ЕВГЕНІЯ,
или
письма къ другу,
СОБРАННЫЯ
Иваномъ Георгіевскимъ.
править
Себя подъ солнцемъ утѣшать.
ЧАСТЬ I.
правитьсъ тѣмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ Цензурный Комитетъ: одинъ экземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Министерства Народнаго Просвѣщенія, два экземпляра для ИМПЕРАТОРСКОЙ Публичной Библіотеки и одинъ для ИМПЕРАТОРСКОЙ Академіи Наукъ.
С. П. Б. Августа 9 дня, 1818 года.
И. Тимковскій.
ПИСМО I.
правитьЯ видѣлъ… Небеса отверзлись передъ твоимъ другомъ! Я видѣлъ красоту — рѣдкое, единственное торжество природы. Воображеніе, рисовавшее въ прелестныхъ видахъ образъ божества моего, повергло къ стопамъ ея волшебную пѣснь свою.
Я сидѣлъ на зеленомъ коврѣ, подъ тѣнію вѣтвистаго вяза. При подошвѣ горы, въ облакахъ теряющейся. Съ гордаго чела ея съ шумомъ низвергавшей водопадъ, дробится, кипитъ, стонетъ и съ яростію уноситъ волны свои въ прелестную долину. Тихое стадо то ходитъ, то останавливается вокругъ пастуха, воспѣвающаго подлѣ горы удовольствія безпечной и независимой жизни. Громъ падающей горы, нѣжные звуки свирѣли, неподражаемое сліяніе тьмы со свѣтомъ на небесномъ сводѣ — все занимало меня, и я былъ внѣ себя отъ восхищенія. Склоняю взоръ свой въ долину… Милый другъ, неизвѣстной мнѣ огонь пробѣжалъ въ одно мгновеніе по всѣмъ моимъ членамъ.
По изпещренному цвѣтами лугу величественно приближается къ водопаду прекрасная, несравненная незнакомка. Три улыбающіяся Граціи сопровождаютъ ее, какъ Богиню. Большіе глаза ея блистаютъ яркимъ свѣтомъ, проникающимъ въ самую глубину сердца. Нѣжныя розы, смѣшавшись съ лилѣями, улыбаются на прелестныхъ ея ланитахъ. Черные локоны небрежно стелются по волѣ рѣзваго вѣтра. Она идетъ медленно, едва касается цвѣтовъ, смиренно преклоняющимся передъ нею. Я весь обратился въ зрѣніе, и съ жадностію пожираю ея прелести.
Она бросила на меня бѣглый взглядъ; тихо подошла къ водопаду; нѣсколько минутъ смотрѣла на кипящія волны, на играющее въ нихъ солнце: медленно разлучала взоры свои съ сими (очаровательными предметами и — наконецъ изчезла. Другъ твой остался неподвиженъ, подобно пораженному молніей.
Блуждающіе взоры невольно клонятся въ ту сторону, гдѣ сокрылось сіе солнце. Ни бархатный лугъ, ни шумъ водопада, ни восторги соловья, ни жалобы горлицы — ничто не трогаетъ меня: въ одну минуту небо превратилось для меня въ ужасную пустыню. Встаю, иду къ тѣмъ мѣстамъ, по коимъ она проходила; какое-то пламя течетъ по всѣмъ моимъ жиламъ; грудь поднимается; сердце сильно бьется, я изнемогаю. Хочу удалиться; непреоборимая сила останавливаетъ меня; лобызаю слѣды изчезнувшаго призрака.
Послѣдніе лучи солнца умираютъ на вершинахъ деревѣ; ночь вступаетъ въ мѣста сіи, и я принужденъ ихъ оставишь.
ПИСМО II.
правитьДрагоцѣнное спокойствіе, куда ты сокрылось? На быстрыхъ крылахъ улетаешь ты отъ страждущихъ подъ бременемъ мученія! Глубокіе вздохи, любезный другъ, изторгаемые любовію, были для меня всегдашнею тайною. Томные взоры — ничего, ничего не могло читать въ нихъ мое сердце. Какъ все перемѣнилось! Другъ твой безпрестанно вздыхаетъ, томится, мучится, плачетъ!
Гдѣ ваша небесная прелесть, милыя мои занятія? Вѣрные друзья мой великіе геніи — ничего не говорятъ растерзанному сердцу. Державины, Гораціи, Тассы, оставьте несчастнаго! Божественные звука ваши теряются въ пространствѣ воздуха.
Къ тебѣ прибѣгаетъ сыръ твой, благодѣтельная природа! Гласъ нѣжной матери прольетъ утѣшеніе во глубину сѣтующаго сердца.
Гдѣ воображеніе мое, сія пламенная, божественная сила? Оно творило для меня другой міръ; населяло его совершенными жителями, и я раздѣлялъ счастливую жизнь съ сими богами. Явилось небесное существо, и сіи сладостныя мечты изчезли, подобно туману предъ лицемъ солнца.
Невѣдомое божество наполняетъ всю мою природу. Безпрестанно мечтать о немъ, безпрестанно благоговѣть передъ нимъ — вотъ единственная потребность души твоего друга! Когда благодѣтельный сонъ осѣняетъ меня, она является мнѣ въ небесномъ сіяніи; я повергаюсь передъ нею, простираю къ ней руки и разсѣкаю мракъ, меня окружающій. Иногда изторгаюсь я изъ круга людей; лечу въ нѣдро уединенія, и въ полной мѣрѣ предаюсь чувству, меня увлекающему. Другъ мой, я вижу ее въ каждомъ предметѣ; она наполняетъ собою цѣлую вселенную; она для, меня — все.
Какъ стѣсняется грудь моя! Милой другъ безъ тебя я былъ бы на, краю пропасти. Ты раздѣлишь со мною пожирающія меня чувствованія; бремя мученія моего будетъ сноснѣе и, можетъ быть…
О слабый смертный! Тебѣ стоять противъ такаго могущества? Другъ мой, соберемъ всѣ силы не объятной природы, и тогда покушенія наши будутъ тщетны!
ПИСМО III.
правитьЛюбезный другъ, я былъ совершенно независимъ; всегда находилъ во глубинѣ души источникъ чистаго удовольствія? Внималъ ли гласу вдохновенныхъ пѣвцовъ, дѣлилъ ли время съ милыми сердцу моему, или бесѣдовалъ съ духомъ природы, жизнь моя была спокойна; она была подобна тихому, свѣтлому источнику. И какая буря послѣ небесной тишины! Я жилъ, и не живу болѣе. Волшебный призракъ разрушилъ всѣ прелести существеннаго наслажденія!
Лишиться тебя, драгоцѣнная свобода, для меня было ужаснѣе всего на свѣтѣ. Увы! Питомецъ твой уже недостоинъ тебя въ изступленіи лобызаетъ онъ свои оковы. Нѣтъ, нѣтъ — мое рабство выше самой свободы. Оно возноситъ меня на степень счастливымъ духовъ, созерцающихъ красоту небесную. Благословляю васъ, священныя узы!
Соединить судьбу свою съ ея судьбою, и въ объятіяхъ любви вкушать наслажденія, извѣстныя однимъ жителямъ неба… но жребій мой брошенъ: мечтать о безконечномъ блаженствѣ и терпѣть всѣ ужасы мученія — вотъ удѣлъ твоего друга!
Если бы мнѣ позволено было устремить на нее еще одинъ взглядъ; указывая на растерзанное сердце, я сказалъ бы божеству моему: вотъ храмѣ, въ которомъ воздается тебѣ достойное поклоненіе! Если бы она обратила на меня благосклонный взоръ; я умеръ бы у ногѣ ея счастливѣйшимѣ изъ смертныхъ. Минута высочайшаго блаженства дороже цѣлыхъ вѣковъ холоднаго спокойствія.
Но зачѣмъ ничто не отвѣчаешь, на мои стенанія?…
ПИСМО IV.
правитьГдѣ я? Другъ мой, гдѣ я? Изъ бездны ада въ одно мгновеніе восхищенъ въ нѣдро лучезарнаго неба! Тонкій огонь проникъ въ самые сокровенные изгибы моего бреннаго состава…. О природа, какъ тѣсны твои предѣлы! Небесная радость подавляетъ меня, подобно тяжкому бремени. Я изнемогаю, разрушаюсь, умираю..
