Галлерея Шлиссельбургскихъ узниковъ
Подъ редакціею: Н. Ѳ. Анненскаго, В. Я. Богучарскаго, В. И. Семевскаго и П. Ф. Якубовича
Часть I. Съ 29 портретами.
Весь чистый доходъ предназначается въ пользу бывшихъ шлиссельбургскихъ узниковъ.
С.-Петербургъ. Типографія М. М. Стасюлевича, Bac. остр., 5 лин., 28. 1907.
Егоръ Ивановичъ Минаковъ.
правитьЕгоръ Ивановичъ Минаковъ былъ недолгимъ обитателемъ Шлиссельбургской крѣпости. Привезенный туда 1-го августа 1884 г., онъ былъ разстрѣлянъ въ Шлиссельбургѣ 6-го сентября того же года за протестъ противъ безсмысленно-жестокаго тюремнаго режима Алексѣевскаго равелина и Шлиссельбургской крѣпости.
Егоръ Ивановинъ былъ сынъ инспектора Ришельевской гимназіи въ Одессѣ, родился ю апрѣля 1854 г. Послѣ смерти отца, Е. И. былъ помѣщенъ въ 1871 г., будучи уже въ среднихъ классахъ, въ пансіонъ классической гимназіи въ Херсонѣ, гдѣ и кончилъ курсъ. Обладая недюжинными способностями, широко начитанный, онъ отлично учился въ гимназіи, хотя это была самая мрачная эпоха въ жизни средней русской школы, эпоха насажденія Катковско-Толстовскаго классицизма. Еще въ гимназіи Минаковъ зачитывался статьями Писарева и зналъ почти наизусть только-что появившіяся тогда «Историческія письма» П. Л. Лаврова. Онъ имѣлъ доброе, развивающее вліяніе на многихъ своихъ однокашниковъ по пансіону и пользовался большой любовью товарищей.
Характеръ Е. И сложился очень рано: это была натура боевая, человѣкъ дѣйствія. Онъ всегда стоялъ во главѣ всѣхъ гимназическихъ протестовъ, смѣло объясняясь съ директоромъ, передъ которымъ всѣ трепетали. Егоръ Ивановичъ обладалъ рѣдкимъ достоинствомъ — въ дѣлѣ протеста идти до конца.
Когда онъ былъ студентомъ-естественникомъ въ Новороссійскомъ университетѣ, собралась однажды (1878 г.) многочисленная сходка по поводу высылки студентовъ Кіевскаго ун-та. Явившійся на сходку проректоръ горячо убѣждалъ студентовъ разойтись, такъ какъ на университетъ были двинуты казаки. Всѣ участники сходки разошлись, осталось всего нѣсколько человѣкъ протестантовъ, и среди нихъ былъ Егоръ Ивановичъ Минаковъ, не испугавшійся ни казацкихъ нагаекъ, ни казацкихъ пуль.
Невысокаго роста, широкоплечій, рыжеватый, съ густо покрытымъ веснушками, но симпатичнымъ лицомъ, на которомъ свѣтились добрые, живые глаза, Минаковъ умѣлъ быть душою общества на собраніяхъ и пирушкахъ, любилъ спорить, любилъ пѣть, обладая прекраснымъ баритономъ. Онъ писалъ и стихи. Его, стихотвореніе «На смерть Лизогуба» пользовалось въ свое время широкой популярностью въ одесскихъ студенческихъ кружкахъ и было положено на музыку. Дѣйственная натура Минакова не позволяла ему углубиться въ изученіе естественныхъ наукъ, къ которымъ онъ обнаруживалъ всегда большую склонность, и скоро увлекла его въ ряды борцовъ за освобожденіе, за соціалистическіе идеалы.
