Европейские негры (Гаклендер)/ДО

Европейские негры : Еuropäisches Sclavenleben
авторъ Фридрих-Вильгельм Гаклендер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1854. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Отечественныя Записки», №№ 10-12, 1855.

ЕВРОПЕЙСКІЕ НЕГРЫ.

РОМАНЪ Ф. В. ГАКЛЕНДЕРА.

Часть первая.

I.
Театральная карета.

Стариною отзывается, любезный и благосклонный читатель, начинать разсказъ замѣчаніями о погодѣ; но что жь дѣлать? трудно безъ этого обойдтись. Сами скажите, хороша ли будетъ картина, если обстановка фигуръ, ее составляющихъ, не указываетъ, къ какому времени она относится? Вамъ бываетъ чрезвычайно-удобно продолжать чтеніе, когда вы съ первыхъ же строкъ узнаете, сіяло ли солнце полнымъ блескомъ, или завывалъ вѣтеръ, или тяжелыми каплями стучалъ въ окна дождь. Впрочемъ, ни одно изъ этихъ трехъ обстоятельствъ не прилагается къ настоящему случаю. Наша простая и чрезвычайно-справедливая исторія начинается зимою, въ то время года, когда природа считается умершею, когда ею всякій пренебрегаетъ, когда стараются замѣнить солнце люстрами и вознаградить недостатокъ натуральныхъ и живыхъ цвѣтовъ и удовольствій искусственными.

Но, благосклонный читатель, несовсѣмъ-справедливо презрѣніе къ зимней природѣ. Бываютъ зимою дни, оригинальной прелести которыхъ я не промѣняю на самое цвѣтущее весеннее утро, на самый роскошный лѣтній вечеръ; это — дни, когда густой туманъ, покрывшій землю послѣ легкой оттепели, замерзнетъ прозрачнымъ слоемъ льда, облекающаго, но не скрывающаго землю, непохожаго на тотъ скучный однообразный снѣжный саванъ, подъ которымъ одинаково хоронятся луга и болота, долины и озера, сады и нивы. Да, чудно-прекрасенъ этотъ внезапно-разостлавшійся покровъ свѣтлаго льда, изъ-подъ котораго проглядываетъ все въ своемъ разнообразіи, только какъ-бы одѣтое бѣлымъ газомъ; вотъ на лугу ростетъ бѣлая мурава; каждый кустъ покрытъ брильянтами; вѣтви дерева какъ-бы каплютъ кристаллами сахара. А воздухъ такъ свѣжъ и чистъ! и когда всходишь на холмъ, твое дыханье разносится голубоватымъ облачкомъ. А сходя но долинѣ на дорогу, ведущую къ твоему жилищу, всматривайся, внимательнѣе всматривайся въ каждый кустъ, въ каждый камешекъ, потому-что тотъ чудный день все облекъ дивнымъ волшебствомъ, повсюду создалъ микроскопическіе міры. Вчера грустно висѣли поблекшіе листки этой травки, ныньче превратилась она въ брильянтовую діадему, достойную украшать чело самой гордой красавицы, и подъ солнечнымъ лучомъ сверкаетъ она милліонами искръ. Вчера на этомъ голомъ клочкѣ уныло торчали только пять-шесть вялыхъ стебельковъ травы, а ныньче построилась на немъ великолѣпная столица, окруженная волшебными садами, только взгляни пристальнѣе, и ты будешь восхищенъ ея красотою. Вотъ улицы, площади съ густыми аллеями, вотъ цѣлые парки — ахъ, несносный воробей! онъ разрушаетъ обольщеніе, вспорхнувъ въ дивный городъ и покрывъ своими крыльями цѣлую площадь! Но нѣтъ, и онъ волшебное существо, потому-что, клюнувъ носикомъ въ мостовую города, онъ зажегъ ослѣпительный фейерверкъ радужныхъ искръ. Но идемъ далѣе.

Даже не вникая въ мелкія подробности, мы видимъ вещи удивительныя. Посмотрите: облака снова-упадающаго на землю тумана то образуютъ ряды колоссальныхъ зданій, на которыхъ переливаются всѣ оттѣнки краснаго, зеленаго, желтаго, синяго цвѣтовъ, то исчезаютъ эти громадныя стѣны въ волнахъ необозримаго озера, того очарованнаго озера, о которомъ слышали мы въ сказкахъ, какъ оно поглотило городъ съ его жителями. Да, мы слышимъ отдаленный шумъ и гулъ этого живущаго подъ волнами населенія, ну да, мы слышимъ его, вотъ и колоколъ городской бьетъ четыре часа.

Четыре часа! въ декабрѣ это значитъ, что уже близка ночь. Слишкомъ-долго мы замечтались; поспѣшимъ домой, пока не смерклось. Туманъ отступаетъ передъ нами и снова свивается непроницаемою пеленою за нами. Вотъ изъ волнъ его появились городскія колокольни; вотъ мы ужь достигли предмѣстья; вотъ завѣса тумана разорвана вечернимъ вѣтеркомъ и исчезающія полосы его несутся на югъ; вотъ и солнце позолотило зданія и землю послѣднимъ фіолетово-розовымъ лучомъ.

Конецъ длинной улицы, по которой мы идемъ, выходитъ въ поле, и видно намъ, какъ ласково прощается съ землею солнце, какими нѣжными, тихими красками одѣвается, засыпая, ландшафтъ. Высокіе домы, идущіе по восточной сторонѣ улицы, гораздо-холоднѣе, грубѣе принимаютъ прощальный привѣтъ: темныя, рѣзко-очерченныя тѣни противолежащихъ домовъ поднялись уже до ихъ верхнихъ этажей; только карнизы и кровли еще ярко освѣщены. Медленно ползутъ вверхъ тѣни ночи, наконецъ окутанъ ими весь домъ и закрываются его утомленные глаза. Газовый фонарь, одиноко-стоящій у заставы, говоритъ намъ, что солнце совершенно скрылось за горы, потому-что сбѣжалъ, покраснѣвъ заревомъ пожара, лучъ солнца съ стекла, еще за секунду яркимъ свѣтомъ блестѣвшаго намъ въ глаза.

Часа въ четыре вечера, и даже нѣсколько-позже, улицы большаго города бываютъ зимою довольно-оживлены. Каждый торопится кончить свои дѣла засвѣтло; купцы возвращаются изъ лавокъ, отворяются двери школъ и выпускаютъ на вольный свѣтъ цѣлые легіоны маленькихъ шалуновъ, которые шумно бѣгутъ по троттуарамъ, задирая прохожихъ. Къ пяти часамъ все затихаетъ; утреннія дѣла у всѣхъ кончены; дѣлать вечерніе выѣзды еще рано. Только фонарщикъ, съ своимъ фитилемъ на длинной палкѣ, торопливо пробѣгаетъ по улицѣ, и рѣдкіе прохожіе иногда останавливаются, чтобъ посмотрѣть, какъ онъ зажигаетъ фонарь. Одинъ за другимъ, освѣщаются магазины, и вдвое-заманчивѣе, нежели днемъ, блещутъ изъ ихъ оконъ матеріи.

Около этого времени, благосклонный читатель, разъѣзжаетъ по городу старая карета, запряженная двумя клячами, съ сѣдымъ и сердитымъ кучеромъ въ синемъ кафтанѣ на козлахъ. Нынѣшній день, принимая бразды, онъ спросилъ взбиравшагося на запятки лакея, также въ синей ливреѣ: «Что, всѣхъ забирать?» и получилъ въ отвѣтъ: «Всѣхъ».

И вотъ карета пустилась разъѣзжать по переулкамъ, въ которые рѣдко заглядываютъ экипажи. Она останавливается обыкновенно передъ самыми маленькими, бѣдными домиками. Лакей поспѣшно соскакиваетъ съ запятокъ, дергаетъ звонокъ, тутъ обыкновенно отворяется одно изъ оконъ, высовывается голова и кричитъ: «Сейчасъ, сейчасъ, только допью чашку кофе», или «только завяжу узелъ». При этомъ кучеръ что-то ворчитъ, лакей (добродушный малый) затягиваетъ пѣсню и перетопываетъ ногами, чтобъ согрѣться. Скоро на лѣстницѣ раздаются шаги, отворяется калитка и выходитъ молоденькая дѣвушка, закутавшись въ большой платокъ или мантилью; за нею мать, или сестра, несетъ узелъ, или корзину; лакей тотчасъ же кладетъ эту ношу въ карету, дѣвушка прыгаетъ въ экипажъ и карета ѣдетъ далѣе.

Когда разъ пять повторится эта исторія, и въ каретѣ сидятъ уже пять дѣвушекъ, лакей подходитъ къ дверцамъ и говоритъ: «Нельзя ли будетъ еще одну госпожу помѣстить?» и, сдѣлавъ паузу, прибавляетъ: «Холодно ныньче; старику Андрею хотѣлось бы поскорѣе отдѣлаться; нельзя ли вамъ потѣсниться, сударыни?» Дѣвушки смѣются; но карета просторна, старикъ Андрей прозябъ, — и онѣ тѣснятся, такъ-что карета часто привозитъ до восьми дѣвицъ, не считая двухъ-трехъ дѣтей, которыя стоятъ посрединѣ и у дверецъ: садиться имъ ужь некуда, но тѣснота не мѣшаетъ сидящимъ въ каретѣ весело хохотать.

Этотъ экипажъ — театральная карета, поступившая въ свою настоящую должность за древностью лѣтъ, а нѣкогда возившая особъ, несравненно-болѣе знатныхъ и притомъ по одиночкѣ или по двѣ, а не по восьми въ одинъ пріемъ.

Въ тотъ вечеръ, съ котораго начинается наша исторія, театральная карета пустилась странствовать очень рано, по случаю новаго балета: надобно было собрать весь кор-де-балетъ. Экипажъ былъ уже полонъ, и лакей подошелъ къ дверцамъ попросить дѣвицъ потѣсниться, если можно, чтобъ заѣхать еще за одною.

— За кѣмъ же? спросили изъ кареты.

— За мамзель Кларою, отвѣчалъ слуга.

— А, за княжною! смѣясь, сказала одна изъ сидѣвшихъ: — да вѣдь у насъ всѣ почетныя мѣста уже заняты.

— Да не обидѣлась бы мамзель Клара, что ей прійдется сидѣть на передней скамьѣ, прибавила другая.

Лакей осердчалъ, не удержался, почесалъ у себя за ухомъ и сказалъ: «Полно-те, сударыни, пустяки говорить; еслибъ всѣ вы были похожа на мамзель Клару, меньше горничныхъ было бы нужно въ театрѣ для васъ, да и мы съ Андреемъ скорѣе бы кончали свое дѣло. Что жь, угодно вамъ потѣсниться, или неугодно?»

— Мнѣ все-равно, пожалуй, сказала одна, смѣясь.

— Пожалуй, повторили еще двѣ.

— Знаете, что я скажу, подхватила четвертая: — нашъ старикъ протежируетъ Кларѣ и непремѣнно ухаживаетъ за нею. — Всѣ хоромъ расхохотались этой плоской шуткѣ.

Но старикъ сердито уже захлопнулъ дверцу, экипажъ покатился и скоро остановился передъ старымъ четырехъ-этажнымъ домомъ; впрочемъ, только считалось въ немъ четыре этажа, а на-самомъ-дѣлѣ было шесть, если прибавить два ряда низенькихъ мансардъ, надстроенныхъ уступами одинъ на другомъ въ его высокой кровлѣ. Съ виду походилъ этотъ домъ на казармы или фабрику, и не менѣе, нежели на фабрикѣ, было въ немъ шума и толкотни, потому-что цѣлый день неугомонно ходили по его ветхимъ лѣстницамъ многочисленные, суетливые и бѣдные жильцы.

Едва лакей дотронулся до звонка, сдѣланнаго при входѣ на лѣстницу, какъ изъ-подъ кровли уже послышался голосъ: «Сейчасъ, она ужь готова, идетъ».

— Вѣдь какъ торопится то, никогда не задержитъ! проговорилъ лакей, и всѣ сидѣвшія въ каретѣ снова засмѣялись, на что лакей съ досадою замѣтилъ, что смѣяться тутъ нёчему.

Въ ту же минуту подлѣ экипажа явилась Клара съ шестилѣтнею сестрою, которая несла за нею маленькій узелъ; у самой Клары былъ въ рукахъ другой узелъ, гораздо-больше. Лакей съ особенною предупредительностью взялъ его.

— Дай мнѣ шитье и ступай скорѣе въ комнату, чтобъ не простудиться, сказала Клара сестрѣ и, погладивъ ребенка по головкѣ, вошла въ карету.

— Теперь пошелъ прямо въ театръ! закричалъ лакей кучеру.

Клара прижалась въ уголку и мягкимъ голосомъ сказала: «Темно, mesdames, и я не могу узнать васъ; но все-равно, очень-жалѣю, что заставила васъ тѣсниться».

— О, мы привыкли, отвѣчала сидѣвшая напротивъ Клары. — Только, зачѣмъ ты таскаешь съ собою столько узловъ? прибавила другая. — Что у тебя въ другомъ узлу?

— Въ большомъ балетный костюмъ, а въ маленькомъ работа.

— Работа? насмѣшливо отозвался голосъ изъ другаго угла: — съ такимъ прилежаніемъ ты скоро разбогатѣешь.

Клара вздохнула и тѣмъ кончился разговоръ, потому-что карета затрещала и задребезжала, выѣхавъ на большую мощеную улицу. Черезъ нѣсколько минутъ она остановилась у театра.

Лакей принималъ узлы, за узлами выходили дѣвушки. Кларѣ, вышедшей послѣ всѣхъ, лакей опять оказалъ особенное вниманіе: — У васъ два узелка, такъ одинъ дайте снести мнѣ сказалъ онъ, и велѣвъ кучеру пріѣзжать въ девять часовъ, пошелъ за танцовщицами.

II.
Черные и розовые банты.

Вѣроятно, очень-немногія изъ читательницъ бывали въ театральныхъ гардеробныхъ. О читателяхъ нечего и говорить, потому-что для нихъ эти гардеробныя, особеико гардеробныя танцовщицъ, рѣшительно-недоступны, и неподкупенъ грозный стражъ ихъ, хилой, но сердитый инвалидъ.

Отдѣленіе балетнаго гардероба состоитъ изъ трехъ комнатъ; въ каждой виситъ нѣсколько зеркалъ; у стѣнъ стоятъ бѣлые шкапчики; на каждомъ написано имя танцовщицы, которой онъ принадлежитъ; тамъ хранятся ея туалетныя принадлежности — старые и новые, тѣсные и просторные башмаки, три, четыре трико, лоскутки матерій и шелкъ всевозможныхъ цвѣтовъ, иглы, румяна и бѣлила, помада, гребни, шпильки, наконецъ, коробочка съ магнезіею въ порошкѣ, замѣняющею пудру, и заячья лапка для натиранія лица бѣлилами.

Въ этихъ трехъ комнатахъ собралось уже десятка три молоденькихъ дѣвушекъ, которыя съ хохотомъ и болтовнею приводятъ въ порядокъ свой балетный костюмъ, потомъ одѣваются при помощи горничныхъ. И лишь только одѣнутся онѣ въ трико, становятся еще вертлявѣе и шумнѣе, такъ-что надзирательница гардеробной часто должна сурово устремлять на виновныхъ свои очки и напоминать о порядкѣ. Тогда начинаютъ хихикать и шутить вполголоса еще больше прежняго. Вдругъ всѣ кричатъ съ испуга: кто-то постучался въ дверь. Это monsieur Фрицъ, парикмахеръ; онъ спрашиваетъ, можно ли войдти. Тотчасъ же населеніе первой комнаты накидываетъ шали и мантильи и несчастный юноша входитъ. Мы сказали «несчастный»: и въ-самомъ-дѣлѣ, порядочное мученіе причесать тридцать капризныхъ головъ. Двери второй комнаты затворяются, потому-что дѣвицы тамъ еще не одѣты, и monsieur Фрицъ принимается за свое трудное дѣло, при общихъ шуткахъ и смѣхѣ.

Но не всѣ принимаютъ участіе въ хохотѣ — нѣтъ, часъ одѣванія, потомъ часъ появленія на сцену тяжелъ, мучителенъ для многихъ изъ этихъ дѣвушекъ. «Такъ зачѣмъ же стали онѣ танцовщицами?» спроситъ иной: «вѣдь на то была ихъ добрая воля». Позвольте замѣтить, что доброй воли ихъ никто не спрашивалъ. Вотъ, напримѣръ, мать бѣдна, а у нея двѣ хорошенькія дѣвочки; мать цѣлый день работаетъ, за ними присмотрѣть некому: ужь лучше же отдать ихъ въ театральную школу — и съ хлѣба долой, да и надзору тамъ больше будетъ, чѣмъ дома. И вотъ дѣвочки подвергаются внимательному осмотру: прямы ли у нихъ ноги, гибка ли талья, живы ли глаза, здоровы ли зубы — все удовлетворительно, и передъ ними открылась карьера, повидимому иногда блестящая, но въ-сущности почти всегда жалкая и скорбная. Сначала на все глядятъ онѣ съ легкомысленной радостью дѣтства, восхищаются своимъ ловко-сшитымъ трико съ золотымъ поясомъ, и не понимаютъ, какъ тяжелъ для нихъ будетъ этотъ легкій нарядъ. Понимать это начинаютъ уже тогда, когда поздно: дѣвушкѣ, уже взрослой, невыучившейся ничему, кромѣ балетныхъ па, поневолѣ остается только продолжать эти па. Чѣмъ иначе будетъ она кормить себя, старуху-мать или маленькихъ сестеръ? Вѣдь она ничего не умѣетъ дѣлать. Впрочемъ, если танцовщица и погибаетъ, что жалѣть о ней? Вѣдь она танцовщица, то-есть существо, говоря о которомъ, каждый и каждая имѣетъ право пожимать плечами. Вѣдь для нея составляетъ удовольствіе являться передъ публикою въ трико.

Нѣтъ, милостивыя государыни, для немногихъ это удовольствіе, а для большей части вовсе не удовольствіе. Еслибъ мѣста въ свѣтѣ раздавались по нравственному влеченію людей, быть-можетъ, многія изъ этихъ танцовщицъ сидѣли бы въ ложахъ, а изъ ложъ многія должны бы перейдти на ихъ мѣста, выставляя себя на-показъ публикѣ.

Дѣвицы, привезенныя въ послѣдней каретѣ, были въ третьей комнатѣ, еще оканчивая туалетъ, когда другія ужь были одѣты. Суетливо хлопочатъ вокругъ нихъ горничныя. Передъ однимъ изъ зеркалъ стоитъ танцовщица, одѣтая лѣсною нимфою. Юбка на ней очень-коротка, свѣтлозеленый спенсеръ стянутъ такъ, что трещитъ при каждомъ движеніи. Подлѣ нея на стулѣ сидитъ другая, протянувъ ноги, потому-что иначе сидѣть неловко: трико очень-узко. Обѣ онѣ очень-хороши собою. Стоящая передъ зеркаломъ брюнетка съ блестящими глазами и безукоризненной тальей; другая, блондинка, съ кроткимъ выраженіемъ въ лицѣ, съ движеніями тихими и скромными.

— Замѣтила ты, говоритъ блондинка: — Мари все плачетъ; когда же она пойметъ, что это вздоръ?

— Погоди, пойметъ, отвѣчаетъ брюнека, страшно перегибаясь назадъ, чтобъ видѣть, не расходится ли спенсеръ съ юбкою: — вѣдь съ нами всѣми было то же. Развѣ кто начиналъ по доброй волѣ?

— Да я начала; потому-то мнѣ и жаль ея.

— Правда, отвѣчала брюнетка съ оттѣнкомъ презрительной насмѣшки въ голосѣ, самодовольно оглядывая себя въ зеркалѣ со всѣхъ сторонъ.

— Но вѣдь онъ на мнѣ женится, продолжала блондинка.

— И прекрасно, если такъ; только едва-ли. Ну, а если Мари не хочетъ, кто жь ее принудитъ?

— Ты знаешь, у ней нѣтъ ни отца ни матери; она живетъ у тетки.

— Ахъ, не говори мнѣ объ этой твари! Мы знаемъ, какими дѣлами она занимается. Впрочемъ, что жь такое? Она не можетъ насильно заставить: племянница не дочь. Я поговорю съ Мари.

— Поговори, Тереза, сказала блондинка: — ты знаешь, Мари милая, добрая дѣвушка; по она одна не можетъ долго устоять противъ тётки; ее некому поддержать, кромѣ тебя.

— Да, я поговорю съ ней, гордо повторила Тереза и, съ удовольствіемъ еще разъ взглянувъ на себя въ зеркало, повернулась, сдѣлавъ пируэтъ, и величественно пошла въ тотъ уголъ, гдѣ сидѣла Мари.

Уголъ былъ дурно освѣщенъ, и здѣсь одѣвались самыя младшія изъ танцовщицъ, еще неуспѣвшія завоевать себѣ болѣе-удобнаго и пометнаго мѣста въ гардеробной. Теперь уголъ занимали двѣ очень-молоденькія дѣвушки, обѣ красавицы и обѣ брюнетки. Мы уже знакомы съ ними: одна была Мари, о которой говорила Тереза съ своею подругою, другая — Клара.

Мари была свѣжа и роскошна; стройная талья, полныя руки, цвѣтущее румянцемъ лицо были прекрасны. Румянецъ ея былъ такъ горячъ, что не покорялся бѣлиламъ; румянъ не употребляла она никогда, и однакожь многіе изъ зрителей находили, что она слишкомъ румянится. Но въ лицѣ ея было мало выраженія, въ движеніяхъ мало граціи; нога ея была велика, потому не могла она занимать въ балетѣ значительныхъ ролей.

Клара была средняго роста и сложена восхитительно-прекрасно. Нога и рука ея были миньятюрны, талья гибка и прелестна, грудь высока и вся фигура ея была очаровательно-граціозна. Густота и длина ея черныхъ волосъ приводили въ отчаяніе monsieur Фрица; блѣдное лицо ея было, однакожь, свѣжо и выразительно, глаза блестящи, зубы ослѣпительно-свѣжи. Если мы прибавимъ, что она дѣлала всѣ на съ чрезвычайною легкостью и граціей, то можно было бы дивиться, что она до-сихъ-поръ остается въ кор-де-балетѣ и не сдѣлалась одною изъ первыхъ танцовщицъ. Но Кларѣ, озабоченной домашними хлопотами, не было времени каждый день отдавать нѣсколько часовъ продолжительнымъ экзерциціямъ, которыя необходимы, чтобъ достичь совершенства въ искусствѣ. Кромѣ-того, она удалялась отъ балетмейстера, который вмѣстѣ былъ и первымъ танцоромъ: онъ съ самаго начала испугалъ ее своими любезностями. Не могла она подружиться и съ другими дѣвицами, бѣшеная развязность которыхъ была для нея ужасна; потому всѣ смотрѣли на Клару несовсѣмъ доброжелательно. Одна Мари была къ ней привязана и слушалась во всемъ ея совѣтовъ.

Обѣ онѣ старались, по возможности, избѣгать услугъ любезнаго monsieur Фрица, и причесывали другъ друга сами. Всѣ остальныя дѣвицы еще были заняты уборами, какъ онѣ, совершенно-одѣтыя, уже сидѣли, ожидая начала спектакля. Мари смотрѣла въ окно, задумавшись; Клара развязала свой узелъ съ шитьемъ и торопливо работала. Но лица у той и другой были одинаково-печальны и на глазахъ навертывались слезы. О чемъ грустила Мари — мы знаемъ; Клара обшивала дѣтское платье черными лентами.

Въ эту минуту подошла къ нимъ мамзель Тереза, гордая и самоувѣренная, какъ всегда. — Вы ужь готовы?" сказала она: — и Клара ужь опять за работою! Что такое ты шьешь?

— Ныньче поутру умерла у меня маленькая сестра, отвѣчала Клара, приподнимая голову, и глаза ея наполнились слезами.

— Не-уже-ли? Умерла твоя бѣдненькая сестрица? Ахъ, какъ жаль! И ты шьешь для нея это платье? тономъ искренняго сожалѣнія сказала Тереза.

Клара молча наклонила голову.

— Сколько лѣтъ было ей, бѣдняжкѣ?

— Только два года. Какой милый, какой милый былъ это ребенокъ!…

— Теперь ей лучше, нежели было бы на свѣтѣ, сказала Тереза. — Но мнѣ жаль тебя: вѣдь ты ее очень-любила?

— Какъ мать она любила ее, сказала Мари.

Нѣсколько другихъ танцовщицъ, въ томъ числѣ и блондинка Элиза, подруга Терезы, съ состраданіемъ подошли къ разговаривающимъ. Скоро присоединились къ нимъ всѣ остальныя дѣвицы, бывшія въ комнатѣ, и поразительно было видѣть, какою грустью замѣнились улыбки на этихъ, за минуту веселыхъ, лицахъ. Онѣ, разодѣтыя такъ фривольно, стояли грустныя, серьёзныя, молчаливыя. И странный контрастъ съ мертвою тишиною этой комнаты составляли доносившіеся изъ двухъ другихъ комнатъ шумъ, болтовня, хохотня, веселые напѣвы, стукъ кастаньетъ и быстрый шорохъ ногъ, выдѣлывающихъ замысловатыя па.

— Зачѣмъ же ты обшиваешь ей платье черными лентами? сказала Тереза послѣ долгой паузы, нагнувшись и разсматривая платье: — вѣдь маленькихъ дѣвушекъ всегда хоронятъ въ платьяхъ съ розовыми лентами. Да вѣдь нужно бы настоящія ленты, а не миткалевыя.

— Да, такъ и есть, ты спорола ихъ съ какого-то стараго платья. Это негодится, продолжала Тереза, выпрямляясь. — Твоя сестра хоть въ гробу должна быть одѣта не хуже другихъ дѣтей. — Allons, mesdames! прибавила она, обращаясь къ другимъ: — найдите скорѣе розовыхъ атласныхъ лентъ. Сколько тебѣ ихъ нужно?

— Оставь, оставь, Тереза! говорила Клара: — это ненужно, зачѣмъ это?

— Я такъ хочу. Вѣдь ты еще только начала пришивать черныя ленты; спори ихъ. Mesdames, поскорѣе давайте розовыхъ лептъ!

Дѣвицы уже рылись въ своихъ ящикахъ и одна уже несла розовыя лепты.

Черезъ минуту и въ остальныхъ двухъ комнатахъ всѣ искали розовыхъ лентъ. Цѣлая куча ихъ была собрана для сестры Клары.

Какъ тронуло бѣдную дѣвушку это участіе и какъ утѣшительно было ей теперь смотрѣть на бѣлое платьице, убранное свѣтлыми, радостными розовыми лентами! Какъ мила въ нихъ будетъ бѣдная дѣвочка!

— Когда же вы хороните сестру? сказала Элиза, подавая ей нѣсколько букетовъ искусственныхъ цвѣтовъ — лучшій, почти единственный свой нарядъ, которымъ она жертвовала, чтобъ убрать гробокъ дѣвочки: — когда вы ее хороните? Вѣдь намъ надобно же проводить ее — не такъ ли, mesdames?

— Конечно, подтвердила Тереза: — мы всѣ будемъ провожать ее и принесемъ цвѣтовъ, сколько можемъ собрать.

— Благодарю васъ, сказала Клара. — Похороны будутъ завтра въ десять часовъ.

— Непремѣнно, всѣ будемъ, рѣшительно повторила Тереза и взяла готовое, мило-отдѣланное розовыми лентами платьице, показывая всѣмъ, какъ прекрасно оно теперь вышло.

Въ этотъ мигъ три раза прозвучалъ звонокъ — знакъ, что танцовщицы должны выходить на сцену. Поспѣшно бросилась каждая запереть свой шкапчикъ, еще разъ оправиться передъ зеркаломъ и, взглянувъ, хорошо ли сидятъ башмаки, шумно побѣжали онѣ вверхъ по ступенямъ лѣстницы, ведущей на сцену.

III.
Балетъ.

Передъ балетомъ даютъ обыкновенно какой-нибудь дюжинный водевиль съ простенькими декораціями, чтобъ задняя половина сцены оставалась свободна для приготовленій къ балету.

Ныньче даютъ балетъ въ четырехъ дѣйствіяхъ и двѣнадцати картинахъ, съ раздирающими страданіями любовниковъ и большимъ количествомъ патетизма, нежели смысла. Одна изъ чувствительнѣйшихъ сценъ, очень-трудная, должна быть еще разъ репетирована. Дѣло въ томъ, что женихъ, баронъ, графъ или герцогъ, въ первомъ дѣйствіи являющійся добрымъ малымъ, хотя его страшно-нафабренные усы и служатъ яснымъ предзнаменованіемъ, что онъ развернется яростнымъ тигромъ — этотъ женихъ, какъ заведено въ балетахъ, по-несчастью, застаетъ у своей невѣсты влюбленнаго въ нее юношу. Тутъ-то начинаются ужасы: женихъ сначала останавливается, какъ пораженный громомъ; потомъ, съ яростнымъ взглядомъ, почти не шевеля ногами, перелетаетъ на противоположную сторону сцены. Астольфо, то есть влюбленный юноша, выхватываетъ мечъ; двадцать танцовщицъ (свита невѣсты) единодушно дрожатъ и отскакиваютъ и снова подбѣгаютъ; свита жениха надменно издѣвается надъ Астольфо; наконецъ невѣста, лежавшая безъ чувствъ, вскакиваетъ, какъ на пружинахъ, ловитъ руку своего Астольфо и передъ глазами изумленнаго жениха принимается вытанцовать съ нимъ pas de-deux, которымъ ясно показываетъ, что вотъ-де самый этотъ Астольфо съ дѣтства былъ предметомъ моей страстной любви, и что я-де не измѣню ему, хоть пилите меня пополамъ, а за тебя, баронъ или герцогъ, не пойду, не пойду и не пойду — вотъ тебѣ и все!

Эту сцену наскоро репетировали передъ спектаклемъ, и первый танцоръ, за отсутствіемъ балетмейстера исполнявшій его должность, вздумалъ осмотрѣть, хорошо ли и правильно ли одѣты кор-де-балетныя танцовщицы. Инымъ эта ревизія со стороны красиваго молодаго человѣка была пріятна, другія оборачивались спиною, когда онъ подходилъ къ нимъ, третьи спокойно продолжали разговаривать между собою, нисколько не конфузясь его пытливыми взглядами.

— Гдѣ мамзель Клара? сказалъ онъ, не замѣчая, что она стояла недалеко отъ него, за декораціею, изображавшею садъ. — Гдѣ мамзель Клара? повторилъ онъ громко: — прошу ее подойдти сюда.

Ослушаться было невозможно и дѣвушка съ неудовольствіемъ вышла на слабо-освѣщенную сцену, гдѣ оставался уже только одинъ первый танцоръ.

— Странно, сказалъ онъ съ гадкою улыбкою: — что васъ всегда надобно звать но нѣскольку разъ. Вамъ было бы лучше, прибавилъ онъ, понизивъ голосъ: — слушаться моихъ словъ съ перваго раза.

— Что вамъ угодно? боязливо спросила Клара.

— Пока я желаю очень-немногаго. Вы танцуете въ переднемъ ряду и отчасти со мною: мнѣ нужно взглянуть, какъ вы одѣты; потомъ сдѣлаемъ репетицію нашихъ па.

— Я одѣта хорошо, отвѣчала дѣвушка, отступая назадъ.

— Не широки ли вамъ башмаки? Хорошо ли сидитъ на васъ трико? Я не хочу, чтобъ оно давало складки. Позвольте-ко взглянуть; идите же сюда.

Дѣвушка стояла неподвижно. И еслибъ на сценѣ было свѣтло, видно было бы, какъ выступилъ румянецъ на ея щекахъ сквозь бѣлила.

— Полно-те ребячиться! Вы знаете, со мною негодится шутить. Вы не получите прибавки къ жалованью въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, если я опять долженъ буду жаловаться на ваше упрямство и непослушаніе. Идите же сюда!

Она приподняла на вершокъ шелковую юбку, такъ, чтобъ видно было колѣно.

Онъ сдѣлалъ къ ней нѣсколько шаговъ; она отступила.

— Вы все ребячитесь; вамъ надобно во многомъ измѣниться, иначе не ожидайте никакихъ успѣховъ. Не слишкомъ ли туго вы зашнурованы?

— Я не шнуруюсь туго, отрывисто сказала Клара и хотѣла уйдти.

Но первый танцоръ удержалъ ее за руку.

— Кажется, наши портнихи шьютъ на васъ небрежно. Для вашей дивной тальи негодятся чужіе старые спенсеры. Для васъ нужно бы всегда шить новые костюмы. И если, Клара, вы захотите…

Клара хотѣла вырвать свою руку изъ его руки, но онъ предупредилъ это движеніе и крѣпче сжалъ ее.

— Кажется, продолжалъ онъ, нагибаясь къ дѣвушкѣ: — начальница гардероба неблаговолитъ къ вамъ; она даетъ вамъ спенсеры слишкомъ-много подбитые ватой… Мы сейчасъ увидимъ это…

Но, къ-счастію дѣвушки, услужливому товарищу надобно было оставить это изслѣдованіе, потому-что изъ-за кулисъ вылетѣли, быстро вальсируя, двѣ танцовщицы и, не удержавшись, натолкнулись на него такъ сильно, что онъ схватился за колонну, чтобъ не упасть. Въ тотъ же мигъ онѣ подхватили изумленную и обрадованную своимъ внезапнымъ избавленіемъ Клару, увлекши ее въ бѣшеный танецъ и, сдѣлавъ туръ по всей сценѣ, скрылись вмѣстѣ съ нею за кулисами. Тамъ сильная Тереза (одна изъ вальсировавшихъ была она) остановилась и остановила двухъ подругъ однимъ быстрымъ движеніемъ и съ громкимъ хохотомъ бросилась на софу.

— Какъ я благодарна тебѣ, Тереза, сказала Клара, переводя духъ: — ты избавила меня своею шалостью отъ самаго непріятнаго положенія.

— А завтра же снова ты будешь поставлена въ такое же положеніе, мой другъ, съ хохотомъ отвѣчала Тереза.

— Боже мой! правда, правда. Но что же мнѣ дѣлать? Я совершенно беззащитна, одинока!

— Я тебѣ скажу два средства, важно сказала Тереза, поставивъ одну ногу на софу, чтобъ поправить башмакъ, соскользнувшій отъ быстраго танца: — можешь выбирать любое: или тебѣ надобно войдти къ нему въ милость…

— Никогда! ни за что! съ негодованіемъ вскричала Клара.

— Или, если не хочешь, найдти себѣ покровителя, который бы могъ сказать нашему первому танцору и всѣмъ тѣмъ, которые захотятъ осматривать твой спенсеръ: «Любезнѣйшій, если вы вздумаете надоѣдать мамзель Кларѣ, даю вамъ пріятное для меня обѣщаніе устроить, чтобъ васъ ошикали три раза сряду…»

— Или, прибавила Элиза, также вальсировавшая съ Терезою: — твой покровитель объяснится съ обидчикомъ гдѣ-нибудь въ темномъ переулкѣ.

— Дѣлается и такъ, смотря по характеру; но это не-совсѣмъ-благородно, надменно возразила Тереза.

— Но я не хочу имѣть такихъ покровителей, робко отвѣчала дѣвушка.

— Поздно, мой другъ, сказала Тереза, обнимая стройную ея талью: — ты не избѣгнешь той же участи, какой не избѣжали мы всѣ, если пошла по одной дорогѣ съ нами.

Между-тѣмъ водевиль окончился, занавѣсъ упалъ и публика отчасти разошлась по корридорамъ и буфетамъ, отчасти занялась разговорами. Въ партерѣ горячо толковали объ ожидаемомъ балетѣ и впередъ жестоко осуждали и музыку, и танцы и декораціи его

На сценѣ было еще болѣе жизни, нежели въ ложахъ и креслахъ: поспѣшно устанавливались декораціи, представлявшія огромную залу съ бѣлыми и золочеными колоннами, великолѣпно-освѣщенную; кордебалетныя феи кружились по сценѣ, особенно у занавѣса, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ сдѣланы въ немъ отверстія, чтобъ смотрѣть на публику. У каждой изъ этихъ прорѣхъ стояло по полудюжинѣ дѣвушекъ, нетерпѣливо-дожидавшихся своей очереди, чтобъ взглянуть и передать условный знакъ.

Вамъ, читатель, быть-можетъ, кажется, что когда опущенъ занавѣсъ, то этимъ и кончается сценическая драма. И дѣйствительно, вы ничего не замѣтите черезъ это, повидимому, неподвижное полотно, если вамъ не открыты закулисныя тайны. Знайте же, что въ занавѣсѣ каждаго порядочнаго театра сдѣланы въ мѣстахъ, покрытыхъ черною краскою, двѣ прорѣхи, черезъ которыя постоянно ведется разговоръ то съ однимъ, то съ другимъ изъ элегантныхъ зрителей. Каждый изъ нихъ подстерегаетъ условные знаки, относящіеся именно къ нему. Новое лицо, становясь у отверстія, объявляетъ о своемъ появленіи тѣмъ, что слегка шевелитъ занавѣсъ; это значитъ: «смотрите, я здѣсь». Потомъ въ отверстіе высовывается конецъ пальца, въ перчаткѣ или безъ перчатки, движется направо, налѣво, вверхъ, внизъ — все это различные сигналы; палецъ исчезаетъ и является вновь, кружится и вертится, и разсказываетъ привычнымъ глазамъ цѣлую исторію. Если молчитъ отверстіе въ занавѣсѣ, говоритъ самый занавѣсъ: вотъ, въ извѣстномъ мѣстѣ, дотронулся до него палецъ, чертитъ различныя фигуры: каждая изъ нихъ имѣетъ свой смыслъ, понятный только одному, избранному, который жадно смотритъ на таинственный и молчаливый для всѣхъ другихъ пейзажъ или фронтонъ огромнаго полотна. И если вы, читатель, научились подмѣчать эту нѣмую игру, антракты часто бываютъ для васъ интереснѣе самаго спектакля.

Но вотъ кончилась длинная увертюра, занавѣсъ поднялся, публика апплодируетъ богатымъ декораціямъ и дѣйствіе начинается блестящимъ баломъ. Весело, увлекательно гремитъ музыка; быстро носится по сценѣ толпа танцующихъ. Зрители ослѣплены радужными переливами матерій, развѣвающимися шарфами, блескомъ золота, серебра и брильянтовъ. Только когда смѣнились декораціи и явился садъ, освѣщенный луною, отдохнули глаза зрителей; кор-де-балетъ исчезъ вмѣстѣ съ бальнымъ заломъ: бѣдняжкамъ нужно дать покой послѣ утомительнаго танца. На сценѣ только онъ и она — это ихъ первая встрѣча, первое объясненіе въ любви.

Между-тѣмъ за кулисами, танцовщицы кор-де-балета въ изнеможеніи падаютъ на стулья и диваны, тяжело переводятъ духъ и отираютъ потъ, струями текущій съ висковъ и лба. Всѣ утомлены страшно, и хотѣли бы отдохнуть, но нельзя: надобно оправить прическу, башмаки и спенсеры.

— Нѣтъ, капельмейстеръ нынѣ рѣшительно сошелъ съ ума, сказала Тереза, прежде всѣхъ успѣвшая перевести духъ: — возможно ли играть въ такомъ быстромъ темпе? Я измучилась, а до этого трудно, кажется, меня довести. Бѣдняжка! продолжала она, обращаясь къ танцовщицѣ съ слабой грудью, которая сидѣла въ совершенномъ изнеможеніи, то блѣднѣя, какъ полотно, то вспыхивая отъ прилива крови: — хорошо еще, что я успѣла тебя поддержать. Но ужь наговорю же я любезностей этому капельмейстеру, лишь бы пришелъ онъ сюда! Лучше ли тебѣ? спросила она, снова обращаясь къ утомленной танцовщицѣ.

Та наклонила голову и, собравшись съ силами, проговорила:

— Да, теперь лучше; но тогда со мною сдѣлалось очень, очень-дурно; еслибъ ты меня не поддержала, я упала бы у суфлёрской ложи. Благодарю тебя, Тереза.

— Стоитъ ли благодарности? Но ты, кажется, туго зашнурована; я распущу корсетъ.

— Нельзя, тихо отвѣчала ослабѣвшая танцовщица: — такъ сдѣланъ спенсеръ; хорошо было бы мнѣ сказаться больною, но я боюсь, что меня уволятъ изъ труппы, а тогда чѣмъ будетъ мнѣ жить?

Тереза, пожавъ плечами, прошептала: «бѣдняжка!» потомъ обратилась къ Мари, подругѣ Клары, и отвела ее въ сторону, за скалу, которая была приготовлена для третьяго акта.

— Ты хочешь о чемъ-то поговорить со мною, какъ я слышала отъ Элизы, сказала Тереза.

— Да, я рада была бы поговорить съ тобою; но будетъ ли у насъ теперь время на это?

— До выхода на сцену остается намъ еще четверть часа. Такъ твоя тётка мучитъ тебя?

Дѣвушка потупила глаза.

— А ты знаешь мою тётку?

— Знаю, какъ не знать! И вспоминать объ этомъ не хочется! Но, къ дѣлу. Я думала, что ты никогда не узнаешь, какова она.

— Долго я и не догадывалась. Молоденькой дѣвочкѣ не приходятъ въ голову дурныя мысли. Да и въ домѣ я не замѣчала ничего такого. Мы живемъ скромно.

— Ну, конечно, насмѣшливо сказала Тереза: — если она и устроиваетъ какія дѣла, то не у себя въ квартирѣ. Что жь теперь?

— Ты сама знаешь, что. О, скажи, какъ мнѣ быть?

— Ты не знаешь, о комъ она тебѣ твердитъ?

— Однажды онъ былъ у нея. И теперь онъ здѣсь, въ театрѣ.

— Ты мнѣ покажешь его въ антрактѣ. Быть-можетъ, я знаю его, и тогда мы увидимъ, что намъ дѣлать.

— Mesdames, начинается третья картина, прокричалъ режиссёръ.

Раздался звонокъ. Декораціи перемѣнились и на сценѣ явился паркъ, въ которомъ воркуютъ нѣжные любовники и гдѣ ихъ застаетъ женихъ. Эта патетическая сцена, разсказанная нами уже прежде, сопровождалась безконечными аплодисментами. Но вотъ и антрактъ. Мамзель Тереза вмѣстѣ съ Мари стали у отверстія въ занавѣсѣ.

— Гдѣ жь онъ сидитъ?

— Четвертая ложа съ лѣвой стороны во второмъ ярусѣ, сказала Мари, посмотрѣвъ съ минуту на публику.

— Во второмъ ярусѣ? протяжно повторила Тереза: — значитъ, блестящаго мало. Однако, посмотримъ. Разъ, два, три, четыре — нѣтъ, Мари, ты вѣрно ошиблась, или онъ ушелъ и на его мѣсто сѣлъ другой. Взгляни еще разъ.

— Нѣтъ, это онъ самый; онъ зѣваетъ и поправляетъ волосы.

— Такъ. И это онъ, ты не ошибаешься?

— Онъ. А кто эта дама подлѣ него?

— Его жена. Прекрасное дѣло онъ задумалъ!

— Это ужасно! Что мнѣ дѣлать, Тереза? Скажи, что мнѣ дѣлать?

Посмотрѣвъ еще съ минуту, Тереза молча отошла отъ занавѣса съ горькою улыбкою на задумчивомъ лицѣ. — Гнусный человѣкъ! проговорила она наконецъ.

— Ты знаешь его?

— Знаю, хоть никогда ни слова не говорила съ нимъ. Ты знаешь, у меня есть сестра швея. Она искала у нихъ работы и понравилась его женѣ. Но этотъ безукоризненный господинъ сказалъ, что не хочетъ и слышать, чтобъ въ его домъ ходила женщина, у которой сестра танцовщица. «Пріищи, мой другъ, швею изъ честнаго семейства» сказалъ онъ женѣ. «Изъ честнаго семейства!» — Это было четыре года назадъ. А я тогда была чиста, какъ невинный младенецъ. О, я постараюсь ему припомнить эти слова!

— Но что жь мнѣ дѣлать?

— Пока ничего; только сказывай мнѣ обо всемъ въ подробности. Прекрасно, прекрасно, припомнятся тебѣ твои слова, гадкій лицемѣръ!

IV.
Клара и ея семейство.

Какъ все на свѣтѣ, не безконеченъ былъ и балетъ. Влюбленный юноша, съ граціозными пируэтами, ускользнулъ за кулисы; баронъ, или графъ, выразилъ нѣжными па свое примиреніе съ невѣстою и дѣло заключилось свадебнымъ баломъ, на которомъ первый танцовщикъ и первая танцовщица исполнили pas-de-deux по всѣмъ правиламъ балетной науки, ломаясь удивительнѣйшимъ манеромъ и превосходно доказавъ публикѣ, до какихъ уродливыхъ и невозможныхъ въ природѣ перегибовъ можетъ быть доведено искусствомъ человѣческое тѣло. Особенно первый танцовщикъ заслужилъ общую похвалу, показавъ, что можетъ сгибать ноги въ колѣнѣ нетолько назадъ, но и напередъ, въ противность естеству людскому. Онъ, кажется, готовился уже перевернуться и начать пляску на рукахъ, вверхъ ногами, но упалъ занавѣсъ и онъ избавился отъ этого подвига.

Черезъ четверть часа темна и пуста была сцена. Однѣ уборныя были освѣщены и полны суматохи. Торопливо переодѣвались танцовщицы, уже не заглядывая въ зеркало, и почти всѣ, не снимая трико, которое задержало бы, просто надѣвали поверхъ его чулки и башмаки, чтобъ успѣть уѣхать въ первой каретѣ.

Клара бережливо уложила свой театральный костюмъ и траурное платье сестры, и должна была дожидаться, пока карета возвратится. Вечеръ былъ холоденъ и туманенъ. Стекла кареты потускнѣли такъ, что сидѣвшимъ въ ней дѣвицамъ невидно было, по какой улицѣ онѣ ѣдутъ, и каждый разъ, какъ останавливался экипажъ, онѣ спорили, къ чьему дому онъ подъѣхалъ. Лакей рѣшалъ это, называя по имени ту, которой очередь выходить изъ кареты. Вотъ экипажъ доѣхалъ и до квартиры Клары.

— Позвонить, чтобъ вамъ отперли? ласково спросилъ лакей.

— Благодарю; со мною ключъ, я войду никого не безпокоя. Прощай.

— Позвольте мнѣ, мамзель Клара, принести завтра вѣнокъ для вашей сестрицы. У меня есть знакомый садовникъ; я у него выпрошу — и поспѣшно проговоривъ это, старикъ-лакей, не дожидаясь отвѣта, захлопнулъ дверцу и закричалъ кучеру: «пошелъ!»

Клара простояла у двери своего дома съ минуту, прислушиваясь къ стуку удалявшагося экипажа, потомъ прошла далѣе, къ булочной, находившейся въ нѣсколькихъ шагахъ, и, купивъ бѣлаго хлѣба, медленно пошла домой, останавливаясь почти на каждомъ шагу, вслушиваясь въ отдаленные шаги прохожихъ. «Странно» думала она: «въ первый разъ ныньче его нѣтъ: онъ не былъ ни въ театрѣ, ни у кареты, когда я садилась въ нее, нѣтъ его и здѣсь!»

Она была ужь у двери, ведущей на ея лѣстницу, вынула ключъ, отперла и хотѣла войдти на темную лѣстницу, какъ послышались на улицѣ поспѣшные шаги и мужской голосъ сказалъ тихо:

— Фрейлейнъ Клара, минуту, одну минуту. Я долженъ сказать вамъ два слова.

Танцовщица остановилась въ дверяхъ и спокойно ожидала быстро-приближавшагося мужчину.

— Я такъ бѣжалъ, сказалъ онъ: — что едва перевожу духъ. Какъ я радъ, что успѣлъ увидѣть васъ!

— Васъ не было въ театрѣ, и я не ожидала увидѣться ныньче съ вами, отвѣчала дѣвушка.

— Мнѣ было невозможно быть въ театрѣ. А какъ я бѣжалъ! Я былъ въ скучномъ, ужасно-скучномъ обществѣ, и только сейчасъ успѣлъ вырваться оттуда. Я пришелъ только, чтобъ видѣть васъ.

— Я рада, что увидѣла васъ, отвѣчала дѣвушка, довѣрчиво смотря на него. — Я такъ привыкла видѣть васъ каждый вечеръ, что безъ этого мнѣ чего-то недостаетъ.

— Благодарю васъ за эти слова; но еслибъ вы не были такъ неумолимы, фрейлейнъ Клара, давно бы я нашелъ случай познакомиться съ вашимъ батюшкою и бывать у васъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу этого! Довольно ужь и того, что мы видимся здѣсь или въ театрѣ. Этого со мною никогда не бывало; довольно и этого.

— Я буду доволенъ только тогда, если вы дадите мнѣ вашу ручку.

— Пожалуй, только съ условіемъ, что вы сейчасъ уйдете.

И она взяла узлы, ключъ и хлѣбъ въ одну руку, чтобъ протянуть другую своему другу, который началъ осыпать поцалуями эту миньятюрную ручку. Но Клара вырвала ее, убѣжала и съ лѣстницы ужь сказала ему:

— Уходите же. До свиданья.

Молодой человѣкъ стоялъ передъ домомъ, смотря на окно въ верхнемъ этажѣ. Вотъ покачнулась въ окнѣ стора, значитъ, отворилась дверь и Клара входитъ въ свою комнату. И молодой человѣкъ удалился тихими шагами.

По темнымъ извилинамъ Клара поднялась въ четвертый этажъ, ощупала рукою дверь, осторожно отворила ее и вошла въ переднюю, гдѣ не было свѣчи, только въ широкія щели дверей изъ другой комнаты падала свѣтлая полоса, и направляясь по ней, Клара тихо прошла въ другую комнату, гдѣ сидѣло все семейство.

Это была довольно-большая комната, потолокъ которой спускался къ одному боку, сообразно положенію кровли дома. Между единственнымъ окномъ и желѣзною печью, которая, судя по холоду, бывшему въ комнатѣ, топилась не каждый день, стоялъ письменный столъ, заваленный бумагами и книгами, передъ нимъ стулъ съ красною подушкою; въ другомъ углу двѣ постели, большая и дѣтская. Другой столъ и три-четыре стула, старый комодъ и зеркальцо довершали меблировку комнаты, которая смотрѣла очень-пустынно, потому-что мебели было слишкомъ-мало для ея величины. Единственнымъ представителемъ роскоши былъ висѣвшій на стѣнѣ портретъ какой-то знаменитой танцовщицы, экземпляры котораго были ею подарены всѣмъ членамъ труппы.

На дѣтской постели лежали два ребенка, шестилѣтняя дѣвочка и четырехлѣтій мальчикъ; у стола сидѣлъ пожилой мужчина, чинившій перо и съ-тѣмъ-вмѣстѣ уговаривавшій дѣтей лежать смирно и заснуть. Они хныкали и пищали; но при появленіи Клары плачъ ихъ прекратился.

— А, вотъ она, наша общая утѣшительница! Здравствуй, Клара! Пожалуйста уговори ихъ, чтобъ они уснули, сказалъ онъ, увидѣвъ дочь, поправилъ на столѣ бумаги и принялся писать.

Дѣти приподнялись и зорко слѣдили за всѣми движеніями Клары. Замѣтивъ, что она кладетъ на окно хлѣбъ, мальчикъ весело закричалъ: "принесла! принесла! «

— Ты все пишешь, батюшка, сказала Клара, подходя къ отцу: — ужь поздно; побереги свои глаза.

Дѣйствительно, ему было бы надобно беречь глаза, потому-что онъ, хотя и въ очкахъ, наклонялъ лицо къ самой бумагѣ. Но онъ бодро отвѣчалъ:

— Ничего, они у меня еще хороши; времени тратить нельзя. Вотъ я теперь смотрю на тебя, мой милый дружокъ, Клара, и они отдыхаютъ. Милая моя, какъ ты хороша!

— О чемъ плакали дѣти? сказала Клара, цалуя руку отца: — вѣрно, шалили, поссорились, и надобно побранить ихъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчалъ старикъ: — они весь вечеръ играли очень-мило; я самъ любовался на нихъ; какими чудесными ужинами угощали они другъ друга!

— А вы ужинали?

— Боже мой! я… я и забылъ, сейчасъ только вспомнилъ…

— Что забыли? Не-уже-ли сходить къ книгопродавцу за деньгами?

— Нѣтъ, этого я не забылъ, но не засталъ Блаффера дома.

— И, стало-быть, вы не получили денегъ?

— Разумѣется, добродушно отвѣчалъ отецъ. — Отъ кого же получить, если не засталъ его.

— Такъ вы не ужинали?

— Мы сыты; дѣти съ удовольствіемъ кушали хлѣбъ.

— Черный хлѣбъ — такъ?

— Да; но онъ былъ очень-хорошъ.

— Я такъ и думала, сказала Клара, стараясь улыбнуться: — поэтому я запаслась для васъ бѣлымъ хлѣбомъ; у сосѣдки еще не спятъ: я видѣла огонь; сейчасъ попрошу у ней молока и сдѣлаю молочную кашицу, прекрасную, вкусную кашицу, повторила она, обращаясь къ дѣтямъ, которыя весело улыбнулись при этихъ словахъ.

Отецъ раскрылъ книгу, поправилъ бумагу и началъ писать.

Несовсѣмъ-пріятно было Кларѣ идти съ просьбою къ сосѣдкѣ. Сосѣдка эта была набожная вдова, пользовавшаяся большимъ уваженіемъ за свои строгія правила и потому возбуждавшая во всѣхъ щедрыхъ людяхъ большое состраданіе своею бѣдностью. Получая пособія по-крайней-мѣрѣ отъ двадцати семействъ, любившихъ ея бесѣды, она могла жить съ своими двумя дочерьми, не терпя никакой нужды, даже не имѣя надобности заниматься никакою работою, и все время употребляла на тѣ занятія и бесѣды, которыми снискивала себѣ почитательницъ и благодѣтельницъ.

Когда Клара отворила дверь въ уютную комнату вдовы, фрау Вундель съ двумя дочерьми только-что сѣла за сытный ужинъ. Въ печи весело трещали дрова, разливая пріятную теплоту.

— Ахъ, фрейлейнъ Клара! сказала вдова, опуская на столъ вилку: — чему обязаны мы удовольствіемъ видѣться съ вами въ такой поздній часъ?

— Я хотѣла попросить васъ, мадамъ Вундель, одолжить мнѣ, если можно, немного молока: у насъ вышло все, а я воротилась изъ театра такъ поздно, что наша лавочка уже заперта.

