Единственная неприятность (Кондурушкин)/ДО

Единственная непріятность
авторъ Степанъ Семеновичъ Кондурушкинъ

Источникъ: Кондурушкинъ С. С. Сирійскіе разсказы. — СПб.: Товарищество «Знаніе», 1908. — С. 37.

I

Абу-Уадіа былъ совершенно счастливъ въ своей жизни. Конечно, у него, какъ и у всѣхъ людей на свѣтѣ, были маленькія непріятности. Но эти непріятности не могли испортить его общаго довольства судьбой, хотя судьба, какъ извѣстно, весьма похожа на жену: ею никто не доволенъ.

Но Абу-Уадіа былъ судьбой вполнѣ доволенъ, какъ и своей женой. Хоть немного на свѣтѣ людей, довольныхъ своими женами, но есть. Можетъ быть, и у читателя есть жена, и онъ (я даже въ этомъ увѣренъ) очень и очень ею доволенъ, но… Всякій доволенъ женой по-своему. Абу-Уадіа былъ доволенъ женой не потому, чтобы она была особенная умница или красавица. Нѣтъ, онъ былъ человѣкъ очень обстоятельный и обращать въ женщинѣ главное вниманіе на умъ и красоту счелъ бы для себя униженіемъ. Его жена была хорошая хозяйка, покорно исполняла всѣ желанія мужа, а главное, — это было самое главное, — она рожала постоянно сыновей, однихъ только сыновей. Абу-Уадіа даже увѣровалъ въ то, что жена его не можетъ рожать никого иного, кромѣ сыновей. Поэтому, когда она бывала беременна, онъ, сидя въ своей лавкѣ на базарѣ (Абу-Уадіа торговалъ), отъ нечего-дѣлать выдумывалъ имя будущему сыну, — всегда сыну, а не дочери. Первый сынъ его назывался Уадіа, что значитъ Кроткій, почему и самъ онъ назывался Абу-Уадіа, т. е. отецъ Кроткаго. Второй его сынъ назывался Насръ-Діябъ, т. е. Побѣдитель Волковъ; третій сынъ именовался Мугибъ, т. е. Грозный; четвертый — Гиндъ, т. е. Индѣецъ. Теперь Абу-Уадіа ожидалъ пятаго, которому уже около мѣсяца тому назадъ началъ выдумывать имя. Онъ называлъ его: Прозрачный, Единственный, Милый, Сидящій на Лошади, Совершенный, — но ни одно изъ этихъ именъ ему не нравилось. Онъ обращался въ міръ звѣрей и птицъ и тамъ хотѣлъ найти достойный прообразъ своему новому наслѣднику. Но ни Газель, ни Орелъ, ни Тигръ, ни Соловей, ни Леопардъ, ни Верблюдъ, ни даже Левъ — ни одно изъ этихъ славныхъ именъ не могло удовлетворить гордаго отца. Однако, онъ не терялъ надежды выдумать новому сыну такое имя, которому могли бы позавидовать всѣ Антиливанскія горы.

Чувствую, — читатель думаетъ: «Но все это не можетъ составить полнаго счастья жизни». Совершенно вѣрно! Не будь у Абу-Уадіа еще другой радости, онъ не былъ бы такъ доволенъ своей судьбой.

Дѣло въ томъ, что у Абу-Уадіа была еще прекрасная кобылица. Кобылица была не простая. Вела свою родословную отъ знаменитаго жеребца одного князя изъ племени Бану-Гиляль и кобылицы, принадлежавшей племени Бану-Курейшъ. Хотя Абу-Уадіа и былъ христіанинъ, однако не безъ гордости утверждалъ, что на ея далекомъ праотцѣ ѣздилъ самъ пророкъ Магометъ. Кобылица имѣла свидѣтельство, въ которомъ подробно перечислялась вся ея родословная. Когда Абу-Уадіа разсказывалъ ее слушателямъ, то всегда добавлялъ, что такой знаменитой родословной позавидовалъ бы любой изъ турецкихъ генераловъ.

