Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Единство Германіи, это собственно возвышеніе Пруссіи.
правитьСамый крупный фактъ внѣшней политической исторіи послѣднихъ двухъ лѣтъ — это усиленіе Пруссіи, упроченіе ея господства на Балтійскомъ морѣ и вообще рѣшительная перемѣна въ характерѣ ея политики. Первенствующая роль въ политическомъ мірѣ принадлежитъ тому, кто усвоитъ себѣ дерзость иниціативы, или зачина, говоря по русски, — и такимъ характеромъ заклеймена теперь политика графа Бисмарка. Впрочемъ, подобная дерзость иниціативы ость явленіе почти исключительно личное, носитъ на себѣ мощную печать индивидуальнаго духа, воплощается въ исторіи въ живомъ единичномъ лицѣ. Такая дерзость, таковое право личной иниціативы составляетъ традиціонную отличительную черту политики Наполеонидовъ: право ими самими, собственною властью себѣ присвоенное и какъ бы безмолвно за ними признанное другими. Такую же позицію «зачинщика» занялъ теперь и графъ Бисмаркъ не по какому-либо другому праву, какъ по тому, которое дается внутреннею личною силою духа, талантомъ комбинацій, твердостью и смѣлостью воли. Само собой разумѣется, что для успѣха подобной предпріимчивости въ политикѣ нужны благопріятныя обстоятельства, но въ томъ-то и состоитъ талантъ правителя, чтобъ умѣть пользоваться обстоятельствами. Сначала Наполеонъ почти одинъ находился въ привилегированномъ положеніи иниціатора, — теперь ему пришлось подѣлиться своей привилегіей съ Прусскимъ министромъ и комбинировать взаимно свою иниціативу. Наполеонъ — такъ и быть… на то онъ и Наполеонъ — un parvenu въ семьѣ государей! — безъ этихъ пріемовъ онъ и удержаться на престолѣ не можетъ. Но Пруссія!.. Солидная, почтенная, durchaus монархическая Пруссія — въ видѣ лихача, съ шапкой на бекрень! И косясь, смотрятъ на нее почтенные сосѣди, и ворча — раздумываютъ: сердиться ли или не сердиться? Но пока они раздумываютъ, г. Бисмаркъ не останавливается и времени не теряетъ. Такая дерзость иниціативы тѣмъ выгодна, что она приневоливаетъ сосѣдей, неимѣющихъ особенныхъ замысловъ, постоянно опасаться этихъ замысловъ со стороны другого, пребывать въ неловкомъ недоумѣніи, держаться на сторожѣ, ставить свою политику, если не въ зависимость отъ своенравныхъ затѣй такого зачинщика, то въ какое-то непріятное пассивное положеніе.
Невольно напрашивается подъ перо слѣдующее замѣчаніе. Казалось бы, что въ нашъ XIX вѣкъ, предъявляющій такія притязанія на уравнительную власть цивилизаціи, наложившій, повидимому, на всю Европу однообразіе формъ жизни, сгладившій, повидимому, все живое и оригинальное, всякое уклоненіе личности и общества отъ общепринятаго типа, замѣнившій личный произволъ механическими снарядами конституціи и вообще придумавшій столько гарантій противъ преобладанія лица надъ массами, — казалось бы, что въ нашъ вѣкъ не можетъ быть простора для значенія и власти отдѣльныхъ человѣческихъ личностей. Но именно нашъ же вѣкъ и свидѣтельствуетъ о противномъ, — о томъ, что нѣтъ силы сильнѣе силы личнаго духа, что просторъ для дѣйствія человѣческой личности всегда найдется и зависитъ отъ степени ея собственнаго напряженія, таланта и внутренней искренности убѣжденій, какое бы ни было ихъ нравственное достоинство. Наполеонъ, Кавуръ, Бисмаркъ служатъ тому доказательствомъ. Никакія конституціонныя плотины не удержали Прусское правительство въ уровень съ конституціонными берегами, и даже въ самой конституціонной Англіи мы видѣли недавно — что значила для политики личность Пальмерстона. Мы указываемъ на эти факты не потому, чтобъ находили ихъ достойными подражанія; намъ хотѣлось только напомнить, что рядомъ съ злою силою есть мѣсто и личной силѣ добра въ человѣкѣ, что если просторно личностямъ наглымъ, властолюбивымъ, неразборчивымъ на средства, — то не менѣе простора можетъ себѣ добыть и всякая высоконравственная личность, горячо возлюбившая служеніе чистому идеалу. Но только всецѣлая преданность убѣжденію, только такая горячая любовь и можетъ явиться въ исторіи народовъ и въ жизни людей — какъ сила, какъ «власть имущая». Впрочемъ мы увлеклись въ сторону — воротимся къ тому, что съ предъявленнымъ нами нравственнымъ запросомъ не имѣетъ ничего общаго, — къ политикѣ Пруссіи.