Милый другъ! Приличіе привлекло меня въ блестящее собраніе. Я сидѣлъ одинъ и проклиналъ тягостныя узы, налагаемыя обществомъ. Я тосковалъ о сладостномъ уединеніи, скорбь мою питавшемъ; имъ занимался въ кругу шумнымъ удовольствій, оглушавшихъ мои чувства! Вдругъ необыкновенное движеніе, подобно волнамъ, разлилось, по всему собранію. Молодые мущины тѣснятся; женщины съ безпокойствомъ смотрятъ, и нѣжный румянецъ покрываетъ щеки ихъ; старики на минуту оставляютъ карты, и невольною улыбкою приносятъ жертву явившейся красотѣ. Любопытство противъ воли влечетъ друга твоего въ толпу тѣснившихся ея почитателей. И чтожъ? О небо! Я увидѣлъ божество свое… Громъ грянулъ надъ твоимъ другомъ! Колѣна мои колеблются, я трепещу подобно преступнику. — Она склонила на меня взоръ свой; другъ мой, какое то пламя объемлетъ меня; мои взоры помрачаются, я ослабѣваю, опираюсь о стѣну и едва могу броситься въ кресла. И въ семъ изнеможеніи вкушаю восторгѣ, коего душа, моя никогда еще не ощущала. Какую жизнь разливаетъ она въ кругу всего собранія! Ея взгляды, улыбка, движенія, голосъ — все сыплетъ розы удовольствія вокругъ нее. Съ жадностію всякой ловитъ слезы ея. Но она старается сокрытъ сію Грацію, которая все въ ней вѣнчаетъ. О небесное существо, тѣмъ болѣе ты поражаешь, очаровываешь; чѣмъ болѣе скрываешь божественныя свои достоинства! Другъ мой, я смотрю на нее, все забываю и весь обращаюсь въ наслажденіе.
Но что я почувствовалъ, милой мой, что я почувствовалъ, какъ она, послѣ скромнаго сопротивленія, начала играть на гитарѣ, сопровождая приятные звуки нѣжнымъ, прелестнымъ, волшебнымъ голосомъ! Небесное согласіе, меня восхитившее, проникло во глубину самаго сердца. Никогда, смертный не извлекалъ подобныхъ звуковъ. Рука ея перестала бѣгать по струнамъ; послѣдній вздохъ умеръ уже на сихъ устахъ: все еще слушаетъ, и — вдругъ во всѣхъ мѣстахъ раздаются громкія рукоплесканія! Съ величественнымъ наклоненіемъ головы, съ прелестною улыбкою обратилась она къ собранію и вскорѣ изчезла, подобно молніи.
Какое мрачное безмолвіе! Скука разлила ядъ свой во всемъ обществѣ. Я спѣшу въ уединеніе, чтобы въ полной мѣрѣ насладишься своимъ блаженствомъ.
ПИСМО V.
правитьКакая тьма окружала взоры твоего друга! Какая мрачная завѣса покрывала таинственное чело природы! Ты, небесное существо, ты открыло мнѣ прелести міра! И прежде обтекалъ я взоромъ своимъ вселенную, но красоты ея дѣлали на душу мою слабое впечатлѣніе.
Въ глазахъ моихъ — повѣрить ли, другъ мой? все было, все было совершенно безъ цѣли. — Отъ монады до человѣка, говорилъ я себѣ, все страждетъ. Другъ мой, какая перемѣна! О божество мое! Я смотрю и каждой предметѣ говоритъ мнѣ: наслаждайся! Шопотъ листьевъ, журчаніе источника, нѣжные вздохи птицъ, благовоніе цвѣтовъ, ясное небо — все нѣжитъ, все восхищаетъ мой чувства! — Тамъ, подъ тѣнію вѣтвистой ивы, пастухъ поетъ на свирѣли свое счастіе. Пастушка, бросая страстные взоры, надѣваетъ на него вѣнокъ, собственною рукой сплетенный.
Все въ природѣ радуется, всё наслаждается! А другъ твой? О Танталъ, о Танталъ!… Вотъ мой жребій! Нѣтъ, нѣтъ, не вѣрь мнѣ! Видѣть ея божественныя совершенства — уже ли не наслажденіе? О жители неба, не завидую вашему блаженному жребію! Милый другъ, посмотри самъ на сіе рѣдкое соединеніе высочайшихъ прелестей! Не излила ли природа всѣхъ даровъ на свое любимое твореніе?
Небо, не похить у счастливыхъ смертныхъ даннаго тобою сокровища! Безъ нее земля обратится въ дикую, мрачную пустыню" Она, она только можетъ украсить сію темницу!
Милый другъ, всѣ мысли мои въ ней родятся и умираютъ! — Я безпрестанно слышу., какъ нѣжный голосѣ ея льется въ быстрыхъ, рѣзвыхъ перекатахъ, безпрестанно вижу, какъ сія очаровывающая улыбка, какъ сей небесной взоръ трогаютъ, поражаютъ каждаго до глубины сердца. Одинъ образъ твой, несравненная, божественная красота, восхищаетъ меня до небесъ твоего отечества!
ПИСМО VI.
правитьОна меня любитъ! Небесный жаръ проницаетъ мои чувства; я возношусь надъ самимъ собою. О! — Престолъ міра и Евгенія — другъ твой не поколебался бы въ выборѣ!
Счастливый случай познакомилъ меня съ ея рѣдкими родителями, и я увидѣлъ ее въ ихъ семействѣ. Я въ смущеніи едва могъ сказать ей нѣсколько несвязныхъ словѣ. Начинаю говорить; голосѣ, самый умъ — все мнѣ измѣняетъ. — Одни глаза… въ нихъ она могла читать мою душу. Милый другъ, съ какою жадностью смотрю я на все въ ея святилищѣ! Какая вездѣ простота! И какой вкусъ! Все тутъ говоритъ, все улыбается, все настроиваетъ тебя къ веселому расположенію! Жанъ-Жакъ и Ричардсонъ, какъ я завидую вашей участи! Новая Элоиза и Кларисса лежатъ на ея столикѣ. Счастливый Карамзинъ, она бесѣдуетъ также съ твоими Граціями! Любовь и дружба, соплетшись руками, наравнѣ передъ нею въ воздухѣ; пламенникъ и миртовая вѣтвь сливаются въ одно знаменіе небеснаго наслажденія.! Прекрасная картина! Въ сторонѣ, на другомъ столикѣ, видишь рукодѣлье и гитару. Цвѣты разливаютъ благовоніе въ семъ храмѣ простоты и вкуса; соловей поётъ — умираетъ въ восторгахъ.
Солнце бросало яркіе лучи; вся природа томилась; между тѣмъ предлагаютъ итти въ садѣ. Я изумился; но, будучи готовъ броситься въ самый огонь съ божественною Евгеніею, поспѣшно встаю, подхожу къ ней съ робостію. О счастіе! Рука небеснаго существа въ рукѣ твоего Эраста! Ахъ, какъ желалъ бы я цѣлую вѣчность переносить съ нею жары Ливійскіе! Входимъ въ садъ — сладостная прохлада и оживляетъ и нѣжитъ томящіяся чувства. Вѣковыя деревья, переплетшись вѣтвями, возвышаются до облаковъ и составляютъ повсюду зеленые своды. Лучь Солнца падаетъ на нихъ, играетъ, теряется. Бархатный коверъ луговъ манитъ подъ тѣнь каждаго дерева и предлагаетъ приятное отдохновеніе. — Чистый ручеекъ тихо катитъ струи свои посреди сада; кажется, онъ не можетъ разстаться съ прелестными мѣстами. Гора, осѣняемая вѣтвистыми деревьями, величественно подъемлетъ гордое чело свое. Дерновыя ступени ведутъ на верхѣ ея, гдѣ переплетшіяся акаціи составляютъ прекрасную бѣсѣдку, защищаемую отъ жара вѣтвистыми ивами. — Входимъ въ сей храмъ. Мы одни. — Евгенія садится на дерновую скамью и указываетъ мнѣ мѣсто подлѣ себя. Но — другъ твой на колѣняхъ передъ нею, подобно преступнику, ожидаетъ страшнаго приговора….. Жизнь, или смерть… Различныя движенія души рисуются поперемѣнно на прелестномъ лицѣ ея; молчаніе запечатлѣваетъ уста, ужасная неизвѣстность! Я трепещу, едва дышу, разрушаюсь… Торжествуй, наконецъ она сказала; съ перваго взгляда я почувствовала жъ тебѣ то, чего никогда еще не чувствовала; сказала и — съ быстротою молніи сокрылась во глубину лѣса. О другъ мой, божественное согласіе восхищаетъ мою душу, и на землѣ я вкушаю всѣ наслажденія неба. Одно слово открыло мнѣ рай!