Зато Абу-Уадіа ухаживалъ за своей кобылицей и всячески холилъ ее. Онъ давалъ ей ежедневно утромъ и вечеромъ по мѣркѣ чистаго ячменя, чистилъ, поилъ, а въ хорошую погоду выпускалъ гулять по селу. Кобылица ходила по улицамъ горнаго села, лазила по горамъ, рѣзвилась по долинамъ, сильная, какъ вѣтеръ, стройная, какъ газель, и гибкая, какъ рыба. Къ вечеру она возвращалась въ домъ и нетерпѣливо стучалась въ ворота.

Но чѣмъ въ особенности былъ доволенъ въ ней Абу-Уадіа, такъ это тѣмъ, что кобылица приносила всегда кобылицъ. Въ этомъ было ея главное достоинство. Въ настоящее время и кобыла, какъ и его жена, была беременна. Абу-Уадіа ужъ успѣлъ запродать будущую кобылицу одному богачу за десять турецкихъ золотыхъ монетъ.

Итакъ, жена рожала мальчиковъ, — за это ее Абу-Уадіа и любилъ. Кобылица приносила ему кобылицъ, — поэтому она и была ему дорога; можно даже сказать, что Абу-Уадіа любилъ ее не меньше жены. Обѣ онѣ исправно выполняли свое назначеніе и веселили сердце счастливаго Абу-Уадіа.

За всѣмъ этимъ, или, можетъ быть, именно поэтому, Абу-Уадіа пользовался подобающимъ отъ всѣхъ уваженіемъ и почетомъ. Какъ хотите, — счастье есть то же богатство. Счастливаго человѣка, какъ и богатаго, вездѣ любятъ и всегда рады видѣть. Конечно, людей оклеветали, говоря, что они преклоняются только передъ богатствомъ. Счастья дайте намъ, немножко радости, удовлетворенія жизнью — и мы не захотимъ даже богатства. Ну, зачѣмъ много богатства при счастьѣ?..

II

Но съ тѣхъ поръ, какъ совершенное счастье и высшее спокойствіе человѣческой жизни было нарушено въ раю, въ долинѣ Месопотамской (куда теперь нѣмцы проводятъ желѣзную дорогу), ни одно человѣческое счастье не бывало еще полнымъ, и не было на землѣ такого довольства, которое въ концѣ концовъ не омрачилось бы какимъ-нибудь неожиданнымъ и непріятнымъ оборотомъ колеса фортуны. Такъ, къ сожалѣнію, случилось и съ Абу-Уадіа.

Однажды Абу-Уадіа сидѣлъ, по обыкновенію, въ своей лавкѣ на базарѣ. Онъ ужъ продалъ женщинамъ нѣсколько кусковъ синей матеріи на юбки, два флакона какихъ-то невѣдомыхъ міру духовъ, которые онъ иногда употреблялъ съ сахаромъ для отравы мышей; нѣсколько фунтовъ финиковъ, и провѣрялъ вырученныя деньги, чтобы узнать, не обсчитался ли онъ при получкѣ. Все время онъ думалъ о томъ, какое имя дастъ своему пятому сыну, который не сегодня-завтра долженъ былъ появиться на Божій свѣтъ. Наконецъ, остановился онъ на имени арабскаго богатыря, поэта Антаръ.

— Прекрасно! — воскликнулъ онъ и даже привскочилъ на мѣстѣ. — Прекрасно! Пусть онъ называется Антаръ. Это будетъ очень ново. А главное сильно!.. Скажутъ, — въ Антиливанскихъ горахъ у Абу-Уадіа есть сынъ Антаръ. Всѣ будутъ о немъ говорить, прославлять и сына, и отца… Превосходно!

Абу-Уадіа пришелъ въ прекрасное расположеніе духа. Въ это время въ лавку вбѣжалъ четвертый его сынъ, по имени Гиндъ, и торопливо проговорилъ:

— О, отецъ мой! Мать принесла ребенка. Пойдемъ скорѣе домой…

Счастливый Абу-Уадіа тотчасъ же заперъ лавку и, побрякивая ключами, пошелъ домой. По дорогѣ онъ разговорился съ сыномъ.

— А знаешь ли ты, какъ будетъ зваться новый твой маленькій братъ? — спросилъ сына Абу-Уадіа.