Итакъ, Пруссія усилилась, стремится утвердить свое исключительное господство въ Германіи, отодвинула значеніе Австріи, какъ нѣмецкой державы, на второй планъ, и въ союзѣ съ Наполеономъ готова была бы повидимому принести спокойствіе и statu quo Европы въ жертву своему честолюбію. Наивные, недогадливые германскіе патріоты, съ своими Кобургскими и Готскими герцогами, съ своими Turnfest’ами и Nationalverein’ами, такъ уже давно раздражающіе нѣмецкое національное чувство мечтами объ «единой», могучей Германіи какъ политическаго цѣлаго, — наивные патріоты пренаивно попались въ ловушку, разставленную имъ политикой Бисмарка, и сконфуженные — недоумѣваютъ до сихъ поръ: радоваться или не радоваться имъ успѣхамъ «нѣмецкаго отечественнаго» оружія въ Шлезвигъ-Голштейнѣ, успѣхамъ, послужившимъ не столько къ единству Германіи, сколько къ преобладанію Пруссіи. Они еще не догадались, но едвали не начинаютъ уже теперь догадываться, что нѣтъ ничего противоестественнѣе духу Германіи, какъ политическое единство, и что честолюбивое желаніе стать крупнымъ цѣльнымъ политическимъ тѣломъ, могучею политическою державою можетъ осуществиться только въ видѣ гегемоніи Австріи или Пруссіи. Они должны бы наконецъ уразумѣть, что соблазнительный призракъ политическаго величія и силы грозитъ имъ утратой внутренней свободы; что Германіи предстоятъ два жребія: или быть, какъ теперь, республикою ума и науки, независимо отъ ея политическаго устройства; быть единою о духѣ германскомъ, несмотря на политическое раздробленіе, обрѣтать свое единство въ Шиллерѣ, Гете, Кантѣ и тому подобныхъ титанахъ германскаго духа, которымъ отечество вся Германія, о которыхъ никому не приходитъ въ голову справляться, какого нѣмецкаго государства они были подданные: здѣсь Германія вполнѣ и именно едина — einig, einig, einig! (ракъ кричатъ въ своей погонѣ за политическимъ единствомъ нѣмецкіе патріоты); здѣсь и Пруссакъ и Швабъ являются Германцами, гражданами истиннаго германскаго отечества. Мы полагаемъ, что въ этомъ собственно и заключается великое призваніе Германіи въ исторіи человѣчества. Или же наконецъ — есть другой жребій: стать великимъ политическимъ тѣломъ, громаднымъ государствомъ со всѣми государственными аттрибутами, съ громадною арміею военною и чиновническою, съ строгой централизаціей, съ внѣшнимъ однообразіемъ, со всѣми инстинктами, свойственными натурѣ большихъ государствъ. Но очевидно, что форма федераціи, столько разъ уже пробованная въ Германіи, не можетъ доставить ей силы цѣльнаго политическаго организма. Ни союзъ государствъ, ни союзное государство, ни Staatonbund, ни Bundesstaat, не мыслимы при равномѣрномъ распредѣленіи силы въ составныхъ частяхъ, при существованіи въ такомъ тѣлѣ двухъ цѣльныхъ, самостоятельныхъ, исторически сложившихся организмовъ, каковы Австрія и Пруссія, которымъ приходилось бы отказаться отъ своей живой исторической индивидуальности, пожертвовать своею личностью и самостоятельностью — въ пользу отвлеченнаго призрака: Германія. Только Нѣмцу можетъ быть не понятно то, что очевидно для всякаго посторонняго, именно, что всѣ эти всеобщіе германскіе національные парламенты, вся эта единая политическая Германія — явленіе не только не конкретное, выражаясь ученымъ языкомъ самихъ Нѣмцевъ, но положительно безжизненное и къ жизни неспособное. Самая постановка вопроса: «wo ist des Deutschen Vaterland?» (гдѣ отечество Нѣмца? какъ спрашиваетъ одинъ пламенный Нѣмецкій патріотъ и плохой поэтъ), самые эти поиски за политическимъ отечествомъ показываютъ, что таковаго отечества не имѣется, а умозрительно, по теоріи, его сочинить невозможно. Такимъ образомъ всякая попытка создать единую сильную политическую Германію — въ окончательномъ своемъ результатѣ клонится къ усиленію частнаго, индивидуальнаго значенія Австріи или Пруссіи. Но Австрія, съ своими разноплеменными ингредіентами, давно уже утратила въ себѣ внутреннюю цѣльность германской національности, и