— Такъ, очень-хорошо, молока? съ удовольствіемъ, если оно у насъ есть. Только мнѣ кажется, чуть-ли мы не выпили все ныньче поутру съ кофе. Ты не знаешь, Эмилія, продолжала она, обращаясь къ старшей дочери: — осталось у насъ молоко, или нѣтъ?

Эмилія, привыкшая хорошо понимать слова матери, сказала, придвигая къ себѣ тарелку:

— Очень-жаль, фрейлейнъ Клара, по молока у насъ не осталось ни капли.

— Да, да, въ-самомъ-дѣлѣ, подтвердила вдова, снова принимаясь за вилку: — теперь помню, точно ничего не осталось.

— Нѣтъ, вы забыли, сестрица, сказала недогадливая младшая дочь: — Теперь, вечеромъ, принесли намъ двѣ кринки молока, и одну можно отдать Кларѣ.

Вдова съ досадой сжала губы и злобно взглянула на эту непрошенную совѣтницу.

— Смотрите, какая хозяйка! Взгляни, Эмилія, въ-самомъ-дѣлѣ. Если молоко есть, мы дадимъ его съ удовольствіемъ.

Эмилія сердито оттолкнула тарелку и пошла въ другую комнату.

Бѣдная танцовщица стояла какъ на угольяхъ, догадавшись, несмотря на свое простодушіе, въ чемъ дѣло; но младшая дочь, не обращая вниманія на грозные взгляды матери, спокойно продолжала:

— Надобно васъ поздравить, Клара: ныньче были вы очень-интересны и прекрасно танцовали!

За эти неосторожныя слова строгая вдова толкнула подъ столомъ ногою ногу дочери.

— Такъ вы были въ театрѣ? спросила Клара. — Да, ныньче балетъ былъ прекрасный. Часто вы бываете въ театрѣ?

— Она иногда бываетъ, но очень-рѣдко, возразила г-жа Вундель тономъ оскорбленной невинности: — что дѣлать, молоденькія дѣвочки не понимаютъ, что хорошо, что нѣтъ. Но мы съ Эмиліею никогда не бываемъ въ театрѣ и никогда не позволимъ себѣ этого.

— Отчего же? вѣдь это пріятное развлеченіе, сказала Клара, чтобъ отвѣчать что-нибудь, безпокойно взглянувъ на дверь сосѣдней комнаты, изъ которой послышалось, какъ-будто что-то переливаютъ изъ одной посуды въ другую.

Мадамъ Вундель съ достоинствомъ пожала плечами и вскинула къ потолку глаза.

— Одно знакомое семейство, имѣя иногда даровые билеты, беретъ въ театръ мою дочь. Конечно, это для меня огорчительно; но что же дѣлать? Не могу внушить приличія глупой дѣвушкѣ.

Тутъ вошла въ комнату Эмилія съ желанною кринкою молока; Клара съ благодарностью обѣщала отдать недальше какъ завтра и ушла.

Тогда г-жа Вундель начала изобличать глупое поведеніе своей младшей дочери и объяснила ей, что она дура и негодница.

Между-тѣмъ, въ сосѣдней квартирѣ старикъ продолжалъ писать, а мальчикъ не спускалъ глазъ съ дверей, что и было съ его стороны очень-натурально.

— Клара принесетъ намъ сладкаго, много, сказалъ онъ сестрѣ.

— Ничего не принесетъ, отвѣчала дѣвочка, которая была старше брата и больше его понимала: — а ты лучше усни.

Но Клара принесла кринку молока — и дѣти запрыгали отъ восторга. Черезъ нѣсколько минутъ вкусная молочная кашица была готова, и съ какою жадностью бросились ѣсть ее дѣти! Отецъ не хотѣлъ садиться за столъ, но Клара посадила его почти-насильно и, убѣдившись, что кушанья достанетъ всѣмъ, онъ также началъ ѣсть съ апетитомъ, хотя и говорилъ, что ему не хочется ѣсть, что онъ совершенно сытъ, закусивъ хлѣбомъ.

— А что жь мы забыли Анету? вдругъ сказалъ мальчикъ: — вѣдь она еще ничего не кушала, ей тоже хочется покушать.

Онъ говорилъ объ умершей сестрѣ, которая лежала въ другой комнатѣ.

— Она не будетъ теперь кушать: она теперь умерла, улетѣла на небо, отвѣчала ему дѣвочка.

Старикъ-отецъ тяжело вздохнулъ и опустплъ ложку.

— Нѣтъ, ты не знаешь, она еще не ушла на небо, она тамъ лежитъ на подушкѣ; она уйдетъ на небо, когда ее похоронятъ; завтра она уйдетъ на небо, возразилъ мальчикъ.

— Ужь завтра! сказалъ отецъ, отирая глаза. — Ты все приготовила, Клара?

— Приготовила. И если вы, дѣти, будете умны, я покажу вамъ платье, въ которомъ Анета пойдетъ на небо.

Она пошла къ окну, гдѣ лежалъ узелъ, и стояла лицомъ къ стѣнѣ долѣе, нежели было нужно, чтобъ развязать узелъ: ей не хотѣлось, чтобъ отецъ замѣтилъ ея слезы; но дѣти нетерпѣливо просили скорѣе показать имъ платье Анеты, и Клара повернулась къ иимъ, держа въ рукахъ прекрасное бѣлое платьице съ розовыми лентами.

— Ахъ, какъ чудесно! ахъ, какъ чудесно! Милочка, Клара дай, я его обновлю, надѣнь его на меня! кричалъ мальчикъ, прыгая и ласкаясь къ сестрѣ.

— Не торопись, Карлъ, сказалъ отецъ: — когда-нибудь не уйдешь и ты отъ своей очереди. Но прежде вырости большой, порадуй меня.

— Теперь вы довольно насмотрѣлись, пора спать. Я васъ уложу, идите, сказала Клара. И черезъ пять минутъ дѣти уснули, весело мечтая о прекрасномъ платьицѣ Анеты.

Отецъ сѣлъ опять писать, чтобъ кончить листъ, а Клара пошла взглянуть на умершую сестру. Какъ хороша лежала теперь дѣвочка! А сколько страдала она, бѣдняжка! Ея болѣзнь была продолжительна. Однажды, когда Анета стала дышать очень-тяжело, Клара въ антрактѣ (въ тотъ вечеръ, по обыкновенію, она была на сценѣ) подошла къ ложѣ придворнаго медика и дождалась, пока онъ пошелъ въ буфетъ. Онъ былъ добрый человѣкъ, и она почти на колѣняхъ умоляла его пріѣхать къ ней въ домъ, взглянуть на больную сестру, спасти ее. Долго докторъ не могъ опомниться отъ изумленія, увидѣвъ передъ собою дѣвушку въ балетномъ костюмѣ, и долго не могъ понять ея словъ, прерываемыхъ рыданіями, но, разобравъ, наконецъ, въ чемъ дѣло, обѣщалъ исполнить ея просьбу, и дѣйствительно пріѣхалъ въ тотъ же вечеръ, къ общему удивленію всѣхъ жителей переулка, безконечно-озадаченныхъ появленіемъ его богатаго экипажа. Но взглянувъ на больнаго ребенка, онъ пожалъ плечами и сказалъ, что онъ умретъ чрезъ нѣсколько часовъ. Къ утру дѣвочка дѣйствительно умерла… Долго стояла подлѣ тѣла ея печальная сестра, замѣнявшая ей мать; но возвратившись въ прежнюю компагу, нашла отца все еще сидѣвшимъ за своимъ переводомъ. И какъ почти насильно усадила его дочь ужинать, такъ теперь почти насильно заставила его лечь спать.

V.
Графъ Форбахъ и его друзья.

Молодой человѣкъ, такъ поспѣшно-шедшій на свиданіе съ Кларой, удалялся отъ ея дома медленными шагами, изрѣдка оглядываясь на окно, за занавѣсомъ котораго была теперь она. Задумчиво шелъ онъ по извилистымъ улицамъ предмѣстья, какъ-вдругъ его остановилъ шумъ, выходившій изъ воротъ хорошо-знакомаго ему стараго дома, чрезвычайно-живописной наружности. Молодой человѣкъ часто рисовалъ въ своемъ альбомѣ это оригинальное зданіе, извѣстное подъ названіемъ „Лисьей Норы“. Теперь это на половину-разрушившееся строеніе служило пріютомъ для шарманщиковъ, уличныхъ пѣвицъ и всякаго рода бѣдняковъ, бродягъ и отчасти мошенниковъ, потому-что хозяинъ дома мужественно защищалъ своихъ жильцовъ отъ всякихъ опасностей. Молодой человѣкъ, знавшій, что ночью, проходя мимо этого дома, не мѣшаетъ быть осторожнымъ, остановился за угломъ ближней избушки, услышавъ, какъ мы сказали, въ темныхъ воротахъ его шаги и шумъ голосовъ. Черезъ минуту двое разговаривавшихъ вышли на улицу. Одинъ изъ нихъ былъ хозяинъ дома, Шарферъ, высокій мужчина съ большимъ носомъ, широкимъ, вѣчно-улыбающимся лицомъ и рѣзкою физіономіею. Лицо другаго было закрыто воротникомъ плаща. Молодой человѣкъ хотѣлъ пройдти далѣе, но слова, сказанныя господиномъ въ плащѣ, привлекли его вниманіе.

— Она должна завтра же уѣхать отсюда; паспортъ ей давно достали; чего жь она ждетъ? говорилъ человѣкъ въ плащѣ: — я не люблю, чтобъ меня обманывали.

— Она увѣрена, что вы ей поможете, отвѣчалъ хозяинъ. — Потому я и просилъ васъ зайдти сюда. Вѣдь она можетъ быть полезна: преумная и ловкая дѣвушка.

— Такъ, такъ; но всѣ ее знаютъ.

— Э, ничего! на это есть средства. Хотите поспорить, что она гдѣ-нибудь встрѣтится съ вами подъ видомъ француженки-гувернантки, и вы сами ее не узнаете? Повѣрьте, лучше оставить ее здѣсь: увидите, что въ первомъ же важномъ дѣлѣ безъ нея мы не обойдемся.

— Нѣтъ, это невозможно! съ досадою отвѣчалъ собесѣдникъ хозяина. — Мы дадимъ ей рекомендательное письмо, и пусть ѣдетъ въ Берлинъ. Здѣсь она можетъ ввести насъ въ хлопоты.

— Подождите хоть три-четыре дня. Переговорите прежде съ Мейстеромъ Кристофомъ.

— Съ нимъ я не хочу говорить о такихъ пустякахъ; у меня будутъ къ нему дѣла поважнѣе.

— Пожалуйста! настойчиво твердилъ хозяинъ: — вѣдь я почти-что обѣщалъ ей навѣрное.

— Ну, если такъ, пожалуй, поговорю съ нимъ; но если онъ скажетъ, чтобъ уѣхала, то прошу васъ кончить это дѣло и не прятать ее у себя.

— Если онъ скажетъ, кто же рѣшится не послушать? Я съ нимъ не захочу ссориться ни за что въ мірѣ, съ жаромъ сказалъ хозяинъ.

— Да, съ нимъ ссориться плохо. Прощайте же, не забудьте моего адреса, какой сказалъ я вамъ для этой недѣли. Помните: я не хочу ни съ кѣмъ видѣться, сказалъ господинъ въ плащѣ, старательнѣе закрываясь воротникомъ.

— Адресъ какъ не помнить. Въ Грязномъ Переулкѣ, нумеръ сорокъ-восьмой, отвѣчалъ хозяинъ.

— Такъ, сказалъ господинъ въ плащѣ и пошелъ по улицѣ.

Охотно пошелъ бы за нимъ молодой человѣкъ, которому голосъ его казался знакомымъ, чтобъ удостовѣриться въ своихъ догадкахъ, но это было невозможно. Шарферъ долго стоялъ у воротъ и ушелъ назадъ только тогда, какъ его собесѣдникъ уже скрылся изъ виду. И молодой человѣкъ, отказавшись отъ всякихъ поисковъ, прошелъ къ графу Форбаху, у котораго и прежде располагалъ просидѣть остатокъ вечера. Такъ-какъ теперь онъ долженъ явиться въ обществѣ людей высшаго круга, то мы должны сказать, что нашъ молодой человѣкъ былъ сынъ богатаго банкира, занимавшійся, по страсти, живописью. Имя его было Артуръ Эриксенъ.

Графъ Форбахъ былъ единственный сынъ тогдашняго военнаго министра и занималъ отдѣльный флигель въ великолѣпномъ отцовскомъ домѣ. На вопросъ Артура, дома ли молодой графъ, слуга отвѣчалъ, что дома и у него сидитъ баронъ фон-Брандъ съ двумя другими гостями.

— А давно здѣсь баронъ? спросилъ Артуръ.

— Минутъ съ десять, отвѣчалъ слуга.

— Пѣшкомъ онъ пришелъ, или пріѣхалъ?

— Пришелъ пѣшкомъ, какъ сказывали лакеи изъ дома стараго барина. Онъ прежде къ нему заходилъ.

— Значитъ, я ошибся, сказалъ Артуръ, чтобъ не подать подозрѣнія слугѣ своими разспросами: — а мнѣ показалось-было, что я встрѣтилъ его на улицѣ.

Онъ прошелъ въ роскошно-меблированную комнату, гдѣ сидѣлъ молодой графъ съ гостями, расположившимися у камина на спокойныхъ креслахъ.

До появленія Артура, разговоръ шелъ довольно-вяло. Пока графъ дѣлалъ ему вопросы, которыми обыкновенно встрѣчаютъ новаго гостя: о томъ, былъ онъ въ театрѣ, и почему не былъ и т. д., Артуръ нѣсколько разъ пристально посматривалъ на барона, который въ живописной позѣ стоялъ у камина, опершись на него одною рукою и заложивъ другую за жилетъ.

Баронъ Брандъ былъ мужчина лѣтъ тридцати, средняго роста, худощавый, стройный и элегантный; широкія плеча и высокая грудь показывали въ немъ атлета; и дѣйствительно, баронъ любилъ, при случаѣ, похвастаться физическою сплою. Цвѣтъ лица его былъ свѣжъ, сѣрые глаза очень-живы. Коротко-обстриженные, зачесанные вверхъ рыжеватые волосы и торчащіе кверху усы придавали его физіономіи выраженіе смѣлое, даже дерзкое. Другіе собесѣдники были Эристъ фон-Зальмъ, королевскій флигель-адъютантъ, мужчина лѣтъ сорока, и Эдуардъ фон-Брахфельдъ, молодой ассессоръ, державшій себя очень-солидно, чтобъ скорѣе быть совѣтникомъ. Наконецъ самъ хозяинъ, также флигель-адъютантъ, былъ юноша лѣтъ двадцати-двухъ, добрый и милый, но довольно-легкомысленный.

— Теперь скажите, баронъ, почему вы не были ныньче на обѣдѣ у Зейденвурма? сказалъ хозяинъ, обращаясь къ Бранду: — мы ожидали васъ тамъ встрѣтить.

Баронъ улыбнулся, между-прочимъ, длятого, чтобъ имѣть лишній случай показать свои прекрасные зубы, и сказалъ:

— Вы знаете, графъ, я ненавижу обѣды, особенно въ обществѣ дамъ. Еслибъ я былъ законодателемъ, я установилъ бы, чтобъ каждый ѣлъ и пилъ въ совершенномъ одиночествѣ. Скажите, можетъ ли быть картина непріятнѣе той, когда человѣкъ ѣстъ? Какія уродливыя гримасы онъ строитъ, какое животное удовольствіе выражается на его лицѣ! Мнѣ стоитъ только видѣть женщину за столомъ, и я охладѣю къ ней, какъ бы ни былъ влюбленъ. И если мнѣ случается быть на обѣдѣ, я сижу все время съ потупленными глазами, будто робкая дѣвушка.

— Баронъ, баронъ! сказалъ смѣясь Форбахъ: — знаемъ мы, зачѣмъ вы потупляете глаза! Вѣдь одна изъ вашихъ могущественнѣйшихъ военныхъ хитростей: вдругъ поднявъ длинныя рѣсницы, ловко бросить внезапный, непобѣдимый взглядъ.

Баронъ улыбнулся, какъ селадонъ, притворяющійся скромникомъ, посмотрѣлъ на свои изящные ногти, поправилъ усы и сказалъ:

— Вы на меня клевещете. Если мнѣ случается поднимать глаза, то безъ всякаго коварнаго умысла. Сознайтесь сами, господа, продолжалъ онъ, обращаясь ко всѣмъ: — можно ли жить скромнѣе меня? И съ усмѣшкою, очевидно-предназначенною выразить: „Я, господа, не хвастаюсь своими побѣдами, хотя и могъ бы“, онъ вынулъ платокъ и граціозно отеръ имъ губы. Отъ платка распространилось дивное благоуханіе.

— Смотрите, онъ опять открылъ новый и восхитительный сортъ духовъ! сказалъ графъ. — Откройте намъ тайну его имени, баронъ, и скажите, откуда вы его достали?

Баронъ, встряхнувъ платкомъ, съ важностью отвѣчалъ:

— Это моя тайна. Что жь, вѣдь у каждаго изъ насъ есть свои тайны: у васъ, майоръ, военныя и придворныя, у нашего будущаго совѣтника — юридическія, у васъ, графъ — свѣтскія, модныя, у васъ, господинъ поклонникъ Рафаэля — художественныя и, конечно, сердечныя, тѣсно съ ними связанныя; моя спеціальность c’est des odeurs, и всѣ мои изъисканія относятся къ сферѣ благоуханія.

— Но вѣдь вы не объяснили этимъ тайны, открытія которой мы просимъ, сказалъ майоръ: — уже-ли вы будете такъ жестоки?

— Здѣсь нельзя найдти такихъ духовъ. Я ихъ получаю отъ одного изъ моихъ константинопольскихъ друзей, который контрабанднымъ образомъ покупаетъ ихъ изъ сераля. Ихъ умѣетъ приготовлять только одинъ армянинъ; названіе ихъ coeur de rose.

— Но послушайте, баронъ, сказалъ ассессоръ: — употреблять духи, какихъ ни у кого нѣтъ, кромѣ васъ, опасно: это, при многочисленности вашихъ побѣдъ, можетъ повесть къ непріятнымъ случаямъ. Вообразите, какой-нибудь бѣднякъ входитъ въ будуаръ жены и сейчасъ слышитъ носомъ, что вы пріѣзжали съ визитомъ.

— Это ужь и случалось не разъ, замѣтилъ майоръ. — Кстати о подобныхъ сценахъ. Я невольно былъ свидѣтелемъ сцены между барономъ и баронессою Вольмаръ, которые живутъ напротивъ моей квартиры. Сначала онъ подошелъ къ окну, сердитый и разстроенный и долго барабанилъ пальцами по стеклу, потомъ быстро отошелъ и черезъ минуту уѣхалъ изъ дома. Тогда явилась у окна баронесса съ заплаканными глазами. Жаль бѣдную баронессу. Она не подаетъ ему никакого повода ревновать, а онъ мучитъ это кроткое и милое существо, и только за то, что она родилась красавицею.

— Это правда, она очень-хороша собою, сказалъ баронъ Брандъ, принужденно зѣвая: — только ея волосы мнѣ не нравятся.

— Волосы? Нѣтъ, я съ вами несогласенъ, возразилъ живописецъ: — я никогда не видывалъ такихъ дивныхъ русыхъ волосъ.

— Согласитесь же, баронъ, шутливо сказалъ хозяинъ: — вѣдь у васъ цвѣтъ волосъ такой же, какъ у нея. И знаете ли, я увѣренъ, что найдется между вами какое-нибудь родство; справьтесь только съ вашею родословною.

По лицу барона пробѣжала тѣнь, онъ даже закусилъ губы отъ неудовольствія, но черезъ секунду опять уже принялъ обыкновенный свой улыбающійся видъ. Онъ пристально и самодовольно посмотрѣлся въ зеркало, стоявшее надъ каминомъ, и сказалъ рѣшительнымъ тономъ: — Нѣтъ, господа, какъ ни хороша собою баронесса, но не должна имѣть притязанія хотя на какое-нибудь сходство со мною.

Разумѣется, онъ хотѣлъ это сказать въ шутку, но всѣ, хорошо зная слабость его, расхохотались.

— Какъ хотите, сказалъ майоръ: — несомнѣнно только то, что баронесса Вольмаръ красавица.

— А баронъ Брандъ одинъ изъ красивѣйшихъ мужчинъ, прибавилъ хозяинъ, чтобъ окончить разговоръ любезностью. — Но я не понимаю, почему до-сихъ-поръ не подаютъ намъ чаю? Вѣдь уже одиннадцать часовъ. Надобно позвонить.

Онъ позвонилъ и тотчасъ же явился чай, легкая закуска и бутылка шампанскаго. Въ то же время вошелъ старый камердинеръ и сказалъ графу:

— Баронъ фон-Данквартъ пріѣхалъ къ вашему сіятельству и изволитъ спрашивать, у себя ли вы.

— Нѣтъ, холодно отвѣчалъ графъ, пожимая плечами: — для барона фон-Данкварта я никогда не желаю быть у себя.

— Ваше сіятельство, онъ уже вошелъ въ залу.

Хозяинъ замѣтилъ, что портьера шевелится, и сказалъ, притворно-недоумѣвающимъ голосомъ:

— Вѣроятно, лакей перевралъ имя. Я не знаю никакого барона Данкварта. Господа, кажется такой фамиліи не существуетъ?

— Кажется, нѣтъ, серьезно подтвердилъ ассессоръ, поддерживая хозяина.

— Ахъ, любезный графъ, какъ вы остроумно шутите! раздался голосъ въ дверяхъ и показался изъ-за портьеры маленькій человѣчекъ, лукаво улыбаясь и подходя къ хозяину чопорно и вмѣстѣ какъ-то суетливо. Его правая рука колебалась, какъ-будто онъ готовился пожимать руки мильйона задушевныхъ пріятелей. Но никто не отвѣчалъ на его навязчивые и вмѣстѣ нерѣшительные манёвры. Графъ, въ одной рукѣ державшій сигару, поспѣшилъ другую занять чашкою чаю и съ притворнымъ изумленіемъ сказалъ:

— Ахъ, это вы, Данквартъ! Прислуга всегда ужасно перевираетъ фамиліи! Извините, сдѣлайте милость, что не могу протянуть вамъ руки: не хочется разстаться ни съ чаемъ ни съ сигарою.

Маленькій человѣчекъ, поднявшій свою палевую перчатку для дружескаго пожатія, не смутился: онъ поднялъ руку выше и, любезно потрепавъ по плечу графа, приговорилъ:

— О, какой вы сибаритъ! Не любите безпокоить себя! Но между пріятелями что за церемоніи! Потомъ онъ оглянулъ всѣхъ кругомъ, сказалъ майору, что радъ, встрѣчая его здѣсь, то же повторилъ ассессору и тихонько дотронулся до плеча барона Бранда, который принялъ такую позу, что сидѣлъ къ вошедшему гостю задомъ. Тогда баронъ, даже не оглядываясь на него, кивнулъ головою и прибавилъ:

— А, баронъ Данквартъ? что такъ поздно? очень-пріятно васъ видѣть.

— Какой забавникъ! отвѣчалъ Данквартъ, громко засмѣявшись: — говоритъ, что меня видитъ, а самъ сидитъ ко мнѣ спиною — вотъ такъ умора! Вслѣдъ затѣмъ онъ положилъ шляпу на диванъ, осмотрѣлъ всѣхъ еще разъ, не замѣчая, однакожь, живописца, хотя тотъ былъ къ нему ближе всѣхъ, вздохнулъ съ приличною важностью и усѣлся.

Хозяинъ долженъ былъ представить другъ другу Артура и Данкварта.

— Никогда еще не имѣлъ чести слышать о васъ, сказалъ маленькій человѣкъ, когда графъ назвалъ Артура живописцемъ: — и это меня удивляетъ. Вотъ всѣ господа знаютъ, что художники ищутъ моего знакомства, что… какъ бы это выразить? для каждаго художника полезно, чтобъ я зналъ его. Повѣрите ли, графъ, продолжалъ онъ, помолчавъ: — нынѣшніе молодые художники не хотятъ слушать совѣтовъ. Вотъ, напримѣръ, я могу безъ хвастовства сказать, знаю толкъ въ живописи, но трудно сладить съ этими господами: рѣшительно не слушаютъ самыхъ дѣльныхъ замѣчаній.

Но присутствіе этого покровителя искусствъ видимо было всѣмъ непріятно и черезъ нѣсколько минутъ майоръ и ассессоръ простились съ хозяиномъ.

— Я отослалъ свой экипажъ домой, разсчитывая, что вы, майоръ, завезете меня домой, сказалъ Данквартъ.

— Къ-сожалѣнію, я уже прежде предложилъ мѣсто въ своей коляскѣ Брахфельду.

— Я съ удовольствіемъ довезъ бы васъ, прибавилъ Брандъ: — но со мною ѣдетъ monsieur Arthur, и потому вамъ прійдется послать за извощикомъ: въ такую погоду нельзя идти пѣшкомъ.

Хозяинъ отвелъ майора въ сторону и шепнулъ:

— Пожалуйста, потѣснитесь какъ-нибудь и возьмите его съ собою: иначе онъ промучитъ меня еще часа два.

Майоръ, изъ угожденія Форбаху, взялъ съ собою несчастнаго Данкварта; въ другомъ экипажѣ поѣхали баронъ и Артуръ. Сначала разговоръ между ними вертѣлся около общихъ мѣстъ, но Артура опять поразило сходство баронова голоса съ голосомъ человѣка, встрѣченнаго имъ у Лисьей Норы.

— Странно, сказалъ онъ: — до какой степени можетъ простираться сходство голосовъ! Ныньче вечеромъ на улицѣ слышалъ я голосъ, который показался мнѣ совершенно вашимъ; но вы въ то время не могли быть тамъ.

— Гдѣ жь это? спросилъ баронъ Брандъ, вынимая платокъ — и экипажъ наполнился благоуханіемъ coeur de rose.

— Нѣтъ, это случайное сходство; вы не могли тамъ быть. Я говорю о старинномъ полуразвалившемся домѣ близь рынка, очень-живописномъ; въ немъ есть харчевня и онъ населенъ бродягами всякаго рода.

— Это должно быть интересно. Вы бывали въ немъ?

— Въ самомъ домѣ? никогда.

— Жаль; а я хотѣлъ просить васъ быть моимъ руководителемъ въ эту харчевню: тамъ, вѣроятно, можно видѣть интересныя сцены. Какъ зовутъ харчевню?

— Лисья Нора.

— Никогда не слыхивалъ; но постараюсь запомнить на всякій случай, сказалъ баронъ.

На этомъ остановился разговоръ, потому-что экипажъ подъѣхалъ къ дому Артура. Высадивъ его, баронъ Брандъ отправился домой и, отпустивъ экипажъ, хотѣлъ позвонить у своей двери, какъ подошелъ къ нему мужчина, узнавъ котораго въ лицо, баронъ дружески и вмѣстѣ почтительно поклонился.

— Случайно прогуливаясь, встрѣчаю васъ, и очень тому радъ, сказалъ подошедшій мужчина: — у меня есть до васъ просьба.

Оии вошли въ комнаты.

— Вы знаете, сказалъ незнакомецъ: что я хотѣлъ бы сблизиться съ m-lle Зальмъ, но ея семейство, въ томъ числѣ особенно мать и дядя, майоръ, не могутъ меня терпѣть; кромѣ того, я опасаюсь молодаго графа Форбаха. Только одинъ отецъ на моей сторонѣ; но этого мало; мнѣ нужна ваша помощь. Я былъ бы чрезвычайно обязанъ вамъ, еслибъ вы слѣдили за отношеніями m-lle Зальмъ и Форбаха.

— Я сочту себѣ счастіемъ быть полезенъ вамъ, отвѣчалъ баронъ: — можете на меня положиться.

И они простились.

VI.
Й. X. Блафферъ и Коми.

Ярко освѣщено кладбище веселымъ утреннимъ солнцемъ и жарко сіяютъ бронзовые кресты памятниковъ. Все тихо на кладбищѣ. Служители, выкопавъ двѣ могилы — одну, просторную, на лучшемъ мѣстѣ, другую, узенькую, неглубокую, въ отдаленномъ углу — сидятъ на паперти часовни и толкуютъ, понюхивая табакъ.

Изъ воротъ города направляется къ кладбищу богатая похоронная процесія: катафалкъ отдѣланъ великолѣпно, передъ нимъ идетъ множество факельщиковъ, позади тянется длинный рядъ экипажей. Въ то же время идетъ другая процесія, знакомая намъ: пожилой мужчина несетъ маленькій гробикъ; за нимъ идутъ двое дѣтей, потомъ нѣсколько танцовщицъ и впереди всѣхъ, конечно, Тереза, не спуская глазъ съ Клары. Они сошлись въ воротахъ кладбища съ великолѣпнымъ поѣздомъ, и часть того блеска, съ которымъ совершался обрядъ богатыхъ похоронъ, отразилась и на гробѣ бѣдной дѣвочки. По окончаніи церемоніи, Тереза посадила въ экипажъ Клару и дѣтей, чтобъ отвезти ихъ домой подъ своимъ надзоромъ, а отецъ отправился одинъ пѣшкомъ другою дорогою въ другую часть города по своему дѣлу. Дѣла бѣдняковъ не терпятъ отсрочки. И однакожь, онъ шелъ медленно, какъ бы ему не хотѣлось прійдти туда, куда онъ шелъ. Часто, въ задумчивости, начиналъ онъ что-то считать по пальцамъ, но, вѣроятно, результатъ вычисленій былъ неудовлетворителенъ, потому-что, сосчитавъ, онъ каждый разъ уныло качалъ головою.

Но какъ ни медленно шелъ старикъ, а все-таки скорѣе, нежели желалъ бы, онъ увидѣлъ передъ собою черную вывѣску съ огромными буквами: „Книжная лавка Й. X. Блаффера и Компаніи“.

Глава фирмы, Блафферъ, сидѣлъ за завтракомъ, окруженный газетами, брошюрами, корректурными листами и т. д.; онъ, кушая, рылся въ этихъ кипахъ печатной бумаги, и въ то же время поглядывалъ черезъ дверь въ сосѣднюю комнату, наконецъ громкимъ и рѣзкимъ голосомъ сказалъ:

— Господинъ Бейль, занимайтесь, пожалуйста, своимъ дѣломъ; на потолкѣ ничего путнаго не увидите.

— Напротивъ, на потолкѣ занимаетъ меня удивительная рѣдкость: муха, въ декабрѣ мѣсяцѣ; бѣдняжка, она едва передвигаетъ ноги. Не взглянете ли и вы на нее, г. Блафферъ?

— Какъ это глупо! проворчалъ Блафферъ, и сдѣлалъ видъ, будтобы просматриваетъ газету, но самъ пристальнѣе прежняго глядѣлъ на Бейля.

Бейль, конторщикъ Блаффера, мужчина низенькаго роста, съ огромною головою, былъ одѣтъ бѣдно и несовсѣмъ-опрятно. Это пустое обстоятельство много разъ мѣшало ему получить болѣе-выгодныя мѣста, хотя онъ былъ человѣкъ честный, знающій свое дѣло и трудолюбивый; потому и теперь онъ принужденъ былъ служить у Блаффера, который давалъ конторщику ничтожное жалованье. Бейль не дорожилъ мѣстомъ, и зная, что Блафферъ не найдетъ другаго конторщика за такую сходную цѣну, не церемонился съ хозяиномъ и за недостаточность жалованья вознаграждалъ себя разными выходками, восхищеннымъ слушателемъ которыхъ былъ мальчикъ, находившійся въ ученьѣ при магазинѣ. Бейль и теперь взглянулъ на него послѣ своего фамильярнаго отвѣта хозяину, потомъ раскрылъ конторскую книгу и началъ писать.

Блафферъ, позавтракавъ, вошелъ въ контору. Это былъ блѣдный и высокій, сутуловатый мужчина лѣтъ сорока, угрюмый и суровый. Онъ былъ сильно раздосадованъ выходкою Бейля, и чтобъ на комъ-нибудь вымостить сердце, далъ щелчокъ по головѣ мальчику, прибавивъ: — по-вашему, сударь, должно-быть, макулатура не стоитъ денегъ, что вы ее такъ изволите топтать?

— Да, эта макулатура обошлась намъ недешево, замѣтилъ Бейль: — вы заплатили за оригиналъ очень-хорошую цѣну, а книга совершенно нейдетъ.

Блафыеръ хотѣлъ вспылить, но, зная характеръ конторщика, показалъ видъ, будто не понялъ намека на свою ошибку, и сказалъ:

— Да, нѣмецкая публика совершенно испортилась: ничего хорошаго не покупаетъ. Еслибъ не этотъ американскій романъ о неграхъ, да не сочиненія Дюма, то пришлось бы хоть закрыть лавку.

Въ это время раздался звонокъ. Ученикъ бросился-было отворить, но остановился, вспомнивъ приказаніе хозяина всегда нѣсколько времени ждать втораго звонка. Блафферъ предугадывалъ этимъ средствомъ, каковъ будетъ посѣтитель: если онъ смѣло тотчасъ же дергаетъ звонокъ во второй разъ, значитъ, онъ пришелъ съ деньгами, а не за деньгами; если же онъ терпѣливо ждетъ и робѣетъ безпокоить вторымъ звонкомъ, онъ, безъ сомнѣнія, бѣднякъ, пришедшій просить денегъ. Теперь втораго звонка не было; и дѣйствительно, когда отворили дверь, явился отецъ Клары. Бѣднякъ, разумѣется, снялъ шляпу еще не переступая за порогъ, и, поклонившись Блафферу, остановился у двери, въ смущеніи поправляя свои сѣдые волоса.

— А, это вы, Штайгеръ! сказалъ книгопродавецъ. — Посидите вотъ на ящикѣ, я сейчасъ дочитаю эту рецензію въ газетѣ; она касается вашего перевода.

Штайгеръ сѣлъ на ящикъ съ книгами, положилъ шляпу на колѣни и смотрѣлъ на книгопродавца не спуская глазъ.

— Да, вотъ что говорятъ о вашемъ переводѣ — извините, я прочту вамъ этотъ отзывъ, несовсѣмъ для меня пріятный: „Имя переводчика, г. Штайгера, намъ неизвѣстно…“ ну, и такъ далѣе, то-есть, упрекаютъ собственно только меня, зачѣмъ я не поручилъ перевода какому-нибудь извѣстному литератору. Разумѣется, я могъ бы это сдѣлать: отъ денегъ никто не откажется.

Штайгеръ уныло повернулъ въ рукахъ свою старую шляпу.

— Потомъ рецензентъ обвиняетъ меня въ томъ, что выпуски романа издаются слишкомъ-медленно. Сколько ливрезоновъ у насъ выпущено?

— Четыре, холодно отвѣчалъ Бейль: — а въ другихъ переводахъ вышло только два выпуска.

— Ну, да вѣдь то не ливрезоны, а томы, съ неудовольствіемъ сказалъ книгопродавецъ: — вамъ нужно поторопиться, любезный г. Штайгеръ.

— Я работаю день и ночь, отвѣчалъ переводчикъ: — мнѣ самому нужно работать какъ можно больше, чтобъ кормить семейство. Я принесъ рукопись для пятаго выпуска. Она была бы готова третьяго дня, еслибъ не болѣзнь и смерть моей дочери…

— У васъ умерла дочь? съ участіемъ спросилъ конторщикъ: — ужели m-lle Клара? Нѣтъ, скажите, не она…

— Нѣтъ, Богъ еще милостивъ ко мнѣ; умерла моя самая младшая дочь, больной ребенокъ.

— Не горюйте много, скажите лучше: слава Богу, что онъ взялъ ее къ себѣ, наставительнымъ тономъ произнесъ книгопродавецъ: — вѣдь дѣти, хоть и милы, да лишняя тяжесть. Дайте же рукопись… Гм! еще два листа нужно, чтобъ былъ полный ливрезонъ, а я желалъ бы, чтобъ все было готово ныньче же.

— Желалъ бы и я, сказалъ Штайгеръ съ смущенною улыбкою, вертя шляпу въ рукахъ: — потому-что теперь половина мѣсяца, жалованье Клары мы прожили, особенно съ похоронами, и я былъ бы очень-радъ, еслибъ готовъ былъ пятый выпускъ, чтобъ получить…

— Да, и я былъ бы радъ, еслибъ вы приготовили пятый выпускъ, и жаль, что вы не приготовили. Публика ждетъ, время идетъ, книга издается въ другихъ переводахъ — смотришь, и убытокъ. Да и за проданные экземпляры жди денегъ. Вы, писатели, люди счастливые: принесъ рукопись, сейчасъ же получилъ деньги — и кончено. А знаете ли, сколько времени нужно мнѣ ждать выручки?

— Не знаю, терпѣливо сказалъ переводчикъ.

— Приходится года по два, да, года по два, еще и побольше иной разъ. Это ужасно!

— За-то получаете вы тогда большія суммы, возразилъ Штайгеръ: — а тутъ дѣло идетъ о нѣсколькихъ гульденахъ, которые заработаю вамъ въ два, три дня. Я прошу впередъ…

— Не говорите о томъ, чтобъ давать впередъ… ныньче не такія времена.

— Но вы платите мнѣ такъ мало, боязливо сказалъ старикъ: — потому и можно бы сдѣлать мнѣ такое одолженіе. Я попросилъ бы только четыре гульдена.

— Я плачу вамъ мало! вскричалъ разгнѣванный книгопродавецъ: — пощадите, милостивый государь! за листъ вы получаете гульденъ и тридцать крейцеровъ — это по-вашему мало! Кто намъ вчера писалъ, что готовъ переводить по гульдену и двѣнадцати крейцеровъ листъ? Вѣдь еще человѣкъ съ именемъ въ литературѣ?… Кажется, г. Гинтермайеръ. Не показать ли вамъ письмо? Бейль, посмотрите подъ литерою Г. послѣднее письмо доктора Гинтермайера.

— Нечего искать: оно, вѣроятно, изъ числа тѣхъ, которыя вы, какъ говорите, оставляете у себя дома, насмѣшливо отвѣчалъ конторщикъ.

— Можетъ-быть, можетъ-быть, поспѣшно отвѣчалъ книгопродавецъ, чтобъ не услышать чего-нибудь еще болѣе-непріятнаго: — вѣрно, я забылъ его дома. Да все-равно, увѣряю васъ, гульденъ и двѣнадцать крейцеровъ за листъ…

— Это невозможно! отвѣчалъ Штайгеръ, покачавъ головою.

— Во всякомъ случаѣ, я не могу никакъ давать впередъ денегъ за изданіе, которое приноситъ мнѣ такъ мало выгоды.

Конторщикъ нахмурилъ брови и важнымъ тономъ сказалъ: — послушайте, господинъ Штайгеръ, вы просите впередъ денегъ дѣйствительно вовсе нерезонно. Вы хотите на нихъ купить хлѣба, чтобъ ваши дѣти не голодали, быть-можетъ, даже нѣсколько полѣнъ дровъ, чтобъ они и не мерзли. Но г. Блафферъ не долженъ давать вамъ этой ничтожной суммы, потому-что вы переводите романъ, въ которомъ описываются страданія американскихъ негровъ — описывается голодъ, нищета и мученія всякаго рода. Вамъ трудно будетъ выдержать истинный тонъ въ переводѣ, сохранить, такъ-сказать, букетъ подлинника, если вы не прочувствуете сами всего, что описывается въ этомъ романѣ, потому и нельзя вамъ брать денегъ. Поголодайте, похолодайте, прислушайтесь къ плачу дѣтей — и переводъ вашъ много выиграетъ въ букетѣ колорита и вѣрности тона, какъ я ужь сказалъ.

Съ этими словами онъ захлопнулъ свою книгу, всталъ съ табурета, такъ-что онъ полетѣлъ въ другой уголъ, и вышелъ изъ конторы, мимоходомъ яростно покрутивъ передъ зеркаломъ свои большіе черные усы.

Книгопродавецъ былъ ошеломленъ и взбѣшенъ. Но началу рѣчи ему было показалось, будто Бейль хочетъ въ-самомъ-дѣлѣ урезонить переводчика, и онъ даже одобрительно закивалъ головою; но конецъ совершенно озадачилъ его, и руки его судорожно сжимались въ кулаки. Онъ готовъ былъ растерзать конторщика; но мужественно удержался и только съ глубокимъ вздохомъ пожалъ плечами. Робкій Штайгеръ все время, потупивъ глаза, не зналъ, что ему дѣлать, хотя въ душѣ твердилъ: „О, какая правда! правда, правда!“ и пятился къ двери, которая вдругъ отворилась такъ быстро, что бѣдный старикъ едва успѣлъ посторониться.

Въ контору вошелъ молодой человѣкъ, уже знакомый читателю подъ именемъ Артура. Не успѣлъ онъ снять шляпы, какъ Блафферъ бросился къ нему на встрѣчу съ лживостью и любезностью кота, выманивающаго подачку. „Ахъ, это вы, господинъ Эриксенъ! Какъ вы пунктуальны! Вы меня чрезвычайно одолжили. Сдѣлайте милость, вотъ стулъ…“

Артуръ осмотрѣлся, и замѣтивъ незнакомаго человѣка, взглянулъ на хозяина, который увидѣлъ необходимость познакомить ихъ другъ съ другомъ. — Это господинъ Штайгеръ, одинъ изъ моихъ переводчиковъ; г. Штайгеръ, рекомендую вамъ г. Артура Эриксена, одного изъ даровитѣйшихъ нашихъ художниковъ. Германская живопись многаго надѣется отъ его таланта.

Эриксенъ нѣсколько покраснѣлъ и бросилъ недовольный взглядъ на книгопродавца, чтобъ показать, будто-бы его привели въ краску незаслуженныя похвалы и скрыть настоящую причину; онъ давно зналъ въ лицо отца Клары и разсчитывалъ познакомиться съ нимъ у Блаффера.

— Мнѣ очень-пріятно будетъ съ вами познакомиться, сказалъ онъ, протягивая руку старику: — вы, кажется, собирались уйдти, прибавилъ онъ, потому-что Штайгеръ дѣйствительно пробирался уже къ двери: — но будьте такъ добры, останьтесь съ нами: ваши совѣты будутъ нужны при нашемъ разговорѣ съ г. Блафферомъ.

Старикъ былъ удивленъ любезностью человѣка, который, судя по платью и манерамъ, принадлежалъ къ высшему обществу. Книгопродавецъ пожалъ плечами и предложилъ Эриксену стулъ. Живописецъ, видя, что въ комнатѣ только два стула и Штайгеръ продолжаетъ стоять у дверей, рѣзко сказалъ мальчику: „Подай господину стулъ, или ты не понимаешь?“

Книгопродавецъ покорчился, но въ ту же минуту стулъ былъ принесенъ изъ сосѣдней комнаты. Конторщикъ воротился, услышавъ голосъ Эриксена, и въ первый разъ въ-теченіе дня улыбнулся, кланяясь ему.

— Г. Эриксенъ пригласилъ васъ, Штайгеръ, остаться при нашемъ разговорѣ; послушайте же, въ чемъ дѣло, сказалъ Блафферъ, когда всѣ сѣли: — г. Эриксенъ такъ добръ, что соглашается украсить своими превосходными рисунками вашъ переводъ. Какъ вы думаете: дѣлать намъ по рисунку къ каждому ливрезону, или давать по одному рисунку къ двумъ выпускамъ? Что вы скажете, Штайгеръ?

— Если сдѣлать по рисунку на каждый лнврезонъ, это будетъ стоить довольно-дорого, робко замѣтилъ старикъ.

— За издержками г. Блафферъ не остановится, лишь бы вышло хорошо, сказалъ Артуръ: — притомъ же, я даю ему рисунки почти задаромъ. Онъ меня просилъ, а мнѣ самому хотѣлось испытать себя въ этомъ родѣ.

— Для васъ это дешево, а для меня большія деньги при нынѣшнихъ обстоятельствахъ, сказалъ Блафферъ: — но точно, за деньгами я не стою. Итакъ при каждомъ ливрезонѣ будетъ по рисунку?

Артуръ кивнулъ головою.

— Стало-быть, дѣло наше кончено. Готовьте же скорѣе переводъ, г. Штайгеръ и до свиданія.

— Что вы? сказалъ Артуръ: — напротивъ, мнѣ еще нужно посовѣтоваться съ г. Штайгеромъ о сюжетахъ для рисунковъ. Вѣдь мы, конечно, возьмемъ не тѣ сцены, которыя иллюстрированы въ англійскомъ изданіи. Вы позволите мнѣ просить вашего совѣта въ этомъ дѣлѣ, г. Штайгеръ?

— Конечно, онъ зайдетъ къ вамъ, сказалъ книгопродавецъ.

— Когда же я могу застать васъ дома, г. Эриксенъ? прибавилъ старикъ.

— Какъ это можно, чтобъ я согласился отнимать у васъ на такія путешествія драгоцѣнное для васъ время! съ жаромъ возразилъ Артуръ. — Мы, художники, любимъ бродить по городу, и если вы… скажете вашъ адресъ и время, когда я могу удобнѣе быть у васъ… я съ величайшимъ удовольствіемъ буду у васъ.

— Для меня это будетъ большою честью; но я живу далеко, въ Столярной Улицѣ, въ домѣ подъ нумеромъ 40-мъ, въ пятомъ этажѣ. Дома вы застанете меня, когда вамъ угодно, потому-что я почти никуда не выхожу, развѣ только часу въ первомъ послѣ обѣда.

Между-тѣмъ Бейль подошелъ къ столу, у котораго сидѣлъ живописецъ, успѣвшій во время разговора набросать нѣсколько эскизовъ, и, будто нагнувшись, чтобъ разсмотрѣть ихъ, конторщикъ шепнулъ Артуру: — Спросите, будто невзначай, сколько ему даютъ за переводъ.»

— Кстати, сказалъ съ разсѣяннымъ видомъ живописецъ: — много вы переводите? вѣдь это, я думаю, выгодное занятіе? Сколько вы, напримѣръ, получаете за печатный листъ?

Блафферъ нахмурился, конторщикъ сдѣлалъ веселую гримасу, а мальчикъ разинулъ ротъ отъ удивленія и восторга при этомъ вопросѣ.

— Плата за листъ бываетъ различна, смотря по формату и трудности книги и достоинству перевода, поспѣшилъ перебить книгопродавецъ: — по вообще, работая прилежно, можно въ мѣсяцъ получить довольно.

— Итакъ, здѣсь важнѣе всего время, продолжалъ живописецъ, съ поразительною вѣрностью очертивъ нѣсколькими штрихами портретъ Блаффера: — вы, конечно, работаете какъ-нельзя-прилежнѣе, г. Штайгеръ; во сколько же времени переводите вы печатный листъ?

— Я… какъ вамъ сказать… съ нерѣшительностью проговорилъ старикъ, замѣтивъ досаду Блаффера, гнѣвно передвигавшаго по столу линейку.

— Не-уже-ли васъ это такъ интересуетъ? перебилъ опять книгопродавецъ. — Пойдемте въ мой кабинетъ и условимся тамъ о нашихъ рисункахъ; а я, пожалуй, разскажу вамъ и о томъ, какъ и за какую плату переводятъ.

— Да позвольте же говорить г. Штайгеру! холодно отвѣчалъ живописецъ: — вѣдь когда вы приходите въ контору батюшки справляться о биржевыхъ курсахъ, никто не старается отклонить ваши вопросы. Я васъ прошу, г. Штайгеръ: скажите мнѣ, какъ вы работаете и во сколько времени переводите печатный листъ?

— Я встаю въ четыре часа и работаю до семи, когда просыпаются дѣти и начинаютъ просить завтрака, но они меня не отрываютъ отъ дѣла до девяти часовъ, когда Клара, моя старшая дочь, уходитъ изъ дома. Тогда я долженъ, вмѣсто нея, смотрѣть за дѣтьми, которыя безпрестанно мѣшаютъ работѣ. Но къ двѣнадцати часамъ Клара возвращается, мы обѣдаемъ и я до часу отдыхаю. Потомъ опять работаю часовъ до девяти или десяти, иногда и до одиннадцати.

— Сколько же вы переведете, работая безъ отдыха цѣлый день?

— Иногда удается перевесть цѣлый печатный листъ, а это не бездѣлица, г. Эриксенъ: — посмотрите, какой мелкій шрифтъ, и такихъ страницъ въ печатномъ листѣ считается шестнадцать.

— Да, не бездѣлица! сказалъ съ горькою усмѣшкою Артуръ. — Сколько же вы получаете за переводъ такого огромнаго печатнаго листа? Вѣроятно, порядочную сумму?

Блафферу было очень-неловко и досадно; онъ сердито оправлялся, крутилъ волоса, чесалъ переносицу и, наконецъ, не выдержавъ, опять попробовалъ замять разговоръ:

— Да, что дѣлать, каждый изъ насъ долженъ трудиться! Иначе невозможно жить въ цивилизованномъ обществѣ. И когда подумаешь, сколько есть на свѣтѣ мильйоновъ людей, участь которыхъ тяжеле нашей, примиряешься съ судьбою. Въ этомъ отношеніи книга, которую переводитъ г. Штайгеръ, превосходное утѣшеніе. Подумайте только, сколько страдать приходится бѣднымъ неграмъ!

— Вы опять уклоняетесь отъ настоящей тэмы разговора, перервалъ Артуръ: — я хочу узнать отъ г. Штайгера, сколько получаетъ онъ за печатный листъ?

— Гульденъ и тридцать крейцеровъ, сказалъ старикъ.

— Гульденъ и тридцать крейцеровъ за четырнадцать часовъ утомительнаго, убійственнаго труда! Нѣтъ, я не вѣрю! Это ужасно!

— Что жь дѣлать, г. Эриксенъ, кротко отвѣчалъ старикъ: — я раздѣляю участь всѣхъ поденьщиковъ, и въ-сущности еще имѣю ту выгоду, что никакая погода не мѣшаетъ мнѣ работать.

Блафферъ принужденно улыбался.

— Меня радуетъ ваша улыбка, г. Блафферъ, сказалъ живописецъ: — кто не имѣетъ достаточнаго запаса невозмутимой веселости, тому грустно жить на свѣтѣ. Теперь, если угодно, мы можемъ переговорить въ вашемъ кабинетѣ о цѣнѣ рисунковъ. Васъ, г. Штайгеръ, я прошу подождать меня нѣсколько минутъ, если можно. Намъ идти по одной дорогѣ.

Черезъ двѣ или три минуты книгопродавецъ возвратился въ контору съ довольнымъ лицомъ и, вынувъ изъ кассы четыре талера, вручилъ ихъ старику, любезно прибавивъ: — съ удовольствіемъ исполняю вашу просьбу, г. Штайгеръ; но у меня ужь такое правило, чтобъ все дѣлать только по здравомъ размышленіи. Я очень признателенъ вамъ за труды, потому-что вашъ переводъ нравится публикѣ. Число подписчиковъ дошло до двухъ тысячъ, и я считаю обязанностью увеличить вамъ плату до трехъ гульденовъ. А когда подписчиковъ будетъ больше — чего можно ждать мѣсяца черезъ два-три… то-есть недѣли черезъ двѣ, хотѣлъ я сказать, прибавилъ онъ, замѣтивъ, что живописецъ холодно и серьёзно посмотрѣлъ на него: — то-есгь недѣли черезъ двѣ, а Богъ дастъ, быть-можетъ, и на слѣдующей недѣлѣ, можно будетъ и еще нѣсколько увеличить вашъ гонорарій.

Когда старикъ, осыпая книгопродавца выраженіями благодарности, ушелъ вмѣстѣ съ Эриксеномъ, книгопродавецъ надѣлъ пальто и также отправился изъ конторы по важному дѣлу, какъ сказалъ Бейлю. Такого рода важныя дѣла случались около обѣденнаго времени нѣсколько разъ въ недѣлю: г. Блафферъ, человѣкъ холостой, готовилъ дома для конторщика и ученика самый экономный столъ, а самъ, чтобъ поѣсть сытно и вкусно, уходилъ обѣдать въ гостинницу. Когда дверь затворилась, ученикъ вздохнулъ свободнѣе, а конторщикъ съ обыкновенною ироніею спросилъ его: «.Что, назидательно было для васъ, юный птенецъ, нынѣшнее утро? Вы все толкуете, что хотѣли бы учиться — вотъ вамъ и наука. Да, г. Блафферъ хорошій наставникъ. Онъ и вашей сестрѣ, кажется, хочетъ быть хорошимъ наставникомъ и благодѣтелемъ. Пойду на кухню, посмотрю, какой обѣдъ она готовитъ намъ.»

Ученикъ и его сестра были дѣти купца, съ которымъ Блафферъ велъ тѣсную дружбу; но смерти друга онъ взялъ къ себѣ сиротъ его и, конечно, деньги. Деньги, по счетамъ этого заботливаго опекуна, были уже израсходованы на воспитаніе дѣтей, изъ которыхъ мальчика онъ держалъ, какъ мы видѣли, ученикомъ при конторѣ, а дѣвушку возвелъ въ достоинство своей кухарки.

Марія была дѣвушка лѣтъ восемнадцати, высокаго роста, полная и роскошно-сложенная, веселая, смѣлая, отчасти даже дерзкая и упрямая. Воспитаніе, которое давалъ ей книгопродавецъ, едва-ли могло исправить рѣзкость ея характера. Блафферъ то обращался съ нею какъ съ дочерью друга: любезно и ласково, даже слишкомъ-ласково, по мнѣнію конторщика; то заставлялъ ее быть служанкою и дѣлался чрезвычайно-суровъ. Онъ называлъ ее легкомысленною и неблагодарною, особенно за то, что, будучи очень-ласкова со всѣми, она чуждалась его, не скрывая своего отвращенія и ненависти.

Но вотъ ужь нѣсколько дней не слышно было ссоръ между ними; Блафферъ даже выразилъ намѣреніе нанять служанку, потому-что ему жаль мучить дочь своего друга тяжелыми работами. Бейль, влюбленный въ дѣвушку, началъ подозрѣвать и ревновать, и сама Марія, никогда-неподававшая ему особенныхъ надеждъ, но всегда бывшая съ нимъ въ дружбѣ, усиливала его ревность, ужь нѣсколько дней избѣгая встрѣчъ съ нимъ.

