ЕГО ПОСЛѢДНІЙ ДЕНЬ.
правитьОЧЕРКЪ Д. ВЕРГА.
правитьПоѣздъ мчался между Миланомъ и Комо. Вдругъ что-то сильно встряхнуло вагонъ перваго класса, шедшій впереди остальныхъ. Старая маркиза, попавшая, къ вящшему своему неудовольствію, въ купе, въ которомъ сидѣлъ какой-то молодой человѣкъ и хорошенькая женщина, изъ тѣхъ, которыя даже въ дорогѣ носятъ широкополыя шляпы съ огромными страусовыми перьями — старая маркиза испуганно вытаращила глаза и слезливо наморщила носъ.
У молодого франта былъ великолѣпный плэдъ, подбитый мѣхомъ, которымъ онъ, не взирая на теплый весенній день, предложилъ младшей сосѣдкѣ покрыть колѣни вмѣстѣ съ его собственными колѣнями.
Онъ былъ очень вѣжливый молодой человѣкъ. Она не то отказывалась, не то соглашалась; между ними только что завязался пріятный разговоръ, игривая, любезная борьба изъ за пледа, и вдругъ поѣздъ всколыхнуло. Къ счастью старой маркизы, ее знало лично начальство станціи Монца, и поэтому старуху пересадили въ отдѣльное купэ.
Въ вечернихъ миланскихъ газетахъ того дня было напечатано слѣдующее краткое извѣстіе.
«Сегодня утромъ, около станціи Асто, на рельсахъ желѣзнодорожнаго пути, былъ найденъ трупъ неизвѣстнаго человѣка, раздавленнаго поѣздомъ. Производится разслѣдованіе».
Больше газеты ничего не знали. Толпа поселянъ, возвращаясь съ приходскаго праздника, набрела неожиданно на этотъ трупъ; онъ лежалъ на глинистомъ полотнѣ желѣзной дороги, между рельсами. Трупъ окружили и стали разсматривать. Одинъ изъ прохожихъ замѣтилъ, что «покойникъ послѣ праздника — дурная примѣта». Большинство подбирало по этому случаю нумера для лотереи.
Желѣзнодорожный сторожъ, чтобы очистить путь, оттащилъ трупъ на лугъ, въ кусты, нарѣзалъ травы, покрылъ его лицо, до того обезображенное, что на него страшно было взглянуть. На мѣсто происшествія пріѣхала полиція; побывалъ слѣдователь; и такъ какъ день былъ праздничный — Вознесенье — то на зеленомъ просторѣ полей время отъ времени появлялись красные султаны карабинеровъ и группы разодѣтыхъ по праздничному любопытныхъ мѣстныхъ жителей.
На покойникѣ были надѣты донельзя изношенныя штаны и старая суконная куртка; въ карманѣ былъ лотерейный билетъ; на ногахъ — едва державшіеся на ошмыганной дратвѣ башмаки. Его широко раскрытые глаза глядѣли съ посинѣлаго обезображеннаго лица въ ясное голубое небо. Онъ лежалъ на спинѣ, когда его нашли. Начальство старалось разузнать отъ чего послѣдовала смерть: было ли это самоубійство или убійство? И, если убійство, то съ какой цѣлью, корыстною или безкорыстною? Трупъ и все одѣяніе тщательно осмотрѣли, составили аккуратный протоколъ, словно нашли на покойникѣ бумажникъ съ сотнями тысячъ франковъ. Потомъ, стали добиваться, кто онъ такой? отъ куда взялся? Пытались разузнать его имя, его родину, собрать свѣдѣнія о его родителяхъ, о его ремеслѣ. Примѣтъ смерть оставила не много: рыжую бороду, дней десять не бритую, да грязныя страдальческія руки, которыя, очевидно, давно не работали.
Нѣкоторые прохожіе, впрочемъ, узнали человѣка по этимъ примѣтамъ. Между прочимъ, узнала его веселая толпа молодыхъ парней и дѣвушекъ, проходившая мимо.
— Ну, онъ не будетъ больше плясать, конченъ балъ! рѣшили парни.
Они разсказывали, что видѣли, какъ этотъ человѣкъ шелъ по большой дорогѣ, безсильно болтая руками, волоча ноги, едва тащившія растоптанные, развалившіеся сапоги. Однажды, онъ даже остановился на нѣсколько минутъ послушать шарманку и казалось, что въ самомъ дѣлѣ былъ непрочь поплясать. Онъ оглядывался кругомъ, но ничего не говорилъ. Потомъ, онъ пошелъ дальше по дорогѣ, спустился въ долину, уходившую далеко, далеко. Шелъ онъ съ правой стороны дороги, подъ деревьями, въ землю глядѣлъ. Конка проходила; и онъ подъ нее чуть не подвернулся: кучеръ обругалъ его и даже, кажется, огрѣлъ хлыстомъ. Тогда онъ вдругъ отскочилъ въ сторону, словно испугался грозившей ему опасности быть раздавленнымъ.