несмотря на сочувствіе къ себѣ южно-германскихъ земель, не можетъ ни держать твердой рукой знамя германскаго единства и во имя этого единства утверждать свое единовластіе, ни даже сохранять за собою то преимущество, которое давало ей, въ глазахъ Германцевъ, обаяніе древнихъ историческихъ преданій. Итакъ, весь патріотическій жаръ нѣмецкихъ профессоровъ, студентовъ, бюргеровъ и всѣхъ вообще патріотовъ, воспламенившихся мечтою о своемъ нѣмецкомъ искомомъ отечествѣ и съ такимъ усердіемъ, съ такою храбростью начавшихъ душить Датчанъ, сто противъ одного, два года тому назадъ, — быть эксплуатированъ Бисмаркомъ въ свою пользу, т. е. въ пользу Пруссіи. Германскія газеты были, въ началѣ войны, наполнены разными патріотическими письмами храбрыхъ германскихъ воиновъ-волонтеровъ къ ихъ фатерамъ и муттерамъ — мирнымъ земледѣльцамъ или торгашамъ; эти волонтеры стеклись изо всѣхъ 38 германскихъ государствъ на освобожденіе Шлезвига-Голштейна изъ-подъ «ужаснаго» Датскаго ига и описывали въ этихъ письмахъ свои подвиги, свою готовность умереть для пользы общаго фатерланда: мы полагаемъ, что не безъ смущенія вспоминаютъ теперь эти героя о своихъ письмахъ! Вообще жаръ національнаго единства теперь, кажется, значительно остылъ. Мелкія Германскія государства, Саксонія, Виртембергъ, Баварія, сердиты, это правда, но не сильны, — и недавній выговоръ франкфуртскому сенату показалъ имъ, что если Пруссія ихъ презираетъ, то и Австрія не видитъ себѣ въ нихъ серьезной опоры.
Г. Фонъ-Бисмаркъ билъ мѣтко въ цѣль, игралъ навѣрняка. Противодѣйствіе палаты не смутило его, и онъ ловко обезсилилъ Прусскихъ либераловъ и патріотовъ — поставивъ ихъ во внутреннее противорѣчіе съ самими собой и съ чувствами цѣлой страны. Честолюбивые инстинкты, вожделѣнія военной славы и политическаго могущества, столь сродные каждому Пруссаку, очутились въ борьбѣ съ принципами конституціонной законности, съ теоріями объ объёмѣ правъ верховной власти, о вредѣ большихъ армій и т. д. и т. д. Депутатамъ хотѣлось въ одно и то же время: и видѣть Пруссію могущественной, грозной, политической державой, и не уступить королю въ его требованіи создать необходимую для того военную силу. Имъ досталось на долю, въ глазахъ всего народа, съиграть глупую роль людей, протестующихъ противъ всего, что въ высшей степени льстило народному и ихъ собственному Прусскому честолюбію, противъ возрастанія, расширенія, усиленія собственной своей страны; имъ пришлось, послѣдовательности ради, домогаться съ безполезнымъ упрямствомъ отмѣны такого военнаго устройства, которое, дерзко введенное Бисмаркомъ, доставило странѣ военную славу, — къ чему не можетъ быть равнодушенъ ни одинъ Пруссакъ, если у него pocht Прусское сердце. Однимъ словомъ, они не поняли, что попали также въ безвыходную дилемму: или быть могучимъ военнымъ государствомъ, установить въ Германіи Прусскую гегемонію, видѣть Прусскій флагъ грозно развѣвающимся на морѣ и тѣшиться военною славой, — но въ такомъ случаѣ предоставить уже власти и просторъ для дѣйствія, не стѣснять ее въ ея отправленіяхъ и пожертвовать многими политическими правами; или же пользоваться полнотою своихъ политическихъ правъ, — стѣснять верховную власть въ ея дѣйствіяхъ, т. е. вѣрнѣе: предоставить ее, вмѣсто короля, кабинетнымъ ученымъ профессорамъ, — утѣшаться тѣмъ, что дѣла идутъ въ политическомъ отношеніи плохо, но за то по формѣ, съ педантическимъ соблюденіемъ вѣрности конституціи; но уже и отказаться за то отъ всякихъ притязаній на гегемонію, военную славу, политическое могущество. Выхода изъ этой дилеммы для Пруссіи нѣтъ, ибо конституціонная Англія, огражденная морями, съ своимъ исключительнымъ положеніемъ и своеобразнымъ органическимъ развитіемъ, не можетъ служить никому образцомъ для подражанія. Прусскіе ораторы окончательно компрометтировались, — и графъ Бисмаркъ держитъ безпрепятственно и самодержавно въ рукахъ своихъ знамя Пруссіи, поставленное имъ такъ высоко.
