Эва.
Былъ жаркій сентябрскій денекъ. Во всей природѣ царила глубокая тишина. Не слышно было ни пѣнія птицъ, ни шума листьевъ, только жужжали насѣкомыя, да солнце палило сверху немилосерднымъ образомъ.
Поэтому нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что одинокій путникъ спѣшилъ поскорѣе перейдти вдоль по тропинкѣ открытымъ лугомъ, чтобы достигнуть ближайшаго лѣса и отдохнуть подъ его гостепріимной тѣнью.
Путникъ этотъ былъ высокій, молодой человѣкъ, красивой наружности, съ окладистой бородой, проницательными темными глазами и съ безконечно грустнымъ выраженіемъ въ лицѣ. На видъ ему казалось около тридцати-шести лѣтъ, но на лбу успѣли уже образоваться легкія морщины, и улыбка рѣдко оживляла его почти мрачный взглядъ. Онъ оставилъ свою дорожную сумку въ гостинницѣ ближайшей деревни, гдѣ онъ остановился, и теперь несъ въ рукахъ только альбомъ.
Войдя въ тѣнь густыхъ деревьевъ, путникъ снялъ съ головы легкую соломенную шляпу и началъ ею обмахиваться, осматриваясь вокругъ, не найдется-ли гдѣ нибудь спокойнаго мѣстечка, гдѣ-бы можно было въ волю отдохнуть. Лѣсъ уходилъ на вершину холма; мѣстами попадались маленькія лѣсныя просѣки, сквозь которыя можно было свободно видѣть близь-лежащее озеро и мощные горные хребты, которые возвышались на нѣсколько часовъ пути отъ просѣкъ.
Въ одной изъ этихъ просѣкъ виднѣлось большое распятіе, съ прекрасною рѣзьбою, а передъ нимъ стояла маленькая скамейка.
— Тутъ пріятно отдохнуть, подумалъ путникъ, — а можно пожалуй нарисовать картину, представляющую крестъ на переднемъ планѣ, и передъ нимъ колѣнопреклоненную крестьянку, продолжалъ онъ вполголоса, и оставя въ сторонѣ отлогія извилины дороги, сталъ прямо карабкаться наверхъ къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ крестъ. Добравшись туда, онъ бросился подъ дерево на мягкій роскошный мохъ — и положа голову на выпятившійся корень дерева, началъ любоваться чудесными окрестностями и голубымъ безоблачнымъ небомъ, которое виднѣлось сквозь вѣтви.
Есть что-то особенное въ томъ настроеніи, которое овладѣваетъ человѣкомъ, когда онъ сидитъ одинъ въ лѣсу въ совершенномъ уединеніи. Позабываются печали и заботы, прохладный лѣсной воздухъ освѣжаетъ пылающій лобъ, въ пѣсняхъ птичекъ слышатся радость и веселіе; какое-то спокойствіе, миръ и блаженство нисходитъ въ человѣческое сердце.
Точно такъ же и морщины на лбу нашего путника начали мало-по-малу сглаживаться, въ чертахъ его лица разлилось безконечное спокойствіе, а мысли понеслись высоко, высоко въ то свѣтлое, безконечное пространство, которое разстилалось надъ его головой.
Вдругъ послышался шумъ легкихъ шаговъ на песчаной дорогѣ. Онъ поднялъ голову. Стройная молодая дѣвушка шла съ холма, держа въ одной рукѣ вѣнокъ изъ цвѣтовъ, а другою поддерживала свое платье, такъ что можно было ясно разсмотрѣть ея маленькія ножки.
Путникъ не тронулся съ мѣста. Неподвижно лежалъ онъ, смотря на очаровательное существо, въ свѣтло-синемъ батистовомъ платьицѣ. Онъ видѣлъ, какъ дѣвушка повѣсила свой вѣнокъ у подножія креста и нѣсколько минутъ безмолвно молилась, потомъ сѣла на скамейку и устремила вдаль на окрестности пристальный печальный взглядъ.
Такимъ образомъ путникъ могъ теперь хорошо разглядѣть ея благородный профиль, тонкій носикъ, чистый дѣвственный лобъ, маленькія коралловыя губки, круглый, упругій подбородокъ и большіе лучистые, темные глаза. Къ довершенію очерка нужно еще прибавить, что во всѣхъ движеніяхъ этого милаго, гибкаго созданія проглядывала неподражаемая грація; ея роскошные, золотистые волосы, гладко зачесанные за ухо, были собраны сзади въ толстый, густой узелъ; а два длинные, блестящіе локона падали небрежно на плечи.
— Кто-бы могла быть эта молодая дѣвушка? придумывалъ путникъ, — какимъ образомъ попала она въ эту дикую мѣстность, откуда, и гдѣ она живетъ — вѣроятно не очень далеко отсюда, на ней даже не надѣто шляпы…
Но тутъ размышленія его были прерваны, потому что дѣвушка, сидѣвшая до сихъ поръ неподвижно, вдругъ быстро приводнялась съ своего мѣста — и простирая впередъ руки, съ какимъ то страстнымъ желаніемъ воскликнула:
— О, какъ бы мнѣ хотѣлось вонъ отсюда, какъ можно дальше, туда — въ иной заманчивый свѣтъ, что-нибудь видѣть, слышать, пережить!
Потомъ она медленно опустила руки, и еще разъ пристальнымъ и нетерпѣливымъ взглядомъ посмотрѣла вдаль, затѣмъ поспѣшно оставила свое спокойное мѣсто и пошла опять прежней дорогой.
Звуки ея голоса, въ которыхъ слышалось такъ много грусти, проникли въ самое сердце путника. Тихонько закрылъ онъ свой альбомъ, и безшумно поднявшись съ мѣста, отправился вслѣдъ за прелестной дѣвушкой, которая въ это время спѣшила взойти на холмъ.
Достигнувъ до самой вершины холма и повернувъ за уголъ, дѣвушка скрылась отъ глазъ нашего путника.
Почти въ тоже самое мгновеніе онъ услыхалъ, какъ зазвенѣлъ колокольчикъ, скрипнула отворяемая дверь и съ шумомъ захлопнулась, а потомъ все затихло.
— Фея вернулась въ свой заколдованный замокъ, подумалъ смѣясь путникъ, — посмотримъ, не удастся ли мнѣ снять съ нея всѣ чары колдовства и освободить изъ замка.
Сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ, путникъ обогнулъ тотъ-же зеленый уголъ, за которымъ скрылась молодая дѣвушка, — и внезапный крикъ удивленія вырвался у него, потому что передъ его глазами вдругъ какъ изъ земли выросъ древній, величественный, сѣрый замокъ, такой романтическій, такой живописный, что вполнѣ заслуживаетъ описанія.
Половина рва, который прежде, окружалъ замокъ, была съ лицевой стороны засыпана и образовала собою широкую террасу; отъ нея шли комнаты съ нижняго этажа. Другая сторона рва была обращена въ нѣчто въ родѣ пруда, черезъ который каменный мостикъ велъ во дворъ — просторный и всегда содержимый въ порядкѣ. Въ серединѣ двора находился глубокій колодезь съ большимъ высѣченнымъ изъ мрамора водоемомъ, осѣненнымъ громадными липами. Замокъ, существовавшій уже нѣсколько столѣтій, съ готическими окнами и жестью на крышѣ былъ построенъ въ видѣ полуквадрата, къ которому какъ бы прислонилась башня, основанная (какъ утверждаютъ) еще во времена римлянъ.
Какъ замокъ такъ и башня были обсажены плющомъ, дикимъ виноградомъ и всевозможными вьющимися растеніями, которыя смѣло и привольно взбирались до самой крыши — а тамъ віясь то кольцами, то фестонами, перебирались до самаго конька и оттуда свѣшивались длинными изящными звеньями. Передъ террасою, съ которой открывался великолѣпный видъ, лежалъ небольшой, но со вкусомъ расположенный цвѣтникъ, далѣе тянулся склонъ поросшій низенькою рощицей, постепенно переходившею въ лѣсъ.
Съ возрастающимъ удивленіемъ обходилъ путникъ издали это богатое помѣстье и при этомъ замѣтилъ, что только нижній этажъ обитаемъ, и два окна въ первомъ этажѣ отворены, въ остальныхъ же вездѣ закрыты ставни, что придавало замку почти мрачный видъ.
— Замокъ и его несчастная обитательница интересуютъ меня, бормоталъ нашъ путникъ, — отчего ей такъ хочется уйдти отсюда — и почему это для нея невозможно? Ужь не замужемъ ли она за такимъ человѣкомъ, который ревнуетъ ее, тиранитъ и запираетъ? Ему стало вдругъ такъ жарко и душно, что онъ опять снялъ свою соломенную шляпу и началъ какъ прежде обмахиваться ею.
— Надо срисовать замокъ, продолжалъ онъ, — съ наружной стороны безъ всякаго позволенія, а видъ съ террасы — испросивъ прежде на то позволеніе. Но всякомъ случаѣ я здѣсь останусь! Все такъ манитъ: живописное мѣстоположеніе, тайна, заключенная въ прелестномъ созданіи, великолѣпный воздухъ, отсутствіе друзей и свобода отъ моихъ узъ… хотя и минутная, добавилъ онъ съ горькою усмѣшкой.
Бросивъ еще послѣдній взглядъ на замокъ, онъ сошелъ съ горы — и черезъ четверть часа добрался до скромной гостинницы, въ которой онъ оставилъ свой дорожный мѣшокъ. Въ этой гостинницѣ нанялъ онъ на всю недѣлю маленькую, но веселенькую комнатку; изъ ея оконъ открывался видъ на озеро.
Въ то время, когда путникъ стоялъ у окна и старался въ наступившихъ сумеркахъ различить замокъ, въ дверь кто-то постучался; взошелъ хозяинъ гостинницы съ зажженной свѣчкой и съ неизбѣжной въ Германіи книжкой, въ которую записывались имена путешественниковъ.
— Смѣю ли я васъ просить вписать въ эту книгу ваше почтенное имя, сказалъ онъ, важно кладя на столъ книгу и держа въ рукахъ уже совсѣмъ приготовленное и окунутое въ чернила перо.
Путешественникъ подошелъ къ столу и провелъ задумчиво рукою по лбу, потомъ твердымъ и увѣреннымъ почеркомъ написалъ: Норбертъ.
Хозяинъ, прочтя такое простое имя, умѣрилъ немного свою важность.
— А чѣмъ изволите заниматься, осмѣлюсь васъ спросить?
Снова на минуту задумался Норбертъ, потомъ наклонился къ столу и написалъ: «художникъ».
— А! художникъ!.. отвѣчалъ хозяинъ съ легкимъ презрѣніемъ и косясь на его дорожный мѣшокъ.
— Откуда же слѣдуетъ взять вашъ багажъ?
— Я оставилъ небольшой сундучекъ въ Б… на почтѣ, и Норбертъ при этомъ назвалъ ближайшій городокъ, — вы можете прислать мнѣ его завтра.
Физіогномія хозяина немного просвѣтлѣла при этихъ словахъ. Путешественникъ безъ багажа есть какъ бы лицо безличное, а маленькій сундучекъ во всякомъ случаѣ гораздо лучше, чѣмъ простой дорожный мѣшокъ.
— Скажите мнѣ пожалуйста, продолжалъ Норбертъ, — кому принадлежитъ вонъ тотъ прекрасный, старинный замокъ, и кто въ немъ живетъ?
— А-а! протянулъ хозяинъ съ важнымъ видомъ, — это совсѣмъ особенная исторія.
— Ну, разскажите же, сдѣлайте одолженіе, эту исторію, — кстати, не угодно ли вамъ покурить? и Норбертъ положилъ на столъ нѣсколько сигаръ и придвинулъ ихъ къ хозяину.
— Весьма любезно съ вашей стороны, улыбнулся тотъ съ довольнымъ видомъ; милостиво хотѣлъ онъ сказать, но вспомнилъ скромное имя господина Норберта, художника съ маленькимъ сундучкомъ, — и удовольствовался поэтому словомъ любезно.
— Вотъ видите ли, замокъ принадлежитъ уже нѣсколько столѣтій фамиліи Эбензее, но въ немъ долго никто не жилъ, такъ что замокъ почти превратился въ развалины. Четырнадцать лѣтъ тому назадъ присланы были въ замокъ каменьщики, маляры, обойщики. Они все въ немъ поправили, а когда работа была кончена, въ одно прекрасное утро пріѣхалъ въ замокъ господинъ баронъ съ своей единственной дочерью, которая была замужемъ за графомъ Вальденау, — вотъ ея-то дочь, молодая графини Эва и живетъ теперь въ замкѣ одна съ дѣдушкой.
— А мать? прибавилъ Норбертъ.
— О, вотъ уже четыре года какъ она умерла. Она была несчастлива и много страдала, какъ говорятъ…. графъ Вальденау женился на ней изъ-за денегъ, дурно обходился съ своей женой, надѣлалъ много долговъ и впослѣдствіи совсѣмъ прогорѣлъ и кончилъ свою жизнь въ Америкѣ въ самомъ бѣдственномъ положеніи. Это былъ тяжелый ударъ для графини и для господина барона, потому что онъ прежде любилъ графа какъ своего роднаго сына — и хотѣлъ завѣщать ему все свое состояніе, такъ какъ у него не было своихъ наслѣдниковъ. Но когда до него въ довершеніе всѣхъ исторій дошли слухи, что зять съ нетерпѣніемъ ждетъ его смерти и пускается въ спекуляціи, тогда пошло на разрывъ. Съ тѣхъ поръ баронъ презираетъ всѣхъ людей, не довѣряетъ никому и совсѣмъ удалилъ отъ общества свою внучку. Онъ нанялъ для графини Эвы француженку-гувернантку на пять лѣтъ, но въ прошедшемъ году она уже отошла отъ нихъ. Мнѣ очень жаль бѣдную графиню, сказалъ хозяинъ сострадательно покачивая круглой большой головой, — ей только девятнадцать лѣтъ, такая молоденькая и такая добрая. Ей должно быть ужасно скучно жить въ такомъ уединеніи съ дѣдушкой, которому уже переступило за шестой десятокъ; посудите сами, какое же онъ можетъ доставить развлеченіе для молодой дѣвушки! Да, такъ вотъ-съ какія дѣла-то! со вздохомъ заключилъ хозяинъ. — Вамъ больше ничего, надѣюсь, не понадобится? добавилъ онъ уже дѣловымъ тономъ, — въ такомъ случаѣ позвольте пожелать вамъ спокойной ночи, — и онъ удалился, оставя Норберта въ задумчивости.
Прошла ночь — и настало свѣжее, росистое утро. Норбертъ наскоро собралъ всѣ рисовальные приборы — и по вчерашнему взошелъ на холмъ, расположился около креста и принялся набрасывать акварелью видъ окрестности.
Утро прошло, рисунокъ былъ совсѣмъ оконченъ, но никто еще не являлся. Начиная терять всякое терпѣніе, Норбертъ хотѣлъ уже встать съ своего мѣста и направиться къ замку, какъ вдругъ услышавъ шорохъ и шаги, онъ быстро обернулъ голову. Пожилая, прилично одѣтая женщина, съ маленькой корзинкой въ рукахъ, тяжелою походкою и съ серіознымъ видомъ шла по дорогѣ. Но едва только она успѣла скрыться изъ виду, какъ вдругъ вчерашняя молодая дѣвушка прошла мимо Норберта — такъ поспѣшно, что онъ едва могъ разсмотрѣть ее.
— Вальбурга! Вальбурга! кричала она задыхаясь.
— Что прикажете, графиня? раздался голосъ Вальбурги изъ чащи лѣса.
— Подожди минуту, ты позабыла захватить письмо.
— И то! отозвалась Вальбурга.
Норбертъ слышалъ, какъ онѣ еще немного поговорили; потомъ графиня Эва медленными шагами пошла назадъ.
На минуту Норбертъ могъ полюбоваться ея красивымъ лицомъ; затѣмъ она вдругъ подняла глаза и казалась чрезвычайно удивленною, увидя совершенно посторонняго человѣка. Съ нѣкоторымъ любопытствомъ поглядѣла она на художника и на его ландшафтъ, потомъ ускоренными шагами пошла дальше.
— Теперь или никогда! подумалъ Норбертъ — и почтительно снявъ шляпу, приблизился къ ней съ поклономъ, который вполнѣ обличалъ въ немъ свѣтскаго человѣка.
— Графиня, началъ онъ, и въ голосѣ его послышалось какое-то странное смущеніе, — простите, что незнакомый человѣкъ осмѣливается говорить съ вами. Я немножко рисую — и вчера скитаясь въ этихъ мѣстахъ, совершенно случайно дошелъ до вашего замка и былъ положительно очарованъ его живописной прелестью. Графиня, у меня будетъ къ вамъ большая просьба: могу ли получить позволеніе срисовать замокъ?
Она спокойно выслушала эту рѣчь, устремивъ на художника большіе темные глаза.
— Замокъ этотъ не мой, отвѣчала графиня звучнымъ голосомъ, — но если вы желаете, я могу попросить объ этомъ моего дѣдушку.
— Если только это васъ не обезпокоитъ, быстро добавилъ Норбертъ.
— Нисколько, отвѣчала она.
— Могу ли я завтра получить отѣтъ?
— Если вы желаете, то можете получить его сегодня послѣ обѣда, и Эва съ легкимъ поклономъ хотѣла уже удалиться, но вдругъ остановилась.
— Не будетъ ли это нескромностію съ моей стороны, сказала она полузастѣнчиво, — если я попрошу васъ показать мнѣ вашъ рисунокъ? Здѣсь мое любимое мѣсто, добавила она какъ-бы оправдываясь.
— Ахъ, какая прелесть!.. вскричала она въ восхищеніи, когда Норбертъ показалъ ей свой альбомъ. — Горы, деревья, озеро, все это передано такъ естественно, такъ вѣрно! Какъ чудно, какъ въ зеркалѣ, отражается деревня и тамъ пасущееся стадо! Какой вы счастливецъ, что умѣете такъ превосходно рисовать!
— Да, я буду считать себя счастливцемъ, если графиня удостоитъ принять отъ меня потъ этотъ маленькій рисунокъ… и онъ быстро вырвалъ листокъ изъ альбома и подалъ въ руки графини.
Легкая краска покрыла личико Эвы.
— Вы хотите отдать его мнѣ? сказала она съ замѣшательствомъ, — нѣтъ, это уже слишкомъ много… я не могу этого принять, и она положила рисунокъ на скамейку.
— Хорошо, такъ мнѣ придется уничтожить этотъ рисунокъ, сказалъ Норбертъ съ наружнымъ спокойствіемъ, но въ глубинѣ души очень раздосадованный отказомъ графини.
— Уничтожить! воскликнула Эва.
— Конечно; если я однажды отдалъ, то не могу взять назадъ, и такъ… онъ схватилъ рисунокъ обѣими руками, готовясь его разорвать.
— То что вы разъ отдали — не принадлежитъ уже вамъ; слѣдовательно, вы не имѣете никакого права уничтожать. И съ рѣшительнымъ видомъ Эва взяла рисунокъ изъ рукъ художника. — Благодарю васъ, вашимъ подаркомъ вы доставили мнѣ много радости. Сегодня за завтракомъ я непремѣнно переговорю съ дѣдушкой, а въ три часа вы можете придти за отвѣтомъ.
И прежде чѣмъ Норбертъ успѣлъ отвѣчать ей, она исчезла.
Она быстро взошла на гору, бережливо держа въ рукахъ свое сокровище. Дойдя до воротъ замка, графиня позвонила; старый слуга отворилъ двери.
— Все-ли приготовлено, Матвѣй? поспѣшно сказала она.
— Нѣтъ еще, но черезъ три минуты все будетъ готово, отвѣчалъ тотъ, взглянувъ на большіе старинные часы, которые висѣли посреди булавъ, мечей и щитовъ и часто приводили Эву въ отчаяніе своимъ однообразнымъ медленнымъ тиканьемъ. И теперь, не входя еще на лѣстницу, она бросила на нихъ гнѣвный взглядъ, потомъ поспѣшно пошла по широкой, темной лѣстницѣ.
Въ своей комнатѣ она поставила рисунокъ на письменный столикъ — и заложа руки за спину, внимательно принялась его расматривать то вблизи, то издалека.
Потомъ, совсѣмъ по дѣвичьи, принялась она упрекать себя за свое неосторожное, неловкое поведеніе.
— Вырвать рисунокъ у него изъ рукъ и потомъ убѣжать! О, какъ глупо, какъ необдуманно!…
У молодыхъ дѣвушекъ есть особенная страсть: впослѣдствіи всегда раскаиваться въ своемъ поведеніи, — и достойно замѣчанія, какъ онѣ чрезъ это чувствуютъ себя несчастными.
Румянецъ еще ярко горѣлъ на щекахъ Эвы, когда она взошла въ столовую. Матвѣй посмотрѣлъ на нее съ упрекомъ, потому что съ тѣхъ поръ, какъ онъ отперъ ей дверь, прошло уже не три, но цѣлыхъ пять минутъ, а Матвѣй пуще жизни любилъ соблюдать во всемъ точность.
Баронъ Эбензее, высокій, еще крѣпкій мужчина, съ бѣлоснѣжными волосами, сидѣлъ за столомъ и протянулъ руку своей внучкѣ. Эва наклонилась и поцѣловала ее, потомъ усѣвшись напротивъ дѣдушки, начала извиняться.
— Прости, милый дѣдушка, что я заставила тебя прождать; право, на этотъ разъ у меня была довольно основательная причина… и въ немногихъ словахъ она разсказала свою встрѣчу съ художникомъ и его просьбу, не упоминая однако о подаренномъ рисункѣ.
Баронъ Эбензее нахмурился.
— У меня нѣтъ ни малѣйшей охоты запружать свой замокъ различными художниками. Эти люди вырастаютъ какъ грибы; гдѣ одинъ явится, туда стекается ихъ цѣлая дюжина.