Потомъ, его видѣли около одного поля; онъ сидѣлъ на землѣ въ какой-то подозрительной позѣ: не то гадалъ по колыхавшейся около кукурузѣ, не то камни въ придорожной канавѣ считалъ. Парень, сторожившій поле, вооружась здоровой дубиной, потихоньку подкрался къ нему, желая узнать, что такое дѣлалъ этотъ бродяга. Воровать онъ не могъ; зеленые султанчики кукурузы только что распустились и на грошъ ничего нельзя еще было утянуть: зернышка зрѣлаго не было, хоть все поле пройди. Когда парень подошелъ къ прохожему, оказалось, что тотъ просто на просто сидѣлъ разувшись, упершись подбородкомъ въ ладони. Сторожъ, однако, пряча дубинку за спиной, спросилъ его, что онъ тутъ около чужого поля дѣлаетъ, и подозрительно осмотрѣлъ его руки. Прохожій, что-то невнятно бормоталъ; очевидно, не зная что отвѣтить; потомъ сталъ медленно, медленно обувать свои башмаки. Потомъ, всталъ и опять пошелъ дальше, сгорбившись и какъ будто крадучись, точно что укралъ.
Шелъ онъ по глинистому завальчику около канавы, подъ тутовыми деревьями, которыя только что стали одѣваться листвой. Луга, и вправо и влѣво, были зеленые-презеленые. Вода канавы въ тѣни была темная, почти черная, а, выбѣгая на солнце, свѣтилась и искрилась. Солнце было яркое, веселое, весеннее солнце; въ его свѣтѣ птицы такъ и заливались пѣснями.
Парень, разсказавшій все это, прибавилъ, что онъ самъ послѣ того съ часъ просидѣлъ въ засадѣ, подъ кустомъ, поджидая, не вернется ли бродяга. «Мнѣ и въ вѣкъ не догадаться бы, что онъ экія штуки продѣлывалъ, собираясь покончить съ собой подъ машиной». Парень прежде всего призналъ его по башмакамъ, изъ которыхъ ноги лезли наружу. Онъ еще утромъ запримѣтилъ эти башмаки. Впрочемъ, когда трупъ нашли на рельсахъ, башмаки у него были свалившись съ ногъ, вѣроятно, отъ полученнаго толчка.
— Надо полагать, что какъ колеса-ти по немъ проѣхали, такъ онъ еще ногами вздрыгнулъ! замѣтилъ лакей ближайшаго трактира, въ своей черной курткѣ съ салфеткой на рукѣ, тоже привлеченный трупнымъ запахомъ, какъ черный воронъ. Онъ тоже видѣлъ, какъ мимо трактира въ полдень проходилъ этотъ неизвѣстный человѣкъ; лицо у него было тогда жадное, голодное, глаза такіе, что за ними гляди — не то украдутъ, что подъ руку попадется, украдутъ даже похлебку, которая кипитъ въ котлѣ. Даже собаки чуяли недоброе, и лаяли на его башмаки, разѣвавшія свои несытыя дыры, черпавшія дорожную пыль.
День проходилъ въ этихъ разговорахъ.
Солнце опускалось ниже; тѣнь отъ покойника становилась все ниже, длиннѣе, особенно тѣнь его разутыхъ ногъ. Глядѣть было страшно. Даже птицы безмолвно отлетали отъ этого мѣста. Изъ предмѣстья города, изъ окрестныхъ трактировъ доносились веселые звуки человѣческихъ голосовъ, доносилась разгульная пѣсня. Сквозь жидкую зелень садовъ видно было какъ на дворахъ плясали дѣвушки съ растрепанными волосами. И когда вечеромъ телега, съ трупомъ самоубійцы, проѣзжала мимо ярко освѣщенныхъ оконъ, толпы любопытныхъ, бросившіяся къ окнамъ, затмили свѣтъ, падавшій на улицу изъ горницъ.
А на улицѣ шарманка продолжала наигрывать свой вальсъ изъ «Madame Angot».