Я встаю, собираю послѣднія силы, бѣгу изъ сада, вхожу въ домъ и вижу ее въ объятіяхъ нѣжной матери; сердечная скорбь видна въ чертахъ ихъ. Такое зрѣлище остановило меня и я смотрю на нихъ, безъ движенія, подобно хладному мрамору. Какъ? Достойная жертвенниковъ цѣлаго міра покрыта мракомъ сѣтованія!… Мысль, что я сему причиною разтерзала мое сердце. Но ангельская улыбка несравненной дочери прояснила чело лучшей изъ матерей, и меня возвратила жизни. Пламенныя чувствованія пожираютъ мена; я оставляю ихъ, чтобы предаться въ полной мѣрѣ движеніямъ души своей. Очаровательное до свиданія безпрестанно волнуетъ сердце, для нее одной бьющееся. О любовь! О святая любовь! Другъ мой, я забываюсь, я теряюсь въ упоеніи небесной радости. —
ПИСМО VII.
правитьЛюбезный другъ, какъ я грубо ошибался усѣянное терніемъ поприще было для меня единственнымъ знаменіемъ жизни. Воображеніе мое съ жаромъ рисовало смерть въ образѣ благотворнаго генія. Юное сердце не могло еще узнать божественной тайны своей природы. Я смотрю на нее и душа моя утопаетъ въ наслажденіи. Высочайшее блаженство и ничтожество…. О небесное Существо, ты показало мнѣ всю цѣну жизни! Безъ тебя я умеръ бы не живши! Протекшіе дни, вы потеряны невозвратно!
Я сижу передъ нею, и всѣ чувства мои сливаются въ одинъ жадный слухъ. Слова изъ. волшебныхъ устъ ея! О Демосѳенъ, о Цицеронъ, никогда краснорѣчіе ваше не дѣйствовало съ такою силою на вашихъ слушателей, съ какою дѣйствуетъ она на мое сердце. Говоритъ ли о добродѣтели; думаешь; что видишь въ образѣ ея самую добродѣтель, съ небесъ сошедшую: разсуждаешь ли и благоразуміи, или о вкусѣ; никогда подобная основательность не соединялась съ такою разборчивостію. — Я внѣ себя отъ восхищенія и едва могу произнести передъ нею: Евгенія!… Моя Евгенія!
Я провожу цѣлые дни съ нею и безпрестанно перехожу отъ удовольствія къ удовольствію, отъ очарованія къ очарованію. Ломоносовъ, Державинъ, Дмитріевъ, часто мы восхищаемся прелестными цвѣтами волшебныхъ садовъ вашихъ. И одна счастливая мысль, одна удачное выраженіе, одно сильное слово переносятъ насъ въ другой міръ. — Воображеніе, въ вольной игрѣ своей, рисуетъ новыя картину время, останови быстрый полетѣ свой! Ты летишь! Гдѣ твоя прежняя убійственная медленность?
Иногда изливаетъ она чувствованія свои на гитарѣ. Всѣ движенія ея нѣжнаго сердца относятся къ твоему счастливому другу. Я забываю все, утопая въ пламенныхъ восторгахъ и отвѣчаю ей однимъ молчаніемъ. Но глаза, лице, руки, все говоритъ ей.
Другъ мой, какъ тягостно время, которое не посвящено божественной Евгеніи! съ какою заботливостію она сама ищетъ случая, избавиться скучныхъ свидѣтелей! Мы спѣшимъ въ садъ, гдѣ другъ другу передаемъ мысли свои въ полной свободѣ; слушаемъ страстные восторги соловья; рвемъ незабудочки. Мы приближались къ незабвенной горѣ; невольный румянецъ покрылъ ея прелестныя ланиты, и она потупила свои взоры. О мѣсто священное, достойное храма!
ПИСМО VIII.
правитьПрекрасный вечеръ зоветъ насъ на лоно природы.
Здѣсь въ обширной долинѣ, разсѣяны пасущіяся стада. Тамъ, въ тѣнистой рощѣ, все наполняетъ радостію пернатыхъ пѣвцовъ. Тамъ тихій вѣтерокъ колеблетъ златую ниву, единственное утѣшеніе трудолюбиваго земледѣльца. Здѣсь лучи солнца, сливаясь съ широкимъ озеромъ, позлащаютъ гладкую его поверхность. Другъ мой, часто восхищался я симъ прелестнымъ мѣстоположеніемъ; часто провождалъ цѣлые часы на семъ холмѣ подъ сѣнію столѣтняго дуба и всегда съ новымъ удовольствіемъ, съ новыми движеніями сердца, смотрѣлъ съ него во всѣ стороны. Но что я почувствовалъ, когда божественная Евгенія одушевила присутствіемъ своимъ сію картину? Лугъ, лѣсъ, поле, сіи воды, сіи цвѣты, разливающіе благоуханіе — все приняло новый видъ, новую прелесть. Я вкушалъ…. но можно-ли изъяснить такое наслажденіе!
Свирѣль пастуховъ собирала стада, по разнымъ мѣстамъ разсѣявшіяся. Звуки ея перенесли насъ въ нѣдра благословенной Аркадіи, восхитительная мечта, сказала Евгенія, за чѣмъ небо не украсило земли подобною страною? Глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди; тонкое облако покрыло сіи божественные взоры. Другъ мой, въ одно мгновеніе вся природа измѣнилась въ лицѣ своемъ. Гдѣ красота сихъ мѣстъ, до небесъ меня, возносившая? Но она бросила веселый взглядѣ — земля и небо — все наполнилось радостію. О неизъяснимое существо! Жизнь и смерть моя въ одномъ твоемъ взорѣ.
Мы пошли по улыбающемуся берегу величественнаго озера и противъ воли остановили взоръ на прекрасной розѣ, окруженной непроходимымъ терніемъ. Прелестной цвѣтокѣ, говоритъ Евгенія, украшаетъ такое уединеніе и разливаетъ запахъ свой въ неприступномъ мѣстѣ. Онъ долженъ украшать грудь твою, воскликнулъ я, и бросился въ середину тернія. Мои руки растерзаны — Громкое ахъ отозвалось во глубинѣ моего сердца; но я уже лечу къ ней съ драгоцѣнною добычею. Съ робостію устрашенной горлицы кидается она мнѣ на встрѣчу. О небо, уста ея касаются моихъ устъ!…
ПИСМО IX.
правитьЖестокіе люди, возвратите мнѣ драгоцѣнный день! Другъ ной, сколь, ко я потерялъ времени! Одно воспоминаніе терзаетъ меня. Быть недовольнымъ самимъ собою и свѣтомъ, и разливать вокругъ себя шумное веселье — тягостный удѣлъ!
Нѣсколько дней я радовался тому, что милую Евгенію увижу въ кругу блестящаго общества. Для моего самолюбія было лестно сравнить божество свое со смертными: я надѣялся въ шуму большаго свѣта найти что нибудь новое, необыкновенное. Въ самомъ дѣлѣ, громъ музыки, всеобщее движеніе, блескъ одеждъ, разнообразіе лицъ, богатое освѣщеніе — все сіе сдѣлало на чувства мои сильное впечатлѣніе. Но одна минута, и обольщеніе исчезло. Евгенія, какъ солнце; блистаетъ среди многолюднаго собранія; но толпа ея обожателей, подобно облаку, скрываетъ ее отъ взоровъ того, который одинъ умѣетъ цѣнишь ея достоинства. Другъ мой, я смотрѣлъ на нее и наслаждался; внималъ небесному ея голосу и былъ внѣ себя. Теперь одинъ шумъ оглушаетъ слухъ мой; ядъ несносной скуки пожираетъ меня. Какой вечеръ! Онъ безконеченъ, какъ вѣчность.