VII.
Семейство Эриксеновъ.

Мы должны возвратиться на кладбище къ богатымъ похоронамъ, которыя совершались вмѣстѣ съ похоронами маленькой Анеты Штайгеръ. Меня всегда поражала странная противоположность прилично-печальныхъ физіономій съ житейскими, неимѣющими ничего печальнаго или торжественнаго разговорами, какіе ведутся особами, сопровождающими похороны. Всѣ идутъ за гробомъ повѣсивъ головы, уныло опустивъ глаза и преспокойно бесѣдуютъ о производствахъ въ чины, о коммерческихъ предпріятіяхъ, о цѣнѣ квартиръ и съѣстныхъ припасовъ, иногда о городскихъ скандалахъ и т. д. Но серьёзная физіономія сохраняется только по пути на кладбище; оттуда всѣ приглашенные ѣдутъ и идутъ группами нимало-непечальными и по наружности. Изъ этихъ разсѣявшихся по всѣмъ направленіямъ группъ остановимъ наше вниманіе на одной, главная фигура которой — толстый и почтенный господинъ пожилыхъ лѣтъ, съ лицомъ добродушнымъ и веселымъ, несмотря на желаніе пожилаго господина сохранять въ физіономіи приличную важность; по обѣ стороны его идутъ двое молодыхъ людей; тотъ и другой лѣтъ тридцати; одинъ съ бѣлокурыми волосами, наивный, задумчивый и вмѣстѣ разсѣянный; другой господинъ въ очкахъ, сквозь которые свѣтятся черные, быстрые и проницательные глаза. Первый — сынъ, второй — зять пожилаго господина.

— Да, проговорилъ пожилой мужчина, нюхая табакъ: — покойница была почтенная дама, благодѣтельница бѣдныхъ, снисходительна, можно сказать милостива къ людямъ не столь знатнымъ, какъ она. Въ-самомъ-дѣлѣ, какъ ласково она принимала мою жену!

— Ласково, положимъ, возразилъ господинъ въ очкахъ: — но всегда давала вамъ чувствовать все превосходство своего положенія въ свѣтѣ надъ вами, чувствовать, что она, знатная дама, дѣлаетъ вамъ честь, говоря съ вами.

— Что жь? такъ и слѣдуетъ, сказалъ господинъ пожилыхъ лѣтъ: — различіе сословій и состояній — вещь прекрасная; я горжусь тѣмъ, что строго чту эти необходимыя общественныя условія.

— Только одинъ изъ вашего семейства не держится этихъ правилъ, замѣтилъ господинъ въ очкахъ: — Артуръ не воспользовался вашимъ примѣромъ.

— Артуръ живетъ въ обществѣ художниковъ, которое, конечно, неслишкомъ-благопріятно дѣйствуетъ на него, замѣтилъ старикъ; но…

— Оставь свои шутки, Альфонсъ, сказалъ бѣлокурый молодой человѣкъ: — до свиданья, папа, продолжалъ онъ, подавая руку старику. Я черезъ полчаса буду дома.

И онъ ушелъ. Старикъ продолжалъ говорить съ зятемъ. Подойдя къ дому, Альфонсъ увидѣлъ на лѣстницѣ свою трехлѣтнюю дочь. Она въ легкомъ шерстяномъ платьицѣ сидѣла на холодныхъ камняхъ.

— Что ты здѣсь дѣлаешь, Анета? съ испугомъ спросилъ отецъ: — и гдѣ Оскаръ?

— Я вышла поиграть на крыльцѣ, отвѣчала дѣвочка: — а Оскаръ побѣжалъ въ лавочку, за уголъ.

— Дома ли мама?

— Кажется, дома; впрочемъ, не знаю: я давно ее не видала, отвѣчала дѣвочка.

Онъ взялъ ее за руку и, входя въ комнаты, услышалъ веселый разговоръ между прислугою.

— Какъ можно оставлять дѣтей безъ надзора? сердито сказалъ онъ: — въ такую холодную погоду они раздѣтыя бѣгаютъ по двору. Скорѣе сходите за Оскаромъ; онъ ушелъ за ворота. Мы съ вами поссоримся, если вы будете такъ смотрѣть за дѣтьми, прибавилъ онъ, обращаясь къ нянькѣ.

— Дѣти сейчасъ были здѣсь, отвѣчала нянька: — не знаю, сударь, гдѣ вы найдете няньку лучше; я, кажется, и такъ ужь въ нитку тянусь. — Не больно я тебя боюсь, проворчала она, когда отецъ ушелъ: — барыня меня любитъ, такъ ты ничего не посмѣешь сдѣлать.

Альфонсъ прошелъ въ комнату жены. Она тодько-что проснулась, хотя было уже одиннадцать часовъ, и въ изящномъ неглиже пила кофе. Услышавъ голосъ мужа, молодая женщина повернулась въ креслахъ такъ, чтобъ сидѣть къ дверямъ спиною.

— Это я, моя другъ, сказалъ онъ довольно-кроткимъ голосомъ.

Она не отвѣчала.

— Хорошо ли ты почивала, мой другъ? продолжалъ мужъ.

— Да, пока тебя не было, все было тихо; никто не бранился съ бѣдною прислугою, насмѣшливо сказала жена.

— О, такъ тебѣ ужь донесли! сказалъ онъ, начиная сердиться. — Да, надобно было похвалить эту прислугу, и было за что. Ты, конечно, не знаешь, гдѣ дѣти?

— Надѣюсь, я могу положиться на мою няньку.

— Да, можешь, если хочешь, чтобъ дѣти безъ теплаго платья бѣгали по двору въ такой холодъ. Анета сидѣла на крыльцѣ, Оскаръ выбѣжалъ за ворота, а твоя нянька занимается въ кухнѣ сплетнями.

— Что жь тутъ удивительнаго? отвѣчала жена прежнимъ тономъ: — Анета побѣжала встрѣчать своего добраго и заботливаго папа.

— А если бъ сидѣла съ тобою, не побѣжала бы, и я но боялся бы, что она простудится. Но ты до-сихъ-поръ еще не видѣлась съ дѣтьми.

— Альфонсъ, ты своими вѣчными упреками какъ-бы нарочно стараешься уничтожить во мнѣ всякую привязанность къ тебѣ.

— Другъ мой, ты капризничаешь и скучаешь отъ пустоты, бездѣйствія, которое сама на себя наложила, а хозяйство разстроивается отъ этого, дѣти могутъ погибнуть.

— Перестаньте мучить меня, жестокій человѣкъ! сказала молодая женщина и зарыдала.

Мужъ долженъ былъ удалиться въ свой кабинетъ, чтобъ избѣжать совершенной ссоры. Жена улеглась въ постель: съ ней сдѣлался мигрень.

Альфонсъ съ женою жили во второмъ этажѣ; бельэтажъ занимали сами Эриксенъ, его тесть и теща. Тутъ господствовалъ строгій и холодный порядокъ, вполнѣ-соотвѣтствовавшій характеру г-жи Эриксонъ, женщины властолюбивой, строгой и сухой; она безпрекословно управляла всѣмъ, потому-что миролюбивый и добродушный старикъ старался избѣгать всякихъ неудовольствій.

Обѣдъ былъ скученъ; разстроенный Альфонсъ говорилъ мало; другіе молчали. Послѣ обѣда Артуръ, стоя у окна, чертилъ пальцемъ на вспотѣвшихъ стеклахъ фигуры и силуэты, линіи которыхъ черезъ минуту искажались, сбѣгавшими внизъ каплями влаги.

— Смотря на тебя, сказалъ Альфонсъ: — я иногда жалѣю, зачѣмъ и я не художникъ: ты такъ счастливъ своими вѣчными мечтами объ искусствѣ.

— Слишкомъ-довольно имѣть въ семействѣ и одного живописца, сказала г-жа Эриксенъ. Мнѣ жаль, напротивъ, что Артуръ занимается такими пустыми забавами.

— Быть живописцемъ еще ничего, прибавилъ отецъ: — но дурно дѣлаетъ Артуръ, что не посвящаетъ себя какому-нибудь серьёзному роду, напримѣръ, исторической или портретной живописи, а до-сихъ-поръ все чертитъ какіе-то эскизы, которыми не пріобрѣтешь ни славы, ни денегъ.

— Впрочемъ, Артуръ, важно сказала мать: — я предоставлю тебѣ случай выказать свое искусство передъ высшимъ обществомъ съ самой выгодной стороны. Мы на-дняхъ должны дать вечеръ; мнѣ хотѣлось, чтобъ онъ выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ, и я придумала устроить на немъ живыя картины.

— Превосходная мысль, матушка, сказалъ Артуръ.

— Ты будешь помогать мнѣ, но подъ условіемъ: слушаться меня въ выборѣ сюжетовъ и распредѣленіи ролей. Я хочу, чтобъ все это было соглашено съ отношеніями, которыхъ нельзя не уважать свѣтскимъ людямъ. Необходимо, чтобъ ни одна изъ дамъ и дѣвицъ, которыя согласятся принять участіе въ нашихъ картинахъ, не могла оскорбиться тѣмъ, что ей назначена роль, несоотвѣтствующая положенію ея въ свѣтѣ.

— Какъ, матушка, вы хотите раздавать роли по табели о рангахъ? Но это ужасно, сказалъ Артуръ: — напротивъ, здѣсь главнымъ условіемъ должна быть красота.

— Другъ мой, я лучше тебя понимаю условія свѣта. Мы съ тобою еще поговоримъ объ этомъ. И г-жа Эриксенъ величественно поднялась и отправилась заняться хозяйствомъ.

VIII.
На квартирѣ г-жи Беккеръ.

Мы переносимся опять въ одно изъ предмѣстій, опять входимъ въ старый, мрачный домъ, раздѣленный на маленькія квартиры, занимаемыя семействами ремесленниковъ, извощиковъ и другихъ бѣдняковъ. Въ передней комнатѣ одной изъ этихъ квартиръ, комнатѣ довольно-большой и хорошо-натопленной, убранной довольно-зажиточно, сидитъ и пьетъ кофе съ густыми сливками и прекраснымъ хлѣбомъ женщина лѣтъ пятидесяти, съ лицомъ, сохранившимъ остатки прежней красоты и постоянно-усиливающимся принимать добродушное выраженіе; но въ глазахъ ея замѣтно что-то недоброе.

Напротивъ ея, у стола, сидитъ худая, бѣдно-одѣтая дѣвушка лѣтъ двадцати-двухъ, но ужь очень поблекшая, съ блѣдными щеками, на которыхъ горятъ пятна чахоточнаго румянца. У окна сидитъ другая дѣвушка, полная, свѣжая, цвѣтущая здоровьемъ — это Мари, танцовщица, подруга Клары. Пожилая дама — ея тетка, фрау Беккеръ, а чахоточная дѣвушка — швея, только-что пришедшая къ фрау Беккеръ и неслишкомъ-обрадовавшая своимъ посѣщеніемъ почтенную даму, которая съ досадою двигаетъ но столу кофейникъ и чашку.

— Что скажешь, Катя? начала разговоръ фрау Беккеръ. — Что можно, я для тебя сдѣлаю съ радостью; только въ одномъ дѣлѣ не могу пособить…

Швея была такъ разстроена, что ей трудно было говорить. Она тяжело дышала и пятна румянца при этомъ еще ярче выступали на ея щекахъ.

— Я бѣжала къ вамъ и устала. Рабочій человѣкъ долженъ дорожить временемъ. Я пришла бы къ вамъ вчера вечеромъ, но знаю, что послѣ восьми часовъ вамъ некогда.

— Ты могла бы прислать Агнесу, свою сестру.

Швея съ горькою усмѣшкою сказала: — Нѣтъ, Агнесу я не хотѣла посылать. Но я не знаю, можно ли говорить теперь…

Она показала глазами старухѣ на ея племянницу.

— Ничего, говори при ней: надобно и ей узнавать людскія дѣла. Впрочемъ, я почти догадываюсь, о чемъ ты хочешь со мною говорить, Катарина.

— Разумѣется, вамъ легко догадаться, горячо сказала швея: — но я ужасно мучусь. Вы знаете, что по буднямъ мнѣ некогда ходить къ ребенку; только по воскресеньямъ я вижу его. И вотъ уже два воскресенья мнѣ говорятъ, что эта женщина ушла съ нимъ на цѣлый день — это ужасно!

— Что тутъ ужаснаго? просто случай. Застанешь ее дома въ слѣдующій разъ. Не бѣгать же мнѣ за нею искать ее.

— Но это ужасно-тяжело для меня. Какъ не видать своего ребенка цѣлыя двѣ недѣли! Вѣдь это для меня единственное утѣшеніе въ жизни…

Бѣдняжка говорила это, задыхаясь отъ волненія.

— Да скажи же, что тебѣ нужно отъ меня? Чего ты отъ меня требуешь?

— Вы знаете, на какихъ условіяхъ я согласилась разстаться съ ребенкомъ. Когда онъ бросилъ меня, я не хотѣла принимать отъ него пособій ни для себя, ни для ребенка. И вотъ, недѣли три назадъ, мнѣ говорятъ, что онъ женится — мнѣ какое дѣло? Но, говорятъ, онъ хочетъ взять у тебя ребенка къ себѣ на воспитаніе. Это мнѣ говоритъ Бабетта, съ которою вмѣстѣ мы шьемъ.

— Глупая болтунья! проворчала старуха.

— Я такъ и задрожала; я такъ сейчасъ и бросилась бы къ этой женщинѣ, гдѣ онъ помѣщенъ у меня, да нельзя оторваться отъ работы, да и недалеко было до воскресенья. Бабетта мнѣ сказала въ пятницу. Въ воскресенье пошла я и не застала старухи. Я чуть не упала на мѣстѣ и утѣшилась только тѣмъ, что и постелька и платьице остались, какъ были прежде. Не застала старуху и въ слѣдующій разъ. Теперь объ этомъ пришла я говорить съ вами. Вы съ нимъ видитесь. Пусть женится — какое мнѣ дѣло; но ребенокъ мой; пусть онъ не отнимаетъ его у меня. Вѣдь онъ прежде и не думалъ о немъ, не заботился. У меня только и осталось въ жизни, что ребенокъ.

Мадамъ Беккеръ впродолженіе этой рѣчи допила чашку и наглымъ, но несовсѣмъ-твердымъ голосомъ отвѣчала:

— Эхъ, Катя, ты все такая же горячая, какъ прежде, все такая же неразсудительная! Ну, подумай, кому какое дѣло до твоего ребенка, кому нужно отнимать его у тебя? А впрочемъ, дитя маленькое, мало ли что можетъ случиться съ такимъ малюткою? Можетъ-быть, что-нибудь и случилось.

— Что жь такое? Боже мой!

— Я такъ только, а ничего не знаю; можетъ-быть, и ничего не случилось. Да и что тутъ важнаго, что старуха два воскресенья сряду уходила въ гости? Меня только то безпокоитъ, что она говорила — вѣдь я, какъ съ нею встрѣчусь, всегда спрашиваю о немъ — она сказывала, что онъ очень боленъ, «и хотя, говоритъ, я за нимъ ухаживаю, а не знаю, поправится ли онъ, говоритъ, бѣдняжка».

— Нѣтъ, онъ не былъ боленъ; когда я была у него въ послѣдній разъ, онъ былъ совсѣмъ здоровъ, такой миленькій, свѣженькій.

— Она такъ сказывала. Я хотѣла передать это тебѣ, да не знала, гдѣ ты работаешь, а вечеромъ, знаешь, мнѣ некогда.

— Такъ старуха сама должна бы прійдти ко мнѣ, сказать мнѣ.

— Должна бы! да вѣдь сколько у ней дѣла, когда ей?

— Что жь мнѣ дѣлать? Если онъ умеръ, что мнѣ дѣлать? Я сама на себя наложу руки! Зачѣмъ мнѣ жить? Нѣтъ, фрау Беккеръ, прибавила она черезъ нѣсколько времени: — нѣтъ, онъ не умеръ, онъ не былъ боленъ; его хотѣли отнять у меня! Скажите, не отнимутъ его у меня?

— Ну да кому же охота отнимать его? отвѣчала фрау Беккеръ и взглянула на дверь, у которой слегка кто-то позвонилъ. — Нѣтъ, если ты боишься этого, Катя, такъ можешь успокоиться… Маша, кто тамъ позвонилъ? прибавила она, обращаясь къ племянницѣ.

Вошла старуха въ сельскомъ платьѣ и, увидѣвъ швею, остановилась въ испугѣ. Швея, взглянувъ на нее, вскрикнула и бросилась къ ней на встрѣчу. Фрау Беккеръ сдѣлала раздосадованную гримасу и сказала:

— Ну, зачѣмъ ты пришла? видно, къ Катаринѣ? Вотъ она, здѣсь. Говори, не случилось ли чего съ ребенкомъ?

Крестьянка подняла глаза къ небу и скорчила печальную физіономію. Швея поблѣднѣла, какъ полотно, и потомъ багровыя пятна чахотки выступили на щекахъ ея.

— Значитъ, въ-самомъ-дѣлѣ что-нибудь случилось съ ребенкомъ? проговорила Беккеръ: — ну, что жь такое?

— Умерло мое дитятко! сказала крестьянка, не смѣя поднять глазъ на швею: — умерло мое милое! золотое мое умерло!

Швея упала бы, еслибъ не поддержала ее добрая Мари, которая все время съ состраданіемъ слушала разговоръ.

— Такъ ребенокъ умеръ! сказала фрау Беккеръ. — Какимъ же манеромъ это случилось?

— Да много ли надо ребенку, чтобъ умереть? сказала крестьянка: — на прошлой недѣлѣ былъ здоровёшенекъ, а вчера и померъ. Вотъ тебѣ, матушка, и свидѣтельство, что его схоронили.

Долго Катарина полусумасшедшими глазами смотрѣла то на крестьянку, то на фрау Беккеръ, потомъ поникла головою на грудь танцовщицы, колѣни ея подкосились и Мари должна была опустить ее на кресла.

Только теперь, когда швея лежала съ закрытыми глазами, слабо дыша, осмѣлилась взглянуть на нее крестьянка и сказала хозяйкѣ: «Эхъ, жалко бѣдняжку! какъ вѣдь ее сразили-то мы!»

— А что намъ дѣлать? Помочь нёчѣмъ, отвѣчала хозяйка, опершись рукою о столъ. Ты, впрочемъ, все устроила въ порядкѣ, чтобъ не было хлопотъ? Смотри у меня, чтобъ не вышло плохой потѣхи! прибавила она вполголоса. — Ты получила деньги, такъ тебѣ и отвѣчать, если что выйдетъ.

— Что ты, матушка, разболталась-то? сказала крестьянка: — неравно услышитъ, грѣха наживемъ. Иди-ко въ другую комнату, обо всемъ, какъ слѣдуетъ, поговорить.

Старухи перешли въ другую комнату, а Мари осталась одна у швеи, лежавшей безъ движеніи. Она торопливо стала мочить ей виски холодною водою, тереть одеколономъ, который, къ-счастью, нашла у себя въ ящикѣ, и Катарина открыла глаза. Мари указала ей на сосѣднюю комнату и приложила палецъ къ губамъ, приказывая молчать. Катарина поняла эти жесты и осталась неподвижною; только глазами жадно слѣдила за танцовщицею, которая тихо подкралась къ дверямъ комнаты, гдѣ толковали между собою старухи. Нѣсколько минутъ она подслушивала ихъ тихій разговоръ, потомъ такъ же тихо воротилась къ швеѣ, стала на колѣни, чтобъ приблизиться къ ея уху, и шепнула: "Молчи, не говори ни слова; а когда онѣ прійдутъ сюда, закрой опять глаза. Не плачь же, ребенокъ твой живъ, только онѣ его украли, спрятали, не знаю куда, но можно будетъ узнать: вѣдь и у насъ есть друзья "

Въ эту минуту снова появились старухи.

— Все еще лежитъ! Ну что, какъ умретъ? съ безпокойствомъ сказала фрау Беккеръ, видя, что Катарина остается въ прежнемъ положеніи, съ закрытыми глазами.

— А что жь, если умретъ? Ей же лучше: меньше мученья на свѣтѣ прійметъ, отвѣчала крестьянка.

— Не говорите такъ громко! сказала Мари: — вы ее испугаете, если она начнетъ приходить въ чувство.

— Ну, мнѣ ужь она и такъ перемутила душу! сказала крестьянка: — не останусь слушать, какъ она будетъ крушиться. А вы отдайте ей свидѣтельство, что ребенка схоронили: оно написано ни всей формѣ, безъ фальши.

Она пошла изъ комнаты.

— Я провожу тебя, сказала фрау Беккеръ, и ушла вмѣстѣ съ нею.

Тогда швея открыла глаза, но была такъ слаба, что только черезъ нѣсколько минутъ собралась съ мыслями, чтобъ разспросить Мари. Тогда танцовщица пересказала бѣдной матери все, что слышала: ребенокъ не умеръ, но подъ его именемъ похоронили другое дитя, и такимъ образомъ достали свидѣтельство о погребеніи. Куда скрыли ребенка — этого не упоминали старухи въ своемъ разговорѣ; изъ ихъ словъ ясно было только то, что это сдѣлано по наущенію родныхъ невѣсты, чтобъ разорвать послѣднія узы, которыя могли еще связывать жениха съ покинутою швеею.

Танцовщица старалась успокоить несчастную мать надеждами, что ребенокъ отъищется; но она сама ужасалась, видя теперь на живомъ примѣрѣ, какую будущность готовитъ ей тетка: вѣдь ужь давно твердитъ ей тетка о томъ, что надобно пользоваться молодостью и красотою.

— Я скоро умру, Маша, сказала Катарина: — и тогда… ты видишь, къ чему приводитъ дорога, по которой заставили меня идти. Не подражай же мнѣ, и ты будешь все-таки счастливѣе меня… Когда я умру, и если найдется мой ребенокъ, не покинь его хоть ты… кромѣ тебя, некого мнѣ просить.

На улицѣ послышался стукъ экипажа; танцовщица взглянула въ окно и увидѣла подъѣзжавшую къ воротамъ театральную карету.

— Прости, Катарина, я должна сейчасъ же ѣхать: экипажу некогда ждать; но я поговорю о тебѣ въ театрѣ съ другими дѣвицами: онѣ знаютъ всѣхъ въ городѣ и, быть-можетъ, скажутъ мнѣ что-нибудь, и тогда мы поговоримъ съ тобою, что дѣлать.

Она вышла вмѣстѣ съ Катариною. Въ каретѣ ужь сидѣли три или четыре дѣвушки.

— Долго вы заставляете ждать себя, мамзель Мари, сказалъ лакей.

— Что дѣлать! вотъ съ этою дѣвушкою, которая пошла но улицѣ, сдѣлалось очень-дурно, и я ухаживала за нею. Она указала на Катарину, которая едва могла идти отъ слабости.

— Гдѣ она живетъ? спросилъ лакей.

— Въ Кузнечной Улицѣ.

— Намъ туда надобно ѣхать, сказалъ лакей, и, обращаясь къ дѣвушкамъ, сидѣвшимъ въ экипажѣ, сказалъ: Сударыни, не посадите ли вы съ собою вотъ ту бѣдняжку, подвезти ее до Кузнечной Улицы? Вѣдь она, того-и-гляди, упадетъ. Доброе дѣло сдѣлаете, сударыни.

— Какой ты сталъ добрый! весело отвѣчала ему одна изъ дѣвушекъ: — а впрочемъ, почему жь не посадить ее въ карету? мѣсто еще есть.

Остальныя дѣвицы согласились, карета догнала Катарину, которая, къ величайшему изумленію, очутилась въ экипажѣ прежде, нежели даже могла понять эту неожиданную любезность танцовщицъ.

IX.
За кулисами.

О закулисныхъ странахъ театра пишутъ много, и сотни сценъ въ романахъ происходятъ въ этой мѣстности. Но обыкновенно пишутъ объ этомъ мірѣ поверхностно, даже легкомысленно, и разсказываютъ почти исключительно только о тѣхъ частяхъ его, до которыхъ доходитъ еще яркій блескъ сценическихъ лампъ. Намъ, напротивъ, должно теперь проникнуть въ самую отдаленную, почти совершенно-темную часть закулисной половины театра, туда, гдѣ, позади всѣхъ декорацій, стоятъ машины и различные препараты, дожидаясь своей очереди выдвинуться на сцену, гдѣ работаютъ и отдыхаютъ машинисты, плотники и остальной рабочій народъ. Скоро начнется спектакль. Декораціи перваго акта уже поставлены и работники сидятъ, сложа руки и болтая между собою о дѣлахъ и вздорѣ. Ныньче имъ можно отдохнуть, потому-что декораціи остаются безъ перемѣны во всѣхъ актахъ пьесы, и они дѣйствительно расположились очень-удобно. На самомъ видномъ мѣстѣ, подъ балдахиномъ, который придвинутъ сюда послѣ вчерашняго спектакля, усѣлся главный машинистъ, особа очень-важная въ этомъ обществѣ — г. Гаммеръ, пожилой мужчина солидной наружности, но неутомимый болтунъ, послѣ каждаго слова прибавляющій: «да-а, да-а», какъ-будто самъ сознавая, что рѣчи его сильно нуждаются въ подтвержденіяхъ. Его превосходитъ въ отношеніи болтливости и неправдоподобія разсказовъ только одинъ Шеллингеръ, подмастерье портнаго, мужчина лѣтъ шестидесяти, съ живымъ воображеніемъ, до того наконецъ зафантазировавшійся въ-теченіе сорока лѣтъ, проведенныхъ съ иглою въ рукахъ, что уже самъ часто не зналъ, правду онъ говоритъ, или вещи собственнаго изобрѣтенія. Онъ сидитъ теперь на гробѣ, въ которомъ завтра должна умереть Джульетта, къ отчаянію Ромео и восторгу зрителей. Изъ остальной многочисленной компаніи мы замѣтимъ только лакея, нашего стараго знакомаго, который во время спектакля долженъ помогать поднимать занавѣсъ, и стройнаго, прекраснаго юношу, который стоитъ у одной изъ кулисъ: это Ричардъ, сынъ Гаммера, и самъ также искусный плотникъ-машинистъ. Шеллингеръ забавляетъ слушателей разсказами о Сѣверной Америкѣ, гдѣ онъ, если вѣрить его словамъ, видалъ людей, которые живутъ на деревьяхъ, какъ птицы, и самъ-было поселился съ ними, даже сосваталъ невѣсту, но потомъ убѣжалъ, потому-что нареченный тесть хотѣлъ его изжарить. Гаммеръ подсмѣивается надъ этими небылицами; но Шеллингеръ, въ доказательство своихъ похожденій, вынимаетъ изъ кармана янтарный мундштукъ, который подарила ему невѣста. Такимъ образомъ время проходитъ очень-занимательно.

Между-тѣмъ пѣвицы и пѣвцы занимаютъ публику, а балетная труппа одѣвается: ей надобно явиться въ третьемъ актѣ. Мари, одѣваясь, разсказала Кларѣ несчастный случай съ бѣдною Катариною; но простодушная Клара не могла, конечно, придумать ей никакого совѣта, и рѣшила, что только развѣ Тереза, которая знаетъ все и всѣхъ, въ-состояніи помочь въ этомъ дѣлѣ. Мари совершенно согласилась съ этимъ и, поправивъ свою пастушескую шляпу съ цвѣтами, взглянувъ въ зеркало, причемъ должна была сознаться передъ собою, что она очень-мила ныньче, и осмотрѣвъ башмаки, побѣжала на сцену искать Терезу, которая, пользуясь антрактомъ, стояла у передней кулисы, разговаривая съ вторымъ теноромъ оперной труппы. Но, вѣроятно, Мари искала на сценѣ не одну только Терезу, потому-что, какъ-бы не находя ея, прошла до самой глубины сцены, гдѣ уже кончались кулисы и начиналась та темная часть, въ которой собирались отдыхать машинисты. Она видѣла, что Ричардъ, замѣтивъ ея приближеніе, отошелъ отъ остальной компаніи и началъ перебирать какую-то веревку, будто занимаясь дѣломъ. Но, какъ-бы не обращая на него вниманія, дѣвушка шла далѣе, на другую сторону сцены. Ричардъ опустилъ изъ рукъ веревку, которая сильно стукнулась о полъ, и очень-натурально было, что дѣвушка вздрогнула и остановилась.

— Извините, Мари, что я напугалъ васъ; но веревка выпала у меня изъ рукъ, когда я васъ увидѣлъ.

— Ахъ, это вы, Ричардъ! отвѣчала дѣвушка, будто-бы удивленная: — а я ужасно испугалась! Здѣсь каждую минуту того и жди, что ушибутъ чѣмъ-нибудь.

— Нѣтъ, мамзель Мари, въ балетѣ давно не случалось никакихъ непріятностей. Мы съ балетомъ особенно-осторожны — повѣрьте мнѣ.

— Почему же особенно съ балетомъ? Развѣ для васъ не все-равно, въ оперѣ или въ балетѣ случится несчастіе?

— Для другихъ, можетъ-быть все-равно, а для меня не все-равно, повѣрьте, Мари, возразилъ машинистъ, подходя къ ней: — когда вамъ надобно дѣлать полетъ, я самъ осмотрю все, перепробую самъ каждую проволоку,

— Я вамъ очень-благодарна, что хотя вы нѣсколько думаете обо мнѣ.

— Нѣтъ, Мари, не «нѣсколько», а только о васъ и думаю, и не проходитъ минуты, чтобъ я не думалъ о васъ.

— Да это съ вашей стороны формальное объясненіе въ любви!

— Если хотите, оно такъ и есть. Ужь давно я вамъ хотѣлъ это сказать, да вы всѣ, балетныя госпожи, рады слушать всякія глупости отъ дрянныхъ людей, а надъ нашимъ братомъ, человѣкомъ честнымъ, станете, пожалуй, смѣяться. И если вы надо мною будете смѣяться, мамзель Мари, я буду очень жалѣть.

Теперь читатель знаетъ, почему мамзель Мари искала Терезу по всей сценѣ, не замѣчая, что прошла мимо. Ричардъ Гаммеръ давно былъ очень-внимателенъ къ ней, но до-сихъ-поръ она сомнѣвалась, не пустое ли волокитство его внимательность. Теперь онъ высказалъ, что серьёзно любитъ ее. Какое счастіе для нея, бѣдной, преслѣдуемой тёткою дѣвушки! Быть женою человѣка добраго, почтеннаго въ своемъ кругу, зажиточнаго, который всегда будетъ имѣть честный кусокъ хлѣба и любить жену, потому-что, какъ всѣ говорятъ, имѣетъ доброе сердце и солидныя правила. Она сама въ первую минуту не вѣрила своему счастію и, глубоко задумавшись, не замѣтила, какъ онъ взялъ ее за руку и смотрѣлъ ей прямо въ лицо. И вотъ промелькнула передъ нею блѣдная, страдающая фигура Катарины, и прозвучали въ ушахъ слова ея: «Ты видишь, къ чему приводитъ дорога, по которой заставили меня идти: не подражай же мнѣ!» И она рѣшилась избѣжать этой дороги, воспользоваться случаемъ спастись отъ погибели, остаться чистою…

— Ну, что жь, говори, такъ или нѣтъ? продолжалъ Ричардъ: — хочешь слушать честнаго человѣка, иль и у тебя голова набита глупостями, какъ у другихъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, Ричардъ.

— Я такъ и думалъ, добродушно сказалъ онъ — я знаю, ты хорошая, честная дѣвушка; а вѣдь удивительно, что ты честная дѣвушка, живучи при такой тёткѣ. А я знаю это, потому-что присматривалъ за тобою, и на руки тебѣ всегда глядѣлъ.

— Зачѣмъ же на руки? спросила она, засмѣявшись, чтобъ скрыть слезы, отъ волненія набѣгавшія на глаза ея.

— Какъ зачѣмъ? По рукамъ у васъ сейчасъ видно, если которая заводитъ пріятеля: кольца да браслеты появятся, точно сатанинскими цѣпями будетъ опутана. Ну, разъ ты навела на меня сомнѣнье!

— Знаю, знаю, когда я играла знатную даму, и Тереза дала мнѣ надѣть свой браслетъ.

— Ну, да. Однако кончай же дѣло; вотъ ужь долго мы съ тобою толкуемъ, а рѣшительнаго отъ тебя все еще я не добился. Надо мнѣ идти къ своему мѣсту, сейчасъ пойдетъ въ ходъ машина. Говори же, согласна или нѣтъ? Согласна, такъ, значитъ, насъ съ тобою и разорвать будетъ нельзя, и стало-быть, такъ держи себя, чтобъ никто о тебѣ дурнаго слова не смѣлъ сказать, а то плохо будетъ, если что станутъ говорить. Какъ же скажешь, согласна?

— Согласна и можешь быть во мнѣ увѣренъ, Ричардъ; ты знаешь, я не хочу дѣлать дурнаго.

— И прекрасно! Надо бы теперь намъ поцаловаться, ну, да ужъ не здѣсь. Это отъ меня еще не уйдетъ. Прощай же, Мари.

И онъ пошелъ на свое прежнее мѣсто; она перебѣжала по сценѣ и, упавъ на стулъ въ одинокомъ углу за кулисами, долго рыдала отъ счастія, и вдругъ вскочила съ испугомъ, вспомнивъ о румянахъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, взглянувъ на грудь, она увидѣла, что свѣтло-зеленый атласъ спенсера покрытъ красными пятнами румянъ, смытыхъ со щекъ слезами. Но, при помощи Клары, бѣда эта была скоро поправлена, и пока подруга чистила спенсеръ, Мари высказала ей свою радостную тайну. Эта тайна произвела свое впечатлѣніе и на Клару, которая задумчиво осталась у окна, между-тѣмъ, какъ Мари снова убѣжала искать Терезу. Тереза все-еще стояла у кулисы.

— Гдѣ ты пропадала, мой дружокъ? закричала она приближавшейся подругѣ: — я посмотрѣла, гдѣ ты, но ты исчезла неизвѣстно куда.

— Я искала тебя на другой сторонѣ сцены…

— Что жь новаго узнала ты о своемъ преслѣдователѣ?

— Ничего; тётушка нынѣ оставляетъ меня въ покоѣ; быть можетъ, я разжалобила ее своими слезами.

— Плохо же ты знаешь старую вѣдьму. Когда-нибудь разскажу тебѣ свою исторію, ты увидишь, какова она, каковъ и этотъ господинъ.

— Но вѣдь не принудятъ же они меня…

— Я потверже тебя характеромъ, а они измучили и меня такъ, что я потеряла мужество. Но объ этомъ послѣ. Зачѣмъ же ты искала меня?

Мари разсказала ей несчастье швеи.

Тереза слушала съ злобною улыбкою. Она кусала губы и смотрѣла, не спуская глазъ, на носокъ своего башмака.

— Да ты меня не слушала, сказала Мари, кончивъ разсказъ и взглянувъ на задумчивое лицо подруги.

— Не бойся, тебѣ это новость, а мнѣ подобныя исторіи знакомы. Я знаю нѣсколько мѣстъ, въ которыхъ можетъ быть спрятанъ ребенокъ. Меня не допустятъ въ эти мѣста; надобно разузнать черезъ другихъ, гдѣ онъ. Черезъ кого бы? Да, чего же лучше? Одно изъ такихъ мѣстъ въ домѣ, гдѣ живетъ старикъ Шиллингеръ.

— Попросимъ же его.

— Я не могу говорить сама, чтобъ не навлечь на себя подозрѣній, будто хлопочу о собственномъ дѣлѣ, отвѣчала Тереза съ горькою усмѣшкою. — Нужно послать для переговоровъ мужчину, а они всѣ посмотрятъ на меня съ особенною улыбкою, если сказать имъ.

— У меня есть человѣкъ, на котораго можно положиться: машинистъ Ричардъ Гаммеръ, съ жаромъ сказала Мари.

— Вотъ что! Такъ не его ли ты искала, когда не замѣтила меня? Не бойся, если у васъ намѣренія честныя — это хорошо. Будь рада, что нашла честнаго человѣка. Будь только осторожнѣе съ тёткою. Ступай же, разскажи ему что нужно.

Нѣтъ надобности прибавлять, что Ричардъ съ удовольствіемъ согласится исполнить порученіе Мари.

Спектакль кончился. Актёры, пѣвцы и пѣвицы разъѣхались. Только рабочіе еще убирали декораціи. Но вотъ и они кончили свое дѣло. Послѣднія лампы погасли и въ огромномъ зданіи водворился мракъ и мертвая тишина.

Часть вторая.

I.
Баронъ Брандъ.

Молодой графъ Форбахъ оканчиваетъ свой туалетъ, а между-тѣмъ, Артуръ пишетъ акварельную копію съ портрета его бабушки. Въ залѣ, примыкающей къ кабинету, баронъ Брандъ кушаетъ шоколадъ и читаетъ французскую газету.

— Благодарю васъ, милый Эриксенъ, сказалъ графъ, подойдя къ мольберту живописца: — сходство удивительное.

— Не благодарите графъ; вѣдь я у васъ еще въ долгу за пару превосходныхъ пистолетовъ, которые вы мнѣ подарили. Они составляютъ украшеніе моей коллекціи.

— У меня для васъ приготовлено еще ружье. Жаль, что я прежде не зналъ вашей страсти къ старинному оружію: у меня было въ рукахъ много рѣдкихъ вещей.

— Но, пожалуйста, графъ, одѣвайтесь скорѣе: баронъ Брандъ ждетъ васъ.

— Ничего, онъ занялся газетами; притомъ же онъ добрякъ, хотя и чудакъ.

Живописецъ посмотрѣлъ на двери.

— Не бойтесь, въ залѣ ничего не слышно отсюда, я обратилъ на это обстоятельство особенное вппмапіе: двери очень-плотны, а портьеры съ обѣихъ сторонъ дверей изъ самой плотной матеріи, такъ-что я имѣю хоть одинъ уголокъ, гдѣ могу говорить, не опасаясь, что подслушаютъ лакеи, чего я терпѣть не могу.

— Давно вы знакомы съ барономъ? спросилъ живописецъ.

— Съ полгода. Я не люблю заводить новыхъ знакомствъ; но онъ привезъ изъ Виртемберга кипу рекомендательныхъ писемъ отъ моихъ друзей и, кромѣ того, забавляетъ своимъ жеманствомъ; впрочемъ, онъ добродушенъ, чрезвычайно-хорошо образованъ, много видѣлъ и превосходный разскащикъ; притомъ же, я съ нимъ не церемонюсь, ухожу отъ него въ другую комнату, какъ видите, и даже уѣзжаю: онъ ни мало не претендуетъ.

— Я заговорилъ о немъ по воспоминанію объ одномъ случаѣ, который разскажу послѣ, чтобъ теперь не задерживать васъ, вѣдь вы спѣшите. Но скажите, есть у него состояніе?

— Судя по его расходамъ, очень-большое. Однажды я встрѣтилъ его въ конторѣ вашего батюшки; кассиръ низко ему раскланивался, а это хорошій барометръ. Однако, нужно сказать съ нимъ хоть слова два до отъѣзда.

Графъ вышелъ въ залу. Брандъ сидѣлъ въ прежнемъ положеніи, читая объявленія въ газетѣ.

— Извините, любезный баронъ, что я не могу посидѣть съ вами: черезъ полчаса мнѣ нужно ѣхать на службу, а прежде надобно еще написать письмо.

— Ничего, сказалъ Брандъ: — я здѣсь занялся объявленіями. Вообразите, какой-то фабрикантъ публикуетъ, будто у него продается coeur de rose.

— Это ужасно! сказалъ графъ, улыбаясь: — а впрочемъ, мы вамъ предсказывали. Потомъ онъ открылъ одну изъ многочисленныхъ конторокъ своего письменнаго стола, взялъ тетрадку почтовой бумаги и ушелъ опять въ кабинетъ.

Брандъ опустилъ газету и осмотрѣлся. Лицо его оживилось, глаза засверкали. Онъ осторожно приподнялся, безъ малѣйшаго шороха, подкрался къ письменному столу, какъ тѣнь, окинулъ его быстрымъ взглядомъ, замѣтилъ печать въ золотой оправѣ съ большимъ изумрудомъ, внимательно разсмотрѣлъ ее и спряталъ въ карманъ, потомъ неслышными шагами возвратился, осторожно опустился въ кресла и опять взялъ газету.

Черезъ двѣ минуты вошелъ изъ кабинета камердинеръ, зажегъ свѣчу, взялъ съ письменнаго стола сургучъ и началъ чего-то искать. Потомъ съ разстроеннымъ лицомъ осмотрѣлъ полъ у стола и, не находя затерявшейся вещи, пошелъ въ кабинетъ.

— Нѣтъ, печать должна быть тамъ, на столѣ. Я вчера печаталъ ею, она осталась тамъ, послышался голосъ графа,

И, въ сопровожденіи камердинера, графъ вошелъ въ залу.

— Эта публикація — глупое шарлатанство, сказалъ баронъ: — я напрасно пугался: но безграмотному слогу видно, что это coeur de rose годится тольно для подмастерьевъ.

— Я очень-радъ, что вы успокоились, разсѣянно и почти съ досадою отвѣчалъ хозяинъ, проходя къ столу, и началъ искать печати. Печати не было нигдѣ.

— Кто ныньче утромъ убиралъ въ этой комнатѣ? спросилъ онъ сердитымъ голосомъ.

— Йоганнъ, ваше сіятельство, отвѣчалъ камердинеръ.

— Опять Йоганнъ! Когда жь это кончится?

— Ваше сіятельство, у него хорошія рекомендаціи; я самъ никогда его ни въ чемъ дурномъ не замѣчалъ, а смотрѣлъ за нимъ въ оба глаза.

— Но вѣдь въ эти пять или шесть мѣсяцевъ, какъ только онъ поступилъ, каждый день что-нибудь пропадаетъ.

— Точно такъ.

— Не подозрѣваете ли вы кого другаго, Карла или Георга?

— Боже сохрани, какъ можно, ваше сіятельство!

— Слѣдовательно подозрѣніе падаетъ на Йоганна. Надобно положить этому конецъ.

— Ваше сіятельство, уличить его нельзя.

— И не нужно. Я не хочу его губить. Выдайте ему жалованье за мѣсяцъ впередъ, скажите, что онъ мнѣ больше не нуженъ, и пожалуй, дайте порядочный аттестатъ. Безъ явной улики я не хочу ему вредить, но терпѣть гадостей въ домѣ невозможно.

Графъ сказалъ послѣднія слова съ такою горячностью, что даже баронъ почелъ нужнымъ оставить размышленія о coeur de rose и подойдти къ нему.

— Что такое случилось, любезный графъ? сказалъ онъ, мимоходомъ поправляя передъ зеркаломъ воротнички и волосы.

— Я недоволенъ однимъ изъ моихъ людей и, къ сожалѣнію, долженъ отказать ему отъ мѣста. Вообще, трудно найдти порядочнаго лакея.

— Еще бы! зѣвая, отвѣчалъ баронъ. — Но кстати, ко мнѣ третьяго-дня приходилъ человѣкъ, котораго я хорошо знаю: онъ служилъ у меня въ Виртембергѣ и теперь ищетъ мѣста. Если хотите, я пришлю его къ вамъ.

— По вашей рекомендаціи я прійму его съ удовольствіемъ. Пусть онъ явится къ моему камердинеру. Ахъ, уже безъ четверти одиннадцать! Мнѣ пора ѣхать, а письмо не запечатано. Баронъ, у меня пропала печать; одолжите мнѣ одинъ изъ вашихъ брелоковъ.

— Но знаете ли, графъ, у меня на этихъ брелокахъ вырѣзаны кабалистическія надписи, которыя приносятъ счастье посылающему и несчастье получающему письмо, важно отвѣчалъ онъ.

— Не-уже-ли вы суевѣрны, баронъ? Впрочемъ, я не буду жалѣть, если вашъ талисманъ принесетъ несчастіе той, которой посылается письмо: это гадкая старуха, которая исполняетъ мнѣ различныя порученія.

— Въ такомъ случаѣ, пожалуй, отвѣчалъ баронъ и передалъ графу одинъ изъ своихъ брелоковъ. — Но, въ замѣнъ услуги, вы довезете меня до дворцовой площади.

— Прекрасно! Надѣвайте же вашъ плащъ, я сейчасъ выйду на крыльцо, отвѣчалъ хозяинъ и, воротившись въ кабинетъ, сказалъ Артуру:

— Любезный другъ, если вы не хотите оторваться отъ работы, въ этомъ ящикѣ найдете вы сигары. Но я прошу васъ, когда отправитесь домой, бросить это письмо въ ящикъ городской почты. Мнѣ ужь некогда, а я не хочу, чтобъ прислуга видѣла адресъ. Письмо очень-нужное и секретное.

— Это мнѣ по дорогѣ, сказалъ Артуръ, взглянувъ на адресъ: — быть-можетъ, я самъ занесу его, чтобъ не задержали на почтѣ.

— Я хочу распредѣлять свои благодѣянія поровну между прекраснымъ и непрекраснымъ поломъ, сказалъ, смѣясь, баронъ, усѣвшись въ экипажъ съ Форбахомъ. — Нашедши мѣсто бѣдному лакею, хочу пріискать мѣсто горничной. Не можете ли вы рекомендовать ее куда-нибудь?

— Молода и хороша она? шутливо спросилъ графъ.

— Вы заставляете меня краснѣть. Не молода и не хороша, но бѣдна, честна, прекрасно умѣетъ одѣвать и даже говоритъ по-французски.

— Хорошо, я буду помнить; но вотъ мы ужь на площади.

Поблагодаривъ графа, Брандъ пошелъ къ дому президента полиціи, гдѣ помѣщалось и главное управленіе городской полиціи. По дорогѣ, завернувъ въ одинъ изъ пустыхъ переулковъ, онъ бросилъ украденную печать въ отверстіе, сдѣланное на троттуарѣ подъ жолобомъ для стока воды, потомъ зашелъ въ магазинъ эстамповъ, бывшій напротивъ дома полицейской управы, и, разсматривая гравюры, нѣсколько минутъ наблюдалъ за тѣмъ, что происходило на противоположной сторонѣ улицы; наконецъ, сдѣлавъ непріятную гримасу, отправился домой, переодѣлся изъ пальто во фракъ, велѣлъ подать свой экипажъ и поѣхалъ опять къ дому полицейской управы.

По лѣстницѣ главнаго входа, дверь налѣво вела въ канцелярію, направо — въ квартиру президента полиціи. Баронъ позвонилъ у правой двери и спросилъ, принимаетъ ли мадамъ президентша. Лакей ввелъ его въ залу и пошелъ доложить своей госпожѣ.

При входѣ президентши, Брандъ съ восхищеніемъ любовался на ея портретъ, висѣвшій надъ софою, и важная, довольно-плотная и свѣжая дама, еще неоставившая притязаній на красоту, не могла не сознаться въ душѣ, что баронъ прекрасный молодой человѣкъ.

— Очень-давно не имѣлъ я счастія быть у васъ, и долженъ объяснить, почему осмѣлился ныньче безпокоить васъ своимъ посѣщеніемъ, началъ баронъ.

— Очень-давно! Помилуйте, баронъ, вы были у насъ на прошлой недѣлѣ. Августа! сказала она вошедшей дочери: — ты вѣрно помнишь, когда былъ у насъ баронъ въ послѣдній разъ? Эти слова были произнесены тономъ, который очень-ясно намекалъ барону, что Августа интересуется имъ.

— Къ четверкъ, мама, отвѣчала, слегка краснѣя, Августа, хорошенькая девятнадцатилѣтняя блондинка.

— Боже мой, какъ медленно тянулось для меня это время! отвѣчалъ баронъ, бросая скромный, но нѣжный взглядъ на дѣвушку.

— Но дѣйствительно мы рады были бы видѣть васъ у себя чаще, любезно продолжала президентша.

Небольшая пауза, послѣдовавшая затѣмъ, была съ пользою употреблена барономъ: онъ опять успѣлъ, будто озирая комнату, остановить взглядъ на дѣвушкѣ.

— Я долженъ объяснить вамъ цѣль моего посѣщенія, сказалъ Брандъ президентшѣ: — вчера мы держали пари съ молодымъ Форбахомъ. Онъ утверждалъ, что на послѣднемъ придворномъ балѣ вы были въ уборѣ изъ розовыхъ камелій; я, напротивъ, твердо помнилъ, что на васъ были бѣлыя камеліи. Я спѣшилъ къ вамъ рѣшить этотъ споръ, но графъ предупредилъ меня; проѣзжая мимо вашего дома съ четверть часа назадъ, я видѣлъ слугу его на этой лѣстницѣ. Конечно, онъ присылалъ его съ запискою о нашемъ пари…

— Нѣтъ, вы ошибаетесь, онъ не присылалъ къ намъ. Но какіе шалуны нынѣшніе молодые люди! Возможно ли держать подобныя пари? съ шутливою строгостью отвѣчала президентша, восхищенная мыслью, что ея нарядъ можетъ еще интересовать молодёжь.

— Быть-можетъ, Форбахъ присылалъ къ папа, замѣтила дочь.

— Это интересно узнать, сказала мать: — попроси его сюда, Августа; ему будетъ очень-пріятно видѣть барона.

Черезъ минуту Августа возвратилась въ гостиную вмѣстѣ съ отцомъ. Президентъ полиціи былъ худощавый старикъ невысокаго роста, съ длиннымъ носомъ и сѣрыми глазами, которымъ онъ старался придать выраженіе озабоченности и проницательности.

— Очень-радъ васъ видѣть, баронъ, сказалъ онъ, протягивая руку гостю, который съ величайшимъ уваженіемъ кланялся ему.

— Я хотѣла спросить тебя о случаѣ, очень-интересномъ для меня, перебила жена: — баронъ увѣренъ, что у насъ былъ слуга молодаго графа Форбаха.

— Нѣтъ, отвѣчалъ президентъ: — почему же вамъ такъ вздумалось, баронъ?

— Я видѣлъ слугу въ его ливреѣ на вашемъ крыльцѣ.

— А! правда лакей былъ, и галуны и канты у этого лакея были такіе же, какъ на ливреѣ Форбаховъ, но самая ливрея не темнозеленая, какъ у Форбаховъ, а темносиняя. Ошибиться легко, и вы ошиблись.

— Отъ кого же былъ этотъ лакей? спросила президентша.

— Здѣсь ни у кого нѣтъ темносиней ливреи съ такими галунами и кантами, какъ у Форбаховъ, прибавилъ баронъ: — это меня удивляетъ.

— Да вы едва-ли знаете господина, у котораго слуги носятъ такую ливрею, замѣтилъ президентъ: — это нѣкто Армфельдъ, чудакъ, незнакомый ни съ кѣмъ въ городѣ.

— О, нѣтъ! я слышалъ его имя по случайному обстоятельству, отвѣчалъ баронъ: — онъ дѣйствительно ужасный оригиналъ.

— Что жь въ немъ особеннаго? спросила любопытная хозяйка.

— Вообразите, онъ помѣшался на томъ, что его обокрадутъ и зарѣжутъ. Каждую ночь онъ обходитъ весь домъ раза четыре, въ-сопровожденіи вооруженныхъ лакеевъ, и самъ вооруженный съ головы до ногъ. Спитъ онъ съ пистолетами и саблею. И вообразите, его боязнь такъ сильна, что наконецъ заражаетъ его прислугу. У меня однажды былъ лакей, который прежде служилъ у него. Несчастный малый боялся вечеромъ оставаться одинъ въ комнатѣ. Я былъ принужденъ отпустить его, потому-что часто середи ночи онъ поднималъ на ноги весь домъ своими глупыми криками. Онъ въ-теченіе какого-нибудь мѣсяца увѣрилъ всю остальную прислугу, будто-бы существуетъ здѣсь какая-то шайка воровъ, имѣющая правильную организацію и очень-опасная. Еслибъ его оставить въ домѣ, онъ рѣшительно всѣхъ сдѣлалъ бы такими же нелѣпыми трусами, какъ самъ. Его невозможно было урезонить въ томъ, что подобныя шайки невозможны при благоустроенной и удивительно-проницательной полиціи, какою можетъ похвалиться нашъ городъ, благодаря господину президенту.

— Да, да, совершенно та же исторія, задумчиво сказалъ про-себя хозяинъ.

Брандъ не показалъ виду, что заинтересованъ этими словами; напротивъ, онъ удвоилъ свою внимательность къ Августѣ, и можно было думать, что онъ сидитъ здѣсь именно затѣмъ, чтобъ нашептывать ей комплименты.

— Что ты говоришь? разскажи пожалуйста; мнѣ очень-любопытно, сказала хозяйка мужу.

— То же самое, что сейчасъ разсказалъ баронъ. Слуга Армфельда, приходившій ныньче, толковалъ моему секретарю о шайкѣ воровъ, будто — бы существующей въ нашемъ городѣ, и обѣщался открыть ее, съ условіемъ, чтобъ ему дали двѣ тысячи талеровъ.

Брандъ былъ совершенно занятъ разговоромъ съ Августой.

— Ну что жь ты? продолжала разспрашивать президентша.

— Мнѣ показалось это невѣроятно; надобно будетъ пообдумать, чтобъ не насмѣшить людей своимъ легковѣріемъ. Лакею велѣли прійдти завтра, а предварительно взяли отъ него записку, въ которой означено его имя и сказано, гдѣ можно найдти его, не тревожа Армфельда, потому-что лакей хочетъ, чтобъ это оставалось въ-тайнѣ отъ его господина. Вотъ и записка, если хочешь взглянуть.

Онъ вынулъ записку и подалъ женѣ. Президентша, прочитавъ ее, сказала:

— Ну да, видно, что это глупость. Посмотрите, баронъ… Да вы, кажется, не слушали?

— Я былъ увѣренъ, что это вздоръ, слѣдствіе вздорныхъ фантазій, которыми набиваетъ голову своей прислугѣ Армфельдъ. И, небрежно взглянувъ на записку, онъ передалъ ее хозяйкѣ.

— Другъ мой, не давай серьёзнаго хода этимъ пустякамъ, чтобъ надъ тобою не стали смѣяться, повторила хозяйка, перечитывая записку.

— Ваше превосходительство, секретари дожидаются у васъ въ кабинетѣ, доложилъ вошедшій слуга.

— Извините меня, баронъ: служба не терпитъ промедленія, сказалъ хозяинъ, вставая. — До пріятнаго свиданія. Не забывайте насъ.

Президентша небрежно бросила на полъ записку, оставленную въ ея рукахъ торопливо-ушедшимъ мужемъ.

— Во что бы ни стало, мнѣ нужно завладѣть этою запискою, подумалъ баронъ и продолжалъ говорить любезности Августѣ и толковать о свѣтскихъ новостяхъ съ ея матерью.

— Госпожа Вольфсонъ; прикажете принять? доложилъ хозяйкѣ лакей.

— Проси въ залу; я выйду къ ней одна, чтобъ скорѣе кончился этотъ несносный визитъ. Васъ я не отпускаю, баронъ, прибавила она ласковымъ голосомъ.

