъ, что бабій волосъ крѣпче каната тянетъ.

Странно было видѣть всѣхъ этихъ людей въ одеждѣ горцевъ-крестьянъ, съ грубыми, иногда свирѣпыми лицами, часто исполосованными боевыми рубцами, среди роскошной обстановки, серебряныхъ канделябровъ, штофныхъ обой, огромныхъ зеркалъ.

Да и имъ самимъ все кругомъ было странно. Пуще же всего имъ было странно сидѣть на бархатныхъ креслахъ, и больше всего интересовали ихъ поставленныя въ глубинѣ залы лицомъ къ ихъ сѣдалищамъ три тоже бархатныхъ, но съ золотыми украшеніями, высокихъ кресла. Спинка средняго, наиболѣе высокаго, была увѣнчана золотой короной. Имъ чуялось, что въ эту ночь совершится нѣчто для нихъ чрезвычайное; что они зачѣмъ-то нужны и созваны по весьма важному дѣлу. Въ ихъ горныя захолустья еще не успѣла проникнуть вѣсть о томъ, что французское войско идетъ низложить Бурбонскую династію. Столица Неаполь, въ которой они съѣхались всего нѣсколько часовъ назадъ, никакихъ внѣшнихъ признаковъ тревоги не выказывала. Въ эту самую ночь весь городъ былъ поглощенъ карнавальнымъ маскараднымъ разгуломъ, однако словно въ воздухѣ носилось что-то значительное. Откровенно объ этомъ говорить они не осмѣливались; но многіе изъ нихъ, полуземледѣльцы, полубандиты, втайнѣ питали надежду, что вернулось-таки старое доброе время, когда они могли во всю отдаваться разгулу своихъ порочныхъ страстей, не опасаясь кары, даже нерѣдко ожидая похвалъ и наградъ. Правда, немало было такихъ, что по самой своей полудикой натурѣ были буйны, склонны къ насильственнымъ дѣяніямъ, охотники до войны. Послѣ грабежей и всяческихъ, совершенныхъ ими во время вооруженной борьбы ужасовъ, они становились жалостливы и великодушны. Но когда дрались, усмиряли, покоряли, то они были свирѣпы и безпощадны. Изъ такихъ-то людей состояли шайки кардинала Руффо, раздавившаго республику Партёнопейскую.

Многіе изъ этихъ людей, вожаковъ и главарей кардинальскихъ шаекъ, могли бы оказаться полезнѣйшими, достойными вождями, если бы ихъ усилія направлялись къ болѣе благороднымъ, болѣе идеальнымъ цѣлямъ.

Весьма немногіе изъ нихъ были вознаграждены Бурбонами за ихъ содѣйствіе къ возстановленію монархіи. Бурбоны, неблагодарные, какъ всѣ короли (или, вѣрнѣе, какъ всѣ тѣ, кто успѣлъ воспользоваться плодами оказанныхъ имъ благодѣяній), совсѣмъ позабыли объ этихъ партизанахъ, которымъ были столь обязаны. Впрочемъ, большинство самихъ благодѣтелей за этимъ особенно не вязалось, и въ нѣкоторомъ отношеніи были довольны, что ихъ игнорировали: за каждымъ изъ нихъ водились грѣхи и преступленія, совершенныя либо изъ мести, либо изъ корысти, либо просто по злобности нрава, преступленія, за которыя по настоящему пришлось бы попасть не только въ тюрьму, но и на висѣлицу. Но всѣ эти дѣянія послѣ услугъ, которыя оказала престолу партизанская борьба съ революціей, были также забыты. Всѣ атаманы могли спокойно проживать въ своихъ деревушкахъ и селахъ. Награбили они во время междоусобицы достаточно, чтобъ жить не нуждаясь; никто имъ о старомъ не напоминалъ.. Тѣмъ не менѣе эта безопасность, сопряженная съ бездѣйствіемъ, ихъ изрядно тяготила. Не къ такому существованію привыкли они. Ихъ тянуло въ горы, имъ было обидно глядѣть на ржавѣвшую въ углу хаты винтовку, на печально висѣвшій на стѣнѣ кинжалъ, съ лезвія котораго еще не стерлись пятна крови человѣческой.

Понятно, что они не безъ удовольствія приняли приглашеніе ѣхать въ Неаполь, еще не зная, ради какой цѣли. Во всякомъ случаѣ ихъ щедро снабдили деньгами на длинный и скучный путь. А главное, имъ сказано было, что они могутъ явиться въ столицу вооруженные, какъ въ горахъ. Горецъ не любитъ разставаться съ оружіемъ. Если приглашаютъ съ винтовками и кинжалами — значитъ есть надежда на что-то путное. Взбунтовала ихъ надежду и фантазію самая таинственность, которою былъ обставленъ призывъ. Имъ было неизвѣстно, ни кто ихъ призываетъ (однако, надо быть, важный и богатый человѣкъ, если столько денегъ даетъ), ни гдѣ ихъ соберутъ. Только по пріѣздѣ въ Неаполь, да и то почти ночью, ихъ оповѣстили о часѣ и мѣстѣ сборища.

Прибыли они въ столицу къ вечеру. Вотъ уже часа два толкутся среди зеркалъ, сидятъ въ бархатныхъ креслахъ. Давно миновала полночь. И все-таки они не знаютъ, зачѣмъ все это. Нетерпѣніе возрастало; фантазія все ярче разгоралась. Они уже не стѣснялись; говорили громко; даже слышались ругательства. Нѣкоторые грозились удалиться. Но все это не помогало. На нетерпѣливые протесты гостей никто ничего не возражалъ. Даже старичокъ въ духовномъ одѣяніи, который разсаживалъ ихъ по кресламъ, словно совершенно забылъ объ атаманахъ. Онъ давно даже исчезъ изъ залы.

— Хоть бы пожрать да выпить дали, — горланилъ Гиро, обращаясь къ Піетро Торо.

— Я бы одно желалъ знать, — отозвался послѣдній: — куда это Рикардо запропастился?

— Куда? Туда, гдѣ ему лучше, чѣмъ намъ. Бабенки, что его подтибрили, — знатныя бабенки. У одной плечища чудо какія.

— Ну, это ты вздоръ мелешь. Не такой парень Рикардо. Онъ знаетъ, что дѣло есть; не станетъ со шлюхами проклаждаться. Безпокоюсь я, безпокоюсь; что-нибудь да не ладно… Города-то я не знаю; весь путаный какой-то, а не то отыскалъ бы его. А коли утромъ онъ не проявится, то я хоть до самого короля дойду, да отыщу молодца.

— Ну, полно тебѣ. Онъ забавляется себѣ. А мы тутъ, какъ дураки оглашенные, сидимъ…

— Невтерпежъ мнѣ. Уйду отсюда, — воскликнулъ Торо.

— Да, такъ тебя и выпустятъ.

— А кто это меня не выпуститъ. Посмотримъ. У меня руки ужъ давно чешутся.

— Ты проберешься, и я за тобой. Этотъ старикашка, что насъ сюда затащилъ, больно ужъ безцеремонно съ нами обходится.

— Шутки, надо быть, шутитъ. Я вотъ ему покажу шутки-то.

— Какія тутъ шутки, когда этакую уйму деньжищъ роздали.

— Друзья мои, — раздался твердый, видимо, привыкшій распоряжаться голосъ: — хочу я вамъ сообщить мои подозрѣнія. Выслушайте, можетъ, тутъ дѣло идетъ о жизни каждаго изъ насъ.

Всѣ смолкли. Говорившій всталъ на кресло, чтобъ его лучше могли слышать. То былъ Парафанте, едва ли не самый знаменитый изо всѣхъ калабрійскихъ атамановъ. Наружность у него была внушительная, словно нарочно сдѣланная для господства надъ массой. Его кровавыя дѣянія были всѣмъ хорошо извѣстны и тоже внушительны. Его ввалившіеся подъ лобъ глаза были окружены густыми рѣсницами и свѣтились, какъ раскаленные угли; брови тоже густыя, широкія. Лицо обросло лохматой нечесанной бородой. Вся его фигура, движенія обозначали физическую мощь и безумную отвагу. А это сильно дѣйствуетъ на массы.

— Вотъ что я вамъ, друзья, сказать хочу, — началъ Парафанте: — вѣдь насъ заманили въ ловушку.

— Кто заманилъ? — раздались со всѣхъ сторонъ восклицанія.

— Кто? Да извѣстно кто: полиція. Чего намъ самихъ-то себя обманывать: у всякаго изъ насъ на совѣсти не безъ грѣшковъ. Пустячные, я знаю, что пустячные. Ну, тамъ недруга своего подстрѣлили; непокладливую бабенку отъ мужа утащили; рухлядь какую-нибудь подожгли, чтобъ руки погрѣть себѣ; ну, тамъ да сямъ захватили что-либо; иногда деньжатъ горсточки двѣ, когда сами были въ нуждѣ… Пустяки все это, повторяю. Кабы не пустяки, такъ не обратились бы къ намъ за помощью шесть лѣтъ тому назадъ, когда надо было раздавить враговъ нашей святой вѣры, благочестивѣйшаго нашего государя. Мы сдѣлали свое дѣло. Время идетъ; теперь мы больше не нужны; вотъ полиція, чтобы ее не обвиняли въ укрывательствѣ, и ухитрилась насъ сюда заманить: кого перестрѣляютъ, а кого въ каторгу засадятъ.

— А ей-Богу такъ, — раздались возгласы среди слушателей.

— А если это такъ, чортъ возьми… если такъ, — рявкнулъ бородачъ изъ-подъ Вазувія, давно прельщавшійся канделябрами: — такъ заберемъ себѣ вонъ тѣ подсвѣчники, уйдемъ отсюда и подожжемъ домъ,

— Да, да, подожжемъ весь домъ.

— Потише вы, пріятели, потише, — послышался спокойный, но твердый голосъ старика съ рубцомъ поперекъ лица. — Теперь я слово хочу сказать. И скажу я вамъ, что всѣ вы, какъ есть, а вмѣстѣ съ вами Парафанте — сущіе зайцы.

Старикъ, произнося эти слова, тоже влѣзъ на кресло, его маленькіе глазки свѣтились и по ихъ выраженію видно было, что отъ словъ своихъ онъ не отступится.

— Меня! Это ты меня зайцемъ обозвалъ, — зарычалъ Парафанте, и тутъ же, захохотавъ, прибавилъ: — Знаешь ты, старикашка, вкусъ мяса человѣческаго? А? Аль не отвѣдывалъ?

Старикъ только было открылъ ротъ, чтобъ отвѣтить, какъ въ глубинѣ залы, за тремя высокими креслами широко распахнулась дверь, за которой стояли два длинныхъ ряда камеръ-лакеевъ въ придворныхъ ливреяхъ; каждый держалъ по канделябру съ зажженными Свѣчами.

Чей-то голосъ- провозгласилъ:

— Ея величество королева!

Гости словно окаменѣли; въ залѣ водворилось мгновенно мертвое молчаніе; не только внезапность, изумленіе поразили атамановъ: къ изумленію и страхъ примѣшивался. Много слыхали, много толковали всѣ они въ своей глуши о королѣ, о королевѣ; но никогда ихъ не видывали и не смѣли думать, что когда-нибудь могутъ своими собственными глазами видѣть ихъ. Воображенію и уму этихъ полудикарей монархъ и монархиня смутно представлялись чѣмъ-то сверхчеловѣческимъ, божественнымъ, но божественнымъ болѣе страшнымъ, чѣмъ церковное божество, ибо первое было ближе, на землѣ, а не на небѣ. Власть королевская казалась имъ безграничной, безапелляціонной силой, непосредственно распоряжающейся жизнью и смертью всѣхъ подданныхъ, въ томъ числѣ и самихъ атамановъ…

Нѣсколько секундъ длилось оцѣпенѣніе гостей. Потомъ они зашевелились; сидѣвшіе инстинктивно встали и, затаивъ дыханіе, глядѣли на распахнувшуюся дверь съ жаднымъ любопытствомъ и страхомъ. Королева появилась между двумя рядами ярко свѣтившихъ канделябровъ и плавно приближалась къ высокимъ кресламъ. Она была въ черномъ бархатномъ платьѣ, подхваченномъ на плечахъ большими алмазными пряжками; скульптурно красивыя руки и плечи были обнажены; на головѣ красовалась небольшая корона, изъ-подъ которой ниспадали низко на шею густые золотистые волосы. Она была неописуемо величава; но еще болѣе красива.

Непосредственно за Маріей-Каролиной шла стройная молоденькая дѣвушка, блондинка, съ скромнымъ симпатичнымъ личикомъ. Далѣе слѣдовали придворные и генералы въ блестящихъ мундирахъ.

— Господи Іисусе Христе! Мать Пресвятая Богородица! — бормоталъ Піетро Торо: — словно въ раю!..

— На колѣни, — произнесъ чей-то негромкій, но твердый голосъ.

И всѣ эти свирѣполицые атаманы, грабители и убійцы, большинство которыхъ совершили не одно ужаснѣйшее преступленіе, не только стали на колѣни, но инстинктивно пали ницъ, лицомъ на полъ, предъ королевскимъ величіемъ.

Въ голубыхъ глазахъ Каролины Австрійской, въ глазахъ, умѣвшихъ поражать, смотря по надобности, и неумолимой злобой, и нѣжной любовью, теперь сверкнуло непритворно радостное торжество. Нѣсколько секундъ она недвижимо стояла предъ кресломъ, украшеннымъ короной, словно безмолвно наслаждаясь зрѣлищемъ простершихся предъ нею атамановъ. Сѣла и голосомъ повелительно-благосклоннымъ произнесла:

— Встаньте!

Но такъ какъ никто не вставалъ, — кто не дослышалъ, кто робѣлъ, — то она громко и настойчиво повторила:

— Мы повелѣваемъ вамъ встать.

Головы приподнялись съ полу; спины выпрямились; всѣ эти люди, какъ одинъ человѣкъ, поднялись на ноги.

Тишина не нарушалась; большинство даже дыханіе сдерживало..

— Друзья мои! — наконецъ заговорила королева: — посланный, созвавшій васъ сюда, дѣйствовалъ по моему приказанію. Но для васъ было лучше, чтобы вы до сей минуты не знали этого. Я знаю, что у каждаго изъ васъ немало враговъ. Даже при дворѣ есть лица, завидующія вамъ за прошлое, за то, что вы оказали нашей монархіи столь важныя услуги. Если бы я не заботилась о васъ всѣ эти годы, кто знаетъ, что бы съ вами сталось. Многимъ пришлось бы работать на каторгѣ; а иные, вѣроятно, тлѣли бы въ общей могилѣ казненныхъ преступниковъ.

По толпѣ гостей пробѣжалъ трепетъ. Королева продолжала:

— Вы, Франкатриппа, должны были бы дать отчетъ во множествѣ убійствъ и поджоговъ, въ которыхъ васъ обвиняютъ ваши враги. Вы, Парафанте, вы, Панедиграно, вы, Беннинказа, вы, Фра-Діаволо^[5], вы, Спакафарно, — обвинялись во многихъ преступныхъ дѣяніяхъ. Я знаю, что все это клеветы. Но тѣмъ не менѣе онѣ могли бы привести васъ къ висѣлицѣ. Однако ваша королева заботилась о васъ и устраняла отъ васъ опасность.

— Ваше величество, до гроба за васъ Бога молить станемъ. Воистину все это однѣ клеветы, неповинны мы, государыня, — послышалось въ толпѣ предстоящихъ.

— Да, я знаю, что клеветы. Иначе я бы не созвала васъ въ Неаполь. А созвала я васъ потому, что должна скоро покинуть столицу и ѣхать въ Сицилію, гдѣ уже находится теперь король. И тогда наше несчастное королевство вновь останется во власти исчадій ада, еретиковъ, злоумышляющихъ противъ нашего престола, дарованнаго намъ Господомъ Богомъ; противъ нашей святой вѣры. Враги эти не будутъ имѣть возможности поразить лично насъ, но они выместятъ злобу свою на вѣрнѣйшихъ нашихъ подданныхъ. Они вновь вспомнятъ клеветы, направленныя противъ васъ, и доведутъ васъ до каторги, до висѣлицы, отъ которыхъ мнѣ до сихъ поръ удавалось спасать нашихъ вѣрныхъ подданныхъ.

Она на минуту смолкла, чтобы провѣрить впечатлѣніе, произведенное ея словами. Въ стоявшей среди залы толпѣ пробѣгалъ сердитый ропотъ: лица нѣкоторыхъ поблѣднѣли; у другихъ пылали злобой. Стоявшіе сзади, въ отдаленіи отъ государыни, позволяли себѣ угрожающія восклицанія.

— Карабинъ-то мой еще не оплошаетъ!

— Кинжалъ у меня не дуракъ!

— Пусть придутъ еретики! Справимся!

— Слушайте же, друзья, — заговорила опять королева, очень довольная, что слова ея оказали желанное дѣйствіе: — слушайте. Ваши дѣла и мои дѣла все одно; я васъ не покину. Поэтому-то я и собрала васъ около себя. Если вы мнѣ довѣряете, и я довѣряю вамъ. И вотъ что я повѣдаю. Французы и вамъ и мнѣ враги. Они посылаютъ опять свое войско къ намъ, чтобы овладѣть нашимъ королевствомъ, какъ шесть-семь лѣтъ тому назадъ. Но другіе государи, наши союзники, которые уже разъ помогли намъ вытѣснить французовъ, опять шлютъ помощь; войско ихъ еще болѣе сильное, чѣмъ прежде, такъ что проклятые Господомъ еретики, желающіе ворваться въ нашу родину затѣмъ, чтобы грабить нашихъ подданныхъ, насиловать вашихъ женщинъ, оскорблять нашихъ святыхъ угодниковъ и Пречистую Владычицу Небесную, — очутятся между двухъ огней. Съ одной стороны, ваши вѣрныя винтовки и ружья королевскихъ солдатъ, а съ другой — войска двухъ императоровъ, нашихъ друзей и свойственниковъ, императоровъ австрійскаго и русскаго. Такъ вотъ: желаете ли вы въ этомъ святомъ дѣлѣ стоять на сторонѣ вашего короля, моего августѣйшаго супруга, и на моей? Желаете ли вы вновь доказать этимъ негоднымъ иноземцамъ, этимъ выходцамъ изъ преисподней, которыхъ вы раньше уже обращали въ бѣгство, желаете ли, говорю я, доказать имъ еще разъ вашу силу. Каждый изъ васъ въ одиночку управится съ ними десятью.

— Да, да… желаемъ! Мы готовы! — восклицали атаманы, увлеченные не только словами королевы, но и ослѣпительной красотой женщины, взывавшей къ нимъ о помощи. Не только ея лицо было привлекательно, но и обнаженныя полныя руки и плечи, особенно въ яркомъ свѣтѣ и блестящей придворной обстановкѣ, опьяняли пылкихъ героевъ.

Помолчавъ съ минуту, чтобъ дать время разгорѣться энтузіазму своихъ слушателей, королева наконецъ высказалась о главнѣйшемъ.

— Желаете ли вы покарать отъ священнаго имени короля, а также отъ моего всѣхъ нашихъ подданныхъ, которые по прирожденной ли имъ злобѣ, по увлеченію ли сатанинскимъ революціоннымъ духомъ, или по низкому честолюбію, перейдутъ на сторону нашихъ враговъ, поднимутъ оружіе противъ васъ, защитниковъ монархіи, и противъ религіи. Я отъ имени государя предоставляю въ вашу власть личности этихъ нечестивцевъ, ихъ жилища, имущества, женщину и дѣтей. Истребите огнемъ и мечомъ самые корни этихъ злокачественныхъ плевеловъ, даже если бы они искали убѣжища у самыхъ алтарей. Его святѣйшество папа шлетъ благословеніе и отпущеніе всѣхъ грѣховъ, которые вамъ пришлось бы совершить ради торжества нашей вѣры… А когда вы завершите ваше великое дѣло, то мы не забудемъ васъ. Все имущество, захваченное вами у враговъ вашихъ, будетъ по справедливости признано законно вамъ принадлежащимъ. Всепрощенье грѣховъ вашихъ несомнѣнно. Благословеніе святѣйшаго отца низойдетъ на защитниковъ католической церкви… Скажите же мнѣ: хотите ли вы быть съ нами?

— Да, да, желаемъ!.. Да здравствуетъ наша королева! — восклицала въ восторгѣ предстоящая толпа. Клики потрясали стѣны зала; восторгъ доходилъ до опьянѣнія.

Вернулось, значитъ, доброе старое времечко! Въ пылкомъ южномъ воображеніи горцевъ-атамановъ уже носились плѣнительныя видѣнія кровавой борьбы, пышныхъ пиршествъ, оргій, необузданнаго грабежа и обогащенія, и притомъ полной безотвѣтственности предъ закономъ. Ничто въ мірѣ не было такъ ненавистно этимъ людямъ, какъ формальныя стѣсненія со стороны властей ради порядка и общественной безопасности. Надо, конечно, рисковать жизнью… Но что значитъ цѣлая жизнь передъ годомъ — даже только однимъ мѣсяцемъ — свободнаго разгула воинственныхъ страстей. Отцы ихъ говаривали: «лучше годъ быкомъ, чѣмъ сто лѣтъ воломъ». Да и умирать съ оружіемъ въ рукахъ, въ бою, подъ открытымъ небомъ куда лучше, чѣмъ околѣвать въ своей норѣ, на соломѣ подъ старость, проживъ многіе десятки лѣтъ подъ ярмомъ нелѣпыхъ стѣсненій и работы; какъ рабъ, — умирать долго, медленно, чувствуя, какъ болѣзнь гложетъ, рветъ ихъ мясо и кости…

Восторги доходили до стихійности. Атаманы восклицали, махали руками, перекликались съ товарищами, стоявшими подальше, здорово переталкивались отъ радости кулаками съ сосѣдями и хохотали, безпрестанно повторяя громкій кликъ:

— Да здравствуетъ королева!

Съ лица королевы не сходила благосклонно-добродушная улыбка; глаза съ видимымъ удовольствіемъ наблюдали за разыгравшейся предъ ними сценой.

Однако, давъ атаманамъ нарадоваться, королева серьезно, почти строго, обратилась къ нимъ опять. Они стихли.

— Мой казначей, — произнесла она, — выдастъ вамъ деньги на обратный путь. Пріѣхавъ домой, созовите всѣхъ своихъ старыхъ боевыхъ товарищей, а также всѣхъ, кто пожелаетъ пристать къ нашему дѣлу. Позаботьтесь, чтобы люди были вооружены хорошо, вербуйте какъ можно больше людей смѣлыхъ. Вождь каждаго значительнаго отряда будетъ на правахъ командира полка. Одновременно съ вами прибудетъ мой особый уполномоченный и позаботится обо всемъ, что вамъ нужно. Главное же — ни малѣйшаго промедленія. Какъ только врагъ вступитъ въ королевство, начинайте свое дѣло: истребляйте всѣхъ, кто склоненъ пристать къ нему. Впрочемъ, вамъ не замедлятъ передать наши дальнѣйшія указанія. А покуда каждый изъ васъ долженъ цѣловать крестъ, поклясться въ вѣрности королю и святой вѣрѣ нашей.

Королева сдѣлала знакъ рукой по направленію къ свитѣ. Одинъ изъ придворныхъ, приблизясь къ ней съ поклономъ, вручилъ ей серебряное распятіе. Каролина встала и, поднявъ высоко крестъ, торжественно произнесла:

— Клянетесь ли вы защищать тронъ и алтарь, не щадя живота своего?

— Клянемся! — какъ одинъ человѣкъ, отозвались присутствующіе.

— Клянетесь ли вы истреблять безъ пристрастія всѣхъ — земляковъ и чужаковъ — враговъ нашихъ?

— Клянемся! — отвѣчали атаманы, протягивая правыя руки по направленію къ распятію и тѣмъ какъ бы подтверждая клятву.

— А теперь, — прибавила Каролина Австрійская, сіяя торжествомъ, что еще болѣе увеличивало ея красоту и величавость, — приблизьтесь цѣловать крестъ. Да благословитъ васъ Всемогущій, какъ благословляю васъ я, именемъ короля, власть котораго только отъ Бога. А въ знакъ нашего королевскаго благоволенія допускаю васъ поцѣловать мою руку.

Толпа ринулась къ Каролинѣ съ громкимъ возгласомъ:

— Да здравствуетъ королева!

Странно, но исторически неоспоримо, что никто не крикнулъ: «да здравствуетъ король».

Происходило это оттого, что для такихъ загрубѣлыхъ, можно сказать, примитивныхъ, людей въ данную минуту монархія олицетворялась въ королевѣ: они понимали важность момента и не только не видѣли короля, но понимали, что онъ бѣжалъ со своего поста. Въ королевѣ же, поразившей ихъ своей красотой и обращеніемъ, они инстинктивно угадывали тѣ же чувства, которыя ихъ самихъ волновали: ненависть, жажду мести, потребность борьбы, смѣлость и упорство. Къ тому же она удостоила ихъ неслыханной чести: разговаривала съ ними, допустила къ своей рукѣ. Съ этого момента она могла безгранично на нихъ положиться. Болѣе даже, чѣмъ полагался кардиналъ Руффо, который увлекъ ихъ за собой въ 1800 г., благодаря религіознымъ предразсудкамъ, прирожденной ненависти къ чужеземцамъ и жаждѣ добычи.

Все это королева хорошо понимала.

IV.
Королева дома.

Возвратясь въ свои аппартаменты, она отпустила ожидавшихъ ея тамъ камеръ-фрейлинъ.

— Удалитесь, — сказала она: — мнѣ еще надо заняться работой.

Она приблизилась къ столу, заваленному документами и пакетами. Одно за другимъ она открывала и пробѣгала письма. Но читала какъ-то разсѣянно, и сама, казалось, чувствовала это; не могла сосредоточиться. Губы ея складывались въ улыбку, которую можно назвать жестокой, а взглядъ былъ мраченъ и свирѣпъ.

Она вдругъ какъ будто вспомнила о чемъ-то, бросила на столъ письмо, которое читала, встала и направилась къ двери. Но, не дойдя до нея, досадливо махнула рукой, и въ лицѣ ея выразилась досада: въ тѣни около двери она увидала ту молодую дѣвушку, свою новую фаворитку, которую оставляла при себѣ и въ королевской ложѣ Санъ-Карло, и во время совѣщанія съ атаманами.

— Что вы тутъ дѣлаете, Альма? — спросила Каролина, пытливо вглядываясь въ хорошенькую стройную особу. — Я вѣдь сказала, что хочу одна остаться…

— Я полагала, что приказаніе вашего величества не касается меня, — мягко, но съ оттѣнкомъ неудовольствія отозвалась Альма;.

Лицо королевы.въ тотъ же мигъ утратило мрачное выраженіе, и она обратилась къ дѣвушкѣ мягко, добродушно, почти любовно:

— Да, да, ты не ошиблась, дитя мое. Это я сама спутала. Столько у меня накопилось заботы! Все надо обдумать… Видѣла ты, какую отличную встрѣчу я подготовила французамъ, и какой славный праздникъ задамъ всѣмъ нашимъ пустомелямъ, которые только и ждутъ наполеоновскихъ войскъ, чтобы возстать опять противъ того, кого самъ Богъ поставилъ ихъ повелителемъ, и объявить республику.

— Ты, кажется, очень утомилась, бѣдная дѣвочка, — начала опять Каролина: — это я виновата. Хотя, признаться, я надѣялась тебя повеселить. Вѣдь ты никогда не бывала въ маскарадѣ. А тамъ, въ толпѣ, случается забавно… я такъ понимаю жизнь: успѣвай выполнять всѣ свои обязанности, но не упускай по возможности пріятныхъ сторонъ существованія, наслажденій… Впрочемъ, ты какъ кроткая голубка, выросла въ горахъ и лѣсахъ… Быть можетъ, тебѣ кажется непристойнымъ, что королева надѣваетъ домино, маску, отправляется въ маскарадъ.

— Я повиновалась волѣ вашего величества, — тихо отвѣтила Альма.

— У моего величества бываютъ иногда самые буржуазные капризы, какъ видишь… Но это ничему не мѣшаетъ. Говорятъ, моя рука хорошенькая, маленькая… А она, какъ бы тамъ ни было, сумѣетъ, если понадобится, и саблю держать, и владѣть ею для защиты этого бѣднаго королевства, которое покинули мужчины на жертву своимъ врагамъ… Можетъ быть, тебѣ казалось, что я роняю мое достоинство, смѣшиваясь съ разгульной толпой. Зато ты видѣла меня и съ тѣми людьми, которые готовы охранять отъ опасности тронъ моего мужа и сына.

— Я не смѣю обсуждать поступки моей государыни, — робко отвѣчала молодая дѣвушка, опуская, глаза, чрезъ которые словно въ душу проникалъ ласковый, но испытующій взглядъ Каролины.

— Ну, да, вообще сегодня намъ маскарадъ не удался. А прежде случалось, что я тамъ очень веселилась инкогнито. Очень даже бывало забавно. Если бы не эти негодяи, что нынче ворвались къ намъ въ ложу, то ты могла бы поразвлечься. Мнѣ этого-то и хотѣлось. За тобой бы ухаживали, не зная, что ты дочь герцога Фаньяно. Ты вѣдь и въ маскѣ прелестна. Я, бывало, совсѣмъ увлекалась, около меня шутили, хохотали, и я тоже смѣялась и дурачилась. Никто меня не узнавалъ; я сама забывала свое положеніе, забывала о себѣ. Другимъ подъ маской и казалась простой веселой бабенкой…

— Вашему величеству угодно, чтобы я ушла? — спросила Альма.

— Да, иди. Ты устала, бѣдняжка.

Молодая дѣвушка удалилась, сдѣлавъ низкій реверансъ. Королева проводила ея долгимъ мечтательнымъ взоромъ, вспоминая свою молодость.

— И я въ ея годы была такая же, — размышляла Каролина. — Не дай Богъ, чтобъ она рано начала влюбляться…

При этомъ мысль ея перенеслась къ молодому человѣку, защищавшему ихъ отступленіе изъ маскарада, — красавецъ, смѣлый… Настоящій паладинъ. Замѣтки о калабрійскихъ атаманахъ, прочитанныя много ранѣе, не обманули меня. Его не трудно зачислить въ королевское войско. Раньше, чѣмъ поступить волонтеромъ въ отрядъ кардинала, этотъ Рикардо служилъ сержантомъ въ королевскихъ карабинерахъ… Мнѣ нынче особенно нужны подобные молодцы… Надо будетъ и имъ заняться. Мнѣ не трудно будетъ приручить его.

Она нѣсколько минутъ раздумывала, словно колебалась, лицо то хмурилось, то улыбалось.

— Ну, такъ что жъ такое! — наконецъ почти вслухъ произнесла Каролина. — Я ему обязана жизнью, а признательность — первая добродѣтель монарховъ.

Только по сладостной улыбкѣ, разлившейся по ея лицу, иной могъ бы заключить, что чувство, охватившее ее въ это мгновеніе, называлось другимъ именемъ.

— Онъ очень красивъ, безстрашенъ, ни передъ чѣмъ не остановится… Да, такихъ мнѣ и нужно… Молодъ, правда, даже слишкомъ молодъ, что за бѣда! Мнѣ стукнуло пятьдесятъ… А Нинонъ де-Ланкло? Да, кромѣ того, мое положеніе не то, что бѣдной Нинонъ…

Королева еще не скинула съ себя того платья, въ которомъ ея видѣли атаманы.

Она взяла со стола небольшую серебряную лампочку-фонарь и направилась въ дальніе аппартаменты дворца, не обитаемые и не освѣщенные.

V.
Капитанъ Рикардо. — Кто онъ и гдѣ онъ? — Петръ Быкъ.

Раненый Рикардо очнулся не скоро послѣ того, что его унесли съ мостовой. Онъ очнулся только подъ утро и съ изумленіемъ, осматривалъ роскошно убранную комнату, въ которую попалъ невѣдомо какъ. Въ такихъ палатахъ онъ въ жизнь свою не бывалъ, на такой мягкой богатой постели никогда не леживалъ. Многіе предметы, украшавшіе комнату, были даже непонятны для него. Съ потолка мягко свѣтила лампада. Онъ смутно въ полубреду припоминалъ то, что съ нимъ случилось въ эту ночь. Мелькнула мысль о посланномъ, котораго онѣ долженъ былъ ждать въ Санъ-Карло, и который, конечно, его не нашелъ: ему стало досадно и стыдно. Онъ опять забылся.

Наступало зимнее утро, хотя еще не разсвѣло. Издалека было слышно, что городъ начинаетъ шевелиться. Но около Рикардо царила полная тишина… Однако онъ опять очнулся, и взглядъ, его упалъ на картину противоположной стѣны.

— О, какая прелесть! — невольно вырвалось у молодого человѣка.

Картина, находившаяся у самаго пола, изображала красивую женщину съ обнаженными роскошными плечами и руками. Женщина плавно выдвинулась изъ рамки, приближаясь къ нему.

Онъ думалъ, что это ему грезится, что это сонъ, бредъ, и сталъ ощупывать одѣяло, кровать, свои руки; но чрезъ нѣсколько мгновеній, отъ слабости и напряженія мысли, опять забылся.

Королева подошла къ самой его постели, пристально глядѣла на него, любовалась, какъ-то невольно провела рукой по его волосамъ. Потомъ зорко окинула взглядомъ всю комнату и, убѣдись, что раненый окруженъ всѣмъ для него необходимымъ, удалилась черезъ ту же дверь, въ которую вошла, Дверь беззвучно заперлась, и ее покрылъ висѣвшій надъ ней гобеленъ.

Когда раненый проснулся, — его глаза не могли ни-гдѣ отыскать ни видѣнія, ни картины, ни красавицы.

— Несомнѣнно, все это мнѣ приснилось, — подумалъ онъ и пожалѣлъ, что то былъ только сонъ.

А Каролина въ это самое время уже принимала тѣхъ изъ властей и сановниковъ, которые еще не покинули столицы съ королемъ. Она совѣщалась о томъ, какъ, въ виду соглашенія съ атаманами, надлежитъ организовать защиту государства отъ вторженія французовъ.

Рикардо былъ окруженъ дѣйствительно всѣмъ, что въ его положеніи было необходимо. Пожилой добродушный докторъ благополучно вынулъ пулю, попавшую въ неопасную часть туловища, навѣщалъ больного по два раза въ день, залечивалъ другія менѣе важныя раны, бесѣдовалъ съ паціентомъ. Солидный слуга, видимо, умѣвшій ходить за больными, исполнялъ приказанія врача, приносилъ вкусную пищу, помогалъ одѣваться, когда Рикардо былъ уже въ силахъ встать съ постели.

Окровавленное въ ночномъ бою платье замѣнилось новымъ. Рикардо любилъ читать, конечно, по своему скудному образованію, по преимуществу о рыцарскихъ и романическихъ приключеніяхъ. Ему приносили книги.

Но, кромѣ этихъ лицъ, къ нему никто не заглядывалъ, и эти двое безусловно уклонялись отвѣчать на его вопросы о томъ, гдѣ онъ находится, кто его невѣдомый покровитель.

— Дней черезъ восемь, — успокоивалъ врачъ, — мы васъ совершенно вылечимъ… И раньше, чѣмъ вы отсюда удалитесь, вы узнаете, кто заботится о васъ, а покуда хозяинъ этого дома въ отъѣздѣ.

Молодому горцу тѣмъ не менѣе такъ надоѣло заточеніе, что онъ подумывалъ, еще не долечившись, о бѣгствѣ. Однако убѣдился въ невозможности этого. Изъ большихъ, огражденныхъ изящными чугунными рѣшетками оконъ видно было только море. За порогомъ его спальни невидимо, но ощутительно стерегли каждый его шагъ. Иногда онъ былъ увѣренъ, что находится въ королевскомъ дворцѣ; но когда наводилъ съ докторомъ рѣчь на такія догадки, тотъ очень добродушно, но искусно опровергалъ ихъ и даже подсмѣивался надъ капитаномъ. Да и самъ Рикардо готовъ былъ нерѣдко полагать, что подобныя мысли приходятъ ему въ голову потому, что онъ съ дѣтства начитался рыцарскихъ романовъ, да и теперь только ими занято его время.

Рикардо родился въ калабрійскихъ горахъ и всю юность тамъ провелъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ себя помнилъ, онъ не разставался съ нѣкіимъ Кармине, простымъ земледѣльцемъ, жившимъ скудными доходами съ собственнаго клочка земли, которую обработывалъ собственными же руками. Онъ въ раннемъ дѣтствѣ считалъ Кармине своимъ отцомъ, хотя звалъ его, какъ и всѣ окрестъ, дядя Кармине. Кармине не былъ женатъ; но гласъ народа рѣшилъ, что Рикардо его незаконнорожденный сынъ отъ вдовы Гертруды, которую (не безъ основанія) считали его возлюбленной. Самъ Кармине и постороннимъ и мальчику говорилъ, что послѣдній былъ найденъ въ лѣсу. Но этому мало кто вѣрилъ, ибо очень ужъ крѣпко старикъ любилъ найденыша.

Онъ усердно училъ мальчика тѣмъ работамъ, которыми занимался самъ — обработкѣ земли, рубкѣ лѣса и т. д. И не менѣе усердно заботился о возможномъ его образованіи, что въ тѣ времена было весьма затруднительно. Старикъ посылалъ его въ единственную, содержимую патеромъ школу во все свободное отъ работъ время, умѣлъ находить для того довольно много свободнаго времени, просилъ учителя учить отрока какъ можно лучше и подробнѣе, и — небывалое дѣло въ той средѣ — не отрывалъ его отъ ученья почти до восемнадцати лѣтъ.

Рикардо былъ способный мальчикъ, легко преуспѣвалъ, любилъ читать. Нравъ у него былъ добрый, онъ располагалъ къ себѣ всѣхъ и на любовь дяди Кармине отвѣчалъ искренней привязанностью.

Кромѣ Кармине, его очень любилъ и по-своему заботился о немъ пріятель и ровесникъ его дяди Піетро Торо, котораго прозвали такъ (Того — быкъ) за его безобразную, но мощную массивность. Піетро, какъ и многіе его сосѣди-земляки, не былъ ни мужикомъ, ни бариномъ, ни купцомъ. Онъ самъ съ помощью наемнаго рабочаго обрабатывалъ землю и занимался мелкими промыслами. Молодость его прошла весьма бурно. Онъ влюбился въ дѣвушку, которая совсѣмъ не. любила его, даже имѣла отвращеніе къ его бычачьей наружности, однако вышла замужъ, прельщенная землицей, домикомъ и виноградникомъ, которые достались ему отъ отца. Вскорѣ Торо, благодаря услужливымъ сосѣдямъ, воочію убѣдился въ измѣнѣ жены, заставъ ее въ объятіяхъ лѣсного сторожа; будучи человѣкомъ нрава необузданнаго, онъ задавилъ ихъ на мѣстѣ, почти мгновенно и одновременно: ее правой, а его лѣвой рукой. Ему предстояла висѣлица. Онъ, какъ это дѣлается обыкновенно въ южной Италіи, скрылся въ родные лѣса, присоединился къ шайкѣ бандитовъ. Не будучи отъ природы кровожаднымъ, онъ не участвовалъ въ грабежахъ и кровопролитныхъ предпріятіяхъ; однако, чтобъ не умереть съ голоду, сбиралъ по обычаю скромную дань съ богатыхъ землевладѣльцевъ и обладателей большихъ стадъ. Случалось, онъ и въ родное село заглядывалъ, чтобъ побесѣдовать съ пріятелями, которые его уважали за простодушно-честный нравъ. Даже многіе землевладѣльцы, такъ называемые синьоры, интересовались имъ, и добровольно снабжали его средствами съ тѣмъ, чтобы онъ оставлялъ въ покоѣ ихъ собственность. Нрава Торо былъ веселаго; забавный былъ человѣкъ.

Когда отголоски большой французской революціи отозвались (къ концу XVIII вѣка) въ Южной Италіи либеральными волненіями, изгнаніемъ Бурбоновъ изъ Неаполя, провозглашеніемъ Партенопейской республики, Піетро Торо однимъ изъ первыхъ вступилъ въ войско, собираемое кардиналомъ Руффо для подавленія революціи и для борьбы съ французами. Во время этой партизанской войны онъ всѣмъ доказалъ, что его смѣлость и смѣтка равняются его бычачьей силѣ. Въ 1800 году, послѣ возвращенія Бурбоновъ, Торо, какъ и многіе бандиты и даже разбойники, какъ бы искупившіе свои старинныя преступленія участіемъ въ вооруженномъ возстановленіи прежняго режима, возвратился въ родное село и принялся за обработку своихъ наслѣдственныхъ земли и виноградника.

Власти, дѣйствительно, оставляли въ покоѣ и Піетро и многихъ ему подобныхъ бандитовъ, вернувшихся изъ лѣсовъ. Сосѣди уважали его еще болѣе прежняго.

Рикардо съ самаго ранняго дѣтства привыкъ видѣть въ немъ лучшаго, послѣ дяди Кармине, друга. Во время десятилѣтняго пребыванія Торо въ лѣсахъ мальчикъ часто проводилъ съ нимъ въ горахъ по нѣсколько дней. Когда Рикардо опасно заболѣлъ, Торо, рискуя попасть въ руки карабинеровъ, проводилъ ночи въ домикѣ Кармине и ухаживалъ за больнымъ.

Торо всегда подозрѣвалъ въ своемъ юномъ другѣ воинственныя наклонности и изрядную долю честолюбія, онъ не задумался, поступивъ въ войско Руффо, привлечь туда и Рикардо. Послѣднему было уже двадцать лѣтъ. Кардиналъ обратилъ особенное вниманіе на смышленость и храбрость молодого, человѣка, сразу опредѣлилъ его въ отборный отрядъ, называемый королевскіе калабрійцы (Real Calabria). А когда Рикардо особенно полезно для дѣла отличился при Котронѣ, Вильенѣ и проч., назначилъ его капитаномъ.

Надо замѣтить, что молодой человѣкъ, не взирая на свою горячность и отвагу, всегда избѣгалъ тѣхъ жестокихъ грабительскихъ дѣяній, до которыхъ было падко большинство партизановъ кардинальскаго войска.

По окончаніи же этой кровопролитной кампаніи оба друга, Торо и Рикардо, остались какъ бы на мели, не знали, что съ собою дѣлать. Кардиналъ Руффо, сложивъ свои полномочія, удалился. Всѣ атаманы распустили свои отряды, вѣрнѣе шайки. Король вернулся изъ Сициліи въ отвоеванный для него Неаполь, но, казалось, забылъ о тѣхъ, кто за него воевалъ. Даже чины, пожалованные партизанамъ кардиналомъ, не были утверждены королемъ, хотя и не отмѣнялись.

Такъ прошло шесть лѣтъ. Французы опять надвигались на югъ Италіи, Фердинандъ IV снова обратился въ добровольное изгнаніе, а его жена, сестра уже погибшей Маріи-Антуанетты, собрала старыхъ партизановъ въ Неаполь, гдѣ всѣ они очутились какъ въ лѣсу.

Торо, Магаро, Гиро и Рикардо пріѣхали вмѣстѣ въ столицу, гдѣ никогда не бывали.

VI.
Ночь королевы, — Сочетаніе расчета со страстью.

Благодаря молодости и хорошему уходу, леченіе Рикардо шло быстро. Однако протекло болѣе недѣли съ маскарадной ночи, а докторъ и невѣдомая власть продолжали держать его взаперти. Горецъ начиналъ терять терпѣніе, тосковалъ по горамъ, по товарищамъ! Его озабочивало, что Піетро Торо, Гиро и Магаро считаютъ его чуть не измѣнникомъ; пріѣхали вмѣстѣ въ столицу, онъ же заставлялъ ихъ ждать въ Санъ-Карло какой-то вѣсти, несомнѣнно, важной, и вдругъ, подхваченный двумя женщинами, безслѣдно исчезъ, и голосу не подаетъ цѣлую недѣлю.

О соблазнительной женщинѣ на картинѣ онъ часто задумывался; молодая кровь начинала закипать въ одиночествѣ. Но и красавица, и сама картина болѣе не появлялись; хотя ему по временамъ и мнилось, что то былъ не бредъ одинъ, — но что пользы.

Однажды докторъ обнадежилъ Рикардо, что не завтра, такъ послѣзавтра его выпустятъ: и раны залечены, и особа, ему покровительствующая, должна вернуться съ часу на часъ въ Неаполь.

Наступила ночь. Калабріецъ давно крѣпко спалъ. Лампада лила мягкій свѣтъ на всю комнату, заботливо поставленная около его кровати ширма скрывала отъ него свѣтъ и погружала въ полутьму ближайшіе предметы.

Царила глубокая тишина.

Эту тишину внезапно нарушилъ тонкій, какъ отдаленный пискъ цикады, скрипъ двери за гобеленомъ. Гобеленъ приподнялся и упалъ за вошедшею въ комнату женщиной. Беззвучно пройдя освѣщенное лампадой пространство, она приблизилась къ кровати, гдѣ было полутемно, и быстро, осторожно, почти не дыша, насыпала изъ какого-то крошечнаго золотого флакончика небольшую щепотку бѣлаго порошка въ пустой стаканъ, стоявшій на столикѣ.

Она была облечена въ легкую черную весталку (такъ называли тогда капотъ-накидку), руки были обнажены, на пышныя бѣлыя плечи спадали не менѣе пышные свѣтлые волосы, вишневыя губы горѣли и трепетали, глаза искрились страстью.

Рикардо спалъ. Его античный торсъ, руки, голова и черные кудри разметались по мягкимъ бѣлымъ подушкамъ… Онъ почувствовалъ, что чьи-то губы прильнули къ его губамъ, чьи-то руки мягко охватили его тѣло… Что это? — наяву или во снѣ… Онъ очнулся, открылъ глаза. Это не можетъ быть бредомъ, какъ въ первую ночь: вѣдь онъ"теперь здоровъ… Онъ громко воскликнулъ:

— Вы! Это вы пришли?

И слегка отстранился отъ женщины, чтобы лучше оглядѣть ее.

— Говорите, какъ можно тише, — даже не прошептала, а словно продышала она.

Сонъ то или нѣтъ, но Рикардо почувствовалъ, что его охватываетъ страстное блаженство отъ прикосновенія ночной гостьи.

— Это я вашъ портретъ видѣлъ въ первую ночь на стѣнѣ? потомъ его убрали?

— Нѣтъ, нѣтъ…

— Но такое сходство! Вы — та маска, которая просила меня въ маскарадѣ проводить ее.

— Да, да… Только тише…

— Я помню. Я и тогда подумалъ, что вы красавица. Но теперь, когда я могу любоваться вами… Я и представить себѣ не могъ…

Лаская руками ея богатые волосы, онъ еще нѣсколько отстранялъ отъ себя ея лицо, чтобъ упиться его красотой…

— Если бъ я раньше, послѣ маскарада, видѣлъ васъ, какъ теперь, и меня бы’убили за васъ, я бы былъ уже счастливъ и вознагражденъ, — повторялъ пылкій юноша. — Отчего же вы раньше не навѣстили меня?..

Женщина опять склонилась къ нему и нѣжно ласкала его своими маленькими ручками.

— Вы были ранены, больны… я не хотѣла васъ тревожить, знала, что вамъ необходимо избѣгать всякаго, самаго ничтожнаго волненія.

— Понимаю… Боже, здѣсь почти темно… А какъ вы должны быть дивно хороши въ солнечномъ свѣтѣ… Скажите мнѣ, кто голубая маска, которая была съ вами.

— Моя камеристка.

Отвѣтъ былъ лакониченъ и почти рѣзокъ. Онъ нѣсколько удивился: въ маскарадѣ изъ-подъ голубой маски онъ слышалъ словно знакомый голосъ. Пурпурное домино, какъ ему помнилось, назвала свою спутницу Альмой; а это имя было ему съ ранней юности извѣстно на родинѣ. Но эта мысль теперь проскользнула, какъ молнія, и исчезла въ обаяніи, исходившемъ отъ женщины, близко склонявшейся къ нему… Онъ невольно притянулъ ее къ себѣ и шепталъ:

— Скажи же, скажи, кто ты? Имя я хочу знать.

— Я тебѣ нравлюсь? — спросила она съ улыбкой, которая словно все вокругъ освѣтила.

— Да, да. Ты дивно хороша?..

— Ну и зови меня, какъ хочешь: наслажденьемъ, страстью, любовью…

— О да!.. Наслажденье, страсть…

— Отчего ты не договариваешь: любовь?.. Или ты любишь другую…

Когда она произнесла эти слова, ея верхняя, чуточку выдающаяся впередъ губа задрожала, и въ голубыхъ глазахъ, столь нѣжныхъ въ мгновенія лобзанія, промелькнуло какое-то ехидное выраженіе хищнаго звѣря.

— Любовь! — тихо произнесъ молодой человѣкъ, задумавшись на нѣсколько секундъ и чуточку отстранивъ свое лицо отъ своей соблазнительницы. — Да, и любовь!.. Нѣтъ, меня никогда никакая женщина не любила, — добавилъ онъ съ истинно-калабрійскимъ лукавствомъ, хотя и сказалъ правду. И сейчасъ же сказалъ:

— Конечно, жизнь моя безпорядочная. Многимъ женщинамъ я нравился, многія нравились мнѣ… Но любить? нѣтъ, любви не было.

И смолкъ въ страстномъ забытьи опьяненный возобновившимися ласками незнакомки, чувствуя, что ея взгляды пронизываютъ всю его душу…

— А меня ты будешь любить? Всегда?.. Любовь на жизнь и на смерть?

— Да, на жизнь и на смерть.

Она словно боролась съ собой, боясь слишкомъ ясно высказаться, и произнесла твердымъ голосомъ:

— Только смотри, остерегайся… Моя любовь изъ тѣхъ, что убиваютъ человѣка, но могутъ и возвысить его. Она какъ солнце: и сожигаетъ и благодѣтельствуетъ.

— Что мнѣ за дѣло, — жизнь, смерть, адъ, рай — все равно! — воскликнулъ совершенно порабощенный страстью юноша.

— Вотъ такимъ, именно такимъ я представляла себѣ тебя… Такимъ я хотѣла тебя! — отвѣчала она, вся трепещущая вожделѣніемъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Сколько протекло часовъ, они сами не могли бы сказать. Часы блаженства обращаются въ секунды. Секунды страданій обращаются въ года, въ вѣчность.

— Ты хочешь пить? — нѣжно спросила она, когда оба поуспокоились.

Онъ, приподнявшись на локтѣ, жадно любовался этой мраморной статуей, которая еще трепетала любовью.

— Ты хочешь пить? Вотъ я вижу на столикѣ стаканъ и бутылку токайскаго. Ты любишь это царственное вино?

Она встала.

— Дай, — прошепталъ онъ: — все, что отъ тебя, прекрасно…

Она подала ему розовый стаканъ и бутылку, онъ налилъ вина.

— Прежде выпей ты, — предложилъ, онъ.

— Нѣтъ, пей ты.

— Нѣтъ, ни за что не буду прежде тебя, моя радость.

— А я говорю: пей… Я такъ хочу. — И въ ея голосѣ звучало настойчивое приказаніе.

— Не сердись же. Какая ты горячая! — нѣсколько изумленно отозвался Рикардо: — знаешь, и я тоже умѣю сердиться. Я и съ женщинами умѣю быть настойчивымъ мужчиной.

— А! умѣешь быть мужчиной? Я это люблю… Я до сихъ поръ всегда жила съ мужчинами, которымъ слѣдовало бы быть бабами… Даже король уѣхалъ въ Сицилію…

— Что намъ за дѣло до короля?

— Какъ намъ нѣтъ дѣла до короля? Мы неаполитанцы. Въ такое смутное время его присутствіе- въ столицѣ необходимо.

— Ну, оставимъ въ покоѣ политику и бѣднаго короля, за котораго и мнѣ пришлось нѣсколько крови пролить,

— А королева?

— Много я о ней всего худого наслышался. А, впрочемъ, тоже говорятъ, что она умна, горда, эла не забываетъ, но уступать не любитъ, своего добьется.

— Да, пожалуй, такъ — только около нея нѣтъ энергичнаго мужчины, на котораго она могла бы опереться, — замѣтила Каролина, пододвигая стаканъ къ молодому человѣку, и поспѣшно добавила: — Однако пей же вино, у тебя жажда. Выпей, дорогой. Видишь, я прошу тебя, рыцарь мой прекрасный. Не сердись, что я капризничаю…

— Вотъ хорошо. Коли такъ — я хоть ядъ выпью, — произнесъ Рикардо и осушилъ стаканъ.

Она взяла стаканъ изъ его рукъ, налила для себя вина, поднесла его къ губамъ и, воспользовавшись мгновеніемъ, когда Рикардо взглянулъ въ другую сторону, выронила стаканъ; онъ разбился.

— Ахъ, какая я неуклюжая! — воскликнула она и, не давъ ему отвѣтить, заключила молодого человѣка въ свои объятія..

VII.

Рикардо возвращенъ друзьямъ. — Высочайшая милость. — Отплытіе королевы изъ столицы.

Черезъ нѣсколько часовъ послѣ описанной въ VI-й главѣ сцены, рано утромъ январское солнце сіяло ярко, воздухъ былъ мягокъ и море ласково. На пустынномъ прибрежьѣ Гранилли, за городомъ, на днѣ лодкѣ, вытащенной на песокъ, спалъ глубокимъ сномъ молодой человѣкъ въ щегольской, новой одеждѣ калабрійца. Его голова покоилась на довольно большомъ, мягкомъ, кожаномъ мѣшкѣ-чемоданчикѣ.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ лодки то сидѣли на обломкѣ утеса, то прохаживались по берегу, поглядывая на спящаго, трое мужчинъ, тоже въ калабрійскомъ платьѣ, однако подержанномъ и мѣстами даже заплатанномъ. Недалеко отъ нихъ были привязаны три осѣдланныя лошади.

Спалъ въ лодкѣ Рикардо. Сторожили его сонъ трое земляковъ: старый Піетро Торо, Гиро и Магаро, калабрійскіе горцы, которыхъ мы видѣли у королевы. Они безпокойно разговаривали между собой, чего-то не понимали, и, рѣшивъ, что ихъ товарищъ неестественно долго спитъ, разбудили его наконецъ. Это оказалось не очень легко.

Проснувшись, Рикардо озирался кругомъ и какъ будто дивился еще болѣе земляковъ. Онъ ихъ спрашивалъ, какъ они сюда попали. Они, въ свою очередь, интересовались: почему онъ отсутствовалъ, когда они всѣ представлялись королевѣ, и какъ онъ очутился спящимъ въ лодкѣ?

Атаманы повѣдали ему, что послѣ представленія королевѣ всѣ ихъ товарищи разъѣхались дня черезъ два въ горы. Ихъ же задержало неизвѣстное имъ лицо, попросивъ ихъ отъ имени Рикардо пробыть еще нѣсколько дней въ столицѣ, чтобы пуститься въ путь вмѣстѣ съ нимъ. Что лицо, сообщавшее имъ это, было почтеннаго вида и достойно довѣрія, показывали деньги, и довольно въ ихъ глазахъ крупныя, которыя этотъ господинъ выдавалъ имъ отъ имени какъ въ воду канувшаго земляка на прожитокъ въ Неаполѣ. Этотъ же господинъ на разсвѣтѣ сегодня далъ имъ — опять отъ имени Рикардо — трехъ лошадей и приказалъ ѣхать за городъ къ морю, у Гранилли, обѣщая, что тамъ они непремѣнно встрѣтятся съ молодымъ пріятелемъ.

Все это весьма изумило Рикардо. Но онъ, очнувшись окончательно отъ тяжелаго сна и вспомнивъ свои странныя за послѣдніе дни, а особенно за послѣднюю ночь, приключенія, счелъ за лучшее скрыть свое изумленіе, ничего не возражать, а о себѣ самомъ тѣмъ болѣе, что и самъ не зналъ, какъ попалъ въ Гранилли. Сказалъ онъ только, что имѣлъ неожиданныя дѣла, задержавшія его.

Товарищи тоже не возражали, но удовлетворены, кажется, не были. И онъ и они понимали одно, что на коняхъ, которые получили въ подарокъ, имъ должно немедленно ѣхать въ родныя горы и не медлить долѣе исполненіемъ повелѣній королевы, данныхъ ею въ ночномъ засѣданіи. Чтобы спокойнѣе разобраться въ мысляхъ и на свободѣ ознакомиться съ неизвѣстнымъ ему также содержимымъ чемоданчика, кѣмъ-то подложеннаго ему подъ голову въ лодку, молодой человѣкъ предложилъ пріятелямъ итти закусить на дорогу въ ближайшей остеріи, а ему принести, кусокъ хлѣба съ сыромъ да стаканъ вина.

Рикардо былъ моложе ихъ, но онъ кой-чему учился, получилъ нѣкоторое образованіе; свою боевую карьеру началъ очень рано и сразу блистательно отличился. Теперь онъ былъ одѣтъ и вооруженъ куда лучше ихъ и какія-то у него дѣла оказывались особенныя, вѣроятно, связанныя съ тѣми, которыя занимали остальныхъ атамановъ съ самой роковой ночи, проведенной въ залѣ королевскаго дворца. Такъ разсуждали старшіе земляки.

Все это вмѣстѣ — и особенно «княжеское» отмѣнное оружіе Рикардо, и приказаніе неизвѣстнаго человѣка передать лучшую по породѣ и сѣдлу лошадь Рикардо, импонировало простымъ людямъ. Въ данный моментъ они охотно повиновались ему.

Оставшись одинъ, онъ почувствовалъ во всемъ своемъ юношескомъ тѣлѣ еще не остывшее обаяніе женщины, съ которой провелъ ночь. Онъ все-таки не зналъ навѣрное, она или кто иной заботился о немъ, лечилъ, кормилъ, а нынче щедро надѣлилъ оружіемъ, платьемъ и золотомъ, которое между прочими предметами оказалось въ обиліи запрятаннымъ въ чемоданчикѣ.

«Кто она? Королева?» мелькнуло въ его головѣ. Но онъ не посмѣлъ и на минуту остановиться на этой мысли. Въ воображеніи тогдашняго горца королева (чтобы объ.ней ни говорили недоброжелатели) была окружена такимъ величавымъ, яркимъ блескомъ, что одна мысль о ней въ настоящемъ случаѣ являлась святотатствомъ, смертнымъ грѣхомъ, безуміемъ…

Онъ съ трепетнымъ ужасомъ старался выкинуть изъ головы это помышленіе…

Между прочимъ онъ ощупалъ въ грудномъ карманѣ своего новаго щегольскаго кафтана значительныхъ размѣровъ конвертъ. Надѣясь найти въ немъ разгадку, Рикардо нетерпѣливо вскрылъ его…

Тамъ оказался листъ бумаги, исписанный очень мелко.

Почеркъ былъ рѣшительный, твердый…

Вотъ что прочелъ молодой калабріецъ: «Ta, за которую вы рисковали жизнью, покуда не можетъ еще открыть вамъ своего имени. Но она — вблизи или издали — непрестанно будетъ слѣдить за вами и надѣяться, что ваше поведеніе будетъ всегда достойно оказаннаго вамъ довѣрія. Разузнавать, кто она, вамъ положительно запрещается. Иначе вы утратите ея расположеніе, которое можетъ быть вамъ въ высшей степени полезно. То, что съ вами произошло и кажется вамъ таинственнымъ, въ свое время само собой для васъ выяснится, если вы не будете ничего допытываться. Въ противномъ же случаѣ, благодаря вѣскому положенію этой особы, вы легко можете сильно пострадать за свою нескромность. Повинуйтесь слѣпо приказаніямъ, которыя дойдутъ до васъ отъ ея имени. Вашъ умъ, ваше мужество вы должны посвятить исполненію этихъ приказаній. И вы не раскаетесь въ томъ, что пролили кровь за лицо, вамъ неизвѣстное. Покуда эта особа, пользуясь своимъ положеніемъ при нашихъ монархѣ и монархинѣ, исходатайствовала для васъ у ея величества королевы, находящейся еще въ столицѣ, назначеніе васъ королевскимъ эмиссаромъ вашей родины. Въ этомъ же конвертѣ вы найдете документъ о таковомъ назначеніи, которое ставитъ васъ въ отвѣтственное, но весьма значительное положеніе среди вашихъ земляковъ. Это особенно важно въ настоящее время, когда необходимо приступать къ организаціи защиты отъ внѣшнихъ враговъ правъ нашего законнаго государя. Не смущайтесь золотомъ, которое найдете въ чемоданѣ, и не принимайте его за подарокъ. Это просто годовой авансъ вашего жалованья по эмиссарскому званію, который препровождается по приказанію ея величества. Оружіе же и коней, я надѣюсь, доблестный рыцарь не откажется принять отъ своей дамы. Не забывайте, что отнынѣ ваше существованіе всецѣло принадлежитъ ея любви и вашей доблести…»

Рикардо вглядывался въ отдѣльныя слова, даже буквы письма, словно пытаясь угадать, кѣмъ онѣ начертаны. Но это ни къ чему не привело. Вкладывая письмо въ конвертъ, онъ вспомнилъ о другомъ документѣ, упомянутомъ въ посланіи; вынулъ, пробѣжалъ его и былъ пораженъ еще болѣе.