— Но я прошу тебя, милый дѣдушка!.. на этотъ разъ онъ всего-на-всего одинъ; онъ такъ великолѣпно рисуетъ и смотритъ такимъ джентльменомъ… и кстати, какая прекрасная мысль пришла мнѣ въ голову! продолжала Эва, хлопая въ ладоши, — какъ ты думаешь, дѣдушка, не согласится ли онъ мнѣ давать уроки? Вѣдь ты знаешь, что брать уроки рисованія — мое давнишнее, страстное желаніе.
— Да, если ты хорошо будешь ему платить, то онъ многому тебя научить. Люди готовы на все изъ-за-денегъ, отвѣчалъ баронъ съ насмѣшливой улыбкой.
— Онъ смотритъ вовсе не бѣднякомъ, сказала Эва слегка-обиженнымъ тономъ, — и вѣроятно въ этомъ не будетъ особеннаго несчастія, если онъ согласится давать мнѣ уроки два раза въ недѣлю. Учиться рисовать — это доставитъ мнѣ большое удовольствіе… и она съ умоляющимъ видомъ посмотрѣла на дѣдушку.
— Ну, если это тебя такъ забавляетъ, то можешь спросить его; тебѣ извѣстно, что моя касса въ твоемъ распоряженіи, и этими словами баронъ закончилъ разговоръ.
Эва сидѣла какъ на угольяхъ до тѣхъ поръ, покуда кончился обѣдъ, и баронъ удалился въ свою комнату. Тогда она стрѣлой побѣжала наверхъ по лѣстницѣ и чрезъ длинный корридоръ къ своей старой, вѣрной служанкѣ Вальбургѣ, которая заботилась объ Эвѣ съ самаго дѣтства, побила и сама вскормила ее.
— Валли, Валли, вскричала она съ сіяющимъ лицомъ, — большая новость, радостное извѣстіе! Знаешь ли, что случилось? — я буду учиться рисовать, дѣдушка позволилъ; подумай, какъ это чудесно, какъ это весело!
— Потише, потише, отвѣчала Вальбурга, съ восторгомъ смотря на свою любимицу, — такъ скоро ничто не дѣлается. У кого же графиня будетъ брать уроки?
— Я тебѣ сейчасъ все объясню.
И Эва усѣвшись на комодъ, который стоялъ около рабочаго стола старушки, снова разсказала свое маленькое приключеніе, но на этотъ разъ гораздо подробнѣе.
— Ты увидишь, какія картинки я буду рисовать, продолжала она съ одушевленіемъ: — великолѣпные ландшафты, игривые жанры, сельскую, скромную жизнь, портреты… и тебя также непремѣнно нарисую, какъ ты здѣсь сидишь съ своей скучной корзинкой, наполненной разорванными чулками, въ черномъ платьѣ, съ сѣдыми волосами, а на нихъ маленькій чепчикъ; за спиной у тебя окно, въ которое глядятся зеленыя вѣтки… Говорю тебѣ, что это выйдетъ чудесная картина.
Эва немного закинула назадъ свою маленькую, красивую голову, и нрищурясь смотрѣла на старушку.
— Нужно завести мастерскую и выстроить галлерею для моихъ рисунковъ. О, эта жизнь будетъ настоящимъ раемъ!.. и она спрыгнувъ съ комода, скорыми шагами начала взадъ и впередъ прохаживаться по комнатѣ. — Теперь найдется много работы, часы будутъ летѣть, а не ползти по прежнему, и дни промчатся съ быстротой молніи.
Вдругъ Эва умолкла.
— Звонокъ! закричала она, — это онъ. Скажи поскорѣе Матвѣю, чтобы онъ провелъ господина въ большую залу; я сейчасъ прійду.
Вальбурга нашла посѣтителя въ первой залѣ; онъ съ спокойнымъ любопытствомъ разсматривалъ оружіе.
— Ты что-то не очень похожъ на художника, подумала Вальбурга, которая воображала всѣхъ художниковъ съ длинными, нечесанными локонами, съ громаднымъ портфелемъ и съ бѣлымъ зонтикомъ въ рукахъ.
— Не угодно ли господину пожаловать сюда, сказала она, отпирая ближайшую изъ дверей, — графиня сейчасъ придетъ.
Норбертъ слегка поклонился, и приподнявъ красную шелковую портьеру, вошелъ въ высокую, просторную залу, съ лѣпнымъ, богато-украшеннымъ потолкомъ, съ старинною мебелью, коврами и картинами. Все было убрано со вкусомъ и поражало своей древней прелестью; стоявшія вокругъ рѣдкости могли бы привести въ восторгъ каждаго любителя коллекцій.
Не долго пришлось дожидаться Норберту; онъ услыхалъ, какъ отворилась дверь, — и быстро обернувшись замѣтилъ маленькую, бѣленькую ручку, которая приподнимала портьеру. Показался стройный станъ Эвы — и такъ какъ она минуту пріостановилась, то ея величественная фигура, выдѣляемая краснымъ занавѣсомъ, который бросалъ чудный отсвѣтъ на ея личико, такъ поразила Норберта своей благородной красотой, что онъ невольно поклонился ей гораздо ниже обыкновеннаго.
— Вы пришли за отвѣтомъ, начала тотчасъ же Эва, — я съ большимъ удовольствіемъ могу объявить вамъ, что замокъ и садъ совершенно въ вашемъ распоряженіи.
— Вы очень добры, отвѣчалъ Норбертъ, — ни беру на себя смѣлость — съ избыткомъ воспользоваться вашимъ позволеніемъ. Напримѣръ, видъ съ террасы долженъ быть неподражаемо хорошъ, а замокъ такъ живописенъ, что я жду не дождусь, когда онъ будетъ на полотнѣ. Примите мою глубочайшую благодарность, графиня, за ваше милостивое ходатайство, прибавилъ Норбертъ, сдѣлавъ уже нѣсколько шаговъ къ двери.
— Еще одно слово, воскликнула Эва, протягивая руки, какъ-бы намѣреваясь его удержать, — у меня къ вамъ будетъ большая просьба, господинъ… госп…
— Норбертъ, подсказалъ художникъ.
Эва признательно кивнула головою.
— Такая большая просьба, что едва рѣшаюсь высказать ее…
— Ваша просьба уже исполнена, перебилъ Норбертъ улыбаясь, — а потому не стѣсняйтесь особенно. Скажите мнѣ совершенно откровенно, чего вы желаете?
— Согласитесь ли вы давать мнѣ уроки рисованія?
И Эва съ умоляющимъ видомъ посмотрѣла на него.
— Уроки рисованія! воскликнулъ Норбертъ, — счастливая мысль!.. извините, блистательная, хотѣлъ я сказать. Конечно, съ большимъ, большимъ удовольствіемъ; когда же вы хотите начать? завтра, или сегодня же? Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше.
— Вы, право, такъ добры, что рѣшаетесь на такое докучное дѣло, сказала графиня, — теперь я прошу сказать ваши условія, я съ большимъ удовольствіемъ прійму ихъ.
— Какъ, условія? сказалъ художникъ съ вытянутымъ лицомъ, — то-есть иначе сказать: денежное вознагражденіе; ну, графиня, добавилъ онъ рѣшительнымъ тономъ, — я даю уроки pour l’honneur, а не изъ-за денегъ; если вы не хотите меня больше оскорблять, то пожалуйста не заговаривайте объ этомъ. Принесите вашу шляпу и карандашъ, а бумага имѣется при мнѣ. А рисовали вы прежде, или нѣтъ? прибавилъ онъ вдругъ; въ жару разговора онъ до сихъ поръ совсѣмъ забылъ ее спросить объ этомъ.
— Рисовала ли я? возразила Эва съ смущеніемъ, — да, но какъ! я никогда не брала уроковъ; горы, нарисованныя мною, выходили похожими на уродливыя, кротовыя норки, деревья — какъ растрепанныя облака; а вотъ недавно я нарисовала стадо коровъ, такъ Вальбурга спросила меня, зачѣмъ это я придѣлала овцамъ рога. Я боюсь, что вамъ понадобится со мною большое терпѣніе.
И Эва задумчиво вздохнула.
— Ну, Богъ знаетъ, сказалъ съ улыбкою Норбертъ, — во всякомъ случаѣ мы сейчасъ же отправимся. Но сначала я вамъ кое-что нарисую для копированія, прежде чѣмъ дойдемъ до большаго.
— Да, это будетъ самое лучшее, воскликнула съ жаромъ Эва, — а въ то время какъ я буду дѣлать маленькія попытки — вы начнете рисовать съ натуры чтобы не терять вашего драгоцѣннаго времени. Я вамъ укажу великолѣпное мѣсто — и очень не далеко отсюда.
Спустя двѣ минуты, можно было видѣть, какъ учитель и ученица перешли черезъ мостъ, потомъ взошли на холмъ, пошли вдоль по тѣнистой аллеѣ, въ концѣ которой и усѣлись на каменныхъ ступенькахъ передъ маленькимъ храмомъ.
Отсюда открывался чудный видъ. Налѣво стоялъ замокъ, у подножія холма лежало темно-голубое озеро, далѣе шла величественная цѣпь альповъ, которыхъ остроконечныя вершины были увѣнчаны блестящимъ серебристымъ украшеніемъ вѣчныхъ снѣговъ. Около храма возвышались полукругомъ мощные буки и дубы, съ которыхъ раздавались сладкія пѣсни птицъ, что еще усугубляло торжественную тишину природы.
Полюбовавшись немного всею этой картиной, Норбертъ разостлалъ передъ своей милой ученицей листъ бумаги, на которой онъ нѣсколькими штрихами нарисовалъ два большіе камня — и потомъ передавъ ей въ руки карандашъ, просилъ начинать. А самъ онъ въ свою очередь принялся снимать акварелью виды окрестности, но безпрестанно оборачивалъ голову, чтобы взглянуть на личико Эвы, разгорѣвшееся нѣжнымъ, кроткимъ румянцемъ отъ усердія къ работѣ — и это личико своею чистотою и невинностію казалось ему невыразимо симпатичнымъ. Она рисовала прилежно, со вниманіемъ смотря на оригиналъ и не говоря ни слова. Норбертъ ощущалъ такое гнетущее чувство отъ этой полной тишины, ему хотѣлось слышать снова ея голосъ, который звучалъ чудесною музыкой, — и онъ ломалъ себѣ голову, придумывая, съ чего-бы начать разговоръ.
— А на зиму вы тоже остаетесь здѣсь? спросилъ онъ наконецъ, чтобы что-нибудь сказать.
Она молча, не поднимая глазъ, кивнула головкой.
— Зимой здѣсь должно-быть порядкомъ скучно, продолжалъ Норбертъ.
Тогда она подняла глаза.
— Порядкомъ, вскричала Эва, — нѣтъ, этого слова слишкомъ мало! Страшное, ужасное одиночество! Когда день за день то-же бѣлое покрывало одѣваетъ землю, птицы не поютъ, даже фонтанъ замерзаетъ и не шумитъ болѣе, — когда все тихо и мертво, солнце такъ рано заходитъ, вечера тянутся такъ безконечно долго, — мною тогда положительно овладѣваетъ полное отчаяніе.
Она уронила карандашъ, и сжимая крѣпко руки, сказала:
— Мнѣ-бы хотѣлось поглядѣть на Божій свѣтъ, мнѣ-бы хотѣлось путешествовать, послушать музыки, поглядѣть картины, изучить людей, пожить — хоть одинъ разъ пожить прежде чѣмъ умереть. Ея глаза пылали, и она казалась глубоко-разстроенною.
— А вы еще никогда не были въ свѣтѣ? спросилъ художникъ, слушавшій ее съ большимъ участіемъ.
— Никогда! и она покачала головой почти съ мрачнымъ видомъ, — постоянно сижу здѣсь взаперти, всегда одна, безъ знакомыхъ, безъ друзей. Два раза въ годъ пріѣзжаютъ къ намъ двое или трое сосѣднихъ помѣщиковъ, самые скучнѣйшіе люди, у которыхъ вмѣсто сердца какой-то огородъ, а вмѣсто мозга картофельныя гряды. Мы отдаемъ имъ визиты, больше нѣтъ ничего и никого. Дѣдушка не любитъ свѣта.
— Онъ совершенно правъ, перервалъ Норбертъ почти съ жаромъ.
— Правъ? спросила Эва съ очевидными, удивленіемъ.
— Да, правъ, повторилъ снова Норбертъ, — свѣтъ всегда обманываетъ и лжетъ; снаружи онъ кажется такимъ прекраснымъ, блестящимъ, обольстительнымъ; внутри же онъ полонъ нравственной испорченности, лицемѣрія, гнусности и низости.
— И вы также ненавидите людей? вскричала Эва, — но за что-же?
— Потому что я хорошо ихъ изучилъ, добавилъ коротко Норбертъ.
— Я не могу повѣрить, что люди настолько дурны, какъ мнѣ приходится слышать. Право, право, вы обманываетесь! Дѣдушку я понимаю въ этомъ отношеніи, потому что онъ много извѣдалъ самыхъ горькихъ опытовъ; но почему же всѣ-то люди должны быть непремѣнно дурными, если въ одномъ обманешься? Можетъ-быть позже вы увидите, что вы несправедливо ихъ оскорбляли.
— Боюсь, что этого никогда не случится, сказалъ Норбертъ съ грустной улыбкой.
— А какими богатыми средствами вы можете располагать!.. Вы, мужчины, можете дѣйствовать и созидать; мы-же, бѣдныя женщины, не смотря на стремленіе къ дѣятельности, должны довольствоваться мелочами.
— Богъ знаетъ еще, сказалъ почти смѣясь Норбертъ, — можетъ-быть когда нибудь придетъ то время, когда вы будете искать этого ненавистнаго уединенія, полюбите его — и будете совершенно счастливы, не видя людей и ничего не слыша объ нихъ.
— Надѣюсь, что такое время никогда не настанетъ, отвѣчала съ энергіей Эва, — до этого надо много испытать разочарованій. Однако взгляните пожалуйста на этотъ камень, что я нарисовала; кажется, онъ никуда не годится, — не правда-ли?
Художникъ поправилъ рисунокъ, и поучалъ свою ученицу почти до самаго заката солнца; наконецъ Эва вспомнила, что время уже кончить первый урокъ.
На слѣдующій день урокъ быль назначенъ въ десять часовъ утра; Эва должна будетъ придти опять къ маленькому храму, и тамъ художникъ будетъ ожидать свою ученицу.
На мосту они разстались.
Эва побѣжала къ Вальбургѣ разсказать объ первомъ урокѣ, потомъ пошла въ залу, гдѣ дожидался ея дѣдушка, которому она передала все вкратцѣ. Когда же Эва упомянула, что художникъ отказался отъ денежной платы за уроки, то баронъ недовѣрчиво поднялъ брови.
— Это пустое притворство — для того чтобы ему заплатили побольше, растроганные его благородствомъ.
— Дѣдушка, какъ ты можешь думать подобнымъ образомъ! воскликнула молодая дѣвушка. — Если бы ты только посмотрѣлъ на него….
— Благодарю за знакомство, отвѣчалъ холодно баронъ, — давай-ка лучше займемся шахматной игрой, это гораздо веселѣе.
Эва быстро встала чтобы исполнить его желаніе, но на глазахъ ея блестѣли слезы. Эва привыкла уже къ такимъ сужденіямъ дѣдушки — и хотя ей всегда было непріятно выслушивать ихъ, но никогда они не оскорбляли и не огорчали ее такъ больно какъ сегодня. Объ этомъ она конечно не думала. Она только чувствонала это, не отдавая себѣ отчета въ своемъ чувствѣ.
Вечеръ прошелъ какъ обыкновенно. За шахматной игрой слѣдовалъ чай, потомъ каждый занялся чтеніемъ про себя, а въ десять часовъ Эва, пожелавъ дѣдушкѣ спокойной ночи, ушла въ свою комнату.
Въ эту пору Эва болѣе всего скорбѣла объ утратѣ матери. Дорогая рука не покоилась болѣе съ благословеніемъ на юной головкѣ, и тѣ уста, которыя бывало постоянно съ такою нѣжностію желали ей спокойнаго, безмятежнаго сна, были теперь навсегда холодны и безмолвны. Сегодня Эва чувствовала себя какъ-то особенно мягко настроенною. Едва Вальбурга вышла изъ комнаты, молодая дѣвушка открыла окно, и опершись обѣими ругами на подоконникъ, пристально вглядывалась въ ночную темноту. Тамъ тихо плескалъ фонтанъ, отъ цвѣтовъ струилось сладкое благоуханіе; Эва замѣтила вдали на деревнѣ чуть-мерцавшій одинокій огонекъ, который отражался въ озерѣ. Ниже и ниже склонялась головка графини и опустилась на руки; когда же Эва чрезъ нѣсколько минутъ приподняла свое личико, щеки ея были влажны, а рѣсницы мокры.
Слѣдующая недѣля пролетѣла какъ на крыльяхъ. Съ удвоеннымъ прилежаніемъ занималась Эва уроками рисованія и съ невинною гордостію радонамсь на свои успѣхи. Тѣ часы, въ которые она брала уроки или болтала съ своимъ учителемъ, были самыми радостными въ ея жизни. Невыразимое довольство, ясность и какое-то радостное чувство, котораго Эва прежде никогда не испытывала, наполняли ея существо. И во внѣшнемъ образѣ жизни замѣтна была большая перемѣна. На щекахъ у ней горѣлъ яркій румянецъ, большіе глаза смотрѣли свѣтло и радостно на весь Божій міръ, — и туалетъ ея (всегда самый изысканный) теперь отличался еще большимъ вкусомъ, дабы не оскорбить, какъ она себѣ признавалась, эстетическаго чувства художника.
Съ самаго ранняго утра весело и громко звучалъ ея голосъ; ея ножки едва касались земли; она напоминала собою (какъ однажды замѣтилъ ей Норбертъ) въ одно и тоже время Эрато и Терпсихору.
Однажды послѣ обѣда художникъ ожидалъ Эву на обычномъ мѣстѣ свиданія. Три часа, время урока, уже прошли, пробило половина четвертаго и наконецъ четыре, а Эва все еще не являлась. Норбертъ почти терялъ терпѣніе. Двадцать разъ вставалъ онъ съ мѣста и принимался прохаживаться по аллеѣ, дѣлая возможныя и невозможныя догадки. Ужь не больна-ли Эва, или не уѣхала ли она? а то можетъ-быть ей уже наскучили уроки рисованія, или дѣдушка не пускаетъ ее?
Такъ мучилъ онъ себя до тѣхъ поръ, пока въ концѣ аллеи показалось бѣлое платье графини. Норбертъ потѣшилъ ей на встрѣчу.
— Ради Бога, воскликнулъ онъ, — что такое случилось? Не заболѣли-ли вы, или можетъ-быть вы забыли меня, т. е. я хотѣлъ сказать, уроки рисованія?
— Ни то, ни другое, возразила Эва, — у насъ были гости.
— Гости? ревниво спросилъ Норбертъ, — но кто-же? вѣроятно какая нибудь старая дама съ своимъ дряхлымъ супругомъ, или дочери сосѣднихъ помѣщиковъ?
— На этотъ разъ: нѣтъ, смѣясь отвѣчала Эва, — у насъ былъ очень милый молодой человѣкъ, господинъ фонъ-Моллернъ, съ которымъ я игрывала еще въ дѣтствѣ.
Норбертъ тихонько присвиснулъ.
— Я не видалась съ нимъ уже нѣсколько лѣтъ, наивно продолжала Эва, — онъ удивительно какъ развился, много путешествовалъ и только-что-пріѣхалъ изъ Парижа, объ которомъ онъ сообщилъ намъ много интереснаго. Свиданіе съ нимъ меня очень обрадовало. Но зачѣмъ это вы все хотите убирать? добавила Эва, очевидно удивленная, замѣтивъ, что Норбертъ укладываетъ весь рисовальный приборъ.
— Да вѣдь уже поздно теперь начинать урокъ, отвѣчалъ тотъ глухимъ голосомъ.
— Какъ поздно? мы можемъ еще почти цѣлый часъ работать. Господинъ Моллернъ разсказывалъ мнѣ также объ тѣхъ великолѣпныхъ картинахъ, которыя находятся въ Римѣ, — и обѣщалъ, если я когда нибудь поѣду въ Римъ, быть моимъ чичероне. Посмотрите-ка, перебила Эва сама себя, — сельская хижина, нарисованная мною, вышла весьма не дурно! не правда-ли? Въ Тиролѣ непремѣнно должны быть такія живописныя хижины.
— Вѣроятно и объ этомъ вамъ тоже господинъ фонъ-Моллернъ разсказалъ? прибавилъ Норбертъ, съ ожесточеніемъ очинивая карандашъ.
Выраженіе его голоса заставило Эву поднять глаза.
— Что съ вами? да намъ вѣрно нездоровится? воскликнула она потомъ, замѣтивъ его блѣдность. — Что вы чувствуете, господинъ Норбертъ? вамъ дурно?…
Мрачное выраженіе пробѣжало по чертамъ художника.
— Да, мнѣ дѣйствительно нехорошо, отвѣчалъ онъ подавленнымъ голосомъ.
Эва сильно встревожились и спрашивала художника, не нужно-ли ему доктора. Норбертъ старался успокоить ее. Рисованіе же на этотъ разъ положительно не ладилось. Наконецъ Эва захлопнула книгу.
— У меня сегодня ничего, ничего не выходитъ, я такъ разсѣяна. Все думаю объ чудесахъ, что мнѣ разсказывали, — и какъ-бы мнѣ хотѣлось посмотрѣть ихъ!.. но увы! это невозможно.
— Молодой человѣкъ должно быть очень увлекательно разсказывалъ, сухо замѣтилъ Норбертъ.
— О, необыкновенно увлекательно! Да хотите — я васъ познакомлю съ нимъ? Онъ вѣдь скоро къ намъ опять пріѣдетъ.