Вскорѣ узнали кое-что о несчастномъ. Хозяйка ночлежнаго дома въ Порто Тенальа, предмѣстьи города, вспомнила, что мѣсяцъ тому назадъ она видѣла этого человѣка съ рыжей бородой. Онъ пришелъ къ ней вечеромъ въ проливной дождь, изморенный до смерти, съ узелкомъ подъ мышкой; узелокъ былъ такой маленькій, что его не трудно было таскать съ собой хоть на край свѣта. Незнакомецъ попросился ночевать. Хозяйка, прежде чѣмъ дать согласіе, взвѣсила глазами узелокъ, дабы опредѣлить, найдутся ли въ немъ тѣ пять копеекъ, которыя ей слѣдовало съ него получить за ночлегъ. Впрочемъ, онъ и самъ предварительно освѣдомился о размѣрѣ платы.
Онъ прожилъ у этой хозяйки нѣсколько дней. Каждый божій день онъ ждалъ какого-то письма; вставалъ съ зарей и отправлялся въ городъ за этимъ нетерпѣливо ожидаемымъ письмомъ; ходилъ онъ всегда согнувшись, видъ имѣлъ измученный, усталый, съ самаго утра усталый. Наконецъ, онъ получилъ письмо, марочка была городская, въ письмѣ ему писали, что на фабрикѣ для него нѣтъ мѣста, и что другой работы не предвидится. Хозяйка узнала о содержаніи этого письма, потому что нашла его на постели. Бѣднякъ, получивъ его, долго держалъ его въ рукахъ и сидѣлъ, не двигаясь съ мѣста и опустивъ голову; потомъ всталъ и ушелъ.
Больше о немъ ничего никто не зналъ. Должно быть, онъ дальній. Нѣкоторые добрые люди давали ему совѣты: «Сходилъ бы ты въ Миланъ; недалеко, городъ большой, тамъ, поди, найдется работа».
Однако, онъ не вѣрилъ, что найдетъ; тѣмъ не менѣе, искалъ работы неустанно, покуда у него хоть грошъ остался за душой. Онъ нанимался тесать камни, жечь угли, подносить кирпичъ и извѣстку на постройки. Но постоянной работы не было; силы раньше куда-то ушли, особенно съ тѣхъ поръ, какъ онъ, неизвѣстно когда, сломалъ себѣ руку. Прикащики посылали его съ одной работы на другую, чтобы только отвязаться отъ него. Наконецъ, когда онъ выбился изъ силъ, пытаясь безуспѣшно отыскать подходящую работу, то взялъ и легъ поперегъ рельсовъ.
О чемъ онъ думалъ, лежа на спинѣ на этихъ рельсахъ, глядя на ясное небо, на вершины зеленыхъ деревъ? Кто знаетъ? Знаютъ только, что наканунѣ вечеромъ, когда онъ пришелъ въ свою ночлежную берлогу, онъ едва передвигалъ ноги, и, ложась въ постель, произнесъ: «Ну, такъ значитъ завтра»…
Передъ тѣмъ, онъ ходилъ въ Миланъ и, ложась спать, припоминалъ, какъ провелъ вечеръ.
Это было въ субботу вечеромъ. Всѣ трактиры около фаро Бонапарте[1] сіяли газовымъ свѣтомъ и кишѣли народомъ; около балагановъ, около лотковъ разнощиковъ тоже кишѣли толпы народа, конца не было этому народу, его группы терялись постепенно въ тѣни ближайшихъ загородныхъ рощъ.
Дѣвушка въ розовомъ трико, стоя подъ ярко размалеванной вывѣской балагана, что есть мочи колотила въ барабанъ.
Счастливая парочка, обнявшись, сидѣла подъ кустомъ, прислонясь къ стволу дерева.
Разнощикъ «грушъ и яблоковъ поваренныхъ» надрывалъ жилы, выкрикивая во все горло свой товаръ.
Нашъ бродяга возвращался изъ города. Онъ прошелъ мимо маленькой мелочной лавочки; двери были притворены, на порогѣ мужчина безъ сюртука курилъ трубку, а внутри, около прилавка, женщина кормила грудью ребенка.
Онъ проходилъ мимо всего этого, все видѣлъ, но нигдѣ не смѣлъ остановиться. Ему казалось, что его гнали, гнали отовсюду, гнали куда-то впередъ. Казалось, крещенные уже чуяли покойника и избѣгали его. Только одна старуха какъ будто не сторонилась отъ него. Старуха, что-то бормоча себѣ подъ носъ, брела, согнувшись подъ тяжестью огромной корзины, нагруженной хлѣбомъ — она разносила хлѣбъ изъ пекарень по лавкамъ — и присѣла отдохнуть около дороги. Она сѣла рядомъ съ нимъ и сейчасъ же завела разговоръ, то есть стала жаловаться на свое горькое житье. Старые люди любятъ жаловаться на судьбу. Она перебрала всѣ свой бѣды: дочь у ней лежала въ больницѣ, а зять заставлялъ ее, старуху, работать, какъ вола. Она съ такой-то вотъ ношей за спиной должна чуть не въ Монцу каждый день таскаться, а поясница у ней такъ и ноетъ, словно собаки ее рвутъ. Старуха охотно болтала съ нимъ, но и она ушла своей дорогой варить поленту зятю, ожидавшему ее дома.