«Повелѣваемъ главарямъ всѣхъ отрядовъ, сражающихся за своего законнаго, Богомъ даннаго, короля признавать нашимъ королевскимъ эмиссаромъ полковника Рикардо и повиноваться его приказаніямъ, какъ бы отъ нашей власти исходящимъ».

«Каролина Австрійская, королева Неаполитанская».

Такимъ образомъ Рикардо получалъ чинъ полковника, назначался государственнымъ эмиссаромъ въ область, угрожаемую французскимъ вторженіемъ! Умъ молодого человѣка мутился. Онъ опять, какъ безуміе, отгонялъ отъ себя мысль, что все это исходило отъ королевы. Однако было несомнѣнно, что королева благоволила къ нему, ибо награждала его. Что же такое? Этимъ благоволеніемъ онъ, вѣроятно, обязанъ той женщинѣ, которая любила его, хотя и не скрывала, что можетъ наказать его за измѣну. Конечно, эта женщина близка королевѣ, имѣетъ на ея величество большое вліяніе, это такъ. Но все-таки кто она?..

Долго сидѣлъ въ раздумьи калабріецъ; пріятели еще не возвращались изъ остеріи.

Онъ случайно взглянулъ на море, по направленію къ Неаполю. Ему бросились въ глаза три большихъ военныхъ корабля, на полныхъ парусахъ удалявшіеся изъ порта. На мачтѣ каждаго развивалось по бѣлому бурбонскому флагу. Раздался и прокатился окрестъ могучій пушечный выстрѣлъ. За нимъ другой, третій… пальба…

— Что это за выстрѣлы? — спросилъ Рикардо у рыбака, который шелъ къ своей лодкѣ съ неводомъ на плечахъ.

— Въ честь ея величества палятъ. Она отплываетъ въ Сицилію къ государю, — отвѣчалъ рыбакъ.

VIII.
Шабашъ дьяволовъ и шабашъ атамановъ. — Герцогъ Фаньяно. — Такъ началась война.

Какъ необъятная бѣлая кровля, подпираемая снизу густыми группами темныхъ колоннъ, стлался снѣжный покровъ по верхушкамъ вѣковыхъ сосенъ горъ Гарильонскихъ. Могучія деревья тѣсно жались другъ къ другу; лѣсъ покрывалъ необозримое холмистое пространство. На отлогой вершинѣ, почти въ сердцѣ этого лѣса, по какому-то капризу природы образовалась обширная прогалина, почти круглая поляна. Къ ней сходилось множество тропинокъ, прихотливо извивавшихся и переплетавшихся между собою въ лѣсу. Мало кто осмѣливался ходить по этимъ тройкамъ; на нихъ и въ яркіе лѣтніе дни почти не проникалъ солнечный свѣтъ, такъ густо переплетались между собой вѣтви многовѣчныхъ сосенъ.

Во времена сѣдой древности эта прогалина считалась священнымъ мѣстомъ, храмомъ, въ которомъ витали таинственные и страшные для всякаго человѣка духи. Тѣ немногіе поселяне, которые по необходимости попадали въ безбрежный лѣсъ, чтобы вырубить бревно, собрать сушь на топливо, либо добывать смолу, не отваживались подходить къ этому храму. А если и добирались туда, то погибали: и память и слѣды ихъ исчезали.

Въ эпоху, которой занимается нашъ разсказъ, правда, мало уже кто вѣрилъ, чтобы круглая прогалина была жилищемъ древнихъ боговъ Бруцци^[6], но зато мало было и такихъ, кто бы не вѣрилъ, что туда продолжаютъ сходиться на свой шабашъ демоны ада, не менѣе ревниво, чѣмъ языческіе Бруцци, сторожившіе это мѣсто, и не менѣе жестоко каравшіе попавшихъ туда смертныхъ. Были, конечно, люди, чуждые всякимъ суевѣріямъ, не вѣрившіе ни въ языческую, ни въ папистскую чертовщину. Но и они не рѣшались проникать туда, не желая быть съѣденными волками; кромѣ того, всякій опасался, что на возвратномъ пути можетъ безвозвратно заблудиться.

Во времена испанскаго владычества нѣкто Марко Берарди, небогатый мѣстный дворянинъ, возбудилъ противъ себя гнѣвъ тогдашняго правителя, вздумавшаго учредить въ Калабріи инквизиціонные суды. Берарди съ немногими своими единомышленниками энергично протестовалъ противъ такого жестокаго нововведенія. А когда совершились на его родинѣ первыя казни — инквизація сожгла на кострѣ двухъ неповинныхъ старухъ, обвинивъ ихъ въ колдовствѣ и чернокнижіи, — то онъ, собравъ шайку въ пятьсотъ съ чѣмъ-то человѣкъ, забрался съ нею въ самую гущу горнаго лѣса и долго отбивался тамъ отъ нѣсколькихъ отлично вооруженныхъ испанскихъ полковъ. Взять его оказалось невозможнымъ. Его блокировали. Безъ пищи и боевыхъ припасовъ онъ изнемогалъ и предпочелъ съ немногими вѣрными товарищами погибнуть голодной смертью въ дикой пещерѣ, чѣмъ сдаться чужеземцамъ и попасть въ руки инквизиціи.

Къ сожалѣнію, я долженъ замѣтить, что, благодаря безпечности современныхъ намъ правителей, этотъ лѣсъ нынче почти весь вырубленъ. А послѣдствіемъ нерасчетливой эксплоатаціи является немалое для земледѣлія зло: весной и осенью огромная масса воды, прежде сдерживаемая лѣсомъ, безжалостно размываетъ въ долинахъ посѣвы, наводняетъ и сноситъ иногда жилища. А, въ самое знойное время года поля, сады и виноградники чахнутъ отъ засухи.

Въ описываемое нами время съ одной стороны круглой прогалины ютился обширный бревенчатый сарай. Кѣмъ онъ былъ построенъ, никто не зналъ, но построенъ былъ давно и прочно, ибо, невзирая на безпрестанно трепавшія его непогоды, представлялъ еще изрядное по нуждѣ убѣжище.

Съ самаго разсвѣта къ этому сараю стягивались изъ лѣса конные и пѣшіе люди, по десяти и болѣе, до сотни человѣкъ вмѣстѣ. Лѣсъ, Богъ знаетъ какъ давно не слыхавшій человѣческой рѣчи, теперь оглашался шумнымъ говоромъ. По діалекту и одѣяніямъ различныхъ группъ замѣтно было, что эти люди стянулись изъ разныхъ южныхъ провинцій королевства. Слышался мягкій апулійскій говоръ, жесткій базиликатскій и отчетливый сициліанскій и т. д.

Воздухъ былъ прозраченъ. Сильная пурга, господствовавшая въ горахъ дня два назадъ, разсѣяла облака. Солнце весело освѣщало широкій снѣжный покровъ и засвѣчало на немъ милліарды разноцвѣтныхъ искръ. Вся окрестность словно улыбалась и нимало не напоминала угрюмаго мрака, въ который зачастую бывала погружена. Господствовало бодрящее настроеніе и въ природѣ и въ людяхъ. Сосны-великаны, медленно разраставшіяся въ теченіе многихъ столѣтій, производили впечатлѣніе величавыхъ бодрыхъ старцевъ, которые умѣютъ невозмутимо относиться и къ грознымъ бурямъ и къ предвѣчной непоколебимости міровыхъ законовъ.

А у подножія этихъ великановъ кишѣли, какъ муравьи, люди, закинутые въ глухую высь страстями, которыя постоянно помыкаютъ ими тамъ — гдѣ-то внизу.

Каждый отрядъ или даже группа горцевъ, показывавшіеся около прогалины, были ранѣе прибывшими встрѣчаемы привѣтно: кликами, хлопаньемъ въ ладоши. Тѣмъ восторженнѣе были эти привѣты, чѣмъ среди новоприбывшихъ оказывалось болѣе горцевъ, прославившихся во время партизанской войны, шесть лѣтъ назадъ, войны, которою руководилъ кардиналъ Руффо. Какихъ тутъ не было физіономій и фигуръ. Мрачныя, отважныя, нагло безпечныя, разгульныя… Всѣмъ имъ снова начинала улыбаться фортуна.

Каждый отрядъ притащилъ свою провизію на общее пиршество. Добровольцы-повара вырыли за сараемъ широкую и глубокую яму, навалили въ нее хвороста, зажгли его. Высоко подымалось дымчатое пламя. Ихъ товарищи подготовляли излюбленныя кухонныя травы и зелень, чтобы начинить ими только что зарѣзанныхъ козъ и овецъ. Когда дрова прогорятъ, уголь останется; въ него положатъ эти туши цѣликомъ и завалятъ сверху углемъ, заранѣе откинутымъ на землю изъ ямы, и самою этой землей. Въ сторонѣ ежеминутно нарастала груда приношеній: каждый пришедшій клалъ туда, на общую потребу, принесенные имъ запасы: сыры, хлѣбы, фіаски вина и прочее.

— Это мнѣ дѣтство мое напоминаетъ. Когда я къ попу въ школу ходилъ, мы, ребятишки, съ собой завтраки туда изъ дома таскали, — говорилъ ражій пожилой атаманъ. Онъ только съ коня спрыгнулъ, даже не успѣвъ еще снять съ себя оружія, и любовно остановился предъ грудой яствъ.

— Въ какую такую ты школу ходилъ? — подсмѣивались надъ нимъ товарищи.

Впрочемъ, большинство атамановъ или главарей даже мелкихъ отрядовъ слѣзали съ коней у противоположнаго импровизированной кухнѣ входа въ сарай. Всѣ они, видимо, были довольны радушію, съ которымъ ихъ встрѣчали товарищи, и усаживались въ сараѣ большимъ кругомъ. При появленіи каждаго новаго лица всѣ шумно хлопали въ ладоши.

Подчиненныхъ своихъ они оставляли подъ открытымъ небомъ.

— Вотъ мы и собрались. Всѣ наши, кажется, тутъ? — заговорилъ знакомый намъ Парафанте, обращаясь къ пріятелямъ, какъ и онъ самъ, прибывшимъ въ лѣсъ по приглашенію королевы.

— Изъ нашихъ, кажется, всѣ налицо. Да есть зато кой-кто и незнакомый, — отозвался Бенинказа.

— Это изъ тѣхъ, что за свой счетъ прежде работали. Когда мы, помните, отъ русскихъ отстрѣливались, такъ они — вонъ Таконе изъ Базиликаты, Бойя, Капарале — спокойненько себѣ самимъ только руки нагрѣвали.

— Значитъ, всякаго здѣсь жита по лопатѣ.

— Да, такъ оно и по-моему.

— Я бы не хотѣлъ, чтобъ такіе молодцы подъ мою команду попали, — замѣтилъ Франкатрипа и, помолчавъ чуточку, добавилъ тономъ, не допускающимъ возраженій:

— А я полагаю, что нынче мнѣ слѣдуетъ генераломъ быть…

— Чортъ побери! — воскликнулъ Спакафорно: — я думаю, что эта должность ко мнѣ больше подходитъ. А, впрочемъ, я самъ ее ужъ взялъ.

— Чего вы? — строго произнесъ одинъ изъ атамановъ. — Аль съ ума спятили. Думаете, что насъ созвали сюда для того, чтобы должности да чины разбирать промежъ себя. Не слыхали, что ли: французы ужъ въ Неаполѣ хозяйничаютъ теперь. А два ихъ полка не сегодня завтра въ Калабрію явятся.

— Такъ и подавно времени терять нельзя.

— Мои молодцы всѣ въ сборѣ. А сюда я привелъ, съ собой только подъ-атамановъ.

— Да все-таки надо назначить главнаго генерала, который приказывалъ бы, какъ войну вести слѣдуетъ, — опять нагло закричалъ Парафанте.

— А что же я-то говорю: главнаго генерала, который бы надо всѣми остальными власть имѣлъ…

Франкатрипа зорко вглядывался въ глаза товарищей.

— Который бы по совѣсти распоряжался дѣлежомъ… какъ это говорится?.. дѣлежомъ военной добычи, который не только извѣстенъ своей доблестью, но — и какъ это… и благородствомъ тоже, — проговорилъ Спакафорно. — Вотъ какого надо назначить главнокомандующаго.

— Да мы всѣ люди благородные, — строго замѣтилъ Бенинказа.

— Извѣстно, что всѣ, — возразилъ говорившій раньше. — Только для этакаго дѣла надо, чтобы человѣкъ грамотный былъ. Нашъ учитель при всей школѣ говаривалъ, что продолжай я учиться — я бы по малой мѣрѣ въ адвокаты вышелъ… Да. Онъ говорилъ, что человѣкъ, который ни читать, ни писать не умѣетъ, ни къ чему не годенъ.

— Ни читать, ни писать я не умѣю, — чванливо отозвался Парафанте: — зато на трехстахъ шагахъ не промахнусь въ щегленка пулей изъ моего карабина, это-то и есть главное.

— Главное, чтобы старшій генералъ… это я, братцы, не о себѣ скажу… главное, чтобы онъ… какъ бы это…

— Главное, — перебилъ Франкатрипа: — чтобъ онъ ранѣе никогда ни у кого въ подчиненіи не бывалъ…

— Даже и у кардинала?

— Кардиналъ Руффо не былъ нашимъ главнокомандующимъ, а только викарнымъ викарнаго Іисуса Христа, т. е. его святѣйшества папы… Я и при немъ все по-своему дѣлалъ. Скажетъ бывало кардиналъ: «не грабьте такого, либо сякого села»… А я грабилъ; потому что мои ребята всѣ до единаго за меня готовы были хоть въ пекло. Хотѣ на куски ихъ рѣжь…

— По-твоему, выходитъ, что всѣмъ намъ подъ твою команду итти надо.

— А если бы и такъ? Что же по-твоему? Плохо?

— Это ты такъ разсуждаешь?

— Да, такъ я разсуждаю.

— Ладно, ладно, товарищи, — воззвалъ Бенинказа, чуявшій близость рукопашной и подмѣчая, что многіе хватаются уже за рукоятки своихъ кинжаловъ: — полно! Бремя ли теперь печенку себѣ раздувать. Вы мнѣ лучше растолкуйте, какъ это взбрело на умъ, молодому парню, у котораго и шайки никакой еще не подобрано, какъ взбрело на умъ капитану Рикардо.

— Го! Капитану… Полковникъ цѣлый…

— Не въ томъ дѣло. Это, пожалуй, даже похвально, что онъ взялъ чинъ ниже того, какой намъ надлежитъ. А дѣло въ томъ, какъ онъ осмѣлился созывать насъ отъ имени королевы. Явился ко мнѣ съ этимъ приглашеніемъ Піетро Торо… у меня и ноги и руки чесались, чтобъ ему встрепку задать…

— А не задалъ-таки? — язвительно вставилъ Парафанте. — Тебѣ же лучше.

— Мнѣ лучше? Это ты что же… — свирѣпо отозвался Бенинказа.

— А то, что Торо въ моей шайкѣ капраломъ служилъ и на моихъ глазахъ однажды схватился съ двумя здоровеннѣйшими нашими молодцами. Да одного въ одну, а другого въ другую сторону шаговъ на двадцать, какъ чурбаны какіе, отшвырнулъ.

— Для этакихъ… у меня всегда двѣ пули наготовѣ… Да не въ юмъ дѣло!.. Полно вамъ печенку-то свою раздувать. А вотъ какъ онъ смѣлъ отъ имени ея величества намъ приказанія разсылать. Вѣдь его и въ собраніи-то у королевы не было вмѣстѣ съ нами… Ея величество и не думала, полагаю, насъ оскорблять… А приказанія отъ такого молокососа, да еще такимъ, какъ мы, людямъ, оскорбительны… Сущая обида.

— Я не думаю, чтобъ королева рѣшилась… А, впрочемъ, женщина… Капризъ такой нашелъ.

— А. мы и подчиняйся капризу?

— Мнѣ сдается, генералъ Бенинказа, ты меня прости — мнѣ сдается, что ты суть-то самую не такъ понялъ.

«Генералъ Бенинказа» былъ польщенъ даннымъ ему титуломъ и пріятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна; онъ не сморгнувъ шелъ всегда навстрѣчу смерти. Впослѣдствіи онъ такъ же спокойно и на висѣлицу пошелъ. Но зато и тщеславіе его не имѣло границъ.

— Я сути не понялъ?! — спросилъ онъ.

— Нѣтъ. Самъ посуди: быть только передатчикомъ приказаній еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.

— Знаю я это, знаю, — заговорилъ опять Спакафорно. — Только этотъ паренекъ гордый, самолюбивый и лакейскаго порученія на себя ни за что не взялъ бы. И храбрый. Это онъ при кардиналѣ показалъ… На войнѣ, которую затѣяла женщина, онъ не безполезенъ. Тамъ послѣ можетъ и дальше пойдетъ. Потому, что онъ грамотѣ хорошо обученъ. А грамота, я вамъ опять говорю дѣло важнѣйшее.

Въ эту минуту поднялся большой шумъ, привѣтственный, но почти буйный, сначала внѣ, а затѣмъ и внутри сарая. Сюда вошелъ вновь прибывшій молодой атаманъ — Вицаро. Онъ уже былъ и тогда популяренъ, успѣлъ натворить чудеса храбрости шесть лѣтъ тому назадъ. Онъ и доселѣ остается едва ли не самымъ блестящимъ историческимъ героемъ того бурнаго, революціоннаго и воинственнаго періода, о которомъ мы разсказываемъ. Не такъ давно извѣстный итальянскій поэтъ описалъ его подвиги въ поэмѣ, исключительно посвященной Вицаро. Въ горахъ пѣлись и поются еще о немъ пѣсни, сложенныя простонародьемъ въ честь его.

Его конь, сбруя, оружіе, все было богато, изящно, черты лица красивы, но выраженіе свирѣпо. На видъ ему тогда едва было лѣтъ тридцать пять.

Онъ былъ очень популяренъ въ странѣ. Но далеко не всѣ старые атаманы его любили. Шумные восторги, встрѣтившіе вновь пріѣзжаго, нѣкоторымъ не по вкусу пришлись.

— Молодецъ-то онъ молодецъ, — съ презрительной гримасой пробурчалъ Бенинказа: — только что жъ онъ такое? Разбойникъ и больше ничего. Никогда онъ за короля не сражался, какъ мы.

— Зато сердце-то у него изъ стали, — возразилъ Франкатрипа.

— А у насъ изъ пуху, что ли? Вотъ, коли Господь судитъ мнѣ быть главнымъ генераломъ, такъ увидите, какъ я его на настоящее мѣсто осажу…

Покуда шла въ сараѣ между атаманами описанная бесѣда, внѣ его обмѣнивались мыслями подъ-атаманы и рядовые добровольцы. До нихъ, конечно, долетали голоса главарей, и они обсуждали возможные результаты сегодняшняго сборища.

— Если наши командиры собрались, чтобы главнаго генерала выбирать, такъ, право, намъ лучше по домамъ разойтись, — говорилъ одинъ опытный подъ-атаманъ.

— А знаете, чѣмъ все это кончится? — добавилъ другой: — передерутся, перерѣжутся они между собой, да и намъ придется другъ съ другомъ драться.

— А что жъ ты думаешь? Любезное бы это было дѣло! Самое справедливое… Командиромъ выбирать надо самаго что ни на есть сильнаго человѣка. А силу надо показать прежде… Лучше этого мѣста не найти; прогалина просторная; есть мѣсто не только кинжалу — и пулѣ разгуляться… Кто верхъ возьметъ, тотъ и головой быть долженъ…

Эти разсужденія были прерваны появленіемъ Вицаро со своей свитой. Онъ, соскочивъ быстро съ коня, прошелъ прямо въ сарай. Вслѣдъ за нимъ проскакалъ на бѣломъ невысокомъ, но статномъ конѣ какой-то юноша. Онъ бросилъ поводья сопровождавшему его горцу весьма свирѣпаго, отталкивающаго вида, вооруженному двумя топорами за поясомъ да карабиномъ за плечами. Калабрійское національное одѣяніе на молодомъ человѣкѣ было щегольское, даже богатое. Изъ-подъ полуконической высокой шляпы, обвитой по мѣстному обычаю разноцвѣтными, развѣвающимися по вѣтру лентами, спадали на плечи пышные кудри цвѣта воронова крыла. Большіе черные глаза были поразительно красивы; но взглядъ ихъ былъ жестокъ, почти свирѣпъ.

Этотъ красавчикъ, ни на кого не взглянувъ, прямо прошелъ въ сарай.

— Вѣдь это баба, — замѣтилъ вполголоса одинъ изъ подъатамановъ.

Остальные не могли не согласиться: больно красивъ былъ этотъ молодецъ, а высокая грудь и широко развитыя бедра краснорѣчиво обнаруживали, что это мужчина только по одеждѣ.

— Это, братцы, любовница Вицаро, — пояснялъ говорившій ранѣе. — Родители ея дворяне, богачи были. Вицаро у нихъ на конюшнѣ служилъ; она слюбилась съ парнемъ. Баринъ узналъ, парня избили; дѣвку тоже мучили, въ подвалѣ держали. Они оба умудрились сбѣжать, съ тѣхъ поръ Вицаро и бандитомъ сталъ. Ловокъ онъ. И пощады отъ него не жди. Они со своей возлюбленной отца ея родного не пожалѣли. Замокъ его сожгли и отца и мать и прежняго жениха этой дѣвки, барона какого-то, на тотъ свѣтъ отправили. Вицаро изъ-за нея цѣлыя рѣки крови человѣческой пролилъ… Любитъ крѣпко. А она за нимъ вездѣ какъ тѣнь.

— Боже ты мой! какая важная дѣвка!.. И еще дворянская дочка!.. Богатая!.. Видно, и въ овечьемъ стадѣ волчица можетъ народиться, — восклицали кругомъ.

— Красива-то красива, да чего она тутъ дѣлать будетъ? На кой она намъ чортъ на войнѣ нужна.

— Э, братъ! — отвѣчалъ тотъ, кто, видимо, былъ болѣе товарищей освѣдомленъ о Вицаро: — она съ десяткомъ нашихъ потягается, не уступитъ. Увидите ужо, какова эта волчица въ бою. Передъ ней самъ Вицаро иной разъ пасуетъ. А ужъ онъ ли не командиръ…

Тѣмъ временемъ въ сараѣ продолжали бесѣдовать сами атаманы. Многіе — на случай выбора въ главные генералы — старались расположить къ себѣ подходящихъ товарищей. Вицаро сидѣлъ въ сторонкѣ, молчалъ и высокомѣрно глядѣлъ на остальныхъ. Остальные же не безъ вожделѣнія исподтишка поглядывали на его подругу Викторію, женскія формы тѣла которой соблазнительно ясно обрисовывались подъ мужскимъ одѣяніемъ.

Парафанте, Бенинказа, Франкатрипа, имѣвшіе наибольшіе шансы быть выбранными, нѣсколько смутились при появленіи Вицаро. Подвиги его за послѣдніе годы гремѣли во всей Южной Италіи. Но все-таки они не считали его серьезно опаснымъ соперникомъ: онъ только разбойничалъ за свой счетъ и въ рядахъ кардинальскаго отряда за короля и родину не дрался, какъ они.

Каждому изъ нихъ, да и многимъ другимъ, приходило на мысль, что, затѣявъ съ нимъ добрую свалку, и Викторію можно бы отбить отъ него.

— Да какого чорта мы тутъ еще ждемъ? — воскликнулъ наконецъ Бенинказа.

— Говорятъ, какой-то важный баринъ собирался сюда пріѣхать… Не то князь, не то герцогъ…

— А я такъ слышалъ, что сама ея величество королева прибудетъ на наше собраніе.

Внѣ сарая послышалось особенное оживленіе. Въ одной изъ группъ, на которыя стало было распадаться скопище атамановъ, воскликнули:

— Да это Рикардо!

— Вырядился, какъ баринъ какой…

Вошелъ Рикардо. Онъ былъ дѣйствительно не въ національномъ костюмѣ, а въ бархатныхъ кафтанѣ и жилетѣ, голубого цвѣта, высокихъ до колѣнъ сапогахъ. Зато оружіе, которымъ онъ былъ обвѣшанъ, превосходило все, о чемъ могли мечтать остальные горцы. Съ нимъ вмѣстѣ вошли Піетро Торо, Магаро и Гиро.

Онъ обвелъ спокойнымъ взоромъ собраніе, подошелъ къ какому-то свободному ларю, всталъ на него, чтобы всѣ могли его видѣть, и сказалъ, обращаясь къ атаманамъ:

— Простите, друзья и товарищи, что я запоздалъ, хлопоты были. Дурную новость я привезъ. Нѣсколько французскихъ полковъ уже вступили въ Калабрію. Ихъ главная квартира въ Монтелеоне. Они имѣютъ приказаніе итти къ намъ въ горы. И я знаю, что значительная часть ихъ уже двинулась. Намъ надо поспѣшить. Только прежде необходимо сговориться, чтобы дѣйствовать сообща.

— Это что же такое? — послышались восклицанія въ толпѣ атамановъ. — Мы, значитъ, въ ловушку попались. Ловко вы насъ обработали.

— Нѣтъ, — спокойно возражалъ на эти слова молодой человѣкъ. — Вы вовсе не въ ловушкѣ. Кто желаетъ, можетъ отселѣ спокойно вернуться домой. О французахъ же я вамъ повѣдалъ, чтобы вы времени не теряли. Намъ нужно немедленно взяться за оружіе и начать дѣйствовать прежде, чѣмъ французы осмотрятся, укрѣпятся, разузнаютъ о нашемъ положеніи и добудутъ себѣ проводниковъ.

— Проводниковъ они никакихъ не найдутъ! — вскричалъ Парафанте. — Хотѣлъ бы я посмотрѣть, какъ хоть одинъ изъ нашихъ земляковъ вздумалъ бы услуживать нашимъ врагамъ. Вы, молодой человѣкъ, клевещете на своихъ земляковъ.

— Вѣрно, вѣрно это! — заорали тѣ, кого начинала разбирать зависть при видѣ богатаго платья, а пуще всего отмѣнваго оружія Рикардо.

— Я, товарищи, ни на кого не клевещу, — отвѣчалъ послѣдній. — Вы забываете, что между нашими земляками осталось еще немало республиканцевъ. Главари ихъ, правда, были казнены шесть лѣтъ тому назадъ, но не всѣ же республиканцы исчезли. Да и послѣ тѣхъ, кто исчезъ, остались или выросли — сыновья, племянники, внучата. Всѣ они помнятъ прошлое, жаждутъ отомстить намъ. И, конечно, не будутъ дремать, когда страна будетъ занята хотя бы иноземнымъ, но сочувствующимъ раздавленной нами республикѣ войскомъ.

— Ну, такъ и всѣхъ этихъ щенковъ мы перерѣжемъ!

— А французское войско? — продолжалъ Рикардо: — съ нимъ надо считаться. Наши головы и теперь, навѣрно, уже оцѣнены на вѣсъ золота.

— И на все это намъ наплевать! — кричали атаманы старыхъ санфедистскихъ шаекъ. — Мы готовы опять душить эту мразь. Надоѣла намъ наша бабья жизнь. Шесть лѣтъ сложа руки сидѣли! Шутка!

Рикардо напрасно пытался еще и еще убѣждать въ необходимости воевать съ врагомъ, вторгшимся на родину, отстаивать независимость, не раздражая своихъ земляковъ, напрасно доказывалъ онъ, что такимъ способомъ атаманы скорѣй достигнуть главной цѣли — возстановленія законной власти короля, безъ междоусобицы.

Его почти не слушали. Рѣчи молодого человѣка были для нихъ по малой мѣрѣ непонятны.

— Чего онъ намъ проповѣди вздумалъ читать? — орали одни.

— Какія еще тамъ «независимости»? Какія такія «статьи»! Воевать мы будемъ со всѣми тѣми, кто намъ врагъ. Не станемъ разбирать — кто французъ, кто землякъ, — кричали другіе.

Неудовольствіе возрастало, и шумъ тоже росъ. Слышались грубыя ругательства; грубѣйшія слова, безцеремонныя оскорбленія. Даже изъ тѣхъ троихъ, которые вмѣстѣ съ Рикардо пріѣхали изъ Неаполя, т. е. Піетро Торо, Гиро и Магаро, Піетро, повидимому, оставался одного съ Рикардо мнѣнія, остальные двое, хотя и молчали, но уже сочувственно переглядывались съ протестующими.

Рикардо, стараясь сохранять спокойствіе, продолжалъ стоять на возвышеніи и выжидалъ удобнаго момента, чтобъ заговорить. Но едва онъ опять произнесъ два слова, какъ крики усилились.

— Да чего онъ намъ толкуетъ! Какое право имѣетъ онъ такъ разговаривать съ нами!..

— А вотъ мы ему заткнемъ глотку-то, — рѣзко выкрикнулъ Франкатрипа, которому показалось, что выскочка, вспоминая жестокое обращеніе атамановъ съ республиканцами во время кардинальской кампаніи, намекаетъ именно на него.

— Нѣтъ, постойте, — возгласилъ доселѣ молчавшій Вицаро: — я его проучу.

И, пробившись сквозь толпу къ ларю, на которомъ стоялъ Рикардо, крикнулъ ему:

— Слѣзай! убирайся!.. Надоѣлъ ты намъ!

Рикардо оставался на своемъ мѣстѣ.

— Меня зовутъ Вицаро, — продолжалъ бандитъ. — Понимаешь? Я Вицаро! И никто въ мірѣ еще не осмѣливался не исполнять приказаній Вицаро…

— А меня зовутъ капитанъ Рикардо. Я эмиссаръ короля. Да если бы меня звали просто Рикардо, и тогда бы я не обратилъ вниманія на приказанія такого бездѣльника, какъ ты.

— Я бездѣльникъ! — какъ звѣрь, зарычалъ Вицаро и вскочилъ на ларь. Но Рикардо, проворно обхвативъ его за туловище и руки, оттолкнулъ внизъ.

Надъ толпой атамановъ сверкнули кинжалы сторонниковъ Вицаро, ринувшихся на защиту своего главаря. Но между передними выросла массивная приземистая фигура Торо, который спокойно обратился къ нимъ со словами:

— Дорогіе мои, я не вмѣшивался, покуда эти два молодца были одинъ на одинъ, хотя и знаю, что капитанъ… то бишь полковникъ Рикардо можетъ съ цѣлымъ десяткомъ справиться… Но когда васъ набралось нѣсколько человѣкъ противъ одного — такъ уже не прогнѣвайтесь: и со мной вамъ придется помѣряться…

— Ну, полно тамъ, полно! Собрались мы за дѣломъ, а кончимъ рѣзней, что ли, — закричало нѣсколько голосовъ, между тѣмъ какъ наиболѣе вліятельные атаманы поспѣшили окружить разсвирѣпѣвшаго Вицаро, чтобъ не допускать его до драки.

Рикардо воспользовался моментомъ нѣкотораго успокоенія и обратился вновь къ товарищамъ, большинство которыхъ подъ впечатлѣніемъ его, хотя и краткаго, торжества надъ Вицаро, казалось, было расположено его выслушать.

— Не я былъ зачинщикомъ, — сказалъ онъ: — и мнѣ непріятно, что такъ все это случилось… Я только защищался. Впрочемъ, нынче не время разбираться въ нашихъ личныхъ отношеніяхъ. Мы всѣ сюда собрались для того, чтобы столковаться и рѣшить, какого образа дѣйствій намъ слѣдуетъ держаться во время предстоящей войны. Какъ я разумѣю, вамъ всѣмъ желательно избрать главнокомандующаго, въ повиновеніи которому мы всѣ, и я первый, обязаны присягнуть. Такъ ли? Кто согласенъ, поднимите руки.

Поднялись три-четыре руки. Остальные кричали хоромъ, что не хотятъ никакого главнокомандующаго, что желаютъ распоряжаться своими отрядами каждый по-своему.

Въ эту минуту, вскочивъ на какое-то возвышеніе, громко заговорила красавица Викторія:

— Я, друзья мои, полагаю, что этотъ молодой человѣкъ правъ. Намъ необходимо имѣть командира. Вразбродъ мы не можемъ сладить съ чужеземнымъ войскомъ. Выбрать надо человѣка, который того стоитъ: самаго смѣлаго и благоразумнаго изъ насъ. Полагаю, что лучше этого молодца, который сейчасъ рѣчь держалъ, намъ не нужно искать. Ужъ чего смѣлѣе? Всѣмъ намъ въ лицо сказалъ, что мы только разбоями умѣемъ заниматься! И храбръ онъ. Видѣли, какъ ловко оборонился отъ нападавшаго. Я первая готова присягнуть въ подчиненіи ему, какъ командиру…

Атаманы озадаченные переглядывались между собою. Вицаро совсѣмъ озвѣрѣлъ: какъ могла такъ нагло измѣнить ему любовница, которая для него пожертвовала всѣмъ, не пожалѣвъ ни отца, ни матери… Атаманамъ пришлось крѣпко держать его за руки.

— Ты теперь успокойся, — совѣтовали ему: — успѣешь послѣ отомстить…

— Кровь ихъ всю самъ высосу, и у Викторіи и у него, — хрипѣлъ любовникъ послѣдней…

Разговоры продолжались. Многіе атаманы начинали склоняться на рѣчи Викторіи. Тѣ, которые завидовали раньше одеждѣ Рикардо, оружію и спокойной выдержкѣ, стали, по своей дикой простотѣ, дивиться всему этому и проникаться уваженіемъ. Особенно содѣйствовало этой перемѣнѣ то, что Вицаро предъ нимъ спасовалъ. Начинали уже раздаваться голоса:

— Ну, ладно… Пусть онъ намъ только прежде скажетъ, какъ думаетъ онъ вести кампанію.

Въ это время внѣ сарая обнаружилось движеніе, обратившее общее вниманіе. Туда прибыло нѣсколько отлично вооруженныхъ, богато одѣтыхъ всадниковъ. Во главѣ ихъ оказался герцогъ^[7] Фаньяно, крупнѣйшій мѣстный землевладѣлецъ и важная особа при Бурбонскомъ дворѣ.

Совѣщаніе въ сараѣ оборвалось. Герцогъ вошелъ туда съ частью своей свиты, и, освѣдомясь, что рѣчь шла о выборѣ главнокомандующаго, громко произнесъ:

— Главнокомандующій по праву — только нашъ король, его величество Фердинандъ IV!

Атаманы словно встрепенулись. Рѣчи Рикардо, его блестящее вооруженіе и не менѣе блестящій исходъ борьбы съ доселѣ непобѣдимымъ Вицаро были забыты: передъ ними нынче стоялъ величавый, бодрый, нестарый еще феодалъ, помогавшій имъ шесть лѣтъ назадъ отбиваться отъ французовъ, раздавить республиканцевъ и возстановить Бурбоновъ. Изъ-подъ богатой распахнутой шубки виднѣлась грудь, покрытая золотыми и алмазными звѣздами и крестами.

— Мы освѣдомились, — громко и авторитетно продолжалъ Фаньяно: — что сегодня сюда сойдутся наивѣрнѣйшіе подданные нашего государя, поклявшіеся не щадить живота своего за охраненіе престола его величества. Намъ неизвѣстно, кто пригласилъ васъ, но мы желаемъ вѣрить, что это лицо предложило вамъ избрать себѣ командира не изъ какихъ-либо личныхъ корыстныхъ видовъ; что его къ тому побуждало благородное вѣрноподданническое чувство. Мнѣ неизвѣстно даже его имя. Я же, герцогъ Фаньяно, старшій оберъ-шталмейстеръ двора ея величества королевы, обращаюсь къ вамъ отъ имени нашего короля и повелителя. И говорю вамъ, что война, которая предстоитъ намъ, война партизанская. Для нея вовсе не требуется никакихъ главныхъ генераловъ или главнокомандующихъ. Такой начальникъ могъ бы даже оказаться вреднымъ. И вотъ почему. Наши коварные враги не стѣсняются никакими средствами. Если имъ не удастся обезсилить насъ оружіемъ, то они постараются побѣдить насъ Предательствомъ, хитростью, подкупомъ. Поэтому я и говорю: не надо никакого главнаго начальника. Пусть главарь каждаго отряда будетъ полнымъ хозяиномъ въ предѣлахъ той области, которая будетъ ему поручена.

— Такъ это! Такъ! Браво! Да здравствуетъ король, и никакихъ командировъ намъ не надо, — отозвалась толпа.

Громче всѣхъ кричали тѣ атаманы, которые имѣли въ виду личныя выгоды, личное обогащеніе на войнѣ. Герцогъ, вынувъ изъ кармана листъ бумаги и развернувъ его, заговорилъ снова:

— Я вотъ на этомъ листѣ помѣтилъ подробно приказанія, которыя долженъ передать вамъ. Здѣсь обозначены ваши имена и тѣ части нашего отечества, которыя каждому изъ васъ надлежитъ защищать отъ французовъ.

Фаньяно громко, внятно прочелъ списокъ и добавилъ:

— Каждый изъ васъ, атамановъ, получитъ по тысячѣ піастровъ для вооруженія своего отряда. Кромѣ того, я привезъ вамъ истинно радостную вѣсть. Нашъ святѣйшій отецъ папа посылаетъ свое благословеніе вашему оружію; а каждому изъ васъ десятилѣтнюю индульгенцію, т. е. полное отпущеніе грѣховъ.

Атаманы возликовали. Крики и возгласы сливались въ какой-то дикій гамъ. Особенно кстати оказались эти тысячи піастровъ. Многіе атаманы не утерпѣли и выглядывали изъ сарая, чтобы воочію убѣдиться, что мѣшки съ золотомъ прибыли въ свитѣ герцога. Нѣсколько муловъ, нагруженныхъ соблазнительно тяжелыми мѣшками, стояли въ прогалинѣ, охраняемые вооруженными слугами Фаньяно.

Такъ началась война, которая длилась пять лѣтъ, — война жестокая, безпощадная, съ коварными ухищреніями, съ безчеловѣчными западнями. Мелкія сраженія и стычки непрестанно и повсюду слѣдовали безъ передышки и ни къ какимъ результатамъ не приводили. Франціи она стоила много тысячъ молодыхъ доблестныхъ жизней. На насъ^[8] она обрушилась страшнымъ раззоромъ, возбудила непримиримую ненависть между близкими земляками, загубила цѣлыя семьи, охватила терроромъ самыя благодатныя, самыя благословенныя провинціи королевства. Земледѣльческіе классы впали въ нищету непоправимую, пути сообщенія не могли болѣе служить своей цѣли, торговля затихла. Самое имя нашей страны обратилось впослѣдствіи, на страницахъ историческихъ сочиненій иностранныхъ прогрессивныхъ писателей, въ синонимъ варварства.

Нынче минулъ цѣлый вѣкъ послѣ этой войны, а мы все еще ощущаемъ послѣдствія ужасныхъ событій, жестокой репутаціи и клеветъ, взводимыхъ на насъ тѣми, кто, желая унизить репутацію Бурбоновъ, унижали и цѣлую націю, приписывая происхожденіе всего зла преувеличенной безнравственности населенія.

Впрочемъ, мы не беремся подробно описывать трагическій періодъ итальянской жизни, который до сихъ поръ не нашелъ еще для себя вполнѣ компетентнаго и безпристрастнаго историка. Мы желаемъ только объяснить, что спокойствіе и относительное благоденствіе страны не было возстановлено однимъ Манёсомъ; такая задача для одного человѣка была бы не по силамъ, какъ бы безжалостны ни были принятыя имъ репрессивныя мѣры, какъ бы стойки ни были его намѣренія и характеръ.

Нѣтъ! Жестокая война стала стихать тогда, когда народъ началъ понимать, что правительство Іоакима Мюрата^[9] дѣйствительно стремилось извлечь населеніе изъ тяжкаго нищенства. Когда это правительство стало издавать клонившіяся къ тому законы и честно примѣнять ихъ, когда начали строиться дороги, когда учреждались школы, распространялось просвѣщеніе; когда самъ король Мюратъ сталъ приходить въ личное соприкосновеніе съ народомъ, — тогда населеніе оцѣнило его доброе сердце, благородство и стало уважать его военные подвиги.

IX.
Годъ спустя. — Успѣхи французовъ — Королева въ опасности. — Альма.

Въ 1799 году калабрійскіе атаманы менѣе чѣмъ въ полгода помогли кардиналу Руффо не только вытѣснить французовъ съ юга Италіи, но и подавить мѣстное республиканское движеніе во всемъ королевствѣ, а затѣмъ торжественно возвратить на неаполитанскій тронъ короля Фердинанда IV и королеву Марію-Каролину.

Нынче дѣло оказывалось труднѣе. Прошло болѣе года съ начала военныхъ дѣйствій; атаманскія банды работали не менѣе усердно, чѣмъ восемь безъ малаго лѣтъ назадъ, однако французы не уступали. Императорскія войска успѣли придвинуться къ столицѣ; Наполеонъ назначилъ мужа своей родной сестры, Іожима Мюрата, королемъ неаполитанскимъ на мѣсто удалившагося въ Сицилію Фердинанда Бурбонскаго.

Причины безуспѣшности партизанской войны заключались въ безначаліи, отсутствіи дисциплины, въ распряхъ между атаманами, побуждаемыми въ большинствѣ случаевъ не столько родинолюбіемъ, сколько мелочнымъ тщеславіемъ и жаждой наживы.

Главнымъ же образомъ нынче какъ численность, такъ и благоустроенность французскихъ войскъ были несравненно выше, чѣмъ въ 1799 году.

Партизанскій отрядъ, состоявшій подъ командой Рикардо, дѣйствовалъ успѣшнѣе другихъ. Въ немъ участвовали отборные, преданные смышленному, энергичному командиру люди: Піетро Торо, Гиро, Вольпино, Магаро^[10], и др., было болѣе дисциплины. Непріятелю приходилось серьезно считаться съ этимъ отрядомъ. Французы относились къ Рикардо съ уваженіемъ. Мѣстное населеніе тѣмъ болѣе: его банда едва ли не единственная щадила по возможности и личность и собственность жителей.

Послѣ его отряда шайка Вицаро считалась наиболѣе побѣдоносною; но вслѣдствіе разбойнической безпринципности атамана далеко не пользовалась популярностью среди мирнаго населенія. Дѣятельная соратница и возлюбленная его Викторія, очевидно, охладѣвъ къ своему любовнику, котораго на сходкѣ атамановъ унизилъ и одолѣлъ Рикардо, тогда же предлагала послѣднему перейти въ его отрядъ. Но молодой капитанъ отказался, отчасти потому, что не желалъ въ такое критическое время обострять свои отношенія къ другому атаману, отчасти потому, что не желалъ имѣть около себя женщину.

Былъ вечеръ. Весь день небольшой отрядъ Рикардо храбро отбивался отъ преслѣдованія цѣлаго полка французовъ; десять человѣкъ убито и пятнадцать раненыхъ. Темнѣло; французы прекратили преслѣдованіе; Рикардо со своими товарищами отдыхалъ въ безопасномъ горномъ ущельи. На опасные пункты были выставлены надежные часовые.

Капитанъ (какъ его продолжали величать), кинувъ подъ себя плащъ, лежалъ на травѣ. Относительный успѣхъ его шайки не удовлетворялъ его: онъ понималъ, что цѣль войны во всякомъ случаѣ достигнута не будетъ. Кромѣ того, его грызло недовольство и своимъ личнымъ положеніемъ: очевидная неосуществимость его честолюбивыхъ надеждъ, возбужденныхъ въ Неаполѣ сближеніемъ съ незнакомкой. Кто бы ни была она, — если бы даже сама королева, и тогда тѣмъ хуже, — она за все время не вспомнила о немъ никакого намека на вѣсть отъ нея онъ не получилъ за цѣлый годъ. А честолюбивъ онъ былъ чрезвычайно. Чувство оскорбленнаго самолюбія обострялось чувствомъ неудовлетворенности молодого мужчины. Онъ понималъ, что въ ту женщину, которая провела съ нимъ ночь, онъ не влюбленъ, однако все-таки она сумѣла влить въ его вулканическую кровь столько жгучаго яда, что въ минуты отдыха и раздумья онъ ощущалъ страстное желаніе вновь съ нею свидѣться…

Соратники всѣ спали. Тишина была полная. Только изрѣдка съ одной стороны бивуака слышался рѣзкій пискъ лисицы, на который отзывался съ другой стороны волчій вой.

То перекликались часовые.

Вдругъ отъ рощи, прикрывавшей входъ въ ущелье со стороны долины, раздался громкій крикъ совы.

Рикардо встрепенулся; спавшій рядомъ съ нимъ Пьетро Торо вскочилъ на ноги. Всѣ остальные чуткіе горцы, спавшіе около, пробудились. Въ ночной темнотѣ слабо обрисовались три тѣни, которыя несомнѣнно двигались по направленію къ центру бивака. Оказалось, то былъ, Вольпино и два неизвѣстныхъ человѣка съ завязанными глазами: обычная предосторожность, соблюдаемая для постороннихъ, хотя бы и завѣдомо миролюбивыхъ лицъ, имѣющихъ надобность проникнуть въ пунктъ расположенія партизанскихъ отрядовъ.

Неизвѣстными оказались два оруженосца герцога Фаньяно, приславшаго ихъ изъ своего замка къ капитану Рикардо съ письмомъ.

Рикардо приказалъ снять съ нихъ повязки, потребовалъ фонарь.

— Развѣ герцогъ въ замкѣ? — спросилъ онъ.

— Да. Герцогъ только что пріѣхалъ къ себѣ изъ Сициліи съ дочерью и ея подругой.

Имени подруги оруженосцы не знали.

— Герцогъ приказалъ намъ, — добавилъ одинъ изъ оруженосцевъ, — сообщить, что двѣ роты французовъ приближаются къ замку, навѣрное желая атаковать его. Замокъ не укрѣпленъ. Но герцогъ говоритъ, что его во что бы то ни стало надо спасти, не столько ради него самого, какъ для чего-то еще болѣе важнаго. Изъ отрядовъ, сражающихся за нашего короля, вашъ расположенъ ближе другихъ. Оттого нашъ господинъ и направилъ насъ къ вамъ.

— Все это написано въ письмѣ, что вы мнѣ привезли? — спросилъ Рикардо.

— Нѣтъ. Письмо мы получили изъ рукъ дочери герцога, герцогини Альмы. Она наказывала сказать вамъ, что письмо отъ ея подруги.

Сердце молодого капитана встрепенулось отъ освѣтившаго его луча надежды: сможетъ быть, меня еще не совсѣмъ забыли".

Онъ приблизилъ фонарь и раскрылъ письмо. Оно было написано мелкимъ убористымъ почеркомъ, который былъ ему знакомъ по письму, полученному въ Неапалѣ.

«Большая опасность — стояло въ письмѣ, — угрожаетъ той, которая; какъ вы, можетъ быть, полагаете, совсѣмъ забыла о васъ, но которая не переставала никогда думать о васъ и выжидала случая быть вамъ полезной. По этой причинѣ, а также ради успѣшнаго направленія великаго дѣла она рѣшилась на весьма опасный шагъ, который, пожалуй, назовутъ сумасшествіемъ, но который обусловленъ важнѣйшими соображеніями. Поспѣшите сюда для защиты замка со всѣмъ вашимъ отрядомъ. Податель письма васъ проведетъ. Постарайтесь прибыть сюда ранѣе вашихъ товарищей. Не сомнѣвайтесь въ той, которая ни на одно мгновеніе не переставала мыслить о васъ, и которой во всѣхъ подробностяхъ извѣстны геройскіе, доблестные подвиги ваши въ настоящей войнѣ. Не медлите ни одной секунды».

Поднявъ всѣхъ своихъ соратниковъ, Рикардо поручилъ Пьетро Торо вести отрядъ къ замку Фаньяно ближайшими тропками, вьющимися по утесамъ и горамъ. На конѣ этимъ путемъ пробраться было бы невозможно, потому самъ капитанъ направился другой дорогой, по которой мѣстами могъ ѣхать даже рысью.

На половинѣ пути онъ встрѣтился съ немногочисленной шайкой подъ предводительствомъ Викторіи, она не скрыла, что искала его; молодая женщина окончательно порвала свои отношенія къ Видаро и во главѣ двадцати пяти человѣкъ, не желавшихъ отставать отъ нея, рѣшилась дѣйствовать самостоятельно. Узнавъ отъ Рикардо о цѣли его экспедиціи, она предложила присоединиться къ его отряду, прося его включить и ея людей въ свой отрядъ. Онъ согласился.

У Викторіи не было коня. Она, не стѣсняясь, вскочила на крупъ лошади Рикардо и охватила молодого человѣка сзади за талію^[11]. Она не скрывала своего давнишнаго къ нему влеченіи, но онъ самъ занятый иными помыслами и ощущеніями воздерживался отъ соблазна.

Еще не свѣтало, когда они прибыли въ замокъ. Викторія осталась у дороги ожидать свой отрядъ, Рикардо тотчасъ же былъ впущенъ въ замокъ. Его провели въ одинъ изъ пріемныхъ покоевъ. Онъ полагалъ, что тамъ его встрѣтитъ та, чье письмо было ему доставлено ночью. Но ошибся и изумился, увидавъ юную дочь Фаньяно Альму.

Съ этой дѣвушкой были связаны лучшія воспоминанія ранней юности, когда онъ часто видалъ ее. Домикъ дяди Кармине находился вблизи замка, такъ что мальчику случалось встрѣчать около парка, въ лѣсу и въ поляхъ эту прелестную молодую дѣвушку. Она ему очень нравилась, однако онъ, бѣдный простолюдинъ, могъ любоваться ею только издали. А обмѣняться съ нею нѣсколькими словами довелось ему только однажды. А именно, когда онъ нашелъ на одной изъ внѣшнихъ аллей парка оброненную ею золотую цѣпочку съ медальономъ. Онъ принесъ находку въ замокъ и былъ допущенъ лично къ дочери магната, она ласково поблагодарила его и разспрашивала о старикѣ Кармине. Съ тѣхъ поръ отрокъ, давно почтительно издали любовавшійся хорошенькой duchessina^[12], почувствовалъ себя влюбленнымъ. Боевая жизнь въ періодъ кардинальской войны и затѣмъ шесть лѣтъ болѣе или менѣе бурнаго существованія заставляли его забывать объ этой почти ребяческой любви, однако она при малѣйшемъ поводѣ давала о себѣ знать въ сердцѣ Рикардо, проявляясь нѣжнымъ, теплымъ воспоминаніемъ — чувствомъ, котораго не пробуждала въ немъ никакая другая женщина.

За годъ приблизительно до созыва атамановъ королевой въ Неаполь Альма исчезла изъ замка: слышно было, что ея величество приблизила дѣвушку къ себѣ, назначивъ ее своею чтицей.

Общественное разстояніе между молодыми людьми было такъ огромно, что Рикардо даже не приходилось бороться со страстью; онъ какъ будто не ощущалъ ея, а только вспоминалъ объ Альмѣ и дорожилъ рѣдкими проявленіями ея въ своемъ сердцѣ, какъ чѣмъ-то неизмѣримо отраднымъ, свѣтлымъ, чистымъ, ощущеніемъ, которое нельзя было сравнить ни съ какими иными элементами его существованія.

Въ маскарадѣ (который описанъ нами въ первой главѣ) ему показалось, что голубая маска скрываетъ дорогое личико Альмы. Въ немъ тогда проснулось было дѣтское чувство. Оно охватывало его нерѣдко и во время его леченія отъ раны, полученной послѣ маскарада. Но затѣмъ жгучее, опьяняющее чувственное наслажденіе, доставленное ему другой женщиной, совсѣмъ поглотило идеальное воспоминаніе дѣтства.

Теперь же, когда онъ неожиданно увидалъ Альму, когда услышалъ ея спокойный, нѣсколько горделивый, но все-таки привѣтливый, голосъ, въ сердцѣ его опять шевельнулось что-то, неописуемо чистое и теплое, влекущее къ ней…

— Мнѣ поручено просить васъ подождать нѣсколько минутъ въ этой комнатѣ, — обратилась къ нему Альма.

Капитанъ поклонился, дѣвушка продолжала:

— Мы съ вами, кажется, знакомы… Вѣдь это вы, много лѣтъ тому назадъ, нашли и принесли мнѣ цѣпочку, которую я потеряла въ паркѣ.

— Да, я, — смущенно отозвался Рикардо: — я счастливъ нынче, что мнѣ представляется случай оказать вамъ нѣсколько большую услугу — охранять вашъ замокъ…

— Услугу не мнѣ, — съ оттѣнкомъ горделивости, холодно отвѣчала дукессина: — не мнѣ, а той, которая одна имѣетъ право повелѣвать. Это она соблаговолила удостоить васъ такимъ порученіемъ.

Почти въ это самое мгновеніе дверь за спиной Альмы растворилась, и въ комнату вошла статная женщина. Дѣвушка, приблизясь къ ней, почтительно сказала:

— Если вашему величеству понадобится что-либо приказать, потрудитесь позвонить. Я явлюсь немедленно.

Смущеніе капитана и возросло, и странно усложнилось.

Каролина Австрійская была вся въ черномъ: она дала обѣтъ не надѣвать иныхъ цвѣтовъ, покуда не возвратитъ мужу и себѣ неаполитанскій престолъ.

Каролина пристально глядѣла на молодого человѣка, и, судя по улыбкѣ, скользнувшей по ея глазамъ и устамъ, ей нравилось его смущеніе. Отпустивъ Альму, королева продолжала глядѣть на калабрійца. Это ужъ начинало непріятно волновать его. Онъ недоумѣвалъ, что ему съ собой дѣлать. Всякія сомнѣнія насчетъ тождественности красной маски съ государыней окончательно было разсѣялись, какъ вдругъ она промолвила:

— Васъ, полковникъ, мнѣ рекомендовала одна моя большая пріятельница, которая немалымъ вамъ обязана. Я знаю, какъ разъ вечеромъ въ Неаполѣ вы за нее рисковали своею жизнью. Къ тому же мнѣ извѣстны ваша доблесть и вѣрность государю.

«Опять мистификаціи! — мыслилъ начинавшій терять голову Рикардо. — Неужели дочь императоровъ можетъ такъ лгать? Или въ самомъ дѣлѣ все было такъ, какъ она говоритъ?»

— Садитесь, полковникъ, — продолжала она. — Мы здѣсь не при дворѣ, а на войнѣ. Не до церемоній. Моя пріятельница никогда не переставала о васъ помнить. Но обстоятельства не дозволяли ей сноситься съ вами. У ней много заботъ и огорченій.

— Значитъ, ея здѣсь нѣтъ? — рѣшился спросить Рикардо.

— Ея здѣсь нѣтъ. Здѣсь только королева.

И она пронзительно вглядѣлась въ его глаза, какъ бы желая убѣдиться, понялъ ли онъ смыслъ ея словъ.

— Да, понимаю, — сказалъ онъ, начиная нѣсколько успокоиваться и оправляться.

— Ваша королева, — продолжала Каролина, — находится въ весьма опасномъ положеніи. Война слишкомъ долго затянулась безъ всякаго успѣха. Я рѣшилась на мѣстѣ сама удостовѣриться, въ чемъ кроются причины неуспѣха, и устранить ихъ. Меня удостовѣрили, что во всякомъ случаѣ мое пребываніе въ Калабріи не представляетъ для меня никакой опасности. И я пріѣхала сюда изъ Сициліи. Однако оказывается, что я была слишкомъ довѣрчива. Наши шпіоны сегодня увѣдомили, что французы знаютъ о моемъ прибытіи; что, надѣясь захватить меня, они посылаютъ къ замку Фаньяно довольно значительный отрядъ. Недалеко отсюда бухта св. Евфиміи; тамъ меня ждетъ вооруженная яхта. Я могу во всякое время отплыть на ней обратно въ Сицилію. Но не увѣрена, что между замкомъ и бухтой я не встрѣчу препятствія. Я призвала васъ сюда, желая узнать ваше мнѣніе. Какъ вы думаете: слѣдуетъ ли мнѣ поспѣшить обратно на корабль, или выжидать здѣсь непріятеля въ увѣренности, что созванные мною партизанскіе отряды отстоятъ замокъ?

— Простите, государыня, что я осмѣливаюсь обратиться къ вамъ съ вопросомъ. Скажите, что вамъ извѣстно о движеніи ближайшихъ французскихъ отрядовъ? Двѣ роты командированы для атаки замка Фаньяно? Такъ. Но дорога отъ замка до залива св. Евфиміи охраняется непріятелемъ, или нѣтъ?

— Нѣтъ. Французы въ данную минуту могутъ располагать въ этой мѣстности только тѣмъ, что сюда посылаютъ. Всѣ ихъ остальныя силы или далеко впереди, или заняты охраной своихъ позицій отъ англичанъ.

— Въ такомъ случаѣ слѣдуетъ привлечь непріятеля сюда, къ замку. А покуда наши отряды будутъ его защищать, ваше величество успѣете съ небольшой свитой прослѣдовать къ бухтѣ св. Евфиміи путемъ, свободнымъ отъ непріятеля.

— И мнѣ такъ кажется. А въ вашихъ людяхъ вы увѣрены, полковникъ?

— Какъ въ самомъ себѣ. Только я полагаю, что вашему величеству необходимо сохранять покуда самое строгое инкогнито. Я даже предпочелъ бы, чтобъ и для меня вы сохранили инкогнито.

— Вы предпочли бы, можетъ статься, чтобы вмѣсто меня тутъ была сама моя пріятельница.

Рикардо уже успѣлъ совсѣмъ оправиться отъ смущенія и собраться съ мыслями. Близость этой женщины начинала вновь больше, чѣмъ слѣдовало бы, дѣйствовать на него. Онъ съ жаромъ воскликнулъ:

— О да! конечно! Я бы могъ тогда говорить не стѣсняясь, вполнѣ откровенно.

— Что же вы ей сказали бы? Я откровенность люблю. Говорите и со мной не стѣсняясь. Какъ бы съ ней самой, — отозвалась королева.

Дотолѣ она старалась держать себя съ достоинствомъ, спокойно, по-королевски. Но напряженная борьба съ своимъ пылкимъ, давно неудовлетвореннымъ чувствомъ утомила ее. Она облокотилась обѣими локтями на стоявшій предъ нею столикъ; ея лицо расцвѣло такой чарующей улыбкой; глаза, ласкающіе собесѣдника, свѣтились такой любовью, она казалась такъ хороша, что молодой человѣкъ чувствовалъ, какъ кровь его закипаетъ отъ сладостной жажды когда-то испытаннаго наслажденія, не могъ долѣе сдерживаться, заговорилъ съ увлеченіемъ о томъ, что испытывалъ въ это мгновеніе; о томъ, какъ часто вспоминалъ божественную ночь въ Неаполѣ. Онъ не проговорился однако: обращаясь къ королевѣ, какъ бы высказывалъ свои чувства, испытываемыя къ другой женщинѣ. Но онъ любовался ею, возбуждался ея присутствіемъ, краснорѣчіемъ ея отзывчивыхъ взглядовъ. Она только разъ чуть слышно прошептала: «о если бы меня прежде кто такъ любилъ!»

Наконецъ Рикардо смолкъ, какъ бы опомнясь.

— Продолжайте, продолжайте, — сказала она.

— Что же мнѣ продолжать? — отвѣтилъ онъ съ горькой усмѣшкой… — Вѣдь эта женщина такъ далека отъ меня, до нея такъ высоко… Я могу только беззавѣтно преданно и вѣрно служить ей.

Королева произнесла, нахмуривъ брови:

— Словомъ, вамъ кажется, что правы тѣ, кто не совѣтуетъ моей пріятельницѣ снисходить до васъ?

Но юный сынъ вулканической Калабріи опять горячо протестовалъ противъ этого. И, повидимому, къ великому удовольствію своей собесѣдницы.

Межъ тѣмъ уже наступало утро: свѣтъ лампъ блѣднѣлъ передъ ярко разгоравшейся зарей. Королева встала со своего кресла и подошла къ Рикардо, который стоялъ блѣдный отъ волненія. Его красивые глаза умоляюще глядѣли на королеву.

— Завтра въ полночь, — сказала она поспѣшно вполголоса, вручая ему ключъ. — Этотъ ключъ вмѣстѣ съ остальными владѣтель замка, какъ надлежитъ вѣрноподданному, передалъ мнѣ. Онъ отпираетъ внѣшнюю маленькую дверь башни. За дверью лѣстница, которая приведетъ васъ въ комнату, гдѣ вы найдете мою пріятельницу.

Онъ опустился на колѣни и жадно цѣловалъ протянутую вмѣстѣ съ ключомъ маленькую, пухлую ручку.

— Разумѣется, все это возможно, только если мы можемъ быть увѣрены въ нашей, безопасности, — прибавила она,

X.
Масса населенія между молотомъ и наковальней. — Какъ спасти королеву отъ плѣна.

Выйдя изъ замка, Рикардо очутился на обширной площадкѣ, съ которой была видна вся окрестность. Луна на ущербѣ еще не закатилась; на востокѣ уже занималась заря; кромѣ того, молодому человѣку была отлично извѣстна вся мѣстность: онъ тутъ родился, избѣгалъ всякую тропку, а за послѣдній годъ его отрядъ работалъ около виднѣвшихся въ небольшомъ отдаленіи горъ.