Мальчикъ посмотрѣлъ на отца съ недоумѣніемъ, немного подумалъ и сказалъ:

— Отецъ мой! Развѣ ты хочешь назвать ребенка мальчикомъ? Бабушка сказала, что моя мать принесла дѣвочку…

Абу-Уадіа разсердился.

— Врешь ты, сынъ вчерашняго дня! Мать принесла мальчика! Это тебѣ, поросенку, хочется, чтобы мать принесла дѣвочку, ибо ты еще малъ и глупъ. А я не хочу, понимаешь, не хочу дѣвчонки!..

Абу-Уадіа сердился все больше и больше. Въ сердцѣ его зародилось сомнѣніе. А ну, какъ и въ самомъ дѣлѣ жена родила дѣвочку?! И въ душѣ его поднималась досада, даже злоба на жену за такой промахъ. Чѣмъ ближе подходилъ онъ къ дому, тѣмъ болѣе охватывало его волненіе и нетерпѣніе. До дому остается всего какихъ-нибудь двадцать шаговъ, а ему кажется, что передъ нимъ еще цѣлая сирійская пустыня.

Наконецъ, вотъ и стѣна его дома. Абу-Уадіа тяжело дышалъ, точно поднялся на вершину Гермона; потъ катился съ него, какъ въ банѣ. Онъ перевелъ духъ, прислушался къ суетѣ и крику бабъ въ домѣ и постучался въ ворота…

Въ первое мгновеніе онъ хотѣлъ бѣжать отъ воротъ, куда-нибудь подальше, но во второе же мгновеніе краска стыда за собственную слабость бросилась ему въ лицо, а въ третье мгновеніе онъ уже негодовалъ, что ему долго не открываютъ воротъ. Онъ ударилъ скобкой такъ сильно, что даже больная жена его простонала:

— Отворите, мужъ мой пришелъ…

Въ комнатѣ, гдѣ лежала больная, собралось нѣсколько женщинъ, болтавшихъ такъ громко, какъ будто въ комнатѣ работала цѣлая сотня горныхъ водяныхъ мельницъ въ полномъ ходу. Абу-Уадіа первымъ долгомъ прошелъ къ бабкѣ и, увидѣвъ въ ея рукахъ ребенка, хриплымъ голосомъ спросилъ:

— Мальчикъ?!

— Нѣтъ, дѣвочка, — не безъ робости отвѣчала бабка, однако поздравила:

— Если Богъ хочетъ, дочь твоя будетъ большая и родитъ тебѣ много внуковъ.

Абу-Уадіа позеленѣлъ, прошелъ прямо къ женѣ и началъ ее бранить:

— Ахъ ты, дочь прожженнаго! Да сократитъ Богъ твою жизнь, разрушитъ твою вѣру! Собака ты, дочь собаки! Развѣ ты не знаешь, что мнѣ не нужно твоихъ дѣвчонокъ? Ты этого не знаешь?!.

И Абу-Уадіа, въ изступленіи, замахнулся на больную жену и хотѣлъ ее ударить. Но присутствующія при этомъ женщины удержали его.

— Во имя Господа, будь милосердъ, Абу-Уадіа! Жена твоя теперь больна, не бей ее. Развѣ потомъ ты не можешь сдѣлать съ ней, что хочешь?

Абу-Уадіа остановился. Онъ стоялъ весь багровый и тяжело дышалъ, потомъ повернулся и, выходя изъ комнаты, прохрипѣлъ:

— Подожди ты, я еще съ тобой потомъ побесѣдую…

Женщины остались утѣшать больную плачущую женщину.

— Да, счастлива та, которая родитъ орловъ! Но горе той, которая родитъ дѣвочекъ! — сказала одна женщина.

— Когда родится дѣвочка, даже дерево дома загорается, — вздохнувъ, промолвила другая.

— Зато, когда родится мальчикъ, ангелы на небѣ радуются! — воскликнула третья.

Въ домѣ шла обычная возня. Бабка съ помощью другихъ женщинъ вымыла ребенка въ теплой, освященной заранѣе попомъ, водѣ, потомъ принялась натирать его крошечное красное тѣльце солью съ виномъ. Дѣлаютъ это, очевидно, для того, чтобы сразу пріучить будущаго человѣка къ суровой дѣйствительности. Соли насыпали ребенку вездѣ: между ножекъ, на шейку, въ ротъ и даже въ глаза, которые затѣмъ протерли крѣпко рукой.