Все это онъ припомнилъ, ложась спать.
На другое утро онъ всталъ поздно.
На селѣ пробило полдень. На всѣхъ колокольняхъ зазвонили колокола, насталъ праздникъ Вознесенья. Когда колокола смолкали, вся окрестность воистину погружалась въ глубокую тишину.
Вдругъ раздался рѣзкій, угрожающій свистокъ и показался поѣздъ. Онъ несся съ быстротой молніи.
Солнце стояло высоко и сильно жгло. Съ той стороны чугунки зеленые луга уходили вдаль, теряясь въ тѣнистыхъ купахъ тутовыхъ деревьевъ; индѣ просвѣчивались воды канала, обсаженнаго тополями.
— Ну, надо идти! Пора кончать!
Между тѣмъ, онъ не двигался съ мѣста и сидѣлъ скорчившись, положивъ голову на руки.
Пробѣжалъ песъ, тощій, голодный; это былъ единственный песъ, который не лаялъ на него. Животное нерѣшительно, боязливо остановилось передъ человѣкомъ, поглядѣло и стало слегка помахивать хвостомъ. И, наконецъ, видя, что подачки не будетъ, тоже удалилось. Въ царившей окрестъ тишинѣ слышно было, въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, какъ четвероногій, бездомный бродяга, поджавъ хвостъ и пустое брюхо, ступалъ по дорогѣ.
Вечеромъ, его трупъ провезли мимо веселыхъ трактировъ. Шарманки продолжали гудѣть, въ трактирахъ пированіе длилось далеко за полночь. Когда горла охрипли отъ пѣсенъ и говору, а у дѣвушекъ ноги устали плясать, начались разговоры о самоубійствѣ, случившимся около полудня. Одна дѣвушка разсказывала, что у нея была подруга, прелестная, какъ ангелъ, которая удушила себя угаромъ; отъ любви удушилась, такъ ее и нашли мертвою; она прижимала къ губамъ портретъ своего милаго, негоднаго измѣнника, который бросилъ ее и женился на богатой лавочницѣ. Разсказчица знала до тонкости всѣ подробности; онѣ цѣлыхъ два года шили за однимъ столомъ.
Одинъ изъ парней объяснилъ, что еслибы ему измѣнили, такъ онъ задалъ бы праздникъ обоимъ, и ей, и ему, задалъ бы вотъ этимъ самымъ ножемъ, который всегда носилъ въ карманѣ. Нельзя не носить ножа: мало ли что можетъ случиться.
Парень бахвалился, а дѣвушки внимательно его слушали; онъ былъ такой красавчикъ, съ густыми курчавыми волосами и съ маленькой франтовской шапочкой, надѣтой набекрень.
Половой притащилъ еще нѣсколько бутылокъ вина, и всѣ, сидя кругомъ стола, положивъ руки на скатерть, принимали участіе въ оживленномъ разговорѣ о пріятныхъ предметахъ. Изрѣдка подъ столомъ доходило до дружескихъ рукопожатій.
На этомъ свѣтѣ всѣмъ житье собачье. Одно утѣшенье — дружба, любовь. Лучше дружно жить, не ссориться. Viva l’allegria.
Двое юношей сцѣпились было другъ съ другомъ за черныя очи одной изъ красавицъ. Срамъ просто! пріятели стали ихъ разнимать и мирить.
— Все это отъ вина. Охъ, все отъ вина!
— Viva l’allegria.
Потомъ, сами миротворцы чуть было не сцѣпились съ хозяиномъ харчевни, приписавшемъ на счетѣ нѣсколько лишнихъ бутылокъ вина. Однако, все обошлось благополучно. Всѣ высыпали на свѣжій воздухъ: ночь была глубокая.
Хозяинъ повозился еще съ добрый часъ, запирая окна и двери, подводя итоги въ своей засаленной книгѣ и подсѣлъ къ женѣ, давно дремавшей въ углу съ груднымъ ребенкомъ на колѣняхъ.
Голоса постепенно отдалялись и смолкали, изрѣдка долеталъ взрывъ веселаго смѣха.
Подъ большимъ шатромъ звѣзднаго неба водворилась величавая тишина, и только пѣвунъ-сверчокъ трещалъ около рельсовъ, около самаго того мѣста, гдѣ утромъ человѣкъ убилъ самого себя.
- ↑ Предмѣстье Милана.