Вокругъ всего замка, стоявшаго на изрядномъ возвышеніи, раскидывалась обширная безлѣсная равнина. Жители деревушекъ и отдѣльныхъ крестьянскихъ хозяйствъ, расположенныхъ за предѣлами этой плоскости въ лѣсистыхъ и гористыхъ мѣстахъ, всѣ давно разбѣжались но болѣе безопаснымъ ущельямъ, чтобы не попадаться живыми французамъ. Но въ мелкихъ селеніяхъ, бѣлѣвшихъ издали на самой равнинѣ, еще оставалось немало поселянъ съ семействами, во-первыхъ, потому, что отрядъ Рикардо доселѣ успѣшно охранялъ доступы къ равнинѣ; во-вторыхъ, потому, что дома, какъ ни на есть, этимъ людямъ было чѣмъ питаться, въ глубинѣ же горныхъ лѣсовъ они рисковали съ голоду умереть.

Въ настоящую минуту обстоятельства однако измѣнялись. Герцогъ Фаньяно, проживавшій съ самаго начала войны въ Сициліи при королевскомъ дворѣ, внезапно пріѣхалъ въ свой замокъ съ дочерью Альмой и съ какой-то, никому неизвѣстной ея подругой, надо быть, важной особой, потому что — какъ толковали среди населенія — именно ради этой гостьи онъ и старался стягивать къ замку, имѣя въ виду безопасность послѣдняго, партизанскіе отряды, охраняющіе долины. Викторія и Рикардо со своими соратниками уже прибыли. За нѣкоторыми другими были посланы гонцы.

Непосредственные подчиненные Фаньяно, въ особенности лично имъ содержимые вооруженные люди, конечно, готовы были противостоять врагу. Населеніе же вообще не было расположено принимать участіе въ борьбѣ.

— Мы, братцы, — говорилъ большею частію шопотомъ старый Бьазіо (служившій съ незапамятныхъ временъ сторожомъ при замкѣ, много видовъ видавшій на своемъ вѣку, а теперь, словно по инерціи бродившій, съ никуда не годнымъ кремневымъ ружьемъ по полямъ герцога), — мы, братцы, вѣкъ живемъ между молотомъ и наковальней. Вѣрнѣе, мы-то сами и есть наковальня. Въ 79 г. былъ надъ нами молотомъ король Фердинандъ, и нынче онъ молотомъ, хотя и покинулъ царство и, кажется, даже покуда забылъ о насъ. Вотъ приказываютъ мнѣ нынче изъ этого карабина по французамъ палить. А какъ они-то, французы-то, мнѣ въ лобъ пулею угодятъ. Тогда кто мою старуху да внучатъ кормить станетъ. А если живой французамъ въ руки попадусь, того и гляди повѣсятъ…

— Да если ты откажешься по нимъ стрѣлять, такъ тебя самъ герцогъ велитъ на осину вздернуть, когда онъ съ королемъ въ Неаполь вернется.

— То-то я и говорю: между двухъ огней.

Народъ вообще по опыту давнихъ событій вѣрилъ, что король непремѣнно возвратится. Но вообще старался держаться на всякій случай нейтральнымъ. Были, конечно, молодцы, добровольно бравшіеся за оружіе, сражавшіеся за короля.

— Я такъ разсуждаю, — возражалъ на рѣчи Бьазіо молодой парень, атлетъ, красавецъ, сверкая черными безпокойными глазами: — если мы не будемъ защищать Богомъ даннаго короля, то кто же и будетъ защищать его. А, защищая короля, мы и себя самихъ защищаемъ, защищаемъ наши дома, наши семьи — храмы Господни, которые, какъ попъ мнѣ намедни сказывалъ, эти проклятые еретики, чортово ихъ отродье, такъ и норовятъ осквернить. Такъ ли я говорю?

— Говоришь ты такъ потому, что за твою молодую женку тебѣ боязно. Французы, извѣстно, до молодокъ охочи…

Глаза парня словно молніями сверкали.

— У меня есть пули, есть и порохъ. Ни одинъ пѣтухъ^[13] не успѣетъ къ женѣ моей носа сунуть… А говорю я вообще… Потому, что такъ чувствую. Народъ трусъ… Я это не о тебѣ говорю, дядя Бьазіо; ты старъ, а извѣстно, что старикамъ жизнь своя дороже, чѣмъ молодымъ. Я это о другихъ, о тѣхъ, кто не рѣшается дома своего защищать, за вѣру свою вступаться.

— Такъ-то такъ это. Только вы главное-то забываете, — возражалъ Бьазіо едва слышнымъ голосомъ, осторожно оглядываясь: — забываете вы, что для этого надо съ разбойниками брататься; что французы считаютъ разбойниками всѣхъ, кто въ горахъ работаетъ кинжаломъ, карабиномъ.

— А при кардиналѣ, — шепнулъ одинъ изъ герцогскихъ военныхъ наемниковъ, бывшій санфедистъ, — при кардиналѣ мы сами всѣхъ республиканцевъ считали разбойниками. Ихъ и вѣшали.

— Ну? — торопилъ Бьязіо.

— Ну, значитъ, коли родились наковальней, такъ и терпи, когда молотъ по насъ бьетъ. Нынче надъ нами два, стало быть, молота: одинъ законный, какъ говорятъ, государь, онъ въ Сицилію засѣлъ; а другого въ Неаполѣ на престолъ французскій императоръ посадилъ… Онъ, значитъ, другой молотъ. Да это я такъ парню въ отвѣтъ толкую…

Приведеннаго сейчасъ разговора Рикардо, конечно, не слыхалъ, но ему давно и хорошо было извѣстно отношеніе массы населенія къ войнѣ. Теперь, когда его отвѣтственности была предоставлена, хотя бы и временная только, безопасность замка Фаньяно, ему надо было обсудить средства защиты. На простой народъ нельзя было разсчитывать. Вопросъ же, достаточно ли вооруженныхъ людей въ замкѣ, молодой человѣкъ рѣшилъ утвердительно, сообразивъ силы, которыми располагалъ герцогъ, самъ онъ, Рикардо, и Викторія. Кромѣ того, ожидали прибытія другихъ атамановъ, оповѣщенныхъ Фаньяно.

Во всякомъ случаѣ полезно было задержать приближеніе французовъ до прихода этого подкрѣпленія; слѣдовательно, надо охранять ближайшія дороги, по которымъ непріятель могъ итти къ замку. Это казалось не труднымъ: обширная равнина была извнѣ доступна только черезъ два ущелья; а дороги, ведущія отъ ущелій къ центру ея, какъ на ладони, видны были съ возвышенной террасы замка. За этими дорогами легко наблюдать. На всякій случай въ единственной небольшой, но густой рощѣ, темнѣвшей на равнинѣ между двумя дорогами, полезно расположить засаду; тогда, если бы французы и пробрались неожиданно сквозь ущелья ранѣе ожидаемыхъ партизанскихъ бандъ, ихъ все-таки можно было бы задержать этой засадой, задержать настолько, что королева могла бы со свитой и приближенной охраной спастись по дорогѣ, какъ она сама сказала, свободной отъ непріятеля, пробраться къ бухтѣ св. Евфиміи.

Таковъ былъ планъ, сложившійся въ головѣ Рикардо. Главная цѣль его была устранить всякую опасность отъ королевы. Онъ уже болѣе не сомнѣвался теперь, что таинственная дотолѣ незнакомка была сама Каролина Австрійская. Онъ сознавалъ, что, давъ ей въ Неаполѣ (когда онъ не зналъ, кто она такая) слово служить ей вѣрой и правдой, не щадя живота, онъ обязалъ себя непоколебимой ей вѣрностью, какъ и монархинѣ…

Но, кромѣ того, къ сознанію имъ своего рыцарскаго и вѣрноподданническаго долга примѣшивалось тревожное ощущеніе страсти, которую эта женщина возбуждала въ немъ.

Это чувство было сильно подогрѣто только что происходившимъ между ними свиданіемъ, распалено обѣщаніемъ на будущую ночь. Обдумывая планъ защиты замка, онъ обращалъ особенное вниманіе на возможно продолжительное задержаніе непріятеля.

Раза два-три въ головѣ молодого человѣка, какъ молнія, блеснуло сомнѣніе: да любовь ли то чувство, которое его влечетъ къ Каролинѣ. При этомъ возникали на мигъ и нѣжный обликъ Альмы, и почти дѣтскія, сладостно невинныя воспоминанія о молодой дѣвушкѣ. Но горячій потокъ непосредственной чувственности скоро охватывалъ его, и сомнѣнія исчезали. Тѣмъ болѣе, что къ чувственности, возбуждаемой въ немъ королевой, присоединялись порывы другой присущей его натурѣ сильной, едва ли не преобладающей, страсти — честолюбія…

Рикардо разузналъ, гдѣ герцогъ приказалъ размѣстить его и Викторіи отряды. Онъ обошелъ своихъ, сдѣлавъ надлежащія распоряженія. Для него самого и для приближенныхъ къ нему старшихъ партизановъ былъ отведенъ флигель у самаго главнаго корпуса замка. Тамъ онъ нашелъ въ сборѣ Торо, Магаро, Гиро. Вскорѣ пришла Викторія. Всѣ ужинали.

Герцогъ распорядился, чтобы партизаны въ его замкѣ ни въ чемъ не нуждались; за каждый день службы при немъ обѣщалъ уплачивать по піастру, а по окончаніи войны сулилъ исходатайствовать у короля Фердинанда награды всѣмъ отличившимся.

Во время трапезы капитанъ обсуждалъ съ товарищами проектированный имъ планъ обороны, который тутъ же и былъ одобренъ всѣми, въ томъ числѣ и Викторіей.

Викторія не скрывала, что любитъ Рикардо, что ради него покинула Вицаро, однако вела себя сдержанно.

Ночь прошла. Утромъ все еще не проявлялось признаковъ близости непріятеля, но зато и о другихъ партизанскихъ отрядахъ, приглашенныхъ въ замокъ, ничего не было слышно.

XI.
Совѣщаніе у герцога Фаньяно. — Всемилостивѣйшія награды. — Зависть и ревность.

Рикардо и Викторію, какъ начальниковъ отрядовъ, рано утромъ пригласили къ Фаньяно. Герцогъ ихъ принялъ въ своемъ кабинетѣ, онъ сидѣлъ передъ письменнымъ столомъ, заваленнымъ бумагами, и довольно надменно принялъ приглашенныхъ, однако расцвѣлъ сладострастной улыбкой, оглядывая женщину-атамана.

— Вы годъ тому назадъ, — обратился онъ къ ней, — оказали мнѣ существенную услугу: помогли пробиться черезъ непріятельскую линію, когда я былъ вынужденъ покинуть нашъ край, по обязанностямъ, которыя призывали меня въ Сицилію къ королевскому двору. Нынче вамъ обоимъ предстоитъ оказать услугу еще болѣе важную, не мнѣ собственно, а моей дочери и ея… ея подругѣ.

— Такія услуги оказывать наше ремесло, — отвѣчала Викторія: — мы готовы служить дѣлу, если только отъ насъ при этомъ не требуютъ другого рода услугъ.

Герцогъ понялъ намекъ, отвелъ глаза отъ красавицы и продолжалъ почти строго:

— Какъ вамъ это удастся, я не знаю. Хотѣлъ бы я быть увѣреннымъ въ вашемъ успѣхѣ; но не увлекаюсь надеждами. Мы, т. е. моя дочь съ подругой и я, поступили весъма неосторожно, пріѣхавъ сюда. Вообще война не дала до сихъ поръ тѣхъ результатовъ, которыхъ отъ нея ожидали. Однако насъ увѣряли передъ отъѣздомъ, что въ этой именно провинціи дѣло идетъ лучше; что наши партизаны одолѣваютъ врага. И мы полагали, что наше присутствіе здѣсь придастъ бодрость остальнымъ провинціямъ, будетъ повсюду содѣйствовать успѣху. Оказалось же, что мы были введены въ заблужденіе. Правда, мы могли безо всякой опасности сюда пробраться; правда, что французы покуда не коснулись ни окрестностей моего замка, ни моихъ владѣній. Однако надо полагать, что французскіе шпіоны выслѣдили нашъ отъѣздъ изъ Сициліи; что непріятель знаетъ, гдѣ мы находимся. Слѣдовательно, возвратиться назадъ намъ будетъ по малой мѣрѣ затруднительно.

— Что же мы, по-вашему, должны дѣлать? — прибавилъ Фаньяно, помолчавъ нѣсколько секундъ и обращаясь къ Рикардо. — Вашъ планъ мнѣ извѣстенъ, и я его одобряю. А вы какъ думаете?

Послѣдній вопросъ онъ задалъ Викторіи.

— И я одобряю, хотя меня мало интересуютъ проекты… Мнѣ интересно главное: гдѣ и когда намъ можно будетъ хорошенько поработать руками.

— Я потому одобряю, — продолжалъ Фаньяно: — что планъ этотъ соотвѣтствуетъ основной цѣли: намъ нужно, чтобъ непріятель стянулъ всѣ свои силы къ замку, дабы дорога къ морю оставалась для насъ свободной. Покуда она еще свободна, какъ мнѣ извѣстно. Но зато всѣ французскіе солдаты, находящіеся въ нашемъ околоткѣ, стягиваются къ дорогамъ, ведущимъ черезъ ущелья къ замку. Мало того, по всему можно заключить, что они не сомнѣваются утвердиться здѣсь: они уже выбрали, говорятъ, своего гражданскаго комиссара, который долженъ управлять отсюда всею провинціею.

Герцогъ опять помолчалъ. Рикардо показалась, что драпировка двери за спиной хозяина чуточку колыхнулась. Фаньяно продолжалъ, какъ будто не совсѣмъ охотно.

— Я долженъ вамъ сказать, что въ настоящую минуту я не имѣю права всѣмъ распоряжаться. Я могу только завидовать вамъ, призваннымъ совершить трудный подвигъ, оказать важную услугу королевскому дому. Я самъ ничего вамъ обѣщать не могу за предстоящее вамъ дѣяніе, успѣхъ котораго, по моему мнѣнію, будетъ превыше всякихъ наградъ. Объ этомъ позаботится особа, одно благосклонное слово которой, исходящее отъ искренняго великодушнаго сердца, составляетъ уже неоцѣнимое вознагражденіе. Эта особа не оставитъ васъ своими милостями…

— И искренней благодарностію, — добавилъ внушительный женскій голосъ, голосъ королевы, вошедшей въ комнату изъ-за драпировки.

Герцогъ, видимо, былъ удивленъ; его лицо выразило досаду. Но то было одно мгновеніе. Опытный придворный, онъ быстро обернулся, посторонился и низко склонился предъ монархиней.

— Да, благодарности, — повторила Каролина. -Можетъ быть, вы, герцогъ, осуждаете мое вмѣшательство. Но я поступила по непреодолимому влеченію, откинувъ всякія придворныя церемоніи. Мнѣ кажется нехорошо скрываться отъ лицъ, которыя рѣшились пожертвовать своей жизнью за государя.

— Это долгъ каждаго вѣрноподданнаго, — пробормоталъ Фаньяно.

— Въ настоящее время, къ сожалѣнію, не всѣ такъ думаютъ, — возразила королева. — Придетъ время, когда Господь покараетъ тѣхъ, кто не покоряется данному Имъ монарху. Мы же обязаны умѣть вознаграждать тѣхъ, кто въ черные дни хранилъ намъ вѣрность. Герцогъ, потрудитесь заполнить одинъ изъ бланковъ, предоставленныхъ въ мое распоряженіе моимъ августѣйшимъ супругомъ. Напишите бреветъ на чинъ полковника для капитана Рикардо.

— Но… ваше величество.

— Потрудитесь, — повторила Каролина, кинувъ такой грозный взглядъ на осмѣлившагося возразить ей шталмейстера, что онъ, весьма поспѣшно исполнивъ повелѣніе, вручилъ бреветъ королевѣ, она же передала его Рикардо со словами:

— Жалуемый вамъ чинъ — это награда государя. А это, — она сняла богатую ленту, облегавшую ея плечи: — это награда отъ королевы.

Рикардо принялъ, ставъ на колѣни, высочайшіе дары.

— Встаньте, полковникъ. Дай Богъ, чтобы у короля было побольше такихъ вѣрныхъ и доблестныхъ слугъ.

Фаньяно и Викторія не пошевелились во время этой сцены. Но оба — по разнымъ причинамъ — были ею недовольны. Герцогъ позеленѣлъ отъ зависти къ новому любимцу королевы, тѣмъ болѣе, что этотъ любимецъ, безъ роду и племени, былъ пріемышемъ простого земледѣльца-сосѣда. Онъ былъ недоволенъ также, что ея величество приняла молодого человѣка вчера вечеромъ ранѣе, чѣмъ тотъ подумалъ представиться владѣльцу замка.

Проницательная и чуткая Викторія подозрѣвала, что отношенія королевы къ Рикардо идутъ далѣе высочайшаго благоволенія. Но и Каролина была проницательна не менѣе женщины-партизана. Каролина подмѣтила, что та влюблена въ Рикардо. Каролина была слишкомъ горда и самоувѣренна, чтобъ ревновать полковника къ этой женщинѣ. Но она считала полезнымъ въ настоящую минуту и ее расположить къ себѣ. Поэтому она обратилась къ Викторіи:

— Намъ хорошо извѣстны доблестные поступки, безстрашіе и героизмъ единственной женщины, которая выступила съ оружіемъ въ рукахъ на защиту престола и отечества. Намъ пріятно, что мы можемъ лично поблагодарить васъ. Намъ давно хотѣлось вознаградить васъ за вашу вѣрность. Примите эту цѣпь, надѣньте ее и носите, вспоминая вашу государыню.

Каролина, снявъ съ себя золотую цѣпь, передала ее молодой женщинѣ, которая приняла богатый подарокъ съ почтительнымъ поклономъ, но безъ колѣнопреклоненія, что непріятно изумило королеву. Однако она, все еще улыбаясь Викторіи, удалилась, кинувъ на Рикардо равнодушный взглядъ и слегка махнувъ рукой герцогу Фаньяно.

XII.
Ночь королевы, — Ея враги, замыслы и бѣгство. — Вторженіе французовъ.

Весь этотъ день прошелъ спокойно. Никакихъ признаковъ близости французовъ не обнаруживалось. Другіе атаманы со своими бандами все еще не прибыли.

Рикардо, Викторія и Піетро Торо были заняты расположеніемъ своихъ отрядовъ въ возможно выгодномъ для защиты порядкѣ. По преимуществу они располагали вооруженныя группы въ мелкихъ около замка постройкахъ, съ такимъ расчетомъ, чтобы въ случаѣ нападенія непріятеля на замокъ партизаны имѣли возможность стрѣлять изъ своихъ прикрытій въ тылъ французамъ. Чтобъ ранѣе времени послѣдніе не замѣтили засады, рьянымъ партизанамъ было строго-настрого наказано не показываться весь день на улицу. А такъ какъ каждая изъ этихъ группъ могла подвергнуться продолжительному нападенію врага, нѣкоторымъ образомъ осадѣ, то всѣ онѣ были снабжены обильно какъ боевыми, такъ и съѣстными припасами.

Герцогъ, съ своей стороны, организовалъ систему лазутчиковъ. Его люди были разставлены на всѣхъ тропкахъ и холмахъ, окружающихъ равнину, каждый подъ естественнымъ прикрытіемъ кустовъ или скалъ; многіе были на коняхъ. Всѣмъ было приказано, какъ только подмѣтятъ непріятеля, дать сигналъ свистомъ и во весь карьеръ бѣжать къ замку.

Фаньяно былъ очень озабоченъ. Ему вообще не нравилась рискованная поѣздка королевы подъ его охраной. Теперь же онъ находился въ сугубой опасности. Во-первыхъ, попадись королева въ плѣнъ французамъ, вся отвѣтственность, не только предъ ея мужемъ, но, что еще страшнѣе, предъ австрійскимъ дворомъ пала бы на его голову. Во-вторыхъ, онъ имѣлъ основанія (какія именно, мы увидимъ ниже) быть увѣреннымъ, что, овладѣвъ замкомъ, новое правительство Мюрата конфискуетъ все имущество его, Фаньяно, всѣ обширныя земельныя владѣнія его.

Спускалась ночь, а о французахъ ни слуху, ни духу.

Рикардо былъ въ сильномъ волненіи. Онъ не могъ не явиться на назначенное ему въ полночь королевой свиданіе, но, съ другой стороны, его озабочивала мысль о защитѣ ея. Было почти невѣроятно, чтобы непріятель этой же ночью проникъ къ замку. Ну, а если…

Неудовлетворенная страсть и честолюбіе, однако, взяли верхъ надъ опасеніями. Его положеніе дозволяло, даже обязывало его навѣдываться повсюду окрестъ, поэтому онъ безъ труда, не возбудивъ ничьего вниманія, около полуночи пробрался къ башнѣ, отъ маленькой двери которой ему наканунѣ былъ врученъ ключъ. Выждавъ, когда башенные часы пробили двѣнадцать, онъ отперъ дверь. Ржавый скрипъ старыхъ петель смутилъ было его. Но, удостовѣрившись, что никто не могъ этого замѣтить, вошелъ внутрь башни и вновь замкнулъ дверь изнутри. На каменной лѣсенкѣ, которая вела вверхъ, стоялъ зажженный фонарь. Это это пріятно поразило: значитъ, королева ожидаетъ его. Съ этимъ фонаремъ онъ тихо поднялся до первой площадки, ощупалъ выходящую на нее дверь; дверь легко поддалась напору его руки; онъ переступилъ порогъ, фонарь же поставилъ на полъ.

Онъ былъ въ комнатѣ королевы. Она сидѣла на большомъ широкомъ диванѣ, опершись локтемъ на его ручки и подпирая свою голову ладонью.

Рикардо остановился у порога, не смѣя итти дальше.

— Подойдите ближе, — тихо произнесла королева, не измѣняя своего положенія.

Онъ приблизился, сталъ на колѣни и прильнулъ губами къ ея платью, раскинувшемуся по дивану.

— Вотъ вы и нашли вашего друга… Она никогда васъ не забывала. Она понимала, что не напрасно возлагала на васъ надежды во время всей этой несчастной кампаніи. Теперь я сама убѣдилась, что дѣло здѣсь было ведено плохо, и именно потому, что съ самаго начала не былъ принятъ атаманами вашъ совѣтъ выбрать главнокомандующаго. Виноваты тѣ, кто этому противодѣйствовалъ, противодѣйствовалъ, можетъ быть, безсознательно, но во всякомъ случаѣ во вредъ государству, мнѣ и королю. Да и вамъ въ частности. Выигрываютъ только наши враги. Я теперь убѣдилась, что наше дѣло проиграно…

— Ваше величество, мы будемъ биться до послѣдней капли крови.

— Ну, и что же изъ этого выйдетъ? Вы всѣ, мои лучшіе, мои единственные друзья, — будете перебиты. А дѣло все-таки будетъ проиграно… съ одной стороны, для меня. Съ другой же — меня окружаютъ враги, едва ли не болѣе опасные, чѣмъ французы.

— Съ другой стороны? Гдѣ? въ Сициліи?

— Да, въ Сициліи англичане. Они считаются нашими друзьями и союзниками, а въ сущности дѣйствуютъ исключительно въ свою пользу, вводятъ въ заблужденіе наше правительство. Они хозяйничаютъ при дворѣ, который теперь находится въ Сициліи, да и вообще во всѣхъ оставшихся еще во власти короля Фердинанда владѣніяхъ, какъ у себя дома. Они не стѣсняются средствами…

— Вы, можетъ быть, полагаете, какъ и другіе, — продолжала Каролина, немного помолчавъ: — что французское войско узнало о моей поѣздкѣ въ Калабрію чрезъ своихъ шпіоновъ? Нѣтъ. Я вполнѣ увѣрена, что Мюрату сообщили объ этомъ сами его враги, англичане: имъ это выгодно. Ихъ генералъ Макферданъ, а еще болѣе англійскій посолъ при нашемъ дворѣ, лордъ Бентинкъ, слѣдятъ за каждымъ моимъ шагомъ, подслушиваютъ каждое мое слово. Для ихъ политики невыгодно, что я направляю всѣ усилія къ защитѣ нашей національности; они исподтишка стараются парализовать всѣ мои предпріятія.

Рикардо былъ несказанно изумленъ и въ то же время очарованъ. Эта женщина, которая разжигала страсть въ его молодой крови, въ самомъ дѣлѣ довѣрялась ему, какъ другу. Будучи королевой, она этимъ сильно возвышала его до себя.

— Казалось, естественнѣе всего, съ моей стороны, было бы искать опоры у Австріи… Но она поставлена Бонапартомъ въ такое положеніе, что едва-едва можетъ отстаивать независимость своего императора…

Королева задумалась. Молодой человѣкъ, какъ очарованный, продолжалъ стоять на колѣняхъ у ея ногъ и восторженно глядѣлъ въ ея голубые глаза.

— У меня есть новый планъ, — опять заговорила она. — Но для его исполненія мнѣ рѣшительно не къ кому обратиться… И вотъ я вынуждена искать помощи у скромнаго предводителя партизанскаго отряда…

Калабріецъ встрепенулся. Эти слова его оскорбили.

— Государыня, я не смѣлъ бы вызывать васъ на такую откровенность. Вамъ самимъ было угодно… — произнесъ онъ и хотѣлъ было подняться на ноги. Королева, положивъ руку на его плечо, удержала; но лицо ея омрачилось; ей стало досадно на себя: она не выдержала своего достоинства, жаловалась…

Но эта мысль омрачила ея лицо только на одно мгновеніе. Она ласково дотронулась до длинныхъ черныхъ кудрей юноши и поспѣшила загладить впечатлѣніе, сказавъ:

— Нѣтъ, не то… Для исполненія моего намѣренія мнѣ нуженъ человѣкъ вѣрный, искренне, непоколебимо мнѣ преданный. Я выбрала васъ потому, что вы доказали уже вашу преданность престолу въ этой войнѣ… правда, несчастной, но не по вашей винѣ. Напротивъ… И вотъ что, слушайте: какъ только минуетъ непосредственная опасность, которая угрожаетъ мнѣ въ эту минуту, какъ только вы будете знать, что я внѣ преслѣдованія, что я свободна и могу возвратиться въ Сицилію, то вы отберете самыхъ надежныхъ партизановъ вашего отряда и, покинувъ вмѣстѣ съ ними Калабрію, какъ можно поспѣшнѣе проберетесь въ Сицилію. Я васъ буду ждать съ нетерпѣніемъ. Я бы охотнѣе васъ взяла съ собою, но этому препятствуютъ весьма важныя причины, между прочимъ и герцогъ Фаньяно вамъ завидуетъ, не любитъ васъ. Я поступила опрометчиво, заставивъ его написать вашъ бреветъ полковника. Я знаю, что это его сильно раздражило. Если бы я привезла васъ въ Сицилію съ собой, онъ помѣшалъ бы выполнить задуманный мною планъ, изъ ненависти къ вамъ онъ стакнулся бы съ англичанами. Между тѣмъ мнѣ необходимо именно на васъ возложить важное порученіе, связанное съ моими намѣреніями. Если все удачно исполните, я не только возвращу королевство моему супругу и сыну, но получу возможность разсчитаться со всѣми, кто осмѣлился итти противъ меня… отомстить имъ.

При этихъ словахъ лицо австріячки приняло жестокое, почти яростное выраженіе. Ноздри расширились, характерно выдающаяся верхняя губа Габсбургскаго дома дрожала, и голубой цвѣтъ глазъ потемнѣлъ, какъ зловѣщая синева моря передъ грозой. Въ эту минуту она являлась той безстрашно неумолимой женщиной, которая семь лѣтъ назадъ, вопреки договору, подписанному королемъ, ея супругомъ, руководимая личнымъ чувствомъ мести, повѣсила знаменитаго адмирала Карачоло^[14], презирая научныя заслуги и дарованія, казнила извѣстныхъ писателей и ученыхъ Чирилло, Пагано, Конфарти, которыхъ любила нація; покарала доблестно честныхъ неаполитанцевъ аристократовъ Мантоне, графа Руво, даже оклеветанныхъ женщинъ, напримѣръ, юную маркизу Санфеличе, Пиментели и многихъ другихъ. Эта женщина для окончательнаго усмиренія своихъ несчастныхъ подданныхъ, вина которыхъ заключалась въ томъ, что они выражали желанія освободиться отъ нѣкоторыхъ политическихъ стѣсненій, наслала на нихъ въ 1799 году необузданныя орды Фра-Діаволо, Панедиграно, Парафанте, Франкатрипа и пр.

— Ахъ, Боже мой, — произнесла она, какъ бы отвѣчая на тревожныя мысли молодого человѣка, который глядѣлъ на нее съ испугомъ. — О, если бы только я сама могла стать при началѣ войны во главѣ моихъ партизановъ, какъ бы я отомстила всѣмъ негодяямъ, которые предали насъ.

Чрезъ минуту Каролина какъ бы пришла въ себя; она отдалась настоящему мгновенію, обвила руками станъ Рикардо, который все время оставался на колѣняхъ, и притянула его лицо къ себѣ. Испытующе глядя въ его глаза, она спросила:

— Можешь ли ты сохранить въ тайнѣ… не ночь, проведенную съ женщиной, которой ты понравился… нѣтъ, важнѣе… тайну, отъ которой зависитъ возстановленіе трона и отмщеніе за королеву.

— Государыня, моя жизнь принадлежитъ вамъ.

— Жизнь. Что такое твоя жизнь? Нынче человѣческая жизнь цѣнится дешево. Ею жертвуютъ или ее отнимаютъ у другихъ за всякій вздоръ. Намъ нужна вѣрность несокрушимая, такая, которая можетъ устоять предъ всяческими соблазнами. А мои враги, если узнаютъ, что я задумала, не постоятъ за искушеніями. Устоишь ли ты?.. Таковъ ли ты человѣкъ, какого я ищу?

Эти слова вновь словно приподняли Рикардо въ своемъ собственномъ мнѣніи: онъ чувствовалъ себя: ровней довѣрявшей ему королевѣ.

— Да, вы не ошиблись во мнѣ, — отвѣчалъ онъ: — сообщите мнѣ вашу тайну. Довѣрьтесь мнѣ, если считаете меня способнымъ исполнить важное порученіе. Я его выполню, даже если бы меня соблазняли цѣлымъ царствомъ.

— Вѣрю. Ты честенъ, ты не предатель. Это несомнѣнно. И твой взглядъ, и еще больше твои поступки мнѣ это доказываютъ: ты не предашь меня.

— Такъ скажите же наконецъ, въ чемъ дѣло.

— Ты все узнаешь… Но не здѣсь и не теперь. Мнѣ покуда надо было только предупредить тебя. А въ Сициліи, куда ты обязанъ пріѣхать какъ возможно скорѣе, я все сообщу тебѣ.

— Даю вамъ честное слово, что, если я останусь живъ, то чрезъ мѣсяцъ, не позднѣе, я буду у вашихъ ногъ.

Каролина продолжала ласкать его. Глаза ея разгорѣлись страстью, пылъ которой объялъ и Рикардо. Она встала, обняла его. Фонарь, все время остававшійся на полу, догоралъ… Вдругъ послышался выстрѣлъ…

Что же происходило внѣ замка во время описаннаго нами свиданія?

Ночь была совершенно темная. Піетро Торо и Гиро нѣсколько разъ уже обходили дозоромъ замокъ. Все было безмолвно, безпросвѣтно. Но приблизительно въ часъ ночи около холмовъ, окружающихъ равнину Фаньяно, по которой двѣ дороги вели къ ея центру, стали появляться словно искорки вразбросъ. Ихъ было немного; онѣ то вовсе исчезали, то опять слабо вспыхивали, то шевелились, то оставались нѣсколько секундъ неподвижными. И въ то же время какъ будто приближались полегонько къ замку.

— Видишь? — спросилъ Гиро товарища.

— Вижу, — отвѣчалъ Торо: — не иначе, что французы. Дураки, сколько разъ они себя этими фонарями выдавали. Не разъ мы ихъ за это взбучивали и все-таки не выучили.

Не успѣли партизаны поднять тревогу, какъ со стороны равнины послышался близкій топотъ коня, во мракѣ вырисовалась фигура одного изъ сторожевыхъ всадниковъ, и раздался наконецъ его крѣпкій стукъ въ главныя ворота замка.

— Французы! Французы! — послышалось изъ-за воротъ.

— Французы — отозвались партизаны.

— Гдѣ капитанъ? — спрашивали они другъ друга, и никто не зналъ, гдѣ Рикардо: можетъ быть, у герцога; можетъ быть, въ обходѣ.

Рикардо же встрепенулся въ объятіяхъ королевы и воскликнулъ:

— Непріятель!.. Я долженъ итти туда… Могу ли я пробраться наружу иначе, какъ чрезъ дверь, въ которую вошелъ.

— Невозможно! — отвѣчала Каролина. — Пришлось бы проходить чрезъ всѣ мои комнаты, комнаты Альмы, а далѣе половина самого Фаньяно.

— Во что бы-то ни стало, я долженъ выйти, — въ большомъ волненіи восклицалъ молодой человѣкъ. — Я долженъ быть съ моими.

Фонарь потухъ; мракъ былъ непроницаемый.

— Въ такую минуту одна я имѣю право распоряжаться. Слушай: ты долженъ защищать меня, ты поклялся. Я приказываю тебѣ оставаться здѣсь.

Она объяснила, что онъ прежде всего долженъ воспрепятствовать врагу ворваться къ ней чрезъ завѣтную дверь. Это ей дастъ возможность вмѣстѣ съ приближенными и герцогомъ чрезъ противоположную часть замка добраться до потаеннаго и надежнаго хода. Для этого достаточно четверти часа, даже десяти минутъ…

Покуда они переговаривались, завязалась перестрѣлка уже у самаго замка… И дѣйствительно, французы какъ будто знали, гдѣ искать свою добычу: въ дверь башни королевы они стали бить ружейными прикладами.

— Иди, — прошептала королева: — я вышлю людей тебѣ на помощь… Дверь сдастся не сразу. Прощай, до свиданья.

И, не выдержавъ, женщина еще разъ бросилась въ его объятія, страстно прижалась устами къ его губамъ. Въ это самое мгновеніе комната освѣтилась, и послышался трепетный голосъ вошедшей Альмы:

— Государыня, нельзя больше медлить. Все готово, отецъ васъ ждетъ…

— Иду, иду, — откликнулась королева, поспѣшно оставляя Рикардо, не увѣренная, однако, видѣла ли Альма свою королеву въ объятіяхъ партизана, или не успѣла замѣтить. «А впрочемъ, не все ли равно, мнѣ этой дѣвочки бояться нечего», подумала Каролина.

Рикардо спустился бѣгомъ съ узкой лѣстницы, дверь еще не подалась, но не могла долго продержаться, удары извнѣ усиливались. Онъ былъ вооруженъ двумя заряженными пистолетами, кинжаломъ и саблей. За плечами заряженная винтовка.

Дверь была выбита, но еще не совсѣмъ. Минутъ пять она могла служить ему прикрытіемъ. Онъ положилъ на мѣстѣ первыхъ двухъ солдатъ, пытавшихся ворваться на лѣстницу, отбивался отъ другихъ, отбивался еще, когда дверь окончательно сбросили съ петель. Онъ слышалъ голоса своихъ, напавшихъ съ тыла на французовъ. Но послѣднихъ было больше. Его чѣмъ-то ударили по головѣ. Онъ чувствовалъ, что раненъ, въ умѣ успѣла блеснуть мысль: «Прошло болѣе четверти часа, государыня спасена».

Затѣмъ онъ ничего не помнилъ, покуда не очнулся въ цѣпяхъ, въ тюрьмѣ, въ плѣну у французовъ.

XIII.
Отношенія населенія къ завоевателямъ. — Семья Фаньяно.

Къ утру замокъ к его службы были заняты французами послѣ безпощадной, упорной борьбы съ партизанами. Пожаръ былъ потушенъ безъ особаго труда, ибо непріятелемъ подожжены были только отдѣльныя строенія, сараи, сѣновалы, помѣщенія для рабочихъ и т. п., большею частью деревянныя. Огонь почти не коснулся замка, который оказался пустъ, когда его занялъ французскій отрядъ: ни семейства Фаньяно, ни его стражи, а главное королевы Каролины, для захвата которой собственно и была направлена экспедиція, не было слѣдовъ. Всѣ они успѣли скрыться чрезъ подземную галерею, о существованіи которой было неизвѣстно французамъ, и входъ въ которую, не взирая на всѣ усилія, они отыскать не могли.

На слѣдующій день прибылъ гражданскій комиссаръ французскаго правительства, нѣчто въ родѣ губернатора, съ обширными полномочіями, соотвѣтствующими военному времени.

Двѣ роты солдатъ расположились кольцомъ около окрестностей замка и равнины, для охраненія порядка и защиты отъ нападеній работавшихъ въ горахъ партизанскихъ шаекъ. Спокойствіе во всемъ округѣ постепенно начинало возстановляться. Перезъ два-три дня жители, скрывавшіеся въ ущельяхъ и лѣсахъ, начали возвращаться въ свои жилища и подумывать объ обычной работѣ, тѣмъ болѣе, что французскіе солдаты, расквартированные частью въ замкѣ, частью въ ближайшихъ селеніяхъ, хорошо относились къ мирному населенію. Оно убѣдилось, что завоеватели страшны только для своихъ враговъ, бурбонскихъ атамановъ, которые, въ свою очередь, тоже звѣрски обращались съ императорскими солдатами. Убитые обѣихъ сторонъ были похоронены въ одной общей большой могилѣ, вырытой около самаго кладбища.

Прежде всѣхъ другихъ принялись за свои дѣла мелкіе торговцы, они открыли свои лавочки и лари въ надеждѣ на усиленные барыши, благодаря квартированію въ ихъ мѣстности части войска. И не ошиблись: иностранныхъ солдатъ имъ было легче обирать, чѣмъ своего брата — крестьянъ.

Мало-по-малу и земледѣльческое населеніе, къ которому принадлежали почти всѣ окрестные жители, освоилось съ французами и даже вступало съ ними въ болѣе или менѣе взаимно понимаемые разговоры на своеобразномъ условномъ языкѣ, смѣси калабрійскаго діалекта съ жаргономъ французскихъ солдатъ.

Водворенію порядка и успокоенію жителей много содѣйствовала хорошая дисциплина императорскаго войска, о поддержаніи которой преимущественно заботились старшіе наполеоновскіе сержанты и капралы, а также заботы гражданскаго комиссара, въ рукахъ котораго сосредоточивалась административная и судебная власть. На него же возлагалось предсѣдательство въ мѣстной военно-судной комиссіи надъ военноплѣнными.

Комиссаръ былъ сѣдовласый старикъ съ печальнымъ, добрымъ выраженіемъ худощаваго лица. Звали его Дюрье.

Еще не въѣзжая въ замокъ, онъ вышелъ изъ экипажа и обошелъ пѣшкомъ всѣ тѣ мѣста, гдѣ наканунѣ шла жестокая рѣзня. Слѣдившіе за нимъ издали простолюдины подмѣтили, что зрѣлище, окружавшее его, глубоко потрясало и печалило старика: груды еще не погребенныхъ обезображенныхъ труповъ солдатъ и нартизановъ; черно-багровыё* потоки запекшейся крови; обугленные слѣды пожара… Нѣкоторые увѣряли, что изъ глазъ французскаго комиссара нерѣдко капали крупныя слезы, которыхъ онъ ни сдерживать, ни скрывать не могъ.

Два-три старика увѣряли, что этотъ французъ Дюрье вовсе не французъ и не Дюрье, а ихъ землякъ, бывшій господинъ, настоящій герцогъ Фаньяно, котораго чуть не четверть вѣка уже считали умершимъ, казненнымъ въ Парижѣ.

И эти старики не ошибались.

У отца того герцога Фаньяно, который появлялся въ предыдущей главѣ и который былъ отцомъ королевской фаворитки Альмы, было два сына: Ѳома и Людовикъ. Ѳома былъ любимецъ отца, очень скромный, преданный наукѣ молодой человѣкъ. Людовикъ обратно огорчалъ отца: это былъ весельчакъ и кутила сначала, а вскорѣ безпринципный развратникъ и карьеристъ. Ѳома унаслѣдовалъ послѣ кончины отца герцогскій титулъ, обширныя наслѣдственныя владѣнія и хорошій капиталъ. Но своего образа жизни не измѣнилъ: проводилъ время въ своей лабораторіи и обширной библіотекѣ. Своими земельными владѣніями онъ занимался настолько, насколько нужно было для улучшенія матеріальнаго положенія зависѣвшаго отъ него простонародья: земледѣльцевъ, съемщиковъ земли, мельницъ и проч. При немъ окрестное населеніе благоденствовало. За мота-брата онъ уплачивалъ долги, ни о чемъ его не разспрашивая, до тѣхъ поръ, покуда не истощился наслѣдственный капиталъ.

Тѣмъ не менѣе, какъ это нерѣдко бываетъ, и братъ и поселяне, облагодѣтельствованные Ѳомой, были имъ въ нѣкоторомъ отношеніи недовольны.

Братъ потому, что Ѳома сталъ давать ему меньше за истощеніемъ капитала, и рѣшительно отказывалъ удѣлять ему изъ поземельныхъ доходовъ болѣе опредѣленной суммы на прожитокъ, очень крупной суммы. Отказывалъ же Ѳома потому, что остальной избытокъ доходовъ онъ употреблялъ на дѣла благотворительности, на улучшеніе положенія рабочаго населенія, а также и на свои книги и научные опыты.

Простонародье, со своей стороны, сознавало и чувствовало заботливость о немъ герцога Ѳомы, но съ великой подозрительностью относилось къ его нелюдимству и чернокнижію, какъ оно понимало его химическіе и физическіе опыты. Невѣжественное духовенство, недовольное равнодушіемъ молодого магната къ культу католической церкви, распространяло среди крестьянъ мнѣніе, что ихъ господинъ знается съ нечистой силой. Добровольное уединеніе и замкнутость богатаго и знатнаго молодого человѣка въ тѣ времена казались всѣмъ не только странны, но и подозрительны.

Ко двору онъ не ѣздилъ; книги читалъ большею частію французскія; не скрывалъ своего весьма либеральнаго образа мыслей, знакомства съ энциклопедистами и уваженія къ «правамъ человѣка». При дворѣ его недружелюбно игнорировали, брата же Людовика, сумѣвшаго туда протереться, почти ласкали, сожалѣя, что не онъ унаслѣдовалъ майоратъ.

Участвовалъ ли Ѳома въ зарожденіи революціоннаго движенія въ Италіи въ послѣдней четверти XVIII вѣка, въ сущности никто не зналъ; но обвинить его въ такомъ участіи было не трудно. Насколько былъ виновенъ его младшій братъ въ томъ, что Ѳому наконецъ арестовали, какъ одного изъ членовъ заговора, направленнаго къ цареубійству, въ то время мало кто зналъ. Какъ бы то ни было, герцогъ былъ посаженъ въ тюрьму и приговоренъ къ смертной казни. Онъ спасся бѣгствомъ во Францію; а вскорѣ по свѣдѣніямъ, которыя его друзья имѣли основаніе считать достовѣрными, скончался въ Парижѣ. Съ тѣхъ поръ на родинѣ о немъ не было ни слуху, ни духу; о немъ всѣ забыли, кромѣ двухъ-трехъ стариковъ-земледѣльцевъ, между прочимъ Кармине и Піетро Торо, помнившихъ еще доброту герцога Ѳомы.

Братъ же его Людовикъ на законномъ основаніи получилъ и богатство, и замокъ, и титулъ. А около 1806 года былъ назначенъ оберъ-шталмейстеромъ двора ея величества.

Во время кампаніи 1806—1808 г. Наполеонъ, ранѣе своего воцаренія знавшій Ѳому Фаньяно (носившаго во Франціи буржуазное имя Дюрье), предложилъ ему въ случаѣ занятія императорскими войсками Калабріи принять на себя тамъ обязанности гражданскаго комиссара, и желалъ также возстановить полностію его права на отцовское наслѣдіе. Ѳома долго колебался, однако согласился. Населеніе области Фаньяно, убѣдившись, что комиссаръ дѣйствительно ихъ бывшій герцогъ, объясняло его появленіе во главѣ французовъ именно желаніемъ его возвратить себѣ утраченное богатство и общественное положеніе. Однако не это соблазняло стараго якобинца, какъ мы увидимъ ниже.

XIV.
Якобинецъ-монархистъ. — Бѣгство Рикардо.

На обязанности комиссара лежало водвореніе порядка въ занятой странѣ, успокоеніе жителей, словомъ, какъ бы заметаніе слѣдовъ кровавой борьбы въ данной мѣстности. Военныя власти должны были въ этомъ отношеніи оказывать полное содѣйствіе гражданскому начальнику.

Обходя тотчасъ же по прибытіи въ свой родной замокъ разоренныя, окровавленныя наканунѣ мѣста, гдѣ валялись еще груды труповъ, Ѳома Фаньяно, какъ мы уже сказали, не могъ не содрогаться.

— Ужасно, ужасно! — тихо восклицалъ онъ по временамъ.

— Что же дѣлать, господинъ комиссаръ, — возражалъ ему сопровождавшій его во время обхода французскій капитанъ. — Что же дѣлать, — чувствительный примѣръ необходимъ, чтобы этотъ дикій народъ, вѣрнѣе, эти хищныя животныя, а не люди, образумились наконецъ.

— Почему же хищныя животныя, капитанъ? — сурово отозвался комиссаръ. — Эти несчастные люди не имѣютъ никакого понятія о томъ, что мы называемъ — правами человѣческими, человѣческимъ долгомъ. Имъ внушается съ молокомъ матери, изъ поколѣнія въ поколѣніе, что священнѣйшая обязанность каждаго защищать законнаго короля, даже жизнью жертвовать за него… Они поступаютъ по своему разумѣнію. Почему они хищныя животныя? Они также защищаютъ себя, свои семьи, свое имущество, свое право собственности, которое мы, завоеватели, надо сознаться, здѣсь не очень-то уважаемъ.

— Да однако священные принципы 1799 года…

— У многихъ эти принципы на языкѣ, капитанъ, но многіе ли носятъ ихъ въ сердцахъ своихъ. Мнѣ это хорошо извѣстно; за искреннее исповѣданіе этихъ принциповъ я былъ посаженъ въ темницу, приговоренъ бурбонскимъ правительствомъ къ смертной казни. Я спасся бѣгствомъ, вынужденный покинуть здѣсь самыхъ дорогихъ мнѣ существъ. Они умерли, покуда я жилъ въ изгнаніи. Во Франціи же я долженъ былъ прятаться отъ вашей французской полиціи. Не перемѣни я своего имени, мои лучшіе друзья выдали бы меня, и моя голова давно бы осталась подъ гильотиной. Видите эти трупы? Видите это разрушеніе, слѣды пожара? Ко всему этому ужасу привели не сами по себѣ принципы 1799 года, а преступно неумѣлое ихъ проведеніе въ жизнь. Народъ же судитъ не по словамъ, а по осязательнымъ для него фактамъ. Если бы дѣянія проповѣдниковъ соотвѣтствовали ихъ словамъ, то, повѣрьте, и этотъ народъ не подумалъ бы намъ сопротивляться съ оружіемъ въ рукахъ. Для достиженія такого результата надо было не на словахъ только, но и на дѣлѣ доказать, что «свобода» — не значитъ вовсе «необузданная распущенность»; что «братство» значитъ любовь и уваженіе между всѣми людьми, что «равенство» обусловливаетъ уничтоженіе всякихъ кастовыхъ и сословныхъ привилегій.

Капитанъ не безъ изумленія слушалъ эти рѣчи. Капитанъ вглядывался въ лица встрѣчавшихся ему мѣстныхъ жителей: нѣтъ ли кого изъ знакомыхъ ему въ юности. И никого не видѣлъ. Поднявшись въ замокъ и войдя въ комнаты, обыкновенно занимаемыя герцогской семьей, онъ и тамъ никого не нашелъ и спросилъ сопровождавшихъ его офицеровъ:

— Развѣ совершенно никого изъ прислуги тутъ не осталось?

— Всѣ разбѣжались, — отвѣчалъ капитанъ. — Нѣкоторые убиты; остались раненые. Остальныхъ мы надѣемся переловить.

— Только позаботьтесь, пожалуйста, чтобы въ случаѣ поимки ихъ не наказывали. Вѣдь они брались за оружіе потому, что имъ приказывали.

— Это такъ, но тѣмъ не менѣе…

— Тѣмъ не менѣе, капитанъ, единственное средство для полнаго усмиренія несчастной страны — это поступать справедливо и милосердно.

Сказавъ это, старикъ поклонился офицерамъ и, пригласивъ къ себѣ только капитана, удалился во внутреннія комнаты.

Оставшіеся французы, очевидно, не были довольны; они ворчливо обмѣнивались мыслями.

— Какъ можетъ правительство посылать сюда, хотя бы и гражданскими правителями, этакихъ старцевъ, да еще вдобавокъ мѣстныхъ уроженцевъ! — говорилъ одинъ.

— Мало того, что мѣстный уроженецъ, онъ прежній владѣлецъ этого замка, — объяснилъ другой.

— Непостижимо! Такая серьезная обязанность — и вдругъ въ рукахъ феодала, аристократа, а слѣдовательно и легитимиста. Что онъ легитимистъ, это видно изъ его словъ.

— Аристократъ, если хотите… да. Только онъ дружилъ и съ Дантономъ, даже съ Маратомъ. Робеспьеръ цѣнилъ его. Онъ принадлежалъ къ якобинскому клубу.

— Можетъ быть. Только подъ старость онъ, кажется, опять обратился въ свою старую вѣру. Какъ бы то ни было, приходится до извѣстной степени исполнять его приказанія.

— Ну, это какъ придется, — вставилъ почти дочерна загорѣлый старый грубый наполеоновскій поручикъ: — это-то еще посмотримъ. Попадется намъ кто изъ бѣглецовъ, раскроимъ ему черепъ и скажемъ, что онъ не хотѣлъ сдаваться…

— Да еще съ ранеными тутъ заставляетъ нянчиться, — бурчалъ другой французъ. — Они сколько нашихъ побили, а мы изволь отъ простуды ихъ оберегать.

Тѣмъ временемъ комиссаръ, поборовъ потребность отдаться дорогимъ, хотя и горькимъ для его сердца воспоминаніямъ дѣтства и юности, подготовлялся къ занятіямъ въ кабинетѣ.

Прежде всего онъ считалъ своимъ долгомъ успокоить жителей замка и окрестностей, приведенныхъ въ жестокое смятеніе и страхъ кровавыми событіями предыдущей ночи. Надо было написать прокламацію. Но чѣмъ, однако, могъ онъ утѣшить этихъ несчастныхъ людей, очутившихся между двумя огнями: съ одной стороны, вторженіе французовъ, съ другой — яростная защита партизанскихъ отрядовъ. И та и другая сторона была съ своей точки зрѣнія права; но и тѣ и другіе совершали свое дѣло, не стѣсняясь мирнымъ населеніемъ. Оно пострадало больше всего. Какъ имъ будешь говорить о свободѣ, когда французы, вторгшіеся въ страну во имя этой свободы, являлись въ настоящій по крайней мѣрѣ моментъ — болѣе жестокими и разорительными поработителями, чѣмъ господствовавшіе не одну сотню лѣтъ феодалы и ихъ агенты. Покуда простонародье испытывало еще вмѣсто чувства свободы — чувство новаго порабощенія; оно видѣло насилія, совершаемыя во имя братства. Новая власть захватывала права, явно презирала вѣковыя воззрѣнія, убѣжденія я предубѣжденія, а главное — обычаи. Тѣ же — хотя и въ нѣсколько иной формѣ — злоупотребленія сильныхъ: захватъ имущества, грабежъ, неуваженіе къ личности человѣка, посяганіе на честь женщинъ.

Между тѣмъ, вступая въ страну, французы сулили мирнымъ жителямъ полную безопасность. Въ ихъ первыхъ прокламаціяхъ — да и доселѣ въ ихъ разговорахъ — безпрестанно, повторяются великія слава: братство, равенство, свобода!.. Да, слова. А на дѣлѣ? Чѣмъ же можно успокоить жителей, глубоко встревоженныхъ цѣлымъ годомъ сыпавшихся на ихъ головы бѣдъ, такъ осязательно противорѣчившихъ словамъ и обѣщаніямъ…

Съ другой стороны — еще партизанскіе отряды. Партизаны тоже толковали народу, что дерутся за охраненіе родины, за поддержаніе закона и законнаго государя! А между тѣмъ и они также никогда не считались ни съ собственностью, ни съ безопасностью мирно трудящагося населенія; также безпощадно къ нему относились.

Съ правдивымъ словомъ, со словомъ истины надо обратиться къ запуганной трудящейся массѣ. А если сказать правду объ обѣихъ воюющихъ сторонахъ, то обѣ онѣ представятся въ своемъ настоящемъ, т. е. далеко не привлекательномъ, мало успокоительномъ свѣтѣ.

Долго обдумывалъ Ѳома Фаньяно трудную задачу. Наконецъ, отложивъ перо въ сторону и двинувъ кресло, воскликнулъ вслухъ:

— Нѣтъ! все не то!.. Этимъ только масла въ огонь подольемъ.

Его помощникъ капитанъ писалъ бумаги на другомъ столѣ у окна. Услыхавъ восклицаніе комиссара, онъ спросилъ, что его затрудняетъ.

Комиссаръ объяснилъ и въ заключеніе сказалъ, весь проникнутый печалью:

— Я знаю, что ложь всегда была свойствомъ, присущимъ всякому правительству. Необходимость вынуждаетъ каждое правительство прибѣгать къ мистификаціямъ. Объ истинѣ толкуютъ многіе, но на дѣлѣ истину устраняютъ, покуда не достигнутъ данной цѣли. Проповѣдники истины сегодня искренны, я допускаю. Но завтра они обратятся въ мистификаторовъ. Обманутыми же являются Богъ и народъ, во всякомъ случаѣ: и тогда, когда мистификаторы гласно обращаются къ божественному праву, и тогда, когда они провозглашаютъ права человѣка. Революціи мѣняютъ одну за другой системы власти, но ложь все-таки не замѣняется правдой. Торжествуютъ исключительные люди, но не идеи, какъ бы онѣ возвышенны и справедливы ни были. А вѣдь въ сущности идея — едина: она зовется Истиной… Правительство тоже едино, и повсюду имя ему — Ложь, какова бы ни была его форма…

— Позвольте, ваше сіятельство, — возразилъ капитанъ: — правительство всегда сила.

— Это такъ. Сила, провозглашающая, однако, себя правомъ.

— Во всякомъ случаѣ правительство есть выраженіе воли большинства народа.

— Ахъ, нѣтъ, — грустно покачавъ головой, отвѣчалъ Фаньяно: — Христосъ былъ приговоренъ къ казни и умерщвленъ на Голгоѳѣ большинствомъ, тогда какъ Христосъ-то и являлся выразителемъ, — или представителемъ, какъ хотите, — всѣхъ страждущихъ и обремененныхъ. Мало того, Онъ былъ Истина, а Его послѣдователи, имѣя въ виду порабощеніе человѣческой совѣсти, стали впослѣдствіи проповѣдывать ложь. Царство лжи не есть царство правды. Царство лжи принадлежитъ обманщикамъ, хитрецамъ, лукавцамъ, себялюбамъ, мистификаторамъ. Это царство тѣхъ, кто наслаждается земными благами на счетъ тѣхъ, кто испытываетъ тяжкія лишенія. Это царство смѣлыхъ мистификаторовъ надъ простодушными и робкими тружениками.

— Я слышалъ, — началъ капитанъ, сдерживая ироническую улыбку: — что ваше сіятельство въ молодости принадлежали въ Парижѣ къ клубамъ, которые проводили и проповѣдывали самыя крайнія идеи, къ тѣмъ, которые добивались казни Людовика XVI?

— Да, — отвѣчалъ Ѳома: — все это было, и я былъ тогда горячимъ якобинцемъ. Но нынче я убѣдился, что правительство наиболѣе подходящее къ основной цѣли, т. е. благу народному, должно быть монархическое.

— Какъ! даже бурбонское?

— Отчего же нѣтъ, если только верховный правитель называется Генрихомъ IV или, напримѣръ, Карломъ III^[15]. Отчего бы нѣтъ, если только король въ самомъ дѣлѣ вѣрно понимаетъ значеніе своей высочайшей миссіи; если онъ обладаетъ свѣтлымъ умомъ, честнымъ сердцемъ; если онъ движимъ благороднѣйшимъ изъ всѣхъ родомъ честолюбія — честолюбіемъ давать счастье возможно большему числу своихъ подданныхъ. Таковъ долженъ быть человѣкъ, именуемый избранникомъ Божіимъ. Душа его должна быть столь возвышенна, что онъ не пожертвуетъ благомъ послѣдняго своего подданнаго ради личныхъ страстей, ради личнаго честолюбія, что сумѣетъ устоять противъ всяческихъ соблазновъ, направленныхъ къ совращенію его на ложный путь.

— Значитъ Наполеонъ Бонапартъ? — спросилъ капитанъ.

— Наполеонъ? Да, если бы онъ могъ отрѣшиться отъ своей всепоглощающей страсти къ войнѣ, къ побѣднымъ торжествамъ, къ неограниченному міровому господству. Словомъ, отъ всего, что заставляетъ его забывать, затмеваетъ въ умѣ его даже помышленія о неисчислимой массѣ страданій, которымъ подвергаетъ цѣлые народы его стремленіе къ яркому призраку, называемому славой.

Въ тотъ же день вечеромъ начались засѣданія военно-судной надъ плѣнниками комиссіи, въ которой предсѣдательствовалъ Ѳома Фаньяно. Чрезъ четыре дня Рикардо, начинавшій поправляться отъ ранъ, былъ изъ своего заключенія приведенъ въ комиссію и приговоренъ къ разстрѣлянію, ибо французское правительство не признавало партизановъ воюющей стороной, но относилось къ нимъ, какъ къ разбойникамъ. Наканунѣ казни, при содѣйствіи уцѣлѣвшихъ въ ночномъ сраженіи Піетро Торо и Викторіи, ему удалось бѣжать.

Вѣрный слову, которое онъ далъ королевѣ Каролинѣ, онъ, не медля ни минуты, направился въ Сицилію.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Одна противъ всѣхъ.

XV.
Король умираетъ отъ скуки; англичане властвуютъ. — Королева и Фердинандъ IV въ царствіи земномъ и небесномъ. — Замыселъ и манифестъ ея величества. — Шпіоны Бентинка.

Прошло около двухъ лѣтъ. Іожимъ Мюратъ благополучно-царствовалъ въ Неаполѣ, именуясь королемъ неаполитанскимъ и признанный таковымъ большинствомъ европейскихъ дворовъ. А его величество Фердинандъ IV Бурбонскій, Божіею милостію король неаполитанскій, какъ онъ продолжалъ называться, и сицилійскій, чуть не умиралъ отъ скуки въ своемъ добровольномъ изгнаніи, на виллѣ Фикуцца (Ficcutzza). Эта вилла со своимъ паркомъ и охотничьими угодьями фактически представляла все, что осталось у него отъ обширнаго государства, которымъ онъ владѣлъ нѣсколько лѣтъ назадъ.

Да и въ предѣлахъ этой скромной собственности онъ свободенъ не былъ. Свобода его не простиралась далѣе занятія охотой, рыбной ловлей, излюбленной имъ гимнастикой весьма разнообразныхъ системъ да слушаніемъ по два раза въ день обѣдни въ своей домашней церкви.

Представитель Англіи лордъ Бентинкъ избавлялъ его отъ всѣхъ другихъ заботъ. Палата засѣдала въ Палермо, надъ неаполитанскимъ парламентомъ въ Неаполѣ главенствовалъ Іоакимъ Мюратъ. По совѣту Бентинка, Фердинандъ IV передалъ бразды правленія своему старшему сыну, наслѣдному принцу Франциску, котораго и назначилъ своимъ генералъ-викарнымъ (Vicario generale). Францискъ былъ послушнымъ орудіемъ въ рукахъ англійскаго представителя, уже по одному тому, что ненавидѣлъ всеми силами души свою мать. Онъ всегда былъ готовъ поступать вопреки ея желаніямъ, ибо полагалъ, какъ, впрочемъ, и доселѣ полагаютъ нѣкоторые историки, что Марія-Каролина Австрійская пыталась въ своихъ личныхъ видахъ отравить своего первенца.

Король сначала неохотно привыкалъ къ такой обстановкѣ. Но покуда при немъ оставался еще его закадычный другъ, герцогъ Асколи, Фердинандъ кой-какъ мирился съ нею. Когда же его вынудили удалить и Асколи въ почетное изгнаніе въ Сардинію, то ему не съ кѣмъ было слова сказать по душѣ: всѣ остальные приближенные, которымъ онъ привыкъ довѣрять всю свою жизнь, — графъ Санъ-Марко, герцогъ Сангро, оба маркиза Чирчелло, — продались англійской партіи и обратились въ шпіоновъ Бентинка.