Евгенія исторгается изъ толпы и подходитъ къ твоему счастливому другу. Какая скука, какое принужденіе, сказала она мнѣ; я пришла къ тебѣ чтобъ облегчишь сердце свое. Милый другъ, я отдохнулъ. Но строгое приличіе вскорѣ ее заставляетъ опять меня оставить. Мгновенное блаженство мое исчезло, какъ прелестное сновидѣніе исчезаетъ въ минуту. пробужденія. Шумное увеселеніе — какая скука! какое бремя! Никогда, никогда я не бывалъ въ такомъ мрачномъ, ужасномъ уединеніи, какъ въ кругу сего многолюднаго собранія. Гдѣ пламенные восторги, наполняющіе мою душу въ тихой бесѣдѣ съ несравненною Евгеніею? Гдѣ сіе упоеніе радости, до небесъ меня возносящее? Гдѣ мой рай? —
Наконецъ общество расходится; внѣ себя отъ восхищенія, едва не вскричалъ я: берегѣ, берегъ! Спѣшу освободиться изъ шумнаго собранія. Съ какими усиліями старался я до той минуты оживлять въ памяти картины своего счастія, чтобы пролить хотя слабое утѣшеніе въ душу свою, изнемогшую подъ бременемъ принужденія. Евгенія, нѣтъ, никогда вы не пойдемъ въ кругѣ большаго свѣта, доколѣ будемъ находишь волшебный міръ во глубинѣ собственнаго сердца. Время летитъ: надобно съ жадностію ловить драгоцѣнныя минуты блаженства.
ПИСМО X.
правитьЕвгенія въ легкомъ платьѣ, подобно ангелу, садится на прекрасную лошадь, которая, гордясь своимъ всадникомъ, съ яростію роетъ землю и покрываетъ брозды пѣною. Другъ Мой, посмотри, съ какою важностію бросаетъ она на обѣ стороны улыбающіеся взоры! Толпы зрителей о, кажется, самые домы устремляются къ божеству твоего друга.
Мы летѣли прямо къ водопаду. Здѣсь я увидѣлъ ее въ первый разъ! Здѣсь я почувствовалъ новое бытіе! Взоры націи нечаянно упали на сіе вѣтвистой дерево и встрѣтились! Ахъ, съ какимъ краснорѣчіемъ выражаютъ они всѣ движеній страстнаго сердца! Мы долго смотрѣли на клубящуюся буграми пѣну, на сребряный дождь брызговъ; долго внимали сему грому, разливающемуся по окрестнымъ мѣстамъ; долго намѣряли глазами высоту, безпрестанно низвергающую съ чела своего ужасную громаду, и — уносимъ впечатлѣніе, возвышающее насъ надъ самими собою.
Любопытство влечетъ Евгенію изъ улыбающейся долины на грозную скалу, окруженную вѣчными мраками. Современныя землѣ сосны печально потрясаютъ на ней своими вершинами; шумъ вѣтвей разливаетъ тайную робость по сердцу нашему; крикъ врановъ оглашаетъ сію дикую пустыню. Блѣдный мохъ вѣнчаетъ угрюмое чело утеса: цвѣтѣ его соединяетъ, кажется, смерть съ жизнію, царствующею при подошвѣ во всей своей пышности. Взоръ Евгеніи, привыкшій покоиться на улыбающейся природѣ, остановился съ удивленіемъ на сей мрачной картинѣ. Здѣсь, сказалъ я ей, здѣсь, Евгенія, скитался я день и ночь, когда, увидѣвши тебя въ первый разъ, я ни вѣки впечатлѣлъ образѣ твой въ глубинѣ моего сердца. Симъ печальнымъ соснамъ, сей угрюмой скалѣ, сей дикой пустынѣ повѣрялъ я горесть свою: Посмотри, она неизгладимыми буквами напечатлѣна на каждомъ деревѣ! Другъ мой, нѣжная слеза блеснула на длинныхъ ея рѣсницахъ и мы поспѣшили въ долину.
Сѣвши на лошадей, мы полетѣли на крылахъ вѣтра. Холмы, стремнины мелькаютъ безпрестанно и въ одно мгновеніе исчезаютъ.
Другъ твой, мой милый, другъ твой былъ на краю пропасти; лошадь моя упала и я стремглавъ несусь въ бездну. Къ счастію, широкій кустъ удерживаетъ меня. Исторгшись изъ челюстей смерти, я лечу къ своей Евгеніи, и чтожъ? О небо! Она лежитъ безъ чувствъ подлѣ лошади… Но благовоніе цвѣовъ, чистый воздухъ, старанія мои скоро возвратили ее жизни. Она открыла небесные глаза, увидѣла меня на колѣняхъ передъ собою и съ пламеннымъ чувствомъ воскликнула: тебя ли вижу я, или это тѣнь твоя къ себѣ меня призываетъ! О, другъ мой, она такъ сожалѣла о твоемъ Эрастѣ!..
ПИСМО XI.
правитьДругъ мой, она моя, она моя въ глазахъ самаго свѣта. Все, о чемъ я написалъ къ тебѣ, было только зарею моего блаженства. Посмотри, ахъ, посмотри, съ какою она нѣжностію ловитъ каждый случай, чтобы бросить новую розу на поприще моей жизни.
О какъ я былъ великъ, когда Евгенія, передъ лицемъ людей, передъ лицемъ Бога, сказала: люблю тебя! Я благоговѣлъ передъ собою!
ПИСМО XII.
правитьНѣтъ, не завидуй мнѣ! Никто, кромѣ меня, не можетъ достойно любить Евгеніи.
Но она должна меня бояться, меня бояться! И ктожъ? Евгенія! Евгенія должна бояться меня! Слова сіи, тысячу разъ не дѣлавшія на меня никакого впечатлѣнія, поразили душу мою. О божество моего сердца, всѣ дни моей жизни будутъ посвящены единственно тебѣ; я буду угадывать, предупреждать твои небесныя желанія. Другъ мой, сказала она мнѣ послѣ священнаго обряда, любовь соплела приятныя узы, насъ соединившія; любовь поможетъ намъ исполнить наши взаимныя обязанности. Но — ужасная мысль! Такъ, милый мой, будь справедливъ, не притворяйся никогда!… Если исчезнетъ твоя любовь…. Глубокій вздохъ прервалъ ея слова и горячая слеза прокатилась по лицу ея. Бросившись къ ней на шею, другъ мой, я умиралъ отъ горести! О небесное существо!.. Какъ! Она говоритъ о моей перемѣнѣ!.. О, скорѣе измѣнится вся природа, нежели сіе сердце!..
Въ райскомъ согласіи чувствованій мы вкушаемъ безконечное блаженство. Дни летятъ непримѣтно и исчезаютъ, подобно быстрой молніи.
ПИСМО XIII.
правитьЖилища царей, великолѣпные чертоги, сколь слабо сіяніе ваше предъ. Симъ небеснымъ блескомъ, которой божественная Евгенія разливаетъ въ моемъ скромномъ убѣжищѣ! Сія тихая обитель сдѣлалась ея святилищемъ! Другъ мой, я благоговѣю, и проливаю слезы радости!.
При всей привязанности къ простотѣ, твой другъ приносилъ иногда дань своенравному приличію. Такъ, въ жилище свое я позволялъ входъ блестящему великолѣпію. Но едва вступила несравненная Евгенія подъ кровъ мой, она свергла съ меня тягостное иго подражанія. Прелестная простота повсюду плѣняетъ взоръ мой, привыкшій наслаждаться красотами природы; тонкій вкусъ вѣнчаетъ сію приятную небрежность. Это достойно твоего любопытства.
Садъ мой, — какъ онъ перемѣнился! Деревья уже въ полной свободѣ разпространяютъ вѣтви свои во всѣ стороны. Какъ приятно покоиться подъ ихъ сѣнью! Ручеекъ радостно пробѣгаетъ мѣсто прежней своей неволи. Какъ сладостно внимать его рѣзвому журчанію! Мягкая мурава стелется, подобно зеленому ковру, между деревьями. Какое завидное ложе! Посреди сего Эдема взоры мои ищутъ и не находятъ прежняго моего сада. О небесная Евгенія!
И домашніе — милый мой, какъ они чувствуютъ благодѣтельное вліяніе ея! Они всегда благословляли десницу твоего друга; но одна непостижимая Евгенія умѣла пролить особенную прелесть на тягостное бремя зависимости. Если бы ты посмотрѣлъ, съ какою улыбкою раздаетъ она отличія заслугамъ въ присутствіи всѣхъ. Какая благородная гордость на челѣ удостоившагося торжественной награды! Какъ стыдится преступившій законы ея! Во взорахъ, на лицѣ, написано чистосердечное раскаяніе, вѣрная порука исправленія. Семейство мое — не смѣйся — составляетъ маленькое государство. И какая мудрая, кроткая, благодѣтельная на престолѣ царица!