— Благодарю васъ! поспѣшно отвѣчалъ художникъ, — но я не падокъ на новыя знакомства. Однако пора разойтись, становится уже довольно сыро.
— Вы положительно нездоровы, сказала Эва серіозно. — Прошу васъ, поберегите себя — и лучше не приходите завтра на урокъ.
— Если это вамъ угодно, добавилъ художникъ съ принужденнымъ поклономъ.
— Вовсе нѣтъ; напротивъ, я бы очень желала, чтобы вы пришли, если только вамъ будетъ полегче, совершенно просто отвѣчала молодая дѣвушка.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до моста.
— Ну, прощайте, сказала Эяа, ласково протянувъ руку учителю, — а къ завтрему — если можете — выздоравливайте.
Норбертъ схватилъ протянутую ручку и на минуту слегка пожалъ ее, потомъ тотчасъ же выпустилъ, — и не говоря ни слова пошелъ подъ-гору.
— Или онъ боленъ, или у него какое-нибудь горе, подумала Эва, смотря съ участіемъ вслѣдъ за уходившимъ. — Если бы я могла чѣмъ нибудь помочь ему!… добавила она потомъ со вздохомъ, задумчиво приближаясь къ замку.
— Послушай, Вальбурга, говорила молодая дѣвушка въ тотъ же вечеръ, когда старушка помогала ей раздѣваться, — ты бывало разсказывала мнѣ много разныхъ исторій, а теперь давно уже я ничего не слышу отъ тебя.
— Это происходитъ оттого, что у графини теперь только и на умѣ: рисованіе да краски, отвѣчала Вальбурга немного-обиженнымъ голосомъ.
— Ахъ, что это тебѣ въ голову приходитъ такой вздоръ! засмѣялась ея хорошенькая госпожа, — ну, садись же сюда… И подвинувъ кресло къ постели, она легко прыгнула въ него.
— Начинай же, добавила молодая дѣвушка, съ удовольствіемъ прислоняясь головой къ подушкамъ, — только интересную исторію, а то я засну. Не знаешь-ли ты чего нибудь о привидѣніяхъ? Или объ старыхъ портретахъ, которые въ полночь, когда все погружено въ глубокій сонъ, оживаютъ?.. о призракахъ, блуждающихъ по длиннымъ корридорамъ стараго замка, катая ядра и гремя цѣпями?.. наконецъ исторію о разбойникахъ со взломомъ, кражею и побѣгомъ? ну, ну, чтоже ты молчишь, неужели до сихъ поръ ничего не придумала.
— Я знаю одну исторію, сказала медленно Вальбурга, — но въ ней нѣтъ ни привидѣній, ни разбойниковъ.
— Все равно, разскажи что знаешь, воскликнула Эва нетерпѣливо.
— Ты можетъ быть еще никогда не слыхала объ твоей бабушкѣ Беатѣ? добавила Вальбурга. — Внизу въ библіотекѣ виситъ ея портретъ.
— Да, молодая дѣвушка съ большими чсрными глазами и темными локонами.. Знаю, знаю; однажды я спросила дѣдушку, чей это такой портретъ, но онъ отвѣчалъ мнѣ такъ холодно, коротко: «это портретъ моей покойной сестры», — такъ что я больше не смѣла распрашивать. Разскажи же, что съ ней случилось?
«Даннымъ давно уже», начала Вальбурга, сложивъ руки на груди: «мнѣ было только четырнадцать или пятнадцать лѣтъ, когда я въ первый разъ поступила въ услуженіе къ господину барону, — но я до сихъ поръ очень хорошо помню, какая красавица была госпожа Беата и притомъ какая добрая. Она казалось ангеломъ, слетѣвшимъ на землю; ея сердце было такое нѣжное, впечатлительное. Она лишилась матери, будучи еще совсѣмъ ребенкомъ; сестеръ у нея не было, только одни братья. Когда ея отецъ женился въ другой разъ, то Беата не сошлась съ своей мачихой; а ея сводная сестра, теперешняя баронесса Хальденъ, была еще совсѣмъ маленькой дѣвочкой, такъ лѣтъ на двадцать моложе, когда Беату начали вывозить въ свѣтъ. Мачиха же была такая образованная дама, что всѣ люди съ именемъ или домогающіеся его составить — посѣщали ея домъ. На вечерахъ у баронессы собиралось разнообразное общество: музыканты, разнаго рода художники и писатели толпились въ ея гостинной — и большею частію до поздней ночи продолжались или литературные вечера, или концерты.»
«Однажды, по окончаніи одного изъ этихъ празднествъ, пошла я въ комнату къ Беатѣ, чтобы помочь ей раздѣться, такъ какъ я исправляла должность ея горничной. Но на этотъ разъ она не позволила мнѣ снять съ себя даже булавки. „Я должна учиться сама все дѣлать“ сказала она мнѣ — и замѣтивъ, что я съ удивленіемъ смотрю на нее, пояснила мнѣ спокойнымъ голосомъ: „я выхожу замужъ за бѣднаго художника“. Ахъ, любезная графинюшка, не могу тебѣ сказать, какъ мнѣ было нехорошо отъ этихъ словъ, потому что вѣдь я знала, какой твердый и жесткій характеръ былъ у господина барона. Но мои мольбы не привели ни къ чему: Беата хотя и кроткая была, но силу-то воли отъ оща наслѣдовала, а тотъ былъ какой-то желѣзный. Можешь представить, графинюшка, что изъ всего этого вышло. Баронъ и баронесса взбѣленились; мучили Беату, запирали, лишили наслѣдства, но вдругъ въ одинь прекрасный денекъ она исчезла».
«На слѣдующій день получаю я письмо — и въ немъ написано, что Беата вышла замужъ, совершенно счастлива и уѣзжаетъ съ своимъ возлюбленнымъ мужемъ въ Италію, больше ничего. Много ночей не поспалось мнѣ, все-то я думала объ милой госпожѣ, хотѣлось мнѣ хоть разочекъ взглянуть на нее, прежде чѣмъ умру, — вѣдь я отъ чистаго сердца любила ее мою голубушку».
"Прошло восемь лѣтъ, я все еще жила у твоего дѣдушки, вдругъ однажды принесъ мнѣ какой-то мальчикъ письмо. Взглянула я на почеркъ, да такъ и себя не вспомнила, сорвала печать-то да и читаю: «Милая Балли, приходи сегодня вечеромъ въ семь часовъ ко мнѣ, но не говори объ этомъ никому ни слова. Беата».
«Насилу, насилу дождалась я, покуда день пройдетъ, и едва только пробило половина седьмаго, я сейчасъ же отправилась въ путь. Право, если бы въ письмѣ не было означено точнаго адреса, я бы никогда не рискнула взойти въ такой грязный домъ, къ которому я подошла. Взойдя на три лѣстницы на самый верхъ, я такъ вся дрожала, что принуждена была прислониться къ стѣнѣ, а то бы не устояла на ногахъ; постучалась въ дверь, но голосъ, отозвавшійся на мой стукъ, совершенно былъ нѣ незнакомъ. А вѣдь это все таки Беата меня окликнула; но какъ она измѣнилась, постарѣла, похудѣла, обѣдняла! Платье на ней было штопано да и перештопано, а вся мебель и комната такъ бѣдны и ветхи, что у меня просто сердце сжалось».
«Она бросилась ко мнѣ на шею, и долго мы не могли ни слова вымолвить. Наконецъ она сдержала себя, у ней всегда былъ сильный характеръ, и стала распрашивать: какъ поживаетъ отецъ, мачиха, сестры и братья».
"Она строго наказала мнѣ не говорить ни объ ея возвращеніи, ни объ нашемъ свиданіи. Я здѣсь спокойно умру, говорила она потомъ, и когда я съ ужасомъ посмотрѣла на нее, то она замѣтила: «ты мнѣ кажется не вѣришь? но я знаю, чувствую, что скоро умру. Не утѣшай меня, только одна смерть можетъ доставить мнѣ утѣшеніе». — «Но гдѣ же твой мужъ?» спросила я. Она вдругъ вся поблѣднѣла. «Онъ умеръ», отвѣчала Беата. «Бѣдное дитятко, но когда же, гдѣ и отчего?» Она разсмѣялась, но не приведи тебѣ Господь слышать когда нибудь такой смѣхъ. «Онъ умеръ въ больницѣ, и знаешь ли отъ какой болѣзни?» Она крѣпко сжала мою руку и шепнула на ухо: «отъ delirium tremens! знаешь ли ты, какого рода эта болѣзнь? помѣшательство отъ пьянства». «Великій Боже, милое мое дитятко, что ты претерпѣла!» «Я страдала, ужасно страдала», вскричала Беата, ломая руки, "но не заставляй меня вспоминать объ томъ времени, а то я съ ума сойду. О Боже! пошли мнѣ терпѣнія, дай мнѣ силы вытерпѣть все до конца — и пошли мнѣ этотъ конецъ скорѣе, скорѣе! "
Эва, полупривставъ и опершись на руку подбородкомъ, съ глубокимъ вниманіемъ слушала старушку.
— Дальше! сказала она наконецъ почти шопотомъ.
"Каждый вечерь отправлмлась а къ Беатѣ, продолжала Вальбурга, — днемъ же за ней ходила сестра милосердія. Беата разсказала мнѣ, какъ она была счастлива вначалѣ своего замужества, но потомъ настали тяжелыя времена: она стала открывать въ мужѣ много недостатковъ, съ каждымъ днемъ онъ становился все грубѣе и вспыльчивѣе, такъ что жизнь для нея сдѣлалась невыносимою. Она ужасно страдала, особенно когда еще любила своего мужа. Ты не можешь понять, какая это мучительная пытка: разочаровываться постепенно въ любимомъ человѣкѣ; отъ этого вѣдь сердце разбивается, это самое величайшее горе, которое только приходится испытывать на этомъ свѣтѣ. Все остальное: ничего не значитъ въ сравненіи съ подобнымъ несчастіемъ. Впослѣдствіи она относилась ко всему равнодушно. Когда ея мужъ возвращался домой въ самомъ отвратительномъ состояніи, шумѣлъ, бранился, неистовствовалъ, — она оставалась холодна и спокойна. Какъ будто свинцовая тяжесть давила ей сердце и мозгъ. Она не могла ни объ чемъ думать, стала безчувственна ко всему и даже не плакала. Только послѣ смерти мужа, когда она возвратилась сюда, растаяла ледяная кора ея сердца — и теперь она снова могла мыслить и чувствовать. Однажды, когда я по обыкновенію пришла къ Беатѣ, сестра милосердія отозвала меня въ сторону и объявила, что Беата проживетъ не болѣе двухъ дней. Мнѣ ничего болѣе не оставалось дѣлать, какъ побѣжать къ барону и разсказать ему обо всемъ. Я какъ теперь вижу господина барона, стоявшаго у письменнаго стола, когда я взошла къ нему въ кабинетъ. «Что тебѣ нужно?» спросилъ онъ. У меня совсѣмъ закружилась голова, и я долго не могла ничего проговорить. Въ комнатѣ была такая мертвая тишина, только часы громко тикали, точно произнося: "говори скорѣй, говори скорѣй, времени мало!.. — «Господинъ баронъ», сказала я наконецъ вдругъ и звуки моего собственнаго голоса ужаснули меня, — «Беата здѣсь». Онъ весь задрожалъ, какъ будто бы его ранили въ самое сердце. Но только на минуту оставался онъ недвижимъ, потомъ проговори гь совершенно явственно и громко: «никакой Беаты я не знаю».
«Я думала, что умру съ горя, услыхавъ эти слова. Ужъ и не помню, что я ему потомъ говорила. Я бросилась передъ нимъ на колѣни, просила, умоляла его. „Пойдемте поскорѣе со мной, Беата больна, она умираетъ, она раскаялась въ своемъ проступкѣ“. Потомъ я вскочила, подала господину барону его шляпу и палку и вытащила его за руку въ дверь. На улицѣ я наняла карету, мы сѣли и поѣхали. Трудно было старому барону взобраться по такимъ крутымъ лѣстницамъ; едва только подошли мы къ дверямъ Беаты, какъ услышали ужасный крикъ. „Отецъ!“ звала она. „Иду“, отвѣчалъ баронъ и кинулся въ ея комнату. Какого рода было это свиданіе — знаетъ только одинъ Богъ; черезъ два часа баронъ вышелъ отъ Беаты, и она уже лежала мертвая».
— Бѣдная, задумчиво сказала Эва. — Балли, спросила она внезапно, — вѣдь ея мужъ былъ пѣвецъ, не правда-ли?
— Нѣтъ, онъ былъ живописецъ, отвѣчала Бальбурга почти шопотомъ и опустивъ глаза въ землю.
Эва безпокойно повернулась на другую сторону.
— Зачѣмъ ты разсказываешь мнѣ такія грустныя исторіи? Зачѣмъ, зачѣмъ?… Спокойной ночи и она спрятала лицо въ подушки.
— Спокойной ночи, графиня, тихо отвѣчала Бальбурга и хотѣла уйдти изъ комнаты. Но только что она подошла къ двери, какъ Эва опять позвала ее.
— Валли! поди сюда!
Старушка вернулась. Тогда молодая дѣвушка, приподнявшись на постели, крѣпко обѣими руками обняла Вальбургу и нѣжно поцѣловала ея морщинистыя щеки.
— Спокойной ночи, кротко повторила Эва, потомъ упала на подушки и закрыла глаза.
На другое утро, въ девять часовъ Эва дожидалась уже Норберта у храма — и когда услыхала его твердую, гибкую походку, яркій румянецъ разлился по ея тонкимъ чертамъ, и она еще ниже наклонилась къ своему рисунку. Послѣ первыхъ привѣтствій съ обѣихъ сторонъ, художникъ, весело усѣвшись на ступенькахъ храма, воскликнулъ: — О! здѣсь настоящая тишина и спокойствіе. Сегодня въ гостинницѣ, гдѣ я остановился, было очень шумно, мнѣ кажется, что хозяинъ слѣдуетъ русской пословицѣ: «люби жену какъ душу, а бей какъ шубу». Съ самаго ранняго утра начались крики, брань и побои, и мнѣ окончательно не дали заснуть. Несмотря на все добродушіе, этотъ народъ ужасно грубъ.
— Да, мужчины, начала-было Эва.
— Ну ужь извините, точно такъ же и женщины, перебилъ Норбертъ полу-шутя, полу-серіозно. — Если женщина дѣйствительно добра — она лучше всѣхъ мужчинъ; если же зла, то она хуже семи дурныхъ мужчинъ; ну а ужь если груба, то въ цѣломъ свѣтѣ не найдешь болѣе ужаснаго зрѣлища.
— Совершенно справедливо, добавила Эва: — но вы должны же сознаться, что мужчины большею частію первые подаютъ поводъ къ ссорѣ и бываютъ виновниками несчастныхъ браковъ. Ихъ себялюбіе, эгоизмъ, грубость и гнѣвное нетерпѣніе доводятъ часто бѣдныхъ женщинъ до отчаянія.
— Что вы сваливаете все на нашу голову?! воскликнулъ Норбертъ, — не могу же я не заступиться за нашъ полъ! Не вѣрьте однако, что мы виновники несчастныхъ браковъ; наоборотъ, почти всегда, изъ десяти разъ восемь женщины сами бываютъ причиною. Ихъ суетность, капризы, недостатокъ въ мудрой уступчивости и кротости, — вотъ тѣ свойства, которыя неоднократно уже разрушали семейное счастіе. Добрая и кроткая жена всегда имѣетъ большое вліяніе на своего мужа; она незамѣтно направляетъ и воспитываетъ его сердце. Я много разъ видалъ чудесные примѣры. Дурная же можетъ лучшаго мужа сдѣлать чортомъ.
Норбертъ всталъ со ступенекъ храма и быстрыми шагами принялся расхаживать взадъ и впередъ по аллеѣ. Эва смотрѣла на него съ удивленіемъ, однако черезъ нѣсколько минутъ художникъ владѣлъ собой.
— Нашъ разговоръ не совсѣмъ вѣжливъ, замѣтилъ художникъ полусмѣясь, — но когда разгорячишься, то думаешь объ одномъ только: какъ бы отстоять свое мнѣніе.
Говоря такимъ образомъ, Норбертъ открылъ альбомъ и показалъ Эвѣ свой послѣдній рисунокъ.
— Видите, графиня, остается только подпустить бѣлой краски — и рисунокъ готовъ; я думаю, что сегодня послѣ обѣда мы можемъ выбрать новое мѣсто. Но какая разсѣянность съ моей стороны! продолжалъ онъ, перебивая самъ себя, — я позабылъ захватить воды для разведенія красокъ; обыкновенно я ношу ее всегда при себѣ въ небольшой стклянкѣ.
— Этому горю легко помочь, сказала Эва, — въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда въ лѣсу протекаетъ источникъ… и она указала рукою но тому направленію, откуда слышалось легкое журчаніе и плескъ источника. Норбертъ положилъ свой альбомъ на землю, взялъ бутылку и направился къ указанному мѣсту, между тѣмъ какъ молодая дѣвушка, опершись подбородкомъ на руку, внимательно смотрѣла ему вслѣдъ.
Рисовальный альбомъ лежалъ у ея ногъ, и вѣтеръ шелестилъ его листьями. Сначала раскрылся одинъ листъ — и Эва увидала свой портретъ съ закинутою слегка головою и съ широко открытыми, какъ бы одушевленными глазами; потомъ открылся другой листъ — и она увидала себя же, сидящую у креста и смотрящую вдаль; еще новый листъ — опять была изображена Эва у приподнятой драпировки. Тутъ вѣтеръ быстро перевернулъ нѣсколько рисунковъ одинъ за другимъ — и Эва снова видѣла себя, въ профиль, ко весь ростъ, въ старо-германскомъ нарядѣ, въ видѣ Нормы, ангеломъ съ развѣвающимися крыльями и съ лучезарной звѣздой на головѣ… здѣсь книга осталась открытою. Норбертъ могъ возвратиться каждую минуту; Эва еще разъ наклонилась и осмотрѣлась кругомъ, — потомъ, протянувъ маленькую ножку, подсунула ее подъ переплетъ альбома, и захлопнувъ книгу, быстро взялась за карандашъ. Худож-никъ приближался; сильный испугъ выразился на личикѣ Эвы, когда она, взглянувъ нечаянно на свой рисунокъ, увидала, что въ срединѣ ландшафта стояло имя Норберта. Не долго задумываясь, она разорвала листокъ въ мелкіе клочки.
— Что это вы дѣлаете? воскликнулъ удивленный Норбертъ, заставъ свою ученицу за такимъ страннымъ занятіемъ.
— Рисунокъ былъ такъ отвратителенъ, такъ нехорошо нарисованъ, я была такъ разсѣяна, бормотала смущенная Эва.
Норбертъ проницательно посмотрѣлъ на молодую дѣвушку. — Вы тоже капризны? спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
— Нѣтъ, вовсе нѣтъ! отвѣчала почти со слезами Эва. — Такъ надо было… иначе я ничего не могла сдѣлать…
Немного погодя, художникъ совершенно незамѣтно поднялъ одинъ клочокъ разорваннаго рисунка; ему попались на глаза три буквы — и это были начальныя буквы его имени.
Эва не могла себѣ объяснить страннаго поведенія своего учителя въ остальное время урока. То онъ становился неудержимо веселъ, смѣялся, передразнивалъ пѣніе птицъ, то вдругъ дѣлался серіозенъ, задумчивъ, смѣялся про себя — и не подозрѣвая, что за нимъ наблюдаютъ, безпрестанно останавливалъ взоры съ восхищеніемъ на своей милой ученицѣ. Наконецъ настало время кончать урокъ. Но художникъ намѣревался остаться у храма, увѣряя, что онъ положительно не чувствуетъ голода и подождетъ Эву здѣсь.
Не было еще трехъ часовъ, когда снова вернулась Эва, неся маленькую корзинку.
— Еще не народился такой человѣкъ, который, можетъ питаться однимъ воздухомъ, говорила она смѣясь, — вы видите во мнѣ спасительницу вашей жизни… и она принялась вынимать изъ корзинки хлѣбъ, потомъ кусокъ холоднаго пирога, бифстекъ и бутылку вина. — Молчите, перебила она изъявленія благодарности Норберта, — кушайте поскорѣе, а потомъ уже мы начнемъ наше путешествіе но лѣсу. Я знаю одно мѣсто на ближайшемъ холму; оттуда видъ еще прекраснѣе, чѣмъ здѣсь. Ну, какъ вы теперь себя чувствуете? спросила Эва черезъ нѣсколько минутъ, когда художникъ осушилъ стаканъ вина за ея здоровье.
— Сильнѣе Голіафа, воскликнулъ Норбертъ, — и готовъ теперь сопровождать васъ, дивная волшебница, хоть на конецъ свѣта.
— Avanti, смѣясь отвѣчала Эва, — и будемъ надѣяться на счастливое открытіе.
Быстрыми шагами прошли они по лѣсу, потомъ вышли на большой, открытый лугъ; посрединѣ его художникъ остановился и внимательно посмотрѣлъ на небо, которое начало заволакиваться тучами.
— Ужь не боитесь-ли вы грома? насмѣшливо спросила Эва.
Они направились дальше, вошли снова въ лѣсъ, но тутъ уже трудно стало пробираться въ гористой мѣстности. Эва рѣдко нуждалась въ помощи, легко и свободно перепрыгивала она съ камня на камень, между тѣмъ какъ взоры Норберта были неудержимо прикованы къ ней.
— Наконецъ-то мы достигли желанной цѣли! весело воскликнула молодая дѣвушка, взобравшись на самую вершину скалы и стоя на краю обрыва, который круто спускался въ озеро. — О, не правда ли, какое здѣсь очаровательное мѣсто?!.. Громъ гремитъ, добавила она вдругъ и посмотрѣла вокругъ себя, какъ будто ее кто нибудь звалъ.