Единственно, чѣмъ въ этомъ положеніи былъ доволенъ старый король, это тѣмъ, что не былъ вынужденъ жить подъ одной кровлей съ женой, которая устроилась въ Кастельветрано, другой королевской виллѣ, довольно отдаленной отъ Фиккуццы. Правда, королева нерѣдко посѣщала — и обыкновенно невзначай, какъ бы инкогнито, — своего супруга. Она не желала утратить остатки своего политическаго вліянія. Однако она, вѣроятно, съ тою же цѣлью, не простирала своего вліянія на его нѣжныя отношенія, къ красавицѣ-вдовушкѣ, княгинѣ Лучіи Партанна, которая помогала Франциску переваривать однообразіе жизни. Впослѣдствіи она играла видную роль въ исторіи Южной Италіи подъ именемъ свѣтлѣйшей герцогини Флоридіи, морганатической супруги Фердинанда IV^[16] Знала или нѣтъ Каролина Австрійская о старческой страсти своего мужа? Вѣроятно, знала, но не такая она была женщина, чтобъ задумываться о подобныхъ пустякахъ.

Совсѣмъ инымъ былъ занятъ ея безпокойный умъ, иного рода шипы вонзались въ ея сердце и тревожили ея гордость. Ненависть ея къ англичанамъ далеко превышала ненависть, которую она питала къ французамъ, лишившимъ ея престола неаполитанской королевы. Французы во всякомъ случаѣ боролись съ нею открыто и честно, доблестью своею купили они побѣду. Характеръ и склонности Каролины были до крайности сложны. Одно свойство характера было почти несогласимо съ другимъ, одно свойство противорѣчило другому. Трудно было опредѣлить, гдѣ кончалось доброе, гдѣ начиналось злое. И то и другое всегда бушевало, рѣдко уравновѣшиваясь. Она обладала всѣми крупными пороками и не могла похвалиться ни одной изъ тѣхъ мелкихъ добродѣтелей, которыя людская масса ставитъ выше крупныхъ.

Но во всякомъ случаѣ у нея была прирожденная склонность къ героизму, которая побуждала ее какъ бы невольно понимать безграничное честолюбіе и славолюбіе. Она восхищалась Бонапартомъ и гордилась тѣмъ, что худо ли, хорошо ли, а все-таки боролась съ нимъ.

Зато англичанъ она ненавидѣла. Она считала ихъ лукавыми, эгоистами. Они дѣйствовали хладнокровно, не спѣша, не нарушая даже внѣшняго этикета, и все-таки довели до того, что мужа ея держали подъ строгимъ надзоромъ въ Фиккуццѣ, а ее въ какомъ-то глухомъ селѣ. Они по-хозяйски распоряжались всей Сициліей, властвовали надъ подчинившейся желаніямъ лорда Бентинка палатой. Бентинкъ издавалъ законы отъ имени Фердинанда IV, законы, обременительные для итальянскаго населенія, но весьма выгодные для ненасытныхъ англичанъ.

Вотъ что терзало королеву. И не потому, чтобъ она сожалѣла о народѣ, у котораго отнимали послѣдніе признаки свободы, а потому, что всякому человѣку свойственно ненавидѣть въ другихъ свойства, которыми онъ самъ въ извѣстной степени обладаетъ. Каролина обвиняла англичанъ въ жестокости, въ самовластіи и въ то же самое время сама съ презрѣніемъ относилась къ народу за то, что онъ позволялъ безъ малѣйшаго протеста давить и грабить себя иноземцамъ.

Приближалась ночь; стемнѣло. Король въ ожиданіи ужина уже удалился въ свои аппартаменты, когда массивная карета, конвоируемая такъ называемыми верховыми конюхами, остановилась предъ главнымъ подъѣздомъ виллы Фиккуцца. Двери охранялись двумя неаполитанскими солдатами-инвалидами, которые съ разрѣшенія англичанъ оставались еще на королевской службѣ. Швейцаръ только что было вошелъ въ свою комнату, дабы освободиться отъ тяжелой шляпы съ плюмажемъ, массивнаго жезла съ золотымъ шаровиднымъ шаромъ и прочихъ обременительныхъ атрибутовъ своего почетнаго званія. Заслышавъ шумъ экипажа, онъ поспѣшно выскочилъ на крыльцо, уже безъ кафтана, изумленный такимъ позднимъ визитомъ къ государю, который собирался было лечь спать. Швейцаръ намѣревался спровадить непрошеннаго гостя, какъ раздался громкій возгласъ солдата, стоявшаго на часахъ:

— Ея величество королева!

Каролина Австрійская проворно спустилась изъ экипажа, выждала, покуда вышла оттуда герцогиня Фаньяно, и, опершись на ея руку, прослѣдовала въ виллу. Швейцаръ кой-какъ наскоро облачился въ свои величавые доспѣхи и стоялъ вытянувшись со своей золоченой булавой наотмашь.

— Государь еще не почиваетъ? — спросила его королева.

— Полагаю, ваше величество, что его величество уже въ постели. Сейчасъ приходилъ мажордомъ приказывать тушить огни и замыкать двери.

Въ это время самъ старикъ-мажордомъ, предупрежденный уже камеръ-лакеемъ, спускался съ лѣстницы, низко поклонился королевѣ и съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ безцеремонности, пріобрѣтенной сорокалѣтней службой при бурбонскихъ монархахъ, спросилъ:

— Что такъ поздно, ваше величество?

— Государь въ постели?

— Нѣтъ еще; ему только что подали кушать. Ваше величество найдете его въ столовой.

— Проводите меня въ мои комнаты. Я не хочу безпокоить государя. Доложите ему, когда онъ кончитъ ужинать, что я пріѣхала и желаю его видѣть.

— Государь передъ самымъ ужиномъ далъ мнѣ письмо для пересылки вашему величеству завтра утромъ.

— Дайте мнѣ теперь это письмо, — приказала Каролина, продолжая подниматься по лѣстницѣ.

Мажордомъ проводилъ королеву въ ея аппартаменты, очень рѣдко обитаемые, и оставилъ ее наединѣ съ Альмой.

— Ты устала, дитя? — спросила ее королева.

— Немножко.

— Такъ ложись себѣ въ постель. Если не заснешь до моего возвращенія отъ короля, то мы поговоримъ еще съ тобой.

Въ эту минуту вернулся мажордомъ, съ камеръ-лакеемъ, которые засвѣтили всѣ лампы. Онъ на серебряномъ подносикѣ подалъ королевѣ письмо отъ ея супруга.

Она не торопилась его читать, положила на столъ, не распечатывая, сбросила съ себя дорожную шаль и въ задумчивости снимала перчатки.

— Доложите мнѣ, когда его величество откушаетъ, — обратилась она къ мажордому.

— Прикажете прислать сюда вашихъ камеристокъ?

— Нѣтъ, покуда онѣ мнѣ не нужны. Можете итти.

Старикъ, низко поклонившись, вышелъ, сопровождаемый камеръ-лакеями, и заперъ за собою дверь.

— Ты обратила вниманіе, — спросила королева у Альмы, — на нищаго, который появился изъ-за кустовъ у самой кареты и просилъ милостыню.

— Да, ваше величество, — замѣтила его.

— Это мой шпіонъ, онъ только что вернулся изъ Калабріи, куда я его посылала.

Лицо Альмы чуточку поблѣднѣло. Каролина продолжала.

— Изъ письма, которое онъ мнѣ передалъ, я вижу, что, помнишь, тотъ юноша, который провожалъ насъ изъ маскарада въ Неаполѣ и защитилъ насъ отъ ногодяевъ, что онъ хотя и былъ взятъ въ плѣнъ, хоть и убѣжалъ изъ темницы, но вотъ уже чуть не два года совсѣмъ исчезъ изъ Калабріи. Никто не знаетъ, куда онъ пропалъ.

Альма грустно выслушала эту новость.

— А между тѣмъ онъ мнѣ особенно нуженъ въ эту минуту. Ты знаешь, какъ слѣпо онъ мнѣ преданъ и какъ онъ неустрашимъ. Онъ мнѣ далъ слово еще въ Фаньяно передъ моимъ отъѣздомъ пріѣхать въ Сицилію. Я и въ другихъ мѣстахъ пыталась его искать, — ничего…

— Если онъ далъ слово, то навѣрно пріѣдетъ, — отвѣтила Альма.

— Пріѣдетъ! Но когда? Тогда, когда всѣ мои усилія окажутся безполезными; когда восторжествуютъ мои враги; когда англичанамъ наконецъ удастся удалить меня, отправить въ изгнаніе. Они давно на это мѣтятъ. Ну, да я во всякомъ случаѣ еще сумѣю бороться, — злобно сверкая глазами, восклицала королева.

Чтобы успокоить ее, Альма напомнила о письмѣ короля, лежавшемъ на столѣ еще не распечатаннымъ.

— Ахъ, да, — вспомнила Каролина и, еще взволнованная и поглощенная иными размышленіями, вскрыла пакетъ. Чтеніе первыхъ строкъ вызвало на ея лицо презрительную улыбку. Въ письмѣ стояло^[17]:

"Моя дорогая Каролина.

"Всѣ твои письма я получилъ современно, милый другъ мой, и благодарю тебя за нихъ. Они мнѣ доставляютъ большое развлеченіе. А въ развлеченіи, признаюсь, я изрядно нуждаюсь. Рыбная ловля нынче совсѣмъ не мыслима, по многимъ резонамъ, а главнымъ образомъ потому, что рѣчонка Фикуцца почти совсѣмъ пересохла.

"Помнишь блаженное время, когда мы съ тобою вмѣстѣ ловили рыбу въ озерѣ Фузаро въ Патріа, и сколько я продавалъ ее моимъ обычнымъ покупщикамъ^[18]. Конечно, я могъ бы устроить заводъ въ Солонта для ловли туна^[19]. Бѣда только, что нынче не время для этой рыбы. Да еще и англичане, узнавъ, что я нахожусь на самомъ морскомъ берегу, чего добраго вообразили бы, что я собираюсь улизнуть изъ Сициліи. Конечно, это было бы съ ихъ стороны нелѣпостью. Куда я могу направиться? Въ Неаполь? Да, если бы Господу Богу и патрону моей столицы св. Януарію было угодно меня туда допустить. Ахъ, дорогая моя Каролина, нѣтъ и не будетъ на всемъ земномъ шарѣ города прекраснѣе Неополя,

"А покуда не остается у меня никакой утѣхи, кромѣ охоты. Да и къ ней у меня какъ-то проходитъ влеченіе. Почти даже совсѣмъ не охочусь. Однако вчера убилъ кабана въ Чепеларскомъ лѣсу. Только что за дрянь здѣшніе кабаны. И сравнивать нельзя съ персанскими!

"Мой капелланъ аккуратно дважды въ день служитъ для меня обѣдню. Случается даже три раза, это для меня великое утѣшеніе.

"Обнимаю тебя

"Твой Фердинандъ".

"P. S. Вскрываю письмо, чтобы сообщить тебѣ новость. Моя сука, знаешь, съ. длинной рыжей шерстью, ощенилась: принесла четырехъ славныхъ щенковъ, и, кажется, всѣ четыре выживутъ.

"Кстати слышала ты, что нашъ сынокъ Францискъ, мой генералъ викарный, нѣсколько дней страдалъ жестокими болями желудка…

«Если хочешь, я тебѣ пришлю одного изъ щенковъ! Очень смышленые и привязчивые».

Прочитавъ это посланіе, Каролина нѣкоторое время не сводила съ него глазъ, покачивая головой. Потомъ какъ бы про себя (съ Альмой она не стѣснялась) презрительно и медленно произнесла:

— Вотъ чѣмъ занимается король, потомокъ Генриха IV и Людовика Великаго, въ то время, когда половина его подданныхъ борется съ чужеземнымъ врагомъ, а другая половина чуть не порабощена жадными, коварными британцами.

Она замолчала, сердито стиснувъ губы и нахмуря брови. Губы у нея дрожали отъ гнѣва. Вошелъ мажордомъ.

— Его величество король ожидаетъ ваше величество въ своемъ покоѣ, — возгласилъ старикъ.

Королева поднялась, вышла и, сопровождаемая рядами камеръ-лакеевъ съ зажженными канделябрами, направилась къ аппартаментамъ Фердинанда IV.

Онъ былъ изумленъ позднимъ пріѣздомъ своей жены, которой вовсе къ себѣ не ожидалъ. Онъ былъ совершенно къ ней равнодушенъ какъ къ женѣ, но побаивался ея; она имѣла большое на него вліяніе, когда ее допускали до короля. Теперь онъ вышелъ къ ней навстрѣчу и старался скрывать свое дурное расположеніе духа, порожденное ея появленіемъ.

Фердинандъ IV, своякъ уже казненнаго Людовика XVI, зять Маріи-Терезіи, былъ, вообще говоря, мужчина красивый, высокій, мускулистый. Но было въ немъ что-то грубоватое, вульгарное. Особенно портилъ его огромный носъ, вслѣдствіе котораго онъ среди своихъ подданныхъ слылъ подъ прозвищемъ короля Носача (Re Nasone). Мускулы его тѣла были слишкомъ развиты гимнастическими упражненіями, къ которымъ онъ былъ весьма пристрастенъ. Однако старость брала свое, и тѣло начинало полегоньку дрябнуть.

Онъ приблизился къ королевѣ съ широко распростертыми объятіями и прижалъ ее къ своей труди. Она весьма равнодушно отдалась его супружеской ласкѣ.

— Какой добрый вѣтеръ занесъ тебя ко мнѣ, моя драгоцѣнная Каролина? — спрашивалъ онъ, ведя ее подъ руку въ свой кабинетъ. — Я какъ разъ сегодня написалъ тебѣ письмецо. Виноватъ я передъ тобой: давно бы слѣдовало отвѣтить на твои посланія. Да что подѣлать? Такая на меня ужасная апатія нападаетъ. Къ тому же и писака я плохой. Ты вѣдь знаешь, что не больно-то я литературенъ… Вотъ ты ковчегъ всяческой мудрости и знанія…

— Не трудитесь, государь, я уже здѣсь получила ваше письмо.

— А, такъ тебѣ извѣстно, что Заира ощенилась. Помнишь рыжую суку? Четырехъ молодцовъ мнѣ подарила. Вотъ я ихъ сейчасъ покажу тебѣ. Прелесть, что такое, прелесть! Для стойки на охотѣ нѣтъ собаки лучше Заиры. Нюхъ какой! Какая выдержка! Какъ она это уставитъ свои ноги, пригнетъ морду къ землѣ, подыметъ хвостъ кверху, окаменѣетъ — ты можешь быть вполнѣ увѣренъ, что либо перепелъ, либо куропатка, либо бекасъ у тебя все равно что въ ягдташѣ. Обидно только, что мои ноги не попрежнему мнѣ служатъ. Помнишь, бывало, я въ одинъ день настрѣливалъ по ста двадцати бекасовъ. А теперь вотъ пробреду шаговъ сотню-другую, и ужъ никуда не годенъ.

Король грустно повздыхалъ.

— Вы, государь, — отозвалась она, — собирались, кажется, ложиться въ постель.

— Да, собирался. Но если ты хочешь сказать мнѣ что-нибудь такое, что до завтра даже не терпитъ, такъ поговоримъ лучше теперь. Ты, кажется, также утомилась сѣдороги… А какая еще ты все красавица; и попрежнему пикантная такая. Словно женщина въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ. Г’ода бѣгутъ, а тебя какъ будто касаться не смѣютъ.

— Нѣтъ, я не утомлена, — рѣзко возразила Каролина: — я никогда не устаю, особенно, когда надо бываетъ подумать о серьезныхъ дѣлахъ, о благѣ нашего несчастнаго королевства, о васъ, государь, о будущемъ нашихъ дѣтей…

— О! — воскликнулъ король, почесывая затылокъ всей пятерней, какъ истый неополитанскій простолюдинъ: — у тебя въ головѣ все еще зайчики бѣгаютъ.

— Мнѣ, государь, необходимо переговорить съ вами наединѣ, — настойчиво отвѣтила она, замѣтивъ, что во время ихъ разговора неслышно, но съ низкими поклонами въ комнату вошли патерѣкапелланъ и двое придворныхъ, дѣлившихъ изгнаніе короля.

— Значитъ, что-нибудь очень важное, — замѣтилъ король не то съ насмѣшкой, не то съ досадой и обратился къ своимъ придворномъ: — Потрудитесь удалиться, господа. Доброй ночи…

Патеръ, придворные, а за ними мажордомъ вышли.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ, моя прелестная, въ спальную ко мнѣ пойдемъ, — приглашалъ Фердинандъ жену.

Когда она вошла въ слѣдующую комнату, онъ, лукаво улыбаясь, потирая руки и молодецки потряхивая плечами, сказалъ:

— А что они о насъ съ тобой, Каролиночка, подумаютъ. А?.. Подумаютъ, что намъ съ тобой захотѣлось въ спальнѣ остаться наединѣ. Вѣдь ты у меня еще такая хорошенькая, свѣженькая… Право, знаешь еще… еще такая…

— Ну, чего ты паясничаешь, — безцеремонно обратилась къ нему Каролина. — Самый послѣдній неаполитанскій лаццарони постыдился бы… Еще потомокъ Генриха IV и Людовика XIV, Карла III… А въ твоей столицѣ на тронѣ сидитъ безстыдный конюхъ. Подумай, что и здѣсь въ Сициліи на престолѣ не ты самъ, а глупая маріонетка, котораго ты туда посадилъ… Этотъ нашъ сынокъ, твой викарный, какъ лакей, во всемъ подслуживается нашимъ владыкамъ и ненасытнымъ грабителямъ англичанамъ… Между тѣмъ подавленный народъ проклинаетъ за это тебя самого.

Фердинандъ IV, усѣвшійся было на край кровати и собиравшійся сбросить кафтанъ, вдругъ поднялся во весь ростъ, лицо его выражало и скуку, и досаду, и изумленіе.

— Это ты затѣмъ только сюда и пріѣхала, — заговорилъ онъ раздражительно. — Какъ это я раньше не догадался? Ты вѣдь всегда появляешься сюда, чтобы меня мучить. Хоть бы пожалѣла немножко. Мало, что ли, у меня и безъ того непріятностей. Я потерялъ и сонъ и аппетитъ. Охота и та опостылѣла. Вотъ и бѣднаго Асколи услали отсюда. Я даже одинъ самъ съ собой не имѣю возможности оставаться. Изо дня въ день съ утра до ночи около меня шляются люди, которыхъ бы я давно послалъ ко всѣмъ чертямъ въ тартарары. Недоставало еще, чтобъ и ты надоѣдала мнѣ своими вздорными, безполезными причитаньями.

— Безполезными? Да, безполезными, потому что ты совсѣмъ распустился; трусишь. Униженій, которымъ тебя подвергаютъ, не вынесъ бы ни одинъ твой подданный. А ты терпѣливо, какъ волъ, шею подъ ярмо подставляешь.

— Волъ! Какія у тебя, право, сравненія, Каролина! — замѣтилъ король, то не лукаво, не то дурачливо.

Королева, не обративъ на его слова вниманія, продолжала:

— Безполезны мои совѣты будутъ до тѣхъ поръ, покуда ты не стряхнешь съ себя апатіи…

— Да, совсѣмъ это не апатія, а философское подчиненіе обстоятельствамъ.

— Подчиненіе обстоятельствамъ! — негодующе воскликнула королева, и въ глазахъ ея засверкали искры. — Да развѣ не ты законный король?.. Развѣ этимъ престоломъ не благословилъ тебя самъ Господь? Наше право твердо. Справедливость на нашей сторонѣ.

— Такъ-то оно такъ, — позѣвывая, отозвался Фердинандъ. — Только у англичанъ есть кой-что посущественнѣе: штыки ихъ солдатъ и пушки ихъ военныхъ кораблей.

— И у насъ будетъ то и другое… Какъ ни какъ, а наши калабрійцы все еще держатся. Подай имъ голосъ; кликни ихъ, одобри по-королевски — и у насъ еще могутъ быть и штыки и кинжалы. Очнись же наконецъ, тогда ты опять взойдешь на отцовскій престолъ.

— Я и не прочь, если бы достаточно было только ногу на ступени трона поднять. Я, однако, полагаю, что мы можемъ довести и этихъ проклятыхъ англичанъ до бѣлаго каленія, какъ ты своими безумными предпріятіями довела французовъ.

Король оживился; сонливость его словно пропала.

— Ну, будемъ обсуждать безпристрастно. Признайся, не ты ли сама была причиной нашихъ невзгодъ, убѣдивъ меня открыть доступъ въ наши порты сначала англичанамъ, а потомъ и русскимъ. Къ этому-то и придрался Бонапартъ: не обращая вниманія на наши увѣренія въ нейтралитетѣ, онъ не поцеремонился прислать цѣлую армію воевать съ нами. Меня — по пословицѣ моихъ добрыхъ неаполитанскихъ лаццарони — холодной водой ошпарили. Ну, посуди сама, могу ли я, какъ ты совѣтуешь, пуститься еще Богъ знаетъ въ какое рискованное предпріятіе? Нѣтъ, душа моя, après moi le déluge, какъ сказалъ мой дядюшка, или какъ онъ тамъ мнѣ приходится — Людовикъ XV.

— А о спасеніи своей души ты думать, что ли, пересталъ?

— Къ чему это ты спасеніе души приплетаешь? Развѣ я не исповѣдываюсь аккуратно каждую пятницу? Развѣ не выслушиваю чуть не по три обѣдни въ сутки?

— Да вѣдь англичане еретики, папа очень недоволенъ, что мы имъ такъ поблажаемъ. Они враждебнѣе мусульманъ отирсятся къ нашей святой католической религіи. А между тѣмъ хозяйничаютъ у насъ; прикрываясь твоимъ именемъ, правятъ столь благочестивымъ народомъ, какъ нашъ. Вѣдь это позоръ, за который намъ придется дать отвѣтъ Господу Богу!

Повидимому, этотъ аргументъ подѣйствовалъ на стараго короля. Онъ задумался. Королева продолжала говорить: подмѣтивъ произведенное на мужа впечатлѣніе, она спѣшила ковать желѣзо, пока горячо.

— Ужъ если ты ничего не хочешь сдѣлать для своего земного царства, позаботься хоть о царствіи небесномъ. Если обязанности короля стали тебѣ не по силамъ, хоть о христіанскихъ-то обязанностяхъ позаботься; вѣдь ты сынъ святой апостольской католической церкви…

— Оно, конечно… я съ тобой согласенъ, — нерѣшительно бормоталъ король. — Но все-таки я какъ-то…

— Кстати, — прервала его Каролина: — знаешь ты что-нибудь о новомъ законѣ для охоты, который англичане на дняхъ провели въ палатѣ и противъ котораго твой сынъ, генералъ викарный, не посмѣлъ рта разинуть.

— Новый законъ?! — словно очнувшись, спросилъ король, у котораго еще не совсѣмъ угасла единственная страсть, охота. — Какой такой новый законъ?

— Такой, что впредь никто, а слѣдовательно и ты самъ, не имѣетъ права охотиться въ нѣкоторые мѣсяцы. Кромѣ того, есть мѣстности, въ которыхъ охота на нѣсколько лѣтъ вовсе запрещается.

— Да возможно ли это! — сердито возразилъ Фердинандъ, даже въ лицо ему кровь бросилась. — Мало того, что престола меня лишили, что засадили въ эту поганую трущобу, гдѣ присматриваютъ за мной, какъ за каторжникомъ, вздумали еще этого послѣдняго права лишить… Нѣтъ, Богомъ клянусь, не допущу. Это оскорбленіе. Это всякую мѣру превышаетъ… Не допущу, не допущу, хоть бы мнѣ пришлось всю вселенную огнемъ сжечь…

Онъ вскочилъ; быстро заходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ; кусалъ себѣ руки и грозилъ кому-то невидимому въ воздухѣ кулаками. Королева спокойно предоставляла ему бѣсноваться; когда же онъ достаточно отвелъ душу, обратилась къ нему почти нѣжно:

— Ну, полно, успокойся же, Фердинандъ. Твой гнѣвъ совершенно основателенъ, но онъ все-таки мѣшаетъ намъ спокойно обсудить дѣло. А между тѣмъ намъ съ тобой необходимо быть очень осмотрительными и разсудительными.

— Что же мы должны сдѣлать? Говори скорѣй, что нимъ теперь дѣлать? — нетерпѣливо требовалъ Фердинандъ, остановясь предъ женой.

— Прежде всего надо, чтобъ ты мнѣ довѣрялъ. Потомъ постарайся ничѣмъ, понимаешь ли — ничѣмъ, не выказать твоимъ окружающимъ, что мы съ тобой совѣщались о государственныхъ дѣлахъ. За тобой вѣдь шпіонятъ еще усерднѣе, чѣмъ за мной. Конечно, англичане и теперь знаютъ, что я у, тебя. Завтра, навѣрно, всѣми силами будутъ у тебя выпытывать, о чемъ мы толковали. И ты, пожалуйста, обо мнѣ отзывайся хуже. Вѣдь тебѣ не привыкать стать на меня жаловаться твоимъ приближеннымъ.

— Ну, что ты это говоришь, Каролина? Клянусь тебѣ, — съ протестующимъ жестомъ перебилъ было король, но жена, пожавъ плечами, продолжала:

— Такъ вотъ ты скажи имъ, что я прибѣжала опять надоѣдать тебѣ давно надоѣвшимъ тебѣ и, по-твоему, неразрѣшимымъ вопросѣ о моемъ приданомъ… Скажи имъ, что я не даю тебѣ покоя, что чуть не оскорбляю тебя, что ты всякое терпѣніе потерялъ… Все въ этомъ родѣ, я же, съ моей стороны, буду подготовлять средства для исполненія задуманнаго мною плана. Цѣль его — выпутать и тебя и меня изъ невыносимаго положенія… Только безъ твоего согласія я ни къ чему не приступлю, разумѣется. Когда же все будетъ готово, то я напишу тебѣ письмо. Да ты слушай, пожалуйста, внимательно и не забудь, что я тебѣ говорю… Вотъ въ этомъ письмѣ будетъ сказано что-нибудь о приданомъ. Если ты мнѣ отвѣтишь, что согласенъ… понимаешь…

Гнѣвъ короля, возбужденный охотничьимъ закономъ, уже охладѣлъ подъ вліяніемъ болѣе серьезныхъ опасеній, о которыхъ напомнила жена. Онъ прервалъ ее:

— Да что такое я пойму-то? Ахъ, ей-Богу, Каролина, не рискуй ты, пожалуйста; принимай въ соображенія препятствія; не довѣряйся ты слишкомъ тѣмъ, кто близокъ тебѣ…

— Никому я, кромѣ самой себя, не довѣряю. Благодаря нашимъ невзгодамъ и моей опытности, прежняя львица обратилась теперь въ лисицу.

— Въ тигрицу… Тебя наши враги зовутъ тигрицей.

Фердинандъ полагалъ, что сказалъ комплиментъ.

— Ну, пусть… въ тигрицу, которая давно могла бы спасти царство, если бы не была. окружена зайцами…

— Ужъ очень ты строга стала, Каролина… Да продолжай, продолжай. Это я такъ…

— Ну, такъ, когда ты получишь отъ меня письмо, ты будешь знать, что все подготовлено. И сейчасъ выдумай какой-нибудь предлогъ… охоту, что ли… уѣзжай изъ Фикуццы и прямо въ Патрику. Тамъ тебя будетъ ждать князь Кассеро.

— Кассеро! Да вѣдь это отъявленный англофилъ!

— Былъ прежде… теперь — нѣтъ. Онъ вѣдь входитъ въ составъ кабинета министровъ, составленнаго этой ехидной, лордомъ Бентинкомъ. Но Бентинкъ поставилъ маркиза Бельмонте выше Кассеро. А ты знаешь, какъ Кассеро ненавидитъ Бельмонте. Зависть и ненависть заставили перваго перейти на нашу сторону… Такъ ты поѣзжай въ Патрику, и Кассеро все тебѣ разскажетъ. Онъ тебѣ поможетъ и въ столицу, въ Палермо, пробраться. Какъ туда пріѣдешь, тотчасъ же отправляйся во дворецъ. Тамъ ты прикажешь обнародовать манифестъ. Я его уже изготовила. Вообще объявишь, что вновь самъ будешь править королевствомъ, такъ какъ здоровье твое вполнѣ окрѣпло.

— А англичане-то?

— Около дворца къ тому времени стянутся до двадцати тысячъ преданныхъ тебѣ вооруженныхъ людей. Частію сицилійцы, частію калабрійцы. Этого достаточно, чтобы оградить тебя и держать англичанъ въ уздѣ.

— А ты сама?

— Я буду тамъ, гдѣ больше нужно.

Фердинандъ безмолвно глядѣлъ на жену. Любви къ ней онъ давно не испытывалъ; за многое основательно упрекалъ ее. Но въ эту минуту онъ почти любовался ею, — столько въ ней было рѣшимости, стремительности. Невольно онъ — человѣкъ безъ воли — подчинялся, по крайней мѣрѣ въ эту минуту, энергичной женщинѣ.

— Что же это за манифестъ ты написала? — спросилъ онъ. — Покажи-ка.

Она вынула и развернула листъ бумаги. Едва ли бы самый свободолюбивый членъ сицилійской палаты сумѣлъ написать лучше и болѣе либерально-демократично воззваніе монарха къ народу. Въ этомъ воззваніи между прочимъ говорилось:

«Народъ есть истинный носитель верховной власти; государь считаетъ себя только верховнымъ охранителемъ законности». Король обязывался въ самомъ непродолжительномъ времени даровать широко-либеральную конституцію и утвердить независимость Силиціи на новыхъ, демократическихъ началахъ.

Все это Каролина прочитала государю. Онъ ее слушалъ внимательно. Но лицо его выражало и досаду и крайнее изумленіе.

— И ты, ты сама совѣтуешь мнѣ обратиться къ народу съ такими посулами, — заговорилъ онъ, когда жена кончила чтеніе. — Да развѣ помазанникъ Божій можетъ унизиться до такихъ рѣчей?..

Каролина предвидѣла, что ея проектъ произведетъ непріятное впечатлѣніе на короля, и приготовилась отвѣтить. Она иронически улыбалась.

— Если бы мессеръ Николо Макіавелли написалъ вмѣсто своего политическаго руководства государямъ руководство для охоты, ты бы его давно прочиталъ. А политическаго трактата ты и не раскрывалъ… Ну, полно. Пожалуйста, не приходи въ ужасъ отъ громкихъ словъ и фразъ новаго современнаго стиля. Народъ вездѣ ребенокъ, обѣщаніями и пріятными словами его вездѣ можно подкупить… Вашъ же Макіавелли говоритъ, что всякое средство хорошо, лишь бы вело къ цѣли; что кто хочетъ одержать верхъ — долженъ бороться тѣмъ же оружіемъ, какъ и его противникъ. Развѣ англичане не умасливали насъ точно такими же обѣщаніями? А какая имъ нужда въ независимости сицилійскаго народа? Вовсе не о нашей свободѣ или о представительныхъ правахъ націи они заботятся. Имъ хочется хозяйничать въ нашихъ портахъ, скупать повыгоднѣе сицилійскую сѣру да апельсины. Они только пыль въ глаза пускаютъ своими рѣчами о независимости. Все это слова, слова и слова, которыя очень нравятся простакамъ… Ну, и мы подобную же пыль станемъ пускать въ глаза, когда намъ выгодно. Покуда они станутъ себѣ глаза протирать, мы успѣемъ заготовить и пушки и штыки. Задумываться тутъ не надъ чемъ. Такъ испоконъ вѣка поступали всѣ короли, всѣ завоеватели, всѣ проповѣдники. Всѣ морочили народъ. Такъ всегда было и такъ всегда будетъ.

При этихъ словахъ Каролина встала, подошла къ письменному столу, обмакнула перо въ чернила и поднесла королю вмѣстѣ съ заготовленной бумагой.

— Да рѣшайся же, подписывай.

Фердинандъ хмурился и колебался.

— Подписать? — пробормоталъ онъ. — Сейчасъ же подписать? Помилуй! Мнѣ необходимо еще поразмыслить… Мнѣ надо прежде…

— Медлить, другъ мой, невозможно. Послѣзавтра я должна буду заявить о твоей прокламаціи главарямъ братства св. Павла. Ты знаешь, что это великое учрежденіе устроило Сицилійскія вечерни; благодаря ему, были перерѣзаны и изгнаны изъ Сициліи всѣ французы… Теперь это братство возникло вновь, чтобы истребить англичанъ, какъ пятьсотъ лѣтъ назадъ истребило анжуйцевъ.

— Какъ это ты все помнишь! — съ непритворнымъ изумленіемъ воскликнулъ король.

Фердинандъ не любилъ занимать государственными дѣлами, потому что онъ всегда сознавалъ чистосердечно свою неспособность, и это его простодушіе не разъ помогало Каролинѣ настаивать на своемъ.

— Да полно же раздумывать, подпиши, — сказала она ему и настойчиво и вмѣстѣ ласково, какъ говорятъ съ дѣтьми.

Еще нѣсколько секундъ онъ колебался, но все-таки подписалъ и, облегченно вздохнувъ, молвилъ:

— Ну, кажется, теперь все… Могу я теперь въ постель лечь? Мнѣ на зарѣ встать надо; я и обѣдню раннюю приказалъ капеллану служить чѣмъ свѣтъ. На охоту… Мнѣ сегодня доложили, что въ той сторонѣ лѣса егеря обложили великолѣпнаго звѣря.

Королева тоже была очень довольна. Положивъ свою бѣлую руку на плечо мужа, она замѣтила:

— Значитъ, мы съ тобой заодно. Все налажено.

— Налажено, налажено. Ради Христа не будемъ больше объ этомъ разговаривать, — нетерпѣливо возразилъ государь, позвонилъ и, когда вошли придворные, даже нѣжно простился съ женой.

Однако, какъ ни осторожно налаживала дѣло Каролина, какъ ни была она увѣрена, что ихъ никто не могъ подслушивать, Бентинкъ (какъ изслѣдовано позднѣйшими историками) зналъ о совершившемся ранѣе, чѣмъ ея величество утромъ рано покинула Фикуццу. Представитель Великобританіи щедро оплачивалъ услуги придворныхъ шпіоновъ.

XVI.
Братство св. апостола Павла.

Недалеко отъ порта Трапани^[20], въ открытомъ морѣ высится угрюмый утесистый островокъ Мальконсильо. Онъ необитаемъ. Если вѣрить преданію, тутъ извѣстный патріотъ, ненавистникъ французскаго владычества Прочида, полтысячи лѣтъ назадъ собиралъ заговорщиковъ подготовлявшихъ Сицилійскія вечерни.

Ночь была темная, беззвѣздная. Городъ Трапани и его портъ были окутаны безмолвнымъ мракомъ. Свѣтъ немногихъ лампадъ, теплившихся на перекресткахъ предъ иконами, и рѣдкихъ фонариковъ, мерцавшихъ на судахъ, которыя стояли въ гавани, скудно освѣщалъ темные, узкіе переулки и робко отражался въ массѣ черной воды.

Изъ гавани по направленію къ Мальконсильо отплыла лодка съ двумя гребцами- и рулевымъ. Всѣ они были въ широкихъ плащахъ, а на лицахъ имѣли черныя маски. Рулевой поглядывалъ на берегъ, остававшійся сзади. Не взирая на ночную тьму, онъ замѣтилъ, что какой-то челнъ съ однимъ гребцомъ отчалилъ изъ одной бухточки и словно слѣдилъ издали за ихъ лодкой.

— Это шпіонъ, — шепнулъ рулевой товарищамъ-гребцамъ. — Надо его захватить раньше, чѣмъ онъ сообразитъ, куда мы ѣдемъ.

Лодка, описавъ полукругъ, направилась назадъ, нѣсколько длинныхъ загребовъ, и она приблизилась къ челну. Челнъ обратился было въ бѣгство. На немъ дѣйствительно былъ только одинъ человѣкъ. Лодка нагнала его, оба гребца ловко вскочили въ челнъ. Что-то бухнуло въ воду, гребцы, оставивъ челнъ, опять сѣли въ лодку. Тишина. Они опять повернули къ своей цѣли. Добравшись до утеса, они завели свою лодку въ небольшую, незамѣтную съ моря бухточку, гдѣ уже стояли нѣсколько ранѣе ихъ приплывшихъ водокъ и челновъ. Затѣмъ всѣ трое, предшествуемые рулевымъ, сошли на берегъ. Въ центрѣ острова ихъ ожидало нѣсколько человѣкъ. Всѣ послѣдніе, какъ и вновь прибывшіе, были въ плащахъ одинаковаго цвѣта и покроя. Рулевой, еще не доходя до ожидавшей его группы, рѣзко свистнулъ, искусно подражая ночной птицѣ. Ожидавшіе тотчасъ же расположились кругомъ. Безмолвіе было полное.

Повидимому, свистѣвшій былъ старшина. Онъ, ставъ въ центрѣ круга, произнесъ тихо: «пароль?» И потомъ, подходя къ каждому изъ остальныхъ по одиночкѣ, выслушивалъ завѣтное слово, подставляя свое ухо. Окончивъ повѣрку, онъ опять вышелъ въ средину круга, вынулъ изъ-подъ плаща потаенный фонарь, кидавшій небольшой кругъ свѣта на землю, и тихо произнесъ:

— Между нами есть шпіонъ. Онъ выдалъ себя, произнося сію минуту неправильно пароль «Сицилія»^[21]. Приглашаю всѣхъ открыть ваши лица.

Старшина самъ первый снялъ маску и отбросилъ назадъ капюшонъ-шапочку, покрывавшій дотолѣ его голову: красивую голову, мужественное лицо настоящаго сицилійскаго типа Это былъ мужчина зрѣлыхъ лѣтъ.

Всѣ послѣдовали его примѣру. Онъ обошелъ весь кругъ, освѣщая каждое лицо особо своимъ фонарикомъ.

— Вотъ предатель! — воскликнулъ онъ, остановясь предъ однимъ изъ собратій. — Схватите его.

Приказаніе было исполнено мгновенно. Старшина продолжалъ:

— Этотъ предатель англичанинъ. Англичанинъ осмѣлился забраться къ намъ, конечно, для того, чтобы выдать нашу тайну палачамъ народа сицилійскаго. Я только что потопилъ шпіона, который вздумалъ было слѣдить за нашей лодкой, а здѣсь я нашелъ другого. Да схоронится тайна св. апостола Павла въ пучинѣ морской вмѣстѣ съ ея похитителемъ.

Виновный даже не пытался ни оправдываться, ни защищаться. Онъ понималъ, что это было безполезно. Ему закляповали ротъ, связали по рукамъ и по ногамъ веревками. Четыре человѣка унесли его во мракъ, къ обрыву утеса. Опять что-то грузно бухнуло въ воду. Четыре человѣка, какъ тѣни, изъ мрака вернулись на свои мѣста.

— Жестокая необходимость вынуждаетъ насъ поступать жестоко, — печально, но торжественно произнесъ старшина. — Если бы даже нашъ статутъ насъ къ тому не обязывалъ, то все-таки мы не могли бы поступать иначе ради нашей собственной безопасности, ради будущаго нашей родины. Наглость нашихъ враговъ безгранична; она ужасаетъ меня. Правительство не далѣе, какъ вчера, казнило семерыхъ изъ нашихъ… нѣтъ… я не считаю себя въ правѣ сказать «нашихъ братьевъ», хотя мученическая кончина и отказъ что-либо сообщить врагамъ о нашемъ союзѣ служатъ достаточнымъ оправданіемъ и искупленіемъ для нихъ. Но я не могу назвать этихъ несчастныхъ братьями, потому что они, будучи членами союза, вмѣсто того, чтобы наносить удары во имя отечества и на пользу родины, наносили удары нашимъ врагамъ, правда, но въ своихъ личныхъ видахъ: ради тщеславія, корыстолюбія, честолюбія. Я ихъ не могъ спасти отъ казни уже потому, что они нарушили уставъ, въ вѣрности которому мы всѣ поклялись, и, слѣдовательно, должны были подвергнуться тяжкому наказанію и съ нашей стороны. Тотъ, кто, злоупотребляя принадлежностью къ нашему обществу, облегчаетъ себѣ личную месть, хотя бы за брата, за отца, долженъ быть смертію казненъ. Все, безусловно все, должно уступать верховной, священной обязанности, добровольно, но клятвенно взятой нами на себя: создать независимость и свободу нашей обожаемой Сициліи. Тотъ, кто растрачиваетъ свои силы и энергію на достиженіе личныхъ цѣлей, тѣ, кто безнравственными поступками позорятъ наше общество, какъ и тѣ, кто не умѣютъ хранить тайны братства, должны быть казнены смертію. Тѣмъ не менѣе я долженъ заявить, что наши преступные братья, вчера казненные въ Палермо, сохранили тайну общества. Простимъ же имъ остальное и помолимся Господу Богу объ упокоеніи душъ ихъ.

— Аминь — произнесли хоромъ всѣ предстоящіе, и нѣсколько минутъ безмолвствовали, мысленно молясь за казненныхъ. Потомъ снова заговорилъ старшина:

— Братья, нынче время для насъ тяжелое: за нами слѣдятъ; грозная опасность преслѣдуетъ насъ. Среди насъ есть еще новички. Да и у насъ, стариковъ, можетъ дрогнуть иной разъ сердце. Поэтому я прошу васъ разрѣшить мнѣ напомнить о происхожденіи и цѣляхъ нашего учрежденія. Старинное, основанное въ XIII вѣкѣ братство св. Павла было оклеветано впослѣдствіи многократно. Между тѣмъ у него была одна идея, одна цѣль — независимость дорогой Сициліи, этого обширнаго острова, обильно одареннаго Богомъ земными благами, но непрестанно злосчастнаго. Его населеніе никогда не переставало стремиться къ свободѣ, и никогда не наслаждалось свободой. Мы всегда были рабами то одного, то другого чужеземца. Наши предки, принадлежавшіе къ братству, пытались по возможности бороться съ проявленіями общественной несправедливости: они карали подкупныхъ судей, карали мощныхъ феодаловъ, давившихъ слабыхъ и бѣдныхъ; они мстили за обиды, нанесенныя невиннымъ и безсильнымъ, словомъ, имъ желалось общественное благоустройство и довольство обосновать на частномъ благоденствіи. Въ то же время они никогда не упускали изъ виду высшей цѣли общества. Не разъ удавалось имъ приблизиться къ ея осуществленію. Но только приближаться. Время и неудачи постепенно ослабили силы братства; цѣлыя соціальныя и политическія катастрофы обрушивались на него. Отъ него къ ближайшему намъ времени оставалась только одна тѣнь. Тогда-то нѣкоторые задумали реформировать братство. Оно вновь возникло нынче въ видѣ конгрегаціи дворянъ^[22]. Но эта форма служитъ только внѣшнимъ прикрытіемъ. Подъ благотворительной дѣятельностью кроется болѣе глубокая и широкая, тщательно маскированная дѣятельность — патріотически-освободительная. Мы, вѣрные завѣтамъ нашихъ отцовъ, воодушевлены одинаковыми съ ними стремленіями и желаніями. Мы преслѣдуемъ цѣли нашихъ предковъ, только добиваемся ихъ иными средствами. Мы. многое уже совершили; совершимъ еще больше. Города и провинціи Катанья, Кальтажироне, Минео уже присоединились къ намъ вполнѣ. Въ Мессинѣ и Палермо нашихъ очень много. Намъ недостаетъ одного только — верховнаго вождя. Здѣсь теперь собрались представители всѣхъ провинцій. Я позволю себѣ предложить вамъ лицо, около котораго мы можемъ организовать нашъ центръ.

Слушатели стали перешептываться между собой. Очевидно, что ихъ любопытство было сильно возбуждено и они съ великимъ нетерпѣніемъ ждали дальнѣйшихъ объясненій. Старшина продолжалъ:

— Намъ необходимо — и для собственной пользы, и ради устраненія вмѣшательства Европы — организовать правительство прочное, твердое, и, конечно, мы должны руководиться принципами преемственнаго легитимизма. Всякое увлеченіе утопіями можетъ повредить благороднѣйшему предпріятію. Идея должна оставаться всегда независимой и отъ личности и отъ имени. При настоящихъ обстоятельствахъ намъ слѣдуетъ остановиться на имени, которое гарантируетъ намъ успѣхъ въ борьбѣ съ англичанами, можетъ быть, въ войнѣ съ англичанами даже…

Ораторъ нѣсколько замялся, какъ бы затрудняясь высказать достаточно сильно свою ненависть къ англичанамъ.

— Да, война, война! — наконецъ воскликнулъ онъ: — война съ этими ненавистными, наглыми торгашами. Они насъ лично тиранятъ, а нашу бѣдную родину безсовѣстно грабятъ.

— Вѣрно! Правда! — раздались возгласы въ толпѣ предстоящихъ.

— Я, какъ и многіе изъ васъ, разоренъ и оскорбленъ. Англичане погубили моего сына, единственнаго наслѣдника доблестнаго имени графовъ Бученто, за то, что онъ хотѣлъ жениться на дѣвушкѣ, которая нравилась высокопоставленному англичанину. Они обвинили бѣднаго юношу въ небываломъ государственномъ преступленіи и добились его казни.

Нѣсколько секундъ прошли въ молчаніи: графъ былъ слишкомъ взволнованъ.

— Въ эту минуту на томъ самомъ утесѣ, на которомъ безстрашный Прочида въ XIII вѣкѣ подготовлялъ сотоварищей къ нанесенію окончательнаго удара иноземному владычеству, здѣсь, на островѣ Мальконсильо, гдѣ зародилась мысль о сицилійскихъ вечерняхъ пятьсотъ лѣтъ тому назадъ, и мы должны обсудить предстоящій намъ образъ дѣйствій. Будемъ же слѣдовать по стопамъ Прочиды: лукавству противопоставимъ лукавство; жестокости — безпощадности. Не станемъ тратить силъ на сомнительныя попытки; накопимъ мощь для нанесенія столь же рѣшительнаго доблестнаго удара, каковымъ оказались Сицилійскія вечерни — въ Палермо. Вамъ извѣстно, что теперь въ Палермо у насъ много единомышленниковъ; что въ Палермо выгоднѣе всего поднять наше знамя. По для организаціи въ столицѣ нашей партіи, для подготовки рѣшительнаго шага надо, чтобы кто-либо изъ насъ, возстановителей братства св. Павла, находился въ Палермо. Братья, кто изъ васъ желаетъ туда отправиться?

— Я готовъ! — отозвался одинъ изъ братьевъ и выступилъ впередъ.

— Вы, кавальере Біази, — воскликнулъ графъ Вученто. — Несомнѣнно, вы самый подходящій человѣкъ. Только имѣйте въ виду, что благороднѣйшая обязанность, которую вы на себя примете, сопряжена съ большими опасностями. Достаточно ли вы себя чувствуете окрѣпшимъ. Вы вѣдь только что освободились отъ тюремнаго заключенія, гдѣ протомились три года. Васъ неоднократно подвергали жестокой пыткѣ. Кромѣ того, наши враги не пощадили семьи вашей. Ваше сердце истерзано.

Біази настаивалъ, утверждая, что, искалѣченный пыткой и тюрьмой, онъ чувствуетъ себя вполнѣ сильнымъ для выполненія завидной миссіи. Вся предстоящая братія единодушно согласилась на его желаніе.

— Однако прежде, чѣмъ разстаться съ вами, — обратился къ товарищамъ Біази, — я долженъ предъявить важное обвиненіе противъ одного изъ нашихъ братій, а именно противъ маркиза Артале, недавно назначеннаго въ Мессину главнымъ комиссаромъ^[23]. Онъ креатура англичанъ.

«Онъ предатель!» «Палачъ для своихъ земляковъ!» — воскликнули нѣкоторые изъ окружавшихъ. — «Смерть ему!»

— Да. Но я все-таки считаю себя обязаннымъ пояснить мое обвиненіе. Можетъ быть, не всѣмъ вамъ извѣстны поступки Артале. Какъ только онъ вступилъ въ должность, вся Мессина была объята терроромъ; слезы льются теперь въ семьяхъ, а человѣческая кровь безъ мѣры проливается въ тюрьмахъ. Сотни гражданъ ввергаются ежедневно въ темницы; для этого достаточно неосторожнаго слова, пустого подозрѣнія, безыменнаго доноса. Иногда полиція хватаетъ людей завѣдомо неповинныхъ, только для того, чтобъ угодить какому-нибудь англичанину, даже простому британскому солдату. И въ какихъ тюрьмахъ держатъ этихъ несчастныхъ — въ подземельяхъ, гдѣ нельзя встать на ноги, а иногда и сѣсть невозможно. Всѣхъ ихъ заковываютъ въ цѣпи. Забываютъ о нихъ по цѣлымъ недѣлямъ и мѣсяцамъ. Только по краюхѣ заплеснѣвшаго хлѣба кидаютъ, какъ собакамъ. А знаете еще, какъ съ ними обращаются? Здорово живешь, бьютъ палками и жгутами изъ бычачьихъ жилъ. Кромѣ того, нерѣдко по произвольному распоряженію начальства пытаютъ: жгутъ тѣло раскаленными прутьями, рвутъ ногти… Страшно подумать, что всѣмъ этимъ распоряжается сициліецъ, принявшій такую отвратительную власть кровопійцы изъ рукъ англичанъ.

— Кавальере Біази, — строго спросилъ графъ Бученто: — можете ли вы поручиться вашей головой въ справедливости всѣхъ сообщенныхъ вами фактовъ?

— Клянусь предъ вами, братья, и предъ Всевышнимъ, что я говорю правду. Если сомнѣваетесь, осмотрите мое тѣло, на которомъ еще сохранились явственно зловѣщіе рубцы, слѣды истязаній, которымъ меня подвергали. Мѣсяцъ въ тюрьмѣ старитъ человѣка болѣе, чѣмъ десять лѣтъ на свободѣ. Господу угодно было сохранить мою жизнь, полагаю, для того, чтобы я могъ непреложно засвидѣтельствовать предъ вами потрясающую правду. Я, каваліере Біази, считаю себя въ правѣ требовать смертнаго приговора Для этого палача и измѣнника.

— Братья, — опять строго спросилъ Бученто: — тѣ, кто не согласенъ на предложеніе, пусть выйдутъ впередъ и заявятъ причины отказа.

Никто не вышелъ.

Согласно уставу общества старшина троекратно повторилъ запросъ, и все-таки никто не шевельнулся. Тогда онъ спросилъ:

— Признаете ли вы, братья, по чести и по совѣсти, что маркизъ Артале совершилъ поступки, за которые долженъ быть казненъ смертью?

— Да, — какъ одинъ человѣкъ, отвѣчали всѣ члены общества.

— Въ такомъ случаѣ я, графъ Бученто, старшина братства св. Павла, въ силу предоставленной мнѣ власти, въ виду только что происходившаго между нами совѣщанія, приговариваю къ смертной казни маркиза Артале, главнаго мессинскаго комиссара, и возлагаю исполненіе приговора на собрата нашего Акардити совмѣстно съ братомъ Ломбарди.

Оба поименованныхъ лица, со словами: «мы готовы», приблизились къ старшинѣ, который благословилъ ихъ.

Послѣ нѣкотораго молчанія изъ рядовъ предстоящихъ членовъ послышался такой вопросъ:

— Намъ остается еще узнать, кто человѣкъ, около котораго мы обязаны будемъ сплотиться, чье имя явится выраженіемъ нашихъ стремленій.

— Фердинандъ IV, король Неаполя и Сициліи, — отвѣчалъ старшина, но какъ-то не сразу и нерѣшительно отвѣчалъ.

Ропотъ изумленія пробѣжалъ въ толпѣ заговорщиковъ. Графъ Бученто понялъ, что это значитъ, и поспѣшилъ объясниться:

— Да, братья, Фердинандъ IV. При нашемъ содѣйствіи онъ получитъ возможность возстановить свои попранныя права и отомстить англичанамъ за униженія, которымъ они подвергаютъ помазанника Божія. Фердинандъ IV малодушный человѣкъ, онъ убѣжалъ изъ Неаполя, а здѣсь безо всякаго сопротивленія подчинился чуть не заточенію, онъ добровольный плѣнникъ въ сущности. Я не могу этого отрицать. Но тѣмъ не менѣе надо имѣть въ виду, что предъ всей Европой его личность гарантируетъ миролюбіе и законность нашего братства по отношенію къ установляемому нами правительству. Намъ не слѣдуетъ увлекаться мечтами. Если мы, изгнавъ англичанъ, объявимъ республику, какъ многіе изъ васъ желаютъ, то мы возстановимъ противъ нашего отечества всѣхъ европейскихъ государей, не исключая французскаго императора. Если бы мы возвели на сицилійскій престолъ какого-нибудь иностраннаго принца крови, то, во-первыхъ, возбудили бы зависть всѣхъ остальныхъ царствующихъ домовъ. А, во-вторыхъ, едва ли бы улучшили положеніе нашей родины. По всей вѣроятности, мы, безъ всякой для нея выгоды, перемѣнили бы только хозяина. Словомъ, благоразуміе вынуждаетъ насъ поднять бурбонское знамя, которое Европа и не оспариваетъ у Фердинанда. Вы говорите, что онъ робокъ и малодушенъ. Это такъ. Но за нимъ стоитъ женщина, которая отваживалась и въ эту минуту отваживается еще открыто бороться съ французами.

— Это вы о Каролинѣ Австрійской? — раздались еще болѣе изумленные и недовольные голоса.

— Да, о Каролинѣ Австрійской. Пусть она кровожадная тигрица, пусть она развратница, бывшая любовница и Актона^[24] и жестокаго Караманика, пусть ея дружба съ лэди Гамильтонъ постыдна. Вы вѣдь на это намекаете, братья. Но что же изъ этого? Что намъ за дѣло, изъ какого желѣза скованъ мечъ, если онъ можетъ разить врага? Англичане теперь смертельно ненавидятъ Каролину Австрійскую потому, что имъ приходится весьма серьезно съ нею считаться. Съ точки зрѣнія нашего дѣла это одно уже хорошо ее рекомендуетъ. Провидѣніе нерѣдко даетъ въ руки человѣку презрѣнное орудіе, при помощи котораго достигается высокая цѣль. Передовые французскіе революціонеры, пропагандировавшіе ученіе о правахъ человѣка, сами далеко не были образцами добродѣтели… А знаменитые завоеватели, мудрѣйшіе законодатели, геніальные умы, которымъ человѣчество столькимъ обязано, — развѣ многіе изъ нихъ не были порочными людьми, не обладали отвратительными позорными наклонностями?

Заговорщики понемногу стали сдаваться.

— Хорошо, — говорили они. — Пожалуй, она можетъ быть полезна. Но восприметъ ли она наши принципы? Извѣстно ли ей, что мы боремся не только за политическую независимость, но и за гражданскую свободу Сициліи.

— Манифестъ, который король долженъ подписать по настоянію своей жены, написанъ мною. Тамъ ясно выражено, что король есть только верховный охранитель закона, что настоящій хозяинъ націи самъ народъ. Если Фердинандъ подпишетъ этотъ манифестъ, значитъ, онъ вступитъ въ союзъ съ нами.

— Король, пожалуй, и подпишетъ манифестъ нынче. А при первомъ удобномъ случаѣ изорветъ его въ клочки.

— Тогда мы свергнемъ клятвопреступника съ престола.

Мнѣнія братьевъ св. Павла были разнорѣчивы. Они долго не могли столковаться. Наконецъ одинъ изъ нихъ спросилъ старшину:

— А какую матерьяльную поддержку можетъ оказать Каролина нашему дѣлу?

— Она уже призвала въ Сицилію нѣсколько сотенъ отборнѣйшихъ, испытанныхъ калабрійскихъ воякъ. Этотъ, отрядъ она будетъ содержать на свой счетъ.

Такой аргументъ подѣйствовалъ въ пользу предложенія графа Вученто…

— Однако, братья, — обратился онъ къ заговорщикамъ, — ночь на исходѣ. Намъ пора разойтись. Полагаетъ ли наше настоящее собраніе, что въ случаѣ подписи королемъ прокламаціи я могу войти съ нимъ въ соглашеніе отъ имени нашей конгрегаціи.

— Да, да, можете, — отозвалось большинство. Меньшинтство было весьма немногочисленно, оно не возражало болѣе.

— Значитъ, по домамъ! — объявилъ старшина. — О дальнѣйшемъ я васъ всѣхъ извѣщу извѣстнымъ вамъ путемъ. Намъ надо работать очень осторожно. Всѣ мы должны помнить что по уставу всякая неосторожность по отношенію къ тайнымъ дѣяніямъ братства карается, какъ измѣна, — смертной казнью. До свиданья, братья. Да поможетъ вамъ Богъ!

Каждый изъ заговорщиковъ направился къ своей лодкѣ. Ночной мракъ вскорѣ поглотилъ изъ виду ихъ лодки.

Старшина графъ Бученто одинъ остался на островѣ. Ему еще до восхода солнца предстояло свиданіе съ ея величествомъ по дѣлу, только что рѣшенному братствомъ.

XVII.
Королева въ Черной башнѣ. — Возвращеніе Рикардо. — Англичане пытаются произвести обыскъ въ жилищѣ королевы.

Вернувшись на другой же день изъ Фикуццы въ Кастельветрано съ либеральнымъ манифестомъ, подписаннымъ Фердинандомъ IV по ея настоянію, королева рѣшила на слѣдующее утро перебраться временно въ Toppe Hepa (Черная башня).

Роскошная вилла Кастельветрано была постояннымъ въ Сициліи мѣстопребываніемъ Каролины, отведеннымъ ей англичанами, во всякомъ случаѣ терпимымъ ими. Черная башня отстояла отъ виллы всего нѣсколько верстъ; она принадлежала также королевѣ, которая изрѣдка удалялась туда, чтобы подышать морскимъ воздухомъ и отдохнуть отъ придворнаго этикета, окружавшаго все-таки ее и въ большомъ нагорномъ помѣстьѣ.

Черная башня стоитъ почти у самаго моря, въ ущельи, образуемомъ сходящимися съ обѣихъ сторонъ утесистыми холмами, между которыми быстро несется довольно широкій горный потокъ. Башня была выстроена нѣсколько вѣковъ тому назадъ, — подобно множеству другихъ, сохранившихся и доселѣ, — для защиты береговъ Сициліи отъ нападенія сарацинъ и пиратовъ. Почти всѣ эти башни квадратны, помѣстительны; стѣны ихъ необычайно толсты. Каролина просто, но удобно приспособила башню для своихъ пріѣздовъ и гостила тамъ безо всякой свиты: Альма Фаньяно, довѣренная камеристка и искренно преданный государынѣ негръ Джіованни сопровождали ее въ этотъ разъ, какъ и въ предыдущіе.

Основательно или нѣтъ, Каролина полагала, что англійскіе шпіоны слѣдятъ за нею менѣе усердно здѣсь, чѣмъ въ Кастельветрано. На трехъ же упомянутыхъ лицъ она вполнѣ полагалась. Можетъ статься, она нерѣдко пріѣзжала въ башню просто отдохнуть. Но нынче она прибыла туда за дѣломъ, о которомъ, разумѣется, не повѣдала даже Альмѣ, хотя вечеромъ, когда онѣ обѣ оставались наединѣ, изумила ее, а именно сообщила, что она, королева, на маленькой лодкѣ съ извѣстнымъ ей рыбакомъ уѣдетъ куда-то задолго до разсвѣта и вернется не ранѣе, какъ слѣдующею ночью. При этомъ она строго-настрого приказала, чтобъ за время ея отсутствія никто, кромѣ самой Альмы, не смѣлъ заглядывать въ ея спальню и вообще знать объ ея отсутствіи. Альма же обязана была всѣмъ, кому до королевы будетъ надобность (это, впрочемъ, во время пребыванія въ башнѣ почти никогда не случалось), говорить, что ея величество, жестоко страдая мигренью, не дозволяетъ безпокоить себя подъ какимъ бы то ни было предлогомъ. Порученіе для молодой дѣвушки не особенно пріятное; но Альма привыкла къ странностямъ своей госпожи, а главное, была безгранично предана Каролинѣ, какъ помазанницѣ Божіей, къ тому же всегда ласково, задушевно, дружески относившейся къ своей юной фавориткѣ.

Цѣль поѣздки королевы составляло тайное дѣловое свиданіе съ графомъ Бученто, старшиной братства св. Павла. Она спѣшила передать ему манифестъ, имъ же самимъ составленный, но теперь уже освященный подписью монарха. Манифестъ этотъ, обѣщающій націи многія политическія свободы, долженъ былъ подготовить, при посредствѣ братства, появленіе въ Палермо и возвращеніе къ власти Фердинанда IV.