Отправившись въ Петербургъ для поступліенія въ Медико-Хирургическую Академію, Е. И. сблизился съ кружкомъ пропагандистовъ-студентовъ. Но теоретическіе споры на студенческихъ собраніяхъ мало удовлетворяли его, и, уволенный изъ М.-Х. Академіи по подозрѣнію въ неблагонадежности, онъ вернулся работать на родной югъ, въ Одессу. Числясь студентомъ университета, Минаковъ отдался всецѣло пропагандѣ соціалистическихъ ученій среди рабочихъ и поступилъ простымъ рабочимъ на фабрику Бланшара въ Одессѣ. Въ зиму 1878—1879 г. Е. И. сталкивается съ нѣкимъ Николаемъ Гоштофтомъ, сознательно, предательски погубившимъ Минакова. Въ ночь съ 8-го на 9 февраля 1879 г. по запискѣ, посланной Гоштофтомъ въ полицейскій участокъ[1], Е. И. Минаковъ былъ арестованъ, и затѣмъ на него и на А. Говорюхина было взведено обвиненіе въ покушеніи лишить Гоштофта жизни, какъ агента тайной полиціи.
Въ концѣ февраля того же года въ одесскихъ газетахъ сообщалось, что слѣдствіе уже закончено, и дѣло Минакова и Говорюхина будетъ разсматриваться судомъ присяжныхъ. Не могло быть никакого сомнѣнія, что Минаковъ былъ бы оправданъ.
Но дѣло задержали. Въ апрѣлѣ 1879 г., послѣ покушенія Соловьева, въ Одессу былъ назначенъ генералъ-губернаторомъ Тотлебенъ, и дѣло Е. И. Минакова было передано военному суду.
Судъ состоялся 26 іюня 1879 г.
И теперь, 27 лѣтъ спустя, нельзя читать безъ чувства ужаса краткій отчетъ о дѣлѣ Е. И. Минакова, напечатанный въ одесскихъ газетахъ того времени, — какъ мало нужно для того, чтобы военный судъ отправилъ человѣка на каторгу!
Е. И. Минаковъ и А. Говорюхинъ съ самаго начала дѣла и до конца энергично отрицали свою виновность въ покушеніи на жизнь Гоштофта. На судѣ безспорно было выяснено лишь одно обстоятельство: Николай Гоштофтъ, дѣйствительно, находился въ сношеніяхъ съ полиціей. Противъ Минакова и Говорюхина никакихъ прямыхъ уликъ не было приведено на судѣ, — и, тѣмъ не менѣе, военный судъ приговорилъ Минакова къ каторгѣ на 12 лѣтъ, а Говорюхина — на 8 лѣтъ. Такимъ образомъ, для Егора Ивановича, въ 25 лѣтъ отъ роду, начались долгіе безпросвѣтные годы тюрьмы и каторги. Дли дѣятельной натуры его тюремное заключеніе было тягостно вдвойнѣ, какъ это прекрасно выражено въ его любимой пѣснѣ, которую онъ пропѣлъ въ послѣдній разъ и въ Шлиссельбургѣ, въ знакъ протеста противъ гнетущаго тюремнаго режима:
Я вынести могу разлуку,
Грусть по родимой странѣ,
Я вынести могу и муку
Жить въ вѣчно праздной тишинѣ,
Но прозябать съ живой душою,
Колодой гнить, упавшей въ илъ,
Имѣя умъ, расти травою, —
Нѣтъ, это свыше моихъ силъ!
Послѣ осужденія въ Одессѣ въ 1879 г. Минаковъ былъ отправленъ въ Сибирь на карійскую каторгу.
Въ маѣ 1882 г. собранные на Карѣ участники разныхъ политическихъ процессовъ сдѣлали попытку къ бѣгству. Егоръ ІІвановичъ былъ въ послѣдней парѣ бѣжавшихъ. Неудача преслѣдовала его и въ этомъ случаѣ. Бѣгство было скоро открыто, и черезъ нѣсколько дней Е. И. былъ снова водворенъ въ тюрьму.
За этотъ побѣгъ Е. И. Минакова, вмѣстѣ съ Мышкинымь, Малавскимъ, Юрковскимъ, Долгушинымь и др., перевели въ 1883 г. съ Кары въ Трубецкой бастіонъ Петропавловской крѣпости. Весной 1884 г. Минаковъ былъ переведенъ въ Алексѣевскій равелинъ, а 1-го августа 1884 г. вмѣстѣ съ другими товарищами водворенъ въ Шлиссельбургъ.