Оставшись наединѣ съ Августою, Брандъ подумалъ: «Теперь можно обдѣлать все превосходно; стоитъ только затуманить глаза этой дѣвочкѣ. Пустимся же въ чувствительныя объясненія».

И онъ взглянулъ на нее съ такою нѣжностью, что дѣвушка вспыхнула и поняла необходимость начать разговоръ, какой бы то ни было, все-равно, лишь бы не тотъ, какого она теперь боялась, хотя и желала.

— Вы забыли о вашемъ пари съ Форбахомъ, сказала она: — вы должны проиграть его: мама была на балѣ съ розовою камеліею, какъ говорилъ Форбахъ.

— О, я зналъ это, фрейлейнъ Августа! я зналъ, на чьей дивной головкѣ была бѣлая камелія. Я спорилъ съ нимъ только для того, чтобъ говорить о вашемъ семействѣ, о вашей матушкѣ, о… о васъ, фрейлейнъ Августа, не возбуждая подозрѣній. Могъ ли я забыть, что бѣлая камелія была на васъ?

— Да, сказала она, опуская глаза.

— Во время послѣдней кадрили упалъ листокъ этой камеліи, и я… видѣлъ, что онъ упалъ, договорилъ онъ, какъ бы поправляя неосторожно-начатую фразу; но смыслъ этой прерванной фразы былъ ясенъ: «и я поднялъ этотъ листокъ и храню его».

Августа покраснѣла; грудь ея тяжело дышала.

— О, какъ мучителенъ былъ для меня тотъ вечеръ! Я стоялъ далеко отъ васъ; меня терзала зависть… поймите мои страданія, Августа! проговорилъ онъ прерывающимся голосомъ и взялъ ея руку. Дѣвушка вздрогнула и смутилась. Онъ поцаловалъ нѣсколько разъ ея руку; она могла только сказать: «Боже мой, оставьте меня!» — «Нѣтъ, мы будемъ неразлучны навѣки, шепнулъ онъ и поцаловалъ похолодѣвшія отъ волненія губы Августы. „Теперь, я твой, ты моя! Но пусть наши клятвы будутъ на нѣсколько времени тайною для другихъ. Мы скоро соединимся передъ лицомъ свѣта, Августа!“

Въ это время послышались въ сосѣдней комнатѣ шаги и кашель президентши. Свѣтская и опытная дама, оставивъ дочь съ молодымъ человѣкомъ, котораго прочила ей въ женихи, понимала, что необходимо предупредить о своемъ возвращеніи. И дѣйствительно, когда она вошла въ комнату, баронъ разсказывалъ Августѣ уморительный анекдотъ о томъ, какъ вчера, послѣ спектакля, какая-то дама сѣла въ чужую карету и замѣтила это только на половинѣ дороги, а какъ между-тѣмъ, сердилась настоящая госпожа кареты цѣлый часъ, не находя своего экипажа.

Черезъ нѣсколько минутъ Брандъ простился съ президентомъ, осыпаемый увѣреніями заботливой матери, что онъ въ ихъ домѣ всегда самый пріятный гость.

II.
Посѣщеніе.

Между-тѣмъ Артуръ Эриксенъ окончилъ свою акварель и взялъ письмо Форбаха, чтобъ отдать его на городскую почту, или доставить прямо по адресу. Адресъ былъ: „Г-жѣ Беккеръ, на каналѣ, домъ подъ № 8-мъ“. — „На каналѣ“, подумалъ живописецъ: „это мнѣ по дорогѣ; графу нужно, чтобъ письмо было доставлено поскорѣе, занесу же его самъ. На каналѣ домы старые, съ темными длинными корридорами, и мнѣ пріятно побывать въ такомъ оригинальномъ лабиринтѣ“. Артуръ вышелъ въ переднюю. Тамъ камердинеръ разговаривалъ съ Йоганномъ, слугою, котораго велѣлъ отпустить графъ.

— Это мнѣ большое несчастіе, говорилъ слуга: — въ аттестатѣ мало утѣшенія: каждый скажетъ, что безъ причины графъ не прогонитъ человѣка. А что жь я сдѣлалъ? Какая за мною вина?

— Вины тебѣ никакой и не говорятъ. Но что жь дѣлать? если господину не нравится бородавка на лицѣ у слуги или его походка, ему не запретить отослать слугу, на то онъ господинъ. Что дѣлать? такъ графу угодно.

— А мнѣ терпѣть нужду? Тяжело оставаться безъ мѣста семейному человѣку. А кто теперь меня возьметъ? Скажутъ: если прогнали, такъ вѣрно негодяй.

— Я не могу тебѣ пособить; остается тебѣ одно средство, да и то едва-ли поможетъ: попроси кого-нибудь изъ пріятелей графа, чтобъ замолвить за тебя слово.

Лакей вздохнулъ и, махнувъ рукой, ушелъ. На Артура тяжело подѣйствовала эта сцена и онъ сошелъ съ крыльца въ непріятномъ расположеніи духа.

Черезъ десять минутъ наемный экипажъ привезъ его на каналъ и молодой человѣкъ пустился по темнымъ лѣстницамъ дома, подъ № 8-мъ, отъискивать г-жу Беккеръ. Счастье помогло ему скоро найдти ее: всего только двои дверей отворялъ онъ не-впопадъ, и получалъ грубый отвѣтъ „не здѣсь, дальше“ отъ грязныхъ женщинъ, кричавшихъ на грязныхъ ребятишекъ, возившихся по полу, и только два раза обдавало его изъ этихъ дверей душною, тяжелою атмосферой. Третья дверь была та, которой онъ искалъ, и вошедши въ комнату, онъ увидѣлъ пожилую женщину, которая низко поклонилась ему, какъ человѣку не бѣдному, судя по костюму. „Я вдова Беккеръ. Покорнѣйше прошу садиться“.

— Не безпокойтесь, я только хочу передать вамъ письмо.

— Вѣроятно, вамъ рекомендовали мои услуги? сказала она, отвратительно улыбаясь.

— Нисколько. Вотъ вамъ письмо отъ графа Форбаха.

— Ахъ, очень-рада! Какой прекрасный молодой человѣкъ графъ Форбахъ, милый, благородный молодой человѣкъ! Только суровъ въ обращеніи, требователенъ; но мною всегда онъ оставался доволенъ, увѣряю васъ.

Эриксенъ съ любопытствомъ всматривался въ ея лицо, представлявшее странную смѣсь сладости, хитрости и корыстолюбія.

— Чѣмъ же я могу вамъ служить? повторяла старуха.

— Рѣшительно ничѣмъ, отвѣчалъ съ досадою живописецъ. Прочтите письмо, и вы сами увидите, я вовсе не желаю вашихъ услугъ.

— Безъ очковъ я вблизи ничего не вижу, сказала старуха, опуская руку въ карманъ, и вооруживъ носъ очками, взяла письмо и, какъ опытная женщина, прежде всего взглянула на печать. Увидѣвъ странный вензель, она съ изумленіемъ сказала: — „Какъ? это отъ графа Форбаха, говорите вы? Печать знакомая, но только не графа Форбаха.“

— Не знаю, онъ мнѣ отдалъ письмо съ этою печатью.

— Дѣло очень-трудное; но печать такого рода, что я должна употребить тутъ всѣ усилія, сказала старуха, прочитавъ письмо. — Онъ пишетъ, что не пожалѣетъ денегъ; эта печать такое приказаніе, которое важнѣе всякихъ денегъ. Буду стараться изъ всѣхъ силъ, только успѣха трудно надѣяться, дѣло совсѣмъ-невозможное. Но не могу ли я и вамъ…

— Я вамъ отдалъ письмо, прощайте же, сказалъ Артуръ, раздосадованный навязчивостью старухи, и пошелъ къ двери. Несмотря на его нелюбезность, г-жа Беккеръ проводила его съ улыбкою и поклонами.

„Это просто невозможное дѣло!“ повторяла про-себя старуха, оставшись одна». А надобно постараться; противъ этой печати ничего не скажешь, хоть и знаешь, что труды пропадутъ понапрасну. Съ этой Кларою Штайгеръ никакъ не сговоришь, да и съ отцомъ ея, старымъ дуракомъ, тоже. Чего, еще и забраться къ нимъ трудно: догадаются, въ двери не пустятъ. Съ какой же стороны подойдти къ нимъ, чтобъ не догадались? Да, вотъ, вѣдь и позабыла: старуха Вундель — сосѣдка ихъ, вѣдь живетъ изъ дверей въ двери, въ одномъ этажѣ. Надобно будетъ зайдти къ ней: можетъ-быть, и удастся познакомиться съ глупыми этими нищими".

Съ досадою на себя, сѣлъ Артуръ въ экипажъ, которому велѣлъ подождать у воротъ. «Я не предполагалъ, чтобъ дѣло шло о вовлеченіи въ бездну еще невинной жертвы» думалъ онъ. «Какія гнусныя интриги и происки начнутся теперь! Зачѣмъ я передалъ это письмо? Но вѣдь завтра, все-равно, получила бы она его отъ почтальйона. Да, гадкія дѣла дѣлаются иногда на свѣтѣ!»

Онъ велѣлъ ѣхать въ Кирпичную Улицу и остановился у дома, гдѣ жилъ Штайгеръ. Артуръ шелъ къ нему совѣтоваться о рисункахъ для переводимаго старикомъ романа. Но почему же онъ выбралъ для своего посѣщенія именно этотъ часъ, когда, по словамъ отца, Клара возвращается домой? У него былъ предлогъ: Штайгеръ говорилъ, что отъ двѣнадцати до часа отдыхаетъ; потому, говорилъ себѣ Эриксенъ, я не могу выбрать другаго времени, чтобъ не помѣшать ему работать.

— Посмотрите-ка, какой гость идетъ къ Штайгерамъ, сказала вдова Вундель дочерямъ, увидѣвъ Эриксена въ полурастворенную дверь.

— Да вѣдь Клары нѣтъ дома, отвѣчала старшая дочь.

— Да вѣдь ты не то думаешь, глупая; видишь, какое у него солидное лицо. Такой человѣкъ не станетъ волочиться за танцовщицами. Вотъ сама услышишь, зачѣмъ онъ идетъ; а я ужь впередъ знаю: къ старику Штайгеру онъ идетъ, требовать, чтобъ тотъ расплатился ему по какому-нибудь долгу. А знаешь, вѣдь онъ долженъ опять здѣсь пройдти.

— Я вынесу на лѣстницу книги, будто обметать пыль съ нихъ, тотчасъ же сказала догадливая старшая дочь.

— Ступай, ступай, только прежде причешись хорошенько, отвѣчала заботливая мать, видимо-довольная понятливостью дочери.

Артуръ вошелъ въ комнаты, которыя украшались присутствіемъ любимой дѣвушки, съ твердымъ намѣреніемъ видѣть все въ розовомъ свѣтѣ; но тѣмъ не менѣе первая изъ этихъ комнатъ, гдѣ не нашелъ онъ цѣннаго, показалась ему бѣдна; дѣйствительно, вся мебель ея состояла изъ кровати старика и ветхаго стула. Слѣдующую комнату, гдѣ проводила цѣлый день вся семья, мы ужь видѣли, но вечеромъ, и должны, къ-сожалѣнію, сказать, что дневной свѣтъ, тускло-проходившій черезъ полузамерзшія окна, не открывалъ въ ней новыхъ красотъ. Одно только можно было замѣтить въ похвалу темной комнаты: въ ней было теперь теплѣе, нежели вчера, потому-что маленькая сестра Клары варила въ печи картофель, на который съ апетитомъ посматривалъ малютка-братъ. Самъ Штайгеръ сидѣлъ, по обыкновенію, за столомъ у окна и писалъ. Услышавъ шаги, онъ приподнялъ голову и радостно пожалъ руку гостю.

— Я сдержалъ свое обѣщаніе, какъ видите, сказалъ Эриксенъ: — и даже былъ бы у васъ раньше, но хотѣлъ дать вамъ время обдумать, какія сцены мы должны выбрать для рисунковъ.

— Да, я ужь составилъ списокъ; просмотримте его; покорнѣйше прошу садиться. Выборъ сценъ сдѣлать легко; трудно будетъ вамъ только, не имѣя предъ глазами живыхъ людйі, создавать типы лицъ, которыя играютъ роль въ романѣ.

— Вы думаете? сказалъ, улыбаясь, живописецъ: — но я вамъ скажу, что если черныхъ негровъ здѣсь нѣтъ, то-есть множество людей, которые въ своемъ родѣ тоже плантаторы и торговцы неграми. Напримѣръ, хоть нашъ почтеннѣйшій пріятель, г. Блафферъ. Знаете ли, хорошо было бы изобразить его на нашихъ рисункахъ. Жаль только, что онъ не согласится.

— Да, это было бы недурно, сказалъ переводчикъ. — Но просмотримъ списокъ мѣстъ, которыя мнѣ показались заслуживающими рисунковъ.

Они начали говорить о дѣлѣ, которое послужило Артуру предлогомъ для визита. Дѣти, сначала дичившіяся гостя, потому-что не привыкли видѣть посѣтителей, мало-по-малу ободрились и, ставъ за спиною отца, съ любопытствомъ разсматривали живописца съ ногъ до головы; такъ прошло минутъ десять. Вдругъ мальчикъ захлопалъ въ ладоши и закричалъ: «Ахъ, вотъ и Клара идетъ! сейчасъ будемъ обѣдать!» Его сестра, будучи ужь умнѣе, побѣжала на лѣстницу предупредить Клару, что у нихъ сидитъ какой-то незнакомый гость.

Артуръ чувствовалъ, что его сердце забилось сильнѣе. Какъ она пріймегъ его посѣщеніе? Не разсердится ли, что ослушался ея? Вѣдь она говорила ему, что не хочетъ, чтобъ онъ бывалъ у нихъ въ квартирѣ. Но Эриксенъ надѣялся, что уговоритъ ее извинить его непослушаніе.

— Какъ же зовутъ его? послышался за дверью голосъ Клары.

— Я не знаю, отвѣчала дѣвочка.

Клара въ изумленіи остановилась на порогѣ, увидѣвъ Артура.

— Это моя старшая дочь, Клара, рекомендую; — сказалъ добродушный старикъ: — можетъ-быть, вы ее ужь и знаете: она танцуетъ на театрѣ.

Артуръ проговорилъ какія-то несовсѣмъ-связныя слова и поклонился.

Дѣвушка, возвращавшаяся съ репетиціи, разгорѣвшаяся отъ танцевъ, вспыхнувшая и смутившаяся отъ нечаянной встрѣчи, была чудно-хороша.

— Клара, рекомендую тебѣ г. Эриксена, живописца, пользующагося общимъ уваженіемъ за свой прекрасный талантъ. Мы познакомились у Блаффера, который просилъ г. Эриксена иллюстрировать мой переводъ и онъ зашелъ ко мнѣ поговорить объ этомъ дѣлѣ.

Клара взглянула на живописца; онъ не могъ рѣшить: радости или огорченія было больше въ глазахъ ея. — Я очень-рада видѣть васъ у батюшки, г. Эриксенъ, сказала она: — ему такъ рѣдко случается говорить съ людьми, которые могутъ сочувствовать его понятіямъ, что для него, конечно, очень-пріятно ваше посѣщеніе.

— Клара, кушанье готово, накрывайте на столъ, давайте обѣдать! закричалъ неугомонный мальчикъ.

— Извините, г. Штайгеръ, что я задержалъ вашъ обѣдъ, сказалъ Артуръ, взявъ шляпу: — но я избралъ этотъ часъ потому, что онъ посвящается вами отдыху.

— Я не смѣю предлагать вамъ раздѣлить нашъ обѣдъ, потому-что онъ… слишкомъ простъ, можно сказать скуденъ; но вы, вѣроятно, кушаете гораздо-позже, и не откажетесь хотя посидѣть вмѣстѣ съ нами, пока мы обѣдаемъ, сказалъ старикъ.

Артуръ, конечно, согласился, потому-что ему хотѣлось поговорить съ Кларою. И это желаніе удалось послѣ обѣда. Мальчикъ, понявшій изъ разговоровъ, что новый гость умѣетъ рисовать картинки, началъ требовать, чтобъ онъ нарисовалъ ему змѣю. Молодой живописецъ съ удовольствіемъ взялъ карандашъ, чтобъ имѣть предлогъ продолжать свой визитъ. Старикъ-отецъ черезъ нѣсколько минутъ задремалъ, утомленный утреннею работою. Клара должна была иногда подходить къ окну, у котораго сидѣлъ Артуръ, чтобъ останавливать дѣтей, которыя могли безпокоить посѣтителя.

— Клара, вы недовольны тѣмъ, что я здѣсь? сказалъ Артуръ, замѣтивъ, что теперь можетъ говорить свободно.

— Я знала, что это будетъ, отвѣчала Клара.

— Но вы думали, что это будетъ не такъ скоро. И я не нарушилъ бы вашего запрещенія быть у васъ; но я долженъ былъ посѣтить вашего батюшку по дѣлу, о которомъ онъ говорилъ вамъ.

— Да, знакомство съ вами уже начинаетъ приносить мнѣ огорченіе. Мои подруги замѣтили, что вы иногда дожидаетесь меня на театральномъ подъѣздѣ, когда мы садимся въ карету послѣ спектакля, и жестоко смѣются надо мною, даже обижаютъ меня; вѣдь за мною этого прежде не замѣчали; я держала себя такъ, чтобъ нельзя было подумать ничего такого. Теперь говорятъ, что я притворщица, что я хуже всѣхъ. Да, вижу я, начинаетъ сбываться то, что предсказывалъ мнѣ нашъ лакей. Онъ товарищъ батюшки по школѣ, и любитъ меня. Когда онъ однажды замѣтилъ васъ, онъ привезъ меня домой послѣднюю, высадивъ по домамъ всѣхъ; отослалъ карету, остался со мною на лѣстницѣ и долго, долго говорилъ мнѣ, что изъ этого будетъ. Да, онъ говорилъ правду: вотъ ужь его слова сбываются. «Сначала» говорилъ онъ, «вы будете поджидать меня на улицѣ, и не такъ часто, потомъ чаще, и наконецъ каждый день». Это такъ и было. «Потомъ» говорилъ онъ, «вы подъ какимъ-нибудь предлогомъ проникнете въ нашу квартиру — и потомъ… потомъ я буду много плакать, вѣчно плакать». Боже мой, защити меня!

И, закрывъ лицо руками, бѣдная дѣвушка ушла въ другую комнату и долго плакала. Артуръ, взволнованный словами ея, въ которыхъ такъ много было правды, задумчиво опустилъ голову на столъ, и малютка, братъ Клары, пользуясь тѣмъ, что гость выпустилъ изъ-подъ руки бумагу, схватилъ этотъ листъ съ огромною, страшною змѣею и началъ кричать и прыгать отъ восторга, что ему нарисовали такую славную змѣю. Отецъ проснулся на этотъ шумъ, и долженъ былъ любоваться на удивительную змѣю.

Живописецъ, простился съ добродушнымъ старикомъ и, сходя по лѣстницѣ, думалъ: «При первомъ же посѣщеніи — заставить плакать и нарисовать змѣю — дурные предвѣщанія! Впрочемъ, что за вздоръ, можно ли быть такъ суевѣрну?»

А пока Артуръ сидѣлъ у Штайгера, дѣвица Эмилія Вундель долго занималась на лѣстницѣ выбиваніемъ платья и книгъ, но молодой человѣкъ не являлся на лѣстницѣ. Наконецъ пришла домой Клара, и тогда дѣвица Эмилія покинула свою позицію и, хлопнувъ дверью, проворчала: «Ну, да! жди вотъ! Извѣстная исторія! А старая дура (это относилось къ заботливой матери) выдумала, что не къ ней, а къ ея отцу! Ну, Клара, хороша же ты! Я, признаюсь, всегда отъ тебя этого ожидала. Сначала все дѣлала потихоньку, а теперь бросила всякій стыдъ! Да и чего ждать отъ танцовщицы?»

III.
Репетиція живыхъ картинъ.

Г. Эриксенъ, отецъ Артура, разослалъ отъ имени своего и своей супруги къ избраннымъ знакомымъ приглашенія участвовать въ живыхъ картинахъ. Въ кругу этихъ знакомыхъ цѣлую недѣлю господствовало невообразимое волненіе. «Получу я приглашеніе, или нѣтъ?» твердили про-себя десятки болѣе или менѣе прекрасныхъ (по собственному мнѣнію) дѣвицъ. «Не-уже-ли они осмѣлятся не пригласить моихъ дочерей?» твердили про-себя десятки болѣе или менѣе почтенныхъ (по общему мнѣнію) дамъ. Въ городѣ давно ужь не было живыхъ картинъ; г-жа Эриксенъ возстановляла это прекрасное изобрѣтеніе, и общее желаніе получить приглашеніе свидѣтельствовало, что она угадала духъ и потребности современнаго человѣчества и, подобно всѣмъ людямъ, угадывающимъ эти потребности, необыкновенно возвеличилась въ глазахъ общества. Сколько визитовъ было сдѣлано ей въ-теченіе недѣли, предшествовавшей окончательному составленію списка приглашаемыхъ! Сколько отцовъ и братьевъ являлось, по приказанію матерей, женъ и дочерей, въ ея ложѣ! Она испила полную чашу торжествъ.

Только Артуръ иногда возмущалъ ее своими замѣчаніями, что нельзя давать роли въ живыхъ картинахъ дочери такого-то важнаго сановника, потому-что она очень-дурна; и надобно пригласить къ участію дочь такого-то, далеко не столь важнаго чиновника, потому-что она — диво античной красоты. Но эти безразсудныя мнѣнія были безъ жалости отвергаемы. Важна была ужь и та уступка, что г-жа Эриксенъ согласилась взять костюмы изъ театра. Впрочемъ, необходимость этой уступки была вынуждена желаніемъ пригласить дочерей какой-то необыкновенно-скупой дамы, которая прямо сказала, что не можетъ тратиться на костюмы.

Вотъ насталъ и день первой репетиціи. Въ залѣ были сдѣланы нужныя приготовленія. Хозяйка важно сидѣла на софѣ; вокругъ нея собралась вся семья, кромѣ мужа, который сказалъ, что ему некогда: его сердце не лежало къ великосвѣтскимъ затѣямъ жены, которая не считала нужнымъ обращать вниманіе на его предразсудки.

Всѣ молчали; только въ сторонѣ Альфонсъ вполголоса жаловался, по обыкновенію, Артуру на свою жену, которая не хочетъ заниматься ни хозяйствомъ, ни дѣтьми.

Репетиція была назначена въ три часа. Теперь была ужь половина третьяго. Вошелъ слуга и подалъ хозяйкѣ два письма. Г-жа Эриксенъ, прочитавъ одно, передала Артуру. Записка эта была слѣдующаго содержанія:

"Любезная madame Erichsen! Вы знали, какое удовольствіе доставило моимъ дочерямъ ваше доброе приглашеніе участвовать въ живыхъ картинахъ, и для меня было чрезвычайно-трудно рѣшиться отклонить это предложеніе, дѣлающее мнѣ столько чести. Я не сомнѣваюсь, что, при участіи въ этихъ картинахъ такихъ прекрасныхъ особъ, какъ супруга доктора Больца, вамъ будетъ легко замѣстить роли, предназначавшіяся моимъ дочерямъ, которыя незнакомы и не будутъ знакомы съ г-жею Больцъ, потому и не могутъ являться передъ обществомъ вмѣстѣ съ этою прекрасною особою. Это, конечно, нисколько не можетъ поколебать дружбы, которую всегда питала къ вамъ ваша

"Альбертина Вассеръ."

— Ты жестоко огорчаешь меня, Артуръ, сказала мать: — я никакъ не воображала, что ты пошлешь приглашеніе докторшѣ.

— Почему жь, матушка? Безъ нея наши картины лишились бы лучшаго украшенія. Ея черты такъ правильны и выразительны, она такъ граціозна…

— Но ты видишь, что надѣлалъ твой необдуманный поступокъ.

— Но, матушка, г-жа Больцъ бываетъ у васъ, вы также бываете у нея съ визитами: почему жь нельзя было пригласить ее?

— Артуръ! не-уже-ли ты не понимаешь, что она только терпима въ нашемъ обществѣ, но не принадлежитъ къ нему? Какая дама, какая дѣвица изъ высшаго общества согласится являться вмѣстѣ съ докторшею Больцъ, какъ бы съ равною себѣ? Ты непростительнѣйшимъ образомъ нарушилъ приличія свѣта. Я не знаю, что мнѣ теперь дѣлать. Ты убиваешь меня, Артуръ!

— Матушка, г-жа Больцъ пріѣдетъ черезъ нѣсколько минутъ…

— Я не хочу дѣлать скандала; она не получитъ отказа. Но ты долженъ устроить такъ, чтобъ она участвовала только въ одной или двухъ сценахъ съ людьми изъ того же круга, къ которому принадлежитъ. Эти сцены потомъ будутъ исключены изъ окончательной программы, по излишеству. Не противорѣчь, Артуръ, иначе невозможно. Ты самъ виноватъ, да, ты много виноватъ передо мною. Теперь, Альфонсъ, прошу васъ прочитать эту записку, продолжала мать семейства, передавая другое письмо зятю.

Альфонсъ, пожимая плечами, прочиталъ:

"Милая Шарлотта! мы получили твое приглашеніе, но не можемъ принять его; твой зять, Альфонсъ, имѣлъ непріятность съ моимъ сыномъ, и хотя мой сынъ былъ совершенно-правъ, Альфонсъ не хотѣлъ признаться въ этомъ. Мнѣ очень-жаль, что я должна писать это тебѣ…

"Преданная тебѣ попрежнему
Луиза Н."

— Я вамъ скажу, матушка, въ чемъ дѣло. Съ недѣлю назадъ, на одномъ балѣ сынъ вашей пріятельницы, протанцовавъ съ Маріанною двѣ кадрили подъ-рядъ, ангажировалъ ее на третью. Я сказалъ ему, что это не принято въ свѣтѣ и можетъ обратить вниманіе всѣхъ. Онъ разсердился…

— И сказалъ очень-дерзко, что подозрѣвать могутъ только женщину, которая сама подаетъ причины къ подозрѣніямъ, прибавилъ старшій братъ жены Альфонси, Эдуардъ. — Это нагло съ его стороны, а между-тѣмъ Маріанна продолжала говорить съ нимъ, хотя знала, какъ онъ отвѣчалъ ея мужу.

— Не прикажете ли мнѣ ссориться со всѣми, кто не нравится моему мужу? сказала Маріанна. — Матушка не позволитъ никому тиранить меня.

Семейная сцена начиналась, какъ видимъ, довольно-грознымъ образомъ. Но какую удивительную власть имѣютъ надъ собою благовоспитанные люди! лакей доложилъ о пріѣздѣ одного изъ приглашенныхъ на репетицію семействъ — и лица всѣхъ приняли самое мирное, свѣтлое, любезное выраженіе. Мать раздвинула брови, предвѣщавшія жаркую битву съ Альфонсомъ за обиженную дочь; дочь нѣжно склонилась къ матери и устремила на мужа взглядъ, какого требуютъ отъ нѣжной жены приличія свѣта; Альфонсъ сѣлъ подлѣ нея и обнялъ рукою ея талью; Эдуардъ и его жена расположились соотвѣтственно общему тону картины, и когда вошли пріѣхавшіе гости, семейство Эриксеновъ представляло восхитительную «живую картину» домашняго тихаго, невозмутительнаго счастья.

Зала быстро наполнилась приглашенными. Репетиція началась. Много было довольныхъ своими ролями, были и недовольныя, но вообще дѣло шло благополучно, пока не дошло до послѣдней и главной картины — винтергальтерова «Декамерона». Всѣ роли были розданы Артуромъ такъ, какъ назначила мать; въ одномъ только не могъ побѣдить своихъ художественныхъ требованій молодой живописецъ: онъ хотѣлъ, чтобъ «царицею» въ этой превосходной картинѣ была дѣйствительно красавица, и, размѣстивъ всѣхъ остальныхъ дѣвицъ и дамъ, которымъ были назначены роли въ «Декамеронѣ», взялъ за руку докторшу Больцъ и посадилъ ее на кресла, поставленныя для «царицы Декамерона». Шопотъ пронесся между всѣми присутствующими; многія изъ участвовавшихъ въ «Декамеронѣ» важныхъ дамъ сдѣлали гримасы; двѣ мама, строго-соблюдавшія законы приличія, шепнули своимъ чахлымъ дочерямъ, чтобъ онѣ пожаловались на трудность позъ, назначенныхъ имъ, и оставили свои мѣста. Артуръ это предвидѣлъ и попросилъ другихъ, болѣе-красивыхъ, дѣвицъ занять покинутыя мѣста. Картина была арранжирована дѣйствительно-очаровательно, и всѣ, кто не считалъ себя обиженнымъ, предвѣщали ей величайшій успѣхъ. Но обиженныя предпочтеніемъ какой-то докторши ихъ дочерямъ или имъ самимъ, были жестоко скандализированы и почти вслухъ всѣмъ высказывали свое неудовольствіе.

Наконецъ всѣ разъѣхались, увѣряя хозяйку дома, что вечеръ будетъ для нея величайшимъ торжествомъ и что они въ восторгѣ отъ удивительнаго вкуса, съ которымъ выбраны и арранжированы картины.

Но эти похвалы, у однѣхъ искреннія, у другихъ, обидѣвшихся честью, предназначенною для простой докторши, не могли заставить хозяйку забыть о скандалѣ, какой надѣлала роль этой докторши въ «Декамеронѣ», и, когда гости разъѣхались, она заперлась въ своемъ будуарѣ, чтобъ подумать, нѣтъ ли какой-нибудь возможности поправить это дѣло.

IV.
Лисья Нора.

Мы ужь упоминали о мрачномъ и живописномъ домѣ, въ которомъ помѣщалась гостинница «Лисья Нора». Кварталъ, къ которому принадлежалъ этотъ домъ, былъ однимъ изъ самыхъ старыхъ въ городѣ и находился вблизи главнаго рынка. Домы его стояли когда-то отдѣльно другъ отъ друга, но мало-по-малу соединились въ одну громадную массу различными пристройками. По-мѣрѣ-надобности были въ нихъ устроиваемы различные корридоры, надстроивались цѣлые этажи, пробивались стѣны, закладывались прежніе входы и двери — все это безъ всякаго плана и порядка, такъ-что изъ квартала образовался наконецъ истинный лабиринтъ, найдти дорогу въ которомъ могъ только человѣкъ очень къ нему привыкшій; кто же не былъ постояннымъ посѣтителемъ этихъ перепутавшихся дворовъ, лѣстницъ и корридоровъ, заблуждался въ нихъ. За-то людямъ привыкшимъ представляли они легкую возможность скрываться отъ всякихъ поисковъ и преслѣдованій. Полиція строго наблюдала за этимъ опаснымъ кварталомъ; но сами полицейскіе говорили, что поиски ихъ почти всегда бываютъ безполезны, потому-что кварталъ имѣетъ нѣсколько тайныхъ входовъ, черезъ которые можно выпускать людей и уносить вещи, когда бываетъ въ томъ надобность. Средоточіемъ всего квартала была огромная гостинница «Лисья Нора», названіе которой перешло и на весь кварталъ.

Мы войдемъ въ буфетъ этой гостинницы — обширную комнату, которая отдѣляется отъ входа съ улицы длиннымъ корридоромъ. За прилавкомъ сидитъ старуха, исправляющая должность и буфетчицы и, вмѣстѣ, швейцара. Подлѣ того мѣста, гдѣ стоитъ ея стулъ, висятъ изъ стѣны нѣсколько шнурковъ; иные изъ нихъ проведены просто къ колокольчикамъ въ кухню и служительскія комнаты; назначеніе другихъ важнѣе. Такъ, между-прочимъ, стоитъ только дернуть за одинъ шнурокъ — и замкнется кранъ въ главной газовой трубѣ, черезъ нѣсколько секундъ всѣ газовые рожки въ домѣ погаснутъ, и тогда, пусть полиція ищетъ въ темнотѣ, кого ей угодно и что ей угодно.

За однимъ изъ длинныхъ столовъ сидѣли въ буфетѣ четыре человѣка. Трое жарко разговаривали между собою, а четвертый, высокій мужчина лѣтъ тридцати, сидѣвшій нѣсколько поодаль отъ нихъ, дремалъ, прислонясь головою къ стѣнѣ. Костюмъ его мало говорилъ въ его пользу: сѣрая куртка была затаскана; подошвы на сапогахъ едва держались; но черты лица его были правильны, черные волоса и густая черная борода заботливо причесаны.

Изъ трехъ разговаривавшихъ одинъ, рыжеволосый, облокотившійся на столъ обѣими руками, былъ одѣтъ бѣдно, но чисто; его грубое лицо было не лишено пріятности. Другой, съ претензіями на изящество въ одеждѣ и манерахъ, былъ худощавъ и съ тонкими чертами лица. Онъ, откинувшись къ спинкѣ скамьи, курилъ сигару и искусно выпускалъ ея дымъ правильными струями. У третьяго, одѣтаго лучше всѣхъ, въ богатой ливреѣ, выраженіе лица было чрезвычайно-непріятно; безпрестанно приглаживая рукою взъерошенные волосы, онъ что-то разсказывалъ своимъ собесѣдникамъ, совершенно перегнувшись надъ столомъ.

За другимъ столомъ, невдалекѣ отъ этихъ мужчинъ, сидѣли двѣ женщины; одна, лѣтъ тридцати, полная брюнетка съ наглымъ лицомъ, была арфистка; другая, лѣтъ около двадцати, блондинка, застѣнчивая и робкая, держала на колѣняхъ гитару. Обѣ онѣ только-что кончили обѣдъ и тарелки съ остатками супа стояли еще передъ ними на столѣ.

Мужчина въ ливреѣ, допивъ стаканъ, закричалъ буфетчицѣ:

— Ну, старуха, давай еще вина!

— Прежде давай деньги, отвѣчала старуха, не вставая.

— Деньги? сказалъ онъ съ натянутымъ смѣхомъ: — да у меня больше нѣтъ; давай въ кредитъ.

— Какой тебѣ кредитъ, ты и такъ ужь много задолжалъ.

— Ахъ ты старая вѣдьма! да я тебя…

— Послушай, не заводи драки; вѣдь твои дѣла несовсѣмъ-хороши: слѣдствіе объ убитомъ старикѣ не кончилось, еще можешь попасться, сказалъ курившій сигару.

— Не боюсь я! отвѣчалъ лакей, однакожь, тотчасъ же перемѣнивъ тонъ, прибавилъ: — ну, старуха, не хочешь давать въ кредитъ, возьми въ залогъ часы.

Онъ пошелъ къ прилавку и мимоходомъ, нагнувшись, хотѣлъ поцаловать младшую изъ дѣвушекъ. Она едва могла оттолкнуть его руку и шепнула своей подругѣ: «Уйдемъ отсюда скорѣе, Нанетта, они обидятъ насъ».

— Есть у тебя деньги? спросила старшая.

— Еще остается два гульдена.

— Такъ можно взять здѣсь комнату.

Съ этими словами брюнетка подошла къ старухѣ и что-то сказала ей. Старуха подала Нанеттѣ ключъ и свѣчку. Взявъ арфу и гитару, дѣвушки пошли сначала по корридору, потомъ по лѣстницѣ внизъ, потомъ по другому корридору и наконецъ дошли до своего нумера, довольно-большой комнаты, единственною мебелью которой была кровать съ тюфякомъ, безъ простыни, и два-три стула.

— Неслишкомъ-уютно, сказала старшая изъ дѣвушекъ: — но мнѣ такія помѣщенія не въ диковинку. А тебѣ?

— Здѣсь страшно, отвѣчала блондинка: — я никогда не ночевала въ такихъ пустыхъ комнатахъ.

— Милая моя, со мною, пожалуйста, не жеманься, притворяться передо мною ненужно, я дѣвушка простая, не взыскательная. И вотъ тебѣ доказательство: я тебя не допрашивала, какъ и зачѣмъ ты попала ко мнѣ и отчего ты такъ дрожала.

— Вы меня спасли, благодарю васъ. Но безопасны ли мы здѣсь?

— Безопасны ли? это смотря по тому, о какихъ опасностяхъ ты говоришь. Скажи же мнѣ, кто ты такая? Вѣдь ты еще ничего не сказывала мнѣ. Я тебѣ дала гитару и взяла тебя съ собою, потому-что жаль было тебя. Ты вся дрожала и умоляла дать тебѣ пріютъ. Вѣрно, ты бѣжала откуда-нибудь?

— Бѣжала, отвѣчала младшая дѣвушка смущеннымъ голосомъ.

— Ты, кажется, прозябла? ты дрожишь? Прилягъ на постель, прикройся, и когда согрѣешься, тогда и разсказывай.

— Какъ же мы запремъ дверь? замка нѣтъ, боязливо сказала младшая дѣвушка.

— Въ этихъ комнатахъ нѣтъ замковъ и запираться нельзя.

— Боже мой, какъ это страшно!

— Страшно или нѣтъ, нечего дѣлать, ложись, отвѣчала Нанетта и, накрывъ свою подругу толстымъ и грязнымъ одѣяломъ, придвинула къ постели свой стулъ такъ, что могла положить голову на подушку. — Ну, разсказывай же, какими судьбами попала ты въ пустой сарай, гдѣ я вчера ночевала?

— Я прибѣжала туда изъ сосѣдняго городка Наумбурга. Я осталась сиротою по десятому году и жила у тетки, которая выучила меня шить и стряпать кушанье, такъ-что на шестнадцатомъ году я могла поступить въ няньки къ одному купцу, у котораго была жена, ужь немолодая, и маленькая дочь.

— Не очень же предусмотрительна была твоя тетка, замѣтила слушательница.

— Но вѣдь онъ во всемъ городѣ пользовался славою человѣка самыхъ строгихъ правилъ.

— Такіе-то лицемѣры бываютъ часто самыми гадкими людьми.

— Да, онъ былъ дурной человѣкъ; но я этого не понимала и долго не догадывалась, чего онъ отъ меня хочетъ. Я очень любила его маленькую дочку и онъ всегда любовался, какъ я за нею ухаживала. Жена у него была больная и каждое лѣто ѣздила на воды…

— Значитъ, когда пришло лѣто, ты осталась одна съ нимъ въ домѣ?

— Да. Сначала я не понимала, какія у него мысли. Теперь я вижу, что онъ давно имѣлъ на умѣ что-то недоброе. На другой вечеръ послѣ того, какъ жена уѣхала, онъ вошелъ ко мнѣ въ комнату…

— Ну, дальше хоть и не разсказывай: исторія извѣстная. Гдѣ жь, въ-самомъ-дѣлѣ, такой слабой дѣвушкѣ, какъ ты, противиться…

— Нѣтъ, я прогнала его; но онъ, уходя, сказалъ, что даетъ мнѣ полчаса времени на размышленіе; что если черезъ полчаса моя дверь не отворится для него, то мнѣ будетъ плохо. Я молилась всю ночь. Поутру онъ не показалъ мнѣ и виду, что помнитъ о вчерашнемъ. Я повела гулять его дочь. А когда воротилась, онъ съ кухаркою былъ ужь въ моей комнатѣ, заставилъ меня отпереть мой сундукъ, и тамъ нашлось множество вещей, которыя были не мои и которыхъ я туда не клала. Онъ сказалъ, что прогоняетъ меня изъ дому, какъ воровку.

Брюнетка, пристально посмотрѣвъ на дѣвушку, задумчиво проговорила:

— Ну да, ты не лжешь. Съ моею сестрою было почти то же самое, или еще хуже: онъ пригрозилъ ей полиціей, тюрьмою — и бѣдняжка покорилась ему.

— Онъ сказалъ мнѣ, что не хочетъ подвергать меня позору и велѣлъ мнѣ уйдти изъ города, потому-что, когда узнаетъ полиція, то меня накажутъ за воровство. Я пошла изъ города, какъ сумасшедшая, не знала куда мнѣ дѣться, и все шла цѣлый день, пока вошла, чтобъ хоть немного отдохнуть, въ тотъ сарай, гдѣ была ты.

— Въ твоей исторіи нѣтъ ничего особеннаго; такія вещи случаются нерѣдко. Надобно и мнѣ разсказать тебѣ свои приключенія, сказала арфистка. — Когда умеръ батюшка, насъ осталось четыре сестры; пятую, о которой я ужь говорила, не считаю: она была тогда пристроена, хоть послѣ и умерла чуть не на улицѣ. Мы всѣ четыре были дѣвушки красивыя; я съ той поры совсѣмъ перемѣнилась, стало-быть, могу сказать это безъ хвастовства. Мы пришли къ тёткѣ совѣтоваться, какъ намъ быть. Она говоритъ: «Работайте, безъ хлѣба не будете, только держите себя честно». Я поступила къ фабриканту. Скоро до меня дошли о немъ дурные слухи и я приготовилась дать отпоръ. И правду сказать, онъ съѣлъ отъ меня двѣ пощечины; только, разумѣется, мнѣ послѣ этого не приходилось оставаться на фабрикѣ. Что жь ты думаешь, сначала мнѣ показалось, будто все къ-лучшему; нашелся добрый человѣкъ, который сказалъ, что у меня хорошій голосъ и что я могу опредѣлиться въ хористки на театръ. Надобно тебѣ сказать, что пѣть я немного умѣла. Я опредѣлилась. Только, черезъ мѣсяцъ я узнала, что и здѣсь то же самое, что на фабрикѣ. Долго я боролась, наконецъ выбилась изъ силъ и стала не лучше другихъ. Затѣмъ содержатель театра обанкрутился, и мы всѣ остались ни при чемъ. Жалованье за два мѣсяца было намъ не уплачено. Я взяла въ уплату арфу — и вотъ промышляю, какъ видишь; теперь я ко всему привыкла, кажется, и живу весело. А все-таки иной разъ куда-какъ тяжело бываетъ! Да и умереть прійдется гдѣ-нибудь подъ заборомъ.

Обѣ дѣвушки долго молчали, думая каждая о своемъ.

— Что жь мнѣ теперь дѣлать? сказала съ отчаяніемъ младшая.

— Ты говоришь, что ты честная дѣвушка; въ такомъ случаѣ, рѣшительно не знаю; развѣ только одно: оставайся со мною и броди по улицамъ и трактирамъ; я тебя выучу брать на гитарѣ нѣсколько аккордовъ, выучу пѣть три-четыре романса и ты будешь помогать мнѣ; а если ты отстанешь отъ меня, то попадешь на самую дурную дорогу. Ты на меня что-то странно поглядѣла. Тебѣ, вѣрно, кажется, что хуже той дороги, по которой я иду, и не бываетъ? Ошибаешься, моя милая. То ли еще бываетъ на свѣтѣ, когда дѣвушка остается одна, безъ всякой защиты. Я тебѣ зла не желаю, а иной разъ могу и защитить. Такъ оставайся же со мною, чтобъ не было тебѣ хуже. А потомъ, когда поосмотримся, можно будетъ что-нибудь придумать; а теперь пора спать.

Она кое-какъ улеглась подлѣ своей подруги и скоро заснула. Но робкая блондинка не могла принудить себя сомкнуть глаза: ея запуганному воображенію представлялись всевозможные ужасы и время показалось ей безконечно-длинно. Но вотъ бьютъ часы. Только десять; Боже, ночь только еще начинается! Что будетъ со мною въ этой комнатѣ, безъ замка, въ домѣ, наполненномъ людьми, непривыкшими церемониться? думала она. Въ корридорѣ послышались тихіе шаги. Тутъ молодая дѣвушка не могла побѣдить своего трепета и разбудила подругу:

— Слушай, къ намъ кто-то крадется! шепнула она.

— Это женскіе шаги, отвѣчала равнодушнымъ тономъ арфистка, прислушавшись: — ничего, не бойся.

Дверь заскрипѣла на ржавыхъ петляхъ и полоса свѣта озарила комнату.

— Нанетта, ты здѣсь? спросилъ охриплый голосъ.

— Ахъ, это ты! отвѣчала арфистка. — Не бойся, это старуха буфетчица, шепнула она дѣвушкѣ. — Ну, зачѣмъ ты пожаловала къ намъ? продолжала она, обращаясь къ старухѣ.

— Онъ самъ здѣсь и хочетъ поговорить съ твоею подругою.

— Что ты, старуха, съ ума сошла? изумленнымъ голосомъ сказала арфистка: — моя подруга только съ нынѣшняго дня въ этомъ городѣ и никто здѣсь ея не знаетъ.

— Ну, видно, онъ знаетъ, холодно отвѣчала старуха. — Одѣвайся же, красавица, да иди со мною.

— Кто это зоветъ меня и что со мною будетъ? Я боюсь; спаси меня! шептала блондинка.

— Кто онъ — узнаешь сама, когда будетъ нужно; ослушаться его невозможно. Иди скорѣе. Увидишь, что и бояться нечего, если ни въ чемъ не виновата передъ нимъ; а если виновата, отъ него не уйдешь. Ступай же за старухою. Арфистка оправила волоса и платье своей подруги, и почти насильно вывела ее за руку въ корридоръ.

Колѣни несчастной дѣвушки дрожали; она часто должна была опираться объ стѣну, чтобъ не упасть; старуха поминутно останавливалась, дожидаясь ея.

— Не бойся, милая, твердила она: — вѣрно, ничего дурнаго онъ тебѣ не сдѣлаетъ; вѣдь ты первый разъ въ нашемъ домѣ, ни съ кѣмъ не знакома?

— Ни съ кѣмъ, ни съ кѣмъ, повторяла дѣвушка.

— Ну, такъ нечего и бояться. Только ужь рѣшительно не понимаю, зачѣмъ ты ему понадобилась.

Долго шли онѣ, то спускаясь, то поднимаясь по лѣстницамъ, изъ одного корридора въ другой, перешли черезъ дворъ, потомъ опять поднялись по лѣстницѣ, прошли черезъ корридоръ и наконецъ остановились передъ дверью. Старуха постучала три раза. Дверь въ тотъ же мигъ отворилась и старуха втолкнула дѣвушку въ ярко-освѣщенную комнату, оставшись сама въ корридорѣ.

Высокій мужчина, ходившій взадъ и впередъ по комнатѣ, указалъ дѣвушкѣ стулъ, потомъ сложилъ руки на груди и началъ снова прохаживаться, не обращая на нее никакого вниманія.

Тотъ, для свиданія съ которымъ была призвана дѣвушка, занятъ былъ другою сценою, въ другой комнатѣ, которая отдѣлялась отъ первой темнымъ кабинетомъ.

Эта вторая комната, огромная и высокая, была очень-чиста и довольно-хорошо меблирована. Окна и двери ея всѣ были закрыты занавѣсами, которыя спускались отъ позолоченнаго карниза до самаго пола. Въ одномъ углу былъ огромный каминъ, въ которомъ пылали дрова. Подлѣ него стоялъ старинный дубовый столъ, украшенный рѣзьбою; у стола старинныя большія кресла. Насупротивъ стола толпились сильные, крѣпкіе люди и въ кругу ихъ стоялъ тотъ лакей, котораго мы видѣли въ буфетѣ. Онъ былъ блѣденъ и корчился отъ страха.

Глаза всѣхъ были неподвижно устремлены къ столу, за которымъ, опершись на спинку кресла, стоялъ молодой, стройный человѣкъ довольно-высокаго роста; его гибкіе, мускулистые члены изобличали чрезвычайную физическую силу; онъ былъ въ охотничьемъ костюмѣ и его сапоги съ длинными шпорами, забрызганные грязью, показывали, что онъ прискакалъ сюда верхомъ и издалека. За поясомъ у него висѣлъ кинжалъ въ богатой оправѣ. Лицо этого человѣка было правильно и пріятно, но смугло, какъ у цыгана, длинные волосы черны, какъ смоль, и странную противоположность этому составляли его голубые глаза. Одна рука его, какъ мы сказали, опиралась на спинку кресла, другая играла рукояткою кинжала.

— Я не люблю осуждать, не выслушавъ оправданья. Говори же, что можешь сказать въ извиненіе себѣ? Или пусть говоритъ каждый изъ васъ, кто можетъ чѣмъ-нибудь извинить его, произнесъ онъ своимъ звучнымъ и пріятнымъ голосомъ.

Лакей сдѣлалъ только нѣсколько движеній челюстями, какъ-бы давился словами или икалъ, и робко озирался на окружавшихъ, которые отворачивались отъ него.

— Говори же самъ, если не хотятъ другіе.

— Что я могу сказать? произнесъ, наконецъ, жалкимъ голосомъ лакей: — если я виноватъ въ смерти старика, который не мѣшалъ намъ, то накажите, но пожалѣйте меня хоть сколько-нибудь.

— Если ты хочешь пощады, сказалъ молодой человѣкъ: — такъ будь же прямодушенъ; какъ ты ни подлъ, я пощажу тебя, если ты сознаешься въ томъ, чѣмъ еще провинился передъ нами.

— Чѣмъ же я провинился еще? Лопни мои глаза, провались я на мѣстѣ, если я чѣмъ виноватъ передъ вами.

— Не лги, говори все, въ чемъ виноватъ, или тебѣ будетъ дурно, повторилъ строгимъ голосомъ молодой человѣкъ.

— Чего вы отъ меня требуете? Я ничего не знаю.

— Ничего не знаешь?

— Ничего.

— Такъ буду же говорить я за тебя. Помните ли всѣ вы, здѣсь присутствующіе, что я вамъ уже давно говорилъ объ этомъ человѣкѣ? Вы упросили меня, иначе его не было бы на свѣтѣ полгода назадъ. Припомните жь это. Сознаешься ли хоть теперь? продолжалъ онъ, обращаясь къ лакею и смягчая голосъ.

— Не въ чемъ сознаваться мнѣ.

— Такъ я долженъ говорить за тебя. Я случайно узналъ, что этотъ человѣкъ былъ у директора полиціи.

Эти слова подѣйствовали и на обвиненнаго и на всѣхъ присутствовавшихъ, какъ ударъ грома. Они всѣ встрепенулись; онъ затрясся еще болѣе прежняго и посинѣлъ.

— Да, онъ былъ у директора полиціи, объявилъ ему, что знаетъ шайку опасныхъ людей и предлагалъ открыть ихъ пріюты, если ему дадутъ двѣ тысячи гульденовъ; но директоръ, вы знаете, человѣкъ умный, почелъ его слова неправдоподобными и велѣлъ ему предоставить доказательства. Видите, я забочусь о васъ, потому-что узналъ его продѣлку въ тотъ же день. Ваша жизнь висѣла на волоскѣ — только ваша, потому-что я безопасенъ: вѣдь я не существую въ вашемъ кругу, являюсь только изрѣдка, случайно, чтобъ награждать и наказывать. Да, вы были въ опасности; потому-что секретарь директора не былъ такъ безпеченъ, какъ его почтенный начальникъ, и велѣлъ полицейскому агенту наблюдать за донощикомъ и людьми, съ которыми онъ видится. Но я навелъ его на другіе слѣды, и онъ теперь слѣдитъ за людьми неприкосновенными къ нашимъ дѣламъ. — Что, правду я сказалъ? сознаешься теперь?

— Это ошибка! Пощадите меня, я этого не дѣлалъ, вы ошиблись.

Вмѣсто отвѣта, молодой человѣкъ вынулъ изъ кармана листъ бумаги, развернулъ его и спокойно сказалъ: «Эта бумага тебѣ знакома?» Лакей опустилъ голову.

— Взгляните, его ли рукою это писано, продолжалъ онъ, отдавая бумагу другимъ.

— Да, его рука, сказали всѣ.

— Вы помните, какъ наказываются подобные люди. Возьмите жь его.

Напрасны были крики, рыданія, сопротивленіе осужденнаго: его вывели въ дверь, противоположную той, за которою была комната, гдѣ дожидалась рѣшенія свой участи блондинка. Всѣ ушли. Въ комнатѣ остался только молодой человѣкъ. Черезъ минуту былъ введенъ къ нему другой изъ видѣнныхъ нами въ буфетѣ гостей, черноволосый мужчина съ добродушнымъ и красивымъ лицомъ.

— Что скажешь, Йозефъ? Попалъ въ бѣду? Я тебѣ всегда говорилъ, что горячность — твой врагъ. Какъ же можно, сейчасъ за ружье да и стрѣлять?

— Что жь было дѣлать? Онъ самъ былъ виноватъ. Вѣдь я любилъ жену. Опредѣлился я къ нему лѣсовщикомъ, хотѣлъ бросить всѣ эти дѣла, жить честнымъ трудомъ, и жилъ, благодаря вашей милости: вы мнѣ и на обзаведеніе дали и сами меня одобрили, когда увидѣли, что я въ-самомъ-дѣлѣ честно жить хочу. Да сталъ онъ меня посылать въ другіе участки; по цѣлымъ недѣлямъ я жены не видалъ. А тутъ слухи до меня дошли… Разъ иду домой, и самъ увидѣлъ: выходитъ онъ изъ моей избы. Какъ тутъ удержалъ? Ружье было заряжено… ну, я и выстрѣлилъ. Разумѣется, промаху не далъ. Теперь опять негдѣ мнѣ искать убѣжища, кромѣ какъ у васъ.

— Твое дѣло устроено. Ты показанъ уѣхавшимъ въ Америку. Вотъ тебѣ новый паспортъ, теперь ты совершенно-другое лицо: Францъ Карнеръ; мѣсто тебѣ также пріискано. Ступай съ этимъ письмомъ къ барону Бранду, онъ тебя рекомендовалъ уже молодому графу Форбаху.

— Благодарю васъ. Какія же мои обязанности?

— Ты долженъ присматриваться ко всему и доносить обо всемъ. Но въ-особенности долженъ ты подружиться съ прислугою въ домѣ стараго графа и разузнавать, что тамъ дѣлается. Прощай. Завтра рано поутру приготовить приличное платье для него! продолжалъ молодой человѣкъ, обернувшись къ дверямъ въ сосѣднюю комнату. — Позовите сюда дѣвушку, которая дожидается въ залѣ.

Черноволосый человѣкъ вышелъ и была введена дѣвушка, все еще блѣдная и не совсѣмъ-оправившаяся отъ испуга.

— Подойди сюда, не бойся ничего, ласково сказалъ молодой человѣкъ. Отвѣчай на мои вопросы. Правда ли, что ты только ныньче встрѣтилась съ арфисткою, и прежде не бывала никогда въ этомъ городѣ? Правда ли, что ты убѣжала изъ города, гдѣ жила, потому-что была уличена въ кражѣ?

— Все правда; но я не воровка; меня обвинили несправедливо.

— Знаю; ко все-равно, ты осталась безъ пріюта, безъ куска хлѣба. У тебя только и покровителей, что арфистка Нанетта. Нравится тебѣ ея судьба? А если ты останешься съ нею, будешь дѣлать то же, что она.