Поѣздка и свиданіе съ Бученто совершились безъ препятствій; королева вернулась благополучно въ Черную башню вечеромъ, какъ только стемнѣло. Но у нея имѣлось въ виду и другое обстоятельство, ради котораго она покинула Кастельветрано, а именно наканунѣ, по дорогѣ отъ короля на виллу, одинъ изъ ея многочисленныхъ шпіоновъ передалъ ей записку, извѣщавшую, что почти два года пропадавшій безъ вѣсти Рикардо прибылъ въ Сицилію и скрывается въ ожиданіи ея приказаній. Чрезъ того же шпіона она приказала, чтобъ Рикардо пробрался въ предбудущую ночь поздно къ Черной башнѣ для полученія дальнѣйшихъ инструкцій. Она объ этомъ тоже ни слова не сказала Альмѣ, увѣренная, что ко времени прибытія молодого человѣка она сама уже будетъ дома. Случилось, однако, не такъ.

Солнце, окруженное ореоломъ пурпурныхъ облаковъ, опускалось въ море. Альма сидѣла у окна и задумчиво слѣдила за потухавшими надъ двумя утесистыми холмами лучами вечерней зари.

Вдругъ со стороны противоположнаго башнѣ холма раздались два ружейныхъ выстрѣла. Она вглядѣлась въ сумерки: съ холма быстро спускался какой-то человѣкъ, а за нимъ гнались нѣсколько, повидимому, солдатъ. Когда всѣ они приблизились къ башнѣ, то Альма по одеждѣ узнала въ убѣгавшемъ калабрійца, а по краснымъ мундирамъ — солдатъ- англичанъ.

Сначала она очень испугалась, не съ королевой ли что случилось, потомъ поняла: англичане, вѣроятно, выслѣдили и стараются захватить одного изъ калабрійскихъ партизановъ, секретно вызванныхъ на дняхъ въ Сицилію королевой…

Добѣжавъ до мѣста, гдѣ холмы сходятся, калабріецъ перескочилъ на утесъ, на вершинѣ котораго высилась Черная башня; быстро обернулся лицомъ къ солдатамъ, выстрѣлилъ изъ своего пистолета, кого-то ранилъ, потому что раздался крикъ въ толпѣ, и одинъ изъ нихъ упалъ; затѣмъ проворно вскарабкался по направленію къ башнѣ и внезапно исчезъ. Напрасно молодая дѣвушка старалась разглядѣть, или по крайней мѣрѣ догадаться, куда онъ скрылся. Тѣмъ временемъ и красные солдаты успѣли подняться до самой башни. Они остановились у воротъ и, казалось, не рѣшались войти.

Однако чрезъ нѣсколько минутъ негръ Джіованни доложилъ ей, что начальникъ отряда, англійскій офицеръ сэръ Эдуардъ Вальтеръ, желаетъ видѣть ея величество или, если королева нездорова, лицо, приближенное государынѣ. Бѣдная дѣвушка очень встревожилась: англичане настойчивы и часто грубы. Однако, овладѣвъ собой, она приняла офицера, который, казалось, былъ весьма удивленъ, что ему предстоитъ о важномъ дѣлѣ объясняться съ такой юной особой.

— Государыня не совсѣмъ здорова, — сказала Альма: — она приказала мнѣ переговорить съ вами.

— Дѣло въ томъ, — не совсѣмъ охотно объяснилъ сэръ Эдуардъ: — что я обязанъ обыскать всѣ помѣщенія этого зданія, потому что тутъ скрылся негодяй, который, будучи нами арестованъ, вырвался и убѣжалъ, ранивъ кинжаломъ двухъ моихъ солдатъ, когда отбивался, и едва ли не ранилъ смертельно третьяго, почти у самой башни…

— Извѣстно ли вамъ, что въ этомъ зданіи въ настоящую минуту пребываетъ наша августѣйшая госпожа и королева. Такъ что, если бы этотъ калабріецъ…

— Позвольте, какъ вы знаете, что онъ калабріецъ?

— Я догадалась по его костюму, — отвѣчала, нѣсколько сконфуженная Альма. — Но, во всякомъ случаѣ, я не думаю, чтобы бѣглецъ осмѣлился искать убѣжища именно здѣсь. Я не могу себѣ представить, какъ онъ могъ проникнуть въ башню. Входъ въ нее одинъ только, и этотъ входъ всегда охраняется негромъ королевы.

— Да, но съ задней стороны башни есть узкія окна, вѣроятно, старинныя бойницы; есть отдушины, въ которыя человѣкъ можетъ пролѣзть. Впрочемъ, всѣмъ извѣстно расположеніе ея величества къ этимъ калабрійцамъ, которые своимъ поведеніемъ замедляютъ успокоеніе страны и компрометируютъ Бурбонскую династію…

— Вы, сударь, оскорбляете мою государыню! — воскликнула, поднимаясь съ кресла, Альма: — королеву, къ которой всѣ обязаны относиться съ уваженіемъ, всѣ, не исключая васъ, англичанъ; вашъ король союзникъ нашего.

Англичанинъ былъ смущенъ неожиданнымъ отпоромъ хорошенькой молоденькой дѣвушки.

— Могу васъ увѣрить, — заговорилъ онъ гораздо почтительнѣе: — что я не имѣлъ намѣренія и не могъ имѣть оскорблять ея величество… Тѣмъ не менѣе я обязанъ исполнить мою обязанность…

— Я готова вамъ вѣрить, — возразила Альма, понявъ, что дальнѣйшія пререканія опасны. — Но повторяю, что бѣглецъ не имѣлъ никакой возможности проникнуть въ башню. Въ этомъ я вамъ могу поручиться моимъ честнымъ словомъ. Признаюсь, я тоже была поражена, когда онъ, — я слѣдила за этой сценой изъ окна, — пропалъ внезапно; просто непостижимо. Съ другой стороны башни я бы могла замѣтить, если бы онъ вскочилъ въ окно.

— Значитъ, вамъ угодно поручиться честнымъ словомъ?

— Да, — такъ твердо отозвалась Альма, что и сэръ Эдуардъ повѣрилъ ея искренности.

Она и въ самомъ дѣлѣ была искренна, ибо была убѣждена, что калабрійца въ башнѣ нѣтъ.

Англичанинъ тоже опасался заводить дѣло слишкомъ далеко, — насильно производить обыскъ въ жилищѣ королевы. Она, особенно если бы бѣглецъ не былъ найденъ, могла поднять скандалъ, и Бентинкъ, какъ бы ни враждовалъ онъ съ Каролиной, былъ бы вынужденъ ради ея удовлетворенія подвергнуть чрезъ генерала Макферлана взысканію его, сэра Эдуарда. Онъ поклонился и вышелъ.

Молодая дѣвушка вздохнула свободно и перешла въ сосѣднюю комнату, маленькій кабинетъ королевы, почти втиснутый, такъ сказать, въ уголъ массивныхъ стѣнъ старой башни. Здѣсь онѣ сиживали обыкновенно съ королевой, читали, вышивали. За стѣной этой комнаты у самой двери проходила деревянная лѣстница. Вверхъ она поднималась до самой крыши (какъ бываетъ на югѣ, плоской и обращенной въ террасу), внизъ лѣстница уходила въ подземную часть зданія.

Альма хотѣла было заняться чтеніемъ до пріѣзда королевы. Но чтеніе не шло на умъ… Вдругъ ей послышалось, что ступени лѣстницы за стѣной скрипнули. Сначала она подумала, что ссыхаются недавно положенныя доски. Но когда скрипъ повторился явственнѣе, когда издала легкій звукъ даже пріотворенная у лѣстницы дверь, то ее объялъ ужасъ, тѣмъ болѣе, что въ двери обрисовалась человѣческая фигура: то былъ искомый англичанами бѣглецъ. И этотъ бѣглецъ былъ Рикардо.

— Какъ вы сюда попали? — собравшись съ духомъ, спросила его юная герцогиня.

Онъ объяснилъ, что, подбѣжавъ къ основанію башни, когда его преслѣдовали солдаты, онъ за невысокимъ кустомъ подмѣтилъ у самой земли окно, вѣрнѣе отдушину, въ которую попытался пролѣзть, и пролѣзъ; попалъ въ какіе-то коридоры, безъ малѣйшаго просвѣта; двигался по нимъ наугадъ, ощупью. Ощупавъ лѣстницу, поднялся по ней. И вотъ гдѣ очутился.

XVIII.
Альма и Рикардо. — Королева начинаетъ ревновать.

Молодые люди были въ большомъ замѣшательствѣ. Ихъ встрѣча произошла слишкомъ неожиданно. Рикардо оповѣстилъ королеву о своемъ пріѣздѣ; но случайно ему пришлось явиться въ Черную башню ранѣе назначеннаго часа и далеко необычнымъ путемъ. Вмѣсто королевы онъ прежде всего увидѣлъ Альму, прелестную въ своемъ волненіи и не успѣвшую достаточно овладѣть собой, чтобъ скрыть отъ него причину своего смущенія. Онъ понималъ, что она тревожится за него; и чувствовалъ въ этой тревогѣ особую нѣжность. Его юношеская, идеальная любовь къ этой дѣвушкѣ вновь охватила сердце его сладостной теплотой. Но онъ тщательно старался скрывать лучшее чувство, которое только испытывалъ въ жизни.

Альма, со своей стороны, еще съ дѣтства испытывала удовольствіе при встрѣчахъ съ пріемышемъ старика Кармине. Это чувство стало какъ-то живѣе послѣ того, что ей случилось обмѣняться нѣсколькими словами съ юношей, вручившимъ потерянную ею золотую цѣпочку. Но она, конечно, относилась къ нему и тогда и послѣ съ той холодностью, почти высокомѣріемъ, которое приличествуетъ дочери и наслѣдницѣ знатнаго феодала въ мимолетныхъ сношеніяхъ съ простыми земледѣльцами. Въ 1799 году Рикардо отличился на войнѣ, руководимой кардиналомъ Руффо, получилъ званіе капитана, его подвиги тогда прославлялись всѣми вѣрными Бурбонамъ легитимистами; и дѣвушка, сама глубоко искренняя монархистка, часто вспоминала о немъ съ особеннымъ чувствомъ, которое считала благодарностью, отчасти за участіе его въ защитѣ отъ французовъ владѣній ея отца и живущихъ около сосѣднихъ земледѣльцевъ, главнымъ же образомъ за содѣйствіе законному государю возвратить свою столицу и тронъ, которыхъ онъ былъ лишенъ революціей.

Предки Альмы были всегда вѣрными слугами самодержавія; она была воспитана въ строгихъ правилахъ религіи и легитимизма. Когда ея отецъ былъ назначенъ оберъ-шталмейстеромъ ко двору королевы, онъ выхлопоталъ для дочери мѣсто чтицы при государынѣ. Государыня полюбила молодую дѣвушку, относилась къ ней, какъ къ другу. Юное сердце не могло не цѣнить этого; она сама привязалась къ королевѣ, невзирая на темныя стороны характера послѣдней. Привязалась сугубо, какъ къ другу, а больше всего какъ къ монархинѣ.

Случайная встрѣча съ Рикардо въ маскарадѣ, при весьма исключительныхъ обстоятельствахъ, похвалы, высказанныя ему королевой, безстрашная защита на улицѣ неизвѣстныхъ ему двухъ масокъ, вѣсти, сообщенныя ей самой королевой сначала о его ранахъ, болѣзни, потомъ о выздоровленіи, а чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ о новыхъ подвигахъ въ Калабріи, — все это подняло со дна ея души дѣтскія воспоминанія, дѣвическія чувства, сложившіяся въ новое чувство, характеръ котораго былъ несомнѣненъ. Она сознала, что любитъ Рикардо, но не переставала также сознавать безнадежность такой любви и необходимость побороть ее. Оттого она внѣшне холодно приняла его по порученію королевы въ замкѣ Фаньяно, когда тамъ скрывалась Каролина, какъ было нами описано.

Но зато слѣдующею ночью, когда французскіе солдаты ворвались въ замокъ, чтобы захватить Каролину, и когда Альма, вбѣжавъ въ спальню королевы, увидѣла ее въ объятіяхъ Рикардо, она вмигъ постигла ихъ отношенія и почувствовала себя охваченною какимъ-то мощно мучительнымъ, но сложнымъ чувствомъ. Первое время послѣ этого потрясенія она была увѣрена, что никогда никакой любви къ Рикардо она не испытывала. Она даже негодовала на него, ненавидѣла. Однако въ ненависти, какъ и въ любви, слишкомъ часто вспоминала его, чтобы забыть. Она безсознательно ревновала его къ Каролинѣ, и если бы эта женщина не была ея государыней, могла бы возненавидѣть ее. Альма со страхомъ ожидала появленія молодого человѣка въ Сициліи, куда она возвратилась послѣ занятія французами замка Фаньяно.

Правда, въ теченіе почти двухъ лѣтъ онъ не появлялся, зато самое исчезновеніе его и сопровождавшія это исчезновеніе обстоятельства постепенно ослабляли сложность чувствованія и размышленій молодой герцогини. Она незамѣтно усиливала сознаніе нѣжнаго къ нему расположенія.

Она частью отъ самой королевы, частью отъ отца, знала, что онъ геройски защищалъ замокъ, былъ взятъ въ плѣнъ, приговоренъ къ разстрѣлянію, но бѣжалъ. И бѣжалъ съ однимъ намѣреніемъ — сдержать слово, данное королевѣ, т. е. содѣйствовать возстановленію престола Фердинанда IV. Мало того, Альма знала, что гражданскій комиссаръ, котораго императоръ назначилъ правителемъ области Фаньяно, оказался старшимъ братомъ ея отца, прежнимъ герцогомъ Ѳомой, который много лѣтъ назадъ былъ бурбонскими королями за революціонныя тенденціи приговоренъ къ смертной казни, хотя и избѣгъ ея, скрывшись во Францію; что Наполеонъ утвердилъ Ѳому въ отнятыхъ у него королемъ неаполитанскимъ правахъ, и, слѣдовательно, отецъ ея, Людовикъ Фаньяно, утратилъ и титулъ, и богатство, ибо Рикардо самъ долженъ былъ по смерти своего отца воспользоваться и тѣмъ, и другимъ. Отецъ умолялъ его перейти на сторону французовъ, что избавило бы его отъ казни и открывало передъ нимъ карьеру и болѣе блестящую и болѣе вѣрную въ императорскомъ войскѣ. Но Рикардо остался непреклоненъ, вѣренъ Бурбонамъ, какъ ни умолялъ его старикъ-отецъ. Кромѣ того, онъ разъ навсегда безповоротно отказался отъ своихъ правъ на титулъ и состояніе и не согласился даже измѣнить своего имени.

Когда королева передавала своей любимицѣ-чтицѣ это послѣднее обстоятельство, она зорко всматривалась въ глаза дѣвушки и добавила:

— Можетъ быть, отказъ твоего кузена отъ своихъ правъ обусловленъ желаніемъ сохранить за тобой и положеніе и богатство.

— Вѣрнѣе, ваше величество, что онъ не желаетъ измѣнить своимъ законнымъ государю и государынѣ, — отвѣтила Альма, тоже испытующе взглянувъ въ глава своей августѣйшей покровительницѣ.

Излишне объяснять, какъ глубоко взволнована была Альма, очутясь лицомъ къ лицу съ молодымъ калабрійцемъ, да еще въ отсутствіе королевы. Она постаралась скрыть овладѣвшую ею тревогу, избѣгала дальнѣйшихъ объясненій съ нимъ и, предваривъ, что ея величество возвратится скоро, предложила ему дожидаться въ сосѣдней комнатѣ.

Ключъ отъ этой комнаты для большей безопасности она спрятала въ свой карманъ.

XIX.
Королева и Рикардо.

Каролина возвратилась изъ своего таинственнаго путешествія, едва лишь Альма успѣла вернуться въ кабинетъ. Она сначала услыхала у воротъ незнакомые мужскіе голоса, очевидно, сопровождавшихъ государыню до самой башни лицъ (то были графъ Бученто и нѣсколько членовъ общества св. Павла). Голоса стихли; по лѣстницѣ ее провожалъ съ фонаремъ одинъ негръ Джіованни.

По лицу королевы нетрудно было догадаться, что она довольна результатами своей поѣздки. Сбросивъ плащъ и снявъ черную фетровую шляпу, она спросила у цегра, не было ли пнеемъ.

— Вотъ конвертъ, доставленный извѣстнымъ вашему величеству человѣкомъ изъ Калабріи, — отвѣчалъ Джіованни.

Каролина взяла письмо, обратила свое лицо къ черному слугѣ и, приложивъ свой палецъ къ губамъ, пристально взглянула въ его глаза.

Негръ раскрылъ свои толстыя губы въ широкую улыбку, низко поклонился, скрестивъ на груди руки, и беззвучно исчезъ.

Приласкавъ свою фаворитку и обмѣнявшись съ ней двумя словами, королева стала внимательно просматривать письма. Альма не осмѣливалась ей мѣшать, и только тогда, когда письма, судя по выраженію лица королевы, содержавшія вѣсти добрыя, были отложены въ сторону, сообщила ей, что Рикардо ждетъ въ сосѣдней комнатѣ.

Королева поблѣднѣла, хотѣла что-то сказать, и какъ будто не находила словъ.

— Да? — наконецъ произнесла она, испытующе вглядываясь въ Альму: — я его ждала только гораздо позднѣе. Какъ онъ попалъ сюда такъ рано?

Чтица доложила обо всемъ происшедшемъ. Лицо королевы омрачилось. Она вскочила съ дивана, подбоченясь своимъ красивыми, сильными руками, вплотную приблизилась къ дѣвушкѣ и почти крикнула:

— Ты меня обманываешь?.. А? обманываешь? Берегись!

— Вашему величеству хорошо извѣстно, — сдержанно отвѣчала Альма: — что чувство собственнаго достоинства никогда не допустило бы меня злоупотреблять добротой моей государыни. Герцоги Фаньяно въ теченіе долгихъ лѣтъ всегда умѣли говорить съ особами, которымъ Богъ судилъ родиться на престолѣ.

— Значитъ, это правда! — восклицала Каролина, неудержимо, почти истерично, радостно. — Прости, прости меня, дитя мое. Ты вѣдь постичь не можешь, какъ мнѣ именно въ эту минуту необходимо беззавѣтно преданное нашему дѣлу сердце… Да гдѣ же онъ? Гдѣ онъ теперь?

Альма объяснила и подала ключъ. Королева взяла было ключъ, но тотчасъ же одумалась, и, не желая слишкомъ компрометировать себя, возвратила ключъ Альмѣ, сказавъ:

— Онъ просилъ моей аудіенціи, ты говоришь. Я могу его принять теперь же. Приведи его сюда.

— Ваше величество, — тихо произнесла дѣвушка: — простите меня; я чувствую себя не совсѣмъ здоровой и очень утомлена. Разрѣшите мнѣ уйти въ мою комнату.

Нѣсколько секундъ обѣ женщины пристально глядѣли другъ на друга, словно желая прочесть, что таится въ сердцѣ другой. Королева стояла блѣдная, мрачная, пораженная жестокимъ подозрѣніемъ. Альма спокойная, гордая; лицо ея выражало твердую рѣшимость. Такого выраженія Каролина никогда еще не видѣла на лицѣ своей любимицы.

— Спокойной ночи, — сухо отозвалась государыня. Ея губы дрожали, взглядъ, которымъ она провожала Альму, металъ искры, искры, отъ которыхъ легко могъ бы разгорѣться пожаръ. Нѣсколько минутъ она оставалась недвижима, крѣпко обдумывая основательность своихъ подозрѣній. Вскорѣ, однако, лицо ея просвѣтлѣло: она пришла къ заключенію, что если Альма любила Рикардо, то давно, тогда, когда онъ былъ почти мужикомъ; что она никогда не сознается изъ присущей всѣмъ Фаньяно гордости въ своей слабости къ простолюдину.

— Мои враги французы, — размышляла она, — совсѣмъ не такой ужъ дурной народъ; у нихъ есть пословица: «на войнѣ по-военному!» А я развѣ не на войнѣ постоянно, жестоко и со всѣми… Пожалуй, больше всего съ тѣми, кто считается моими друзьями.

Эта женщина, эта королева была словно создана для постоянной борьбы. Въ одномъ изъ ея писемъ мы читаемъ, что она охотнѣе готова была погибнуть сама, увлечь за собой въ бездну мужа, дѣтей, цѣлые народы, чѣмъ уступить своимъ противникамъ. Въ описываемое нами время она дѣйствительно была покинута всѣми и во всѣхъ извѣрилась. Она теперь искала опоры противъ англійскихъ интригъ въ кинжалахъ калабрійцевъ, которыхъ, по ея секретному приглашенію и распоряженію, тайно перевозили въ Сицилію. Но еще два дня назадъ она не знала, кому поручить руководство этой полуразбойничьей ордой.

И вдругъ появляется давно пропадавшій Рикардо. Какъ большинство пылкихъ, порывистыхъ натуръ, Каролина была суевѣрна и видѣла въ этомъ перстъ Божій.

Кромѣ того, Рикардо оставилъ слишкомъ глубокій слѣдъ въ ея увядающемъ сердцѣ. Ничья страсть такъ горячо не зажигала ея буйную кровь. Она хотѣла вѣрить и вѣрила искренности страсти молодого калабрійца. Препятствія и почти двухлѣтняя неизвѣстность объ его участи только усиливали жажду его любви. Она теперь сознавала, что старость близка, и дорожила этой любовью, какъ послѣдней вспышкой сердца.

Рикардо къ тому же былъ красивъ, храбръ, находчивъ, и королева вѣрила, что онъ безгранично лояленъ, какъ вѣрноподданный.

Когда королева вошла въ комнату, гдѣ былъ запертъ Рикардо, онъ какъ-то растерялся: ему почему-то казалось, что дверь отворяетъ Альма.

— Вы-таки долгонько заставили себя ожидать, герцогъ Фаньяно, — произнесла Каролина, подавая ему свою руку для поцѣлуя.

Ей было пріятно называть его герцогомъ, хотя она и знала, что онъ отказался отъ титула.

— Какъ, вашему величеству извѣстно…

— Сердце моего величества интересуется всѣмъ, что относится до преданнѣйшихъ мнѣ лицъ… Однако, я полагаю, что ваше изумленіе не можетъ помѣшать вамъ приложиться къ рукѣ вашей государыни.

— Простите, простите меня, ваше величество.

Рикардо, склонясь къ маленькой нѣжной ручкѣ, запечатлѣлъ на ней поцѣлуй, и это соприкосновеніе съ женщиной, трепетавшей любовью къ нему, мгновенно зажгло пылкую кровь калабрійца.

— Господи, съ какимъ нетерпѣніемъ я васъ ждала, я знала, что вашъ отецъ васъ призналъ; что вы скрылись изъ тюрьмы. Но больше ничего. Чего я не дѣлала все это время, чтобы добыть вѣсть о васъ. И только третьяго дня мнѣ наконецъ сообщили.

— Государыня, осмѣливаюсь просить великой милости: признавайте во мнѣ попрежнему только полковника Рикардо. Я навсегда отказался и отъ титула и отъ владѣній моего отца. Отказался, имѣя въ виду благосостояніе особы, давно пользовавшейся тѣмъ и другимъ.

— Словомъ, вы не желаете, чтобы отъ утраты богатства ея отцомъ пострадала Альма? — спросила королева, въ которой вновь вспыхнули ревность, досада и злоба. — Значитъ, вы любите ее, вашу кузину…

Рикардо понялъ, какой опасности онъ подвергалъ и себя и Альму, возбуждая ревность королевы. Ему стоило немалыхъ усилій разсѣять ея подозрѣнія. Онъ горячо разсказывалъ ей все, что перенесъ за эти два года. Избѣгнувъ разстрѣлянія французами, онъ поѣхалъ въ Сицилію, какъ приказала королева, но, переплывая проливъ между Калабріей и Мессиной, онъ былъ захваченъ африканскими корсарами, работалъ у нихъ въ Алжирѣ, какъ каторжникъ; бѣжалъ; раненый скрывался въ пустынѣ; былъ захваченъ другими мусульманами; снова избавился отъ рабства бѣгствомъ. Претерпѣвъ неисчислимыя невзгоды, онъ успѣлъ, наконецъ, все-таки добраться до Сициліи, куда все время стремился, помня слово, данное королевѣ, помня клятву быть вѣрнымъ и непрестанно помышляя о той, которой далъ эту клятву…

— И вотъ, государыня, я здѣсь у вашихъ ногъ. Неужели вы не вѣрите моей любви? Неужели я заслужилъ такую горькую, обидную для меня встрѣчу?.. — заключилъ молодой человѣкъ свою рѣчь.

Эта рѣчь производила на Каролину постепенно все болѣе и болѣе смягчающее впечатлѣніе. Глаза ея, сначала выражавшіе гнѣвъ, теперь глядѣли любовно, страстно. Она не выдержала и бросилась въ объятія своего возлюбленнаго.

— Нѣтъ, я знаю, я вижу, — начала она, когда оба они успокоились: — я знаю, что ты не измѣнишь мнѣ, какъ измѣнили другіе. Прости меня; около меня столько предательства, что я стала нелѣпо подозрительна. Я понимаю теперь, что ты и отъ отцовскаго наслѣдія отказался ради меня… Скажи, желаешь ли ты раздѣлить мою участь, какова бы она ни была, на высотѣ трона, или на днѣ бездны.

Онъ еще находился подъ обаяніемъ страстной ласки этой женщины и отозвался искренно: «Да, всегда и вездѣ!»

— Ну, такъ слушай же меня внимательно. Сицилія готова возстать для изгнанія англичанъ. Король на дняхъ объявитъ въ Палермо либеральный манифестъ и вступитъ самъ въ управленіе государствомъ. Калабрійцы по моему призыву съѣзжаются сюда. Они скрываются отъ англичанъ около Сегестской равнины. Ихъ уже накопилось до двухъ тысячъ. Желаешь ли ты принять надъ ними командованіе?

— Я желаю все, что угодно моей королевѣ.

— Хорошо; но это не все. Намъ слѣдуетъ имѣть, по крайней мѣрѣ, двѣ стрѣлы для нашего лука. Если задуманное нами либеральное движеніе не поможетъ мнѣ окончательно избавиться отъ англичанъ, то знаешь, кто можетъ явиться мнѣ на помощь?

— Кто?

— Бонапартъ.

Странно прозвучало это имя въ устахъ родной сестры Маріи-Антуанетты. Молодой человѣкъ былъ болѣе чѣмъ изумленъ. Каролина продолжала:

— На дняхъ я должна буду принять для переговоровъ посланца Бонапарта. Къ сожалѣнію, здѣсь онъ навлекъ на себя подозрѣніе англійской партіи и даже посидѣлъ въ мессинской тюрьмѣ. Мнѣ удалось добиться его освобожденія. Но все-таки за нимъ пристально слѣдятъ. Мнѣ надо послать во Францію вѣрнаго человѣка для переговоровъ съ корсиканцемъ. Я думаю послать тебя.

— Меня?

— Что ты смотришь на меня съ такимъ изумленіемъ?

— Какой же я дипломатъ…

— Объ этомъ я могу судить лучше самого тебя. — И королева стала доказывать Рикардо, что онъ вполнѣ способенъ выполнить возлагаемое на него порученіе. Впрочемъ, его убѣдили не столько доводы Каролины, сколько ловко задѣтое ею честолюбіе. А честолюбіе молодого человѣка, какъ мы знаемъ, было чрезвычайное.

Затѣмъ она дѣловито сообщила ему, гдѣ онъ найдетъ прибывшихъ калабрійцевъ; какія онъ долженъ сдѣлать распоряженія; гдѣ и отъ кого получитъ для себя деньги, мундиръ и лошадь. Объяснила ему, какимъ путемъ ему удобнѣе выбраться изъ башни. Провела его въ комнату, гдѣ былъ приготовленъ для него холодный ужинъ, и посовѣтовала ему хорошенько подкрѣпиться.

— А сама я ѣсть не хочу. Я сейчасъ же иду въ мою спальню; тамъ у меня есть еще немало дѣлъ, — заключила она все дѣловитымъ. холоднымъ тономъ.

Рикардо изумлялся и дивился. «Да это совсѣмъ другая женщина, совсѣмъ не та, которая ласкала меня часъ назадъ. То было страстно влюбленное существо. А это холодная, расчетливая королева, и только».

Удаляясь, она сказала мимоходомъ:

— Имѣйте въ виду, полковникъ, что герцогинѣ Альмѣ извѣстно и о вашемъ родствѣ съ нею, и о вашемъ отказѣ отъ наслѣдства.

XX.
Отзывы французскихъ писателей о характерѣ королевы Каролины. — Тайныя сношенія ея съ Бонапартомъ. — Разговоръ съ посланцемъ Наполеона.

Приступая къ настоящей главѣ, авторъ романа считаетъ своимъ долгомъ заявить, что ему приходится обратиться исключительно въ историка; это, однако, случалось ранѣе и случится не разъ въ теченіе дальнѣйшаго разсказа о злосчастномъ періодѣ жизни Италіи. Онъ всегда держался достовѣрнѣйшихъ источниковъ, касающихся исторіи того времени, и заносилъ на страницы своего романа только строго до мелочей провѣренные факты. Онъ даже избѣгалъ отъ себя развивать разговоры, имѣвшіе мѣсто между болѣе или менѣе историческими лицами, а черпалъ ихъ изъ воспоминаній современниковъ, которымъ можно довѣрять.

Авторъ считаетъ необходимымъ объясниться въ этомъ отношеніи, ибо въ его романѣ встрѣчаются факты, повидимому, совершенно противорѣчащіе нѣкоторымъ широко распространеннымъ въ обществѣ воззрѣніямъ. Напримѣръ, мало кому извѣстно, что Каролина Австрійская была горячей поклонницей генія Наполеона Бонапарта, котораго въ то же самое время считала не безъ основанія своимъ опаснѣйшимъ врагомъ. Saint Beuve въ десятомъ томѣ своихъ «Nouveaux Lundis» приводитъ сообщеніе по этому предмету Armand Lefebvre, автора «Исторіи европейскихъ кабинетовъ въ періодъ консульства и имперіи». Lefebvre былъ французскимъ посланникомъ при неаполитанскомъ королѣ и близко зналъ (мы приводимъ въ подлинникѣ его слова) «cette fameuse reine Caroline, fille de Marie Thérèse, notre ennemie furée, une femme violente, capricieuse, passionée, et qui a laissé dans l’histoire de souvenirs romanesques et sanglants»^[25]. Однажды она такъ говорила Лефебиру.

«Конечно, мнѣ было бы весьма простительно не любить Бонапарта. А я, признаюсь, готова бы пройти пѣшкомъ хоть тысячу льё, чтобъ взглянуть на него. Если бы я въ какомъ-либо отношеніи позволяла себя сравнивать съ этимъ великимъ человѣкомъ, то я сказала бы, что мы оба одинаково славолюбивы, съ той разницей, что онъ искалъ славы en grand, широко и высоко, и нашелъ ее, я же нашаривала ее въ мелкомъ кустарникѣ и только пальцы себѣ наколола. Когда вы ему будете писать, скажите, что никогда не перестану изумляться его умѣнію пользоваться исчезновеніемъ съ исторической сцены короля Фридриха и русской императрицы Екатерины, послѣ которыхъ il n’y а plus sur tous les trônes de l’Europe que des imbéciles»^[26].

Само собой разумѣется, что къ числу «des imbéciles» Каролина присоединяла и своего супруга, Фердинанда IV, «et pour cause» какъ говорилъ состоявшій при немъ французскій посолъ.

Въ пріемномъ салонѣ виллы Кастельветрано, гдѣ жила королева, она сидѣла на диванѣ въ ожиданіи своего мажордома, долженствовавшаго ввести французскаго офицера, именовавшаго себя полковникомъ Эльбенъ. Нѣсколько дней тому назадъ онъ пріѣхалъ на островъ Сицилію подъ предлогомъ археологическихъ изысканій, былъ захваченъ англичанами, подозрѣвавшими у него иныя цѣли, и засаженъ въ мессинскую тюрьму. Вслѣдствіе нѣкоторыхъ дипломатическихъ соображеній ему, однако, скоро была предоставлена свобода. Прежде, чѣмъ покинуть островъ, онъ, сумѣвъ ускользнуть отъ зоркости англичанъ, явился на виллу королевы и испросилъ у нея аудіенцію, подъ предлогомъ, что имѣетъ передать ей нѣкоторыя извѣстія о капитанѣ Амеліо. Амеліо былъ посланъ ею же съ какимъ-то неважнымъ (по крайней мѣрѣ, повидимому) порученіемъ по части дамскаго туалета въ Парижъ и очень долго не возвращался.

Въ сущности же Амеліо долженъ былъ передать собственноручное письмо Каролины къ императору Наполеону, который, узнавъ объ этомъ, вмѣсто всякаго отвѣта приказалъ посадить посланца въ тюрьму Венсенскаго замка.

Понятно, королеву очень интересовало, что можетъ сообщить ей французъ.

Войдя въ салонъ, послѣдній еще у порога низко поклонился и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ.

— Садитесь, полковникъ, — пригласила его Каролина. — Мы прямо приступимъ къ дѣлу. Вы имѣете что-либо сообщить мнѣ отъ Бонапарта.

— Бонапарта? — повторилъ Эльбенъ съ чуть замѣтной и все-таки почтительной улыбкой. — Мы во Франціи не знаемъ никого, кто бы носилъ это имя. Ваше величество, вѣроятно, имѣете въ виду императора Наполеона. Бонапартъ же для насъ какъ бы умеръ 28 февраля XII года.

— Будемъ говорить о дѣлѣ; мнѣ некогда играть словами. Я желаю знать, что вы имѣете мнѣ передать.

Полковникъ вновь низко поклонился и произнесъ:

— Государыня, я могу только на словахъ передать возложенное на меня порученіе. Суть его слишкомъ важна, чтобъ довѣряться бумагѣ. Мой арестъ въ Мессинѣ служитъ доказательствомъ подозрительности и осторожности англичанъ.

— Понимаю… Но прежде скажите мнѣ, Бон… императоръ попрежнему зоветъ меня Фредегондой?

— А онъ между прочимъ поручилъ мнѣ освѣдомиться, продолжаете ли ваше величество звать его корсиканскимъ тираномъ?

— Это зависитъ отъ того, какъ онъ желаетъ относиться ко мнѣ, — улыбаясь отвѣтила Каролина на рѣзкій вопросъ француза.

— Въ такомъ случаѣ я увѣренъ, что ваше величество, движимыя чувствомъ благодарности, назовете его Карломъ Великимъ.

— Я затрудняюсь согласить ваши слова съ его поступками относительно меня. Если бы онъ обратилъ вниманіе на мое предложеніе, я не находилась бы теперь въ такомъ затруднительномъ положеніи и вся Сицилія была бы уже давно свободна отъ великобританскаго ига. На самомъ же дѣлѣ какъ поступилъ вашъ императоръ? Я посылаю къ нему морского офицера, хорошо мнѣ извѣстнаго, человѣка, на котораго безусловно можно положиться. А маршалъ Мармонъ, къ которому мой посланный по необходимости обратился, прежде всего посылаетъ его къ министру полиціи Савари, Ровиго… не помню хорошенько имени… у вашихъ новыхъ сановниковъ такія странныя имена, что одного невозможно отличить отъ другого. Лицо, мною уполномоченное, сообщаетъ о данномъ ему порученіи представиться Наполеону, а его вмѣсто того сажаютъ въ острогъ, гдѣ онъ, насколько я знаю, и до сихъ поръ сидитъ. Вотъ какимъ образомъ Бонапартъ доказываетъ доброту своихъ намѣреній относительно меня.

— Виновникъ всего этого… ваше величество позволите мнѣ быть откровеннымъ… настоящій виновникъ вашъ повѣренный. Онъ вошелъ въ сношенія съ посредствующими лицами вмѣсто того, чтобы прямо обратиться къ императору, какъ, напр., я представился вамъ, государыня. Императоръ не разговариваетъ со своими министрами ни о чемъ выходящемъ за предѣлы ихъ непосредственно офиціальной дѣятельности. О секретныхъ сношеніяхъ государственной важности никто ранѣе его самого не долженъ быть освѣдомленъ. Кто въ такихъ случаяхъ обращается къ посредству третьяго лица, заранѣе проигрываетъ дѣло. Относительно посланца вашего величества онъ и не могъ бы поступить иначе. Императоръ не могъ публично входить въ сношенія съ представителемъ государства, открыто враждующаго съ Франціей. Я говорю «публично» потому, что, по мнѣнію императора, тайна, извѣстная тремъ лицамъ, извѣстна всѣмъ. Вашъ же посланный сообщилъ о цѣли возложеннаго на него порученія не только маршалу Мармону, герцогу Роверта, но и многимъ другимъ. Смѣю надѣяться, ваше величество поймете, что арестъ капитана Амеліо, по государственнымъ соображеніямъ, былъ неизбѣженъ. Вотъ объясненія, которыя императоръ изволилъ поручить мнѣ сообщить вашему величеству, присовокупивъ его искреннее желаніе, чтобъ вы на него не сѣтовали.

— Давать подобныя объясненія легче, чѣмъ принимать ихъ. Впрочемъ, я готова удовольствоваться ими, если мои предложенія приведутъ къ желаемому результату, — отвѣчала Каролина.

— Я не могу скрывать, что сначала императоръ не безъ предубѣжденія относился къ… къ этимъ… — полковникъ какъ будто затруднялся…

— Понимаю, онъ относился съ предубѣжденіемъ ко мнѣ, — вскричала королева, быстро вставъ съ дивана. Она была поистинѣ великолѣпна въ своемъ надменномъ негодованіи. — Ко мнѣ! А я, дочь Маріи-Терезіи, монархиня по праву, исходящему отъ Бога… развѣ я не боролась долго и мучительно сама съ собой и съ чувствомъ моего достоинства прежде, чѣмъ рѣшилась на этотъ унизительный для меня шагъ… на шагъ постыдный… Но все-таки я переломила себя, понимая, что такъ необходимо для блага страны, изъ которой мы съ мужемъ изгнаны и на престолѣ котораго возсѣдаетъ ставленникъ Наполеона… Мы съ королемъ… прошу васъ не оставлять моихъ словъ безъ вниманія, полковникъ… мы Богомъ призваны управлять народомъ… Вашъ императоръ достигъ своего величія инымъ путемъ; но его возвышеніе такъ поразительно, что я не могу не видѣть въ этомъ перста Провидѣнія, которому иногда бываетъ угодно по причинамъ, для смертныхъ непостижимымъ, облачать властью своихъ особыхъ избранниковъ. Вотъ почему я рѣшилась… я смиренно обратилась къ нему, готовая искупить мои ошибки, которыя всѣ называютъ преступленіями, но которыя — если бы только удалось мнѣ вернуть себѣ и Фердинанду IV корону — всѣ стали бы восхвалять какъ величайшія государственныя дѣянія…

По мѣрѣ того, какъ Каролина говорила, она увлекалась и раздражалась все болѣе. Она трепетала гнѣвомъ, и посланецъ Наполеона невольно любовался ея гордой красой.

— Успокойтесь, ваше величество, — тихо и почтительно обратился къ ней полковникъ: — императоръ съ восхищеніемъ и съ живѣйшимъ участіемъ относится къ вамъ и вашему уму, тѣмъ болѣе…

— Тѣмъ болѣе, что имѣетъ намѣреніе сдѣлать меня теткой того, кто выгналъ меня изъ Неаполя^[27].

— Какъ вы сами замѣтили, государыня, пути Провидѣнія для насъ, смертныхъ, непостижимы.

— И, конечно, я не стану противиться Провидѣнію. Я готова забыть отношеніе ко мнѣ Наполеона, его колебанія, промедленія… Все это можно поправить… но мы потеряли престолъ, и наименьшее, что онъ можетъ сдѣлать для меня, это возвратить намъ утраченное.

— Въ этомъ отношеніи воля императора непоколебима, какъ непоколебимо его намѣреніе осуществить желаніе, на которое вы намекнули. Если онъ еще колеблется, то единственно въ выборѣ надежнѣйшаго пути.

— Пусть въ отношеніи меня онъ не безпокоится. Я въ изгнаніи — правда, за мной всюду слѣдятъ англичане. Но мнѣ достаточно только соглашенія съ императоромъ, чтобы со всѣмъ остальнымъ справиться самой…

— Императоръ, даже игнорируя средства, которыми располагаете ваше величество, вполнѣ предоставляетъ вамъ ихъ выборъ и направленіе.

— Собственно, мои предложенія совершенно ясны; я ихъ раньше такъ же формулировала. Пребываніе въ Сициліи англичанъ и безпокойно и весьма опасно; отсюда они постоянно будутъ мѣшать успѣху его предпріятій на югѣ Европы, сдерживать его движенія. Для меня англичане тоже неудобны и опасны. Словомъ, съ этой стороны, интересы мои и императора тождественны.

— Таково же и мнѣніе императора.

— А разъ наши интересы такъ близко сходятся, то я имѣла бы право просить его содѣйствія для изгнанія англичанъ. Тѣмъ не менѣе я сама беру на себя исполнить это, признаюсь, не совсѣмъ легкое предпріятіе. Я приняла уже мѣры, которыя, я вполнѣ увѣрена, окажутся успѣшными. Я не сомнѣваюсь, что достигну цѣли. Но въ политикѣ слѣдуетъ предвидѣть все, даже невозможное. И если я не добьюсь своей цѣли, то буду просить Наполеона предоставить мнѣ убѣжище вѣрное и, конечно, приличное моему сану, около Генуи или Милана, какъ онъ пожелаетъ.

— Вся французская имперія будетъ открыта для вашего величества.

— Впрочемъ, это вопросъ второстепенный. Не будемъ на немъ останавливаться; возвратимся къ главному. Какъ только я избавлюсь отъ англичанъ и совмѣстно съ королемъ Фердинандомъ получу возможность распоряжаться государственными дѣлами, то прежде всего предоставлю свободный доступъ французскимъ судамъ, какъ военнымъ, такъ и торговымъ, во всѣ сицилійскіе порты.

— А взамѣнъ этого ваше величество желаете получить?…

— Во-первыхъ, помощь войскомъ и судами на случай, если бы англичане попытались возвратить себѣ утраченное.

— Это само собой разумѣется.

— Во-вторыхъ, мнѣ и моему супругу должно быть возвращено все королевство неаполитанское, совмѣстно со старинными, Богомъ данными намъ правами суда надъ нашими подданными, во всей его полнотѣ, отъ самыхъ низшихъ до высшихъ инстанцій.

— Вы коснулись, государыня, центра вопроса, — возразилъ полковникъ, слегка покачивая головой. — Вамъ извѣстно, что императору было угодно возвести на неаполитанскій престолъ своего зятя, великаго герцога Бергскаго. Слѣдовательно, родная сестра французскаго монарха пользуется титуломъ королевы неаполитанской.

Марія-Каролина вся вспыхнула и гнѣвно вскричала:

— Королева, единственная королева неаполитанская — это я. Никакая человѣческая власть не можетъ нарушить воли Господней. Въ моемъ присутствіи никто не смѣетъ упоминать объ иной неаполитанской королевѣ.

— Да проститъ мнѣ мою смѣлость ваше величество, но дѣло въ томъ…

Не слушая Эльбена и все болѣе горячась, Каролина продолжала:

— Раздавать титулы и званія, до сихъ поръ даруемые только Богомъ, сыновьямъ какихъ-то кухмистеровъ, какимъ-то конюхамъ! Назначать намъ преемникомъ какого-то плебея!

— Въ распоряженіи императора столько вѣнцовъ, что онъ не затруднился бы дать своему зятю другой и возвратить неаполитанскую корону вашему величеству. Но для этого необходимо, чтобы съ королемъ, т. е. съ Іожимомъ Мюратомъ, поступали, какъ съ честнымъ человѣкомъ, правдиво и открыто. Между тѣмъ онъ знаетъ и видитъ, что при его дворѣ, т. е. въ его домѣ, есть агенты вашего величества, которые шпіонятъ за нимъ. Онъ даже знаетъ ихъ имена.

— Отъ кого онъ это узналъ? отъ кого? — воскликнула нѣсколько сконфуженная неожиданнымъ заявленіемъ Каролина.

— Вы не догадываетесь, государыня?

— Право, не знаю… не могу догадаться.

— Да тѣ же англичане…

— Мюратъ! въ тайныхъ сношеніяхъ съ англичанами?!

— Даже съ Бентинкомъ, и непосредственно.

— Но Бентинкъ-то самъ не можетъ знать, имѣю ли я агентовъ, или нѣтъ при дворѣ Мюрата.

— Вотъ въ этомъ-то и заключается главная ошибка вашего величества. Нѣкто Ромео, котораго вы удостоивали довѣрія, очень выгодно продавалъ Бентинку выгодныя для него сообщенія.

Королева словно окаменѣла; она была поражена словами Эльбена.

— Всюду, куда я ни обращусь, — кусая губы, едва внятно говорила она: — на каждомъ шагу отвратительное предательство. Но однако (и она подняла голову, глядя собесѣднику прямо въ лицо), я все-таки постичь не могу, зачѣмъ Бентинкъ извѣстилъ Мюрата. Какая ему выгода?

— Во-первыхъ, для того, чтобы повредить вашему величеству, воспрепятствовать осуществленію вашихъ плановъ. Вѣдь англичанамъ рѣшительно все равно, кто царитъ въ Сициліи: Іожимъ I или Фердинандъ IV, лишь бы имъ никто не мѣшалъ извлекать изъ страны свои торгашескія выгоды. По моему личному мнѣнію, они даже предпочли бы Іожима… И это понятно…

— Какъ понятно? — вскричала королева, а полковникъ спокойно объяснилъ ей:

— Бурбоны имѣютъ неоспоримыя права на Сицилію; Мюратъ же никакихъ. Онъ весьма охотно, — если бы англичане не относились къ нему враждебно, — предоставилъ имъ въ Неаполѣ искомыя ими выгоды, если бы онѣ гарантировали за нимъ и обладаніе Сициліей… Впрочемъ, разъ что ваше величество рѣшились возвратиться въ Неаполь открытымъ свободнымъ путемъ, не прибѣгая ни къ заговорамъ, ни къ таинственнымъ предпріятіямъ, то фактъ освѣдомленности Мюрата о вашихъ агентахъ утрачиваетъ всякое значеніе для нашего дѣла.

Оба собесѣдника безмолвствовали нѣсколько минутъ, каждый обдумывая свои аргументы для заключительнаго и самаго важнаго вопроса. Первый заговорилъ полковникъ:

— Со своей же стороны императоръ требуетъ…

— Тре-ебуетъ! — снова гнѣвно воскликнула Каролина.

— Простите меня, государыня… Я солдатъ и плохо владѣю рѣчью. Слово требуетъ вырвалось у меня безо всякаго умысла. Я хотѣлъ сказать, что императоръ желаетъ.

— Чего же онъ желаетъ?

— Чтобы во Всякомъ случаѣ жители Неаполитанскаго королевства продолжали пользоваться недавно предоставленными имъ французскими законами^[28]. И чтобы таковыя же установленія были распространены также на Сицилію.

— Словомъ, онъ желаетъ конституціоннаго правленія? — переспросила Каролина довольно спокойно, ибо она ожидала худшаго.

— О, нѣтъ… Мода на конституціи уже прошла. Императоръ имѣетъ въ виду наполеоновскій сводъ законовъ. Вашему величеству хорошо извѣстно, что безплодныя политическія мечтанія нынче свойственны только пустоголовымъ идеологамъ. Самая лучшая конституція — это геніальный человѣкъ во главѣ государствѣ, мужчина, или женщина — все равно. А въ этомъ смыслѣ лучшими конституціями будутъ обладать Франція и королевство обѣихъ Сицилій…

Каролина все выслушала внимательно; по выраженію ея лица было видно, что она не только согласна на эти условія, но и довольна ими. Обмѣнявшись съ Эльбеномъ еще нѣсколькими необходимыми соображеніями и получивъ въ отвѣтъ на свой вопросъ, имѣетъ ли онъ еще что-либо передать, лаконическое: «ничего болѣе, ваше величество», она сняла со своей руки богатый перстень и, подавая его посланцу императора, сказала:

— Покуда я, къ сожалѣнію, не имѣю возможности наградить васъ неаполитанскимъ орденомъ. Примите по крайней мѣрѣ на память обо мнѣ эту бездѣлицу.

Полковникъ склонился, чтобы поцѣловать руку королевы; она добавила:

— Такъ какъ вамъ едва ли будетъ возможно вновь побывать у меня ранѣе, чѣмъ неаполитанскій тронъ вновь станетъ нашимъ, а тѣмъ временемъ мнѣ нельзя обойтись безъ сношеній съ императоромъ, то я имѣю въ виду послать письмо касательно, такъ сказать, ратификаціи нашего договора къ императору съ лицомъ, которому довѣряю безусловно.

— Ваше величество, будьте какъ можно осторожнѣе. Не дай Богъ, чтобы о тайнѣ узналъ какой-нибудь предатель.

— Не безпокойтесь, полковникъ; тотъ, кого я выбрала, не можетъ предать меня, — воскликнула Каролина съ такой живостью, что Эльбенъ невольно подумалъ, низко откланиваясь государынѣ:

— Навѣрно, ея любовникъ.

А, сходя съ лѣстницы, мысленно прибавилъ: «Я теперь отлично понимаю, почему императоръ зоветъ ее Фредегондой. Эта женщина какая-то помѣсь тигра со львицей, орла съ пресмыкающейся ехидной».

Королева же, оставшись одна, дала волю чувству своей радости и произнесла нѣсколько разъ свою любимую за послѣднее время фразу: «Я этого Бентинка въ ступѣ истолку».

Авторъ позволяетъ себѣ повторить то же, что замѣтилъ въ началѣ главы. Всѣ подробности описанной нами бесѣды безупречно вѣрны исторически. Которая изъ договаривавшихся сторонъ — Наполеонъ или Каролина — имѣла въ виду перехитрить другую, и чѣмъ именно, трудно сказать, ибо обстоятельства воспрепятствовали полному развитію интриги. Но, несомнѣнно, велась она дѣятельно, какъ между прочимъ доказываютъ хранящіяся нынѣ въ архивахъ письма, которыми они обмѣнивались. Тѣ письма, которыя удалось видѣть автору этого разсказа, не успѣли дойти до назначенія въ данную эпоху, будучи перехвачены тѣми, кому было выгодно.

XXI.
Каролина тайно выписываетъ изъ Калабріи партизановъ для изгнанія изъ Сициліи англичанъ. — Бѣдственное положеніе калабрійцевъ. — Назначеніе Рикардо ихъ командиромъ. — Агенты королевы — воры.

На другой день послѣ аудіенціи полковника Эльбена королева назначила офиціальную, такъ сказать, аудіенцію Рикардо, о свиданіи съ которымъ въ Черной башнѣ, конечно, никто, кромѣ Альмы и негра, не зналъ. Калабріецъ былъ принятъ монархиней въ кабинетѣ виллы Кастельветрано. Его едва можно было узнать теперь въ красивомъ новомъ придворномъ одѣяніи. Даже манеры, движенія его казались граціознѣе. Каролина не могла имъ налюбоваться; а когда они остались одни, приказала ему сѣсть на стулъ, ближайшій къ ея креслу.

— Что же вы мнѣ скажете о нашихъ калабрійцахъ? — спросила она. — Вы, конечно, уже всѣхъ ихъ видѣли.

— Мои земляки, какъ всегда, молодцы каждый по себѣ. Но всѣ вмѣстѣ никакой дисциплины знать не хотятъ. Необходимо, чтобы ваше величество соблаговолили лично представить меня всему отряду, какъ назначеннаго вами командира.

— Съ моей стороны это будетъ очень неблагоразумно: за мною англичане зорко слѣдятъ.

— Понимаю. Но все-таки это крайне необходимо. И я уже обѣщалъ имъ, что ваше величество завтра же произведете смотръ всему отряду. Я осмѣлился такъ поступить, будучи увѣренъ въ вашемъ согласіи, государыня, и выбралъ уже надежнѣйшихъ людей для конвоированія вашего экипажа. Мы могли бы выѣхать отсюда, изъ Кастельветрано, въ полночь; и тогда къ разсвѣту будемъ на Сегестской равнинѣ. Командованіе калабрійцами я могу принять не иначе, какъ при такомъ условіи.

— И вы позволяете себѣ давать мнѣ приказанія, и я обязана исполнять вашу волю…

— Не мою волю исполнять, — холодно возразилъ полковникъ: — а подчиняться требованіямъ обстоятельствъ… Едва ли ваше величество отрицаете, что успѣхъ предпріятія почти всецѣло зависитъ отъ порядка въ войскѣ и отъ всесторонней предусмотрительности тѣхъ, кто долженъ заботиться объ этихъ людяхъ, руководить ими. Я нашелъ всѣхъ этихъ бѣдныхъ калабрійцевъ въ ужасномъ положеніи. Они въ лохмотьяхъ, голодные; мѣстность имъ неизвѣстная; проводниковъ нѣтъ; бродятъ безъ толку и безъ пріюта. Конечно, намѣреніе вашего величества было прекрасно — вызвать сюда испытанныхъ воякъ. Только…

— Только я, затащивъ ихъ на чужую сторону, нимало о нихъ не забочусь. Это вы хотите сказать?.. По-вашему, мысли у меня бываютъ хорошія, но въ исполненіе ихъ приводить я не умѣю! — вспылила королева.

— Напротивъ, ваше величество сдѣлали очень много. Дѣло же въ томъ, что при этомъ нѣтъ толковыхъ мужчинъ.

— Мужчинъ нѣтъ, а женщина не можетъ и не умѣетъ распоряжаться, какъ мужчина?..

— Да, по крайней мѣрѣ я такъ мыслю, — отвѣтилъ молодой человѣкъ съ почтительнымъ поклономъ.

— Значитъ, я должна первый разъ въ жизни подчиниться волѣ мужчины, тогда какъ я до сихъ поръ подчинялась только моей собственной волѣ.

— Да, если это необходимо для пользы вашего дѣла, для вашего личнаго интереса. Я полагаю, что, если этотъ мужчина ставитъ ради васъ свою жизнь на карту, вамъ бы слѣдовало поступиться нѣкоторыми королевскими прерогативами.

Сказавъ это, Рикардо всталъ. Взбѣшенная Каролина не выговорила, а прошипѣла: «вонъ!» Онъ поклонился и сдержанно промолвилъ:

— Государыня, вамъ, извѣстно, что я перенесъ и чѣмъ пожертвовалъ ради того, чтобы быть съ вами и съ пользою вамъ служить. Я готовъ и теперь на все, на бой, на казнь, на смерть для васъ; но я то же самое сказалъ бы при настоящихъ обстоятельствахъ, если бы палачъ заносилъ надъ моей головой топоръ по вашему приказанію, или если бы, опьяненный страстью, я лежалъ въ вашихъ объятіяхъ, но не считайте меня ни придворнымъ, ни лакеемъ.

Каролина молчала нѣсколько минутъ. Она была просто озадачена; никто никогда съ ней такъ не говорилъ. Но ей это понравилось. Она словно любовалась дерзновеннымъ и, наконецъ, произнесла медленно:

— Да, вы настоящій мужчина. Зачѣмъ, зачѣмъ я раньше не знала васъ?

— Значитъ, вашему величеству угодно будетъ собраться завтра къ полуночи? Существуетъ у этой виллы какой-нибудь мало примѣтный выходъ?

— Да, съ задней стороны виллы есть небольшая дверь, почти замаскированная деревьями. Меня тамъ никто не замѣтитъ. Но надо имѣть въ виду, что моя чтица, ваша кузина, не можетъ не замѣтить моего отсутствія.

— Это вѣрное и преданное вамъ созданіе, — промолвилъ полковникъ, сдерживая глубокій вздохъ.

Побережье, на которое мелкими партіи высаживались калабрійцы, призванные Каролиной въ Сицилію, было пустынно. Никто изъ мѣстныхъ жителей не заходилъ туда, особенно въ жаркое время года, когда испаренія влажной почвы были убійственны для здоровья и распространяли малярію. Однако тамъ изрядно росли, хотя и въ дикомъ состояніи, фиговыя, гранатныя деревья и кой-какой кустарникъ. Небольшая рѣчка не текла, а ползла подъ густыми тростниками, затянутая водяными лиліями. Она оставляла съ обѣихъ сторонъ обширныя пространства стоячей воды, испаренія которой отравляли воздухъ. На десятки верстъ окрестъ не существовало человѣческаго жилья.

Мѣсто для высадки на островъ «друзей королевы», какъ любили величать себя калабрійцы, было выгодно въ одномъ отношеніи: оно было безопасно отъ шпіоновъ, враговъ королевы, т. е. англичанъ. Нѣкто Кастроне, бывшій камеръ-лакей ея двора, умѣвшій заслужить довѣріе Каролины, завѣдывалъ перевозкой. Онъ владѣлъ небольшимъ торговымъ суденышкомъ, забиралъ людей небольшими партіи на калабрійскомъ берегу; умудрялся избѣгать въ морѣ встрѣчи съ англичанами; высаживалъ свой живой товаръ, который щедро оплачивала Каролина, въ описанной пустынѣ и уплывалъ немедленно обратно за новой партіей, не заботясь нимало о томъ, гдѣ бѣдные эмигранты найдутъ пріютъ, чѣмъ они станутъ питаться.

Объ этомъ-то роковомъ недосмотрѣ и хотѣлъ подробно переговорить съ королевой Рикардо послѣ того, что повидался со своими земляками. Ихъ безпомощное положеніе привело его въ ужасъ. Онъ не рѣшился даже заявить имъ, что ему поручено начальствованіе надъ ними. Ихъ положеніе не напоминало не только лагеря, но даже партизанскаго бивака: это было просто скопище нищаго сброда. Они бросились окрестъ, отыскивая пищу, по пустынному побережью и ничего не находили, ни гроша денегъ имъ не было выдано. Они, конечно, не поцеремонились бы грабежомъ и насиліемъ добывать себѣ продовольствіе, но опасались приближаться къ населеннымъ мѣстностямъ, понимая, что ихъ тамъ по одиночкѣ англичане могутъ перебить или переловить. Они оплакивали свои родныя горы; тамъ они тоже могли встрѣтить, смерть, попасться въ руки французовъ; но все-таки они были въ своей сторонѣ, гдѣ не трудно было и насытиться, и напиться, и костеръ развести.

Какъ ни былъ въ прежніе годы популяренъ среди калабрійцевъ Рикардо, нынче они косо посматривали на него: онъ явился къ нимъ теперь блестяще одѣтый, имѣлъ лихого коня изъ конюшни королевы, а имъ и прикрыться нечѣмъ, имъ негдѣ найти корки хлѣба.

На его счастье, онъ встрѣтилъ тутъ нѣкоторыхъ старыхъ товарищей всегда довѣрявшихъ ему: Гиро, Магаро и даже старика Пьетро Торо. Отъ нихъ онъ узналъ подробности бѣдственнаго положенія партизановъ, причины его и могъ совѣтоваться съ ними, какъ помочь дѣлу, какъ возвратить чрезъ нихъ довѣріе къ себѣ другихъ калабрійцевъ.

Отъ нихъ онъ узналъ, между прочимъ, что всѣ ропщутъ, полагаютъ, что ихъ заманили въ ловушку, нѣкоторые не сегодня завтра собираются разграбить ближайшій городокъ, чтобъ не умереть съ голоду. Всѣ, покидая родину, были обнадежены капитаномъ Кастроне, что въ Сициліи они будутъ вполнѣ обезпечены, благодаря заботамъ государыни, и что она сама будетъ ихъ встрѣчать на берегу.

— Между тѣмъ, — говорили старые пріятели Рикардо, — все это вышелъ обманъ. Кастроне спихнулъ насъ на берегъ да въ обратный путь направился, а насъ утѣшалъ, что, дескать, надо потерпѣть чуточку: вотъ, дескать, остальные подъѣдутъ, тогда и ея величество прибудетъ, и обо всѣмъ позаботится. Между тѣмъ партіи одна за другой прибываютъ, бѣдствуютъ, и никакой о насъ заботы. А Кастроне, извѣстно, получаетъ деньги отъ короревы и кладетъ себѣ въ карманъ.

Друзья Рикардо опасались, что терпѣнье эмигрантовъ уже лопнуло; что въ обѣщанія никто больше не вѣритъ; что появись нынче королева, ей едва ли уваженіе окажутъ.

— У меня маковой росинки во рту не бывало съ третьяго дня, — заключилъ Магаро. И жалкій видъ его лица свидѣтельствовалъ о справедливости его словъ.

Изъ всего этого Рикардо вывелъ такое заключеніе. Королева должна, не медля ни одного дня, сама явиться предъ партизанами, успокоить и воодушевить ихъ. Но чтобъ они встрѣтили королеву какъ подобаетъ и довѣряли ей, необходимо ихъ прежде всего накормить.

Послѣдній выводъ онъ осуществилъ на практикѣ такъ. Суденышко Кастроне стояло недалеко отъ равнины. Взявъ съ собою двухъ патризановъ, Рикардо явился на это судно и потребовалъ именемъ ея величества, чтобы Кастроне выдалъ все находящееся въ его распоряженіе съѣстное; старый камеръ-лакей клялся, что на его суднѣ провизіи очень мало. Это было правда. Но присутствовавшій при этомъ шкиперъ далъ понять калабрійцу, что въ сундукѣ его капитана хранится золото, полученное отъ королевы и что часть этого золота предназначалась ея величествомъ для партизановъ. Когда старикъ и это отрицалъ, то Рикардо погрозилъ ему смертью, приставивъ свой пистолетъ къ груди королевскаго подрядчика; это подѣйствовало. Суденышко направилось къ ближайшему прибрежному городку и, закупивъ тамъ необходимые съѣстные припасы, доставило ихъ голоднымъ партизанамъ.