Ахъ, еслибы ты хоть одинъ взглядъ бросилъ на мое тихое жилище; ты положилъ бы странническій жезлъ свой и сказалъ: здѣсь обитаетъ счастіе, коего тщетно ищутъ въ шумѣ большаго свѣта!
ПИСМО XIV.
правитьВы, которые говорите, что не можете понять, какимъ образомъ ядъ скуки не отравляетъ чистыхъ удовольствій во глубинѣ вѣчности… Вы не видали божественной Евгеніи! Безконечная Красота — о, милліоны вѣковъ — одно мгновеніе! Дни, мѣсяцы летятъ на быстрыхъ крылахъ и другъ твой ихъ не примѣчаетъ.
Я смотрю на луну сего величественнаго чела; смотрю на прекрасныя розы сихъ улыбающихся ланитъ; смотрю на блестящій рядъ перловъ, сокрытыхъ подъ сими волшебными устами; смотрю на сію прелестную грудь; на сію живость, на сію неподражаемую важность… чувства мои мятутся, кровь пламенѣетъ, сердце сильно бьется, и я едва могу произнесть: Евгенія. Но когда она мнѣ улыбнется; напечатлѣваетъ горячіе поцѣлуи на устахъ моихъ; милый другъ.
О дружба, священная дружба, какъ огонь твой холоденъ въ сравненіи съ пожирающимъ пламенемъ любви!
Но счастливъ тотъ, чьи чувствованія раздѣлены между любовью и дружбою. Онъ часто возносится надъ природою, надъ самимъ собою и не изнемогаетъ отъ своихъ восторговъ. Онъ изливаетъ ихъ въ; нѣдра нѣжнаго сердца, все съ нимъ раздѣляющаго.
Другъ мой, когда я погружаю всѣ свои мысли, все существо свое въ тонкое облако сихъ поражающихъ глазъ, какъ я чувствую, что человѣкъ живетъ единственно для счастія! О, самый адъ съ нею былъ бы для меня Эдемомъ!.
ПИСМО XV.
правитьЕдва заря начинаетъ разсѣвать мракъ ночи; я вырываюсь изъ объятій сладкаго сна и бѣгу въ садъ встрѣтить приближающееся солнце. Огненное море, выступившее изъ береговъ своихъ, разливаетъ на востокѣ волны свои во всѣ стороны, и царь дня выходитъ изъ чертога своего во всемъ величіи, бросаетъ кроткій взглядѣ на землю, и воды, поля, лѣса, горы — все, все встаетъ и все улыбается! Хоръ пернатыхъ поетъ хвалу озарившему рощи сіи свѣтилу; земля приноситъ въ жертву ему свои благовонія. Раздѣляю торжество природы, ищу цвѣтовъ, и, не насытивъ еще жадныхъ взоровъ великолѣпіемъ сей картины, лечу уловить первой взглядъ несравненной Евгеніи. Она открываетъ волшебные глаза свои, обращаешь на друга твоего нѣжный, улыбающійся взоръ, и я срываю съ устъ ея пламенный поцѣлуй.
Послѣ веселаго завтраку мы идемъ, съ поспѣшностію въ садъ вмѣстѣ принести дань удивленія природѣ. Сіи тополи, сіи переплетшіеся каштаны, кажется, благодарятъ ту, которая даровала имъ свободу. Ахъ, другъ мой, какъ взоры наши любятъ бѣгать по сей роскошной ризѣ земли, волнующейся передъ нами! Съ какою жадностію пьемъ мы чистой воздухѣ, растворенный благовоніемъ! Но едва жаръ начнетъ заступать мѣсто сладостной прохлады, мы удаляемся подъ кровъ своего скромнаго жилища. Небесная Евгенія беретъ гитару. Если бы ты послушалъ, какіе волшебные звуки! Милой мой, почему ты не со мною? —
Иногда она садится за рукодѣлье; между тѣмъ я повѣряю бумагѣ безконечное блаженство, коимъ наслаждаюсь въ кругу сего совершеннаго міра. Восхищеніе исторгаетъ изъ рукъ моихъ перо, и я читаю ея строки оной. Другъ мой, глаза ея оживляются; по розовымъ щекамъ катится слеза чувствительности. Вѣнцы, рукою славы соплетаемые, сколь вы ничтожны въ сравненіи съ сею безцѣнною слезою! Какъ я торжествую въ сію минуту!
Иногда она рисуетъ. Милый мой, сами Граціи водятъ ея рукою. Какъ она сливаетъ природу съ искуствомъ и искуство съ природою! Но что всего важнѣе, прекрасная душа ея всегда отражается на картинѣ, подобно какъ солнце въ чистомъ источникѣ. Иногда я читаю вслухъ какую нибудь книгу, ознаменованную печатію генія. Какъ часто сердца наши встрѣчаются! Я живо чувствую, что мы созданы другъ для друга! Между тѣмъ обѣдъ. Яствы просты, но вкусны.
Послѣ стола мы садимся на диванъ. Въ разговорахъ, прерываемыхъ пламенными поцѣлуями, сливаемъ свои души и вкушаемъ чистѣйшія удовольствія. Несравненная Евгенія въ восторгѣ поетъ любимую мою пѣсню. Потомъ, остановившись передъ соловьемъ, она напѣваетъ разныя трели, и онъ, мало по малу одушевляясь, теряется наконецъ въ смѣлыхъ, быстрыхъ, нѣжныхъ перекатахъ. Въ праздничные дни всѣ домашніе, по знаку, собираются въ особую комнату и Евгенія, подобно чадолюбивой матери, раздѣляетъ награды заслугамъ; каждой осыпаетъ ее благословеніями и по всему дому раздаются восклицанія радости.
Когда приятная свѣжесть оживляетъ томящуюся землю, мы спѣшимъ на лоно природы. Прекрасная роща, примыкающаяся ко хребту высокой горы, принимаетъ насъ подъ сѣнь свою, и мы пьемъ сладостную прохладу подъ сводомъ развѣсистыхъ липъ. Любопытство ведетъ насъ на вершину горы. Какой обширный, какой разнообразный, какой волшебный видъ поражаетъ наши взоры! Здѣсь, внизу, вырывается съ шумомъ водометъ, бросаетъ во всѣ стороны серебряный дождь брызговъ, чрезъ минуту сливается и составляетъ прелестный ручей, бѣгущій въ улыбающуюся долину. Тамъ синѣетъ теряющійся вдали лѣсъ, волнуемый, подобно морю, дыханіемъ вѣтра. Тамъ отягченныя плодами деревья, нагнувшись, смотрятся въ чистое озеро и манятъ подъ кровъ своей, тѣни. Здѣсь, на берегу, живописно разбросаны хижины; тамъ пестрѣютъ стада и раздаются нѣжные звуки свирѣли. Тамъ земледѣлецъ точитъ свою косу; тамъ подруга его собираетъ богатую жатву. И взоръ, гоняясь съ жадностію за разбросанными чертами сей картины, теряется въ безконечности. Солнце, любуясь, кажется, прелестнымъ видомъ, медленно склоняется къ западу, еще разъ выглядываетъ изъ за горъ и скрывается. Веселыя пѣсни земледѣльцевъ напоминаютъ намъ, что должно разстаться съ симъ волшебнымъ мѣстомъ.
Но если погода удерживаетъ насъ дома; мы бесѣдуемъ съ Тассомъ, съ Гёте, съ Державинымъ. — Съ какимъ искуствомъ рисуютъ они красоты природы и съ какою легкостію возносятся надъ нею! Мы читаемъ, останавливаемся, восхищаемся, разсуждаемъ, и непримѣтно наступаетъ время ужина. Смѣхи и удовольствія услаждаютъ нашъ легкій и приятный столъ. Наконецъ мы повергаемся въ объятія сна: мечты и тогда безпрестанно рисуютъ намъ разныя картины нашего блаженства. Слѣдующій день обѣщаетъ удовольствія дня прошедшаго съ новыми прелестями, съ новыми очарованіями… Милый мой, небесная Евгенія даетъ всему видѣ новый. Та же картина; но какъ она украситъ, оживитъ ее! Каждой взоръ ея, каждая улыбка, каждое движеніе раждаютъ новую Грацію.
ПИСМО XVI.