Бѣдная дѣвушка зарыдала.

— Если тебѣ тяжело и подумать объ этомъ, тебѣ помогутъ: опредѣлятъ тебя въ хорошее, богатое семейство, съ порядочнымъ жалованьемъ. Вѣдь ты умѣешь говорить по-французски? Тебя опредѣлятъ горничною къ знатной дамѣ. Завтра тебѣ дадутъ хорошее платье, адресъ этой дамы и записку о томъ, что отъ тебя требуется. Въ этой запискѣ будетъ сказано, подъ какимъ именемъ ты должна къ ней явиться, потому-что прежнее твое имя замарано этой исторіей о воровствѣ. Тамъ будетъ также означено, въ какой домъ и къ какому господину должна ты являться каждую недѣлю, чтобъ отвѣчать на его вопросы, напримѣръ о томъ, гдѣ бываетъ твоя новая госпожа, съ кѣмъ ведетъ переписку, кто бываетъ у ней, и тому подобное. Этотъ господинъ будетъ иногда давать тебѣ порученія: ты ихъ должна выполнять. Согласна?

Бѣдная дѣвушка вздохнула и ничего не отвѣчала.

— Эти условія тебѣ тяжелы? Но услугъ даромъ никто не оказываетъ. Для тебя дѣлаютъ много, отъ тебя требуютъ пустяковъ. Но главное, тебѣ остается одинъ выборъ: или принять мои условія, или жить съ арфисткою и раздѣлять ея жалкую судьбу. Говори же, что ты выбираешь? Хочешь возвратиться къ арфисткѣ?

— О, нѣтъ, нѣтъ!

— Значитъ, согласна на мои условія. Иди же въ эту дверь, тамъ найдешь ты женщину, которая дастъ тебѣ на ночь хорошую и безопасную комнату, а завтра поутру одѣнетъ тебя и ты отправишься по этому адресу.

Дѣвушка ушла. Молодой человѣкъ надѣлъ плащъ и шляпу съ широкими полями, придавилъ пружину въ стѣнѣ у камина и скрылся въ растворившуюся дверь.

V.
Бухгалтеръ.

Въ домѣ книгопродавца Блаффера, кромѣ прилично-убранныхъ комнатъ перваго этажа, гдѣ помѣщался магазинъ и жилъ самъ хозяинъ, было еще нѣсколько комнатъ во второмъ этажѣ. Одну изъ нихъ занималъ бухгалтеръ, другую — мальчикъ, служившій при магазинѣ, третью — недавно-нанятая кухарка.

Бухгалтеръ лежалъ въ своей комнатѣ на диванѣ, закинувъ руки подъ голову. Онъ, казалось, былъ въ раздраженномъ состояніи духа, мрачно смотрѣлъ въ потолокъ и угрюмо молчалъ, куря папиросу. Мальчикъ сидѣлъ подлѣ него, уныло повѣсивъ носъ.

— Стало-быть, все кончено, г. Бейль? сказалъ онъ, послѣ долгой паузы.

— Тебѣ тутъ мало убытку, юноша, отвѣчалъ Бейль: — на мое мѣсто скоро съищется новый конторщикъ, который, пожалуй, будетъ къ тебѣ ласковѣй, нежели я.

— Ласковѣй онъ, положимъ, будетъ, но не будетъ меня такъ любить, какъ вы. Да скажите, что такое случилось между вами и хозяиномъ?

— Какъ бы тебѣ растолковать это, птенецъ? Вѣдь ты глупъ, ничего не понимаешь. Однако здѣсь жарко, перейдемъ въ другую комнату, я тебѣ постараюсь разсказать пояснѣе.

— Такъ идти въ мою комнату?

— Нѣтъ, въ другую.

— Гдѣ жила моя сестра?

— Ну да, вотъ какой умница: сообразилъ!

Съ этими словами Бейль привсталъ и поправилъ нагорѣвшую свѣчу. Онъ стоялъ лицомъ къ свѣту, и теперь было видно, какъ блѣдно и изнурено было лпцо его. Черные длинные волосы, о которыхъ всегда такъ заботился Бейль, въ безпорядкѣ нависли на глаза его, горѣвшіе лихорадочнымъ блескомъ.

— Ну, идемъ же, сказалъ онъ мальчику.

Они перешли въ сосѣднюю комнату, почти совершепно-пустую. Бейль сѣлъ на ящикъ для упаковки книгъ, мальчикъ сталъ подлѣ него, пристально смотря ему въ глаза и дожидаясь разсказа.

— Боже мой! Вѣдь надобно же человѣку родиться такимъ дуракомъ! сердито проговорилъ Бейль: — ну можно ли такъ привязаться къ дѣвушкѣ, которая не хочетъ и глядѣть на глупца! Да этому и вѣрить нельзя.

— Нѣтъ, я этому вѣрю, робко сказалъ мальчикъ.

— Ну, чему же ты вѣришь, юноша?

— Тому, что вы любите сестру мою.

— Да что толку въ моей любви? Хозяинъ велѣлъ смазливой дѣвушкѣ перейдти жить внизъ; онъ, видишь ли, хочетъ доставить ей безбѣдную жизнь — понялъ? А глупецъ, напримѣръ, хоть бы я, который только тѣмъ и жилъ, что любовался на эту дѣвушку, думалъ какъ бы жениться на ней, этотъ глупецъ осмѣливается замѣтить, что нехорошо такъ поступать съ бѣдною дѣвушкою. Ну, конечно, ему велятъ убираться изъ дома, куда самъ знаетъ. Ну, понялъ, Августъ? Да, чувствую теперь, что съ ума сойдти не трудная штука!

— Вы говорите ужасно-сердито, сказалъ Августъ.

— Не понялъ, такъ погоди, птенецъ, все поймешь, когда присмотришься къ тому, что дѣлается на свѣтѣ.

Бейль замолчалъ, погрузившись въ глубокое, тяжелое раздумье.

— Послушай, Августъ, сказалъ онъ наконецъ тихо, безъ всякаго оттѣнка всегдашней насмѣшки въ голосѣ: — я хотѣлъ уйдти отсюда завтра поутру; но теперь чувствую, что не могу ночевать съ нею и съ нимъ подъ одною кровлею. Я сейчасъ ухожу отсюда.

— Куда жь вы пойдете въ такую темную ночь?

— Не безпокойся: я найду себѣ убѣжище отъ всякихъ непріятностей.

— Да не-уже-ли въ-самомъ-дѣлѣ вы уйдете сейчасъ? Вѣдь ужь ночь и, посмотрите, какая темная.

— Нужды нѣтъ. Отправляюсь я безъ долгихъ сборовъ, какъ видишь. Богатства мои остаются здѣсь: наслѣдуй ихъ, птенецъ. Жаль только, что наслѣдство неслишкомъ-велико: двѣ пары старыхъ сапоговъ да поношеное бѣлье. Были у меня часы, да заложены; если наберешь денегъ, выкупи ихъ; а вотъ, пожалуйста, передай сестрѣ — пусть носитъ на намять обо мнѣ. Ну, прости же, мой милый. Вѣдь я тебя въ-самомъ-дѣлѣ любилъ: ты похожъ на нее. Обними меня, поцалуй и прости.

Онъ поцаловалъ въ лобъ мальчика, испуганнаго странными его словами, и пошелъ внизъ по лѣстницѣ.

Все въ домѣ было тихо. Но едва дошелъ Бейль до половины лѣстницы, какъ остановился и прижался къ стѣнѣ, увидѣвъ свѣтъ въ корридорѣ нижняго этажа. Блафферъ, съ свѣчою въ рукахъ, возвращался въ свою комнату. Его длинное худощавое лицо улыбалось. Когда дверь комнаты, въ которой была спальня книгопродавца, затворилась за нимъ, Бейль осторожно сошелъ внизъ и неслышными шагами пробрался къ комнатѣ, изъ которой вышелъ хозяинъ: туда, какъ зналъ Бейль, была переведена Мари, сестра Августа. Дѣвушка сидѣла и плакала, закрывъ лицо руками.

— Такъ, я зналъ, что вы здѣсь, тихо сказалъ Бейль.

— Не упрекайте меня, рыдая сказала она.

— Развѣ негдѣ было ужь искать убѣжища?

— Я давно искала себѣ мѣста, но гдѣ найдти? Кто возьметъ служанку безъ рекомендаціи?

— А по-моему, можно было бы найдти убѣжище отъ его преслѣдованій.

— Гдѣ же?

— Не дальше, какъ въ каналѣ. А если ты боялась одна искать этого убѣжища, я былъ бы тебѣ товарищемъ. Одно только пожатіе руки твоей въ послѣднюю минуту — и я былъ бы счастливъ, умирая вмѣстѣ съ тобою. Но, поздно теперь говорить объ этомъ. Я пришелъ проститься съ вами, Мари. Простите же, Мари; дай Богъ, чтобъ ваша участь была счастливѣе, нежели была до-сихъ-поръ. Въ послѣдній разъ дайте мнѣ вашу руку, и онъ схватилъ и осыпалъ поцалуями руку ея. — Простите; вспоминайте иногда обо мнѣ. Въ васъ было все мое счастье; оно погибло. Простите же, простите, Мари….

И онъ поспѣшными шагами ушелъ. Она упала на постель, рыдая.

Черезъ двѣ минуты молодой человѣкъ стоялъ ужь у канала. Мѣсто это было пустынно, особенно теперь, въ темную, холодную ночь. Онъ оперся о рѣшетку канала и устремилъ глаза въ глубину, гдѣ плескала вода о камни набережной, и тихо звали его къ себѣ плещущія волны, обѣщая покой и отдыхъ… Вся прошедшая жизнь припомнилась ему въ послѣдній часъ… Грустна и тяжела была эта жизнь, да пора разстаться съ нею… Онъ оглянулся, чтобъ проститься съ міромъ.

Въ двухъ шагахъ отъ себя увидѣлъ онъ изумленными глазами человѣческую фигуру, которая пристально смотрѣла на него. Онъ невольно содрогнулся.

— Долго вы заставляете ждать! насмѣшливо сказала эта фигура: — я жду: какъ-то броситесь въ воду.

— Кто вы? Зачѣмъ вы здѣсь? проговорилъ смущенный Бейль.

— Кто я — вамъ нѣтъ нужды знать; довольно того, что я люблю смотрѣть на человѣческія глупости. Ну, бросайтесь же скорѣе!

— Уйдите отсюда, наглецъ! Вы издѣваетесь надъ несчастіемъ.

— Не надъ несчастіемъ, а надъ глупостью. Скажите, что вамъ за охота топиться?

— Вѣрно, у меня есть причины быть недовольну жизнью, если я рѣшился разстаться съ нею.

— Очень можетъ-быть; но бросаться въ канаву все-таки глупо. И вотъ вамъ доказательство, что вы сами понимаете, какъ это глупо: вѣдь я васъ не держу, а при мнѣ вы не хотите топиться, значитъ, вы сами стыдитесь своего намѣренія. Предупреждаю же васъ, что не уйду отсюда, пока не уйдете вы; предупреждаю также, что буду слѣдить за вами. Идите же, вы видите, что теперь топиться вамъ неудобно на моихъ глазахъ.

Въ голосѣ этого незнакомца была такая холодная повелительность, его глаза такъ неподвижно устремлены были на бѣднаго, разстроеннаго самоубійцу, что онъ совершенно упалъ духомъ, не находилъ въ себѣ силы противиться ему и уныло пошелъ по улицѣ, ведущей отъ канала въ центръ города.

VI.
Вечеръ наканунѣ Рождества.

Комната почтенной вдовы Вундель едва-едва освѣщена тусклымъ огаркомъ тоненькой свѣчи; въ комнатѣ холодно: печь была не топлена весь день; столъ покрытъ грубою и ветхою скатертью; вмѣсто обыкновеннаго сытнаго ужина, стоитъ на немъ только полуразбитая миса съ варенымъ картофелемъ. Что это значитъ? Уже-ли почтенная вдова терпитъ горькую нужду? Нѣтъ; вслушаемся въ ея разговоръ съ дочерью: онъ разсѣетъ столь прискорбное предположеніе.

— Ну, Эмилія, говоритъ она старшей дочери: — клади поскорѣе дрова въ печь, сбрось эти лохмотья и гадкій картофель: довольно мы намерзлись, довольно насидѣлись съ кислымъ лицомъ для стараго дурака, теперь можно будетъ и покутить! Да, надобно поскорѣе накрывать на столъ: старуха Беккеръ, вѣрно, сейчасъ прійдетъ и надобно поужинать съ нею, пока не воротилась твоя глупая сестрица, при которой мы всѣ связаны. А впрочемъ, спасибо старому дураку: вѣдь четыре гульдена на полу не поднимешь.

«Старый дуракъ», которому благодарна г-жа Вундель, членъ общества вспоможенія бѣднымъ, который нѣсколько разъ въ годъ посѣщаетъ, въ числѣ другихъ неимущихъ, и почтенную вдову, получающую пособіе отъ благотворительнаго общества. Его визиты дѣлаются всегда въ извѣстное время, и г-жа Вундель каждый разъ дѣлаетъ въ своемъ домохозяйствѣ необходимыя измѣненія на тотъ день, чтобъ явиться вполнѣ бѣдною и нуждающеюся въ пособіи. И лишь только онъ ушелъ изъ комнаты, какъ г-жа Вундель отдала старшей своей дочери приказанія, нами слышанныя.

Жарко запылала печь; на столѣ явилась хорошая скатерть, прекрасная закуска и три стакана.

— А гдѣ жь вино, матушка? спросила Эмилія: — надобно сходить купить его.

— Не безпокойся: наша гостья принесетъ такую вещицу, которая повкуснѣе вина, съ довольною улыбкою сказала мать.

Въ-самомъ-дѣлѣ фрау Беккеръ, вошедшая черезъ нѣсколько минутъ, вынула изъ-подъ теплой мантильи бутылку съ ароматическою эссенціею для пунша; кипятокъ былъ готовъ и, послѣ обыкновенныхъ лобызаній, милая гостья расположилась за столомъ съ радушными хозяйками.

— А вѣдь я къ вамъ не вовсе безъ дѣла, сказала фрау Беккеръ, когда крѣпкій пуншъ расположилъ честную компанію къ откровенности — есть у меня одно хорошее дѣльце, да не знаю, какъ его устроить. Хочу посовѣтоваться съ вами, фрау Вундель, какъ доброй моей пріятельницей.

— Что жь такое? съ любопытствомъ спросила вдова.

— Видите ли, есть нѣкто Штайгеръ; онъ, кажется, занимается сочиненіями…

— Знаю, знаю Штайгера!

— Знаете? повторила Беккеръ съ притворнымъ изумленіемъ.

— Какъ не знать! онъ живетъ съ нами изъ дверей въ двери.

— Ахъ, какъ это хорошо! Ну, такъ у него есть дочь, танцовщица.

— Не говорите! Прегадкая дѣвчонка! Подымаетъ носъ такъ, что ни на что не похоже!

— Значитъ, завела себѣ богатаго любезнаго?

— Нѣтъ, прежде мы не замѣчали. Недавно только сталъ ходить, будто-бы къ отцу ея… ну, да мы понимаемъ эти штуки — молодой человѣкъ я, по всѣмъ признакамъ, не бѣдный. Это, знаете, не мое дѣло: я не люблю вмѣшиваться въ чужія дѣла, не сплетница какая-нибудь; но случалось, вовсе не-хотя, видѣть, какъ онъ прощается съ нею на порогѣ: не десять, а развѣ сто разъ поцалуетъ у нея руку — такая безстыдная!

— Ну, если только руку цалуетъ, такъ плоха надежда на мое дѣло. Я признаюсь, сомнѣвалась только, какъ до нея добраться, а теперь вижу, что она, пожалуй, прогонитъ. Жаль! была бы выгода.

— Безъ денегъ ничего нельзя сдѣлать, сказала Вундель, подумавъ нѣсколько минутъ: — а если за деньгами не будетъ остановки, я для васъ, по дружбѣ, готова похлопотать.

— Кто мнѣ поручилъ эту коммиссію, не пожалѣетъ двухъ золотымъ.

— Хорошо; но, кромѣ-того, впередъ, на расходы, нужно талера четыре. Если они теперь будутъ у меня въ рукахъ, я завтра же начну хлопотать, и черезъ два-три дня скажу вамъ: «все готово; во столько-то часовъ присылайте карету за нашею красавицею» — согласны?

Фрау Беккеръ положила на столъ четыре талера, допила свой стаканъ и стала собираться домой.

— Матушка, ты взялась за дѣло, котораго не сдѣлаешь, сказала Эмилія, когда гостья ушла.

— Не бойся, моя милая, сдѣлаю. Ты еще молода, недогадлива, отвѣчала почтенная вдова. — Знаешь Луизу, которая работаетъ въ модномъ магазинѣ, на углу Крѣпостной Улицы?

— Знаю; ну такъ что жь?

— Ахъ, ты, глупая! все еще не поняла? Да вѣдь она очень-похожа на Клару и ростомъ, и волосами, даже и лицомъ. Я посажу ее въ карету, время назначу поздно вечеромъ — вотъ тебѣ и все! Не разберутъ!

Пока этотъ дружескій разговоръ происходилъ у вдовы Вундель, Штайгеры съ нетерпѣніемъ дожидались Артура, обѣщавшагося провесть у нихъ вечеръ наканунѣ Рождества, потому-что они приготовили маленькую ёлку. Блафферъ теперь платилъ старику втрое-больше прежняго, и Штайгеры могли сберечь нѣсколько талеровъ, чтобъ доставить удовольствіе дѣтямъ. Было ужь около десяти часовъ, и дѣти, несмотря на все любопытство, возбужденное въ нихъ ёлкою, едва удерживались отъ дремоты, а живописецъ все еще не приходилъ. Но вотъ послышались на лѣстницѣ торопливые шаги. — «Это онъ!» сказала иросебя Клара.

Артуръ вошелъ въ комнату. «Ахъ, какъ долго мы тебя ждали!» закричалъ маленькій Карлъ, бросаясь обнимать его.

— Да, ужь поздно, сказала Клара.

— Мы думали, что вамъ нельзя будетъ прійдти, добавилъ отецъ.

— Я былъ задержанъ дома и съ нетерпѣніемъ ожидалъ минуты своего освобожденія отъ скучнаго общества. Извините меня, что я заставилъ дожидаться, сказалъ живописецъ.

Клара ушла въ другую комнату, гдѣ была приготовлена ёлка, чтобъ зажечь свѣчи. Артуръ пошелъ въ слѣдъ за нею, кивнувъ головой Штайгеру и показавъ рукою на свои карманы, наполненные игрушками

— Вы сердитесь на меня, Клара? сказалъ онъ дѣвушкѣ, взявъ ея руку. — Вы знаете, что этого не можетъ быть. Но я тороплюсь… и рука ея дрожала: — не мѣшайте мнѣ. Мы поговоримъ съ вами послѣ. Вотъ теперь все готово. Идите же и не оглядывайтесь; приведите дѣтей.

— Да намъ нужно поговорить. Но что значитъ: «не оглядывайтесь?» — развѣ и для меня здѣсь приготовлено что-нибудь?

— Увидимъ, увидимъ. Идите же за дѣтьми!

Ненужно описывать восторга дѣтей при видѣ ярко-освѣщенной елки и игрушекъ. Но и старикъ Штайгеръ былъ пріятно изумленъ, нашедши для себя, кромѣ теплаго шлафрока, приготовленнаго дочерью, ящикъ сигаръ и янтарный мундштукъ, принесенные Артуромъ. — «А вотъ и для васъ. Это работала Клара», сказалъ онъ, показывая молодому человѣку на порт-сигаръ, вышитый золотомъ.

— Какъ мнѣ благодарить васъ, фрейлейнъ Клара? сказалъ онъ, нѣжно взглянувъ на нее.

Она стояла, грустно опустивъ глаза, печально думая о безразсудности чувства, котораго не могла побѣдить, хотя и понимала всю невозможность счастія, понимала, какая бездна раздѣляетъ ее отъ Артура.

Молодой человѣкъ прочиталъ эти мысли на лицѣ ея, и не въ первый разъ онъ читалъ ихъ на ея лицѣ. «Уже-ли въ-самомъ-дѣлѣ я откажусь отъ ея любви потому только, что она бѣдна, а я богатъ? Нѣтъ, кто уважаетъ меня, долженъ уважать и… жену мою!» и странно показалось ему это слово, какъ-будто онъ и не думалъ о томъ. «Нѣтъ, я не пожертвую нашимъ счастьемъ предубѣжденіямъ! Она будетъ моею женою!» Рѣшимость и восторгъ блеснули въ глазахъ его.

— Какъ прекрасенъ вашъ подарокъ! сказалъ онъ, нѣжно взглянувъ на нее. — Отгадайте, что я подарю вамъ? Вы приготовили мнѣ сюрпризъ, и я также прошу васъ, закройте на минуту глаза.

— Закрой же глаза, Клара, сказалъ старикъ: — сдѣлай угожденіе г. Эриксену.

— Пожалуй, улыбаясь сказала дѣвушка, и поблѣднѣла, смущенная выразительнымъ тономъ, съ которымъ произнесъ Артуръ свое желаніе.

Живописецъ взялъ ея руку и надѣлъ на дрожащій палецъ перстень. Она думала: «какъ холоденъ, какъ тяжелъ былъ этотъ перстень». Она, въ смущеніи, открыла глаза — Боже мой, на рукѣ ея не перстень, а простое, гладкое золотое кольцо безъ всякихъ украшеній… Что это значитъ? Съ изумленіемъ взглянулъ на Артура и старикъ Штайгеръ; Клара почувствовала, что голова ея кружится; она должна была опереться рукою о столъ.

Артуръ также былъ блѣденъ и взволнованъ.

— Вы спрашиваете: что это значитъ? проговорилъ онъ: — это значитъ, что я безпредѣльно люблю Клару и никто, кромѣ Клары, не будетъ моей женою!

Этимъ хотѣли бы мы кончить главу; но должно прибавить, что старикъ Штайгеръ, несмотря на всю свою радость, сказалъ, покачивая головою, что очень-трудно будетъ Артуру получить отъ своихъ родителей согласіе на этотъ бракъ. Но его сомнѣнія были заглушены радостью молодыхъ людей, которые теперь могли громко говорить о своей любви.

VII.
Ночной гость.

Легко представить себѣ, въ какомъ радостномъ, восторженномъ состояніи духа шелъ домой Артуръ. Онъ не замѣчалъ ни вѣтра, который довольно-сильно дулъ ему въ лицо, ни дождя, который несло на него этимъ вѣтромъ. Голова его такъ горѣла, что онъ снялъ шляпу, чтобъ нѣсколько прохладить ее. «Милый, милый Артуръ!» звучалъ въ ушахъ его голосъ Клары… Счастливецъ подходилъ уже къ двери своего дома, вынулъ ключъ и, поднявъ глаза, чтобъ отъискать замокъ, увидѣлъ человѣка, стоявшаго прислонясь спиною къ столбу фонаря, который былъ въ двухъ шагахъ отъ крыльца. Человѣкъ этотъ, повидимому, чего-то дожидался, и когда Артуръ посмотрѣлъ на него, хотѣлъ спрятаться за столбъ. Но было уже поздно.

— Кто это? И что ему нужно? громко спросилъ Артуръ, подвигаясь къ фонарю.

— Это я, г. Эриксенъ. Вы не узнаете меня? отвѣчалъ человѣкъ, стоявшій у фонаря, также дѣлая шагъ впередъ и выходя на свѣтъ.

— Боже мой! это вы, г. Бейль? Какими судьбами я встрѣчаю васъ здѣсь?

— Я ждалъ васъ, г. Эриксенъ. Ждалъ и вчера, и третьяго дня, но каждый разъ, какъ вы подходили, я робѣль и прятался; а теперь вы шли съ такою веселою осанкою, напѣвали такимъ веселымъ голосомъ какую-то арію, что я нѣсколько ободрился и, какъ видите, не убѣжалъ.

— Такъ вамъ нужно видѣться со мною? Почему жь не пришли вы ко мнѣ прямо, днемъ, когда я бываю дома?

— Если вы позволите мнѣ войдти съ вами въ комнату и посмотрите на меня при огнѣ, то сами увидите, почему я не могъ прійдти днемъ.

— Такъ идите же скорѣй: я чувствую, что на дворѣ холодно, весело сказалъ Артуръ, отпирая дверь, и повелъ бывшаго конторщика въ свою комнату. Въ каминѣ былъ приготовленъ огонь, на столѣ горѣли двѣ свѣчи, и Артуръ, взглянувъ на костюмъ своего спутника, понялъ, почему онъ не являлся къ нему днемъ. Бейль хотѣлъ говорить, но Артуръ перервалъ его:

— Отложимъ на минуту объясненія; я впжу, что съ вами случилось что-то особенное; но прежде всякихъ разговоровъ мы должны перемѣнить платье, потому-что мы оба сильно пострадали отъ дождя. Пойдемъ же въ спальню, тамъ найдется бѣлье и для васъ.

Гость началъ-было отказываться, но Артуръ заставилъ его смѣнить отсырѣвшее отъ дождя платье и черезъ двѣ минуты Бейль сидѣлъ у камина въ покойномъ шлафрокѣ, съ прекрасною сигарою и стаканомъ кофе.

— Хороша иногда бываетъ жизнь! сказалъ онъ, вздыхая: — тяжело оторваться отъ нея. Теперь я не понимаю, какъ можетъ человѣкъ рѣшиться добровольно прекратить свою жизнь.

— Вы говорите такъ, будто-бы васъ обольщала мысль о самоубійствѣ, сказалъ Артуръ.

— Да, она обольщала меня, и вы не осудите мое отчаяніе, если узнаете, какимъ испытаніямъ я подвергся. И Бейль разсказалъ исторію того, что случилось съ. нимъ въ послѣдніе дни.

— Кто жь былъ этотъ загадочный мужчина, остановившій васъ въ послѣднюю минуту?

— Не знаю до-сихъ-поръ; но мнѣ кажется, что онъ продолжаетъ наблюдать за мною.

— Это мечта вашего воображенія.

— Нѣтъ; мнѣ казалось нѣсколько разъ, когда я ходилъ по городу ночью, что кто-то повсюду слѣдитъ за мною; мнѣ слышались шаги сзади меня. Но оставимъ это. Разстроенный появленіемъ его у канала, я всю ночь бродилъ по улицамъ, и къ утру увидѣлъ, что забрелъ въ отдаленный бѣдный проулокъ, гдѣ живетъ одинъ изъ моихъ земляковъ, нищій переплетчикъ, которому я оказывалъ нѣкоторыя услуги. Я не зналъ, куда приклонить голову и зашелъ просить пристанища у него.

— Почему жь вы не пришли въ ту же ночь ко мнѣ? Вы знаете, что я принималъ въ судьбѣ вашей самое живое участіе?

— Что дѣлать! Бѣдняки недовѣрчивы.

— Продолжайте же вашъ разсказъ.

— Теперь я вижу, что ошибался: вы на самомъ дѣлѣ принимаете во мнѣ участіе, мнѣ здѣсь отрадно и легко; а у переплетчика мнѣ было очень-тяжело, хотя и онъ принялъ меня чрезвычайно-радушно. Я помогалъ ему въ работѣ, какъ умѣлъ. Еслибъ вы посмотрѣли, какъ живутъ эти бѣдняки! Вся семья въ одной комнатѣ, сырой и мрачной; спятъ на тюфякахъ изъ гнилой соломы или на ветхомъ дырявомъ коврѣ… У меня въ карманѣ былъ талеръ и мы на него утопали въ роскоши два дня; хозяева мои съ дѣтьми ѣли до-сыта…

— Я васъ попрошу навѣстить это семейство и передать имъ небольшое пособіе, сказалъ Артуръ. — Но вы утомлены и взволнованы, пора отдохнуть. Постель для васъ готова.

Крѣпко уснулъ бѣдный Бейль, и на другое утро казалось ему сномъ, когда онъ увидѣлъ себя въ чистой, теплой, хорошо-мёблированной комнатѣ, и на столикѣ ужь былъ приготовленъ для него стаканъ ароматическаго кофе.

— Знаете ли, что я придумалъ, г. Бейль? сказалъ Артуръ, входя къ своему гостю: — когда вы оправитесь отъ своихъ злоключеній — до того времени, разумѣется, вы должны жить здѣсь — когда отдохнете и успокоитесь, я поговорю о васъ батюшкѣ: быть-можетъ, онъ найдетъ для васъ мѣсто въ своей конторѣ. Вѣдь вы прекрасно знаете бухгалтерію; въ этомъ отдавалъ вамъ справедливость самъ Блафферъ. Знаете, это было бы превосходная вещь даже и въ томъ отношеніи, что Блафферъ, приходя въ контору батюшки, сталъ бы кланяться вамъ. Но это послѣ. Теперь надобно позаботиться о вашемъ туалетѣ. А вотъ и парикмахеръ, который приведетъ въ порядокъ ваши ужасные волосы и усы. Я между-тѣмъ нѣсколько поработаю.

Едва Бейль успѣлъ кончить свой туалетъ и посмотрѣться въ зеркало, причемъ остался доволенъ эффектомъ своихъ прекрасныхъ усовъ, какъ у подъѣзда остановилась карета и въ комнату вошли Данквартъ и баронъ фон-Брандъ. Обмѣнявшись нѣсколькими фразами съ Артуромъ, у котораго былъ въ первый разъ, Данквартъ сказалъ:

— Я къ вамъ по важному дѣлу, г. Эриксенъ. Мнѣ поручено… но позвольте, у меня записано, я найду эту записку, иначе перепутаю: у меня столько дѣлъ, что невозможно всего припомнить.

Онъ началъ пересматривать листы своей заносной книжки. Между-тѣмъ Брандъ спросилъ Артура: «Кто этотъ молодой человѣкъ съ черными усами, котораго мы встрѣтили въ вашей залѣ? У него такое выразительное и пріятное, хотя и не красивое лицо».

— Это г. Бейль, превосходный человѣкъ, которому я искреино желаю добра.

— Кто же онъ такой?

— Теперь нельзя сказать вамъ ничего объ этомъ; но онъ можетъ быть прекраснымъ секретаремъ, бухгалтеромъ, гувернёромъ. Онъ ищетъ себѣ одно изъ этихъ мѣстъ.

— И вы рекомендуете его?

— Да, я ручаюсь за него, какъ за самого себя.

— Хорошо, мы объ этомъ подумаемъ; я нуждаюсь въ честномъ и акуратномъ человѣкѣ. Скажите ему, чтобъ онъ зашелъ ко мнѣ послѣзавтра, въ семь часовъ вечера. — Данквартъ, нашли вы наконецъ замѣтку, которой искали?

— О! давно нашелъ; но мнѣ попалась другая замѣтка, очень-интересная и относящаяся къ вамъ, баронъ; къ-сожалѣнію, она набросана слишкомъ-наскоро, и я не могу теперь хорошенько припомнить ея смысла. У меня написано: «герцогиня спрашивала о баронѣ Брандѣ и о…» дальше я могу разобрать только слово «полиція» или что-то подобное. Это что-нибудь не такъ. Какое отношеніе между вами и полиціею? Впрочемъ, не мѣшайте, я подумаю и вспомню… Ахъ! вспомнилъ: она спрашивала, справедливъ ли слухъ, будто вы женитесь на дочери директора полиціи.

— Какая нелѣпость! съ досадою сказалъ Брандъ: — какъ это глупо, что холостой человѣкъ не можетъ показать носа въ домъ, гдѣ есть дѣвица, чтобъ не придумали вздорныхъ исторій о сватовствѣ и тому подобномъ! Увѣрьте герцогиню отъ моего имени, что это неправда.

— Я такъ скажу ей. До свиданія, г. Эриксенъ — и разсѣянный Данквартъ, совершенно забывъ о порученіи, по которому пріѣхалъ, всталъ и хотѣлъ протянуть руку хозяину, но, сообразивъ, что Артуръ просто живописецъ и болѣе ничего, тотчасъ же отдернулъ ее назадъ и, важно поклонившись, пошелъ изъ комнаты вмѣстѣ съ Брандомъ.

Но едва сѣлъ онъ въ карету, какъ вспомнилъ о своемъ дѣлѣ, и лакей его, вернувшись въ комнату, сказалъ, что г. Данквартъ покорнѣйше проситъ г. Эриксена на минуту выйдти къ нему, но важному дѣлу.

Эта неделикатная просьба раздражила молодаго человѣка; но, желая до послѣдней крайности исполнить обязанности вѣжливаго хозяина относительно человѣка, который въ первый разъ посѣтилъ его, Артуръ вышелъ на лѣстницу.

— Любезный другъ, сказалъ тономъ прокровительства Данквартъ: — я пріѣзжалъ къ вамъ по слѣдующему дѣлу: вызнаете, какимъ вѣсомъ пользуется при дворѣ герцогиня; она видѣла портретъ молодаго графа Форбаха, сдѣланный вами, и находя вашъ талантъ заслуживающимъ поощренія, желаетъ, чтобъ вы написали портретъ сына ея. Вы понимаете, какъ лестно подобное порученіе. Но герцогиня желаетъ прежде видѣть еще опытъ вашего искусства въ портретной живописи, и вы должны, для пробы, сдѣлать портретъ кого-нибудь изъ близко-знакомыхъ ей людей. Вы можете поэтому написать мой портретъ. Я заѣду къ вамъ на-дняхъ съ этой цѣлью.

— Не безпокойтесь заѣзжать ко мнѣ, я сдѣлаю вашъ портретъ на память, сухо сказалъ Артуръ, выведенный изъ терпѣнія высокомѣрнымъ тономъ Данкварта.

— Смотрите же, любезнѣйшій другъ, постарайтесь уловить сходство: отъ этого зависитъ ваша художническая карьера. До свиданья, любезный другъ.

VIII.
Новый годъ.

Графъ Форбахъ, дежурный флигель-адъютантъ, сидѣлъ у окна въ адъютантской комнатѣ и пристально смотрѣлъ на два окна противоположной части зданія. Лицо его выражало и ожиданіе и досаду. Чувства эти будутъ совершенно понятны, если мы скажемъ, что окна, на которыя смотрѣлъ онъ, были окна комнаты фрейлины Евгеніи Сальмъ, которая была принята къ двору, съ недѣлю назадъ, и своею красотою произвела чрезвычайно-сильное впечатлѣніе на молодаго графа; и если прибавимъ къ этому, что, несмотря на пламенное ожиданіе графа, ни разу не промелькнулъ передъ окнами профиль прекрасной фрейлины.

Наконецъ Форбахъ съ досады отвернулся отъ окна и раскрылъ какую-то книгу, но чрезъ пять минутъ взялъ бинокль и опять принялся за свои наблюденія. Подъ окномъ раздался громкій смѣхъ.

— А, майоръ, это ты! сказалъ, вздрогнувъ, Форбахъ: — если ты идешь усладить скуку моего одиночества, это очень мило съ твоей стороны.

— Но я, быть-можетъ, помѣшаю твоимъ созерцаніямъ… шутя отвѣчалъ майоръ Сальмъ.

— Какимъ созерцаніямъ? Я взялъ бинокль, чтобъ разсмотрѣть, ты ли это идешь по двору…

— И замѣтилъ меня только тогда, какъ я былъ ужь подъ-носомъ у тебя! Не проведешь, мой другъ! Я знаю, на чьи окна ты засматриваешься.

— Что жь, еслибъ и такъ? Все-таки я заслуживаю состраданія, а не насмѣшки. Она ни разу не показывалась у окна.

— И ты думаешь теперь о моей кузинѣ, выражаясь словами Гете:

Мнѣ до нея, какъ до звѣзды

Небесной, далеко…

— Пожалуйста оставь шутки! Чувство, подъ вліяніемъ котораго теперь я нахожусь, глубоко, неизгладимо.

— Вотъ что! Это говоришь ты мнѣ подружески или офиціально, какъ родственнику Евгеніи фон-Сальмъ?

— Какъ своему другу и какъ ея родственнику. Но ты все шутишь, а я говорю очень-серьезно.

— Да, и моя жена замѣтила, что ты влюбленъ въ Евгенію. Но я долженъ предупредить тебя: герцогъ Альфредъ волочится за моею кузиною.

— И она благосклонно принимаетъ его любезности?

— Этого я не скажу. Но, во всякомъ случаѣ, будь остороженъ и рѣшителенъ. Я буду помогать тебѣ и — пойми всю важность моей услуги — ныньче же доставлю тебѣ случай провести вечеръ съ моею кузиной. Она будетъ вечеромъ у насъ, и никого не будетъ кромѣ ея. Съ восьми до десяти часовъ мы, то-есть я, жена и кузина, будемъ бесѣдовать втроемъ, если ты не будешь четвертымъ въ нашемъ обществѣ.

— О! буду, непремѣнно буду! Ты мой благодѣтель!

— Пріятно встрѣчать признательныхъ людей въ нашемъ неблагодарномъ вѣкѣ. До свиданія. Жду тебя въ восемь часовъ.

Мгновенно измѣнилось въ молодомъ человѣкѣ расположеніе духа. Онъ сидѣлъ погруженный въ самыя сладкія, самыя чистыя мечты; и если что-нибудь безпокоило его, то развѣ одно только: время тянулось безконечно; онъ безпрестанно посматривалъ на часы: прошло, быть-можетъ, полчаса со времени разговора съ майоромъ, хотя Форбаху казалось, что онъ ждетъ уже два, три часа, когда вошелъ камердинеръ и, подавая ему письмо, сказалъ: «Это принесено вашимъ человѣкомъ, котораго я оставилъ дожидаться, не будетъ ли какихъ приказаній.»

Адресъ былъ написанъ женскою рукою, незнакомою графу; грубо вырѣзанная печать съ буквою Б. также была неизвѣстна ему. Зѣвая, молодой человѣкъ началъ читать:

"Ваше сіятельство,

"Невѣроятныхъ трудовъ стоило мнѣ исполнить порученіе, милостиво возложенное на меня вашимъ сіятельствомъ. Но я не щадила ни хлопотъ, ни издержекъ, и теперь имѣю счастіе увѣдомить васъ о благополучномъ окончаніи этого труднаго дѣла, которымъ будьте довольны и ваше сіятельство и вашъ безконечно-уважаемый мною другъ.

"Нынѣшній день балетъ кончается въ восемь часовъ, а спектакль будетъ продолжаться до десяти; потому отецъ не будетъ ничего подозрѣвать, если она останется два часа въ пріятномъ обществѣ. Ваше сіятельство будете ждать ее въ каретѣ у театральнаго подъѣзда ровно въ восемь часовъ.

"Прошу передать вашему высокоуважаемому другу, что я не жалѣла никакихъ трудовъ для исполненія его приказанія

"Ваша преданнѣйшая слуга Э. Бекеръ".

«Какъ быстро перемѣняются человѣческія мысли!» подумалъ Форбахъ, небрежно бросая письмо на столъ: «какъ недавно еще меня занимала эта прихоть, а теперь… теперь, ни за что въ мірѣ! Даже мысль объ этой шалости кажется мнѣ оскорбительною для моей любви. Надобно послать сказать, что я не могу быть на театральной площади въ нынѣшній вечеръ, и послать старухѣ Бекеръ побольше денегъ, чтобъ развязаться съ этою глупою интригою».

Онъ велѣлъ позвать своего лакея и, запечатавъ нѣсколько банковыхъ билетовъ, сказалъ ему:

— Отнеси этотъ пакетъ по адресу и скажи толстой старухѣ, которой ты долженъ отдать его въ собственныя руки, что нынѣ вечеромъ я занятъ и прошу оставить начатое дѣло.

«Какая легкомысленная дѣвушка эта Клара Штайгеръ!» продолжалъ думать молодой человѣкъ, когда лакей ушелъ: «а еще говорили, что она самыхъ строгихъ правилъ! Ну, разумѣется, и я былъ глупъ, что заинтересовался этимъ. Противъ денегъ не устояла, какъ и надобно было ожидать. Обыкновенная, глупая интрига — и больше ничего. Старуха конечно, лжетъ, говоря, что ей стоило большихъ трудовъ устроить это дѣло. Но о какомъ „высокоуважаемомъ другѣ моемъ“ она упоминаетъ въ письмѣ? Ну, да: объ Эриксенѣ. Вѣдь онъ самъ занесъ мое письмо старухѣ.»

Но вотъ бьетъ пять часовъ: пришло время смѣняться съ дежурства и Форбахъ поскакалъ домой, чтобъ переодѣться къ обѣду: онъ былъ приглашенъ къ герцогинѣ, о которой съ такимъ благоговѣніемъ говорилъ Данквартъ. Герцогиня дѣйствительно пользовалась огромнымъ вѣсомъ при дворѣ, и не явиться къ ея столу, получивъ приглашеніе, было невозможно, хотя Форбахъ съ трепетомъ думалъ о томъ, что обѣдъ у герцогини назначенъ въ шесть часовъ, а въ восемь часовъ Евгенія фон-Сальмъ будетъ въ домѣ своего родственника, гдѣ онъ можетъ говорить съ нею наединѣ.

Но, къ восторгу молодаго человѣка, обѣдъ шелъ очень быстро; вотъ уже послѣднее блюдо; Форбахъ посмотрѣлъ на часы: только семь, слѣдовательно у него не будетъ потеряно ни одной минуты изъ драгоцѣннаго времени. — Вдругъ герцогиня сказала съ благосклонною улыбкою:

— Графъ Форбахъ! я васъ прошу быть моимъ партнёромъ въ вистъ. Альфредъ, который обыкновенно бываетъ четвертымъ въ нашей партіи съ г. обергофмаршаломъ и министромъ двора, отказывается, говоря, что ему необходимо быть гдѣ-то по важному дѣлу. Я полагаюсь на вашу любезность.

— Счастливецъ! шепнулъ Форбаху другой адъютантъ, сидѣвшій подлѣ него: — дорого я далъ бы, чтобъ быть на твоемъ мѣстѣ!

Форбахъ не могъ отказаться: отецъ его чрезвычайно дорожилъ добрымъ расположеніемъ герцогини, и теперь съ улыбкою благодарилъ ее за вниманіе къ его сыну. Сыну оставалось только почтительно поклониться.

— Мы не задержимъ васъ долго, любезно прибавила хозяйка: — г. обергофмейстеръ свободенъ только до половины одиннадцатаго; мы съиграемъ не болѣе шести робберовъ.

«Шесть робберовъ! до половины одиннадцатаго! А Евгенія будетъ у майора только до десяти!» думалъ молодой человѣкъ, проклиная свою несчастную судьбу.

IX.
Марки герцога Альфреда.

Грустно стоялъ у окна Форбахъ, дожидаясь, пока составится партія виста. Онъ видѣлъ, какъ подали къ крыльцу карету молодаго герцога Альфреда. Ревнивое предчувствіе заставило его приложить ухо къ стеклу, и онъ ясно разслышалъ, какъ лакей, захлопнувъ дверцу, закричалъ: «къ майору фон-Сальму!» Какое мученіе для влюбленнаго юноши! Соперникъ заставилъ его сѣсть за ломберный столъ, на свое мѣсто, и будетъ въ душѣ хохотать надъ нимъ, любезничая съ дѣвушкою, за любовь которой Форбахъ съ радостью отдалъ бы все! И не-уже-ли герцогъ Альфредъ питаетъ къ ней серьёзное чувство? не-уже-ли онъ ухаживаетъ за нею съ намѣреніемъ искать ея руки? Нѣтъ; разстояніе между нимъ и дѣвушкою, у которой нѣтъ ни знатнаго имени, ни огромнаго состоянія, слишкомъ-велико. Онъ просто волочится отъ скуки, или чтобъ похвастаться побѣдою. Возможно ли такъ легкомысленно, такъ жестоко играть счастіемъ и добрымъ именемъ дѣвушки!

Всѣ эти размышленія были совершенно-справедливы. Форбахъ забывалъ только, что онъ самъ поступалъ подобнымъ образомъ, хотя бы, напримѣръ, нѣсколько дней назадъ, преслѣдуя бѣдную дѣвушку, имя которой до-сихъ-поръ было такъ же чисто, какъ имя Евгеніи фон-Сальмъ.

Но мысли его были прерваны лакеемъ, который доложилъ, что герцогиня изволитъ его дожидаться. Тяжело вздохнувъ, Форбахъ отправился къ своему мѣсту за карточнымъ столомъ. Какъ партнёръ герцогини, онъ сѣлъ на то мѣсто, гдѣ обыкновенно сидѣлъ ея сынъ, его соперникъ. Едва онъ опустился на стулъ, какъ камердинеръ герцога Альфреда протянулъ руку, чтобъ принять со стола марки, приготовленныя для герцога.

— Оставьте марки, съ улыбкою сказала ему герцогиня: — я знаю, что Альфредъ дорожитъ ими; но, передавая свое мѣсто, онъ, конечно, тѣмъ самымъ передалъ и свои марки графу.

Камердинеръ смутился и отошелъ къ дверямъ.

— Ваша свѣтлость, извините мое любопытство, сказалъ обергофмаршалъ: — развѣ въ этихъ маркахъ есть что-нибудь особенное, что герцогъ такъ бережетъ ихъ?

— Онѣ, вѣроятно, подарены ему на память; но въ нихъ, кажется, нѣтъ ничего особеннаго. Простыя золотыя марки довольно-тонкой работы. Помните, продолжала герцогиня, обращаясь къ министру двора, — у нашего покойнаго гофмейстера, стариннаго селадона, были золотыя марки, въ которыя клалъ онъ сантиментальныя записочки? Это подавало случай къ разнымъ забавнымъ толкамъ. Однако, начинаемъ игру.

У Форбаха родилось подозрѣніе: что, если герцогъ Альфредъ также получаетъ и передаетъ въ своихъ маркахъ записки? Онъ осторожно началъ перебирать ихъ, одну за другою, въ интервалы сдачъ, и на одной изъ нихъ онъ дѣйствительно ощупалъ шарнеръ. «Открывать ее или нѣтъ?» думалъ онъ. «Нечестно разузнавать чужія тайны; но герцогъ самъ интригуетъ противъ меня; теперь ясно, что ему обязанъ я честью оставаться здѣсь, чтобъ не мѣшать ему. Противъ коварнаго врага позволительны военныя хитрости. И чего жь я хочу? Я хочу только удостовѣриться, не занялъ ли въ сердцѣ фон-Сальмъ того мѣста, которое надѣялся занять я. Если такъ, я уступлю ему поле битвы. Я хочу только избавиться отъ мучительнаго сомнѣнія». Успокоивъ свою совѣсть этимъ объясненіемъ, онъ воспользовался первою очередью сдавать карты, уронилъ ихъ себѣ на колѣни, вмѣстѣ съ ними сдвинулъ рукою подозрительную марку и, нагнувшись, чтобъ собрать карты, раскрылъ ее подъ столомъ. Въ маркѣ была вложена записка. Теперь оставалось прочитать ее такъ, чтобъ никто того не замѣтилъ — дѣло трудное, и четверть часа, которая прошла, пока представился къ тому случай, была мучительна для молодаго ревнивца. Но вотъ кончился робберъ и герцогиня попросила своего партнера сосчитать, сколько они проиграли.

— Просмотрите этотъ разсчетъ, сказала она, подавая ему клочокъ бумаги: — тутъ должна быть ошибка, но я не могу найдти ее.

Дѣломъ одной секунды было для Форбаха, приподнявъ счетъ, наложить на него отъисканную записку, прочитать ее и опять спрятать въ рукѣ.

— Да, сказалъ онъ: — ваша свѣтлость ошиблись; вмѣсто четырехъ онёровъ записано въ одномъ мѣстѣ два. Мы проиграли менѣе, нежели ожидали ваша свѣтлость.

Въ запискѣ онъ прочелъ:

«Докладъ. Въ одиннадцать часовъ вечера. Четвертая дверь изъ голубой галереи».

Вистъ кончился. «Я буду въ назначенномъ мѣстѣ», думалъ Форбахъ, усѣвшись на софу въ углу комнаты: «голубая галерея мнѣ хорошо знакома. Но что, если камердинеръ знаетъ объ этой запискѣ? Нѣтъ, ясно, что эти загадочные доклады ведутся безъ его посредничества. Иначе не къ чему было бы прибѣгать къ маркамъ: онъ передалъ бы герцогу записку прямо въ руки. Да, я буду въ голубой галереѣ».

Около одиннадцати часовъ общество стало разъѣзжаться, потому-что герцогиня не любила сидѣть долго. Форбахъ простился и, выйдя на крыльцо, отослалъ домой свой экипажъ, сказавъ, что прійдетъ домой пѣшкомъ.

Комнаты, занимаемыя герцогинею, находились въ той же части зданія, гдѣ жили фрейлины. Голубая галерея, соединявшая это крыло съ главнымъ корпусомъ, однимъ концомъ примыкала къ дежурной комнатѣ флигель-адъютантовъ; поэтому молодой графъ, возвратясь черезъ другое крыльцо, безъ всякихъ затрудненій дошелъ до этой галереи, теперь слабо-освѣщенной нѣсколькими лампами. Комнаты, двери которыхъ выходили въ галерею, были назначены для прислуги во время большихъ придворныхъ съѣздовъ, а въ остальное время, какъ и теперь, оставались пусты. Форбахъ слегка постучался въ четвертую дверь.

Тотчасъ же послышались въ комнатѣ шаги и ручка двери повернулась. Графъ смѣло вошелъ въ комнату; у двери встрѣтила его дѣвушка. При видѣ незнакомаго лица, она испугалась и хотѣла вскрикнуть, по графъ удержалъ ее, спокойно приложивъ палецъ къ губамъ и тихо, но твердо сказавъ: «Не кричать! пугаться нечего». Потомъ онъ затворилъ дверь, заперъ ее на ключъ и подошелъ къ дѣвушкѣ, которая стояла полумертвая отъ испуга.

«Что за странное приключеніе!» думалъ графъ, осматривая ее съ головы до ногъ: «не просто ли это rendez-vous? Но нѣтъ, къ чему жь въ запискѣ было бы сказано „докладъ“? И притомъ, эта дѣвушка, по всему вѣроятію, горничная, кажется, очень-скромна и боязлива. Нѣтъ, здѣсь кроется что-нибудь другое. Удастся ли мнѣ вывѣдать, что именно?»

— Не бойтесь, мой другъ, сказалъ онъ: — вы ждали не меня?

— Нѣтъ, не васъ, боязливо отвѣчала дѣвушка.

— Тотъ, кого вы ждали, не могъ прійдти и поручилъ мнѣ говорить съ вами. Что вы хотѣли ему сказать?

Дѣвушка молчала, не довѣряя словамъ его.

— Пожалуй, скажу вамъ опредѣленнѣе, чтобъ успокоить васъ. Я пришелъ вмѣсто герцога Альфреда. Ну, что жь вы мнѣ скажете?

— Я сама ничего не говорю; я только отвѣчаю на вопросы, проговорила дѣвушка.

«Дѣло принимаетъ очень-трудный оборотъ», подумалъ графъ: «какъ начать мнѣ свои разспросы, не давая замѣтить, что герцогъ ничего не разсказывалъ мнѣ, не давалъ мнѣ никакой инструкціи? Попробуемъ, однако. Видно, что она горничная. Начнемъ наудачу».

— Что дѣлаетъ теперь ваша госпожа?

— Фрейлейнъ изволитъ почивать.

«Ого, дѣло идетъ на-ладъ!» подумалъ Форбахъ: «вотъ я ужь узналъ, что она служитъ горничною у какой-то дѣвицы».

— Какъ и гдѣ провела она нынѣшній вечеръ? спросилъ онъ громко.

— Фрейлейнъ, послѣ обѣда, часовъ въ восемь, поѣхала къ г. фон-Сальму и воротилась домой вполовинѣ одиннадцатаго.

— Какъ? вскричалъ изумленный Форбахъ: — стало-быть, вы разсказываете о фрейлинѣ фон-Сальмъ? Такъ вы служите горничною у ш-lle фон-Сальмъ?

— Вы меня обманули, вы не посланы отъ герцога Альфреда, вскричала, въ свою очередь, дѣвушка, испугавшись болѣе прежняго.

— Ну, да, онъ вовсе не посылалъ меня; но, слава Богу, что я здѣсь! Теперь я знаю, о чемъ должно васъ разспрашивать; но я требую отвѣтовъ полныхъ и вѣрныхъ, требую — слышите ли? Говорите же, вы ужь доносили о ней и прежде? Такъ вы измѣняете своей госпожѣ? И вамъ не совѣстно дѣлать такую гнусную вещь — измѣнять этому ангелу! О, какъ это безчестно!

Дѣвушка сначала оцѣпенѣла отъ изумленія при этихъ словахъ, потомъ зарыдала и проговорила:

— Кто жь вы? вы, вѣрно, графъ Форбахъ?

— Ну, да; почему жь вы это угадали?

— Фрейлейнъ часто говоритъ о графѣ Форбахѣ, и я знаю, что онъ ее любитъ. Это я слышала отъ многихъ изъ нашей прислуги, и г-жа фон-Сальмъ, жена майора, при мнѣ говорила ей это. А я вижу по вашимъ словамъ, что вы любите фрейлейнъ, потому я догадалась. Помогите же мнѣ, спасите меня! рыдая, продолжала она и упала къ ногамъ его.

— Что это значитъ? сказалъ Форбахъ, отступая на шагъ.

— Меня опредѣлили къ ней подъ этимъ условіемъ, чтобъ я доносила о ней; меня принуждаютъ доносить о такой доброй, ласковой госпожѣ — это ужасно! Помогите мнѣ, скажите мнѣ, что мнѣ дѣлать!

Теперь читатель, конечно, узналъ въ горничной ту самую дѣвушку, которая ночевала въ Лисьей Норѣ подъ покровительствомъ арфистки Нанетты.

— Кто жь васъ принуждаетъ доносить? кто опредѣлилъ васъ подъ такимъ условіемъ? какъ это случилось? спрашивалъ графъ.

— Я пришла въ этотъ городъ одинокая, не знала, гдѣ найдти пріютъ и кусокъ хлѣба… начала дѣвушка, но вдругъ остановилась, съ трепетомъ обративъ глаза на дверь.

Въ галереѣ послышались шаги.

— Это герцогъ Альфредъ! шепнула она.

— Не бойтесь, тихо сказалъ Форбахъ, становясь передъ свѣчею, чтобъ свѣтъ ея не падалъ на замочную скважину.

Шаги приближались. Подошедшій человѣкъ нѣсколько разъ стукнулъ въ дверь, подавая знакъ, чтобъ отворили. Но дверь не отворялась, и онъ, подождавъ съ минуту, пошелъ прочь, съ досадою ворча какія-то невнятныя слова.

— Опасность миновалась, сказалъ графъ, когда шаги совершенно затихли въ отдаленіи. — Продолжайте вашъ разсказъ.