Раздавъ эту провизію землякамъ отъ имени государыни, молодой полковникъ объявилъ имъ, что завтра около полуночи она сама прибудетъ къ нимъ, выбралъ временныхъ начальниковъ и десять надежнѣйшимъ людей для эскортированія королевы. Первымъ поручилъ по возможности приготовить отрядъ для смотра. Вторымъ приказалъ ранѣе полуночи осторожно пробраться къ резиденціи королевы.

Затѣмъ онъ самъ поскакалъ въ Кастельветрано, гдѣ происходилъ разговоръ, описанный въ предыдущей главѣ.

XXII.
Неудачный ночной смотръ. — Королева въ опасности. — Бѣгство, гнѣвъ. — Ревность разгорается.

Незадолго до полуночи Рикардо ожидалъ въ указанной ему Каролиной аллеѣ, около низкой двери виллы избранныхъ имъ для конвоя партизановъ. Вѣрный негръ Джіованни словно выросъ изъ земли передъ нимъ, и едва слышно сообщилъ, что по его распоряженію сюда прибудетъ карета, запряженная мулами, въ которой поѣдетъ ея величество вмѣстѣ съ герцогиней Альмой Фаньяно.

Присутствіе Альмы было для Рикардо безпокойной неожиданностью. Его лично оно какъ-то стѣсняло психически. Но главное — безполезно усложняло предпріятіе. Несомнѣнно, то былъ капризъ королевы, который, однако, при данныхъ обстоятельствахъ устранить не представлялось возможности.

Магаро, Гиро, Вольпино, Торо и другіе конвойные скоро пришли; они тоже сообщили ему неудобную вѣсть: по дорогѣ они наткнулись на небольшой отрядъ «вареныхъ раковъ».

Такъ звали итальянцы англійскихъ солдатъ за ихъ пунцовые мундиры.

— И они васъ замѣтили? — спросилъ Рикардо.

— А еще бъ не замѣтить. Мы такихъ солдатъ въ Калабріи не видывали. Нельзя было не пощупать англійской новинки.

— Дрались?

— Не то что… дрались, а такъ… безъ маленькой свалки не обошлось.

— И что изъ этой свалки вышло?

— Вышло то, что они еще и теперь, надо быть, удираютъ. Французы въ Калабріи куда стойче этихъ краснокафтанниковъ.

— Лучше было бы вовсе не затрогивать ихъ, — замѣтилъ Рикардо.

— Оно, пожалуй, что лучше… да поди, урезонивай нашихъ молодцовъ, — отозвался Торо.

Въ это время къ подъѣзду подъѣхала небольшая каретка, запряженная двумя мулами, съ погонщикомъ при каждомъ.

Негръ сообщилъ полковнику Рикардо, что эти погонщики люди вѣрные, сицилійцы; они выбраны самой государыней.,

Чрезъ нѣсколько минутъ появилась и она, закутанная въ просторный черный плащъ, капюшонъ котораго спадалъ ей на лобъ. За ней слѣдовала Альма.

— Это кто такіе? — спросила Каролина о группѣ черныхъ тѣней, стоявшихъ около кареты.

— Конвойные вашего величества. Я ихъ самъ выбралъ.

— Всѣ калабрійцы? Да?

— Всѣ.

— Вы не предвидите никакой опасной встрѣчи, полковникъ?

— Англичане не рѣшатся насъ атаковать, если не скопятся въ изрядномъ количествѣ. А насколько я знаю, ихъ во всей окрестности менѣе, чѣмъ насъ, вооруженныхъ тѣлохранителей вашего величества.

Королева, опираясь на руку Рикардо, поднялась въ экипажъ и на минуту, однако, подмѣченную Альмой, задержала, пожимая, его руку. Она ему что-то шепнула. Онъ былъ такъ польщенъ, что, отстранясь отъ подножки, позабылъ пособить Альмѣ подняться въ карету.

Онъ опомнился, но было уже поздно: молодая дѣвушка, кинувъ на него бѣглый, недовольный взглядъ, быстро сѣла рядомъ со своею повелительницей.

Кортежъ благополучно прослѣдовалъ большую часть дороги. При слабомъ свѣтѣ луны на ущербѣ можно было уже разглядѣть вдали море, бѣлѣвшее около Сегестскаго прибрежья, на которомъ ютились калабрійцы. Звѣзды начинали блѣднѣть; а востокъ чуточку просвѣтляться.

Вдругъ впереди! по дорогѣ раздался свистокъ, хорошо знакомый Рикардо, предупреждавшій партизановъ Калабріи о близости опасности.

Каретка королевы остановилась. Рикардо поскакалъ впередъ, зная, что въ головѣ маленькаго конвоя, какъ бы служа ему авангардомъ, пробирался могучій и смышленый Петръ Торо.

Торо на вопросъ начальника не отвѣчалъ сразу, пристально вглядываясь вдаль. И отвѣтилъ наконецъ вопросомъ:

— Ты слышишь?

— Ничего не слышу, — отозвался Рикардо.

— Невозможно, чтобы я ошибался, — шепталъ Торо: — у меня еще, слава Богу, глаза зорки я уши чутки: я на понюшку табаку о закладъ побьюсь, что въ лѣсу впереди насъ засѣли солдаты.

Въ этотъ моментъ къ нимъ приблизился одинъ изъ конвойныхъ, котораго Торо еще ранѣе послалъ на рекогносцировку, и сообщилъ, что видѣлъ красныхъ людей.

Онъ указалъ рукой въ сторону, противоположную той, гдѣ Торо увѣренно предполагалъ непріятеля.

Всѣмъ сталъ ясно, что они окружены съ двухъ сторонъ. Вѣроятно, нашелся шпіонъ или предатель, выслѣдившій королеву. При свѣтѣ разгоравшейся зари калабрійцы сквозь гущу деревъ могли довольно ясно отличить красныя пятна, т. е. мундиры англійскихъ солдатъ. Но, по всей вѣроятности, англичане еще не замѣтили кортежа.

По тропинкѣ, ведущей къ морю, еще можно было добраться до Сегестской равнины, но не всей процессіи, а развѣ одному человѣку. Рикардо послалъ Вольпино предупредить объ опасности ожидающихъ тамъ королеву товарищей.

— У Вольпино ноги проворныя, — замѣтилъ Торо: — онъ свое дѣло сдѣлаетъ… А мы-то что же будемъ дѣлать?

— Я долженъ переговорить съ государыней, — отвѣчалъ молодой полковникъ: — а ты не спускай глазъ съ красныхъ.

Давъ шпоры коню, онъ возвратился къ хвосту кортежа. Карета стояла на своемъ мѣстѣ; Каролина нетерпѣливо глядѣла въ окно. Онъ объяснилъ ей положеніе дѣла и спросилъ:

— Какъ угодно будетъ рѣшить вашему величеству?

— Во всякомъ случаѣ не отступать! — гнѣвно отвѣчала Каролина Австрійская.

Препятствія, съ которыми ей приходилось встрѣчаться, раздражали ее за послѣднее время болѣе, чѣмъ прежде.

— Позволяю себѣ откровенно высказаться предъ вашимъ величествомъ, — очень почтительно, но твердо возразилъ Рикардо: — мы усмотрѣли сію минуту, что англичанъ здѣсь болѣе, чѣмъ можно было ожидать. Если они нападутъ на насъ, то всѣ съ нашей стороны усилія, какъ бы геройски мы не отбивались, будутъ безполезны. Отступленіе при такихъ обстоятельствахъ благоразумно и не позорно. Геніальнѣйшимъ полководцамъ міра случалось отступать…

— Развѣ я уже больше не королева Неаполя и Сициліи, что мнѣ смѣютъ нагло преграждать дорогу.

— Что они не посмѣютъ задержать васъ, въ этомъ я увѣренъ. Но вамъ невозможно, государыня, явиться предъ ожидающими васъ калабрійцами въ сопровожденіи англійскаго, хотя бы почетнаго, конвоя.

— Ну, распоряжайтесь, распоряжайтесь сами, какъ знаете, — иронически и досадливо промолвила королева. — Вы же сами вынудили меня предпринять эту рискованную поѣздку.

Молодой человѣкъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ, раздосадованнымъ и возразилъ:

— Осмѣливаюсь всепочтительнѣйше доложить вашему величеству, что если вы рискуете быть оскорбленною, то я рискую быть разстрѣляннымъ. Остальные же калабрійцы, покинувшіе по вашему повелѣнію свою родину, навѣрно, будутъ истреблены…

Ранѣе, чѣмъ онъ договорилъ, онъ уже раскаялся въ своихъ словахъ, понявъ, что такъ обращаться съ женщиной не великодушно и во всякомъ случаѣ жестоко.

Каролина поблѣднѣла; губы ея дрожали; на глаза навернулись слезы. Онъ постарался загладить свою ошибку.

— Простите, ваше величество, простите меня… Опасность, угрожающая вамъ, слишкомъ волнуетъ меня… Я готовъ отдать всю мою кровь, лишь бы моя королева не проливала слезъ.

— Ага! — воскликнула Каролина Австрійская, — меня упрекаютъ въ жестокости, въ безсердечіи, въ звѣрствѣ… Но никто не знаетъ, что я страдаю, какъ не страдало ни одно Божье созданье.

Въ эту минуту къ каретѣ подбѣжалъ запыхавшійся калабріецъ, посланный Торо, который просилъ дальнѣйшихъ приказаній, ибо англичане начинаютъ выходить изъ своей засады, спускаются къ дорогѣ съ двухъ противоположныхъ холмовъ. Услыхавъ это, Каролина быстро распахнула сама дверцу кареты и спустилась на дорогу.

— Надо драться! — воскликнула она. — Намъ надо пробить себѣ дорогу. Если вы боитесь, такъ я не боюсь. Я ваша королева, я властна въ вашей жизни и смерти. Я ничего не боюсь.

Глаза ея блистали. Выраженіе лица было отважное. Она была прекрасна и величава. Всѣ присутствовавшіе калабрійцы невольно тѣсно окружили ее и съ искреннимъ увлеченіемъ кричали: «Да здравствуетъ королева!»

Обведя всѣхъ глазами, она громко спросила:

— Значитъ, я могу положиться на васъ?

— Мы за тебя костями ляжемъ! — былъ единодушный отвѣтъ.

— Въ такомъ, случаѣ, — впередъ! Я съ вами. Если англичане осмѣлятся на насъ напасть, мы отвѣтимъ огнемъ на огонь, насиліемъ на насиліе. Нечего медлить и нечего больше скрывать наши намѣренія.

Тѣмъ временемъ уже совсѣмъ разсвѣло. Съ пункта, на которомъ происходила эта сцена, были ясно видны красные мундиры, двигавшіеся на прилежащихъ холмахъ. Они направлялись въ глубь долины, гдѣ пролегала дорога. Спѣшившійся Рикардо стоялъ недвижимо, прислонясь къ своему коню. Онъ былъ такъ раздосадованъ вмѣшательствомъ королевы въ дѣло, которое неминуемо должно было привести къ ея же собственной погибели («и погибели Альмы», невольно болѣзненно пробѣгало въ его мысляхъ), что онъ самъ себѣ не довѣрялъ, боялся сказать слово, чтобъ еще пуще не усугубить опасности. Наконецъ, овладѣвъ собой, онъ рѣшился подать голосъ:

— Если вашему величеству угодно, чтобы я умеръ съ угрызеніями совѣсти, съ сознаніемъ, что я вовлекъ васъ въ опасность, которой не имѣлъ возможности устранить, то я готовъ драться съ англичанами… Я клялся посвятить жизнь моей королевѣ… Но ради ея прихоти, исполненіе которой грозитъ неминуемой опасностью ей же самой… Я еще разъ рѣшаюсь доложить, что государынѣ слѣдуетъ отмѣнить сейчасъ данное приказаніе, чтобъ не лишать безплодно жизни тѣхъ, кто по ея призыву явился для ея защиты. Умоляю васъ, государыня, помыслите, какое торжество готовите вы для англичанъ… Они получаютъ возможность открыто обвинять въ противодѣйствіи законному порядку лицо, обязанное по своему положенію наблюдать за охраненіемъ закона…

Каролина кусала побѣлѣвшія губы; она боролась между гордостію и благоразуміемъ, хотѣла было прервать полковника, но онъ все-таки продолжалъ свою рѣчь, и самая возможность высказаться настолько уравновѣсила его самообладаніе, что голосъ его былъ равенъ и спокоенъ. А это спокойствіе дѣйствовало на королеву внушительнѣе врага.

— Стычка съ англичанами, даже если мы одолѣемъ, будетъ гибельна для вашего плана. Доселѣ англичане (что бы они ни имѣли въ виду) формально союзники и даже охранители короля и королевы. Только тогда, когда государь самъ вновь возьметъ въ свои руки бразды правленія, съ этими чужеземцами можно поступать, какъ съ посягателями на свободу нашей родины…

— Другими словами, полковникъ, — прервала королева, почти задыхаясь отъ гнѣва, — вы мнѣ совѣтуете обратиться въ бѣгство.

— Нѣтъ, государыня, просто вернуться къ себѣ на виллу.

— Ну, а вы сами?

— А я? — рѣшительнымъ тономъ отозвался Рикардо. — Я останусь на своемъ мѣстѣ; я буду охранять дорогу вашего величества, чтобъ воспрепятствовать погонѣ… Я поклялся пожертвовать вамъ жизнью, и мнѣ все равно, когда придется принести эту жертву. Повѣрьте, государыня, что я не ради себя, а ради вашего спокойствія, во имя благоразумія настаиваю на моемъ мнѣніи.

Видно было, что въ душѣ этой женщины бушуетъ страшная буря; гнѣвъ доходилъ до крайнихъ предѣловъ возможнаго.

— Хорошо, я согласна, — почти прошипѣла она. — Но… но наступитъ время, когда я жестоко отомщу за все, что меня заставили выстрадать.

Альма, все время не шевелясь и слова не проронивъ, стояла за королевой у подножекъ кареты.

— На коней? — крикнулъ Рикардо. — Муловъ надо гнать въ галопъ, и чрезъ часъ вы будете дома… Медленно ѣхать рискованно..

— А Альма? — спросила королева, все еще какъ будто колебавшаяся.

— Герцогинѣ надо оставаться съ нами. Если мы столкнемся съ англичанами, ея присутствіе можетъ объяснить и путешествіе, и нашу охрану. Такимъ образомъ ваше величество останется въ сторонѣ и намъ даже не придется сражаться, по всей вѣроятности.

При этихъ словахъ Каролина почти затряслась отъ злобы, ибо самая злоба имѣла своимъ источникомъ ревность. Подозрѣнія насчетъ взаимной склонности между своей фавориткой и своимъ любовникомъ опять болѣзненно вспыхнули въ сердцѣ чувственной женщины и затмили всякую опасность, всякую политику. «Все это подстроено нарочно, чтобъ Рикардо могъ безъ меня остаться съ Альмой», пронеслось въ ея головѣ. Въ эту минуту она готова была всѣмъ рискнуть, лишь бы не оставлять молодыхъ людей съ глазу на глазъ.

— Я не должна, я не хочу одна возвращаться въ Кастельветрано, — настойчиво произнесла королева.

Въ это время прибѣжалъ второй посланецъ отъ Торо, который все это время сторожилъ въ авангардѣ: англичане всего въ какой-нибудь сотнѣ саженъ отъ дороги. Что же слѣдуетъ предпринять?

Каролина почти не обратила вниманія на это сообщеніе, будучи поглощена иной заботой. Она сердилась даже на себя: какъ она могла допустить, чтобы эта дѣвочка стала ея соперницей, зная отношенія ея королевы къ Рикардо. Она чувствовала себя и тутъ униженной, возвратилась въ карету и забилась въ уголъ.

Въ этотъ критическій моментъ одинъ изъ конвойныхъ калабрійцевъ осмѣлился предложить такую комбинацію. Онъ беретъ на себя сопровождать и защищать молодую герцогиню, которая должна будетъ сѣсть верхомъ на одного изъ каретныхъ муловъ. На другомъ же мулѣ уѣдетъ сама королева въ сопровожденіи полковника Рикардо. У него хорошій конь; мулъ подъ королевой тоже прыткій; они навѣрно спасутся отъ англичанъ.

Королева ожила: Рикардо будетъ съ ней. Времени терять нельзя было, она быстро пересѣда на мула. Рикардо былъ мраченъ: и совѣсть и сердце мучили его, что онъ ради Каролины покидаетъ Альму въ большой опасности. Теперь едва ли не впервые онъ почувствовалъ, какъ сильна, отрадна, чиста его юношеская любовь къ этой дѣвушкѣ, какъ порочна его чувственная страсть къ Каролинѣ. Но онъ ничего не могъ измѣнить и задумчиво, машинально сѣлъ на коня.

Въ эту минуту издали раздался ружейный выстрѣлъ.

— Скорѣй, скорѣй, нечего медлить! — вскричалъ одинъ изъ калабрійцевъ.

Каролина хлестнула своего мула и поскакала въ обратный путь, повидимому, совершенно забывъ объ Альмѣ, а, можетъ быть, и сознательно жертвуя ею, чтобъ обмануть непріятеля. Зато Рикардо, не двигаясь съ мѣста, обратился къ Альмѣ:

— Я не могу васъ оставить одну…

— Ваше мѣсто при королевѣ, — рѣзко отозвалась она. — Прежде всего надо заботиться, чтобъ ея величество благополучно доѣхала домой…

Напрасно уговаривалъ ее молодой человѣкъ. Альма оставалась непреклонной. Ему ничего не оставалась, какъ догонять королеву. Его конь шелъ быстрѣе ея мула, и онъ скоро поровнялся съ нею. Издали до нихъ долетали звуки рѣдкихъ выстрѣловъ; но все-таки англичане ихъ не нагнали, и Каролина со своимъ провожатымъ благополучно достигли Кастельветрано.

У воротъ парка ее ожидалъ неусыпный и преданный негръ; она проворно соскочила съ мула. Полковникъ отсталъ отъ нея на нѣсколько шаговъ. Она осталась ожидать его на порогѣ лѣстницы.

— Смѣю надѣяться, что ваше величество простите мою смѣлость, — сказалъ онъ, подскакавъ къ государынѣ минуты черезъ двѣ и спѣшившись: — я долженъ доложить вамъ, что, по-моему, ваша молодая подруга находится въ серьезной опасности. Я вглядывался въ дорогу съ вершины этого холма и не могъ увидѣть никого въ долинѣ… тогда какъ…

— Идите впередъ по лѣстницѣ, — повелительно прервала его королева.

Они поднялись и вошли въ небольшую комнату, стѣны которой были увѣшаны портретами австрійскихъ императоровъ и императрицъ. Она опустилась на широкую оттоманку. Молодой человѣкъ, которому она знакомъ приказала затворить дверь, почтительно оставался у порога.

— Садитесь, — приказала королева, видимо, сдерживая себя и стараясь быть спокойною.

— Я имѣлъ честь докладывать вашему величеству, что есть серьезныя основанія тревожиться за…

— Садитесь, — настойчиво повторила она, вперяя въ калабрійца проницательный, гнѣвный взглядъ.

Онъ повиновался, съ трудомъ сдерживая свое негодованіе. Онъ былъ жестоко возмущенъ.

— Помните, въ Черной башнѣ вы разсказывали мнѣ, сколько бѣдствій и опасностей вамъ пришлось пережить и одолѣть для исполненія данной вами клятвы всю жизнь оставаться мнѣ вѣрнымъ? — начала королева. Поблѣднѣвшія губы ея дрожали; голосъ звучалъ рѣзко, не взирая на всѣ ея усилія казаться спокойной. Я тогда трепетала отъ радости, отъ сознанія, что наконецъ мнѣ удалось встрѣтить человѣка, неограниченно мнѣ преданнаго, прямодушнаго, готоваго итти безъ колебаній на все, лишь бы помочь довести до конца великое дѣло справедливости. Я видѣла въ васъ тогда избранника Провидѣнія.

Въ голосѣ Каролины стала проступать оскорбительная для ея рыцаря иронія. Онъ начиналъ все болѣе и болѣе возмущаться въ душѣ.

— Помните ту роковую ночь въ Неаполѣ?.. Да… Я поступила тогда подъ вліяніемъ женскаго капризнаго увлеченья и только… Все, что я сдѣлала для васъ, было послѣдствіемъ моей увѣренности, что вы человѣкъ, выходящій изъ ряда вонъ; одинъ изъ тѣхъ избранниковъ, коимъ суждено совершить великія дѣянія. И я, чувствуя къ вамъ большое расположеніе, — я не скрываю этого, — рѣшилась содѣйствовать вашимъ стремленіямъ къ идеалу… Но нынче, не взыщите, я съ горечью въ сердцѣ вынуждена сознаться въ моей ошибкѣ.

Рикардо всталъ; ему словно дали пощечину. Однако, сдерживая свое раздраженіе, онъ спросилъ возможно спокойно:

— Смѣю спросить ваше величество, почему вы полагаете, что ошиблись?

Королева, перейдя на ты, осыпала его упреками за заботы объ Альмѣ, за любовь къ Альмѣ, за предпочтеніе Альмы ей, Каролинѣ. Она говорила, что сначала не имѣла ни малѣйшихъ подозрѣній, а когда подозрѣнія стали возникать, она не вѣрила самой себѣ, старалась объяснить разными соображеніями. Но нынче она окончательно убѣдилась…

— Говори же, говори, — почти истерически восклицала она: — сознавайся: для меня или для этой дѣвочки ты подвергалъ себя опасности въ теченіе трехъ лѣтъ?.. Ты теперь здѣсь для меня или для нея? Развѣ ты для меня отказался отъ положенія, которое предлагалъ тебѣ твой отецъ? Нѣтъ, ты просто не хотѣлъ лишить Альму богатства и титула, которыми она пользовалась съ рожденія, которую ты любилъ еще тогда, когда считался презрѣннымъ плебеемъ, когда тебя за такое дерзкое твое чувство всякій могъ выпороть на конюшнѣ.

Онъ не могъ болѣе владѣть собой и гордо отвѣтилъ:

— Словомъ, ошибка вашего величества заключается въ томъ, что вы удостоили открыть ваши объятія выросшему въ грязи рабу какъ разъ въ ту самую ночь, когда онъ обливался кровью, пролитой для защиты вашего величества; что вмѣсто того, чтобы приказать вашимъ лакеямъ высѣчь его…

Она не ожидала такого дерзкаго возраженія. Ея королевская гордость, рѣзкая порывистость ея характера, злобная ревность боролись въ ней противъ ея страсти къ молодому человѣку и все-таки не могли подавить страсти. Она любила его; она хотѣла быть его любовницей, но вмѣстѣ съ тѣмъ и повелѣвать имъ. Кромѣ того, она къ самой себѣ относилась злобно за то, что не могла не ревновать. Къ кому же?.. къ ничтожной дѣвчонкѣ, къ своей чтицѣ! Да, ничтожной! Но, съ другой стороны, эта чтица единственное существо, которому можно довѣряться…

Королина не думала въ эту минуту ни о своихъ политическихъ замыслахъ, ни объ англичанахъ. Она чувствовала, какъ никогда, свое одиночество. Чувство сожалѣнія къ самой себѣ постепенно подавило остальныя. Изъ глазъ ея, какъ-то окаменѣло уставившихся въ одну точку, полились по блѣднымъ щекамъ обильныя слезы.

Въ сердцѣ ея любовника шевельнулась искренняя жалость.

— Вашему величеству, — сказалъ онъ тихо, — угодно было жестоко покарать меня за то, что я посовѣтовалъ вамъ рискованную, но и теперь признаваемую мною важною для васъ поѣздку къ калабрійскому отряду. Я вызвалъ вашъ гнѣвъ особенною заботливостью о герцогинѣ Фаньяно, которой пришлось остаться въ открытомъ полѣ въ виду непріятеля и съ весьма слабымъ прикрытіемъ… Но удостойте вникнуть въ мои слова, государыня. Я не скрываю, что я весьма обезпокоенъ положеніемъ этой молодой дѣвушки. Только не любовь тому причиной. Могу васъ увѣрить, что я одинаково бы безпокоился о всякомъ другомъ лицѣ, которое находилось бы въ таковыхъ же, какъ герцогиня Альма, отношеніяхъ къ вамъ. Вѣдь попадись она въ руки англичанъ то всѣ ваши планы могутъ быть поколеблены, если не больше. А я желаю вамъ только успѣха…

— Да? Только поэтому? — отвѣтила королева. На нее подѣйствовало объясненіе, которому ей хотѣлось вѣрить. Она начала успокаиваться. Но все-таки допрашивала Рикардо: можетъ ли она быть увѣрена, что онъ никогда не промѣняетъ ее на Альму, никогда не покинетъ своей государыни?

— Я вамъ поклялся, что не покину, и слову не измѣню. Что же касается Альмы, то, по извѣстнымъ вашему величеству обстоятельствамъ, между мною и существомъ, на которое я прежде взиралъ съ благоговѣніемъ, образовалась бездна непроходимая.

— Значитъ, ты сознаешься, что любилъ ее? — воскликнула Каролина.

— Сознаюсь, да. Но сознаюсь и* утверждаю, что съ той роковой ночи, когда моя монархиня снизошла до меня, а я поклялся быть ей преданъ до конца жизни, я рѣшилъ, что и думать не смѣю о другой.

Такое объясненіе не вполнѣ удовлетворило умъ и сердце королевы, однако она повѣрила, что молодой человѣкъ говоритъ правду и что всегда онъ останется преданъ ей. Переходы настроеній у этой женщины были изумительно быстры. Ея лицо просвѣтлѣло, и она ласково протянула ему свою руку, которую онъ крѣпко и горячо поцѣловалъ, сказавъ:

— А теперь, согласно желанію королевы, я обязанъ немедленно оказать помощь тѣмъ, кто находится еще въ опасности, спасти преданнѣйшую подругу вашего величества.

— Я васъ жду, — промолвила Каролина.

Оставшись одна, она что-то долго обдумывала. Потомъ, пожавъ плечами, поднялась съ дивана и почти шопотомъ обратилась сама къ себѣ:

— Что же дѣлать!.. Мы слышали немало выстрѣловъ. Несомнѣнно, Альма была въ опасности… Можетъ быть, случилось несчастіе… Вѣдь не она первая погибнетъ за своихъ короля и королеву.. Развѣ венгерцы не поклялись моей матери, что готовы пролить за нее свою кровь? Развѣ мало ихъ погибло?..

XXIII.
Фердинандъ IV не въ духѣ. — Взгляды придворныхъ на политику. — Англійскій посолъ и фаворитка государя. — Ихъ козни противъ королевы.

Утро, и Фердинандъ IV не въ духѣ. Онъ пошелъ охотиться съ ружьемъ еще на зарѣ и убилъ всего три куропатки да нѣсколько перепеловъ. Теперь, въ ожиданіи завтрака, онъ одинъ-одинешенекъ бродилъ взадъ и впередъ по длинной аллеѣ обширнаго парка, окружающаго виллу Фикуццу.

Въ значительномъ отъ него разстояніи сидѣли на садовой скамьѣ двое дежурныхъ при немъ придворныхъ — графъ Кастельротто и маркизъ Ровелло. Они глазъ не спускали съ короля издали. Но онъ ихъ едва ли замѣчалъ и во всякомъ случаѣ не могъ слышать ни слова изъ ихъ разговора.

Король остановился въ дальнемъ концѣ аллеи и нервно срывалъ цвѣты, бросая ихъ на землю.

— Тучи собираются, — замѣтилъ Кастельротто товарищу, указывая глазами на государя. — Охота не удалась ему сегодня.

— Нѣтъ, что жъ охота! — отозвался Ровелло. — Онъ, бѣдняга, не можетъ успокоиться съ самаго того дня, когда къ нему королева пріѣзжала.

Графъ Кастельротто недавно прибылъ къ сицилійскому двору и не вошелъ еще въ курсъ политическихъ обстоятельствъ. Онъ спросилъ:

— Она ему опять сдѣлала сцену? Изъ ревности?

— Есть ей охота ревновать, — пожимая плечами, отвѣчалъ маркизъ.

— Вы полагаете, она не ревнуетъ его къ этой… знаете?..

— И не думаетъ. Да, кромѣ того, она сама себя вознаграждаетъ, и съ процентами.

— И теперь еще? Съ кѣмъ это?

— Покуда такъ… только смутные слухи. Поговариваютъ, что за послѣдніе дни около Кастельветрано появился какой-то красивый молодой человѣкъ. Кажется, одинъ изъ извѣстнѣйшихъ калабрійскихъ атамановъ. Кто-то даже видѣлъ, какъ онъ ночью пробрался на виллу къ королевѣ.

— По-моему, въ этомъ нѣтъ ничего особеннаго. Однимъ больше, однимъ меньше, не все ли равно. А она такая красавица; просто непостижимо. На послѣднемъ балу, въ день св. Розаліи, ея зрѣлая красота — по лѣтамъ, конечно, зрѣлая — просто затмевала молодыхъ прелестницъ.

— Ну, и знаменитый атаманъ, о которомъ вы говорите, тоже, вѣроятно, красавецъ. Понятно, что она предпочитаетъ его нашимъ тощимъ, золотушнымъ щеголямъ.

— Да не въ этомъ суть. Толкуютъ о какомъ-то заговорѣ противъ лорда Бентинка, о томъ, что въ Сициліи высаживаются отряды калабрійцевъ. Увѣряютъ, все налажено этимъ демономъ въ юбкѣ.

— Гм-м… Все равно, безъ его согласія, — возразилъ Ровелло, слегка кивнувъ въ сторону короля, — она ничего не подѣлаетъ.

Король теперь усѣлся и читалъ газету.

— Пожалуй! Но надо имѣть въ виду, что она пріѣзжала къ королю нѣсколько дней тому назадъ почти украдкой, уѣхала внезапно, и съ тѣхъ поръ онъ сталъ не въ мѣру озабоченъ. Я упоминаю объ этомъ въ нашихъ общихъ интересахъ. Бентинкъ сумѣлъ удалить почти всѣхъ остальныхъ придворныхъ. Если мы остались при дворѣ, то единственно но его милости. Если заговоръ удастся, то вѣдь и намъ не сдобровать.

— Милый мой графъ, повѣрьте, что никакая мелочь не ускользаетъ отъ зоркости Бентинка. Онъ все предусматриваетъ. Покуда я могу сообщить вамъ по секрету, что дня черезъ три-четыре въ Палермо высадится около пяти тысячъ англійскихъ солдатъ. И эти свѣжія силы, совмѣстно съ тѣми, которыя уже здѣсь находятся, легко парализируютъ замыслы интриганки.

— Словомъ, по-вашему, мы можемъ быть спокойны.

— Спокойны и архиспокойны.

— Конечно, я вовсе не дорожу нынѣшней моею должностью; отъ нея немногимъ поживишься. Тѣмъ не менѣе эта проклятая революція и война такъ ощипали меня, что приходится даже оскорбленія безропотно переносить: король едва обращаетъ на меня вниманіе.

— Ну, и пусть себѣ. Что за бѣда! Сознайтесь, графъ, что вы нынче состоите при дворѣ не ради короля, а ради самого себя…

— И-и… Вы хотите сказать — ради Бентинка?

— А хоть бы и такъ. Никто изъ нашего общества, кромѣ развѣ нѣкоторыхъ либеральныхъ головорѣзовъ изъ дворянъ, не можетъ на него пожаловаться. Онъ умѣетъ быть благодарнымъ. Либералишки кричатъ: «народъ страждетъ, народъ подавленъ, народъ обманутъ!» Вѣдь всегда такъ было, и не англичане тому виною. Видно, ужъ Господь такъ міръ сотворилъ.

Маркизъ согласился, и дѣйствительно успокоился.

Фердинандъ IV тѣмъ временемъ продолжалъ сидѣть въ глубокой задумчивости надъ газетой, которую не читалъ. Вѣнецъ самодержца всегда тяготилъ его; онъ всегда охотно подчинялся вліянію тѣхъ, кто хотѣлъ умалять его личныя заботы. Въ 1799 году за эту безпечность онъ поплатился было престоломъ. Однако, скоро возвратилъ его себѣ, благодаря энергіи Каролины и другихъ лицъ, заинтересованныхъ сохраненіемъ старыхъ монархическихъ традицій. Въ 1806 году, когда уже приближались старость и слабость, онъ, казалось, безвозвратно утратилъ неаполитанское царство и готовъ бы былъ съ этимъ примириться, какъ съ политическимъ фактомъ, если бы его не заточили въ Сицилію и не лишили спортсменскихъ радостей въ богатыхъ дичью и рыбой окрестностей Неаполя. Такъ или иначе, онъ, во всякомъ случаѣ, старался примириться со своимъ положеніемъ и довольствоваться виллой, парками и лѣсами Фикуццы. Но жена…

Зачѣмъ эта безпокойная женщина втягиваетъ его въ тревожныя предпріятія? Зачѣмъ она заставила его подписать этотъ проклятый лживо-либеральный манифестъ и норовитъ, вопреки англійскому вліянію, заставить его опять управлять государствомъ. Богъ знаетъ, какія непріятности могутъ за этимъ послѣдовать! Конечно, свободнѣе было бы дышать, если бы возможно было устранить англичанъ. Только тогда, пожалуй, попадешь изъ огня да въ полымя… Онъ боялся этой женщины, увѣренный, что она на все способна. Вѣдь говорятъ же, что она изъ личныхъ видовъ покушалась отравить наслѣдника престола, своего родного сына, который нынче, по довѣренности отца, управляетъ государствомъ въ качествѣ генералъ-викарія. Самъ Фердинандъ считалъ такое покушеніе болѣе чѣмъ возможнымъ, хотя показывалъ видъ, что не вѣритъ молвѣ.

А этотъ манифестъ! Что она съ нимъ сдѣлаетъ? Чѣмъ онъ грозитъ въ будущемъ? Вѣчно висящій надъ головой Дамокловъ мечъ. И при этой мысли король переходилъ отъ жалобъ на англичанъ къ соблазнительнымъ упованіямъ: о, если бы эти англичане избавили его отъ этой опасной до ужаса жены… Конечно, онъ бы и самъ могъ найти средства освободиться отъ нея. Но онъ не рѣшался, боялся… Да кто ея и не боится?

Покуда Фердинандъ все это раздумывалъ, съ противоположной стороны парка, примыкавшей къ большой дорогѣ, послышался звукъ приближавшагося экипажа и трескъ кучерскаго бича.

— Герцогиня! — воскликнулъ онъ, почувствовавъ значительное облегченіе: — хоть нб въ одиночку буду скучать!

Онъ быстро пошелъ по направленію къ виллѣ, приказавъ двумъ своимъ дежурнымъ придворнымъ слѣдовать за нимъ.

Карета герцогини Флоридіи остановилась въ значительномъ разстояніи отъ главнаго подъѣзда, у аллеи, которой не было видно изъ комнатъ короля. Высокій, мускулистый, элегантный господинъ, очевидно, англичанинъ, съ рыжими баками, вышелъ первымъ изъ кареты, открывъ дверцу. Герцогиня, едва коснувшись его руки, проворно соскочила на земь.

Она была блистательно красива. Типъ сицилійки, обжигающей страстностью не только сердце, но весь организмъ человѣка. Огромные, выразительные черные глаза, разсыпающіеся по плечамъ и спинѣ густые, вьющіеся волосы, цвѣта воронова крыла, крошечный ротикъ съ розоватыми пухленькими губами.

— Король, кажется, замѣтилъ меня издали, — обратилась она къ своему спутнику, предложившему ей свою руку: — я не хочу заставлять его дожидаться меня.

— Кто заставляетъ себя ожидать, никогда не проигрываетъ, — отозвался англичанинъ.

— Даже если ожидающій — король? — засмѣялась она.

— Относительно женской красоты въ этомъ отношеніи нѣтъ королей. Всѣ мы ея подданные.

— Такъ что и вы, милордъ, относительно меня?

— Вашъ покорнѣйшій слуга и другъ, жаждущій быть вамъ полезнымъ.

Шли медленно по длинной аллеѣ, густо отѣняемой платанами.

— Я должна буду сказать ему, что вы пріѣхали со мной вмѣстѣ?

— Да… если онъ будетъ слишкомъ колебаться… Хорошо бы, если бы вы могли намекнуть ему, что я не смѣлъ просить его аудіенціи, не желая нарушать его удовольствія имѣть васъ своею гостьей…

Они опять прошли молча нѣсколько шаговъ.

— Что это вы вдругъ такъ призадумались, герцогиня? — спросилъ англичанинъ.

— Думаю, что совѣтъ, который вы меня просили дать королю, очень щекотливъ, даже опасенъ, — отвѣчала красавица.

— Почему опасенъ?

— Возвращеніе ко двору… королевы значитъ мое удаленіе отъ короля.

— Да вѣдь всего на нѣсколько дней.

Флоридія подняла; глаза и старалась угадать по лицу англичанина его заднюю мысль.

— Но зато вы будете вознаграждены въ будущемъ: вы получите возможность стоять еще ближе къ королю.

— То есть мнѣ предстоитъ борьба съ этой женщиной, которая не остановится ни предъ какимъ средствомъ. Король къ ней не питаетъ любви, это правда. Но онъ ужасно боится ея, и она какъ-то умѣетъ овладѣвать его умомъ и волей.

— Вотъ поэтому-то мы и должны бороться съ нею ея же оружіемъ. Это большая ошибка, что мы удалили ее въ Кастельветрано, здѣсь было бы удобнѣе за нею слѣдить. Необходимо уговорить короля сдѣлать то, чего онъ самъ давно желаетъ, т. е. обставить дѣло такъ, чтобы ея удаленіе не только отъ двора, но и изъ Сициліи вообще, не могло дать Австріи повода къ протесту, чтобъ Австрія не могла настаивать на ея возвращеніи сюда… Это будетъ содѣйствовать умиротворенію государства, успокоенію короля и также… дорогая герцогиня, вашему возвышенію.

— Говорятъ, что этотъ атаманъ и молодъ и очень красивъ.

— Мужская красота не мое дѣло, Я знаю, что онъ блистательно отличался въ калабрійской войнѣ съ французами, что онъ сынъ, только незаконный, какого-то аристократа… Во всякомъ случаѣ смѣлость у него образцовая. Представьте себѣ, едва онъ высадился на сицилійскій берегъ, какъ подрался съ англійскими солдатами, двухъ убилъ и забрался прямо къ королевѣ, которая находилась тогда въ своей Черной башнѣ.

— Зачѣмъ же вы его не арестовали?

— А потому, что и мнѣ, и вамъ, и всему здѣшнему королевству нужно, чтобъ онъ оставался на свободѣ, покуда мы не поймаемъ его въ ловушку.

— Которую придется мастерить мнѣ именно?

— Да, но для вашей личной пользы.

— И для того, чтобы избавить Англію отъ довольно опаснаго врага.

— Англія, — возразилъ нѣсколько напыщенно спутникъ герцогини, — боится только Бога. Она идетъ впередъ прямымъ и честнымъ путемъ, давитъ только тѣхъ, кто пытается ей препятствовать.

— Не разбирая средствъ?

— Въ случаѣ крайности, пожалуй… Между этими средствами есть такія, которыя могутъ содѣйствовать превращенію герцогини Флоридіи въ королеву.

Красавица почти вздрогнула отъ удовольствія: Бентинкъ зналъ, что она вся проникнута необузданнымъ тщеславіемъ.

— А теперь, герцогиня, до свиданья — сказалъ онъ: — къ вечеру я велю кучеру пріѣхать за вами. Разумѣется, если его величество не пожелаетъ играть съ вами въ шахматы… Онъ, кажется, ихъ очень любитъ. Онъ, говорятъ, жалуется, что я удалилъ отъ него его любимыхъ придворныхъ. Да развѣ возможно жаловаться, когда онъ мнѣ же обязанъ знакомствомъ съ прелестнѣйшей изо всѣхъ сициліекъ.

Она граціозно улыбнулась, лордъ Бентинкъ, откланявшись, вернулся къ экипажу, послалъ къ герцогинѣ дотолѣ не выходившую изъ кареты старушку-компаньонку и уѣхалъ.

Лордъ Бентинкъ всегда ѣздилъ не только безъ конвоя, но и безъ лакея. Придворные, знавшіе, какъ ненавидитъ его королева и какъ она хитра, дивились его смѣлости. Онъ же только отшучивался, объясняя, что его ярко красные видимые солдаты разставлены вездѣ вблизи его пути очень расчетливо, не только для его безопасности, но и для отвода глазъ его враговъ, которые не догадываются, что его оберегаютъ, кромѣ того, и солдаты невидимые.

Флоридія, какъ и другіе, дивилась безстрашію англійскаго дипломата, ибо онъ разсказалъ ей между прочимъ, что не далѣе, какъ вчера вечеромъ, къ нему на виллу пробрался извѣстный заговорщикъ графъ Бучето, старшина братства св. Павла, имѣя намѣреніе войти въ соглашеніе съ англійскимъ правительствомъ по осуществленію въ Сициліи либеральнаго переворота. «Но я его приказалъ арестовать и посадить въ тюрьму», закончилъ свой разсказъ Бентинкъ.

Разсказъ объ этомъ эпизодѣ произвелъ на герцогиню особенное впечатлѣніе, потому что днемъ ранѣе графъ Бучето предлагалъ ей самой принять участіе въ замыслахъ братства. Теперь она благословляла судьбу, что отказалась, иначе Бентинкъ не затруднился бы отдалить ее отъ короля, а, можетъ статься, еще серьезнѣе навредить ей.

XXIV.
Радость Фердинанда IV отравлена: и обожаемая Флоридія заговорила о политикѣ.

Часовой, ветхій бурбонскій ветеранъ, дремотно охранявшій входъ въ королевскую виллу, встрепенулся и чуть было не взялъ на караулъ предъ фавориткой государя. Обшитый золотыми галунами швейцаръ съ золотой булавой низко ей поклонился. Но она, не обративъ на нихъ вниманія, быстро прошла вестибюль и поднялась по лѣстницѣ. Тѣмъ не менѣе швейцаръ нагналъ гостью и, склонившись очень низко, доложилъ:

— Его величество видѣли издали карету вашего сіятельства и изволили отложить свой завтракъ до вашего пріѣзда.

Она продолжала подниматься, на первой площадкѣ ее почтительно встрѣтилъ хорошо знакомый ей мажордомъ, тотъ самый, который нѣсколько дней назадъ встрѣчалъ королеву Марію-Каролину. Съ нимъ Флоридія удостоила заговорить:

— Дорога меня ужасно утомила. Прежде всего я хочу кушать.

— Госпожа герцогиня имѣетъ въ виду провести здѣсь ночь? — спросилъ мажордомъ.

— Право, не знаю. Можетъ быть, государь пожелаетъ закончить партію въ шахматы, которую намъ помѣшали довести до конца прошлый разъ…

Они вошли въ одну изъ комнатъ, обыкновенно отводимыхъ герцогинѣ, которая считала необходимымъ привести въ порядокъ свой туалетъ.

Король между тѣмъ нетерпѣливо шагалъ по комнатамъ, ожидая гостью. Для него это посѣщеніе было очень кстати, онъ истерзался одиночествомъ, невозможностью ни съ кѣмъ откровенно поговорить. Сегодня онъ рѣшился разсказать ей всѣ свои опасенія, всѣ свои заботы и посовѣтоваться съ нею. Старый Фердинандъ былъ глубоко убѣжденъ въ искренней безкорыстной Любви къ нему этой молодой особы, а также и въ ея умѣ. Къ тому же она такъ умѣла успокаивать его раздражительность, разсѣивать его мрачныя мысли, забавлять и веселить.

Ему особенно было дорого въ фавориткѣ отсутствіе какого бы то ни было нравственнаго сходства съ королевой. Флоридія это понимала и старалась всѣми мѣрами поддерживать въ немъ это предположеніе. Она избѣгала досаждать ему разговорами о политикѣ и почти во всемъ съ нимъ соглашалась.

Къ тому же, по внѣшней красотѣ, обѣ эти женщины были діаметрально противоположны…

Нетерпѣніе короля возрастало съ минуты на минуту. Во-первыхъ, онъ былъ голоденъ, а безъ прелестной гостьи ни за что не хотѣлъ завтракать. Во-вторыхъ, онъ просто жаждалъ поскорѣй съ ней увидѣться. Не цѣпляйся онъ все еще за этикетъ, связанный съ королевскимъ достоинствомъ, онъ давно бы побѣжалъ ей навстрѣчу.

Тотъ же дворцовый этикетъ не позволялъ ему спросить у прислуги, что задержало гостью. Онъ даже начиналъ сомнѣваться, не обманули ли его собственные глаза; можетъ быть, кто другой пріѣхалъ. Фердинандъ начиналъ, по своему обыкновенію, чертыхаться вслухъ.

Наконецъ дверь распахнулась, и камеръ-лакей доложилъ:

— Ея сіятельство герцогиня Флоридія…

Фердинандъ не выдержалъ, громко воскликнулъ: «Наконецъ-то, наконецъ!» ринулся къ двери и, по внушенію своего желудка, не менѣе энергично повелѣлъ подавать на столъ сію же минуту.

Красавица остановилась на порогѣ; лицо ея выражало неудовольствіе, оскорбленіе. Когда слуга вышелъ, король по обыкновенію прикоснулся губами къ ея челу.

— Что съ вами? — спросилъ онъ тревожно: — что случилось?..

Она отвѣтила раздраженнымъ жестомъ, какъ капризный ребенокъ:

— Ваше величество очень забывчивы. Едва ли вы когда думаете о вашей маленькой герцогинѣ… Лакеи вашего величества позволяютъ себѣ оскорблять ее въ вашемъ присутствіи.

— Что такое тебѣ взбрело на умъ? — воскликнулъ въ испугѣ король, не понимавшій, чѣмъ провинился. — Я тебя позволяю оскорблять!? Полно, полно, дѣвочка… Или это ты такъ болтаешь, чтобъ не дать мнѣ времени распечь тебя за то, что ты долго ко мнѣ не шла? Да говори же: зачѣмъ это милое личико хмурится?…

Онъ обнялъ ее, притянулъ къ себѣ и снова поцѣловалъ въ лобъ.

— Ну, скажи… Скажи же, что я такое забылъ? Чѣмъ я могъ огорчить тебя?

— Ни за что… Если ваше величество забываете обѣщанія, которыя ему, какъ монарху, слѣдовало бы исполнять, то… то я дѣйствительно огорчена… Конечно, не за себя, а за моего короля… Эта забывчивость унижаетъ его самого, а не мое достоинство… Но вотъ, я сказала, и не хочу больше вспоминать. Я преклоняюсь передъ моимъ государемъ, попрежнему.

Конечно, Фердинандъ этимъ не удовольствовался. Онъ продолжалъ допытываться о причинѣ огорченія своей очаровательницы, да кстати, между прочимъ, жаловался на свое одиночество, объяснялъ, какъ ея пріѣздъ ему радостенъ. Она казалась растроганной, тоже обняла его, склонила ему на грудь головку и наконецъ тихо произнесла:

— Развѣ ваше величество не замѣтили, что камеръ-лакей, докладывая обо мнѣ, назвалъ меня ея сіятельствомъ вмѣсто ея свѣтлости.

— Ахъ, чортъ бы меня побралъ! — воскликнулъ король, вспомнивъ, что обѣщалъ дать Флоридіи титулъ свѣтлѣйшей.

Обѣщаніе это онъ далъ въ моментъ пылко разгорѣвшейся старческой страсти. Остывъ же, онъ рѣшилъ, что такой титулъ при настоящихъ обстоятельствахъ могъ бы возбудить неудобные для него толки. Потомъ забылъ, въ надеждѣ, что и она забудетъ.

Мажордомъ доложилъ, что кушанье подано. Король приказалъ ему сказать дежурнымъ камеръ-юнкеру и камергеру, что онъ освобождаетъ ихъ отъ обязанности служить при его трапезѣ.

Флоридія какъ будто не перестала еще дуться, сѣвъ за столъ, и едва касалась яствъ. Къ концу завтрака король выслалъ изъ комнаты всю прислугу и не безъ раздраженія сказалъ:

— Неужели мнѣ суждено постоянно видѣть около себя мрачныя, недовольныя физіономіи! Улыбнись ради Бога, моя дѣвочка.

— Вѣдь не я, ваше величество, недовольна, а вы сами сердитесь на меня за то, что я осмѣлилась напомнить…

— Нѣтъ же, нѣтъ! Совсѣмъ я на тебя не сердитъ. Только и королю приходится иногда сдерживать свои желанія… Съ титуломъ надо обождать; воспользуемся первымъ подходящимъ случаемъ… А теперь… такъ, ни съ того, ни съ сего… это возбудило бы зависть, ревность… Много непріятностей для меня вышло бы.

— Я понимаю! Зависти я, конечно, не допускаю. Но ревность?!. Ваше величество боитесь разгнѣвать государыню.

Фердинандъ, не понявъ ироніи, отвѣчалъ:

— Что же дѣлать, драгоцѣнная ты моя! Эта женщина всегда на меня наводила страхъ. А всѣ обрушившіяся на меня несчастія послѣдняго времени еще пуще обострили ея характеръ. Мы хоть и не живемъ вмѣстѣ, а все-таки съ ней нельзя не считаться…

— И все-таки вашему величеству отъ этого не легче…

Король разинулъ ротъ, желая что-то возразить; она его перебила:

— Знаю, государь, вы скажете, что мое присутствіе для васъ искупаетъ многое…

— Да Богъ съ ней… пусть живетъ, какъ знаетъ, лишь бы меня оставила въ покоѣ… А то, какъ ни толкуешь съ ней, а въ концѣ концовъ подчинишься ея власти.

— Даже тогда, когда ея власть бываетъ направлена во вредъ молодого существа, которое, любя ваше величество, отдалось вамъ вся беззавѣтно и на всю жизнь, — отвѣчала герцогиня печально.

— Нѣтъ, не то. Ты преувеличиваешь; очень преувеличиваешь. Королева превосходно понимаетъ, что никоимъ образомъ не можетъ имѣть вліянія на мои отношенія къ тебѣ. Она знаетъ, что невозможно поколебать мое обожаніе лучшей, прекраснѣйшей женщины, той, которая отдала мнѣ свою молодость, всю душу свою.

Онъ держалъ въ своихъ рукахъ руки красавицы, цѣловалъ ихъ; старческіе глаза горѣли вожделѣніемъ.

— Однако вы, государь, изъ боязни королевы не рѣшаетесь подписать декрета о дарованіи мнѣ обѣщаннаго титула свѣтлости.

— Нѣтъ… Я не отказываюсь. Только перестанемъ теперь объ этомъ говорить.

— Вы боитесь, что ей это не понравится, — продолжала Флоридія, предоставляя свои, руки въ его распоряженіе, но не обращая вниманія на его слова. — А королева, сидя въ своемъ Кастельветрано, продѣлываетъ Богъ знаетъ что, вовсе не справляясь съ вашими желаніями. Она интригуетъ, водится съ негоднѣйшими искателями приключеній, съ ворами, разбойниками. Особенно близка съ какимъ-то проходимцемъ, который, подъ прикрытіемъ военныхъ подвиговъ, крови, пролитой за престолъ и короля, удовлетворяетъ низменные капризы этой женщины.

Король немного поблѣднѣлъ; его лицо выражало и презрѣніе, и Досаду, и скуку. Онъ счелъ необходимымъ возражать, хотя бы ради поддержанія своего достоинства:

— Все это англичане выдумываютъ, потому что ненавидятъ ее. Она не можетъ забыться до такой степени… Да въ ея годы…

Король недоговорилъ, вспомнивъ свои годы и свой tête-a-tête почти съ дѣвочкой. Мало ли что случалось; мало ли на что онъ смотрѣлъ сквозь пальцы. Онъ охотно прощалъ женѣ ея эротическіе капризы. Не ему бы прибѣгать къ подобнымъ аргументамъ.

Онъ перешелъ къ жалобамъ на ея интриганство, къ опасеніямъ насчетъ либеральнаго манифеста. Чортъ знаетъ, что изъ этого можетъ выйти. Послѣдніе его… если не друзья, все-таки сторонники, англичане и наслѣдникъ престола, управляющій нынче царствомъ, вѣдь и они, пожалуй, отступятся… Статься можетъ, уже отступились… Кто знаетъ, что успѣла уже продѣлать съ манифестомъ эта шустрая баба?

Фердинандъ любилъ простонародныя выраженія.

— Англичане вовсе не ее ненавидятъ, — нараспѣвъ возразила герцогиня: — а ея интриги. Имъ хорошо извѣстно, что женщина, которой должно же быть дорого… ну, хоть просто спокойствіе вашего величества, мутитъ вокругъ васъ воду, рискуетъ совсѣмъ сгубить эту несчастную Сицилію и во все вмѣшиваетъ ваше имя, государь.

— Какъ? Что? — испуганно забормоталъ король. — Имя мое вмѣшиваетъ. А я самъ ровно ничего объ этомъ не знаю… Всюду-то она свою своевластную голову безъ моего вѣдома суетъ. Это вѣдь она взбунтовала Калабрію, это она втянула королевство въ такую жестокую войну… Я тутъ ни при чемъ… рѣшительно ни при чемъ…

— Это правда, государь, что вы ни при чемъ. Но представьте себѣ, что этотъ манифестъ, вами подписанный, будетъ объявленъ.

— А ты что же знаешь о манифестѣ? — вскричалъ Фердинандъ, причемъ лицо его позеленѣло даже.

— Я знаю отъ лорда Бентинка…

— Отъ Бентинка?

— Да. Оттого я къ вамъ позднѣе и пріѣхала. Онъ былъ у меня утромъ, задержалъ, онъ и довезъ меня сюда, онъ мнѣ все и разсказалъ. Разсказалъ, что подъ вліяніемъ королевы ваше величество подписали либеральнѣйшій манифестъ. Признаюсь, меня глубоко огорчило, что потомокъ Людовика Святого и Людовика Великаго далъ свое согласіе на средство, которому онъ долженъ бы былъ противиться, даже если бы ему грозила мученическая участь его свояка, французскаго короля. Вѣдь это провозглашеніе главенства власти народной, несомнѣнно, поведетъ къ возстанію, къ ожесточенію народа противъ единственныхъ, существенно поддерживающихъ васъ друзей, т. е. англичанъ. Вѣдь только они одни вамъ доставляли относительное спокойствіе. Они настояли на предоставленіи наслѣднику вашего величества полномочій правителя, на удаленіи Каролины Австрійской. Все для того, чтобъ парализовать опасные происки безпокойной женщины, которая, какъ вы сейчасъ замѣтили, виновна и въ броженіи Калабріи, и въ войнѣ. Сицилійцы спокойны, покуда около васъ англичане. Но разжечь страсти моихъ земляковъ не мудрено… И что тогда будетъ?

— Ого-то, да ты, матушка, какъ по книгѣ о политикѣ разсуждаешь! — воскликнулъ изумленный король.

Дѣйствительно, Флоридія никогда еще не касалась политики въ бесѣдахъ съ Фердинандомъ. Намекъ короля на то, что она говоритъ теперь со словъ Бентинка, заставилъ ее покраснѣть. Однако, она продолжала, не смущаясь:

— Я говорю потому, что предана вашему величеству, люблю васъ, государь, всѣмъ сердцемъ. Если бы я въ такую критическую для васъ минуту не высказала всего, что у меня накопилось на душѣ, я была бы недостойна вашего довѣрія; я перестала бы быть вашимъ искреннимъ другомъ, какъ вы меня называете, и оставалась бы только любовницей…

— Ну! что ты говоришь! Зачѣмъ это! Не огорчайся же, душа моя, — возразилъ король, которому очень не нравился такой оборотъ разговора…

— Что же! Я бы не стыдилась такого званія; я бы гордилась имъ… Но только при условіи, чтобы мнѣ было предоставлено право оберегать любимаго человѣка, предупреждать его объ опасности…

Убѣдясь, что невозможно свести бесѣду на болѣе пріятную тему, Фердинандъ рѣшился итти прямо навстрѣчу грозѣ. Онъ бросилъ на столъ салфетку, всталъ, подошелъ совсѣмъ близко къ своей любовницѣ и, глядя ей прямо въ глаза, твердо спросилъ:

— Скажи откровенно, это все Бентинкъ научилъ тебя мнѣ сказать?

— Лордъ Бентинкъ преданный мнѣ другъ. Но онъ еще болѣе преданъ вашему величеству. Я и не скрываю, что я отъ него узнала все то, что понудило меня такъ откровенно заговорить съ вами. Но я еще должна добавить, что если будетъ обнародованъ манифестъ, который королева заставила васъ подписать… вѣдь всѣ знаютъ, что она почти силой вынудила васъ… вообще все извѣстно…

— Извѣстно?! Но какимъ образомъ? Мы были одни… Неужели у меня и въ спальнѣ сидятъ шпіоны!

— Да, и хорошо еще, что шпіоны не проглядѣли такой ужасной вашей ошибки, почти невольной ошибки, но ужъ черезчуръ опасной; лорду Бентинку это извѣстно и онъ считаетъ крайне необходимымъ, чтобы этотъ промахъ былъ какъ можно скорѣе заглаженъ. Подумайте, государь, какъ только вашъ манифестъ будетъ обнародованъ, такъ зашевелятся всѣ либералы, всѣ, кто обратилъ революцію чуть не въ ремесло, кто совершаетъ переворотъ, прикрываясь вашимъ же знаменемъ. Что они прежде всего изгонятъ англичанъ — это неизбѣжно. И также несомнѣнно, что вслѣдъ за тѣмъ въ Сицилію высадятся французы. Флотъ Наполеона давно сторожитъ съ той стороны пролива… А ихъ побѣда… Знаете, къ чему поведетъ побѣда Наполеона? Не больше, не меньше, какъ къ присоединенію нашей родной Сициліи къ великобританскимъ владѣніямъ.

— Да, необходимо ее арестовать; если мой генералъ-комиссаръ не рѣшится подписать указъ объ ея задержаніи, я самъ подпишу, — воскликнулъ Фердинандъ, задѣтый за живое.

Все, что говорила ему герцогиня, являлось какъ бы комментаріями его собственныхъ мыслей, которыя мучили его вотъ уже нѣсколько сутокъ, съ того самаго дня, когда онъ подписалъ роковой манифестъ. Разсужденія герцогини были яснымъ выводомъ изъ его смутныхъ думъ. Ему уже не разъ приходило въ голову, что каковы бы ни были послѣдствія рѣшенной его женою борьбы побѣда ли англичанъ, изгнаніе ли ихъ, — расплачиваться во всякомъ случаѣ придется ему: вторженіе чужеземцевъ въ Сицилію и присоединеніе этого послѣдняго клочка его царства либо къ великобританскимъ владѣніямъ, либо къ наполеоновской имперіи, смотря по тому, какъ сложатся обстоятельства. Искать поддержки у Россіи, у Австріи было бы невозможно, какъ бы онъ, еще недавно могущественный монархъ, предъ ними ни унижался. Онѣ никогда не простили бы ему провозглашенія рѣзко революціонныхъ принциповъ.

— Только такая мѣра, — продолжалъ онъ съ негодованіемъ, — могла бы хотя до нѣкоторой степени предотвратить окончательную погибель государства, которую подготовила эта ехидна. Иначе вся Европа будетъ считать меня недостойнымъ носить вѣнецъ, который угодно было Всевышнему возложить на мою голову.

Флоридія въ душѣ торжествовала, но приняла опечаленный видъ и, сожалительно покачивая головой, возразила:

— Нѣтъ, нѣтъ. Я вамъ докладывала уже, какъ глубоко преданъ вамъ лордъ Бентинкъ. Но должна сообщить, онъ считаетъ арестъ черезчуръ опасной мѣрой. Она воспользовалась бы для защиты тѣмъ же самымъ манифестомъ. Чѣмъ бы вы могли доказать, что подписали его противъ своей воли, что вы не сообщникъ вашей супруги. Австрія неминуема будетъ жестоко оскорблена вашимъ поступкомъ съ дочерью Маріи-Терезіи и трудно даже предвидѣть, какія мѣры она надумаетъ принять противъ вашего величества. А вы знаете, что въ настоящее время монархи, поставленные Богомъ правителями своихъ народовъ, болѣе, чѣмъ когда-либо, должны поддерживать между собою твердо братскія отношенія.

— Такъ-то это такъ, — произнесъ король, подсаживаясь ближе къ своей подругѣ. — Такъ! Но что же однако дѣлать?

— Надо прибѣгнуть къ хитрости: на интриги отвѣчать интригами…

— Не понимаю тебя.

— Разрѣшаете ли вы мнѣ, государь, высказаться безо всякаго стѣсненія, единственно въ видахъ вашей собственной пользы, вашего личнаго спокойствія.

— Разумѣется. Когда же я мѣшалъ тебѣ говорить со мной вполнѣ откровенно?