правитьВъ окрестностяхъ нашего города во многихъ мѣстахъ разсѣяны деревни. Часто восхищался я прелестнымъ ихъ мѣстоположеніемъ; часто слушалъ, какъ румяная заря разливаетъ въ никъ шумное движеніе; часто смотрѣлъ, какъ послѣдній лучь солнца умираетъ на сихъ высокихъ домикахъ; и никогда вообразить не могъ, чтобы счастливыя въ глазахъ моихъ жилища заключали въ себѣ всѣ ужасы жестокаго убожества. Мой другъ, бѣдная мать смотритъ на четверыхъ своихъ младенцевъ, слышитъ вопли ихъ и не можетъ подать имъ руки помощи. О, какъ она рыдаетъ, стонетъ, терзается! Жестокій владѣтель ихъ, жалѣя богатыхъ крестьянъ… отдалъ мужа ея въ военную службу. — Едва вступила Евгенія въ хижину сихъ несчастныхъ жертвъ бѣдности; всѣ единогласно воскликнули: ахъ, благодѣтельница наша!.. Мать, облившись слезами, съ тяжкимъ вздохомъ сказала: мы думали, что небо забыло насъ бѣдныхъ! Евгенія извиняется передъ нею и, подобно ангелу утѣшителю, отираетъ горестныя ея слезы. Расточая нѣжныя ласки; она раздала дѣтямъ маленькіе подарки, и милые малютки, прыгая отъ радости, наполнили комнату криками веселія. Мы сѣли и начали разговаривать съ несчастною матерью. Она излила передъ нами свои страданія и облегчила стѣсненное свое сердце. Мы положили ей небольшое жалованье и обѣщали часто посѣщать ея жилище. Другъ мой, она хочетъ говорить; но слова умираютъ на устахъ ея.. Бросившись къ ногамъ Евгеніи, едва могла она произнести въ слезахъ: Ангелъ мой хранитель!.. О, что я чувствовалъ въ сію незабвенную минуту!
Прошедши нѣсколько домиковъ, мы вступаемъ подъ кровъ другой хижины. Деньги, или цѣпь — раздается намъ на встрѣчу изъ внутренности дома. Что такое? — спрашиваетъ Евгенія голосомъ посланника неба. Ахъ, сударыня, со слезами на глазахъ, отвѣчаетъ ей покрытый сѣдинами старецъ: господинъ мой сверхъ оброка требуетъ еще подарка. Послѣ сына моего осталось скудное имѣніе и я всѣ тягости несъ вмѣстѣ съ другими. А теперь ручьи слезъ прервали дрожащій его голосѣ — у меня ничего нѣтъ, кромѣ трехъ сиротъ, моихъ внуковъ! Евгенія отдала прикащику деньги, и старикъ, какъ пораженный громомъ, стоялъ внѣ себя отъ нечаянной радости. Приведши бѣдныхъ малютокъ, онъ повергся вмѣстѣ съ ними предъ Евгеніею. Милый другъ, отъ умиленія текутъ у меня слезы. Евгенія оставила ему нѣсколько денегъ, и мы обѣщались всегда помогать ему. Онъ провожаетъ насъ со слезами и благословляетъ небо.
Вышедши изъ деревни, мы вступили въ прекрасный лѣсъ, соединяющій одно селеніе съ другимъ. Хоръ птицъ оглашаетъ радостію сіи очаровательныя мѣста, и я начинаю дышать свободнѣе. Восхищаясь красотами природы, мы непримѣтно входимъ въ деревню. Подлѣ одной хижины, съ печальнымъ видомъ, сидитъ надъ сохою земледѣлецъ, поднимаетъ иногда глаза къ небу и вздыхаетъ — такое зрѣлище поразило меня до глубины сердца. Природа, думалъ я, ты улыбаешься, а твои дѣти страждутъ!.. Мы приближались къ сему несчастному, и онъ, увидѣвши Евгенію, всталъ съ поспѣшностію, и съ чувствомъ горести сказалъ: благодѣтельница наша, мы думали, что лишились тебя на вѣки. Какъ дѣла твои идутъ, спросила у него Евгенія: что ты такъ задумался? Ахъ; какъ мнѣ не задуматься, отвѣчалъ онъ со вздохомъ. Настало время посѣва, а у меня ни зерна нѣтъ сѣмянъ; почти всю недѣлю бываю на барщинѣ, не могу обработывать всей земли своей; у меня родится мало хлѣба. Нынѣшнее лѣто работалъ иногда по праздникамъ, и успѣлъ воздѣлать все поле; но нигдѣ не могу достать для посѣва зеренъ… и слезы не дали ему всего договорить; онъ, казалось, былъ въ отчаяніи. Она бросилась ко мнѣ на шею, и трогающимъ голосомъ сказала; милый мой! Евгенія, отвѣчалъ я, какъ мало ты меня знаешь! Она велѣла, ему итти за нами, и мы летѣли домой, чтобы скорѣе отереть горестныя слезы. Я приказалъ дать ему нужное количество ржи; между тѣмъ Евгенія принесла его дѣтямъ нѣсколько драгоцѣнныхъ для ихъ возраста бездѣлокъ.
О Евгенія!… Милый мой, чѣмъ болѣе я узнаю ее, тѣмъ болѣе открываю въ ней небесныхъ качествъ!
Какой прекрасный день, сказала Евгенія. Небо съ такою кротостію улыбается! И мы, поклонившись бесѣдовавшему съ нами Омеру, поспѣшили на лоно природы. Съ чувствомъ удовольствія попираемъ ногами мягкій лугъ, украшенный цвѣтами; бѣжимъ подъ тѣнь сихъ липъ, сихъ тополей, сихъ столѣтнихъ вязовъ, и мало помалу проницаемъ въ самую глубину теряющагося въ облакахъ лѣса. Восхищаясь торжественнымъ безмолвіемъ, вокругъ насъ царствующимъ, мы не примѣчаемъ, какъ грозныя тучи, спираясь со всѣхъ сторонъ, помрачаютъ воздухъ и сокрываютъ величественный зракъ солнца. Среди дня самая мрачная ночь низпускается на землю. Бурный вѣтръ страшно воетъ и повсюду разливаетъ ужасъ. Сіи современные міру дубы, потрясая верхи свои, гнутся, трещатъ и угрожаютъ другу твоему своимъ ужаснымъ паденіемъ. Звѣри съ дикимъ ревомъ бѣгутъ во глубину лѣса; пастухъ, оставя разсѣявшееся стадо, возноситъ къ небу трепещущія руки. Одинъ отчаянный крикъ ворона мѣшается со свистомъ вѣтра. Мы бѣжимъ, останавливаемся; опять бѣжимъ, опять останавливаемся: съ боязненнымъ чувствомъ обнимаемъ другъ друга. Наконецъ мы укрываемся въ охотничьей хижинѣ. Частыя деревья, горы, пропасти — передъ нами; всѣ ужасы блѣдной смерти — надъ головою. Молнія, разсѣкая, густой мракъ, браздитъ необозримое пространство воздуха и освѣщаетъ трепещущую природу. Но непроницаемое облако, набросивъ на окрестность тѣнь свою, мгновенно скрываетъ отъ насъ ужасы разрушенія. Черезъ минуту молнія обрисовываетъ новыя картины и ослѣпляетъ взоры блескомъ своимъ. Вдругъ грянулъ громъ: страшный ударъ отъ вратъ востока катится и умираетъ на предѣлахъ запада. Умолкъ — и природа, въ новомъ ужасѣ, погрузилась въ мертвое безмолвіе. Но сильный порывъ вѣтра снова повергаетъ все въ бездну хаоса. Вотъ еще ужасный ударъ надъ кровомъ нашимъ! Горы сіи поколебались въ своихъ основаніяхъ, ужасный грохотъ разлился по всему лѣсу и дождь ливмя. Небо, кажется, разверзло свои нѣдра: оно грозитъ потопить землю. Вотъ новая туча несется на чорныхъ крылахъ, разсѣлась и — въ одно мгновеніе вздулися рѣки. Тамъ она бросила огонь изъ нѣдра своего, разлила всѣ ужасы пожара; здѣсь съ трескомъ разсѣкла величественную скалу до небесъ возносившуюся. Дождь, бурный вѣтръ, смертоносная молнія, громъ, сей хаосъ. О другъ мой, еще ударъ, и весь міръ погребенъ подъ собственными развалинами! Что мы передъ такою силою? Ничто. Но — о божественная Евгенія, я въ твоихъ объятіяхъ. Потрясайтесь, потрясайтесь основанія вселенныя! Низпровергнитесь; я не ужасаюсь! Еще гремитъ! Вотъ еще облако! Новые ужасы!…
Утомилась свирѣпствовавшая буря. Одинъ зефиръ шепчетъ въ листахъ сей акаціи, сихъ высокихъ каштановъ. Остановились потоки, съ небесъ шумѣвшіе, только крупныя капли падаютъ съ сихъ широкихъ вѣтвей. Умолкъ страшный громъ, основанія земли потрясавшій; едва слышны глухіе перекаты въ отдаленности. Природа въ недоумѣніи не смѣетъ, кажется, предаться полной радости. Но является солнце, и все оживилось. Невидимой рукою нарисованная радуга смотрится въ обширномъ озерѣ. Рыбы плещутся въ водѣ; лучи солнца играютъ въ сихъ перлахъ, покрывшихъ улыбающуюся долину. Мотылекъ перелетаетъ съ одной розы на другую, трудолюбивая пчела, цѣлуя нѣжныя лиліи, душистые ландыши, собираетъ собственной запасъ и богатые дары человѣку. Между тѣмъ безпечный жаворонокъ кружится въ воздухѣ и оглашаетъ его своею радостью. Тамъ свирѣль собираетъ разсѣявшіяся стада на мѣсто паствы; здѣсь конь выглядываетъ изъ-за вѣтвистаго осокоря и бѣжитъ на тучную долину. Тамъ земледѣлецъ спѣшитъ къ оставленному плугу, и, припѣвая веселую пѣсню, — проводитъ бразду за браздою; тамъ другой повѣряетъ нѣдру земли свою надежду — свое единственное богатство. Тамъ счастливая чета поспѣшно возвращается изъ города и пьетъ наполненный благоуханіемъ воздухѣ. Опираясь на плечо своего сына, старикѣ медленно слѣдуетъ за ними, и хочетъ еще разъ взглянуть на прелести природы. Здѣсь величественная риза яснаго неба тихо волнуется въ зеркалѣ чистой рѣки, которая, нехотя, оставляетъ мѣста сіи: тамъ лебедь, поднявши грудь, съ гордостію разсѣкаетъ ровную поверхность воды. Вотъ по бархату луга съ важностію выступаетъ павлинъ и выказываетъ свои звѣзды! Изъ ближняго селенія несутся радостныя пѣсни, и лѣса, горы, долины тысячу разъ повторяютъ приятные звуки. О другъ мой, я смотрю на землю, смотрю на небо; все улыбается, все радуется! Смотрю на Евгенію… и сія прелестная картина получаетъ въ глазахъ моихъ истинную цѣну свою.