Всѣ чувствовали (какъ это описываютъ намъ бывшіе шлиссельбурицы), что эта тюрьма — могила. Егоръ Ивановичъ чувствовалъ это едва ли не сильнѣе другихъ, и скоро онъ рѣшилъ запечатлѣть своей смертью чувство протеста, клокотавшее въ груди заживо погребенныхъ.
О послѣднихъ дняхъ Минакова въ Шлиссельбургѣ лучше всего узнаемъ изъ разсказовъ его товарищей по заточенію, В. С. Панкратова и М. P. Попова.
Въ видѣ протеста онъ сталъ пѣть въ своей камерѣ, за что его истязали, били, надѣвали на него горячечную рубашку; но онъ не унимался. "Минаковъ продолжалъ пѣть, повѣствуетъ М. Р. Поповъ[2], а Иродъ (смотритель) продолжалъ его вязать. Я и Мышкинъ пришли къ заключенію, что, пока не сговоримся на общій протестъ, единичные протесты не будутъ имѣть такого значенія, изъ-за котораго стоило бы подвергать себя надѣванію горячечной рубашки. Я прокричалъ черезъ корридоръ Минакову: «Егоръ Ивановичъ! Мы думаемъ, что надо подождать съ протестомъ въ одиночку, пока не придутъ всѣ къ заключенію, что единственный выходъ изъ нашего положенія — или смерть, или добиться болѣе человѣчныхъ условій жизни». На это Минаковъ отвѣтилъ мнѣ такъ: «Другіе, какъ хотятъ, я же жить при такихъ условіяхъ не могу и либо добьюсь свиданія съ товарищами, книгъ, табаку, переписки съ родными, либо умру».
Съ этой цѣлью Минаковъ, прекративъ пѣніе, началъ голодовку. Тогда смотритель приказалъ доктору кормить Минакова искусственнымъ пуемъ, но при первой попыткѣ доктора Минаковъ далъ ему пощечину, требуя казни «за оскорбленіе дѣйствіемъ», какъ это сулили вывѣшенныя на стѣнѣ инструкціи. Черезъ нѣсколько дней состоялся судъ, и Минакова, дѣйствительно, приговорили къ смерти.
«Въ день казни, — разсказываетъ въ своихъ воспоминаніяхъ В. С. Панкратовъ, — Иродъ явился къ Минакову съ какой-то бумагой и громко сказалъ: подпиши — ничего не будетъ. — Не желаю! — раздался категорическій отвѣтъ, который слышали сосѣди М. — Ну, такъ пойдемъ! крикнулъ Иродъ. Выйдя изъ камеры, Минаковъ прокричалъ: „Прощайте, товарищи! Меня ведутъ казнить!“ — Въ отвѣтъ не раздалось ни одного звука».
Черезъ нѣсколько минутъ заключенные услышали залпъ: Минаковъ былъ разстрѣлянъ на большомъ дворѣ. По свидѣтельству М. P. Попова, Мышкина ужасно мучило то, что на послѣднее прости Минакова никто не отвѣтилъ. Онъ объяснялъ это неожиданностью, незнаніемъ, что М--ва приговорили къ смертной казни, неумѣніемъ сразу найтись, но все-таки не могъ на этомъ успокоиться и винилъ себя болѣе всѣхъ. "Простучавъ мнѣ это, Мышкинъ бросился къ двери, и я услышалъ: «Товарищи! Да будетъ всѣмъ намъ стыдно, что мы не отвѣтили на послѣднее прости Минакова. Себѣ я этого никогда не прощу. Какъ тяжело было всходить ему на эшафотъ безъ теплаго сочувственнаго отклика товарищей. Представьте только это себѣ, и ваша совѣсть такъ же упрекнетъ васъ, какъ моя совѣсть упрекаетъ меня».
Этими словами Мышкина характеризуется, какъ нельзя лучше, послѣднее звено въ цѣпи страданій и неудачъ, которыми была такъ богата короткая жизнь Егора Ивановича Минакова.