— Но прежде скажите и вы мнѣ совершенно откровенно: желали бы вы, или нѣтъ, чтобъ королева навсегда удалилась изъ Сициліи?

— Конечно, желаю. Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Въ такомъ случаѣ единственное средство избавиться отъ нея, не опасаясь, что Австрія будетъ считать виновнымъ васъ…

— Да не тяни, ради Бога… Какое средство?

— У королевы есть любовникъ.

Фердинандъ не хотѣлъ съ этимъ явно соглашаться, оберегая еще свое и королевское и супружеское достоинство.

— Развѣ другъ, довѣренное лицо, сообщникъ ея кабалистическихъ замысловъ… Но какой же у ней можетъ быть любовникъ!..

— Я повторяю, государь, что есть любовникъ. Надо ихъ подстеречь, получить явныя доказательства ея адюльтера. Тогда уже не трудно будетъ выслать ее изъ Сициліи.

— Однако! — болѣе чѣмъ изумленно воскликнулъ король, не ожидавшій такого совѣта.

Его собесѣдница понимала, что при склонности короля къ колебаніямъ надо ковать желѣзо, покуда горячо.

— Я готова согласиться, что средство рѣзкое, пожалуй, недостойное монарха… Но что же дѣлать! Другого не придумаете для успокоенія этой несчастной страны, для предупрежденія присоединенія Сициліи къ англійскимъ владѣніямъ или вторженія французовъ… А вѣдь тогда пострадаете вы государь… Какъ пострадаете… объ этомъ излишне распространяться.

— Вѣрно. Но дѣло въ томъ, что я не вѣрю, не могу и не хочу вѣрить тому, что разсказываютъ про эту женщину ея заклятые враги.

— Въ такомъ случаѣ оставимъ нашъ проектъ. Наша цѣль не будетъ достигнута, зато ваше величество получите возможность убѣдиться, что ваша супруга… истинная Пенелопа.

Фердинанду слѣдовало бы возмутиться такой насмѣшкой. Но его почти польстилъ намекъ, что его жена интригуетъ противъ него изъ ревности. Онъ потребовалъ, чтобы ему разсказали планъ осуществленія предполагаемаго средства.

— Ваше величество пригласите государыню погостить нѣсколько дней въ Фикуццѣ. Предлогъ не трудно придумать: какой-нибудь праздникъ, большая охота, все равно. Она, навѣрно, не откажется пробыть съ вами нѣкоторое время въ видахъ ея собственныхъ замысловъ, разсчитывая и на вашу власть, и на вашу… на вашу, государь…

— На мою слабость…

— Не совсѣмъ. А на вашу доброту. Она, навѣрно, пріѣдетъ и, навѣрно, привезетъ съ собой своего шталмейстера. Чтобъ всегда имѣть около себя этого молодца, вѣдь она назначила его шталмейстеромъ своего двора.

— Такъ, значитъ, онъ изъ дворянъ… принадлежитъ къ аристократіи, хотя бы и новѣйшей. Вѣдь не съ ума же она сошла, чтобъ назначить на такое мѣсто, какъ ты говоришь, мужика, атамана разбойниковъ… Я готовъ допустить, что и въ ея годы случается… случаются слабости: простительно. Кто изъ насъ безъ грѣха, какъ сказано въ евангеліи… Но назначить шталмейстеромъ своего двора плебея? Нѣтъ, нѣтъ, я ручаюсь, что она на это не способна… Она помнитъ, даже черезчуръ помнитъ, что она австрійская эрцгерцогиня, королева Неаполя и Сициліи…

— Тамъ какъ бы ни было, а я знаю навѣрно, что она назначила его своимъ шталмейстеромъ.

— Я непремѣнно заставлю ее дать мнѣ отчетъ въ такомъ чудовищномъ поступкѣ.

— Право, было бы лучше, если бы ваше величество оставили это покуда безъ вниманія. Дѣло наше слишкомъ серьезно… Королева навѣрно приметъ ваше приглашеніе, прибудетъ сюда. Все будетъ устроено такъ, что обличеніе будетъ почти публичное. А затѣмъ, государь, вы можете почивать спокойно.

Фердинандъ призадумался, онъ предвидѣлъ немалую для себя тревогу. Этотъ проектъ не особенно ему нравился.

— Хорошо… только, какъ ни говори, это предательство, ловушка, — бормоталъ онъ.

— А развѣ всѣ ея замыслы не предательскіе? — вскричала герцогиня, раздосадованная, что король сдавался не такъ легко, какъ она ожидала. — Развѣ она не старается ставить на каждомъ шагу западни тѣмъ, кто сюда пришелъ для защиты и ея супруга и ея самой.

— Но пойми ты, — воскрикнулъ король, открывая настоящія причины своего противодѣйствія, пойми: — что я не хочу оскорбленій, не хочу мучительныхъ, тревожныхъ заботъ! Мнѣ нуженъ покой. Потому-то я и управленіе государствомъ передалъ сыну, потому-то не протестовалъ, когда англичане удалили отъ меня моего лучшаго друга, бѣднаго д’Асколи, когда они фактически урѣзали мои прерогативы.

— Но вашему величеству въ этомъ дѣлѣ никакихъ заботъ не предстоитъ. Ваши вѣрнѣйшіе друзья все устроятъ, нимало васъ не тревожа. У нихъ одна цѣль — торжество истины и справедливости.

Король, подумавъ, согласился наконецъ.

— Такъ я, пожалуй, готовъ. Значитъ, моего вмѣшательства совсѣмъ не потребуется.

— До нѣкоторой степени оно будетъ нужно, только не причинитъ вамъ ни малѣйшаго безпокойства.

— Это все вамъ такъ кажется, милая ты моя дѣвочка. Вы воображаете, что такъ легко заманить ее въ западню, накрыть на мѣстѣ преступленія. Вы хотите бороться лукавствомъ съ ея ухищреніями, и жестоко ошибетесь въ вашихъ расчетахъ. Вѣдь вы не знаете, какъ я ее знаю. У ней душа не человѣческая, а сатанинская какая-то. Она способна совершать самые, возвышенные, геройскіе поступки такъ же, какъ способна къ отвратительнѣйшей низости. Иногда она, какъ орелъ, взлетитъ за облака, и вдругъ неожиданно, какъ ехидна, ползаетъ въ грязи. Она всякаго человѣка насквозь видитъ… Правда, случается иногда, что она поддается вліянію какого-нибудь дурака изъ ея придворной челяди. Но все-таки не услаждайте себя надеждой быстро ее побѣдить. Имѣйте въ виду, что если она заподозритъ вашу ловушку, то я и представить себѣ не могу, до чего она можетъ дойти. Я въ такомъ случаѣ…

— Вы не вступились бы за меня? Не защитили бы меня отъ ея ярости? — вкрадчиво произнесла Флоридія, обвивая руками шею короля и прижимаясь лицомъ къ его лицу. Она вѣрно разсчитала: сладостное ощущеніе постепенно, но быстро ослабило его послѣднія опасенія. Онъ какъ бы махнулъ рукой на нихъ…

— Однако, — обратился онъ чрезъ нѣсколько минутъ къ своей собесѣдницѣ, указывая на столъ, — мы съ тобой еще поклевать путемъ не успѣли. Жареные фазаны совсѣмъ простыли… а все-таки рекомендую: они заслуживаютъ еще твоего вниманія.

— Вы всегда меня будете любить? — спрашивала красавица, цѣлуя его въ сѣдые волосы. — Всегда такъ же крѣпко, какъ теперь?

Король ничего не отвѣтилъ, но, доѣдая фазана, глядѣлъ на нее такими глазами, что слова были бы излишни.

— Ахъ, Фердинандъ! Фердинандъ! — вздохнула герцогиня: — если бы я только могла всегда быть съ тобой! Какъ бы я берегла тебя, какъ бы тебѣ спокойно жилось.

— Кто знаетъ, — наконецъ, отозвался онъ. — Все можетъ еще случиться. Не такъ вѣдь еще я старъ…

XXV.
Гибель калабрійскихъ партизановъ. — Тактика англійскаго посла. — Альма спасена.

Возвратимся къ калабрійцамъ, вызваннымъ Каролиной въ Сицилію и не дождавшимся чести видѣть свою королеву. Ихъ, какъ мы знаемъ, скопилось, около двухъ тысячъ, кой-какъ ютившихся на прибрежной Сегестской равнинѣ. До роковой ночи, описанной нами выше, у нихъ были надежды, что непосредственныя заботы королевы обезпечатъ ихъ существованіе и дадутъ возможность сформироваться въ боевые отряды. Послѣ же неудачной экскурсіи ея величества къ мѣсту расположенія своихъ калабрійцевъ, всѣ упованія рушились. Имъ стало извѣстно, что сама королева обратилась въ бѣгство съ половины пути, что полковникъ Рикардо, едва назначенный ихъ командиромъ, исчезъ вмѣстѣ съ государыней. Лучшіе люди отряда, конвоировавшіе экипажъ ея, покинутый теперь на дорогѣ, тоже словно въ воду канули.

Мелкія шайки калабрійцевъ, прятавшіяся среди холмовъ около Сегесты, были безъ труда разсѣяны англичанами. Бентинкъ, знавшій обо всемъ происходившемъ, выслалъ нарочно цѣлый полкъ «вареныхъ раковъ», какъ звали въ Сициліи великобританскихъ солдатъ, носившихъ — и носящихъ доселѣ — пурпурнаго цвѣта мундиры.

Несчастные не пытались даже сопротивляться; они разбѣжались, кто куда могъ, бродили, гдѣ могли по чужой, неизвѣстной имъ странѣ, плохо вооруженные, еще плоше одѣтые, голодные. Счастливцы, успѣвшіе пробраться къ морскому берегу, питались надеждой, что найдутъ какое-нибудь суденышко, на которомъ могутъ переплыть въ родимую Калабрію. На сочувствіе, а тѣмъ болѣе на содѣйствіе мѣстнаго населенія эти пришельцы разсчитывать не могли. Сицилійцы, единоплеменники и сосѣди калабрійцевъ (ихъ раздѣляетъ только узкій Мессинскій проливъ), преданы одному и тому же королю; но они горды, самодѣянны и вмѣшательство калабрійцевъ въ свои расчеты съ англичанами считали оскорбленіемъ, какъ ни жаждали освободиться отъ послѣднихъ. Они надѣялись только на самихъ себя. Мѣстные простолюдины отказывали пришельцамъ въ кускѣ хлѣба. Многочисленные члены тайныхъ революціонныхъ обществъ усматривали въ нихъ помѣху.

Королева сдѣлала большую ошибку, пригласивъ этихъ несчастныхъ, оторвавъ ихъ отъ родимыхъ горъ, не предусмотрѣвъ послѣдствій, а главное — поддавшись обману со стороны своихъ агентовъ, вербовавшихъ и перевозившихъ калабрійцевъ. Она снабжала этихъ агентовъ крупными суммами, вполнѣ достаточными для вооруженія и содержанія людей. Но агенты клали себѣ въ карманъ львиную часть, а люди бѣдствовали во всѣхъ отношеніяхъ.

Разогнавъ калабрійскія шайки около Сегесты, высланный англичанами для этого полкъ поспѣшно вернулся въ Палермо, оставивъ для надзора на мѣстѣ незначительное число солдатъ. Полкъ былъ поспѣшно вызванъ въ столицу къ открытію экстренныхъ засѣданій- парламента, собравшагося для утвержденія законовъ объ увеличеніи налоговъ на зерновой хлѣбъ. Правительство (т. е. англійская партія) опасалось народнаго возмущенія, которое, какъ говорили, подготовляется братствомъ св. Павла. Слухи были основательны, и лордъ Бентинкъ, конечно, не желалъ, чтобы его застали врасплохъ.

Въ мѣстности, гдѣ еще бродили въ одиночку калабрійцы, была оставлена всего одна рота. Бояться калабрійцевъ было уже нечего, однако патрули появлялись постоянно тамъ, гдѣ пытались сходиться вмѣстѣ нѣсколько побѣжденныхъ. Дня не проходило безъ стычки англичанъ съ бѣглецами въ гущѣ какого-нибудь лѣска. Тактика англичанъ заключалась въ томъ, чтобы все болѣе и болѣе стягивать кругъ, въ которомъ ютились калабрійцы, и заморить ихъ голодомъ.

Что касается той дюжины «лучшихъ людей», которыхъ Рикардо выбралъ для конвоированія королевы, — то они находились внѣ этого круга и съ солдатами не дрались, когда Каролина ускакала въ сопровожденіи своего шталмейстера, оставивъ не только карету, но и свою подругу Альму на попеченіи конвоя подъ начальствомъ Пьетро Торо.

Едва королева и Рикардо скрылись въ чащѣ лѣса, какъ раздалось около пункта, гдѣ осталась конвойная группа, нѣсколько выстрѣловъ, и при свѣтѣ утренней зари за зеленью деревъ выяснилось столько подвижныхъ пурпурныхъ пятенъ, что Торо и товарищи, какъ сйѣлы они ни были, рѣшили, что сопротивленіе было бы безполезной нелѣпостью. Къ тому же на ихъ попеченіи осталась юная герцогиня Фаньяно. Они рѣшили разсѣяться по лѣсу. Пьетро Торо сопровождалъ Альму, которая даже на мула не успѣла сѣсть. Почти все утро они пробродили но невѣдомымъ тропинкамъ и наконецъ добрались до какихъ-то необитаемыхъ развалинъ. Туда раньше ихъ успѣли скрыться двое изъ конвойныхъ. Они сообщили Торо что въ старомъ зданіи есть двѣ-три изрядно сохранившіяся комнаты. Позднѣе, днемъ сюда собрались и всѣ остальные конвойные; частью ихъ разыскали въ лѣсу и привели товарищи, нѣкоторые сами отыскали пріютъ, благодаря своему горному чутью.

Зданіе было окружено хорошо сохранившейся каменной стѣной. Изъ-за нея, въ случаѣ нападенія англичанъ, калабрійцы разсчитывали по возможности защищаться. Вода была въ колодцѣ; но сначала ѣды не предвидѣлось. Однако, благодаря изворотливости и прозорливости Торо, Магаро и Вольпино были ограблены безнаказанно возы со съѣстными припасами, ѣхавшіе на сосѣдній базаръ. Англичане просмотрѣли эту продѣлку.

Впрочемъ, англичане едва ли знали объ этомъ притонѣ калабрійцевъ, будучи увѣрены, что не сегодня — завтра партизаны либо постепенно перемрутъ съ голода, либо сдадутся. Вообще Бентинкъ не любилъ безъ явной пользы растрачивать своихъ солдатъ. Онъ приказалъ англійскимъ командирамъ только въ самыхъ крайнихъ случаяхъ прибѣгать къ оружію. Къ тому же онъ полагалъ, что не слѣдуетъ заводить много шума изъ-за преслѣдованія калабрійцевъ, потому что легальныхъ доказательствъ ихъ участія въ козняхъ королевы все равно нельзя представить; слѣдовательно, нельзя добиться изгнанія ея изъ Сициліи.

Англійскіе дипломаты въ то время относительно Сициліи держались такихъ принциповъ: не давать другимъ европейскимъ державамъ ни малѣйшаго повода предполагать, что вмѣшательство Великобританіи въ дѣла Бурбонской династіи было непріятно для самихъ Бурбоновъ. Фактъ же призванія супругой бурбонскаго короля Фердинанда IV калабрійскихъ подданныхъ для того, чтобы они помогли Сициліи и ея королю освободиться отъ англичанъ, явился бы явнымъ доказательствомъ противнаго.

Королеву англійская партія надѣялась, какъ мы уже видѣли, убрать изъ Сициліи при помощи болѣе надежнаго средства. Если Европа и узнаетъ, что англійскіе солдаты иногда подстрѣливаютъ какого-нибудь туземца, то это можетъ быть объяснено необходимостью: дескать, подозрительный бродяга, сопротивлявшійся законнымъ властямъ. Но, какъ значится и въ инструкціяхъ англійскаго министерства того времени, должно избѣгать подобныхъ случаевъ, дабы не раздражать мѣстнаго населенія и не возбуждать завистливаго негодованія противъ Великобританіи европейскихъ державъ.

Болѣе недѣли провели въ найденной ими развалинѣ бывшіе конвойные. Альму охраняли и успокаивали, насколько было возможно. Особенно тепло относился къ ней старый Пьетро Торо. Она очень цѣнила его доброту; но онъ понималъ, что эту дѣвушку необходимо какъ можно скорѣе возвратить къ королевѣ, тѣмъ болѣе, что въ случаѣ весьма вѣроятнаго столкновенія съ «вареными раками» она будетъ для калабрійцевъ помѣхой и Обузой. Торо чрезъ одного изъ товарищей подалъ вѣсть о мѣстопребываніи Альмы полковнику Рикардо, жившему въ Кастельветрано. Рикардо, давно безпокоившійся въ неизвѣстности, захвативъ съ собою нѣсколькихъ смѣльчаковъ, явился къ убѣжищу калабрійцевъ. Однако англичане выслѣдили его движенія, узнали по нимъ, гдѣ скрываются бѣглецы, и поспѣли къ развалинамъ одновременно съ Рикардо.

Произошелъ упорный бой. Нѣкоторые калабрійцы были убиты. Но Торо и полковникъ уцѣлѣли и послѣднему удалось наконецъ привести свою двоюродную сестру къ королевѣ.

XXVI.
Фердинандъ IV приглашаетъ супругу къ себѣ на праздникъ. — Сомнѣнія королевы.

Королева приняла Альму очень радостно, даже слишкомъ радостно, суетливо, восторженно, словно желала скрыть или заглушить мучившую ее ревнивую подозрительность. Несомнѣнно, ей было пріятно, что Альма вернулась цѣла и невредима. Въ противномъ случаѣ ей, королевѣ, пришлось бы объяснять другимъ многое для себя невыгодное; она являлась бы виновницей гибели молодой дѣвушки, принадлежащей къ одной изъ лучшихъ аристократическихъ фамилій, дѣвушки, которая безропотно послѣдовала за ней въ Сицилію, раздѣляла ея опасности, которой она довѣрялась и которая преданно оправдывала довѣріе своей монархини.

Мучило, однако, Каролину то, что Альма въ данномъ случаѣ была обязана своимъ спасеніемъ Рикардо, что они, долго оставаясь вдвоемъ при весьма исключительныхъ обстоятельствахъ, могли переговорить о многомъ, чего ранѣе не позволяли себѣ касаться. Кто знаетъ, можетъ быть, они узнали, что любятъ другъ друга. Правда, она ни въ чемъ не могла упрекнуть Альму. Альма попрежнему выполняла безупречно свои обязанности. Но въ ней проявлялась какая-то подозрительная холодность. Правда, королева чувствовала въ глубинѣ души нѣкоторую благодарность къ юной герцогинѣ, по крайней мѣрѣ за прошлое. Все-таки ревность заглушала благодарность. Она готова была бы пожалѣть Альму относительно любви къ Рикардо (въ которой сама была увѣрена), если бы только могла также увѣриться, что красавецъ-калабріецъ не отвѣчаетъ на эту любовь.

Но въ томъ-то и заключался ужасъ для Каролины, что въ равнодушіе ея любовника къ его кузинѣ она никакъ не могла себя увѣрить. Она, чтобы имѣть Рикардо ближе къ себѣ, назначила его своимъ шталмейстеромъ, а онъ словно нарочно появлялся въ ея (королевы) присутствіи только тогда, когда того требовалъ придворный этикетъ, всегда почти одновременно съ прочими придворными. Она не могла и за это упрекать его въ глаза, хотя ей было тяжело себя сдерживать. Тѣмъ болѣе, что и онъ, какъ Альма, глубоко почтительно, но холодно относился къ ней съ нѣкоторыхъ поръ. Она жаждала такъ или иначе убѣдиться, разлюбилъ онъ ее, или нѣтъ. Забота объ этомъ часто заглушала въ Каролинѣ ея политическія заботы. Притомъ охлажденіе Рикардо и Альмы усиливало гнетущее ее чувство нравственнаго одиночества, особенно обострявшееся неудачами, которыя ее преслѣдовали.

Никакое предпріятіе ей не удавалось. Калабрійцы, какъ войско, были раздавлены; тѣ изъ нихъ, которые попали въ плѣнъ, откровенно сознавались, что ихъ приглашали и перевозили въ Сицилію агенты, уполномоченные ея величествомъ.

Заговоръ братства св. Павла былъ обнаруженъ, а слѣдовательно и возстаніе въ Палермо народа противъ возвышенія налога на хлѣбъ было подавлено англійскими войсками безъ труда. По требованію Бентинка, въ Сициліи было вновь высажено два великобританскихъ полка.

Каролинѣ оставалось только ожидать отвѣта на предложеніе, сдѣланное ею императору Наполеону. А Наполеонъ, очевидно, не торопился переговорами съ бывшей неаполитанской королевой, будучи занятъ приготовленіями къ походу въ Россію.

Чтобъ освободиться, по крайней мѣрѣ, отъ нравственнаго мрака, чтобъ облегчить муки ревности, она наконецъ рѣшилась вызвать Рикардо на объясненіе. Она послала за нимъ, приняла его въ своемъ уютномъ кабинетѣ и посадила рядомъ съ собой.

— Здѣсь насъ никто не можетъ слышать, — заговорила Каролина. — Открой мнѣ свою душу. Скажи, почему ты избѣгаешь оставаться со мной наединѣ? Я каждый вечеръ жду тебя. Я вижу, что ты хитришь со мной, показываешь видъ, что даже не догадываешься о тревогѣ въ сердцѣ моемъ.

Онъ слушалъ безстрастно и отвѣтилъ холодно, твердо:

— Я посвятилъ мое существованіе вашему величеству; я даже готовъ влачить для этого постыдное существованіе, какъ мнѣ это ни тяжело… Я говорю постыдное, потому что, при настоящихъ обстоятельствахъ, я не могу постичь, къ чему нужны вашему величеству мои руки, мое сердце и моя храбрость. Имъ приходится гнить въ унизительномъ для меня бездѣйствіи. Во главѣ моего отряда — я былъ солдатомъ; здѣсь же при дворѣ — я только мишень для двусмысленныхъ взглядовъ придворной челяди.

— Ага! когда мужчина приходитъ къ подобнымъ выводамъ, значитъ онъ больше не любитъ, — вполголоса произнесла королева, чуть не задыхаясь отъ волненія.

Въ эту минуту мажордомъ постучался въ дверь кабинета, громко произнеся: «Курьеръ отъ его величества, короля».

— Отъ короля? — поблѣднѣвъ, сказала королева: — что бы это значило?

— Во всякомъ случаѣ, вашему величеству слѣдуетъ поспѣшить принять его.

Она приказала ввести посланца. Вошелъ камергеръ Фердинанда IV и, съ низкимъ поклономъ приблизясь къ государынѣ, подалъ ей на серебряномъ подносѣ большой конвертъ съ нѣсколькими большими красными печатями.

Королева, стараясь скрыть свое волненіе, отвѣтила любезной фразой и, отпустивъ придворнаго, стала читать посланіе мужа.

Рикардо хотѣлъ было тоже удалиться, она задержала его и сообщила, что король приглашаетъ ее въ Фикуццу.

То было приглашеніе, внушенное Фердинанду герцогиней Флоридіей. Государь рѣшился устроить пышный праздникъ въ обширномъ паркѣ своей виллы Фикуццы. Вся сицилійская знать, всѣ англійскіе дипломаты и офицеры получили приглашенія. Всѣ дивились такой затѣѣ короля, жившаго уже нѣсколько лѣтъ почти отшельникомъ. Тѣмъ болѣе дивилась Каролина. Сначала приглашеніе поставило ее втупикъ. Но, внимательно перечитавъ письмо, она рѣшила принять приглашеніе: письмо было написано убѣдительно и ласково; главное же, она, сознавая опасность своего политическаго положенія, хотѣла воспользоваться свиданіемъ съ супругомъ и людьми, имѣющими на него вліяніе, дабы яснѣе понять положеніе дѣлъ, а, можетъ быть, и придумать какой-нибудь новый ловкій ходъ въ своей игрѣ съ Бентинкомѣ.

Она сообщила Рикардо о содержаніи письма и о своемъ согласіи на просьбу мужа. Рикардо позволилъ себѣ скромно одобрить ея рѣшеніе, вовсе не подозрѣвая, что усиливаетъ этимъ ея волненіе. Она же, словно гроза, разразилась:

— А, вотъ какъ! Ты радуешься, что тебѣ не нужно будетъ ко мнѣ появляться, что ты будешь свободенъ. Что я не буду помѣхой твоей любви!

Онъ поблѣднѣлъ, хотѣлъ было протестовать. Но эта женщина въ своемъ унизительномъ гнѣвѣ казалась ему столь жалкою, что онъ рѣшился промолчать. Она же продолжала громить его:

— Что ты мнѣ толкуешь о двусмысленныхъ взглядахъ моихъ придворныхъ, объ унизительности твоего положенія! Совсѣмъ не отъ этого ты постоянно избѣгаешь меня… И къ чему ты лжешь, къ чему ты лукавишь? Будто я не понимаю, что у тебя на сердцѣ? У тебя и… и у той, которую я за послѣднее время считаю моимъ злѣйшимъ врагомъ… Она останется здѣсь, ты тоже… Нѣтъ, нѣтъ, ни за что…

— Я, государыня, буду тамъ, гдѣ вы мнѣ прикажете.

— Ты бы поѣхалъ со мной въ Фикуццу? — спросила она, какъ будто начиная успокаиваться въ виду его невозмутимости.

— Если вашему величеству будетъ угодно мнѣ приказать… Я осмѣливаюсь, однако, доложить, что мое присутствіе тамъ можетъ подать поводъ къ пересудамъ. Въ Кастельветрано, при вашемъ дворѣ, я вашъ шталмейстеръ. Но я нё знаю, изволилъ ли государь утвердить меня въ этомъ званіи.

Каролина нѣсколько минутъ сидѣла въ глубокой задумчивости.

— Это такъ… И только это стѣсняетъ тебя?.. Не спрашивай меня, почему, зачѣмъ я такъ дорожу тобой.

И она долго и горячо говорила о преслѣдующихъ ея несчастіяхъ, о друзьяхъ, на каждомъ шагу готовыхъ предать ее, объ ея увѣренности въ непоколебимость его благородства, какъ вѣрноподданнаго, о его доблести, какъ воина. Снова возвращалась къ жалобамъ на одиночество въ борьбѣ со всѣми, на униженія и наконецъ разрыдалась.

Онъ понималъ, что то не были слезы душевной печали; что она плакала съ досады на его сдержанность, негодуя на свое собственное безсиліе воздержаться отъ униженія даже предъ своимъ любовникомъ… И все-таки ему становилось жалко этой женщины, доставившей ему столько, правда, исключительно чувственныхъ, но пылкихъ наслажденій… Онъ чувствовалъ себя почти виноватымъ предъ нею, хотя и не сознавалъ за собой вины. Потомъ, въ надеждѣ успокоить ее, спросилъ по своей обязанности шталмейстера о распоряженіяхъ насчетъ поѣздки въ Фикуццу. Вѣроятно, ей показалось, что Рикардо сдается; она положила руку на его плечо и молвила:

— Я думаю, что тамъ мы будемъ спокойнѣе. Мои комнаты въ нижнемъ этажѣ, прямо въ садъ… Понимаешь?..

Она прижалась къ нему, стала ластиться. И опять его молодая кровь закипѣла. На повторенный ею вопросъ: ты поѣдешь туда? — онъ былъ не въ силахъ не отвѣтить «да».

— Ты, около полуночи, — шептала она трепетными устами, почти касавшимися его губъ, — будь около моихъ оконъ. Я буду ждать…

И онъ опять невольно отвѣчалъ на ея ласки новымъ обѣщаніемъ. Его же ласки, успокаивая ея возбужденіе, словно ободряли весь ея организмъ и мозгъ. Она чувствовала, что теперь вновь можетъ хладнокровно обсуждать политическое положеніе, и короля и свое, дальнѣйшій планъ своихъ дѣйствій, что она проникновеннѣе способна наблюдать за врагами, окружающими государя, съ которыми, непремѣнно, придется встрѣтиться въ Фикуццѣ, и искуснѣе бороться съ ними.

Она не ошибалась. Только не принимала въ соображеніе, что за послѣдніе годы ея нервы слишкомъ легко возбуждались, достаточно было ничтожнѣйшаго повода, чтобы мгновенно перемѣнилось ея настроеніе…

XXVII.
Королева у короля. — Герцогъ Фаньяно сообщаетъ дочери о ловушкѣ, приготовленной для ея величества.

Въ Фикуццѣ ея величество была встрѣчена со всѣми подобающими ей почестями. Самъ Фердинандъ IV, окруженный блестящей свитой придворныхъ, встрѣтилъ супругу внизу парадной лѣстницы; крѣпко обнялъ, расцѣловалъ ее; предложивъ ей свою руку, самъ отвелъ въ приготовленные для нея аппартаменты и спросилъ, довольна ли она ими.

Конечно, она была довольна. Это были тѣ самыя комнаты, о которыхъ она говорила Рикардо: окна и двери выходятъ въ садъ, пестрѣющій и благоухающій роскошными цвѣтами.

Оставшись одна, она внимательно вглядѣлась во все окружающее, дабы опредѣлить, возможно ли будетъ калабрійцу проникнуть незамѣченнымъ въ ея жилище. Результатъ ея изслѣдованія оказался благопріятнымъ. Садъ на ночь замыкался рѣшетчатыми воротами; но чрезъ нихъ очень легко перелѣзть. Отъ воротъ къ ея окнамъ вела садовая дорожка. Свои окна она только притворитъ.

Насчетъ Альмы она уже устроилась. Герцогъ Фаньяно находился въ числѣ придворныхъ, встрѣчавшихъ королеву на подъѣздѣ. Онъ выразилъ живую радость при видѣ дочери, ясно далъ понять, что хоть на эти нѣсколько дней желалъ бы постоянно (ъ нею оставаться, и Каролинѣ было легко, не возбуждая никакихъ подозрѣній, согласиться на желаніе отца, чтобъ дочь помѣщалась въ комнатахъ, занимаемыхъ имъ самимъ, хотя для нея была отведена спальня на половинѣ государыни.

Тѣмъ временемъ съѣзжалось множество гостей. Вся сицилійская родовая знать, высшіе чины англійскаго войска и посольство. Конечно, самъ Бентинкъ былъ налицо. На первый день королемъ былъ назначенъ большой парадный обѣдъ. На другой день предполагалась охота. Гости, приглашенные на охоту, должны были ночевать въ королевской виллѣ.

Какъ только герцогъ Фаньяно остался наединѣ съ Альмой въ своихъ комнатахъ, онъ неосторожно посвятилъ ее въ тайны двора.

— Да, дочка моя милая, я долженъ наконецъ откровенно съ тобой побесѣдовать. Я не могу больше жить безъ тебя… Ну, и обстоятельства такъ слагаются, что, если слухи, которые здѣсь носятся, справедливы.. чрезъ нѣсколько дней ты наконецъ вернешься ко мнѣ… Любовь къ своему государю, преданность къ королевѣ, все это, разумѣется, прекрасно… Но когда у тебя есть отецъ, а у него, кромѣ тебя, никого нѣтъ на свѣтѣ, то не мѣшаетъ и о немъ подумать.

— Я васъ не совсѣмъ понимаю?

— Не понимаешь? А тебѣ, я думаю, лучше моего извѣстно, — онъ подсѣлъ къ дочери и говорилъ едва слышно. — Вѣдь ты не станешь отрицать, что ея величество, совершила цѣлый рядъ непростительныхъ и непозволительныхъ… непозволительныхъ проступковъ.

Герцогъ приписывалъ Королинѣ и войну, и бѣгство Бурбоновъ изъ Неаполя, и сицилійскія волненія, которыя пришлось подавлять англичанамъ.

На эту тему онъ неоднократно и прежде заговаривалъ съ Альмой. Онъ не скрывалъ отъ нея, что, по различнымъ своимъ соображеніямъ, а главное потому, что королева утратила всякій престижъ и власть, онъ втайнѣ уже перешелъ на сторону англійской партіи, что Бентинкъ ему обѣщалъ очень видное и выгодное положеніе, если онъ и его дочь совершенно устранятся отъ двора королевы. Однажды онъ уже намекалъ дочери на возможность ея брака съ англійскимъ аристократомъ, родственникомъ Бентинка. Объ этомъ молодая дѣвушка и слышать не хотѣла, такъ что Фаньяно рѣшилъ до поры до времени не поднимать щекотливаго вопроса. Не касался онъ этого и сегодня. Но зато о королевѣ отзывался рѣзко, какъ никогда прежде, съ полнымъ презрѣніемъ.

— Да, — замѣтила Альма; — но она жестокими страданьями искупаетъ свои ошибки.

— Ахъ! ты не знаешь. Страдать! Да какъ же такой женщинѣ не страдать: сама кругомъ виновата. Но если ты воображаешь, что она въ чемъ-нибудь раскаивается, то жестоко ошибаешься. Всѣ жестокости, совершенныя ею, вся кровь, пролитая по ея приказанію, — нимало не смущаютъ ее. Бѣда, если она вновь добьется власти и станетъ фактически королевой. Она все начнетъ сызнова и будетъ мстить попрежнему. И мнѣ, я увѣренъ, достанется. Она не знаетъ ни сожалѣнія, ни благодарности.

— мнѣ очень больно, отецъ, что вы, одинъ изъ первыхъ представителей высшаго дворянства, такъ отзываетесь о государынѣ.

— Потому, что благодаря ей я разоренъ. И если ты не покинешь этой женщины…

— Добровольно? — никогда. Особенно, если вы, какъ мнѣ кажется, все еще держитесь относительно устройства моей будущности намѣренія, на которое намекали нѣсколько дней тому назадъ…

Герцогъ понялъ, что на этотъ счетъ ему надо быть весьма осторожнымъ.

— Ты не хочешь, — продолжалъ онъ, помолчавъ: — и въ этомъ отношеніи я не могу итти противъ твоей воли. Что же касается до остального, то я долженъ тебѣ сказать, что ее вынудятъ совсѣмъ удалиться. Если же она удалится, то для тебя не будетъ никакого резона оставаться при ней. Такъ вѣдь? Тогда ты вернешься къ своему бѣдному отцу и, надѣюсь, будешь любить его больше, чѣмъ ту женщину.

— Но я ее и не люблю, — вдругъ невольно вырвалось у Альмы. — Я только вижу въ ней представительницу монархическаго принципа, въ который вѣрю; я выполняю мой долгъ…

Герцогъ былъ очень обрадованъ этимъ необдуманнымъ признаніемъ своей дочери.

— Ну, да! — воскликнулъ онъ: — я всегда былъ увѣренъ, что такое благородное, чистое существо, какъ моя Альма, не можетъ любить особу, которая даже не умѣетъ охранять тебя отъ соприкосновенія со всякими скандальными мерзостями… Вѣдь о ней всѣмъ все извѣстно. Ты вотъ покраснѣла: значитъ, и тебѣ извѣстны ея грязныя отношеніи къ… къ кому? не знаю… Но, говорятъ, она приблизила къ себѣ одного изъ свирѣпѣйшихъ проходимцевъ, которые опозорили наше имя, скомпрометировали наше положеніе… Ты даже поблѣднѣла отъ негодованія теперь… Ты видишь, въ какую пучину безстыдства она пала. А ты, моя милая чистая дѣвочка, приходишь въ постоянное соприкосновеніе со всѣми этими ужасами. Но…

Фаньана еще ближе придвинулся къ дочери и еще тише заговорилъ ей на ухо:

— Но не безпокойся. Они попадутъ въ западню. Все, кажется, готово. Я полагаю, что и всѣ эти празднества устроены для того, чтобы вѣрнѣе нанести ударъ. Только ради Бога, дитя мое, ни слова… ни-ни… Не то и я погибну. Англичане мнѣ не простятъ; они и то не рѣшаются еще довѣряться мнѣ, именно потому, что ты всегда при королевѣ. Имъ бы хотѣлось, чтобъ чрезъ тебя я могъ по крайней мѣрѣ получать нѣкоторыя свѣдѣнія…

— То есть, чтобы я шпіонила! — съ негодованіемъ воскликнула молодая дѣвушка.

— Ну, нѣтъ, нѣтъ. Какъ тебѣ такое рѣзкое слово могло въ голову забрести… Совсѣмъ не то. Достаточно, если ты будешь нейтральна. Ты вотъ сказала мнѣ, что не любишь этой… этой женщины. А развѣ ты можешь ее уважать? Вѣдь не можешь? Только чувство долга привязываетъ къ ней тебя. Такъ что, случись нѣчто отталкивающее тебя отъ нея, ты можешь покинуть ее безо всякаго угрызенія совѣсти… Я теперь отлично понялъ, что тебя связываетъ съ ней твоя преданность монархіи, сознаніе обязанности… словомъ, отвлеченный принципъ, а вовсе не уваженіе. Я это понимаю; ничего противъ этого не имѣю… Даже хвалю.

Она внимательно слушала; но остерегалась возражать, чтобы опять не проговориться. «Однако, о какой западнѣ говоритъ отецъ? — думалось ей, — Можетъ статься, въ эту ловушку долженъ попасть и Рикардо». А герцогъ продолжалъ шептать:

— Словомъ, ихъ накроютъ сегодня ночью!

— Сегодня ночью?!

— Да, если удастся. Во всякомъ случаѣ не сегодня, такъ завтра. Мы всѣ предупреждены. Мы наготовѣ.

— Но что же такое замышляютъ, Боже мой? — испуганно вскричала Альма.

— Никакого зла ей не причинятъ. Не пугайся, не блѣднѣй, бѣдняжка. Я тебѣ говорю, ты можешь быть спокойна. Устраивается маленькій скандальчикъ, послѣ котораго ей положительно невозможно будетъ болѣе оставаться въ этой несчастной Сициліи, гдѣ по ея милости, — впрочемъ, какъ и раньше въ Неаполѣ и Калабріи, — пролито столько человѣческой крови. Хуже всего, что она помѣшала королю принять довольно удобныя мирныя условія отъ Наполеона.

— Ну, а что же съ нимъ сдѣлаютъ? — слабымъ голосомъ выговорила Альма, чувствуя, что она близка къ обмороку.

— Съ кѣмъ «съ нимъ»?

— Съ тѣмъ, котораго вы называете ея сообщникомъ?

— Ахъ, съ этимъ проходимцемъ… У него накопилось немало счетовъ съ англичанами. Его предадутъ суду, приговорятъ къ казни и повѣсятъ. Съ этимъ господиномъ нечего церемониться.

Молодая дѣвушка была ни жива, ни мертва. Она рѣшительно не знала, какъ ей слѣдуетъ поступить. Открыть отцу все, что она знаетъ о Рикардо, что къ нему чувствуетъ? Но это усилитъ опасность, которой подвергается любимый ею человѣкъ. Открыть все, что она узнала, самой королевѣ? Но Каролина не повѣритъ ей и заподозритъ ее самое въ ревности, въ ухищреніяхъ…

Между тѣмъ приближалось время параднаго обѣда; а она не успѣла даже одѣться. Чувствуя себя совершенно нервно подавленной, она спросила отца, нельзя ли ей остаться въ своей комнатѣ подъ предлогомъ нездоровья. Фаньяно, уже раскаивавшійся въ своей излишне откровенной болтовнѣ съ дочерью, обрадовался, что на этотъ роковой вечеръ можетъ удержать ее отъ встрѣчи съ королевой, и охотно согласился.

Оставшись одна, она могла спокойнѣе разобраться въ мысляхъ Она поняла теперь, почему королева предложила герцогу помѣстить дочь въ его комнатахъ. Потому, что близость спальни чтицы въ эту ночь ее стѣсняла. Каролина ждала къ себѣ въ эту ночь Рикардо. Значитъ, въ эту же ночь и долженъ произойти скандалъ.

Дѣвушка не знала, на что рѣшиться, но твердо сознавала, что обязана такъ или иначе спасти отъ позора самую энергичную представительницу монархизма, а главное — спасти отъ висѣлицы человѣка, котораго она, Альма, любитъ съ дѣтства.

XXVIII.
На краю позорной бездны.

Было уже за полночь, когда Каролина Австрійская, покинувъ парадныя залы, наполненныя высшей аристократіей, прослѣдовала въ свои аппартаменты. Ее сопровождали, согласно правиламъ этикета, высшіе чины двора обоего пола. Она простилась съ ними; при помощи камеристки сняла бальное платье, облачилась въ кокетливое ночное неглиже, отпустила прислугу и стала ждать.

Она осталась довольна вечеромъ. Фердинандъ IV былъ съ ней болѣе, чѣмъ когда-либо, не только любезенъ, милъ, даже какъ будто особенно довѣрчивъ. Бентинкъ старался относиться къ ней съ такимъ предупредительнымъ вниманіемъ, что ей удалось слегка испытать его въ разговорѣ и убѣдиться, какъ ей казалось, что лукавый британецъ, окружающій ее цѣлою сѣтью шпіонства, не знаетъ ничего объ ея сношеніяхъ съ французскимъ императоромъ. У нея возродилась надежда на возможность довести до конца начатые переговоры. И тогда она покажетъ свою мощь англійскимъ интриганамъ.

Однако пріятное политическое, такъ сказать, настроеніе, вынесенное изъ бесѣдъ съ королемъ, съ великобританскимъ посломъ, съ многими вліятельными лицами, начинало затмеваться опасеніемъ: а что, если Рикардо и сегодня не придетъ?

Она сидѣла въ спокойномъ креслѣ своей просторной уборной, ждала и прислушивалась. Обширный покой выходилъ прямо въ садъ на веранду; она сама притворила окна и внутренніе ставни, но не заперла задвижекъ. За дверью, ведущей въ спальню, скрываемой штофной драпировкой, какъ и за массивными рѣзными дверьми, ведущими въ цѣлый рядъ парадныхъ комнатъ, все было тихо. Въ саду царствовало полное безмолвіе.

Изъ дальнихъ концовъ дворца-виллы сначала слышалось обычное движеніе, изрѣдка долетали человѣческіе голоса; мало-по-малу все стихло. А онъ все еще не появлялся. До нѣкоторой степени она считала замедленіе благоразумной съ его стороны осторожностью, а потомъ начала волноваться. Она поднялась съ кресла, остановилась передъ огромнымъ венеціанскимъ трюмо и полюбовалась своей дѣйствительно эффектной, привлекательной наружностью.

— Нѣтъ, я напрасно тревожусь, — самодовольно подумала она. — Онъ не можетъ меня не любить. Это просто глупо съ моей стороны ревновать къ какой-то дѣвочкѣ-простушкѣ. Остерегался приходить потому, что дѣйствительно было неудобно въ Касфельветрано.

Она приблизилась къ ставнѣ, сквозь щель взглянула въ садъ, и ея сердце забилось: къ верандѣ беззвучно приближалась тѣнь стройнаго мужчины. Ода пріотворила ставню, Рикардо вошелъ въ комнату.

— А, наконецъ-то! — воскликнула она, едва сдерживая радостный крикъ. — Ты мой! Что мнѣ за дѣло до всего остального!

Въ этотъ моментъ никто не узналъ бы въ Каролинѣ властной, тщеславной королевы, безраскаянно ненавидѣвшей все, что ей становилось поперекъ дороги, и не задумываясь пролившей столько крови. Въ этотъ моментъ это была красавица, вся трепетавшая страстью, женщина, которая за часъ любви могла бы броситься въ бездну и погибнуть.

— Иди, или ко мнѣ, милый, любовь моя! — шептала она, плотно заперевъ окна на веранду, привлекая его въ свои объятія.

Но онъ не отвѣчалъ восторгомъ на ея восторгъ. Онъ былъ задумчивъ, почти мраченъ.

— Что же съ тобой? — продолжала она, еще крѣпче прижимая его къ своей груди. — Развѣ ты не радъ?.. Я, видишь ли, все забыла. Все!.. Не хочу ни, о чемъ думать. Только о тебѣ одномъ… Сколько безсонныхъ ночей я провела безъ тебя… Однако, что же съ тобой?..

— Я боюсь, — отвѣчалъ онъ, видимо напряженно прислушиваясь ко всякому шороху.

— Боишься! Ты, который никогда не зналъ страха. Мой бѣдный Нельсонъ^[29] говаривалъ, что не знаетъ, изъ чего дѣлается страхъ.

— Я не за себя боюсь, а за васъ.

— За меня?

— Тише, — воскликнулъ онъ и словно окаменѣлъ, прислушиваясь. — Въ паркѣ есть люди…

— Да нѣтъ же, вздоръ. Теперь всѣ давно спятъ… Да и кто посмѣетъ переступить порогъ моихъ комнатъ.

Онъ не выходилъ изъ своей задумчивости.

— Ты просто не любишь меня больше… Не любишь! — воскликнула Каролина, по своему характеру быстро переходившая отъ одного настроенія къ другому, противоположному. — Не любишь. Такъ зачѣмъ же ты пришелъ? Чтобъ насмѣяться надо мной. Можетъ быть, и ты называешь меня тигрицей?.. Да, когда было нужно, я не одну голову отправила на плаху… Берегись! Моя любовь можетъ обратиться въ ненависть. Ты, какъ многіе, считаешь меня униженной, обезсиленной… Увидимъ, берегись!..

— Вы для меня всегда были и будете моей государыней, — возразилъ онъ почти разсѣянно, потому что еще напряженнѣе прислушивался къ ночнымъ шорохамъ, которые ему казались слишкомъ внятными въ такую глухую пору.

— Въ эту минуту здѣсь нѣтъ ни государыни, ни королевы. Здѣсь только женщина, которой стало больно отъ твоей холодности, отъ какой-то нерѣшительности твоей. Ты говоришь съ женщиной и долженъ открыть, что у тебя на сердцѣ.

— Въ такомъ случаѣ я долженъ вамъ сказать, что вотъ уже трое-четверо сутокъ, что за мной днемъ и ночью по пятамъ слѣдятъ какіе-то странные люди, и въ Кастельветрано, и сегодня здѣсь, въ Фикуццѣ. Днемъ это какіе-то нищіе, погонщики муловъ, разносчики! Ночью, какъ только выйду изъ дому, я вижу прячущіяся отъ меня въ нѣкоторомъ разстояніи тѣни… Меня они не обманутъ, я вижу, что это ряженые, и полагаю, что шпіоны. Я стараюсь быть осторожнымъ. И, признаюсь, сдѣлалъ большую неосторожность, придя теперь сюда… Но я вамъ далъ слово и, кромѣ того, мнѣ казалось необходимымъ предупредить васъ: что-то. противъ васъ замышляютъ, государыня… За мной слѣдятъ, имѣя умыселъ противъ васъ… Я — что же! маленькій человѣкъ, до котораго англійскимъ шпіонамъ, казалось бы, и дѣла никакого нѣтъ. Дай Богъ, чтобы я ошибался… Но я боюсь, что вамъ грозитъ опасность…

Она слушала, то недовѣрчиво улыбаясь, то хмурясь. Она хорошо понимала, что ея возлюбленный не за себя боится, а за нее, и тѣмъ не менѣе негодовала, что онъ не чуждъ чувству страха. Ей мнилось, что, люби онъ ее въ самомъ дѣлѣ, онъ не поддавался бы тревогѣ и къ ней самой, по крайней мѣрѣ, ни въ какомъ случаѣ не относился бы такъ холодно.

Злоба и оскорбленное самолюбіе боролись въ ея сердцѣ. Рикардо оставался для нея преданнѣйшимъ человѣкомъ, испытанно вѣрнымъ подданнымъ; принадлежа къ ея политической партіи, онъ, навѣрно, пожертвуетъ жизнью, отстаивая ея интересы, но… но онъ не былъ уже болѣе ея любовникомъ. Она напрягала свои мысли, чтобы придумать исходъ изъ такого тяжелаго положенія. Наконецъ суровымъ, презрительнымъ тономъ сказала:

— Никакой опасности я не боюсь. Вы, можетъ быть, запамятовали, что Марія-Христина Австрійская, королева Неаполя и Сициліи, страха никогда не знала?

Она еще не успѣла договорить словъ, какъ Изъ-за занавѣски, отдѣляющей спальню отъ уборной, почти вбѣжала Альма въ большомъ волненіи, и, почти задыхаясь, словно приказывая, произнесла:

— Спасайтесь, какъ можно скорѣе, спасайтесь!

— Это вы мнѣ устроили ловушку? — съ негодованіемъ отозвалась королева, кидая злобные взгляды то на Альму, то на Рикардо. Ей представилось, что молодые люди искали ея погибели.

— Не мы, а другіе, — вся трепещущая, возразила Альма, — Все равно, спасайтесь. Видите, что у меня и платье разорвано и руки расцарапаны. Меня съ вечера отецъ заперъ въ спальнѣ на замокъ, я этого не знала. Мнѣ было необходимо васъ предупредить… Я не успѣла во время. Свивъ простыню, я спустилась въ садъ… окно вашей уборной было отперто, камеристки забыли.

Взоръ Рикардо, глубоко нѣжный, любящій взоръ, обратился къ молодой дѣвушкѣ, которая рѣшилась на такой поступокъ ради него, какъ ему мнилось. И онъ не ошибался. Только онъ не зналъ, что любящее его существо, увѣренное, что застанетъ его у королевы, спасало его жизнь, отрекшись отъ возможности принадлежать ему, ибо между ними стояла ея величество.

— Значитъ, я не ошибался, заподозрѣвъ опасность, — тихо произнесъ онъ.

— Берегитесь, если вы оба все это подстроили… Вы знаете, что я умѣю мстить и ни того, ни другого не пощажу! — воскликнула Каролина.

Ея зубы были стиснуты, блѣдныя уста дрожали; глаза были злобны, налиты кровью.

Ранѣе, чѣмъ молодые люди успѣли отвѣтить, послышались какіе-то звуки, суматоха и въ саду и внутри королевской виллы.

— Потрудитесь прислушаться, ваше величество, — гордо кинула Каролинѣ до нельзя оскорбленная ея послѣдними словами ея юная чтица и подруга.

— Неужели же это возможно! — пробормотала королева, объятая и яростью и ужасомъ.

— Постойте, молчите, — остановилъ ее Рикардо, къ которому въ непосредственной опасности вернулись его обычныя энергія и смѣлость. — Прислушайтесь.

— Ловите, ловите!.. Воръ въ покояхъ ея величества королевы! — кричало нѣсколько голосовъ въ сторонѣ парка, на которую выходила веранда.

— Вы понимаете, государыня, — пояснила Альма: — что подъ предлогомъ изловить вора они хотятъ пробраться въ ваши комнаты.

— Пусть попытаются схватить меня, — отозвался Рикардо: — пробьюсь, хотя бы ихъ были сотни. Мнѣ не впервые…

Онъ обнажилъ свой кинжалъ и приблизился къ двери, ведущей въ садъ. Королева бросилась къ нему; крѣпко ухвативъ за руку, оттащила отъ двери и прошептала:

— Нѣтъ, не нужно… Они не вора ищутъ, а моего любовника.

Теперь она все постигла; ея враги подготовили для нея неминуемый скандалъ. Ей придется покинуть Сицилію; всѣ планы ея рушатся.

— Какъ же, ваше величество, прикажете мнѣ поступить? — спросилъ полковникъ. — Если моя смерть можетъ облегчить ваше положеніе, то я готовъ… Вы можете имъ сказать, что я самъ себя убилъ, желая избѣгнуть позора; что я воръ…

Въ большую входную дверь парадныхъ комнатъ королевы громко постучали, и послышался голосъ мажордома:

— Ваше величество, какой-то дерзновенный осмѣлился проникнуть въ ваши покои… Соблаговолите отомкнуть дверь, ваше величество!

Она уже успѣла понять, что напрасно обвиняла молодыхъ людей. Не взирая на свою тревогу, она чувствовала ихъ преданность, и была почти тронута ею. Теперь она серьезно взглядывала то на того, то на другого, какъ бы ожидая отъ нихъ совѣта: какъ ей слѣдуетъ поступить?

— Неужели это конецъ всѣмъ моимъ усиліямъ, предпріятіямъ, замысламъ? — прошептала она. — Неужели изгнаніе, позоръ?

— Во всякомъ случаѣ это позорная смерть для того, кого вы любите, — добавила Альма.

Каролина словно встрепенулась. Раньше она объ этомъ не подумала.

— Что ты сказала? — спросила она.

— Я сказала, — отвѣчала Альма: — что сынъ герцога Фаньяно попадетъ на висѣлицу, какъ воръ и разбойникъ, но не какъ любовникъ вашего величества…

— Я? Ты ошибаешься, дитя мое, — отозвался ея двоюродный братъ: — прежде, чѣмъ я погибну, многимъ придется расплатиться своей жизнью за мою.

— Вы обѣ скройтесь въ сосѣдней комнатѣ, — почти скомандовалъ онъ вслѣдъ за тѣмъ, причемъ лицо его почти преобразилось, это былъ прежній атаманъ калабрійскихъ шаекъ: — мой часъ насталъ, и вы должны мнѣ повиноваться.

— Мы должны снасти королеву, — возразила Альма.

Стучавшіе въ дверь послѣ краткаго промежутка повторили стукъ еще настойчивѣе.

— Да, спасти государыню. Но какъ спасти? — воскликнулъ Рикардо.

— Если ты что-нибудь придумала, Альма, скажи мнѣ: я до гроба не забуду твоей услуги, — сказала королева, въ умѣ которой блеснулъ слабый лучъ надежды.

— Есть единственное средство… Мнѣ оно можетъ стоить моей дѣвической чести, но зато спасетъ добрую славу вашего величества и жизнь его…

Съ этими словами Альма быстро вышла въ пріемныя комнаты и отперла дверь, въ которую давно стучались.

— Что вамъ угодно, господа, — спросила она, обращаясь къ стоявшимъ впереди.

XXIX.
Сердце разбито, но честь спасена. — Фердинандъ IV доволенъ.

Обширная передняя была полна. Крики: «Воры у королевы!» раздававшіеся въ паркѣ, подняли съ постелей тѣхъ, кто не былъ посвященъ въ заговоръ, а посвященные еще вовсе не ложились въ ожиданіи интереснаго, для однихъ желаннаго, для другихъ забавнаго происшествія. Всѣ они сбѣжались къ дверямъ аппартаментовъ ея величества.

— Что вамъ угодно, господа?

— Мы ищемъ вора, герцогиня, — объясняли двое-трое изъ предстоящихъ, — можетъ быть, даже убійцу, замышляющаго святотатственное дѣло. Онъ проникъ въ королевскую виллу, чрезъ веранду пробрался на половину государыни. Его видѣли сторожа, охраняющіе паркъ.

— Здѣсь нѣтъ никого, кто бы могъ возбуждать подобныя подозрѣнія, — спокойно отвѣчала Альма.

— Да вотъ онъ! Вотъ! — воскликнули нѣсколько голосовъ, указывая на Рикардо, который стоялъ въ дверяхъ за нею. Онъ, пораженный смѣлымъ поступкомъ дѣвушки, послѣдовалъ за нею, когда она пошла отомкнуть дверь.

Затѣмъ толпа придворныхъ и знати, словно побуждаемая непреодолимымъ рвеніемъ, словно жаждавшая только спасти королеву и не имѣвшая времени стѣснять себя строгимъ этикетомъ бурбонскаго двора, почти ворвалась чрезъ парадныя комнаты въ комнату Каролины.

У ней подкосились ноги, и она невольно опустилась на кресло. До самаго этого момента она какъ бы находилась подъ внушеніемъ словъ, произнесенныхъ Альмой, хотя и не могла объяснить себѣ ихъ сути. Однако, увидя передъ собой ворвавшуюся въ ея уборную толпу, она вновь почувствовала себя дочерью непреклонной Маріи-Терезіи.

— Что вамъ здѣсь нужно, господа? — горделиво спросила она: — мы находимся въ королевскомъ дворцѣ; но, повидимому, вы уже болѣе не считаетесь съ прерогативами короля и королевы.

Эти слова подѣйствовали на большинство придворныхъ. Что бы ни было на умѣ у каждаго изъ нихъ, никто не могъ забыться до непочтительнаго обращенія съ высочайшими особами. Нѣсколько секундъ всѣ молчали. Наконецъ выступилъ впередъ герцогъ Фаньяно и, низко склонясь предъ государыней, произнесъ:

— Ваше величество, насъ всѣхъ разбудили крики сторожей, на обязанности которыхъ лежитъ охраненіе безопасности и спокойствія нашихъ государя и государыни. Теперь оказывается, что старожа не напрасно подняли тревогу. Лучшее доказательство представляетъ присутствіе этого молодого человѣка. Мы считаемъ нашимъ долгомъ предъ монархомъ и монархиней потребовать отъ него объясненія, зачѣмъ онъ здѣсь находится.

Произнося эти лукавыя слова, старый герцогъ предвкушалъ выгодныя послѣдствія благоволенія къ нему лорда Бентинка. Но въ то же время его весьма смущало появленіе при королевѣ его дочери, которую онъ заперъ въ спальнѣ на ключъ, и былъ увѣренъ теперь, что она давно спитъ.

Рикардо хотѣлъ было отвѣчать, но Альма его предупредила:

— Батюшка, — обратилась она къ отцу: — этотъ человѣкъ мой двоюродный братъ, вашъ родной племянникъ, законный сынъ вашаго старшаго брата Ѳомы, герцога Фаньяно.

Среди придворныхъ пробѣжалъ шопотъ; озадаченный Фаньяно, блѣдный и сконфуженный, недоумѣло глядѣлъ на дочь. Королева казалось, хотѣла остановить Альму, приподнялась съ кресла, но ту же минуту опустилась въ какомъ-то изнеможеніи. Рикардо бровью не моргнулъ, но тоже съ изумленіемъ слѣдилъ за молодой дѣвушкой.

Однако Фаньяно постарался овладѣть собой. Состроивъ любезную ироническую гримасу, которая должна была выражать его проникновеніе въ похвальныя вѣрноподданническія намѣренія дочери спасти государыню, онъ произнесъ среди общаго молчанія:

— Я, твой отецъ, не могу постичь, дитя мое, что тебя побудило высказывать подобныя странныя, невѣроятныя вещи. Во всякомъ случаѣ, чтобы изъ этого проходимца сотворить герцога Фаньяно, недостаточно… недостаточно одного порыва съ твоей стороны, одного желанія твоего. Я понимаю великодушіе, благородство твоего намѣренія; я не могу не радоваться даже возвышенности твоей души и твоей преданности государынѣ… Тѣмъ не менѣе я долженъ сказать тебѣ, что какъ всѣ вотъ эти господа, такъ и я самъ, мы знаемъ только одного герцога Людовика Фаньяно, настоящаго законнорожденнаго, твоего родителя, моя безцѣнная, добрая, но черезчуръ неопытная дочурка… Наши друзья могутъ подумать, что ты, всегда правдивая и откровенная, прибѣгла ко лжи для того, чтобы…

— Умоляю васъ, батюшка, не продолжайте, — прервала его Альма, понявшая, куда онъ клонитъ рѣчь.

Затѣмъ, едва сдерживая свое негодованіе, она приблизилась къ толпѣ придворныхъ и, слегка приподнявъ правую руку, твердо, торжественно молвила:

— Клянусь, священной памятью моей матери, что этотъ молодой человѣкъ законный сынъ герцога Ѳомы Фаньяно, родного и старшаго брата моего отца. Его покойный отецъ, умирая, призналъ его при свидѣтеляхъ своимъ сыномъ. А вотъ брачное свидѣтельство моего дяди и свидѣтельство о крещеніи его законнаго сына. Эти документы неоспоримо доказываютъ справедливость моихъ словъ. Вамъ, графъ Феррантино, какъ королевскому нотаріусу, я ихъ довѣряю и прошу сохранить на случай надобности.

Объяснимъ, какъ эти документы попали въ руки Альмы.

Читатели, вѣроятно, помнятъ, что герцогъ Ѳома Фаньяно вскорѣ послѣ кончины отца былъ, какъ политическій преступникъ, посаженъ въ тюрьму и приговоренъ къ смерти. Ему удалось убѣжать изъ тюрьмы и пробраться въ родную Калабрію, гдѣ онъ открылся двумъ наипреданнѣйшимъ ему поселянамъ, Кармине и Петру, который намъ знакомъ подъ партизанскимъ прозвищемъ Торо. Въ ту же самую ночь Ѳома обвѣнчался. Свидѣтелями, кромѣ патера, совершавшаго таинство, были только Кармине и Петръ Торо. Ѳома настоялъ, чтобы въ ихъ руки патеръ передалъ брачное свидѣтельство. Ихъ же просилъ, какъ только родится у жены ребенокъ, котораго онъ ожидалъ, заставить того же патера окрестить младенца и выдать имъ надлежащее свидѣтельство; хранить оба документа и самый фактъ брака въ тайнѣ до поры до времени. Самъ онъ долженъ былъ немедленно бѣжать во Францію.