ПИСМО XVIII.
правитьЯ каждый день долженъ удаляться, на нѣсколько часовъ отъ небесной Евгеніи. Гражданскій міръ каждое мгновеніе напоминаетъ мнѣ міръ моей Евгеніи мучительною своею противоположностію съ нимъ. О время, думаю я, лети, лети скорѣе. Но оно остановилось. Часы такъ безконечны, какъ цѣлая вѣчность.
Истинный любовникъ, другъ мой, какъ онъ нетерпѣливъ! Кажется, подѣлалъ бы въ одну минуту то, чего другой въ часъ сдѣлать не въ состояніи. Если бы у всѣхъ была Евгенія отъ чего бы невинности; цѣлые годы между страхомъ и надеждою ждать приговора?
Съ какимъ нетерпѣніемъ я лечу въ нѣдро своего неба! Евгенія иногда смотритъ въ ту сторону, съ которой я долженъ возвратиться, иногда поетъ мою любимую пѣсню, или играетъ на гитарѣ. О, какъ сильно бьется мое сердце! Я весь горю, бѣгу съ поспѣшностію, бросаюсь къ ней на шею, срываю пламенный поцѣлуй и все забыто. Милой мой, съ какимъ избыткомъ она награждаетъ меня за необходимую жертву должности!
Но, жестокая… какъ иногда мучитъ она твоего друга! Часто въ восторгѣ желалъ бы я умереть на сихъ волшебныхъ устахъ, и важный взоръ ея, противъ воли, меня останавливаетъ. Я смотрю на безпредѣльное море сихъ прелестей, и не смѣю къ нимъ прикоснуться. Но когда она съ нѣжностію устремитъ на меня взоръ свой, изъ котораго переливается въ грудь мою какое то пламя. Жители неба уже ли не завидуете вы участи смертнаго?
Другъ мой, она всесильно управляетъ моимъ сердцемъ. И какъ сладостно повиноваться божественной волѣ, движимой однимъ желаніемъ моего блаженства! Сіе безконечное согласіе, сіе рѣдкое сліяніе двухъ сердецъ, любезный другъ, вотъ истинное наслажденіе, до небесъ насъ возвышающее!
ПИСМО XIX.
правитьГдѣ я? Ахъ, что ты сдѣлала? Божественная Евгенія, что ты сдѣлала? Самое воображеніе съ робостію измѣряетъ ужасное между нами разстояніе. Двадцать миль — о небо! Кто далъ тебѣ твердость произнести такой приговорѣ надъ своимъ другомъ? Если бы одна искра сего пламени была въ твоемъ сердцѣ; о, ты не потребовала бы отъ меня подобной жертвы. Но какъ душа моя предана тебѣ! Я благоговѣю передъ самыми мученіями, коимъ ты съ жестокостію меня подвергаешь.
Я въ отлучкѣ по твоему дѣлу. Она непремѣнно требовала, чтобъ я поѣхалъ самъ. Вѣсы правосудія должны склониться на сторону справедливости; но конца, по порядку дѣлъ, надобно ожидать цѣлую вѣчность. Когда бы я ни спрашивалъ: скоро ли рѣшеніе, всегда получаю въ отвѣтѣ несносное завтра. Повѣренный твой, человѣкѣ честный, свѣдущій въ судебныхъ дѣлахъ, и я, къ чему я здѣсь? Евгенія — я въ ссылкѣ, не правда ли? Приѣхавши сюда, я искалъ разсѣянія въ нѣдрѣ общества; но вездѣ находилъ одну скуку. Со мною говорятъ, я ничего не слышу, ничего не понимаю. Я вижу одну ее, ее одну слушаю, объ ней одной сѣтую. Вотъ стелется до прежнему коверъ зелени. По прежнему волнуется въ поле златое море; тамъ возвышается густой лѣсъ; здѣсь умираетъ въ восторгахъ соловей: но я ничего не чувствую, кромѣ ужасной пустоты во глубинѣ сердца. Въ горести бросаюсь подъ тѣнь липы. Ахъ, гдѣ небесное удовольствіе, которое я вкушалъ съ тобою во мракѣ прохладнаго лѣса? Самое солнце — о, такъ ли оно оповѣщаетъ меня съ божественною Евгеніею? Я встаю съ поспѣшностію, бѣгу, не зная куда, въ изнеможеніи бросаюсь на землю.
Скоро ли воскресну я въ твоемъ присутствіи, моя Евгенія?
ПИСМО XX.
правитьЕвгенія по смерти своего дяди должна получить богатое наслѣдство; но жадность родственниковъ оспориваетъ ея справедливое требованіе. Едва кончилъ я твое дѣло, опять съ нею разлученъ. — Я живу вдали отъ нее уже цѣлую недѣлю. Недѣлю! Цѣлый годѣ, цѣлый вѣкѣ?
Несносное богатство!.. Оно пригнело меня въ такое жалкое состояніе; оно мучитъ также цѣлые милліоны людей, могущихъ быть безъ него счастливыми. Но когда, облегчая жребій человѣчества, я вижу теплыя слезы признательности; въ сіи минуты богатство возноситъ меня на степень владыкъ земныхъ. Для чего судьба по лицу земли нея разлила всѣхъ даровъ своихъ съ такою же щедростію, съ какою опоясала воздухомъ міріяды міровъ, въ пространствѣ вращающихся? Тогда бѣдный не проклиналъ бы дня своего рожденія; тогда кровь, человѣческая не лилась бы рѣкою; тогда и я, о мой, милой, тогда и я, не оставилъ бы своей Евгеніи.
Ахъ, безъ нее самое вообряженіе мое тупѣетъ. Я былъ въ домашнемъ театрѣ у одного изъ здѣшнихъ жителей, свѣдущаго въ древдей и, новой словесности. Играли Жанну д’Аркъ. И сіе твореніе, которое рисуетъ живыми красками и адъ, и землю, и небо, которое можетъ спорить, о вѣнкѣ со всѣми произведеніями Геніевъ которое равняется съ самою Саконталою — другъ мой, и оно сдѣлало на меня одно слабое впечатлѣніе.