Страшная, темная гроза висѣла въ воздухѣ; тучи надвигались — и чѣмъ ближе, тѣмъ скорѣе.
— Надо воротиться назадъ, поспѣшно сказалъ Норбертъ, — можетъ-быть мы минуемъ дождь. Скорѣе, скорѣе, графиня!
— Да взгляните вы еще хоть разъ на окрестность, просила Эва, — а то что же мы даромъ-то проходили столько времени! Не пранда-ли, это зрѣлище грозы очень эффектно?
Норбертъ разсѣянно посмотрѣлъ вокругъ себя. Одна часть горы была ярко и рѣзко освѣщена солнцемъ, между тѣмъ какъ другую уже окутала сѣрая пелена дождя, спускавшагося на всю окрестность, подобно густому покрывалу. На крыльяхъ вѣтра прилетѣла и разразилась страшная гроза. Отъ ея дуновенія деревья гнулись какъ лозы, въ дикой пляскѣ кружились сухіе листья; она хлестала по волнамъ озера, такъ что онѣ пѣнились, яростно ломала сучья, разбрасывая ихъ то въ ту, то въ другую сторону. Буря хватила до Эвы, сорвала шляпку съ ея головы и понесла эту шляпку въ пропасть; молодая дѣвушка пошатнулась и не могла устоять на ногахъ, такъ что Норбергъ поддержалъ ее, обнявъ одной рукой. Обильно падали крупныя градины, ослѣпительная молнія прорвала тучи — и превратила на мигъ все небо въ огненное море, затѣмъ снова съ страшною силою грянулъ небесный гласъ. Далеко прокатился ударъ грома, пробуждая тысячу отголосковъ. Молодая дѣвушка, опираясь на руку Норберта, чувствовала себя какъ-бы оглушенною.
— Идите скорѣй, говорилъ художникъ, и ему нужно было почти кричать для того, чтобы Эва могла услыхать его слова. — Мы стоимъ на самомъ открытомъ мѣстѣ, слѣдуйте за мной.
Крѣпко держа Эву за руку, онъ началъ вмѣстѣ съ нею спускаться съ горы.
Градъ продолжался не болѣе, двухъ минутъ; за первымъ раскатомъ не было уже ни грома ни молніи, только дождь полилъ какъ изъ ведра. Путники промокли до костей. Норбергъ заботливо поглядывалъ на молодую дѣвушку, но та пришла уже въ себя и улыбаясь кивала ему головой.
Спускъ съ горы былъ чрезвычайно труденъ: вслѣдствіе дождя стало очень скользко, а мокрыя платья затрудняли всякое свободное движеніе. Норбертъ выказалъ себя неутомимымъ: онъ поддерживалъ и велъ Эву, отстраняя сучья, заграждавшія дорогу, отводилъ вѣтки, которыя чуть не хлестали въ лицо молодой дѣвушки своей мокрой листвой, — однимъ словомъ, заботился обо всемъ, чтобы облегчить для нея трудный, утомительный путь. Они миновали нѣсколько молодыхъ деревьевъ, сломленныхъ или вырванныхъ съ корнемъ.
— Сколько бѣдъ надѣлала эта гроза! сказалъ Норбертъ и потомъ прибавилъ про себя: — такъ одно несчастное дѣло разбиваетъ цѣлую жизнь человѣка.
Онъ крѣпко стиснулъ губы, покачалъ головой, какъ бы желая прогнать всѣ мрачныя мысли на то время, когда съ нимъ не было его грустнаго прошлаго, а настоящее улыбалось ему такъ соблазнительно. Спѣшно прошли они черезъ лугъ.
— Вы многое можете выдержать, сказалъ художникъ.
— Но въ настоящемъ случаѣ вы мнѣ много помогли, отвѣчала Эва и при этомъ такъ довѣрчиво взглянули на художника, что онъ невольно крѣпко пожалъ ея маленькую ручку. Она покраснѣла, и не знала нѣсколько мгновеній куда дѣвать глаза, потомъ опустила ихъ долу и въ продолженіи остальной дороги не проронила ни одного слова.
Между тѣмъ въ замокъ Эбензее, какъ разъ передъ началомъ грозы, явился гость. Господинъ фонъ-Моллернъ — высокій, сильный и широкоплечій мужчина, съ бѣлокурыми густыми волосами и бородою, — пріѣхалъ изъ своего помѣстья на верховой лошади, посидѣть и поболтать нѣсколько времени съ сосѣдомъ. Господину фовъ-Моллерну на видъ казалось лѣтъ двадцать семь или двадцать восемь; онъ много путешествовалъ, былъ хорошо образованъ, любимецъ всего околотка, уважаемый высшими и обожаемый своими подчиненными.
Кто хоть разъ слышалъ его сильный, звучный голосъ и веселый, задушевный смѣхъ, или кто встрѣчалъ его открытый взглядъ и доброе выраженіе его лица, не отличавшагося особенной красотой, тотъ не скоро забывалъ Феликса Моллерна.
«Онъ предсталъ предо-мной свѣжій и сильный, подобно молодому сосновому дереву, освѣщенному яркими лучами солнца», таково было мнѣніе объ Феликсѣ одной знакомой ему сентиментальной дамы — и дѣйствительно она не ошибалась.
Молодой человѣкъ усѣлся на маленькомъ стулѣ и вовсе не скрывалъ того разочарованія, которое онъ почувствовалъ, узнавъ что Эвы не было дома. Гроза безпокоила его больше, чѣмъ барона Эбензее; тотъ былъ увѣренъ, что Эва пріютилась въ какой нибудь хижинѣ.
Неоднократно покушался фонъ-Моллернъ ѣхать на поиски графини; но никто не зналъ, въ какую сторону пошла Эва, — и онъ долженъ былъ отказаться отъ своего намѣренія. Оба сосѣда поговорили сначала о томъ, о другомъ, наконецъ старый баронъ попросилъ своего гостя помочь ему совѣтомъ насчетъ постройки теплицъ, и когда тотъ съ удовольствіемъ изъявилъ свое согласіе, то баронъ отправился въ свою комнату за планомъ.
— Онъ хорошій, славный человѣкъ, думалъ баронъ, проходя по длинному корридору. — Эва ему нравится, такъ пускай лучше этотъ, чѣмъ кто нибудь другой…. ахъ, да вотъ и она сама является, перебилъ онъ самъ себя и поспѣшилъ къ ближайшему окну, изъ котораго можно было видѣть мостъ и дорогу до самыхъ воротъ замка. Но что такое увидалъ баронъ? Молодая дѣвушка пожала руку художника, она казалась какъ будто смущенною, но вмѣстѣ съ тѣмъ и довѣрчивою, была задумчива, но и весела; вотъ они дошли до самыхъ воротъ замка…. могъ-ли баронъ не вѣрить собственнымъ глазамъ?… художникъ — съ какимъ стыдомъ, съ какимъ презрѣніемъ произнесъ баронъ Эбензее это слово! — художникъ схватилъ протянутую руку, снялъ мокрую перчатку — и, о небо! онъ коснулся губами руки графини.
Баронъ стоялъ какъ пораженный громомъ. Онъ сначала ожидалъ, что Эва разсердится на дерзкаго негодяя и сдѣлаетъ ему строгій выговоръ, — но нѣтъ, ничуть не бывало: она казалось вовсе не обидѣлась, напротивъ улыбалась, слегка покраснѣвъ.
У барона закружилась голова, онъ ухватился за подоконникъ и закрылъ глаза.
Его внучка, урожденная графиня Вальденау, находится въ таинственныхъ сношеніяхъ съ какимъ то чужеземцемъ-художникомъ — о! этого баронъ не могъ пережить.
Онъ громко застоналъ, открылъ глаза, — художникъ уже исчезъ, Эва звонила въ колокольчикъ.
Твердыми, тяжелыми шагами сошелъ баронъ съ лѣстницы и встрѣтилъ свою внучку въ передней.
— Не правда-ли, вѣдь я мокра какъ мышь? смѣясь воскликнула Эва, спѣша къ нему на встрѣчу, — ты вѣрно очень безпокоился обо мнѣ, милый дѣдушка, но надѣюсь, со мной особеннаго ничего не случилось.
— Ступай-же переодѣнься поскорѣе, отвѣчалъ баронъ по возможности спокойнымъ голосомъ, — и приходи въ гостиную, у насъ молодой Моллернъ.
Потомъ прибѣжала Вальбурга, потащила Эву въ комнату, плача и жалуясь на ужасное положеніе молодой госпожи.
— Ну, успокойся же! говорила Эва почти съ нетерпѣніемъ, — я вѣдь не утонула, не сгорѣла; лучше помоги мнѣ одѣться, а то я очень озябла.
— Въ гостиной гораздо теплѣе, отвѣчала Вальбурга, набросивъ шаль на плеча молодой дѣвушки.
Эва быстро сбѣжала въ гостиную, не давая себѣ времени подумать. Фонъ Моллернъ осыпалъ ее столькими вопросами и предложеніями, что она едва успѣла отвѣчать ему. Онъ не отсталъ отъ Эвы безъ того, чтобы она не выпила стаканъ подогрѣтаго вина, развелъ посильнѣе огонь въ каминѣ, обложилъ Эву подушками со всѣхъ дивановъ, такъ что она улыбаясь просила пощады, боясь какъ бы не задохнуться. Феликсъ пробылъ въ замкѣ до девяти часовъ — и вечеръ прошелъ пріятно и незамѣтно.
Эва казалась еще красивѣе чѣмъ обыковенно; чудная, сердечная радость свѣтилась на ея личикѣ, и въ каждомъ движеніи проглядывала очаровательная прелесть. Она спѣла нѣсколько пѣсенокъ — хотя безъ особеннаго искусства, но съ тактомъ — и голосъ ея звенѣлъ какъ серебро. Все окружающее представилось ей совершенно въ другомъ, новомъ, прекрасномъ свѣтѣ. Она смотрѣла вокругъ себя, какъ будто въ первый разъ замѣтила все великолѣпіе и комфортъ старой гостиной, — и когда стемнѣло, почти удивилась, что сегодня солнце по обыкновенію зашло.
Когда молодая дѣвушка ушла въ свою комнату и отослала служанку — она долго не могла успокоиться. Теперь она поняла, какая перемѣна совершилась въ ней, — отчего жизнь казалась ей теперь такъ обольстительна и свѣтъ такъ прекрасенъ. Волнуемая такими мыслями, она прятала въ подушки свое лицо, сплошь залитое яркимъ румянцемъ.
Не одной Эвѣ не спалось въ эту ночь. Ея дѣдушка расхаживалъ неспокойными шагами по длинной, мрачной комнатѣ, въ которой онъ жилъ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ соображеній, онъ сѣлъ къ письменному столу и принялся за письмо:
«Г-жѣ баронессѣ Хальденъ.
Любезная сестра!
На этотъ разъ я обращаюсь къ тебѣ съ большой просьбой и надѣюсь, что ты мнѣ не откажешь. Мнѣ кажется, что моей внучкѣ пора уже. выѣзжать въ свѣтъ — и потому я бы желалъ прислать ее къ тебѣ погостить мѣсяца на два.
Я очень хорошо знаю, что лишнее лицо потребуетъ много издержекъ въ твоемъ маленькомъ хозяйствѣ, и потому я буду высылать ежемѣсячно сумму въ триста талеровъ; ты будешь устраивать маленькіе вечера и доставлять развлеченія моей внучкѣ. На ложи въ театръ, на концерты, на туалетъ я припасу особо. Я былъ бы очень доволенъ, если бы ты сейчасъ же изъявила свое согласіе.
Завтра вечеромъ ты получишь мое письмо, телеграфируй мнѣ немедленно отвѣтъ; онъ дойдетъ ко мнѣ въ четвергъ — и если будетъ утвердителенъ, то Эва въ пятницу утромъ отправится въ Б., оттуда по желѣзной дорогѣ и въ три часа пріѣдетъ къ тебѣ.
Конечно, Эву будетъ сопровождать Вальбурга и останется ей прислуживать.
Кланяюсь тебѣ.
— Баронесса всегда нуждается въ деньгахъ — и охотно приметъ ее къ себѣ, на это я вполнѣ расчитываю, говорилъ баронъ, запечатывая письмо.
На другой день рано утромъ былъ посланъ верховой въ Б., тамъ онъ долженъ дождаться отвѣта и привести его въ замокъ.
Эва еще ничего не знала.
За завтракомъ, когда Эва все еще продолжала жаловаться на проливной дождь, баронъ сказалъ ей: — Я велѣлъ отказать учителю рисованія; нельзя же въ самомъ дѣлѣ требовать, чтобы онъ приходилъ въ такую погоду. Я думаю, ему довольно и вчерашняго ливня.
Молодая дѣвушка поблѣднѣла и замолчала. Она надѣялась брать сегодня урокъ на дому, она считала всѣ минуты до свиданія, — а теперь кто знаетъ, когда кончится это ужасное ненастье.
День тянулся медленно; Эва безпокойно бродила по всему дому, то заходя въ библіотеку, то принимаясь за рисунокъ, то подсаживалась опять къ Вальбургѣ, или печально смотрѣла въ окно и пыталась считать дождевыя капли, которыя падали на дворѣ на камни.
Въ шесть часовъ раздался звонокъ. Эва въ одно мгновеніе сильно взволновалась; глаза ея заблестѣли, щеки покрылись яркимъ румянцемъ, она откинула волосы за маленькое ушко и подслушивала у двери. Но едва только услыхала она голосъ явившагося посѣтителя, какъ тотчасъ же вернулась назадъ, хлопнула досадливо дверьми и принялась быстрыми шагами прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ. Неохотно и съ большою медленностію рѣшилась Эва уступить желанію дѣдушки, который звалъ ее въ гостиную. По дорогѣ она уже слышала сильный голосъ Моллерна.
— Вѣдь вотъ онъ же пріѣхалъ несмотря ни на какой дождь! думала графиня, глядя на окрестность взоромъ полнымъ упрека, и съ недовольнымъ видомъ взошла въ гостиную.
Но противъ веселаго расположенія духа фонъ Моллерна трудно было кому-нибудь устоять.
Невольно и мало-по-малу гнетущее настроеніе Эвы перешло въ болѣе веселое, и спустя нѣсколько времени Феликсъ уже говорилъ ей: — Ну, теперь вы смотрите гораздо веселѣе, графиня; этимъ вы сняли тяжелый камень съ моего сердца: вы не повѣрите, какъ мнѣ всегда тяжело видѣть кого-нибудь грустнымъ.
— Нельзя же вѣдь постоянно смѣяться, отвѣчала Эва.
— Кто же про это говоритъ! съ жаромъ воскликнулъ Феликсъ, — но веселое, настроеніе всегда можно поддерживать несмотря на всю серіозность. Конечно, я знаю, что въ жизни встрѣчается горе и заботы; но къ чему же все принимать такъ близко къ сердцу, вмѣсто того чтобы отнестись ко всему гораздо легче? Для этого вовсе не нужно быть легкомысленнымъ. А бываютъ люди, у которыхъ какая-то особенная страсть къ печальнымъ мыслямъ, киснутъ въ меланхоліи, и если смѣю такъ выразиться, лакомятся ею! Если у нихъ нѣтъ дѣйствительной причины, что нерѣдко и встрѣчается у этихъ людей, то они создаютъ себѣ всемірное горе, дѣлаютъ изъ мухи слона — les voila heureux dans leur malheur. Охъ! добавилъ Феликсъ, покачавъ головою, — такіе люди могутъ окончательно возмутить меня меланхолическими взглядами, таинственными вздохами, созерцаніемъ луны, безцвѣтною улыбкою и романтическимъ разочарованіемъ. Въ этихъ созданіяхъ есть что-то нездоровое, слабое… и Феликсъ, глубоко вздохнувъ, поднялъ одной рукой тяжелый дубовый стулъ, какъ-бы желая удостовѣриться въ своей здоровой силѣ.
— Кажется, вы хотите предписать гимнастическія упражненія противъ такихъ ощущеній, сказала Эва съ хитрой улыбкой.
Феликсъ покраснѣлъ и проворно поставилъ стулъ на мѣсто.
— Извините, отвѣчалъ онъ, — я знаю, такъ не принято вести себя въ гостиной, но мнѣ хотѣлось немножко освѣжиться. По крайней мѣрѣ повѣрьте мнѣ, графиня, что если бы эти несчастные героя и героини ежедневно употребляли часа два на гимнастику, да два — на прогулку, то аппетитъ и сонъ скоро бы возвратились къ нимъ.
— Вѣроятно вы еще не много видѣли горя, вмѣшался баронъ, который, расхаживая по комнатѣ, однимъ ухомъ прислушивался къ разглагольствованіямъ Феликса.
— Чего не было, то можетъ случиться, отвѣчалъ молодой человѣкъ и бросивъ при этомъ косвенный взглядъ на Эву, добавилъ съ легкимъ вздохомъ: — если когда и настанетъ такое, время, то, надѣюсь, я съумѣю пережить его какъ слѣдуетъ.
— Но какимъ же образомъ вы распорядитесь? сказала графиня, смотря на него съ любопытствомъ.
— Я буду страдать, не отягощая этимъ другихъ. Дѣлить горе пополамъ — по моему, значитъ не уменьшать, а напротивъ удвоивать его. Тогда уже не одинъ страдаетъ, а влечетъ за собой и другого. Вы пожалуй съ насмѣшкою отзоветесь, что это одни только принципы; но я надѣюсь доказать ихъ на дѣлѣ, если когда, Боже сохрани, придется мнѣ выносить испытаніе. Ну, однако пора въ сторону заботы, несчастій и печали! Возвысьте вашъ голосъ, графиня, и спойте намъ какую нибудь веселенькую пѣсенку.
Много бы дала Эва за то чтобы не исполнять этотъ разъ желанія Моллерна; но теперь она стыдилась выказать себя капризною передъ этимъ человѣкомъ, одареннымъ такимъ веселымъ юморомъ. Потому она сѣла за рояль и пѣла пѣсню за пѣсней, между тѣмъ какъ Феликсъ подкладывалъ ей ноты. Если бы она могла заглянуть въ окно сквозь наступившую темноту, то вѣроятно ея голосъ потерялъ бы грустный, равнодушный тонъ, а глаза — печальное выраженіе. На дворѣ, подъ противнымъ дождемъ стоялъ человѣкъ и жадно ловилъ звуки, долетавшіе до него, какъ осужденный, который прислушивается къ пѣсни ангела. Прислонясь близехонько къ окну и скрытый густымъ плющемъ отъ нескромныхъ глазъ, смотрѣлъ онъ съ невыразимымъ чувствомъ — какъ Феликсъ наклонялся къ Эвѣ, говорилъ съ нею, подавалъ новые романсы, слушалъ ее съ сіяющимъ лицомъ; онъ видѣлъ, какъ молодая дѣвушка улыбалась, встрѣчая взоры Феликса.
Норбертъ крѣпко стиснулъ руки.
— Я недостоенъ, недостоенъ ее, бормоталъ онъ, — но все-таки она должна полюбить меня, покориться мнѣ, и — клянусь! — она будетъ моею.
Въ эту минуту взошелъ Матвѣй и доложилъ, что ужинъ поданъ. Моллернъ предложилъ Эвѣ руку, а старый баронъ шелъ сзади. Художникъ внимательно еще съ минуту заглядывалъ въ опустѣвшую комнату: огонь все еще ярко сверкалъ и свѣчи горѣли, но ему казалось что въ ней вдругъ стало холодно и мертво.
— Господинъ баронъ сегодня рано утромъ получилъ телеграмму, говорила на другой день Вальбурга, заплетая въ косы длинные, прекрасные волосы графини.
— Телеграмму?! воскликнула Зва, очевидно удивленная, — Откуда же? ужь не захворала ли баронесса Хальденъ, или еще что нибудь случилось? И она сошла въ столовую скорѣе обыкновеннаго, для того чтобы застать дѣдушку за завтракомъ. Баронъ казался взволнованными, и передъ нимъ лежала только-что полученная телеграмма.
— Развѣ что-нибудь случилось? воскликнула Эва, протягивая ему руку.
— И да, и нѣтъ, возразилъ баронъ, — но сядь же, я тебѣ все разскажу.
И спокойнымъ, но убѣдительнымъ голосомъ баронъ объяснилъ, что онъ считаетъ нужнымъ, даже необходимымъ показать молодой дѣвушкѣ свѣтъ, познакомить ее съ людьми и съ жизнью, что онъ писалъ объ этомъ баронессѣ Хальденъ — и вотъ сегодня получилъ отвѣтъ.
Эва сидѣла какъ окаменѣлая, широко открывъ глаза и неподвижно устремивъ ихъ въ лицо барона.
— Какой же отвѣтъ? наконецъ проговорила она.
— Твоя тетка изъявила полное согласіе, отвѣчалъ баронъ.
— Когда же мнѣ ѣхать? Вѣдь не скоро, не скоро? жалобно спрашивала Эва.
— Завтра вечеромъ баронесса тебя ожидаетъ.
Эва поблѣднѣла, и откинувшись въ кресло, закрыла глаза, но только на минуту. Потомъ она вскочила и бросилась на колѣни передъ дѣдушкой.
— Зачѣмъ же такъ скоро? шептала она, положа голову къ нему на колѣни.
— Потому что я это считаю полезнымъ, даже необходимымъ, съ горечью сказалъ баронъ.
— Но если я тебя прошу оставить меня здѣсь хоть на недѣлю, хоть на три дня… продолжала шепотомъ графиня.