Но прочно ли это возвышеніе Пруссіи, въ какой степени грозитъ оно опасностью сосѣдямъ, къ какимъ обязываетъ ихъ новымъ политическимъ комбинаціямъ?
Въ настоящемъ возвышеніи Прусскаго могущества надо различать то, что случайно и не имѣетъ надежнаго основанія, и то, что пойдетъ дѣйствительно въ прокъ Прусскому государству. Современная политика Пруссіи до такой степени носитъ на себѣ печать личности г. Бисмарка, его личнаго духа, что едвали можетъ, во всемъ своемъ объемѣ, обратиться въ традиціонную политику Прусскаго кабинета. Съ исчезновеніемъ Бисмарка со сцены пропадетъ, по всей вѣроятности, и та дерзость иниціативы, которая даетъ теперь Пруссіи такое видное мѣсто. Точно такъ и современное значеніе Франціи пріурочено не къ Франціи собственно, а къ личности Наполеонидовъ. Можно надѣяться, что лишенные всякаго политическаго такта, Прусскіе профессора, рано или поздно, при малѣйшемъ ослабленіи правительственной энергіи, возьмутъ верхъ подъ знаменемъ конституціонной свободы, и замѣнивъ своею коллективною властію Бисмарково единовластіе, помѣшаютъ Прусскому могуществу организоваться вбиремя. Если бы Россія имѣла поводъ бояться Германіи, такъ она всемѣрно должна была бы побуждать ее стремиться къ мечтательному политическому единству и строгому соблюденію вѣрности конституціямъ: нѣтъ лучшаго антидота для развитія Германіи, какъ цѣльнаго грознаго политическаго организма. Никто не внесетъ такой дезорганизаціи въ сферу политическаго управленія Пруссіи, какъ Прусскіе ученые теоретики-патріоты и либералы: съ точки зрѣнія своихъ выгодъ, Россія могла бы пожелать имъ полнаго успѣха. И такъ существуютъ не малыя внутреннія затрудненія, которыя могутъ послужить помѣхою политическому развитію Прусской монархіи, и для преодолѣнія которыхъ нужна, вопервыхъ, отвага Бисмарка, а вовторыхъ — непремѣнный успѣхъ, вѣнчанный славой и матеріальными пріобрѣтеніями. Затѣмъ прочному утвержденію Прусскаго преобладанія въ Германіи мѣшаетъ зависть Австріи, съ которой все же пока нельзя не считаться, и ненависть второстепенныхъ Нѣмецкихъ государствъ, равно какъ и ненависть южной католической Германіи къ сѣверной. Правда и то, что если Наполеонъ I, враждуя съ Австріей и Пруссіей, умѣлъ политикой своей привлечь къ себѣ сочувствіе малыхъ Нѣмецкихъ государствъ, то теперь эти послѣднія, благодаря союзу графа Бисмарка съ Франціей, лишены всякой опоры во Французской политикѣ противъ честолюбія Пруссіи. Но за то, съ другой стороны, союзъ Пруссіи съ Наполеономъ можетъ быть купленъ только дорогою цѣною — округленіемъ Французскихъ границъ или уступкою лѣваго берега Рейна, на что трудно было бы рѣшиться даже и Бисмарку, въ виду неминуемаго взрыва негодованія всей Германіи. У Пруссіи же едвали достанетъ столько храбрости духа и логической послѣдовательности, чтобъ рѣшиться быть только Пруссіею, измѣнивъ преданіямъ германской національности, — и потому мы думаемъ, что политика Бисмарка заключается скорѣе въ томъ, чтобъ парализировать своей дружбой вліяніе Франціи на Германію, нежели въ томъ, чтобы съ помощью Франціи перевернуть карту Европы.
За всѣмъ тѣмъ усиленіе Прусскаго могущества несомнѣнно, хотя бы даже и остановилось на той степени, на которой оно уже стало. Посмотримъ теперь на отношенія къ нему Австріи и Россіи.