ПИСМО XXI.
править«Спѣши, спѣши подъ кровъ жилища нашего, безъ тебя осиротѣвшаго; возврати спокойствіе своей Евгеніи. Ахъ, я слишкомъ много полагалась на свои силы! Душа моя, привыкши покоиться въ твоей, каждую минуту летитъ къ тебѣ на встрѣчу. Возвратись скорѣе: съ тобою улетѣли всѣ мои радости; онѣ съ тобою и возвратятся. Я беру гитару, чтобы повѣрить ей тоску свою; но рука моя отказывается: я извлекаю одни несогласные звуки. Сажусь за рукодѣлье, и все только порчу. Бросаю любимое: свое занятіе, иду къ окну, и смотрю въ ту сторону, въ которую ты отправился. О мой милой, въ первый разъ въ жизни недовольна я собою. Какая перемѣна! Другъ мой, ты не узнаешь своего сада! Любимыя твои герани, лиліи, розы — всѣ онѣ — не сердись на меня — всѣ онѣ безъ тебя скоро увянутъ. Съ какимъ удовольствіемъ прежде лила я жизнь на ихъ нѣжные стебли! А нынѣ? Я твои цвѣты совсѣмъ позабыла. И соловей твой сидитъ пригорюнившись, какъ сиротка. Какъ все мрачно! Какъ вездѣ пусто! Нѣтъ, милой мой, никогда, никогда болѣе ты меня не оставишь. Для чего терпѣть намъ такое мученіе, когда мы можемъ вкушать небесныя удовольствія? Если жестокая необходимость заставитъ тебя удалиться изъ сихъ мѣстъ, которыя любуются прекраснымъ полднемъ твоей жизни, Евгенія твоя послѣдуетъ за тобою черезъ моря, черезъ горы, черезъ степи, на край свѣта, — въ бездну самаго ада.»
ПИСМО XXII.
правитьУлыбайся, нѣжная природа; сынъ твой снова вкушаетъ безконечное блаженство. Мрачное облако печали исчезло съ быстротою туманнаго призрака; о мой другъ, одна улыбка божественной Евгеніи, и вздохи стенанія, жалобы — все погребено во мракѣ вѣчнаго забвенія.
Я держалъ въ рукахъ Тассовы ночи, смотрѣлъ, и ничего не понималъ, ничего не чувствовалъ. Вдругъ подаютъ мнѣ писмо, и я узнаю руку, небесной Евгеніи. Покрываю поцѣлуями сію драгоцѣнную бумагу. Наконецъ, пришедши въ себя, разламываю печать, читаю… И, что жъ? О небо! Она терпитъ тоже, что терпитъ другъ твой. Я бросаюсь съ поспѣшностію въ повозку; безпрестанно оставляю за собою поля, лѣса, горы, селенія, и думаю, что я прикованъ къ одному мѣсту. Но вотъ наконецъ прелестныя окрестности города, который Евгеніею для меня сталъ Эдемомъ. Тамъ наслаждались мы прохладою тѣни; тамъ слушали жалобы горлицы, тамъ внимали шуму низвергающагося водопада; тамъ ловили умирающіе лучи солнца. Чувства мои оживляются, тихая теплота пробѣгаетъ по всему тѣлу. Кровь обращается быстрѣе; глаза покрываются непроницаемымъ облакомъ; — приближаюсь къ своему жилищу… О, какъ стѣснилось у меня дыханіе! Въ восхищеніи повергаемся мы на шею одинъ другому, не можемъ произнести ни слова, но слезы текутъ ручьями, смѣшавшись, облегчаютъ сердца наши. О! Кто послѣ тягостной разлуки, ко груди своей не прижималъ единственной для его сердца; — тотъ не знаетъ еще божественнаго восторга.
Я привѣтствую всѣ предметы въ домѣ, и смотрю на нихъ съ новымъ удовольствіемъ. Съ поспѣшностію бѣгу въ садъ и лобызаю сіи цвѣты, ея руками питаемые" О Другъ мой, вездѣ я хожу и все мнѣ улыбается!
Прелестныя мѣста! Никогда взоры мои не были къ вамъ равнодушны; но я смотрѣлъ на васъ съ безпечностью владѣтеля. Нѣтъ, никогда не ловилъ я съ такою жадностію всѣхъ оттѣнокъ красотъ вашихъ. О милый мой, чтобы почувствовать всю цѣну своего блаженства, надобно — жестокое условіе — надобно онаго лишиться, — по крайней мѣрѣ на время.
ПИСМО XXIII.
правитьЕя большіе глаза не сіяли никогда подобнымъ пламенемъ. Какъ много говоритъ взглядъ сей счастливому твоему другу! Она — порадуйся моему блаженству — она съ меньшею строгостію умѣряетъ мое изступленіе. Какъ мало я страдалъ въ разлукѣ! Довольно одной минуты восторга, чтобъ забыть цѣлую вѣчность мученія. Я могу себѣ вообразить, съ какимъ участіемъ соловей раздѣлялъ съ нею горесть разлуки! Посмотри — она бѣжитъ къ нему, изливаетъ передъ нимъ нѣжныя жалобы своимъ ангельскимъ голосомъ, и онъ въ томныхъ перекатахъ хрипитъ, стонетъ, вздыхаетъ. Смертный, пади и благоговѣй! Ея священной волѣ повинуется сама природа.
Цѣлый день ревѣвшій вѣтръ истощилъ наконецъ всю свою ярость, и тишина, окруженная вѣчными прелестями, низпустилась съ улыбкою на землю. Мы спѣшимъ раздѣлить общее торжество; проходимъ подъ сводомъ каштановъ, ограждающихъ садъ нашъ, и по дерновымъ уступамъ спускаемся къ ручью. Евгенія обращаетъ вокругъ себя смѣющіеся взоры; мы садимся въ лодку и другъ дикой разсѣкаетъ серебряныя струи своего Нила. — При помощи тихаго вѣтра я лечу въ обширное озеро, принимающее воды нашего источника. Развѣсистыя ивы, нагнувшись, глядятся въ чистое зеркало, озлащаемое лучами солнца. — Сіи воды, сіи деревья, сіе улыбающееся небо, посреди, божественная Евгенія — о другъ мой, я бросаю весло и сижу внѣ себя отъ восхищеніи. «Въ какой волшебной міръ перенесенъ я!» противъ воли вырвалось изъ глубины моего сердца. Милой мой, сказала нѣжнымъ голосомъ Евгенія, природа безъ тебя не была столь прекрасною!
Гдѣ же храмъ твой, блаженство? Гдѣ курятъ тебѣ вѣчныя благовонія? Любезный другъ, рай и адъ не во глубинѣ ли нашего сердца? Поставь злодѣя посреди лучезарнаго неба; о, весь адъ будетъ гнѣздиться въ душѣ его.
ПИСМО XXIV.
правитьЯ сижу и скрашиваю себя: чтобы я былъ безъ Евгеніи? Милый другъ, одна любовь усыпаетъ розами поприще нашей жизни. Посмотри вокругъ себя — все любитъ и все наслаждается! Голубь съ нѣжностію ласкается, воркуетъ и лобызаетъ свою подругу. Вслушайся, соловей говоритъ: я горю, я горю. И тигры и львы, забывши свою ярость, приносятъ дань взаимной склонности. О, какъ соплетаются деревья и шепчутъ одно другому! Тополь вздыхаетъ о тополѣ, ива объ мнѣ. А тамъ плющъ вьется около столѣтняго вяза. Рѣзвый вѣтерокъ съ жадностію цѣлуетъ нѣжные цвѣты, сіи перлы богатой природы. Посмотри — съ какою поспѣшностію одна струя бѣжитъ за другою! Онѣ боятся, чтобы во множествѣ водъ не потерять другъ друга. И два ручья, смѣшавши волны свои, съ большимъ веселіемъ протекаютъ тучные долы. Самое солнце такъ нѣжно склоняетъ взоры свои на улыбающуюся землю! И небо съ такою благостію льетъ животворную росу на томящіяся нивы! Вся природа, другъ мой, не иное что, какъ безконечный храмъ, въ коемъ любви курится вѣчная жертва.
И что безъ нее сія вселенная? Міріядами солнцевъ увѣнчанная темница. Мой другъ, божественная Евгенія съ такою улыбкою смотритъ на меня. О, что я чувствую!..