Баронъ приподнялъ ея красивую головку, и съ минуту держалъ ее обѣими руками. — Не проси меня, проговорилъ онъ медленнымъ но не допускавшимъ возраженія голосомъ, — твои просьбы ни къ чему не поведутъ. Я тебѣ раньше ничего не говорилъ о моемъ планѣ, желая избавить тебя отъ мученія неизвѣстности. Теперь все рѣшено окончательно и неизмѣнно. Вальбурга будетъ тебя сопровождать и останется при тебѣ. Завтра рано утромъ въ восемь часовъ вы обѣ уѣдете. И баронъ вышелъ изъ комнаты, но остановившись въ дверяхъ сказалъ равнодушнымъ голосомъ. — Кстати, я напишу твоему учителю рисованія (онъ пріударилъ особенно на этомъ словѣ), поблагодарю его за всѣ хлопоты и пошлю гонорарій. Я не нахожу, чтобы уроки его пошли тебѣ впрокъ… и баронъ затворилъ дверь.
Съ подавленнымъ крикомъ вскочила молодая дѣвушка. — Такъ вотъ почему!.. онъ или все знаетъ, или что-нибудь подозрѣваетъ…. И она принялась расхаживать по комнатѣ, крѣпко стиснувъ руки и блистая глазами. — Я ничѣмъ не могу помочь себѣ, и никто не въ состояніи помочь мнѣ, кромѣ одного, который не хочетъ. Она обѣими руками откинула съ лица волосы. — Надо написать Норберту, шептала Эва; еще съ минуту она простояла въ глубокой задумчивости, потомъ медленно пошла въ свою компату, сѣла тамъ къ письменному столу и чрезъ двѣ минуты написала слѣдующія строки.
«По желанію моего дѣдушки, я уѣзжаю завтра утромъ въ Б… къ теткѣ баронессѣ Хальденъ и пробуду у нея два мѣсяца. Завтра въ восемь часовъ меня уже здѣсь не будетъ».
Когда молодая дѣвушка хотѣла написать адресъ, то вдругъ ей пришло въ голову, что она до сихъ поръ еще не знаетъ имени Норберта. Сколько разъ пыталась она его спросить, но все какъ-то не представлялось удобнаго случая. Поэтому она просто адресовала: «господину Норберту — художнику», и открывъ окно, стала поджидать разсыльнаго, кому бы можно было безбоязненно вручить письмо. На тотъ случай двѣнадцати-лѣтній сынъ садовника копался въ цвѣточныхъ грядахъ; Эва подозвала его, и вложивъ въ руку новенькую серебряную монету, просила его отнести письмо какъ можно скорѣе господину художнику въ деревенскую гостинницу. Мальчикъ отправился исполнять возложенное порученіе, заботливо держа записку въ рукахъ, но на лѣстницѣ встрѣтилъ его баронъ — и увидавъ письмо, сейчасъ же догадался въ чемъ дѣло.
— Это вѣдь къ художнику? спросилъ онъ мальчика, и на утвердительный отвѣтъ взялъ у него изъ рукъ письмо, прибавивъ: — тебѣ нечего напрасно трудиться, я самъ позабочусь.
Еслибы Эва могла предчувствовать, что ея письмо даже не распечатанное превратилось въ кучку пепла въ каминѣ дѣдушки, между тѣмъ какъ полагала, что оно находится уже въ рукахъ Норберта, — то лихорадное напряженіе, томившее ее цѣлый день, разразилось бы энергической вспышкой. Но она ничего объ этомъ не знала — и укладывая вещь за вещью въ чемоданъ, то и дѣло подбѣгала къ окну, переходя отъ надежды къ отчаянію.
День, вечеръ и безсонная ночь прошли, а Эва все еще не получала отвѣта отъ Норберта, который въ свою очередь едва могъ дождаться десяти часовъ, чтобы отправиться по привычной дорогѣ въ замокъ.
Около восьми часовъ Эва сошла внизъ проститься съ дѣдушкой. Онъ содрогнулся, когда молодая дѣвушка подошла къ нему блѣдная, печальная и съ утомленнымъ видомъ.
— Давнымъ давно пора ей было уѣхать, подумалъ про себя баронъ и крѣпко прижалъ къ груди Эву.
— Милое, дорогое дитя, шепталъ онъ, цѣлуя ея холодныя губы, — да благословитъ тебя Господь, осѣнивъ Своимъ покровомъ, и да возвратитъ ко мнѣ счастливою и веселою.
Эва судорожно зарыдала и крѣпко обвилась руками вокругъ шеи дѣдушки, но только на минуту; потомъ она быстро выбѣжала изъ комнаты, прыгнула въ карету и откинулась въ самый уголъ. Вальбурга послѣдовала за ней, Матвѣй взлѣзъ на козла, кучеръ ударилъ бичемъ по лошадямъ, карета покатилась, а баронъ грустно возвратился въ уединенный, опустѣвшій замокъ.
Когда путники проѣзжали по деревнѣ, Эва выглянула изъ окна кареты… Норберта какъ не бывало.
Путешествіе было довольно печальное. Сильная буря унесла послѣдніе слѣды лѣта, дождь превратилъ влажный воздухъ въ сырую, холодную октябрьскую слякоть. Подъ каждымъ деревомъ лежали кучи гнилыхъ, пожелтѣвшихъ листьевъ, небо было сѣрое, улицы пустынны, а горы закутаны густымъ туманомъ. Дрожа отъ стужи, графиня завернулась въ пальто — и закрывъ глаза, предалась грустнымъ мыслямъ и предположеніямъ, почему Норбертъ не прислалъ ей никакого отвѣта и самъ не пришелъ. Въ это же самое время Норбертъ подходилъ къ воротамъ замка. На звонокъ отворилась дверь и слуга объявилъ, что графиня Вальденау уѣхала, а господинъ баронъ посылаетъ ему вотъ это письмо. Когда Норбертъ сорвалъ кувертъ, то онъ нашелъ въ письмѣ билетъ въ 50 талеровъ — и больше ни слова.
Въ этотъ же день художникъ уѣхалъ изъ деревни, а Матвѣй узналъ въ гостинницѣ и вѣроятно разсказалъ своему господину про необыкновенную щедрость художника, который отдалъ приходскому священнику всѣ 50 талеровъ въ пользу мѣстныхъ бѣдняковъ.
Въ одной изъ элегантныхъ улицъ города М. стоялъ домъ баронессы Хальденъ. Если уже высокій, внѣшній фасадъ и широкая каменная лѣстница производили большое впечатлѣніе, то это впечатлѣніе еще болѣе увеличивалось когда входили во внутренніе покои; комнаты, хотя и немногочисленныя, были просторны и убраны со вкусомъ. Особенно очарователенъ былъ сѣрый съ малиновой панелью будуаръ, который отдѣлялъ спальню отъ гостиной. Безчисленное множество фамильныхъ портретовъ и миніатюръ украшали стѣны, зеленыя, свѣжія растенія стояли у оконъ, покойныя кресла какъ бы манили къ пріятному far-niente, мягкій бархатный коверъ съ коралловыми вѣтками по свѣтло-сѣрому полю покрывалъ полъ.
Передъ открытымъ каминомъ сидѣли двѣ личности: господинъ и дама, занятые жаркимъ разговоромъ.
Дама эта была баронесса Хальденъ, нѣкогда очень красивая женщина, съ немного-рѣзкими чертами лица и съ очевиднымъ желаніемъ казаться моложе своихъ лѣтъ; господинъ же — пожилой мужчина, немного сгорбленный, съ сѣдиною, очень приторный, слѣдовательно прескучный.
— И такъ ваша племянница — графиня Вальденау? говорилъ пожилой господинъ.
— Да, ваша свѣтлость, утвердительно отвѣчала баронесса. — Я беру ее къ себѣ изъ чувства жалости, чтобы дать ей немного образованія и лоску. Судите сами, вѣдь она выросла въ деревнѣ, — такъ чего же можно ожидать?
— Я не сомнѣваюсь, что молодая особа, принятая подъ ваше покровительство, скоро сдѣлается образцомъ для всѣхъ, возразилъ принцъ Августъ, дружески качая головой. — Quand on parle du soleil… добавилъ онъ въ то время, какъ лакей отворя дверь боковой комнаты и появляясь между портьерой будуара тихонько доложилъ: «Графиня Вальденау».
Баронесса встала на встрѣчу пріѣзжей. — Милая, деревенская лепешечка! проговорила она съ любезной улыбкой, но остановилась въ удивленіи, когда, вмѣсто ожидаемаго деревенскаго увальня, молодая элегантная особа быстро подошла къ ней и цѣлуя ея руку воскликнула: — добрый вечеръ, милая бабушка!.. Дѣдушка велѣлъ передать тебѣ низкій поклонъ.
Слово бабушка привело въ себя хозяйку дома.
— Дай мнѣ прежде тебя представить!.. Ваша свѣтлость, будьте такъ милостивы, позвольте мнѣ познакомить васъ съ моей племянницей, графиней Вальденау.
Его свѣтлость сказалъ нѣсколько комплиментовъ молодой дѣвушкѣ и затѣмъ откланялся, совершенно очарованный ея красотой.
— Кто этотъ старикъ? спросила Эва у тетки, когда та снова взошла въ будуаръ, проводивъ принца до самой лѣстницы.
Баронесса надменно взглянула на Эву.
— Это принцъ Августъ, дядя нынѣ владычествующаго государя, сказала съ достоинствомъ баронесса.
— Въ самомъ дѣлѣ? ну этого какъ-то въ немъ не видно, замѣтила равнодушно молодая дѣвушка. — Ну, милая бабушка…
— Называй меня лучше теткой. Слово бабушка какъ-то ужь черезъ-чуръ допотопно звучитъ. Однако дай мнѣ на себя взглянуть. Я вовсе не ожидала, чтобы ты была такого большаго роста. Да, ты выше меня, даже слишкомъ высока для женщины. Но какъ же это ты одѣта совершенно по модѣ? Развѣ у васъ въ деревнѣ есть модные магазины?
— Не совсѣмъ такъ, возразила улыбаясь Эва, — но моя прежняя добрая гувернантка живетъ теперь въ Парижѣ и высылаетъ прямо оттуда все, что для меня потребуется.
— А, протянула баронесса, — такъ дай мнѣ ея адресъ, я очень пристрастна къ парижскимъ модамъ. Ну, однако чему же ты училась у гувернантки? Вѣдь она была француженка, такъ вѣроятно ты совершенно свободно изъясняешься на этомъ языкѣ?
— Такъ себѣ, отвѣчала молодая дѣвушка, — я училась у нея также музыкѣ, пѣнію и англійскому языку, а въ послѣдній годъ дѣдушка давалъ мнѣ уроки нѣмецкаго и латинскаго языка, потомъ исторіи, литературы, ботаники, даже немножко астрономіи….
— Довольно, довольно, перестань! вскричала почти въ ужасѣ баронесса. — Ты знаешь слишкомъ много для дѣвушки — латинскій языкъ, ботанику, астрономію… да какъ же ты теперь выйдешь замужъ?! Мужчины ненавидятъ ученыхъ женщинъ. Пожалуста не разсказывай объ этомъ никому; хорошо еще, что мы одни въ настоящее время!
— Но тетя, возразила Эва совершенно озадаченная, — я сюда вовсе не затѣмъ пріѣхала, чтобы выходить замужъ.
Баронесса недовѣрчиво посмотрѣла на нее. — Такъ для какой же цѣли прислалъ тебя ко мнѣ дѣдушка? Но довольно объ этомъ. Пойдемъ, я покажу твою комнату, отдохни немножко; въ шесть часовъ мы обѣдаемъ, а въ половинѣ восьмаго ѣдемъ въ оперу, если ты не будешь чувствовать себя особенно усталою.
Молча послѣдовала Эва за теткой, которая провела ее чрезъ широкій, просторный корридоръ въ очаровательную комнатку. — Вотъ это твоя маленькая гостиная, а это — баронесса открыла ковровую портьеру — твоя спальня. Осмотрись хорошенько — и надѣюсь, что тебѣ понравится у меня. Подставивъ племянницѣ обѣ щеки для поцѣлуя, баронесса вышла изъ комнаты.
Эва простояла съ минуту какъ бы ошеломленная разнообразными впечатлѣніями, которыя привелось ей испытать въ этотъ день. Путешествіе, новыя мѣста, городская уличная трескотня, другая обстановка — все это длинной вереницей проходило въ головѣ молодой дѣвушки, и смертельно измученная она бросилась на диванъ, закрыла глаза, чтобы хоть немного отдохнуть. Не успѣла она опомниться, какъ уже заснула. Прошло около часу, въ комнату тихонько взошла Вальбурга — и Эва сейчасъ же вскочила.
— Что со мною, гдѣ я? поспѣшно говорила она, смущенно оглядывая незнакомую комнату, — а! да вѣдь я заснула, продолжала она, — и видѣла сонъ… какой очаровательный сонъ! Молодая дѣвушка съ грустію потупила глаза; она только сейчасъ была въ Эбензее, Норбертъ шелъ съ нею рядомъ, она чувствовала пожатіе его руки — и это былъ только сонъ!..
— Добрая Валли, сказала Эва, какъ бы опомнившись и склоня голову на грудь вѣрной служанкѣ, — какая же я однако эгоистка, даже не спросила, какъ тебѣ нравится здѣсь, гдѣ тебя помѣстили. Знаешь ли, я немного разочаровалась въ отношеніи тетки: она такая холодная, антипатичная.
— Побольше терпѣнія, милое дитя, утѣшала Вальбурга, — ко всему нужно привыкать. Сегодня тебѣ покажется все вдвое хуже чѣмъ завтра, когда ты немного освѣжишься и отдохнешь.
— Я уже отдохнула, отвѣчала графиня, — теперь пора за туалетъ. Спроси пожалуста камеристку тетушки, какой костюмъ нужно для театра; я не знаю, можетъ-быть у меня ничего нѣтъ подходящаго для этого.
Въ это время появилась сама баронесса. — Ну, что ты сегодня надѣнешь? Покажи мнѣ немного твой гардеробъ. Все прекрасно и мило, рѣшила она послѣ осмотра, — только недостатокъ въ вечернемъ туалетѣ. По платью вѣдь судятъ людей, добавила она, бросая довольный взглядъ въ зеркало и любуясь эфектомъ свобго желтаго платья. — Ну, сегодня можешь надѣть голубое шелковое, а завтра позаботимся объ необходимомъ.
Въ этотъ вечеръ въ театрѣ многіе замѣтили появленіе новой, молодой красавицы, которая съ сіяющимъ лицомъ и большими лучистыми глазами наслаждалась чудной музыкой «Армиды». Въ полномъ самозабвеніи Эва забыла и людскую толпу, на которую она прежде боязливо смотрѣла, и блестящее освѣщеніе, поразившее ее сначала; она жила только музыкой.
Когда упалъ занавѣсъ, молодая дѣвушка тяжело вздохнула. «Теперь поѣдемъ», сказала она вставая — и къ счастію тетка въ это время была упоена любезностями одного знакомаго, а то Эва непремѣнно получила бы выговоръ за странное поведеніе. Пріѣхавъ домой, Эва побѣжала въ свою комнату, гдѣ дожидалась ея Вальбурга.
— Валли, говорила, она, обвиваясь руками вокругъ шеи старушки, — теперь я понимаю, что такое райскія пѣсни.
Слѣдующія четыре недѣли прошли какъ четыре дня. По утрамъ Эва занималась рисованіемъ и музыкой. Особенно въ пѣніи сдѣлала она большіе успѣхи. Отъ природы одаренная прекраснымъ гибкимъ голосомъ, Эва отличалась еще тонкимъ слухомъ и неутомимымъ прилежаніемъ. Послѣ обѣда дѣлались визиты и покупки, а вечера посвящались театру и обществу. У Эвы голова кружилась отъ безчисленнаго множества незнакомыхъ именъ и лицъ, которыя она, привыкшая къ такому уединенію, должна была теперь запоминать. Баронесса была въ восторгѣ отъ громаднаго успѣха, который теперь повсюду имѣла ея племянница, между тѣмъ какъ она вообразила себѣ, что только ея наставленіямъ и примѣру обязана Эва тою спокойной веселостью, граціей движеній, любезностью, предупредительностью и живостью разговора.
Среди разнообразныхъ впечатлѣній, повторяющихся почти ежедневно, Эва сохранила только одно твердое, непоколебимое убѣжденіе: вѣру въ Норберта. Мысли ея постоянно были прикованы къ нему, и никогда сомнѣніе въ его любви не закрадывалось въ душу молодой дѣвушки. Развѣ это возможно, чтобы Норбертъ былъ въ состояніи обмануть ее — онъ, котораго она считала идеаломъ мужчинъ? Эва смутно чувствовала, что ея письмо не дошло, или посланный потерялъ его, или же наконецъ поздно доставилъ. Она вспомнила, какъ однажды Норбертъ говорилъ, что городъ М. ему болѣе другихъ извѣстенъ и онъ часто посѣщаетъ его. Она могла встрѣтиться съ нимъ каждый день на улицѣ, въ концертѣ, въ театрѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ запала эта мысль въ голову молодой дѣвушки, она не пропускала ни одного представленія. Даже въ обществѣ замѣтили эту страсть, и одна дама шутя сказала: «дѣти по большей части всегда любятъ театръ болѣе всего». Эва посмотрѣла на нее съ такою особенною улыбкою, что дама положительно смѣшалась.
— О, простота, простота! подумала про себя графиня, — ты конечно не подозрѣваешь, зачѣмъ я такъ часто бываю въ театрѣ и кого съ такимъ нетерпѣніемъ желаю встрѣтить!
Коіда заходилъ разговоръ о картинахъ и художникахъ, Эва всегда прислушивалась съ напряженнымъ вниманіемъ, надѣясь, что упомянутъ имя Норберта, но всякій разъ обманывалась въ своемъ ожиданіи.
— Неужели онъ такъ мало извѣстенъ? думала она съ горечью, — а между тѣмъ онъ больше другихъ заслуживаетъ всеобщаго восторга и удивленія.
Каждую среду у баронессы Хальденъ давались званые вечера — и никогда не бывало у ней столько посѣтителей, какъ теперь, со времени пріѣзда графини Эвы. И дѣйствительно, тамъ проводили пріятные часы. Всякій пріѣзжалъ и уѣзжалъ когда хотѣлъ; болтали, смѣялись, занимались музыкой, играли въ карты, — однимъ словомъ, забавлялись на всѣ лады.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, передъ большой городской гостинницей стояло щегольское маленькое купэ, дожидаясь своего владѣльца, который вскорѣ вышелъ изъ курильной комнаты въ сопровожденіи своихъ товарищей, и открывая дверцы кареты, готовился сѣсть.
— Эй, Гарольдъ, сказалъ онъ вдругъ, внезапно останавливаясь, — не хочешь-ли вмѣстѣ со мной ѣхать? — я проведу остатокъ вечера у старой баронессы Хальденъ.
— Я готовъ, отвѣчалъ тотъ, — но только право боюсь, что наши платья совсѣмъ пропахли дымомъ.
— Да мы спустимъ всѣ окна, и сначала четверть часика покатаемся, это поможетъ. Отдавъ кучеру должное приказаніе, оба пріятеля усѣлись и карета покатилась. Сначала графъ Амрау спускалъ окна кареты, потомъ откинувшись въ уголъ потянулся.
— Ну? спросилъ господинъ Гарольдъ, который служилъ въ одномъ полку съ графомъ. Оба они были неразрывными пріятелями и извѣстными львами гостиныхъ.
— Я хочу тебѣ кое-что сообщить. — Но сначала позволь предложить одинъ вопросъ: какъ находишь ты племянницу баронессы Хальденъ?
— Божественную графиню Эву? Да, какъ-же мнѣ не находить ее очаровательной, плѣнительной, какъ-же не восхищаться сю!…
— Тише, тише, воскликнулъ Амрау, — вѣдь ты говоришь о моей невѣстѣ!
— Объ твоей невѣстѣ? отвѣчалъ Гарольдъ въ очевидномъ удивленіи, — да развѣ ты помолвленъ съ нею…. съ которыхъ же поръ?…
— Собственно говоря: нѣтъ, сказалъ графъ, — я еще не дѣлалъ ей предложенія — но сдѣлаю его.
— Ну, а если ты получишь отказъ? спросилъ его другъ съ волненіемъ.
— Она слишкомъ образована, чтобы сдѣлать подобную вещь, надменно возразилъ Амрау.
Теперь въ свою очередь Гарольдъ откинулся въ уголъ кареты.
— Ну, сказалъ онъ спокойнымъ голосомъ, — если она еще свободна, то я предложу ей руку и сердце.
— Что? воскликнулъ графъ, — такъ не годится, вѣдь я первый подалъ тебѣ эту мысль!
— Извини пожалуйста, я прежде тебя задумалъ. Но если ты первый заговорилъ объ этомъ, то и дѣлай попытку первый. Неправда-ли, честнѣе нельзя поступить?
— О, великодушный другъ, отвѣчалъ полушутя графъ, — въ награду за твое безкорыстное поведеніе, я сейчасъ-же послѣ помолвки пришлю тебѣ дюжину шампанскаго.
— Хорошо, ну а если мнѣ посчастливится, то и ты получишь отъ меня тоже самое.
— Стой! закричалъ внезапно графъ кучеру, когда они проѣзжали мимо блестяще-освѣщеннаго парфюмернаго магазина, и выскочивъ изъ кареты, черезъ нѣсколько минутъ вернулся съ флакономъ eau-de Colone, который сейчасъ-же расплескалъ по всей каретѣ.
— Вотъ такъ отлично, говорилъ онъ, выбрасывая пустой флаконъ на улицу, — надѣюсь, теперь уничтожился запахъ табаку, и мы благоухаемъ какъ боги.
— Помилуй, ради Бога, что ты выдѣлываешь! воскликнулъ Гарольдъ, не зная куда дѣваться отъ крѣпкаго запаха духовъ, — вѣдь отъ этого задохнешься, да и глаза покраснѣютъ. И онъ закрылъ лицо платкомъ, между тѣмъ какъ его другъ хохоталъ до упаду. Въ эту самую минуту экипажъ подкатилъ къ дому баронессы, лошади остановились какъ вкопаныя, что показывало необыкновенное искусство кучера и выѣздку лошадей.