— Дай Богъ, чтобы ты никогда не болѣла, — сказала бабка и закутала засоленный комочекъ живого тѣла въ пеленки.

Дѣвочку положили къ матери. Завтра снова развернутъ и снова осыплютъ солью, ибо полагается это дѣлать въ теченіе семи дней.

Родственники и знакомые Абу-Уадіа, узнавъ, что жена его родила дѣвочку, не пришли къ нему совсѣмъ, ибо поздравить съ рожденіемъ дѣвочки — значитъ обидѣть кого угодно, а Абу-Уадіа и подавно. Женщины тоже скоро разошлись по домамъ. Онѣ только сказали роженицѣ:

— Слава Богу, что ты освободилась. Будь здорова.

Въ домѣ осталась лишь бабка, да больная жена Абу-Уадіа. Сыновья его разбѣжались играть на улицѣ, а самъ онъ мрачно пошелъ на базаръ въ свою лавочку.

Онъ ни на кого не смотрѣлъ и ни съ кѣмъ не разговаривалъ. Ему было стыдно, точно онъ сдѣлалъ какое-то преступленіе. Да и злоба не улеглась въ немъ и давила сердце, какъ камень. Онъ тяжело опустился на полъ въ своей лавочкѣ и просидѣлъ такъ до самаго вечера въ полномъ одиночествѣ. Даже покупатели къ нему не заглядывали, точно всѣ сразу узнали, что его жена родила дѣвочку.

Ужъ поздно вечеромъ пошелъ Абу-Уадіа домой. Жены онъ не хотѣлъ видѣть. Спалъ и ѣлъ въ другой комнатѣ, а день проводилъ на базарѣ.

Такъ прошло время до перваго воскресенья. Друзья Абу-Уадіа знали объ его горѣ и пришли его утѣшить. Пришелъ цирюльникъ Ибрагимъ, мясникъ Курше и священникъ Ханна. Абу-Уадіа пригласилъ ихъ на крышу своего дома, угостилъ водкой, апельсинами и кофеемъ. Поговорили о послѣднихъ европейскихъ новостяхъ, объ Японіи, о дороговизнѣ хлѣба и маслинъ, о недавней дракѣ. Наконецъ, свели рѣчь на несчастіе Абу-Уадіа.

— Все отъ Бога, Абу-Уадіа! — сказалъ внушительно цирюльникъ Ибрагимъ. — И мальчикъ отъ Бога, и дѣвочка отъ Бога! Ты самъ разсуди: если бы не рождались дѣвочки, то ни у тебя, ни у меня не было бы жены.

— Видитъ Богъ, господинъ Ибрагимъ говоритъ мудрыя рѣчи! — сказалъ Абу-Уадіа. — А все же, если у тебя родится дѣвочка, ты не будешь радоваться.

— Я не буду радоваться, потому что у меня нѣтъ мальчиковъ, — отвѣтилъ Ибрагимъ. — А ты не долженъ печалиться, ибо у тебя уже есть четыре сына. Одна дѣвочка не помѣшаетъ.

— Видитъ Богъ, онъ говоритъ правду, — добавилъ священникъ Ханна, что-то вытаскивая двумя пальцами изъ своей бороды.

— Конечно, — согласился Абу-Уадіа. — Но не привыкъ я! — закричалъ онъ вдругъ со слезами на глазахъ. — Четыре сына одинъ за другимъ… И вдругъ такое несчастье! Знаете, какъ говоритъ арабская пословица; дѣти нашихъ сыновей — наши дѣти; дѣти нашихъ дочерей — чужія дѣти. Вотъ что мнѣ съ непривычки обидно знать!.. Не достаетъ только, чтобы теперь моя кобылица принесла мнѣ жеребца.

— Вотъ это несчастіе, — сказалъ мясникъ Курше. — Отъ жеребца будетъ прямой убытокъ. Здѣсь его никто не купитъ, а въ Дамаскѣ продать — дадутъ очень мало.