Дѣвушка пересказала коротко то, что мы ужь знаемъ, умолчавъ, однако, подробности о мѣстѣ, въ которомъ видѣла она неизвѣстнаго человѣка. — Я во всякомъ случаѣ обязана ему благодарностью, сказала она: — его условія тяжелы, но онъ спасъ меня отъ участи, которая была бы еще тяжеле. Не требуйте же, чтобъ я выдавала его на погибель.

— И однакожь, выдавали вы свою госпожу, которая также добра къ вамъ? сказалъ графъ.

— Пожалѣйте меня, я была въ крайности! проговорила дѣвушка, закрывая лицо руками: — но повѣрьте, я говорила о ней только мелочи, изъ которыхъ нельзя было извлечь ничего. Меня и такъ каждый разъ упрекали, что я не умѣю отвѣчать ни на одинъ важный вопросъ. Тотъ, вмѣсто котораго вы пришли, требовалъ, чтобъ я хвалила его своей госпожѣ. Я этого не дѣлала, потому-что знаю его дурныя мысли. Я не такая дурная дѣвушка, какъ вамъ можетъ казаться. Я говорила только то, что могла бы сказать всякому, не вредя своей госпожѣ. Нѣтъ, я не выдамъ ее никому, ни даже вамъ, хотя, впрочемъ, вы и сами не станете вывѣдывать о ней у меня.

— Почему жь я не стану вывѣдывать?

— Потому-что она сама, вѣрно, сказала бы вамъ, если вы захотите что знать.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? съ улыбкою сказалъ восхищенный Форбахъ. — Но возвратимся къ дѣлу. Что жь было послѣ того, какъ вы имѣли ночью разговоръ съ этимъ человѣкомъ, имени котораго не знаете и который обѣщался доставить вамъ мѣсто?

— На слѣдующее утро мнѣ дали приличное платье, дали также инструкцію, какъ я должна отвѣчать на вопросы о моей прежней жизни, посадили меня въ карету, привезли въ какой-то домъ, гдѣ я должна была сидѣть въ передней, куда и принесли мнѣ письмо къ одному знатному господину. Я отправилась къ нему, и онъ ужь далъ мнѣ рекомендательное письмо къ фрейлейнъ фон-Сальмъ.

— Кто жь такой этотъ господинъ, котораго вы называете знатнымъ?

— Баронъ фон-Брандъ.

— Странно! сказалъ Форбахъ: — объ этомъ надобно подумать. Чтобъ не возбуждать никакихъ подозрѣній, продолжайте исполнять обязанности, возложенныя на васъ человѣкомъ, съ которымъ говорили вы ночью. Я увѣренъ, что вы не измѣните своей госпожѣ. Если потребуютъ отъ васъ чего-нибудь болѣе-важнаго, не удовольствуются невинными сплетнями, которыми отдѣлывались вы до-сихъ-поръ, увѣдомьте объ этомъ меня: тогда мы посмотримъ, что намъ дѣлать. До-тѣхъ-поръ будемъ выжидать; быть-можетъ, я успѣю открыть нити этой интриги. Я вѣрю вамъ, не обманите же моей довѣренности, не измѣните вашей госпожѣ. Прощайте.

Тихо прошелъ Форбахъ по знакомымъ галереямъ, взялъ въ адъютантской комнатѣ свой плащъ и задумчиво поѣхалъ домой. Болѣе всего страннымъ казалось ему, что въ этой загадочной исторіи замѣшано имя барона Бранда. «Возможно ли» думалъ Форбахъ: «чтобъ пустота и легкомысленность были въ немъ только маскою, за которою скрывается такая удивительная энергія, такой могущественный умъ? Но пусть это такъ; съ какою же цѣлью быть ему въ союзѣ противъ Евгеніи фон-Сальмъ?… Впрочемъ, послѣднее легко объяснить тѣмъ, что онъ друженъ съ герцогомъ и старается сблизиться съ нимъ еще короче. Но нѣтъ, мои подозрѣнія противъ барона неосновательны: онъ могъ рекомендовать горничную, ничего не зная объ интригахъ; онъ могъ быть обманутъ. Однакожь, иные находятъ, что баронъ лицо сомнительное и подозрительное. Не далѣе, какъ ныньче, гофмаршалъ говорилъ, что не считаетъ его истиннымъ аристократомъ. Потомъ… кто это?… да, Артуръ, разсказывалъ мнѣ, что также подозрѣваетъ барона въ загадочныхъ похожденіяхъ. Надобно обдумать и разузнать».

Часть третьи и послѣдняя

I.
Избавленіе.

Шеллингеръ, театральный портной, жившій, какъ, можетъ-быть, еще помнитъ читатель, въ домѣ, гдѣ находилось заведеніе для прокормленія безродныхъ дѣтей, исполнилъ порученіе Ричарда: разузнать, не въ это ли заведеніе принесенъ двухлѣтній малютка крестьянкою, по фамиліи Бильцъ. Дитя, которое было показано умершимъ, но вмѣсто котораго былъ похороненъ другой младенецъ, въ-самомъ-дѣлѣ было спрятано сюда. Смѣлый Ричардъ подговорилъ нѣсколькихъ пріятелей помочь ему возвратить малютку матери. Приготовленія эти потребовали довольно времени. Наконецъ все было устроено, и черезъ нѣсколько дней послѣ новаго года Ричардъ Гаммеръ, Шеллингеръ и нѣсколько ихъ союзниковъ вошли вечеромъ въ садъ, примыкавшій къ этому полуразвалившему ся дому, стоявшему въ одномъ изъ самыхъ узкихъ и пустыхъ проулковъ города. Катарина уже давно бродила тутъ, дожидаясь ихъ.

— Исполните же свою роль, Шеллингеръ, сказалъ Ричардъ: — помните, что вамъ надобно дѣлать: вы войдете къ Шламмеру, постараетесь какъ-нибудь завесть ссору, и какъ-только они нападутъ на васъ, вы начнете кричать, мы прибѣжимъ на помощь, и во время этой суматохи Катарина осмотритъ дѣтей, найдетъ своего ребенка и унесетъ его. Помните же вашу роль.

Шеллингеръ вошелъ въ домъ. Въ первой комнатѣ сидѣлъ, по обыкновенію, хозяинъ, Шламмеръ, блѣдный и чахоточный мужчина лѣтъ пятидесяти, ремесло котораго было покупать краденыя вещи. Подлѣ него стоялъ молодой человѣкъ, одѣтый съ претензіями на щеголеватость, одинъ изъ кліентовъ хозяина, мелкій воръ, поселившійся на квартирѣ у Шламмера. Изъ сосѣдней комнаты слышался плачъ дѣтей и голосъ жены Шламмера, бранившей малютокъ и унимавшей крикъ ихъ ударами плётки. Эта достойная женщина, почти всегда пьяная, помогая мужу сбывать съ рукъ купленныя вещи, посвящала свои досуги надзору за пятью или шестью малютками, изъ которыхъ старшему было около шести лѣтъ, а двое или трое были младенцы, еще неумѣвшіе ходить и лежавшіе на грязныхъ кроваткахъ. Г-жа Шламмеръ занималась теперь тѣмъ, что наказывала плёткою старшаго мальчика, который съ отчаяніемъ защищался отъ своей мучительницы зубами и ногтями. Мужъ и его собесѣдникъ, не обращая никакого вниманія на эту привычную для нихъ исторію, разсуждали о предметѣ, повидимому, очень-интересовавшемъ обоихъ.

— Такъ на другой день нашли его тѣло въ каналѣ? спрашивалъ Шламмеръ: — и ты былъ при судѣ надъ нимъ?

— Да, онъ уличилъ его въ намѣреніи предать насъ полиціи. О, я ужасно боюсь этого человѣка; онъ мѣшалъ мнѣ во многихъ отличныхъ дѣлахъ. Думаешь: что, если онъ узнаетъ о какомъ-нибудь, какъ онъ называетъ, гнусномъ убійствѣ? А вѣдь отъ него трудно укрыться: онъ все знаетъ и уличитъ — и тогда пропалъ человѣкъ.

Шламмеръ улыбнулся.

— Что вы смѣетесь, г. Шламмеръ? Вы, кажется, думаете: «а вотъ о моихъ продѣлкахъ онъ не знаетъ». Нѣтъ, до него дошли слухи. Онъ говорилъ, что у васъ дѣлаются, какъ онъ называетъ, гнусныя вещи, и что онъ займется вами. Я васъ предупреждаю по-дружески.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? съ испугомъ сказалъ Шламмеръ, начавъ кашлять, чтобъ скрыть свое волненіе: — это было бы неочень-пріятно. Впрочемъ, чего жь бояться намъ съ женою? прибавилъ онъ, стараясь ободриться: — мы не признавали его своимъ начальникомъ; онъ не долженъ вмѣшиваться въ наши дѣла. Да и кто онъ такой — мы этого еще не знаемъ.

— Да этого и никто не знаетъ, сказалъ Штрейберъ. — Извѣстно каждому только одно: онъ сдѣлался нашимъ начальникомъ не для-того, чтобъ имѣть какія-нибудь выгоды; онъ не требуетъ себѣ ничего изъ общей прибыли, напротивъ, самъ помогаетъ тѣмъ, кому случается нужда.

— Значитъ, у него есть свои особенпыя цѣли, сказалъ Шламмеръ. — Знаешь ли, я думаю, что это какой-нибудь знатный господинъ, который забавляется нашими дѣлами отъ скуки или для шалости.

Появленіе Шеллингера прервало разговоръ.

— Здравствуйте, г. Шламмеръ, сказалъ нортной, раскланиваясь: — въ моей квартирѣ холодновато; я зашелъ къ вамъ погрѣться. Я бы васъ попросилъ, г. Шламмеръ, поставить у меня въ комнатѣ хорошую печь: моя совсѣмъ не грѣетъ.

— Да выдержитъ ли гнилой полъ новую печь? насмѣшливо сказалъ Штрейберъ: — я того и жду, что онъ провалится, и вы повиснете на какой-нибудь перекладинѣ.

— Прежде, чѣмъ я повисну, отвѣчалъ Шеллингеръ: — я надѣюсь видѣть, что добрые люди повѣсятъ васъ.

— Полноте ссориться! сказалъ хозяинъ.

— Я не ссорюсь, а просто разсуждаю, кому приведетъ судьба умереть своею смертью, а кому прійдется умереть на висѣлицѣ, отвѣчалъ Шеллингеръ.

— Да полноте же! повторилъ хозяинъ: — если вы говорите и не въ обиду Штрейберу, такъ все лучше оставить этотъ непріятный предметъ: кому весело думать о смерти?

— Вамъ, г. Шламмеръ, рѣчь о смерти не должна быть въ диковинку, возразилъ неугомонный Шеллингеръ, искавшій случая къ ссорѣ: — говорятъ, будто бы у васъ въ квартирѣ смерть очень обыкновенная гостья; говорятъ, будто дѣти, которыхъ вы берете на прокормленіе, мрутъ какъ мухи отъ голода и побоевъ.

— Какъ вы смѣете говорить это! закричалъ хозяинъ, вспыхнувъ.

— Отчего жь не говорить, когда это правда? продолжалъ Шеллингеръ.

— Лжешь ты, старый дуракъ, нищій безсовѣстный! закричалъ хозяинъ, разгорячись еще больше.

— Я не нищій, а вы воры, мошенники. Уйду отъ васъ, разбойниковъ, чтобъ не зарѣзали, сказалъ Шеллингеръ и пошелъ къ дверямъ.

— Нѣтъ, ты не уйдешь! Мы съ тобой раздѣлаемся! закричалъ хозяинъ, въ бѣшенствѣ бросаясь на старика: — Штрейберъ, держи его!

— Бьютъ! рѣжутъ! помогите! крикнулъ Шеллингеръ, и въ ту жь минуту дверь затрещала подъ ударами Ричарда и слетѣла съ петель. Впереди всѣхъ вбѣжала Катарина.

— Шеллингеръ, укажите ей, гдѣ комната, въ которой дѣти, сказалъ Ричардъ: — а мы пока подержимъ этихъ негодяевъ.

Но держать было некого: Шламмеръ и Штрейберъ попрятались въ разные углы. Жены Шламмера также не было видно нигдѣ.

— Вотъ оно, вотъ мое дитя! вскричала Катарина, рыдая и смѣясь вмѣстѣ: — жива моя милая дочка! и она цаловала ручки и ножки малютки — О, какъ я благодарна вамъ!

Радостное волненіе бѣдной матери было такъ велико, что слабыя силы ея не вынесли потрясенія: она упала въ обморокъ.

— Шеллингеръ, ты умѣешь обращаться съ женщинами лучше насъ, сказалъ Ричардъ: — иди сюда; что намъ дѣлать съ этою бѣдняжкою?

— Ничего, ничего, суетливо говорилъ Шеллингеръ, бросаясь во всѣ стороны: — нужно только воды; гдѣ вода? съищите поскорѣе!

— Вотъ вода, сказалъ дѣтскій голосъ позади Ричарда: — вотъ въ большой кружкѣ, на окнѣ.

Ричардъ обернулся и увидѣлъ мальчика, лѣтъ шести, который при началѣ шума залѣзъ-было подъ лавку, но теперь, ободрившись, вышелъ изъ своего убѣжища.

Шеллингеръ принялся мочить виски Катарины.

— Кто ты, мой милый? спросилъ Ричардъ мальчика.

— Посмотрите, онъ спрятался туда, сказалъ вмѣсто отвѣта мальчикъ, указывая на одну изъ кроватей.

Ричардъ увидѣлъ, что изъ-подъ дѣтской кровати торчали ноги:

— Вылѣзай, любезный, намъ нужно съ тобою переговорить, сказалъ онъ.

Ноги зашевелились, потомъ показались фалды фрака, наконецъ явился всею своею особою Штрейберъ и, поднявшись на ноги, учтиво сказалъ:

— Мое почтеніе, господа! Я здѣсь человѣкъ посторонній, позвольте мнѣ удалиться отъ этой непріятной исторіи.

— Не отпускайте его, Ричардъ, сказалъ Шеллингеръ: — иначе этотъ плутъ можетъ надѣлать намъ непріятностей.

Катарина между-тѣмъ оправилась.

— Нечего здѣсь оставаться, сказалъ Ричардъ: — идемте поскорѣе изъ этого вертепа.

Но когда они вышли въ переднюю комнату, дверь въ сѣни была окружена десяткомъ незнакомыхъ людей, среди которыхъ стоялъ человѣкъ въ черномъ плащѣ:

— Что за безпорядокъ, сказалъ онъ, выступая впередъ: — зачѣмъ вы силою вломились въ чужой домъ? Съ этими словами онъ одинъ вошелъ въ комнату, оставивъ прочихъ въ сѣняхъ: — затворите дверь, сказалъ онъ, обращаясь къ нимъ.

Ричардъ и его товарищи отступили, пораженные смѣлостью этого человѣка, который одинъ остался въ ихъ толпѣ, и его твердымъ повелительнымъ голосомъ.

— Мы пришли сюда не съ дурнымъ намѣреніемъ, а за добрымъ дѣломъ, чтобъ отдать ребенка его матери, сказалъ Ричардъ: — вотъ, спросите ее, продолжалъ онъ, указывая на Катарину.

Катарина, все-еще заливаясь слезами отъ радости, разсказала въ короткихъ словахъ свою исторію незнакомцу.

— Да, я слышалъ о Шламмерѣ много подобнаго, сказалъ онъ. — Шламмеръ, гдѣ ты прячешься? Поди сюда! сказалъ онъ громкимъ голосомъ.

Шламмеръ, спрятавшійся въ кухнѣ, вышелъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Правду говорятъ они, что ты похоронилъ другаго ребенка подъ именемъ того, который былъ принесенъ къ тебѣ крестьянкою? спросилъ мужчина въ плащѣ.

Шламмеръ молчалъ.

— Хорошо, можете идти домой, сказалъ незнакомецъ Ричарду и его товарищамъ: — я вижу, что вы правы.

— Предупреждаю тебя, чтобъ вы съ женою были осторожнѣе, сказалъ онъ Шламмеру, когда всѣ посторонніе ушли изъ комнаты: — полиція наблюдаетъ за вами, и нынѣ произведенъ былъ бы у васъ объискъ, еслибъ я не остановилъ этого дѣла. Но не одна полиція наблюдаетъ за вами: я также не хочу терпѣть вашихъ ужасныхъ продѣлокъ: помни же, что если ты заставишь меня еще разъ быть здѣсь, то я прійду не за тѣмъ уже, чтобъ предостерегать.

Онъ хотѣлъ уйдти, но, обводя комнату взглядомъ, замѣтилъ мальчика и остановился: «Эти глаза, да и весь очеркъ лица напоминаютъ мнѣ…» подумалъ онъ, и спросилъ:

— Чье это дитя? Понимаешь, передо мною нельзя лгать.

— Намъ переданъ этотъ мальчикъ изъ вторыхъ рукъ; настоящаго имени его намъ не сказали; клянусь вамъ, я говорю правду, отвѣчалъ Шламмеръ трепещущимъ голосомъ.

— Да, кажется, теперь ты не лжешь. Но завтра къ шести часамъ утра ты долженъ самымъ точнымъ образомъ узнать: чье это дитя — понимаешь?

Шламмеръ низко поклонился.

— Тебѣ тутъ, я думаю, невесело жить? сказалъ незнакомецъ, взявъ за руку ребенка: — хочешь уйдти отсюда?

— Хочу! Они злые, а злѣе всѣхъ гадкая женщина съ краснымъ носомъ; они безпрестанно бьютъ насъ и не даютъ намъ ѣсть.

— Очень выгодное для тебя свидѣтельство, Шламмеръ. Хорошо, мой другъ, я возьму тебя отсюда.

Онъ позвалъ одного изъ своихъ людей и сказалъ:

— Отведите этого ребенка въ Лисью Нору, накормите его и одѣньте. Завтра поутру я пришлю приказаніе относительно его. Не бойся, мой другъ, теперь будутъ съ тобою обращаться хорошо, прибавилъ онъ, лаская ребенка.

II.
Вечеръ у военнаго министра.

На великолѣпномъ балѣ у военнаго министра, графа Форбаха, былъ весь дворъ.

За однимъ изъ столовъ, поставленныхъ въ залѣ, назначенной для игры въ карты, сидѣли обершталмейстеръ, гофмаршалъ и третій господинъ, который особенно долженъ обратить на себя наше вниманіе — генералъ баронъ Вольмаръ, маленькій, сухощавый старикъ съ мутными глазами и непріятнымъ выраженіемъ въ лицѣ. Они играли въ преферансъ втроемъ; но и четвертое мѣсто было занято молодою дамою, съ правильными и тонкими чертами лица и прекрасными русыми волосами. Это была супруга барона Вольмара, и контрастъ между ветхимъ, износившимся старикомъ и его красавицею-женою былъ поразителенъ. Молодая женщина не принимала участія въ танцахъ, опасаясь возбудить ревность мужа. Читатель, быть-можетъ, еще не забылъ разговора, подслушаннаго нами, когда мы въ первый разъ знакомились съ молодымъ графомъ Форбахомъ и его друзьями.

Баронъ фоп-Брандъ пріѣхалъ поздно и прошелъ по всѣмъ комнатамъ, какъ бы отъискивая кого-то. Наконецъ, онъ увидѣлъ Вольмара и жену его, и сѣлъ въ нишѣ у окна, напротивъ молодой женщины. Уловивъ минуту, когда она подняла глаза, Брантъ выразительно взглянулъ на нее, и баронесса вздрогнула, увидѣвъ его; робко взглянула она на мужа, но, къ-счастью, онъ занятъ былъ картами и не замѣтилъ ничего. Еще нѣсколько разъ обмѣнялись взглядами она и Брандъ; наконецъ она, какъ-бы понявъ его мысль, слегка наклонила голову въ знакъ согласія. Послѣ того баронъ ушелъ изъ комнаты.

Баронесса Вольмаръ все-еще довольно-долго сидѣла подлѣ мужа; но вотъ и она поднялась съ мѣста, говоря мужу:

— Желаю тебѣ играть счастливо.

— Mais dites-moi, où allez-vous? недовольнымъ тономъ сказалъ Вольмаръ.

— Я пройдусь по комнатамъ; я устала сидѣть, отвѣчала она.

— Eh bien, va-t-en, va-t-en, съ досадою проговорилъ мужъ: — ты развлекла меня: вотъ я сбросилъ не ту карту, какую слѣдовало. Diable, quelle distraction!

Молодая женщина прошла, не останавливаясь, до огромной залы, въ которой былъ устроенъ зимній садъ, и которая была теперь почти пуста. Одинъ баронъ Брандъ стоялъ тамъ, разсматривая какое-то тропическое растеніе.

— Сядь на это кресло, сказалъ онъ подошедшей къ нему баронессѣ: — а я буду стоять подлѣ тебя, здѣсь: отсюда мнѣ видно, если кто идетъ сюда, и мнѣ легко у идти незамѣченнымъ въ кабинетъ молодаго графа; эта дверь, въ двухъ шагахъ отъ меня, ведетъ туда. Не бойся же, никто не подсмотритъ, что мы говоримъ съ тобою наединѣ. А я долженъ сказать тебѣ многое, многое.

— И я тебѣ также. О, какъ мучителенъ былъ для меня этотъ день! Да, ты былъ правъ, говоря, что я должна была поручить тебѣ моего сына. Но я не могла видѣться съ тобою тогда; писать я боялась; но всего больше остановило меня опасеніе, чтобъ не замѣчены были мои близкія отношенія къ тебѣ — о, это было бы ужасно!

— Конечно, это подало бы поводъ къ самымъ нелѣпымъ сплетнямъ. Но довольно тосковать о прошедшемъ.

— Да, продолжала она: — ты былъ правъ, говоря, что не должно привозить сюда моего сына; но я не могла выносить разлуки съ нимъ; единственною моею отрадою было цаловать, хоть изрѣдка, его невинную головку. И когда мужъ началъ догадываться о томъ, что мой сынъ здѣсь, почти открылъ, гдѣ онъ скрывается, и я должна была передать его другой воспитательницѣ — я опять должна была обратиться къ тебѣ за помощью и совѣтомъ, но я не могла, потому-что за каждымъ моимъ шагомъ слѣдили; я могла только сказать его воспитательницѣ, чтобъ она передала его какой-нибудь другой женщинѣ, еще неизвѣстной моимъ преслѣдователямъ; это было третьягодня; и вотъ, нынѣ поутру мнѣ сказали, что мое дитя вчера вечеромъ похищено. О, Генри, возможно ли это? Боже, что теперь съ нимъ? гдѣ онъ? Уже-ли мнѣ измѣнили? Уже-ли онъ во власти…

— Успокойся, тихо сказалъ баронъ, нагнувшись почти къ самому ея уху: — ты рыдаешь почти вслухъ; помни, что мы окружены людьми: что подумаютъ, если замѣтятъ слѣды слезъ въ твоихъ глазахъ? Успокойся же, другъ мой.

Она посмотрѣла на него съ невыразимымъ отчаяніемъ.

— Успокойся, братъ не обманываетъ тебя. Улыбнись, моя милая Люси, ты не потеряла его.

— Генри, не обманывай меня надеждою!

— Умѣй же владѣть собою: сейчасъ войдутъ сюда. Гдѣ и какъ найденъ твой сынъ, некогда разсказывать. Молчи же, тише! твой сынъ у меня.

— Боже, благодарю тебя! прошептала бѣдная женщина, едва подавляя въ груди радостный крикъ.

Баронъ Брандъ поспѣшно пожалъ сестрѣ руку и скрылся въ кабинетъ молодаго графа. Черезъ секунду вошли въ залу зимняго сада нѣсколько человѣкъ, въ томъ числѣ и самъ хозяинъ, старый графъ. Они сѣли подлѣ баронессы, удивлялись тому, что она одна; она сказала, что утомлена и хотѣла отдохнуть здѣсь, но теперь уже совершенно отдохнула. Внимательный хозяинъ предложилъ ей осмотрѣть садъ, и съ какимъ восторгомъ любовалась она каждымъ рѣдкимъ растеніемъ! Старый графъ, страстный любитель цвѣтовъ, былъ въ восхищеніи, нашедши женщину, которая такъ хорошо умѣетъ цѣнить достоинство его рѣдкостей.

Не одной баронессѣ Вольмаръ принесъ счастіе этотъ вечеръ. Молодой графъ Форбахъ, танцуя съ Евгеніею фон-Сольмъ, рѣшился откровенно высказать ей свои чувства, ободренный тѣмъ, что слышалъ въ голубой галереѣ. Намъ нѣтъ надобности подслушивать отвѣтъ Евгеніи; довольно сказать, что молодой графъ не обманулся въ своихъ надеждахъ.

III.
Старая исторія.

Балъ кончился. Тихи и пусты были огромныя пріемныя комнаты. Старый графъ уже отдыхалъ отъ вечернихъ трудовъ своихъ; но близкіе пріятели молодаго графа собрались въ его кабинетѣ потолковать на свободѣ en petit comité о вечерѣ, который былъ такъ блестящъ и веселъ. Общество молодаго графа состояло изъ тѣхъ же самыхъ лицъ, которыхъ встрѣтили мы у него въ первый разъ; кромѣ нихъ былъ тутъ одинъ только герцогъ Альфредъ. Герцогъ лежалъ на мягкомъ chaise longue; подлѣ него сидѣлъ баронъ фон-Брандъ, въ изъисканно-безукоризненномъ костюмѣ, какъ всегда, и, какъ всегда, благоухая восхитительнымъ coeur de rose; на другомъ диванѣ лежалъ майоръ фон-Сальмъ, чрезвычайно-скандализируя тѣмъ чинно-сидѣвшаго подлѣ него Брахфельда, недавно-получившаго званіе совѣтника; Эриксенъ и Форбахъ расположились въ креслахъ.

— Да, я танцовалъ съ истиннымъ самоотверженіемъ, говорилъ герцогъ: — впрочемъ, вечеръ былъ столь же веселъ, какъ и многолюденъ; кажется, и вы всѣ, господа, не щадили себя. Только вы, Брандъ, вѣроятно, почти вовсе не танцовали. Посмотрите, майоръ: онъ какъ-будто сейчасъ только кончилъ свой туалетъ: его галстухъ, его волоса, наконецъ вся его фигура ясно изобличаютъ, что онъ не сдѣлалъ ни одного тура вальса.

— Вы ошибаетесь, герцогъ: я танцовалъ не менѣе другихъ, отвѣчалъ Брандъ: — но мое правило: удерживаться отъ всякихъ увлеченій и не забывать, что излишняя быстрота движеній вредитъ туалету.

— У барона, кромѣ танцевъ, были другія мысли, сказалъ Брахфельдъ.

— Да, баронъ, мы за вами кое-что замѣтили, прибавилъ майоръ.

— Что жь такое? Ради Бога, вы знаете, я люблю проникать въ чужія тайны, сказалъ герцогъ: — кто жь изъ достоуважаемыхъ мужей можетъ жаловаться на барона?

— Баронъ Брандъ долго разговаривалъ съ баронессою Вольмаръ, важно сказалъ Брахфельдъ.

— А я замѣтилъ, что онъ волочится за обергофмейстершею, прибавилъ майоръ.

Баронъ снисходительно улыбнулся и кокетливо приложилъ къ губамъ платокъ, отъ котораго повѣяло coeur de rose. — Messieurs, вы меня хотите представить Дон-Жуаномъ. Не вѣрьте имъ, герцогъ. Я, messieurs, также кое-что замѣтилъ за иными, но молчу.

— Не обо мнѣ ли вы говорите? сказалъ Форбахъ: — берегитесь, я знаю самый страшный изъ вашихъ грѣховъ.

— Вы? вотъ это любопытно!

Графъ значительно посмотрѣлъ на него и торжественно произнесъ:

— Баронъ, не напомнитъ ли вамъ чего-нибудь слово полиція? Онъ надѣялся замѣтить невольное движеніе при этомъ намекѣ, но ни одинъ мускулъ не шевельнулся на открытомъ лицѣ барона.

— Полиція? сказалъ онъ спокойно: — coeur de rose, какое жь отношеніе имѣетъ она къ вашему балу?

— О, коварный человѣкъ! отвѣчалъ хозяинъ: — развѣ я не видалъ, какъ вы пожали руку Августы, дочери президента полиціи?

— Баронъ рѣшительно Дон-Жуанъ, сказалъ герцогъ: — я слышалъ объ этомъ.

— Старая исторія! отвѣчалъ баронъ, пожимая плечами: — чтобъ избѣжать сплетень, я сдѣлаюсь отшельникомъ.

Изъ передней въ это время послышался громкій и веселый хохотъ.

— Безъ доклада нельзя, сударь, говорилъ камердинеръ.

— Пустяки, графъ будетъ благодаренъ, если вы дадите мнѣ сдѣлать ему сюрпризъ.

Съ этими словами дверь отворилась и вошелъ молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, въ дорожномъ костюмѣ, въ мѣховыхъ сапогахъ, съ шалью на шеѣ. Всѣ вскрикнули отъ изумленія и радости.

— Откуда вы являетесь, какъ видѣніе? сказалъ герцогъ, протягивая руку вошедшему.

— Ты ли это, Гуго? говорилъ хозяинъ, бросаясь ему навстрѣчу.

— Кажется, вы должны видѣть, что это я и что я вошелъ сюда прямо изъ дорожнаго экипажа.

— Садись же, Штейнфельдъ, и разсказывай, изъ какихъ тридевятыхъ земель прикатилъ ты. Ты остаешься ночевать у меня?

— Конечно, и останусь еще три-четыре дня, пока пріищу квартиру. Я могъ бы пріѣхать часа три назадъ, но на послѣдней станціи узналъ, что у тебя, Форбахъ, балъ; я не хотѣлъ переодѣваться, и подождалъ на станціи, чтобъ явиться, надѣюсь, въ самую удобную минуту.

— Да откуда жь ты?

— Теперь изъ Индіи, гдѣ воевалъ съ сейками.

— А гдѣ пропадалъ ты прежде?

— Былъ въ Китаѣ, въ Египтѣ, на Мысѣ Доброй Надежды, въ Сѣверной Америкѣ, въ Бразиліи — однимъ словомъ вездѣ, гдѣ только можно быть.

— Да, messieurs, онъ, вѣроятно, хотѣлъ размыкать по свѣту свое горе, сказалъ герцогъ: — онъ скрылся отъ меня изъ Вецлара, вслѣдствіе загадочной исторіи… да, господа, вслѣдствіе происшествія, которое, кажется, въ первый разъ сильно затронуло его сердце.

— Возможно ли? Нашъ непостоянный Штейнфельдъ отдался въ плѣнъ какой-нибудь красоткѣ? Разскажи, пожалуйста; это гораздо-любопытнѣе твоихъ сраженій съ сейками, сказалъ майоръ.

— Нѣтъ, лучше разскажу вамъ о сейкахъ, отвѣчалъ Штейнфельдъ: — герцогъ преувеличиваетъ; мое вецларское приключеніе вовсе не такъ интересно.

— Не хочетъ разсказывать, стало-бьггь, оно дѣйствительно интересно, сказалъ Форбахъ. — Теперь и я присоединяюсь къ майору и требую вецларской исторіи.

— Да, объ этой исторіи доходили до меня очень-занимательные слухи, продолжалъ герцогъ: — я семь лѣтъ ждалъ объясненія отъ васъ, Штейнфельдъ, вы не можете отказать въ немъ. Видите, какъ вы наказываетесь за свою скрытность: еслибъ разсказали тогда мнѣ, одному, не были бы теперь принуждены разсказывать цѣлому обществу.

— О, тогда никакая сила не заставила бы меня говорить! задумчиво сказалъ Штейнфельдъ: — но теперь это дѣло прошлое…

— Не мучь насъ, Штейнфельдъ: мы здѣсь всѣ свои люди, можешь оставить свою скрытность.

— Пожалуй, сказалъ Штейнфельдъ, вздохнувъ. — Вы знаете, семь лѣтъ назадъ, я поѣхалъ съ герцогомъ путешествовать, и мы доѣхали до Вецлара, гдѣ вздумали прожить нѣсколько времени. На другой день по пріѣздѣ, мы были въ театрѣ, въ бельэтажѣ. Я замѣтилъ въ партерѣ дѣвушку необыкновенной красоты: ея нѣжныя черты лица, дивные русые волосы и голубые глаза чрезвычайно заняли меня. Признаюсь, я гораздо-больше смотрѣлъ въ партеръ, нежели на сцену…

— Ну, да, я тогда же замѣтилъ это, сказалъ герцогъ: — и ужь впередъ зналъ, что начинается романъ.

— О, какъ дивно-хороша была она! Я спрашивалъ о ней въ антрактѣ своихъ вецларскихъ знакомыхъ: никто не зналъ ея. Она замѣтила, что я не свожу съ нея глазъ, и также нѣсколько разъ поднимала на меня свой упоительный взглядъ. У меня кружилась голова, когда глаза наши встрѣчались. По окончаніи спектакля я дожидался ея на крыльцѣ; она прошла мимо меня съ женщиной пожилыхъ лѣтъ; онѣ сѣли въ наемную коляску. Я велѣлъ своему человѣку во что бы ни стало узнать, гдѣ онѣ живутъ…

— Да, легкомысленный юноша, вы ушли изъ ложи, бросивъ меня одного — помню, сказалъ герцогъ.

— Мой ловкій Жакъ сѣлъ на запятки ихъ экипажа; они поѣхали въ одно изъ отдаленныхъ предмѣстій. Выходя изъ экипажа, старуха замѣтила непрошеннаго спутника и прочитала ему очень-назидательную рѣчь. Слушая наставленія, онъ замѣтилъ фасадъ дома и на другой день поутру разузналъ, что старуха — вдова Цинкейзенъ, а дѣвушка — ея дочь, и что онѣ пріѣхали въ Вецларъ всего только два мѣсяца, откуда — никто не зналъ. Выслушавъ донесеніе, тотчасъ же усѣлся я за письменный столъ и сочинилъ письмо такого содержанія, что я въ отчаяніи отъ неловкаго положенія, въ которое поставилъ меня Жакъ передъ г-жею Цинкейзенъ, и что я покорнѣйше прошу позволенія лично выразить мое сожалѣніе объ этомъ непріятномъ случаѣ и проч. и проч…

— Недурно! сказалъ майоръ: — видно опытнаго человѣка.

— Да, это было довольно-смѣло, отчасти даже дерзко. Но успѣхъ оправдываетъ все: г-жа Цинкейзенъ отвѣчала, что готова принять меня. Я отправился, старуха припала меня одна. Я извинялся тѣмъ, что дочь ея произвела на меня слишкомъ-сильное впечатлѣніе. Она улыбнулась очень-благосклонно. Надобно вамъ замѣтить, что слухи, собранные Жакомъ, были несовсѣмъ благопріятны для старухи. Дочь, напротивъ, сосѣди называли идеаломъ чистоты и доброты. То и другое, по моимъ замѣчаніямъ, оказалось справедливо. Я выпросилъ позволеніе продолжать свои визиты. Старуха согласилась. Я попросилъ позволенія лично извиниться передъ ея дочерью въ безпокойствѣ, которое могла пробудить въ ней неловкость моего человѣка. Она согласилась и позвала дочь. Я былъ очарованъ ею. Дочь ни мало не походила на мать, истую мѣщанку, безъ всякаго воспитанія и образованія, между-тѣмъ, какъ Элиза была превосходно образована. Мнѣ казалось, что она англичанка: по-крайней-мѣрѣ въ типѣ красоты ея было что-то англійское. Да, теперь я увѣренъ, что старуха не была ея матерью.

Баронъ Брандъ, о которомъ всѣ забыли, слушая разскащика, тяжело вздохнулъ.

— Что съ вами, баронъ? сказалъ герцогъ: — ужь не жалѣете ли вы, что не вы были на мѣстѣ Штейнфельда?

Едва только обратилось на Бранда общее вниманіе, какъ онъ уже состроилъ приторно-сантиментальную мину и сказалъ:

— Герцогъ, вы знаете, какъ слабы мои нервы; я не могу безъ глубокаго чувства слушать разсказа, начинающагося столь грустно.

— Послѣ перваго же разговора съ этою дѣвушкою я почувствовалъ, что страстно полюблю ее, продолжалъ Штейнфельдъ. — Такъ и случилось. Старуха, какъ-бы нарочно, оставляла насъ однихъ. Черезъ недѣлю я былъ увѣренъ, что Элиза также любитъ меня…

— И дѣло пошло по заведенному порядку? прервалъ герцогъ.

— Оно вовсе не шло. Мое чувство было чисто, какъ и мои мысли.

— Значитъ, ты хотѣлъ жениться на этой дѣвушкѣ? спросилъ Форбахъ.

— Да, были такія минуты. Одно останавливало меня: странная личность ея матери. Еслибъ старуха была женщина честная, я не задумался бы, хоть она была грубая мѣщанка. Но… впрочемъ, вы на дѣлѣ увидите, какова была она. Однажды, когда я пришелъ, меня встрѣтила одна старуха; Элизы не было дома. Это случалось ужь не разъ, и я спокойно усѣлся на диванъ, спрашивая, куда она уѣхала.

— Я нарочно услала ее изъ дому, чтобъ переговорить съ вами, отвѣчала старуха. — Вы бываете у насъ часто, всегда очень-внимательны къ Элизѣ — позвольте же спросить, съ какими цѣлями? Скажу вамъ откровенно, что собственно на васъ я не разсчитываю: вы, какъ мнѣ извѣстно, человѣкъ очень-небогатый; но если вы хотите оказать дружескую услугу герцогу Фельзенбургу, съ которымъ путешествуете, то будьте со мною откровенны…" — Я вспыхнулъ и не могъ сказать ни слова отъ негодованія. «Не безпокойтесь, я женщина, знающая свѣтъ и людей. Если вы дѣйствуете по порученію вашего друга, я очень-рада». Я сидѣлъ, не зная, что отвѣчать этой женщинѣ. — "Понимаю, что вы сами также влюбились въ Элизу, продолжала она съ улыбкою: «и вамъ трудно отказаться отъ нея; но довѣрьтесь моему расположенію къ вамъ: ваши притязанія не могутъ пострадать отъ нашихъ сношеній съ герцогомъ: вы еще неопытны; многое, повидимому, несовмѣстимое, легко улаживается людьми, знающими жизнь». — «Но я хочу жениться на вашей дочери!» вскричалъ я. — «Это для меня не разсчетъ», съ улыбкою отвѣчала старуха.

— Вы коварный другъ, Штейнфельдъ! сказалъ герцогъ: — какъ же не передали вы мнѣ такого интереснаго обстоятельства?

— Не забудьте, герцогъ, что я страстно любилъ эту дѣвушку. Не стану пересказывать вамъ, какихъ вещей наговорилъ я старухѣ, съ какими чувствами ушелъ отъ нея. Черезъ часъ меня не было въ Вецларѣ.

— Надѣюсь, по-крайней-мѣрѣ, вы увезли съ собою Элизу? спросилъ герцогъ.

— Я ускакалъ одинъ. Но черезъ мѣсяцъ я воротился въ Вецларъ, продавъ все, что имѣлъ. Было уже поздно. Я нашелъ только письмо отъ Элизы, оставленное для меня у хозяйки дома, въ которомъ онѣ жили. Потомъ я встрѣтилъ Элизу въ Парижѣ. Старуха принимала меня очень-ласково, пока у меня были деньги, а послѣ того поѣхалъ я скитаться по свѣту.

— Ясно, что старуха не могла быть матерью Элизы, замѣтилъ майоръ.

— Да; но тогда я не зналъ этого, къ-несчастью, вздохнувъ, проговорилъ Штейнфельдъ и, закуривъ сигару, замолчалъ.

— А вы, что скажете, баронъ? спросилъ герцогъ: — мы съ вами не были бы такъ простодушны, какъ Штейнфельдъ; старуха не провела бы насъ? сказалъ герцогъ. — Ба! да вы совершенно растроганы, баронъ!

— Что тутъ сказать? произнесъ Брандъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — развѣ повторить вмѣстѣ съ Мефистофелемъ: «не она первая, не она послѣдняя». — Вы разстроили мои нервы, Штейнфельдъ, прибавилъ онъ, стараясь придать своему голосу обыкновенную кокетливость и обмахивая лицо платкомъ, отъ котораго повѣяло запахомъ coeur de rose. — Я долженъ ѣхать домой, чтобъ успокоиться. До свиданья, Форбахъ.

— Пора и мнѣ отправляться домой, сказалъ герцогъ: — ужь оченьпоздно Прощайте, графъ.

Остальные гости также встали.

Баронъ Брандъ отпустилъ карету домой и пошелъ пѣшкомъ.

IV.
Братъ и Сестра.

Безъ цѣли бродилъ Брандъ по пустымъ улицамъ города, печально опустивъ голову, разстроенный, упавшій духомъ. — «Нѣтъ, теперь она погибнетъ! Тутъ было пять человѣкъ. Что будетъ, когда онъ встрѣтится съ нею? Они догадаются, хоть онъ не скажетъ съ нею ни одного слова; малѣйшей перемѣны въ его или ея лицѣ будетъ довольно, чтобъ погубить ее! О, еслибъ я зналъ, какъ будешь ты болтать на ея погибель, я избавился бы отъ твоего глупаго языка! А теперь чѣмъ я могу спасти ее? Я безсиленъ, я беззащитенъ противъ опасности!»

Долго бродилъ онъ, пока, поднявъ голову, увидѣлъ, что случайно подошелъ къ маленькому, но опрятному, двухъ-этажному дому, окруженному садомъ. — «Бѣдное дитя! твой отецъ губитъ твою мать! Быть-можетъ, взглядъ на твое спокойное, свѣтлое лицо успокоитъ и меня». — Онъ вынулъ изъ кармана ключъ, отперъ калитку и тихо пошелъ по лѣстницѣ.

— Кто тамъ? спросилъ изъ первой комнаты верхняго этажа голосъ Бейля.

— Я, любезный другъ, отвѣчалъ Брандъ: — я хотѣлъ взглянуть на ребенка.

— Вы, вѣрно, не спали всю ночь; а мнѣ ужь пора вставать, сказалъ Бейль: — сейчасъ одѣнусь и выйду къ вамъ.

— Я провелъ вечеръ и ночь въ сильномъ безпокойствѣ. Скажите, здоровъ ли вашъ воспитанникъ?

— Да, онъ здоровъ, веселъ и очень-милъ.

— Вы не замѣчали никакихъ подозрительныхъ людей вокругъ дома? Вы знаете, какъ я боюсь, чтобъ люди, которымъ вовсе ненужно того знать, не открыли, куда исчезъ нашъ малютка отъ Шламмера?

— Однажды только мнѣ показалось, когда я шелъ по улицѣ, за мною слѣдила какая-то неблаговидная фигура въ черномъ фракѣ. Я взялъ фіакръ и проѣхалъ на другой конецъ города, такъ-что, надѣюсь, онъ не узналъ, гдѣ я живу.

— Благодарю васъ, Бейль, сказалъ Брандъ, пожимая ему руку. — Я вполнѣ полагаюсь на вашу осторожность. Я пойду взглянуть на ребенка.

Черезъ четверть часа баронъ воротился къ Бейлю. — Тяжело у меня на душѣ, сказалъ онъ: — и не съ кѣмъ раздѣлить мнѣ мою печаль. О, какъ мнѣ хотѣлось бы имѣть человѣка, съ которымъ могъ бы я говорить! Будьте моимъ другомъ, Бейль.

— Я одинокъ въ мірѣ; въ васъ я нашелъ покровителя — можете ли вы сомнѣваться во мнѣ?

— Да, я довольно узналъ васъ, Бейль: вы скромны и благородны; вамъ можно довѣрять все… Брандъ задумчиво склонилъ голову на руку. — Мнѣ кажется, что недолго осталось мнѣ жить на свѣтѣ; тогда этотъ малютка останется беззащитенъ, если не будете вы его защитникомъ, продолжалъ онъ. — Вамъ надобно будетъ узнать, кто мать его… Да и теперь она захочетъ видѣть его… она будетъ здѣсь, я не удержу ее отъ этихъ опасныхъ свиданій. Да, отъ васъ невозможно скрывать нашей тайны, и, не правда ли, вы будете вѣрнымъ хранителемъ ея?

Бейль протянулъ руку барону.

— Слушайте же! О, какъ облегчено будетъ мое сердце, когда хоть одинъ человѣкъ на свѣтѣ будетъ знать меня такимъ, какимъ сдѣлала меня судьба!

— Вы никогда не выѣзжали изъ Германіи, началъ Брандъ: — вы не знаете, какъ прекрасенъ югъ. Кто разъ былъ въ Италіи, никогда не забудетъ ея. Но еще прекраснѣе Сицилія; я до-сихъ-поръ мечтаю о своей родинѣ. Я родился въ Палермо. Мать моя была сицильянка, отецъ — англичанинъ, который заѣхалъ въ Сицилію на своей яхтѣ, и влюбился въ мою матушку. Онъ былъ старшій сынъ лорда Кембля. Женившись, онъ написалъ своему отцу, прося его благословенія; но старикъ, оскорбленный самоволіемъ сына, лишилъ его наслѣдства. Батюшка остался жить у своего тестя, маркиза Біанки, надѣясь, что время смягчитъ гнѣвъ лорда Кембля. Скоро тесть умеръ; на долю моей матери досталось имѣніе, хотя и не большое, но достаточное, чтобъ жить прилично. Они были счастливы другъ другомъ и двумя дѣтьми.

Прошло нѣсколько лѣтъ. Не знаю, хлопоталъ ли батюшка о примиреніи съ отцомъ, но вдругъ получилъ онъ увѣдомленіе, что лордъ Кембль готовъ простить его, если онъ съ своимъ семействомъ переѣдетъ въ Шотландію, гдѣ жилъ старый лордъ. Мы сѣли на корабль. Мнѣ было тогда десять лѣтъ, сестрѣ четыре года. Черезъ нѣсколько времени счастливо вышли мы на шотландскій берегъ. У пристани ждали насъ двѣ кареты, присланныя старымъ лордомъ, и мы поѣхали въ его наслѣдственный замокъ. Когда батюшка вошелъ вмѣстѣ съ нами въ комнату, какой-то старикъ (его злое лицо тогда испугало меня) подалъ письмо, прочитавъ которое, батюшка сдѣлался печаленъ. «Другъ мой, сказалъ онъ матушкѣ, отецъ мой спѣшилъ сюда встрѣтить насъ, но занемогъ на дорогѣ и остановился въ одной деревнѣ, за нѣсколько миль отсюда. Онъ желаетъ, чтобъ я немедленно ѣхалъ къ нему. Я долженъ исполнить его волю». — Матушка просила, чтобъ онъ взялъ ее и насъ съ собою. — «Я боюсь оставаться одна въ этомъ угрюмомъ замкѣ, среди незнакомыхъ мнѣ людей», говорила она. — «Ужь ночь на дворѣ и дорога очень-дурна», отвѣчалъ отецъ: «тебѣ и дѣтямъ было бы слишкомъ-безпокойно провожать меня. И чего тебѣ бояться? Ты въ своемъ замкѣ, эти люди твои служители. Завтра до разсвѣта я буду опять съ тобою». Комнаты замка были великолѣпны, но казались холодны и мрачны намъ, привыкшимъ къ легкимъ зданіямъ Палермо.

Онъ поужиналъ съ нами, осмотрѣлъ приготовленныя для насъ комнаты и отправился, поцаловавъ меня съ сестрою и обнявъ матушку. Матушка печально сѣла въ кресла и взяла къ себѣ на колѣни сестру; я смотрѣлъ вмѣстѣ съ ними въ окно на отъѣздъ батюшки. На дворѣ стояло нѣсколько служителей съ факелами; онъ сѣлъ на лошадь и поскакалъ; позади его поѣхалъ старикъ, передавшій письмо, и нѣсколько человѣкъ верхами. Я зарыдалъ, когда онъ скрылся за деревьями парка: мнѣ казалось, что батюшку увозятъ насильно, что ему грозитъ какая-то бѣда. Матушка также была очень-грустна. Всю ночь мнѣ грезились страшные сны, и вдругъ я вскочилъ съ постели: мнѣ показалось, что около меня раздаются незнакомые голоса; въ-самомъ-дѣлѣ, проснувшись, я услышалъ говоръ въ сосѣдней комнатѣ. Сестра также проснулась на этотъ шумъ и сидѣла на своей кроваткѣ. «Что тамъ говорятъ?» спросилъ я. «Не знаю», отвѣчала она, «но матушка тамъ плачетъ». Я былъ тогда смѣлъ и боекъ; я бросился къ дверямъ, съ крикомъ: «я защищу ее!» — но едва сдѣлалъ я нѣсколько шаговъ, какъ сильная рука схватила меня за плечо; я обернулся, это былъ злой старикъ, поѣхавшій съ батюшкою. «Куда ты?» спросилъ онъ сердито. — «Къ матушкѣ; она плачетъ, ее обижаютъ» отвѣчалъ я. — «Вишь, какой молодецъ! ложись-ко спать, да не суйся, гдѣ тебя не спрашиваютъ». И съ этими словами онъ толкнулъ меня къ кровати. Никто никогда не билъ меня; я вспыхнулъ; но что могъ я сдѣлать ему? и, стиснувъ зубы отъ гнѣва, я сѣлъ на кровать и сталъ прислушиваться. Да, это былъ голосъ матушки. Она рыдала, она говорила дрожащимъ голосомъ: «Отдайте же мнѣ дѣтей моихъ! Боже мой, что будетъ съ ними!» И я кричалъ: «Мама! не бросай насъ, мы здѣсь!» Но вдругъ все затихло. Старикъ раскрылъ окно и перегнулся, выглядывая на дворъ. У крыльца послышался стукъ колесъ, шумъ шаговъ, раздался крикъ матушки; я осматривался кругомъ, ища оружія: я хотѣлъ защищаться, мстить злому старику за себя и за матушку. Надъ моею кроватью висѣли кинжалы и пистолеты. Я тихо сталъ на кровать, вынулъ изъ ноженъ кинжалъ, который висѣлъ ниже другихъ, и держалъ его за спиною. Опять раздался крикъ матушки: «Отдайте мнѣ дѣтей!» Старикъ закричалъ: «Ну, поворачивайтесь проворнѣе! Везите ее поскорѣе!» Снова послышался страшный, раздирающій душу стонъ матушки, хлопнулъ бичъ и колеса быстро зашумѣли по песку. Я крѣпче стиснулъ въ рукѣ кинжалъ. Старикъ закрылъ окно и пошелъ ко мнѣ, говоря: «Теперь пріймусь за тебя, щенокъ: плетка тебя вышколитъ, будешь у меня шелковый». Я не помнилъ себя отъ ожесточенія; но я разсчиталъ инстинктивно, что рука-моя слишкомъ-слаба для удара, — когда онъ былъ на шагъ отъ меня, въ одинъ мигъ уперъ кинжалъ рукояткою къ своей груди и бросился на старика съ кровати всѣмъ тѣломъ. Кинжалъ до самой рукоятки вонзился ему въ грудь. Онъ упалъ мертвый, даже не застоналъ.

— Вы убили его? съ испугомъ сказалъ Бейль, чрезвычайно-добродушный, несмотря на свои саркастическія выходки.

— И по дѣломъ. Онъ былъ главною причиною всѣхъ нашихъ несчастій. Онъ управлялъ слабымъ разсудкомъ лорда Кембля, какъ я узналъ послѣ. На шумъ паденія прибѣжали люди; вошелъ человѣкъ очень пожилыхъ лѣтъ, опираясь на палку — это былъ лордъ Кембль. «Прекрасно!» сказалъ онъ взглянулъ на трупъ: «ужь видно, каковъ будетъ молодецъ! — Увезите ихъ поскорѣе». Сестру и меня схватили, несмотря на все мое сопротивленіе, посадили въ экипажъ, и повезли — куда — я не зналъ. Долго мы ѣхали; двѣ ночи я не спалъ, на третью сонъ одолѣлъ меня, и когда я проснулся, сестры не было со мною. Когда и какъ насъ разлучили — я не помнилъ; я помнилъ только, что заснулъ обнявъ ее. Не могу выразить вамъ, какъ тяжело этотъ послѣдній ударъ поразилъ меня! Я страстно любилъ свою Люси. Меня привезли въ какую-то деревню и оставили у поселянина, который вовсе не смотрѣлъ за мною. Мальчикъ живой, смѣлый и сильный, я былъ первымъ во всѣхъ играхъ и шалостяхъ; скоро я сталъ удальцомъ въ полномъ смыслѣ слова: не было крутизны, на которую я не взобрался бы, не было лошади, которой не могъ бы я объѣздить. Часто пропадалъ я изъ дому на два, на три дня, бродя по лѣсамъ и горамъ. Но мысль о томъ, чтобъ отъискать матушку и сестру, никогда не покидала меня. Почему жь я не убѣжалъ? Горе, одиночество, шалости развили меня не по лѣтамъ; я ужь понималъ, что безъ денегъ, одинъ, я ничего не могу найдти; притомъ же я не зналъ даже фамиліи моего отца — у насъ въ домѣ называли его просто: «сэръ Робертъ»; я не зналъ, въ какомъ краю Шотландіи лежитъ замокъ моего дѣда, и я понималъ, что бѣжать одному безполезно. Но какъ я обрадовался, когда, подлѣ нашей деревни, появился таборъ цыганъ! Я подружился съ ними, проводилъ въ таборѣ цѣлые дни, наконецъ ушелъ съ ними. Долго я скитался по разнымъ угламъ Англіи; но вотъ одному изъ табора надобно было гнать въ Шотландію лошадей, и я отправился съ нимъ. Со времени нашего несчастія прошло нѣсколько лѣтъ; я былъ уже взрослый мальчикъ. Имени дѣдовскаго замка я не помнилъ, но надѣялся узнать его фасадъ и паркъ, и ѣздилъ верхомъ на десятками миль во всѣ стороны, осматривая каждый замокъ. Много разъ меня обманывало воображеніе, но всѣ подробности мѣста врѣзались въ мою память, и, внимательнѣе всмотрѣвшись, я узнавалъ, что ошибаюсь. Послѣ долгихъ поисковъ я нашелъ его, этотъ роковой замокъ. Сквозь рѣшетку забора я видѣлъ играющихъ дѣтей; одна дѣвочекъ была похожа на мою сестру; но вотъ на крыльцо вышила молодая дама въ траурномъ платьѣ и увела дѣтей въ комнаты. Я пошелъ въ деревню, принадлежащую къ замку и началъ разспрашивать о его владѣльцахъ. «Лордъ Ричардъ Кембль умеръ полгода назадъ, на охотѣ, упавъ съ лошади» сказали мнѣ. «Кто жь эта дама въ траурѣ? чьи это дѣти?» — «Дама? — супруга покойнаго лорда, то-есть, видите ли, вторая супруга» сказали мнѣ: «потому-что первая жена это была какая-то иностранка; когда онъ пріѣхалъ съ нею домой, старый лордъ велѣлъ взять ее и двухъ своихъ внучатъ, то-есть, дѣтей иностранки, и отправилъ ихъ куда-то, должно быть, назадъ, за границу, потому-что, видите ли, сынъ женился безъ его позволенія, да еще на бѣдной. Ну, сначала сынъ очень тосковалъ, можно сказать, убивался; а потомъ покорился отцу. Подали просьбу, что бракъ былъ недѣйствительный, и — разумѣется, люди богатые — дѣло такъ и рѣшили, какъ имъ хотѣлось. Значитъ, первую жену нечего и считать женою, а дѣти отъ нея, стало-быть, незаконныя. Тогда старикъ нашелъ сыну богатую невѣсту и женилъ его. Это ты видѣлъ дѣтей отъ второй жены. Ну, теперь, какъ онъ убился, она осталась вдовою, а дѣти — сиротами, потому и ходятъ въ траурѣ». Итакъ, я былъ отвергнутъ моимъ отцомъ! Сестра моя, если она жива, покинута теперь совершенно на произволъ судьбы; и гдѣ она теперь? и гдѣ матушка? Какъ мнѣ искать ихъ? Послѣ этого я, очертя голову, бросился во всѣ удалыя похожденія цыганскаго табора. Прежде я только бродилъ съ цыганами, но не участвовалъ въ ихъ дѣлахъ. Конечно, я не хотѣлъ заниматься мелкими продѣлками; я былъ честолюбивъ, и хотѣлъ опасностей и славы въ своемъ кругу.