Бываютъ извѣстнаго рода люди, которые считаются веселыми и занимательными собесѣдниками въ мужскомъ обществѣ; дамамъ же они думаютъ нравиться тѣмъ, что говорятъ съ ними вычурными фразами, ломаются и позируютъ. Тогда они признаютъ себя непобѣдимыми и не воображаютъ въ своемъ эгоизмѣ, какъ они смѣшны и напыщенны. Къ такому-то сорту людей принадлежали Амрау и Гарольдъ; едва только они вышли изъ кареты, какъ уже на лѣстницѣ началось ихъ полное преобразованіе.
Немного наклонивъ станъ, придавъ съ помощью гребенки надлежащее направленіе волосамъ, оба пріятеля бросили самодовольный взглядъ въ зеркало, и потомъ уже непринужденной походкой отправились въ гостиную. Въ первой комнатѣ они встрѣтили одного молодаго офицера, ихъ однополчанина; онъ стоялъ тутъ какъ-то совершенно уединенно и радостно поспѣшилъ къ нимъ на встрѣчу.
— Добрый вечеръ, Гольтеръ, небрежно кивая ему головой сказалъ Амрау, и потомъ шепотомъ добавилъ: — гдѣ-же прекрасная графиня?
— Она сидитъ въ будуарѣ; но въ дверяхъ собралась такая толпа народу, что невозможно протѣсниться.
— Ну, что за пустяки, пойдемъ съ нами — какъ нибудь доберемся, отвѣчалъ Гарольдъ.
Господинъ фонъ-Гольтеръ — высокій, неловкій мужчина, не отличавшійся никакими особенными качествами, но за то безконечно добродушный, — страдалъ къ несчастію ужасной застѣнчивостію. Амрау и Гарольдъ служили ему образцомъ, такъ какъ ихъ увѣренныя манеры и самонадѣянная походка возбуждали въ немъ такое благоговѣніе, что онъ усвоивалъ себѣ малѣйшія ихъ движенія. Такъ неподражаемо умѣть кланяться — и о небо! съ какой граціей сдѣлали они теперь это передъ баронессой! — такъ носить голову, такъ непринужденно употреблять лорнетъ, съ такою смѣлостью смотрѣть въ лицо дамамъ… счастливцы! Гольтеръ съ горечью посмотрѣлъ на свои длинныя ноги, и почти заскрежеталъ зубами отъ злости на самого себя, когда баронесса обратилась къ нему съ привѣтливыми словами, а онъ почувствовалъ, что покраснѣлъ до ушей. Но зачѣмъ же послѣ этого посѣщать общество и подвергать себя подобнымъ мученіямъ? бѣдный Гольтеръ! Съ тѣхъ поръ какъ онъ въ первый разъ увидѣлъ графиню Эву — покой его совсѣмъ исчезъ; съ тѣхъ поръ сдѣлался онъ вдвое застѣнчивѣе и вдвойнѣ приходилъ въ отчаяніе; но за то съ этого времени Гольтеръ не пропускалъ ни одного представленія, которое давало ему случай видѣть Эву.
Осторожно пробирался онъ теперь сквозь группы гостей, которыя мѣшали ему свободно проходить; въ одномъ кружкѣ онъ наступилъ на шлейфъ одной дамы, тутъ разорвалъ шпорами кружевной воланъ дорогаго платья, тамъ толкнулъ неуклюжими локтями въ спину одного господина — и такимъ образомъ совсѣмъ уничтоженный и взбѣшенный множествомъ извиненій, которыя ему приходилось дѣлать на каждомъ шагу, добрался наконецъ до отдаленнаго уголка будуара, и со вздохомъ облегченія опустился въ кресло, при чемъ конечно раздавилъ и смялъ въ блинъ лежавшій тутъ чей-то цилиндръ.
Какъ очаровательна показалась ему сегодня графиня Эва!.. въ темно-малиновомъ платьѣ съ бѣлыми полосами, сидѣла она въ кружкѣ мужчинъ и дамъ, оживленно болтая и играя вѣеромъ. Разговоръ шелъ объ одной знакомой дамѣ.
— Она вся какъ-будто на пружинахъ, долетѣли до слуха Гольтера слова барона Гегенберга, пожилаго веселаго господина.
— Извините пожалуйста, возразила Эва, — я вовсе этого не нахожу.
— Какъ! воскликнулъ Гегенбергъ, — однако же, она все стремится къ идеаламъ, говоритъ объ идеалахъ…
— Но вѣдь у всякаго человѣка долженъ быть свой идеалъ, отвѣчала графиня.
— О, романтизмъ юности! Вовсе этого не нужно; къ чему намъ идеалъ? что съ нимъ дѣлать!
— Но, баронъ Гегенбергъ, почти съ нетерпѣніемъ перебила Эва, — вы должны же согласиться, что всякій человѣкъ стремится образовать и усовершенствовать себя.
Баронъ кивнулъ головой. — А какъ же это онъ можетъ сдѣлать, продолжала молодая дѣвушка, — если у него нѣтъ передъ глазами образца, которому бы онъ могъ подражать, уподобляться? Каждый желающій подняться надъ уровнемъ посредственности — долженъ многаго желать, даже если и не въ состояніи достигнуть. Всякій желающій достичь цѣли — долженъ сначала опредѣлить себѣ эту цѣль. Наше собственное я въ своемъ усовершенствованіи и законченности, великія дѣла, цѣль — вотъ наши идеалы; а желаніе и стремленіе достигнуть ихъ — возвышаютъ и мѣняютъ насъ. Конечно, существуютъ еще высшіе и болѣе прекрасные идеалы, но они не принадлежатъ къ этому міру — и потому я не стану вамъ ими докучать.
— Отлично сказано, графиня обладаетъ неслыханнымъ краснорѣчіемъ, бормоталъ Амрау, который стоялъ въ это время прислонясь къ камину, въ позѣ такъ давно возбуждавшей зависть Гольтера. Съ какимъ бы удовольствіемъ Гольтеръ сказалъ нѣсколько льстивыхъ словъ графинѣ, но увы! онъ не понялъ ничего изъ рѣчей Эвы. Нѣтъ, онъ ничего не могъ сказать; онъ можетъ только чувствовать, любить Эву вѣрно и неизмѣнно… и можетъ быть съ годами она перемѣнится — мысли Гольтера понеслись все дальше и дальше. Онъ сидѣлъ такимъ образомъ, мечтательно устремивъ глаза въ потолокъ, между тѣмъ какъ другіе продолжали спорить объ идеалахъ. Елена фонъ Беэренъ, веселая, молодая дѣвушка, предложила каждому назвать свой идеалъ.
— Графиня Эва, вы первая начнете, воскликнула она, — я настолько скромна, что не буду васъ просить назвать вашъ личный идеалъ, но укажите намъ какой-нибудь идеалъ въ области искусства или литературы, или какое нибудь изъ занятій, которое находите вы самымъ идеальнымъ.
— Или, или… подхватила шутя Эва, между тѣмъ какъ яркій румянецъ покрылъ ея щочки. — Сколько же вы полагаете у меня идеаловъ? Ну, чтобы удовлетворить ваше любопытство, объявляю вамъ, что я нахожу высшее идеальное наслажденіе въ мастерскомъ пѣніи.
— Хорошо; теперь ваша очередь, графъ Амрау, продолжала Елена, — впрочемъ не трудитесь, я знаю вашъ идеалъ.
— Въ самомъ дѣлѣ! воскликнулъ Амрау, кидая пламенный взглядъ на Эву.
— Да, конечно: разъѣзжать по многолюднымъ улицамъ города въ ловко-сшитомъ мундирѣ и на прекрасномъ конѣ.
Всѣ засмѣялись, а графъ казался немножко смущеннымъ.
— А вашъ идеалъ, баронъ Гегенбергъ, подшутила Елена, — хорошій обѣдъ… безъ дамъ, добавила она вполголоса, — а идеалъ господина фонъ Гольтеръ — выясняется въ эту минуту очень опредѣленно: я думаю, онъ сочиняетъ стихи. Бѣдный Гольтеръ! Какъ-будто бомба ударила его въ самое сердце, когда онъ услыхалъ эти слова; онъ покраснѣлъ до корня волосъ — и стараясь въ запутанныхъ, непонятныхъ словахъ отвлечь отъ себя общее вниманіе, онъ въ то же самое время замѣтилъ, какъ заблестѣли бѣлые зубки графини въ ея свѣжихъ устахъ. Она смѣялась — да, и смѣялась надъ нимъ. Гольтеръ схватилъ свою каску и быстро выбѣжалъ изъ комнаты, не внимая жалобамъ тѣхъ, кому онъ наступалъ на ноги, — и съ самыми невеселыми думами пробродилъ всю ночь по улицѣ.
— Елена, говорила нѣсколько позднѣе графиня Вальденау, прощаясь съ молодой дѣвушкой, — мнѣ кажется, вы сегодня обидѣли бѣднаго Гольтера.
— Это потому, что онъ такъ скоро убѣжалъ-то? смѣялась Елена. — Но зачѣмъ же онъ глядитъ такимъ чудищемъ? Господамъ съ такимъ скучнымъ выраженіемъ лица лучше бы сидѣть дома, а не показываться въ обществѣ. Впрочемъ, милая графиня Эва, ему принесетъ пользу, если подтрунить на его счетъ. Этимъ способомъ легче всего можно вылечить застѣнчивость.
Эва пожала плечами и замолчала, не подозрѣвая, что она сама вонзила острый кинжалъ въ сердце Гольтера.
— Я повезу тебя сегодня къ княгинѣ Верденфельсъ, говорила баронесса своей племянницѣ, сидя за завтракомъ, — тамъ есть чѣмъ потѣшить твою страсть къ искусству; князь — настоящій любитель, знатокъ и покровитель художествъ, у него прекрасная картинная галлерея. Я думаю, ты съ удовольствіемъ осмотришь ее; къ тому же бывать тамъ — въ большой модѣ между людьми хорошаго тона, такъ какъ въ обществѣ очень часто говорятъ объ этой галлереѣ. Верденфельсы — странные люди, продолжала она черезъ нѣсколько минутъ, — ты увидишь, какая красавица княгиня — и все-таки это пренесчастный бракъ. Она кокетка и очень расточительна, а онъ высокопаренъ и вспыльчивъ; онъ очень рѣдко показывается у нея, живетъ совершенію одинъ въ садовомъ павильонѣ и только изрѣдка появляется на вечерахъ своей жены — да и то кажется больше по причудѣ; я даже не думаю, чтобы они когда-нибудь видались кромѣ этихъ случаевъ. Впрочемъ объ нихъ идетъ не слишкомъ хорошая слава.
— Такъ зачѣмъ же мы ѣдемъ туда? съ удивленіемъ спросила Эва.
— Ma chere, я не могу прекратить съ ними знакомства, потому что всѣ туда ѣздятъ. Она принадлежитъ къ очень хорошей фамиліи и устраиваетъ самые блестящіе балы и рауты.
Нѣсколько часовъ спустя, карста баронессы остановилась передъ большимъ домомъ, прекрасной архитектуры, выстроеннымъ посреди сада, что давало ему нѣкоторое сходство съ замкомъ. Обѣихъ дамъ провели анфиладой роскошныхъ комнатъ и залъ, и наконецъ длиннымъ, очаровательнымъ зимнимъ садомъ въ будуаръ съ розовыми обоями и такого же цвѣта мебелью, гдѣ слуга доложилъ объ нихъ вполголоса и затѣмъ исчезъ. Княгиня, одѣтая въ темно-вишневое бархатное платье, чуть приподнялась съ длиннаго кресла, въ которомъ она лежала, — любезно поздоровалась съ баронессою, а Эву привѣтствовала съ нѣкоторою холодностію. Впродолженіи послѣдующаго затѣмъ разговора, въ высшей степени неинтереснаго, молодая дѣвушка имѣла время разсмотрѣть хваленую красоту. Княгиня была уже не первой молодости, но отличалась такой особенной пикантной наружностію, что Эва почти не могла оторвать отъ нея глазъ. Черты ея были тонки и правильны, цвѣтъ лица прозрачно-блѣдный, даже губы какъ-то безцвѣтны, волосы черны какъ смоль, а большіе темные глаза, то горѣли и блистали, то становились кроткими и томными.
Но — странное дѣло — несмотря на эту выгодную наружность, Эва почувствовала, что княгиня скорѣе отталкиваетъ, чѣмъ привлекаетъ ее; — а та, съ своей стороны, изрѣдка поглядывала на графиню Вальденау какимъ-то недовѣрчивымъ взглядомъ.
— Вы здѣсь очень недавно? быстро спросила княгиня Верденфельсъ у молодой дѣвушки, но такъ же скоро встала, и не дожидаясь отвѣта, предложила баронессѣ проводить ее въ картинную галлерею. Придя туда, она въ короткихъ словахъ извинилась, что должна оставить дамъ; у нея сегодня званый день и надо заняться туалетомъ.
— Ну, княгиня не такъ-то вѣжлива, замѣтила Эва, ѣдучи домой послѣ осмотра галлереи, которая свидѣтельствовала о замѣчательномъ художественномъ вкусѣ.
— Изнѣженная красотка, сказала баронесса, — да, не всѣмъ подъ силу выносить ѳиміамъ, какъ говаривалъ мой покойный мужъ.
Эва едва успѣла войдти въ свою комнату, снять шляпку и накидку, какъ ея тетка поспѣшно ворвалась къ ней.
— Наконецъ-то, наконецъ!.. кричала она, сіяя глазами и торжествующимъ голосомъ. — Милое дитя мое, дай мнѣ тебя обнять!.. и она прижала къ сердцу удивленную дѣвушку, — поздравляю тебя, ты будешь богата, въ почетѣ и счастлива. И она подала Эвѣ распечатанное письмо, которое та быстро пробѣжала.
— Приданое мы все сполна выпишемъ изъ Парижа, продолжала баронесса въ сильномъ волненіи, — какъ-то приметъ эту новость твой дѣдушка?!
— Милая тетя, начала Эва, — дѣдушка никакъ ее не приметъ, а насчетъ приданнаго тоже нечего безпокоиться, потому что я не выйду за графа Амрау.
Баронесса опустилась на стулъ. — Дитя, ты съ ума сошла!.. вѣдь это лучшая партія во всемъ королевствѣ; подумай хорошенько, почему бы тебѣ отказываться?
— Но двумъ чрезвычайно-простымъ причинамъ, возразила Эва, — во-первыхъ, я вовсе не знаю графа.
— Вздоръ, ты его видѣла по крайней мѣрѣ разъ двѣнадцать, онъ такъ часто проводилъ у меня вечера, воскликнула тетка.
— Во-вторыхъ, я его не люблю.
— Сентиментальная химера, отозвалась баронесса Хальденъ, — онъ тебя любитъ.
— Этого мнѣ мало; пожалуйста, милая тётя, продолжала Эва рѣшительнымъ тономъ, видя, что та собирается возражать, — оставимъ это и не будемъ больше говорить. Ты конечно будешь такъ добра, что напишешь графу Амрау нѣсколько строкъ, которыя отняли бы у него всякую надежду.
— Неблагодарная! чуть не со слезами воскликнула тетка, но тотчасъ же замолчала и вышла изъ комнаты.
Въ слѣдующіе дни Эва чувствовала себя какъ-то неловко въ присутствіи тетки. Баронесса едва удостоивала ее взглядомъ или словомъ — и точно такъ же молча передала ей въ одно утро карточку, въ которой княгиня Верденфельсъ приглашала баронессу Хальденъ съ племянницей на музыкальный вечеръ.
— Ты приняла приглашеніе? спросила Эва, и когда тетка только кивнула головой въ отвѣтъ, не проронивъ ни одного слова, молодая дѣвушка встала и склонилась на колѣни передъ разгнѣванной родственницей. — Милая тётя, сказала она задушевнымъ голосомъ, — пожалуйста, перестань на меня сердиться. Я не могла иначе поступить, увѣряю тебя, — и такъ, прости, что я не въ состояніи была исполнить твою волю!
Баронесса, собственно говоря, была очень рада такъ дешево отдѣлаться отъ ссоры и молчанія, которое она приписывала своему оскорбленному достоинству, хотя ей порядкомъ становилось уже скучно и тяжело. Но все-таки она не могла удержаться, чтобы не прочесть маленькой проповѣди кающейся грѣшницѣ; однако, примѣрное терпѣніе и уступчивость, съ которой былъ выслушанъ ея выговоръ, окончательно растрогали сердце баронессы — и примиреніе было заключено торжественными объятіями.
Насталъ вечеръ, назначенный для музыкальнаго собранія. Эва стояла въ своей комнатѣ, въ длинномъ газовомъ бѣломъ платьѣ, съ цвѣткомъ лотоса и двумя зелеными вѣтками аира въ волосахъ, въ античномъ изумрудномъ ожерельѣ на ослѣ ни тельной бѣлизны шеѣ и въ такихъ же браслетахъ на изящныхъ рукахъ (эти драгоцѣнности достались ей въ наслѣдство отъ матери), и дожидалась тетки, которая но обыкновенію занималась еще своимъ туалетомъ.
— Я понять не могу, говорила Эва Вальбургѣ, смотрѣвшей въ нѣмомъ восторгѣ на свою любимицу, — я не могу понять, зачѣмъ это княгиня пригласила меня сегодня участвовать въ пѣніи. Это право ужасно, я совсѣмъ растеряюсь отъ страха, а тутъ еще тетя…. и пожавъ плечами, молодая дѣвушка сдѣлала легкую гримаску.
— Вотъ ужь не придумаю, чего тебѣ бояться то? возразила старушка, — ты вѣдь поешь лучше всѣхъ здѣшнихъ.
— О, добрая Валли, разсмѣялась Эва, — не во всѣхъ же я найду такую поддержку, какъ въ тебѣ, и потому меня не будутъ судить съ такою снисходительностью. Однако любопытно посмотрѣть, какъ сегодня будетъ одѣта княгиня; вотъ еслибы ты видѣла, какъ она была великолѣпна третьяго дня на вечерѣ у Л. Я могу только любоваться ею, но не чувствую къ ней ни малѣйшей симпатіи.
Вошла баронесса. — Готово? спросила она. — Ну, дай-ко на тебя посмотрѣть! Очень хорошо, туалетъ изященъ, ожерелье превосходно, теперь поѣдемъ.
Молодая графиня, поспѣшно накинувъ на плечи длинную пурпуровую мантилью, быстро послѣдовала за теткой, которая, въ атласномъ платьѣ аквамариннаго цвѣта, побѣдоносно сходила съ лѣстницы.
Дворецъ князя Верденфельсъ весь былъ залитъ блескомъ и свѣтомъ. Всѣ залы отперты, зимній садъ украшенъ разноцвѣтными фонарями, тамъ и сямъ выглядывалъ очаровательный будуаръ съ покойными козетками и съ менѣе яркимъ освѣщеніемъ, какъ бы приглашая къ тихой бесѣдѣ и отдыху. Въ большомъ залѣ кромѣ Эраровскаго флигеля стояли только два ряда креселъ.
Баронесса Хальденъ пріѣхала по обыкновенію нѣсколько поздно. — Терпѣть не могу точности, говаривала она всегда, запоздавъ; — ужь это слишкомъ отзывается мѣщанствомъ!
Княгиня Верденфельсъ любезно, съ привѣтливой улыбкой, встрѣтила въ дверяхъ обѣихъ дамъ. Она была точно такъ же одѣта вся въ бѣломъ, только на шеѣ красовалось коралловое ожерелье, что еще болѣе увеличивало блѣдность ея лица.
— Примите мою руку, графиня, говорилъ Эвѣ баронъ Гегенбергъ, — я проведу васъ по всѣмъ комнатамъ и поищу для васъ удобнаго мѣстечка, гдѣ бы вы могли отдохнуть до начала пѣнія. Я знаю, какое великое, наслажденіе готовите вы намъ сегодня, и думаю, что это васъ радуетъ.
— Увѣряю васъ, баронъ, возразила Эва, — напротивъ, мнѣ кажется, будто я вся горю. Пѣть при такомъ множествѣ людей… нѣтъ, право это не возможно.
— Полноте, ободритесь, ободритесь, храбрость города беретъ, ce n’est que le premier pas qui coûte, — ахъ, да вотъ и самъ князь Верденфельсъ. Вѣроятно онъ только-что сегодня вернулся.
— Гдѣ? спросила Эва, осматриваясь съ любопытствомъ.
— Вонъ тамъ, — нѣтъ, нѣтъ, онъ перешелъ уже въ другую комнату. Онъ мой хорошій пріятель, но прекуріозный сычъ. Я вамъ его сейчасъ представлю. И они вошли въ сосѣднюю комнату и остановились передъ большимъ столомъ, на которомъ стояли разныя рѣдкости.
— Осмотритесь немного въ этой хаотической кунсткамерѣ, это васъ займетъ, графиня. Извините, на минуту!.. и баронъ кого-то позвалъ: — Богъ помощь, дружище, давно ли ты вернулся? Кстати, я тебя сейчасъ познакомлю…. до слуха Эвы долетѣли нѣкоторыя отрывочныя слова: «очаровательное, блестящее созданіе…. первая красавица во всемъ городѣ…. всѣ ею восхищаются».
— А имя? смѣясь возразилъ другой голосъ.
— Вотъ она стоитъ здѣсь, отвѣчалъ баронъ.
Но что это… что такое заставило вдругъ такъ сильно забиться сердце Эвы? Что такое согнало всю краску съ ея щокъ? Отчего почувствовала она, что какъ будто ледяная струя воздуха пахнула на нее?
Она обернулась.
— Князь Верденфельсъ, графиня Вальденау, представилъ баронъ. — Извините, графиня, если я васъ сейчасъ оставлю, но вонъ принцъ Фридрихъ приглашаетъ меня составить партію. Съ этими словами баронъ поспѣшно скрылся.
Съ минуту длилась мертвая тишина… какъ-бы сквозь дымку видѣла Эва стоящаго передъ ней Норберта.