Абу-Уадіа нахмурился.

— Если кобылица принесетъ мнѣ жеребца, я его застрѣлю. Чтобы Абу-Уадіа поѣхалъ продавать своего жеребца въ Дамаскъ извозчикамъ!.. Никогда этого не будетъ!

— Богъ дастъ, этого не случится, — успокоилъ священникъ, и снова принялся ловить кого-то въ бородѣ.

— Ну, а какъ здоровье твоей жены? — спросилъ мясникъ Курше.

— Не знаю, — отвѣтилъ неохотно Абу-Уадіа, — не видѣлъ. Думаю, что здорова. Что ей дѣлается.

— Вотъ это нехорошо, — сказалъ Курше. — Знаешь пословицу: будь милостивъ къ виноватому, — онъ будетъ тебѣ рабомъ.

— Или другая: за зло дѣлай добро, чтобы стереть зло, — сказалъ священникъ Ханна.

Абу-Уадіа ничего не отвѣтилъ. Гости посидѣли, поговорили еще о томъ, о семъ и разошлись.

III

Кобылица вскорѣ должна была принести жеребенка.

Абу-Уадіа ждалъ этого событія и очень тревожился. Извѣстно, кто хоть разъ испыталъ въ жизни крупную неудачу, тотъ уже не можетъ смотрѣть судьбѣ въ глаза довѣрчивымъ взглядомъ. И Абу-Уадіа теперь тоже началъ безпокоиться. Вѣдь жена родила же ему дѣвочку. Положимъ, это была простая случайность, но по такой же случайности и кобылица можетъ принести жеребца. А на что ему жеребецъ?!

Отъ ожиданій и безпокойныхъ сомнѣній Абу-Уадіа плохо спалъ по ночамъ, похудѣлъ, былъ постоянно хмуръ и золъ. На стѣнѣ у него висѣлъ заряженный пистолетъ, на случай, если бы и кобылица вздумала надъ нимъ подшутить такъ же, какъ и жена. Онъ хотѣлъ сорвать всю накопившуюся въ сердцѣ досаду на свою судьбу, на эту первую крупную неудачу въ жизни.

Однажды ночью, когда Абу-Уадіа, измученный безсонницей, метался на своей постели, въ конюшнѣ раздался необычный стукъ и легкое ржанье кобылицы. Сердце его забилось сильно, сильно. Значитъ, кобылица принесла жеребенка. Но кого? Кобылицу или жеребца?

Абу-Уадіа схватилъ со стѣны заряженный пистолетъ и побѣжалъ босикомъ и въ одной рубашкѣ въ конюшню. Тамъ было темно. Онъ увидѣлъ только, что кобылица нагнулась къ землѣ и съ ласковымъ ржаніемъ облизываетъ какой-то темный комочекъ.

— Навѣрно, жеребецъ! — мелькнуло въ головѣ Абу-Уадіа. Онъ взвелъ курокъ пистолета и заоралъ на всѣ Антиливанскія горы:

— Уадіа, принеси фонарь!

Какъ ни крѣпко спалъ сынъ его Уадіа, однако услыхалъ грозный окрикъ отца и, какъ угорѣлый, заметался по дому, отыскивая фонарь. На порогѣ конюшни онъ увидѣлъ своего отца съ пистолетомъ въ дрожащихъ рукахъ и съ багровымъ лицомъ.

— Давай сюда! — прохрипѣлъ Абу-Уадіа.

Вдругъ онъ радостно вскрикнулъ, швырнулъ въ навозъ пистолетъ, бросился къ кобылицѣ, обнялъ ее за шею и поцѣловалъ въ горячій лобъ. Кобылица устало потерлась мордой объ его плечо и принялась снова облизывать своего дѣтеныша. А Абу-Уадіа гладилъ ее по шеѣ, по спинѣ, трепалъ за уши и чолку и все приговаривалъ:

— Милая, милая! Я былъ мертвъ, и ты меня оживила! Теперь я опять счастливъ.

Съ этихъ поръ Абу-Уадіа снова повеселѣлъ. Онъ снова увѣровалъ въ судьбу и простилъ женѣ ея ошибку. А дѣвочку назвалъ «Единственная непріятность».