Лермонтов, Михаил Юрьевич — великий русский поэт (1814—41). В числе общественных вопросов, которыми очень рано начал интересоваться Л., был вопрос национальный, а среди других народностей, судьба которых его интересовала, были и евреи. Вопросу о положении евреев в христианском мире почти целиком посвящена его детская драма «Испанцы» (1830). Общая концепция драмы, трагические положения, резкая противоположность между добродетелью и пороком, изображение того, как самая возвышенная добродетель в нашем мире вынуждается иногда идти путем преступления, пылкие монологи — все это навеяно шиллеровскими «Разбойниками» и отчасти Байроном, но фабула драмы, постановка еврейского вопроса и самое его разрешение свидетельствуют о глубоком влиянии лессинговского «Натана Мудрого», хотя в разработке сюжета чувствуется и значительная самостоятельность нашего поэта. Действие драмы происходит в Испании в век инквизиции; евреев преследуют, а среди христиан царит взаимная вражда, злоба, корысть: самое гнусное предательство является обычным приемом их деятельности. Молодой, благородный испанец Фернандо спасает от христиан преследуемого ими старика-еврея, Моисея; этот его поступок так необычен, что заставляет изумленного еврея воскликнуть: «Клянусь Иерусалимом, что он не христианин!… Это верно». Через несколько дней еврею удается уплатить свой долг и спасти Фернандо от гибели. «Он здесь, перед тобой — еврей, гонимый твоим народом, но ты спас меня, и я тебе обязан заплатить, хоть я твоей отчизной презираем. Так, дочь моя, вот мой спаситель». «Здесь, — замечает Фернандо, — одни евреи бедные… Что нужды? они все люди же». В конце драмы, как и в «Натане Мудром», оказывается, что Фернандо не испанец, а когда-то несчастным образом потерянный ребенок этого самого Моисея, найденный и воспитанный испанцем. Таким образом, Моисей оказывается как будто правым в уверенности, что благородный поступок Фернандо не вяжется с его христианством. Главный общественный вывод драмы тот, что христиане не имеют ни малейшего права ненавидеть и презирать евреев и что пропасть, созданная между людьми различием веры, есть не более чем предрассудок, чреватый гибельными последствиями, к несчастью, едва ли не составляющий неотъемлемую черту человеческой природы, злой и уклонившейся от велений Божества. Такой был взгляд на евреев и еврейский вопрос 15-летнего Л.
Кроме «Испанцев», к еврейскому вопросу Л. подошел еще только в двух произведениях. Одно — коротенькое стихотворение того же 1830 г. «Плачь, Израиля народ»; оно, вероятно, было первым наброском «Еврейской мелодии», включенной в драму «Испанцы», и в этой второй редакции представляющий из себя явное подражание байроновской «Еврейской мелодии» «О, плачьте о тех, что у рек вавилонских рыдали, чей храм опустел, чья отчизна — лишь греза в печали»; в первой редакции поэт дальше отошел от своего образца. Тот же самый мотив звучит и у Л.: «Плачь, Израиль, о плачь! — твой Солим опустел! О родине можно ль не помнить своей? Не пойте, досадные звуки цепей свободы веселую песнь заглушат. Изгнанники, пеплом посыпьте чело.»…» Другое произведение Л. — «Баллада» 1832 года. Основной мотив ее тот же, что и драмы «Испанцы»: различие вер вырыло между людьми пропасть; живое человеческое чувство стремится перебросить через нее мост, но общественные условия его разрушают, и в этом источник великих несчастий для человека. Но только в роли преследующего тут оказывается не христианин, а еврей. «Жидовка младая» тайно идет к своему возлюбленному, чтобы предупредить его о грозящей ему беде. «Отец мой сказал, что закон Моисея запрещает любить тебя. Мой друг, я внимала отцу, не бледнея, затем, что внимала любя… Мой друг, берегись его мщенья… Беги же отсюда скорей! Тебе не изменят уста твоей Сарры под хладной рукой палачей. Беги!» Но бежать ни ее возлюбленному, ни ей самой не удалось, и утром «народ изумленный кричал и шептал об одном: там, в доме, был русский, кинжалом пронзенный, и женщины труп под окном». В этом стихотворении девушка называется не еврейкой, а «младой жидовкой»; наименование «жиды, жид, жидовка» и в «Испанцах» встречаются наряду с «евреями»; но из всего тона обоих этих произведений совершенно ясно, что никакого презрительного смысла с ним Л. не соединял, что слово «жид» было для него (как, может быть, и вообще в языке лермонтовского времени) совершенным синонимом слова еврей, лишенным всякого специфического оттенка. В значительно позднейшей (1834—1835) драме «Маскарад» один раз мимоходом упоминается «жид» с оттенком презрения. Герой драмы Шприх характеризуется в следующих выражениях: «С безбожником — безбожник, со святошей — езуит, меж нами — злой картежник, а с честными людьми — пречестный человек»; «какой он нации, — сказать не знаю смело: на всех языках говорит. Верней всего, что жид». Но совершенно тот же смысл имело бы здесь и слово «еврей». Эта характеристика вложена в уста совершенно отрицательного героя Казарина, и, конечно, она нисколько не характеризует отношения Л. к евреям. Хотя к еврейскому вопросу после названных произведений Л. не подходил, но все его общее миросозерцание, философское и политическое, поскольку оно выразилось в его поэтической деятельности, заставляет думать, что Л. до конца своей краткой жизни оставался верен тем взглядам на евреев, которые он высказал 15-летним мальчиком в «Испанцах». В. Водовозов.8.