— Эва, проговорилъ онъ, — наконецъ-то!
— Наконецъ-то! повторила она и въ тоже время протянула ему руку, какъ бы ища опоры.
— Мнѣ дурно, говорила Эва прерывающимся голосомъ, и сильная блѣдность покрыла ея лицо.
Князь Норбертъ-Верденфельсъ подалъ ей руку.
— Ободритесь, шепталъ онъ, — здѣсь такъ много народу, не выдавайте себя и слѣдуйте за мной.
Быстро и рѣшительно провелъ Норбертъ Эву въ зимній садъ. Тамъ было совершенно пусто, потому что всѣ уже собрались въ музыкальной залѣ. Молодая дѣвушка упала на стулъ, съ трудомъ дыша. Норбертъ хотѣлъ открыть окно, но такъ какъ это ему не скоро удалось, онъ нетерпѣливо сильнымъ ударомъ кулака вышибъ стекло. Свѣжій воздухъ пахнулъ въ лицо графини, и черезъ нѣсколько минутъ она пришла въ себя. Князь Верденфельсъ, который тревожно слѣдилъ за ней, стоя въ нѣкоторомъ отдаленіи, теперь приблизился къ графинѣ.
— Эва! началъ было онъ взволнованнымъ голосомъ.
Но она вскочила съ своего мѣста, ея глаза горѣли, и густая краска прилила теперь къ ея щекамъ.
— Оставьте меня, князь Верденфельсъ! воскликнула Эва, — вы меня обманули, и я должна презирать васъ.
И она бросила на него взглядъ, поразившій его въ самое сердце.
— Этого вовсе не слѣдуетъ дѣлать, возразилъ Норбертъ въ сильномъ волненіи, — выслушайте меня сначала…
— Я довольно уже слышала, прервала Эва съ горькой улыбкой и отвернулась.
Тутъ раздался вдругъ чей-то голосъ:
— Объ чемъ это вы уже довольно слышали?
Эва оглянулась. Въ дверяхъ стояла княгиня.
— Всѣ уже давно ждутъ вашего пѣнія, графиня Вальдонау; я васъ искала, искала рѣшительно вездѣ, наконецъ услыхала вашъ голосъ — и вотъ теперь нахожу васъ въ такомъ уединеніи.
И она досадливо смотрѣла то на Эву, то на мужа.
— Мнѣ было дурно, извинялась молодая дѣвушка.
— Въ такомъ случаѣ вамъ лучше совсѣмъ не пѣть? Чувствуете-ли вы себя достаточно сильной?
Гордость Эвы пробудилась. — Мнѣ кажется, я теперь совершенно оправилась и готова нѣтъ.
Она съ минуту холодно и твердо поглядѣла въ глаза Норберту — и слегка приподнявъ голову, спокойной, увѣренной походкой вышла изъ теплицы.
Машинально приняла она руку барона Гегенберга, который дожидался обѣихъ дамъ въ другой комнатѣ, машинально подошла къ роялю — и только взявъ въ руки ноты, она вдругъ какъ-то содрогнулась. Лелѣемая счастливыми надеждами, Эва выбрала въ этотъ вечеръ Признаніе Шумана, эту страстную, увлекательную пѣснь, которая вся дышала блаженствомъ твердо-вѣрующаго и надѣющагося сердца. Горькой насмѣшкой казалось теперь каждое слово, въ глазахъ у Эвы темнѣло, и голосъ какъ-то замеръ.
— Ну, графиня, сказалъ баронъ, приписывая замѣшательство Эвы только одному чувству страха, — ободритесь — и все пойдетъ хорошо.
Эва сдѣлала надъ собой отчаянное усиліе. Норбертъ находится можетъ-быть гдѣ нибудь поблизости — ни малѣйшій взглядъ, ни малѣйшее дрожаніе голоса не должно выдавать ему то, что она переживала. Сила воли побѣдила. Звучно и смѣло возвысила Эва голосъ, горячо и страстно, съ женственностью и ликующею радостью пропѣла она пѣсенку до конца.
Послышались громкія рукоплесканія. Всѣ были восхищены исполненіемъ, очарованы чудной красотой, когда Эва стояла съ нѣсколько-приподнятымъ взглядомъ и съ одушевленіемъ во всѣхъ чертахъ лица.
Норбертъ прислонился къ оконной нишѣ, полузакрытый альковомъ и крѣпко скрестивъ руки на груди, какъ бы желая заглушить чувства, бушевавшія тамъ. Ему хотѣлось просто застонать отъ боли, и все-таки онъ удивлялся благородной силѣ Эвы. Неужели онъ долженъ лишиться ея, неужели онъ это перенесетъ? Нѣтъ, — все, все готовъ онъ отдать, чтобы только обладать этой чудной дѣвушкой. Блуждающіе взоры Норберта остановились на мгновеніе на женѣ — и онъ затрепеталъ отъ ужаса при видѣ этой холодной, злой красоты. Подобно призраку улыбалась Эва барону Гегенбергу, который осыпалъ ее комплиментами. Всѣ, съ барономъ и Гарольдомъ во главѣ, толпились около графини, всякій хотѣлъ выразить ей свою благодарность, покуда Эва не спаслась наконецъ подъ покровъ тетки.
— Прекрасно спѣто, начала было та…
— Милая тетя, перебила графиня, — не ѣхать-ли намъ домой? А то меня заставятъ еще разъ пѣть, а я положительно не въ состояніи. Дѣйствительно, молодая дѣвушка дрожала всѣмъ тѣломъ какъ въ лихорадкѣ.
— Ты взволнована и устала, отвѣчала баронесса поднимаясь, — въ самомъ дѣлѣ поѣдемъ-ка. Ты вѣдь знаешь, я ненавижу поздно засиживаться: cela prend de la fraicheur.
Насилу могла дождаться Эва, покуда уйдетъ горничная, такъ какъ она никогда не позволяла Вальбургѣ такъ долго не спать, дожидаясь ея возвращенія. Эва подошла къ двери и заперла ее на ключь. Наконецъ-то, наконецъ она одна! Силы окончательно оставили молодую дѣвушку; она безсильно и медленно опустилась на полъ, прижавшись лицомъ къ ковру; ея волосы распустились и обильной волной покрыли бѣдное, смертельно-измученное тѣло. Тупая, нестерпимая боль грызла сердце; Эвѣ хотѣлось бы плакать, но слезы изсохли…. Такъ вотъ какой конецъ ожиданному блаженству! Ея идеалъ уничтоженъ; кумиръ, разбитый въ дребезги, лежалъ поверженный къ ея ногамъ; она была ослѣплена, обманута. Бѣдный художникъ, которому она всѣмъ пожертвовала бы, потому что считала его свободнымъ, — оказался богатымъ княземъ, связаннымъ тяжелыми узами, отъ которыхъ одна только смерть, по ея мнѣнію, могла избавить его. И такъ, все кончено, все прошло. Какъ путникъ, заснувшій въ пустынѣ и грезящій райскими сновидѣніями, при пробужденіи чувствуетъ во всемъ двойную пустоту, такъ и Эва съ внутреннимъ ужасомъ заглядывала въ свое будущее. Здѣсь долго нельзя оставаться, это она ясно сознавала, — куда же потомъ, куда? Опять въ замокъ Эбензее, гдѣ теперь все будетъ ей напоминать о минувшемъ счастіи и о глубочайшемъ горѣ?…
Эва встала съ полу, хорошенько не зная, долго-ли она тутъ пролежала. Голова ея горѣла, она приложила свои холодныя руки къ пылающему лбу и тихонько застонала. Почти безсознательно бросилась она на постель и впала въ глубокій сонъ.
Кому не знакомо первое пробужденіе послѣ внезапно-поразившаго горя?! Сначала въ просонкахъ — какое-то боязливое предчувствіе, а когда опомнишься, вдругъ снова возстаетъ предъ нами ужасный призракъ, ярко освѣщенный дневнымъ свѣтомъ. Потомъ — медленно ползущее время, утомленная голова, измученные члены, тысячи гнетущихъ мелочей, которыя напоминаютъ объ утраченномъ счастьѣ…
Точно такъ же было и съ Эвой. Въ отвѣтъ на тревожные распросы тетки, отчего у нея такой болѣзненный видъ, который она тщетно старалась скрыть, Эва свалила все на мигрень и удалилась въ свою комнату. Тамъ она то останавливалась у окна, разсѣянно глядя на улицу, то медленно принималась ходить взадъ и впередъ. Вдругъ послышался благовѣстъ къ обѣднѣ въ сосѣдней церкви.
Почти безсознательно, молодая дѣвушка схватила шляпу и мантилью, вышла изъ дому и черезъ нѣсколько минутъ взошла въ церковь.
Церковь была совершенно пуста, торжественная тишина царила подъ ея темными сводами. Эва опустилась на колѣна; скрестя на груди руки, безъ словъ, но горячо всѣмъ сердцемъ вознеслась она молитвой къ Богу, умоляя подкрѣпить ея силы; двѣ тяжелыя слезы скатились по щекамъ ея и канули на пыльный полъ.
Въ это-же самое утро князь Верденфельсъ послалъ спросить у жены, можетъ ли она принять его. Получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ пошелъ въ зимній садъ и засталъ жену за завтракомъ. Холодно поклонившись, князь въ короткихъ словахъ поставилъ ей на видъ, что они живутъ совсѣмъ розно, что ихъ характеры не сходны и что онъ живо чувствуетъ недостатокъ въ семейномъ кругѣ. «Короче, — заключилъ онъ свою рѣчь, — я считаю за самое лучшее расторгнуть такой несчастный бракъ».
Княгиня сильно перепугалась. — Разстаться?! воскликнула она дрожащимъ голосомъ.
Норбертъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.
— Развѣ тебѣ это непріятно? я, напротивъ, думалъ, что предупреждаю твое желаніе.
Княгиня помолчала, потомъ отвѣтила все еще въ сильномъ волненіи:
— Положеніе разведенной женщины очень трудно и тяжело. Ужь лучше, если только это возможно, будемъ продолжать прежнюю жизнь.
— Для меня это совершенно немыслимо, возразилъ Норбертъ вставая, — такая жизнь убиваетъ меня. Кромѣ того есть еще особенныя причины, по которымъ я желаю развода. Обдумай хорошенько — и ты свыкнешься съ этой мыслью. Развѣ ты не охотно возпользуешься свободой? И князь вышелъ изъ зимняго сада, прежде чѣмъ жена успѣла возразить ему хоть слово.
Княгиня осталась одна, волнуемая странно-раздвоенными чувствами. — Полная свобода! да развѣ у меня теперь нѣтъ ея? развѣ я не могу дѣлать что захочу, а разведенная женщина подвергается такимъ наблюденіямъ, за ней такъ слѣдятъ… И что это за особенныя причины, заставляющія мужа такъ сильно желать развода?
Безумная ревность вспыхнула внезапно въ княгинѣ. Она быстро встала, ея глаза такъ и пылали.
— Нѣтъ, до тѣхъ поръ пока я въ состояніи буду пошевелить хоть пальцемъ — я не допущу этого! воскликнула она. — Здѣсь не будетъ моей соперницы!
— Ты конечно не поѣдешь со мной на вечеръ, говорила баронесса, замѣтивъ за обѣдомъ, что Эва ни до чего не дотрогивается, — дѣйствительно лучше будетъ, если ты останешься дома одна; покой — самое вѣрное лекарство отъ головной боли.
— Правда, милая тетя, кротко отвѣчала Эва, — только не засиживайся пожалуйста слишкомъ долго въ гостяхъ.
Въ восемь часовъ баронесса уѣхала, а Эва пошла въ маленькій будуаръ. Она ослабила свѣтъ лампы и помѣстилась на мягкомъ коврѣ, который лежалъ передъ каминомъ. Весело вспыхивалъ огонекъ и освѣщалъ яркимъ блескомъ прекрасное, блѣдное лицо, неподвижно устремленное на пламя. Молодая дѣвушка такъ глубоко была погружена въ свои мысли, что даже не замѣтила легкаго шороха портьеры.
Весь вечеръ бродилъ князь Верденфельсъ возлѣ дома баронессы, и увидѣвъ наконецъ, что она уѣхала одна; рѣшительно взошелъ на крыльцо съ твердымъ намѣреніемъ поговорить съ Эвой. По счастливой случайности входная дверь была только полу притворена — и онъ свободно прошелъ въ гостиную, никого не встрѣтивъ. Онъ хорошо зналъ расположеніе комнатъ, потому что прежде часто бывалъ у баронессы; такимъ образомъ!
Норбертъ дошелъ до будуара и остановился какъ окаменѣлый.
Эва не двигалась. Потомъ вдругъ ея губы зашевелились; — устремивъ неподвижный взглядъ на огонь, она начала вполголоса припоминать небольшое стихотвореніе, которое оканчивалось короткой строфой:
А разбитому сердцу — отрада:
Умереть… умереть…
При послѣднихъ словахъ ея голосъ задрожалъ, на глазахъ блеснули слезы, а голова склонилась на грудь.
— Нѣтъ, воскликнулъ вдругъ Норбертъ, выступая изъ темноты, — нѣтъ, зачѣмъ умирать! мы будемъ жить, долго, счастливо жить.
Эва съ крикомъ вскочила на ноги.
— Не пугайтесь и не уходите отъ меня, добавилъ онъ въ волненіи, замѣтивъ, что Эва дѣлаетъ ему знакъ удалиться протянувъ дрожащую руку, какъ-бы въ оборону. — Выслушайте меня сначала, если не хотите, чтобы я сошелъ съума.
— Говорите, сказала Эва, дѣлая надъ собой страшное усиліе, — говорите, а потомъ потомъ мы разстанемся навсегда.
— Удержите вашъ приговоръ, до тѣхъ поръ, покуда не выслушаете мою исторію. Князь съ минуту помолчалъ, потомъ подавленнымъ голосомъ и какъ-то отрывочно началъ разсказывать.
— Мнѣ минуло только двадцать два года, когда я въ первый разъ встрѣтилъ въ обществѣ Леонтину. Она была мила, привлекательна, привѣтлива. Будучи еще слишкомъ молодъ, чтобы не забывать внутреннихъ преимуществъ передъ внѣшними, я вообразилъ, что люблю Леонтину и женился на ней послѣ короткаго сватовства, въ которомъ все повидимому шло по моему желанію. Я считалъ Леонтину за совершенство — и потому разочарованіе, слишкомъ скоро послѣдовавшее, было вдвойнѣ ужасно. Впрочемъ, я не затѣмъ сюда пришелъ, чтобы обвинять эту женщину; позвольте-же мнѣ накинуть завѣсу на все, что я испыталъ. Существованіе сдѣлалось для меня пыткою, а жизнь — адомъ. Проживи такимъ образомъ шесть лѣтъ, я уже болѣе не могъ выносить. Я переселился въ садовый павильонъ, и единственными развлеченіями для меня были живопись и путешествіе. Во время одного изъ такихъ скитаній я встрѣтилъ васъ, Эва; съ того дня мое несчастное положеніе стало вдвое тяжеле — и однако я какъ то легче переносилъ его. Ваше довѣріе ко мнѣ, ваша дѣтская-наивность, которой еще не успѣло коснуться тлетворное дыханіе свѣта, поддержали меня, дали мнѣ силы. Я увидѣлъ, что жизнь безъ васъ для меня окончательно немыслима, — ни твердо рѣшился, путемъ формальнаго развода, расторгнуть тяжелыя узы и возвратиться къ вамъ съ полнымъ именемъ и полной свободой. Вѣрите ли, я никогда не смѣлъ прямо глядѣть вамъ въ лицо; я скрывалъ отъ васъ мое настоящее положеніе, но этимъ я хотѣлъ избавить васъ отъ лишней борьбы и волненій. Тотчасъ-же по утвержденіи развода, я бы явился передъ вами, все бы вамъ разсказалъ, все бы открылъ; мое счастіе, моя жизнь была бы въ вашихъ рукахъ. Но такъ не случилось, какъ я надѣялся, заключилъ Норбертъ дрожащимъ голосомъ. — Теперь вы все знаете, Эва, не гоните же меня. Онъ протянулъ ей обѣ руки.
Эва печально взглянула на него. — Князь Верденфельсъ, сказала она медленно, — еслибы даже я васъ любила, я не могла бы выдти за васъ замужъ. Я католическаго вѣроисповѣданія, а вы вѣдь знаете….
Князь горячо перебилъ ея слова: — еслибы вы меня любили? Эва, ради Бога, умоляю васъ, возьмите назадъ это ужасное слово.
— Не могу, возразила молодая дѣвушка, — потому что говорю правду.
— Это невозможно! проговорилъ Норбертъ, — или и вы также обманывали меня? Но однако же, входя сюда, я увидалъ слезы на вашихъ глазахъ; а вчера — эти отчаянныя усилія надъ собой — неужели все это одна только комедія?
— Выслушайте же и меня! воскликнула Эва, — да, я сознаюсь, я васъ любила… Насколько сильна была эта любовь — теперь незачѣмъ уже говорить. Всѣмъ я готова была пожертвовать для васъ, повсюду слѣдовать за вами… Князь хотѣлъ возражать, но Эва быстро продолжала: — не буду говорить, что я вытерпѣла при ужасномъ открытіи. Вы, котораго я считала выше всѣхъ, вы меня обманули. Я считала васъ свободнымъ, а вы принадлежали уже другой. Сильная буря вырываетъ съ корнемъ самые мощныя деревья; правда, вы замѣтили слезы на моихъ глазахъ, князь Верденфельсъ, — но вѣдь рана еще болитъ, хотя стрѣла уже вынута.
— Эва! воскликнулъ Норбертъ въ сильномъ волненіи.
— Мы оплакиваемъ дорогихъ мертвецовъ, добавила молодая дѣвушка, сверкнувъ глазами, — но всѣ слезы этого міра не въ состояніи ихъ воскресить. Я испытала себя; теперь въ моемъ сердцѣ — только глубокая печаль, но ни малѣйшей любви.
— И такъ, достаточно было одного дня, чтобы уничтожить такую сильную любовь? спросилъ съ горькою улыбкою князь Верденфельсъ.
— Нѣтъ, воскликнула Эва, выпрямясь во весь ростъ, съ пылающей краской въ лицѣ, — не день, не часъ даже — одна минута сомнѣнія убила эту любовь. Безъ довѣрія, развѣ можно любить? Если бы я была увѣрена въ васъ, я бы вѣрила каждому вашему слову. Вы жестоко, несправедливо поступили со мной, князь Верденфельсъ, и ужаснымъ образомъ оправдали свои слова: «свѣтъ постоянно лжетъ и обманываетъ…» Голосъ графини оборвался, она не могла далѣе продолжать.
Послѣдовала минутная пауза.
— Вы справедливы, но слишкомъ… слишкомъ строги, мрачно сказалъ Норбертъ. — И такъ, мнѣ не остается никакой надежды — и я долженъ опять вернуться къ той жизни, которую я ненавижу, презираю, и которая сдѣлала меня безконечно-несчастнымъ…
— Прощайте. Онъ страстно взглянулъ на Эву, но она осталась неподвижна. — Презирайте меня, добавилъ Норбертъ, — это совершенно исцѣлитъ вашу рану.
— Норбертъ, кротко возразила графиня, — мы такъ не разстанемся. Я буду молиться, молиться отъ всего сердца, чтобы ваша жизнь была легче прежней. Эва остановилась, задыхаясь. — Прощайте же, договорила она почти шепотомъ, протягивая ему руку. Онъ взялъ протянутую руку — и съ минуту блуждающимъ взглядомъ смотрѣлъ ей въ лицо. Потомъ наклонился, прижалъ руку къ пылающимъ губамъ и выбѣжалъ изъ комнаты.
У молодой дѣвушки вырвался крикъ: — Норбертъ!..
Но отвѣта не было; она услыхала шумъ затворяющейся двери, Норбертъ ушелъ, Эва осталась одна.
Одна! Страшное чувство одиночества охватило молодую дѣвушку. Некому довѣрить горя, нѣтъ вѣрной груди, куда бы преклонить голову, нѣтъ любящей руки, которая бы осушила слезы, — Эва была одна.
Безумная тревога не давала ей покою. Эва быстрыми шагами нзмѣривала комнату. Какъ огненные мечи перекрещивались тысячи мыслей въ ея мозгу. Развѣ не вѣрила она въ вѣчность своей любви? точно ли эта любовь умерла теперь? какъ у ней хватило силы сдѣлать Норберта такимъ несчастнымъ? было ли несправедливо съ его стороны такъ безусловно положиться на ея любовь, что онъ дошелъ даже до обмана?.. и не болѣе ли согласно съ христіанскимъ ученіемъ — осчастливить его на всю жизнь?
Эва вдругъ остановилась. — Нѣтъ! воскликнула она, — не могу! Развѣ можно быть счастливой, живя противъ своихъ убѣжденій? не было ли-бы это ложною жертвою, ложнымъ милосердіемъ? Надо оставаться при томъ, что считаешь за истину, и малѣйшій шагъ въ сторону съ этой дороги приводитъ къ заблужденію. А потомъ… развѣ этотъ обманъ не глубоко оскорбилъ эту любовь? Я уже не могу вѣрить въ него, а безъ вѣры для меня нѣтъ любви!.. Теперь скорѣе-бы вонъ отсюда, опять въ замокъ Эбензее!.. и молодой дѣвушкѣ страстно, нетерпѣливо захотѣлось вернуться въ свою спокойную, родную комнатку, къ тихой однобразной жизни.
Тутъ взошла Вальбурга. — Ну, какъ твое здоровье, милое дитя? спросила она озабоченно.
— Ахъ, Валли, я такъ устала, отвѣчала Эва съ тяжелымъ вздохомъ, опускаясь на софу.
— Такъ лучше ужь тебѣ сегодня никого не принимать, возразила старушка.
— А развѣ тамъ кто-нибудь есть? спросила Эва, быстро поднимая голову.