Однажды атаманъ табора сказалъ мнѣ: «Если въ тебѣ есть смѣлость, мы съ тобою завтра можемъ за одинъ разъ обогатиться». Я согласился. «Нынѣшнею ночью мы остановимъ на дорогѣ одного изъ самыхъ богатыхъ здѣшнихъ помѣщиковъ» сказалъ онъ: «онъ везетъ съ собою гибель денегъ; правда, есть съ нимъ и лакеи; не мало ли будетъ насъ двоихъ?» — «Управимся и двое, хотя бъ ихъ было десятокъ» сказалъ я. Мы засѣли въ лощинѣ, за кустами. Часу въ первомъ услышали стукъ кареты. На лошадяхъ сидѣли два почтальйона, сзади кареты два лакея. Я бросился на лошадей, остановилъ ихъ, стащилъ одного почтальйона съ сѣдла; лакеи выстрѣлили по мнѣ, но я спрятался подъ лошадей, стащилъ и другаго почтальйона, вынулъ двуствольный пистолетъ, заставилъ почтальоновъ выпрячь лошадей, которыя тотчасъ убѣжали и вслѣдъ за ними почтальйоны. Между-тѣмъ, товарищъ мой запугалъ лакеевъ, которые не смѣли тронуться съ мѣста. Я подошелъ къ дверцѣ кареты. Сидѣвшій въ ней сдѣлалъ по мнѣ два выстрѣла, но я каждый разъ отсторонялся; потомъ я вытащилъ его изъ кареты; это былъ старикъ, хромой и опиравшійся на палку. Я усадилъ его на камень, лежавшій у дороги, снялъ фонарь съ кареты и, освѣтивъ ему лицо, вскрикнулъ отъ изумленія: черты старика были мнѣ знакомы; это былъ мой дѣдъ, врагъ моей матери. Я присматривалъ за нимъ, а товарищъ мой вынималъ шкатулки изъ экипажа. Кровь кипѣла во мнѣ, а пока я не зналъ, кто онъ, я былъ очень спокоенъ; но и тутъ я превозмогъ себя. «Помните ли ту ночь въ вашемъ замкѣ, когда вы погубили счастье цѣлаго семейства?» тихо сказалъ я ему: «помните ли, какъ отца принудили вы сдѣлаться преступникомъ передъ женою и дѣтьми, растерзали сердце матери, лишили дѣтей родительскаго надзора, законныхъ правъ и честнаго имени, отдали ихъ на жертву нищетѣ и пороку? Ну вотъ порадуйтесь же, я вашъ внукъ. Мы съ вами больше не увидимся, развѣ когда меня будутъ судить, а васъ позовутъ быть свидѣтелемъ». Онъ молчалъ, опустивъ голову: интересно бы знать, съ досады или раскаянья? Товарищъ мой кончилъ свое дѣло, и мы ускакали. Добыча наша была чрезвычайно-велика. Мы дѣлили ее на разсвѣтѣ въ развалинахъ стараго аббатства. Я отдалъ товарищу всѣ деньги, себѣ взялъ банковые билеты и бумаги. Онъ почелъ меня сумасшедшимъ. Послѣ того мы съ ними не видѣлись.

«Я уѣхалъ изъ Англіи, размѣнявъ наскоро свои билеты. Изъ Парижа я писалъ въ Палермо къ родственникамъ бѣдной моей матери, но мнѣ отвѣчали, что о ней нѣтъ никакихъ слуховъ. У меня не оставалось надежды отъискать ее или сестру. Это приводило меня въ такое отчаяніе, что я иногда думалъ о самоубійствѣ; но я отвергалъ это желаніе, какъ слабость. Я рѣшился бороться съ судьбою, жить гордо и независимо, на перекоръ ей. При моемъ богатствѣ легко было войдти въ кругъ лучшаго общества; но я также, по старой привычкѣ, любилъ сближаться съ простолюдинами, и у меня были друзья во всѣхъ классахъ парижскаго населенія. Я находилъ свое наслажденіе въ томъ, чтобъ держать въ рукахъ нити тысячи интригъ, управлять судьбою людей, невѣдомо для нихъ, все знать и всѣми властвовать.

— И вы до-сихъ-поръ продолжаете эту страшную для васъ игру? съ ужасомъ спросилъ Бейль.

— Да; но будьте покойны: я васъ не введу въ опасность. Этотъ домъ останется всегда чистъ, какъ душа дитяти, ввѣреннаго вашему надзору.

— Не за себя, а за васъ я боюсь, сказалъ Бейль.

— Я знаю, что когда-нибудь это кончится дурно, но привычка сильна. Сначала мнѣ казалось, что я могу такъ же легко оставить эту жизнь, какъ легко мѣнялъ блузу на фракъ. Съ этимъ намѣреніемъ я оставилъ Парижъ и уѣхалъ въ Германію; но, я скоро увидѣлъ, что не могу отказаться отъ своей роли — невидимаго властелина надъ участью многихъ. Вы мнѣ повѣрите, если я скажу, что никогда не извлекалъ ни малѣйшей выгоды для себя изъ этого положенія. У меня независимое ни отъ кого богатство, источникъ котораго вы знаете. Однакожь, возвратимся къ моимъ приключеніямъ. Однажды, когда я былъ проѣздомъ въ Вецларѣ, я услышалъ исторію, корая возмутила меня. Говорили, что мать продала свою дочь. Я рѣшился избавить эту несчастную. Въ такихъ случаяхъ я не ищу предлога для своихъ визитовъ. Я прямо вошелъ въ указанную мнѣ квартиру и засталъ бѣдную дѣвушку одну; старухи не было дома. Боже мой! эта дѣвушка была моя сестра! Но мнѣ слишкомъ-тяжелы воспоминанія объ этомъ ужасномъ дѣлѣ; скажу вамъ коротко, что сестра моя была возвращена лордомъ Бемолемъ матери, но матушка, скоро умерла отъ нужды. Тогда малютка попалась въ руки гнусной женщины, которая выростила ее, чтобъ пользоваться ея красотою, присвоивъ себѣ имя матери. Нѣтъ надобности говорить, была ли наказана эта женщина. Я долженъ былъ скрыть отъ свѣта на нѣсколько мѣсяцевъ несчастную сестру. Ребенокъ, который порученъ вамъ, сынъ ея. О! для меня было бы легче найдти сестру въ могилѣ, нежели въ рукахъ этой женщины. Но я любилъ мою Люси, и она была достойна этой безграничной привязанности. Ея кротость, ея умъ, ея красота заслуживаютъ величайшей любви. Черезъ годъ я повезъ ее въ Сицилію, и оттуда началъ процесъ противъ стараго лорда Кембля. Мнѣ удалось доказать законность брака матушки; моей сестрѣ было возвращено имя нашего отца. Я хлопоталъ только для нея, не упоминая о своихъ правахъ: я думалъ, что мое прошедшее можетъ когда-нибудь обнаружиться, и потому рѣшился не называть себя передъ свѣтомъ ея братомъ, чтобъ не связывать ея судьбы съ моею невѣрною участью. Половину своего состоянія отдалъ я ей. Она вышла замужъ и живетъ здѣсь. Теперь вы все знаете. Простите жь, мой другъ. Я слишкомъ взволнованъ, мнѣ нужно отдохнуть. О, какъ легко на душѣ, когда имѣешь человѣка, которому можно повѣрять свои заботы, свои опасенія!»

V.
Въ семействъ Эриксеновъ.

Докторъ Эдуардъ Эриксенъ, старшій братъ Артура, уныло смотрѣлъ на своихъ маленькихъ дѣтей, игравшихъ съ третьимъ, двухлѣтнимъ малюткою. Онъ думалъ о непріятной сценѣ, которую вчера имѣлъ съ женою. Возвращаясь домой съ визитовъ, Эдуардъ былъ пораженъ сильнымъ горѣлымъ запахомъ, наполнявшимъ комнаты; онъ бросился въ дѣтскую, и нашелъ тамъ няньку своихъ дѣтей, по обыкновенію, занятою сплетнями съ горничною его жены; дѣтей не было.

— Что такое случилось у васъ? Отчего такой дымъ въ комнатахъ?

— Я не знаю, недовольнымъ тономъ отвѣчала нянька.

— Гдѣ дѣти?

— Играютъ, должно-быть, на кухнѣ.

Онъ велѣлъ привесть дѣтей, и испугался, увидѣвъ, что у его сына опалены волосы. На разспросы отца, малютка отвѣчалъ, что онъ игралъ у печи и платье на немъ вспыхнуло, такъ-что ребенокъ едва не сгорѣлъ. Эдуардъ пошелъ въ комнату жены; она спокойно сидѣла въ креслахъ, зѣвая и пересматривая модныя картинки.

— Ты не знаешь, что дѣлается съ дѣтьми? сказалъ мужъ взволнованнымъ голосомъ.

— Ничего особеннаго.

— Они едва не сгорѣли.

— Нянька мнѣ сказывала. Но ты вѣчно преувеличиваешь всякіе пустяки.

Эдуардъ началъ упрекать жену за безпечность о дѣтяхъ. Съ нею сдѣлалась истерика. — Ныньче, воротившись домой послѣ визитовъ, Эдуардъ ужь не засталъ жены дома — «Она уѣхала къ своей матушкѣ», отвѣчала ему горничная. Эдуардъ предположилъ, что это слѣдствіе вчерашней сцены и думалъ о своихъ непріятностяхъ.

— Эдуардъ, ты поступилъ чрезвычайно-неосторожно, сказалъ Артуръ, входя въ комнату брата: — ты знаешь легковѣріе твоей жены, сварливый характеръ тещи — возможно ли подавать имъ такіе поводы къ подозрѣніямъ?

— Что такое? спросилъ, встрепенувшись, Эдуардъ.

— Откуда взялъ ты этого ребенка, который играетъ съ твоими дѣтьми?

— Ахъ, Боже мой! самая простая исторія: нѣсколько дней назадъ, меня позвали къ одной больной; я нашелъ дѣвушку, въ послѣднемъ періодѣ чахотки; помочь было невозможно, но я продолжалъ посѣщать ее, чтобъ не лишать ее надежды. Я показался ей добрымъ человѣкомъ, и бѣдняжка рѣшилась наконецъ высказать мнѣ свое горе: у ней было дитя, и она мучилась мыслью, что оно останется безпріютнымъ послѣ ея смерти. Мнѣ стало жаль; я обѣщалъ не оставить малютку. Вчера эта дѣвушка умерла, и я велѣлъ принести ея сиротку къ себѣ. Надобно пристроить бѣднаго ребенка. Его принесли сюда ныньче поутру.

— И не сказалъ объ этомъ женѣ?

— Вчера она не хотѣла видѣть меня, послѣ своего истерическаго припадка. Ныньче утромъ, когда мнѣ надобно было отправляться на свои визиты, она еще спала.

— Но знаешь ли ты, что ты надѣлалъ?

— Что жь такое?

— Твоя теща говоритъ, что ты былъ знакомъ съ этою дѣвушкою, что этотъ ребенокъ — твое дитя; что ты самымъ ужаснымъ образомъ оскорбилъ жену, взявъ къ себѣ въ домъ этого ребенка; что твоя жена не можетъ послѣ этого оставаться въ моемъ домѣ и должна просить развода.

— Боже мой! какая нелѣпость! сказалъ изумленный докторъ: — подумай самъ, такой ли я человѣкъ, чтобъ можно было выдумывать обо мнѣ подобныя пошлости?

— Но ихъ однако выдумали. Быть-можетъ, теща и жена твоя черезъ нѣсколько времени образумятся, по, во всякомъ случаѣ, послѣ глупой сплетни, ты не долженъ оставлять этого ребенка въ своемъ домѣ.

— Но что жь мнѣ дѣлать?

— Знаешь ли, сказалъ Артуръ, подумавъ: — отдадимъ его на воспитаніе въ одно честное и доброе семейство, которое могу я указать тебѣ.

— Кто жь эти люди? спросилъ Эдуардъ.

— Ихъ фамилія Штайгеръ. Отецъ, старикъ, добрѣйшее существо въ мірѣ; дочь… ты самъ увидишь ее. Эдуардъ, я давно хотѣлъ познакомить тебя съ ними, потому-что я люблю эту дѣвушку.

И Артуръ, увлеченный своими чувствами, началъ разсказывать брату о своихъ отношеніяхъ къ Кларѣ и описывать ее въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ.

— Но подумалъ ли ты, Артуръ, что матушка всѣми силами будетъ противиться твоему намѣренію? Какъ будутъ оскорблены всѣ наши родственники! какія сплетни поднимутся между знакомыми!

— Но я рѣшился; это необходимо для моего счастья. Я далъ ужь слово.

— Во всякомъ случаѣ, на меня ты можешь разсчитывать, Артуръ: я твой вѣрный союзникъ.

— Поѣдемъ же къ Штайгерамъ, просить ихъ, чтобъ они взяли этого ребенка.

— Хорошо; но прежде зайдемъ къ сестрѣ Маріаннѣ: я не могу оставить дѣтей съ этою безпечною нянькою; надобно поручить ихъ Маріаннѣ.

Маріанна плакала, когда вошли братья.

— У насъ съ тобою почти одинаковое горе, сказала она Эдуарду.

— Что такое, милая сестра?

— Мнѣ совѣстно говорить вамъ: вы подумаете, что я разъузнаю о поступкахъ моего мужа неблагородными средствами; но я узнала это совершенно противъ воли. Сейчасъ мнѣ доложили, что меня хочетъ видѣть какая-то незнакомая женщина; я вышла къ ней, ничего не предчувствуя. И прежде, чѣмъ я успѣла сообразить, что она говоритъ мнѣ, и прогнать ее, она ужь толковала мнѣ, что Альфонсъ волочится за танцовщицею, которая живетъ у своей тётки, какой-то г-жи Бекеръ. Я прогнала гадкую доносчицу, которая, вѣроятно, надѣялась награды за свое шпіонство; но… теперь я соображаю многое, и вижу, что ея слова справедливы. А онъ еще всегда толкуетъ мнѣ о приличіяхъ; онъ еще ревнуетъ меня, которая никогда не подавала ему никакого повода къ подозрѣнію…

Артуръ вспомнилъ, что на лѣстницѣ попалась ему вдова Вундель, которую онъ видѣлъ нѣсколько разъ, проходя къ Штайгерамъ.

— Не мучь себя прежде времени, сказалъ Эдуардъ: — ты сама знаешь, можно ли полагаться на слова женщины, которая ссоритъ жену съ мужемъ, чтобъ получить нѣсколько талеровъ. Позволь намъ узнать хорошенько, справедливы ли твои подозрѣнія, тогда увидимъ, что намъ дѣлать.

И, попросивъ сестру посмотрѣть за дѣтьми, Эдуардъ отправился вмѣстѣ съ Артуромъ къ Штайгерамъ.

VI.
Ричардъ.

Въ гардеробныхъ кордебалета нѣтъ торопливой дѣятельности, свидѣтелями которой мы были въ тотъ спектакль, когда началось наше знакомство съ Кларою Штайгеръ: фигурантки одѣваются очень-медленно, да и немного ихъ собралось ныньче въ театръ. Это потому, что нынѣ дается опера, а не балетъ, и фигурантки участвуютъ только въ двухъ-трехъ сценахъ, именно, такъ-какъ опера фантастическаго содержанія, то въ первомъ актѣ являются на сценѣ сильфиды, а въ пятомъ, въ послѣдней сценѣ, фея Амороза, покровительница любящихъ сердецъ, слетаетъ съ облаковъ, чтобъ соединить тощаго тенора съ престарѣлою примадонною.

— Правда ли, Тереза, что ты выходишь замужъ? спросила одна изъ танцовщицъ у роскошной сильфиды, поправлявшей передъ зеркаломъ свои крылья.

— Да, это правда; я ужь подала просьбу объ отставкѣ, гордо отвѣчала Тереза и пошла въ тотъ уголъ комнаты, гдѣ одѣвались Клара и Мари. Мари была печальнѣе, нежели когда-нибудь, и Клара напрасно старалась утѣшить ее.

— Да скажи, по-крайней-мѣрѣ, о чемъ ты плачешь? говорила Клара.

— Нѣтъ, съ тобою напрасно говорить объ этомъ, ты не поможешь.

— Такъ посовѣтуйся съ Терезою, вотъ она идетъ къ намъ: она дѣвушка умная и энергическая. — Мари наклонила голову въ знакъ согласія, но продолжала плакать.

— Что за слезы? сказала, подходя къ нимъ, Тереза: — ужь не случилось ли съ тобою какой-нибудь бѣды, Мари? Да оно, впрочемъ, и не было бъ удивительно.

— Тереза, я погибла! рыдая, говорила Мари.

— Э, полно воображать все въ такомъ ужасномъ видѣ! Да перестань же плакать! нехорошо, если замѣтятъ другія. Если и случилась бѣда, незачѣмъ разглашать ее. Да говори же, что съ тобою?

— Тётка все мучила меня, все твердила о томъ господинѣ. Я не хотѣла ее слушать. Я говорила ей, что на мнѣ хочетъ жениться Ричардъ; она отвѣчала что все это глупости, что я могу жить роскошно, имѣть экипажъ, богатыя платья… Вчера вечеромъ она ушла изъ дому; я осталась въ квартирѣ одна. Вдругъ вошелъ въ комнату онъ. Я испугалась. Онъ все говорилъ, что очень меня любитъ. Я плакала и просила его уйдти, пожалѣть меня, оставить свои намѣренія, потому-что у меня есть женихъ, котораго я люблю. Но онъ дѣлался все болѣе дерзокъ, наконецъ взялъ за руку и хотѣлъ насильно поцаловать.

— Что жь, ты вырвалась, звала на помощь?

— Я не смѣла кричать, потому-что боялась этимъ самымъ повредить себѣ. Но въ ту самую минуту вошелъ за мною лакей. Это спасло меня. Но… все-таки, какъ не плакать мнѣ: что подумалъ обо мнѣ нашъ старикъ-лакей? Онъ всегда хвалилъ меня и Клару за то, что мы такъ скромно держимъ себя; а тутъ онъ пожалъ плечами, и теперь не хочетъ говорить со мною. Что подумаетъ Ричардъ, если до него дойдутъ такіе слухи? Вѣдь онъ можетъ повѣрить.

— Не безпокойся, Мари; когда насъ будутъ развозить по домамъ послѣ спектакля, я останусь въ каретѣ послѣдняя, и объясню старику, какъ было дѣло. Если онъ подумалъ о тебѣ что-нибудь дурное, онъ увидитъ, что ошибался. Не бойся, только держи себя осторожнѣе; я искуснымъ образомъ устрою, что Ричардъ поспѣшитъ свадьбою, и тогда ты будешь безопасна и счастлива.

— А тебя также надобно поздравить, Тереза? Ты выходишь замужъ? сказала Клара.

— Не знаю, стоитъ ли того дѣло, чтобъ поздравлять, гордо отвѣчала Тереза.

— Скажи что-нибудь о твоемъ женихѣ.

— Я привезу его къ вамъ, тогда увидите сами. Я не совѣтовала Бергеру жениться на мнѣ, потому-что, говорила я, онъ можетъ раскаяться; но онъ возобновляетъ свое предложеніе въ третій разъ. Мнѣ ужь надоѣло слушаться чужихъ приказаній здѣсь, въ театрѣ, и я наконецъ согласилась осчастливить его и принять его подъ свою команду: надобно же и мнѣ въ свою очередь распоряжаться другими.

Раздался знакомый звонокъ, и танцовщицы побѣжали на сцену.

Спектакль шелъ своимъ порядкомъ. Вотъ наконецъ и пятый актъ. Пора приниматься за машину для полета феи Аморозы. Этою машиною, по обыкновенію, долженъ былъ управлять Ричардъ Гаммеръ. Лакей, развозившій танцовщицъ, былъ подлѣ него, въ качествѣ помощника; но заботливый и сильный Ричардъ дѣлалъ все одинъ. Старикъ-лакей сидѣлъ, сложа руки. Вотъ и послѣдняя сцена. Четыре здоровые работника тянутъ черезъ сцену машину и медленно несутся передъ зрителями облака, а на облакахъ фея Амороза, покровительница любящихъ сердецъ. Когда она будетъ прямо надъ головами влюбленной четы, Ричардъ начнетъ потихоньку отпускать веревку, которую держитъ въ рукѣ, и фея плавно спустится, чтобъ возложить миртовые вѣнки на счастливцевъ. Ниже феи летятъ хоры подвластныхъ ей духовъ.

— Тяжеловато держатъ, а спускать будетъ еще труднѣе, сказалъ Ричардъ: — за-то, впрочемъ, и видъ хорошъ; правду сказать, заглядѣнье.

— Ну, для меня тутъ нѣтъ никакого заглядѣнья, отвѣчалъ старый лакей. — Привозя да отвозя ихъ, поневолѣ узнаешь, какъ живетъ изъ нихъ почти каждая. Не люблю я этихъ волшебницъ. Это вамъ хорошо на нихъ глядѣть издали. Легкомысленныя, дѣвушки занимаются глупостями.

— Ну, ты преувеличиваешь, сказалъ Ричардъ: — много найдется и такихъ, которыя держатъ себя строго.

— Не слишкомъ-то много.

— Какъ же? Ну, возьмемъ въ примѣръ хоть Клару и Мари: про нихъ ничего не скажешь, кромѣ хорошаго…

— Ричардъ! держи крѣпче веревку! — раздался голосъ его отца, главнаго машиниста при театрѣ: — верхняя машина идетъ въ ходъ! Держи крѣпче!

— Не бойся, не сорвется изъ руки! закричалъ ему сынъ.

— Клара, такъ; а Мари я не похвалю, отвѣчалъ лакей, продолжая разговоръ.

— Какъ такъ? спросилъ изумленный Ричардъ: — вѣдь ты самъ всегда ее хвалилъ.

— До вчерашняго дня хвалилъ; вчера я засталъ ее въ-расплохъ: сидѣла она одна съ какимъ-то господиномъ — ну, разумѣется, одѣтъ онъ очень-хорошо, видно, что человѣкъ богатый — сидитъ, цалуетъ у ней руку и тянется поцаловать въ губы.

У Ричарда потемнѣло въ глазахъ.

Страшный трескъ, ужасный вопль пробудили его изъ забывчивости: сцена была покрыта обломками машины, и подъ этими обломками недвижимо лежалъ трупъ дѣвушки, которая за минуту блистала красотою и цвѣтущею свѣжестью молодости.

— Мари! бѣдная Мари! вскричалъ старый лакей, бросаясь на сцену.

— Ты убилъ ее! съ негодованіемъ говорила черезъ минуту Тереза Ричарду: — я сейчасъ говорила съ лакеемъ, знаю, что онъ тебѣ разсказывалъ.

— Нѣтъ, слабымъ голосомъ отвѣчалъ онъ: — я самъ себя не помнилъ, я не знаю, какъ выскользнула веревка у меня изъ рукъ.

— Доктора! доктора! кричали между тѣмъ. — Театральнаго доктора не было на тотъ разъ въ театрѣ; но Эдуардъ Эриксенъ былъ уже на сценѣ. «Она еще дышетъ!» сказалъ онъ: "только едва-ли есть какая-нибудь надежда «.

— Она еще жива? спрашивалъ Ричардъ лакея.

— А ты видно любилъ ее?

— Жива ли она?

— Теперь-то пока жива, да все-равно, умретъ; впрочемъ, оно и лучше.

VII.
Передъ маскарадомъ.

Въ знакомой намъ комнатѣ Лисьей Норы, гдѣ былъ судимъ измѣнившій своимъ товарищамъ лакей, сидѣлъ молодой человѣкъ, котораго мы видѣли тамъ первый разъ. Передъ нимъ стоялъ Францъ Карнеръ, которому онъ доставилъ мѣсто при молодомъ графѣ Форбахѣ.

— Рѣдко ты являешься съ докладами, Карнеръ… или, пожалуй, буду называть тебя прежнимъ именемъ, Йозефъ, говорилъ молодой человѣкъ.

— Вы знаете, мнѣ тяжело дѣлать это; но я принялъ ваши условія и не сталъ бы васъ обманывать. Все, что стоитъ вашего вниманія, я докладываю вамъ; но рѣдко я замѣчаю что-нибудь важное. Теперь я принесъ вамъ письмо, которое поручилъ мнѣ графъ отнесть къ фрейлинѣ фон-Сальмъ.

— Распечатай же его; печать Форбаха у меня есть, мы опять запечатаемъ, и ты отнесешь его.

— Не заставляйте меня дѣлать этого; тяжело мнѣ и то, что я принесъ его вамъ.

— Я не желаю зла Форбаху — ты это знаешь; напротивъ, я люблю его, сказалъ, улыбаясь, молодой человѣкъ. Ты дѣлаешь услугу мнѣ, не вредя ему. Пожалуй, я самъ распечатаю письмо. И, пробѣжавъ письмо глазами, онъ остановился на послѣднихъ словахъ: „Позволь мнѣ, Евгенія, просить тебя о томъ, чтобъ въ слѣдующій маскарадъ ты надѣла домино съ бѣлыми лентами. Это важно для меня, по особенному обстоятельству, о которомъ разскажу тебѣ, когда ты исполнишь мою просьбу“. — Письмо совершенно не важно, Йозефъ: я ужь зналъ все это прежде. Возьми его.

— У меня къ вамъ просьба, сказалъ Йозефъ. — вы всегда были ко мнѣ такъ милостивы… Жена моя здѣсь. Она была совершенно невиновата…

— Это значитъ, ты хочешь опять освободиться отъ моей власти? Пожалуй, Йозефъ, я освобождаю тебя отъ всякихъ условій. Мы не будемъ больше видѣться съ тобою; но помни, я всегда готовъ помогать тебѣ, если понадобится.

— Не-уже-ли вы не позволите мнѣ иногда видѣть васъ? съ выраженіемъ искренней привязанности сказалъ Йозефъ.

— Не знаю; быть можетъ, мнѣ когда-нибудь понадобятся твои услуги, мой честный Йозефъ; но только въ дѣлѣ, котораго ты не долженъ будешь стыдиться. Прощай же.

Йозефъ ушелъ, благодаря своего покровителя.

Черезъ два или три часа, герцогъ Альфредъ сидѣлъ у барона Бранда.

— У меня къ вамъ важная просьба, баронъ, говорилъ онъ: вчера вечеромъ я, Форбахъ и Штейнфельдъ сидѣли у майора Сальма. Онъ показывалъ Штейнфельду свои ружья и тому подобное; мы говорили съ Форбахомъ…

— И вы предложили ему пари, подсказалъ Брандъ.

— Значитъ, онъ ужь говорилъ вамъ?

— Я ни вчера, ни сегодня не видѣлся ни съ кѣмъ изъ бывшихъ у фон-Сальма.

— Какъ же вы узнали о нашемъ пари?

— Это моя тайна; но я знаю, что вы герцогъ, сказали, что если вы захотите, то m-lle фон-Сальмъ будетъ на маскарадѣ въ домино съ лентами цвѣтовъ вашего герба. Форбахъ сказалъ, что этого она не сдѣлаетъ.

— Да откуда жь вы это узнали? Если такъ, вы знаете и просьбу, съ которой пріѣхалъ я къ вамъ?

— Угадываю: вы хотите, чтобъ я помогъ вамъ сдержать слово, потому-что, хотя Форбахъ не принялъ пари, но вамъ хочется доказать, что вы имѣете вліяніе на m-lle фон-Сальмъ.

— Да; но я самъ вижу, что это невозможно, сказалъ герцогъ. — А мнѣ чрезвычайно хотѣлось бы поссорить ее съ Форбахомъ.

— Да, это очень-трудно: она конечно понимаетъ, что, надѣвъ ленты цвѣтовъ вашего герба, она безвозвратно компрометируетъ себя, сама объявляетъ себя… короткою вашею пріятельницею, чтобъ выразиться скромно.

— Но какъ бы хотѣлось мнѣ этого! Я тогда торжествовалъ бы надъ этимъ ненавистнымъ Форбахомъ.

— Но если я окажу вамъ эту важную услугу, что тогда, герцогъ? Могу ли я также разсчитывать на безусловную помощь съ вашей стороны въ моихъ дѣлахъ?

— О, конечно! Даю вамъ слово.

— Въ такомъ случаѣ и я даю вамъ слово, что ваше желаніе будетъ исполнено.

— Ужели? вскричалъ обрадованный герцогъ: — вы заставите ее сдѣлать это? подумали ли вы, какъ это трудно? Вѣдь она любитъ Форбаха…

— Я не даю необдуманныхъ обѣщаній. M-lle фон-Сальмъ будетъ на маскарадѣ въ домино съ лентами цвѣтовъ вашего герба. Но тогда и я потребую отъ васъ услуги, скоро или нескоро, какъ случится, но потребую…

— И будьте увѣрены, я сдѣлаю все, что въ моихъ силахъ. До свиданья, баронъ.

— Я не удерживаю васъ, потому-что ѣду къ вашему сопернику, Форбаху, сказалъ, улыбаясь, Брандъ.

Когда баронъ Брандъ вошелъ къ Форбаху, у него сидѣли обыкновенные его гости и, въ томъ числѣ, Штейнфельдъ. Они разсматривали рисунки, принесенные Артуромъ, и хохотали. При входѣ Бранда, хозяинъ и Артуръ переглянулись; но онъ, повидимому, не замѣчая этого, хладнокровно спросилъ, чему всѣ такъ смѣются.

— Вы были свидѣтелемъ, баронъ, съ какимъ нелѣпымъ чванствомъ держалъ себя Данквартъ, когда былъ у г. Эриксена; посмотрите же, достаточно ли отмстилъ ему оскорбленный художникъ этими рисунками, сказалъ хозяинъ, передавая ему альбомъ изъ шести листовъ.

На первомъ была нарисована голова орангутанга, на послѣднемъ чрезвычайно-сходный портретъ Данкварта; промежуточные рисунки служили связью между этими двумя физіономіями, представляя постепенный переходъ обезьяны въ Данкварта.

— Восхитительно! сказалъ Брандъ. — Я дорого далъ бы за этотъ альбомъ.

— Если вы обѣщаете не показывать его никому, кромѣ близкихъ пріятелей, и то подъ секретомъ, я подарю вамъ его, отвѣчалъ Артуръ.

— Принимаю подарокъ, и благодарю васъ; но не принимаю вашихъ условій.

— Скажи, Штейнфельдъ, спросилъ хозяинъ: — какъ тебѣ понравилось нынѣшнее общество? Кончилъ ты свои визиты?

— Почти; остается сдѣлать не болѣе трехъ или четырехъ, между-прочимъ, генералу Вольмару. Правда ли, что его жена очень-хорошенькая?

— Красавица, сказалъ Форбахъ: — и Вольмаръ ревнивъ, какъ Отелло.

— Непремѣнно постараюсь познакомиться, сказалъ Штейнфельдъ.

— Я держусь своего замѣчанія, что она очень-похожа на васъ, баронъ, продолжалъ хозяинъ, обращаясь къ Бранду: — между вашими фамиліями непремѣнно было родство.

— Мнѣ было бы это очень-лестно, холодно отвѣчалъ Брандъ.

Черезъ нѣсколько минутъ всѣ разъѣхались; но Форбахъ удержалъ Эриксена.

— Намъ нужно внимательно наблюдать за Брандомъ, сказалъ онъ живописцу: — мои подозрѣнія усиливаются. На дняхъ одинъ изъ секретарей директора полиціи говорилъ мнѣ, что невозможно сомнѣваться въ существованіи организованной и опасной шайки, главнымъ убѣжищемъ которой служитъ Лисья Нора. Онъ думаетъ, что надобно истребить это гнѣздо, купивъ его на счетъ города и разрушивъ до основанія; другихъ средствъ нѣтъ, потому-что всѣ объиски не приводятъ ни къ чему. Кстати, помните ли вы случай, когда вы были такъ добры, что отнесли мое письмо къ одной старухѣ, живущей въ той части города, именно, Бекеръ? Вы помните, что письмо было запечатано печатью Бранда? Теперь я начинаю думать, не къ нему ли относились нѣкоторыя загадочныя выраженія въ письмѣ, которое получилъ я отъ этой старухи. Она писала, что поручаетъ себя покровительству моего „могущественнаго друга“ и такъ далѣе.

— Такъ печать была барона Бранда? сказалъ Эриксенъ: — о, теперь все объясняется: старуха, взглянувъ на нее, сказала, что не пощадитъ никакихъ усилій для исполненія „этого приказанія“ и прибавила, что эта печать важнѣе всѣхъ денегъ, которыя вы обѣщаете ей. — Да, невозможно сомнѣваться, что Брандъ находится въ какихъ-то странныхъ отношеніяхъ къ подозрительнымъ людямъ. Но если наши подозрѣнія окажутся совершенно-справедливыми, что намъ дѣлать тогда? Уже-ли предать на позоръ человѣка, который, какъ-бы то ни было, былъ нашимъ пріятелемъ?

— Нѣтъ, я не рѣшился бы на это. Мнѣ кажется, мы могли бы ограничиться тѣмъ, чтобъ заставить его удалиться отсюда.

— Скажите, кстати, чѣмъ кончилась интрига, которую вы начали тогда?

— Старуха написала мнѣ, чтобъ я прислалъ свою карету къ театру; но я не воспользовался этимъ согласіемъ, потому-что ужь полюбилъ дѣвушку, которую скоро назову своею невѣстою. Такимъ-образомъ интрига моя съ Кларою остановилась на „предисловіи“.

— Вы говорите: „съ Кларою“, говорите, что посылали карету къ театру? спросилъ Артуръ, стараясь скрыть свое волненіе: — скажите же фамилію этой дѣвушки.

— Клара Штайгеръ; вы знаете ее?

— Да, я видѣлъ ее нѣсколько разъ, отвѣчалъ Артуръ, дѣлая страшное усиліе надъ собою, чтобъ казаться равнодушнымъ, и поспѣшилъ проститься.

VIII.
Свиданіе.

Мучительно провелъ эту ночь Эриксенъ. Онъ не могъ не вѣрить словамъ Форбаха; но ему слишкомъ-тяжело было отказаться отъ своей любви; и на другой день, все еще усиливаясь вѣрить, что Клара не могла измѣнить ему, онъ пошелъ къ старухѣ Бекеръ, чтобъ разспросить ее подробнѣе. „Быть-можетъ, Форбахъ ошибся; быть-можетъ, онъ слишкомъ-легко придалъ опредѣленное значеніе словамъ этой старухи, которая говорила ему объ успѣхѣ дѣла только для того, чтобъ выманить у него денегъ“, думалъ онъ.

Когда онъ отворилъ дверь квартиры, занимаемой Бекеръ, его поразилъ запахъ ладана. Старуха была печальна, одѣта въ траурное платье. Молча поклонилась она Эриксену и поспѣшила запереть дверь въ сосѣднюю комнату.

— Вы не узнаете меня? сказалъ Артуръ.

— Ахъ, вы, если не ошибаюсь, приносили мнѣ письмо отъ графа Форбаха.

— Ну да; и теперь я у васъ опять по тому же самому дѣлу. Скажите мнѣ правду, давно вы знали Клару Штайгеръ?

— Да, она бывала иногда здѣсь; я видѣла ее довольно-часто и прежде этого случая. Она была пріятельница съ моей бѣдной племянницею, которая теперь лежитъ мертвая, бѣдняжка!

— Съ вашею племянницею, а не съ вами?

— Нѣтъ.

— Вы говорили тогда, что исполнить порученіе Форбаха очень-трудно, и между-тѣмъ исполнили его?

— Не хочу хвалиться передъ вами; я не знала, какъ приступить къ этому дѣлу. Клара держала себя очень-строго; но одна изъ моихъ знакомыхъ, вдова Вундель, взялась это устроить. Она живетъ съ Кларою на одной лѣстницѣ, и ей, по сосѣдству, было гораздо-легче уговаривать Клару.

— Да, теперь понимаю; бѣдная дѣвушка каждую минуту была опутываема ея сѣтями…

— Тс! кто-то идетъ, сказала Бекеръ.

Дверь отворилась и вошла Клара Штайгеръ.

— Очень-радъ видѣть васъ здѣсь, фрейлейнъ Штайгеръ, сказалъ Артуръ съ горькою усмѣшкою.

Смущенная этимъ тономъ, Клара робко поклонилась ему и, не отвѣчая ничего, прошла въ другую комнату, гдѣ лежало тѣло Мари.

— Она пришла въ послѣдній разъ навѣстить мою бѣдную племянницу, сказала Бекеръ. — Ахъ, какъ поразила меня смерть ея!

— Да, это большое несчастіе, сказалъ Артуръ.

— Вы знали мою племянницу?

— Я видѣлъ ее на сценѣ. Если позволите, я пойду взглянуть на эту бѣдняжку.

— Вы извините меня, если я не провожу васъ туда: мнѣ слишкомъ-убійственно видѣть ее мертвою, сказала Бекеръ, закрывая лицо платкомъ.

Дѣвушка лежала въ гробу, будто спала. Ея губы, ея щеки сохраняли еще свою свѣжесть. На головѣ былъ вѣнокъ изъ цвѣтовъ. Клара стояла на колѣняхъ и молилась.

Увидѣвъ Артура, она вздрогнула и встала съ колѣнъ.

— Какъ несчастна была бѣдная Мари! сказала она: — она любила, и не могла отдать своей руки любимому человѣку; тетка мучила ее… наконецъ, онъ подумалъ, что она измѣнила ему… и вотъ, она теперь лежитъ въ гробѣ. Говорятъ, что онъ убилъ ее…

— О, онъ несчастнѣй ея! Я это чувствую по себѣ! Вы понимаете, о чемъ я говорю, Клара. Да, Клара, я знаю, что ты обманула меня, ты не любила меня, ты растерзала мою душу. Прости же навсегда. Я буду молиться, чтобъ ты умерла. Лучше тебѣ умереть, нежели оставаться въ живыхъ послѣ того, что ты сдѣлала!

Онъ стремительно ушелъ изъ комнаты.

— Боже мой! что онъ говоритъ? шептала бѣдная Клара: — онъ убилъ меня! и она упала лицомъ на грудь своей умершей подруги.

IX.
Mademoiselle Тереза.

Въ два часа, по обыкновенію, все семейство Эриксеновъ собралось въ залѣ къ завтраку. Но вотъ прошло ужь полчаса, а никто еще и не дотрогивался до своей чашки кофе — такъ важенъ и прискорбенъ былъ разговоръ, начатый хозяйкою дома, которая съ тяжелымъ чувствомъ постукивала по столу своими костлявыми пальцами. Отецъ Артура сидѣлъ съ унылымъ и недоумѣвающимъ лицомъ. Старшій братъ Артура, Эдуардъ, и Маріанна, его сестра, глядѣли столь же угрюмо. Только Альфонсъ, зять г-жи Эриксенъ, мужъ Маріанны, съ важнымъ и рѣшительнымъ видомъ прохаживался по комнатѣ, самодовольно заложивъ руки на спину.

— Да, говорилъ онъ: — бракоразводныя дѣла всегда бросаютъ на фамилію невыгодный свѣтъ; потому-то я и совѣтовалъ бы употребить всѣ средства для избѣжанія скандала. Надобно объяснить твоей женѣ, Эдуардъ, что она подвергаетъ и себя сплетнямъ, прося развода.

— Наше имя всегда было чисто отъ малѣйшаго упрека въ-отношеніи нравственныхъ приличій, прибавила г-жа Эриксенъ, обращаясь къ сыну: — не-уже-ли твоя жена не согласится оставить свое намѣреніе? Ты подвергаешь наше семейство злымъ сплетнямъ, Эдуардъ.

— Нѣкоторые члены моего семейства также должны были бы держать себя строже и приличнѣе, продолжалъ зять, назидательно взглянувъ на жену, которой при всякомъ случаѣ читалъ нравоученія: — условія приличій должны быть соблюдаемы, даже и въ танцахъ; напримѣръ, не должно танцовать двѣ кадрили съ однимъ и тѣмъ же кавалеромъ, какъ это было недавно. — Почти то же долженъ я повторить и объ Артурѣ: вы, матушка, хотѣли, чтобъ я началъ разговоръ о его поступкахъ; иначе, разумѣется, я не сталъ бы касаться столь непріятнаго предмета.

— О, я покажу ему, какъ долженъ вести себя мой сынъ! — проговорилъ отецъ, находившійся подъ вліяніемъ грозныхъ правилъ, проповѣдуемыхъ его женою и зятемъ: — жениться на какой-то танцоркѣ! Да скажите же мнѣ, какъ ея фамилія?

— Фи, мой другъ! ты рѣшительно не понимаешь приличій, величественно проговорила мать: — не-уже-ли я позволю произносить въ своемъ присутствіи имя подобной дѣвушки! Артуръ не сынъ мнѣ, если обезчеститъ себя поступкомъ, о которомъ вы говорите. Но я не допущу этого. И она диктаторски посмотрѣла на мужа.

Разговоръ былъ прерванъ Артуромъ. Занятый какими-то тяжелыми мыслями, онъ не замѣтилъ страннаго взгляда, который бросила на него мать, и, опустившись на диванъ подлѣ нея, молча, но съ жаромъ поцаловалъ ея руку.

— Что съ тобою, мои другъ? кротко спросила г-жа Эриксенъ, смягченная и встревоженная выраженіемъ страданія, написаннымъ на лицѣ сына, и слезами, которыя упали на ея руку.

— Ничего, громко отвѣчалъ Артуръ: — я убѣдился въ томъ, что вы, матушка, совершенно-правы, когда говорите, что надобно уважать мнѣнія и приличія свѣта; что нельзя безнаказанно вступать въ отношенія съ людьми, неравными намъ по положенію въ обществѣ.

Мать окинула всѣхъ торжествующимъ взглядомъ; другіе съ удивленіемъ переглянулись между собою: никто не надѣялся, что Артуръ такъ легко откажется отъ привязанности, которую осуждала мать его. Чему было приписать такую неожиданную уступчивость? Мать готовилась уже приступить къ объясненіямъ и похваламъ, но лакей доложилъ, что какая-то дама желаетъ видѣть г-жу Эриксенъ, и черезъ минуту вошла женщина высокаго роста, со вкусомъ одѣтая. Слегка поклонившись всѣмъ, она подошла къ дивану, гдѣ сидѣла хозяйка дома, вѣжливо привставшая при появленіи незнакомки, которую приняла за знатную даму, по ея наряду и манерамъ, исполненнымъ достоинства. — „Mademoiselle Тереза!“ съ удивленіемъ сказалъ иро-себя Артуръ, узнавъ подругу Клары: „съ какой цѣлью она здѣсь?“

Между-тѣмъ г-жа Эриксенъ любезно попросила гостью садиться, сама придвинула ей кресла. О, еслибъ гордая г-жа Эриксенъ знала, кого принимаетъ она съ такимъ уваженіемъ! — и Тереза непринужденно сѣла, и на вопросъ хозяйки: съ кѣмъ имѣетъ она удовольствіе говорить, отвѣчала голосомъ, въ которомъ равно слышалась и гордость, и гнѣвъ, и насмѣшка:

— Мое имя едва-ли вамъ извѣстно. Я Тереза Зельбингъ, танцовщица при здѣшнемъ Королевскомъ Театрѣ.

Невозможно передать дѣйствія, произведеннаго этими словами на чопорную г-жу Эриксенъ: лицо хозяйки вытянулось на цѣлый футъ; она, въ смущеніи и негодованіи, кашлянула и протерла себѣ глаза, какъ-бы желая удостовѣриться, не во снѣ ли привидѣлось ей, что танцовщица осмѣлилась такъ безцеремонно явиться въ ея домъ и такъ важно усѣсться на ея диванѣ. Но что жь было дѣлать бѣдной г-жѣ Эриксенъ? Попросить наглую посѣтительницу оставить ее въ покоѣ? Но она, какъ по всему замѣтно, не оставитъ грубость безъ отвѣта: а г-жа Эриксенъ болѣе всего на свѣтѣ боялась скандала. И, вѣроятно, у ней есть важныя причины, если она съ такою наглостью входитъ въ богатый, всѣми уважаемый домъ… И г-жа Эриксенъ, смиривъ свое негодованіе, сказала съ приличной важностью: — „По какому же случаю вижу я васъ у себя, mademoiselle? Ваше имя я дѣйствительно слышу въ первый разъ.“

— Очень можетъ быть, съ усмѣшкою отвѣчала Тереза: — но назадъ тому нѣсколько лѣтъ, ваша дочь его слышала, и вотъ по какому обстоятельству. У меня есть сестра; она не болѣе, какъ швея, но никто не можетъ сказать о ней что-нибудь дурное. Она искала себѣ работы, и работа была въ вашемъ домѣ, именно у васъ, прибавила она, обращаясь къ Маріаннѣ. Вы, быть-можетъ, еще помните этотъ случай?

Маріанна утвердительно наклонила голову.

— Слѣдовательно вы помните и то, что вашъ супругъ — если не ошибаюсь, этотъ господинъ въ очкахъ — не приказалъ вамъ имѣть сношеніи съ моею сестрою, потому-что она сестра танцовщицы. Онъ выразился, что у этой швеи есть сестра, которая наводитъ своимъ званіемъ подозрѣніе и на ея честность. Я не забыла словъ, столь выгодно-свидѣтельствующихъ о строгости его морали.

— Но я не понимаю, къ чему жь ведетъ все это? сурово замѣтила г-жа Эриксенъ.

— Это ведетъ къ тому, что въ послѣднее время понятія вашего зятя о неприличіи сношеній съ танцовщицами значительно измѣнились. Прежде онъ считалъ даже сестру тацовщицы существомъ недостойнымъ его снисхожденія, а недавно онъ сдѣлался такъ добръ, что хотѣлъ почтить своею дружбою танцовщицу. Къ-сожалѣнію, его доброе намѣреніе привело къ несчастному результату.

Г-жа Эриксенъ вопросительно и строго посмотрѣла на зятя; онъ, совершенно растерявшись, то краснѣлъ, то блѣднѣлъ, но старался презрительно улыбаться.

— Продолжайте, mademoiselle! торжественно сказала она.

— Позвольте мнѣ удалиться отъ пріятныхъ для васъ бесѣдъ новой вашей знакомки, мама, сказалъ Альфонсъ, дѣлая усиліе, чтобъ выйдти изъ своего невыгоднаго положенія.

— Нѣтъ, ты останешься здѣсь, лицемѣръ! вскричала жена его, вскочивъ съ кресла: — нѣтъ, ты выслушаешь отъ чужихъ то, чего тебѣ не рѣшалась говорить жена! И въ эту минуту нельзя было узнать Маріанну, всегда кроткую и боязливую: она грозно смотрѣла на мужа; щеки ея пылали, глаза ея горѣли: — Да, г-жа Зельбингъ говоритъ правду… Я знаю все! и она зарыдала.

— Она умерла, продолжала Тереза: — вашъ сынъ, докторъ Эриксенъ, былъ свидѣтелемъ несчастія. Женихъ этой бѣдной дѣвушки узналъ о преслѣдованіяхъ вашего зятя, и въ минуту ревности или отчаянія, сдѣлался причиною ея смерти. Умирая, она разсказала мнѣ все, и вотъ я пришла уличить вашего зятя, г-жа Эриксенъ, уличить этого строгаго моралиста: онъ истинный убійца моей несчастной подруги. — И Тереза пересказала ненавистныя подробности, которыя мы уже знаемъ.

— Теперь я сказала все, что хотѣла сказать, заключила она, окончивъ свою печальную повѣсть, и могу проститься съ вами.

Она встала и, слегка поклонившись всѣмъ, пошла къ дверямъ.

— Вы исполнили свою обязанность съ достоинствомъ, сказала г-жа Эриксенъ: — благодарю васъ.

И она проводила танцовщицу до передней, какъ знатную даму.

— Пойдемъ ко мнѣ, Маріанна, мы должны переговорить съ тобою, сказала она, возвращаясь въ залу.

Она взяла за руку рыдавшую дочь и твердою поступью ушла съ нею въ свою комнату. Мужъ Маріанны сидѣлъ неподвижно, мрачный и молчаливый. Легко представить себѣ, что не веселы были и остальные мужчины.

X.
Баронъ Вольмаръ.

Президентъ полиціи, который нѣкогда былъ другомъ генерала Вольмара, но въ послѣднее время разошелся съ нимъ, былъ пріятно удивленъ, получивъ отъ стараго генерала чрезвычайно-любезную записку. Вольмаръ просилъ „своего старинаго друга, заѣхать къ нему по очень важному дѣлу“, извиняясь нездоровьемъ въ томъ, что не можегъ быть у него самъ. Президентъ поспѣшилъ исполнить желаніе Вольмара, какъ человѣка, имѣвшаго вѣсъ при дворѣ.

Старый генералъ встрѣтилъ его съ лицомъ разстроеннымъ и изнуреннымъ, какъ бы послѣ ночи, проведенной безъ сна, въ мучительныхъ мысляхъ.

— Cher ami, сказалъ онъ, горячо пожимая руку президента: — вы мой старый другъ, я хочу сдѣлать вамъ нѣкоторыя confidences. Благодарю васъ за то, что вы исполнили мою просьбу.

— Я оставилъ для васъ всѣ свои дѣла, сказалъ болтливый президентъ, стараясь придать болѣе цѣны своему предупредительному визиту: — а у меня теперь особенно много дѣла. Ha-дняхъ случилось здѣсь происшествіе, очень-загадочное и подтверждающее мои опасенія. Есть нѣкто книгопродавецъ Блафферъ. У него жила въ служанкахъ — вы понимаете — молодая дѣвушка. Онъ ревновалъ ее; потому рѣшился продать лавку и домъ и удалиться куда-нибудь въ деревню, гдѣ не безпокоили бъ его молодые франты. Но, вообразите, въ тотъ самый вечеръ, какъ онъ получилъ деньги, они были украдены изъ его шкатулки. Онъ остался нищимъ; но важность не въ томъ; представьте, одинъ изъ злодѣевъ, раненый Блафферомъ, уронилъ записку, въ которой мы прочли: „Позволяется. Для вѣрнѣйшаго успѣха, дѣло должно быть совершено слѣдующимъ образомъ“ и слѣдуетъ формальная инструкція. Поймите наше положеніе, вѣдь эта записка подтверждаетъ мои подозрѣнія о существованіи организованной шайки злодѣевъ…

— Позвольте же мнѣ прибавить къ вашимъ дѣламъ еще одно, прервалъ Вольмаръ, нетерпѣливо-слушавшій разсказъ словоохотливаго Президента: — я въ страшномъ безпокойствѣ. Помните, вы говорили мнѣ, по дружбѣ, что я въ такихъ лѣтахъ напрасно беру молодую жену. Вы говорили правду.

Президентъ сдѣлалъ глубокомысленную мину, какъ бы говоря: „о! я всегда правъ“, но почелъ нужнымъ возразить:

— Генералъ, могу васъ увѣрить, что ваше безпокойство едва-ли основательно: ваша супруга держитъ себя безукоризненно — я могу это сказать. До нашего слуха тотчасъ доходитъ каждая интрига — понимаете? намъ необходимо знать все, для разныхъ соображеній.

— Au nom de Dieu, je vous prie! я говорю: не настоящее, а прошедшее мучитъ меня. Въ ея прежней жизни, казалось мнѣ, есть какія-то загадочныя стороны. Я слѣдилъ за нею. Je l'épiais. Недавно она вошла въ магазинъ, вышла въ заднюю дверь — а карета ждала ее у параднаго подъѣзда — взяла фіакръ, пріѣхала въ одинъ домъ на отдаленной улицѣ, и тамъ цаловала ребенка съ нѣжностью матери. Voilà l’affaire. Что это значитъ? Я началъ слѣдить за нею съ удвоеннымъ вниманіемъ. Но ребенокъ исчезъ изъ этого дома неизвѣстно куда.

— Еслибъ вы обратились ко мнѣ, мы не выпустили бъ его изъ виду, съ достоинствомъ сказалъ президентъ.

— Я открылъ его слѣды и передаю вамъ адресъ новаго пріюта. Моя жена ѣздитъ видѣться съ этимъ мальчикомъ. Въ домѣ бываетъ иногда какой-то молодой человѣкъ — понимаете? но въ одно время съ нимъ она была только разъ. Это ужасно! Къ мальчику приставленъ нынѣ гувернёръ, нѣкто Бейль…

— Бейль! Въ дѣлѣ о грабежѣ, произведенномъ у Блаффера, также замѣшано имя какого-то Бейля, который служилъ у книгопродавца конторщикомъ. Книгопродавецъ подозрѣваетъ, что онъ подвелъ злодѣевъ, по злобѣ. Это совпаденіе придало вашему открытію двойной интересъ.

— Вы понимаете? я васъ прошу произвести въ домѣ внезапный обыскъ, сказалъ Вольмаръ: — и постараться произвесть его въ такое время, чтобъ захватить тамъ таинственныхъ покровителей мальчика.

— Но подумали ль вы о скандалѣ, любезный Вольмаръ? Не лучше ли выбрать время, когда малютка будетъ одинъ съ этимъ Бейлемъ?