Мать Рикардо умерла почти тотчасъ послѣ родовъ, поручивъ ребенка Кармине, который и взрастилъ его, любя, какъ сына. Отецъ жены Ѳомы Фаньяно, баронъ, сосѣдъ и злѣйшій врагъ всего рода Фаньяно, не могъ даже допустить, чтобъ его дочь была обвѣнчана съ однимъ изъ этого «отродья». Людовикъ Фаньяно, братъ Ѳомы, унаслѣдовалъ титулъ и помѣстья брата, лишеннаго всѣхъ правъ, бѣжавшаго за границу и, по слухамъ, погибшаго въ Парижѣ на гильотинѣ. Онъ, Людовикъ, отецъ Альмы, многіе годы не подозрѣвалъ, что послѣ Ѳомы остался сынъ; такъ удачно Кармине и Торо обставили появленіе въ домѣ перваго пріемыша неизвѣстнаго происхожденія. Тѣмъ не менѣе, дабы окончательно быть спокойнымъ, онъ вынудилъ патера, вѣнчавшаго брата, показать ему всѣ церковныя книги. Въ книгахъ этихъ онъ никакихъ слѣдовъ бракосочетанія Ѳомы не нашелъ, потому что робкій сельскій священникъ нарочито ничего туда не вписалъ. Конечно, одержимый боязнью, онъ упорно отрицалъ предъ новымъ герцогомъ, допрашивавшимъ его, что когда-либо вѣнчалъ Ѳому. Кармине и Торо держались такъ осторожно, что подозрѣнія Людовика на нихъ не простирались.

Документы всегда хранилъ при себѣ Торо.

Когда Ѳома Фаньяно появился съ французскими войсками на родинѣ послѣ описаннаго нами бѣгства Каролины изъ замка Фаньяно, то онъ узналъ отъ Кармине, что его сынъ живъ, но попалъ въ плѣнъ къ французамъ. Наполеонъ назначилъ Ѳому правительственнымъ комиссаромъ области. Это званіе давало ему возможность видѣть плѣннаго сына, признать его, убѣждать перейти на сторону новаго неаполитанскаго правительства. Но молодой человѣкъ не желалъ нарушить клятву вѣрности, данную бурбонской королевѣ, и отказался наотрѣзъ воспользоваться своими наслѣдственными правами, главнымъ образомъ потому, что не желалъ колебать положенія, занимаемаго Альмой. При такихъ обстоятельствахъ отецъ былъ лишенъ возможности воспрепятствовать приведенію въ исполненіе смертнаго приговора, устранить отъ сына участь, которой подвергались всѣ захватываемые французами калабрійскіе партизаны, которыхъ наполеоновское правительство воюющей стороной не признавало.

Приговоръ не былъ исполненъ только потому, что при содѣйствіи Викторіи и Торо Рикардо удалось бѣжать. Онъ пропалъ безъ вѣсти. Его отецъ съ горя умеръ.

Когда два года спустя королева Каролина позвала въ Сицилію «своихъ» калабрійскихъ партизановъ, между ними, какъ мы знаемъ прибылъ и Петръ Торо, а Рикардо удалось наконецъ, послѣ длиннаго ряда опасныхъ приключеній, явиться также въ Сицилію.

Въ описанную нами ночь, когда королева, направлявшаяся къ партизанамъ, вынуждена была обратиться въ бѣгство, ея конвойные укрылись въ разрушенномъ замкѣ. Туда же попала и Альма и Торо; онъ особенно заботился о дѣвушкѣ, за недѣлю совмѣстныхъ дѣйствій между ними завязались дружескія отношенія. Альма узнала отъ Петра объ отказѣ Рикардо отъ своихъ наслѣдственныхъ правъ, узнала, что главною причиною отказа была привязанность къ ней ея двоюроднаго брата, и рѣшилась воспользоваться первымъ удобнымъ случаемъ заставить его отмѣнить такое рѣшеніе, или, по крайней мѣрѣ, поставить его въ невозможность отрицать свое происхожденіе. Документы, хранимые столько лѣтъ Петромъ Торо, были переданы ей старикомъ лично, когда конвойные королевы вмѣстѣ съ Альмой скрывались въ развалинахъ.

Альма вручила теперь оба свидѣтельства графу Феррантино, онъ ихъ развернулъ. Остальные присутствовавшіе его окружили, заглядывая черезъ его плечи въ бумаги. Любопытство заставляло забывать въ эту роковую ночь не только объ этикетѣ, но и о приличной скромности: эти старыя бумажонки грозили лишить титула и имущества одного изъ ихъ собратьевъ, и виновницей такой катастрофы являлась родная дочь. Самъ Людовикъ Фаньяно старался казаться равнодушнымъ, держался развязно, но это ему плохо удавалось. Всѣмъ была замѣтна охватившая его тревога: онъ былъ блѣденъ, какъ полотно, и руки его дрожали.

— Моя дочь зашла слишкомъ далеко, — шепталъ онъ несвязно то тому, то другому: — къ чему ведетъ вся эта комедія?.. Все это не можетъ изгладить очевиднаго факта: молодецъ въ покояхъ ея величества объ эту пору!.. Очевидно, воръ…

— Прекрасно. Но чѣмъ вы объясните, какъ попали документы въ руки вашей дочери?

Онъ и самъ не могъ разрѣшить этого вопроса, утѣшалъ себя только надеждой, что вспомнятъ же всѣ наконецъ о главномъ — о скандалѣ, подготовленномъ для королевы. И тогда любопытный эпизодъ съ документами будетъ позабытъ. А тамъ свое-то дѣло онъ ужъ самъ сумѣетъ наладить.

Во время этой сцены лицо королевы хранило выраженіе презрительнаго равнодушія. Въ душѣ она была рада, что общее вниманіе было отвлечено отъ нея самой. Нравы придворной знати были ей хорошо знакомы. Всѣ они слишкомъ возбуждены неожиданностью; они охладѣли уже, къ главной цѣли своего вторженія въ ея половину. И ей не трудно будетъ въ удобный моментъ осадить ихъ, поставить на надлежащее мѣсто: стоитъ только произнести нѣсколько величаво внушительныхъ словъ, силу которыхъ она постоянно сознавала.

Въ наполнявшей комнату толпѣ стоялъ до сихъ поръ безмолвно и лордъ Бентинкъ, всемогущій при дворѣ Фердинанда IV англійскій посолъ. Теперь онъ счелъ выгоднымъ продвинуться впередъ и заговорить:

— Полагаю, совершенно неумѣстно разбирать вопросъ о происхожденіи и правахъ незнакомца, попавшаго ночью во дворецъ, и о томъ, откуда онъ появился, — сказалъ англичанинъ.

Общее вниманіе обратилось къ нему, и онъ продолжалъ:

— Важно выяснить только, зачѣмъ этотъ молодой человѣкъ, съ которымъ, если не ошибаюсь, государственному правосудію придется свести серьезные счеты, зачѣмъ онъ находится въ спальнѣ королевы, куда ночью не можетъ входить никто, кромѣ его величества короля.

Затѣмъ, почтительно склоняясь предъ королевой, онъ обратился къ ней съ вопросомъ:

— Осмѣливаюсь просить ваше величество, соблаговолите сообщить намъ ваше мнѣніе. Съ какимъ намѣреніемъ могъ проникнуть сюда этотъ подозрительный человѣкъ? Покушался ли онъ обокрасть, а можетъ быть и оскорбить ваше величество? Ни у кого изъ насъ и на мысли нѣтъ, чтобы вмѣсто вора онъ оказался…

По лицу королевы можно было видѣть, какая ужасная борьба совершалась въ ея сердцѣ. Глаза ея сверкали, какъ дамаскіе кинжалы.

Предъ ней стоялъ ея заклятый врагъ Бентинкъ, про котораго она всегда говорила, что хотѣла бы его въ ступѣ истолочь. Онъ почтительно до униженія относился къ ней въ эту минуту, но въ его глазахъ она читала торжество. Торжество надъ нею!.. Неужели онъ выигралъ партію? Что она можетъ отвѣтить на его вопросъ? Спасти себя, выдавъ Рикардо? Назвать его воромъ, чтобы не назвать своимъ любовникомъ?

Она поднялась на ноги, хотя онѣ дрожали. И вся она дрожала безполезнымъ бѣшенствомъ тигрицы, загнанной и окруженной охотниками. Всѣ присутствовавшіе, чувствуя приближеніе кризиса, не шевелились, затаивъ дыханіе. Одинъ Бентинкъ оставался спокоенъ и даже вѣжливо улыбался.

Рикардо стоялъ все это время, тоже не двигаясь. Ему давно хотѣлось помѣряться съ этой толпой лукавыхъ интригановъ. Онъ долго сдерживался, наконецъ потерялъ терпѣнье. Въ немъ проснулась глубокая жалость къ этой затравленной женщинѣ.

— О, Боже мой, — вскричалъ онъ, ринувшись впередъ: — вѣдь это позоръ! Позоръ, что вы, господа, позволяете пришельцу, чужеземцу такъ оскорблять нашу государыню. Всѣхъ васъ, господа… я васъ всѣхъ…

Альма поспѣшно и твердо остановила его, положивъ свою руку на его плечо, и сказала спокойно:

— Замолчите. Я, а не вы, должна объяснить, почему вы здѣсь находитесь.

И, обращаясь къ толпѣ присутствовавшихъ, она произнесла безъ малѣйшаго колебанія:

— Господа, этотъ человѣкъ пришелъ сюда потому, что онъ мой возлюбленный.

— Неправда, неправда! Моя дочь лжетъ. Не вѣрьте ей, господа, — воскликнулъ, пораженный въ самое сердце, ея отецъ.

— Нѣтъ, отецъ, это правда, — возразила дѣвушка. — Еще разъ повторяю, этотъ человѣкъ, мой двоюродный братъ, сынъ брата моего родителя, находится здѣсь потому, что онъ мой возлюбленный.

Всѣ были неописуемо изумлены. Королева, не ожидавшая ничего подобнаго, болѣе всѣхъ. Но у ней не хватило рѣшимости опровергнуть слова своей чтицы. Она только устремила на нее пристальный, полный ужаса взоръ.

На лицѣ Бентинка, не взирая на всегдашнее британское хладнокровіе, выразилась злобная досада; его интрига не удалась, партію выиграла Каролина. Однако она не смѣла радоваться своему политическому торжеству: ея сердцу было слишкомъ больно.

Въ эту минуту сосѣднія парадныя комнаты быстро освѣтились канделябрами, которые несли камеръ-лакеи, а въ уборную неожиданно появился самъ король. Онъ остановился у порога и, какъ бы недоумѣвая, оглядывалъ всѣхъ присутствовавшихъ, искусно показывая видъ, будто бы не понимаетъ, зачѣмъ эти люди тутъ собрались.

— Что такое случилось? — спросилъ онъ. — Я думалъ, господа, что всѣ вы давно почиваете… А вы здѣсь. Объясните же мнѣ, въ чемъ дѣло.

Прежде, чѣмъ кто-либо успѣлъ отвѣтить, Альма, опустясь предъ нимъ на колѣни, произнесла:

— Ваше величество, въ этой комнатѣ находится человѣкъ, котораго я люблю. Когда всѣ во дворцѣ заснули, я черезъ дверь, выходящую на веранду, впустила его. Сторожа въ паркѣ замѣтили его, приняли за злоумышленника, проникшаго въ покои государыни. Ея величество ужз не почивала, заслышала нашъ шопотъ и, выйдя изъ спальни, увидѣла насъ вмѣстѣ. Но она по милосердію и добротѣ сердца своего не желала оглашать мой проступокъ…

— Дѣйствительно, проступокъ, и немаловажный, — замѣтилъ Фердинандъ IV.

Сказалъ онъ это, однако, далеко не сердито, скорѣй благосклонно. Онъ понялъ, что молодая дѣвушка жертвовала собой, чтобы спасти честь своей монархини. Онъ самъ уже ранѣе раскаивался, что дозволилъ себя притянуть къ участію въ грязномъ заговорѣ… Но у него не хватило духа открыто воспротивиться, потому что онъ боялся упрековъ Флоридіи и мстительности державшаго его въ своихъ рукахъ лорда Бентинка. Его раскаяніе, впрочемъ, не вызывалось привязанностью къ женѣ, добродушіемъ или снисходительностью къ ней. Нѣтъ. Какъ большинство его побужденій, оно обусловливалось, съ одной стороны, вялостью его характера, съ другой — страхомъ, который онъ испытывалъ всегда, встрѣчаясь лицомъ къ лицу съ Каролиной. Наконецъ, ему теперь было безусловно пріятно, что королева не была опозорена, потому что, удайся скандалъ, и на его личномъ положеніи это, навѣрно, отразилось бы непріятно. Словомъ, онъ въ душѣ былъ доволенъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла и, укоризненно покачивая головой, продолжалъ бормотать:

— Проступокъ весьма серьезный. Если бы я и королева не принимали въ соображеніе заслугъ престолу и отечеству вашихъ предковъ и испытанной преданности намъ вашего родителя, а также и вашей, — конечно, монархіи бы вашъ проступокъ очень строго. Это почти оскорбленіе величества! Но… встаньте, встаньте же! Мы все это примемъ къ свѣдѣнію, ну, и вашу личную молодость. Совмѣстно съ королевой мы обсудимъ, какъ слѣдуетъ поступить, чтобы снять позоръ, которымъ вы запятнали фамилію герцоговъ Фаньяно. Встаньте же.

Альма поднялась. Всѣ глаза были устремлены на нее: и многіе дивились ея спокойствію, равнодушію. Нѣкоторые придворные даже чувствовали себя оскорбленными. Она же отвѣчала на любопытные взгляды такъ, какъ будто бы гордилась, что ея свиданіе съ кузеномъ удалось: такъ или иначе ихъ сходбище потерпѣло фіаско.

Другіе были увѣрены, что предъ ними разыгралась комедія, сочиненная королевой и чуть ли не срепетированная заранѣе подъ ея руководствомъ. Кой-кто видѣлъ въ Альмѣ жертву отпущенія за грѣхи Каролины, которая все это время старалась улыбаться, но ея улыбка была улыбкой фуріи, въ ней выражались и злоба, и страданіе, и яростное торжество надъ Беытинкомъ.

— Однако, — спросилъ король, — гдѣ же главный-то виновникъ? Надѣюсь, что ему не дали убѣжать…

— Я здѣсь, ваше величество, — отозвался Рикардо, приблизясь къ государю. — Я никогда не обращался въ бѣгство, сражаясь съ врагами моего государя.. и… и не обращаюсь въ бѣгство теперь.

Онъ гордо оглядѣлъ толпу предстоящихъ аристократовъ и особенно упорный взглядъ кинулъ на англійскаго посла.

— Да кто вы, сударь такой? — спросилъ Фердинандъ, оглядѣвъ его съ ногъ до головы, довольно, впрочемъ, благосклонно.

— Такъ какъ моя двоюродная сестра, которой была извѣстна тайна моего рожденія, въ благородномъ порывѣ души открыла ее всѣмъ, то и я не имѣю причины скрываться. Я — Рикардо, герцогъ Фаньяно, единственный сынъ Ѳомы, который жилъ во Франціи изгнанникомъ, скончался въ своемъ замкѣ въ Калабріи, вскорѣ послѣ занятія ея французскими войсками.

— А, знаю! — произнесъ король, насупя брови: — мечтатель республиканецъ… Онъ былъ приговоренъ къ смертной каэни за. чернокнижіе и государственныя преступленія.

— Мой отецъ былъ жертвой предразсудковъ, невѣжества и намѣренной клеветы. Онъ простилъ своимъ врагамъ. А я надѣюсь возстановить его честное имя… я, государь, сражался въ войскѣ кардинала Руффо, которое имѣло счастіе водворить ваши величества на прародительскомъ престолѣ. Покуда мы въ Калабріи тогда проливали кровь за монархію, трусливые аристократы въ пышныхъ одеждахъ безпечно веселились и танцовали въ Палермо…

Это было не въ бровь, а прямо въ глазъ: большинство присутствовавшихъ при этой сценѣ сановниковъ и придворныхъ принадлежало къ категоріи, упомянутой молодымъ калабрійцемъ. Въ ихъ толпѣ пробѣжалъ ропотъ: «Видно, что выросъ въ лѣсу, — ворчали они. Да и какъ онъ смѣетъ напоминать государю, что ему оказали услугу какіе-то разбойники, оборванцы?»

Фердинандъ, дѣйствительно непріятно взволнованный такими воспоминаніями, движеніемъ руки хотѣлъ было остановить рѣчь Рикардо, но тотъ продолжалъ:

— Я отрицаю виновность моего отца; даже если бы онъ былъ виноватъ предъ помазанникомъ Божіимъ, то я своей кровью искупилъ уже его вину… Не только въ 1799 году, но и въ 1807 году, когда имѣлъ счастіе отстоять отъ французовъ замокъ Фаньяно, покуда ея величество, наша государыня, и семейство моего дяди успѣли безопасно скрыться…

— Дядя, вы можете засвидѣтельствовать, что я говорю правду, — обратился онъ въ заключеніе къ старому Фаньяно.

— Значитъ, ужъ вы и прежде встрѣчались? — обратился къ Фаньяно и король.

— Встрѣчались, государь, но я до сегодня не имѣлъ понятія о его претензіи…

— Не претензія, а право, — отозвался племянникъ: — право за мной сейчасъ признала моя двоюродная сестра. Я откровенно говорю, что не радъ этому, но я бы охотнѣе продолжалъ жить въ скромной неизвѣстности, и браться за оружіе только для того, чтобы служить моему государю.

— Прекрасно сказано! — невольно вырвалось у короля.

— Волкъ, кажется, приручаться начинаетъ, — шепнулъ одинъ придворный сосѣду. А сосѣдъ шопотомъ же отозвался: «Погодите маленько, скоро обратится въ домашнюю собачку и выучится на сѣнѣ лежать».

— Моя двоюродная сестра открыла тайну, движимая чувствомъ справедливости…

— Ладно, ладно — перебилъ король: — вѣрнѣе, движимая любовью, которая довела ее до того, что она ночью вздумала васъ принимать… Ну, да мы это уладимъ. Можетъ быть, все къ лучшему случилось.

Бентинкъ, доселѣ безмолвно стоявшій около короля и переваривавшій свою желчь, рѣшился обратиться къ Фердинанду II:

— Осмѣливаюсь сказать мое слово, государь. Боже меня сохрани не довѣрять искренности этой благороднѣйшей молодой особы, высказавшейся съ такою откровенностью о своемъ проступкѣ, весьма важномъ, почти невѣроятномъ… Но, можетъ быть, ея величество королева соблаговолитъ выразить свой взглядъ на поступокъ молодой герцогини Фаньяно…

Король понялъ, что англичанину хотѣлось вновь замутить воду, и съ раздраженіемъ вскричалъ:

— Я васъ не понимаю, милордъ. Что вы хотите этимъ сказать?

— Только то, что я сказалъ, государь, — возразилъ Бентинкъ, искоса поглядывая на королеву.

Королева трепетала отъ злобы противъ этого ненавистнаго ей врага и, выпрямившись на креслѣ, хотѣла было въ рѣзкомъ отвѣтѣ излить свою злобу и отвести душу. Но въ самомъ этомъ озлобленіи она почерпнула силу удержаться отъ соблазна и, насколько могла равнодушно, отозвалась:

— Да, это правда, что, выйдя изъ спальни въ эту комнату, я нашла молодыхъ людей вмѣстѣ. И почти въ ту же самую минуту ко мнѣ ворвались вотъ всѣ эти господа?

— Но какъ же это? — не воздержался пробормотать, однако, довольно внятно Фаньяно: — я ее заперъ на ключъ въ спальнѣ…

Альма разслышала слова отца и отвѣчала:

— Вы меня заперли, батюшка, это вѣрно. Но я спустилась изъ окна въ паркъ и прошла сюда чрезъ веранду. Вы помните, что въ половинѣ ея величества для меня тоже была отведена комната; я знала, что меня ожидаетъ мой двоюродный братъ.

Выслушавъ это объясненіе, король совершенно успокоился: къ нему возвратилось его хорошее расположеніе духа, и онъ сказалъ:

— Словомъ, дѣло ясно. Конецъ выходитъ лучше начала, теперь всѣмъ намъ пора спать: помните, что рано утромъ — охота.

Затѣмъ онъ обратился къ отцу Альмы:

— Я, король, обращаюсь къ вамъ въ качествѣ свата и прошу у васъ руки вашей дочери для вашего племянника молодого герцога Фаньяно.

— Государь! — могъ только отвѣтить старикъ, низко кланяясь.

— Вамъ, — добавилъ Фердинандъ IV, — я предоставляю пользоваться попрежнему герцогскимъ титуломъ. А вашему племяннику мы жалуемъ въ видѣ свадебнаго подарка званіе графа Роветто. Ну, теперь, господа, по постелямъ; давно пора спать. Я разрѣшаю этому молодому человѣку являться ко двору и самъ позабочусь, чтобъ не позже, какъ черезъ недѣлю, онъ повѣнчался со своей кузиной.

Королева, стоявшая все время около мужа, слегка склонила свою красивую голову въ отвѣтъ на низкіе поклоны придворныхъ, дружески простилась съ королемъ, который по своему обыкновенію обнялъ ее публично и громко пожелалъ доброй ночи. Но когда къ ней приблизился лордъ Бентинкъ, то лицо ея вспыхнуло, и она едва воздержалась, чтобъ не отвернуться отъ него.

— Умоляю ваше величество, — сказалъ англичанинъ, — простить, что я осмѣлился безпокоить васъ, просилъ высказать ваше мнѣніе по поводу такого неожиданнаго… и непредвидѣннаго обстоятельства.

— Я привыкла, милордъ, къ непредвидѣннымъ обстоятельствамъ, которыя нерѣдко обращаютъ побѣдителей въ побѣжденныхъ.

Посолъ откланялся, закусивъ губы, и вышелъ. Рикардо въ комнатѣ уже не было. Каролина осталась лицомъ къ лицу съ Альмой, своей спасительницей и соперницей.

Альма словно окаменѣла. Тяжело было ей: чрезъ нѣсколько дней она сдѣлается женой человѣка, котораго давно любитъ, но этотъ человѣкъ любовникъ ея государыни. Она не чуяла, какъ Каролина подошла къ ней совсѣмъ близко, и очнулась только, какъ послѣдняя положила ей на плечо руку. Альма оглянулась, и взоры обѣихъ женщинъ встрѣтились.

— Тебѣ было извѣстно, что меня заманили въ тенета? — спросила королева.

— Да… то есть я это сообразила по нѣкоторымъ словамъ окружающихъ.

— И ты единственно для того, чтобы спасти меня, взвела на себя позорную клевету.

— Да, — отвѣчала Альма, гордымъ взглядомъ отвѣчая на пристальный взглядъ своей повелительницы. — Я приняла на себя позоръ единственно для того, чтобъ отклонить его отъ моей вѣнчанной Богомъ монархини…

— И чтобы разбить мое сердце?

— Я не помышляла о женщинѣ, а спасала только королеву, до которой не должно касаться подозрѣніе, а которая должна умѣть побороть свои женскія слабости.

— Словомъ, чрезъ какую-нибудь недѣлю ты покинешь дворъ вмѣстѣ съ нимъ, счастливая, гордая сознаніемъ, что ты спасла королеву, отнявъ отъ нея единственнаго дорогого ей человѣка. И этотъ человѣкъ будетъ твоимъ мужемъ; благодаря ему, ты сохранишь богатство и положеніе, которыя иначе не могли бы болѣе принадлежать тебѣ.

Жестокая оскорбительность этихъ словъ усугублялась презрительнымъ тономъ, съ которымъ ихъ медленно роняла Каролина. Бѣдная Альма не могла болѣе сдерживать себя и рѣзко отвѣтила:

— Вы забыли свое достоинство. Вы говорите слова, непристойныя для королевы. Если бы ваши враги васъ слышали, видѣли бы васъ въ эту минуту, даже они пожалѣли бы васъ…

— Жалѣть меня! — почти закричала Каролина.

— Да. Какъ я васъ жалѣю. Я васъ спасла совсѣмъ не для того, чтобы быть его женой. Нѣтъ. Онъ и послѣ вѣнца не посмѣетъ войти въ нашъ брачный покой. Я свяжу предъ алтаремъ мою душу клятвой вѣрпости этому человѣку… Я его люблю; да, глубоко и давно люблю. Я этого не скрываю. Но я не буду женой его, какъ вы полагаете. Никогда! Слышите ли? Никогда. Вы, сударыня, не потеряете вашего любовника… Мнѣ были бы противны уста, не остывшія еще отъ поцѣлуевъ другой женщины. Чтобъ васъ спасти, я рисковала моей честью, я утрачу мою свободу — но не прошу ни благодарности, ни отплаты… Забудьте все; и этого для меня будетъ довольно.

Альма первыя свои слова произнесла рѣзко и гнѣвно, но постепенно природная кротость и грусть взяли верхъ. Она договаривала мягко и глубоко, глубоко печально. Такъ печально и мягко, что Каролина почувствовала себя растроганной.

Она вообще была склонна переходить отъ одного настроенія къ другому, часто противоположному. Въ данную минуту озлобленность, которою она была только что проникнута, содѣйствовала перемѣнѣ.

Она въ этотъ мигъ постигла все благородство своей подруги; измѣрила всю разницу между любовью Альмы къ Рикардо и своей собственной любовью. *Въ этотъ мигъ ей было больно не столько отъ сознанія своихъ политическихъ неудачъ, сколько отъ сознанія нравственнаго надъ ней превосходства высокодобродѣтельной дѣвушки.

Она поняла, что съ ея стороны тутъ не можетъ быть и рѣчи о благодарности женщины, но благодарность вѣнчанной особы должна поглотить всѣ остальныя ощущенія.

Каролина опустилась на кресло, и двѣ горячія слезы скатились изъ ея все еще прекрасныхъ глазъ.

Альма, видя горе женщины, которой она столько лѣтъ была сердечно предана, почувствовала къ ней сожалѣніе. Но не ту презрительную жалость, которой грозила нѣсколько минутъ назадъ, а теплое нѣжное сожалѣніе: королева страдающая для Альмы являлась всегда сугубо монархиней.

Она опустилась на полъ около кресла государыни. Словъ она не находила, только взяла руки Каролины и стала ихъ цѣловать.

Каролина Австрійская, нѣжно приподнявъ голову молодой дѣвушки, промолвила:

— Да… я Понимаю… Теперь мой чередъ принести жертву ради тебя. Какъ женщина, я должна покончить съ жизнью; должна заставить наконецъ молчать мое сердце. Но, какъ кородева, я еще могу отплатить тебѣ. Черезъ недѣлю я покину Сицилію; уѣду далеко, далеко и буду доживать свой вѣкъ, стараясь забыть, что я когда-то была женщиной и королевой. Я васъ не буду стѣснять.

XXX.
Король между фавориткой и женой: одна другой стоитъ. Прошла недѣля.

Фердинандъ IV никогда въ своей жизни не занимался такъ усердно государственными дѣлами, какъ за эту недѣлю — приготовленіями къ свадьбѣ Рикардо.

Онъ убѣдилъ стараго Фаньяно признать племянника законнымъ наслѣдникомъ и выдать за него дочь. Старикъ сдался легче, чѣмъ можно было ожидать въ виду его недавняго намѣренія выдать Альму за богатаго родственника лорда Бентинка. У хитраго феодала были свои расчеты.

Король приказалъ изготовить великолѣпное приданое въ подарокъ невѣстѣ; пожелалъ, чтобы бракосочетаніе совершилось въ его королевской виллѣ Фикуццѣ, и разослалъ приглашенія на свадьбу всѣмъ, кто имѣлъ пріѣздъ ко двору.

Съ королевой онъ избѣгалъ оставаться наединѣ, какъ, впрочемъ, и она съ нимъ. Но ихъ внѣшнія отношенія были корректны и даже, повидимому, дружественны. Тѣмъ не менѣе къ числу приглашенныхъ принадлежала и герцогиня Флоридія, еще никогда не встрѣчавшаяся съ королевой послѣ своего сближенія съ государемъ.

Хотѣлъ ли онъ пышнымъ торжествомъ на нѣсколько дней оживить свое монотонное существованіе, или желалъ уязвить жену, выставляя на видъ женитьбу ея любовника, никто опредѣлить не могъ.

Флоридія раньше другихъ догадалась о затаенной мысли своего вѣнчаннаго обожателя.

Она, какъ большинство гостей, пріѣхала вечеромъ наканунѣ свадьбы. Ей было отведено помѣщеніе, повидимому, не имѣвшее никакого сообщенія съ покоями короля, что не помѣшало ей вечеромъ находиться въ его кабинетѣ, благодаря искусно замаскированному потайному коридору.

— Дорогая моя герцогиня, — встрѣтилъ ее ворчливо Фердинандъ, опасавшійся, что ея появленіе въ присутствіи Каролины можетъ вызвать досадныя осложненія: — съ моей стороны, было неосторожно приглашать васъ. Но, признаюсь откровенно, я ожидалъ, что вы откажетесь воспользоваться приглашеніемъ.

— Приглашеніе вашего величества въ моихъ глазахъ равняется приказанію.

— Понимаю. Только на этотъ разъ мнѣ было бы пріятнѣе, если бы вы ослушались. Даже обязали бы меня.

— Въ такомъ случаѣ зачѣмъ же вы внесли мое имя въ списки приглашенныхъ?

— Боже мой! просто потому, что вы принадлежите къ сицилійской аристократіи, имѣете право пріѣзда ко двору. Вѣдь я васъ хорошо знаю: не пригласи я васъ, такъ вы бы мнѣ никогда этого не простили. Только я надѣялся, что, при вашемъ умѣ, вы…

— Что я струшу и убоюсь встрѣтиться съ вашей женой?

— Нѣтъ. Что вы, всегда великодушная, всегда заботливо оберегающая меня отъ непріятностей… Да, наконецъ, вы знаете, что она черезъ нѣсколько дней уѣзжаетъ въ Австрію.

Всѣ знали при дворѣ объ этомъ намѣреніи, но избѣгали говорить.

— Словомъ, такъ или иначе наша цѣль достигнута. Только мнѣ жалко эту дѣвочку, она связываетъ свою судьбу съ человѣкомъ, котораго никогда, никогда не выпуститъ изъ своихъ когтей ваша…

— Я васъ прошу, герцогиня, такъ не выражаться. Я не могу допускать никакихъ намековъ, оскорбительныхъ для лица, котораго Всевышній соблаговолилъ возвести на престолъ моихъ предковъ.

Эти слова Фердинандъ произнесъ очень строго, Флоридіи оставалось только конфузливо склонить голову.

Но бѣдный король обѣихъ Сицилій сейчасъ же испугался, что разсердилъ свою возлюбленную, что она его разлюбитъ. Онъ тотчасъ же взялъ ее за подбородокъ, приподнялъ покорно было склонившуюся передъ нимъ прелестную головку и, увидѣвъ на ея глазахъ слезы, притворныя или искреннія, все равно, поспѣшилъ добавить:

— Ну, да ужъ, видно, мнѣ такъ на роду написано: куда ни обернусь, все печальныя лица. Да полно же, Флоридія. Право, нечего особенно сокрушаться объ этой дѣвочкѣ, которая дошла до того, что назначала свиданія возлюбленному въ королевскихъ покояхъ.

— Вы ни за что не хотите повѣрить, что бѣдняжка пожертвовала собою! — почти вскричала Флоридія, увѣренная теперь, что ея собесѣдникъ въ ея рукахъ, и желая отомстить ему за выговоръ.

— Сердечко мое, — отвѣчалъ ласково, но нетерпѣливо государь. — Пойди, пожалуйста, въ залу, тамъ уже собрались остальные гости. И умоляю тебя, ради самого Бога умоляю, сдерживай себя, даже если бы къ тебѣ отнеслись не совсѣмъ вѣжливо… Ты попомни, что черезъ нѣсколько дней ты будешь полной здѣсь госпожой. Понимаешь ты это, чудесная моя?

Она разсердилась. Но отвѣчала тономъ капризнаго ребенка:

— Если вашему величеству угодно, чтобы я удалилась.

— Да нѣтъ, нѣтъ. Совсѣмъ я тебя не гоню, а только¹ мнѣ надо немножко моимъ туалетомъ заняться. Сейчасъ камердинеръ сюда долженъ прійти.

— Ваше величество меня прогоняете, я повинусь, ухожу.

И красавица исчезла за потайной дверью, а бѣдный старикъ нѣсколько секундъ стоялъ не шевелясь, обиженный, печальный и немного раздосадованный.

— Одна другой стоитъ! — проворчалъ онъ наконецъ и позвонилъ прислугу.

Каролина всѣ эти дни, чувствуя, что за ней слѣдятъ, даже шпіонятъ сотни глазъ, держала себя весьма осторожно. Она завтракала и обѣдала съ мужемъ, хотя, какъ замѣчено выше, избѣгала оставаться съ нимъ вдвоемъ. Съ окружающими придворными обходилась благосклонно, любезно. Выказывала ровное, веселое расположеніе духа.

О происшедшемъ, конечно, не смѣли съ ней заговаривать. Но всѣ знали, что ея пѣсенка спѣта, и только одинъ смѣльчакъ, пріѣхавшій изъ Палермо (куда старый Фаньяно, почувствовавшій внезапный приливъ нѣжности къ племяннику повезъ его знакомить съ мѣстной знатью), позволилъ себѣ сказать при государынѣ:

— Я видѣлъ ихъ вчера въ Палермо, и дядю и племянника. Они неразлучны. Молодой человѣкъ не очень-то разговорчивъ, задумчивъ. Ну, да такая жена, какъ герцогиня Альма, скоро разсѣетъ его печаль… Онъ, говорятъ, любитъ ее чуть не съ дѣтства.

Каролина выслушала такія рѣчи разсѣянно, словно онѣ не касались ея и вовсе не интересовали, но все-таки привѣтливо улыбалась.

Зато въ своихъ комнатахъ она давала волю горю. Теперь, какъ никогда, она чувствовала свое одиночество, свое безсиліе и подозрительно относилась ко всякой мелочи. Она полагала, что король подъ вліяніемъ Бентинка, желающаго ее хоть чѣмъ-либо уязвить, такъ торжественно и шумливо празднуетъ бракъ дорогого ей человѣка. Ея гордость страдала отъ сознанія, что она обязана своимъ спасеніемъ дѣвочкѣ, чтицѣ, даже въ искренности которой она снова не была увѣрена: не ради своей монархини, а ради своей любви къ Рикардо разыграла комедію Альма. Можетъ, они оба сообщники англичанъ…

Если это такъ, то она являлась словно игрушкой въ рукахъ человѣка, котораго любила, какъ никого, и которому довѣряла какъ никому другому.

Онъ порвалъ съ нею, хотя и не высказалъ этого. Альмы она никогда не видала съ глазу на глазъ послѣ роковой ночи; Правда, Альма сказала ей тогда же, что она «никогда вполнѣ не будетъ женой любовника своей королевы». Но что значатъ подобныя рѣчи въ устахъ молодой влюбленной невѣсты: невозможно, чтобы она долго могла выдержать добровольное отдаленіе отъ мужа, котораго любитъ и который отвѣчаетъ ей взаимностію.

Англійская партія выиграла-таки игру: лорду Бентинку не удалось опозорить королеву, но обстоятельства сложились такъ, что она должна покинуть дворъ и Сицилію. А въ сущности онъ только этого добивался. Конечно, онъ въ душѣ торжествовалъ, хотя тщательно скрывалъ свои чувства.

Словомъ, Каролина чувствовала, что приходитъ конецъ ея многолѣтняго бурнаго политическаго существованія.

Ее болѣе, чѣмъ когда-либо, пожирали ненависть къ врагамъ, страстная ревность и мрачныя сомнѣнія насчетъ своей будущности. Она не умѣла покориться судьбѣ, не умѣла сознавать себя побѣжденной окончательно. Все ея существо требовало продолженія неотступной, неумолимой борьбы. Но какъ бороться: она была одна на утесѣ, тѣсно со всѣхъ сторонъ окруженномъ черной пропастью.

Ея нравственныя терзанія доходили до апогея. Но энергичная, порывистая, взрощенная и жившая въ притворствѣ, она сумѣла овладѣть собой и передо всѣми окружающими являлась спокойною и величавою.

XXXI.
Свадьба. — Отъѣздъ королевы. — Англійская политика. — Заключеніе.

Алтарь небольшой домашней капеллы, въ которой полуизгнанникъ-король ежедневно слушалъ по три раза въ день церковное богослуженіе, горѣлъ огнями множества свѣчей, убранныхъ цвѣтами. Широкія двустворчатыя двери капеллы, выходившія въ обширный парадный залъ, были распахнуты. Зала же была полна знати и придворныхъ, ожидавшихъ появленія государя и государыни.

Они вошли, блестящая толпа разступилась, и низко склонились головы всѣхъ присутствовавшихъ. Фердинандъ IV велъ подъ руку свою супругу Каролину Австрійскую. Она была ослѣпительна; какъ никогда, не столько своей изумительно сохранившейся красотой, сколько величіемъ. Злѣйшіе враги ея сознавали, что она прелестна. Поборовъ всѣ свои личныя чувства, она являлась нынче истинной представительницей своихъ предковъ-императоровъ: женщина затмевалась королевой, помазанницей Божіей, носительницей и защитницей самодержавія, за охраненіе прерогативъ котораго она ревниво и неустанно боролась столько лѣтъ, не останавливаясь ни передъ какими средствами.

Король какъ бы исчезъ въ ея сіяніи. Всѣ сознавали, что не онъ былъ носителемъ власти, а она — дочь Маріи-Терезіи.

Она поднялась, гордая, недоступная, по пурпурнымъ ступенямъ возвышенія, на которомъ стояли украшенныя коронами кресла для августѣйшихъ супруговъ, и сѣла, повидимому, игнорируя все окружающее.

Возвышеніе стояло противъ самыхъ дверей капеллы. Сзади, въ залѣ, были расположены мѣста для гостей, по роду и чину ихъ. Кресло англійскаго посла приходилось первымъ позади государева. Покуда Фердинандъ поднимался къ своему трону, Бентинкъ успѣлъ ему тихо повѣдать:

— Извѣстно вашему величеству, что Іоакимъ Мюратъ обнародовалъ полную политическую амнистію въ королевствѣ Неаполитанскомъ?

— Знаю… И, признаюсь, я доволенъ этимъ. Со стороны Мюрата довольно политично расположить къ себѣ тѣхъ, кто послѣдовалъ за мною въ Сицилію, покинувъ свою собственность. Все время имъ приходилось жить на личныя средства. Но, съ другой стороны, теперь мнѣ будетъ выгоднѣе: они вернутся въ Неаполь, имъ возвратятъ ихъ земли и дома. А, будучи тамъ, они и для меня могутъ быть полезнѣе.

— Но вѣдь имъ придется признать Мюрата своимъ королемъ и присягать ему?

— Присягать! присягать! — бормоталъ Фердинандъ, усаживаясь на тронѣ. — Какое значеніе можетъ имѣть присяга, данная узурпатору, проходимцу?

Когда же Бентинкъ отошелъ, король шепнулъ Каролинѣ:

— Я теперь понимаю, почему старая лисица Фаньяно такъ легко соглашался на бракъ дочери. Онъ, видно, раньше еще пронюхалъ объ амнистіи и боялся потерять свои замки и земли въ Калабріи…

Появились женихъ съ невѣстой; Рикардо въ мундирѣ гусарскаго полковника, который заставилъ его сшить въ Палермо и надѣть для брачной церемоніи его дядя и будущій тесть.

Старикъ слѣдовалъ за невѣстой. Когда онъ проходилъ мимо трона, государь воскликнулъ съ изумленіемъ:

— Какъ это… Полковникъ?

— Чинъ этотъ пожалованъ ему вашимъ величествомъ бреветомъ, бланкъ котораго былъ собственноручно подписанъ вами, государь. Я тогда еще не зналъ, что одинъ изъ самыхъ доблестныхъ воиновъ, которымъ мы были обязаны охраненіемъ священной особы ея величества королевы, окажется моимъ племянникомъ, — доложилъ герцогъ.

— Ага… Хорошо, понимаю, — отвѣтилъ король, покачавъ головой.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Брачная церемонія окончилась; Людовикъ Фаньяно первый поздравилъ новобрачныхъ и тепло облобызалъ ихъ.

Альма была очень блѣдна. Когда Рикардо взялъ ее за руку, чтобъ отвести отъ алтаря, ея рука была, какъ ледъ, холодна. Онъ самъ двигался словно во снѣ.

Король, сойдя со ступеней трона, подошелъ къ низко склонившимся передъ нимъ молодымъ и сказалъ, вкладывая въ руку Альмы небольшой пакетикъ:

— Вы вѣрно служили государынѣ и намъ. Эта бездѣлка будетъ вамъ напоминать, что вы всегда можете разсчитывать на благосклонность насъ обоихъ, графиня Роветто.

Король посторонился, чтобъ уступить мѣсто Каролинѣ, и заговорилъ съ окружающими, между которыми былъ и англійскій посолъ. Королева къ поздравленію молодыхъ добавила:

— Я никогда не забуду, чѣмъ я вамъ обязана.

Молодые отвѣчали безмолвнымъ поклономъ. Рикардо, казалось, ничего не слышалъ и не видѣлъ, погруженный въ свои думы.

— А теперь — ужинать, господа! — возгласилъ король и подалъ руку Альмѣ.

Это была большая честь для новобрачной. Согласно этикету, ея молодой супругъ обязанъ былъ вести къ ужину королеву. Однако, онъ не шевелился, покуда, какъ бы мимоходомъ, дядя догадливо не шепнулъ ему:

— Дай же руку государынѣ.

— Ваше величество, извините мою неопытность, — обратился къ Каролинѣ молодой человѣкъ: — я въ первый разъ при большомъ дворѣ.

Пышный ужинъ прошелъ благополучно. Ихъ величества сидѣли все время за столомъ. Когда трапеза подходила къ концу, Фердинандъ, вставъ съ бокаломъ въ рукѣ, провозгласилъ:

— Пью за здоровье молодой четы! Желаю, чтобъ ихъ дѣти унаслѣдовали отъ отца доблесть и вѣрность, а отъ матери — сердечность и добродѣтели.

Когда король подымается со своего мѣста за столомъ, то должны встать и всѣ остальные сотрапезники, кромѣ государыни. Но на этотъ разъ, движимая вновь проснувшимся въ ней чувствомъ жестокой ревности, королева не могла оставаться неподвижной. Она встала, казалось, хотѣла что-то произнести, но удержалась; вновь остыла въ своемъ неотразимомъ величіи… и заговорила съ окружавшими ее придворными дамами. Молодые удалились въ комнаты, нарочито приготовленныя для нихъ по приказанію короля. Онъ самъ покинулъ столовую, а за нимъ и его супруга.

Уходя, она невольно обернулась и взглянула на дверь, за которой скрылись Рикардо и Альма.

На другой день королева устроила такъ, что въ теченіе нѣсколькихъ минутъ могла оставаться наединѣ съ Рикардо, не возбуждая ничьихъ подозрѣній. Что она перечувствовала, конечно, никому неизвѣстно. Достовѣрно только, что Рикардо въ силу даннаго ей слова всегда вѣрно служить ей предлагалъ слѣдовать за нею одинъ, безъ жены. Но Каролина, поборовъ свои личныя чувства и помня свое обѣщаніе, данное Альмѣ въ роковую ночь, освободила молодого человѣка отъ данной имъ клятвы.

Къ тому же она понимала, что останется онъ при ней, или нѣтъ, его сердце все равно принадлежитъ другой; онъ могъ быть ея вѣрнымъ и полезнымъ другомъ, но любовника она утратила въ немъ безвозвратно.

Чрезъ нѣсколько дней она уѣхала въ Австрію. При этомъ былъ соблюденъ весь необходимый декорумъ съ ея стороны, со стороны Фердинанда и даже англійской партіи.

Послѣ описанныхъ событій англійская политика около несчастнаго бурбонскаго короля утратила значительную долю рѣзкости; не столько потому, что исчезла личность, боровшаяся «одна противъ всѣхъ», сколько потому, что англійское министерство, не желая, въ своихъ личныхъ видахъ, раздражать противъ Великобританіи южныхъ итальянцевъ, предписало лорду Бентинку дѣйствовать мягче.

Каролина сдержала свое слово, удалилась навсегда въ Австрію, гдѣ вскорѣ скончалась. Передъ кончиной она вызывала къ себѣ Рикардо и просила его сообщить своей женѣ, что, невзирая на все, что между ними тремя произошло, она любила Альму и сохранила къ ней привязанность до гроба.

Фердинандъ IV не замедлилъ послѣ смерти жены вступить въ морганатическій бракъ съ красавицей Флоридіей^[30]. У нихъ было двое дѣтей.

"Историческій Вѣстникъ", тт. 116—117, 1909

↑ Санфедисты — отъ словъ Санта-Феде (святая вѣра). Такъ назывались въ Испанія (XVI—XVIII в.), а во время господства испанцевъ и въ Южной Италіи, вооруженныя организаціи, защищавшія монархію и католическую религію отъ новыхъ политическихъ и церковныхъ ученій. Пр. перев.
↑ Подъ вліяніемъ французской революціи въ 1799 г. царствовавшая въ Неаполѣ Бурбонская династія была изгнана, а королевство объявлено республикой. Пр. перев.
↑ Вѣроятно, рѣчь шла о русской военной эскадрѣ въ Средиземномъ морѣ. Пр. перев.
↑ Когда въ 1799 въ Неаполѣ была объявлена республика Партенопейская (Партенопе — первоначальное имя Неаполя, основаннаго греками), и Бурбоны были вынуждены спѣшно удалиться, кардиналъ Руффо по благословенію папы Пія VI-го, собралъ изрядное партизанское войско, при содѣйствіи котораго изгналъ иноземцевъ, подавилъ республиканцевъ и вновь водворилъ на престолѣ "короля Фердинанда.
↑ Имена историческихъ, такъ сказать, южно-итальянскихъ разбойниковъ того времени. Фра-Діаволо, какъ извѣстно, прославленъ прелестной музыкой Обера.
↑ Вѣтвь Абруцсжихъ горъ, принадлежащихъ къ Аппенинамъ.
↑ Ошибочное мнѣніе, что титулъ герцога (duca) въ Италіи выше князя (principe). Званіе итальянскаго герцога по значенію нѣчто среднее между, напр. русскими графомъ и княземъ (жалованнымъ). Пр. пер.
↑ Т. е. Южную Италію.
↑ Ставленника и родственника Наполеона I. Мюратъ царствовалъ въ Неаполѣ въ промежутокъ исчезновенія бурбонскихъ королей.
↑ Для сохраненія мѣстнаго колорита мы будемъ называть калабрійцевъ русскими словами, который соотвѣтствуютъ мѣстнымъ прозвищамъ. (Прим. перев.).
↑ Обычай ѣздить верхомъ (на лошадяхъ, мулахъ, ослахъ) такимъ образомъ распространенъ и доселѣ въ Сициліи. Намъ случалось видѣть цѣлыя семьи, мужа, жену, дѣтей, на спинѣ одного животнаго. Пр. пер.
↑ Уменьшительное титула герцогини (duchessa).
↑ Gallo по-итальянски пѣтухъ. Въ древности Франція называлась Галліей; а жители ее галлами, т. е. пѣтухами. Это прозвище употребляется и доселѣ. Прим. пер.
↑ Адмиралъ Карачоло былъ либеральный роялистъ, храбрый, популярный воинъ, не расположенный къ союзу Неаполя съ Англіей. Но настоянію англичанъ, онъ былъ позорно повѣшенъ на мачтѣ военнаго корабля въ неаполитанскомъ порту. Лучшая улица Неаполя названа въ честь этого мученика. Прмм. перев.
↑ Карлъ III Анжуйскій, родоначальникъ Бурбонской династіи въ королевствѣ Неаполитанскомъ. Прим. пер.
↑ Въ Неаполѣ доселѣ цѣла во всемъ своемъ великолѣпіи лучшая въ городѣ вилла Фдоридіана, старческое Nid d’amour Фердинанда послѣ паденія Наполеона и разстрѣлянія Мюрата. Нынче эта вилла принадлежитъ богачу американцу. Прим. перев.
↑ Подлинникъ этого письма авторъ видѣлъ въ государственныхъ архивахъ бурбонскаго двора въ Неаполѣ.
↑ Мѣстности около Неаполя. Король Фердинандъ любилъ разыгрывать Гарунъ-Адь-Рашидэ, Вѣря въ свое инкогнито, онъ торговалъ продуктами своего спорта на рынкахъ, гдѣ наблюдалъ, не обманываютъ ли народъ торгаши и не злоупотребляютъ ли своей властью полицейскіе.
↑ Крупная морская рыба. Пр. пер.
↑ Прибрежный портовый городъ въ Сициліи. Пр. пер.
↑ Въ дни Сицилійскихъ вечеренъ обжившихся въ странѣ французовъ узнавали по произношенію слова чечи (сухой горохъ), которое заставляли произносить всѣхъ сомнительныхъ. Если подозрительный человѣкъ выговаривалъ хорошо, его оставляли въ покоѣ. Если нѣтъ — убивали. Всѣ французы, какъ XIII в., такъ и XX в., звука че буквально произнести, не могутъ.
↑ Конгрегаціями въ Италіи назывались еще въ средніе вѣка добровольно формировавшіяся общества кооперативно-евангельскаго характера; цѣли ихъ были благотворительныя но преимуществу. Разныя общественныя группы имѣли свои собственныя конгрегаціи: помогали взаимно (а также и постороннимъ) въ нуждѣ, въ болѣзни; хоронили безплатно бѣдняковъ (особенно во время эпидеміи). Конгрегаціи въ нѣсколько измѣненномъ видѣ существуютъ и нынѣ, особенно на югѣ. Есть конгрегаціи ученыхъ, художниковъ, ремесленниковъ, торговцевъ и и т. д. Каждая изъ нихъ имѣетъ на кладбищахъ участки земли для своихъ членовъ. Прим. пер.
↑ Губернаторъ. Прим. пер.
↑ Любовники Каролины. Отношенія ея къ лэди Гамильтонъ нѣкоторые приравниваютъ къ отношеніямъ ея сестры Маріи-Антуанетты къ графинѣ Ламбаль, съ той разницей, что послѣдняя была кротка и въ политику не вмѣшивалась, а Гамильтонъ и въ нравственномъ и въ политическомъ отношеніи вредно, въ ущербъ націи вліяла на неаполитанскую королеву. Пр. пер.
↑ Эта знаменитая королева Каролина, дочь Маріи-Терезіи, нашъ заклятый врагъ. Она женщина свирѣпая, непостоянная, страстная. Въ исторіи она оставила по себѣ воспоминанія романическія и кровавыя.
↑ На всѣхъ европейскихъ тронахъ остались только дураки.
↑ Наполеонъ тогда готовился сочетаться бракомъ съ дочерью австрійскаго императора, родного брата королевы Каролины.
↑ Code Napoleon.
↑ Англійскій адмиралъ, герой Трафальгара. Въ первыхъ годахъ XIX вѣка, послѣ возвращенія въ Неаполь (1790 г.) Фердинанда и Каролины подъ покровительствомъ кардинала Руффо, Нельсонъ, командуя англійской эскадрой, помогалъ Каролинѣ давить остатки революціи. Онъ былъ весьма близокъ къ королевѣ. Прим. пер.
↑ Послѣ паденія Наполеона бурбонскій король возвратился въ Неаполь и построилъ тамъ для Флоридіи лучшую, по богатству и удобствамъ, виллу. Вилла отлично сохранилась доселѣ. Лѣтъ 14 назадъ ее пріобрѣлъ американецъ Девисъ. Прим. перев.

[1] Санфедисты — отъ словъ Санта-Феде (святая вѣра). Такъ назывались въ Испанія (XVI—XVIII в.), а во время господства испанцевъ и въ Южной Италіи, вооруженныя организаціи, защищавшія монархію и католическую религію отъ новыхъ политическихъ и церковныхъ ученій. Пр. перев.

[2] Подъ вліяніемъ французской революціи въ 1799 г. царствовавшая въ Неаполѣ Бурбонская династія была изгнана, а королевство объявлено республикой. Пр. перев.

[3] Вѣроятно, рѣчь шла о русской военной эскадрѣ въ Средиземномъ морѣ. Пр. перев.

[4] Когда въ 1799 въ Неаполѣ была объявлена республика Партенопейская (Партенопе — первоначальное имя Неаполя, основаннаго греками), и Бурбоны были вынуждены спѣшно удалиться, кардиналъ Руффо по благословенію папы Пія VI-го, собралъ изрядное партизанское войско, при содѣйствіи котораго изгналъ иноземцевъ, подавилъ республиканцевъ и вновь водворилъ на престолѣ "короля Фердинанда.

[5] Имена историческихъ, такъ сказать, южно-итальянскихъ разбойниковъ того времени. Фра-Діаволо, какъ извѣстно, прославленъ прелестной музыкой Обера.

[6] Вѣтвь Абруцсжихъ горъ, принадлежащихъ къ Аппенинамъ.

[7] Ошибочное мнѣніе, что титулъ герцога (duca) въ Италіи выше князя (principe). Званіе итальянскаго герцога по значенію нѣчто среднее между, напр. русскими графомъ и княземъ (жалованнымъ). Пр. пер.

[8] Т. е. Южную Италію.

[9] Ставленника и родственника Наполеона I. Мюратъ царствовалъ въ Неаполѣ въ промежутокъ исчезновенія бурбонскихъ королей.

[10] Для сохраненія мѣстнаго колорита мы будемъ называть калабрійцевъ русскими словами, который соотвѣтствуютъ мѣстнымъ прозвищамъ. (Прим. перев.).

[11] Обычай ѣздить верхомъ (на лошадяхъ, мулахъ, ослахъ) такимъ образомъ распространенъ и доселѣ въ Сициліи. Намъ случалось видѣть цѣлыя семьи, мужа, жену, дѣтей, на спинѣ одного животнаго. Пр. пер.

[12] Уменьшительное титула герцогини (duchessa).

[13] Gallo по-итальянски пѣтухъ. Въ древности Франція называлась Галліей; а жители ее галлами, т. е. пѣтухами. Это прозвище употребляется и доселѣ. Прим. пер.

[14] Адмиралъ Карачоло былъ либеральный роялистъ, храбрый, популярный воинъ, не расположенный къ союзу Неаполя съ Англіей. Но настоянію англичанъ, онъ былъ позорно повѣшенъ на мачтѣ военнаго корабля въ неаполитанскомъ порту. Лучшая улица Неаполя названа въ честь этого мученика. Прмм. перев.

[15] Карлъ III Анжуйскій, родоначальникъ Бурбонской династіи въ королевствѣ Неаполитанскомъ. Прим. пер.

[16] Въ Неаполѣ доселѣ цѣла во всемъ своемъ великолѣпіи лучшая въ городѣ вилла Фдоридіана, старческое Nid d’amour Фердинанда послѣ паденія Наполеона и разстрѣлянія Мюрата. Нынче эта вилла принадлежитъ богачу американцу. Прим. перев.

[17] Подлинникъ этого письма авторъ видѣлъ въ государственныхъ архивахъ бурбонскаго двора въ Неаполѣ.

[18] Мѣстности около Неаполя. Король Фердинандъ любилъ разыгрывать Гарунъ-Адь-Рашидэ, Вѣря въ свое инкогнито, онъ торговалъ продуктами своего спорта на рынкахъ, гдѣ наблюдалъ, не обманываютъ ли народъ торгаши и не злоупотребляютъ ли своей властью полицейскіе.

[19] Крупная морская рыба. Пр. пер.

[20] Прибрежный портовый городъ въ Сициліи. Пр. пер.

[21] Въ дни Сицилійскихъ вечеренъ обжившихся въ странѣ французовъ узнавали по произношенію слова чечи (сухой горохъ), которое заставляли произносить всѣхъ сомнительныхъ. Если подозрительный человѣкъ выговаривалъ хорошо, его оставляли въ покоѣ. Если нѣтъ — убивали. Всѣ французы, какъ XIII в., такъ и XX в., звука че буквально произнести, не могутъ.

[22] Конгрегаціями въ Италіи назывались еще въ средніе вѣка добровольно формировавшіяся общества кооперативно-евангельскаго характера; цѣли ихъ были благотворительныя но преимуществу. Разныя общественныя группы имѣли свои собственныя конгрегаціи: помогали взаимно (а также и постороннимъ) въ нуждѣ, въ болѣзни; хоронили безплатно бѣдняковъ (особенно во время эпидеміи). Конгрегаціи въ нѣсколько измѣненномъ видѣ существуютъ и нынѣ, особенно на югѣ. Есть конгрегаціи ученыхъ, художниковъ, ремесленниковъ, торговцевъ и и т. д. Каждая изъ нихъ имѣетъ на кладбищахъ участки земли для своихъ членовъ. Прим. пер.

[23] Губернаторъ. Прим. пер.

[24] Любовники Каролины. Отношенія ея къ лэди Гамильтонъ нѣкоторые приравниваютъ къ отношеніямъ ея сестры Маріи-Антуанетты къ графинѣ Ламбаль, съ той разницей, что послѣдняя была кротка и въ политику не вмѣшивалась, а Гамильтонъ и въ нравственномъ и въ политическомъ отношеніи вредно, въ ущербъ націи вліяла на неаполитанскую королеву. Пр. пер.

[25] Эта знаменитая королева Каролина, дочь Маріи-Терезіи, нашъ заклятый врагъ. Она женщина свирѣпая, непостоянная, страстная. Въ исторіи она оставила по себѣ воспоминанія романическія и кровавыя.

[26] На всѣхъ европейскихъ тронахъ остались только дураки.

[27] Наполеонъ тогда готовился сочетаться бракомъ съ дочерью австрійскаго императора, родного брата королевы Каролины.

[28] Code Napoleon.

[29] Англійскій адмиралъ, герой Трафальгара. Въ первыхъ годахъ XIX вѣка, послѣ возвращенія въ Неаполь (1790 г.) Фердинанда и Каролины подъ покровительствомъ кардинала Руффо, Нельсонъ, командуя англійской эскадрой, помогалъ Каролинѣ давить остатки революціи. Онъ былъ весьма близокъ къ королевѣ. Прим. пер.

[30] Послѣ паденія Наполеона бурбонскій король возвратился въ Неаполь и построилъ тамъ для Флоридіи лучшую, по богатству и удобствамъ, виллу. Вилла отлично сохранилась доселѣ. Лѣтъ 14 назадъ ее пріобрѣлъ американецъ Девисъ. Прим. перев.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

[27]

[28]

[29]

[30]

Ее величество королева (Мизази)/ДО

ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВО КОРОЛЕВА

1909

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Въ столицѣ и въ горахъ.

I. Политическій моментъ. — Наполеонъ I и дочь Маріи-Терезіи.

II. Веселье наканунѣ бѣды. — Королева въ маскарадѣ.

III. Горцы-атаманы въ гостяхъ у ея величества.

IV. Королева дома.

V. Капитанъ Рикардо. — Кто онъ и гдѣ онъ? — Петръ Быкъ.

VI. Ночь королевы, — Сочетаніе расчета со страстью.

VII.

VIII. Шабашъ дьяволовъ и шабашъ атамановъ. — Герцогъ Фаньяно. — Такъ началась война.

IX. Годъ спустя. — Успѣхи французовъ — Королева въ опасности. — Альма.

X. Масса населенія между молотомъ и наковальней. — Какъ спасти королеву отъ плѣна.

XI. Совѣщаніе у герцога Фаньяно. — Всемилостивѣйшія награды. — Зависть и ревность.

XII. Ночь королевы, — Ея враги, замыслы и бѣгство. — Вторженіе французовъ.

XIII. Отношенія населенія къ завоевателямъ. — Семья Фаньяно.

XIV. Якобинецъ-монархистъ. — Бѣгство Рикардо.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Одна противъ всѣхъ.

XVI. Братство св. апостола Павла.

XVII. Королева въ Черной башнѣ. — Возвращеніе Рикардо. — Англичане пытаются произвести обыскъ въ жилищѣ королевы.

XVIII. Альма и Рикардо. — Королева начинаетъ ревновать.

XIX. Королева и Рикардо.

XX. Отзывы французскихъ писателей о характерѣ королевы Каролины. — Тайныя сношенія ея съ Бонапартомъ. — Разговоръ съ посланцемъ Наполеона.

XXII. Неудачный ночной смотръ. — Королева въ опасности. — Бѣгство, гнѣвъ. — Ревность разгорается.

XXIII. Фердинандъ IV не въ духѣ. — Взгляды придворныхъ на политику. — Англійскій посолъ и фаворитка государя. — Ихъ козни противъ королевы.

XXIV. Радость Фердинанда IV отравлена: и обожаемая Флоридія заговорила о политикѣ.

XXV. Гибель калабрійскихъ партизановъ. — Тактика англійскаго посла. — Альма спасена.

XXVI. Фердинандъ IV приглашаетъ супругу къ себѣ на праздникъ. — Сомнѣнія королевы.

XXVII. Королева у короля. — Герцогъ Фаньяно сообщаетъ дочери о ловушкѣ, приготовленной для ея величества.

XXVIII. На краю позорной бездны.

XXIX. Сердце разбито, но честь спасена. — Фердинандъ IV доволенъ.

XXX. Король между фавориткой и женой: одна другой стоитъ. Прошла недѣля.

XXXI. Свадьба. — Отъѣздъ королевы. — Англійская политика. — Заключеніе.