— Да, отгадай-ка кто: вѣдь господинъ фовъ-Моллернъ пріѣхалъ. Привезъ тебѣ письмо и поклонъ отъ дѣдушки. Я ему сказала, что ты не такъ здорова; но ему хочется хоть минутку на тебя поглядѣть, если это только тебя не затруднитъ.
— Господинъ фонъ Моллернъ! воскликнула Эва, — онъ пріѣхалъ изъ дому. Зови его скорѣе, Валли, пожалуйста!
Въ ту же минуту Феликсъ стоялъ уже предъ графиней; онъ взялъ ее за обѣ руки — и на лицѣ его выразилась такая тревога, что онъ едва могъ говорить.
— Вы больны? проговорилъ онъ наконецъ. Но Эва не могла отвѣчать. Закрывъ лицо руками, она залилась цѣлымъ потокомъ слезъ.
— Эва графиня! воскликнулъ испуганный Феликсъ, — что случилось? умоляю васъ, скажите хоть слово! Не оскорбилъ ли васъ кто-нибудь? Тотъ будетъ имѣть дѣло со мною!.. и Моллернъ ударилъ себя въ грудь съ такою силой, что въ ней гукнуло.
Эва старалась возвратить себѣ спокойствіе.
— Господинъ фонъ Моллернъ, сказала она, — простите мое ребяческое поведеніе. Но я такъ соскучилась… еслибы вы знали, какъ я здѣсь страдаю!.. мнѣ хочется домой — но какъ же это сдѣлать? Дѣдушка хочетъ оставить меня здѣсь на цѣлую зиму, а я не могу этого выносить. Молодая дѣвушка ломала руки.
Феликсъ на минуту задумался. Онъ съ тревогой замѣтилъ, въ какомъ взволнованномъ состояніи находилась графиня.
— Баронъ Эбензее прислалъ меня сюда посмотрѣть, какъ вамъ живется. Если вы желаете вернуться домой, то я могу то-есть, что же собственно я могу сдѣлать? повторилъ онъ, разсѣянно глядя на Эву.
— Вы можете ему сказать
— Да, дѣйствительно, живо продолжалъ Феликсъ, — я ему скажу, что…. что здѣшній воздухъ для васъ вреденъ, или, что неспокойная жизнь слишкомъ утомляетъ васъ, — хотя я не знаю, правда ли это. Графиня, уполномочьте меня говорить съ дѣдушкой, какъ я хочу, какъ я думаю — и тогда безъ сомнѣнія вы скоро получите позволеніе вернуться домой.
Эва согласилась на все, что онъ требовалъ, только просила, чтобы баронъ Эбензее поскорѣе увѣдомилъ сестру.
Феликсъ вскорѣ распростился. Онъ смутно чувствовалъ, что не одна тоска по родному дому привела графиню въ такое взволнованное состояніе, но конечно онъ былъ слишкомъ скроменъ, чтобы позволить себѣ какіе-нибудь разспросы. Съ первымъ поѣздомъ желѣзной дороги Феликсъ уѣхалъ въ Б… и всю ночь ломалъ себѣ голову, что бы такое могло случиться съ Эвой.
Выйдя изъ дому баронессы, съ тяжелымъ сердцемъ вернулся Норбертъ въ свой дворецъ. Онъ опять послалъ спросить, можетъ ли княгиня принять его, — и нашелъ жену сидящую на софѣ въ своемъ будуарѣ, въ розовомъ атласномъ платьѣ, исполненную красоты и блеска. На колѣняхъ она держала шкатулку, изъ которой выбирала себѣ уборъ. Мгновенно замѣтивъ разстроенный видъ мужа, она велѣла камеристкѣ выдти и оставить ихъ однихъ.
— Вчера, когда я говорилъ тебѣ насчетъ развода, началъ Норбертъ, едва дождавшись, покуда затворится дверь, — эта мысль показалась какъ-будто тяжела для тебя. Теперь я пришелъ тебѣ сказать, что перемѣнилъ свое намѣреніе, конечно если ты все еще не противъ этого.
Княгиня сильно покачала головой, и ближе наклонилась къ шкатулкѣ.
— Ну, будь по твоему!.. добавилъ Норбертъ. — Прощай, я сегодня уѣзжаю опять. И онъ вышелъ изъ комнаты.
Княгиня задумчиво смотрѣла на великолѣпный браслетъ, который она только-что вынула; двѣ крупныя слезы блистали на немъ.
— Глупость! воскликнула она вдругъ и торопливо вытерла ихъ носовымъ платкомъ. — неужели приняться за роль нѣжной супруги? — поздно.
На другое утро Эва получила телеграмму отъ дѣдушки, въ которой возвращеніе домой назначалось черезъ восемь дней. Баронесса Хальденъ была окончательно возмущена такимъ непонятнымъ капризомъ своего брата.
— Ты только-что начала-было входить въ славу! А къ новому году тебя представили бы ко двору — право это непростительно!
Но жалобы баронессы ни къ чему не привели; сундуки уже запаковали; Эва была въ какой-то лихорадочной тревогѣ, она не чувствовала ногъ подъ собою; ей не хотѣлось никого видѣть, но тетка таскала ее съ одного визита на другой. Вездѣ выражали удивленіе и сожалѣніе; обѣ дамы заѣхали и къ княгинѣ Верденфельсъ, но той не было дома.
Восемь дней истекли. Эва выѣхала изъ города М., прибыла въ замокъ Эбензее, дѣдушка въ восторгѣ прижалъ ее къ груди — и радость свиданія развлекла графиню на первые дни. Эва обѣгала по всему дому, обошла всѣ любимыя мѣстечки, посѣтила садовыхъ работниковъ, и пасторъ былъ приглашенъ отпраздновать ея возвращеніе — къ торжественному обѣду, что случалось очень рѣдко, одинъ или два раза въ годъ. Моллернъ пріѣзжалъ почти каждый день, то къ обѣду, то къ вечеру, — иногда на цѣлый день, иногда-же на полчасика. Его оживленный юморъ, его сердечное добродушіе, простое, милое обращеніе веселили всѣхъ его знакомыхъ. Также Эва и баронъ Эбензее чувствовали на себѣ благодѣтельное вліяніе посѣщеній Моллерна, съ нетерпѣніемъ ожидали всегда его пріѣзда — и не прошло нѣсколькихъ недѣль, какъ молодой человѣкъ сталъ получать выговоры отъ графини, если поздно пріѣзжалъ, или рано откланивался. И дѣдушка началъ какъ то оттаивать, онъ пускался въ различныя разсужденія съ Феликсомъ; сельское хозяйство, политика, литература, все поочередно составляло предметъ ихъ бесѣдъ, — такимъ образомъ часы летѣли быстро и незамѣтно. Даже и зимніе вечера, которыхъ Эва прежде такъ боялась, казались короче, когда молодая дѣвушка, уютно помѣстясь въ креслѣ, со вниманіемъ прислушивалась къ умной бесѣдѣ обоихъ мужчинъ; на Эву налѣтало такое полное спокойствіе, такой блаженный миръ, что ей казалось ужь нечего больше и желать. Она не доискивалась причины, почему Моллернъ такъ часто, даже въ самую дурную погоду пріѣзжалъ къ нимъ — и если хоть малѣйшее смутное предчувствіе прокрадывалось къ ней въ душу, она сейчасъ же заглушала его въ самомъ зародышѣ. Эва думала, что совсѣмъ покончила съ жизнію, между тѣмъ какъ она только-что начинала жить. Но эта привольная жизнь скоро прекратилась; Феликсу надо было ѣхать къ роднымъ, которые передавали ему все имѣніе, и провести зиму въ Меранѣ. Вскорѣ послѣ его отъѣзда, въ началѣ февраля, начались сильныя мятели, продолжавшіяся нѣсколько дней. Дороги сдѣлались непроходимы, бѣлая снѣжная пелена разостлалась по всей окрестности, горы закутались туманомъ, повсюду царствовала мертвая тишина и безмолвіе, только голодныя вороны жалобно и печально прыгали по снѣгу, да бѣдные воробьи и зяблики собирались цѣлыми стаями подъ окошкомъ Вальбурги, и она ихъ нѣсколько разъ въ день кормила.
Эва впала въ глубокую апатію и мрачное равнодушіе. Музыка и рисованіе ей надоѣли, она мало читала, мало работала — и Вальбурга тревожно замѣчала, какъ блѣднѣли щеки молодой графини и какъ рѣдко появлялась у ней улыбка. Вѣрная служанка собралась наконецъ съ духомъ и разсказала обо всемъ барону. Тотъ выслушалъ печально ея жалобы. «Она сама должна выйти изъ этого болѣзненнаго настроенія, — сказалъ онъ потомъ, — мы-же ни чѣмъ не можемъ помочь».
Однажды Эва поджавшись сидѣла въ большомъ креслѣ, которое стояло у окна. Работа выпала у нея изъ рукъ, но она ничего не замѣчала, неподвижно устремивъ глаза на замершую окрестность. Глубокая печаль сквозила во всѣхъ чертахъ ея прекраснаго лица. Непонятное, ей самой до сихъ поръ необъяснимое чувство шевелилось въ ней. Она думала, что груститъ о потерянномъ счастіи, о блаженномъ прошедшемъ, между тѣмъ какъ дѣло касалось до настоящаго и будущаго.
Однако она знала, что уже не любитъ болѣе Норберта, и что еслибы онъ теперь явился передъ ней совершенно свободнымъ — она никогда бы не рѣшилась отдать руку тому человѣку, который обманомъ завладѣлъ ея любовью.
Размышленія эти были прерваны приходомъ Вальбурги. «Любезная графиня, начала она умоляющимъ голосомъ, — ты бы немножко прогулялась. Сидишь цѣлую недѣлю дома, совсѣмъ пожелтѣла. А Матвѣй мнѣ невзначай проболтался, что ты ничего и не кушаешь. Воздухъ и движеніе пойдутъ тебѣвъпрокъ. Посмотри-ка, вонъ тамъ въ саду Матвѣй прочистилъ для тебя дорожку, пройдись хоть полчасика».
Послушно позволила себя графиня одѣть и укутать. Вальбурга надѣла на нее пурпуровую накидку, а голову заботливо увернула капюшономъ. Слабая улыбка скользнула но лицу молодой дѣвушки. «Я не замерзну. Прощай, милая старушка; если я не вернусь, то вели искать меня въ снѣгу» — и Эва вышла изъ дому.
Два раза принималась она прохаживаться по означенной дорожкѣ, но ей наконецъ надоѣло это ограниченное пространство — и она направила шаги къ лѣсу, съ трудомъ отыскивая дорогу, которая вела подъ гору. Сѣверный вѣтеръ дулъ ледянымъ холодомъ, Эва вязла въ глубокомъ снѣгу, хрустѣвшемъ у ней подъ ногами, наконецъ она совсѣмъ заблудилась и пошла совершенно по другому направленію. Она озябла, промокла, устала. Странное чувство безсилія овладѣло ею. Стоило ли ворочаться домой? Что ее тамъ ожидаетъ? Неужели жизнь пойдетъ все такъ же, безъ всякой перемѣны? Та же безцѣльность, то же душевное одиночество? Лучше остаться здѣсь и заснуть. Кругомъ такая тишина; кто бы ее разбудилъ?
Вдругъ раздался свистокъ и чей-то голосъ закричалъ: «Цезарь! Цезарь!»; большая Сенъ-Бернадская собака выбѣжала изъ рощицы — и невдалекѣ отъ Эвы показался господинъ фонъ-Моллернъ верхомъ на лошади.
— Графиня!… воскликнуль онъ въ совершенномъ изумленіи, — какъ вы сюда попали? васъ-ли это я вижу дѣйствительно? Вы вѣдь сбились съ дороги.
Онъ соскочилъ съ лошади, бросилъ поводъ на сукъ дерева и поспѣшилъ къ молодой дѣвушкѣ, которая едва могла пробраться сквозь чащу.
— Подождите; смотрите, осторожнѣе ступайте по моимъ слѣдамъ, теперь еще одинъ прыжокъ — и все благополучно. Но скажите мнѣ, ради Бога, что съ вами случилось?
— Я пошла гулять, прервала улыбаясь Эва, стряхивая снѣгъ съ накидки.
— Прекрасная прогулка! ворчалъ Моллернъ. — Если бы вы не такъ промокли, я бы посадилъ васъ на лошадь, но вамъ необходимо теперь сдѣлать побольше движенія, чтобы согрѣться.
Феликсъ повелъ лошадь, и они пошли дальше.
— Какое счастіе, что я сегодня такъ рано выѣхалъ! А то вы вѣроятно не нашли бы дороги домой, потому что туманъ спускается, и скоро совсѣмъ стемнѣетъ. Ну что вы подѣлывали безъ меня, графиня?
— Чу!… сказала Эва, вдругъ останавливаясь и про тягивая впередъ руку. Кругомъ была мертвая тишина. — Это безмолвіе, это одиночество, продолжала дѣвушка, — душатъ меня. Даже самый воздухъ, какъ мнѣ кажется, напитанъ свинцомъ. Вы спрашиваете, чѣмъ я занималась? Рѣшительно ничѣмъ. Я не рисовала, не пѣла, ничего не работала, ничего не читала. Занятія потеряли для меня всякій интересъ, потому что я ими не приношу другимъ никакой пользы.
— Графиня, вы не можете этого сказать! воскликнулъ Моллернъ.
— Прежде было лучше, продолжала печально Эва, — прежде жила со мной моя милая мама, потомъ при мнѣ была воспитательница. Подумайте, вѣдь я теперь совершенно одна! Графиня замолчала.
— Эва, сказалъ взволнованный Моллернъ, — только одно слово — и все пойдетъ по другому. Я люблю васъ — будьте моей женой.
Эва вздрогнула. Въ головѣ у ней все какъ-то вдругъ перепуталось, потомъ она сдѣлала надъ собой усиліе.
— Господинъ фонъ Моллернъ, возразила она кротко, — этого не можетъ быть. Вы такъ добры, что заслуживаете жену, которая любила бы васъ всѣмъ сердцемъ. Я уважаю и цѣню васъ, но любить…. Она покачала головой.
— Эва, сказалъ Феликсъ, сжимая ея руку, — вы такъ перемѣнились ко мнѣ противъ прежняго…. неужели есть другой счастливѣе меня?
— Нѣтъ, отвѣчала графиня, отворачивая свое вспыхнувшее лицо, — теперь все прошло, мое сердце…. «оно совершенно свободно» хотѣла она сказать, но слова не шли съ языка.
Моллернъ глубоко вздохнулъ; они молча продолжали путь, оба погруженные въ печальныя мысли.
— Вотъ и замокъ, проговорилъ наконецъ Феликсъ, какъ бы пробуждаясь отъ глубокаго сна. — Прощайте, Эва, мы теперь долго не увидимся.
Онъ сжалъ ея руку на прощанье, отвернулся, прошелъ уже нѣсколько шаговъ, но еще разъ вернулся назадъ.
Эва неподвижно стояла на мосту.
— Прошу васъ, графиня, идите скорѣе домой; вы простудитесь, если еще дольше простоите здѣсь въ холодномъ промокшемъ платьѣ.
Его самоотверженная заботливость проникла въ самое сердце графини; безъ него — она это теперь ясно, до боли ясно почувствовала вдругъ, — жизнь невыносима.
— Феликсъ!.. воскликнула она въ волненіи, — не. уходите отъ меня. Вы мой единственный другъ, я не могу жить безъ васъ, — будьте со мной снисходительнѣе.
Прошло четыре года. Стоитъ май мѣсяцъ, все цвѣтетъ и зеленѣетъ, яркая свѣжая зелень буковъ и березъ выглядываетъ изъ сосноваго бора, луга покрыты цвѣтистымъ ковромъ, воздуха, благоухаетъ, а небо синѣетъ бездонной глубиной. Это такой день, въ который сердце человѣка, подавленное вновь пробуждающимся величіемъ природы, грозитъ разбиться, — когда не насмотришься вдоволь, не налюбуешься.
Но проселочной дорогѣ, ведущей отъ Б. въ замокъ Эбензее, катилась почтовая карета; въ ней сидѣлъ путешественникъ, въ которомъ мы узнаемъ, не смотря на глубокія морщины и на пробивающуюся сѣдину въ волосахъ, Норберта Верденфельса.
Не безслѣдно прошли надъ нимъ эти послѣдніе годы. Несчастнѣйшій человѣкъ въ глубинѣ души — скитался онъ изъ одной части свѣта въ другую. Въ Индіи получилъ онъ извѣстіе о внезапной смерти жены — и хотя ея кончина сначала невольно поразила его, но потомъ передъ глазами Норберта открылась такая блаженная будущность, что черезъ нѣсколько дней онъ возвратился на родину. Сильная лихорадка, которую онъ схватилъ, задержала его на два мѣсяца въ Каире. Наконецъ онъ снова оправился, поспѣшилъ въ городъ М., гдѣ пробылъ не болѣе двухъ дней, никого не видя, кромѣ своего повѣреннаго, которому онъ передалъ необходимыя распоряженія относительно наслѣдства жены. Княгиня отказала мужу все состояніе, до тѣхъ поръ покуда онъ не женится вторично, — въ такомъ случаѣ оно переходило къ одному отдаленному родственнику.
Норбертъ распорядился продать свой дворецъ, для того чтобы уничтожить всѣ воспоминанія о покойной женѣ; сердечной чистотѣ его невѣсты должно было соотвѣтствовать заново-сооруженное и собственно ей посвященное святилище.
Въ тотъ день, когда мы его снова встрѣчаемъ, онъ съ самаго ранняго утра выѣхалъ изъ М.; теперь было уже послѣ-обѣденное время, и Норбертъ все ближе и ближе достигалъ цѣли своего путешествія.
Прошло цѣлыхъ четыре года, онъ ничего не зналъ объ Эвѣ, у него не доставало духу написать ей, или собрать какія нибудь свѣденія; онъ хотѣлъ самъ явиться къ ней, быть собственнымъ своимъ ходатаемъ, разсказать ей, какъ много онъ страдалъ, какъ много пережилъ — и вотъ теперь его единственною цѣлью будетъ: составить ея счастіе.
Однажды князю пришло въ голову, не выѣхала ли Эва изъ замка Эбензее; онъ сейчасъ же освѣдомился на почтѣ въ Б., живъ ли еще баронъ.
— Разумѣется, отвѣчалъ хозяинъ, — что ему дѣлается, здоровехонекъ, ржавѣетъ себѣ въ своемъ гнѣздѣ. И внучка съ нимъ живетъ.
Норбертъ удовольствовался этимъ отвѣтомъ и уѣхалъ, ни объ чемъ больше не распрашивая.
Вотъ онъ проѣхалъ деревню, проѣхалъ и по берегу озера. Какъ ему здѣсь все было знакомо! — Стой! закричалъ онъ почтарю и выскочилъ изъ кареты на самой окраинѣ лѣса. — Подожди, покуда я вернусь, или пришлю тебѣ что-нибудь сказать!.. и быстрыми шагами пошелъ на гору. Сердце Норберта сильно билось, когда онъ добрался до вершины горы, языкъ прилипалъ къ гортани, и колѣни подгибались. Болѣзнь отняла у него порядочный запасъ силы. Онъ свернулъ съ тропинки и бросился подъ тѣнь плакучей ивы, чтобы немножко отдохнуть и собраться съ силами.
Она стояла возлѣ моста; Норбертъ, заслоненный густыми свѣсившимися вѣтвями, лежалъ какъ будто въ зеленой бесѣдкѣ и могъ между тѣмъ свободно видѣть, что происходило во дворѣ замка.
Ворота были отворены; сначала вышелъ баронъ и внимательно посмотрѣлъ на дорогу.
— Ничего еще не видать! сказалъ онъ.
— Неужели ничего? отвѣчалъ другой голосъ.
Норбертъ судорожно ухватился рукой за траву, которая росла и прозябала вокругъ него. Это былъ голосъ Эвы. Вскорѣ показалась и она сама — и взявъ дѣдушку за руку, медленно пошла по мосту.
Норбертъ смотрѣлъ на нее съ безумнымъ восторгомъ. Она была еще прекраснѣе прежняго, ея глаза весело блистали, на губахъ играла счастливая улыбка. Норберту показалось, что она даже выросла.
Вдругъ послышался топотъ скачущей лошади. Эва быстро побѣжала по мосту, махая платкомъ.
— Наконецъ-то, наконецъ! воскликнула она, когда подъѣхавшій всадникъ быстро осадилъ лошадь, соскочилъ и обнялъ одной рукой стройную талію графини. — Наконецъ-то ты вернулся, милый, милый мой! Цѣлыхъ десять длинныхъ дней ты пропадалъ!
Норбертъ болѣе ничего не слыхалъ. Онъ вскочилъ на ноги, держась за дерево. Его умъ какъ будто помрачился; онъ неподвижно смотрѣлъ, какъ счастливые люди взошли по дворъ замка, смѣясь и болтая. — и какъ потомъ съ большимъ вниманіемъ разсматривали что-то такое, что Вальбурга вынесла изъ дому, заботливо держа въ рукахъ.
Норбертъ вдругъ ударилъ себя рукой по лбу и захохоталъ горькимъ, короткимъ смѣхомъ. — Дуракъ, бормоталъ онъ, — какъ это я раньше объ этомъ не подумалъ! Онъ быстро повернулся, вышелъ изъ своей засады и поспѣшилъ на гору какъ можно скорѣе. — Почтарь, сказалъ онъ, когда тотъ поспѣшилъ къ нему на помощь, — за кого вышла замужъ графиня Эва Вальденау? — За господина фонъ-Моллернъ, добраго, образованнаго… — Поѣзжай! перебилъ его Норбертъ, бросаясь въ карету.
Бичъ хлопнулъ, и Норбертъ навсегда покинулъ то мѣсто, которое сдѣлалось для него адомъ, тогда какъ онъ надѣялся найдти рай.
А Эва? Эва была счастлива — объ счастливыхъ нечего и говорить.