— Au nom de Dieu! нѣтъ, вы должны найдти тамъ и ее! Да, я этого хочу, et je m’en charge, président, сказалъ Вольмаръ задыхающимся отъ гнѣва голосомъ. — Потому сдѣлайте приготовленія для обыска, но ждите отъ меня записки, чтобъ приступить къ нему — записка, вѣроятно, будетъ прислана вамъ скоро, и тогда, я васъ прошу поступить по всей строгости полицейскихъ постановленій съ людьми, которыхъ вы найдете. Point de ménagements, je vous prie!

XI.
Услуга герцогу Альфреду.

Всѣ дамы, дѣвицы, молодые и даже старые люди, принадлежавшіе къ высшему обществу, были въ страшныхъ хлопотахъ по случаю придворнаго маскарада. Уже нѣсколько дней всѣ швеи въ городѣ просиживали далеко за полночь, приготовляя великолѣпные и замысловатые костюмы. Насталъ наконецъ и торжественный вечеръ, къ которому готовились такъ долго.

Въ комнатѣ фрейлейнъ Евгеніи фон-Сальмъ, среди картонокъ съ цвѣтами, лентами и всевозможными уборами, сидѣли двѣ дѣвушки — горничная и Нанетта, арфистка, бывшая покровительница ея въ „Лисьей Норѣ“; она теперь была швеею въ модномъ магазинѣ и весело распѣвала, въ то же время прилежно работая иглою.

— Не пой такъ громко, Нанетта, сказала горничная: — фрейлейнъ можетъ воротиться. Она не любитъ шума.

— Что ты меня пугаешь? развѣ я не знаю, что твоя фрейлейнъ просидитъ у майора Сальма до самаго маскарада? Вѣдь молодой графъ Форбахъ будетъ тамъ. Я часто работаю у жены фон-Сальма и знаю всѣ ваши дѣла. Скажи, скоро ли свадьба?

— Я не слышала объ этомъ, отвѣчала горничная.

— Скрытничаешь? Такъ я сама тебѣ скажу, что свадьба будетъ черезъ мѣсяцъ. Но, мнѣ кажется, стучатся въ дверь. Отопри, Генріэтта.

Генріэтта отворила дверь и съ крикомъ отступила на нѣсколько шаговъ: мужчина въ плащѣ, ступившій черезъ порогъ, былъ тотъ самый человѣкъ, съ которымъ говорила она въ „Лисьей Норѣ“.

— Мнѣ надобно поговорить съ тобою, сказалъ онъ горничной, подходя къ столу: — попроси твою подругу запереть дверь и отойдти въ сторону, чтобъ не мѣшать намъ.

Нанетта исполнила его приказанія. Робость овладѣла и этою смѣлою дѣвушкою, потому-что незнакомецъ имѣлъ повелительный видъ, недопускавшій противорѣчія.

— Ты очень-дурно исполняешь обязанности, которыя возложены мною на тебя, сказалъ онъ горничной: — но помни, что ты нигдѣ не избѣжишь моей власти. Впрочемъ, прибавилъ онъ болѣе-мягкимъ тономъ: — я пришелъ не затѣмъ, чтобъ упрекать тебя. Я понимаю твои чувства: ты хочешь быть вѣрна своей доброй госпожѣ. Я даже избавлю тебя отъ прежнихъ моихъ условій, тяжелыхъ для тебя, если ты исполнишь порученіе, которое я тебѣ дамъ теперь. Это лежитъ костюмъ твоей госпожи? — онъ отдѣланъ бѣлыми лентами. Ты должна спороть ихъ и замѣнить вотъ этими (онъ подалъ дрожащей дѣвушкѣ коробочку лентъ), но это должно быть сдѣлано такъ, чтобъ твоя госпожа не замѣтила перемѣну въ своемъ костюмѣ. Понимаешь ли, мнѣ нужно, чтобъ твоя госпожа явилась на маскарадъ въ костюмѣ съ тѣми лентами, которыя отдалъ я тебѣ.

— Но какъ же это сдѣлать? Она замѣтитъ, уныло сказала дѣвушка.

— Нѣтъ, ты сдѣлаешь изъ моихъ лентъ только одинъ бантъ на капюшонѣ ея домино, и завернешь всѣ банты въ тонкую бумагу, чтобъ они не испортились — вѣдь это дѣлается — не правда ли? и снимешь бумагу только тогда, когда домино будетъ надѣто — понимаешь? Помни же, что я приказываю тебѣ непремѣнно сдѣлать это, иначе ты погибла. Исполнивъ мою волю, напротивъ, ты будешь награждена и освобождена отъ всякихъ обязанностей относительно меня — помни это. По возвращеніи твоей госпожи изъ маскарада, ты можешь разсказать ей все, и я даю тебѣ слово: она проститъ тебя. Помни жь, что ты погибла, если ослушаешься моего послѣдняго приказанія.

И съ этими словами онъ ушелъ, не дожидаясь отвѣта смущенной дѣвушки.

XII.
Опасность.

Незнакомецъ — но мы уже знаемъ, что этотъ таинственный человѣкъ былъ баронъ Брандъ — пошелъ въ „Лисью Нору“. Дверью, которую зналъ только онъ одинъ, прошелъ онъ въ комнату, гдѣ происходила сцена съ лакеемъ и горничною. Тамъ уже дожидался его хозяинъ гостинницы.

— Что новаго, Шарферъ? спросилъ онъ.

— Йозефъ хочетъ видѣть васъ по какому-то важному дѣлу. Онъ давно здѣсь. Увѣрены ли вы въ немъ? Его видѣли нѣсколько разъ подлѣ дома президента полиціи.

— Онъ не измѣнитъ, я увѣренъ въ немъ. Позовите его сюда, отвѣчалъ Брандъ. — Не думалъ я видѣть тебя здѣсь такъ скоро, Йозефъ, сказалъ онъ вошедшему лакею графа Форбаха: — вѣдь мы разставались съ тобою на-долго.

— Я уже нѣсколько дней прихожу сюда, чтобъ видѣть васъ; но васъ не было.

— Значитъ, у тебя важное дѣло до меня?

— Очень-важное. Въ пятницу у моего господина былъ его пріятель, живописецъ Эриксенъ. Они говорили о загадочномъ человѣкѣ, который принятъ въ лучшемъ обществѣ, но поступки котораго подозрительны.

— О комъ же это? спросилъ Брандъ, не показывая и тѣни безпокойства, которое овладѣло имъ при этихъ словахъ.

— О баронѣ Брандѣ… сказалъ Йозефъ, запинаясь, и вдругъ упалъ къ ногамъ своего собесѣдника: — простите меня! я узнаю васъ, несмотря на вашъ парикъ и бороду! вамъ грозитъ опасность!

— Барону Бранду грозитъ опасность, а не мнѣ; не смѣшивай насъ, отвѣчалъ его собесѣдникъ такъ спокойно, что Йозефъ едва не усомнился въ своей догадкѣ: — собственно говоря, я мало забочусь о баронѣ Брандѣ. Однако, продолжай.

— Они говорили, что вы часто бываете въ домѣ, гдѣ воспитывается какой-то мальчикъ…

— Я бываю въ этомъ домѣ? О какомъ домѣ ты говоришь?

— Простите, пусть не вы, пусть баронъ Брандъ будетъ человѣкъ, за котораго я боюсь. Они говорили, что въ этомъ домѣ будетъ произведенъ полиціею обыскъ и что онъ назначенъ именно сегодня. Теперь я узналъ, что обыскъ произведенъ.

— Какъ? вскричалъ Брандъ, не въ силахъ будучи удержать своего волненія: — произведенъ объискъ?

— Да, произведешь объискъ, и полиція нашла въ этомъ домѣ ребенка, молодаго человѣка, который былъ у него гувернёромъ и знатную даму, супругу генерала Вольмара.

— Боже! нашли мою сестру? Сестра моя погибла, говоришь ты? съ отчаяньемъ вскричалъ Брандъ, схвативъ руку Йозефа. И глаза его помутились, взглядъ его былъ похожъ на страшный взглядъ помѣшаннаго. Но черезъ минуту онъ опомнился отъ ужаса, и сказалъ, тяжело переводя духъ: — что жь ты скажешь мнѣ еще? Что далѣе, что было далѣе?

— Майоръ Сальмъ былъ сейчасъ у моего господина, и они говорили объ этомъ неожиданномъ случаѣ. Они осуждали директора полиціи за такой скандалъ, хотя, они говорили, это сдѣлано по просьбѣ ея мужа. Я ходилъ къ этому дому. Онъ окруженъ полиціею. Мнѣ кажется, что и Лисья Нора скоро будетъ окружена полицейскими. Я замѣтилъ нѣсколько подозрительныхъ фигуръ, когда проходилъ сюда.

— Иди же отсюда, Йозефъ. Ты мнѣ теперь не поможешь, только погубишь себя, если тебя поймаютъ со мною. Благодарю тебя.

Хозяинъ гостинницы вбѣжалъ съ испуганнымъ лицомъ:

— Полиція окружила нашъ домъ, сказалъ онъ: — вы погибли. Входъ, который былъ извѣстенъ только вамъ, замѣченъ полиціею.

Близость опасности возвратила Бранду всю твердость духа.

— Посмотримъ еще, съумѣютъ ли они захватить меня, сказалъ онъ голосомъ, почти совершенно-спокойнымъ. — Мнѣ нельзя теперь у идти моимъ обыкновеннымъ тайнымъ ходомъ: попытаюсь уйдти по парадной лѣстницѣ. Мы дадимъ буфетчицѣ сигналъ повернуть кранъ и погасить газовые рожки. Потомъ въ темнотѣ вы побѣжите внизъ по лѣстницѣ, натолкнетесь на людей, которые стоятъ у входа, а я буду идти слѣдомъ за вами, и, почему знать? быть-можетъ, мы проведемъ этихъ хитрецовъ. Смѣлѣе же, и все кончится счастливо.

Онъ дернулъ шнурокъ, висѣвшій у камина, и черезъ минуту погасли всѣ газовые рожки въ домѣ. Хозяинъ гостинницы поспѣшно пошелъ къ главному входу, стуча и бранясь на неисправность газовой компаніи, которая не смотритъ за исправностью газопроводныхъ трубъ. За нимъ шелъ Брандъ, ступая такъ легко и осторожно, что самое чуткое ухо не разслышало бы шаговъ его. Внизу лѣстницы, лишь-только хотѣлъ хозяинъ гостинницы переступить порогъ крыльца, двое сильныхъ людей схватили его. Онъ повалился съ страшнымъ крикомъ, какъ-бы отъ испуга, и увлекъ ихъ за собою; въ тотъ же мигъ съ необычайною легкостью перепрыгнулъ черезъ нихъ Брандъ, и быстро пробѣжавъ черезъ улицу, оглянулся. Люди, стоявшіе у дверей, еще не успѣли освободиться отъ хозяина гостинницы, боровшагося съ ними и напрасно старались подняться на ноги, но четверо другихъ, стоявшихъ въ резервѣ, бѣжали, чтобъ схватить его: они были только въ двадцати шагахъ. „Четверо — защищаться невозможно!“ и онъ бросился бѣжать. Онъ, какъ вихрь, летѣлъ по пустымъ улицамъ предмѣстья, но не отставали отъ него преслѣдователи. Онъ чувствовалъ, что силы начинаютъ измѣнять ему; и близки уже были, наполненныя прохожими, ярко-освѣщенныя улицы богатой части города, гдѣ погибель была неизбѣжна… но зоркость глазъ спасла его: онъ замѣтилъ непритворенную калитку, которая вела въ садъ: дѣломъ одной секунды было для него броситься въ нее, притворить ее за собою и задвинуть засовомъ. Бѣглецъ очутился въ саду, принадлежавшемъ къ дому директора полиціи.

Онъ вздохнулъ свободнѣе: теперь, быть-можетъ, онъ и спасется,

Онъ сталъ прислушиваться къ тому, что будутъ дѣлать его преслѣдователи. Они остановились, добѣжавъ до мѣста, гдѣ онъ исчезъ, и въ недоумѣніи осматривали каждый шагъ стѣны, пока нашли калитку.

— Здѣсь онъ пропалъ, сказалъ одинъ: — видно, что здѣсь.

— Нечего дѣлать, ускользнулъ отъ нашихъ рукъ, прибавилъ другой.

— Нѣтъ, надобно объискать садъ; двое пройдемъ кругомъ, въ ворота, а двое останутся здѣсь сторожить его, сказалъ третій: — если не найдемъ, не будемъ и сказывать директору полиціи, чтобъ не нажить себѣ выговора за оплошность; а если найдемъ, онъ дастъ хорошую награду.

Всѣ согласились съ этимъ мнѣніемъ. Двое остались у калитки, двое другіе пошли вокругъ квартала, чтобъ пройдти во дворъ черезъ ворота, бывшія на другой улицѣ.

Итакъ опасность не миновалась, напротивъ, она была неизбѣжнѣе, нежели когда-нибудь. Уйдти черезъ единственныя ворота незамѣченнымъ было невозможно: у воротъ была гауптвахта, и посторонній человѣкъ, выходя со двора, на который не входилъ, неминуемо былъ бы задержанъ, а въ это время подошли бы преслѣдователи его — и тогда все будетъ открыто. Что же дѣлать?

Брандъ подумалъ съ минуту и рѣшился на отчаянно-смѣлый поступокъ. Онъ пошелъ прямо къ дому, чтобъ пробѣжать быстро черезъ комнаты, и уйдти изъ дому съ передняго крыльца, кинжаломъ заставивъ молчать швейцара, если встрѣтитъ его у подъѣзда.

Но, проходя черезъ дворъ, онъ услышалъ, что кучера въ сараѣ, запрягая лошадей, разговариваютъ о томъ, скоро ли начнется и скоро ли кончится маскарадъ — „теперь я навѣрное спасенъ!“ сказалъ онъ про-себя, вдругъ вспомнивъ о праздникѣ, назначенномъ въ тотъ вечеръ; опасность совершенно изгнала-было у него память объ этомъ. Онъ твердою поступью вошелъ на крыльцо, поправилъ передъ зеркаломъ свой туалетъ, и, хорошо зная расположеніе дома, пошелъ задними комнатами въ залу. Въ корридорѣ попалась ему горничная, которая вскрикнула отъ страха, при видѣ незнакомаго и странно-одѣтаго человѣка: на Брандѣ былъ костюмъ калабрійца, какъ и всегда, когда онъ являлся въ Лисью Нору.

— Молчи, Луиза, я хочу сдѣлать сюрпризъ твоей госпожѣ, сказалъ онъ, вкладывая луидоръ въ руку горничной.

— Ахъ, г. Брандъ! это вы! а васъ и узнать нельзя — такъ хорошо вы замаскировались! отвѣчала она довольнымъ голосомъ.

Дочь президента полиціи, Августа, стояла передъ зеркаломъ, уже совершенно-готовая ѣхать въ маскарадъ; она также вскрикнула, увидѣвъ въ зеркалѣ странную фигуру, приближающуюся къ ней.

— И вы не узнаете меня, Августа? сказалъ онъ, цалуя ея руку: — уже-ли даже мой голосъ позабытъ вами?

— Баронъ! это вы! удивительно, превосходно! Очень-рада васъ видѣть! Но я узнала бы васъ, еслибъ вы и не заговорили со мною вашимъ обыкновеннымъ голосомъ. Правда, вы умѣли придать совершенно-новый видъ чертамъ вашего лица; оно смугло, оно совершенно-измѣнилось, но я узнала бы васъ!

— Милая Августа!.. вскричалъ Брандъ, осыпая поцалуями ея руку.

Въ этомъ чувствительномъ положеніи застала ихъ президентша; она, по обычаю опытныхъ матерей, не преминула кашлянуть, предупреждая о своемъ появленіи, но Брандъ не хотѣлъ слышать этого сигнала.

— Maman, кокетливо проговорила дочь: — баронъ Брандъ замаскировался разбойникомъ, и сталъ такой страшный, такой дерзкій, что я прошу вашей защиты.

— Простите меня, если я испугалъ васъ; я хотѣлъ сдѣлать сюрпризъ, сказалъ баронъ, почтительно кланяясь президентшѣ.

— Не правда ли, maman, очень-мило со стороны барона, что онъ заѣхалъ показать намъ свой костюмъ? Мы вмѣстѣ съ нимъ будемъ интриговать. Какъ это весело!

— У меня къ вамъ важная просьба, сказалъ баронъ, обращаясь къ президентшѣ: — но я боюсь…

— Говорите, говорите, я очень-рада, если могу услужить вамъ.

— Позвольте мнѣ проводить васъ въ маскарадъ.

— Но что скажутъ въ свѣтѣ, баронъ, когда узнаютъ, что вы ѣхали вмѣстѣ съ нами, когда увидятъ, что мы входимъ въ залу вмѣстѣ съ вами?

— Если вы и mademoiselle Августа будете такъ милостивы ко мнѣ, то скажутъ, что васъ провожалъ женихъ вашей прелестной дочери, которую я давно люблю, сказалъ Брандъ страстнымъ голосомъ.

— Вы пугаете меня, стыдливо вскричала Августа, потупляя глаза, въ которыхъ, однакожь, сіяла радость.

— Я рада, баронъ, назвать васъ своимъ зятемъ, если Августа согласна, сказала мать, давно-ожидавшая этой развязки.

— Mesdames, пора ѣхать: девять часовъ, сказалъ президентъ, входя въ комнату, и остолбенѣлъ, увидѣвъ замаскированнаго мужчину. Но президентша въ короткихъ словахъ изложила дѣло своему покорному мужу, и черезъ минуту баронъ Брандъ подъ-руку съ своею невѣстой прошелъ мимо часовыхъ, стоявшихъ у подъѣзда, и торжественно сѣлъ въ карету президента полиціи.

Проѣхавъ ворота и грозную гауптвахту, Брандъ вздохнулъ свободно. „Что жь оставалось дѣлать?“ думалъ онъ: а средство къ избавленію не-очень-пріятно, но другаго не было. Хорошо еще, что все устроилось такъ скоро и счастливо».

XIII.
Маскарадъ.

Когда Брандъ вошелъ съ своею невѣстою въ огромную залу, маскарадъ уже открылся полонезомъ. Безконечною змѣею тянулись пары, и несмотря на все свое желаніе поскорѣе скрыться, Брандъ былъ принужденъ войдти въ рядъ ихъ, ведя подъ-руку Августу. Онъ выступалъ гордо, поднявъ голову и самодовольно улыбаясь, какъ-бы совершенно-счастливый и беззаботный человѣкъ. Проницательнымъ взглядомъ окидывалъ онъ толпу, отъискивая людей, судьбою которыхъ былъ заинтересованъ. Вотъ стоитъ Евгенія фон-Сальмъ; на ея капюшонѣ огромный бантъ изъ голубыхъ и зеленыхъ лентъ; эти цвѣта на гербѣ герцога Альфреда, какъ всѣмъ извѣстно, и многіе съ двусмысленною улыбкою посматриваютъ на дѣвушку; она еще не понимаетъ причины этихъ насмѣшливыхъ взглядовъ, но она блѣдна и разстроена, потому-что герцогъ Альфредъ увивается около нея, нашептываетъ ей комплименты, а молодой Форбахъ, унылый и раздраженный, стоитъ далеко, и глаза его сверкаютъ негодованіемъ. Вотъ кончился и безконечный полонезъ. Брандъ подводитъ свою даму къ нареченной тещѣ и ищетъ удобнаго случая, чтобъ ускользнуть отъ нихъ, но подходитъ герцогъ и раскланивается съ его дамами.

— Вы не узнаете меня, герцогъ? говоритъ Брандъ.

— Уже-ли это вы, баронъ? говоритъ герцогъ и горячо пожимаетъ ему руку: — я чрезвычайно-благодаренъ вамъ. Не понимаю, какъ вы могли исполнить мою просьбу, но вы вѣрный и сильный другъ. Вашъ кавалеръ очень-опасный человѣкъ, съ улыбкою прибавляетъ онъ, обращаясь къ президентшѣ: — бойтесь его! Я сейчасъ видѣлъ доказательство его страшнаго могущества! Бойтесь его!

— Есть отношенія, изгоняющія всякую мысль о недовѣрчивости, любезно отвѣчаетъ президентша, и дочь ея скромно потупляетъ глаза.

— Итакъ, можно поздравить васъ, фрейлейнъ Августа? говоритъ герцогъ. Президентша значительно наклоняетъ голову. — Счастливецъ баронъ! восклицаетъ герцогъ, и прибавляетъ, снова обращаясь къ президентшѣ: — а я ищу вашего супруга, мнѣ очень-нужно его видѣть. Кстати, я имѣю сообщить вамъ интересную новость, баронъ. Вы извините меня, mesdames, что я похищаю у васъ на нѣсколько минутъ вашего кавалера.

— Такъ вы женитесь? спросилъ герцогъ Бранда, сдѣлавъ съ нимъ нѣсколько шаговъ по залѣ.

— Глупая женщина! отвѣчалъ онъ, пожимая плечами.

— И прекрасно дѣлаете, что не хотите жениться, сказалъ герцогъ: — Вольмаръ, о которомъ всѣ теперь толкуютъ, служитъ достаточнымъ предостереженіемъ. Однакожь, какъ хотите, Вольмаръ поступилъ очень-неделикатно, устроивъ такъ, что арестовали жену его. Вѣдь если въ ея жизни были прежде загадочныя обстоятельства, то, вышедши замужъ, она держала себя безукоризненно: съ этимъ нельзя спорить — правда ли? Она заслуживала пощады. Всѣ возстаютъ противъ безчеловѣчнаго старика.

— Въ-самомъ-дѣлѣ? спросилъ Брандъ голосомъ, въ которомъ слышалась непритворная радость.

— Да, при дворѣ всѣ осуждаютъ его, всѣ принимаютъ ея сторону. А дѣло ужасно интересно. Скажите, какъ вы объясняете этотъ странный случай? Ужели ребенокъ дѣйствительно сынъ баронессы Вольмаръ? Мнѣ хотѣлось бы знать все въ-точности. И вы можете исполнить это желаніе, вѣдь вы знаете все на свѣтѣ.

— Пока я знаю объ этомъ дѣлѣ столько же, какъ и всякій изъ насъ, не болѣе. Но если вы хотите дать мнѣ случай видѣть ребенка и его гувернёра, я надѣюсь доставить вамъ самыя вѣрныя извѣстія. Признаюсь, это дѣло очень интересуетъ и меня, прибавилъ Брандъ, слегка зѣвая, съ выраженіемъ обыкновенной своей апатіи въ лицѣ.

— Пожалуйста, для меня сдѣлайте это. Я вытребую отъ президента полиціи записку, чтобъ васъ впустили въ домъ безпрепятственно, сказалъ герцогъ: — онъ не рѣшится отказать мнѣ. Черезъ нѣсколько минутъ я возвращусь съ запискою. Вы окажете мнѣ эту услугу?

— Охотно; но не забудьте же, герцогъ, это будетъ вторая услуга въ одинъ и тотъ же день.

— О, я безконечно ужь обязанъ вамъ за первую вашу услугу! Вы можете разсчитывать на меня, какъ на самого себя. Посмотрите, какъ пораженъ этотъ ненавистный Форбахъ! Онъ идетъ сюда. Да, вы помогли мнѣ отмстить! До свиданья же. Я иду искать президента.

Въ нѣсколькихъ шагахъ стояли Форбахъ и Штейнфельдъ. Они, очевидно, хотѣли подойдти къ Бранду, на котораго смотрѣли съ негодованіемъ, но еще не рѣшались, затрудняясь, какъ начать разговоръ. Онъ самъ твердою поступью подошелъ къ нимъ и съ обыкновенною любезностью сказалъ:

— Господа, вы, кажется, хотите поговорить со мною? Очень-радъ, у меня также есть нѣкоторыя дѣла, касающіяся васъ. Но здѣсь едвали удобно говорить о серьезныхъ вещахъ; не лучше ли намъ удалиться въ этотъ кабинетъ — тамъ можно будетъ намъ переговорить свободно.

Они вошли въ сосѣднюю комнату, которая была совершенно-пуста. "Садитесь, Форбахъ, садитесь и вы Штейнфельдъ, потому-что наше объясненіе будетъ довольно-продолжительно, спокойно прибавилъ онъ, плотно затворяя двери. — А я, по своей привычкѣ, стану прислонившись къ камину. Вотъ и мы расположились очень-удобно.

— Будемъ же говорить серьёзно, сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ и вдругъ оставляя свой обыкновенный кокетливый тонъ: — недолго осталось мнѣ жить на свѣтѣ; я знаю, что часы мои сочтены.. Надобно мнѣ узнать, что будетъ безъ меня. Штейнфельдъ, вы видѣлись съ баронессою Вольмаръ; вы осуждаете ее? Вы молчите, но я вижу по вашему лицу, что я могу быть спокоенъ. Какое мнѣ дѣло до баронессы Вольмаръ? Хотите ли выслушать исторію моей жизни? Тогда и вы, Форбахъ, быть-можетъ, снисходительнѣе станете судить обо мнѣ…

И онъ началъ разсказывать имъ свою жизнь, эту грустную и странную жизнь… Они слушали съ напряженнымъ вниманіемъ. Теперь вы знаете все, сказалъ онъ въ заключеніе: — вы знаете, какая тѣсная связь соединяетъ меня съ баронессою Вольмаръ. Скажите же, Штейнфельдъ, могу ли я умереть спокойно? Мужъ отвергнетъ ее, разведется съ нею — найдетъ ли она тогда въ васъ защитника; признаете ли вы вашего сына?

— Будьте увѣрены, сказалъ Штейнфельдъ: — я болѣе не осуждаю васъ, а ее всегда любилъ я болѣе всего въ мірѣ.

— Что касается вашихъ сомнѣній, Форбахъ, сказалъ Брандъ, пожимая руку Штеинфельда: — вы, конечно, скоро увидите ихъ неосновательность: фрейлейнъ Евгенія фон-Сальмъ сброситъ ненавистныя вамъ и ей ленты, какъ только замѣтитъ ихъ, и, вѣроятно, ужь она сдѣлала это. Я огорчилъ васъ не надолго, и вы, вѣроятно, извините меня, вѣдь счастливцы добры.

— Однакожь, господа, прибавилъ онъ: — мы слишкомъ-долго засидѣлись въ этомъ пустынномъ уголкѣ, пора намъ подумать о своихъ обязанностяхъ относительно общества, и начать танцовать.

Онъ поклонился своимъ собесѣдникамъ и пошелъ.

Черезъ нѣсколько минутъ Бранда отъискалъ герцогъ Альфредъ, съ запискою отъ президента полиціи. Испуганный общимъ негодованіемъ, президентъ легко уступилъ совѣту герцога объявить, что баронесса Вольмаръ была арестована по недоразумѣнію, и приказать освободить ее.

— Штейнфельдъ, я ѣду въ домъ, гдѣ находится баронесса Вольмаръ; не хотите ли ѣхать вмѣстѣ съ мною? сказалъ Брандъ, прочитавъ записку, содержаніемъ которой остался доволенъ.

Штейнфельдъ съ восторгомъ выразилъ согласіе.

XIV.
Невѣста и женихъ.

Когда Блафферъ продалъ свою лавку, Штайгеръ остался безъ работы, и слѣдствія этого скоро обнаружились въ домашнемъ быту его семейства. Робкій и лишенный практическаго такта, старикъ не могъ скоро завесть сношеній съ другими магазинами, и послѣ нѣсколькихъ неудачныхъ попытокъ, совершенно упалъ духомъ. Не то было бъ, еслибъ Артуръ Эриксенъ продолжалъ бывать у Штайгеровъ; но послѣ свиданія при гробѣ Мари, Клара уже ни разу не видала его. Нужда и лишенія всякаго рода снова водворились въ квартирѣ Штайгера, и вдвое тяжеле было переносить ихъ послѣ нѣкотораго благосостоянія, на короткое время испытаннаго бѣдняками.

Грустно сидѣлъ старикъ, съ состраданіемъ смотря на Клару, старавшуюся развеселить дѣтей, плакавшихъ о томъ, что имъ не даютъ кофе, какъ вдругъ вошли въ комнату Тереза Зельбингъ и съ нею худощавый мужчина лѣтъ сорока, по наружности очень-смирный и скромный; онъ робко переминалъ въ рукахъ шляпу, пока Тереза здоровалась съ Кларой и ея отцомъ.

— Да, вѣдь я не рекомендовала еще вамъ Бергера! сказала танцовщица по окончаніи обыкновенныхъ разспросовъ: — такъ поздравьте же его: онъ мой женихъ. Не конфузься, Бергеръ, мы у своихъ короткихъ знакомыхъ. Надобно тебѣ сказать, Клара, что мы съ нимъ дѣлаемъ визиты.

— Скоро будетъ ваша свадьба? спросилъ Шгайгеръ.

— Не знаю, какъ вздумаетъ Тереза, проговорилъ женихъ.

— Разумѣется, надобно поскорѣе кончить эту скучную исторію, рѣшительнымъ тономъ сказала невѣста. — Кстати, мнѣ нужно поговорить съ тобою, Клара.

Она отвела свою подругу въ сторону и спросила шопотомъ; — ну, а каково идутъ твои дѣла?

— Ты слышала ужь, что между нами все кончено, грустно отвѣчала Клара: — онъ въ жестокихъ выраженіяхъ сказалъ, что обманулся во мнѣ, что разстается со мною навсегда…

— Да по какому же поводу? Ты и теперь ничего не знаешь объ этомъ?

— Не знаю.

— Однакожь, какіе нибудь поводы къ подозрѣнію были? кто-нибудь волочился за тобою?

— Я не давала никому права говорить обо мнѣ дурно.

— Сцена, о которой ты говоришь, происходила у старухи Бекеръ, сказала Тереза, подумавъ съ минуту — зачѣмъ онъ былъ у ней?

— Я не знаю, прежнимъ грустнымъ голосомъ отвѣчала Клара.

— Эта Бекеръ для меня подозрительна. Она ничего особеннаго не говорила съ тобою? Быть-можетъ, она приходила къ тебѣ съ какими нибудь предложеніями?

— Нѣтъ, она была только у нашей сосѣдки, г-жи Вундель, но къ намъ не заходила.

— Вотъ что! она была у вашей сосѣдки! Дѣло начинается проясняться: Вундель что-нибудь насплетничала на тебя ей, а она твоему Артуру. Надобно допросить вашу сосѣдку. Я знаю, какова эта птица! Бергеръ, продолжала она громко: — приготовь два талера: мы съ тобою должны отправиться къ бѣдной вдовѣ, живущей по этой лѣстницѣ.

Послушный женихъ началъ церемонно раскланиваться.

Почтенная вдова Вундель дружески угощала столь же почтенную вдову Бекеръ. Кофейникъ съ шоколадомъ, сытный завтракъ и, главное, бутылка съ ромомъ, уже выпитая до половины, расположили старушекъ къ пріятному взгляду на жизнь, когда вошелъ Бергеръ, бывшій членомъ благотворительнаго общества, и, въ этомъ качествѣ, нѣсколько разъ посѣщавшій г-жу Вундель. Хозяйка и гостья были равно испуганы тѣмъ, что онъ засталъ ихъ въ подобной обстановкѣ; однакожь, съ низкими поклонами бросились подавать стулья ему и его спутницѣ.

Пользуясь ихъ страхомъ, Терезѣ не трудно было, при помощи своего жениха, заставить старухъ разсказать всю исторію, въ которой было замѣшано имя Клары и которая подала Эриксену поводъ подозрѣвать свою невѣсту. Съ облегченнымъ сердцемъ вышла Тереза отъ вдовы Вундель: теперь она надѣялась найдти случай представить молодому человѣку дѣло въ истинномъ его видѣ.

— Мнѣ хотѣлось бы возвратиться къ бѣдной Кларѣ, чтобъ нѣсколько успокоить ее, сказала она жениху: — но лучше будетъ поскорѣе переговорить съ Эрпксеномъ. Мы поѣдемъ къ нему и ты перескажешь ему все, что слышалъ. Надѣюсь, ты съумѣешь это сдѣлать?

Но едва проѣхали женихъ и невѣста нѣсколько шаговъ, какъ Тереза замѣтила Артура Эриксена: молодой человѣкъ увѣрялъ себя, что презираетъ и ненавидитъ измѣнницу, однакожь очень часто бродилъ близь дома, гдѣ жила она. Тереза велѣла кучеру остановиться и подозвала Артура.

— Г. Эриксенъ! очень-рада васъ видѣть. Рекомендую вамъ Бергера: это мой женихъ, и мы съ нимъ дѣлаемъ визиты. Но у меня есть до васъ дѣло, болѣе-важное; и если вы имѣете свободную минуту, то я прошу васъ сѣсть въ карету: мы переговоримъ съ вами.

Артуръ и Бергеръ съ недоумѣніемъ посмотрѣли на Терезу; карета была двумѣстная.

— Вы думаете, что вамъ негдѣ помѣститься? Это легко устроить. Бергеръ, ты будешь такъ добръ, что посидишь пять минутъ на козлахъ.

Бергеръ сдѣлалъ недовольную мину.

— Другъ мой, я прошу тебя объ этомъ, ласково, но рѣшительно сказала Тереза: — скажи тихонько кучеру, чтобъ онъ ѣхалъ назадъ къ дому Клары, прибавила она шопотомъ.

Бергеръ отправился на козлы, и Артуръ съ улыбкою сѣлъ на его мѣсто.

— Вы жестоко и совершенно-напрасно обидѣли Клару, прямо начала Тереза: — скажите сами, правдоподобно ли, чтобъ она могла быть виновата передъ вами?

— Не говорите о ней… грустно сказалъ Артуръ.

— Я знаю случай, возбудившій ваши подозрѣнія, твердо продолжала она: — вы обманулись. Дѣло вотъ въ чемъ. И она разсказала ему все, что слышала отъ Вундель и Бекеръ. — Если не вѣрите мнѣ, можете сами разспросить этихъ гадкихъ старухъ.

— Я вѣрю вамъ, это должно быть такъ! — съ жаромъ воскликнулъ Артуръ. — Да, Клара не можетъ быть измѣнницею! Какъ я былъ глупъ, что оскорблялъ ее!

— Вы можете загладить свою ошибку. Карета подъѣзжаетъ, какъ видите, къ дому Клары.

Артуръ выпрыгнулъ изъ кареты и бросился вверхъ по лѣстницѣ.

— Теперь ты можешь, Бергеръ, сѣсть на свое прежнее мѣсто, сказала Тереза: — и поѣдемъ продолжать наши визиты. Благодарю тебя, милый: ты своей разсудительностью и послушаніемъ помогъ мнѣ сдѣлать доброе дѣло.

XV.
Герцогъ Альфредъ платитъ услугою за услугу.

На другой день, вечеромъ, у крыльца барона Бранда стояла почтовая карета. Лошади нетерпѣливо грызли удила; почтальйонъ успокоивалъ ихъ увѣреніями, что ждать уже недолго.

Въ залѣ подлѣ Бранда стояла сестра его, баронесса Вольмаръ, съ своимъ сыномъ.

— Итакъ, все готово къ отъѣзду, говорилъ Брандъ: — ты отправишься въ деревню, которую я купилъ для тебя. Дѣло о разводѣ скоро кончится, и на-дняхъ, ты будешь свободна.

— Но, Генри, зачѣмъ же ты разстаешься со мною? Штейнфельдъ знаетъ наши отношенія… Я боюсь за тебя, Генри: у тебя страшныя мысли.

— Скоро ты все узнаешь, Люси. Теперь я могу сказать тебѣ одно: прости! — Пора, пора тебѣ ѣхать. Времени не должно терять безъ пользы.

— Но мы скоро увидимся съ тобою, Генри?

— Если мнѣ удастся благополучно кончить свои дѣла, то очень-скоро, мои другъ, отвѣчалъ онъ съ замѣтнымъ волненіемъ въ голосѣ. Но, прости, моя милая Люси! Будь счастлива! и, нѣжно обнявъ сестру и ея сына, онъ позвонилъ. — Подайте мантилью баронессѣ! сказалъ онъ вошедшему камердинеру.

Еще разъ поцаловалъ онъ сестру, еще разъ обнялъ ребенка и повелъ ее съ лѣстницы. И когда захлопнулась дверца экипажа, онъ закрылъ глаза руками и быстро отвернулся: ему слишкомъ-тяжело было разставаться съ сестрою, которую одну онъ любилъ на свѣтѣ.

Черезъ нѣсколько минутъ пріѣхалъ Штейнфельдъ.

— Вы очень-хорошо сдѣлали, Штейнфельдъ, послушавшись моего совѣта: ваше присутствіе еще нѣсколькими минутами протянуло бы сцену свиданья, а она была мучительна для меня. Притомъ же, время не терпитъ, теперь мнѣ дорога каждая секунда: вы знаете, приготовляясь къ дуэли, надобно привести въ порядокъ дѣла.

— Къ дуэли? Что это значитъ? Съ кѣмъ у васъ дуэль?

— Это секретъ; но вамъ я могу открыть его. Вы помните портреты Данкварта, рисованные Эриксеномъ? Я имѣлъ неосторожность слишкомъ-многимъ показывать ихъ — и вотъ слухи о моей шалости дошли до Данкварта. Очень-глупо имѣть дуэль съ такимъ противникомъ, но я не могъ отказаться отъ вызова.

— Баронъ, вы сами искали дуэли, сказалъ Штейнфельдъ, пристально смотря на него.

— Думайте, какъ хотите; но я прошу васъ на всѣ вопросы объ этомъ дѣлѣ отвѣчать то, что вы слышали отъ меня. Быть-можетъ, даже очень-вѣроятно, что дуэль кончится для меня несчастливо. Такъ должно-быть.

— Это ужасно, Брандъ!

— Не должно жалѣть о томъ, что неизбѣжно. Но, поговоримте о дѣлѣ, которое гораздо-важнѣе. Я надѣюсь, что моя сестра будетъ счастлива. Я не ошибаюсь — такъ ли?

Штейнфелъдъ пожалъ ему руку.

— До свиданья же, Штенііфельдъ. Будьте счастливы.

Когда Штейнфельдъ ушелъ, Брандъ позвалъ Бейля.

— Вы пересмотрѣли мои бумаги, любезный г. Бейль? Не правда ли, онѣ въ порядкѣ? И если я уѣду на нѣсколько времени, поручивъ вамъ мои денежныя дѣла, они не пріидутъ въ разстройство?

— Вы уѣзжаете? съ удивленіемъ спросилъ Бейль.

— Да, на нѣсколько дней. Кстати, вы были у герцога Альфреда? Что онъ сказалъ вамъ?

— Онъ сказалъ, что съ удовольствіемъ исполнитъ ваше желаніе и пріѣдетъ въ назначенное время.

— Прекрасно. Будемъ же ожидать его, и займемся дѣлами. Сестра моя уѣхала. Она говорила, что вы останетесь гувернёромъ ея сына. Вы согласны?

— О, безъ всякаго сомнѣнія! Ребенокъ полюбилъ меня, да и я сильно привязался къ нему.

Разговоръ былъ прерванъ камердинеромъ, вбѣжавшимъ съ испуганнымъ лицомъ:

— Нашъ домъ окруженъ какими-то подозрительными людьми, съ безпокойствомъ сказалъ онъ. — Мнѣ показалось, что это переодѣтые полицейскіе служители.

— Вотъ что! спокойно проговорилъ Брандъ: — впрочемъ, ужь время: три четверти девятаго.

— Боже мой! вскричалъ Бейль: — вамъ грозитъ страшная опасность, а вы принимаете извѣстіе о ней такъ холодно!

— Опасности пока еще нѣтъ; опасность пріѣдетъ въ девять часовъ, съ улыбкою отвѣчалъ Брандъ: — эта опасность — президентъ полиціи, который лично хочетъ арестовать меня.

— И вы говорите объ этомъ такъ равнодушно!

— Вы забываете, что не всегда удается сдѣлать то, что хочешь сдѣлать. Такъ, вѣроятно, случится и съ президентомъ, сказалъ Брандъ, вынимая изъ ящика пару сигаръ, зажигая одну и подавая другую своему собесѣднику. — Отъ-нечего-дѣлать, будемте курить. Надобно вамъ сказать, любезный г. Бейль, что я давно приготовлялся къ подобной развязкѣ; она пришла скорѣе и неизбѣжнѣе, нежели я думалъ. Но если я не могу избѣжать вообще разсчета съ жизнью, то принялъ мѣры, чтобъ разсчитаться наиболѣе-удобнымъ образомъ, избѣжавъ всякихъ сплетень, которыхъ, признаюсь, не люблю. А! вотъ и карета герцога Альфреда. Очень-пріятно, что онъ такъ пунктуально исполняетъ просьбы друзей.

— Что за диво! кричалъ герцогъ, съ шумомъ входи въ комнату: — у вашего подъѣзда, любезный баронъ, бродятъ полицейскіе. Что это значитъ?

— Coeur de rose! какъ это непріятно! Я этого ждалъ. Вы должны помочь мнѣ, герцогъ.

— Очень-радъ. Да скажите же, зачѣмъ собралось это стадоворовъ у вашего дома?

— Скажите, герцогъ, вы не слышали ничего особеннаго о моихъ отношеніяхъ къ Данкваргу?

— Какъ смѣшно, что я не сообразилъ самой простой вещи! У васъ дуэль изъ-за карикатуръ, которыя вы всѣмъ показывали, и полиція хочетъ помѣшать этому дѣлу — такъ ли?

— Вы угадали, герцогъ. Но я прошу васъ помочь мнѣ ускользнуть отъ этихъ заботливыхъ попеченій о моей безопасности. Вы понимаете, хотя Данквартъ и смѣшной противникъ, но во всякомъ случаѣ дуэль — дѣло чести, и я былъ бы въ отчаяніи, еслибъ не могъ явиться завтра поутру въ назначенное мѣсто.

— Готовъ помочь. Скажите только, что я долженъ дѣлать.

— Я вамъ скажу, когда пріидетъ минута.

— Его превосходительство, г. президентъ полиціи! доложилъ камердинеръ.

— Вы, герцогъ, выразите неудовольствіе, что полиція вмѣшивается въ подобныя дѣла, и тотчасъ же удалитесь изъ моего дома, говоря, что не имѣете охоты сидѣть подъ стражею, шепнулъ Брандъ.

Директоръ полиціи былъ взволнованъ и разстроенъ необходимостью арестовать человѣка, который наканунѣ былъ объявленъ женихомъ его дочери. Но хозяинъ Лисьей Норы, арестованный въ предъидущую ночь, показалъ, послѣ нѣсколькихъ допросовъ, что человѣкъ, называющій себя барономъ Брандомъ, находился въ сношеніяхъ съ нимъ, и директоръ полиціи, съ отчаяніемъ, принужденъ былъ арестовать своего нареченнаго зятя. Онъ твердо рѣшился исполнить свой долгъ, тѣмъ болѣе, что его сердце кипѣло негодованіемъ на дерзкаго обманщика. Входя въ комнату, онъ готовился коротко и грозно сказать: «арестую васъ именемъ закона!» Но каково было его замѣшательство, когда онъ увидѣлъ герцога Альфреда, этого могущественнаго вельможу, разговаривающаго съ Брандомъ, и когда самъ Брандъ, котораго онъ полагалъ найдти пораженнымъ, спокойно и любезно встрѣтилъ своего нареченнаго тестя и, сказавъ, что очень-радъ видѣть его, попросилъ его садиться, предлагая ему сигару! Не успѣлъ еще опомниться президентъ полиціи, какъ герцогъ уже позвонилъ и сказалъ вошедшему лакею:

— Прикажи подавать мою карету. Баронъ, вы извините меня, что я ухожу такъ скоро; но согласитесь, непріятно сидѣть подъ стражею. Мнѣ кажется, что вы ужь слишкомъ-ревностны въ исполненіи вашихъ обязанностей, г. президентъ. Еслибъ со мною случилась такая же исторія, какъ съ барономъ, вы и меня посадили бы подъ арестъ? Очень-мило, очень-мило! Возможно ли дѣйствовать такъ неделикатно, и по какому ничтожному поводу! До свиданья, баронъ. Завтра мы съ вами увидимся.

— Надѣюсь, отвѣчалъ Брандъ: — если г. президентъ освободитъ меня отъ ареста, убѣдившись, что поступилъ опрометчиво.

И онъ пошелъ провожать герцога.

Президентъ стоялъ посреди комнаты, совершенно-растерявшись: не дальше, какъ вчера, онъ подвергся сильнымъ непріятностямъ, арестовавъ баронессу Вольмаръ. Уже-ли теперь, вмѣсто награды за ревность, его опять ждутъ выговоры? Но здѣсь дѣло совершенно другаго рода: здѣсь дѣло очень-серьёзное. Но какъ же герцогъ сказалъ, что онъ поднялъ шумъ изъ-за пустяковъ? Уже-ли встрѣтилось какое-нибудь недоразумѣніе? Или арестанты оклеветали Бранда? Но вѣдь секретарь полиціи сказалъ также, что давно имѣетъ подозрѣнія противъ этого человѣка, и боялся говорить только потому, что видѣлъ его въ дружбѣ съ своимъ начальникомъ. Какъ понять все это? Вѣдь герцогъ говорилъ, что и съ нимъ можетъ случиться то же, что съ Брандомъ… Что значатъ эти слова? Въ нихъ есть какой-то странный смыслъ…

Между-тѣмъ Брандъ проводилъ герцога до самаго крыльца. Герцогъ велъ его за руку и что-то говорилъ ему на-ухо. Полицейскіе почтительно разступились передъ вельможею, дверца кареты отворилась, камердинеръ Бранда шепнулъ что-то кучеру, отворилъ дверцу, и прежде, нежели полицейскіе успѣли шевельнуть рукою или сдѣлать шагъ, карета уже неслась во весь галопъ. Брандъ исчезъ, а герцогъ стоялъ на ступеняхъ крыльца одинъ, хохоча во все горло.

— Что вы надѣлали, герцогъ! съ ужасомъ вскричалъ президентъ, выбѣгая на лѣстницу.

— Что такое? Идите, однако, въ комнату, здѣсь холодновато; надѣюсь, ничего особеннаго. Завтра поутру Данквартъ получитъ царапину, или просто струситъ — и только. Согласитесь, вовсе не ваше дѣло было мѣшать дуэли барона съ Данквартомъ.

— Дуэли! Я не знаю ни о какой дуэли, я говорю о Брандѣ. Знаете ли вы, кого вы выпустили изъ нашихъ рукъ? Преступника, начальника шайки злодѣевъ!

— Что, что такое? Это новости! Вамъ вездѣ чудятся преступники, любезный г. президентъ.

— Нѣтъ, не чудится мнѣ! Я долго сомнѣвался, но теперь убѣдился…

И бѣдный президентъ, чуть не со слезами на глазахъ, разсказалъ герцогу все, что узнала полиція въ послѣднее время.

— Зачѣмъ же вы не предупредили меня, что дѣло идетъ не о дуэли?

— Да развѣ вы дали мнѣ выговорить хоть одно слово? тоскливо отвѣчалъ президентъ.

— Во всякомъ случаѣ, сказалъ герцогъ серьёзнымъ тономъ: — вы попались въ просакъ, и я не думаю, чтобъ для васъ было выгодно распускать слухи о промахѣ, который не свидѣтельствуетъ о вашей предусмотрительности или распорядительности. Знаете, что? Не лучше ли вамъ молчать? Въ такомъ случаѣ, я готовъ принять вашу сторону. Если же вы вздумаете разглашать глупости о человѣкѣ, который былъ моимъ пріятелемъ, это не можетъ доставить мнѣ особеннаго удовольствія. Да и вашей дочери неслишкомъ-выгодны будутъ подобные слухи. Совѣтую вамъ подумать объ этомъ и впредь быть распорядительнѣе.

— Да, я самъ виноватъ, вздохнувъ, сказалъ президентъ. — Приходится молчать, если вамъ то угодно, герцогъ. Но вы оцѣните мою скромность и преданность вашимъ интересамъ…

— Безъ-сомнѣнія, безъ-сомнѣнія, готовъ служить вамъ, чѣмъ могу, гордо отвѣчалъ герцогъ.

XVI.
Разсказъ Йозефа.

На другой день у военнаго министра, графа Форбаха, былъ назначенъ обѣдъ, по случаю обрученія сына его съ фрейлиною фон-Сальмъ. Родственникъ невѣсты, майоръ, сидѣлъ поутру у жениха, толкуя о приготовленіяхъ къ свадьбѣ.

Въ комнату вошелъ Йозефъ, лакей молодаго Форбаха, и остановился, какъ-бы желая заговорить.

— Ты хочешь, кажется, что-то сказать, Йозефъ, ласково спросилъ Форбахъ: — да, тебѣ нужно оправдаться. Куда пропадалъ ты вчерашній вечеръ?

— Простите меня, ваше сіятельство. Я провожалъ барона Бранда, моего прежняго господина и благодѣтеля, дрожащимъ голосомъ отвѣчалъ слуга.

— Знаю, знаю. Что жь такое съ нимъ? У него была дуэль? Чѣмъ она кончилась?

— Онъ велѣлъ мнѣ вчера въ девять часовъ вечера быть съ коляскою у заставы. Въ половинѣ десятаго онъ пріѣхалъ въ экипажѣ герцога Альфреда на то мѣсто, гдѣ я ждалъ его; онъ пересѣлъ въ мой экипажъ, и мы поскакали въ Кёнигсгофенъ.

— Въ Кёнигсгофенъ? Ну, да, это самое удобное мѣсто для дуэли, проговорилъ Форбахъ.

— Тамъ ночевали мы; баронъ всталъ на разсвѣтѣ, велѣлъ мнѣ взять ящикъ съ пистолетами, и мы пошли въ рощу. Мы прошли нѣсколько сотъ шаговъ. Онъ взялъ у меня ящикъ и велѣлъ мнѣ ждать его на томъ мѣстѣ, а самъ пошелъ дальше, сказавъ, что онъ будетъ стрѣляться съ г. Данквартомъ, который долженъ привести съ собою секундантовъ и доктора. Съ четверть часа все было тихо въ лѣсу. Вдругъ раздался выстрѣлъ, и тотчасъ же вслѣдъ за нимъ другой. Я бросился въ ту сторону. Мой господинъ лежалъ мертвый. Пуля прошла ему въ самое сердце…

— Куда жь исчезли противникъ и секунданты? спросилъ Форбахъ.

— Я не знаю.

— Это странно! Въ-самомъ ли дѣлѣ правда, что онъ убитъ на дуэли? Какъ ты думаешь, Йозефъ?

— Что бы я ни думалъ, ваше сіятельство, я буду говорить всѣмъ и каждому, что онъ убитъ на дуэли. Значитъ, онъ хотѣлъ, чтобъ такъ говорили, если сказалъ, что идетъ стрѣляться съ г. Данквартомъ.

— Да, это была воля умирающаго, и мы должны уважить ее, сказалъ, задумавшись, Форбахъ.

— Тѣмъ болѣе, что дуэль совершенно-правдоподобна, прибавилъ майоръ. — Данквартъ человѣкъ смѣшной, но самолюбивый. Онъ былъ сильно раздраженъ карикатурами, которыя Брандъ въ послѣдніе дни показывалъ всѣмъ своимъ знакомымъ, и могъ вызвать его на дуэль.

— Я привезъ тѣло въ городъ, продолжалъ Йозефъ: — оно лежитъ въ его домѣ.

Вѣсть о смерти Бранда быстро разнеслась по городу, и никто не сомнѣвался, что онъ убитъ на дуэли. Данквартъ сначала говорилъ, что это неправда, что несправедливо обвиняютъ его въ смерти молодаго человѣка; но скоро онъ понялъ, какъ можетъ возвысить его подобное обвиненіе, и пересталъ оправдываться. Такимъ образомъ онъ прослылъ человѣкомъ храбрымъ, и съ той поры никто не смѣлъ уже подсмѣиваться надъ его странностями.

---

И въ домѣ Эриксеновъ скоро праздновалось обрученіе. Гордость и тонкое чувство приличій г-жи Эриксенъ были сокрушены непріятностями между зятемъ ея и дочерью, между сыномъ и невѣсткою. Поссорившіеся супруги примирились, но г-жа Эриксенъ не могла безъ ужаса вспомнить о томъ, какими скандалами угрожали репутаціи ея семейства эти ссоры. И она стала думать, что вѣрнѣйшее средство сохранить семейную тишину — не мелочное соблюденіе приличій, а взаимная любовь мужа и жены. Когда Артуръ, подозрѣвая Клару, сказалъ ей, что пересталъ думать о танцовщицѣ, она была смягчена этою неожиданною уступкою, которую приписывала сыновнему повиновенію, не зная истинной причины ея. Видя потомъ Артура постоянно-печальнымъ и блѣднымъ, она стала жалѣть о немъ. Братъ Артура, отдавшій своего пріемыша на воспитаніе Штайгерамъ, и убѣдившійся въ томъ, что это семейство честное и почтенное, неутомимо дѣйствовалъ у матери въ пользу своего брата. Сестра Артура присоединила къ этому свои просьбы, и когда Артуръ, убѣдившись въ неосновательности своихъ сомнѣній, началъ просить у матери согласія на бракъ, суровость ея правилъ поколебалась, но не болѣе, какъ поколебалась; рѣшительный ударъ былъ нанесенъ только тѣмъ, что молодой Форбахъ, присоединивъ свои совѣты къ просьбамъ дѣтей, рѣшительно сказалъ, что не находитъ ни малѣйшаго нарушенія свѣтскихъ приличій въ женитьбѣ Артура на фрейлейнъ Штайгеръ, привелъ въ подтвержденіе нѣсколько примѣровъ, заимствованныхъ изъ преданій аристократическаго общества и наконецъ прибавилъ, что онъ и жена его за честь и удовольствіе себѣ поставятъ быть въ знакомствѣ съ Артуромъ и его женою, если эта жена будетъ Клара. Противъ этой блестящей перспективы — войдти въ близкое знакомство съ аристократіею, г-жа Эриксенъ не могла устоять, выразила свое полнѣйшее согласіе и благословила Артура и Клару.

Обѣ свадьбы были въ одинъ день, и молодые супруги отправились путешествовать — свѣтскій обычай, исполненіе котораго со стороны Артура очень польстило самолюбію г-жи Эриксенъ. Форбахъ съ женою поѣхали въ Парижъ, Артуръ и Клара — въ Италію, куда уже давно порывался молодой художникъ.

Вскорѣ послѣ того было окончено дѣло о разводѣ, начатое баронессою Вольмаръ и черезъ мѣсяцъ она стала г-жею Штейнфельдъ.

"Отечественныя Записки", №№ 10—12, 1855